Характерник

Пролог [1]

Степан прохаживался по двору и ждал. Из горницы, где рожала жена, бабы его выперли, а сидеть одному в четырех стенах особого желания не было. Вот и бродил по двору Степан, изредка перекидываясь фразами со знакомыми по ту сторону плетня, а про себя возносил молитвы Господу, чтобы не оставил без внимания православную душу. И ожидал с нетерпением того мига, когда все решится…

Честно говоря, к молитвам у Степана отношение было своеобразное. Он вспоминал о Боге только тогда, когда припекало. Но припекало не так уж редко, походы к турецким и черкесским берегам весьма тому способствовали. И ведь помогал Господь! В скольких боях побывал казак Степан Платов, но всегда возвращался не только живым и здоровым (синяки и легкие поверхностные раны не в счет), но и с хорошей добычей. В другое же время религиозные чувства Степана пребывали в дремлющем состоянии, что ни его самого, ни его черноокую красавицу-жену Елизавету совершенно не беспокоило. Но на то тоже были свои причины. Казачкой Елизаветой его жена стала, лишь пройдя обряд крещения. А прибыла на Дон, глядя на всех исподлобья, готовая вцепиться в глотку любому чужаку, пленная турчанка Эмине. Четырнадцатилетняя девчонка, доставшаяся Степану после очередного похода. Хоть и посмеивались казаки над его выбором, предрекая полный провал в деле укрощения строптивицы, оказавшей бешеное сопротивление и даже умудрившейся поранить кинжалом Степана. Но он, едва глянув в горевшие яростью черные глаза на прекрасном лице, сразу сказал: «Моя!!!» Ну, раз твоя, значит твоя. Хочешь и дальше драться с этой дикой кошкой – забирай.

Но до драк не дошло. Хоть Эмине и дичилась поначалу, поглядывая с опаской на недавних врагов, но к Степану привязалась быстро. Может быть потому, что не стал молодой казак вести себя, как дикий варвар (о чем она наслушалась в свое время), с ходу овладев лакомой добычей, а повел себя с ней на первых порах как любящий старший брат с малой сестренкой – ведь он был на тринадцать годков ее старше. И оттаяла басурманка, посмотрев совсем по-другому на своего пленителя. Тем более что положение единственной жены вольного и богатого казака не шло ни в какое сравнение с тем, что ее – девушку из бедной семьи, ожидало на родине. Что ей сразу по прибытию и объяснили другие казачки – по большей части сами недавние турецкие и черкесские полонянки.

Трудно на первых порах им пришлось, начиная от сложности в общении и заканчивая непохожестью совершенно разных обычаев. Если Степан худо-бедно еще мог объясняться на турецком, то вот Эмине не знала русского вообще. Родители Степана поначалу были не в восторге от выбора сына, но перечить не стали. В конце концов, на Дону этим никого не удивишь. Многие казаки брали в жены пленных турчанок и черкешенок, и ничего, мир от этого не перевернулся. А поскольку до этого они Степана уже порядком достали своими планами с женитьбой, заявляя, что «давно пора», то он им и ответил в том же духе. Дескать, что хотели, то и получите. Чем вам невеста не по душе? Молода, красива, здорова, по хозяйству расторопна, будущего мужа любит и уважает. Вас, как моих родителей, тоже. Что вам еще надо? Ну а то, что приданого за ней нет, так ведь и тещи тоже нет! А то, что по-русски ни бельмеса, и не молитвы Господу возносит, а намаз совершает, так это не страшно. Приданое – дело наживное, язык выучит, перейдет в православную веру, а там и обвенчаются в церкви, как положено. Не они первые, не они и последние. Родители поохали, повздыхали, но смирились. В конце концов, раз Степан сам эту басурманку выбрал, то пусть сам с ней и возится. Действительно, не он первый, не он и последний. Так и начали жить поживать донской казак Степан Платов с турчанкой Эмине, вскоре ставшей казачкой Елизаветой…

Неожиданно хлопнула входная дверь, и на крыльце появилась его сестра Мария.

– Степка, у тебя сын родился!!! Только…

– Что?!

– Понимаешь… У него уже зубы есть…

Степан метнулся в хату. Елизавета лежала уставшая и приходила в себя после родов, а повитуха показала ему младенца.

– Все хорошо прошло, Степан, дал Господь вам сына. Но вот такое я впервые вижу, хотя и слыхала, что бывает. Чтобы у новорожденного сразу зубки прорезались… А ну цыть, бабы!!! Никакого знака Антихриста здесь нет! Сердцем чую, добрый казак будет! Как сына-то назовешь?

– Иваном!

Прошло шесть лет…

Иван возвращался домой с удочкой и куканом, на котором болталось несколько рыбешек, и думал, что сказать матери. Опять влип в неприятности. Снова подрались с Прошкой Рябовым, будь он неладен. Все бы ничего, если бы не «боевые потери» в виде разорванной рубахи у Ивана и разбитой морды у Прошки. Поэтому скрыть не удастся. Прошка, конечно, сволочь еще та, за дело получил, но кто разбираться будет… Тем более его мать опять жаловаться прибежит… Хорошо хоть батька сейчас в отъезде, вернется не раньше чем через неделю. Мать, правда, все равно высечет, но хоть не так сильно.

Подходя к дому, Иван услышал крики. Ругались его мать и мать Прошки. Ну всё… Вздохнув и решив, что чему быть – того не миновать, вошел во двор, как неожиданно дверь отворилась и из нее пулей вылетела Прошкина мать, изрыгая проклятия на голову «басурманки и ее выродка». Глянув с ненавистью на Ивана, плюнула и выбежала со двора. Иван очень удивился, такое было впервые. То, что их матери постоянно ругались после драк, к этому он уже привык. Но раньше Евдокия Рябова всегда степенно уходила с видом победителя, а здесь… Войдя в хату, Иван удивился еще больше. За столом сидели мать и незнакомый пожилой казак в богатой одежде, о чем-то разговаривая. Увидев Ивана, замолчали, и незнакомец уставился на него тяжелым внимательным взглядом, от которого у Ивана по спине побежали мурашки.

Как положено, поздоровался, но незнакомец молчал, продолжая буравить его взглядом. Иван тоже молчал, стараясь не усугублять ситуацию и состроив умильную физиономию. Как знать, а вдруг пронесет?! С чего бы это Прошкина мать из хаты выскочила, как будто за ней черти гнались… Наконец, незнакомец нарушил молчание:

– Так вот ты каков, Иван Платов… Наслышан о тебе. Ничего мне о своих подвигах рассказать не хочешь?

– О чем, дядько?

– Меня Матвей Колюжный зовут.

– О чем, дядько Матвей?

– Ну, например, о том, как вы всей ватагой три дня назад сад у Игната Тимофеева обнесли?

– Не было такого, дядько Матвей!!!

– Ну как же не было? Когда Игнат двоих из вас поймал и хворостиной отходил?

– Так меня там не было!

– А пойманные сказывали, что был.

– Врут!!!

– Врут? А поклянешься, что врут?

– Вот те истинный крест, дядько Матвей, что врут!!!

– Ну-ну… Весь… в батьку. Такой же… Ладно, пусть врут. А сегодня что?

– Так я не виноват, дядько Матвей! Прошка сам ко мне пристает, проходу не дает! Все басурманом обзывает. Не любо ему, что я его старшинство не признаю.

– Про то знаю. И даже больше скажу – все ты правильно сделал. С гнильцой хлопец этот Прошка, ох с гнильцой… Если так и дальше продолжит – плохо кончит. Но я тебя не об этом спросить хочу. Видел я вас на берегу Дона. И видел, как Прошка тебя сначала на землю повалил и рубаху порвал, а вот после ты его как будто мертвецки пьяного отмутузил, да так, что он даже не сопротивлялся толком. А ведь он на голову тебя выше, на три года старше, да и вширь раза в два побольше. Как ты это сделал?

– Да я и сам толком не понял, дядько Матвей. Такое зло меня взяло, когда он не только про меня, но и про мою матушку худое говорить начал, так будто крылья за спиной выросли и сила непонятная появилась. А потом все исчезло. И Прошка убежал, грозился только меня поймать.

– М-м-да… Что же с тобой делать, Иван?

– Матушка, дядько Матвей, я же не виноват!!!

– Да я не про то… Знаю, что не виноват… Эх, попал бы ты ко мне хотя бы года на четыре раньше…

– Ты про что, дядько Матвей?

– Ладно, не буду темнить. Я, как о тебе узнал, так сразу приехал. Редкий случай – новорожденный младенец с зубами, вот и появились у меня подозрения. Я, кроме тебя, только одного еще такого человека знаю. Запорожский кошевой атаман Иван Серко – слыхал?

– Слыхал.

– Так вот, я вместе с ним на турка да на ляхов ходил, и не раз. Добрый атаман, все казаки его уважают. И силу большую имеет. Но не ту силу, чтобы подковы гнуть… Ты, Иван, о характерниках слыхал?

– Да, слыхал, дядько Матвей.

– Так вот знай, что Иван Серко и я – характерники. Стар я уже стал в походы ходить, да и знания мои достойному казаку передать надо. Успеть до того, как Господь меня призовет. И кроме как тебе некому.

– Так ты же еще не старый, дядько Матвей!

– Как думаешь, сколько мне лет?

– Ну… За сорок?

– Ишь ты!!! Не угадал. Семьдесят три прошлой осенью исполнилось.

– Да ну?!

– Вот тебе и «да ну»! В общем, Иван, есть у меня к тебе серьезный разговор. С матушкой твоей мы уже все обсудили, а батька еще раньше сразу согласился. Я ведь, почитай, уже две недели как к тебе приглядываюсь… Пойдешь ко мне в ученики? Дело это добровольное, поскольку если заставлять учиться из-под палки, толку не будет.

– А чему учиться, дядько Матвей?

– Много чему. Ты ведь турецкий хорошо знаешь?

Матвей неожиданно перешел на турецкий язык, и Иван стал отвечать, даже не сразу сообразив, что разговор идет на турецком. Его отец и мать хорошо понимали, что в жизни казака это очень важно, поэтому оба языка он стал постигать с самого раннего возраста, едва научившись говорить. И теперь это принесло свои плоды. Поговорив на самые разные темы, Матвей снова перешел на русский.

– Турецкая речь у тебя очень хороша, Иван. От чистокровного турка не отличишь. Скажи спасибо своей матушке. Да и лицом ты на мать больше похож, что тоже пригодится. А я тебя много чему другому научу. Такому, чему далеко не всякого обучить можно. Есть в тебе божий дар, и грех его в землю зарывать. Эх, если бы я тебя с самого рождения знал… Стал бы ты великим характерником, а так… Слишком много времени потеряно, этому надо сызмальства начинать учиться. Но кое-что я все же сделать смогу. Дар твой раскрою, насколько получится, и если Господь мне на то время даст. Согласен учиться, Иван?

– Согласен, дядько Матвей!