…От темного пламени

— Люди любят, чтобы с ними поиграли. Вы понимаете?.. А в честную игру, или нет, — это неважно. Важно, чтоб она развлекала, — говорил мне Сергей Сергеевич, убеждая написать фантастическую историю. Я молчал.

— …а что нужно для развлекательности? Немного ужаса, можно — немного крови; и в конце — немного благополучия. И главное: тайна.

Меня немного раздражал менторский тон Сергея Сергеевича. Что за привычка — учить других. Но я обычно безмолвно прощал ему, потому что учительствовал не нарочно — просто такой человек.

— А самое существенное вот где: написать нужно так, чтобы читающий догадывался обо всем раньше, чем вроде бы предусмотрено по сюжету, — и с чувством своего умственного превосходства считал автора ослом. А при развязке оказывался ослом сам…

Сергей Сергеевич любит говорить на литературные темы. Он знаком с местными молодыми поэтами; сам, кажется, пробует что-то писать… Но вряд ли, по-моему, у него это получится. Слишком сумбурный он человек. Впрочем, надо его коротко представить. Лет ему около тридцати, невысокий, светловолосый, лицо у него выглядит так, как будто он все время надувает щеки. Глаза, как положено деловым людям (а он деловой человек, несмотря на сумбурную природу) — тусклые, непонятного цвета и с неопределенным выражением. Впрочем, когда он говорит о женщинах, глаза поблескивают (словно бы масло проступает) и отливают голубизной.

Где я с ним познакомился, помню нетвердо, и, следовательно, вряд ли это знакомство произошло в хорошем месте. Но, как бы то ни было, знаком я с ним уже с полгода, и он мне пока еще не надоел.

Сергей Сергеевич довольно крупный представитель… Бог знает чего. Но, в любом случае, денег у него много, живет он привольно. Квартира его обставлена пышно, но я бы не сказал, что со вкусом. По крайней мере — не везде со вкусом. Ну, да я в ней не живу, и причины брюзжать нету.

— Для чего вы, Сергеи Сергеевич, меня охмуряете?

— То есть как — для чего? Деньги вам, что ли, не нужны?

— Нужны, конечно. Но неужели вы думаете, что если я поддамся на ваши уговоры и напишу какую-либо историю, то ее кто-то возьмется напечатать?

— А вы напишите. И мне отдайте. Я попробую пристроить…

— Серьезно?..

— Серьезно.

— Да ну вас, — сказал я уже не так уверенно. — Никогда не пробовал. И вряд ли выйдет.

— А вы попробуйте. Пора уже. Надо же, в конце концов, когда-то терять девственность… Не смотрите на меня так. Это не я, это Ваня Стеклянищев сказал. Стоя перед тем же выбором.

— Ну хорошо, — почти сдался я, убежденный примером Вани. — А о чем?

— Как — о чем? С вами никогда не случалось ничего странного?

— Случалось, конечно. Но так сразу и не вспомнишь…

— А хотите, — задумчиво проговорил Сергей Сергеевич, — я вам помогу с сюжетом?

— Подарите сюжет?..

— Да, — сказал Сергей Сергеевич и голос его сделался глуше. — Собственно, к тому и разговор. Я давно хотел рассказать вам одну историю.

— В истории этой, как вы, должно быть, догадались, замешана женщина. Впрочем, как и в любой неприятной истории… Но не будем отвлекаться.

Произошло это все в прошлом году. Ездил я тогда по области, кое-какие дела устраивал… Но неважно. Важно, что в последнем месте встретил я бывшего одноклассника. Даже сначала не поверил: что он тут делает? От города далековато, место, хотя и чудное, но не для городского человека… Однако, оказалось, вправду он, Петя. В сельские труженики подался. Женился, бородку отпустил, дом поставил, огород, самогонку гонит. Ну прямо Лев Толстой.

— Лев Толстой не гнал самогонку…

— Ну, тогда время другое было. Не перебивайте. Итак. Итак. Пошел я, конечно, к Петру. Водочка, обед, — даже по времени ужин, — воспоминания… А жена у него!.. Ирой звали, — вздохнул Сергей Сергеевич. — Вы представить себе не можете, что за женщина! «Гибкое пламя ночное…» Знаете, как она на меня смотрела?..

Зазвонил телефон, и я поднял трубку.

— Да.

— Кро-лик… — ласково пропела трубка. — Ты дома?

— Точно не знаю, — ответил я и передал трубку Сергею Сергеевичу. — Дама беспокоит…

Сергей Сергеевич занялся беседой, а я налил себе кофе и закурил. Пора домой. Никакие истории мне сегодня слушать не хотелось. Допью кофе и пойду…

— Очаровательное существо, — сообщил мне Сергей Сергеевич, положив трубку. Глаза его поблескивали. — Вы себе представить не можете! Знаете, она бублики любит… Обычные бублики… странность такая… А вообще — не знаю, согласитесь ли — у всякой женщины есть какая-то восхитительная странность, за которую можно ей простить тысячу невосхитительных… А как она их кушает!.. Я за ней всегда наблюдаю… Эх!.. — «Тот бублик, что, хихикая, ты съела…» — с чувством процитировал он. — Как она их кушает!..

— Сергей Сергеевич, — сказал я, вставая. — Поздно уже…

— Как? Вы хотите уходить? Но я же вам еще не рассказал ничего…

— Вы и не собираетесь.

— Постойте, не сердитесь. Думаете, так легко это все взять да и рассказать?

— Ну так не рассказывайте.

— Как вы не понимаете! Может быть, мне тяжело одному!.. Может быть, я хочу у вас…

Опять раздался звонок. На этот раз — в дверь.

— Пойдемте вместе, — почему-то испуганным голосом попросил Сергей Сергеевич. Я удивленно посмотрел на него.

За дверью оказался могучий рыжий мужчина с мандолиной в руках.

— Привет, — сказал он, уверенным шагом входя в прихожую. — Карасева тут нету?

— Нет, — ответил Сергей Сергеевич. — Здесь Карасев не живет. В этом подъезде…

— Я сам знаю, что он здесь не живет, — прервал его мужчина. — Я посмотрел с улицы — свет в окне есть, и подумал, может, Карасев здесь. Ну нету так нету. — И он, развернувшись, таким же уверенным шагом вышел вон.

— Однако… — только и сказал я, после того как мы вернулись в кресла и несколько минут ошалело молчали, глядя друг на друга. — Этак он все квартиры, где свет горит, обходит, что ли?..

— А я думаю, что это он специально ко мне, — непонятно сказал Сергей Сергеевич.

— Вы что, знаете его?

— Нет, конечно. Но мне кажется, что это чары… Это по моему следу… — полуневнятно забормотал Сергей Сергеевич, съеживаясь в кресле (мое удивление мало-помалу начало переходить в боязнь за психическое здоровье собеседника). — Вы думаете, я сошел с ума? — неожиданно спросил он.

— Кгм… — смутился я, не зная, что сказать.

— Может быть, правильно думаете. Я и сам иногда так думаю. Ничего странного вы в мужике не заметили?

— Да нет. Разве что причина визита.

— Надо было его перекрестить… — опять забормотал Сергей Сергеевич. — Эх, я некрещенный… непременно надо креститься… в это же воскресенье…

— Вы все-таки не объяснили, — перебил я его бормотание, — почему вам кажется, что мужик приходил за вами.

— Да я не уверен. Может быть, это и случайно. Но вот только — в последний год слишком много случайностей. Чересчур много… Четыре раза ко мне заходили, ошибаясь квартирой. Причем один раз — около пяти утра. Пусть будет случайность, если вы настаиваете — (я ни на чем не настаивал). — Мерещится порой неизвестно что. Особенно к ночи, как лягу. Иногда всю ночь не сплю. Кстати, когда дома еще кто есть, ничего не мерещится. Я стараюсь один не ночевать. А вот еще, если поверите: звонит телефон, беру трубку… и что вы думаете? Называют мое имя, но с таким безобразным акцентом, как будто специально коверкают… а затем следует речь на незнакомом, отвратительном языке. Вы знаете, я умею по звуку угадывать языки (да, он меня удивлял этим умением), кроме уж самых экзотических. Так вот, этот я угадать не могу. Но можете мне поверить, совершенно жуткий язык. Если это вообще язык… Что вы на это скажете?

Я молчал. Что я, в самом деле, должен был сказать? Сумасшедшим, конечно, разрешается слышать невозможные языки, но я все-таки не хотел считать Сергея Сергеевича настолько сумасшедшим. Однако меня тревожила убежденность, даже горячность, с какой Сергей Сергеевич отстаивал свое право на безумие.

— Я понимаю, вы мне не очень верите. И это естественно. Это надо испытать самому… — то есть, конечно, ни в коем случае. Прошу прощения. Однако я вспомнил: у меня осталось еще одно вещественное доказательство. И я вам сейчас его покажу.

— «Осталось» от чего? — спросил я, когда Сергей Сергеевич вернулся из спальни.

— Не «от чего», а «почему»? Потому, что их было больше. Что вы на это скажете?..

На ладони у меня лежал клочок бумаги, на котором черными чернилами было написано:

Ничего сверхъестественного. Почерк четкий, чуть ли не каллиграфический, единственная особенность — буквы наклонены немного влево. Пожалуй, цвет чернил не совсем обычный: слишком черный: темно-черный, монотонно-черный — не знаю, как определить. И без той рыжины, которую дают засохшие чернила. Я перевернул клочок и увидел, что с обратной стороны тоже четко проступают буквы — чернила проели бумагу.

— Что за чернила?

— Это не чернила, — с мрачной торжественностью сказал Сергей Сергеевич. — Я просил сделать анализ.

— И что же оказалось?

— Оказалось, что такого состава наука, грубо говоря, в глаза не видела. Вернули листок и тоже спросили у меня, что это.

— Что ж это, неземное послание, что ли? С иных планет?

— Ну-ну. Не занимайтесь ерундой.

— Тогда что это?

— Я то же самое могу спросить у вас.

— И давно вы его получили?

— Недели две назад. Без конверта, без ничего. Так и нашел в ящике. И, как прочитал, мне стало страшно. Без причины. Ведь вы согласитесь, что ничего конкретно ужасного в тексте не содержится?

— Да, но, однако, странно это все.

— Вот видите, теперь и вы признаете, что это странно.

— Ну хорошо, а что вы об этом думаете?

— А я думаю, что это связано с той историей, которую я вам хотел рассказать.

— Так рассказывайте.

— Да. Чем я закончил?

— Вы еще толком и не начали. Остановились вы, кажется, на чужой жене и на том, что она на вас смотрела…

— Да, теперь вспомнил. Жена у него просто прелесть… Но дело не в этом. Засиделся я за разговорами. И решил на ночь у них остаться. Благо пятница была. Сходил в контору, позвонил в город; объяснил, что все дела уладил и вернусь в воскресенье. На природе захотелось отдохнуть, — передразнил сам себя Сергей Сергеевич. — Солнце, речка, начало июля… Ну, да что же теперь…

Вернулся к Петру. Еще посидели. Раков наварили, Петр из холодильника пиво достал… У них, кроме дома, еще флигель есть. Постелили мне там. Предложили в баню сходить: как раз пятница, баня топилась. Ну ушли они спать — в деревнях ведь рано ложатся, — а я еще по саду бродил, жизнью наслаждался.

Часов около десяти пошел я в баню. Взял с собой баллон пива. Баня уже начала остывать, но жар был еще хорош. Эх, и попарился я!.. До сих пор с удовольствием вспоминаю. Попаришься — вылезешь в предбанник. Отдышался, пива попил — опять в баню. Сплошное удовольствие!.. Петька эстет, поставил в предбанник не только лавку, но и столик маленький. Тоже, стервец, небось, пиво там попивает… Единственное до сих пор не пойму — зачем с обратной стороны в столик был нож вбит? Кого он там загубить намеревался?

— Нет, Сергей Сергеевич, — перебил его я, — это какой-то обряд есть… Только вот не помню, зачем это делают…

— Серьезно? Вот оно что. А я голову ломал. Дело в том, что у него и в домашнем столе тоже нож. Я наутро чуть не настрекнулся. Не вспомнили, что за обряд?

— Нет, — покачал я головой. — К сожалению…

— Ну ладно. Можно в книгах поискать. Потом посмотрю.

Итак, значит, сижу я в бане, пиво пью. Покой! Блаженство!.. Полное счастье. А если уж мечтать об абсолютном идеале, то сюда бы еще…

И только я помечтал, в дверь мягко постучали. Я замотался в простыню и открыл. Вошла Ира.

— С легким паром, — сказала она.

— Спасибо.

— Я думала баню посмотреть, а вы, оказывается, еще здесь.

— Да. Здесь хорошо.

— Может, вам что-нибудь нужно?

— Нет, спасибо. Все есть.

— Ну, тогда я пойду.

— А что же Петька, ленивец, вас погнал? Самому лень посмотреть?

— Он спит, — сказала она и хитро улыбнулась.

Она явно не торопилась уходить. Я понял это и, в конце концов, решился. Задвинул входную дверь на засов и обнял мою гостью. На ней был только халат, и я…

…и я услышал шаги за дверью. Ира мгновенно отскочила и бросилась в баню. На дверь нажали и, убедившись, что заперта, постучали. Я запахнулся простыней плотнее и открыл — будь что будет.

На пороге стоял заспанный Петр.

— Баню решил проверить.

— Я еще моюсь.

— Ну, тогда мойся.

— Не волнуйся, я потом сам все сделаю.

— Хорошо. Тогда я пошел.

— Я с тобой пройдусь. Проветрюсь.

И я пошел вместе с ним, болтая что попало, лишь бы увести его поскорее. Так мы и дошли до дома.

— Эх, — сокрушенно вздохнул Петр, глядя на дверь, — опять забыл дверь притворить. Беда, если хоть один комар заскочил. Жена меня съест.

— А хороша у тебя, собачий сын, жена!..

— Хм, — довольно ухмыльнулся Петр, — вот уж правда.

— Она местная?

— Нет, из города тоже. Но по ней не скажешь. Соображает все по хозяйству, как здешние бабы. Я бы без нее тут давно погорел или по миру пошел. Все, что надо, даже во сне помнит. Да вот взять хотя бы ту же баню. Я-то проснулся не за этим. Это жена, когда вставал, проснулась и напомнила. Вот так вот!..

— Клад, а не жена, — согласился я, и про себя подумал: «Ну, это тебе, милый, не иначе как приснилось…»

Петр ушел, и, немного подождав, я пошел обратно. Подождал еще немного в предбаннике, потом задвинул засов.

— Миледи, — сказал я, распахивая дверь в баню, — рад сообщить вам…

Дальше я не продолжил, потому что в бане Иры не было. От неожиданности я так и сел, где стоял. Как она могла так быстро улизнуть?..

«Не придет, — подумал я минут через десять, в течение которых Ирочка так и не появилась. — Петька ее, небось, в страхе держит. Ишь, как исчезла — глазом моргнуть не успел. Небось, как Петька пришел, «проснулась» и спросила, убрал ли он в бане… Ну, и ладно…»

Собственно говоря, я так и не разобрался, хорошо ли было то, что она убежала, или нет. С одной стороны, приятно было знать, что жена твоего друга несмотря ни на что осталась верна ему. С другой стороны, это же было и досадно.

В конце концов, я убрал в бане и отправился к себе, во флигель. Но спать не хотелось. Досада все еще бродила во мне и заставляла меня делать то же самое. Я и бродил, бесцельно, как придется, иногда посматривая на дверь дома. Потом, потеряв окончательно надежду, вышел за калитку и сел на скамейке у забора. Если бы я был поэтом, я сложил бы тогда грустную балладу. Но я не был поэтом и посему сидел, сгорбившись, на скамейке, глядя куда-то перед собой, в пустоту.

Потом мне невесть как почудилось, что я не один на улице, что рядом со мною есть кто-то еще… Я поднял голову, осмотрелся — и вздрогнул от неожиданности: на меня, шагов с десяти, глядели два темно-желтых огня…

Присмотревшись внимательней, я увидел, что эти огни принадлежат кошке. Она припала к земле, как будто намереваясь прыгнуть, и смотрела на меня… Мне показалось — а возможно, и не показалось, — что она была крупнее обычной кошки. Но это неважно. Важно, что она меня перепугала.

— Брысь, гадина! — прикрикнул я, топнув для пущей убедительности ногою. — Кому говорю!..

Однако кошка осталась в той же позе, ничуть не испугавшись. Еще и зашипела на меня. Это было возмутительно.

— Ты что, зараза? Не боишься? — и я пошел к ней. Кошка подпустила меня немного и, еще раз зашипев, развернулась и лениво пошла в сторону реки. Я ускорил шаг. Она, оглянувшись, тоже прибавила…

…Бежать мне сначала не позволяла гордость высшего существа. Потом мы с кошкой минут пять занимались спортивной ходьбой. Кошка строго выдерживала расстояние. Так мы добрались до пустыря. Он порос густой травой; и тогда мерзкая тварь, словно издеваясь, повернула и некоторое время бежала вдоль пустыря, пока не добежала до узенькой тропки, протоптанной в траве почти посередине пустыря. Остановившись, кошка оглянулась на меня, словно предлагая оценить дорогу, которую она великодушно показывает мне, чтоб не утруждать меня гонкой по траве, — и пошла по тропке. Изумившись ее наглости, я кинулся за нею во всю прыть, уже ни о какой гордости не помышляя. Подхватив на бегу камень, я метнул его в кошку и, конечно, не попал. Схватил еще, опять не попал. Схватил третий — и, не успев бросить, едва удержался, провалившись левой ногой в мягкое. Дернул ногу — не получилось. Чуть было не завалился.

Оказалось, в пылу погони я вбежал в илистый берег речки и увяз. Но где же проклятая кошка? Утопилась, что ли?..

За спиной раздалось шипение. Я быстро развернулся, перестав делать попытки вытащить ногу. Кошка была там; она опять припала к земле, словно изготавливаясь для прыжка. Она была шагах в пяти; в глазах ее горела такая злоба, что мне стало не по себе…

Но она не знала, что у меня камень. Я и сам забыл о нем, но, махая руками на кошку, чтобы отогнать, я почувствовал в руке тяжесть и вспомнил… Я бросил камень с силой, не метясь — ибо промахнуться было бы трудно — и попал ей в переднюю левую лапу. Кошка взвизгнула, подпрыгнула и, завыв жутким воем, бросилась, хромая, прочь. Я, одним рывком выдернув из грязи ногу, кинулся за кошкой, но сразу же споткнулся о какой-то корень и упал. Когда я вскочил на ноги, кошки не было.

«Ну дела, — подумал я, шагая обратно и морщась на каждом шагу от противного хлюпанья грязи в туфле. — Ну и зверюга… Дикая, что ли?..» Я знал, что на свете бывают дикие кошки, но не был уверен, водятся ли они в наших краях.

Через пустырь я пошел не тропинкой, а по траве, желая по ходу дела почистить немного туфли и брючину. Я прошел метров десять, и тут начались чудеса. Или правильнее назвать это наваждением. Мне показалось, что я иду не туда, и нужно взять правее. Я взял правее. Ночь словно бы стала гуще и наполнилась неизъяснимыми запахами… Мне почудилось, что я вижу тропу, по которой надо идти. Она змеилась впереди, словно нитка легкого, едва заметного пламени, и струилась вдаль. Шагов на десять вперед. Дальше я ее не видел.

Я пошел по ней. Куда я забредал, далеко ли — не знаю. Мне потом вспомнилось, что я постоянно куда-то поворачивал. А тогда я не думал ни о чем, кроме дороги, которая меня вела. Я не видел домов, а может быть, по этой дороге их и не было. Кажется, мне пришлось спускаться в овраг, преодолевать завал из деревьев, снесенных весенней водой, выбираться из оврага, опять спускаться… не могу поручиться за верность своих воспоминаний. Временами я слышал, кажется, какой-то осторожный хруст — за правым плечом, довольно далеко, — но не обращал внимания. Меня охватил азарт. Мне казалось, что я куда-то должен успеть, и в моих силах сделать это. Я спешил. Я шел, спотыкаясь, оступаясь, но не обращая на это никакого внимания. Так я дошел до огромного камня. Зачем-то (и кем?) он был отвален со своего ложа. Тропинка моя забежала во впадину. Доверяясь ей, я шагнул и, уже падая в пустоту, заметил, что она погасла. Я упал в яму.

Поднялся на корточки. Потом сел. Упал я очень удачно, даже не ушибся. Поглядел вверх — и испугался: край камня нависал над ямой… метрах в семи-восьми над моей головой…

…Какое счастье, что я не сделал тогда ничего неверного. Ни одного лишнего движения. Я просто поднялся на ноги. Сразу. И тут же — опять нагнулся: на дне что-то мерцало, и, казалось, это мерцание само притягивает глаз. Протянув руку, я нашарил на земле два маленьких предмета и, подняв, рассмотрел. Это было легко сделать, несмотря на ночь: они светились. Не очень ярко, но достаточно, чтобы определить, что же я нашел. На ладони моей была небольшая монета, светившаяся тусклым желтым светом, — и бусинка, величиной с абрикосовую косточку, да и формы такой же. Бусина мерцала темно-голубым — я так бы назвал его — светом, а внутри ее плавал, словно зернышко, сине-черный сгусток; к центру чернота сгущалась. Зернышко это колебалось, словно бы пульсируя. А скорее это было даже не зернышко, а колыхающийся лепесток темного пламени… Занятные штучки…

Я чуть было не выронил их, заслышав вдали жуткий вопль. Мне вспомнилась та дурацкая кошка; и хотя я вряд ли ее очень боялся, все ж не хотелось, чтоб она опять перепугала меня своим неожиданным появлением, как тогда у скамейки… Я оглянулся по сторонам, ища ее, — и вспомнил, что нахожусь в яме.

Надо было выбираться. Впрочем, это оказалось легко, потому что, оглядываясь, я увидел, что справа от меня по стенке ямы взбегает та самая светлая дорожка, которая привела меня сюда. Вверху она загиналась за край ямы и, верно, продолжалась по земле, внизу начиналась от самого дна и шла по стенке зигзагом, словно поломанная. Не было причин не доверять этой дорожке. Я подошел к ней.

Поломанной она казалась потому, что в стенке были вырублены ступеньки. Ибо то, по чему я поднимался, более всего походило на ступеньки, вырубленные чьей-то рукой…

Опять донесся вой, и теперь показалось — совсем близко. Когда я поднял глаза, мне привиделась вверху голова, свесившаяся в яму… Не ручаюсь, что это и вправду была человеческая голова, но очень похоже: круглой формы, темное. Потом она исчезла, послышался шорох, и — опять показалось — по краю ямы пробежала какая-то тень, на мгновение сверкнув темным отливом. В следующее мгновение ее уже не было. Я вылез из ямы, отряхнул колени, распрямился — и обомлел: в трех-четырех шагах сидела проклятая кошка и опять готовилась к прыжку… На этот раз не было сомнения: кошка упорно выслеживала именно меня… но зачем?

Впрочем, думать об этом было некогда. Я лихорадочно соображал, что делать… Но тут кошка повела себя странно. Забыв обо мне, она настороженно глядела куда-то за мое правое плечо… Мне показалось, что в ее желтых ненавидящих глазах мелькнул страх… Еще мгновение, и она, издав все тот же леденящий вопль, развернулась ко мне задом… но еще раз обернула морду и промяукала — скорей, проклокотала — что-то ужасное…

— Мне вот кажется, — перебил сам себя Сергей Сергеевич, — что она тогда проговорила какую-то фразу. На этом омерзительном языке… на котором со мной по телефону говорят. Но тогда мне показалось, что я разобрал в ее клокотании слова:

— Я вернусь…

Проклокотав это, кошка бросилась наутек, тяжелыми, крупными скачками. Припадая при этом на переднюю левую лапу. Как можно было делать такие прыжки с больной лапой — непонятно. Даже сейчас, когда мне известно больше, чем было тогда.

Зашумели кусты; опять раздался вопль, но в нем теперь сквозь ненависть улавливалась нотка страха. Треск становился все глуше, глуше, пока, наконец, совсем не затих.

— Ну, история!.. — Я вытер рукавом холодный пот с лица. Сел у ямы и задумался. — Что за ночь такая?..

Ничего я не придумал. Мысли мои опять вернулись к кошке. Что ей от меня надо? Ведь я, во-первых, сильней, а во-вторых, ничего ей не делал. Впрочем, лапу подшиб… Но она еще до этого была враждебна ко мне. Чем я ей не угодил?..

«А ведь если бы прыгнула, зараза, — точно бы в яму сбила. Выбрала же удачный момент, ничего не скажешь… Да, но чего она испугалась?..»

«Кошка насторожилась, глядя за мое правое плечо…» Я вспомнил, где стоял тогда, и, вернувшись на это место, обернул голову и поглядел. Там ничего нельзя было увидеть, кроме камня, нависавшего над своей ямой и закрывающего собой обзор.

«О-о-о… — ожгла еще одна догадка, — да ведь яма-то куда глубже, чем надо!..» Верно. Камень был, бесспорно, велик, но велик, как камень, а не как холм. Он мог напомнить размерами небольшой дом, но никак не пятиэтажку…

«Да что ж, в самом деле, происходит?..»

Голова моя прямо разрывалась от невозможности вместить все странности этой ночи. Женщина, успевающая разбудить мужа, отправить его к тебе и прибежать сама раньше него — и при этом успевающая убежать от тебя раньше, чем муж вернется в дом; говорящая (впрочем, в этом я был не очень уверен…) кошка, целенаправленно охотящаяся на тебя, невзирая на разность весовых категорий, — а потом убегающая, испугавшись невесть чего; дорожка, ведущая тебя туда, куда бы ты сам нипочем не пошел; камень, лежащий на яме, как крышка на кастрюле… что все это значит?..

Когда я поднял руку, чтобы почесать, по народной привычке в затылке, на плече моем взвилась и затрепетала живая лента… я заорал, попятился было назад и упал навзничь в траву… — «Змея…»

Через некоторое время я отважился открыть глаза. Все тихо…

Тогда, стараясь не двигаться, я чуть скосил глаза и взглянул на свое плечо. Можете себе представить: на плечо мне прилепился репейник. Вместе с обрывком стебля. При движении этот обрывок колыхался над плечом… Как я его подцепил, неизвестно. Вот тебе и змея…

«Может, не за плечо, а на плечо?.. — осенило меня (я опять вспомнил кошку). — Может, она этого и испугалась?.. Но вот, довелось в жизни встретить сумасшедшую кошку…»

Я снял траву с плеча и кинул ее в яму. «Пора идти». Почему-то я чувствовал, что больше мне ничего совершать не надо, что все уже выполнено мною… скоро рассвет…

Дорожка начиналась прямо у моих ног и струилась вперед метров на десять. Она немного потускнела, но была отчетливо видна. Да, надо идти. Мне уже хотелось спать. Перед дорогой я решил вытряхнуть сор из туфель… и — еще раз хочу повторить: какое счастье, что я не додумался до чего-нибудь подобного в яме. Какое счастье, что я сразу поднялся на ноги! Стоило мне немного посидеть там, размышляя над своим положением, я бы обязательно перед решительными действиями привел в порядок свою обувь прямо там. Ибо в левом туфле мне что-то ощутимо мешало. Но вот я занялся обувью уже над ямой. Причем и здесь был недалеко от беды: когда я постучал туфлем о землю, выколачивая всякую дрянь, высыпавшийся сор просиял красным пламенем; словно длинная искра проплыла на мгновение в воздухе и тут же погасла. Невероятной силы удар потряс землю и выбил злосчастный туфель из моей руки. Хорошо, что я его едва держал. Вспышка ослепила меня ненадолго; когда глаза снова привыкли к темноте, я не увидел ни ямы, ни… даже камня. Передо мной был пустырь — тот же самый пустырь, по которому бежал я, гоняясь за паскудной кошкой. У ног моих валялся мой туфель… точнее, половинка от него. Задняя часть туфля была словно отрезана ножом. Мрачно полюбовавшись на обрубок, я зашвырнул его куда-то в траву. Вот, мало напастей было, так еще и босым остался…

Исчезла и огненная дорожка. Но, впрочем, она теперь была не нужна: я и так знал, куда мне идти. Ночь стала прозрачней и утратила аромат; дул прохладный ветер, и перекатывался над деревней петушиный крик. Наступало утро. Я добрел до дома, ввалился в свой флигель, рухнул на кровать и уснул.

«Пора. Пробудись. Перетерлись узлы. Дорога пряма впереди». — «Я слышу. Но веки мои тяжелы. Земля тяжела на груди…» «Ты слышишь? — ожило сердце. — Стучась, в груди холодной горя…» — «Я знаю: на чьей-то ладони сейчас проснулось Сердце Царя!..» — «Пора. Я услышал старинный зов. Вставайте, воины, гей!..» — «Мы слышим. Но руки былых бойцов не могут поднять мечей…» — «Сердца наши бьются. И дышит грудь. И рвутся наверх тела. Но нету силы глаза разомкнуть. Но руки трава сплела…»

Вот такой бред мне снился в это утро. Монотонные, далекие, словно из-под земли, голоса глухо твердили одно и то же. Я несколько раз просыпался, совершенно угнетенный, переворачивался на другой бок, но опять начинались те же голоса и вели свою унылую перекличку. Потом голоса стали глуше, словно бы отдалились, и я почувствовал, как из ниоткуда, из пустой темноты моего сна, подкралась рука и ухватила меня за плечо. Я дернулся и проснулся.

На меня глядел, улыбаясь, Петька.

— С добрым утром, — приветствовал меня он. — Как спалось на новом месте?

— Нормально.

— Хорошо. А я уж подумал, что тебе неудобно. Ворочался, стонал.

— Это мне какая-то гадость непонятная снилась. Спасибо, что разбудил. А сколько времени?

— Девять недавно было. Завтракать пора. Давай, умывайся — и приходи. Жена уже заждалась.

Я умылся, но это мне не очень помогло. Чувствовалось, что сильно не выспался. Поэтому за столом был рассеян, в беседу почти не вступал, чуть не смахнул локтем тарелку и, как я уже напоминал, едва не порезался ножом, который был вбит в стол с тыльной стороны. Но успел, едва почуял лезвие, отдернуть руку.

— Что с вами? — удивленно спросила меня Ирочка (Петька куда-то вышел).

— Чуть не настрекнулся. — Я поднял глаза на нее и увидел, что левая рука у нее широко завязана бинтом. — О, да у вас тоже с рукой что-то? Мы почти друзья по несчастью? (Это я уже с намеком и с некоторым укором).

— Это я салат готовила. Зазевалась — и обрезала палец.

— Сочувствую.

Она говорила спокойно, никакого интереса ко мне не проявляя. Или не выказывая. Я уже начал сомневаться, не приснилась ли она мне вчера вечером. То казалось, что приснилась, то — нет. Когда я вызвался после завтрака помочь ей с посудой и, улучив момент, игриво погладил ее по выдающемуся месту, она, спокойно отставив какую-то чашку, дала мне чувствительную оплеуху. Изумленный (или пристыженный), я удалился, окончательно не зная, что мне думать. Впрочем, через некоторое время во дворе она подошла ко мне и тихонько сказала:

— Прошу прощения.

День этот прошел непримечательно. Конечно, по сравнению с прошлой ночью. И… но ладно. Все в свое время.

Я расхаживал по саду, был с Петром на речке, раков ловил. Вечером опять пили пиво. Ирочка занималась какими-то хозяйственными делами, мы с Петькой благодушествовали.

— Хорошо тут у нас?

— Конечно, хорошо. Чисто, уютно, деревня маленькая…

— Да. Все удобства. И люди здесь хорошие.

— А ничего у вас тут, — как можно равнодушней задал я вопрос, все время просившийся на язык, — странного не бывает?

— Странного? — Бывает, конечно. Что за деревня без странностей. Хотя, знаешь, и в городе их хватает. Только там они другие.

— А здесь какие?

— А что тебя интересует?

— Да ничего меня не интересует…

— Гм, — задумался Петр, — что тебе сказать? Есть тут у нас такое… не странность, а скорей курьез. Ходит тут легенда про какую-то таинственную кошку (Я насторожился). Вроде бы ее в разных нехороших местах или в неподходящее время, люди встречали. Ничего она никому плохого не сделала, но как-то не по себе становилось, если ее встречал. Я тоже однажды ее видел.

— Кошку эту?

— Ну. В соседнем дворе. В прошлый год. Как раз тогда был к ней повышенный интерес. Знаешь, как с любым слухом бывает: то всех интересует, то надоедает… Вот так и с этой кошкой. То про нее забывают, то наоборот вспоминают чаще, чем необходимо. Тогда она была в почете. Мужик тут есть, Фадин. Пьянь страшная. Так вот он тогда сообщил, что ночью шел домой, — пьяный, понятно, — и встретилась ему эта самая кошка. Погрозил он ей пальцем и дальше пошел. А она, говорит, зашипела, как гусак, и к земле припала, как будто прыгнуть на него намерилась… Он обозлился и погнался за ней. Гнался, гнался, говорит, за дорогой не следил. Очнулся по грудь в воде. Сам не знает, говорит, как получилось. Заманила она его в воду. Ну вылез, конечно, обратно. Никакой кошки и в помине нет. Почертыхался, побрел домой.

Вот такая история. Верить-то ему не очень поверили; больше зубоскалили. Но кошка, повторяю, тогда на всех языках была, и многое из фадинского рассказа в легенду и перекочевало. То есть, получается, Фадину как бы поверили про кошку, но не поверили про него самого. Ну, да так легенды и делаются.

— А, кстати, — добавил Петр, — я и сам сделал вклад в эту легенду.

— Это как?

— А вот как. Сидел я однажды на дворе, семечки щелкал. Вечерело уже. Слышу — у соседей крик, грохот, баба кричит и ругается. Переполох. Вскакиваю, интересуюсь: что такое? — Вижу: лежит у порога плашмя соседская жена, и впереди нее шагах в пяти таз валяется. Ну, и белье рассеяно по земле. Вскакивает она, лицо очумелое. Муж выбежал. Она ему кричит:

— Ружье тащи, ружье! Вон она сидит!

Гляжу за ее рукой — посреди их двора кошка сидит. Как потом объяснили, жена Семенова вышла белье вешать, а кошка эта самая то ли бросилась, то ли подвернулась ей под ноги. Та и покатилась… Ну вот. А что до кошки, то верно: когда на нее глядишь, как-то нехорошо тебе делается. Я почувствовал. Или, может, легенд переслушался… Но это неважно. Интересно вот что: у меня ружье тоже недалеко было, и я, из озорства, решил Семену помочь. В общем, грянули мы одновременно в эту кошку из двух ружей… и не попали. Вот что непостижимо. Я-то стрелок очень даже неплохой, не хвалюсь. А уж Семен — куда лучше. Да и было-то до этой кошки шагов десять, много — двенадцать. Как мы в нее не попали?..

— А кошка что?

— А что ей? Говорю же, не попали. Убежала на пустырь. Оставила народу еще одну легенду. Жена Семена всем разнесла. Со многими украшениями… Вот такая кошка… Если это та кошка была… Хотя — какая разница.

— И больше ты ее не видел?

— Я — нет. Да и другие ее редко видят. У нас тут вообще кошек мало. Ну, встречал ее еще кто-то. А был тут такой персонаж, Сашка-сумасшедший, так он бегал по деревне и всех уверял, что эта кошка — его сестра и что она — ведьма. Ну, в это никто вообще не верит. Кошку считают, естественно, за кошку, только что странную.

— А Сашка — это что?

— Да его сейчас нету. В психушке, наверное. По крайней мере, давно я его не видал. Он тоже не коренной житель. Приехал сюда лет восемь назад, тоже дом построил. Жил да жил. Один. Без всякой сестры, конечно. Хотя родня у него какая-то в городе была, он вечно туда овощи возил. Ну вот. А чокнулся в позапрошлом году. Вот, кстати, единственный странный случай с деревенскими. Если, конечно, не сочиняет. Знаешь, как чокнулся?

— ?..

— Шел от станции домой, и встретился ему конь. Черный. И как-то этот конь себя так повел, что Сашка начал его преследовать. Гонялся он за ним, гонялся. А тот вроде бы и не убегает особо, но и к себе близко не подпускает. Сашка злится. И, главное, у коня ноги связаны были. Стреноженный. Иначе, конечно, Сашка бы за ним нипочем не побежал. А так — надежда поймать была. Где он его гонял — не помнит. Только помнит, они до той рощи (Петр махнул рукой на видневшуюся вдали, за станцией, за долгим кукурузным полем, рощицу) добрались. Там полянка есть, из нее только один выход. Вот Сашка исхитрился, и на эту поляну коня и направил. Думает, вот и все. Дорогу коню загородил. Тогда конь обернулся к нему и спросил:

— Ну что, догнал?..

Это Сашка потом на бумаге написал, когда к нему приставали, что да как. Он онемел, с полгода не разговаривал. А когда опять заговорил, сразу поняли, что он свихнулся.

— Да-а…

— Но больше этого коня здесь никогда не было; да и раньше никогда. Потому легенда не развилась.

— Я тоже вчера кошку вашу видел.

— Да ну?

— Ночью.

И я рассказал Петру кусок вчерашней истории, благоразумно опустив ее начало. Остановился я на том, что вляпался в ил (во время рассказа я по привычке засунул руку в карман и нащупал там вчерашние находки, о которых, честно говоря, начисто забыл. И то, что я вспомнил о них, почему-то удержало меня от подробного рассказа о дальнейших чудесах. Рассказал я только о погоне по пустырю и закончил тем, что потерял туфель, выдергивая ногу из ила).

— Да-а… — сказал Петр, когда я закончил. — Странная история. Ты только жене ее не рассказывай.

— А что?

— Поверит.

— А ты что?

— Не знаю. Как ты понимаешь, в твоей истории есть какие-то сомнительные нотки. Потому не знаю, что тебе ответить. Если хочешь, можем тебе в доме постелить.

— Да ну, — возмутился я, — что за чушь!

— Ну, мало ли. Нервы все-таки… Ладно, если что померещится опять или просто не понравится, — заходи в дом и растолкай меня. Тогда в доме устроим.

Так мы и простились. Петр отправился в дом. Потом вышел еще раз, с женой, занес мне во флигель баллон пива и тарелку раков.

— Чтоб не скучно было…

Ира немного подмела во флигеле, и, пожелав мне спокойной ночи, они вышли. Показалось, что она мне, выходя, чуть заметно подмигнула. Это меня, естественно, окрылило, и я исполнился всяческих надежд на будущее.

А пока сидел на кровати. Во флигеле не было люстры, был уютный ночничок у изголовья. Я разглядывал вчерашние находки и опять перебирал в памяти вчерашний вечер. И бусинка и монетка были такими, словно их забросили сюда из какого-то чудесного мира… Или, по крайней мере, из неизвестного совсем времени… Мне казалось, что им многие сотни лет… даже скорее — многие тысячи.

— Между прочим, — взглянул на меня Сергей Сергеевич, — я интересовался народами, жившими когда-либо на этих землях. Культурой. Известно, конечно, весьма немного, но из того, что известно, все далеко уступает моим находкам. Настолько разительное отличие в уровне… как, например, между пулеметом и детской рогаткой. Впрочем, это неудачно, но уж верно — куда этим культурам до моих штучек!

…Монетка была золотая, но, видимо, с какой-то примесью. Помните, я говорил, что она светилась во тьме? Я выключил свет, чтобы проверить воспоминание. Она светилась, как и вчера. И бусинка тоже…

Не знаю, что мне больше нравилось: монетка или бусинка. Монетка была странно расписана. На гербовой стороне в верхней части расположены были шесть звездочек. В правильном порядке. Мне почему-то вспомнилась эмблема атома. И верно. Если по этим точкам-звездочкам построить шесть эллипсов, то как раз атом и выйдет. В нижней части в монете была просверлена крохотная сквозная дырочка, и прямо из нее поднимались, расходясь, две прямых линии. Словно два луча, встающих неизвестно откуда, из какой-то бездны. У обода монета была испещрена значками непонятного письма. Мне тогда же показалось… кстати, я все время говорю «показалось», а надо бы говорить что-то вроде «узналось»… если б я мог узнать то, что знать невозможно. Итак, мне тогда же показалось, что этому письму больше нету аналогов. Значки того же письма, но другие, были и с обратной стороны; на этой стороне был изображен — по грудь — человек. Конечно, в таком маленьком изображении мало что разберешь, но, глядя на него, я почему-то подумал, что этот человек весьма смахивает на моего дядюшку. Да, если угодно, было некоторое сходство и со мной самим; но с дядюшкой больше. Впрочем, это неважно, хотя и забавно.

Бусинку я вчера рассмотрел лучше, чем монетку. Но и сегодня глядел на нее с удовольствием. Хотя к удовольствию примешивалось какое-то томление, даже чувство некоторой опасности (все вспоминал вчерашнее путешествие). Сработана она была, конечно, изумительно. Лепесток темного пламени, казалось, легко трепетал и колебался, словно бы плавал внутри. Возможно, только оболочка бусинки была твердой, а внутри запаяна какая-то жидкость. Но об этом мы не узнаем.

— Мы пробовали ее разбить, — сообщил мне Сергей Сергеевич, отвлекаясь. — Молотком. Не получилось.

— Зачем?

— Из любопытства. Человек любопытен. Или — из глупости. Что одно и то же…

— А вдруг бы разбили?

— Конечно, жалко было бы потом. Но мне казалось, что у нас ничего не выйдет.

— А где же она сейчас?

— Дядюшка выпросил. Уверял, что ничего не случится. И вроде бы пока все нормально. Но я отвлекаюсь.

…Итак, я держал бусину и монету на ладони. Они были прекрасны, хотя, как я уже говорил, к удовольствию от обладания столь чудными штучками примешивалось чувство безотчетной тревоги. Казалось, я должен чего-то бояться. Казалось, должен что-то вспомнить — то, чего никогда не знал. Казалось, я должен уметь делать что-то, чего никогда в жизни не делал. Больше того, — такое, чего не делал ни один человек. Это «казалось» очень походило на требование, на требовательный призыв. Голова моя заныла от напряжения. В лицо повеял ветерок, и почудилось, что он пронес запах каких-то давних времен, неизвестных мест… Ночь сгустилась и словно бы источала тревожные, недобрые ароматы. Где-то очень вдалеке, — казалось, изнутри меня, — услышалось, как дрожит земля и плещется на ветру густая ночная трава. Ржали кони. Доносились крики неизвестных зверей, жуткий хохот ночной птицы. И еще какие-то разные звуки. Голоса. Глухое, монотонное гуденье… непонятные речи…

«Мне снится, что больше не стало сна. Что вышел заклятья срок…»

«Вы слышите, — берег грызет волна, трава пробивает песок?..»

«Я слышал ржанье наших коней, протяжный рокот копыт…»

«Я вспомнил: дорога… туча над ней… и зверь из куста глядит…»

«Но кто мне сердце качнул во тьме? Кто вызвал имя мое? — Мне тесно, мне тесно в моей тюрьме. Но нет пути из нее…»

«Мы знаем: нас ждут боевые поля. Мы тянемся, тянемся встать… Но гнетом лежит на плечах земля. Но тяжких век не поднять…»

Монотонное, глухое гудение голосов. А может, мне это мерещилось. От напряжения. Но я тоже слышал — или чувствовал — далекое ржанье коней, посвист ночного ветра. Мягкая звериная поступь колыхала траву, и чуть слышно похрустывали кусты. Темно-желтые звезды текли по низкому небу. Две звезды заглянули в мое окно, лучи их скользнули по мне, и я почувствовал, как промокла рубаха на спине. Звезды словно застыли за стеклом: желтые, большие. Потом, колыхнувшись, словно раздумывая, покатились вправо и пропали за рамой… Я вскочил и бросился к окну, ясно понимая, что на меня только что глядел с улицы неведомо кто…

На дворе никого не была. Темнота. Луна еле-еле мерцала сквозь огромное облако. Ветерок мягко обвевал меня легкой прохладой. Я осторожно пошел вдоль стены, поминутно оглядываясь. Куда мог деться человек, только что глядевший на меня в окно? Зачем бы ему теперь скрываться? В том, что это был именно человек, я ничуть не сомневался. Конечно, у меня мелькнула (в порядке бредового предположения) мысль о легендарной Кошке, но я ее сразу же отбросил. Ибо для того, чтобы глядеть на меня в окно, кошке надо было висеть в воздухе. Довольно долго… Нет, без всякого сомнения, где-то рядом есть человек.

— Эй, — позвал я негромко, — кто здесь?..

Ответом мне было молчание.

Постояв немного, я уловил чуть слышный шорох впереди, левее меня, в кустах. Я было направился туда, но, кстати, вспомнив вчерашнюю историю и то, что за кустами начинается пустырь, тихонько отступил и пошел обратно.

Я еще утром заметил, что в сарае есть топор. Схватив его, я кинулся обратно. Теперь Кошке (если бы опять встретилась на пустыре) не на что было бы рассчитывать. С топором я не боялся никого.

Я отважно бросился в кусты. Темное человеческое тело вылетело из них и метнулось к пустырю. Я — за ним…

Человек бежал быстро, но я не отставал. Я преследовал его до речки, но там каким-то образом потерял из виду. Дело было в том, что, боясь опять вляпаться в грязь, я, по мере приближения к реке, бежал медленнее. Человек, знавший, несомненно, рельеф своей местности куда лучше, воспользовался этим. Но все равно: куда он мог спрятаться? Вдоль берега шел только жиденький ряд деревьев, а за ними — пустырь. Куда можно было деться взрослому человеку?

Итак, не преуспев, я отправился обратно, останавливаясь и оборачиваясь самым неожиданным (для человека) образом. Но или он был хитер, или его уже давно не было здесь — поймать его врасплох мне не удалось. В конце концов я плюнул в темноту, обругал человека последними словами и пошел ко двору, твердо решив забрать из флигеля постель и отправиться ночевать в дом. Пусть думают, что я нервный, но лучше от греха подальше.

…Что, вы думаете, я увидел во дворе? Этого самого человека, который стоял теперь у двери моего флигеля. Я замер и — благо было темно и кусты рядом — опустился на землю и немного отполз. Человек меня не увидел. Он немного постоял, открыл дверь и вошел…

Я несколькими быстрыми перебежками достиг двери. Рванул, с диким криком (испугать) ввалился внутрь…

Силы небесные!.. Ирочка, только что поправлявшая что-то в моей постели, как обернулась на крик, так и застыла. Глаза ее были полны ужаса…

— Ой-ой-ой… — сорвавшимся голоском протянула она…

Я опустил топор.

— Прошу прощения.

Она только кивнула головой, не то прощая, не то от испуга.

— Прошу прощения, — еще раз повторил я. — Вы не обращайте внимания. Я то ли сошел с ума, то ли чего-то не понимаю. А может быть, это странная шутка. Или все вместе. Скажите, пожалуйста, зачем вы здесь?..

Она уже оправилась от испуга и, заложив руки за спину, хитро посмотрела на меня.

— А вы как думаете?..

— То есть, — смутился я, — я не то хотел спросить… а что… не знаю… (я действительно не знал, что сказать. Ира, видимо, была здесь совершенно ни при чем. Но, однако, удостовериться в этом не мешало). — Я хотел узнать: откуда вы пришли?.. Это тоже странный вопрос, но ответьте, пожалуйста…

— Из дому, конечно, — недоуменно ответила Ирочка.

— В таком случае, еще раз прошу прощения. Дело в том, что… — и я рассказал ей о неизвестном человеке, о своей погоне, о том, как я принял ее за него… Она слушала очень внимательно, даже настороженно, и несколько раз (как мне показалось) прислушивалась… к чему?

— А скажите, вам это… не привиделось?.. — спросила меня она.

— Нет, — убежденно ответил я. — Душевное здоровье всегда было нормальным, белая горячка исключена. И просто так бегом с топором не имею привычки заниматься.

— В таком случае, — решительно сказала Ира, — вам нужно идти в дом. Пойдемте…

Я окинул ее взглядом. Она была в том же коричневом халате, что и вчера, и, видимо…

— Мне очень не хочется зря тревожить Петра… — произнес я многозначительно, выделяя каждое слово. Постным и грустным голосом… И глядя ей в глаза.

Она не смутилась.

— Петра?.. Его трудно потревожить. Он уехал в город.

— Как уехал? — ошеломленно спросил я.

— Так вот. Часа два назад.

— Но что же он мне ничего не сказал? Не зашел?..

— Ну, уж не знаю. Он сказал, что зайдет. Не заходил, говорите?.. — она словно призадумалась. — Вообще-то, память у него дырявая…

— Ну что ж, пойдемте в дом.

— Да, да…

Мы вышли на порог. Ночь была все так же темна; чуть веял ветерок. Ира постояла немного, словно прислушиваясь к ночи.

— Ну, идите в дом. А я сейчас приду.

— Куда вы?.. — спросил я.

Она засмеялась и еще раз повторила:

— Идите…

Я решил подождать ее здесь. Но она все не возвращалась… Потом где-то вдалеке, у реки, раздался памятный мне жуткий вой, потом еще, но более далекий… Словно кошка убегала от кого-то. Очень далеко, но я все-таки крепче сжал топор и отправился в дом, без всякого стеснения. Судя по дальности крика, Ирочке ничего не угрожало, а мои нервы, как думалось мне, местной экзотики уже не принимали. Увы мне, глупцу…

Итак, я пошел в дом. Каждый шаг давался мне так тяжело, точно я волочил привязанные к ногам бревна. «Да что это со мной?..» — изумлялся я. Голова ныла, кровь стучала в виски, глухо и ритмично. Шаги мои подчинились ритму крови, я пошел медленнее.

Войдя в дом, я почувствовал, что очень устал и очень хочу спать. Я попробовал встряхнуться. Ненадолго помогло, но вскоре сон опять начал одолевать меня. Я сидел на диване, не имея сил даже раздеться.

«Где же Ирочка?.. Куда она… — сладко потемнело в глазах, голова моя мотнулась вниз. Я встряхнулся опять и открыл глаза. — Засыпаю…»

«Посплю чуть-чуть. Она придет, разбудит небось…»

Но я не могу сказать, что я спал. Я ожидал Ирочку, и одновременно дремал, то ли грезил, то ли ловил какие-то обрывки сна и зачем-то старался их запомнить.

…Шумы, голоса, клики… Где-то пели гудки, грохотали поезда… или это телеги… груженные телеги… Я лежал на дороге, глядя в небо бездумным взглядом. Умные лошади смотрели на меня грустными глазами. За леском, на болоте, кричала какая-то птица. Я лежал на дороге и глядел в небо. Я слышал, как гудит сок в стволах деревьев, я слышал, как растет трава, как поют парящие в небе звезды. Я слышал, как глухо и мерно дышит земля. Ритмично. В ритме. Как монотонный барабан. Как кровь в висках. Как сердце.

«Ты слышишь? — Сердце твое стучит. Ты слышишь? — зовут в поход…» — «Я слышу. То — Сердце Царя звучит. Оживший Камень поет. Я знаю, заждалось крови копье. Заждалось пищи зверье… Но кто поднимет лицо мое? Кто вынет тело мое?..»

Мерно и глухо звучали голоса. Воздух дрожал в комнате. Подрагивали стены. Полы… Под моими ногами треснули половицы и начали медленно проседать…

«Безглавые черви не тронули плоть. Земля не разъела сталь. — Подняться бы… двинуться… склеп расколоть… уйти в свободную даль…» — «Ты слышишь? — нас ищут корни травы, нам путь пробивают ручьи…» — «Я слышу. Но руки мои мертвы. Недвижны ноги мои…»

Трещина под ногой расширялась. Она уже разошлась почти на ширину ноги. Я безучастно понимал, что под ногой расползается пустота. Носок туфля погрузился в щель. Запахло острым холодом глубин. Судорога начала сводить стопу… Я хотел растереть ее рукой, но не мог шевельнуться. Я понимал, что это сон, но стопа болела так, как будто ее и в самом деле крутила судорога… «Недвижны ноги мои…» — «А дальше?..»

«Ты слышишь?.. — над нами колеблется мгла. Ты слышишь? — близится срок… Степные боги раскрыли крыла, вскрутили вихрем песок…»

…сильный удар по лицу опрокинул меня. Я свалился на пол, перевернулся и вскочил на ноги.

На меня глядел невысокий, всклокоченный, заросший человек… Я встряхнул головой, протер глаза и совсем проснулся. Силы небесные, но ведь это же пустырь!.. Как я здесь очутился?..

— Ты что здесь делаешь, идиот? — заорал на меня человек. — Бежим, пока цел!.. — Он схватил меня за руку, с силой дернул и потащил за собой. — Быстрее!..

Я очень туго соображал, в чем дело, но, доверяясь испугу моего спутника, понесся изо всех сил. Я даже чуть обогнал его. Мы выбежали с пустыря и помчались по дороге. Мимо домов. Совершенно с механическим удивлением я отметил, что в некоторых еще горит свет… По-моему, была уже глубокая ночь.

Спутник мой поравнялся со мной.

— Не туда! — крикнул он на бегу. — Направо давай!..

Я послушно повернул направо. Далеко, за спиною, раскатился столь… привычный для меня леденящий вой. И перешел в не менее леденящий… плач, жалобу, скуление. Там все это было. Выглядел этот звук настолько жутко и был настолько неожиданным, что я остановился как вкопанный.

— Да беги же!.. — меня сильно толкнули в спину.

— А куда?..

— Вон к тому дому. Где колодец. Там дверь открытая…

— Ну вот, — сказал человек, задвинув засов. — Вроде успели. Можешь располагаться. И успокоиться. Сюда она не придет. Тут когда-то хороший священник жил. Давно, правда, но… место все равно хорошее. Не найдет. Она сюда и близко не подходит.

— Кто — она?..

— Вот те на… — изумленно поднял брови человек. — А от кого ты бежал?

— Честно говоря, не знаю. Вы крикнули, что надо бежать, я и послушался.

— Так-так. — Он обошел меня со спины, точно обнюхивая, вернулся и взглянул мне в лицо. — А что ж ты тогда на пустыре делал?..

— Сам не знаю, — начал было я…

— Погодь, погодь, — подозрительно сказал человек. Он медленно вынул руку из кармана, и я с каким-то равнодушным ужасом (устал уже от всего этого) увидел, как блеснуло длинное белое лезвие ножа.

— Как вы меня все замучили… — произнес я невольно.

Мужик, словно не услышав меня, сделал шаг в мою сторону и, выставив лезвие вперед, глухим голосом потребовал:

— Перекрестись.

Вот этого я меньше всего ожидал, и потому чуть не разрыдался. «Псих…» С трудом справившись с собой, сглотнув ком в горле, я сложным голосом объяснил:

— Я могу. Но вообще я некрещенный.

Мужик внимательно оглядел меня, поразмыслил немного и вынес решение:

— Тогда стой, как стоишь. И не рыпайся. Смотри, я обеими руками одинаково владею…

И, переложив нож в левую руку, он правой широко перекрестил меня.

…Естественно, я не сгинул и не рассыпался. Я стоял и глядел на странного мужика. Правда, по правой ноге на мгновение проползла ледяная боль, но это, понятно, случайность.

Мужик переложил нож в правую руку, затем сунул его в карман и, посмотрев на меня, одобрительно сказал:

— Не демон…

Вскоре мы уже мирно пили чай.

— Я тут живу, — сообщил мне мужичок. — Сюда никто не заходит. Пол тут прогнил, да и брать нечего. А я вот живу… когда здесь бываю.

— А почему — в этом доме?

— Как — почему? Я же говорю, — от сестрицы здесь укрываюсь.

— От сестрицы? (И тут я неожиданно понял). Ой, вы — Саша?..

— Ну. — Он посмотрел на меня ясными синими глазами. — Что? Небось рассказывали уже? Про Сашку-дурачка?..

— Кгм.

— Рассказывали?

— Немного… Про вас… про судьбу… про жизнь… — я запутался, не зная, каким еще словом заменить «коня» и замолчал.

— И про коня, небось, про черного?.. Не верь. Не было никакого коня. Это я им на ходу сплел чтоб отцепились… У меня, братец, посерьезней беда была…

Сашка замолчал. Лицо его словно бы постарело, брови угрюмо сдвинулись и застыли. Казалось, он вспоминает что-то невеселое.

Молчание затянулось. Догадываясь, что раздумья Сашке не в радость, я спросил, перебивая его молчание:

— А как вы меня на пустыре нашли?

— А?.. — словно бы очнулся Сашка. — Как нашел? Случайно нашел. Я тебя и не искал. Я сестрицу гонял…

— Слушайте, сначала я понял, что вы от нее прячетесь тут, а теперь, выходит, что она вас боится…

— Конечно, боится. Я ее все равно поймаю. Но ведь мне же и спать когда-то надо. Вот когда спать иду, тогда я ее боюсь. А в этом доме можно спать без забот. Проверено. Она его как огонь обходит.

Ну, а я, в свою очередь, этот пятачок на пустыре не люблю. Это ее место. Даже не сказать, чтоб ее… но поганое место. Как-то там неладно. Правда, ни с кем ничего не случилось, но я чую. Меня в таких делах не обманешь.

— Послушайте, мне показалось, что у меня под ногою земля разошлась.

— Мне тоже. А значит, что нам обоим не показалось…

— А правда, что ваша сестра…

— Ведьма? Истинная правда… Они ее еще не знают, — кивнул головой на окно Сашка, видимо, разумея деревенских. — Но, даст Бог, и не узнают… Я все-таки должен ее изловить…

— Простите, Саша… не обижайтесь… я вот что хотел спросить: ведь она — ваша сестра? Вы так о ней говорите… я хочу сказать, все же родной человек…

— Она не человек. (Я выпучил глаза и вдруг вспомнил, что Сашку характеризовали, как сумасшедшего. Видно, правда в этом была). Но это оставим. Пока. Я все хотел спросить: чего тебя к ночи на пустырь понесло?..

Я рассказал ему о своих сегодняшних странствиях, опустив разные подробности личного характера. Объяснил, что пошел от флигеля к дому, но как-то попал на пустырь и несколько часов проспал там.

— Ну, это ты врешь, — перебил меня Сашка. — Ты туда попал где-то около одиннадцати. Верно?

— Ну…

— Сейчас… — он вынул из кармана часы и посмотрел на них, — десять минут первого. Если точно — восемь…

— Не может быть!.. Я помню, что сидел долго…

Я описал ему подробно все свои грезы, ощущения. Сашка слушал очень внимательно и по ходу рассказа все больше мрачнел.

— Воля твоя, парень, — сказал он, когда я замолчал. — Что-то мне все это не нравится. На тебя-то, ясное дело, морок напустили. Но как ты до этой песни дослушался?..

— А что это за песня?

— Откуда ж я знаю. Но ни о чем хорошем она не говорит. Ясно, что это из-под земли. Мертвецы поют, но они — живые. Как это может быть, не понимаю, не понимаю…

— Нет, — объявил он через несколько минут, прервав бормотание, — не понимаю.

— Чего?

— Многого. Не понимаю, кто это. Не понимаю, как ты с ними связан. А что связан — несомненно. Я таких песен, например, не слышал. Хотя у меня тоже чутье есть… И потом — причем здесь моя сестрица?..

— Да уж она точно не при чем.

— Зря ты так думаешь. Она тебя уже два дня следит. Это не просто так, ты уж мне поверь.

…У меня захолонуло в груди от такой новости.

— А вы уверены?..

— В чем?

— В том, что она меня ищет…

— Можешь не сомневаться. Я-то уж знаю. Но только непонятно мне, что ей от тебя надо?

— Я ей вчера лапу… руку… лапу подшиб…

— А, это ты? А я думал, чего у ней рука замотана.

— Я.

И я рассказал ему о вчерашней встрече с Кошкой.

— Ну да, — сказал Сашка, выслушав. — В ее манере. Меня однажды так тоже чуть не затащила в реку. И еще одного… есть тут мужик…

— Фадин?

— Кто тебе все это говорил?

— Петя.

— Петр? Да он вроде к этим делам без внимания. — Сашка вздохнул. — Хороший он человек, это вот несерьезно. Это его когда-нибудь может подвести…

— Но она меня заманивала еще до того, как я в нее камнем швырнул…

— Это она по злобе. От избытка. Она это любит… Я и про коня-то сочинил по тому же плану…

«А ведь верно…» — подумалось мне.

— Слушайте, а если без коня, то все же, что тогда случилось? Или совсем ничего?..

— А случилось тогда, — сказал Сашка после напряженного молчания, — вот такая история. Узнал я от своей родительницы, что сестрица моя… не человек.

— То есть… как?

— Вот так. Родительница перед смертью сказала. Покаялась… причастилась… не знаю, каково ей сейчас. — Сашка перекрестился. — Верю, что прощена…

— Так вот. Позвала она меня незадолго. И рассказала. Родила она ее неизвестно от кого. Сама говорит, от темного племени. Я так понимаю — от демона. Есть даже в науке какое-то ему название…

— Инкуб, — вспомнил я.

— Да, как-то так. Родила и вырастила. И уж любила, — прости мне, Боже, — опять перекрестился Сашка, — куда больше меня. Ну, оно и понятно: женщина. Да и младшая… Но я не поверил. Согласись сам: кто ж поверит? Мы-то с сестрой друг друга всегда не любили, но такое узнать — чересчур уж…

— Вижу, — не веришь, — она говорит. — Но знаешь что, я тебя научу: ухитрись и подгляди за ней. Когда уверена будет, что ее никто не сможет увидеть. Или в минуту, когда забудется, делом каким-либо прочно займется, глянь тогда в зеркало… Посмотришь сам… и прости меня…

Вот так. Сначала мне, конечно, не до того было. А вот после похорон как-то поругался я крепко с сестрою. Да и вспомнил. И тем же вечером ее и поймал. Какие-то она бумаги читала, я видел, что очень занята. Глянул в трюмо и…

— Что?.. — затаив дыхание, спросил я Сашку.

— Словами не скажешь. Но уж похуже говорящего коня. Хорошо, я в невидном месте стоял. Так там и осел…

— Ну, а потом что?..

— Потом — сначала ничего. Пора мне было и уезжать. Но перед отъездом захотелось мне еще раз проверить: а не сошел ли я тогда с ума? Еще раз убедиться… И опять момент поймал. Она в ванную ушла мыться, а я в туалет забрался, стал на унитаз и через окошечко посмотрел…

— И?..

— Сначала вроде бы — баба как баба. Сморгнул — опять… дракон не дракон… слов не подберу…

(Я смотрел на него примерно так, как вы сейчас на меня, — прервавшись, сказал Сергей Сергеевич).

…И — что уже хуже — она меня увидела. В зеркало. Завыла, да так, что я чуть не грянулся со своего места… Соскочил, выбежал — и в комнату. И она следом выскакивает из ванной — уже баба, мокрая вся, вода с волос льется. Я, конечно, понимал, что на сей раз просто руганью обычной не обойдемся… Кинулся в материну комнату, — там у меня иконка была… спасибо ей, перед смертью надоумила… — схватил иконку, выставил, как щит, и спрашиваю у сестры:

— Ну что? Догнала?..

Она стоит, не двигается. Глаза — аж белые от злости, но дрожит. Боится. Двинулся я на нее. Она отступает, я — на нее. Прошли через комнату, через другую. Я ее в сени выживаю. В сенях остановился, руку в свой плащ засунул и нож вытаскиваю. Серебряный. Да ты видел… — дорого он мне когда-то обошелся… — Так и пошел на нее — иконка в руке, нож в другой. Загоняю на кухню… Видит она — деваться некуда. Взвыла, да опять так, что меня передернуло; скинулась кошкой — и в окно… с восьмого-то этажа… стекло вдребезги…

У меня еще сил хватило подойти к окну и посмотреть вниз. Не увидел я там ее.

«Так, — думаю, — теперь она тебя в покое не оставит. — Готовься, Александр…»

Это все, что я тогда успел подумать. Тут же, на кухне, и отключился.

— Вот так, — закончил Сашка. — Никаких коней, как видишь…

— А… дальше что?..

— А дальше все. Ну квартиру я ту освятил. Хотя это на всякий случай. Квартира-то не ее. Материна. Потом запер да уехал. Она туда больше не вернулась. Да и понятно. Поселилась здесь, на пустыре. Я ее почуял.

— Как почуял?

— Чутьем. У меня после того всего как озарение какое-то было. Я чертовщину стал хорошо понимать…

— А потому, — сам себя прервал Сашка, — могу сказать, что она сюда не только за мной прибыла. А может, совсем не за мной. Есть у нее тут какое-то еще дело. Что она тут, на пустыре, делает? Может, ищет что?.. Или, наоборот, сторожит?.. Сдается мне, что…

— Слушайте, — внезапно решился я, — я вам сейчас еще кое-что расскажу…

И я начал рассказывать ему всю свою историю с самого начала. Опуская, конечно, насколько возможно, все, что касалось Ирочки.

Сашка внимательно слушал. Я начал с того, что сидя на скамейке, повстречал кошку, упомянул еще раз о погоне, продолжил тем, как шел по пустырю и ушел в чудеса. Сашка слушал, не перебивая. Только на лице его изумление достигало все большего накала. Я дошел до того, как упал в яму, нашел в ней две безделушки, вылез и увидел ведьму; она чуть не бросилась на меня, но, испугавшись, убежала… Рассказал, как вытряхнул над ямой башмак и чуть было не был накрыт камнем…

— А ведь это я ее спугнул, — выпалил Сашка.

— Что?.. Вы тоже были у ямы?..

— Нет. Грохот потом слышал невдалеке, по не знал, что… Постой… постой… да ведь это ее место!..

— Где?..

— Где яма твоя была… Если ты не ошибся. Это она, выходит, клад охраняла…

— А как же…

— Постой, постой. Мне еще не все ясно. Давай дальше.

Дальше я рассказал, как ночью мне снились голоса. Как на следующий вечер я сидел и рассматривал свои безделушки, и опять мне грезилось всякое… Затем ведьма заглянула в окно…

— Это я глядел, — опять ошарашил меня Сашка.

— Вы?.. — и я запнулся.

— Не понимаю… — произнес я после долгой паузы.

— А что тут понимать? Крутилась тут моя сестрица, все тебя высматривала. Да меня боялась. А меня любопытство разобрало, и решил я на тебя взглянуть — что ты за зверь такой, что тебе персональное внимание…

— Так это я за вами гнался?

— За мной. Но я тебя перехитрил.

— Куда вы делись?

— На дерево залез. И переждал.

…Да. На деревья я почему-то не догадался взглянуть.

— А что ж вы мне ничего не сказали?

— А откуда я знаю, кто ты такой? Может, вы с ней на пару меня морочить собирались. Это я уже на пустыре о тебе догадался…

— Хорошо, а потом вы где были?

— А потом слез с дерева и пошел сестрицу выслеживать. А она сама на меня наскочила…

— Где?

— Да недалеко как раз от Петькиного дома.

— Ну и?..

— Ничего. Гонял ее, гонял, но только упарился. Далеко она меня таскала. Обозлился, плюнул и решил поближе к ее пятачку подобраться. И там подождать. В расчете, что она непременно вернется. Но не понравилось мне там. Такой воздух стоял, как будто могилы задышали. Земля колыхалась… Я отважился на самый пятачок подобраться, глянул — ты сидишь, качаешься, и под ногами у тебя земля расступается…

— Постойте, — сказал я. — Это все понятно. И вероятно… То есть не очень вероятно, но все ж можно допустить… Но вчера вот! Это ж сплошная сказка! Неужто и вчера все это было?.. — Дорожка. Клад. Камень отваленный… — Неу…

— Ну, милый! Ясное дело, что сказка. Да еще настоящая. Вчера ведь Купальская ночь была. Так что и камень отвалился, и клад нашелся. Ты, я думаю, разрыв-траву башмаком подцепил. Когда по пустырю брел. Говоришь, тогда чудеса и начались. Вот она тебя на клад и навела.

— Понятно. А когда вытряхнул туфель — камень вернулся…

— Да. Значит, вот какое дело у моей сестрицы… О-о-о!.. — хлопнул себя по лбу Сашка. — Понял!.. понял!!.

— Что? Что еще?..

— Понял! Это она меня подальше уводила… понимаешь? Чтобы успеть…

— Куда?

— Никуда!.. Чтоб тебя успела земля забрать. Ты все равно спал, и тебе песни пели, а трещина под тобой расходилась. А вот она боялась, что я помешать могу, да и уводила меня!.. Ах ты… — он удержался, видимо, от грубого слова.

А я сидел и молчал. Действительно, Купальская ночь!.. Как я сам не сообразил!.. С такой поправкой все становилось понятно. Не то, чтобы понятно, но со сказочной стороны можно было бы найти ключ ко всему происходящему… Однако я все ж временами вспоминал, что имею дело с сумасшедшим. И что неприлично принимать на веру все, что он скажет.

— Покажи мне их, — услышал я Сашкин голос.

— Кого? — не понял я.

— Штучки. Клад свой. Из-за чего весь сыр-бор…

— Сейчас.

Но рука моя почему-то лезла в карман с неохотой. Словно бы мне было жалко показывать Сашке свое богатство — или я боялся чего-то…

Сашка долго и серьезно разглядывал бусинку и монетку.

— А ну, переверни монету… Это рога…

— Какие рога?

— Вон, видишь, от дырки идут…

— Ну ладно, пусть рога. Что это вообще?..

Сашка медленно разогнулся и посмотрел на меня.

— Не знаю… — сказал он. — Догадываюсь, но лучше помолчу. Тем паче, что я догадываюсь очень смутно. Это больше, чем я понимаю… это хуже, чем я понимаю…

— Что? Что?..

— Не знаю. Зачем тебе это досталось — не ведаю. Лучше б им там оставаться… Так мне кажется… Убери их… Или стой. Ты ничего не чувствуешь?..

— Не знаю… — неуверенно сказал я и прислушался. Ветер тонко пел в щели окна. Жук точил дерево. Гудел ток в проводах. Глухой шум. Словно дальний ропот барабанов.

— Мерный ропот барабанов… глухой шум… звуки какие-то…

— Опять голоса слышишь?.. — прошептал Сашка, дернув меня за подол рубахи.

— Да… кажется, да… «Ты слышишь? — наше время пришло. Ты слышишь? — близится срок… Степная жуть поднялась на крыло, взметнула вихрем песок… Тускнеют звезды, застыв на лету. Луна скрывается прочь… Болотные боги глядят в темноту и жадно нюхают ночь…»

— О, Господи… — прошептал Сашка и перекрестился.

— Жуть какая. Неужто я прав?..

…Я не успел спросить его, что он имел в виду. Я случайно взглянул на окно и похолодел.

— Саша…

…В окно на нас глядели тускло-желтые ненавидящие глаза. За ними клубилась чернота, и нельзя было разобрать очертаний…

— Вижу… Но как?.. Но почему?.. Откуда она знает, что мы здесь?..

— Как — откуда? Вы же здесь живете…

— Но она никогда сюда не входила. Я думал, она не может сюда войти… Да она и не может… А ну-ка!..

Сашка быстро перекрестил тучу в окне. Туча колыхнулась, раздался тот же леденящий плач, но глаза не исчезли. Она продолжала оставаться у окна.

— Боже мой… — еле слышно прошептал Сашка, — что же теперь будет?..

— А что? В чем дело?..

— Ты же видишь — не уходит… Что же ей приказано?

— А что может быть?

— Не знаю. «Они» не любят креста. Скрываются. А она — видишь… Кричит, но терпит… Готовься к худшему, — неожиданно бодрым голосом сказал Саша и весь словно бы распрямился. В руке его просиял нож.

— К какому худшему?

— К какому угодно. Верно, ее послали на гибель. Она не уйдет.

— Кто послал?..

— Кто, кто… Некто. Этих тварей тоже на гибель посылают. Когда необходимо.

— Откуда вы знаете?

— Я же говорил. Смотри, войти пытается…

Действительно, ведьма с размаху грянулась в стекло. Стекло загудело, но выдержало. Раздался тот же ужасный плач.

— Я же говорил — место хорошее… Но вот беда — теперь из него не выйти.

— Как? Почему?..

— Если ее на гибель отправили — она теперь и днем не уйдет. Вообще не уйдет, пока свое дело не сделает. Или не погибнет.

— А если погибнет?..

— Значит, погибнет. Еще тогда посмертно вернется, если дело не сделает. А сделает — все. Такие упырями не становятся… У них тоже смертников награждают…

…Странно, но сейчас, когда Сашка говорил самые безумные из всех своих речей, я его сумасшедшим не считал. Впрочем, я тогда вообще ничего «не считал». Я чувствовал только ужас. Ведьма все налетала на стекло и с плачем откатывалась. Я следил за ней с замиранием сердца: а вдруг… сейчас?..

— Да что же ей все-таки надо?..

— Ты что, так и не понял? — Штучки твои… Или одна из них… На свое горе ты их нашел. Ну, ничего. Кто знает, может, она все-таки уйдет?.. Хотя… не похоже… Но, может, отсидимся. Главное — ничего неверного не сделать…

— Вот..! — выложил я свою злобу в самые отвратительные слова.

В тот же миг стекло вдребезги разлетелось. В комнату ворвался черный смерч, крутанулся на полу, оборотился огромной кошкой… она с воем прыгнула мне на грудь. Перед глазами все поплыло; я безучастно уже отметил, как Сашка загородил ей дорогу. Блеснуло серебро лезвия. Он упал, отброшенный, а кошка выла и каталась по полу, проваливая гнилые половицы и пытаясь лапами выдернуть нож из брюха. Я медленно добрел до порога и выпал на улицу. Кажется, за мной рухнул дом.

Очнулся я на кровати. Надо мной склонялось лицо… Я всмотрелся и узнал Петра.

— Привет, — сказал он.

— Ты… вернулся?.. — с трудом проговорил я. Почему-то трудно было говорить.

— Откуда?..

— Из города…

— Не был я ни в каком городе. Это тебе померещилось. Лежи лучше.

«Странно… ведь он вроде уезжал… кто-то мне говорил… А-а!..»

— А где… Ира?

— В той комнате, — махнул рукой Петр. — Только вышла.

— Значит, у вас… все нормально?

— Если б все нормально было — не были б на ногах в четыре утра…

— А что случилось? — удивленно спросил я, заметив, что за окном, действительно, воздух едва-едва серел.

— С нами-то ничего. А вот с тобой что?.. Где тебя носило?..

— А где меня нашли?..

— Представь себе, на дороге. Лежал, в небо лицом. Как будто спишь. Если другого не подумать. И знаешь, как нашли?.. Тут один дом заброшенный рухнул ночью. Сбежались на грохот, потому тебя и нашли.

— А-а…

— А в доме — Сашку-сумасшедшего нашли. Помнишь, я тебе говорил?

— Ну.

— Там, значит, и нашли. Спал он там, что ли? У него ж свой дом недалеко… Впрочем, чокнутый и есть чокнутый…

— Так что с ним?..

— Голова проломлена. Но, кажется, жив. Если довезут.

— В больницу?

— Ну.

— А… больше ничего?

— То есть?

— В доме, говорю, никого больше?..

— Нет. Хотя шерсть какая-то везде. И кровь…

— Не пугай человека, — услышал я голос Ирины. Она стояла в проходе и улыбалась, глядя на меня.

— Доброе утро…

— Доброе. Уж куда лучше ночи.

— Ага, — не мог не согласиться я.

— Говорили же вам вечером: оставайтесь в доме…

…Я вспомнил. Я подскочил на кровати. Вот о чем я пытался вспомнить… Глядя на нее… На ее забинтованную руку…

Я прыгнул к подоконнику, чуть не сбив с ног Петра, рванул на себя окно. Последнее, что я услышал, — дикий визг за спиною…

— Вот такая история, — подвел итог Сергей Сергеевич. — Чтобы закончить ее, скажу еще, что никуда я не убежал и очнулся там же, опять на кровати. Заставив, конечно, весьма поволноваться своих друзей.

— Так что же Ира?.. — спросил я.

— Ага, — торжествующе сказал Сергей Сергеевич, — вы мне верите!..

— История ваша вполне убедительно изложена, — ответил я. — Нельзя сказать, что она правдоподобна, но я, честное слово, верю вам. Мне в последнее время почему-то сплошь и рядом попадаются люди, с которыми случалось что-то выдающееся.

— Верно вы говорите, — подхватил Сергей Сергеевич. — Знаете, что я думал? Ведь все эти мороки и чудеса — это как бы выдающиеся дела для серой жизни. Великим людям предоставляется для подвигов История… а нам, смертным, что делать? Нам тоже хочется выдающихся дел. Вот они нам и предоставляются… В виде, так сказать, нереальном… Личная История… Каждому по мерке…

— Сергей Сергеевич! Не обижайтесь, но лучше, когда вы что-то рассказываете… чем когда вы… мыслите. Скажите лучше, что же Ира?..

— Ничего. Конечно, она никакая не ведьма. Такая чудная женщина. Вы знаете, я все не могу забыть, как она тогда смотрела на меня!.. И вообще… какая она была… в этом коричневом халате!.. Смотрит и улыбается. Хитро… А я…

— Эк вас шатает. То в философию, то в лирику. Что все-таки дальше?

— Ничего. Все очень просто. Палец Ирочка правда порезала ножом. Петр даже при этом присутствовал. Так что, дорогой друг, это всего лишь совпадение.

— Так вы им рассказали эту историю?

— Ну, не всю. Они и так собирались меня в сумасшедшие записать. Заместо выбывшего Сашки. Еще б я им все это рассказал, так бы и сделали. Нет, я просто объяснил, что мне приснилась кошка, которой я подбил лапу, а она обернулась Ирой.

— А ночью?

— Что — ночью?..

— Но она ведь дважды приходила к вам ночью…

— Ну, этого я не спрашивал. При Петре-то. Не знаю. Да и не надо. Пусть это останется прекрасной тайной. Однако, кое-что любопытное я узнал. Оказывается, нашла меня на дороге Ирочка. Я очнулся, она меня уговаривала идти в дом. Вот как.

— О-о… — произнес я, все поняв. — Так, выходит, все остальное вам приснилось?

— Ага, — сварливо сказал Сергей Сергеевич. — Еще мне приснилось вот это…

Он расстегнул карман на рубашке и сунул туда руку.

— Вот.

…На ладони его лежала монета. Та самая монетка. Чуть посвечивая в полутемной комнате.

— А бусина?

— Я же говорил вам. У дядюшки. Что-то он заинтересовался ею. Я и дал ему на время. Он обещал узнать, что это…

— А Сашка?

— Вот уж не знаю. Надеюсь, что остался жив. Впрочем, больше я не получал никаких известий о нем.

— Итак, — подытожил я, — все кончилось нормально. Ко всеобщему удовольствию…

— А письмо?.. — вдруг нагнувшись почти к самому моему уху, шепнул Сергей Сергеевич.

— Ах, да… Верно… Вы не боитесь?

— Боюсь… — таким же тихим голосом сказал Сергей Сергеевич. — Хотя, впрочем… не знаю.

Он поднялся и начал расхаживать по комнате.

— Понимаете, так-то вроде бы бояться нечего. У меня почти всегда люди. У меня, в конце концов, милиция в соседней двери живет. Целый капитан. Неплохой, между прочим, мужик… Но так, знаете, порой не по себе становится. Сидишь себе, сидишь, и вдруг — кровь к голове прихлынет… шум… ритм… Вот только голосов вроде бы больше не было. Ну, зато звонки эти безобразные… Хотя я тоже не слишком сумасшедший, и тоже думаю порой, что, может быть, это чьи-то неуместные шутки. Чаще кажется…

Сергей Сергеевич опять наклонился к моему уху и шепнул:

— Или снится… понимаете… что это еще не все…

— Сергей Сергеевич, — спросил я обеспокоенно, — а может, вы правда немного утомились? Может, вам отдохнуть хорошо надо? Развеяться?..

— Ну, ладно, — сказал он твердым голосом, выпрямляясь. — Будет об этом. Так, что, нравится вам сюжет?

— Нравится, — ответил ему я. — Но, боюсь, умения не хватит. Да и не все еще ясно…

— Да и мне, честно говоря…

…Прощаясь, я заметил, что Сергей Сергеевич как-то мнется, словно бы желая сообщить мне еще что-то, но не решаясь. И уже на пороге, пожав мне руку, он, опять быстро наклонившись к моему уху, произнес:

— Я знаю, что вам неясно… Заходите на днях. Думаю, в следующий раз мы уже все будем знать…

Следующего раза не было. Зайдя дня через три к Сергею Сергеевичу, я уже не встретил его. Последним его видел сосед, Толик, тот самый капитан. На следующий после моего прихода вечер ему показалось, что в коридоре кричат. Он выскочил, но никого на лестнице не было. Зато дверь у соседа была распахнута настежь. Удивившись, он постучал и, не услышав ответа, вошел. Он еще застал хозяина — медленным, зыбким шагом, словно лунатик, тот шел к раскрытому кухонному окну. Глядя настороженно на него, шагах в трех впереди, пятилась к окну молодая темноволосая женщина. Толик бросился было к ним, но ноги его стали как замороженные, и невозможно было разжать губ, чтобы крикнуть. Ему оставалось только наблюдать и запоминать, как женщина, вспрыгнув на подоконник, не упала, а словно продолжала плыть по воздуху за окном, как взобрался на подоконник, шагнул и растаял в воздухе Сергей Сергеевич… — Да, именно растаял. Потому что, когда Толик обрел ноги, кинулся к окну и взглянул вниз, Сергея Сергеевича там не было. Исчезла и женщина. И вечереющий воздух был пуст, только на мгновение почудилось, что где-то далеко в небе пронеслась и растаяла метелка темного пламени.