Химеры

12

Когда они выползли из подвала, снаружи было темно. Амарела повисла на руках, спрыгнула в котлован и подхватила кулем упавшего Хавьера. Тот тяжело дышал и трясся — температура поднималась.

Амарела сделала несколько шагов и села, привалившись спиной к мокрой глине. Ее не держали ноги, во рту пересохло. Мальчишка свалился рядом. Странно, что охрана еще не стоит на ушах. Умерли они, что ли?

Южная ночь легла на них как пропитанное запахом роз и лавра ватное одеяло. В черном душном небе просвечивали дырочки звезд.

Рейна провела рукой по стенке котлована и приложила холодную ладонь ко лбу. В висках стучало.

— Хавьер. Ты живой?

Шевеление, невнятное бормотание.

— Да.

В порту снова грохнуло. Потом послышалась сухая автоматная очередь. Потом — несколько далеких одиночных выстрелов.

Что происходит? Что происходит, черт побери, в ее родной стране?

— Нам надо в порт. Хавьер, ты можешь идти?

— Да, рейна.

Ей нужно показаться людям, чтобы они знали, что рейна жива. Обратиться к народу. И связаться с адмиралом Деречо.

Выбраться из ямы оказалось не так просто. Она кое-как подсадила мальчишку, потом тот приволок и скинул трап.

— Хороши мы с тобой, — без улыбки сказала она. — Еле плетемся. Знамя поверженной монархии, епрст.

— Не говорите так, рейна.

— Извини.

Автобусы ночью не ходили, ни одна из редких попуток не пожелала остановиться. Мимо промчался открытый военный грузовик, от которого пришлось прятаться в кювете, потом дорога снова опустела.

Бухта Ла Бока полумесяцем лежала внизу, залитая огнями, казалось — рукой подать.

Хорошо, что дорога с холма, под горку. Меньше соблазн упасть и помереть.

В дальнейшем обязательно буду вести здоровый образ жизни.

— Тот человек… он плакал, — сообщил Хавьер как что-то очень важное.

— И?

— Демоны ведь не плачут.

Она не нашлась, что ответить, и они продолжили ковылять вниз по разбитой дороге, цепляясь друг за друга и поминутно спотыкаясь в темноте.

На ее глазах мигнула и погасла часть освещенного полумесяца. Северная часть побережья осталась без электричества.

— Подстанцию вырубили, — машинально прокомментировала она.

— Рейна, там, наверное, опасно.

— А куда деваться… У тебя ведь родственники все равно на этой стороне живут.

— Я с вами.

— Я так думаю, это Лестан ввел свой "особый контингент". Не дожидаясь всяких идиотских указов.

— Наши их не пустят.

Снова выстрелы; потом продолжительный тяжкий грохот — словно ящики с размаху об землю. Серое полотно моря озарилось вспышкой.

— Хорошо бы, — Хавьер снова споткнулся и охнул.

— Терпи, — сказала она. — Мы зайдем в "Киль и якорь", и там тебя перевяжут. И положат в койку. Хозяйка — моя… — она подумала, — четвероюродная тетушка, кажется.

— И замужем за моим троюродным братом. С маминой стороны.

— Ну вот. Отлично, когда половина жителей твоей страны — родственники. Любой военный переворот может сойти за семейную ссору. И для историков как-то проще…

"Киль и якорь" — старая, как камни, таверна в северной части бухты — работала ночью. Дверь была распахнута, окна горели. В зале шумели и переговаривались. Кто-то крепко выругался.

Амарела, поддерживая мальчишку, который под конец пути уже висел на ней тюком, ввалилась внутрь и распрямилась, вцепившись свободной рукой в стойку для одежды.

Разговоры смолкли.

— Святой Яго и все морские угодники… — ахнула хозяйка. — Да что же это!

— Доброй ночи… Нахита, — с некоторой заминкой поздоровалась рейна, припомнив имя. — Извини, что без предупреждения.

Тесная комнатка с несколькими столами и длинными скамьями была набита битком. Встрепанные черноволосые молодцы в помятом оливковом камуфляже, с оружием. На столах валяются подсумки, разномастные коробки с патронами и стоит выпивка. Сигарный дым плавает синими клубами.

— Мать моя женщина! — пробасили от стойки. — Вот так чудо.

— Дайте попить. Нахита, забери мальчика. Он ранен. Пошлите за врачом. И во имя богов — позвони его матери. Она, наверное, с ума сходит.

Ей в руки сунули холодный мех, она откупорила затычку и смочила воспаленное горло разбавленным вином.

— Я врач, — со скамьи поднялся длинноволосый парень.

— Может, само заживет, — заныл Хавьер, несколько ожив. — Я хорошо себя чувствую.

— Заживет-заживет, вот только я посмотрю что там.

— Ну-у-у-у-у-у-у….

— Подковы гну. Пошли, пошли, герой — вколю тебе противостолбнячного.

Народ забегал, ей тут же освободили место, подвинули со стола часть хлама, от широты душевной приволокли тарелку с копченой рыбой и миску маринованных острых перцев — рыбаки ласково именовали их "херовзлеты".

Самое оно после двух суток голодовки.

Амарела обрушилась на скамейку, уронила голову на руки и некоторое время лежала так. В таверне молчали, переговариваясь шепотом.

— Доложите кто-нибудь, — пробормотала она, не поднимая головы.

— Так… лестанцы, рейна. Встали вечером на рейде и стоят там, говорят, что вы их предсмертной волей призвали… Уй! — видимо, кто-то чувствительно пихнул говорившего в бок. — Простите… а теперь пытаются в Ла Боку войти, а мы их не пущаем, значит. Ишь, чего захотели.

— Заняли набережную и пару кварталов — так шурин мой, Пако, свет им отрубил, — пояснил кто-то. — Пусть теперь побегают впотьмах.

Толпа одобрительно загудела.

— Делали заявления от моего имени?

— Нет.

— По радио супруг ваш выступал, так он сказал, что вы болеете и при смерти, мы уж скорбеть приготовились, а потом думаем — что-то тут не так, как это наша рейна молодая, здоровая, помирать собралась… сомнение, значит, закралось!

Снова гудение и смачный хлопок открываемой затычки.

— Ну спасибо, дорогие мои, — сказала она куда-то в стол. — Сердечно благодарна.

Главное — не начать биться об этот стол головой.

— Мне надо позвонить.

— Телефон на втором этаже, рейна.

Она побрела к лестнице, стараясь идти прямо. Мысли лихорадочно метались. Энриго предатель, это не новость… Лестанцы не стали дожидаться, пока чертов Флавен притащит им подписанный приказ, и вошли в Ла Боку, уверены были, что дело на мази. Деречо сейчас в Аметисте… что же делать, на кого положиться?

Спотыкаясь, она заползла вверх по лестнице, туда, где на стене висел черный, тускло поблескивающий телефонный аппарат. Внизу, на первом этаже, беспечно и воинственно шумели, кто-то выпалил в воздух.

Горячая южная кровь, всегда рады заварушке. Вот только кто-то слишком хорошо спланировал эту конкретную…

Амарела машинально попробовала застегнуть выдранный с мясом крючок у ворота, вздохнула и стала набирать номер Пакиро Мерлузы, владельца газеты "Наш берег", своего старинного приятеля.

— …конечно, Рела, я все сделаю, завтра же будет в газете, если у меня к тому времени останется типография — на нашей улице стреляют! — гудел в трубку Пако. — Я тут намерен засесть с ружьем на балконе. Но сначала все сделаю, как ты сказала. А я-то, старый дурак, некролог написал… нам сегодня прислали официальное извещение… это мы им не спустим! Где ты сейчас, Рела? Я пришлю за тобой шофера! Надо сделать твою фотографию, чтобы дать на первой странице.

Дзын-н-нь… звякнуло стекло в какой-то из комнат.

Она почувствовала, как по спине пробежали холодные мурашки. Не выпуская трубки, она кинулась на пол.

Дзын-нь. Шмяк.

Короткая автоматная очередь внизу, снова бьющееся стекло, предостерегающие выкрики.

— Рела! Где ты!

Потом на нее словно бы обрушился потолок — и стало очень темно.

День молчал, глядя на дорогу; руки в серых замшевых перчатках с силой стискивали руль. День молчал вопреки обычаю уже больше часа, молчание давило, и Рамиро испытывал неодолимое желание удрать из машины или хотя бы провалиться к антиподам.

Он был кругом виноват.

В том, что притащил домой фолари; в том, что позволил этому фолари общаться с Десире; в том, что Десире пропала; в том, что фолари взбесился и удрал; в том, что он, Рамиро, напрочь забыл о празднике Коронации, хотя сам напросился; что опять — в который раз — не озаботился приличной одеждой; что господин День названивал ему с утра, как будто у господина Дня нет других забот; что пришлось собирать ему приличную одежду на живую нитку из чего нашлось у лучшего портного Катандераны, когда они уже категорически опаздывали, черт бы тебя побрал, Рамиро Илен!

Теперь Рамиро Илен, наряженный в смокинг и затянутый алой фахой, с рукой на полотняной косынке, боялся лишний раз пошевелиться, чтобы не разошлись вручную сметанные швы.

Денечка был шикарен в костюме тяжелого матового шелка цвета ракушечного песка, с белой орхидеей, приколотой к лацкану. И мрачен как туча. На лице у него застыло выражение бесконечного терпения. Он даже не донимал Рамиро, выискивая в приемнике лестанскую музыку. Приемник молчал.

Обращение короля, вспомнил Рамиро. Каждый час передают.

Левой рукой он нажал кнопку, покрутил колесико, ловя столичную волну. Приемник покудахтал, пошипел, пропел волнующим контральто: "Без тебя-а-а-а!" и, наконец, заговорил суровым голосом:

— …чрезвычайного положения в Катандеране. В связи с появлением в городе опасного существа, которое напрямую угрожает вашим детям, в особенности тем, кто принадлежит к молодежному движению "Химеры", я прошу и требую оказывать всяческое содействие муниципальной службе охраны порядка и приданным им специалистам. Я прошу и требую сохранять бдительность и спокойствие до тех пор, пока опасность не будет ликвидирована. Во имя безопасности ваших детей я призываю вас не отпускать их никуда в одиночестве, при любых подозрительных признаках немедленно обращаться в службу охраны порядка. Подписано — Его Величество король Дара Герейн Лавенг, двадцать первое июня тысяча девятьсот пятьдесят второго года. — И совсем другим — приветливым — женским голосом: — Любезные господа, продолжаем наш концерт. Итак, сегодня для вас поет…

Рамиро отключил приемник.

В воздухе вдруг повис нежнейший хрустальный перебор, День свернул к тротуару и затормозил. На торце обтянутого кожей планшета-поплавка мерцал золотистый огонек.

День откинул крышку, поднял стеклянную пластину — голубой водный отсвет загулял по его озабоченному лицу. Он стянул перчатки и защелкал по клавишам.

Рамиро опустил стекло, выудил из кармана пачку, выковырял папиросу, добыл огонек с третьей попытки.

Прогрессирую. Надо попробовать рисовать левой рукой. А что, герой войны и кавалер ордена "Серебряное сердце" господин Кунрад Илен равно владел обеими. А малыш Раро, если верить Кресте, был когда-то левшой.

— Пропасть, только что передали, что с эскадрильей Его Высочества связь прервалась. Надеюсь, проблемы технические, а не… другие, — День с пулеметной скоростью стучал по клавишам.

Над головой шелестела листва, в окошко плыл горячий воздух, пахнущий разогретым асфальтом и медом — расцветали липы. Впереди, у перекрестка, перекликались клаксоны.

— А-а-а! Пустите! Пустите! Гады, сволочи, пустите меня-а-а!

Кричала девушка.

Рамиро высунул голову в окно, оглядываясь. Крики неслись из арки, ведущей во дворы. Редкие прохожие останавливались, из дверей ближайшей кондитерской выглянул плечистый парень в белом переднике. Остановилась мамаша с коляской. Остановился усатый работяга в кепке, с деревянным сундучком в руках.

— Куда вы меня тащите, я ничего не сделала! Отпустите! Мама-а-а!!!

Рамиро открыл дверь и вылез.

Из арки вышли двое муниципалов в голубой форме, между ними билась, брыкалась и ехала ногами по асфальту девчонка в расхристанной многослойной одежке. Она вопила так отчаянно, будто ее на казнь волокли.

— Мамочка! Мама! Не надо! Отпустите! За что!!!

Сзади дролери в черном комбинезоне с алым значком "Плазмы" на плече вел за руку взлохмаченного подростка. Парень молчал, но перекошенное от боли лицо говорило само за себя.

Следом из арки выбежал дедок в соломенном канотье и с клюкой, а с ним пара мелких пацанов с черными от йода и старых ссадин коленками.

— Ведут химерку, посадят в клетку! Ведут химерку, посадят в клетку!

— Я ничего не сделала-а-а! — выла девочка.

— Вы тогось! Тогось! — кричал дед, потрясая клюкой. — Куда деток волокете! Дроли, идолы проклятущие! Своих деток нет, наших забираете!

Заревел младенец в коляске. Залаяла невесть откуда взявшаяся собачонка.

— Уважаемые граждане! — гаркнул один из муниципалов. — Мы выполняем приказ Его Величества короля Герейна. Просьба содействовать, а не препятствовать!

— Дети — не преступники, чтобы по крышам их отлавливать! — сказал работяга и поставил сундучок с инструментами у ноги. — И руки им выворачивать!

— Дроли распоясались, все под себя подгребают, полстолицы купили, творят что хотят! — заорали в толпе. — Люди добрые, неужто позволим? Они в дома вламываются, детей из рук материнских вырывают!

— Наших детей хватают и тащат!

— Мама-а-а!

— Это произвол! Заговор! Пустили козлов в огород!

— Скоро самим жить негде станет! Все сумеречные скупят!

Врановский дролери гневно сверкнул глазами, и Рамиро узнал его — Сель, тот самый, который силой увез младшего Агилара.

— Нам больше делать нечего, как ваши отродья от Полуночи спасать! — выплюнул он, раздувая ноздри. Красивое лицо сделалось хищным и яростным. — Вы сами за ними не следите, они передохнут все! Если б мой лорд не приказал — я бы пальцем не пошевелил, пусть бы вас всех Полночь сожрала. А ну, пшел! — это пареньку, которого он держал за руку. — Шевелись давай.

Тот зыркнул ненавидяще, но повиновался. Рыдающую девицу уже заталкивали в служебный фургон охраны порядка.

— Ать, дрянь, кусается! — взвыл муниципал, девица рванулась и вырвалась бы, не поставь ей Сель подножку. Она грянулась коленями и ладонями об асфальт, тут же была вздернута под мышки и забила в воздухе ногами. По лопнувшим полосатым чулкам, по разбитым коленям растекались кровавые пятна.

— Ненавижу! Уберите свои лапы поганые! Не смейте меня трогать! Он вам головы поотрывает, он отомстит за меня! Он будет меня искать! И найдет! И разорвет вас в куски, слышите!

Вопли доносились глухо — девица бесновалась в запертом фургоне, колотила изнутри по стенкам.

— Двоих отловили, пятеро смылись, — мрачно доложил Селю второй муниципал.

— По другим крышам проверьте.

Сель отошел, так и не взглянув на Рамиро, дергая плечами под черным комбинезоном. Залез в кабину, хлопнул дверью. Фургон зарычал мотором, толпа угрожающе качнулась вперед.

— Рамиро, иди в машину, — сказали за плечом.

День стоял рядом, мрачный и недовольный, всем своим видом показывая, что Рамиро опять что-то напортачил.

— Мы опаздываем. Хватит встревать в уличные свары, тебе не пять лет. Едем, у меня еще дела во дворце, если тебе вдруг интересно. Давай шевелись.

— Слушай, День, — Рамиро все еще водило от лекарств и недосыпа, и точеный дролерийский профиль двоился в глазах. — Я что-то не припомню, как давно мы женаты?

— Что-о-о?

— А то, что хватит меня пилить, как недовольная супруга в период женских неприятностей. Хорош.

День испепелил его взглядом, но Рамиро разозлился и уперся.

— Знаешь что, поезжай сам, а я пешком прогуляюсь. Давай, не хочу отравлять тебе поездку.

День молча развернулся, хлопнул дверцей и уехал.

— Вижу затемнение в океане. Нет, сэн Алисан, на подлодку не похоже… идет с глубины…

— Шумов не слышно…

— Проверьте.

— Сильные помехи… сонар чудит…

— Проверьте. "Камана-три", доложите.

— Мы не знаем, что это! Большое пятно на границе шельфа, движется быстро. Диаметр около двух километров. Очертания нечеткие.

— "Камана-три", мы вас не слышим…

— "Авалакх", ответьте…

— "Дозорный", как слышите…

— "Камана-один" подтверждает движение. Поднимайте самолеты.

В наушниках зашипело.

Гваль вопросительно глянул на Юго Лакрита, капитана "Дозорного". Тот всматривался в одному ему ведомую точку на границе мели и глубины, потом отнял от лица бинокль.

В рубке царило тяжелое напряжение — как перед боем.

— На горизонте чисто.

— Нет шумов, — виновато сказал акустик, возившийся с аппаратурой. — Все чисто, только гидролокатор скачет… чертовщина.

— Гваль, поднимай птичку. Проверим.

— Так точно.

На "Дозорном" был свой противолодочный вертолет, хотя на "Авалакхе" новехоньких дарских "каман" гнездилась целая стая.

Скрип, треск, помехи. Белый шум, сквозь который прорываются невнятные выкрики. С широченной, как ладонь великана, палубы авианосца начали подниматься истребители принца Алисана. Четыре "каманы" уже болтались в воздухе, стрекоча винтами и патрулируя границу шельфа.

— С "Айрего Астеля" подают световые сигналы.

И впрямь, с борта мигали сигнальным фонарем.

Эфир забило помехами к чудовой матери. Даже радар показывал какую-то дичь.

— Велят отходить, — доложил связист. — Да что за черт…

Эсминец, хорошо видимый на ярком солнце, вдруг странно накренился, завалился на корму, как игрушка, которую тянет под воду разыгравшееся дитя. Над ним пронеслась пятерка истребителей, разошедшихся серебряным тюльпаном. С палубы авианосца поднимались все новые и новые машины.

Им явно было видно нечто, что не разглядеть с палубы "Дозорного".

— Боевая тревога!

Крейсер начал разворачиваться и сниматься с рейда, его качнуло; Гваль почувствовал, что палуба встает дыбом.

Цунами? Бродячая волна?

Снаружи доносилось зудение самолетных двигателей и стрекот "каман". Лакрит быстро выкрикивал команды в переговорное устройство. Авианосец на полной скорости шел на открытую воду, оставив конвой. Море словно сошло с ума.

И тут Гваль увидел.

К востоку, к западу от кораблей выметнулись из-под воды сизо-черные кольца. Море раздалось.

На "Дозорный" пошла такая волна, что корабль лег на бок.

Гваль успел заметить косо мелькнувшую линию горизонта, четкие очертания "Авалакха", дымный шлейф и красное пятно разрыва — заработало орудие на одном из эсминцев.

Синий косматый утес в струях стекающей воды поднялся в воздух, потом поперек него прошла трещина, "Дозорный" качнуло в другую сторону. Утес раскрылся и сверкнул алым, молочно-белым — острые, невероятного размера лезвия; змеиный раздвоенный язык — как дорога в ад.

Гваль ощутил лопатками стену и понял, что все это время отступал назад.

Шум, который перекрывал рокот двигателей и разрывы снарядов, издавала эта тварь, длины которой хватило бы, чтобы обмотать весь остров, вышку, авианосец и конвой.

Она ревела, вынимая себя из моря и расталкивая огромные боевые корабли с устрашающей легкостью. "Авалакх", который был в высоту как многоэтажный дом, повело, как щепку. Истребители принца Лавенга на ее фоне казались ослепительно-белыми стрекозами.

Словно чешуйчатый поток тек из морских вод, вздымаясь кольцами и спиралями, и не было ему конца.

Один из пилотов не справился с управлением, и на сизо-черной стене, уклоном встающей из моря, расцвела огненная вспышка. Рев достиг запредельной, рассекающей сознание ноты, и вдруг сделалось темным и само небо.

Борясь с режущими приступами тошноты и головокружения, Гваль ухватился за край пульта управления, кое-как поднял голову и понял, что это не темнота.

Раненая и уязвленная взрывом тварь раскрыла крылья, подняв в небеса все волны морские. Перевернутый чудовищной волной и рывком, эсминец авианосного конвоя "Айрего Астель", боевой корабль, наилучшим образом приспособленный для водного и воздушного боя, на глазах у Гваля переломился пополам, как ломоть хлеба, и медленно затонул.