Химеры просыпаются ночью

Пролог

Как это бывает после долгой болезни, тело еще не привыкло к своему новому состоянию, и каждый шаг давался с трудом. Лесник вышел из своей сторожки, и его бесцветные от старости глаза посмотрели на окружающий мир без былой хозяйственной хватки. За время болезни заросли крапивы подобрались к забору почти вплотную. Радиация и природа заставляли лесника частенько браться то за топор, то косу, но вот он пролежал под своим душным тулупом почти две недели — и бурьян, почувствовав волю, принялся осваивать новые территории. Лесник неторопливо подумал, что еще успеет выкосить наглую крапиву, вот только еще полежит немного, попьет своего целебного чая.

Свежевозникшая аномалия аккурат перед свинарником уже выдавила приличную ямину, и теперь — как только аномалия уйдет в другое место — туда должна была слиться вся дождевая вода. По ночам старик слышал лесных снорков. Они плакали и хрипели, но к жилью никогда не подходили. Может быть, оттого, что по весне он отстрелил одного, и две недели снорочья голова сохла на майском солнце, насаженная на кол перед сторожкой. За время же болезни снорки, кажется, подобрались ближе; по крайней мере, аккурат у огорода виднелись характерные следы. Должно быть, подумали, что старик умер.

— Ну уж нет вам, — хмыкнул тот в густую бороду.

Лесник прислушался к изменениям внутри себя. Печень то ли ныла, то ли свербило просто от долгого лежания — не мог понять. Раньше она, истерзанная облучением, самогоном и опухолью, принималась ныть незадолго до Выброса. Несколько лет назад врачи приговорили старика к раку, но прошли годы, а он все жил и жил под этим небом, только печень стала заранее предсказывать Выбросы. Он даже подумывал сдаться за деньги ученым на опыты, но сначала решил переделать все хозяйственные дела, потом было просто лень, затем снова возникли дела, потом решил, что лучше пойти зимой, чтоб не заготавливать дрова… Да до ученых еще добраться надо было. Сказывали, что теперь они на Янтаре обретаются. Вот если б кто подвез с оказией… Но оказии не случалось.

Хотел однажды прикормить дикую облезлую собаку, но та так и норовила вцепиться в лесника оскаленными зубами — пришлось пристрелить.

И вот печень снова дала о себе знать. Только на этот раз лесник не мог точно сказать: было ли это предвестником Выброса или просто отлежал, или всего-навсего слабость после болезни. Но на всякий случай решил переночевать в землянке. Какой-то прохожий добрый сталкер помог ему приспособить землянку под укрытие.

— Ты сам-то заходи, если по дороге или спрятаться надо, — сказал ему на прощание старик. Тот пообещал наведаться, да только до сих пор не появлялся. То ли дорогу запамятовал, то ли не до лесника стало, а, может, просто сгинул в Зоне. Такое тоже очень даже может быть.

Часов у лесника не было, но по всем признакам вечерело. Небо хмурилось розоватыми толстыми облаками. Должно быть, и вправду быть Выбросу. Только вот сейчас ли, в ночь или наутро — печень предсказать не могла. Всякий раз бывало по-разному.

Рыжие листья на деревьях о чем-то зашелестели, и старику почудилось, будто они прогоняли его прочь, в землянку. Он неторопливо, без лишней суеты вернулся в сторожку, взял флягу с водой (взболтнул: ничего, на ночь хватит), ружье, коробку патронов, прихватил тулуп, под которым практически безвылазно провел последние две недели, и отправился в землянку. Старик порядком ослаб, и эта вылазка его утомила. Нужно было полежать, а еще лучше — поспать. Больше всего он боялся, что во сне его накроет новая аномалия, возникнув прямо на лежанке. Зверья же лесник не боялся: массивный литой запор на двери и кровососа выдержит, но кровососы здесь отродясь не водились. Снорки — те перед Выбросом тоже прячутся — как и люди. Прежде, по силе ощущений в печени, лесник мог сказать, как прилично тряхнет, но теперь в правом боку ныло неопределенно, будто бы и не ныло вовсе, а как-то вытягивало наружу. Может, и не к Выбросу вовсе?

В темной землянке пахло сыростью, лесник не любил здесь находиться. Но укрываться приходилось частенько, так что поневоле полезешь. Внутри не было ничего для удобства: в самом деле, ну что нужно, чтоб пару часов переждать? Лежанка нужна. И все. На лежанке можно и посидеть, и поспать, и курнуть, и поесть. Даже стол лишний. Керосиновая лампа ютилась на земляном полу. На всякий случай. Хотя и рассматривать-то здесь было нечего: похоже на погреб, только с лежанкой; а сверху еще земли и бревен больше обычного навалено. Тот самый сталкер посоветовал бетоном залить, да откуда же бетону взяться-то? Ничего, как-то все выбросы до того переживались — переживется и этот.

Старик неторопливо запер за собой дверь и спустился по лестнице. Вспыхнула спичка, засветилась керосинка. Лесник обвел ею по земляным стенам, но нет, нигде сегодня не осыпалось. Он погасил лампу, отпил немного воды из фляги, свернулся калачиком на тулупе и замер в ожидании сна. Тяжелое от усталости дыхание с сипом вырывалось из прокуренной старческой груди, изредка срываясь в покашливание.

А над лесом сгущался вечер. Потом опустилась и ночь. Лаяли собаки. Пророкотал над сторожкой военный вертолет, перемигиваясь огнями. А еще через полчаса собачий лай превратился в истеричный вой, перемешанный с визгом. И внезапно все стихло.

Небо стало стремительно светлеть, а звезды блекнуть, но то было не утро. С севера послышался невнятный гул, похожий на далекий ураган. Гул нарастал, быстро приближаясь. Неровно зашаталась, задрожала земля, с деревьев посыпались листья, затрещали сухие сучья в буреломе. Вдруг в один момент стало светло, как днем, различалась каждая травинка на земле. Небо вспыхнуло мертвенно-бледным, тени исчезли, раздался грохот, который исходил ниоткуда — грохотало со всех сторон. На севере поднялась багровая заря, разлилась, будто кровью, по всему небу, и в разрывах туч багряные пятна дрожали зловещими всполохами. Во дворе у лесника аномалия налилась ослепительным светом, заискрилась, ожила, завибрировала, превратилась в ртутный шар — и с треском рассыпалась миллионами синих искр. Поднялся ветер, загудел, завыл в верхушках деревьев, порывами швыряя толстые стволы в разные стороны. А багровое небо не унималось, все ярче и ярче вспыхивая, наполняя все вокруг на многие километры своим кровавым отливом. Земля сокрушительными ударами билась изнутри, вздымая тучи пыли. На верхушках сосен и уцелевших столбов линии электропередач зашипели молнии. Небо билось в раскатистых громовых судорогах. Грохотала земля, сливаясь с небом в одно красное, и ничего больше невозможно было различить вокруг — только багровая пелена и молнии.

Так продолжалось с полчаса. Но постепенно стали различимы сначала кроны деревьев, потом сами деревья, дома заброшенного поселка. Земля успокаивалась, грохот ослаб до монотонного непрерывного гула, но и тот постепенно стихал. Рассыпавшаяся аномалия во дворе у лесника больше не появлялась. Потом завыла первая собака. Ее одинокий вой повис в еще красном небе, но на нем уже снова были различимы тучи. Исчезли молнии. Успокоилась дрожь в земле. Темно-красные сумерки медленно растворялись в глубокой августовской ночи. Четвертый энергоблок, высвободив скопившуюся в нем энергию, снова задремал до поры под своим Укрытием. Сегодня ночью Зона расширилась еще на несколько метров.

Новиков оторвался от монитора. Выброс только что прошел, оставив после себя массу знакомых, но до сих пор не расшифрованных данных, истерзанные кривые на графиках Броуля да еще, должно быть, несколько сталкерских трупов. Новиков еще раз пробежал глазами по цифрам. Выброс средней силы, вполне такой рядовой и предсказанный еще позавчера. Теперь же предстояло писать пачки бумаг: стандартные отписки — куда ж без них, даже в Зоне. Отчеты туда, рапорты сюда… Привычное, нудное дело. Какова же была судьба каждого такого отчета, Новиков не знал, но был уверен, что растекались они по всем разросшимся, как аномалии, инстанциям и ведомствам, оседали там в пыльных толстых архивных папках и до поры (если только не навсегда) благополучно забывались. Килограммы написанных бумаг множились, графики и данные отправлялись и отправлялись, сверху поступали новые инструкции по заполнениям тех или иных форм и отчетов, а Зона уверенно разбухала с каждым Выбросом. Только странное дело (а все же нисколько не странное): никого из тех, за чьими подписями приходили все эти распоряжения и инструкции, Новиков воочию здесь ни разу не видел. Так и некий Лисюткин, за подписью которого поступил последний циркуляр, как раз перед этим Выбросом, в котором значилось о необходимости отслеживать миграции диких кабанов непосредственно перед и непосредственно после Выброса, — никогда не наблюдался здесь, под низкими бронированными стенами походной лаборатории. И не чесался этот Лисюткин по причине отсутствия самого элементарного душа, и не потел по три-четыре часа в химскафандре «Эколог» рядом с кислотной аномалией. И даже вряд ли своими глазами видел коричневое лицо зомби с отслоившимися кусками гнилых мышц и пожелтевшими оголенными зубами. А зомби на Янтаре случались частенько. То ли с Выжигателя по-прежнему перли, то ли с завода: там тоже пси зашкаливало, особенно в подземной части.

Зато причудилась вот этому господину в прохладном кабинете необходимость отслеживать стаи кабанов. А как это сделать? С фотоаппаратом за свирепым стадом бегать что ли, или окольцевать каждого? Про то господин Лисюткин благоразумно умалчивал. Впрочем, Новиков уже знал, что сочинят они с Митиным какую-нибудь умную бумажку — на том все и успокоятся.

Вот, кстати, и Митин возник из-за спины.

— Ну что, тряхнуло? — спросил.

— Сам посмотри, — Новиков протянул ему распечатки.

Митин, почти не вникая, взглянул на бумаги.

— Да, эдакими темпами скоро новый периметр отчуждения придется отгораживать.

— Факт!

— Хотя меня больше зомбаки беспокоят: попрут ведь теперь по-новой. И откуда только берутся?..

— Надо опять Жекана с его ребятами вызвать, чтоб тут все прочесали.

Митин пожевал губами и закатил глаза, будто бы пытаясь что-то вспомнить.

— Да, кстати, — сказал, — Сахаров обещал сразу после Выброса заменить два «Эколога». Думаю, к вечеру как раз пришлют.

— Давно пора, а то того и гляди кислота покусает за филейные места. Надо было у него еще чего-нибудь выпросить. Пока Сахаров дает — надо брать и брать. Потом не известно, когда еще расщедрится.

— Потом еще про кабанов отписать надо…

— Да вот Лаврентьева и посади — пусть пишет.

На столе затрещала рация. «Пост два, пост два, вызывает пост первый.»

Митин взял наушник:

— Пост два. Прием.

— Пост два, как у вас там, ребятки? Никого выбросом не примяло?

— Не, не примяло. Зомбей вот в гости ждем.

— Наемников припрягите, пусть почистят.

— Обязательно. Так по какому поводу связь?

— «Экологов» забирать будем, пост два?

— Обязательно будем. Когда ждать?

— Тут такое дело, ребята, у нас аномалия прямо в гараже вылезла, вездеход примяло, так что дня два будем без колес. Давай к нам, сами заберете.

— Черт, — Митин скривился в недовольной гримасе. Таскаться на основную базу ему явно не хотелось. Но и ждать два дня — это значит остановить исследования, потом долго нагонять график и утрамбовывать планы… А в неисправном скафандре в кислоту лезть — тут не до работы будет, только бы не свариться.

— Ну так что, забираем, пост два?

— Да забираем, забираем… И что, совсем никак подвезти не сможете?

— Совсем. Тут с ходовой что-то, техники обещали, что только через два дня, не раньше.

— Ладно, пост первый, через полчаса выходим, ждите.

— Все понял. Конец связи. До встречи, ребята.

— Бывайте там.

Митин отложил наушник.

— Ну что, слышал?

— Слышал, слышал. Надо было давно своими колесами обзаводиться. Сейчас за часа полтора сгоняли бы туда-обратно.

— Скажи, чтоб ребята со свалки «грязную» собрали — будешь по Зоне раскатывать, ха.

— Вот и ха, вот и скажу. А теперь пешим ходом пилить вот. А там зомбаков припрет с Выжигателя, хрен проберешься.

— Жекана зови.

— Жекана вызывать — пока прибудет еще… Молодого не берем.

— Нет, Лаврентьева не берем.

— Тогда кто?

Выходить из уютного и безопасного бункера не хотелось. Там, за бронированными стенами, враждебный мир, где на каждом шагу может разорвать, разметать в лоскуты — и полетят клочки по закоулочкам. Аномалии сразу после выброса особенно злые. Карта, ясное дело, устарела, так что каждый метр придется детектором прощупывать. Можно, конечно, вызывать профессиональных сталкеров, но те по свежим аномалиям поведут за тройную цену, а в бюджете базы на статью проводников выделяется такой мизер, что разве только по Кордону проведут. Хочешь выжить — плати из своего кармана. Так все и делают. А наверху видят, что статью расширять не требуется, — вот и остается все на своих местах.

— Ладно, я пойду, — сказал Митин. — А то тут заплесневеешь в этом вашем бункере, надо и по Зоне проветриться.

И в чем-то он, должно быть, был даже прав.

На самом деле, Тополю не очень хотелось тащиться по «свежей» Зоне. Но выбора не было. Схрон в любой момент могли обнаружить вояки. А такого хабара до сей поры Тополь отродясь в руках не держал. Сразу после выброса служивые вряд ли в Зону сунутся, будут ждать, когда со спутников карты обновят. А обновят их примерно за сутки. Если выйти прямо сейчас, то к трем часам как раз можно успеть, плюс час на непредсказуемый крюк. Потом обратно. В общем, затемно реально назад вернуться. Это если ничего не случится. Впрочем, главное — хабар забрать, а уж на обратном пути можно не спешить. Ночью сразу после выброса поход просто смертельно опасен. Там, где еще вчера можно было пройти с закрытыми глазами, сейчас лучше болтов с камнями не жалеть и батарей детектора тоже.

Химеры просыпаются ночью, но они — твари вполне видимые и осязаемо опасны; а вот Комариная плешь в новом месте и в сумерках — штука мгновенно убийственна.

Тополь натянул защитный костюм. Отметил про себя, что не худо было бы заменить несколько бронепластин. Ничего, вот как раз хабар сдаст — тогда и заменит. Только вот до хабара сначала добраться надо.

Беретту на пояс, боекомплект в разгрузочном жилете, «Винторез» за спину. Антидот, медикаменты. Так, все на месте. Выход в Зону для Тополя каждый раз — как выход в открытый космос. Кто-то может выйти в рейд без подготовки, как говорится, «в чем был». Автомат на плечо — и айда. Тополь не мог понять такого подхода к делу и категорически не признавал «сгонять туда-обратно». Наверное, оттого и выжил здесь до сих пор. А многие из знакомых уже лежат под деревянными крестами, обмотанными противогазами. (Как раз под одним таким крестом он и хотел спрятал хабар. Противогаз на кресте предупреждает: труп радиоактивный, так что не всякий и близко-то подойдет. Но именно поэтому и лезут шакалы, тайники ищут.) Это если еще нашли тело. Воронка, скажем, разрывает в мелкие мясные лоскуты. Которыми потом с удовольствием ужинают плоти и собаки. Или завтракают. В зависимости от времени суток.

Но это лирика. В жизни же в левой руке сейчас пищал детектор, обнаруживая впереди гравитационное образование. На индикаторе светлым пятнышком обозначился артефакт. Но границ аномалии простым глазом не видно. Значит, висит примерно на высоте метра. Иначе по вдавленности на земле заметил бы.

Тополь прикинул: что лучше — задержаться и вытянуть артефакт или все-таки продолжить путь, пока не вылезли военные.

Тонко пропел КПК — новое сообщение общей связи. Надо бы взглянуть: зря по общей ничего не посылают; либо аномалию на карту скинули, либо еще какая пакость обнаружилась.

Конвертик пиктограммы раскрылся — волна зомбей у Янтаря. Дело не новое. Выжигатель то затихает, то снова активизируется, а что за этим стоит, — никто не знает. С Выжигателя еще не возвращались, так что рассказать о том, что там на самом деле творится, некому. Про Клондайк же артефактов на Выжигателе Тополь не верил. А даже если это и так, то идти на верную смерть или зомбирование только простого любопытства ради — нет уж… Лучше вообще этот Выжигатель стороной обходить, потому что затянуть может и мозги проработать еще на подходе. А может и не проработать, если затих в данный момент. Смельчаки бывали в тех местах, но в сами корпуса не совались: там пси даже при неработающем Выжигателе давит. Хотя в окрестностях порыскать вполне можно: зомби часто роняют снаряжение, да и артефактов в тех местах действительно порядочно. Больше, чем в иных местах. Наверное, оттого и пошли слухи о Клондайке. Но когда именно заработает и когда выключится, — про то предсказать никто не брался. Хотели выявить более-менее внятные интервалы, но выяснилось, что никаких интервалов как раз и не существует. А оказаться внезапно под пси-излучением в самый разгар добычи хабара…

Сегодня Янтарь можно и нужно было обойти стороной. Если парочка зомби и приплутает, не страшно. Страшно, когда толпой навалятся. Они хоть и медлительны и почти ничего не соображают, но подыхают часто только после попадания в голову (да, киношный стереотип оказался вполне жизненным), а метить исключительно в башку во время свары затруднительно даже квалифицированному стрелку. Многие же из зомбированных в прошлом были неплохими сталкерами, так что боевые рефлексы сохранили. Впрочем, если зомби «свеженький», уложить такого можно и в сердце, и в другие органы — почти как обычного человека. Потом тело постепенно умирает и становится нечувствительным к механическим повреждениям, но в мозгу импульсы сохраняются месяцами. Но примерно через полгода зомбированный истощается и окончательно разлагается заживо, то есть, умирает. Если еще раньше не набредет на аномалию или не станет легкой добычей мутанта. Чего киношники не угадали, — так это то, что чернобыльские зомби мозги не жрут и кровь не пьют. Да и от укусов их никто пока в зомби не превратился. А кусаются они больно, наверное. Хотя, чаще все же стреляют. Не сказать, чтобы очень метко — все-таки для грамотного ведения боя мозги необходимы, как ни крути, — но стреляют. Тополь бил их на Янтаре несколько раз. Прут и прут, безхитростно так, но количеством вполне задавить могут. Выглядят крайне неприятно, даже свежевыпеченные, так что еще и на психику давят.

Тополь решил не отвлекаться на артефакт. Вряд ли Золотая рыбка, скорее всего, Выверт какой-нибудь грошовый. Обкидал аномалию камешками и прошел мимо. Нужно было поторапливаться, чтоб успеть затемно.

Митин решил, что одному в Зону все же соваться опасно да и «вообще скучно», поэтому в проводники захватил Толика Бородавку — почти всегда полупьяного или похмельного сталкерюгу, который прибился как-то к лаборатории — да так и остался. За литр водки Толик согласился пройти «за компанию» до Первого поста. Причем, взял со стопроцентной предоплатой. Половину предоплаты моментально залил себе внутрь «шоб радиация не проняла», а другую половину засунул в рейдовый рюкзак. Если так можно было назвать исхлюстанный, бесформенный мешок у него за спиной.

Бородавка был замечательным собеседником в том плане, что абсолютно точно приспосабливался под любой разговор. Если же его просили замолчать, то умолкал моментально, хотя б и на половине фразы. И не раскрывал рта, пока снова не разрешали. Должно быть, во время молчания он все же продолжал вести некий внутренний диалог или монолог, потому что измятое желтое лицо его постоянно выражало сосредоточение.

Пока Митин был не против болтовни Толика, поэтому за первые полчаса тот успел поведать ученому и про то, как Сева Мышь уложил из ПЗРК кровососа, и как Корень сварил себе ноги в Студне, а потом расстрелял этот Студень из пистолета; и как раз начал рассказывать, как сам он едва не наткнулся средь бела дня на спящую химеру…

— Бандиты!

На холме появилось три фигуры в характерных черных плащах. Шли неторопливо, как хозяева, но с винтовками наперевес.

Митин и Толик мигом вдавились в землю и отползли в заросли гигантской крапивы.

— Жжется, собака, — заметил Толик.

— Лучше крапива, чем пуля.

— Да всяко лучше, конечно.

— Ш-ш-ш…

Они пролежали в крапиве до тех пор, пока те трое не скрылись за холмом, а потом еще немного подождали. Бандюки никогда артефакты сами не искали и вообще не промышляли ничем, кроме грабежа. Теперь, по слухам, стали налаживать канал афганской наркоты, но Зона для международного наркотрафика была не слишком привлекательна, так что разбой по-прежнему оставался основной статьей дохода для бандитов.

— Двинули, — Бородавка вылез из крапивы и яростно зачесался.

— Не чеши, еще хуже будет, — посоветовал Митин.

— Да уж, ученые вы моченые. Сколько препаратов выдумали, а от обычной крапивы ничего сочинить не можете.

Митин никак не отреагировал на такое замечание. Вдыхал по-особенному свежий после Выброса воздух и старался не пропустить того момента, когда оживет детектор. Любая примятость или случайное облачко пыли могли оказаться аномалией. Карты устарели, а графики работы поджимают. И вездеход поломался. Одно к одному все. Но должно же быть какое-нибудь счастливое стечение? Поразмыслив, Митин пришел к выводу, что такого стечения на данный момент не существует. Потом покосился на Бородавку. Толик сосредоточенно смотрел впереди себя и монотонно раздвигал траву ногами. Митин подумал, что, возможно, как раз та буранная ночь, когда Толик постучался в дверь лаборатории, и является этим самым стечением, и поможет выжить сегодня.

Они шли, а небо быстро заволакивало оранжево-серыми тучами.

— Дождь, наверное, кислотный будет, — сказал Толик.

— Ничего, переживем.

— Да конечно, «переживем». Тебе-то что, ты вон крышку своего скафандра захлопнул — и хоть трава не расти, а мне каково под кислотой топать?

— Он только одно название кислотный. Там оксидов солей много и вообще, они слабые, ничего нам не будет. Шапку надел — и все дела, а то бывали случаи, когда волосяной покров после такого дождя сходил. Но это вряд ли.

— Это Зона, — заметил недовольно Бородавка, — тут и кислотный дождь растворит, пока до места доберемся. Вот так и…

— А ты кем был до Зоны? — спросил Митин, чтобы перебить русло разговора в другую сторону.

— А что?

— Да как-то странно. Сколько уж видимся каждый день, а ни разу не поинтересовался…

— Да какая разница! Теперь то позади осталось, пусть там и…

— Зря я спросил…

— Да нет, — Толик пожал плечами, — я уж ту беду давно выпил и передумал. Потом решил, что смогу и тут разжиться. За Зоной много баек ходит о том, что тут творится.

— А что ж к военным не подался, например?

— А на кой хрен я им? Там регулярные силы, а я там что, сортиры драить буду? На довольствие меня никто не поставит.

— По крайней мере, не придется по Зоне бесприютствовать, все крыша над головой да и еда.

— А у вас что, не крыша разве? Еще какая крыша. Да и военных тут не слишком жалуют, как я посмотрю. Только, кажется, с вами вот, с учеными, и живут в мире.

— А они сами виноваты, нечего палить во все стороны, а то чуть что — сразу за автомат.

— А я и не военный, так что этот булыжник не в мой огород, а военные стреляют потому, что под присягой и приказом ходят. Нет приказа — не стреляют. Вот в ученых не стреляют же.

— А мы никому зла и не делаем. Наоборот, стараемся, чтоб всем…

— Слышал, слышал, всем хорошо было и вообще счастья всем, много и задаром. Не, не бывает такого. Раз так рассуждать, то бандюкам вы счастья не хотите, если они и в вашу братию шмальнут, не побрезгуют.

— Это точно, вот те трое наверняка не погнушались бы ни моим комбинезоном, ни твоим мешком. Да хоть вон бы и бутылку твою взяли и жизнь твою и мою за эту бутылку положили.

— А это оттого, что и вы им добра не желаете, и никто не желает.

— Это смотря как рассудить. Например, для чего мы Зону изучаем? Чтобы в конечном итоге ее ликвидировать. Так?

— Допустим.

— А если Зоны не будет, то сюда вновь вернется прежняя жизнь, значит, бандитам нужно будет уходить. Следовательно, мы лишаем их среды обитания и жизненного пространства. Выходит, мы для них зло.

— Эге, да не будет тут нормальной жизни. Даже если Зона исчезнет. А что, разве до Зоны тут было нормально? С восемьдесят шестого не нормально и нормально будет лет через десять тысяч. Или сколько там вся эта гадость распадается.

— Но мы не о том, а про бандитов. Их тут до Зоны не было.

— Это так, не будет Зоны — не будет и бандитов. В другие места пойдут.

— А наемники, скажем. Они тоже исчезнут тогда. Но они ж нам, то есть, ученым, зла не делают.

— Выходит, не срастается картинка-то.

— Выходит, не срастается. А в жизни вообще мало что срастается. Добром на добро только в сказках платят. А в жизни повез бы Серый Волк Ивана-царевича за то, что тот ему жизнь спас?

Толик против обыкновения промолчал.

— Ну да, это я что-то не такой удачный пример привел.

Толик только пожал плечами.

Тополь как раз огибал небольшое болотце, когда заметил двух сталкеров. Шли они спиной к нему, а потому заметил он их первым и сразу присел в высокой траве. На всякий случай. Тут все не лишне было сделать на всякий случай. Вроде бы, сталкеры как сталкеры, но странно как-то шли. Плечи безвольно опущены, походка будто спотыкающаяся. И не пьяные, вроде бы. Хотя пьют в Зоне много, Тополь еще не встречал здесь абсолютных трезвенников, но в серьезные рейды под градусом выходить — пусть и для храбрости — рисковали очень немногие. Вспомнил сообщение про зомби. Видимо, они и есть, голубчики. Ничего, если только двое. Он осмотрелся. Нет, поблизости больше никого. А если просто сталкеры? Стрелять в людей, которые виноваты лишь в том, что идут как-то подозрительно, он не собирался. Должно быть, на его месте кто-нибудь другой и выпустил бы в затылок каждому по заряду из «Винтореза», но Тополь был не «кто-нибудь»; если такие порядки разводить, глядишь, и самого уложат со спины за то, что о кочку споткнулся. За что? А ни за что. Просто на всякий случай. Да еще и имуществом твоим не побрезгуют.

Но и просто так их обойти не получится: по пути…

А те двое продолжали мерно шагать, даже не переговаривались, кажется.

Тополь снял «Винторез» с плеча и посмотрел в прицел. Прямо перед глазами — грязная камуфляжная ткань, но все равно со спины не понятно ничего.

— Эй! — крикнул он, не отрываясь от прицела. Сталкеры остановились, уж очень резко, неестественно резко, и принялись разворачиваться.

Да, зомби. Нормальный человек просто повернул бы голову, а тут — слишком уж знакомое поведение. Тополь вдавил курок и видел в прицел, как разорвалась ткань капюшона, хлынула бурая масса.

Точно в затылок.

А потом он увидел лицо второго. Оно еще не утратило естественного цвета, но глаза уже заплыли. Зомбированный начал медленно вынимать из-за пояса пистолет. Выстрел. И он с вынесенными мозгами оказался рядом со своим собратом по несчастью.

— Вот так, друзья, — сказал Тополь и поставил «Винторез» на предохранитель.

Обыскивать убитых не стал, побрезговал. Если кто-то захочет, пусть находит там хоть целый пояс артефактов. А его артефакты ждут в схроне. Как говорится, за Красным цветком погонишься — и Выверта не получишь. Или даже так: лучше Выверт в кармане, чем Золотая рыбка в… в небе. В небе…

Он прошел мимо убитых и мысленно попросил у них прощения. Не они виноваты, что им мозги выжгли. Может, еще позавчера утром они бок о бок сидели у костра и планировали поход на Янтарь, черпали суп из прокопченного котелка и тянули одну сигарету на двоих. Тогда сегодня их встреча с Тополем произошла бы совсем по-другому:

— Здорово, братаны.

— Здоров сталкер. По пути?

— А вы куда?

— А мы оттуда и туда, ха…

Чем в небе… Да, летающих артефактов пока не встречается. А вот как с неба аномалии начали бы валиться… Но военные на вертушках летают — и ничего. Хотя, Электры порой довольно высоко забираются и воякам приборы глушат. Что-то об этом рассказывали, кто-то рассказывал…

Детектор вдруг не запищал даже, а завопил, разрываясь от собственного крика. Тополь мгновенно остановился. Вот ведь, никогда такого сигнала от своего коробчатого друга не слышал, как орет-то. Вполне возможно, что еще шаг — и размажет вон об то дерево.

Он снял детектор с пояса. Эх, вот ведь нашел себе удовольствие — после выброса разгуливать. Не было тут ничего раньше. А теперь хрен знает еще, что такое появилось. На детекторе обнаружилась двойная аномалия. То есть, аномалия-то отображалась одна, но удвоенной силы. Скорее всего, вложенная одна в другую. Матрешка, словом. У такой артефакта не допросишься, будь ты хоть суперсталкером. Только если ждать, когда хотя бы одна из них выдохнется. Сам Тополь до того ни разу не видел Матрешек, вот теперь довелось. А детектор оттого так завопил, что сигнал от одной накладывается на другой. Это еще хорошо. Знакомый сталкер, что с учеными знается, рассказывал, что Матрешки могут и глушить друг друга по сигналам. Что-то про наложение волн говорил… Аномалия ведь только с вида неподвижная (хотя и не всегда), на самом деле она дышит, вибрирует. Вот как раз второй случай самый и неприятный: обычный детектор не улавливает опасности, и сталкер смело шагает вперед. С известными последствиями.

На общую связь сбрасывать не стал: такую аномалищу только глухой не услышит, а первичная карта уже завтра со спутников снята будет. Или даже сегодня к вечеру. Такую точно засветят. А надо поторапливаться.

Границы на детекторе вычерчивались довольно четко, так что пару болтов для верности — и вперед. И только сделал шаг, как в сантиметре от головы просвистел внушительный булыжник. Тополь не успел ничего подумать, а уж руки сами сжимали шероховатую рукоять «Винтореза».

Не иначе, как карлики охоту на него устроили. Тополь присел и в прицел осмотрел направление, откуда прилетел камень. Там было только одно возможное место для засады: довольно густой и широкий кустарник метрах в двухстах отсюда. Далековато, наверное, потому и каменюкой промазали. Гранату бы туда подбросить. Прямого попадания не будет, но осколками посечет уродов, так что могут и сами убраться по добру-по нездорову. Но сейчас придется либо выбивать их оттуда, либо уходить, чтобы время не тратить. Лучше уйти. Не известно, сколько их там. А вдруг и не карлики вовсе, а полтергейст или бюрер. Да нет, в таких местах вероятнее кровососа встретить, чем бюрера. Карлики, это, наверняка карлики.

Тополь решил уходить по краю болота. Там и заросли погуще, и вообще, от этих камнеметателей подальше. По-пластунски пробрался к самой воде и дальше так же на брюхе принялся отползать, вымокая в ледяной жиже насквозь. Да уж, и вправду лучше Выверт в руках, чем убитый карлик в небе.

— Скоро тряхнет, не успеем!

— Валим на хер.

— Мы их не оставим!..

— Приказываю вернуться на базу!

— Борт четыре семь марина, борт четыре семь марина, возвращайтесь.

— Они где-то здесь, надо их найти.

— Валим отсюда, валим, капитан!

Вертолет развернулся и стал удаляться за лесом. С противоположной стороны уже высвечивались первые отблески зарождающегося Выброса.

— Сволочи, куда вы! — Левко в отчаянии выпустил очередь вслед удалявшейся вертушке. — Куда же вы без нас! Мы же тут!

Капитан стоял, опустив голову.

— Оставь, Левко, они не вернутся.

— Но как это, товарищ капитан, — они же нас видели, они улетели без нас!

— Они нас не видели. Отставить!

Где-то на севере послышался невнятный гул.

— Ай-яйя-а! — вдруг не своим голосом взвизгнул солдат и пустился вприпрыжку по полю.

— Стой, Левко, стой! — закричал вслед капитан. — В аномалию попадешь!

Но тот уже почти скрылся в темноте. Капитану ничего не оставалось, как тоже побежать. Бег по ночному полю, по кочкам, с риском в любую секунду влететь в аномалию — смертельный аттракцион. Но, похоже, что иного варианта и правда не было: оставаться на открытой местности и ждать, когда накроет Выбросом или в лес — так там хоть какое-то укрытие найти можно.

Только у перелеска капитан догнал Левко. Тот хрипло дышал, но темпа не сбавил. Так вместе и вбежали в лес. А гул все нарастал и нарастал, поднялся ураганный ветер, и верхушки деревьев оглушительно зашумели, будто прогоняя незваных гостей.

Фонари выхватывали лишь ровную темную стену из листьев и стволов, за которыми чернела пустота. И тут тряхнуло в первый раз. Несильно, но желудок провалился куда-то вверх, к горлу, в голове сразу зашумело.

— Это вот так и бывает, да? Это конец? — голос Левко дрожал и срывался в сипение.

— Хрен тебе, а не конец, — злобно проревел капитан и рванул вперед. В аномалию — так в аномалию, все равно пропадать. А аномалия разорвет быстро, только немного покрутит.

Вдруг стало так светло, словно за одну минуту наступило утро. Они не смотрели на север: страшно, а потому сразу побежали южнее, надеясь найти хотя бы небольшое укрытие. Да хоть кабана из норы голыми руками вырвать — только бы скрыться, забиться в самую узкую щелочку, червем просочиться в трещинку…

Из-под земли долбануло во второй раз, теперь гораздо сильнее, так что они едва не потеряли равновесие. И в небе загрохотало, похожее на долгий раскат грозы. Ветер уже мотал верхушки леса, сыпал сухими ветками, тряхнуло еще раз, еще. И грохот внезапно стих, только ветер по-прежнему яростно бил деревья. И все будто бы напряглось вокруг. И ярче стало — почти как в полдень.

— Сейчас накроет, — беззвучно прошептал капитан и почувствовал, как отнялись от страха ноги. Хотел сделать хотя бы шаг и, кажется, даже сделал, но только это уже ничего не меняло.

— Нора, товарищ капитан, нора! — как во сне, услышал он голос солдата. И не понял даже сначала, что за нора такая. Но Левко уже со всех ног прыгал к какому-то заросшему пригорку, и до капитана дошло: это и есть их последний шанс.

Когда протискивался в земляную дыру, сзади грохнуло, так что заложило голову. Инстинктивно он открыл рот, как на учениях, чтобы не разорвало перепонки. Видимо, это и помогло не потерять сознание. Все загудело, затряслось, отовсюду посыпались комья земли. Яростно протискиваясь вперед сквозь всю эту трясущуюся и осыпающуюся нору, они вдруг вывалились в довольно просторный коридор. Нужно было отбежать подальше от входа, от поверхности, где бушует Выброс, где теперь излучение выжигает все живое. Трясло и стены, и сверху, и снизу; со всех сторон валилось и сыпалось, потом земля стала бить в ноги, так что идти стало невозможно. Они сели прямо в сырой грунт и только тогда поняли, что спаслись.

— Вот так вот, — сплюнул сухой слюной капитан.

Левко не ответил ничего, его било в крупной дрожи. В свете фонаря лицо солдата вытянулось, и без того бледное, теперь казалось просто вылепленным из серой извести.

— Это ничего, это ничего. А ведь ты, Левко, нас сегодня от смерти спас. Да…

Ничего не оставалось, как просто сидеть и ждать. Пережидать грохот и тряску. Сюда выброс не доберется.

Капитан осмотрелся. Этот тоннель был явно человеческих рук дело, должно быть, вход сюда проделал какой-то мутант, а потом случайно докопал до самого тоннеля. Несколько труб, уходивших в темноту, подтвердили догадку. Кажется, сегодня им повезло так, как не везет и в Лас-Вегасе.

Постепенно тряска и гул стихли. Подождали еще немного. На самом деле, оставаться здесь было немногим безопаснее, чем выходить на поверхность. Аномалии возникали даже под землей, хотя и гораздо реже. А вот подземные жители здесь вполне могли случиться. Например, хозяин норы. Судя по размерам прохода, зверь был довольно крупный.

— Сиди здесь, Левко, — капитан встал в полный рост, — я вылезу, посмотрю, что там к чему.

— Товарищ капитан, нет, я в порядке, я с вами тоже. Я правда уже в порядке.

— Да что там «в порядке». Мы все теперь в таком вот порядке. Думаешь, я не струхнул? Еще как! Думал, что уж кранты окончательно. А ты молодец вот, да…

Они двинулись плечом в сторону выхода.

— Вот тебе и бабушка Юрьев день, — пробормотал капитан, колупая свежую земляную стену.

— Завалило… — подытожил упавшим голосом Левко.

— Раз есть вход, обязательно будет и выход, — решительно сказал капитан. — Тем более, что мы вошли не через парадный.

— А может того… прокопаемся?

— Долго копать будешь, тут метров на пятьдесят вперед навалило, не меньше, и не факт, что снова не завалит. Все равно сейчас по свежим аномалиям ночью переться не оригинально будет. Погоди-ка, вот выберемся — уж я этому Сычу покажу, морду ему начищу как полагается.

— Вот именно, пусть не оставляет своих.

— Ничего, по аномалиям не попремся, как наружу выберемся — снова вертушку вызовем, и тогда пусть только попробуют нас не забрать. А морду Сычу я все равно начищу, да.

Они пробирались по тоннелю, прислушивались, останавливались и снова шли. Трубы здесь давно проржавели, кое-где просто обрывались, искрошившись в труху. Кроме труб, попадались еще непонятные деревянные обломки. То ли от ящиков, то ли доски. Разорванный противогаз, давно вросший в землю…

— Ишь ты, — заметил капитан, — а мы здесь не первые гости.

Где-то справа послышался неясный шум. Прерывистый такой. Что бы там ни было, а идти только туда — слева тоннель был почти доверху завален крупными глыбами. Судя по просевшим камням, завал старый и справиться с ним голыми руками точно не получится.

— Что это, как думаете?..

Капитан нахмурился, ничего не ответил. Здесь можно было ожидать абсолютно всего. Гадать бесполезно — вот прибудут, на месте и разберутся. Но гадать долго и не пришлось. Очень скоро шум превратился в натужный, лишь изредка прерывающийся гул, а темнота впереди разорвалась огненными всполохами. Из стены почти горизонтально били мощные огненные струи, сразу в нескольких местах. Это не было похоже на Жарку — та горела только вертикально. Когда подошли ближе, то увидели, что это сразу из трех труб в разных местах выбивает огненные фонтаны газа.

— Интересно, откуда здесь газопровод… — пробормотал капитан.

Ни о каком газовом хозяйстве в Зоне он не слышал, да и вряд ли оно вообще было. Тем не менее, по трубам действительно шел газ. Зажечь его могла любая случайная искра, но вот проржаветь в одном и том же месте сразу три трубы точно не могли. Перестрелка? Все могло быть.

— Прорвемся…

Капитан хотел сказать что-то еще, но сзади и спереди вдруг сразу и быстро стали приближаться шаги. Мелкие, будто кто-то перебирал четырьмя лапами, тем не менее, шаги были явно человеческие. И ног, судя по всему, много.

Впереди послышался рев, а потом возник костлявый силуэт, похожий то ли на человек, то ли на собаку.

— Снорки!

Ревущий мутант резко вскинул руки вверх и, распластавшись в воздухе всем своим худым телом, прыгнул вперед. Капитан только и успел, что вскинуть автомат, а затем раздался противный крик вперемешку с визгом. Так можно было кричать лишь от невыносимой боли. Снорк попал прямиком в тугую огненную струю и мгновенно вспыхнул с ног до головы. Огненным фонтаном вскочил на ноги и рухнул — снова под огонь. На секунду в темноте мелькнула искаженная яростью морда второго мутанта, но и этой секунды было достаточно, чтобы автоматная очередь свалила его наповал.

— Прикрывай тыл! — капитан выпустил в визжащую темноту еще несколько очередей и увидел, как Левко заряжает подствольный гранатомет.

— Сдурел?! — он выбил руки рядового вниз, — Всех накроет! И гранаты отставить! Длинными очередями давай, они хрен под пули сунутся теперь.

Левко молодец: одного расстрелял в упор. В своих грязных окровавленных лохмотьях, снорк отвалился к стене и больше не пошевелился. Капитан вынес еще двух. Старался бить в голову. Снорки обычно очень стремительны и вести прицельный огонь по такой мишени трудно. Но то на болоте или в поле. В узком же тоннеле монстры могли рассчитывать только на быстроту своего броска. Пуля быстрее.

Карлики остались далеко позади, но Тополь еще некоторое время предпочел продвигаться по-пластунски. Потом осторожно приподнялся. Кажется, ушел. Но промок изрядно, места сухого не осталось. Зато ушел. Это повезло, что камень совсем рядом просвистел, иначе копались бы сейчас в его груди и кишках мерзкие пальцы этих уродцев. Чавкали бы, вырывали теплые внутренности, отгрызали мясо от костей и сырым — жрали. Он посмотрел на свою руку. Да, вот этот палец мог бы сейчас находиться в зубах у одного из этих… Но желание вернуться назад и пострелять тварей он подавил в себе сразу. Вперед, вперед! Еще успеется, еще обратный путь предстоит.

Тополь поднялся в полный рост и зашагал дальше. На пригорке, у скелета бульдозера, чернело нечто, подозрительно похожее на кровососа. Дабы не искушать судьбу, Тополь завернул порядочный крюк метров в триста в сторону, но потом пожалел об этом, так как набрел на настоящее минное поле из аномалий.

Или не пожалел. Аномалий было так много, что детектор не видел границ каждой из них по отдельности. Только точки артефактов россыпями мерцали на дисплее. Тополь насчитал не меньше тридцати. Вот это картина, однако! Столько артефактов в одном месте ему не доводилось видеть никогда. Не только на снарягу приличную хватит, а, глядишь, на целый экзоскелет набрать можно. А уж в нем и в самые потаенные уголки Зоны сунуться не побоишься. Да что экзоскелет — вдруг и вовсе из Зоны свалить получится. Так вот он какой — Клондайк артефактов. Ну, Клондайк — не Клондайк, а богатства в нескольких метрах повсюду и вправду разбросано — знай собирай…

Примерно такие мысли пронеслись у Тополя в один миг. Хабаром на этом поле можно было разжиться таким, что о том схроне и вспоминать, право, неловко.

Разум, конечно, подсказывал: сейчас сюда соваться — даже с каким-нибудь супернавороченным детектором — самоубийство. Скорее всего, если между аномалиями и есть просвет, то протиснуться в него человеку будет невозможно. Даже с детектором. А уж с одними только болтами… Лучше выждать пару дней, когда часть аномалий выдохнется, а, может, и вовсе исчезнет; но разум умолкал при мысли, что за эти два дня кто-нибудь из рейдовых сталкеров каким-либо образом вытащит все артефакты. Или оставит самые труднодоступные — выковыривай их потом. А все это богатство так и достанется кому-то. Спустит все в баре — и только. А Тополю в пользу пошло бы.

На пробу бросил гайку впереди себя. Та мягко опустился на траву, будто поддерживалась невидимой силой, оставив за собой желтоватый след. Вторая легла с тем же результатом. Третья же просто упала на землю. Четвертую выбросило назад, но не сильно. Эх, экзоскелет бы сюда! Повертело бы, покружило, но не разорвало. А артефакт добыл бы. Аномалии, судя по всему, не слишком мощные, но руки-ноги поотрывают. Как раз такие трогают на спор голыми руками. Суть в том, чтобы прикоснуться к аномалии и тебе ничего не оторвало. Особенный шик — касание лбом. Лишний миллиметр вперед — и твоя голова с хрустом летит вперед на несколько метров, а туловище рефлекторно отпрыгивает назад. Чего только спьяну да от безделья не придумают.

Тополь навел детектор. И побелел. Ночная звезда! Очень редкий и очень дорогой артефакт. Один такой стоит всего, что он спрятал в схроне. А если сторговаться, то и больше выручить можно. Он поводил детектором еще — по крайней мере, еще в паре мест были Звезды. Такого просто не могло быть: и один-то такой артефакт образуется крайне редко, некоторые сталкеры, несколько лет о нем мечтают. А здесь — сразу три. А еще целая куча всякого богатства по всем сторонам разбросана!

Но аномалии, аномалии… Детектор прямо зашкаливало, но, сколько ни води им, ни одной границы не очерчено. А впереди — артефакты, артефакты…

Шаг — и счетчик затрещал. Еще бы ему не затрещать на таком поле! Ничего, в таком костюме здешние дозы не опасны. Еще шаг. Шажочек, маленький. Гайка — шаг, гайка — шаг. Старался ступать, отчетливее вдавливая землю, чтобы потом по своим же следам и вернуться. И правда — минное поле — не зря так зовется. С той лишь разницей, что обезвредить нельзя. А монитор детектора превратился в одну большую пульсирующую аномалию. Только звездочки-артефакты мерцают. Самая ближайшая — всего сантиметров в сорока — руку можно протянуть и достать. Прямо как настоящая звезда: посмотришь — близко, а не достать — так далеко.

И скорее всем телом, чем только плечом, почувствовал: она. Аномалия. Прямо в правое плечо упирается. Вроде и не упругая вовсе, а будто что-то мешает.

Тополь замер и даже дышать перестал. Миллиметр в сторону — и разорвет. И перед носом — тоже аномалия, а внутри — артефакт дорогущий. Тут уж либо назад потихоньку отходи, либо продолжай. Сразу стало холодно и неуютно, тем более, в сырой одежде. Но всего в нескольких сантиметрах — такое богатство, что обычным сталкерством за несколько лет только наскрести. И он решился.

Осторожно отодвинулся влево и вперед. Подкинул гайку, потом болт, чтобы обозначить края передней аномалии. Прямо перед носом, сантиметрах в двадцати. Сейчас, если повезет, то можно выбить Звезду с нескольких болтов: аномалия разряжается и выталкивает артефакт. За пределы, конечно, не вытолкнет, но потом доставать будет куда легче. Тем более, судя по детектору, Звезда совсем близко.

Тополь медленно выдохнул, облизал губы и бросил еще болт. На мгновение — такое тоже случается нередко — он увидел артефакт. Темный сгусток размером с кулак. Артефакт моментально исчез, но четко обозначил свое положение. Просто протяни руку — и бери. Тополь поймал себя на шальной мысли: так и сделать. Если аномалия несильная (до сих пор не засосала же), то вывихом отделаешься. Только вот тогда оставшиеся артефакты подобрать уже не получится.

И тут краем глаза заметил тень, приближающуюся слева. Так стремительно, что он успел только повернуть голову и с досадой подумать: снова карлики достали, и как не вовремя!

Камень угодил в ухо, в голове что-то ухнуло и оборвалось, потом правый бок рвануло назад, резкая боль наполнила все тело, до самой последней косточки. От этой боли потемнело в глазах, и, проваливаясь в черноту, Тополь успел заметить свою руку, отлетавшую вместе с кровавыми брызгами в сторону на добрый десяток метров.

Откуда-то раздался резкий хлопок, а потом толсто прожужжала пуля. Митин даже присел от неожиданности, а Толик, оставшись в стоячем положении, как-то уж слишком долго возился со своим автоматом. Их взяли врасплох — хоть и помнил каждый, что в Зоне нужно быть готовым ко всему.

— Ложись же! — крикнул Митин и сам плотно вдавился в колючую траву.

Это оказалось тем более неожиданным, что вокруг не было абсолютно никого. Как раз такой поворот дел хуже всего: стрелявший мог скрываться где угодно, хоть вон в тех кустах, хоть в деревьях. Никто из них даже не понял, откуда именно стреляли — сзади или справа, или слева… спереди?

— Эй! — крикнул Бородавка, — мы ученые, идем опыты проводить, с нас все равно взять нечего! Эй!

Но в ответ не прозвучало ничего, даже выстрела.

— Мы ученые! — повторил Толик.

Неясное бормотание и шелест травы впереди, а затем снова все стихло.

Митин приподнялся и достал пистолет. Впереди густые заросли, непонятно, кто там за ними скрывается. Толик тоже навел оружие в ту сторону. Кусты зашевелились, показался человек в песочном камуфляже, за ним еще, еще и еще… Разношерстная грязная толпа, кто в камуфляже, кто в выцветшем сталкерском спецкостюме. Серые застывшие лица, глаза навыкате. Зомби голов десять. Некоторые с оружием наизготовку.

Ученый первым открыл огонь, но не попал: от волнения вдруг крупно затрясло руки. Толик сработал четче. Свалил одного, второй очередью еще двух. Но они сразу же поднялись и, прихрамывая, снова двинулись.

— В голову бей, в голову!

Бородавка дал еще очередь. В ответ прозвучала пара одиночных выстрелов.

Вся эта толпа вдруг одновременно стала что-то боромотать, можно было даже различить отдельные слова, только Толику с Митиным сейчас было не до слов. Ученый, наконец, поймал одного на прыгающую мушку — зомби рухнул навзничь и больше не поднимался. Еще один дергал ногами в судорогах — Толик постарался.

— Бежим, ох бежим! — крикнул Бородавка, — Задавят!

Митин и сам понял, что задавят. В обойме всего выстрелов на пять — и почему не взял лишний боекомплект, ведь знал же, куда идут? Да и Толику тут одному не справиться. Тем более, что и зомби стали отстреливаться. Пули вновь прижали к земле.

Извиваясь в высокой траве, Митин отполз вправо, чтобы как можно дальше уйти с линии атаки. Толик по-пластунски последовал за ним. Стрелять эти нелюди умели, а вот соображать у них получалось куда хуже. Если повезет, то ползком можно уйти довольно далеко.

Когда отползли метров на сто, выстрелы стихли, но от этого стало еще страшнее: Митину показалось, что зомби тоже повернули направо. Но, оглянувшись, увидел, что те все так же медленно шли по старому курсу.

— Переждем, — сказал Толик.

Митин провожал глазами бредущую толпу. На фоне серо-оранжевого неба вид медленно удалявшихся сталкеров, что-то бормочущих себе под нос, показался нереальным, даже абсурдным. И куда они теперь? Долго ходить будут, пока мозг не сгниет окончательно, или пуля более меткого стрелка оборвет их несчастное бесцельное блуждание. Хорошо хоть, что стали вооружать ученую братию, недавно вот партию пистолетов Ярыгина прислали. И даже стрелять обучают, бесплатно, причем. В прежние времена, рассказывали, всяк сам крутился, как мог, но за ношение оружия даже ученый мог попасть под суд. Чисто теоретически, правда. В Зоне море неучтенных стволов, никому до этого нет ни малейшего дела. Менты — если и забредают — то уж точно не для того, чтоб проверять документы на оружие у всякого встречного. Так что Митин сильно подозревал, что Зона — довольно жирный канал для оружейного трафика; а, поскольку это многим и очень многим выгодно, то вряд ли в ближайшие лет десять стоит всерьез говорить о ликвидации Зоны — открой они средство для этого хоть завтра. А вот в том, что всякой грязи сюда будут валить все больше и больше, он не сомневался. Даже странно, что до сих пор все бандюки мира сюда не съехались: здесь-то их точно никто отлавливать не станет.

Впрочем, это как посмотреть… Дальше Кордона они поначалу вряд ли сунутся, а там их отслеживать как раз вполне реально. Но, скорее всего, просто здешняя криминальная инфраструктура не сформировалась, не вызрела и еще возьмет свое в будущем. Или — напротив — вызрела так, что никого со стороны не примет больше. В общем, черт их разберет.

Пусть черт и разбирает. Но не то все это, не то, и не так надо. Ученый должен вопросами науки заниматься, а не с пистолетом на пузе ползать и палить по живым трупам.

Он хотел уже приподняться, как выстрелы со стороны ушедших зомби возобновились, затем донеслись жалобные собачьи визги. Нужно было использовать момент, пока собаки и зомби заняты друг другом, и уходить подальше.

Но далеко уйти не получилось. Совсем скоро сзади раздался стремительно приближавшийся лай вперемешку с глухим рычанием. Митин оглянулся, но увидел лишь сильное шевеление травы. И шевеление это приближалось со страшной скоростью. Он понял, что это конец, и с надеждой посмотрел на Толика. Но того уже не было рядом, только сгорбленная спина недавнего проводника неслась вприпрыжку по кочкам — прочь. Ученый пустился следом. Но было ясно: не уйти. Даже матерые сталкеры опасались встречи со сворой слепых псов на открытом пространстве, предпочитали обойти с подветренной стороны. Отбиваться от озверевших голодных собак с наполовину пустым пистолетом означало — смерть. Бегство же немного отдаляло тот же исход. Но от опасности всегда хочется убежать, и Митин бежал, бежал яростно и быстро. Только шум травы и лай приближался еще быстрее. Иногда казалось, что псиные морды касаются пяток, зубы уже готовы впиться в лодыжки, потом бросятся на спину, повалят, станут рвать зубами лицо, руки, шею…

Вдруг Толик впереди странно замахал руками, наклонился вперед всем телом, потом закружился на месте, подпрыгнул, но подпрыгнул так высоко, что в полете успел перевернуться несколько раз через голову. И, прежде чем до ученого дошло, в чем дело, Бородавку будто разорвало изнутри. Кровавый фонтан брызнул во все стороны, расшвыривая обломки костей и мяса. В лицо Митину ударило теплым, залепило глаза. Он хотел остановиться, но почувствовал, как самого приподнимает над землей, а потом медленно-медленно, будто в замедленной съемке, но неумолимо начинает раскручивать через голову. А внизу собирались тощие длинные псы, и шкура у них была в волосяных ошметках и коричневых струпьях.

— Подождем еще, — сказал капитан, вытирая рукавом лицо. — Вдруг еще рядом бродят.

Но из тьмы тоннеля больше не раздавалось ни звука. Если не считать шума огненного фонтана рядом.

— Надо проходить, — капитан указал на фонтан, — без вариантов.

Левко, возбужденный недавним боем, похоже, прямо-таки рвался вперед. Но капитан умерил его пыл:

— Ты не снорк, не перепрыгнешь. Накроет — задницу подпалит и без потомства останешься. И это если повезет еще.

А пробраться и правда было не так легко. Огненные струи били не через равномерные промежутки, а абсолютно хаотично, причем, паузы выдерживались не больше секунды. Минуту погудит — на секунду умолкнет, но не успеют языки пламени погаснуть на противоположной стене — как фонтан с новой силой ударит. Потом еще немного погудит — внезапно перестанет — и сразу опять захлещет.

— Вот что, Левко, если…

Но замолчал, передумал закончить фразу.

— Так что?

— Нет, ничего, Левко. Будем прыгать. Сначала я. Если не получится — ты уж дальше сам, смотри по обстоятельствам. Хочешь, откапывайся с той стороны, хочешь — тоже прыгай.

Они подошли ближе, насколько позволял жар, капитан пробормотал что-то про невозможность разбежаться, а то вот сейчас бы… И вдруг шум оборвался. На секунду, не больше. Но этого было достаточно. Капитан быстрым прыжком дернул свое тело вперед и приземлился, перекатившись через плечо. А в следующий миг его заслонила плотная стена огня.

— Есть! — крикнул капитан, — лови момент, Левко, перед тем, как погаснуть, оно шуметь перестает. Как услышишь — так прыгай и не думай. Сразу прыгай — не думай!

— Ясно, товарищ капитан, я прыгну, у меня получится.

Сначала Левко думал, что поймает ту самую паузу среди монотонного гула раскаленного газа, но, когда струя перестала бить, то не уловил никакой разницы. Только темнота надвинулась — а в следующую секунду все впереди вновь заслонило белым. Он даже не увидел капитана, находившегося теперь по ту сторону огня. То ли глаза к темноте не привыкли, то ли тот просто отошел, чтобы не мешать прыжку.

— Ну что же ты? — послышался голос с той стороны.

— Я не успел!

— Будешь с женой дома не успевать! — голос капитана прозвучал зло и нетерпеливо.

Вот о жене Левко в том момент думал меньше всего: у него ее просто не было, не успел. Он много чего не успел. И сейчас, стоя у края огненной стены, кажется, только сейчас, понял, что не успел. Прыжок — и потом успеет все. Или ничего больше. И как капитану удалось это — с ходу, будто невзначай? Только что бормотал себе под нос — и вот уже прыгнул.

И тут он явственно — нет, не услышал, а почувствовал, всем телом почувствовал — гул стихает. И вот через мгновение огонь отступит. К горлу подступил тошнотворный комок, но Левко решился. Сильно оттолкнулся от внезапно размягчившейся под ногами земли и бросил свое тело — вперед.

Грудь пронзило тысячами игл, в лицо ударило горячим. «Нет, — подумал он, — это не конец, так не может быть, еще слишком рано…» Но все происходило именно с ним, Витькой Левко, и это именно его пылающее тело отбросило к противоположной стене, а потом жгло и жгло огненным потоком. Он попытался вырваться из раскаленных клещей, но никак не мог понять, в какую сторону отползти. Только обрывающейся ниточкой сознания в полной темноте увидел свою младшую сестру на диване. Она сидела за уроками, поджав ноги под себя. А он пришел сказать ей…

— Ах ты, чтоб тебя… — капитан закрыл глаза и отвернулся. Когда снова открыл, то уже пробирался вперед, в сырую темноту тоннеля. О погибшем Левко думать не хотелось: в конце концов, в Зоне очень многие находят себе могилу. За проведенные здесь полгода он видел много смертей, а до того — в Чечне. Так что смерть считал почти атрибутом службы. Не сказать, чтоб привык, но и трагизма не чувствовал. И сам убивал много раз. Прицелился в противника, надавил на спуск — цель поражена. Такая вот мужская работа — стрелять в цель. Если вдаваться в лирику — впору спиваться. А он просто не думал. Сначала усилием воли, а потом по привычке — не думал. И точка.

В конце концов, и отстрелянные ими снорки когда-то были сталкерами и живыми, теплыми людьми. Но пришла пора — и нет места размышлениям, только металл спускового механизма, прицел и враг с той стороны прицела. И, если противник окажется с этой стороны — будет поздно.

Да и ассенизатор не думает о судьбах людей, чьи отходы он убирает.

Такая вот мораль.

И сейчас капитан по привычке отбрасывал мысли о только что двигавшемся рядом Левко, о его шагах за спиной, о звуке его голоса, всего несколько минут назад звучавшем в этом мире. Хотя… получается, что все-таки думал — раз голос вспомнил.

Это не важно. Важно что впереди. Он теперь попал в совершенно не знакомое место, и одному Богу известно, какие сюрпризы заготовлены Зоной. Думать можно будет потом, сидя за стаканом в каптерке у Журавлева, сейчас же поставлена боевая задача — выбраться.

На всякий случай проверил КПК. Нет, связи все еще не было. И вообще, по картам, никакого тоннеля тут быть не должно. То ли совсем древние технические коммуникации, то ли… то ли черт знает, что. Газ по трубам…

А потом произошло странное. Часы стали показывать обратное время. Часы хорошие, армейские, так что на сбой механизма грешить нечего. Да подобной ерунды и с самыми дешевыми часами не случится. Просто когда он посмотрел на них, то показалось, будто стрелки отодвинулись назад. Присмотрелся: нет, секундная стрелка мерно текла по циферблату в положенном ей направлении. Но, взглянув на часы через какое-то время, понял, что они ушли назад на целых двадцать минут. Хотя секунды по-прежнему бежали вперед. Магнитная аномалия? Не могло же и правда время идти назад. В таком случае, и Левко ожил бы…

— Товарищ капитан, — это его голос прозвучал сзади, невнятно и грустно.

Капитан остановился, как вкопанный, прислушиваясь к малейшему шороху из темноты. Казалось, вот-вот из глубины тоннеля выйдет мертвый рядовой и укоризненно посмотрит прямо в глаза…

— Чушь, — громко сказал капитан, но очередь на всякий случай все же дал. Нет, не призрака он боялся — мало ли какой мутант замаскируется под Левко. А пуля — самое универсальное средство. За все время капитан не видел ни одного мутанта, которого невозможно уложить пулей. Даже Полтергейста можно — уж на что тварь выносливая.

Но пули трассой ушли в никуда. Никто из темноты не вывалился и не вскрикнул. И уж конечно никакого Левко не возникло.

Чтобы не стать жертвой какого-нибудь отравления, капитан натянул противогаз и, хотя дышать и ориентироваться стало заметно труднее, продолжил путь.

Потом слабенько напомнил о себе детектор аномалий. «Этого еще не хватало», — подумал капитан. Аномалия в узком проходе — что может быть неприятнее. Проделать такой путь только для того, чтобы вернуться назад и начать раскапывать завал на входе? Судя по сигналу, поле было не сильным. Вполне преодолимо в компенсаторном костюме. Но такового у капитана не было. Штатное снаряжение для неглубоких рейдов — не предполагалось, что все так обернется.

Держа детектор на вытянутой руке, капитан медленно пошел вперед. Да, вот и зона воздействия, очерчена хоть и слабо, но вполне различимо. В свете фонарика углубление, проделанное аномалией в земле, почти не заметно, а вот левая стена тоннеля деформирована прилично. Справа воздействие слабее, стена такая же, как и везде. Артефактов не наблюдается. Хотя и не до них сейчас — протиснуться бы. Ясно, что протискиваться придется с правой стороны. Уж очень назад поворачивать не охота. Если повезет — то просто поболтает, аномалия ведь дохлая почти. Тут уж, как говорится, дай Бог ноги. Как почувствуешь, что затягивать начинает — изо всех сил цепляйся за что хочешь — и рвись наружу. Попадал он в такие переделки. Потом, правда, и кровь носом, и вообще тошнота рвотная, но цел останешься. Ничего, тут еще ничего, протиснуться можно.

Капитан прижался к стене тоннеля и даже вобрал живот едва не до самого позвоночника. Противогаз снял, чтобы коробкой не зацепиться. И вот оно — дыхание аномалии — будто воды касаешься, только невидимой, и сопротивления гораздо меньше, чем у воды. Сразу почувствовал, как наливаются кровью глаза. Это лицо вошло в зону воздействия. Из заложенных ушей потекло за воротник. Капитан приоткрыл рот, чтобы хоть как-то выровнять давление, и быстро, но осторожно стал боком продвигаться дальше. Теперь кровь полилась и из носа, глаза, казалось, превратились в тугие раздутые шары, никак не меньше мячей для тенниса. Это пройдет — как только минует аномалию — давление восстановится.

Тут еще и дозиметр затрещал. Плевать — на то антирад есть, за две минуты до смерти не облучишься. Краем глаза заметил у противоположной стены присыпанные обломки винтовочного приклада. Глухо стучало в ушах, голова изнутри стала будто перенакачанный мяч. Как в школе было… даст физрук волейбольный мяч накачать… ты его качаешь… качаешь… и самому интересно… что… потом… будет… оглушает хлопок… физрук орет…

— Товарищ капитан, — послышалось над самым ухом вкрадчиво.

От неожиданности капитан повернул голову на голос, и этого было достаточно. Шею резко вывернуло, а туловище стало поднимать вверх, вверх… Он попытался противиться этому движению, но голову так сильно сдавило изнутри, что тело само собой обмякло и лишилось всякой воли. И мысли пропали. Все. А обломки приклада в грязи быстро приближались.

Еще одно белое утро раздвинуло такой приятный и уютный сон, в котором никуда не надо было спешить, не выходить в лютый мороз окружающей среды… Митин бросил боковой взгляд на часы. Половина девятого. Так хорошо было только что сидеть у речки и поджидать поклевки, такой жирной и настойчивой поклевки. Но секунда — и ты уже по другую сторону той реальности. И надо выползать из нагретых внутренностей одеяла, чтобы потом тащиться за пять километров по дикому январскому морозу на автоплощадку.

Но — надо. Он сам себя обрек на такие мытарства, когда еще летом записался в автошколу. Все друзья и знакомые давно были «при колесах», а он все откладывал и откладывал. Сначала одно, потом другое, а потом стало ясно, что, если не возьмется за этот процесс всерьез, то найдутся и третьи, и четвертые причины, на самом деле главной из которых (а пожалуй, что и единственной) являлась — лень.

Теперь до экзамена оставалось не больше недели. Пять дней, если быть совсем точным. Три месяца позади — упорных тренировок с инструктором, бдений до ломоты в голове за билетами категории «В»… К тому же, на все это, как часто и бывает, на все это так не вовремя накладывались дела в институте… В общем, завал. Часто он и сам был не рад, что ввязался в эту «авантюру» — как называл про себя свое обучение в автошколе. Ведь даже машины нет. И когда будет — не известно. Расхлюстанные вдрызг «копейки» и прочую рванину он покупать не хотел: знал на примере друзей, каково потом бывает возиться с полуживым металлоломом. А на новую — даже отечественную — копить пришлось бы несколько лет.

«Хотя права ведь в любом случае не повредят, — рассудил он, — вдруг да и явится чудо в виде незапланированного пополнения бюджета. А я уже во всеоружии — иди в магазин и покупай».

Но даже незапланированного чуда в планах на сегодня пока не намечалось. Нужно было выдергивать себя из постели — лучше сразу и окончательно, потом завтракать, потом… эх, можно позвонить инструктору и посетовать на нехватку времени, головную боль и насморк… И станет тогда легко и просто жить на этом свете сегодня. Но — только сегодня. Завтра появится сожаление о неиспользованном дне тренировок, досада на свою слабовольность и вообще… Он знал, как это бывает и не любил себя в такие моменты.

Митин решительно выдохнул и поднялся. Холодно. На улице мороз за тридцать — не шутка. Появилась слабая надежда, что сегодня не заведется мотор и тогда он на законных основаниях проведет этот день дома, и не будет никаких претензий к самому себе. Но знал — будет. Ведь он только обрадуется тому, что не заведется мотор, но никак не огорчится. Следовательно, опять же проявит слабость.

Кофе, густой и пахучий, с молоком и сахаром, прояснял мозги и приподнимал настроение. И белое утро за окном казалось чище, и предстоящая поездка представилась как лишняя возможность побыть за рулем самого настоящего автомобиля — когда потом еще водить доведется?

Звонок инструктору. Все в порядке, движок завелся, можно ехать. Снега вот правда намело на площадке за ночь — придется снова пробивать. Но это мелочи. Если выполнит все упражнения по снегу — то на экзамене точно не оплошает.

Зато как на внутреннем оплошал! Последнюю стойку на «змейке» вообще мимо проехал — благо экзаменатор отвернулся в этот момент, не заметил; на параллельной парковке прямо «задницей» въехал в правую вешку — рано поворот заложил; в «гараже» тоже… Только вот «эстакаду» и сдал, но перед линией перенервничал и так резко ударил по тормозу, что инструктор едва с матом не вышиб лобовое стекло. До экзамена в ГАИ допустили: автошколе тоже свой процент выпускников сбивать ни к чему; да и не охота потом валандаться, доучивать… Пусть новички сами разбираются, как хотят. Вот если б не зимние каникулы на две недели — точно в ГИББД завалился. А так — счастье в виде двухнедельных тренировок.

Зато теорию сдал на все сто, без единой ошибки. Что же, не зря себя мучил по два часа в день за билетами. Так что за теорию особенно не беспокоился, хотя и не расслаблялся, по-прежнему ежедневно повторял все билеты. Тем временем, «час Икс» приближался.

Митин натянул на себя два свитера и под брюки — спортивные штаны. Сверху накинул легкую куртку: в дубленке за рулем крайне неудобно, а мороз снаружи тот еще. Постоял с полминуты у двери — так не хотелось выныривать из квартиры в промерзшую прорубь улицы…

Надо.

Белая улица, белые сугробы, белые ветки. Редкие машины дымят белым. Людей не видно — все сидят по теплым квартирам. Сугробы крыш сельских домов, как и машины, испускают белый дым. Прямо вверх — мороз крепчать будет. Морозы уже целый месяц стояли. Как пришли во второй половине декабря — так и остались здесь и, похоже, на всю зиму. С нетерпением ждали весны. Самое худшее время для автошколы он выбрал — осенью проселочные дороги развезло в грязи, потом долго не выпадал снег, а теперь вот выпал — и покрыл все зимние нормативы. И мороз еще.

Транзитный автобус из Рязани должен был пройти примерно через пятнадцать минут, но Митин всегда выходил заранее: лучше уж подождать немного, чем опоздать. Но эти пятнадцать минут нужно было топтаться внутри насквозь промерзшего воздуха. Недавно здесь, на этой остановке, у него едва не произошел удар холодом. Внезапно дрожь пробежала по позвоночнику — ни до, ни после он не ощущал ничего подобного — все тело замерло и неприятно свело судорогой. Он понял тогда, что означало выражение «промерзнуть до костей». В то утро действительно — до костей. Но свой час тренировок все-таки отъездил. А вечером отпаивался малиновым чаем.

И на остановке он был совсем один. Даже собаки не бегали. Опять со слабовольной надеждой подумалось: а что если автобус не придет…

Но он пришел. Обвитый белыми клубами, остановился. Митин порадовался, что минут десять получится погреться, ибо уши и нос уже серьезно прихватывало. А брат на работу за пятнадцать километров в школу каждый день в любую погоду… У него кончики ушей однажды почернели — шел три часа пешком по двадцатипятиградусному морозу. Детишки удружили.

— Все собрались? — спросил водитель школьного автобуса.

— Все, все, — зазвенели детские голоса.

— А учитель ваш где же?

— А он уже уехал.

Хотя знали, что брат еще в школе.

И уехали. А брат пошел пешком.

Митин тогда посоветовал влепить «двойки» в году всем «шутникам». Но такие порядки в школе устроили: за каждую «двойку» приходилось отписывать кучу бумажек, отчетов, выслушивать нотации о необходимости улучшения качества преподавательской деятельности… В общем, как сказал сам брат:

— Это я не им «двойки» поставлю, это я себе их поставлю.

На том инцидент и был исчерпан.

Митин подумал, что, как только купит машину, будет возить брата каждое утро на работу. Только вот институт закончит. Еще год остался. Зовут в аспирантуру, наверное, нужно было соглашаться. Но — что-то не то все, не то… Иные только мечтали о подобной возможности, невзирая на всякие «то или не то», а он вот — «с жиру бесился».

Только вот что «то» — и сам не знал. А ведь должно было быть что-то его то самое. Ради чего стоило жить, однажды родившись. Уж конечно не для аспирантуры.

Газ, сцепление, газ, сцепление — красная «Девятка», скрипя салоном, пробивала себе колею в глубоком снегу. От тугого сцепления свело ногу, но Митин упорно качал педаль, инструктор с одобрением кивал головой, но молчал. Но на параллельной парковке все-таки заглох. Сцепление не дожал. Можно было, конечно, списать на непробиваемые залежи снега, но Митин в сердцах хлопнул по рычагу передач: не получается!

Через пять дней все на той же «Девятке» он изо всех сил вдавил в пол педаль газа — рано снял ручник — и, когда въехал на эту чертову эстакаду, понял, что экзамен сдан.

Боль во всем теле не давала пошевелиться, в голове мельтешили белые искры, но Тополь понимал: если видит эти искры, то живой. Постепенно сквозь боль проступали воспоминания: Звезда, аномалия, карлики… Он попытался пошевелить конечностями. Удалось. Вспомнилась оторванная рука, а потом рассказанную кем-то историю, будто парализованным кажется, что они двигают руками и ногами, а на самом деле… Изо всех сил распахнул глаза и удивился: все на месте. И рука. И даже шевелится. Дальше думать не хотелось, он просто закрыл глаза и отдался течению потока. Не имело значения, где он и какая тварь бродит рядом — все не важно, все потом. Сейчас не хотелось ни думать, ни что-то понимать. Тело на месте, и оно живое. А большего пока и не надо.

Не надо… не надо. Лежать… пусть все случится потом…

Так лежал он час или два, или только десять минут — ощущение времени пропало. Только по тому, как искры по-прежнему мелькали, понимал: все еще пребывает в сознании. И оно не ускользало. Потом искры померкли, боль по-прежнему оставалась сильной, но уже позволила пошевелиться. Тополь даже почувствовал сырую одежду на себе. Да, вымок, когда от карликов отползал. Карлики!

Он распахнул глаза — голова раскололась на две равные половинки, как раз посередине лба. Ослепительный, такой ослепительный свет. Крыши домов. Жгучий пух на столбах. Неподалеку Электра змеит свои бледно-голубые щупальца.

Так, по порядку. Сначала было поле из аномалий, потом камень, потом — потом он очутился здесь. Кто-то нашел его, истерзанного Каруселью, и отнес в безопасное место. Да, и руку пришил заодно. То, что руку оторвало, — это точно помнил. Но вот же она, рука, вполне себе работает, и каждый палец слушается.

Или в пространственную аномалию угодил — вот и перенесло.

Да какого черта гадать! Он жив и цел. Так что еще надо? Немного отлежаться — и дальше. Схрон ведь еще не перепрятал, а про то поле — и думать забыть. Второго такого везения не будет. Но надо бы разобраться с местонахождением. Достал КПК. Стекло треснуло, потекший экран выдал лишь чернильное пятно. Хуже было то, что ни одной аптечки и антидота не обнаружилось. Тот, кто сделал доброе дело и оттащил его от аномалий, не погнушался и добром. Но оружие оставил. Странно.

Тополь с трудом поднялся и попытался сделать несколько шагов. Как ни странно, ему это удалось. Уже маленький подвиг. Хотя каждый шаг и отдает болью во всем теле, идти все же можно, и даже искры в глазах не прыгают. А идти надо. Только бы разобраться сначала, куда занесло. Каким ветром — на то Тополь решил попробовать ответить после, когда окажется в лагере. На своем горбу неизвестный доброжелатель долго тащить его не мог, значит, бросил в ближайшем поселке. А какие здесь ближайшие поселки? Кроме базового лагеря — никаких. Иловница? До Иловницы никакой доброхот не попрет восемьдесят килограмм живого веса. Да и деревня, как и Копачи, в земле по самые крыши, только недавно кто-то стал раскапывать. Или просто почва проседала. Только сталкеры, бывавшие в тех местах, рассказывали: дома из-под земли все больше и больше вырастали.

Значит, в любом случае надо идти на юг, в противоположную сторону от Четвертого. Куда-нибудь — да попадет.

Митин весьма ощутимо плюхнулся на землю и с недоумением посмотрел вокруг. Только что его вертело в Карусели, а вот теперь отпустило. Но находился он совсем в другом месте. Пейзаж все еще вертелся в глазах, тупо болела голова, но аномалия отпустила — и это было чудом. Ученый ощупал себя для верности — все части тела на месте. Только вот КПК с детектором разбило. Пистолет зажат в руке, целехонький. И то хорошо. Он сделал несколько шагов и даже попрыгал на месте — нет, переломов и вывихов не было.

А места незнакомые. Лес чернеет вдали, кругом поле. Компас крутило в разные стороны — аномалия, понятное дело. Телепорт. Куда же выбросило? Митин никак не мог сориентироваться. Только бы не в центр Зоны, не к АЭС. Тогда пробиваться к базе — чистое самоубийство. Впрочем, Телепорты редко выбрасывали далеко. Обычно не дальше километра.

Вокруг пусто, ни собак, ни зомби. Хотя теоретически собаку могло выбросить следом. Или ему просто страшно повезло. Когда вертелся в Карусели, случайно задел соседствующий Телепорт. Могло и просто разорвать. Как Толика. Эх, Толик!

Митин по привычке потянулся к детектору, чтобы прощупать пространство впереди, но взглянул на затянутый белыми трещинками дисплей и с досадой отшвырнул теперь бесполезную железку. Детектор моментально разорвало, и обломки разлетелись во все стороны. Вот ведь как — аномалия прямо под носом. Напоследок прибор все-таки выполнил свою функцию: аномалию указал. Теперь только на подшипниках идти придется да на глаза свои надеяться. Мешочек с металлическими шариками Митин всегда брал в рейды. Так, на всякий пожарный. Дедовский способ с болтами действует безотказно даже там, где отказывает электроника.

Первые сталкеры без детекторов в Зону шли.

Теперь в снорках бегают.

Становиться же снорком в планы Митина не входило. Вернуться на базу, пусть к Сахарову сегодня и не попадет, не беда. В лес он, конечно же, не пойдет. На юго-запад надо. Ученый медленно двинулся в намеченном направлении. Судя по солнцу, до темноты в запасе часов пять имеется. Даже в таком темпе до базы добраться вполне реально, если только не случится большого крюка.

Вспомнил, как Филимонов рассказывал: однажды два километра по свежей Зоне целые сутки шел. То аномалии, то зомби, то кровососы в поселке заревут…

Только вспомнил о поселке — как вдали зачернели крыши. Постарался припомнить, что за населенный пункт может быть в этом районе. На Дитятки — не похоже. Если Дитятки, то до военного блокпоста рукой подать, а военные ученых не трогают. Ярко-оранжевый комбинезон заметят издали — стрелять не будут.

Только не Дитятки это: блокпосты издали и видно, и слышно, а тут… По мере приближения, становилось ясно: поселок абсолютно пуст. Никаких указателей также не наблюдалось. Митин решил, что в любом случае стоит осмотреть населенный пункт, нередко сталкеры устраивали лагеря именно в селах: все крыша над головой, пусть почти все дома и «грязные», но несколько пригодных найдется.

И он прибавил шагу.

Мотор натужно взревел, выдирая грузовик из грязевой трясины.

— Давай, давай! — закричал капитан, слыша из-за холма нехороший топот десятков ног. — Давай, милый, они уже близко!

Но водитель и без того знал, что «они близко» и изо всех сил топтал педаль газа. Грузовик повело задним мостом — и вдруг каким-то чудом вынесло из ямины. В этот самый миг на холме появился первый снорк. Его вытянутая тощая фигура черной птицей распласталась в прыжке фоне заходящего солнца. Капитану почудилось, что это инопланетное существо с хоботом бросается в атаку. За первым показалось еще особей пять, но, судя по топоту за холмом, их было куда больше.

Грузовик рвануло вперед, и капитан не удержался на ногах, покатился по дощатому настилу кузова. Рыкнула вторая передача. Капитан, не обращая внимания на ушибленный затылок, бросился к станковому пулемету и открыл огонь. Это было невообразимо: целое стадо снорков, никак не меньше трех десятков, вывалилось из-за холма. И черт дернул сунуться в эту треклятую Кишку! В объезд подались бы — так давно были бы на месте, но хотели выгадать бензин и время — и понесло их через долину — Кишка Зоны — гиблое место, тут и вездесущих сталкеров-то не каждый день встретишь.

Сначала логовище снорков растревожили, потом в яме застряли. Еще минута — и разорвали бы. Теперь неслись по рельсам разбитой железной дороги, рискуя в любой момент опрокинуться.

Пулемет трясло в грохочущей дрожи, из-за тряски капитан не мог прицелиться, да и какой тут прицел, если целая толпа сзади — стреляй в кучу, авось попадешь в кого-нибудь. И он, с упоением слушая рев и визги снорков, продолжал вколачивать пулю за пулей в эту ревущую окровавленную массу. Ошметки крови и внутренностей взметались вверх, но стадо не отставало. Не сбавляя скорости, машина влетела на мост. Слева и справа зиял обрыв, затянутый пеленой коричневого тумана. Часть снорков, не удержавшись на краю, крупными прыжками понеслась прямо в пропасть, остальные продолжили погоню.

Вдруг грузовик развернуло на сто восемьдесят градусов, пули искрами застучали по железным опорам моста, потом перед глазами капитана промелькнул вздутый шар аномалии и уплыл куда-то вправо. Машина сильно накренилась, постояла так некоторое время, будто раздумывая (или это только показалось капитану…), а потом с грохотом перевернулась на бок. Капитан вывалился из кузова и почувствовал, что не может дышать. Сорвал противогаз с передавленным шлангом — уж если сожрут снорки, то радиации бояться смысла нет. Дверь кабины дернулась вверх, показался водитель, тоже без противогаза, с окровавленной головой.

— Бегите, товарищ капитан, я их задержу!

Капитан дернулся, но остановился себя: не дело бросать раненого. Да и куда бежать — от этих все равно не скрыться.

Первая граната разорвалась прямо перед снорками, разметала куски тел, одежды… Капитан выдернул кольцо из второй и, прицелившись, бросил ее в самую гущу мутантов. Раздался грохот — и снорки как-то вдруг перемешались. Одни устремились назад, другие все еще продолжали напирать. Капитан сорвал с плеча автомат и полоснул долгой очередью. Теперь почти все обратились в бегство. Краем глаза заметил, что водитель завалился на спину и притих. Капитан бросился к нему:

— Толя, они бегут! Они сейчас все побегут у меня!..

И бросил еще гранату.

Несколько уцелевших снорков визжа подались назад, оставив на мосту окровавленные клочья своего стада.

Капитан наклонился к водителю. Тот бессмысленно шарил глазами перед собой, по лицу бежали жирные полоски густой крови.

— Черт, и угораздило же тебя…

Из штатной аптечки перевязал раненому голову, вколол антирад и обезболивающее. Потом водитель потерял сознание.

До блокпоста было никак не меньше десяти километров. Через кишку и одному-то пройти — подвиг, а с раненым за спиной… Капитан прикинул, что потребуется часа три — и это при удачном стечении обстоятельств. К полуночи, значит. Но в темноте идти опаснее вдвойне. Оставалось либо ждать утра, либо…

Он отогнал эту мысль. Нет, бросать никого он не будет, оставить здесь одного раненого и беспомощного человека — лучше уж пристрелить сразу, по крайней мере, смерть будет мгновенной.

Капитан попытался протащить обмякшего водителя, но тот упирался; должно быть, в бреду почудилось, что волокут мутанты.

Еще через несколько шагов затрещал дозиметр.

В стремительно сгущавшихся сумерках вдали подсвечивались аномалии. Отсюда казалось, что все пространство впереди мерцает их мертвенно блеклым сиянием.

Нет, не дойти.

Капитан попытался связаться с блокпостом, но рация только шипела статическими разрядами — Электры давали сильную наводку.

— Прости, Толик, — капитан приставил к виску раненого дуло автомата.

Руки тряслись.

В низине ухнула какая-то зверюга, должно быть, выходившая на ночную охоту.

— Прости… не могу!

Нет, он не мог застрелить беспомощного человека. Беспомощного врага — мог бы. Но Толика, который еще утром весело сбивал с колес комья грязи, а потом изо всех сил крутил «баранку», унося их от снорков… А еще в ушах стоял его отчаянный крик «Бегите, товарищ капитан, я их задержу!»

Теперь же Толик тяжело дышал на насыпи, и из набухших бинтов сочилась кровь.

— Я приду, я вернусь, сегодня же вернусь, слышишь, вернусь.

Капитан зашатался вперед по рельсам, оглянулся, не останавливаясь, и скоро его фигура исчезла в темноте.

На блокпост он пришел в половине четвертого утра. Такой измотанный, окровавленный, что часовые поначалу немало удивились: что за сталкерюга прет прямо на пост, и едва не открыли огонь. А еще через полчаса пьяный майор посылал его в известном направлении и говорил, что все БТР на выезде и горючего нет, и вообще — зачем их понесло в самую Кишку, а не «там, где все люди нормальные ездят».

Когда к полудню капитан с небольшой группой вернулся на мост, грузовик по-прежнему лежал на боку, и вокруг разметались трупы изувеченных снорков. Тела рядового Анатолия Гуляева обнаружено не было, поэтому рапорте он был признан без вести пропавшим.

Капитан с удивлением обнаружил себя лежащим на жестком деревянном полу какого-то заброшенного дома. Дико трещал дозиметр, в голове не менее дико разрывалось все, что там только могло разрываться.

Он вскочил на ноги и, несмотря на непонятную слабость во всем теле, сумел все-таки вывалиться из фонящего дома. Вокруг среди буйных зарослей чернели полуобвалившиеся деревенские дома и хозяйственные постройки. Было абсолютно не понятно, каким образом вдруг из подземелья его вынесло на поверхность. То, что не терял сознания, — в этом капитан не сомневался. Он помнил каждую секунду. В памяти всплыли рассказы о так называемых Телепортах. Самые безбашенные сталкеры даже используют их как средство передвижения в Зоне. Иного объяснения капитан просто не находил. Да и не было желания находить: в голове шумело, а изнутри будто бы било кувалдой в такт пульсу, во рту ощущался горьковатый привкус — верный признак облучения. Капитан вколол дозу антирада и с досадой заметил, что детектор развалился на куски. Местоположение не известно, так что сколько придется топать до своих — одному Богу известно. А без детектора же такой путь становится ой как непредсказуем.

Хорошо хоть, что автомат с боекомплектом на месте.

В сизом небе занималась тонкая полоска утра. Тихо вокруг, даже ветра нет. Темные кусты и деревья молчаливо окружили бесцветные осевшие дома, издали не понятно — Жгучий пух это или просто ветки свисают.

Капитана вырвало. Похоже на серьезное отравление. Или облучение. Черт, не могло выбросить где-нибудь в более подходящем месте, ведь обязательно в самый фон вынесло. Рация, должно быть, осталась там, в подземелье. Зато вынесло наверх, а то не известно, сколько пришлось бы блуждать в тоннелях.

Компас крутило во все стороны, так что от него толку тоже не было. Хотя, по солнцу выбрать основное направление — плевое дело. Сейчас утро — значит, до темноты точно куда-нибудь можно добраться. Или на случайный рейд сталкеров набрести. Конечно, с простой сталкерней военные «на ножах», но тут уж выбирать не приходится, все ведь люди, должны вникнуть в положение…

Превозмогая тошноту и страшную головную боль, капитан повлек свое тело по пустынной заросшей улице. Дома вокруг качались и, казалось: то надвигаются со всех сторон, то наоборот расступаются. Опираясь на автомат, он прошел почти до самого края деревни, но здесь силы окончательно покинули его.

— Вот только полежу… совсем немного… — капитан говорил сам с собой, чтобы не потерять сознание. Было даже почти хорошо — вот так лежать в высокой траве и смотреть на светлеющее небо. Но еще лучше глаза совсем закрыть, отдаться мерной качке, поплыть по волнам. Пусть Зона, пусть мутанты — они подождут, они не помешают плыть… Утка-нырок, дуплет, утка-нырок и терпеливая засада в камышах… В лодке, в камышах… Утка-нырок…

— Эй, служивый, ты живой что ли? — послышался хриплый голос откуда-то издалека.

Капитан простонал и разлепил глаза.

Над ним стоял высокий человек в сыром сталкерском комбинезоне и легонько пинал носком ботинка.

— Живой, — удостоверился сталкер и наставил дуло «Винтореза».

— Я где? — прошептал одними губами капитан и закашлялся. — Я где? — повторил уже громче.

— Вот и я хотел то же самое, — задумчиво произнес человек. — Занесло, понимаешь, а куда — понять не могу.

— И тебя тоже?

Капитан приподнялся и сел, сталкер отошел на несколько шагов и оружие не убрал.

— Да не бойся, я стрелять не буду, — сказал капитан, — не в том сейчас состоянии. Сейчас мне в госпиталь на койку, а не воевать с тобой.

Сталкер, впрочем, тоже выглядел не лучшим образом. Бледный, шатается, иссеченный подбородок трясется.

— Мало вы что ли нашего брата положили…

Капитан не стал возражать. Только немного удивился про себя тому, что утро, похоже, давно уж перевалило за полдень. Но он был готов поклясться, что не терял сознания. Как, впрочем, и в подземелье. А очнулся вот здесь.

— Как тебя звать хоть? — спросил капитан, чтобы разрядить возникшую напряженность.

— Зови Тополем.

— Лады.

— А ты кто будешь?

— Зови капитаном.

— Звание или так, погоняло?

— Ну пусть хоть погоняло будет.

— А, ну да, у вас ведь прозвища не в чести. У вас только упал-отжался.

«Упал бы ты сейчас у меня», — злобно подумал капитан. Этот сталкер ему определенно действовал на нервы, но, похоже, сейчас только он был живой душой в округе, а одному продираться через Зону не хотелось.

— Ты каким ветром здесь? — капитан постарался придать голосу более дружелюбный тон.

— А что, документы спрашивать будешь, ха!

— Да брось ты уже…

— Да уж, потрепало тебя, смотрю.

— Облучился, должно быть. Левко в подземке погиб, а меня сюда вынесло каким-то лешим, сколько пролежал — не знаю. А там фонило. Вот и валяюсь теперь…

Назвавший себя Тополем неопределенно хмыкнул. Потом предложил:

— Слушай, капитан, надо бы местечко для привала организовать. Мне обсушиться, тебе отлежаться, а утречком двинем каждый восвояси.

Капитан подумал, что это не самая плохая идея: если идти прямо сейчас, то шанс дойти в теперешнем его состоянии невелик. А вдвоем и переночевать можно — все не одному…

Привал разбили в уцелевшем сарайчике. Место чистое, не фонит, крыша над головой и постройка на вид крепкая — среди ночи балки не обрушатся на голову. Тополь наломал сушняка и развели костерок. Сухпаек разделили на двоих. Скоро по телу пролилось приятное тепло, и мысли тоже потеплели. Сталкер развесил на жердях свою одежду, его тело — жилистое и мускулистое — местами было прорезано рваными шрамами, видно, немало повидал в Зоне.

— Откуда награды? — поинтересовался капитан, указывая на шрамы.

— А… — отмахнулся Тополь, — из разных мест. Пошатаешься тут — еще не таких нахватаешь.

— Давно шатаешься?

— Года два уже, а это все, — он кивнул на шрамы, — больше по неопытности, попервоначалу. Совался куда не надо бы — вот и памятки на всю оставшуюся.

— Да… Я вот и на войне был, а порой того, что здесь насмотришься, ни на какой войне не увидишь.

— Чечня?

— Грозный, все два штурма.

— Да что вы там у себя на блокпостах видите-то? Сидите у себя в казармах, как у Христа за пазухой, жрач вам привозят, снарягу тоже. Это мы тут — крутимся.

— А кто ж вас сюда зовет? Сами небось приходите.

Тополь неопределенно помотал головой. Но было видно, что возразить ему нечего.

— И что тут, хабара на миллионы? Что-то не видел до сих пор никого, кто б из Зоны в золоте вышел. Вот в мешках и в «двухсотых» каждый день вывозят.

— Каждый сюда сам пришел — это правда, — кивнул сталкер, — и каждый здесь свое ищет. Но, в конечном счете, каждый сюда пришел за мечтой. Понимаешь — меч-той. Как и снаружи, всяк свою мечту лелеет. Просто Зона может дать иногда больше, чем там.

— Мечты, мечты… А у меня тут контракт — вот и вся мечта.

— Вот и держитесь особняком ото всех, потому как контракт. За колючкой да за заборами. Да и тебя, капитан, никто ж не тянул ведь контракт подписывать. Стало быть, деньги — твоя мечта.

— Деньги у всех мечта.

— Э, не скажи, некоторые сюда за идею приходят. Идут в самое брюхо Зоны и хабара оттуда не приносят. А зачем — спрашивается? А за идею — отвечаю.

— Любопытство свое удовлетворить.

— Пусть и любопытство, человек существо любопытное. Был тут такой сталкер — Бубен. Четыре или пять раз ходил то к Радару, то на Барьер. И ведь ничего с собой не приносил, возвращался — от его скафандра фонит, что от твоей свалки, а сам он едва на ногах держится. Оклемается — и снова туда. Много чего понарассказывал о тех местах.

— Чую, там он и остался…

— Да нет, не там остался. У него вообще непонятная история вышла. Это мне друган уже рассказывал, врачом был раньше. Как-то прибегают к нему под утро, говорят, мол, давай дуй к бармену, там Бубен не в себе, вернулся. Друган свои причиндалы схватил — и к бармену. А там этот Бубен на коленях стоит, головой о пол бьется, уж лоб в кровищу расшиб, никого к себе не подпускает, только бормочет про какого-то лысого, про антенны… Ясное дело, человек тронулся.

— Ну-ну, — не удержался капитан, — не будет по Радарам шастать.

— И бьется, и бьется башкой, — Тополь, похоже, и сам увлекся рассказом, так что не обратил внимания на едкое замечание капитана, — друган к нему хотел подойти, а тот пистолет вдруг выхватил, в рот вставил и мозги себе вышиб.

— Ух ты ж как…

— Да уж, видимо, почувствовал, что зомбем становится и в момент просветления решил свою судьбу.

— Большинство свою смерть находит в более бессмысленных обстоятельствах. А этот Бубен хотя бы за свою идею пострадал.

Тополь недоверчиво промолчал.

— Да нет, я серьезно. Он хотя бы искал что-то. Вдруг — тогда и нашел, только не смог рассказать. Близко уж очень к своей мечте продвинулся.

— Ну а что там на Радаре на самом деле — это, конечно, военная тайна?

— Я не знаю, — честно признался капитан, — нас строем не ставили и все секреты не рассказывали. Патрулируй свою землю — вот и вся задача. А только на Радар я и сам не пойду.

— Даже если прикажут?

— Не прикажут. Нас самих туда не пускают. И от лишних вопросов никто в восторге не будет.

— А если Радар — это и есть источник Зоны?

— Вот сходи и проверь, — капитан усмехнулся, — да нет, не думаю. Тогда получается, что Зона поддерживается искусственно, а какой смысл, если она каждый год такие деньжищи из страны вытягивает? Весь мир только со стороны посматривает, что здесь происходит. Но и денег на исследование выделять не спешит. У мира свои проблемы.

— Рано или поздно Зона станет общей проблемой, — раздался голос где-то сбоку, и они увидели, как в проеме возник невысокий человек в испачканном оранжевом комбинезоне ученого. Человек подошел ближе, всем видом выражая дружелюбие. — С каждым Выбросом Зона расширяется, так что поглощение сначала отдельно взятой страны, а затем и Земного шара — вопрос времени. Представляюсь: Митин, научный сотрудник.

— Из яйцеголовых, что ли? — отозвался Тополь.

— Пусть хоть так, — согласился подошедший, — заблудился вот, потом голоса услышал, заглянул на огонек.

— Ну проходи, коли пришел, — подвинулся Тополь, — места всем хватит. Пожрать нет ничего?

— Вот этого нет, думал, что вернусь затемно, а вот застрял…

Трое сидели у костра в заброшенном сарае, заметно сгустившиеся сумерки надвигались на затерянную в просторах Зоны безымянную деревеньку, и только зыбкое пятнышко костерка служило этим троим прибежищем от холода и опасностей ночи. Прокричала где-то в темноте невидимая тварь, воем отозвались у леса собаки, хлопнула аномалия, выбрасывая из себя куски неосторожной жертвы, змеились во тьме бело-голубые языки Электр. С востока надвигалась ночь.

Было решено дежурить у костра по очереди. Сначала Митин, потом Тополь, затем капитан; тому необходимо было выспаться: ослаб порядком, к тому же, снова открылась рвота.

Но ночь прошла спокойно, даже собаки, рыскавшие в окрестностях, не потревожили. Утром разделили скудные остатки военного сухпайка и решили выходить втроем.

— А там уж каждый своей дорогой, — подытожил Тополь. Он как-то сразу взял инициативу в свои руки. Ученый против такого первенства не возражал, а капитану, похоже, было самому до себя. Но держался он бодро.

Вышли из деревни, как только начал оседать утренний туман. Так легче ориентироваться, да и аномалия не застанет врасплох. Шли медленно, часто бросая впереди себя камни и подшипники; к тому же, капитан слабел и приходилось делать частые привалы. Разговаривать было особенно не о чем, перебросятся словом насчет обхода того или иного участка — вот и весь разговор.

Когда солнце перевалило зенит, вышли к еще одной заброшенной деревеньке. Никаких указателей не оказалось, поэтому гадать, куда именно пришли, было бесполезно. Решили пройти через деревню.

Сначала неладное заподозрил ученый. Потом и Тополь заметил, что «места, кажется, знакомые…» Капитану было не до окружающего мира, он едва передвигался, бледный и мокрый от пота, поэтому не высказал ничего. Но, когда вышли к знакомому сарайчику, и капитан не удержался от отборного мата.

— Вот и пришли, — Митин растерянно осматривал сарай, будто впервые видел.

— Не может быть, — процедил Тополь, — мы же по солнцу шли, а не абы как плутали.

Но факт был налицо: они вновь пришли в то же самое место, откуда вышли еще утром.

— С ума сойти, — сказал Митин и устало опустился на землю.

Капитан тоже обессилел. Крупные градины пота покрыли его землистое лицо, скулы отчетливо вырезались на фоне черных пятен под глазами. Он ничего не сказал, только мешком рухнул рядом с ученым и замер.

Тополь бормотал ругательства и пинал мусор тяжелыми ботинками.

— На самом деле, такое происходит, потому что у человека одна нога короче другой — вот и тянет его все время в одну сторону кругами… — начал было ученый.

— Знаем, — хмуро оборвал его Тополь, — не первый год ходим. Только тут другое… — он сосредоточенно прищурился и смотрел перед собой, что-то соображая. — Это салага в подмосковном лесу так заблудится, а здесь Зона, а я не салага.

— Идти надо, чего ж думать, — отозвался Митин, — вот передохнем только.

Тополь напряженно молчал, потом тихо сказал только одно слово:

— Зеркало.

— Что? — не понял ученый.

— Зеркало, — повторил сквозь зубы Тополь. — В него входишь и потом, куда бы ни пошел — возвращаешься в то же самое место, как будто от зеркал отражаешься.

— Не слышал о таком…

— Ты еще много о чем не слышал в своем бункере. Ты можешь ходить здесь хоть до смерти и выхода не найти. Будешь идти и идти, даже во всяких местах побывать, но наружу никак не выйдешь и в конце концов вернешься именно сюда, — он топнул ногой, указывая, куда именно.

— Откуда такое известно, если никто не возвращался из Зеркала?

— Возвращались. И даже какое-то время нормально жили. Потом переставали узнавать знакомых, потом могли ходить по комнате, тыкаться в стены, не соображали, куда идти. Будто снова в Зеркале оказались.

— А потом что?

— Потом так и жили, ничего не соображая. Если на большую землю не отправляли, то здесь, сам понимаешь, валандаться никто с такими не будет. Или в аномалию прямиком шли, или мутантам на обед.

— Как-то… не может быть такого… — неуверенно пролепетал Митин. Глаза его расширились.

— На свете много чего не может быть. Но оно есть.

— И как же выйти можно из этого Зеркала? Выходили ведь.

— Не знаю, шли — говорят — шли, а потом к знакомым местам вдруг выходили. А кто не вышел — тот уже ничего не расскажет.

— Ты сам таких видел или просто болтают?

— Сам не видел, но истории всякие ходят. Поди-ка разберись, что брешут, а что и правда.

— Все равно надо идти, — сказал ученый.

— Да уж понятное дело. Только как с капитаном быть?

Оба посмотрели на лежащего без движения попутчика. Капитан не двигался, только тяжелое дыхание выдавало в нем жизнь.

— Не жилец, — покачал головой Тополь.

— С лучевой можно несколько недель протянуть, даже в острой стадии.

— Вот как раз сомневаюсь, что у него лучевая, — заметил Тополь, — детектор-то не трещит, а то б за версту фонило.

— Отравился?

— Может, и траванулся, только чем — не понятно. Говорил, что в подземелье каком-то от Выброса с напарником прятались, потом от снорков отбивались, потом напарник погиб, а он в аномалию попал и вдруг здесь оказался.

— А я ведь и сам сюда почти точно так же попал… С Толиком, проводником, шли в лабораторию, от собак бежали, Толик в Карусель, а я — сюда.

— И я — в аномалию… Руку, показалось, оторвало. И вдруг лежу, рука на месте, а где я — не знаю.

— Странно как-то.

— О странном будем потом думать, если только это не Зеркало. Давай так. Этого, — кивнул на капитана, — здесь пока оставим, ты сходи за ветками для костра — чую, что еще одна ночь здесь светит, — а я прогуляюсь-ка вокруг — вдруг что интересное заметится.

Капитана оттащили в сарай.

— Вернусь часа через два, — сказал Тополь и исчез в густых кустах. Митин отправился к высохшим деревьям, видневшимся поодаль.

Капитан вышел из казармы, рядовой у двери отдал честь, но капитан не ответил — торопился. У КПП уже ждал открытый УАЗик.

— Заводи свой вертолет!

Водитель повернул ключ зажигания, УАЗик весело затарахтел.

Когда выехали на дорогу, догнали патруль, возвращавшийся на КПП. Тяжелые, облаченные в запыленные «Скаты», солдаты шли из глубокого патрулирования. За шлемами не было видно лиц, но капитан видел их — лица людей, вернувшихся оттуда. Поэтому не стал останавливаться, когда патруль не отдал честь.

Потом просекой. По разбитой дороге УАЗик завывал второй передачей и едва плелся, так что капитан порядочно наглотался пыли. Водитель чертыхался на чем свет стоит, а потом вдруг повернулся к капитану и посмотрел прямо в него окровавленными дырами вместо глаз:

— А снорки потом вернулись.

Капитан дернулся всем телом — и обнаружил себя лежащим на твердой земле. Над головой били пыльные лучи солнца.

Это снова была реальность. Он лежал в том же самом сарае, а пыльная дорога через лес осталась по ту сторону бреда.

Капитан приподнялся. Сильно мутило. Во рту наждачной бумагой застрял пересохший язык. И еще — он был совершенно один. Ни Тополя, ни ученого рядом не оказалось. Бросили сволочи — понял капитан и со стоном отвалился на спину. Подняться снова не было ни сил, ни желания. «Ну и пусть, — вяло подумал он, — и почти равнодушно, — все равно мне никуда не уйти». Он решил, что будет лежать, пока силы не вернутся. А потом… Потом нужно идти. Но не сейчас. Еще полежать, совсем немного.

Но внутри свербила обида — бросили. Как раненого на поле боя.

И он Гуляева бросил.

Но ведь вернулся, и тогда не было выбора.

Где-то над головой громко зашуршало, и капитан сжался, ожидая укуса или удара. Вместо этого послышались человеческие шаги. Он открыл глаза — ученый в своем ярком комбинезоне сваливал ворох сухих веток в пепелище костра.

— Ты здесь…

— Вот, как видишь, но я бы предпочел быть сейчас в другом месте, — ответил Митин.

— А другой где?

— Осматриваться пошел. Говорит, что в Зеркало какое-то попали, что отсюда выход только на тот свет или вообще выхода нет.

Что это за Зеркало. Капитан уточнять не стал. Ему было достаточно, что он теперь не один, можно снова забыться и отдаться потоку тошноты. Желудок скрутило, но оттуда не вышло ни капли. Только в голове глухо застучало сердце.

— Да и кстати, у тебя не лучевая, ты не фонишь. Так что отлежишься, я думаю.

Но капитан ничего не успел подумать по этому поводу, он снова провалился в бред.

Сначала Тополь шел к лесу, чтобы иметь перед глазами определенный ориентир, но впереди обнаружился целый рассадник аномалий. Прямо как тогда, у болота. Наученный вчерашним опытом, он не стал испытывать судьбу и повернул немного южнее, надеясь обогнуть «минное поле». А потом увидел это — гигантский прозрачный шар, низко нависший над землей. Шар переливался на солнце всеми мыслимыми цветами, как мыльный пузырь, а когда сталкер подошел ближе, то заметил в его стенках отражение леса и поля вокруг. Не было там только отражения самого Тополя.

Он подбросил болт — тот ушел в глубину шара и вдруг исчез. Совсем.

Смутная догадка забрезжила и стала перерастать в твердую уверенность. Так это и есть Зеркало? Или вход в него. Шар мог быть и просто Телепортом, но отражения на его поверхности наводили на мысль как раз о Зеркале. Впрочем, было крайне неприятно не видеть в нем себя самого. Тополь бросил еще один болт и явственно увидел его отражение. Потом болт исчез, так же, как и первый.

Явно пространственная аномалия, но куда ведет — а что если в еще одно Зазеркалье? В рассказах тех, кто вышел, никаких шаров не было. А этот — вот, прямо перед носом. Что бы там ни было, а это стоило поразмыслить и обсудить. Шагать прямиком в аномалию — на такое способен или дурак, или… впрочем, только дурак на такое и способен. Да и то, что они вернулись на то же самое место, еще ни о чем не говорит. Могли и вправду просто-напросто заплутать — как грибники в подмосковном лесу. Если не попробовать выбраться еще раз, ни в чем нельзя быть уверенными.

Тополь двинулся в деревню, уже отойдя на приличное расстояние, оглянулся. Шар висел на том же месте, но издали никакого отражения не замечалось.

— Странное явление, — согласился ученый, когда Тополь рассказал о зеркальной аномалии в поле, — и отражение тоже… Если Зеркало и существует, то весьма похоже, что это оно и есть. Эх, измерительную аппаратуру сейчас сюда — тогда можно было бы сказать больше.

— Чего болтать, когда даже жратвы нет, — подытожил Тополь, — окрест только собаки бегают. Но я их радиоактивное мясо жрать не буду.

— Вороны, — сказал ученый.

— Что вороны? — не понял Тополь.

— Французы в двенадцатом ворон и крыс ели. Но крысы тоже фонят, а вот вороны чистые, мы даже специальные исследования проводили, но до сих пор не понятно, как именно мутировавшим особям удается выводить радиацию из организма. Кстати, они и аномалии лучше всяких детекторов чуют. А вот Выбросы не научились пока, да. Полным-полно их валяется после по всей Зоне.

— Жрать захочешь — и французом станешь, — хмыкнул Тополь, — вы все изучаете, а мы этих ворон уже жрали, было дело.

— Я в ворону не попаду, даже из пулемета.

— Приманивать не на что, капитанову пайку доели. А хотя, попытка не пытка, — Тополь поднялся и весело отряхнулся. Только вот из моего «Винтореза» шмальнуть — одни перья и останутся.

Оба вышли из сарая и направились к деревьям на краю деревни, откуда доносились редкие вороньи крики. К деревьям подползали медленно, чтобы не вспугнуть добычу.

— Стоп, — прошептал Тополь, — дальше нельзя.

До дерева оставалась добрая сотня метров, так что попасть в птицу — пусть и такую крупную, как ворона, — мог только действительно умелый стрелок; но, похоже, им на этот раз повезло. Первая же пуля оторвала птице ногу, раненая, она шлепнулась в траву и отчаянно забилась. Стрелять во второй раз было бессмысленно — остальные с криком вспыхнули с деревьев и с гвалтом принялись кружить над деревней.

— Вот это я понимаю — выстрел! — восхитился Митин.

Тополь пожал плечом и свернул раненой птице голову.

— А на вкус, как сапог, — заметил через полчаса ученый, когда от костлявой вороньей тушки остались лишь перья, — и жарить нечего тут.

— Была б вода — супчику наварили, — мечтательно причмокнул Тополь. — Капитану бульончик не повредил бы, да.

— Чем больше о еде — тем больше жрать захочется. Надо бы пораскинуть мозгами, что за пузырь там такой висит. Если Зеркало, то, возможно, вытащили счастливый билет в обратную сторону.

— Неплохо б тебе самому сходить, взглянуть.

Сходили и взглянули. Митин тоже подивился невиданной аномалии, но предположения Тополя не смог ни подтвердить, ни опровергнуть.

Когда вернулись, капитан по-прежнему находился в бессознательном состоянии, только вскрикивал временами и тяжело дышал.

— Холодный, как ледышка, — заметил Тополь, потрогав лоб военного, — я думал, у него наоборот жар поднялся.

Митин покосился на капитана и вскрикнул. С тем явно происходило что-то неладное. Широко распахнутые глаза налились кровью, вены на лбу набухли, как толстенные канаты, изо рта вырывались короткие каркающие всхрипы. Внезапно посеревшая кожа пошла багряными пятнами, руки капитана судорожно вырывали траву с комьями земли.

— Агония, — хмуро сказал Тополь.

Митину не приходилось видеть предсмертных агоний, только сейчас что-то ему подсказывало, что это все-таки другое… Но подойти вплотную оба не решались. Жуткий вид капитана отталкивал и, в то же время, притягивал своим странным безобразием. Так продолжалось минуту, потом капитан замер в своей вывернутой позе и затих.

— Вот и все, — сказал Тополь и подошел к телу, должно быть, чтобы закрыть глаза. И тут же отпрянул.

Коричнево-серый, весь в лиловых пятнах, капитан резко поднялся и сел на землю, смотря в никуда кровавыми глазами. Тонкие алые струйки посочились по его щекам. Нет, теперь это был уже не капитан. Кто угодно — только не он. Митин подался назад и уперся в стену, Тополь схватил с земли «Винторез» и снял с предохранителя. Но капитан продолжал сидеть в своей неестественно выпрямленной позе, молчал и только бессмысленно ворочал глазами.

Тополь направил дуло прямо между этих страшных глаз.

— Стой! — крикнул Митин, — он же жив еще!

— Что-то мне подсказывает, что не живой он… — процедил сквозь зубы сталкер, но не выстрелил, а продолжал выжидать, прильнув к прицелу.

Уродливое существо, недавно бывшее капитаном, неторопливо поднялось и закачалось, удерживая равновесие, будто впервые училось ходить. Тополь был готов спустить курок в любой момент — стоило существу сделать хотя бы одно подозрительное движение. Но бывший капитан по-прежнему стоял и раскачивался, не издавая ни звука.

У ученого не выдержали нервы.

— Капитан! — вскрикнул он, и в напряженном воздухе его голос прозвучал как-то особенно громко.

Существо обратило глазищи в сторону Митина, но никаких проблесков сознания не отразилось в них. Утробно хрипя, бывший капитан неровной походкой двинулся на крик, ученый в оцепенении смотрел в приближающиеся кровавые глаза…

Тополь все-таки выстрелил. Но не в капитана, а предупредительным, пустив пулю у самого уха. Существо рыкнуло, на секунду замерло — будто в нерешительности.

— Сгинь, проклятый зомби, — сказал Тополь, но выстрелить не успел: бывший капитан стремительно бросился на сталкера, и оба покатились в костер. Посыпались искры, внутри которых отчаянно сцепился клубок человеческих тел. Но Тополь оказался проворнее — вывернулся и оказался наверху, размашистыми движениями стал «макать» зомби прямо в огонь. Тот свирепо рычал, пытаясь вырваться из цепких клешней Тополя. Наконец, и ученый немного пришел в себя. Бросился на помощь сталкеру, но, не найдя под рукой ничего более существенного, выдрал из перегородки подгнившую доску и с размаху врезал по горящей голове зомби. О том, что в нескольких шагах лежит пистолет, Митин как-то не подумал. Не успел подумать.

Но бывший капитан каким-то непостижимым образом смог извернуться и выскользнуть из огня. Одежда и голова на нем пылали, раздался противный запах горелых волос и кожи. Утробно рыча, зомби выскользнул из сарая, Тополь, отлетевший к противоположному концу сарайчика, ринулся было вслед, но капитан уже стремительно продирался через отдаленные кусты, так что догнать его вряд ли представлялось возможным.

— Ничего, сам догорит, — сплюнул сталкер.

Ученый по-прежнему стоял у разворошенного костра с обломком доски в руке, глаза его бешено вращались.

— Отбой, лаборатория, — Тополь хлопнул Митина по плечу, — отбой, говорю. — И отобрал доску.

Только тогда к ученому вернулся дар речи:

— Надо… догнать.

— Не догонишь, — махнул рукой сталкер, — теперь точно не догонишь. Да и не за чем. Или сам догорит, или сейчас в аномалию вляпается. Жаль капитана, но уж ничего не попишешь.

— Отчего он таким стал-то?

— Черт его знает, где побывал до этого. Никогда б не подумал, что зомбем вот так сделаться можно.

Ближе к ночи пошел сильный ливень. Треск грозы раскатывался по округе, заглушая все остальные звуки. Абсолютную черноту со всех сторон то и дело прорезали гигантские щупальца молний, на секунду выдирали из тьмы резкие изображения домов и деревьев.

Крыша хоть и протекала, но в костер попадало совсем немного. Тополь задумчиво всматривался в огонь, облизывавший толстые узловатые ветки; Митин дремал, уронив голову на колени.

Протяжный собачий вой тоскливо приплыл над Зоной откуда-то из леса.

Вдруг Тополю показалось, что рядом с дверным проемом едва слышно хрустнуло. Могло и почудиться; в конце концов, за таким грохотом разве что-то расслышишь… но без резких движений взял «Винторез», продолжая неподвижно сидеть, исподлобья внимательно следил за входом. Прошла минута, другая. Никакого движения. Если б не выбитая дверь, можно было запереться.

Митин поднял голову. Заметил ружье в руках у сталкера и сам взялся за автомат, оставшийся от капитана.

— Отбой, ложная тревога, — Тополь поставил «Винторез» на предохранитель.

— А что было?

— Так, показалось… хрустнуло…

— А если не показалось?

— Будь и правда крупная тварь, мы бы уже не разговаривали. А мелочевки тут шариться может — стада целые. Только вряд ли они на огонь набредут, побоятся. А крупняк за версту услышим.

— Вот ведь Зона… — задумчиво произнес ученый, будто бы разговаривая сам с собой.

Тополь не отозвался. Он давно привык к подобным размышлениям вслух — и в баре, и на Кордоне. Сидит вот так же у огня сталкер, потом вздохнет чему-то своему, неизбывному и, ни к кому не обращаясь, скажет:

— Да… такая вот у нас с тобой аномалия получается.

И снова умолкнет.

Должно быть, Тополь и сам порой думал вслух, по крайней мере, несколько раз слышал свои мысли, озвучиваемые своим же голосом. Бывало это в моменты крепкого раздумья или опьянения.

— А ты слышал про аномалию Ириша? — сказал он, чтоб отвлечь ученого да и себя от этих медленных мыслей вслух.

Митин как будто немного встрепенулся, поднял глаза.

— Ну так вот, это мне на Кордоне рассказывали, будто появилась в Зоне новая аномалия такая. Идешь, скажем, по лесу. И вдруг как будто ласковый кто-то тебя приманивать начинает. Не контролер — это точно, но такое, говорят, желание пойти вот, скажем, за те кусты разбирает… Можно себя пересилить и не пойти. Но уж если поддался — то попадаешь в аномалию, которую пока ни один детектор определять не умеет. Внутри все тепло становится, приятно, тело расслабляется, хочется лечь прямо на траву и уснуть…

— Алкалоиды, — негромко отозвался Митин, не поднимая голову с колен.

— Что?

— Алкалоиды. Вещества такие, вызывают подобные ощущения, вплоть до галлюцинаций. Споры Жгучего Пуха такие содержат в небольшом количестве.

— Может и так. Только еще через некоторое время человек начинает чувствовать как будто бы поцелуи по всему телу. Мягкие такие губы и даже сквозь броник проникают. Тут уж человек совсем расслабляется, а когда поцелуйчики эти доходят до губ, губы немеют, а потом начинает засасывать так, что с лица заживо вся кожа и вообще скальп сдирается. Может и до костей продрать. Вот такой поцелуй аномалии.

Митин поднял голову с колен:

— А почему Ириша?

— Ах да, — Тополь хлопнул себя о бедро и рассмеялся, — когда один сталкер почувствовал на себе все эти поцелуи, то еще ничего, приятно было, а когда стало тянуть сильнее, то вдруг это ему жену напомнило. А жену звали Ириша. Вот так.

Ученый неопределенно хмыкнул. Дескать, фантазирует народ, но, впрочем, все может быть…

— А еще…

Но сталкера оборвал протяжный, всего в нескольких метрах от сарая, вой. Тополь рефлекторно перехватил винтовку. И вовремя. Внутрь ворвался громадный слепыш-альбинос, а за ним — еще несколько.

Первые же пули легли точно в цель. Раненые псы визжащими клубками покатились в разные стороны, но альбинос остался невредим. Вести прицельный огонь по вертким и быстрым тварям было невозможно, пули стучали о стены сарая. Альбинос налетел на ученого и опрокинул на пол. Тополь рванулся на подмогу, но сам был вынужден отбивать атаку сразу двух собак. Одну Тополь отбросил мощным ударом приклада, но другая мертвыми клещами вцепился в икру, сталкер потерял равновесие и едва не угодил головой в костер, голыми руками выхватил пылавшую головешку и сунул в пасть псу. Мутант визжащим клубком выкатился из сарая. Тополь бросился к ученому, ударом ноги сбросил пса. Окровавленный Митин схватил с земли автомат и влепил в зверюгу короткую очередь.

— Хватай огонь! — рявкнул Тополь, обмотал обожженную руку курткой и, выхватив из костра новую головешку, стал размахивать ею вокруг себя.

Митин, несмотря на раны, встал рядом. Альбинос замер в низкой стойке, рычал, обнажая желтые клыки, но броситься не решался. Уцелевшие мутанты тоже выжидали.

— Чего ждешь? Стреляй! — прорычал Тополь.

— Я пуст, патронов нет, — процедил ученый.

— Возьми мой.

Митин потянулся за «Винторезом» на земле, но альбинос уже выскользнул в ночной ливень. За ним с раскатистым лаем устремилась вся стая.

— Значит, боятся все-таки огня, твари, — удовлетворенно хмыкнул Тополь и бросил свой факел обратно в костер.

Ученый без сил опустился на землю. Из ран обильно струилась кровь. Особенно досталось рукам. Удивительно, как он еще мог держать автомат.

Эти пятеро появились в низине в то самое время, которое указал информатор. Один нес прикованный наручником к запястью длинный чемодан, обтянутый камуфляжной тканью, другие страховали со всех сторон. Все в черной униформе с узнаваемыми издалека шевронами Долга, «Валы» наперевес. Передвигались стремительно, почти бегом. Видимо, перед выходом накачались стимуляторами, иначе в таком темпе долго не выдержать.

— Могли бы и больше народу послать, — хмыкнул Паша Пингвин и прильнул к прицелу АКСУ.

В близлежащих кустах в ожидании сигнала лежали напарники. И Паша не замедлил его дать. Как только фигура центрального долговца с чемоданом оказалась на мушке, Пингвин спустил курок. Мгновенно со всех сторон оглушительно затрещали «Калаши». Казалось, все деревья и кусты вдруг ощетинились автоматным огнем. Схватка была слишком неравной, и скоро те пятеро уже лежали без признаков жизни в низине.

Пингвин подал знак спускаться. Из кустов вывалилась вся бригада. Такой легкой добычи не ожидал и сам Паша. Долговцы не успели даже вскинуть оружие; еще бы, двадцать стволов против пяти. Но один из курьеров был все еще жив. Хрипло ловил воздух окровавленным ртом и пытался дотянуться до «Вала». Пингвин равнодушно подошел к раненому и несколько секунд смотрел ему прямо в распахнутые глаза.

— Ты ведь умрешь сейчас, — сказал.

Долговец пускал кровавые пузыри и только хрипел.

— Знаешь, как мозги компостируют?

Паша поставил ногу в тяжелом ботинке на голову долговцу и изо всех сил ударил каблуком в лоб. Потом стал прыгать обеими ногами на голове. Послышался хруст черепа, из треснувшего затылка вывалилась пузырящаяся масса — мозг.

— Кирдык, — подытожил бандит, — волыны и хабар собирайте, я покеда с кладом разберусь.

Но ключей от наручников не нашлось. Видимо, отомкнуть должны были в пункте прибытия. Тогда Пингвин достал нож и принялся отрезать руку долговца. Буквально по локоть в хлюпающей крови, добрался до кости, но распилить ее при помощи ножа не удалось. Тогда он просто переломил кость об колено и оторвал.

— Валим, — коротко сказал Паша и с чемоданом в одной руке, автоматом в другой двинулся в перелесок.

Бригада последовала за ним, через несколько секунд в низине остались только пять трупов в черной униформе. Привлеченные запахом крови, к месту резни уже спешили слепые псы.

— Ша, вот как дела делаются, — Паша хвастливо хлопнул по чемодану, — теперь можно и в войнушку поиграть.

Перед ним на перевернутом деревянном ящике лежал уже освобожденный от чехла длинный контейнер из блестящего металла. Усиленные пуленепробиваемые замки, впрочем, оставляли мало шансов на вскрытие.

— Ну что, Бес, расколупаем сундучок? — Пингвин кивнул на контейнер.

Хмурый высокий мужик со свернутым набок носом внимательно осмотрел замки.

— Немецкий, уважаю, — прогудел, — Ничего, не такие брали.

И принялся колдовать над контейнером. Пингвин в нетерпении заходил по вагончику но, когда едва не опрокинул лампу, Бес не выдержал:

— Хере мельтешить, на мозги давишь.

Но Паша и тогда не унялся. Подошел к полке, достал початую бутылку водки и прямо из горлышка сделал несколько крупных глотков.

— Готово, — Бес отступил в сторону.

Пингвин подскочил к контейнеру и распахнул крышку.

Погруженные в зеленые пенопластовые вставки, тускло блестели стеклянные и металлические трубки, пластины, еще какие-то непонятные детали. Из знакомых предметов Паша заметил лишь приклад, из какого-то легкого материала, смахивающего на весьма твердую пластмассу.

— Я не врубился, Бес, это и есть обещанная волына? — Паша уставился на все это блестящее богатство, и похоже, ожидаемое нисколько не срасталось с тем, что лежало перед ним сейчас.

— А ты думал, тебе прямо так все и притаранили в готовеньком виде?

— И что это за конструктор такой? Да я этого фраера запрягу собирать. До утра не склепает — пусть сам себе в лесу дерево для удавки мает.

Бес пожал плечами: он свою работу сделал. Но все же решился посоветовать:

— Может, толкнуть кому тонн за десять?

— Моя волына, никакому фраеру ушастому толкать не буду. Пусть урод этот подсасывает, что цинк пустил, уж я его в конструктор поиграть заставлю.

— Лысый не при делах, — заметил Бес, — ты просил караван слить, он слил. Вот если б там не «Гаусска», а порожняк какой-нибудь — тогда уж…

Пингвин знал, что это правда. Никто не обещал, что Гаусс-пушка будет в собранном виде и с боекомплектом. Конвоировали из пункта А в пункт Б, но с какими клиентами связался, Паша не знал. Хотя и не сильно волновался по этому поводу: мало кто рискнет сунуться в укрепленный лагерь, чтобы отбить товар. Да и кто узнает? Свои не сдадут, поскольку сами повязаны, а жмуриков наверняка уж мутанты на запчасти растащили. Не дошла посылка — и точка. Ищи теперь свищи по всей Зоне!

Но что теперь делать с разобранной пушкой, Пингвин тоже не знал. «Гаусска» не «Калашников» — тут даже ни единой детали знакомой не наблюдалось, кроме приклада. Даже ствол (кажется, это был все-таки он) выглядел непривычно. Весь в каких-то тонких проводах и катушках. А еще на какой-то ребристой коробочке прилепилась желтая наклейка с английскими буквами, но черный череп был выразительнее всяких угрожающих надписей.

И сбыть такой товар проблемно. В Зоне можно хоть вагон «Макарычей» за один присест толкнуть — особенного шухера не поднимется, а вот «Гаусска» — серьезная тема. Это все равно, что на блошином рынке танками торговать. Не зря в конвойных «Долг» подрядили, эти ребята идейные, за бабло просто стоять будут, а за идею — насмерть. Стало быть, шуганули они сегодня кого-то из серьезных людей, раз за тех даже долговцы подписались.

Да кто ж знал, что пушка на запчасти разобрана?

Он попробовал сам соединить между собой хоть какие-то части, но никаких дырок или защелок, за которые можно было одну часть прицепить к другой, не обнаружил. Зато под пенопластом открылся еще одна вкладка. В ней ровными рядами расположились желтоватые полупрозрачные шарики, размерами немного меньше яйца.

— Маслины, — догадался Пингвин.

Он взял один. Прохладный и твердый на ощупь, шарик был похож на большой кусок янтаря, который Паша видел в ювелирных магазинах. Но янтарем брезговал, считал его дешевкой и вообще «рыжуха всегда в теме». Как заряжать и откуда вообще тут что вылетает, Пингвин не понял. Подбросил на манер мячика.

— Ты бы того, а то рванет… — с опаской проговорил Бес.

— Не шугайся, — усмехнулся Пингвин, он был почему-то твердо уверен, что не рванет.

Вдруг снаружи послышался странный шум.

— Атас! — кто-то прокричал совсем рядом, а затем грохнуло. Со всех сторон застучали автоматы.

Паша отчего-то вдруг ясно понял, что это не случайное нападение, а связано именно с лежавшей перед ним разобранной «Гаусской»…

Он схватил автомат и выбежал из вагончика.

Нападавшие, судя по всему, вели огонь со стороны холма. Грамотно расположились, сволочи — именно оттуда база простреливалась лучше всего. И пацаны, которые там на шухере были, не успели подать ни звука — видать, сразу завалили. Дело стало совсем дрянь, когда с холма тяжело заработал «станкач». Такие были только у вояк и «Долга». Наемники не в теме: им в рейдах лишние килограммы не нужны. А ни гула вертушек, ни звука машин, значит, не вояки — те пехом на свои операции никогда не идут. Остается «Долг» — тогда точно не случайно пришли.

Трассы, казалось, пронизали все вокруг. Один за другим с криком падали простреленные насквозь бойцы. Грохотало железом, ворота на входе в миг превратились в решето. Наверняка, бил не один пулемет. Пока перезаряжали или остужали первый, в дело включался второй.

— Ша, пацаны! Щемись по стеночке! — и бандиты бросились врассыпную. На открытой площадке осталось лежать никак не меньше тридцати тел. Некоторые были еще живы и со стоном корчились в крови.

Пингвин понял, что потом в атаку пойдут «тяжелые» долговцы — и тогда точно труба. Он метнулся назад в вагончик, в бешенстве пнул бесполезную пушку и с хрустом растоптал. Потом бросился к сейфу, сорвал с груди ключ, трясущимися руками открыл тяжелую дверцу. Выгреб тугие пачки денег, распихал по карманам и под одежду, рванулся к двери, но вернулся, схватил АКСУ и вывалился на улицу.

Бандиты вели беспорядочную стрельбу по невидимым целям, но конец уже был предрешен. По-прежнему повсюду сверкали цветные трассы, грохотало прошиваемое пулями железо, тяжелыми шмелями жужжал рикошет.

Пингвин отыскал Беса. Тот сидел за пустой цистерной и коротко стрелял по холму.

— Рвем когти! — проорал; за общим грохотом вообще мало что было слышно.

— Один линять придумал?!

— Валим, говорю, пока не обложили!

— А пацаны?!

— Ты че, дефективный? Какие пацаны? Кучей уйти не реал!

Бес, похоже, и сам понимал безысходность ситуации. Даже небольшую группку легко отследить, а уж отстреляют, как котят, — это дело техники. А вот одного-двух вряд ли сразу приметят. Тем более, под прикрытием общей неразберихи уйти гораздо легче.

В этот момент «станкач» на холме умолк, и оттуда в полный рост двинулись черные рослые фигуры. Человек пятьдесят. «Если и не из-за пушки такой шухер подняли, то за жмуров своих мстят», — подумал Пингвин.

— Покрошат! — сказал Бес и согнувшись стал отходить к запасному выходу.

Но в этот момент там хлопнуло большое сизое.

— Газы! — проорал Бес, хотя никакого противогаза у него при себе не было. Как и у Пингвина, впрочем.

— К трубе!

И оба понеслись к разрушенной канализационной трубе на склоне. По ней можно было уйти к болоту, если только и там не ждали. Но выбирать не приходилось. Последнее, что видел Пингвин перед тем, как нырнуть в трубу, — рослые мужики в черных комбинезонах и противогазах выбегали из дымного облака, ведя огонь из «Валов». «Пленных не брать», — почему-то вспрыгнула в голове фраза. А в следующий миг он был уже внутри трубы.

Как могли, они перевязали раны. Митину досталось больше всего, особенно открытым участкам тела. Жаль, что капитан утащил аптечку с собой, теперь бы здорово пригодилась, а остатков тех медикаментов, что остались, не хватило на все раны. Пришлось перевязать лишь самые тяжелые.

— А ты нормально так, — постарался приободрить Тополь ученого, — я думал, ты тюха, а ты ничего оказался.

— Тюха, потому что «яйцеголовый»? — усмехнулся Митин, — Стереотипы все. Думаешь, сюда без подготовки посылают? Хотя про пестик-то свой я и не вспомнил…

— Пошататься тут с годик — лучшая подготовка будет.

Митин хотел ответить, но из-за леса донесся протяжный вой, потонувший в очередном громовом раскате. И показалось, что оттуда раздался человеческий крик.

— Слышал? — насторожился Митин.

— Кричал кто-то… Капитан на собак напоролся.

— Или тут еще кто-то ходит…

Когда раскат утих, крик повторился. Уже явственно. Несмотря на шум ливня, можно было не сомневаться: так страшно кричат только перед смертью. Затем — снова вой и захлебывающийся лай. Потом стихло, только шум воды снаружи да грохот из сверкающих туч. Ученый и сталкер в напряжении сидели у костра, и каждый понимал, что сейчас ничем не могут помочь несчастному, наверняка погибавшему в зубах «слепышей». Но ждали: вдруг вот-вот в проеме появится еще один человек, живой. Но ни лая, ни крика больше не повторилось.

Собрали трупы убитых собак и выбросили на улицу, кое-как затерли кровь, чтоб не привлекала новых мутантов. Окровавленные трупы, конечно, тоже могли спровоцировать атаку, но ливень снаружи основательно их обмыл.

— Надо поспать, — сказал Тополь, когда закончили работу, — завтра попробуем еще раз прорваться. Сначала ты выспись, я разбужу. А то совсем свалишься завтра.

Окровавленный Митин и правда был плох. От потери крови и голода ослабли оба, но ученому досталось больше. Через минуту Митин провалился в сон, Тополь же застыл у костра, не выпуская из рук «Винторез».

Пингвин изо всех сил перебирал ногами, но труба была достаточно узкой, бежать приходилось в скрюченном состоянии. Бес пыхтел сзади, постоянно матерясь. Пару раз споткнулись о какие-то обломки, но считать ссадины было недосуг. В любой момент трубу могли найти долговцы и для профилактики заслать отряд. За спиной ухали взрывы и трещали разнокалиберные выстрелы. И еще не известно, что ждет снаружи — вдруг обложили по-крупному.

Но на той стороне никого не оказалось. Паша вывалился из трубы и уткнулся носом во взрыхленную землю: здесь недавно прошли кабаны. Следом припыхтел и Бес.

— А что, кажись, утекли, — рассмеялся Пингвин.

Бес хмуро пробормотал что-то про то, что потом «братва скажет»…

— Не гони волну, братва уж давно в райской Зоне спины греет. Чуешь, какой там кипеж поднялся?

— Интересно только, как прочухали, что это мы долговцев свалили…

— Сто пудов слили, — Паша отер грязное лицо такой же грязной рукой. На пальцах мелькнули синие буквы — П А Ш А. — Потом крысу накажем. Если уже там ему кишки не выпустили, — он махнул в сторону уже стихающего боя.

— Ша, — Бес вдруг отпрыгнул от трубы и выставил вперед автомат.

Из нее выкатился человек в синей куртке.

— А вот и я! Что, слиться по-тихому решили, да? — человек оказался Севой Позитивом.

— А ты-то сам тут какими ветрами?

— Вот и я — вашими же ветрами.

— Хорош базарить, потом перетрем, — Паша сорвался с места, — мухой!

Все трое стремительно понеслись через кустарник вдоль болотца. Со стороны лагеря теперь слышались лишь одиночные выстрелы — то ли уцелевшие бандиты продолжали держать заведомо проигранную оборону, то ли это добивали раненых.

Они остановились лишь когда выстрелы сзади стали едва различимы. Каждый понимал, что спасся только благодаря тому, что удрал. Потому выяснять, кто кого бросил и насколько это не по понятиям, никто не спешил. Между ними сразу установилась негласная договоренность: про это — ни слова.

— Нужно за подмогой к Хану, — немного отдышавшись, предложил Позитив. — А потом в «Долг» наведаемся.

— С «Долгом» воевать Хану не резон, — сплюнул Бес, — из-за нас войну не откроют, скажут, что сами накосячили — сами и разгребайтесь. Но к Хану под крыло все равно ништяк пока забиться. Скажем, что налетели, сами не в понятках, что к чему, всех пацанов порешили, только мы и остались.

— До Хана еще дойти треба, — возразил Пингвин, — возьмем шкуры сталкерни голимой — и к нему двинем. А то в нашем прикиде как раз на патруль и нарвемся.

— У барыги затаримся, — предложил Бес.

— А бабла ты нам подкинешь? — усмехнулся Паша. — Не, тут тема другая нарисовалась. У куч всегда пара салаг пасется, арты нюхает. Вот и обуем.

— Тоже ништяк.

— Тогда шевели батонами, братва.

Когда-то здешняя свалка представляла собой довольно живописное место. Но после восемьдесят шестого сюда начали привозить радиоактивный мусор едва ли не со всего Чернобыля, а потом и со всего Иванковского района. В Россохе неподалеку образовалось целое кладбище зараженной техники, принимавшей участие в ликвидации последствий катастрофы, а на свалку — одну из многих в этих местах — продолжали прибывать грузовики с отходами и прочим «грязным» мусором. Поначалу делались более-менее добротные захоронения, которые, впрочем, даже из-под земли «фонили» немилосердно. Но после второй катастрофы — уже не стесняясь — сваливали всю дрянь прямо на землю. Раскапывать могильники никто не решался. Очень скоро здесь выросли гигантские кучи, приметные издалека. Само собой, радиационный фон вблизи самих куч в разы превышал норму, а уж на вершину можно было вскарабкаться, будучи, во-первых, склонным к суициду, во-вторых — имея приличную экипировку для глубоких рейдов.

Аномальная активность в этом районе частенько подскакивала, и велик был шанс разжиться каким-нибудь артефактом — пусть часто и недорогим, но все лучше, чем ничего. Пытать удачу на самих кучах никто не решался — экипировка не та. А серьезные сталкеры, имеющие подходящее снаряжение, на свалку редко заглядывали, предпочитая добывать более дорогостоящий хабар, нежели пару Медуз. Должно быть, оттого и возникали регулярно легенды, будто на вершинах этих «фонящих» рукотворных гор скрываются целые залежи артефактов. Пусть не самых дорогих, но зато в количестве несметном. Впрочем, опровергать подобные рассказы или сказочно обогатиться на таких вот залежах никто не торопился. Сталкеры по-прежнему регулярно наведывались в эти места, бродили близ куч, иногда отстреливаясь от слепых собак, кабанов или плотей. Более грозных мутантов в этих местах никто не видел. Неприятное соседство с бандитами в нескольких километрах порой несколько нарушало стройность картины мирного сталкерского существования, но в целом существовать было можно.

Теперь Пингвин вел свою группу как раз в те места.

Не знал он только одного. Карательный отряд «Долга», жестоко подавив сопротивление в лагере, выдвинулся в сторону свалки, полагая, что там могли осесть некоторые силы бандитов. Ни для кого не было секретом, что «братки» не гнушаются грабежа «честных сталкеров», поэтому вводная для отряда была проста: «Дойти, найти и уничтожить». Командир отряда — Степан Прапорщик — рассчитывал на внезапность. Вряд ли до бандитов, обретающихся на свалке, так скоро могла долететь весть о разгроме основного лагеря, потому был смысл идти проторенной дорогой, по которой «братки» обычно держали путь домой. Заодно и «наказать» кого-то из возвращавшихся. На самой же свалке «Долг» был редким гостем еще со времен территориальных стычек, после которых было решено оставить свалку в качестве временно нейтральной полосы и перекинуться на завоевание стратегически куда более важного Медприбора.

Громады мусорных куч выросли из-за холмов и скоро приблизились настолько, что можно было осмотреть окрестности невооруженным взглядом. Как и предполагал Пингвин, сталкеров долго искать не пришлось: две одиноких фигуры медленно брели, опустив головы: что-то выискивали в траве. Один взмахнул рукой — бросил болт, убедившись в безопасности, двинулся дальше.

— Вот и голубчики, — ухмыльнулся Бес.

— Набегаем и валим, — не долго думая, предложил Позитив.

— Далеко, успеют волыны расчехлить. Пусть ближе подсосут.

Перебежали на другое место, так что теперь сталкеры двигались прямо в засаду. Небольшая ложбинка, поросшая густым кустарником, подходила для внезапного нападения как нельзя лучше. Бес разместился по центру, Паша и Позитив — с противоположных сторон. Сталкеры медленно приближались, шли прямо в «клещи». Теперь можно было различить отдельные слова их разговора.

— И давай пистолетом по столу стучать… — донеслось до Пингвина, — а пистолет вдруг как бабахнет…

Паша прекрасно знал эту «бородатую» байку о том, как бандиты после убийства в рейде своего пахана стали выбирать главного. Один из них — Стручок (хотя, погоняла могли и различаться) — так яростно двигал себя в новые паханы, что самовольно уселся за стол Главного, но сходняк справедливо возмутился, пошел кипеж. Чтобы навести тишину, Стручок принялся бить волыной по столу, а та возьми да и шарахни. Только мозги Стручка и полетели в стенку. Не понятно отчего, но сталкерам нравилась эта байка, рассказывали они ее друг другу по многу раз, сдабривая все новыми и новыми подробностями. Только это ж как нужно волыну держать, чтоб самому себе мозги выщибить…

— Руки в гору, волыны на землю! — скомандовал Пингвин и выбежал из укрытия. За ним появились Сева и Бес.

Опешившие сталкеры встали, как вкопанные, никто даже не подумал потянуться к оружию.

— Да что с ними валандаться, вали петушар! — Сева побежал вниз и ударом приклада сбил с ног одного сталкера.

— Погодь, — подоспел Бес, — шмон наведем и пусть на все стороны валят.

— Сдадут нас, сто пудов сдадут.

— Мы ничего, — пролепетал сталкер, — берите все.

— Барахло скидай и на землю! — скомандовал Пингвин.

Сталкер уставился на него: не было видано, чтобы бандиты раздевали. Хабар отнять или ботинки новые, например, — это еще понять можно. Но чтобы всю одежду…

— Скидай говорю!

— Только не убивайте, — лепетал поднявшийся с земли сталкер, размазывая кровь по разбитому лицу, — мы все отдадим, мы никому не скажем… Не убивайте… пожалуйста, пожалуйста…

— Пускай голышом по Зоне поскачут!

Обыскали снятую одежду и рюкзаки. Но, судя по найденному, для сталкеров день сегодня выдался окончательно неудачным: никакого хабара, только коробка с аптечкой и волыны — два «Макарова» и один АКМ.

Раздетые сталкеры стучали зубами — от холода и ужаса.

— Держи их, — приказал Пингвин Севе и бросил одежду — куртку и штаны — Бесу.

Позитив ухмыляясь тыкал автоматом в худую голую грудь избитого сталкера, потом переводил дуло в другого. Весело расхохотался:

— Теперь вы мои рабы, со мной пойдете, что скажу, то и делать будете.

Сталкеры стучали зубами и молчали, опустив головы.

— Готово, — Бес в новой одежде и вправду ничем не отличался от обыкновенного сталкера, пришедшего кусочничать на свалку. Даже второй автомат разрядил и свернул в узел своей прежней одежды: обычный мужик два ствола не таскает. — Шмотки в болоте утопим. А ты что, свитер свой оставишь?

— А что, на нем мое имя написано, — хмыкнул Паша.

— Эй, а я так останусь? — возмутился Сева.

— Сейчас еще лохов обуем, — пообещал Пингвин и повернулся к сталкерам, — спиной ко мне и становись на колени, лохудры!

Еще не до конца понимая, те опустились на колени, Паша поднял руку и выстрелил одному из них в затылок. Потом другому. Голые худые тела мешками рухнули в траву.

Трупы и узлы со шмотками оттащили к болоту, пришлось попыхтеть, но так надежнее. Черная вода с хлюпаньем приняла жертву и равнодушно сомкнулась.

Двинулись назад, к Свалке. Нужно было прибарахлить Севу. Но как только подошли ближе, заподозрили неладное. Стройная группа вооруженных людей стволов в двадцать продвигалась по тропке. Явно не хабар искали.

— «Долг», атас! — Пингвин вжался в траву.

— Никак по нашу душу…

— Волчары, и здесь нашли, — с ненавистью прошипел Позитив, поднимая голову.

— Протухни, — Бес вдавил его лицом вниз.

Тем временем долговцы внизу рассосредоточились на группы по трое и медленно стали обходить местность. Откуда-то возникли и новые бойцы.

— Цепью обложить хотят, потом прочешут до самого лагеря, — догадался Бес.

Потом придвинулся к Позитиву.

— Извиняй братан…

Сева охнул и схватился за окровавленный бок. Бес зажал Позитиву рот и всем телом придавил под себя. Бил ножом до тех пор, пока тот не перестал дергаться. Потом отполз в сторону и испачкал в пыли куртку, чтобы не были заметны пятна крови. Паша молча отползал в сторону, туда, где заросли были погуще. Скоро с ним поравнялся и Бес.

— Ну, понеслась…

Они встали в полный рост и неспешно принялись спускаться по откосу. Тройка долговцев впереди приближалась.

— Стой! — раздался глухой голос из респиратора.

Будто не понимая, чего от них требуется, бандиты нерешительно остановились и наивно уставились на долговцев.

— Кто такие?

— Да вот, — развел руками Бес, ходим тут, хабаром промышляем…

— Никого не видели еще?

— Да шатались тут двое, туда ушли, — Бес махнул куда-то за кучу, — еще утром. Теперь уж поди не догоните.

Патрульные пристально смотрели на них, но, видимо, не тех рассчитывали встретить.

— И много уже накопали? — поинтересовался долговец, уже опустив дуло.

— Какой там! Пусто, как у контролера зимой в желудке, — Пингвин скинул мешок и принялся развязывать, чтоб показать, что и вправду ничего не нашли.

— Пусть их, — махнул рукой другой долговец, — время еще тратить на всякого.

— Ладно, проваливай, — разрешил первый.

— Может, обыскать все-таки?

— Чего с них взять, к черту их, пошли.

Пингвин и Бес не оглядываясь заспешили прочь. В любой момент эти трое могли передумать.

Ученый так до утра и не проснулся. Тополь не стал его будить, рассудив, что в пути с ослабленным спутником у него будет куда больше проблем, чем с набрякшей от бессонной ночи головой. Сидел, прислонившись к стене сарая, и смотрел, как розовеет небо над лесом, расступаются тяжелые ночные тучи, приобретая такой же, как и бездонная пропасть над ними, нежно-розовый оттенок. В какой-то миг показалось, что вокруг — самый обыкновенный мир, не переполненный ордами свирепых мутантов, невидимыми смертоносными аномалиями и не менее опасными чужаками с оружием. Только затертые пятна крови вокруг не давали расслабиться до конца, напоминая о ночном побоище.

Пробудившийся Митин слабо попенял сталкеру на то, что тот не разбудил, на что Тополь только неопределенно отмахнулся: ладно, чего уж там. Хотя ученый и был очень слаб, но передвигаться мог вполне самостоятельно. Решили идти в том же направлении, что и вчера. На север двигаться глупо — прямиком в центр Зоны угодишь; на этот раз шли, тщательно фиксируя местоположение, чтобы не совершить вчерашней ошибки. Говорить не хотелось, да и дыхание нужно было сберечь. Один раз метрах в ста слева увидели точно такую же аномалию, что и у леса. Большущий пузырь с зеркальными стенками. Брошенный в него камень так же, как и в прошлый раз, погрузился внутрь и исчез.

— Мы можем здесь прошастать еще месяц и не найти выхода, — заметил ученый, — тогда как выход будет находиться буквально в нескольких метрах.

— Ты про это?.. — Тополь кивнул на шар.

— Вот именно.

— Пока не прыгнешь внутрь — все равно ничего не узнаешь.

— Но пробовать мы, конечно же, не будем…

Тополь пожал плечами. В самом деле, будь перед ними и пространственная аномалия, никто не мог заранее предположить, что находится по ту сторону. Возможно, просто какой-то новый усиленный телепорт. Тогда могло выбросить хоть у самой Станции, хоть в Страхолесье. А могло и прямиком у бара.

— А если в фарш перемолотит… — глубокомысленно заметил сталкер.

— Или выбросит из другой, точно такой же аномалии. Я прежде никогда не видел ничего подобного, только здесь. Так что вполне возможно, что это внутренние телепорты Зазеркалья.

— Ты уже поверил, что мы в Зазеркалье, — хмыкнул Тополь.

— Сам же про это рассказал…

— Не хотел бы я оказаться правым на этот раз.

Но шагнуть внутрь висевшей над землей сферы никто не решился.

Они продолжили путь. Вокруг простирался обыденный пейзаж Зоны. Холмистая местность, поросшая жесткой — местами будто выгоревшей — травой, деревья — то самые обычные, то причудливо искривленные неведомой силой, Вдалеке по правую руку чернел лес, не прерывавшийся, кажется, до самого горизонта. Вот впереди показалась деревушка. Сначала серые крыши, потом и сам дома. Покосившиеся столбы линии электропередачи, с которых свисали лохмотья Жгучего Пуха.

— Если это и правда Зеркало, мы в этом убедимся совсем скоро, — пробормотал Митин, всматриваясь в приближавшуюся деревеньку.

— Думаешь, опять она?..

Ученый промолчал. Только когда подошли ближе, выдохнул всего одно слово:

— Зеркало…

Да, они снова оказались в той же самой деревне. Шли по заросшим бурьяном деревенским улицам вдоль осевших полуразрушенных домов. Неведомая сила вела их по кругу, и теперь это было похоже на кошмарный сон посреди солнечного дня.

— Ветер сменился, — будто принюхиваясь, заметил Тополь.

— Что? — выходя из оцепенения, переспросил Митин.

— Дохлятиной потянуло, — прищурился сталкер, кивая куда-то за дома.

— Собаки, может, вчерашние?

— Не похоже…

Тополь пошел прямо через бурьян куда-то за дома. Митин сначала был готов поклясться, что никаких подозрительных запахов оттуда не доносится, но, как только вышли за дома, в нос явственно ударил приторный трупный дух. Впрочем, сколько ни искали его источника, не нашли не только человеческих трупов, но даже хотя бы дохлого пса не обнаружилось. И мух — постоянных спутников гниения — не виделось. Тем не менее, в одном месте запах был настолько силен, что даже сталкера едва не вывернуло наизнанку. Митин же и вовсе не рискнул приблизиться.

На месте наиболее стойкого запаха чернела небольшая лужа, которую в высокой траве можно было и не заметить, если б не тошнотворная аура вокруг. Тополь на всякий случай натянул противогаз и осторожно потрогал лужу носком ботинка. Ничего не произошло — на вид самая обычная лужа. Тополь поставил в нее ногу и слишком поздно почувствовал, что дна под подошвой нет. Нога провалилась в пустоту, сталкер не успел удержать равновесие — и провалился куда-то вниз.

Митин, стоявший немного поодаль, видел, как упал Тополь, но не поднялся из-за высокой травы, как ожидал ученый, а просто исчез. Обеспокоенный, Митин приблизился к месту падения, но… кроме гладкой черной лужи не увидел ничего.

— Эй, — в недоумении позвал ученый. Не могла же лужа в самом деле поглотить взрослого человека целиком!

— Я тут! — прямо из лужи раздался голос, и выглядело это вовсе уж неправдоподобно.

— Выбраться сможешь? — сказал в лужу Митин.

— Да, тут неглубоко, тут одни трупы!

— Какие трупы? — не понял ученый.

Вместо ответа прямо из лужи показались руки сталкера, Митин ухватился за них и вытянул Тополя наружу.

— Никогда б не поверил, если б сам не увидел, — пробормотал ученый, переводя взгляд то на лужу, то на Тополя, только немного промокшего, тогда как тот должен был вымокнуть до нитки.

— Там целая яма трупов, — прохрипел сталкер и быстро зашагал прочь, — Целая яма. Некоторые свежие, некоторые уже с костей текут.

— Да чьи трупы-то?!

— Не знаю, люди там. Много мертвых людей. Без лиц. Лица у всех вырваны.

— Что-о?! — лицо ученого побелело и вытянулось.

— Их кто-то жрал. Некоторые обглоданы почти до костей.

— Собаки? — неуверенно предположил Митин.

— Собаки трупы в одно место не сваливают.

Ученый растерянно шагал рядом с Тополем. Из разорванных фрагментов последних событий единая картинка никак не складывалась. А Митин, прежде чем что-то предпринять, всегда пытался проанализировать и обдумать ситуацию со всех видимых сторон и даже взглянуть на нее изнутри. В данном же случае, никакой из отработанных годами приемов не срабатывал. Сначала погоня от собак и аномалия. Потом он очнулся здесь и встретил товарищей по несчастью. Те тоже сюда попали прямиком из аномалий. Капитан превратился в зомби. Сколько ни ходи здесь — все равно возвращаешься в одно и то же место. И еще эти сферы зеркальные… А теперь вот страшная лужа и полная яма трупов под ней. На общем фоне заурядным выглядело лишь ночное нападение собак. Хотя… если напали от голода, то отчего их не видно вокруг лужи-ямы, от которой за версту несет падалью?

В общем, мало что складывалось в этой истории.

Тут подал голос Тополь:

— Вот ты ученый, вот и скажи мне, есть ли какие-нибудь звери, которые не доедают своих жертв, а относят их в одну общую кучу?

— Я не зоолог, — хмуро ответил Митин, — наверняка есть, но из известных в Зоне… Мне про таких не известно.

— Тогда так. Про каких мутантов мы знаем меньше всего? Просто хочу хотя бы представить, с какой тварюгой придется столкнуться.

— Собственно, неплохо изучены только плоти, кабаны и собаки. Даже про мутировавших волков известно мало. А уж в рассказы о всяких пси-собаках — даже не знаю, верить ли. Ни одной такой не задокументировано на территории…

— А ты верь, ты верь. Если сталкеры в один голос твердят, что есть такие твари, то они есть. Если бухой еще с прошлой недели Санек скажет, что видел зеленого летающего гада, я сам посмеюсь от души. А если серьезные ходоки упорно твердят о том, что живет такая собака, которая вместо себя в нападение пускает свой призрак, тут уж я поверю на все сто.

— Мы собираем все свидетельства, — почти обиженно ответил Митин, — но отслеживать худо-бедно можем только небольшие группы особей. Некоторых отлавливаем и отправляем для изучения на Большую Землю.

— И что ж там отвечают?

— Ничего не отвечают. Информация моментально становится сов секретной. Мы им только ловим, остальное до нас не доводят.

— Ясен пень, все у нас секретят. Только мы и без их секретов давно на своей шкуре доперли, что есть что и как с этим бороться. А сходили бы вы на денек поглубже в Зону — впечатлений на сто диссертаций хватило бы.

— Для глубоких рейдов деньги нужны. У нас даже на проводников не хватает, чего уж о снаряжении говорить. Да и услуги зверобоев дороги, за сто баксов на химеру никто не пойдет, а это наш бюджетный потолок.

Тополь даже остановился. Потом расхохотался:

— А я-то думал, что вы тут все знаете, везде вникаете, артефакты распиливаете, аномалии измеряете, мутантов пачками ловите и режете!..

— Я вот так же думал, когда сюда просился. Вообразил себе, что недостатка в материале не будет. Но…

— Воруют, — завершил его мысль сталкер.

— Воруют. И к нам, на передний край, только ощипанные куски приходят. Иногда, перед очередными выборами, куски пожирнее перепадают, обещания щедро раздаются — и про финансирование, и про прочее, и даже Евросоюз хотят подключить для изучения Зоны…

— Брехня, — махнул рукой Тополь, — знакомое дело — перед выборами. А ты хоть, например, карлика живого видел?

— Живого не видел, — честно сказал Митин, — но однажды нас железками закидали на свалке. Проводник сказал, что это как раз карлики и были.

— А я вот видел и даже по их милости сюда попал. Желтые такие, пузатые, голые почти все… И как только природа таких нарожала.

— Думаю, это не природа.

— Зона?

— И не Зона. То есть, конечно же, и Зона, и природа. Но сначала были люди. Зона дала возможность этим уродцам выживать, в прочих условиях они погибли бы.

— Это правда были эксперименты по чтению мыслей?

— Опять же, сов секретно. Но похоже на то. Иногда предполагают, что это самоселы, попавшие под первые Выбросы. Только частенько все на самоселов и бывший персонал валят: и снорков, и контролеров, и карликов, и бюреров… Мутация во всех этих случаях разная и вывела на совершенно различные ветки эволюции. Трудно сказать, может, природа таким образом пытается прощупать ход дальнейшего развития человека, а может, это просто неуправляемые сбои в генах. Результат губительного вмешательства человека.

— Да вот поймать бы вам живого контролера — и допросить.

— И кто же нам его поймает, интересно? — усмехнулся Митин, — И еще за сто баксов из месячного бюджета. Сахаров, правда, имеет мысли на этот счет, он даже начинал работать над устройством против пси-излучения. Даже, кажется опытные образцы добровольцам раздавал.

— Говорят, у вояк уже шлемы какие-то есть специальные. Вот бы капитана спросить, да только бегать за ним теперь далеко, не охота.

— Вряд ли он правду сказал бы. Если б и знал.

Не сговариваясь, они подошли к «своему» сараю.

— Надо совсем убрать и закопать, — сказал Тополь, указывая на убитых собак, — а то завоняют не хуже той ямы.

Упоминание о яме явно испортило настроение ученому. Он пожаловался на разболевшиеся раны от укусов. Некоторые и правда снова кровоточили.

— Хорошо хоть, что противостолбнячная сыворотка в аптечке оказалась. А вот против бешенства… — прокряхтел он, опускаясь на землю. — Сейчас… Немного отдохну… Вот. Тогда уберем.

— Сорок уколов в живот, — ухмыльнулся Тополь, — я в детстве всегда этого боялся.

— Теперь уж не достанут, — сказал Бес, когда свалка осталась далеко позади.

Они некоторое время петляли вдоль леса и немного углубились в перелесок, чтобы запутать возможных преследователей, но «хвоста», похоже, не было. Можно было продолжать путь открыто. Вот только…

Вот только местность вокруг казалась странной. На первый взгляд, те же деревья вокруг, что и десять минут назад, та же трава. И в то же время, по всем расчетам, перелесок давно должен был закончиться. Но и через полчаса пути вокруг по-прежнему было редколесье; к тому же, что-то неуловимо изменилось. Что именно — ни Бес, ни Паша понять не могли. Но что-то все равно не так. И трава не такая, и деревья не те.

— Вникаешь? Заблудились… — удивился Пингвин.

Попытались свериться с навигатором, но тот вместо карты выдал только серо-зеленую кашу из полос и помех.

— Долбаная железяка, — разозлился Бес.

Откуда-то справа и совсем недалеко раздался протяжный паровозный гудок.

— Не врублюсь никак, — продолжал удивляться Паша, — уж свалку я вдоль и поперек исходил, а не припомню, чтоб тут поезда ходили…

— Да ты проспись, какие поезда в Зоне! — уставился Бес в сторону гудка, но тот повторился снова. Такой же задумчивый и протяжный. Только вот стука колес не слышно…

— Может, уже из Зоны вышли, — неуверенно предположил Паша, но это было бы уж совсем невероятно. — Или секретная «железка» какая-нибудь.

— Да, и гудят, чтоб на всех шухер навести…

Пингвин уверенно пошел на гудок.

— Эй! — окликнул его Бес.

— А ты что предложишь? — бросил на ходу Паша.

Двинулись в сторону гудка. Вскоре и правда показалась узкая просека, вдоль которой расположилась проржавленная одноколейка, заросшая травой и молодыми деревцами.

— Если здесь ездят поезда, то пусть меня отпетушит сам контролер, — проговорил Пингвин, озираясь вокруг.

И тут над самым ухом пронзительно взревел гудок. Прямо из пустого места. Оба были готовы поклясться, что никакого поезда рядом не было. И стука колес не слышно. Но гудок промчался мимо и затих за поворотом. Невидимый состав только что прошел по этим самым ржавым и кое-где даже вывороченным рельсам, прошел, не задев ни травинки, ни кустика, не поломав ни одного деревца на насыпи.

— Вот это уже… — пробормотал Пингвин.

А по обе стороны дороги был однообразный лес. И углубляться в него отчего-то не хотелось. Хотя вполне мирно шелестела листва, а из-за деревьев не раздавалось ни единого подозрительного звука, только птицы не щебетали; и даже аномалий не было заметно. Но в этом внешнем спокойствии и таилась скрытая угроза, непонятная, необъяснимая, которую можно только почувствовать, проведя долгое время в Зоне. Почему-то казалось, что, войдя в этот лес, обратно уж не выйдешь никогда. И Бес, и Пингвин ощутили это тревожное предчувствие одновременно, а потому не потребовалось долго объяснять друг другу, почему лучше будет держаться просеки.

Они двинулись вдоль насыпи: железная дорога в любом случае куда-нибудь приводит, рано или поздно.

— Совсем глухо, — подал голос Бес, — хоть бы сволочь какая залаяла.

— Да хоть бы и залаяла, — согласился Паша и вдруг остановился, как вкопанный.

Впереди, метрах в ста, железную дорогу неспеша переходила не весть откуда взявшаяся группа военных, пять человек. Но не в обычном для Зоны обмундировании, а в форме старого образца, какую можно было увидеть только на полувыцветших снимках или в хронике тридцатилетней давности. Шли растянутой шеренгой, за спинами автоматы, вроде бы, «Калашниковы», а все же какие-то не такие… Солдаты двигались совершенно беззвучно, несмотря на свои тяжелые сапоги. Все пятеро пересекли просеку и растворились, не доходя до деревьев. Именно растворились — растаяли в воздухе, будто и не было вовсе.

— Ты тоже видел?.. — ошарашено прошептал Пингвин, — Или это я один глюк словил?

— Глюки одинаковыми не бывают, — на Бесе тоже лица не было.

Рассказы о призраках самых первых сталкеров, которые осваивали Зону почти сразу после Второго взрыва, солдатах, работавших здесь еще во времена ликвидации последствий Первого, и прочую чертовщину они, конечно же, слышали. Но какие там призраки ликвидаторов, когда вокруг бушуют вполне реальные аномалии, свистят пули, а каждый день превращается в выживание и драку за хабар! Теперь же, в полной тишине, на этой солнечной просеке, все было куда более реальным, чем твердая рукоять автомата под потной ладонью. Ни одна, даже самая мощная разрывная пуля, не могла оградить от призрачных солдат или невидимого поезда. И это было совершенно новым и страшным открытием. Сама опасность теперь была непонятной, неосязаемой, ее можно было только увидеть или почувствовать, но только как от нее уйти — совершенно не ясно.

Они постояли несколько минут, напряженно всматриваясь в глубину просеки. Тихо. Никого.

— Это же Зона, чтоб ее… — попытался успокоиться Паша, когда они снова тронулись в путь, — здесь может быть что хочешь. Хоть прямо сейчас все жмуры из леса вывалят. Только это все неправда.

— Заткни хавальник, — буркнул Бес, — а то в натуре вывалят. Мало ты что ли перемочил их на своем веку?

— Эти вон прошли и ничего, они нас не просекли даже, так что и жмуры не просекут. Их Зона придумала, нет ничего этого на самом деле.

— И аномалии Зона придумала. И их тоже нема?

— Аномалии от Выбросов получились, — помотал головой Паша, — а глюки и все такое уже Зона.

— Что-то ты рассуждать больно много стал, — скривился Бес, — а тут пыром когти рвать надо.

— Не суетись, а то умрешь уставшим.

А впереди по-прежнему виднелись только рельсы, и вокруг — стена леса.

Митину снился сон. Он в одиночестве шел вдоль болота к той самой зеркальной сфере, что висела недалеко от леса. Ноги вязли в ледяной жиже, уже слетели последние листья с деревьев. За спиной остался хутор с похороненным Тополем; отчего тот умер, Митин не помнил. Только знал, что глупо все вышло. Тополь должен был жить. А вышло иначе.

На небе внахлест бежали серые исковерканные тучи, поливало несильным, но пронзительно холодным дождем. Когда умер Тополь, был еще солнечный конец лета. Митин долго жил на хуторе, но теперь решился. Нужно было шагнуть в сферу и покончить со всем этим. Если разорвет, то так тому и быть. А если выбросит в другом месте, то пусть выбрасывает. Все равно, куда. Только не здесь.

Он подошел к сфере. Капли дождя стекали по ее гладкой поверхности, отражавшей бесцветный пейзаж вокруг, но самого себя Митин не видел в этом отражении. Он остановился. Прямо сейчас должно что-то произойти. Надо только сделать шаг, один-единственный шаг.

Тут ученому показалось, будто кто-то настойчиво смотрит на него сзади. Тяжелый, вдавливающий в землю, взгляд.

Митин хотел быстро оглянуться, но получилось очень медленно, будто сквозь кисель. Метрах в пятидесяти вырисовывалась высокая черная фигура в плаще и накинутом по самые глаза капюшоне. Ни оружия, ни рюкзака у незнакомца не было. Так ходят только невдалеке от базового лагеря. А отсюда до ближайшего пристанища сталкеров явно налегке не дотопать, отчего Митин сделал вывод, что этот черный жил в здешних местах. Но прежде его не видели, а вот теперь незнакомец решил показаться.

— Эй! — позвал Митин.

Черный продолжал стоять недвижимо, склонив голову, так что лица под высоким капюшоном не видно.

— Я хочу выбраться отсюда! — громче сказал ученый.

Вместо ответа черный повернулся спиной и начал медленно удаляться по направлению к хутору. «Быть может, это он меня выводит,» — мелькнула мысль у Митина. Он зашагал вслед за высокой фигурой и удивился, как незнакомцу удается так ровно идти, тогда как сам Митин то и дело спотыкался на скользких кочках.

— Не так быстро… — задыхаясь, прохрипел ученый.

Черный вдруг остановился и начал поворачиваться лицом к Митину.

И тут ученый увидел, что лица у сталкера не было. Вместо него под капюшоном зияла черная дыра. Нет, это не была тень, это была именно дыра. Бездонная и пустая. Капли дождя влетали в нее и не стекали вниз. Но потом ясно стали проявляться глаза. Знакомые такие, но чьи, Митин не мог понять. Он не мог понять ровно до того момента, когда из черноты вырос нос и отчетливо выпуклились щеки и губы.

Ученый отшатнулся и плюхнулся в грязь. На него из-под капюшона смотрело… его собственное лицо. Какое-то смазанное и не такое отчетливое, как отражение в зеркале, но вполне узнаваемое.

Черный с лицом Митина начал приближаться, ученый забарахтался в грязи, с холодным страхом чувствуя, что не может подняться. Вместо крика из горла выдавился едва слышный стон. «Это все во сне, это просто кошмар,» — понял ученый, попытался сосредоточиться, чтобы проснуться, черный приближался, приближался…

— Собаки! — закричал голос снаружи сна.

Митин снова ощутил свое настоящее тело, будто налитое изнутри свинцом, увидел яркий дневной свет и снова услышал:

— Собаки!

Действительно, со стороны леса приближался разноголосый лай, потом оттуда же хлопнул выстрел, другой. Стреляли из АКМ. Тополь уже мчался на лай, а по полю в сторону деревни вприпрыжку неслись двое, изредка отстреливаясь от наседавшей стаи. Митин видел их через промежутки между домами и тоже поднялся на выручку. Тополь изо всех сил подавал знаки беглецам. Те, видимо, заметили и побежали в сторону сарая.

Припав к прицелу, Тополь выстрелил несколько раз и, видимо, очень удачно, потому что часть собак с жалобным визгом помчалась назад к лесу. Но оставшиеся упрямо продолжали преследование. Вот один из беглецов споткнулся, закричал, призывая на помощь, но его товарищ даже не оглянулся. Стая сгрудилась вокруг упавшего, оттуда раздался истошный крик. Тополь открыл беспорядочный огонь по сваре, но несчастному это уже едва ли могло помочь. Крики сменились нечеловеческим клокотаньем, и, когда Митин подбежал ближе, прекратились совсем.

Собак удалось отогнать только выстрелами в упор. На земле осталось окровавленное недвижимое тело. Тополь наклонился над ним и отрицательно покачал головой…

— Мы шли… а тут собаки… — едва переводя дух и крупно стуча зубами, только и сумел выдавить уцелевший беглец.

— Так какого же ты не помог?! — в сердцах бросил Тополь, указывая на изодранный труп в траве.

— Я… я…

— Я, я, свинья, — передразнил Тополь.

Перед ними стоял невысокий человек, по виду — обычный сталкер. АКМ, мешок, не совсем чистая куртка, толстый свитер, тяжелые массивные ботинки. Лицо сильно расцарапано и перепачкано грязью, нижнюю челюсть колотит крупной дрожью, автомат из рук едва не вываливается.

— Как же ты в Зону-то пошел? Тюха! — презрительно скривился Тополь.

Тот ничего не ответил, подбежал к мертвому товарищу и, опустившись на колени, стал медленно, почти по-собачьи, подвывать в голос.

— Да будет тебе, вот черт, — Тополь постарался оттащить его от трупа.

Вдвоем с Митиным они оторвали бьющегося в истерике сталкера.

— Слышь, лаборатория, его зарыть надо. И поскорее.

Митин с сомнением покачал головой:

— Разроют, мы так глубоко закопать не сможем.

— А яма?! — Тополь указал в сторону огородов.

Митин замялся: возвращаться в то место ему явно не хотелось, но, похоже, выбора и вправду не было.

— А этого куда? — ученый кивнул на окаменевшего теперь беглеца.

— А никуда, трус он и дешевка, мне его не жалко.

— Человек все же…

— А вот он, — Тополь кивнул в сторону трупа, — больше не человек.

Митин тронул беглеца за плечо:

— Тебя хоть как звать?

Тот поднял на ученого непонимающие округленные глаза и уставился ими в Митина. «А глаза-то сухие совсем, — отметил невольно ученый, — он ведь и не плакал вовсе». И еще что-то не понравилось в этих широких холодных глазах. Они как-то отталкивали от себя…

— Взяли! — Тополь позвал Митина.

Хотя… глаза — как глаза. Обычные. После пережитого еще и не такими глазами на мир посмотришь… да.

Окровавленное тело едва донесли до ямы. Новичок робко плелся рядом и даже пытался помогать, но всякий раз, притронувшись к телу товарища, будто отдергивался. Все такими же широко распахнутыми глазами смотрел он, как тело исчезло в черной луже. Митин хотел произнести что-то вроде речи, но ничего не нашел лучшего, чем пробормотать что-то в духе «Покойся с миром». Увы, в Зоне даже могила порой была роскошью.

— Пойдем, — Тополь похлопал Митина по плечу. Он всем своим видом показывал, что ему противно даже смотреть в сторону новичка.

Тот, впрочем, не навязывался. Тихо и робко плелся поодаль, уткнувшись в землю.

— Они бежали со стороны леса, — сказал ученый, — может, как раз туда нам и нужно было идти с самого начала…

— Может быть… Эй, вы тут… ты тут как оказался?!

Новичок бросился к Тополю и затараторил:

— Мы за артом двинули, потом в лесу заблудились. А потом там еще насыпь была и «железка». А потом на нас собаки налетели — мы и деру!

— Железная дорога в лесу… — нахмурился Тополь, — что-то не слышал.

— Мы и сами удивились, решили, что заблудились. А теперь и совсем не знаю, где это мы.

— Не мы, а ты, — сурово поправил Тополь.

Новичок промолчал, только снова стал отставать.

— Значит, и он не знает ничего, — задумался Митин, — но мы хотя бы в аномалии попали, а они просто сюда зашли, когда заблудились.

— И никакого зеркального шара не было, — продолжил мысль Тополь. — Значит, это не факт, что шары выведут из Зеркала.

— Стоп. Если там есть железная дорога, она все равно куда-то приведет.

— Да ладно тебе, тут если и есть «железка», то приведет она на какой-нибудь заросший полустанок, на котором из живых существ поселился какой-нибудь кровосос с двумя псевдособаками.

— Или эта дорога бесконечна… И никуда она не ведет — как лента Мебиуса.

— Что за лента такая? — не понял Тополь.

— Ну, есть такая — как кольцо. Никогда не заканчивается.

— Ага…

Эти свежеприбывшие сталкеры (один из которых, правда, теперь находился в братской могиле под непонятной черной лужей) нисколько не прояснили ситуацию, а скорее напротив, внесли еще больше путаницы.

Как могли, уничтожили кровавые следы, оставшиеся от тела, чтобы не привлекать хищников. Потом Тополь сходил и подстрелил еще одну ворону на ужин. Время шло, а ни у кого так и не возникло новых предложений, как выбраться из этого непонятного места. Снова идти, чтобы вернуться в ту же деревню, было глупо. А новичок ничего нового вспомнить так и не смог. Твердил, будто по заученному: шли лесом, заблудились, железная дорога, собаки, побежали… Никаких особенных примет или странных явлений. А о зеркальной аномалии он и подавно слышал впервые.

— Похоже, что предстоит еще одна ночь, а вода на исходе, — сказал Тополь, глядя на багровое закатное небо.

Воды и правда оставалось совсем не много, едва ли достаточно, чтобы пережить здесь еще один насыщенный день.

— Если пойдет дождь, надо будет наполнить все фляги, только с крыши не собирайте — не известно еше, какая гадость там засела с самого восемьдесят шестого, — предостерег Тополь.

— Само собой, не с крышы, — отозвался Митин.

Новичок от вороны отказался. То ли из вежливости, то ли брезговал; но никто его уговаривать не собирался.

— Странно, деревня, а даже дички не растут… — Митин потер уже изрядно ощетинившийся подбородок.

— А и было бы — стал бы ты зараженные яблочки хавать? — усмехнулся Тополь. — Хотя ты прав, странно. В здешних местах обязательно должно что-то быть. Люди всегда тут что-то выращивали.

— А в каких местах? Что это за место, еще не известно. Взять хотя бы Лиманск… Целый артефакт в виде города. И тоже внутри своей аномалии. Вдруг и эта деревня — такой же артефакт.

— Про Лиманск все знают, а что-то про деревню-артефакт не слыхивал, — покачал головой Тополь, — оно хотя все может быть. Если есть Лиманск, то почему бы не быть и деревне.

— А ты в Лиманске бывал?

— Нет, врать не стану, не бывал. И не жалею.

— Я бывал, — вдруг подал голос до того молчавший новичок.

Митин с Тополем посмотрели на него.

— Тебя хоть звать как? — спросил ученый.

— Клещом все зовут, а так я Паша…

— Ну что ж, будем знакомы. Митин. Роман.

— Тополь.

— И как в Лиманске? — поинтересовался Митин.

— Да как… Город вроде бы самый обычный, только детекторы зашкаливают, так ясен пень, город сам весь аномалия. Но Воронки с Каруселями и там есть. Только их детекторами не поймать. Собаки с крысами по улицам шныряют.

— А вот интересно, всегда хотел спросить про газеты. Там обрывки газет или книги, например, встречаются?

Клещ недоверчиво замер, будто ожидая подвоха от вопроса. Потом сказал:

— Не обращал как-то внимания, я там от «Свободы» шухерился, насилу ушел.

— Чего ж ты шухерился, «Свобода» простых сталкеров не трогает…

— А кто ж их знает, может, перепутали с кем-то, а мне разбираться некогда было. Сначала пулю в лоб влепят, а потом разбираться будут.

— Просто интересно вот… — Митин будто призадумался, — если Лиманск это город-артефакт, то какие же новости должны быть в уцелевших там газетах? Неужели Зона сумеет воссоздать и это?

— Зона еще и не такое может, — пожал плечами Тополь.

— Кстати сказать, я и тут газет не видел.

— У тебя было время газеты читать?

— Да я и внимания не обратил. Но на Лиманск своими глазами посмотрел бы.

— Нечего черту в самую пасть влезать, — сказал Тополь, — вот теперь можешь смотреть, сколько влезет.

— И это не исключено. Лужа эта… Не вписывается в общие порядки Зоны.

— У Зоны есть порядки?

— Конечно есть, как и у всякой материи во Вселенной. Даже если на первый взгляд царит хаос, то это только говорит о том, что мы не вывели правил организации этого хаоса.

— Тебе виднее, на то ты и лаборатория, — не стал спорить Тополь.

— В Лиманске игрушек нет, — снова подал голос Клещ.

— Игрушек? — переспросил Митин.

— Да, в Лиманске их нет. Про газеты я не просек, а вот игрушек точняк нет.

— В этом тоже свой смысл… У города нет прошлого. Или будущего. Или времени там нет совсем. Дети — это всегда будущее. Люди растут, время идет. А если нет детей, нет и времени.

— Завернул, — хмыкнул Тополь, — поди, день-ночь там есть ведь. А времени нет что ли?

— Смена суток — это еще не время. Так же как и ход часов — ведь не время, а только работа часового механизма.

— И это что же, можно там жить и не постареть хоть за сто лет?

— Может быть, и так. А может, и не так. Время — это самая наименее изученная величина. Впрочем, в Лиманске все равно интересно было бы побывать. Только как угадаешь — где он появится в следующий раз.

— Угадать не угадаешь, — согласился Клещ, — а вот опытные проводники знают, как туда попасть.

— А ты сам туда как попал?

— Да случайно. Если б на карту вовремя не посмотрел, так и не прочухал бы. Указателей там нет, а сектор будто сам собой едет по карте. Струхнули мы с пацанами тогда дико.

— И здесь вот тоже нет указателей… — задумчиво пробормотал ученый.

— Вот и в Лиманск ходить не надо, — сказал Тополь, — ходи тут и изучай. Только долго изучать не получится. Выбираться как-то надо — вот что я скажу вам.

Он вдруг резко побледнел и начал озираться по сторонам.

— Что? — Клещ схватился за автомат.

— Не пойму… голоса вдруг будто какие-то. Да так, показалось… — Тополь мотнул головой.

— Не спал всю ночь, вот и кажется, — сказал Митин, — сегодня будешь спать первым.

— Да. Надо выспаться, завтра решим, что и куда, — согласился Тополь.

Над лесом загорелась первая вечерняя звезда.

Пингвин шел ровно, стараясь выдерживать темп. Рядом не отставал Бес. Примерно с час они двигались по однообразной колее, а потом впереди показался обрыв. Здесь рельсы заканчивались, но по ту сторону широкого оврага уже не продолжались. Там вообще не было никакой просеки. Будто строители прокладывали дорогу, прокладывали, а потом дошли до обрыва и бросили строить.

Бес внимательно всмотрелся в дно оврага. Метров десять в глубину, с довольно крутыми скосами, овраг не производил впечатления легко преодолимого препятствия.

— Ну что, сигаем или вдоль пойдем? — спросил Паша.

— Да что там, гуляй, фраер!

И Бес первым ринулся в овраг. За ним устремился Пингвин, едва удерживаясь на крутых стенах обрыва. В какой-то момент показалось, что внизу слышно кабанье хрюканье. Паша вскинул автомат, попытался задержать движение, но не устоял и кубарем покатился вниз, ломая кусты и сухие ветки. Когда снова поднялся, отирая изодранное в кровь лицо, успел заметить только носок тяжелого ботинка, летящего прямо в глаз. Потом в голове загудело, он почувствовал, как ударом его отбросило в сторону. Попробовал подняться, но новый удар, еще сильнее первого, под дых, заставил согнуться пополам и лишил возможности дышать.

— Крысеныш, — зашипел голос Беса прямо под ухом, в горло уперлось холодное лезвие.

Пингвин приоткрыл залитые кровью глаза и понял, в чем дело: когда падал, из-под свитера посыпались деньги.

— Я ж общак спасал, сволочь, — процедил Паша, ища глазами автомат.

— Хрена ты лысого спасал, а не общак.

— Да говорю ж тебе…

Пингвин нащупал камень и коротко, без замаха опустил его на голову Беса. Тот охнул и ослабил хватку. Паша ударил еще раз и еще. Но Бес ускользнул, и камень только чиркнул ему по виску.

— Я тебя уработаю, крысеныш, — прошипел Бес и бросился на Пингвина с ножом.

Оба сцепились в страшной схватке, когда драка идет на смерть. Не просто побить врага, а разорвать голыми руками, выломать кости из суставов, раздавить глаза и прокусить шею.

А потом появились псы.

С лаем мутанты спускались по обрыву. Дерущиеся заметили новую угрозу и расцепились. Пингвин наконец заметил неподалеку свой автомат и бросился на подъем. Продирая пальцы до костей, хватался за какие-то кусты, корни, коряги. Камни сыпались из-под ног, не давая точки опоры, но он отчаянно рвался — вверх, вверх. Там можно было впрыгнуть на дерево и отстрелять разъяренную свору. А мутанты с бешеным лаем и рычаньем не отставали. Резкая боль пронзила икру, он изо всех сил шарахнул прикладом прямо в оскаленную пасть, рванулся снова вперед. Рывок, еще рывок. Вот он уже ухватился за толстые корни деревьев на откосе, бросил все свое измотанное тело вперед — и оказался на твердой земле.

Стая была совсем близко. Пингвин дал очередь — и две собаки покатились вниз. Он побежал, не разбирая дороги, буквально пятками ощущая погоню. Если сейчас догонят, то повалят, вцепятся в шею, прокусят голову, живот…

И внезапно лес кончился. Он выбежал в поле, заросшее высокой травой. Трава опутывала ноги, сковывая движения. Но впереди показались дома — деревня. Оставалось только добежать до нее. Пингвин оглянулся еще раз, выстрелил, но промахнулся. Краем глаза заметил Беса, бегущего совсем рядом. Мелькнула мысль — в него! Но в этот момент откуда-то со стороны деревни начали стрелять. Он собрал остатки сил и заработал ногами быстрее. Рядом не отставал Бес.

— А вот тебе! — без голоса прокричал Паша и сделал подножку.

Бес взмахнул руками и полетел куда-то вниз, в землю. Пингвин пробежал еще несколько метров, потом увидел незнакомого сталкера, ведущего огонь с колена. Мутанты, кажется, отстали.

Появился второй, в запачканном комбинезоне ученого. Теперь нужно было изо всех сил сыграть убитого горем напарника. Не привыкать. На киче и не такие спектакли устраивал. Главное, что теперь спасся, а уж комедию поломать можно. Сыграть испуганного новичка, который и сам теперь раскаялся в своей шугливости, но ничего поделать уже нельзя… В общем, не переиграть бы. Вот этот, что стрелял, видимо, не лыком шит. Яйцеголовый — он и есть яйцеголовый, с такими корешиться западло, они Зоны не нюхали. Высокого же треба поостеречься.

— Мы шли… а тут собаки… — Паша постарался придать голосу как можно больше растерянности. Голос и правда дрожал, дыхание захлебывалось.

— Так какого же ты не помог?! — высокий зло показывал на окровавленный труп Беса.

— Я… я… — Пингвин растерянно потряс челюстью и старательно постучал зубами. Хотя от пережитого и правда руки тряслись. До него стало понемногу доходить, что, в общем, выжил он исключительно благодаря фарту. Вряд ли до деревни добежать удалось.

— Я, я, свинья.

«Перо б тебе в ребра за свинью», — зло подумал Пингвин.

Но приходилось включаться в новые правила, не известно еще, сколько их там в самой деревне отдыхает, а лишний шухер ни к чему. Высокий отпустил еще что-то презрительное, Паша не слушал, он понял: теперь самое время изобразить убийство горем. Подтрусил к трупу Беса, грохнулся на колени и завыл. «Не переигрываю? Да нет, в самый раз, кажись».

Его оттащили от тела, Паша для правдоподобности даже немого посопротивлялся. Но вид окровавленного Беса порядком действовал на нервы. Сейчас пошел бы, не оглядываясь, но придется еще малость потерпеть.

Эти двое обсуждали, как избавиться от трупа. В самом деле, на кровь могли вернуться собаки или набежать новые мутанты. Бес подумал, стоит помочь оттащить тело или правдивее будет продолжать пребывать в ступоре. Решил, что лучше не совершать лишних движений. Если в шоке — то пусть до последнего в шоке, уйти он всегда успеет, а вот выяснить общий расклад не помешает. К тому же, по-прежнему было не ясно, куда его занесло, а блуждать по Зоне вслепую удовольствия мало.

Пингвин прислушался: речь снова зашла о нем.

— А этого куда? — спросил ученый.

— А никуда, трус он и дешевка, мне его не жалко, — высокий был явно настроен против Паши. Тем более, нужно держать ухо востро.

— Человек все же…

Ученый лох и кинуть его труда не составит. Он уже готов поверить во все, что наплетут. Вот его кореш — тот может оказаться опасен.

Паша сидел на коленях, опустив голову вниз, и внимательно прислушивался к базару. Лицо опустить: меньше палева будет. Но тут яйцеголовый тронул его за плечо и поинтересовался, как зовут.

Пингвин моментально изобразил на лице бессмысленное выражение и щироко распахнул глаза, будто и сам не верил во все происходящее. Решил ничего не говорить, будто и вопроса самого не понял. Несколько секунд немигающими глазами смотрел перед собой, но отводить глаза было нельзя, иначе подумают, что он пришел в себя.

Ученый не дождался ответа и вернулся к высокому. Она оба взяли тело Беса и потащили в сторону деревни. Паша поколебался, но все же поднялся и медленно побрел вслед. Пару раз попытался изобразить услужливую помощь. Мертвый Бес качал головой в такт шагам, один его глаз заплыл, другой вывалился из глазницы и болтался на какой-то жиле. Круглый такой и совершенно не человеческий. Пингвина вдруг едва не вырвало. Он приотстал. Но подумал, что сблевать было бы неплохой идеей сейчас. Правда, эти двое уже достаточно удалились, так что его блев мог остаться незамеченным.

Тело понесли за заборы, видимо, на бывшие огороды. Там стояла страшная вонь трупятины. Паша с опаской осмотрелся, ожидая увидеть трупы, но Беса приволокли к какой-то черной луже и бросили в нее. Труп бывшего кореша моментально утонул в ней. И это было по-настоящему странно. Но подавать вида Пингвин не стал. Эти двое здесь, видимо, уже освоились. И сколько трупов сюда успели перетаскать — не известно. Судя по всему, Бес на их счету далеко не первый. Так что и насчет ученого, возможно, он поторопился с выводами. Комбинезон яйцеголового еще не говорит о том, что его владелец сам яйцеголовик. Мог и снять с кого-нибудь.

Пингвин внимательно присмотрелся к ученому. Не понять… с виду все же яйцеголовый.

От ямы пошли назад в деревню. Паша плелся сзади, но на таком расстоянии, чтоб можно было слышать этих двух. Судя по репликам, они и сами не вполне понимали, где именно оказались. Тоже заблудились? Тогда почему ведут себя так по-свойски?

— Эй, вы тут… ты тут как оказался?! — это высокий, наконец, обратился к Паше.

Тот понял, что пора выйти из неадеквата. Услужливо подбежал и быстро, сбивчиво, начал тараторить:

Мы за артом двинули, потом в лесу заблудились. А потом там еще насыпь была и «железка». А потом на нас собаки налетели — мы и деру!

— Железная дорога в лесу… Что-то не слышал.

— Мы и сами удивились, решили, что заблудились. А теперь и совсем не знаю, где это мы.

— Не мы, а ты.

Пингвину захотелось двинуть высокому в зубы, но пришлось стерпеть. Решил, что снова пора прикинуться ветошью, и даже немного сбавил шаг. Попутчики переговаривались, из их диалога Пингвин только утвердился в мысли, что все они тут просто заблудились.

Потом подошли к какому-то сараю, внутри тлело кострище. Стало быть, заблудились не только что, успели обжиться. Больше никого в деревне не было. И это могло облегчить — либо бегство, либо возможную драку с этими двумя. Паша прикинул шансы на удачу. В первую очередь, конечно, валить высокого. Ученый на вид хлипковат, к тому же, раненый. Но покуда они ничего не подозревают, можно продолжать спектакль. Подумал, стоил ли еще раз поиграть в горе. Решил, что пока хватит. Если только речь зайдет о том происшествии, тогда уж можно малость попритворяться.

Потом эти двое ушли, вернулись с убитой вороной. Ощипали и стали обжаривать на костре. От запаха горелого мяса Пингвина едва не вывернуло. Само собой, от ужина отказался. Ворон, бывало, братва постреливала от нечего делать, но чтоб жрать — такого самому отмороженному в голову не пришло бы.

Видимо, для развлечения, начали рассуждать об аномалиях. Пингвин сначала размышлял, как бы незаметно смыться за оставленными в овраге деньгами, потом прислушался. Речь шла о Лиманске. Он однажды был там. Драпали с бригадой от вояк, а влетели черт знает куда. Когда опомнились, оказалось, что попали в блуждающий сектор. Трухнули тогда, конечно, не слабо. Как раз впереди Лиманск и увидели. Кто-то припомнил, что выйти из сектора можно только пройдя весь город. В принципе, за час успеть было реально, но пришлось там засесть почти до ночи. Где-то в центре их накрыл патруль «Свободы». Отстреливались и постепенно отходили к окраинам. Свободовцы не очень рьяно преследовали, даже подкрепление не вызвали. В той стычке не погиб никто — ни со стороны братков, ни из «Свободы». Вялая перестрелка, тем не менее, затянулась. А как вышли из города — так к лесу драпанули. Тут и КПК заработали по-нормальному, стало быть, из сектора вышли. А свободовцы в Лиманске остались. Черт его знает, зачем там обитают. Может, базу там держат, может, просто за территории воюют.

В общем, свои пять копеек в общий разговор внес и Пингвин. Собеседники, кажется, смягчились и даже начали расспрашивать. Про игрушки Паша соврал, на самом деле ни на какие игрушки он тогда внимания не обратил. Просто решил поддержать разговор.

А вот книги там были, все больше по ядерным штучкам и вообще, по науке.

Когда спросили про имя, Пингвин не задумываясь подбросил заранее приготовленное погоняло — Клещ. Высокий назвался Тополем. Ничего не слышал про него Пингвин прежде. А про яйцеголового Митина и подавно.

Стали готовиться к ночлегу. Пингвин прикинул, что лучшего момента для возврата денег в овраге, пожалуй, не предоставится. К тому же, судя по всему, ночью обещала быть дождливой. Тогда деньги смешаются с грязью, размокнут и превратятся в кисель. А так — хотя б остатки заберет, которые еще ветром не разбросало. Но сидеть у костра было так хорошо… не хотелось срываться в холодную опасную ночь. И даже этому Тополю в зубы давать расхотелось.

Высокий вдруг побледнел и как-то странно заволновался.

— Что? — Паша взял автомат, изображая готовность вступить в бой.

- Не пойму… голоса вдруг будто какие-то. Да так, показалось…

— Не спал всю ночь, вот и кажется, — сказал ученый, — сегодня будешь спать первым.

— Да. Надо выспаться, завтра решим, что и куда, — кивнул Тополь.

Над лесом загорелась первая вечерняя звезда. Темно-синие тучи неспешно накатывали, казалось, со всех сторон.

— Фляги поставим здесь, — сказал Тополь, ставя свою между двух кирпичей.

Над лесом загорелась первая вечерняя звезда. Темно-синие тучи неспешно накатывали, казалось, со всех сторон.

— Фляги поставим здесь, — сказал Тополь, ставя свою между двух кирпичей.

Новичок, казалось, совсем освоился. Впрочем, это он здесь был «новичком», а в Зоне — вполне могло статься — матерым сталкером. И в Лиманск ведь ходил, и от «Свободы» ушел. А те ребята серьезные, воевать умеют. Про странную лужу не переспросил ни разу, значит, порядком понавидался «чудес». Ну а то, что товарищу не помог… И каждый растеряется, не сразу бросится в самую свару разъяренных мутантов.

Митин искоса посматривал на Клеща. Тот отрешенно погрузился в свои мысли. Со стороны казалось даже, что он был безмятежен и спокоен, только играющие желваки выдавали внутреннее напряжение.

Договорились дежурить в таком порядке: сначала Митин, потом Клещ, затем Тополь. Ученый взял «Винторез» и присел у костра. Остальные устроились неподалеку. Ночь обещала быть прохладной, потому у самого костра было как раз в пору. Звезды заволокло низкими облаками, но скоро выступило размытое пятно полной луны, так что стало довольно светло. Изредка со стороны леса доносился лай, где-то вдалеке хлопала разряжающаяся аномалия.

А потом эхом отдался протяжный рык, переходящий в долгий тоскливый вой. Прошла минута, и вой повторился, не приближаясь, но и не отдаляясь. Это был новый звук за все предыдущие ночи. Митин напряженно прислушался, стараясь определить, что за существо издавало его, но никак не мог вспомнить, где именно слышал подобное. Новый мутант? Да нет, ученый и прежде слышал подобный вой. Но где?

А потом понял: на базе ускоренной подготовки, когда из фонотеки давали прослушивать голоса мутантов. И такой протяжный рев могло издавать только одно существо — химера. Одно из самый страшных порождений Зоны. Было добыто всего несколько снимков мутанта, да и те — с приличного расстояния, в инфракрасном спектре. Но и они могли произвести впечатление не только на новичка. Массивное черное тело, мощные задние ноги, но больше всего запомнились два громадных размытых пятна — головы химеры. Двухголовое чудовище — не просто случайная ошибка природы, но совершенная машина уничтожения, быстрая, свирепая, мощная. Если двуглавость уже начала передаваться по наследству — стоило забить тревогу о происходивших в Зоне биологических изменениях…

И вот теперь химера бродила в каком-нибудь километре от лагеря в поисках жертвы.

Митин усилием воли подавил желание разбудить Тополя. В конце концов, химера могла просто побродить по окрестностям и убраться восвояси, удовлетворившись добычей вроде собаки или плоти. Некоторое время он убеждал себя, что так оно и будет. И даже преуспел в этом. Расхрабрился настолько, что совершил прогулку вокруг сарая. Опасливо поозирался вокруг и постоял, вглядываясь в сторону, откуда кричала химера. Но в черном пространстве давали о себе знать только неровные отблески Электр.

Вглядываясь в эту черноту, Митин вспомнил лицо сталкера, виденного во сне. Почему-то пришло на ум выражение «лицо Зоны». «Лицо Зоны…» — да нет, как-то напыщенно звучит и совсем неправдоподобно. Какой-нибудь поэтишка, сидя в своей мягкой ковровой комнате, придумывая рифму «Зона — кома», мог бы восторгаться подобным вымученным пафосом. Здесь же не было никакого лица. Вот трава под ногами — и это самая обыкновенная трава; вот сгнившие дома — обычные, заброшенные много лет назад, дома. И темнота — точно такая же ночная свежая темнота, как и за периметром, как и в самом Киеве или, скажем, в Катманду. И очень даже обыденно из этой темноты могут выпрыгнуть несколько слепых собак, которые не имеют ни малейшего представления о том, что они мутанты, «дьявольское порождение Зоны» и прочие эпитеты, коими награждают их репортеры. Они просто хотят есть. У них пустые желудки, и они хотят есть. И нет никакого «лица», «сердца» и так далее. Ускоренная мутация на клеточном уровне — вот и все.

Ученый неподвижно стоял в темноте, разбавленной бледным светом луны, и вдруг поймал себя на том, что напряженно ждет нового крика химеры. Зачем — он и сам не знал, просто очень хотел снова услышать этот протяжный рев, тоскливо переходящий в вой.

— Поэтишка сказал бы, что химера кричит: «Люди, что вы сделали со мной? Люди!..»

Митин услышал собственный голос и понял, что разговаривает сам с собой, это случалось с ним только в моменты огромного внутреннего напряжения. Но сейчас он был скорее даже расслаблен, чем напряжен.

— И сдалась мне эта химера, — произнес он громко, отбрасывая навязчивые мысли о чудовище.

— Я уж думал, что ты уснул тоже, — послышался голос Клеща за спиной, — покемарил, а тебя нет у костра. Думаю, ну вот, где-нибудь уснул. А потом слышу, бубнит кто-то. А это ты тут. Иди-ка, я теперь на шухере побуду.

— Неужели уже пора? — удивился Митин. — Как время пролетело…

— Пора, пора, иди спать.

Ученый по привычке посмотрел на часы, но стрелки по-прежнему мотало по кругу. Он еще раз бросил взгляд в залитую луной ночь и пошел к теплому костру.

Пингвин посмотрел вслед уходящему ученому, потом осторожно подкрался к сараю. Митин, похоже, уже уснул. Лучшего момента нечего было и ждать. Паша бесшумно скользнул вдоль домов и скоро оказался в поле. Луна достаточно освещала окрестности, так что потерять дорогу он не боялся. Дополнительным ориентиром служили Электры, метавшие свои бело-голубые разряды у самого леса. Единственное, чего стоило опасаться, были собаки. И какого черта им не спится по ночам? Или это другие, ночные, собаки бесятся, когда нормальные спят? Хотя какая разница — главное, чтоб не попасться им на поздний ужин.

Он довольно быстро преодолел поле, но у самого леса пришлось задержаться: в темноте не сразу нашел то место, откуда они с Бесом выбежали днем. Насколько Паша помнил, бежали они все время по прямой. Впрочем, могли совершить и крюк, не заметив этого в пылу бегства. Тогда дело осложнилось бы. Не известно, получится ли добраться до оврага днем. Настойчивое желание отправиться в лес одному неизбежно вызвало бы подозрения у яйцеголовика и сталкера.

Стараясь не слишком трещать ветками, Пингвин продирался дальше, в темную чащобу. Без детектора в темноте можно было легко нарваться на аномалию, но выбор предлагался небольшой — либо подобрать остатки денег, либо распрощаться с ними навсегда.

Наверху зашумел ветками ветер. Неба Паша не видел, но по неутихающему ветру понял, что вскоре быть дождю. Нужно было поторопиться, иначе размокшие в дождевой грязи деньги очень скоро превратятся в бесполезные бумажки. Но овраг все не появлялся. Пингвин даже подумал, что пошел не в том направлении, и стал подумывать о том, чтоб подать немного правее, когда за стволами забрезжил просвет, а потом в заметно потускневшем лунном свете возник и сам овраг.

Некоторое время Паша постоял за деревом, всматриваясь в шумящую листвой кустарников темноту внизу, но никаких подозрительных звуков оттуда не раздавалось. Тогда он начал осторожно спускаться вниз.

Деньги были разбросаны по всему оврагу. Чтобы не привлекать внимания мутантов, Пингвин не стал включать фонарик. Впрочем, прекрасно понимал, что собрать все купюры вряд ли получится; что же, лучше меньше, чем ничего. С полчаса он на четвереньках напряженно рыскал по оврагу, всматриваясь в каждое подозрительное пятно в траве, хотя б отдаленно напоминавшее купюру. Деньги запихивал под свитер, решив, что позже переложит в рюкзак. Не рассматривая придирчиво, сгребал их вместе с листвой. Потом опомнился, сообразив, что его могли хватиться в лагере. К тому же, начал накрапывать и усиливаться дождь. «Жадность фраера сгубила», — сказал сам себе и, несмотря на желание еще раз облазить овраг, стал карабкаться по откосу вверх.

К деревне он вернулся даже быстрее, чем рассчитывал. На всякий случай приготовил «отмазку»: услышал стремный шум и пошел смотреть, в чем дело. А чтобы не подумали, что выходил из деревни, решил появиться со стороны огородов. Перемахнул через забор, пригнувшись, заскользил в сторону сарая. В нос потянула вонь гнилого мяса. Та самая лужа воняла. Пингвин стал дышать ртом, немного отпустило.

Странный звук невнятно послышался сзади. Паша моментально развернулся в низком приседе и направил туда ствол автомата. Глаза, давно привыкшие к темноте, мгновенно выхватили черную бугристую тень на общем фоне шевелящейся листвы. Тень издавала хлюпающие звуки, прерывающиеся негромким чавканьем. Что бы это ни было, оно, похоже, ело. Паша замер, стараясь не выдать своего присутствия. Тень тем временем зашевелилась. Из бугристого туловища существа возникли конечности, потом оно встало на два кривых отростка — то были ноги.

Существо сильно горбилось, оттого было невозможно понять, какой из бугров на туловище является головой. Оно стояло во весь свой невысокий рост и неуверенно раскачивалось в такт тяжелому дыханию. Потом снова пришло в движение, будто выдергивая что-то из земли.

«А ведь это он из той лужи вытаскивает», — сообразил Пингвин и ему стало не по себе. Что это за новая тварь, Паша совершенно не мог понять. Ни на карлика, ни на бюрера не похоже, но явно человекообразное и даже, возможно, в некоторой степени разумное. Существо выудило свою добычу и снова склонилось над землей, издавая чавкающие звуки. И в этот момент из-за туч выплыла луна.

Паша увидел. Серое бесформенное тело, все в струпьях и гниющих язвах, горбатое, в грубых уродливых узлах — то ли опухоли, то ли не в меру разросшиеся мышцы. На голове редкие клоки волос торчали из неровного холмистого черепа. И сами конечности — такие же неровные и бугристые, опутанные жирными веревками черных вен, различимых даже в темноте. Существо было абсолютно голым, что только усиливало уродство. Лица Паша не видел, так как мутант сидел вполоборота спиной к нему. И он ел.

Он ел Беса. Сосредоточенно отрывал пальцами куски мяса, отправлял их в рот и жадно обсасывал. Из распоротого живота, как колбасу, вытянул толстый кишечник, растянул в руках, будто любуясь, потом отложил кишки в сторону и стал копаться в туловище. Начал извлекать какие-то хлюпающие куски, раскладывать их на траве и гладить, будто бы лаская. Потом припал к разорванному животу Беса и жадно зачавкал, засвистел. Пил кровь. Откинулся назад, и тут Пингвин отчетливо услышал произнесенное чудовищем слово «Вкусно». Оно умело говорить!

С трудом сдерживаясь, чтоб не выпустить весь рожок в урода, Паша продолжал наблюдать, как существо с хрустом вывернуло Бесу руки, переломило кости в суставах и вырвало кисти. Освободив их от рукавов, тварь стала покусывать мясо, явно не для того, чтобы насытиться, но получая от этого наслаждение. И этого Пингвин не мог понять: ни один из мутантов в Зоне не убивал ради удовольствия. Из чувства самосохранения или от голода (а голодны они были практически постоянно) — это повсеместно. И только эта тварь уже давно насытилась, и теперь попросту играла мертвым телом, разделывала труп, любовалась его частями. Знал бы Бес еще утром, что та самая рука, которой он так крепко и уверенно сжимал автомат, уже ночью будет оторвана и покусана для удовольствия этим отвратительным, уродливым существом.

Но долго оставаться здесь было опасно. Пингвин тихо покрался прочь, несколько раз оглянувшись. Существо все так же урчало и перебирало Беса. Паша перекатился через забор и скоро оказался у костра. Все спали, его отсутствия никто не заметил.

«Завтра расскажу, нечего ночью шухер поднимать», — решил Пингвин. Он старательно отчистил собранные деньги от налипшего мусора и запихал на дно мешка. Собралось не так уж и мало, по крайней мере, никак не меньше половины прежней суммы. Он разбудил Тополя и, сообщив, что все пока спокойно, улегся у костра. Теплые волны понемногу понесли его уставшее иззябшее тело куда-то прочь от этого сарая, от леса и вообще — из самой Зоны.

Тополь проверил оружие и подсел ближе к костру. Выходить в дождь, конечно, не хотелось. Тоскливо сосало в желудке — одна ворона не могла решить продовольственный вопрос для двух голодных мужиков. Нужно было во что бы то ни стало искать пути выхода, но в том-то и дело, что никакого мало-мальски убедительного пути не маячило впереди. Он готов был прорваться через любую аномалию и сквозь несметное количество самых злобных мутантов Зоны, если б только знал дорогу. Но здесь можно было идти весь день или даже несколько дней — все равно в итоге путь завершится в этом треклятом сарае. Оставалось два варианта. Первый — отыскать «железку», о которой рассказывал этот Клещ, и по ней попытаться выйти… куда? Все равно, куда, только бы не снова к сараю.

Другой — еще более сомнительный вариант — эти зеркальные шары. Явно аномалии, но неизвестного типа. Быть может, просто уникальные и имевшиеся только в Зазеркалье, но все-таки аномалии. Шагнешь — и… и все. Хотя и ведут себя не так, как, скажем, Карусели, Вертолеты, Трамплины… Болты не отпрыгивают в стороны, их даже не размалывает в порошок — они просто исчезают. Конечно, это больше говорит в пользу версии о телепорте, но иного способа, как только на собственной шкуре, проверить достоверность подобной версии, похоже, не существует.

И проблемы с водой. Дождь, конечно, идет, но не настолько сильный, чтоб наполнить даже одну флягу. А без воды придется туго.

Чтобы отбросить мрачные мысли, Тополь расстегнул подсумок и, покопавшись, извлек небольшой желеобразный сгусток зеленоватого цвета. В свете костра тот заиграл медными прожилками, приятно успокаивая мысли.

Прохладное октябрьское утро надвинулось с замызганного взлохмаченного неба, чуть тронуло золотистым верхушки ближайшего леса, а потом, будто передумав, снова поблекло, плотнее надвинуло тучи; да так и оставило в бледной мути и лес, и прилегающее к нему жухлое поле, и обугленные головешки — все, что осталось от деревеньки после прихода сюда Жарки. Порывом ветра сдернуло с березы сухую ветку, но до земли она не долетела. Коротко вспыхнуло — и ветка, попав прямиком в аномалию, мгновенно рассыпалась в пепел. На секунду осветило проржавленный щит «Зона экологического бедствия. Опасно для жизни!» и слепую тощую собаку, что-то догрызавшую в выгоревшей траве. Ветер сдул ошметки пепла — все, что осталось от ветки, — и снова затих. Будто успокоился.

На Зону опускалось еще одно утро.

Тунгус плотнее вжался в лужу. Было неприятно ощущать, как ледяная жижа начала проникать под одежду — прямо к груди. Но это ерунда по сравнению с предполагаемой выгодой, ничего, можно перетерпеть. И не такое терпели. При удачном стечении событий, уже часа через два он будет и сыт, и пьян, и обогрет. И — самое главное — при деньгах. В крайнем случае, сегодня вечером. Только бы не упустить такой шанс.

Третий час он выслеживал этого сталкера. Тот был осторожен, но Тунгус, кажется, пока еще никак не выдал себя. И сталкер продолжал свой путь, ведя Тунгуса к тайнику. А в том, что тайник должен быть, Тунгус не сомневался. Уж что-то зачастил Молодой (так про себя прозвал он сталкера) в бар и — по всему видно — неплохо сбывал что-то бармену. То ли на Клондайк артефактов напал, то ли еще что-то, а только быстро обзавелся Молодой и неплохим винтарем, и противогазом вот за спиной американским поплюхивал. Броником, кажется, разжился. За две недели обычного сталкерства эдакую снарягу не справишь. Бармен жмот, много не даст никогда. Можно, конечно, пилить на кордон к Сидору, там к окраине ближе, а потому хабар из глубин Зоны ценится не в пример выше, только для этого сначала военный блокпост миновать надо, а потом еще и бандюкам на зуб не попасться. С вояками, положим, можно и договориться (но это, опять же, себе в убыток), а вот с «братками» базар вести можно только на языке автоматов. Пробраться по-тихому реально (что, собственно, и пытается сделать большинство), но нужно обладать недюжинной прыткостью и осторожностью крысы. А мимо блокпоста просочиться можно лишь под мостом — а там аномалий понавтыкано до дури. Без навороченного детектора никак не обойтись. Так что серьезные ребята предпочитают расплатиться с военными и не искать аномалий себе на заднее место. Да и те сопроводить мимо бандитов могут, если нормальные солдатики в дежурство попадутся и отсыпать им хабара толику нежадную. Бандюки никогда под военный конвой не полезут. Сами воякам приплачивают, чтоб те их не слишком прижимали. Случись что — армейские бандитов раздавят и глазом не моргнут… Вот и всяко выходило, что до кордона пилить не сладко. Так что приходиться мириться с мироедом барменом.

А тут этот Молодой подозрительно быстро процветать начал. Когда Тунгус впервые заметил его у бара, тот плюхал себе в неказистой залатанной куртчонке, то ли у бандита-алкаша на пузырь выменял, а то и со своего брата сталкера стащил. Во всяком случае, приличный сталкер в подобной дерюге в мир выходить постеснялся бы. И за плечом бердан мотался, едва не проволокой перехваченный. И вдруг — винтарь, приличный такой…

Конечно, это дело каждого — в каких местах себе хабар пытать. Хочешь — на кордоне пробивайся, чем Бог послал; есть желание и снаряга — уходи глубже. Или в группировки подавайся. У каждого здесь свой путь. Тунгус же с окраин ушел примерно как год и даже пока ни разу к Сидоровичу не наведался; и вглубь особенно не совался. Снаряга не та. Да и страшно. Обобрать же своего брата сталкера он считал не столько зазорным, сколько рискованным занятием. Если поймут, отчего это вдруг то там тайник внезапно опустеет, то в другом месте нычка испарится, не поздоровится тогда Тунгусу… Потому и действовал всегда крайне осмотрительно. Никогда не подбирал приметное имущество, дабы бывший хозяин не узнал. Ну а артефакты, скажем, — те повсюду одинаковые. Впрочем, на редкие Тунгус все же не зарился — не так часто можно добыть, к примеру, Корень, чтоб сбыть незаметно.

Тунгус приподнял голову и надо же, едва не спалился. Молодой, видимо, что-то заподозрил. Или просто из острожности озирался. Но смотрел он как раз в сторону Тунгуса, так что разумнее было бы вжаться в эту ледяную лужу, чем быть замеченным.

Сталкер быстро удалялся в сторону леса. Тунгус по-пластунски следовал за ним, используя кочки как прикрытие. Иначе в чистом поле не спрячешься.

Слева чернела сгоревшая деревня. После крайнего выброса там внезапно открылась Жарка. Да не одна, а сразу дюжина. Деревня выгорела за полчаса. В принципе, никто не гарантировал, что следующий выброс не отворит Карусель прямо перед дверями бара. Конечно, аномалии больше сгущались и возникали ближе к центру Зоны, но рассказывали, будто Жгучий Пух уже видели недалеко от блокпоста. Зона расширяла свои владения. И как связаны между собой аномалии и выбросы — не известно. Если вообще что-то известно. Яйцеголовые который год изучают, изучают… но что-то не слишком продвинулись. Кто-то даже выдал: выброс — это перезагрузка мощного инопланетного биокомпьютера, а сама Зона — последствие крушения НЛО. Только чушь все это. Тунгус точно знал, что чушь. Зона аккурат на месте взрыва ЧАЭС образовалась (только вот почему не сразу, а спустя столько лет…); да и ни один комп после перезагрузки мощнее не становится, а Зона, вне сомнения, разрасталась. Тунгус сам видел старые загородительные столбы с ржавой колючкой — километрах в пяти от нынешних загорождений.

На расстоянии прямого выстрела в земле что-то грызла псевдособака. Но ветер дул в сторону Тунгуса, поэтому со стороны мутанта атаки можно было не опасаться. А вот человеческая фигура, показавшаяся сейчас из леса, — совсем другое дело.

Тунгус навел оптику прицела. Похоже, это ночной охотник возвращается из рейда. Судя по характерной форме окровавленного мешка за спиной — удачного, завалил нехилого зверя. Неплохой навар теперь от туристов получит. Голова монстра над камином — на такое особенно иностранцы падки. Платят неплохо. Сколько же охотников нашло свою скорую кончину в погоне за ублажением зарубежных снобов — про то статистики не ведется.

Тунгус перевел прицел в сторону Молодого и… никого не увидел.

Что за черт? Только что был здесь — и вдруг за секунду испарился. Или в самом деле провалился? И тут заметил, как на фоне черного леса едва маячит фигура Молодого. Как же тот успел пересечь половину поля за несколько секунд? А это без малого метров двести.

Еще минута — и вся слежка пойдет насмарку. Молодой скроется в лесу, пока Тунгус преодолеет эти двести метров по грязи — от того и следа не останется. Теперь либо нарушать маскировку, либо откладывать «мероприятие» до следующего раза.

Тунгус выбрал первое. Стараясь не упускать жертву из вида, короткими перебежками пустился вперед. Стоило Молодому оглянуться — без сомнения, он бы заподозрил недоброе. Но — не оглянулся. И уже скрылся в лесу, когда Тунгус преодолевал последние метры от кочки до кочки. Не иначе, как на поле висел Телепорт, и Молодой знал, куда нужно наступить, чтобы вынесло сразу на другом конце. Существовали будто бы даже Телепорты, способные перенести человека на многие километры… Сам Тунгус бывал только в такой аномалии лишь однажды. Ничего неприятного, только непривычно очень: начал шаг в одном месте, а завершаешь его уже метрах в ста. Будто на сотню метров шагнул сразу. Дозиметры там пошаливают, но не слишком. В общем, скорее даже полезная штука, чем вредная. Артефактов не рождает, кажется. Но рассказывали про некий Компас — будто это и есть артефакт, только от Телепорта большого, того, что в глубине Зоны и перебрасывает на километры. И что Компас этот то ли способен указывать расположение всех аномалий невооруженным глазом, то ли может перенести человека в любое место Зоны… Слухи разные ходили.

Ориентируясь по едва заметным следам, он скоро догнал Молодого. Тот, казалось, беспечно шел через негустой ельник и даже не подумал ни разу осмотреться. Либо и в самом деле неопытный, или самонадеянный слишком. Что, впрочем, практически одно и то же. Иной бы сто раз остановился, оглянулся… а этот знай себе вышагивает. Возможно, не к тайнику направляется, оттого и беспечен. Да нет же — не за грибами ведь в лес.

В самую глубь Молодой не пошел, двигался почти по окраине, на север. Было видно, что особенно он и не скрывается, даже сухими ветками при ходьбе потрескивает. Тунгус следовал метрах в пятидесяти, бесшумно проскальзывая между деревьями. Если тайник и находится в лесу, то не в самой чаще — неопытный сталкер побоится соваться в населенные мутантами переполненные аномалиями дебри. Скорее всего, где-нибудь в дупле и припрятал хабар. Остается дело техники — выследить и обезвредить. Должно быть, осталось недолго. Но вот прошло четверть часа, полчаса, а Молодой все так же беззаботно топал впереди, ни разу не оглянувшись и не сбавив темпа. Тунгус даже немного пожалел его — ни о чем не подозревает, зеленый еще…

Вдруг Молодой сделал шаг в сторону — за тоненькую сосну — и пропал. Он никак не мог спрятаться за деревом — ствол слишком тонкий. Тем не менее, впереди никого уже не было. Тунгус не верил своим глазам. Или снова Телепорт? Тогда Молодой очень хорошо знаком с расположением здешних аномалий. Это, впрочем, объяснимо, если он наведывался сюда неоднократно. Свериться бы с картой на КПК, но это надо было сделать раньше. Тунгус мысленно обматерил себя, но сожалеть поздно. Если пространственная аномалия и была — она находилась именно за тем деревом. Для раздумий времени не оставалось, Тунгус бросился к дереву и шагнул вслед за Молодым.

Да, аномалия. Вокруг те же деревья, но это было все же совсем другое место; насколько далеко выход находился от входа — не понятно, по крайней мере, все на той же окраине. Тунгус быстро присел, опасаясь быть замеченным, но Молодой уже находился далеко. И снова пропал. Сомнений не оставалось: он отлично знал карту пространственных аномалий, чем и пользовался для сокращения пути. Еще рывок — и Тунгус снова шагнул в Телепорт.

Это был последний Телепорт. На следующем выходе Молодой обнаружился метрах в двадцати справа, склонившимся над чем-то под большим замшелым деревом. Тунгус тотчас вдавился в землю и бесшумно откатился за валун. Похоже, сегодня ему все-таки улыбалась удача.

Молодой же тем временем загремел какими-то железками. Детектор артефактов, предусмотрительно переведенный в виброрежим, не запищал, а равномерно зазудел на поясе. Все верно: Молодой спрятал хабар в свинцовом контейнере, а теперь, извлеченный наружу, он давал о себе знать на детектор. Теперь надо было действовать немедленно.

Тунгус скинул с плеча снайперку и передернул затвор. В окуляре прицела совсем близко возник затылок сталкера, плотно затянутый в капюшон маскировочного цвета. Палец лег на спуск, плавно надавил на металл. Хлопок — и на мгновение капюшон в прицеле разорвался, а затем исчез из вида.

Тунгус вернул винтовку за спину и подошел к лежащему на земле сталкеру. Пуля пробила затылок и аккуратно вышла в районе переносицы. Небольшое выходное отверстие и совсем мало крови. «Молодой теперь навечно останется молодым», — философски подумал Тунгус. Он видел много убитых собой сталкеров. Сначала было что-то похожее на угрызения совести и жалость даже, постепенно это прошло. Смотреть на тело не было ни малейшего смысла. Гораздо большее значение имело содержимое контейнера.

Так, стандартный набор — антидот, две аптечки обычные в оранжевых коробках и одна военная — эта в синей. Россыпь капсул обезболивающего — тоже ничего необычного. Хотя, конечно, военная аптечка и заслуживает внимания, это не такая уж редкость среди опытных сталкеров. Пять коробок с патронами для АКМ. «Лимонка». Ага, а вот и артефакты. Три Ежа — весьма средний набор. Но Тунгус убивал и ради меньшего, так что, можно сказать, рейд удался.

И еще серебристая коробочка. Внутри аккуратно уместилась пухлая пачка евро, на первый взгляд — никак не меньше пяти сотен. Что также весьма неплохо. А рядом с купюрами пересвечивался зеленоватыми фосфорирующими огоньками сгусток размером с теннисный мяч. На ощупь артефакт был теплым и желеобразным. Такого артефакта Тунгус не видел ни разу. То, что Молодой держал его отдельно, подчеркивало исключительность находки. Правда, ни один сталкер не повесит на пояс артефакт с неизвестными свойствами. Здесь на все сто работало правило — не все золото, что блестит. В принципе, даже просто взять в руки неисследованное образование было крайне рискованно, но прежний владелец держал артефакт рядом с деньгами, следовательно, тот, по крайней мере, был не слишком радиоактивен.

Больше в контейнере ничего не обнаружилось, и Тунгус положил находки в рюкзак. Что делать с новым артефактом, пока не решил. В крайнем случае, можно было просто продать ученым — уж они точно знакомы с ним. А образование наверняка редкое — тысячи три за него дадут. А то и все пять…

Оставалось только обыскать тело.

Впрочем, в карманах убитого не оказалось ничего особенного. Сигареты Тунгус не брал никогда — считал это… неприличным, что ли. А вот деньги и патроны забрал. Никогда не будет лишним. Детектор тоже. Неплохой аппарат — «Велес». В отличие от оружия, индивидуального номера не имеет, потому можно будет легко сбыть в баре или по дешевке встречному сталкеру. КПК не содержал ничего примечательного. Несколько фотографий улыбающихся лиц, абсолютно ничего не говорящих Тунгусу. Карта аномалий устарела, потому перегонять данные с нее не имело смысла. В письмах пусто. То ли сталкер регулярно чистил ящик, то ли не получал вообще никаких сообщений. Как бы там ни было, задерживаться у тела не имело смысла. На поясе Еж, и только. Странно, мог бы и лучше экипироваться. Или думал, что путь привычный и легкий предстоит?..

Тунгус мысленно попросил прощения у Молодого — скорее, по привычке, чем и правда из угрызений совести. Предстоял обратный путь. Судя по КПК, аномалии перенесли их не далее километра, но пользоваться ими для возвращения не хотелось. Точного действия их Тунгус не знал — кто может сказать заранее, куда выбросит, если войти в выход?..

До поля оставалось совсем немного, когда Тунгусу показалось, что в кустах рядом кто-то прошептал… Что именно прошептал — не ясно. Он остановился. Но ни звука не повторилось. Но это был явно шепот — никак не ветер. За время, проведенное в Зоне, слух оттачивается у любого сталкера. Тугоухость в обыденной жизни — вещь просто непрятная, в Зоне же — смертельная.

Тунгус снял с плеча винтовку и направил в сторону кустов. Но там никого не могло быть: спрятаться при всем желании некуда. Кровососы могут быть невидимыми, но они не шепчут — они ревут. Жутко так. Ни с чем не спутаешь.

Показалось? Вряд ли. Но иных предположений в голову не приходило.

Тунгус двинулся дальше, пару раз оглянувшись в сторону кустов. Но — ничего подозрительного, кусты как кусты. Голые, осенние.

У кромки поля он остановился снова — надо было осмотреться. Нет, ничего подозрительного. Мутантов в зоне видимости нет, даже собаки ушли. Сталкеров тоже не видно. Только тяжелое небо привычно нависло тучами. Начинавшаяся изморось показала невдалеке Карусель — вспученный водяной шар, от которого капли отскакивали на несколько метров в разные стороны.

Как работает Карусель, Тунгус видел. Сначала засасывает жертву внутрь, и нет никакой силы, способной воспротивиться этому, потом наполняется кровавым фаршем, мгновенно раздавливая несчастного огромным давлением — и выбрасывает то, что осталось, метров на десять в разные стороны. Так что изморось сейчас только на руку, ибо висит Карусель примерно в полуметре над землей и никак на почве себя не обнаруживает. Разве только дозиметр потрескивать начинает — практически любая аномалия радиоактивна. А на каждом шагу болты бросать — это уже паранойя.

— Вшшушувшшш… — снова послышался тот же шепот. Но теперь, кажется, он раздавался прямиком из Карусели. Что было странно — аномалия находилась на приличном расстоянии. Нет, Карусель не шепчет. И вообще ни одна аномалия не шепчет. Это было очень странно, а в Зоне любая странность может быть чревата. А потому следовало немедленно делать ноги. И чем немедленнее, тем лучше.

Тунгус так и поступил.

Не сказать, чтоб Тунгус испугался — просто сработало чувство самосохранения. После крайнего выброса прошло всего четыре дня, так что часть информации со спутников могла быть не до конца обработана в ИЦ. Такое бывало нередко. Но шепчущая аномалия… Шептун — само собой пришло в голову название. Зашептывает, заманивает в себя, а потом разрывает, как обычная Карусель. Может и так, только об этом он будет размышлять позже, когда за рюмкой теплых Казаков расскажет… Стоп. Ничего он не расскажет. (Несмотря ни на что, голова продолжала работать трезво.) Расскажет — последуют вопросы. «А каким ветром тебя туда занесло? А не там ли нашли сталкера с простреленным затылком?» Нет уж, хоть и велик соблазн открыть «собственную» аномалию, все может обернуться самым неблагоприятным образом. До сих пор никто не заподозрил Тунгуса, но все может быть «до поры, до времени…»

Только у покореженного УАЗика он остановился и перевел дух. Кажется, оторвался. От бега в рюкзаке хабар немного «разболтался» и погромыхивал. Не слишком, но может выдать, если что… Пришлось уложить все аккуратнее. Попрыгал — нет, не гремит, теперь не гремит.

Изморось превратилась в небольшой дождь, но это совершенно не мешало. До бара оставался примерно час интенсивной ходьбы. Можно сказать, уже добрался.

Из-за бугра показался сталкер в экзоскелете. По всему, ему предстоял глубокий рейд. Экзоскелет не то снаряжение, чтоб щеголять в нем каждый день. Сервомоторы изнашиваются достаточно быстро, а ремонт недешев. Куртка со свинцовой пропиткой и фильтрующая маска — вот будничная снаряга сталкера. Если влез в экзоскелет — это уж неспроста. Не всякий может себе позволить — дорог, собака. Но если уж имеешь такой «танк», то всякому видно: вот идет серьезный сталкер, который бывал, если не в самом центре, то уж за Агропром точно хаживал. В обычной сталкерской куртке там делать нечего — элементарно лишних рентген наглотаешься. А уж аномалий понавтыкано — через пару метров. В экзоскелете же можно в некоторые входить без боязни и даже не заметишь. Ну а здесь в нем артефакты ловить резона нет — на восстановление сервомоторов не окупишь, не то, что на ремонт брони.

Экзоскелет на сталкере был без шевронов. Не Долг. Да и не ходят долговцы по одиночке. Видать, и правда серьезный сталкер-одиночка. В сторону Тунгуса даже не посмотрел. С такими парнями связываться — себе дороже. Винтовочную пуля броня остановит, а вот в ответ схлопочешь из Вала — немало покажется…

Капли стекали по черной броне экзоскелета, бесшумно работали сервоприводы. За плечом мерно покачивался Вал, на поясе — огромный нож, больше похожий на тесак. Да, парниша серьезный. Точняк не одного и не двух кровососов завалил. Ну да и Тунгус шел назад не совсем пустой. Вспомнил о неизвестном артефакте — надо бы до поры припрятать в ящик на Затоне, а потом к ученым отнести. Только бы сначала узнать, что за «аномальное образование» такое и реальную стоимость. Ученые, хоть и яйцеголовые, но далеко не простачки, коммерческая жилка есть у каждого. А коммерческая жилка — это, в первую очередь, способность обмануть. Так было и будет. Увидят, что сталкер не смыслит в истинной ценности хабара — так и купят за бесценок. Потому надо бы сначала расспросить, осторожно так, ненавязчиво… Вдруг кто видел подобное, что-нибудь расскажет.

Ну а расхожие артефакты можно продать сразу в баре. На них не написано, забрал ли ты их у аномалии честно, либо…

Через пару шагов дозиметр начал потрескивать. Мох. Бурый такой, как ржавчина. Растет прямо на тропинке и ужасно радиоактивный, впитывает в себя всякую дрянь, будто губка. А еще там несколько аномалий расположилось — Тунгус про это помнил. Карусель, Вертолет и Термос. И поди ж ты — прямиком на тропинке. Сталкеры по ней постоянно ходили, а теперь придется протаптывать новую. А забудешься — либо Карусель разорвет, либо Вертолет раскрутит и грохнет на землю с высоты пятиэтажки, а то и в Термосе испечешься. На сей раз, впрочем, дождь неплохо их обозначал. А зимой свежий снег сталкеру в подмогу. Жить можно.

А вот Электра в дождь опасна. Током шарахнет за сотню метров. Добрая тысяча вольт решит твою судьбу.

Мерно шелестел дождь. Подкручивало струи в Вертолете.

И тут Тунгус понял, что это никакой не дождь шелестит. Это все тот же шепот. Нет, тут не могло быть никакого Шептуна. Все аномалии знакомы. Но шепот нарастал. И это была человеческая речь. Невнятная, слов разобрать невозможно, но именно человеческая. Секунды две шептало со стороны аномалий, потом со стороны косогора, куда скрылся сталкер в экзоскелете. А затем стало казаться, что зашептало все поле вокруг. Задышало и зашептало, обволакивало будто ватой, и не давало проникнуть никаким звукам извне.

Тунгус поймал себя на ощущении, что ему не хочется сбрасывать с себя этот ровный шелестящий звук. Напротив, возникло желание прилечь, отдаться убаюкивающим шепчущим волнам, раствориться в них, расслабиться, не сопротивляться…

Если б кто-то шел в это время мимо, то увидел, как сталкер на тропинке замедлил шаги, а потом и вовсе остановился. Некоторое время постоял, затем лег прямо на землю, свернулся калачиком, будто собирался уснуть прямо на дороге, и замер. Дождь пошел сильнее и превратился в ливень, но человек на земле не поднялся и не поспешил найти укрытие. Не поднялся он и через час, и через два, и через три. Стая плотей, пробегавшая мимо, весело хрюкнула и принялась трепать его безжизненное тело в грязи. Один мутант оторвал руку и зачавкал в придорожных кустах; другому досталась нога, остальные продолжили дележку добычи, пока не растерзали тело совсем. Только рюкзак не тронули. Так он и остался лежать, втоптанный в жидкую грязь. Закончив трапезу, плоти продолжили путь и скоро слились с черным осенним лесом.

Капитан вышел из казармы, рядовой у двери отдал честь, но капитан не ответил — торопился. У КПП уже ждал открытый УАЗик.

— Заводи свой вертолет!

Водитель повернул ключ зажигания, УАЗик весело затарахтел.

Когда выехали на дорогу, догнали патруль, возвращавшийся на КПП. Тяжелые, облаченные в запыленные «Скаты», солдаты шли из глубокого патрулирования. За шлемами лиц не видно, но капитан видел их — лица людей, вернувшихся оттуда.

Потом ехали просекой. По разбитой дороге УАЗик завывал второй передачей и едва плелся, капитан порядочно наглотался пыли. Водитель чертыхался на чем свет стоит, а капитан только кряхтел.

Гуляев повернулся к капитану:

— Респиратор бы надели, товарищ капитан.

Тот только отмахнулся:

— Вот как к Копачам подъедем — так и натянем намордники.

Над головой прострекотали две «вертушки». Просто так сразу две не вышлют, где-то по-настоящему заварилось, видимо. От пьяных штабных краем уха капитан что-то слышал про крупную операцию в Лиманске. На кой черт им Лиманск дался? И города ведь нет по-настоящему. Да и найти его еще надо: точных координат у города-аномалии нет, сегодня он здесь, а завтра — и вовсе не известно, в какой степи искать. Так, миф, можно сказать, один. Спьяну, впрочем, чего не наболтаешь. Но правда и то, что в любой разведке и контрразведке учат: водка — вот первый ключ к добыче информации…

Но на вертолете вряд ли в город влететь. Впрочем — опять же, по пьяным слухам — на Большой земле давно готовились некие спецотряды по глубокому внедрению. Этим любая Зона по колено. В это капитан не очень верил: едва ли не с самого начала «разработки» Зоны слухи о всяких спецотрядах возникали регулярно. Правдой пока оставалось лишь одно: как регулярные части с штатным снаряжением патрулировали Зону, так до сих пор и патрулируют. Никаких «Белых стрел», «Голиафов», «Серых барсов» и прочих «Желтых подгузников» нигде воочию не наблюдалось. Так что и вопрос о захвате Лиманска едва ли поднимался всерьез в высоких кабинетах. Ни на каких совершенно секретных картах Генштаба Лиманска, скорее всего, не существует. А в штабах воюют по картам.

От размышлений капитана оторвал натужный скрип тормозов. УАЗик клюнул носом и встал.

Капитан не поверил своим глазам: на дороге лежала мертвая лошадь. Сначала даже подумалось, что это туша какого-нибудь мутанта, но это была именно лошадь. Рыжая.

— Это что еще за…? — Гуляев вылез из машины и стал рассматривать труп.

Капитан немного помедлил, но потом тоже прыгнул в дорожную пыль.

— Лошадь… — растерянно произнес водитель.

— Сам вижу, что не слон.

— Откуда тут лошадям-то браться?..

Вопрос и в самом деле был любопытный. Точнее, ответ на него. Лошадей в Зоне отродясь никто не видел. И кормиться им тут нечем, и вообще…

— Случайно за оцепление забежала, — предположил капитан, — а потом…

Но что потом — тоже было вопросом. Мутанты давно бы сожрали животное, а не стали бы просто убивать, то же самое касается и сталкеров. Конина — мясо для голодной Зоны деликатесное. И это даже если допустить, что лошадь смогла — при самом удачном стечении всех случайностей — миновать все аномалии и хищников.

— Если б сам не увидел, ни за что б не поверил, — покачал головой капитан и первым взялся за задние ноги трупа, — оттаскивать все равно надо с дороги.

Но, как только оторвали круп от земли, в пыль хлынула бурая кровь. Кто-то все-таки смертельно ранил кобылу. Странно только, что вокруг ни кровинки.

— Ах вы паразиты, собачьи дети! — послышался откуда-то сзади отчаянный крик.

Солдаты оторопело смотрели, как из леса выходит взлохмаченный старик. Длинная борода его седыми ошметками разлетелась едва ли не до самого живота, такие же неопрятные пепельно-белые волосы космами развевались в такт ходьбе. Старик изо всех сил бежал к военным и размахивал палкой.

— Стой, дед! — капитан первым опомнился и бросил лошадиные ноги, — стой, стреляю сразу! — и выхватил из кобуры пистолет.

Старик при виде дула растерял часть своей решительности и остановился метрах в пяти от капитана. Но вопить не перестал. Из его полусвязных визгов стало понятно, что он думает, будто военные сбили на дороге его лошадь и теперь пытаются замести следы преступления. «А еще в погонах», — заканчивал каждую свою мысль старик.

— А ну молчать, руки за голову, ноги расставил! — рявкнул Гуляев и, недвусмысленно клацнув затвором, подскочил к деду, и даже для убедительности пнул того дулом в тощий живот. Хотел обыскать карманы, но карманов у старика не оказалось. Одет он был в клетчатую выцветшую рубаху и серые штаны, без карманов. И что самое удивительное — босиком.

— Самосел, что ли? — капитан опустил пистолет, но в кобуру не вернул.

— Чегось? — прищурился старик, медленно поднимая руки вверх, будто пленный.

— Ты здесь откуда?

— А вы сами-то откуда? Небось с антенн с этих? А лошадок все ж нехорошо чужих губить, ай-яй-яй…

— Нет, мы не с Радара… — начал Гуляев.

— Рядовой Гуляев, лишние разговорчики отставить, — оборвал его капитан, — обыщи на предмет документов.

— Да нет у него ничего, товарищ капитан.

— Документы дома, стало быть, — сказал дед, — ну, руки-то можно опускать?

— Да опусти уже, — разрешил капитан, — нет, отец, мы твою конягу не сбивали. Она уж тут была, когда мы подъехали. Ты сам гляди, где она лежит, а где машина стоит.

— А откель я знаю? Может, вы отъехать успели.

— Слушай, дед, благодари, что вообще спешим, а то б взяли и отвезли на пост, пусть там разберутся, кто ты и откуда тут с лошадью со своей взялся. Бери, Гуляев, оттащим — и поехали, а то не доберемся до ночи.

— Погоди, вот погоди у меня, я вот начальству твоему напишу, чтоб знали, как в человека ружжом тыкать…

Но военные уже не обращали на старика внимания. Лошадь уже стала отвердевать, так что требовалось немало усилий, чтоб оттащить подальше от дороги.

Водитель сосредоточенно пыхтел над трупом, а потом поднял глаза… и побелел, отпустил лошадиные ноги, оторопело уставившись за спину капитану.

Тот оглянулся — и сам остолбенел.

Картина на самом деле была жуткая. Взлохмаченный дед по-прежнему стоял от них метрах в пятнадцати, но вот его ручищи — теперь огромные, землистого цвета — тянулись вперед, хватали ладонями воздух, шевелили кривыми пальцами. В ярком солнечном свете все это выглядело так страшно, что сам капитан, повидавший многое, не сразу опомнился. Эти длинные, протянувшиеся на несколько метров, руки, были уже совсем близко, но боевая реакция, пусть и с запозданием, а все-таки не подвела. Капитан дернул из кобуры пистолет и выпустил всю обойму прямо в громадные серые ладони. На той стороне дороги пронзительно заверещали, совсем не по-человечески зарычали, страшные руки упали на землю и быстро потянулись назад.

Тут опомнился и Гуляев. Автоматной очередью скосил старика. Тот упал, но руки, словно живые, продолжали волочиться по пыли, пока не вернулись к своему владельцу и не приняли прежний вид.

Оба военных, не сговариваясь, рванули к машине.

— А проверять не будем, товарищ капитан?

— А чего его проверять? Давай отсюда, пока он еще что-то не выкинул.

Только когда проехали пару километров, капитан первым прервал молчание:

— Да уж, видел я тут всякого, а о таком даже не слышал…

— Если сталкеров поспрашивать, то наверняка что-нибудь расскажут.

— Ага, останавливайся у любой базы и спрашивай. Тебя там и водкой накормят, и про стариков со старухами расскажут, и пулю в лоб не забудут.

— Да сразу что-то не то было. Лошадь эта сначала… Интересно, лошадь хоть настоящая была, или тоже с ним на пару.

Капитан не ответил. А что рассуждать? Зона всякие фортели выкидывает, а сколько еще выкинет…

Поехали молча. Лес расступился, и теперь дорога петляла вдоль буйно заросшего поля. Конечно, бывшего поля. Теперь здесь росло все, что угодно, только не культурные растения. Высокая трава, почти вплотную прилегавшая к дороге, вполне могла скрывать в себе стаю мутантов, поэтому капитан взял в руки автомат и велел ехать быстрее.

— Да уж куда быстрее, товарищ капитан, подвеска спасибо не скажет…

— Сам вижу, а ты все ж поднажми.

Водитель, видимо, только сделал вид, что «поднажал», потому что скорости нисколько не прибавилась. «Надо было пару автоматчиков прихватить, — подумал капитан, — да только все у нас ведь задним умом да в спешке».

— Товарищ капитан, видите?.. — Гуляев показал куда-то вперед.

Солнце било в глаза, поэтому сквозь запыленное стекло капитан не сразу рассмотрел одинокую человеческую фигуру, неровно бредущую вдоль дороги по грудь в траве. Когда подъехали ближе, увидели сталкера в выцветшем камуфляже.

— Во допился чертяка, не соображает ничего, — сказал капитан, — ну-ка, притормози.

— А может хватит на сегодня остановок, товарищ ка…

— Сказал же, тормози.

УАЗик немного обогнал сталкера, только тогда водитель нажал на тормоз. Сталкер даже не замедлил шаг, все так же шатаясь шел вперед с низко опущенной головой. Оружия не видно, тощий рюкзак болтается в правой руке.

Капитан не стал дожидаться, когда сталкер приблизится, и выпрыгнул из кабины.

— Сиди тут, мотор не глуши.

И пошел к сталкеру сам.

— Стой! — капитан вытащил пистолет (обойму успел сменить в машине).

Но сталкер продолжал медленно приближаться.

— И шепчет, и шепчет… — бормотал он, подходя к капитану.

— Стоять, говорю.

— И все он шепчет, и шепчет…

И тут сталкер поднял глаза. Пустые, лишенные всякого смысла, они уставились сквозь капитана. Сам же сталкер продолжал идти. Стало заметно, что в кулаке он что-то держит.

Рука капитана уперлась в грудь странному незнакомцу. Тот остановился. Водкой не пахло. Да и глаза — не под кайфом и не пьян был их обладатель. «Свихнулся», — подумал капитан и разжал сталкеру кулак.

В ладонь упал небольшой артефакт, мягкий, почти желеобразный, зеленоватый, весь в тонких прожилках медного цвета. Такого капитан еще не видел, даже не слышал о таком. Видимо, сталкер очень дорожил им, если даже в таком состоянии не выпускал из руки. Что точно не отпустит от себя сталкер, даже будучи в самом наипьянейшем состоянии, — это свой рюкзак, свое оружие и дорогой хабар. Потому что первое поддерживает жизнь сталкера, второе ее охраняет, а третье составляет ее смысл.

У капитана мелькнула шальная мысль: а ведь артефакт и правда может неплохо стоить… Да и владелец его — хоть голыми руками бери.

И взял. Водитель ничего не мог разглядеть, капитан стоял к нему спиной. И в карман сунул. Быстро пошел к тарахтящей машине.

— Что там? — вопрос Гуляева звучал скорее как дежурный.

А, — махнул рукой капитан, — допился черт, пусть живет дурак. Поехали, а то и так уже опоздали.

Артефакт тепло прижался к бедру, навевая приятные мысли о предстоящей удачной сделке.

Домой возвращаться не хотелось. Скандалы, хлопанье дверями, слезы… И маму жалко, и отца тоже. Чего не хватает людям? Поженились — так и жили бы себе потихоньку, чай пили по вечерам, телевизор смотрели. Уютно и спокойно. Видимо, человек никогда не будет доволен своей судьбой, какая бы прекрасная она ни была. Иначе зачем все эти миллиарды в банках и яхты? И измены в семьях.

Отец сам далеко не молодчик, как говорится, седина в бороду… Да уж и ушел бы, чем маме нервы трепать. Или у той все прекратил бы давно. Мечется среди двух огней, никак ничего решиться не может.

В какой-то книжке я читал, что мужья не уходят из семьи к любовницам, потому что не хотят менять быт. По мне — так это полная чушь. Уж не из-за котлет по вечерам отец к той не уходит — это точно. Если любишь, то люби и давай любить другим. Разлюбил — уходи. Я бы точно ушел. Наверное. Но уж точно не стал бы скрываться. Прятаться и врать — это подло и некрасиво.

Я свернул за угол, и ледяной ветер сразу прорвался под короткую куртку. Сумка с учебниками оттягивала плечо, хотелось бросить ее и вообще — все бросить к черту. И эту школу, и дом. Но не сам дом, а тот дом, в который надо возвращаться каждый вечер. Сколько светящихся окон вокруг. И в каждом ли течет неспешная мирная жизнь? Я подумал, что в семье рано или поздно, должно быть, случается война. А на войне бывают жертвы. Только вот победивших нет.

Темный проулок впереди, его надо преодолеть быстро. Но не бегом, чтоб не подумали, что боюсь.

Я шагнул вперед и торопливо устремился к двери подъезда. Каких-то метров сто — и буду в безопасности. Шаги в пустом дворе такие отчетливые. Искоса посмотрел в сторону беседки. Там черно и пусто, никого нет, никто не матерится нарочито громко, не попыхивают огоньки сигарет, не стучит стекло бутылок.

И тут высокая фигура в плечистой кожаной куртке выросла прямо метрах в двух.

— Слышь, притормози!

Внутри похолодело. Вот оно. Неужели и правда… или просто так примотались? А проскочить невозможно, прямо у дверей еще двое. Нет, просто так у двери не встают.

— Чего? — я не сбавлял шагу, хотя все равно идти было некуда. Мелькнула мысль: бежать. Бросить сумку — и деру, пока не выбегу на людное место.

— Стой, урод!

Я рванулся назад, но слишком поздно. Крепкие руки уже держали меня за плечи.

— Ты че, не слышишь, как тебя зовут? Совсем борзый?

— Я нет, не слышал, я думал, не меня…

В горле сипело, в животе стало противно и расслабленно, я подумал, что могу и обделаться прямо сейчас. И правда могу.

— Пацаны выпить хотят. Помоги пацанам.

— У меня и денег нет.

Это было правдой. Если бы были — отдал им все и сразу.

— А ты что, такой умный? Ты что так со мной разговариваешь?

— Да не умный я, я просто говорю.

— А если найду, то все заберу, — голос был наглый и уверенный в себе. В лицо доносился запах спирта.

— Да нет у меня…

— Показывай карманы.

Униженный, я безропотно вывернул карманы и с надеждой посмотрел на дверь. Но там по-прежнему стояли двое. Лампочка была выбита, так что их лиц не было видно. Но, видимо, старше меня года на два-три, лет по восемнадцать-девятнадцать им.

— Ну-ка, скидывай куртку, а вдруг там у тебя потайной какой есть.

Оставалась надежда, что, обыскав, они отпустят восвояси. С меня и правда нечего было взять. Но этот, что передо мной, вывернув куртку, не собирался отдавать. Я робко потянулся за ней, что-то лепеча про мамин подарок, про то, что дома ругать будут. И получил сильный тычок в голову.

— Ты че, а пацаны блин мерзнуть будут? А слышь, ты, у меня вчера такую же увели как раз. Моя куртка, ты че блин совсем борзый стал, пацанов прямо на улице раздевать?

И последовал новый тычок кулаком.

— Да это моя куртка ведь, мне ее мама подарила.

— Да ладно, дай поносить, через неделю блин верну, вот сюда приходи через неделю, отдам.

Я еще сначала подумал, что и правда поносят и вернут. Но всю нелепость такого предположения осознал быстро, когда моя сумка была вырвана из рук, учебники и тетради посыпались в грязь.

— Да пошли уже, — раздался голос со стороны двери.

— Ща. Ты, пацанчик, не боись, вернем все, — бил спиртом в нос голос, — а в мусарню пойдешь, там вон у Лехи отец работает, все равно отмажут. Так что вали отсюда!

И тут я отключился. Но, видимо, всего только на секунду, потому что успел упасть только на колени, в голове звенело.

— Скажи, чтоб деньги вынес, — донесся тот же голос от двери.

— Ду ну на… А то спалимся, он у родоков клянчить начнет.

Я вдруг остался один, стоя на коленях в холодной луже. Под глазом ныло. Кое-как в темноте собрал перепачканные книги, немного отряхнул брюки. Ненавистные школьные брюки от формы. Все одноклассники давно в джинсах щеголяют, а у нас постоянно нет денег. «Вот пойдешь работать, тогда и покупай себе, что хочешь». И никакие просьбы не помогут. Я даже стал ненавидеть слово «купить», потому что знал: в ответ на него польется поток нытья и жалоб. Вот двое брюк школьных и донашиваю. Одни в стирке, в других в школу.

Что скажу маме про куртку, так и не придумал. Когда она открыла дверь, то со сразу накатившими слезами запричитала. В этот момент я ее ненавидел.

— И совсем мать не жалеет никто, я тут на работе губы-зубы испекаю, а он дерется и вещами разбрасывается. И отец его, папня безразличный, кобель такой, хотя бы меня пожалел…

Хотелось зажать голову руками, прижать ладонями уши, чтобы не слышать ничего, никого. Спорить сейчас и что-то доказывать было бесполезно, в такие минуты мать слышала только себя. Почти с отвращением я посмотрел на ее крошечные красные глаза, обвитые сетью морщин, бледные тонкие губы, двигавшиеся в такт слезливым словам. Растрепанные волосы спутались на выцветшем халате, бесформенными клоками охватывали тощие плечи.

Я захлопнулся в ванной и включил воду в полный напор, чтобы не слышать слез за дверью. Посмотрел на себя в зеркало. Еще ничего, только грязный и под левым глазом покраснело. Но синяка быть не должно. Умылся и сбросил сырые грязные брюки. В ванной было тесно и спокойно. Как внутри скорлупы. Двери и стены, где меня никто не достанет, никто не побьет и не унизит. Почему эти трое выбрали именно меня? Просто случай. Пойди я там часом раньше, все обошлось бы. В шесть часов еще светло, так что при свете они напасть побоялись бы. Они же трусы. Они света боятся. И пусть себя там называют, как хотят. Ночными хищниками, бандой волков (почему-то показалось, что они себя как-то вот так называют) — все равно они трусы. Небось, если бы на моем месте громила оказался, не подошли бы. В каратэ записаться — так это равносильно слову «купить».

Я слушал бегущую из крана воду и ждал, когда прекратятся стенания снаружи. Отсюда голос матери казался каким-то подвыванием, но никак не человеческим. Наконец, она умолкла. Я вышел из ванной и прошмыгнул в свою комнату, которая сегодня не казалась такой уж осточертевшей. Здесь, пожалуй, еще лучше, чем в ванной.

Над столом зажегся светлый кружок лампы. Стало уютно и тепло. Из углов приятно проступал полумрак, освещенный островок еще уютнее.

Разложив мокрые учебники по батарее, я прикинул размеры ущерба. Все оказалось не так уж плохо: насквозь не промокла ни одна страница, правда, края у многих разбухли и после высыхания скукожатся, но их можно разгладить утюгом, а грязь потом оттереть насухо. Продать в следующем году книги уже не получится — это хуже. А в школе уже давно не выдают.

Из-за стены голосом Ельцина забубнил телевизор. Потом оттуда стали стрелять, что-то кричать… Я лег на диван и представил, как буду убивать этих уродов у подъезда. Вот бы и правда пушку купить. А что, говорят, что на рынке купить можно, только денег нет. А вот бы пойти в банду, настоящую, не дворовую. Тогда б все уважали и боялись, небось не остановили бы авторитета во дворе и куртку не сняли.

Кстати, куртка. Завтра в школу придется в «аляске» идти. Мать будет орать снова, но никуда не денется. Так до следующей весны и придется ходить в зимней куртке. А если и эту отнимут? Нет уж, теперь буду ходить только днем. Эту «аляску» родители купили с большими уговорами и твердыми обещаниями, что «без троек».

Я снова представил, как мог бы убивать тех, у подъезда.

— Слышь ты, ну-ка подсосал сюда!

— А что надо?

— Ты че, совсем борзый так со мной разговаривать?

— А как с тобой вообще разговаривать, если ты дебил?

— Да ты…

И тут твердый вороненый ствол упирается в уродливое пьяное лицо. Двое у двери хотят смыться, но я их подзываю пистолетом:

— Ну-ка, пыром сюда двигай!

Они безропотно подходят.

— Да ты что, мужик, да мы просто так, пошутили… — начинают канючить.

— А вот вам тоже ради шутки так яйца отстрелю — вот хохма будет.

Они молчат и прикрывают пах.

— Ну так что, клоуны, выбирайте, что вам отстрелить сегодня. Яйца или башку. А если еще раз увижу, то точно башку разнесу. А то сегодня можете и только яйцами отделаться.

— Да не надо… не надо… отпусти нас.

— Тогда башку, — серьезно говорю я и поднимаю ствол прямо на уровне глаз первого.

— Яйца! — визжит тот.

— Руки убери, а то промажу и в башку попаду.

Урод нерешительно дергает руками от паха, но до конца не убирает. Я давлю на спуск. Громкий выстрел, и голова врага исчезает из поля зрения.

— Ты обещал… — бормочет один из пока еще живых.

— Я пошутил, — говорю я и перевожу ствол в лоб другому.

Сердце отчаянно билось, я поймал себя на том, что уже чувствую себя почти отмщенным, даже убив одного, даже просто в мечтах. Но, обведя глазами комнату, вернулся в реальность. Ковер на стене, пожелтевшие обои, стол с лампой. На батарее сохнут учебники, тетради ожидают своей очереди, а еще надо отмывать от грязи сумку.

Около полуночи вернулся отец. Слегка хмельно и заранее агрессивный.

— Опять накобелился! — закричала мать, — Убирайся к той шалаве и чтоб духа твоего не было!

— У директора дочка родила, — загудел отцовский голос, — нельзя было отказаться.

— У твоего директора каждый день дочки рожают!

И послышался шлепок тряпкой. В ответ прозвучал глухой удар кулаком в тело.

— Бей, изверг! — завизжала мать, — бей жену, я на тебя в суд подам!

Но отец уже протопал мимо нее. Мне снова захотелось зажать голову руками, а еще лучше — выскочить к ним и тоже завизжать, чтоб прекратили, чтоб перестали заниматься ерундой, а дали всем нормальным людям нормально жить. Но выпившему отцу лучше было не перечить. Запросто мог двинуть под ребро. Он человек неплохой и даже добрый, но, если выпьет, может озвереть. Раньше за свои пьяные выходки просил прощения, обещал, что больше «ни капли», умолял забыть вчерашнее; а теперь наутро только хмуро молчал и даже не огрызался в ответ на упреки. Вот это угрюмое молчание и было страшнее всего, потому что свой стыд — я знал — он пойдет заливать новой бутылкой. И вечером все повторится снова.

Уж и шел бы к своей, раз с нами жить не хочет. Что всех мучить?

Мама нудно подвывала на кухне, отец включил телевизор на полную катушку, голова раскалывалась, под глазом стало болеть сильнее.

Снилось мне, что я нашел пистолет, прямо в лопухах на какой-то стройке. И не мог поверить своему счастью. Долго оглядывал его и вынимал обойму. Неужели это и правда? Только вчера мечтал об этом, а тут уже и пистолет имею. Теперь я был всемогущ.

Но потом что-то потянуло из этого прекрасного сна, принялось настойчиво возвращать в реальность. Я изо всех сил стал сопротивляться, понимая, что это только сон, что по ту сторону его не будет ни пистолета, ни отмщения, а я снова сделаюсь маленьким и трусливым. Даже положил пистолет в карман брюк и крепко прижал к бедру, чтобы проснуться вместе с ним. Конечно, ничего при себе не оказалось, я даже был без брюк, а в одних трусах. Со сна подумалось, что вот был бы в брюках…

Среда. Самая середина недели и надо снова подниматься и идти в школу.

В холодной комнате (центральное отопление работало лишь изредка, как и всегда, осенью) тянуло табачным дымом, это отец снова накурил на кухне. Было очень неуютно, как-то прогоркло. Хорошо еще, что никто не узнает моего вчерашнего позора. Я потрогал глаз. Немного побаливает, но даже не припух, значит, синяка нет.

Хлопнула входная дверь. Я прислушался к тишине. Все ушли. Вышел из комнаты, на кухне пусто и дымно. Чайник холодный, в холодильнике только четыре яйца и банка варенья. Есть, впрочем, не хотелось. Я вернулся к себе и порадовался, что не придется выпрашивать «аляску».

Первым уроком информатика. Славка с Петькой обсуждают «видик» с Ван Даммом, что обсуждают остальные — не слышно из-за общего гула в классе. Я смотрю исподтишка на Свету. Ее челка свисает на вздернутый носик и очень ей идет. Может быть, снова не меня посмотрит?

Звонок. Быстро входит Сан Саныч и здоровается. Я по привычке встаю из-за парты, но моему примеру следуют немногие, остальные продолжают болтать и не обращают никакого внимания на учителя. Впрочем, я сижу за первой партой, а потому все прекрасно слышу, что говорит Сан Саныч. Мне нравится информатика. Необыкновенно здорово — сначала печатать что-то на клавиатуре, все эти буквы, цифры, а потом набить заветное RUN — и увидеть, как по экранчику пробегают круги, выстраиваются елочки. Я даже придумал свою программу для проверки дат по истории, только пока не решился подойти к Сан Санычу, чтоб показать. Но было бы здорово, если б по моей программе историчка стала проверять даты на уроке. Пока же опробовать программу не получается. Если Сан Саныч что и загружает нам, то только со своего компьютера; однажды я попробовал ввести одну свою программу украдкой. Это был алгоритм воспроизведения звука взрыва, списанный из вкладки учебника. Как только набрал RUN, радостно замер в ожидании хоть какого-нибудь звука. Вместо этого на экране побежали строчки программы, загруженной учителем, вперемешку с моими. Словом, я тогда перепугался немного, думая, что что-то сломал в учительской программе. Как ни странно, ничего не сломал, никто даже не заметил моего «взрыва». С того случая я оставил идею о подпольном тестировании своих программистских шедевров.

Жизнь в программе текла стройно и понятно. Если что-то не работало, можно всегда найти ошибку и исправить. Ничего не было такого, чего невозможно вернуть назад. За заранее продуманной командой следовало строго определенное действие. Жизнь с той стороны монитора была уютной, интересной. Погасший экран компьютера — это пустота, которая требует, чтобы в нее вдохнули жизнь. Одно нажатие кнопки — и вот уж экран засветился изнутри, весело побежали строчки загрузки. Пусть и черно-белые экраны, а не такие яркие и красочные, как на фотографиях в учебнике, но все равно — жутко интересно.

Вот бы себе в комнату такой компьютер. Я бы сутками напролет придумывал и пробовал всякие программы, не обращая внимания ни на что вокруг. Я даже представлял, куда у себя поставлю монитор, а куда клавиатуру, где будет мое рабочее место.

Только все это мечты. Никогда не будет у меня своего компьютера, и программы никогда я придумывать не буду. Просить родителей купить даже самый дешевый компьютер — и пытаться не стоит. Как-то однажды заикнулся про покупку «видака». Вот скандалу-то было. Причем, как ни странно, самым решительным аргументом была не нехватка денег, а: «И так телевизор старый, а ты еще всякую ерунду к нему подключать будешь». Оставалось опять же — мечтать. А еще иногда ходить к грохочущим ритмами «Ace of Base» видеоларькам и вчитываться в торцы кассет, шеренгами выставленными за стеклом. «Двойной удар», «Терминатор», «Рэмбо», «Снайпер»… Одни только названия звучали загадочно и манили в свой новый, интересный и недоступный мир — мир видео.

Изредка владельцы ларьков включали телевизоры в верхнем углу витрины и демонстрировали прохожим кадры из какого-нибудь боевика. Так я хоть немного прикасался к самим фильмам — будто к настоящему таинству. Странный гнусавый перевод и размытое качество только усугубляло атмосферу таинственности. Это не были фильмы по телевизору, старательно переведенные многоголосыми актерами. С кассет невозмутимый монотонный голос передавал всегда одинаково; и крики о помощи, и бешеную перебранку персонажей.

Но все же компьютеры были важнее. Фильмы снимались заранее, а в программах можно было выдумать что-нибудь свое. У меня уже имелось много задумок, некоторые я даже переносил в тетрадь. Но как воплотить хотя бы часть того, что задумано в голове и записано на бумаге, в по-настоящему рабочую программу? К Сан Санычу подойти то ли стеснялся, то ли боялся; почему-то казалось, что он обязательно высмеет все мои труды и отправит за дверь с каким-нибудь занудным напутствием вслед.

Часто я забегал в книжные магазины и рассматривал там компьютерные журналы и книги. Они стояли на страницах, эти компьютеры, такие большие и красивые, готовые дарить всем купившим их праздник и радость от общения с ними. И все люди, изображенные на их фоне, весело улыбались, а на мониторах красочно рисовались графики, окошки, эмблемы, цветы, космос или автомобили. Увы, я не мог позволить себе купить даже журнал, в котором пишут о компьютерах, чего говорить о самих…

А однажды в торговый центр привезли настоящие ПК-машины. Я увидел их случайно и — остановился, пораженный в самое сердце. В жизни они оказались меньше по размерам, чем представлялись, но все равно — грандиозными и настоящими. Цена меня тогда не смутила — я все равно знал, что никогда не куплю ни один из них. Мне хватало одного только взгляда на белоснежные корпуса, переключатели, загадочные кнопки и лампочки. И клавиатуры были у них совсем не такие, как в школе. Тоже белые, кнопок гораздо больше, ровные и чистые, выстроились они, руки так и тянулись понажимать. Когда же для демонстрации некоторые машины стали включать, я окончательно потерял покой. Такое прежде было лишь в журналах. Тигр на экране или цветок — я видел это сам, на самом деле, не на картинке. У меня даже в горле пересохло от волнения. Уходил я из торгового центра и горько клял судьбу, которая не дала мне ни богатых родителей, ни даже шанса заработать деньги самому.

Тогда я всерьез начал вынашивать план добычи денег. Заработать нереально — это я понял сразу. Даже самым упорным мытьем машин не наскрести и на монитор. А прогуливать школу, чтоб устроиться в какой-нибудь ларек, — родители сравняют с землей, рано или поздно прознав об этом. Оставалось одно — грабеж. Нет, мне и полгода назад, когда задумывался над видеомагнитофоном, не казалась эта идея глупой. А что? Подстеречь какого-нибудь лоха (а еще лучше, женщину, пожилую) — бросить в лицо пакетик перца и удрать, да так, чтоб пятки сверкали. Несколько таких заходов в разных районах города — и дело в шляпе.

Разгоряченный вполне реальным исходом предприятия, в конце которого стояла белоснежная машина с гудящим системным блоком и красочно мерцающим монитором, я не мог уснуть две ночи. В перерывах между мечтаниями даже сделал «пробу» — вышел в город и репетировал поиск жертвы, продумывал пути отхода.

А в середине третьей ночи вдруг ясно понял, что все это ерунда. И дело даже не в том, что трудно будет объяснить дома происхождение компьютера, который стоил едва ли не годовую зарплату всей семьи. И уж точно не в том, что я опасался быть пойманным (почему-то был уверен, что меня не поймают, даже по приметам). Я и сам не мог ясно сказать даже самому себе, почему вся эта затея с грабежом ерунда. Просто ерунда и все. Не получится ничего. Потому что я не смогу подойти к человеку, замахнуться, бросить в глаза перцем, вырывать сумку или кошелек, слушать вопли и призывы о помощи. А потом бежать и чувствовать на себе подозрительные взгляды. А вдруг кто-нибудь закричит «Держи его!» и погонится следом. Нет, положительно, я такого не мог себе представить. Даже стыдно стало за свои планы. Нервные мечты схлынули, снова надвинулась отчетливая реальность, в которой утром надо было идти в школу и смотреть дома телевизор. (Родители в то время еще не ругались каждый день, хотя отец уже начал подозрительно долго задерживаться на работе.) Я ощутил пустоту внутри и совершенное безволие жить дальше. Перевернулся на живот и почти моментально уснул.

День в школе прошел обыденно. Учителя ни разу не вызвали к доске и, кажется, замечали меня не больше, чем каждого из гомонящей разношерстной толпы учеников. Сегодня даже Света не посмотрела ни разу. Показалось или на самом деле она несколько раз улыбнулась Куконину? Ну а что ж ему не улыбнуться? Он в «варенках» и куртке в заклепках, и на переменах может «Херши» угостить. А я даже ни одного боевика не посмотрел, чтоб можно было рассказать.

После школы пошли покурить со Славкой. Он тырил сигареты «Bursa» у отца, который курил очень много и покупал их целыми блоками. Так что пропажу одной пачки вряд ли заметил бы. Славка курил по-взрослому, затягиваясь внутрь, я же просто вбирал дым в рот и выплевывая узкой струйкой.

Потом распрощались на остановке, он поехал к себе, а мне возвращаться домой ужас как не хотелось. Но и повторять вчерашнее приключение не было желания, поэтому решил побродить по торговому центру до наступления сумерек, а уж потом быстренько бежать домой.

Яркие зеркальные торговые ряды можно было обходить часами. Красиво и празднично вокруг, гомон стоит, музыка сверху играет. Я на несколько минут остановился у видеомагнитофонов. На блестящих черных прямоугольниках лежали вытянутые пульты дистанционного управления с массой разноцветных кнопочек, назначение большей части которых мне было не известно, но тем притягательнее была загадочность. И ведь есть люди, которые нажимают на эти кнопочки каждый день и воспринимают это как нечто само собой разумеющееся, как самое обыкновенное занятие. Я завидовал им? Пожалуй, что да. А пожалуй, что и нет. Скорее, я всегда завидовал самому себе, который мог бы владеть всем этим богатством, будто некто я, существующий в параллельной реальности, на самом деле имел много прекрасных вещей. Только вот попасть в ту реальность было невозможно.

В торговом центре видеоплейеры никогда не включали, не то, что в ларьках у входа в сам центр. Но и без этого мне нравилось представлять, что какой-нибудь из этих ужасно дорогих и страшно симпатичных аппаратиков встанет когда-нибудь у телевизора в нашей квартире. Пусть и не включать часто, а просто любоваться и знать, что у тебя есть — видеомагнитофон…

А затем, конечно, же — к компьютерам. Уже издали они видны — объемные белоснежные кубы, мониторы… Я подошел ближе. За стеклом витрины загадочные микросхемы, яркие коробки.

— А для какой звуковой карты ориентируетесь? — подслушал начатый еще до меня разговор покупателя с продавцом.

— Sound Blaster… (далее пошли неразборчивые слова).

Но одно это сочетание — Sound Blaster — действовало сродни заклинанию. Мне оно было знакомо по рекламам из журналов.

Зачарованный, я побродил вдоль рядов витрин. И опять завидовал себе, проживавшему в параллельной реальности, каждый день имеющему доступ в замониторный мир с графиками, фотографиями тигров, космоса, цветов, кнопкам программ, о назначении которых я мог только догадываться (впрочем, часто и не мог).

Однажды после зимних каникул мне ужасно не хотелось возвращаться в школу. Был уютный вечер перед началом новой четверти, я сидел с родителями на диване, и тогда пришло понимание, что все это уже когда-то проживалось мной, что был и этот вечер под оранжевым электричеством, и недавний чай с булкой, и даже то, что последует завтра, — уже некогда было прожито и пережито. Еще секунда-другая сосредоточенного настроя на волну «воспоминаний о будущем» — и я сделаюсь ясновидцем. И буду всегда помнить все свои прошлые жизни.

И тогда подумалось еще, что, если я проживаю этот вечер в Бог знает который раз, то где-то существую другой я, который только-только вступает в зимние каникулы. О, как я ему позавидовал! У него все еще впереди — и елка в школе, и приготовления предновогоднего вечера, и каток солнечным белым утром первого января, и неспешные потягивания в постели, и ленивое наслаждение каждым днем каникул… Я мысленно пожелал удачи своему двойнику в прошлом.

А потом представил, что в любой момент можно изменить ход течения событий. Вот я поднял руку и щелкнул пальцами — и жизнь пошла по другой колее, чем была предуготована, не щелкни я пальцами. Я еще тогда поднял руку и два раза прощелкал.

— Не балуйся, — не отрываясь от телевизора, сделал замечание отец.

Но по какому пути я пустил ход событий — плохому или хорошему?

Видимо, если существует бесчисленное множество вариантов и прожитых жизней, наверняка кто-то из миллиардов моих двойников нашел средство добычи и видеомагнитофона, и компьютера. Быть может, решение вопроса лежит совсем рядом, нужно всего только сделать пару шагов. Но в каком направлении? Самое главное — если б я увидел направление, тогда совершил не один шаг, а много-много шагов. Но дошел бы до цели. А как быть, если в заснеженной степи путь очерчен мелом? Шаг в сторону — и ты уже удаляешься от цели.

И я, выходя из торгового центра, в который раз позавидовал своему двойнику, собиравшемуся сейчас вставить кассету в «видак».

Дома никого не было. Мама на работе, отец — тот и вовсе теперь не понятно, когда явится. Я случайно бросил взгляд на себя в зеркале и заметил небольшое пятнышко под глазом. Вспомнил вчерашний случай у подъезда. Отсюда, из-за стен квартиры, показалось, что я мог бы и прорваться мимо них. Одного направо, другого налево — и деру. Стало ужасно жалко куртку. Она мне нравилась. Кооперативная, синего цвета с оранжевыми вставками на спине и в рукавах. Вспомнил, как радовался ей в первый день. А теперь она не известно где, не известно, кто ее носит. Эх, врезать бы вчера прямо в перегарный рот этому ублюдку! А еще лучше — пулю, в зубы. Чтоб разнесло в клочки.

Стоя посреди кухни, я вскинул руку с мысленно зажатым в ней пистолетом и надавил на спуск.

Бах — и осколки зубов вылетают из челюсти, пуля просверливает кость, летит дальше, раскаленной иглой выжигает себе путь через мозги, разбивает череп с той стороны — и летит дальше, на свободу. А этот урод падает вниз, в грязь, я беру свою куртку и иду домой. Остальные двое уже разбежались.

Сердце стучало, в животе проснулось смешанное ощущение страха и наслаждения. В глазах отчетливо стоял вид раскрошенных зубов, смешанных с грязью.

Раздался странный скрежет во входную дверь, я выглянул в коридор. Там уже стоял отец, сильно пьяный, грязный и растрепанный. В таком состоянии я видел его всего раз. Обычные его выпивки были не так сильны, по крайней мере, он самостоятельно передвигался. Но на этот раз по пути домой, видимо, несколько раз упал.

Отец что-то пробормотал, я только расслышал слово «проститутка» — и с размаха упал. Глухой удар лба о пол заставил меня передернуться.

Кое-как справившись с тяжелым телом, я уложил отца на диван. За воротником у него слипся желтый сгусток рвоты. Отец прерывисто дышал широко распахнутым ртом и пускал слюни. Было гадко смотреть на это бесформенное тело, которое я называл «папой», которое любил когда-то, с которым мы ходили прежде на каток и занимались фотографией.

Через час пришла мама. Я сидел в своей комнате и не видел ее реакции на отца. Только через некоторое время послышались всхлипы, затем сонный голос что-то промычал и прикрикнул «заткнись, корова».

— Вот так, корова! — завизжала мать. — За все мои старания и молодость теперь я корова! А ну вон из моего дома!

— Я не позволю! — заревел голос отца. — Это пусть твои мымры на работе своих телков бьют и орут на них, а я позволю!

Вслед за тем послышался стук и звон чего-то разбиваемого. Я выскочил из своей комнаты и увидел лежащую на полу маму, на нее сыпались остатки стекла из серванта. Не помня себя, я бросился на отца, но получил кулаком в правое ребро, резкая боль перехватила дыхание, в глазах потемнело.

— Ты туда же, выродыш!

Ко мне приближалось массивное тело с кулаками. Первый удар пришелся в висок, потом я закрыл голову, но в ход пошли ноги. Я ничего не видел, лицо залило теплой кровью. Потом все провалилось в темноту.

Наконец-то пришла настоящая зима. Я выглянул в окно палаты и увидел: снег лег толстой подушкой на все вокруг. Плавные линии, из которых теперь состоял заснеженный больничный двор, успокаивали и настраивали на хорошие мысли. Скоро Новый год. Быть может, в праздник они помирятся?

Каждый день приходила мама и плакала, жаловалась на отца, который стал вообще редко появляться дома, а если и ночевал, то не говорил ни слова, а рано утром уходил. Мне было стыдно за нее перед соседями по палате. Она не приносила мне ничего из еды, только однажды — пакетик баранок. Стыдясь своей бедности, я спрятал пакетик подальше и никогда не доставал его, хотя есть хотелось постоянно.

Когда она не пришла позавчера, я почувствовал странное облегчение, что не нужно будет сегодня выслушивать потоки слезных жалоб, смотреть на ее бесцветные дрожащие губы и невыспавшиеся глаза. И за то, что она снова ничего не принесла сегодня, то же стыдно не будет. Я со страхом подумал, что, должно быть, разлюбил. Маму.

Но сейчас, когда выпал настоящий снег, почем-то показалось, что все наладится. Теперь все будет только лучше и лучше, а к Новому году снова все мы соберемся у телевизора за столом и будем весело болтать ни о чем.

Как нельзя кстати, сегодня же наметилась и выписка. Сломанные ребра не болели совсем, синяки давно спали. Через час будет обход, потом врач назначит выписку, я соберу вещи, придет мама — и мы пойдем домой.

Я выждал момент, когда в палате никого не будет, и быстро выудил из глубины тумбочки злосчастный пакетик. Баранки в нем уже покрылись плесенью. Я сунул пакет под пижаму и пошел в туалет, чтоб выбросить баранки в мусорное ведро. Мимо прошла уборщица и как-то странно посмотрела на мою пижаму. Мне показалось, что сейчас она при всех в коридоре заставит меня вытащить пакет и начнет ругать. Я быстро прошел в туалет, сбросил «улику» и закидал сверху ворохом использованной туалетной бумаги.

Потом бесцельно бродил по коридору в ожидании матери.

Но она не пришли ни через час, ни через два. Дежурный врач сказал, чтоб я собирался, потому что на мое место уже готовят новенького с переломом. Мне выдали какие-то бумаги, и через четверть часа я уже шел по свежевычищенным дорожкам по направлению к больничным воротам.

Как же мне осточертело здесь быть! Три недели в замкнутом пространстве больницы, среди чужих людей.

Впрочем, в последние дни я даже привык к размеренному течению дня в этих серо-синих стенах. И даже подумал, что можно было б провести здесь еще недельку, чтоб освобождение казалось слаще, чем сейчас.

Но все внутри все равно ликовало: я свободен! Нет, не надо никаких лишних «неделек», я и без того очень счастлив. И даже замычал какую-то песенку про себя. И подпрыгнул.

Тупая боль в голове откликнулась на этот прыжок. Где-то внутри мозга будто шевельнулся вбитый гвоздь. Я остановился, испугавшись, что вылечился не до конца и что меня снова запрут на три недели. Ну уж нет, никому не скажу про голову.

Из-за деревьев вырулил микроавтобус «Скорой» и подъехал к бурому кирпичному корпусу впереди. Я знал, это был больничный морг. Стало жутко интересно, зачем автобус остановился у морга.

Я зашагал быстрее и скоро поравнялся с санитарами, выволакивающими тяжелые носилки. Под куском брезента возвышалась бесформенная куча, отдаленно напоминавшая человеческие очертания. Было немного страшно, но что-то тянуло смотреть и смотреть на эти носилки. Я остановился. Из-под брезента показывались пряди волос, слипшиеся бурыми сосульками. Само тело тоже лежало на брезенте, и в складках его скопились бордовые лужицы. Санитары как-то неловко ткнули носилки в дверь, лужицы дрогнули и побежали. На снег уронилось несколько капель.

«Это кровь другого человека. Она лежит на снегу», — подумал я, и сама мысль того, что я вижу настоящую кровь мертвого человека не в кино, а собственными глазами, поразила меня. По нашему черно-белому телевизору кровь на снегу выглядела черными кляксами и не производила никакого впечатления. А здесь эти алые пятна приковали к себе все мое внимание. И эта кровь недавно была внутри человека, а теперь она вытекла — и человека больше не существует. Я поднял взгляд, чтобы увидеть того, кого больше не существует, но санитары уже скрылись в темных внутренностях коридора. Только эти пятна. Страшные и красивые, в своей реалистичности.

Я присел и прикоснулся к одному пятнышку пальцем. Сыро и ничего больше. Поднес палец к глазам. Он был точно такой же, как если б я просто порезал его. Но это было не так, и я знал, что на мне сейчас кровь мертвого человека, настоящего мертвого человека. Сегодня вечером я буду дома пить чай и сидеть в своей комнате, а тот — лежать в темной ледяной комнате.

Послышались шаги выходящих из темноты санитаров. Я резко вскочил, даже, наверное, слишком резко, чтоб показаться ни в чем не замешанным, и быстро пошел к воротам. В кармане потирал все еще влажный палец.

Надо было идти домой, а этого то ли хотелось, то ли нет — я и сам не мог разобраться. Возвращаться затемно — и опять нарваться на этих отморозков? Маловато радости. Но и торчать в четырех стенах рядом с занудной матерью или, что хуже, хмурым молчаливым отцом — тоже. Как всегда в таких случаях, я двинулся в торговый центр, чтобы успокоить нервы созерцанием белоснежных кубов компьютеров. Быть может, сегодня даже повезет и какой-нибудь из них включат — тогда я увижу манящий синий экран…

А там открыли еще один отдел — охотничий. Я никогда особенно не интересовался оружием, но какой же мальчишка устоит перед соблазном посмотреть на настоящие черные стволы?

«Ствол» — в этом слове многое спрятано. Я подумал, что человека можно узнать по одной только первой ассоциации, которое навевает ему это слово. Дерева ствол или ствол с дулом. Несмотря на то, что отдел был охотничьим, за толстыми стеклами тускло светились самые настоящие пистолеты. ТТ или Макаров, или какие еще — я не знал. Но, наклонившись над витриной, был порядком разочарован. Газовые. Нет, это не оружие. Хотя и смотрится внушительно. Нет, я прекрасно понимал, что даже газовый пистолет мне никто не продаст и ни за какие деньги. Но ощутить в руке тяжесть оружия — это многого стоит.

Через несколько лет эту тяжесть я буду ощущать каждый день и час, это станет обыденностью. Но это случится много позже, а пока я стоял перед освещенными витринами, завороженный матовыми черными боками стволов. Представил, что это настоящее, боевое оружие. Вот это и вправду стоит подержать — зная, что в руке спрессовано несколько смертей. Одно движение пальца — и к черту, и в никуда укатятся чьи-то надежды, стремления, мечты, страсти, любовь, ненависть, ощущения… И это — всего только от одного движения, едва уловимого. Я поднял руку и шевельнул указательным пальцем. Вот такое будет — это движение.

И тут ощутил приятную тяжесть внизу живота, а потом разливающуюся теплом негу между ног. Это не обычная эрекция, которая неизбежна при взгляде на голую женщину, это было другое. Я увидел отблеск своего лица в витрине. Глаза прищурены, лицо стало каким-то — будто из железа. И сам я себе очень понравился в этот момент. Должно быть, те подонки не подошли бы к человеку с таким лицом. Даже не зная, что у того в кармане спрятаны их смерти — для каждого по смерти.

Уходил я оттуда с пока еще смутным предчувствием чего-то. Чего именно? Не знаю… Во всяком случае, даже в компьютерный отдел я не пошел. Показалось недостойным занятием — сидеть за клавиатурой, тогда как можно ходить по улице с такой вот черной «игрушкой» в кармане. Пусть и газовой. Никто же не знает, что она газовая. И направить дуло прямиком в глаз поддонку, и заставить его униженно просить о пощаде, ползать на коленях и жрать грязный снег вокруг. А потом все равно застрелить. Если б это настоящий ствол был. И это по-настоящему кайфово — смотреть, как урод постыдно молит о прощении, ползает в грязи, но знать, что ты все равно его сейчас лишишь жизни, что он живет последние минуты на этом свете, а совсем скоро станет бесформенным комком в одежде. Но пока он сам этого не знает, он будет молить, унижаться и на что-то надеяться.

Отца дома не было. Мать сказала, что он не появляется вторые сутки. И принялась за старые причитания. Я молча плюхнулся в постель. Не хотелось ничего — только чтобы она заткнулась. Несколько раз я мысленно проорал ей прямо в лицо: «Заткни хайло, дура уродливая!» Но она, конечно, этого не услышала.

Они стояли передо мной — жалкие и грязные. И куда только наглость их подевалась? А я навис над ними — такой могущественный и беспощадный, и в руке тяжелел Макаров.

— Раздевайтесь, свиньи, — велел я и едва заметно пошевелил стволом.

— Чего? — не понял один из них.

Вместо ответа я выразительно навел дуло прямо ему в глаз.

Те трое стали медленно стягивать одежду.

— Совсем, все снимайте.

Они теперь стояли совсем голые, прикрываясь дрожащими от холода и ужаса грязными руками.

— Теперь разбейте друг другу морды.

Они стояли.

— Ну!..

Один из них нерешительно стукнул другого. Тот только покачнулся, продолжая прикрывать срам.

Как там это в кино бывает?..

Я без лишних слов спустил курок. Пистолет дернулся, раздался оглушительный хлопок, и из-за дыма впереди перепачканное искаженное лицо быстро упало из поля зрения. Я опустил руку. Голое тело лежало в грязном снегу, а вместо головы — кровавое месиво, по самые плечи месиво. И вокруг кровавым ореолом брызги по снегу.

— Ну что, суки, хотели поживиться? Думали, что пацанчик лох и что «обуть» его можно будет? Что, сволочи?! — я вдруг перешел на крик, — не думали, что сами теперь вот так окажетесь?! А ну рвите друг друга, кто победит, того оставлю в живых!

И они бросились друг на друга.

Тут я подумал, что кто-то из них может броситься и на меня. И точно: один рванулся вперед и опрокинул меня на снег. Удар в голову едва не лишил сознания, я дернулся в сторону, пытаясь высвободиться, но клещи его голых рук держали меня крепко. Сейчас в голову начнут пинать — понял я. И вслед за тем моя голова заболталась из стороны в сторону от мощных пинков. А тело продолжало извиваться в тисках ублюдочных лап. Я отчаянно задергался, замычал, но изо рта не выдавилось ни звука. Противно захрустели ломаемые зубы. Кровь стала заливать нос и горло, я уже не мог дышать. Из последних сил судорожно вдохнул…

… перед глазами возникла не весть откуда взявшаяся материя в цветочек. Только что я лежал избиваемый в грязном снегу — и вот уже лежу в своей постели, уткнувшись лицом в подушку. Было трудно дышать.

Я перевернулся на спину и глубоко вздохнул. Было даже приятно, что это всего только сон. Но и мерзко одновременно: даже во сне я не смог отомстить этим уродам. Я настолько ничтожен, что облажался даже в собственном сне. И пистолета у меня нет и не будет никогда. Я жалок, жалок, ничтожен и жалок. Смешон и нелеп среди всей этой жизни, в которой надо быть жестоким и наглым, чтобы иметь все. И компьютеры, и «видаки», и пистолеты. А я родился у своих ублюдочных родителей, которые даже в себе разобраться не могут. Меня отправил в больницу собственный отец, а мать только и делает, что ноет и ноет, зудит и ноет, а больше она ни на что не способна.

Горькая обида захлестнула горло и выдавила сгусток слез. Я уткнулся в ненавистную подушку и зарыдал. Ну почему, почему у меня все так несправедливо? Чем я заслужил все это? Что я сделал не так? В чем я провинился?

Задребезжал будильник. Надо было в школу. Очередное зимнее утро темнело за шторами. Я приподнялся на постели, утер слезы одеялом и задвигал ногами в ванную.

Бесцветное небо, снизу едва подернутое розовым, по дороге светят фарами машины. Учитель у доски нудно бормочет про какие-то исторические события, свершившиеся в прошлом. Кому какое дело до того, что было не при нас? Все люди, которые участвовали в них, давно умерли, все те дела давно исчерпали себя, а последствия сгладились. А есть это зимнее утро и серое небо, а под ним машины.

Я представил себя, едущего в одной из них. Вон хоть в том квадратном джипе. Вокруг светлая кожа и уютный салон, немного пахнет сигаретами, немного пивом, играет музыка, светлое пятно от фар выхватывает из серого утра дорогу и прохожих. Так хорошо — просто ехать.

А ведь кто-то так и едет сейчас. Этот джип никто не выдумывал, он сейчас на самом деле двигается по улице. И кто-то внутри. И он, а не я ощущает запах пива и тонких сигарет. И он слушает музыку из Pioneer, а не монотонное бормотание у доски. Почему он, а не я! Самое тошное — это понимать, что на самом деле ты никогда не будешь ощущать задницей мягкую кожу кресла джипа, а всю жизнь — твердое дерево. Сначала парты, потом стула, а затем, может быть, и скамьи за решеткой. А потом — и гроба.

Эта новая для меня мысль оглушила. В самом деле, как ни рыпайся — не вырваться из болота, в котором родился. Лягушка может вырваться из своего болота только когда ее схватит цапля. А волки в болото не заглядывают.

Так что толку сидеть за партой и выслушивать бубнеж учителя? Надо становиться волком и грызть всех, кто встанет на пути. Даже охотников. А я и во сне не смог постоять за себя. Я не волк, я даже не лягушка — та хоть мошкару пожирает, но мне не по зубам и самая мало-мальски беспомощная мушка. Где уж перемалывать кости в смертельной драке?..

Был звонок, и я собрал свои вещи в портфель. Гвалт наполнил коридор. Не знаю отчего, но мне вдруг стало просто физически противно находиться вместе с людьми. Смотреть на их носы, шевелящиеся губы, вращающиеся глаза… Захотелось забиться в темный угол и там провести весь остаток дня, чтоб никто не видел, никто не доставал.

Но надо было идти на следующий урок, и я повлекся по коридору. Вечно мигающая лампа в кабинете биологии. Плакат с растерзанным раком. Высокий стол-постамент учителя в конце класса. Исписанные и изрисованные парты.

Оказывается, сегодня я еще был дежурным по классу. С Петькой. Жирный и неповоротливый, он долго копался с веником, пытаясь выудить из-под парты клочок бумаги. Смотря на его толстый зад, обтянутый в спортивные штаны, я представил, как было бы здорово пнуть — прям пыром, прям чтоб попасть носком ботинка в самую дырку. Но вместо этого нужно было идти в туалет и набрать воды для пола.

Пусто и сквозит, среди кафельных стен всегда было неуютно находиться. Прокуренный дух никакой сквозняк уж не выгонит. Я поставил пустое ведро на раковину и смотрел, как с шумом вырывается вода, бьет о железные стенки ведра. Вдруг сильный толчок в спину едва не опрокинул меня вместе с ведром. Я оглянулся. Передо мной, испуганный, стоял пацан лет семи-восьми. Должно быть, поскользнулся на мокром кафеле. Не знаю отчего, но во мне внезапно поднялась досада и ярость при виде этого перепуганного салажонка. Рука, будто сама собой, поднялась — и кулак вошел в нос пацана. Впервые я ощутил живую плоть под костяшками. Удар получился несильным, но пацанчик упал и забарахтался на полу. Во мне возникло возбуждение, которого я еще ни разу не испытывал. Все отступило, будто в туман, осталось только то тело шевелящееся внизу. Нога двинулась вперед и ткнулась в мягкое, внизу захлюпало и заплакало. Это возбудило меня еще больше. Сквозь горячую пелену я видел свои ноги, бившие в беспомощное тело, и ощущение упругой плоти под ударом пьянило.

— Ты что творишь?! — откуда-то издалека раздался голос, меня оттащило в сторону.

Пелена схлынула так же быстро, как и надвинулась. На полу среди бордовых сгустков не двигался тот салага, а цепкие клешни незнакомого старшеклассника до боли впились мне в руки.

Эта боль и отрезвила меня. Но на ногах еще держалось — то ли приятное, то ли мерзкое — ощущение чужого тела — я сам до конца еще не понял, нравится оно мне или нет. Но темные сгустки крови, тускло мерцавшие под электричеством, притягивали взгляд. И внизу живота разливалось щемящее горячее возбуждение. Мощный стояк пробивался даже через штаны. Но державший меня старшеклассник этого не заметил.

— Да пусти уже, — я обмяк в его руках, чтобы показать, что не намерен дальше драться. А потом откачивали салагу водой из-под крана. Как только он открыл глаза, я сразу слинял прочь.

Вечером, вспоминая произошедшее, снова ощутил стояк, не выдержал, вышел в туалет и долго, с небывалым до того наслаждением мастурбировал, восстанавливая в мелочах и ощущения мягкого тела, и темные сгустки крови…

Потом было стыдно и жалко — себя жалко, бедолагу того в туалете жалко. За что я его? Он же не нарочно. Теперь меня бояться будет.

Ну и пусть. Пусть боится. Пусть хоть кто-то меня будет бояться, а не я всех. И другим расскажет, кто я такой.

И еще эти ошметки крови постоянно вставали перед глазами. Темно-бордовые, густые, как сироп; и тусклые блики лампы в них. Встать бы на колени и лизнуть. Погрузить язык внутрь теплой кровяной массы — и держать, держать, чтоб сначала пропитался кровью кончик, потом дальше и дальше — весь язык. Теплая, солоноватая кровь. Такая липкая, когда загустеет, мягкая, приятная…

«Что это со мной? — вдруг меня передернуло, нахлынуло отвращение, — Как я могу думать о таком? Неужели мне это — нравится?»

— Да ты там помер что ли? — послышался голос матери, — не один дома живешь и в туалет ходишь.

От ее слезливых интонаций в который раз захотелось дико завыть и убежать — далеко-далеко, куда угодно, только бы не слышать этого слезливого дребезжащего голоса и не видеть замученную физиономию той, кого принято ласково называть «мамой».

Я выскользнул из ванной и юркнул назад в свой мирок — в свою комнату.

Все из-за отца. Ничего бы этого не было, не «загуляй» он. Только теперь все равно не важно, вернется или нет. Даже лучше, чтоб не возвращался: после больницы этот человек мне стал противен, и да — я его боялся. Боялся порой до расстройства желудка, когда по лестнице слышались шаги, похожие на его. Не верилось, что когда-то я любил этого мужика, что было время — мы вместе читали, играли, занимались фотоделом…

Однажды летом, кажется, я тогда учился классе в пятом, пошли в магазин и купили фотоаппарат, за 15 рублей. Смена 8М. Не знаю, увлекся ли отец фотографией сам или просто захотел меня побаловать, только часа через полтора мы, сидя на диване, увлеченно разбирались с инструкцией. Не совсем знакомые слова «экспозиция», «выдержка», «диафрагма» завораживали. Казалось, что достаточно просто их выучить, чтобы стать настоящим фотографом. Заодно мы купили какую-то тоненькую книжку, по которой сразу же научились заправлять пленку. В розовой инструкции к Смене, впрочем, тоже показывалось, как это сделать, но в книжке как-то нам показалось нагляднее.

— Вот будешь теперь нас с мамой снимать, — сказал отец. А мне не терпелось выбежать на улицу и похвастаться покупкой. Ни у кого из нас до сих пор не было такого — самого настоящего фотоаппарата. Да, теперь я смогу снимать все, что угодно, а потом мои фотографии будут храниться в тех самых толстых альбомах, что в шкафу у мамы, наряду со свадебными снимками и снимками ее молодости.

— А кто же у вас так хорошо фотографирует? — будут спрашивать гости.

— Это вот он, — и мама с гордостью покажет на меня.

И я буду скромно улыбаться, и выслушивать заслуженные похвалы.

Там было все просто, на моем фотоаппарате. На объективе нарисованы человечки, деревья, тучи, солнце… Все очень легко: вот выглянуло солнце — крути объектив на нужный рисунок; снимаешь человека — крути до картинки с человеком. Только пленку не забывай перематывать. Помню, как уже к вечеру отщелкал все 36 кадров пленки. Переснимал всех товарищей во дворе и еще кошкам досталось. Щелчок — и момент зафиксирован «для потомков» — это так Пашка выразился. Просили дать поснимать, я охотно давал, не боялся, что могут поломать. Хотя, там и ломать особенно нечего было: рычажок затвора да кнопка — вот и вся механика. Кажется, я уже в первый день строил из себя настоящего фотографа, кидался направо и налево этими самыми «выдержками», «диафрагмами»…

От приятных воспоминаний тоскливо защемило в груди. Ужасно захотелось, чтобы все вернулось: тот самый летний день во дворе, отец со мной на диване и с новенькой Сменой, мама, посматривающая на нас с ласковым полуприщуром серых глаз…

На следующее утро мы пошли покупать бачок для проявки пленки, проявители, закрепители… Денег на увеличитель не хватило, но отец клятвенно заверил, что скоро купим, так что я смогу печатать собственные фотографии.

Потом мы вместе разбирались с руководством к проявке. Заперлись в ванной с выключенным светом и, упорно сопя, в полной темноте долго пытались намотать на катушку отщелканную пленку. Потом отец сбегал на кухню и принес теплой воды. Мы развели проявитель с фиксажем в каких-то маминых банках, я тоненькой струйкой наливал в бачок. А потом осторожно крутил по стрелке на крышке бачка рукоятку.

Затем фиксаж. Он был какой-то солоноватый (я не преминул попробовать на вкус) и имел необычный запах — будто чего-то закисшего.

Сливали фиксаж в раковину и промывали под краном. Все по инструкции. Что-то черное хлопьями выливалось вместе с водой.

С дрожащими от волнения руками я отвинтил скользкую крышку бачка.

— Ну, давай, что там? — отец тоже был в нетерпении.

И… результат потряс меня. Он был именно потрясающим — по своей ужасности. Пленка, почти абсолютно черная, прилипала витками к самой же себе, кусками лежала отслоившаяся эмульсия… Перовое, что тогда подумал, было: я же обещал друзьям, что подарю им фотографии…

— Ну что же, первый блин — он, как известно, — комом, — невозмутимо изрек отец и похлопал меня по плечу.

А мне было обидно. Как же так: ведь все строго по инструкции…

Думаю, мы тогда влили слишком теплую воду, а я чересчур быстро вращал катушку бачка. К тому же, не хватило опыта наматывания пленки. Позже, потренировавшись на диафильмах, я довольно шустро справлялся с этой задачей. Да и градусник мы приобрели — так что воду стали вливать именно такой температуры, какая требовалась по инструкции.

Все же несколько кадров совершенно чудесным образом выжило. Я с удивлением смотрел на творение своих рук: черные лица, обрамленные белой каймой волос, белые рты и глаза.

— Это так и должно быть, — успокоил отец. — Это ведь негатив. А когда будем печатать, то получим позитив, белое станет черным и наоборот. И получится настоящая фотография.

И мы решили отщелкать еще одну пленку, а потом уж пойти в магазин за увеличителем. Весь остаток дня я с друзьями шатался по городу, выискивая сюжеты для фотографий. Сюжеты как-то не выискивались, так что порой в кадр попадали просто случайные прохожие, машины, собаки, перебегающие дорогу, дома… Я внимательно мерил глазами расстояние до предмета и ставил «метраж» на объективе. И мне казалось, что все прохожие смотрят на меня с уважением: вот идет фотограф.

Домой я летел, окрыленный предвкушением проявки. Но у отца разболелась голова, и он весь вечер пролежал на диване с мокрым полотенцем на лбу. От нечего делать, я стал внимательнее перечитывать книжку по фотографии. Было интересно перечитать про «проводку», я решил, что при ближайшей возможности обязательно попробую так поснимать. Правда, сбивали с толку непонятные цифры. Выдержка… диафрагма… Как все это запомнить? И вообще, зачем запоминать, когда есть, скажем, на объективе солнышко — вот и крути до солнышка.

А еще там были фотоаппараты на картинках — большие, серьезные, со множеством ручек и видоискателем посередине. Встречались даже с двумя объективами. Чтобы сразу две фотографии делать — решил я. И мне даже сделалось неловко что ли — за свою маленькую Смену. Но внутри нее лежала отснятая пленка, с готовыми и самыми настоящими кадрами, которые скоро станут фотографиями, их можно будет показать восхищенным и завидующим друзьям. Почему-то казалось, что мои снимки получатся нисколько не хуже тех, которые я рассматривал в книге. С каким же нетерпением я ожидал окончания вечера, когда у отца перестанет болеть голова! Помню, как то сидел на диване за книгой, то слонялся по комнате, как говорится, не находя себе места.

Но рано или поздно все заканчивается. Конечно, закончился и тот вечер. И наступил сегодняшний. И я сижу в той же самой комнате, освещенной то же самой лампой, что и в тот далекий теплый и уютный вечер. Но как же все изменилось! Почему так все изменяется? Почему, почему я не могу больше прижаться к пушистому свитеру отца, зато начал ненавидеть мать? Почему, почему, почему все произошло именно так? Мы же хорошие люди, мы добрые. Так отчего же все так неустроенно у нас сложилось?!

Мы снова заперлись в ванной. Я дрожащими руками наливал теплый проявитель в бачок, а потом осторожно-осторожно крутил…

— Шабаш! — сказал отец, взглянув на часы, и я аккуратно слил проявитель в раковину.

— Что же, вот это уже недурно, — объявил он, глядя на пленку, на которой уже вполне отчетливо вырисовывались силуэты домов, деревьев и чернолицых людей.

— А когда печатать будем а, пап?

— Ну вот скоро и будем.

— А давай сегодня, а?..

— Нет, сегодня уже поздно в магазин идти. А вот в понедельник как раз…

Я приуныл. В самом деле, сегодня суббота, а фотомагазин откроется лишь в понедельник. Придется ждать сегодня и еще завтра. Долгих два дня! Впрочем, ничего иного все равно не оставалось.

К счастью, у меня была моя книга. И снова я рассматривал фотографии, картинки с фотоаппаратами, перечитывал о процессе проявки пленки и печати на бумаге…

И наконец, случился тот день, когда мы с отцом двинулись в магазин. Ноги сами несли в отдел фототоваров, где на полках ютились красные пачки фотобумаги, а в витринах были разложены аккуратные пакетики с проявителями и фиксажами. Словом, настоящий праздник! А потом разводили на кухне фиксаж, я протирал красный фонарь. Стоял особенный запах — химикалий и новеньких покупок.

— Один, два… — начал считать отец, когда досчитал до десяти, быстро захлопнул красную шторку на увеличителе.

Я заворожено смотрел, как медленно проступают в красном свете — но уже не странные пленочные силуэты, а самые настоящие лица, деревья…

— Пап, ты гений… — прошептал я, и правда чувствуя гордость и за себя, и за своего отца.

Куда, ох куда все ушло? Почему хорошие вещи не могут продолжаться так долго, пока не надоест, зато от плохих будет еще тошнить и тошнить? Когда заканчиваются каникулы — всегда грустно. В последний каникулярный вечер я долго хожу по комнате, не решаясь лечь в постель. Это будто граница, разделяющая время «до» и «после». Положишь голову на подушку — и ты уже в школьном времени, хотя ровно за секунду до того ты был еще внутри таких счастливых и свободных каникул. Хотя ведь дело не в подушке. Можно не спать всю ночь, но каникулы все равно закончатся в семь утра и нужно будет одеваться, и идти в школу.

Но это ровным счетом ничего по сравнению с тем, что порой заканчиваются отношения между близкими людьми. Но они заканчиваются не мгновенно, когда голова опустится на подушку, но медленно-медленно события подводят нас к этому. И можно сотни раз что-то изменить и исправить. Но, видимо, все-таки существует некий рубеж, по преодолению которого разрыв неизбежен. Возможно, даже всего только одно событие, мелкое и ничтожное, такое, как неосторожно брошенный взгляд…

Как много каждый день вертится событий и как угадать то, которое будет решающим?

Наверное, где-то в параллельном измерении существую другой я, у которого сейчас все прекрасно, он сидит с семьей на кухне, пьет чай и рассказывает о прошедшем дне в школе, как это было в прежние времена. И все оттого, что был сделан какой-то мной выбор, совершен другой поступок, который не привел к краху. Но что это за поступок? Это может быть даже простой щелчок пальцами. Вот я совершил этот щелчок — и все, и это существование пошло по другому пути, нежели могло пойти, не сделав я этого. Но тогда сколько же вариантов и реальностей существует?

Я и правда поднял правую руку, внимательно взглянул на пальцы. Щелкну — и окажусь в одном варианте развития событий, не щелкну — продолжу свой путь в настоящем. Но в настоящем плохо, значит, надо переходить на другие рельсы. И я щелкнул. Ничего не произошло. Но сколько же тогда таких переходов мы совершаем каждую секунду и даже не задумываемся об этом…

Тогда мне эти мысли показались интересными и не лишенными здравого смысла. В самом деле: кто может что-то определенное сказать об устройстве пространства и реальности? Но в том, что мы все существуем параллельно, — в этом я не сомневался. Эх, уйти бы вдруг туда, в то измерение, где все у нас прекрасно, где все мы делаем правильные поступки и щелчки совершаем вовремя! Наверняка имеется и какая-то идеальная «ветка событий» (я именно так и назвал — «ветка событий»), эталонная, по которой Судьба или Бог сверяют все прочие ветки. Но тогда есть и противоположная — самая роковая и самая сложная. И другой я, параллельный себе, тоже живу там, и ему сейчас гораздо хуже. У него могут отобрать дом, умереть родители, он может попасть в колонию для несовершеннолетних… Да мало ли что.

А потом мне пришла в голову другая мысль. Наверное, мы все уже жили здесь. Просто когда наступил Конец света, потом все началось заново. И атомы сложились в том же самом порядке, и снова рождался я, и еще много раз буду рождаться. И все это уже на самом деле было, все знакомо, все уже прожито и не раз. Конечно, откуда тогда взяться всем этим «дежа ву»? Порой сидишь в комнате, свет от заходящего солнца падает в окно. И вдруг становится ясно, что однажды ты сидел вот точно так же, и тогда начинаешь усиленно вспоминать, что же будет потом. Но это ощущение быстро пропадает, растворяется в объемном пространстве настоящего. А иногда и вспоминаешь. Что напишешь эту контрольную, которой боялся много недель; что так ничего путного и не получится со Светкой; или что компьютер все-таки купят, но очень не скоро, и он будет не так уж нужен.

Но это состояние не пугает, оно воспринимается вполне естественно, даже как будто необходимое. Иногда ведь человеку надо подсказать, кто он на самом деле в этом мире. А он не «винтик» и не «маленький человек», но один из столпов, на котором держатся все миллиарды реальностей. И выпадет один — распадется, развалится все, вся Вселенная. Рассыплется на атомы, да и сами атомы — на кварки и вообще черт его знает, на какие еще составляющие.

Но что-то тут не так, что-то не срастается. Не может быть, чтоб все зависело от какого-то щелчка пальцами или кивка головой, это же несправедливо, что ничего нельзя исправить осознанно и самому. И вообще, кто распределяет — кому и в какой ветке жить до конца своих дней? Уж не тот ли самый «Бог», который «нас любит», который «все видит»? Ну почему, почему я должен сидеть в своей комнате и тосковать о том, что было, тогда как в это же самое время точно такой же я, должно быть, играю в компьютер, а рядом у телевизора сидит отец, посмеивается над комедией, а мама возится на кухне с пельменями?

Она тоже хороша, не могла удержать его. Какая ж она женщина, если не может привязать к себе мужика? Конечно, от постоянных слез и нытья удрал бы и я, куда глаза глядят. Но нытье у нее началось именно из-за похождений отца. Да все равно могла бы удержать, если б захотела. Просто сидела и смотрела, как он постепенно уходит. Думала, что, если замужем, то все, больше ничего не потребуется.

Мне стало абсолютно ясно, что во всем виноваты именно родители. Ну да, родили, как все говорят, что я им благодарен должен быть за то, что «жизнь подарили». А зачем мне она, такая жизнь? Я ничего не имею, и ничего не предвидится; только теряю, но ничего не нахожу. Почему все складывается именно так, что у других есть все, но они не приложили к этому ни малейшего усилия, а иным даже для того, чтобы получить самую ничтожную подачку от жизни, требуется вырвать себе жилы и вкалывать по двадцать пять часов в сутки? Ответ напрашивается один: родители. А нечего было рожать, если не могут обеспечить новое живое существо всем необходимым. Уж сколько примеров тому… А ведь, пожалуй, и День рождения человек должен отмечать не как самый радостный день в своей жизни, а скорбеть должен…

Я вскочил и снова плюхнулся на стул, ошарашенный своим открытием, таким ясным и единственно верным, что просто невероятно, что никто до меня не подумал точно так же. Это же так просто, как стол перед глазами, как белый потолок над головой. Стоит лишь поднять глаза — он тут, висит, низкий, шершавый.

Но все втолкованные истины и правила рушились на глазах, теряли абсолютно всякий смысл. Жизнь теперь ничего не стоила, ровным счетом ничего. Даже лучше было б не родиться, а родившись — как можно быстрее помереть. И я должен всю жизнь люто ненавидеть своих родителей за то… ну да, за то, что они появили меня на свет.

Следовательно, выход только один.

Я медленно вытащил из ящика ножницы, посмотрел на лезвия. Никакой торжественности и даже не грустно, все очень скучно. Обычный такой вечер в семье неудачников, когда один из них, наконец-то, понял, что следует сделать. А лезвия тупые, должно быть, больно это. Жалко себя, жалко маму. И в то же время — я ненавижу ее. Она не заметит меня до утра, хватится только когда придется будить в школу. Так что никто не спасет, и это хорошо, никто не помешает. На самом деле, это надо сделать, это должны сделать все, все неудачники на Земле, чтобы остались только радостные и удавшиеся люди, которым никто не будет портить настроение своим вечным нытьем и вообще — плохим настроением.

Под бледной кожей прорезываются сухожилия, отчетливо видны голубые вены. Твердая сталь уже на запястье. Чего я боюсь больше: конца или только боли?

Я прислушался к себе. Решил, что все-таки боли боюсь больше, именно это и останавливает, не дает надавить посильнее, погрузить лезвие внутрь. А закончить все — нет, не боюсь, совершенно. Даже хочу этого. Я обману того, кто распределил все именно таким образом и назначил мне именно этот путь существования, я не подчинюсь его правилам и вырвусь прежде, чем он распределит что-то еще. Не дам ему управлять мной. Не дам ему управлять мной. Не дам. Не дам. Не дам.

И как-то легко сделалось: я же теперь знаю, что могу все закончить в любой момент, на самом деле — я главнее.

А затем подумалось: нет, я не главнее, боль сильнее меня. Значит, боль — главнее. Только когда мне удастся победить боль, преодолеть страх перед нею, только тогда я стану настоящим хозяином всего. И только тогда никого не будет выше, кто мог бы диктовать правила этой игры. До тех пор, пока кто-то сможет угрожать мне болью, он и будет править надо мною. Как те ублюдки у подъезда, как отец, как… да как кто угодно, кто сможет причинить мне боль.

И надо тренироваться, упражнять свою болеустйчивость. И начать — прямо сегодня, прямо сейчас. Каждый день, проведенный в бездействии, станет днем моего рабства. И в следующий раз, когда кто-то станет делать мне больно, — я буду к тому готов, я буду выше, я буду сам диктовать правила.

Сам не знаю, откуда вдруг накатили все эти мысли. Как озарение. Но на самом деле, все так ясно и очевидно — почему до сих пор я не знал этого?

Я решительно взялся за ножницы снова. Пожалуй, вены резать не стану. По крайней мере, сегодня. Слишком заметно, придется потом объясняться со всеми. Поискал глазами часть тела, постоянно скрытую от чужих глаз. Ага, бедро. То, что нужно.

Сначала несильный укол, через штаны. Ничего, терпимо. И даже не страшно. Потому что знаешь заранее, что глубоко не засадишь. А вот если поглубже, а вот поковырять…

В глазах на секунду потемнело, закружилась голова. Я одернул руку с ножницами и задрал штанину. Красная вмятина с точкой в углублении. Даже крови не выступило, а я уже испугался. Ничего, ничего, это с непривычки. Потом будет легче. Так, еще раз…

Ножницы дрожали в руке, во всем теле разлилась противная слабость, тошнота. Но я раз за разом чертил кончиками лезвий по оголенному бедру. Кое-где на порезах выступила кровь, кожа как-то противно скрипела, будто шкура какая-нибудь. А ведь у человека — та же шкура. И нисколько не отличается от животного. Это так называется — кожа. А на самом деле — все равно — шкура. И ее можно содрать. Интересно, как выглядит человек без своей шкуры? Где-то было прочитано, давно уже, что есть казни такие: сдирать кожу с человека живьем. Вот где настоящая боль, не мои жалкие царапины. Вот бы у себя так — отрезать кусочек и посмотреть, что там, под кожей. Интересно: кожа снимается, как носок, легко или отдирается, потому что приросла?

Я защипнул кусок кожи с руки и потянул. Ничего не понять. Но и мяса, вроде бы, не ощущается. Должно быть, все-таки — как носок. Вот бы посмотреть, каково это. Наверное, надо делать специальные надрезы, чтобы быстрее все было. Только, должно быть, для казни требуется как раз медленнее, жертва должна мучиться и осознавать свою вину.

Или наоборот: снять как можно скорее, чтобы человек повисел без кожи? Как это — быть без кожи, в одном голом мясе и знать, что это последние минуты твоей жизни? Когда кожу назад уже не надеть, не натянуть. Я бы еще каким-нибудь уксусом поливал или солью с перцем. Вот где потеха-то была!

Вспомнилась картинка в учебнике истории: какого-то человека держат над плахой за руки, а он смиренно сложил голову, и палач уже замахнулся. А человек покорно так ожидает. Он наверняка знает, что жить ему осталось две секунды. А что он чувствовал и о чем думал за минуту до того? Когда поднимался по лестнице, когда видел впереди себя кусок пня, на котором — и он ведь это знал наверняка — всего через несколько минут его лишат жизни. Неужели спокойно подходил и не сопротивлялся? Наверное, я бы дрался, царапался и кусался из последних сил. Терять все равно уже нечего.

А те, у подъезда — разве я дрался и сопротивлялся?

Но тогда мне было, что терять. А если б нечего? Но не убили бы они меня, в конце концов. Если б знал точно, что убьют, тогда совсем другое дело.

А если бы всю зарплату у меня отнимали, а я знал, что мне не выжить без нее? Но это ведь все равно, что убить. Или не все равно? Ведь всегда есть шансы и надежда. Всегда надо оставлять человеку шансы и надежду, если хочешь сломить его волю к сопротивлению, потому что тогда ему будет, что терять. А тому, на своей же казни, разве есть, что терять? Хотя, может, он до последнего надеется на помилование. Что вот-вот… что вот в последнюю секунду… Но нет, по истории его все-таки казнили.

Воскресенье. Март — хмурый и ветреный. С самого утра тяжелые тучи, размазанные по краям, быстро бегут, подчиняясь ледяному ветру. Иногда накрапывает мелкий дождь. Лужи между буграми из снежной каши так и норовят поймать тебя в свои ловушки, чтобы домой пришел с сырыми ногами. В такие дни непонятно, что надеть. Оденешься потеплее — промокнешь до нитки; накинешь легкую куртку — промерзнешь до костей.

И все же — как ни крути — воскресное утро. Можно улизнуть на весь день из дома и шататься по городу. Раньше я любил проводить воскресенья дома, особенно в такие тяжелые, пасмурные дни. Тепло, сухо, а что там на улице творится — тебя совершенно не касается. Не нужно выныривать из домашнего уюта в сырость погоды, тащиться в школу…

Это было раньше. Теперь же из дома хотелось наоборот — удрать. Потому что отца нет, но ты с постоянным страхом ждешь топота его тяжелых ботинок; мать или тенью ходит из комнаты в комнату, или начинает причитать; еще хуже, если примется срывать злость на окружающих — то есть, на мне. И тогда достанется за все: и за незакрытый плотно кран, и за прошлонедельную двойку по химии, и невычищенный ковер, и даже обгаженную в младенчестве пеленку. Но больше всех, конечно, доставалось отцу. Самое поразительное, что доставалось ему как раз во время его же отсутствия. В те же редкие моменты, когда он зачем-то появлялся в доме, мать умолкала, тихо сидела в своей комнате (когда-то она была их с отцом общая) и даже почти не плакала. Когда он уходил, потоки слез и стенаний обрушивались в сторону захлопнувшейся двери и на мои уши. Я выучил почти наизусть все немногочисленные варианты криков матери и однажды даже вышел в коридор и начал выкрикивать их вместе с ней, немного опережая. Думал, что после этого она, если и не умолкнет, то несколько призадумается над тем, зачем, собственно, кричать на закрытую дверь. Но — эта попытка не возымела абсолютно никакого действия. Совсем. Мать продолжала вопить точно то же самое, что и всегда. Тогда мне сделалось страшно. Я выбежал на улицу и час простоял у подъезда, обдумывая новую мысль: мать сходит с ума. Даже отсюда слышались ее вскрики. Или мне это только казалось? Тем не менее, домой я вернулся только когда крики утихли. Видимо, она еще целый час орала в полном одиночестве.

И в это сырое мартовское воскресенье я шел привычным маршрутом. Денег немного есть: вытащил из пальто в прихожей. Мать подумает, что просто засунула куда-то и забыла. Финансы не Бог весть, какие (кто-то даже не нагнется, чтобы поднять, если увидит такую сумму на дороге), но все же не с пустыми карманами шататься.

Сколько же раз, оглядываясь по сторонам, с ненавистью и завистью смотря на заляпанные весенней грязью джипы, броские вывески, яркие ларьки, в которых мне доступны были только жвачка или пара пирожков, — сколько же раз я страшно клялся и давал себе обещание, что наступит время, когда у меня все это будет, когда и я смогу войти в блестящие торговые залы и направиться в сторону компьютерного отдела, спросить там насчет новой звуковой карты или какой-нибудь программы; когда и я, вместо того, чтоб с замиранием сердца довольствоваться выставленным продавцом в витрине отрывком из «Двойного удара», нарочито равнодушно поинтересуюсь, не появилось ли чего нового с Ван Даммом; когда и я сяду внутрь своего квадратного джипа, держа в руке Marlboro, смотря на спешащих по раскисшему снегу прохожих.

Порой даже давал себе конкретные сроки: через год у меня будет видеомагнитофон, еще через год — свой компьютер, а потом придется как-то вписываться в местную братву, чтобы в конце концов плюхнуться и в собственный джип.

И не важно, какой целью. Вот через год — «видак». И точка. Через год. Уж каким Макаром я его добуду — не важно. Была однажды мысль: начать писать рассказы и продавать их в какую-нибудь местную газету. И я даже написал три, отправил их в «Вечерку», которую мы выписывали. Один про вампиров, два других — про ветеранов, вернувшихся с вьетнамской войны. Каждый аккуратно переписал в отдельную тетрадь. Хотел даже иллюстрации сделать, но заленился.

Итог — нулевой. На протяжении месяца с трепетом открывал газету и искал в заголовках свои названия. Тщетно. Даже в те дни, когда судьба, казалось, подавала знаки, будто сегодня, именно сегодня опубликуют, — ничего. Хотя, потом прикинул, что, даже если меня будут публиковать в каждом номере, на «видак» я заработаю не раньше, чем через два года. Нет, я не был в курсе гонораров, но просто прикинул примерную сумму. Все равно выходило очень долго. За это время вполне можно было найти какой-нибудь иной способ добычи денег.

Порой я возвращался к прежнему варианту — грабежу. Да, тогда я уже отчетливо понимал: это будет именно грабеж и за него можно вполне поплатиться свободой. Но не верилось, что на самом деле кто-то будет искать сопляка с пачкой перца, тогда как на улице разгуливают братки со стволами. И вообще — меня не поймают. Это кого-то другого могут изобличить, вычислить, но — только не меня, со мной такого произойти не может, я никогда не буду сидеть за прутьями решетки.

Но проходили дни, недели, месяцы. А в карманах по-прежнему не было ни копейки, в первоначальный взнос за видеомагнитофон не пошло ни единой копейки. Случайные вытаскивания (я старательно избегал слово «воровство» даже для себя) денег из карманов пальто были в сумме столь незначительны, что даже на кассету пришлось бы копить месяца три.

Опять прохожу мимо облезлого кирпичного здания с маленькой вывеской «Парус Ltd.», опять смотрю на желтую букву «L» — в нижний ее конец, там, где буква загибается уголком. Так же я смотрел на этот уголок и месяц назад, и полгода, и год, когда вывеска только появилась. И все то же самое. Денег нет, Светки нет, домой желания идти нет, видеомагнитофона нет, надежды на покупку компьютера нет… ничего нет. Что происходит в этой самой «Парус Ltd.», я не знаю и не имею никакого желания узнать. Просто это напоминание о моей нищете. Я почти ненавижу желтую «L».

Сегодняшний маршрут предопределен: сначала книжный магазин, потом тир, а затем — торговый центр. До книжного недалеко, можно за полчаса, а то и меньше, пройти пешком: берегу деньги; с недавних пор почему-то школьные проездные не действуют в период каникул и выходных. Но это ничего, зато потом смогу купить жвачку получше. А вот на рынок сегодня не пойду: там теперь за вход тоже платят. Так что один из способов повышения настроения за счет просмотра этикеток на видеокассетах перекрыт. А там часто еще и отрывки включали. В последний раз со Шварцем было. Ходил по джунглям, испачканный черной краской. А кто-то ведь смотрит такие фильмы каждый день.

В книгах — к знакомому отделу. Там толстый журнал, на одной из страниц которого изученный до последней кнопочки (о назначениях которых только догадываюсь) видеомагнитофон. Здоровенный такой, должно быть, тяжелый. «Электроника ВМ-12». Не сравнить с миниатюрными черными кирпичиками AKAI, Panasonic, Sony, Supra… Но мне бы хоть такой. Только бы кассеты крутил, даже записи никакой не нужно. Да и что записывать-то? А вот сюда кассета засовывается. Потом нажмешь на кнопку — она выезжает назад. Но еще кнопка PLAY, когда ее жмешь, то на телевизоре сначала мельтешение, рябь, а затем вздрагивает картинка. И это как чудо. На экране вдруг не то, что тебе показывают через антенну, а то, что хочешь ты. Немного размыленная картинка, изредка полосы пробегают, переводчик такой гундосый, без эмоций. Все это и создает — видеофильм. Что бы там ни показывали, это — видео. Достаточно одного того, что записано на видеокассете, что через шнур сзади показывает, а не через антенну.

Ну когда же у меня такое будет? Когда же и я увижу и эту рябь, и дрожащую картинку! Что же нужно сделать для того, чтобы было? Много работать и зарабатывать, копить? Тогда я буду уже взрослый, пройдет много времени, наслаждаться жизнью будет некогда. А хочется именно сейчас, пока молодой, пока еще хочется все это иметь. И как мать не поймет, что это здорово — иметь свой «видик»? Неужели и я буду таким — скучным, серым и погруженным по самую макушку в свою каждодневную рутинную работу? И мне не станет интересен ни видеомагнитофон, ни компьютер.

Но есть же родители, которые покупают своим сыновьям все это. И сами с ними смотрят. И вместе в приставки играют — многие рассказывают об этом. И нормально себе живут, не ноют беспрестанно о работе, о задержанной зарплате, не пересчитывают медяки перед выходом в магазин. Они не такие уж богачи, у них нет машины, дачи. Тем не менее — покупают. Должно быть, все дело в интересах. Вот матери до лампочки «Терминатор». Она его не видела и не хочет видеть. И слышать о нем не хочет.

Тогда почему навязывает свое нехотение и мне?

Должно быть, самый кратчайший путь к цели — это и есть через перец и истошные крики вслед.

В городе остался всего один тир. Раньше их было несколько, мы с отцом по выходным заглядывали в ближайший к дому, в виде вагончика без окон. Потом там открыли видеосалон, я даже однажды заглянул туда. Там, где прежде висели мишени, теперь на тумбочке стоял цветной телевизор и маленький «видак» рядом. Напротив — несколько кресел. Из кинотеатра, что ли, вытащили? На стенах — плакаты и календари: RAMBO, The Terminator, The Predator, Jean-Claude Van Damme, еще что-то… в темноте не разобрать. А потом и салон закрылся. Вагончик некоторое время ржавел без дела, но этой осенью возродился с вывеской «ООО Симбиоз». Херши, жвачки, яркие пачечки сигарет, пакетики с картошкой. Иногда появлялись видеокассеты с потертыми этикетками на торцах, и я ходил их читать. После Нового года «Симбиоз» также перестал существовать. Рассказывали, будто хозяина застрелили.

Но один тир остался, с недавнего времени я стал туда захаживать. Там был пистолет — почти как настоящий. Большой и тяжелый. И стрелял пульками. Воздушка-винтовка — это не круто, иное дело — пистолет. Вскидываешь, целишься с вытянутой руки, будто в кино. Понятное дело, что целиться с двух рук удобнее, но не круто.

Уже давно там нет выигрышных игрушек, календариков. Стрелять можно только на интерес. Но все равно здорово. А еще можно представить, что впереди — не жестяной страус, а морда того урода у подъезда. Переломить ствол и заправить туда пульку, вскинуть пистолет и некоторое время думать, что сейчас отплатишь за все свои унижения и страхи. Мысленно приказываешь молиться, снять штаны и нассать в рот другому уроду, а потом — задержать дыхание и нажать на спуск. Хлопок — и страус летит вверх тормашками. Значит, одной сволочью на свете стало меньше. А второй умоляет не убивать, пощадить, ползает в луже на коленях.

— Отрезай себе хозяйство, тогда будешь жить.

— Что?

— Ты глухой? Повторить?

— Что?

— Еще раз скажешь «что?» — и получишь пулю.

— Что?

И он хватается за простреленную руку. Нет, лучше ногу, а то одной рукой отрезать будет неудобно.

— Отрезай, говорю. Вот, бери свою ковырялку. Ей ведь ты хотел меня напугать? Ты зарезать меня хотел, урод? Ну, говори, хотел, да?!

И я сую ему в рот ствол, ломая зажатые зубы. Кровь стекает по подбородку, сопли. Рот у него дрожит и кривится в плаксивой гримасе.

— Режь, говорю, выродок сучий!

Он трясется весь, расстегивает штаны, спускает их, стоя на коленях.

— Тварь!

Я со всего размаху пинаю его в яйца. Он хватается за низ живота и плачет, причитает.

— Чего ревешь, как девчонка? Сейчас он все равно у тебя болеть не будет. Да ты и будешь тогда самой настоящей девчонкой, ха-ха-ха!

Собственно, не важно, отрежет он себе или как, ему все равно не жить. Черный гладкий ствол направлен ему прямо в лоб. Движение пальцем — и для него наступит конец всему. И что он там хотел сегодня утром сшибить денег на водку, чтоб потом на дискаче отплясывать со своей шалавой, и что он там ее полапать собирался потом. Или на тачке покататься и баб поснимать с друганом. Для него уже ничего этого не будет. И он наверняка об этом догадывается, потому что видит своего кореша без половины башки и знает, что для меня убить — ничего не стоит.

Но он все еще надеется, он все еще не верит, что его можно убить. Да, вот другана можно, а его самого — как же, ведь это он, такой единственный и особенный во всей Вселенной. Только у него есть желания, стремления; ведь только он и никто другой способен чувствовать; лишь его родили в этом мире для жизни. И вдруг — такой конец, а он ведь не пожил и не распробовал этой жизни до конца. А должен был. Но он еще недотрахался, не выпил всей водки, сколько хотел, не поносил вдоволь адидасных тряпок и не развел всех лохов на легкие деньги. Так как же он помрет, если не попробовал всех сторон удовольствия? Этого же просто-напросто не может быть, только не с ним.

Разочарую. Да, может. Да, с ним.

И уже кусочек свинца отправлен в ствол, а потом, раскаленный, вонзится в кость, врежется в мозг, необратимо разрушая всю такую тонкую организацию его вшивого существования, переламывая все желания, открытия, удовольствия, страдания, надежды, будущее. Ах, если б они знали, когда полчаса назад подзывали меня к себе, нагло и самоуверенно так:

— Эй, парень, подсоси сюда, базар есть.

Я подошел, уже заранее трепеща, но не от страха, как прежде, но от яростной ненависти, поднимавшейся от желудка, той самой злобной ненависти, что перехватывает горло и спирает дыхание в груди. Они опять за свое, мрази. Сколько их ни стреляй — они никогда не поймут и не переведутся. И твердая сталь ствола в кармане укрепляет эту ненависть.

Двое, как водится, бритые, в кожанках и спортивных штанах. Нет, один только в адидасе, второй в джинсе какой-то мешковатой.

— Братва выпить хочет. Поделись, корешок, с братвой.

— У меня нет ничего.

— Ну не гони, нехорошо, что братва ждет.

- Да мы в долг, — встрял другой, — через год вот тут будь, отдадим, зуб даю.

И тут я вытащил свой аргумент. Они сначала опешили.

— Да ты че быкуешь? — попер спьяну один из них, в «спортиках».

Выстрел — страус затрещал, завертелся.

Пуля летит в раззявленный поганый рот. Так, чтоб зубы в мозги вошли и из затылка вынесло.

Едва заметное движение пальцем — пивная банка опрокинулась, отлетела к стене.

Урод в джинсах плачет и катается от боли. Ему больно, ему ножку больно. А хотел сделать больно мне.

Хлопок, рука дергается от отдачи.

Из пролома во лбу хлещет, заливает лицо. Уже неживое, тело взмахивает руками и валится с колен на спину, остается в таком положении, и искромсанный пах кровит прямо в спущенные трусы.

— Неплохо стреляешь, молоток, — седоволосый дядечка за столом одобрительно прищурился, — стрелок прямо Ворошиловский.

Вошло несколько парней, в кожанках и пуховиках. Еще от дверей от них понесло водкой. Нарочито оглушительно хохотали над какой-то фигней, им одним ведомой.

— Все, малой, пострелял, вали теперь, — оттолкнул меня один, с приплюснутым переломанным носом.

Почему-то ублюдков и отморозков можно всегда узнать по плоским носам, толстым губищам или, напротив, ясным и чистым чертам наглого лица. Это такая красота у них — наглая, бабам очень нравится. Но на то они и телки, чтоб на подобных мразей вестись.

Я попытался пролепетать про то, что заплатил деньги…

— Да вали, блин, пока самого не пристрелили, — вырвали у меня пистолет и чуть не вывихнули пальцы. Другой дал подзатыльник.

Я с надеждой посмотрел на дядьку, но тот сделал вид, что ему пора поправлять мишени, и углубился внутрь своего тира.

И снова, как тогда, у подъезда, в животе разлилось холодное, ослабли ноги. Я повернулся и пошел к выходу. Компания уже не обращала на меня никакого внимания. Хохотали за спиной, матерились. Будто муху прогнали со стола и стали жрать. Я понимал, что теперь вернусь сюда не скоро, что буду бояться встречи с этими гопниками. И деньги только зря потратил. Теперь осталось на одну «Бомбибомку».

Я побрел через ледяной ветер, настроения не было никакого. Можно было еще наведаться в торговый центр, но после недавнего унижения удовольствие от созерцания его зеркальных витрин все равно отравлено.

А ведь у меня в руке был пистолет. Пусть не такой, как в представлениях о казни отморозков у подъезда, пусть не боевой, но ведь пистолет. Я бы мог оттолкнуть этого урода и выстрелить ему в глаз. Вот тогда бы посмотрел, кто сильнее. Будь на моем месте кто-то из этих гопников — наверняка постоял бы за себя, дал в морду, оттолкнул, выстрелил, драться начал… А я — просто пошел. Да еще подзатыльник получил, как малолетка. Они не видели во мне мужчину, я для них ведь и правда — только ребенок, которого можно просто прогнать, чтоб не мешал взрослым веселиться.

Я — трус.

Но что я мог сделать? Один и против пятерых пьяных бугаев. В момент смесили бы. Знай я карате какое-нибудь, вот тогда показал бы им. Но записаться в карате-клуб — деньги нужны, а у матери спрашивать их нечего и пытаться. Заранее знаю ответ:

— Нечего кулаки чесать, пойди-ка лучше делом займись. Матери помоги. Карате ему, шмарате. Троек-двоек нахватал и каратиться теперь собрался. Будешь потом ходить хулиганить, а мне за тебя отвечай. И ни стыда ни совести, ходит только и дерется со всеми подряд. И так мозгов нет, так последние отбивать будут. Иди вон, уроки учи. Что там по математике задали?

А что-то доказывать — бесполезно. Поговорить и все спокойно объяснить — это значит, рассказывать про свои унижения. Стыдно. Да и не поймет. Или еще чего доброго — в милицию заставит с ней вместе идти. Там менты будут надо мной смеяться: молодой мужик, а не может за себя постоять и с мамой по милициям ходит.

Или же запретит на улицу выходить после шести, чтоб опять куда не вляпался.

Даже не знаю, чего больше я желал в то воскресенье: купить видеомагнитофон или пистолет. А компьютер и вовсе лежал за гранью желаний в этой жизни.

Несмотря на окончательно испорченное настроение, в компьютерный отдел я все же заглянул. Там по-прежнему заманчиво белели гладкими боками системные блоки, загадочные миры существовали по ту сторону мониторов.

На одной машине как раз происходила какая-то игра. Но за клавиатурой никого не было, до меня дошло, что это что-то типа демонстрационного ролика. Я некоторое время с раскрытым ртом наблюдал, как герой — маленький человечек с ружьем — прыгает через злобные растения, прижимается к стенам, стреляет в трясущихся от хохота громадных монстров в доспехах.

До волчьего воя в душе захотелось переместиться туда, в тот голубой мир, существовать в нем, между светящихся строчек и значков, среди разноцветных деревьев и водопадов, агрессивных цветов и мультяшных монстров, где никто не обидит, где все не всерьез. Где в любой момент можно выключиться, а, если даже тебя и убьют, вернуться на последнее сохранение или перезапуститься заново. Там всегда есть шанс переиграть ситуацию, а то и просто выйти из игры, если станет совсем страшно. В конце концов, у героя в руках ружье, которым можно уравновесить шансы даже перед самым ужасным монстром.

Между реклам и блестящих стекол витрин ходили люди. Взять бы пулемет — и расчистить себе дорогу. А когда явится вся армия и полиция города, чтоб повязать тебя, сначала попытаться перестрелять их, ну а как не получится — перезапуститься — и вот вновь ты среди нетронутых витрин и ничего не подозревающих людей. Ничего и не было.

Потом потоптался у видеомагнитофонов. Сколько же их тут, на витринах, и в каждом запрятан кусочек той, другой, счастливой жизни. Если б кто знал, как я желал какой-нибудь из этих черных аппаратов! Как один из этих черных прямоугольничков мог бы изменить мою жизнь и подарить столько счастья!.. Наверное, кто-нибудь подарил мне его. А сколько их на витрине стоит — если взять один, то никто и не заметит. И ни у кого не убудет. А на складе и подавно — все коробками до самого потолка забито. Почему никто не может мне выдать хотя бы одну коробку!

И вновь я начал прикидывать, как можно раздобыть один из этих аппаратов. Если потоптаться и выждать, когда кто-нибудь купит…

Потом дошло, что, если выжидать тут и ошиваться несколько дней, то наверняка запомнят. А по приметам могут и вычислить. Я буду уже не безымянный грабитель «в черной шапке и черной куртке», а «вот тот малый, который тут постоянно ходил, что-то высматривал… Волосы у него такие, глаза вот такие, роста такого, родинки вот там-то… Да вот же он, опять сюда приперся. Только с мамашей своей. Опять что-нибудь высматривают».

А матери как объясню про видак?

Впрочем, это все я обдумывл уже не раз и не два. Теперь же подобные мысли приходили скорее по привычке.

На журнальном лотке купил жвачку. «Turbo». Желтую, с синей гоночной машиной. «Kent» — в красном круге с зеленой обводкой. Потратил все остатки денег, но нисколько не жалел. Это ведь тоже входило в обязательную программу сегодняшнего дня.

Даже сквозь упаковку просачивался сладковато-ванильный запах. Интересно, что там за вкладыш? А вдруг новая машина, которой у меня еще нет. И ни у кого нет. Говорят, если собрать все машины, то тебе дадут целый блок жвачки. Да, это мечта — целый блок. Штук сто там, наверное. Мне бы надолго хватило. И я даже представил себе, как держу в руках этот самый блок, как распечатываю его с замиранием дыхания…

Но на самом деле в кармане была всего одна. Я распечатаю ее дома. Не спеша, наслаждаясь моментом. Хоть бы вкладыш новый оказался, а то в последнее время они там пихают одни и те же. Как будто во всем блоке все машины одинаковые.

И еще я загадал: какая машина будет там — такая и у меня появится, когда я вырасту и пойду работать.

На улице моросил снег. Куртка быстро покрылась ледяной коркой, в складках материи скопилось хрупкое крошево рыхлых льдинок. В троллейбусе все стаяло, образовались лужицы. А пока дошел до подъезда — снова замерзло.

У двери мерз щенок, белый, с черно-рыжими пятнами. Сырая шерсть смерзлась в сосульки. Я обошел его, поскользнулся на ледяном пятачке и со всего размаха пребольно ударился копчиком о порог.

— Сволочь собачья! Из-за тебя все, — пинком отбросил завизжавшего зверька в снег, — расселся тут.

Животное беспомощно растопырило лапы, пытаясь подняться. Боль и обида от несправедливости охватила меня. Я подбежал к щенку и ударил его пяткой по голове. Из-под ноги он нелепо задергал лапами, его визг разозлил меня еще больше.

— Сдохни, отродье!

Я схватил обмякшее мокрое тело, вытащил из куртки шнурок и соорудил петлю. Свободный конец привязал к дереву, петлю накинул щенку на шею. Сладкая, непонятная дрожь пробежала в груди. Сейчас он умрет. И он этого еще не знает. Зато знаю я. И я буду его убивать.

— Ты, жалкое и бессмысленное отродье…

Петля захлестнулась не сразу, так что пришлось ее подтянуть у шеи. Щенок зажмурил глаза, некоторое время вздергивал лапами, но не скулил. А мне наоборот — хотелось, чтоб он визжал, тяфкал, хрипел… Но он принял смерть молча. Я стоял и с интересом рассматривал живое существо, которое только что сам убил. Я захотел — и отнял у него жизнь. Как судьба, как бог. Пятнадцать минут назад он чувствовал голод, холод и дрожал, а теперь не чувствует совсем ничего, ему ничего не нужно. Так что в какой-то мере я явился для него спасителем. Все равно замерз бы или растерзали взрослые собаки.

А ведь с людьми так же — осенило меня. Они постоянно страдают, терзаются, бедствуют. Но не у каждого хватит сил прекратить эти мучения. Значит, найдись тот, кто ходил и убивал бомжей, нищих, алкашей, наркоманов, — он оказал бы им величайшую услугу. Заодно и обществу. Как на самом деле все просто. Почему же никто не додумался до этого? В каждом городе открыть расстрельную фирму, которая станет заниматься этим. Некоторые, совсем опустившиеся, граждане, уверен, сами пришли бы туда. Расстреливаться.

Вытянутое тельце щенка покачивалось на усиливавшемся ветру. Стало еще холоднее. Я пошел было домой, но спохватился, вернулся и снял трупик с ветки: вдруг кто-нибудь заметит.

Дома все то же. Скучный белый день, тарахтит холодильник на кухне, сливается вода в туалете, мама спит на диване. Чтобы ее не будить, на цыпочках прошел в свою комнату. Почти с ненавистью посмотрел на свой заваленный тетрадями и книгами стол. Как же скучно жить!

Вспомнил про жвачку, достал из кармана и повертел. Не было абсолютно никакого предвкушения, как прежде. Из головы не выходил повешенный щенок. Холодильник затих. Я начал отколупывать обертку. Показался розовый брикетик. Я отложил его в сторону и стал развертывать вкладыш. И уже по отпечатку на обороте понял: опять не повезло, есть такой. Bugatti, серебристый. Некрасивый и пузатый. Триста двадцать выжимает. Мы даже иногда соревновались вот так по вкладышам: у кого скоростнее машина, будто это была наша личная техника, а не всего лишь на вкладыше от жвачки.

— А у меня больше жмет! Моя твою обгонит.

— А моя твою по грязи обгонит.

— Зато моя вон какая, а у тебя вон какая!

Я оторвался от вкладыша и остановил взгляд на комнате. Нет, я не посмотрел на нее новыми глазами и не увидел ничего нового. Напротив, до ломоты в висках — одно и то же, одно и то же. Идет этот длинный, скучный день и будет продолжаться до вечера, когда нужно будет включать электричество и место скуке уступит щемящая тоска — по чему-то неясному, тому, что могло бы произойти, но так и не свершилось. И теперь уж не случится никогда. И среди этих скучных надвинутых стен не будет никаких перемен. Остается только набраться терпения и ждать. Должно быть, что-нибудь произойдет, но не теперь, не в данный момент и не завтра. Завтра просто начнется новый день — точно такой же, как и вчера, как сегодня…

Но, в конце концов, чего осталось ожидать от этой жизни, которая, как утверждают многие, для меня только началась, в которой, по их же словам, «все впереди». Наверное, не видеомагнитофон и даже не компьютер. Это все хочется прямо сейчас, чтобы не упустить момента, когда можно сесть и насладиться игрой, пока еще имеется вкус к игре; и посмотреть «Двойной удар» — пока хочется посмотреть. Потом, гораздо позднее, уверен — все это у меня будет, все случится. Но захочется ли?

В самом деле, неужели мне когда-то будет тридцать лет? Я прожил уже половину этого срока, при этом добрую половину не помню. А впереди нужно будет прожить еще столько же и все помнить, и постоянно быть — внутри каждого часа, каждого дня. Так неужели же наступит тот День рождения, когда кто-нибудь поздравит меня с — тридцатилетием? Это же практически конец молодости, нужно будет подводить итоги и начинать совсем иную, «настоящую взрослую» жизнь. Иметь машину, квартиру, выбиться в начальники. И это будет? И я стану им, этим скучным и властным начальником? И буду заботиться о заводе, о поставках, подвозах, продажах… Скучно, Господи, как же скучно! И одновременно страшно. Многое из того, что я хочу теперь — уверен — тогда покажется никчемным и наивным. Как сейчас не хочет понять мама моего желания купить «видак», так, должно быть, и я тогда буду равнодушен не только к Ван Дамму, но и ко многим интересным вещам вообще. Какая же скучная, бесцветная жизнь — такая же, как этот день, — ожидает впереди. И что тогда будет интересовать? Неужто лишь доходы, проценты, сырье…

И дети. Они у меня будут? Вовсе не могу себе это представить.

А семья, жена?

Любовь красочна и ярка только теперь, когда боишься подойти к ней, когда ловишь каждую улыбку и каждый случайный взгляд. А тогда — тогда нужно будет жениться. Любовь, наверное, может случиться и тогда, но отчего-то кажется, что это будет такое же бесцветное и запоздалое чувство, как и вся жизнь, которую я опоздал жить. У меня нет и не будет ничего, что я хотел бы иметь сейчас, что раскрасило бы сегодняшний бледный день.

И в который раз я не мог постигнуть всей несправедливости, по которой мои же ровесники — одни играют в приставку, другие катаются с отцом на машине или всей семьей просто идут по магазинам, третьи принесли от друга кассету с новым фильмом… Вместо этого, я вынужден сидеть посреди бесцветного дня и слушать, как храпит на диване мама. Ей уже ничего не надо, ничего не хочется. Она измотана, раздражительна и скучна. И ей не поведаешь о своих мыслях, не поделишься переживаниями, не посоветуешься в трудной ситуации, не обсудишь фильм. И уж конечно никогда не доказать, как важно мне именно теперь подержать в руках джойстик от приставки. Потому что потом — потом это будет просто не интересно. Я никогда не переживу радость от покупки видеомагнитофона, от выбора нового фильма… То, что случится гораздо позже, станет лишь блеклой тенью всего яркого, что могло бы произойти сегодня, но так и не произошло.

И оставалось лишь — смотреть на вкладыш на столе и перегонять туда-сюда кусочек сладковатой резины во рту.

Bugatti, серебристый. Триста двадцать километров в час.

Но все проходит. Остался в далеком прошлом и тот бесцветный, скучный день. Не знаю, почему, но потом я частенько вспоминал его, именно момент, когда сидел на стуле и рассматривал раскрытый вкладыш. Временами хотелось вернуться назад, чтобы с той секунды пережить жизнь заново; где-то поступить совсем иначе, чем поступил; что-то совершить, чего не было совершено, или, напротив, не делать того, что было сделано. Отчего-то казалось, что в той самой секунде и находилась узловая точка всей моей дальнейшей жизни. Хотя — день как день стоял, многие подобные дни были прожиты как до, так и после. И тем не менее, и тем не менее…

В последние месяцы школы никак не мог решить, куда же пойти учиться дальше. Из нашего класса все уже определились. По крайней мере, те, у кого я интересовался. В основном, на юридические. На экономические шли еще.

— Сейчас не юристы нужны, а аферисты, — пробурчала мама, услышав о моем желании, — а ты подумал, где я деньги для тебя возьму? Совсем мать не жалеешь. Мать губы-зубы испекает на работе, а ты кровь мою пить до конца надумал. Я уже высохла и измоталась с тобой вся, у меня вон и грудей уже давно нет, а тут тебя еще тянуть.

Она была права. Все коммерческие факультеты требовали такие суммы и всего за один семестр, что хватило бы на пять, а то и десять маминых зарплат.

И вот я закончил школу — случилось, наконец, то, о чем долго мечтал. Но ожидаемой полной самостоятельности это не принесло. Нужно было выбирать дальнейший путь. Мама настояла на колледже, на педагогическом. Учитель русского языка. Впрочем, уже тогда зарплату учителям, по слухам, задерживали по три месяца. Но никакие доводы против не рассматривались, она так и заявила:

— Только туда, иначе я деньги тебе давать не буду.

К тому же, вскоре во всей своей незатейливости и безысходности должна была встать проблема армии. В вооруженные же силы идти у меня желания не было совершенно никакого, как, впрочем, и у всякого нормального человека.

«В конце концов, — подумал я тогда, — это не навечно. Закончу пед — и перейду куда-нибудь еще. Пока главное — от армии отвертеться».

Поступил я неожиданно легко. Со своими «четверками» на вступительных через конкурс прошел. И был я студент, и был первый курс.