Грядущая раса

XVII

Так как Вриль-я лишены возможности созерцать светила небесные, то их способы определения дня и ночи существенно различаются от наших; к счастью у меня были с собою часы, при помощи которых мне удалось довольно точно определить их счет времени. Я оставляю на будущее, если когда-либо мне придется издать сочинение о науке и литературе Вриль-я, все подробности тех способов, которые они применяют для счисления времени, и ограничусь указанием, что продолжительность их года мало разнится от нашего; но он разделяется иначе. Их сутки (включая и то, что мы называем ночью) состоят из двадцати часов, вместо двадцати четырех, и, разумеется, их год поэтому заключает большее число дней. Они разделяют свой двадцатичасовой день таким образом: восемь часов,[6] называемые тихими часами, посвящаются отдыху; восемь часов, называемых рабочим временем, — разным занятиям жизни, и в течение четырех часов, которые носят название вольного времени (им заканчивается день), они предаются разным развлечениям, играм, празднествам, или разговорам, смотря по личному вкусу и склонности каждого.

Строго говоря, за пределами их домов не бывает ночи. Как городские улицы, так и вся окружающая страна, до самого предела их владений, одинаково освещается во все часы. Только во время тихих часов они убавляют свет в своих домах до степени сумерек; но полный мрак внушает им чувство ужаса, и они никогда вполне не гасят огней. Во время домашних празднеств, происходящих при полном освещении, они все-таки отмечают различие между днем и ночью, посредством особых механических устройств, соответствующих нашим часам. Они большие любители музыки, и музыкальные звуки, издаваемые в определенные промежутки этими механизмами, определяют время дня. Каждый час такие мелодические звуки разносятся по всему городу и подхватываются другими — в домах и окрестных деревушках, раскиданных по всему ландшафту, что производит самое чарующее и в то же время торжественное впечатление. В продолжение тихих часов эти звуки смягчаются, так что едва улавливаются бодрствующим слухом. У них не существует перемен года и, по крайней мере, в пределах владений этого племени, климат отличается необычайною равномерностью; он теплый, как итальянское лето, скорее влажный, чем сухой; до полудня обыкновенно бывает тихо, но по временам тишина нарушается сильными порывами ветра с окружающих гор. Подобно тому, как на золотых островах древних поэтов, здесь не существует определенного времени для посева и жатвы; одновременно вы видите более молодые растения в цветах и почках, между тем как другие приносят уже колосья и плоды. Но листья всех плодоносных растений, после окончания этого периода, меняют цвет или опадают.

Но что меня особенно интересовало в связи с их способами счисления времени, было определение средней продолжительности жизни между ними. После самых тщательных справок, я убедился, что она значительно превосходит нашу. Но преимущество их заключалось не в одном этом; весьма немногие между ними умирают ранее ста лет; но в то же время, большинство достигает семидесятилетнего возраста; до самых преклонных лет они сохраняют здоровье и свежесть сил, так что жизнь под старость у них не представляется одним тяжелым бременем. Здоровье их не подтачивается алчностью и честолюбием, они равнодушны к славе и хотя способны к глубокой привязанности, но любовь у них принимает вид нежной, радостной дружбы и, составляя их счастье, редко бывает источником страданий. Так как Гай вступает в брак только по своему выбору и здесь (подобно тому, как и на земле) все счастье семейной жизни зависит от женщины, то, выбрав себе по вкусу и влечению супруга, она бывает снисходительна к его недостаткам, уважает его наклонности и всеми силами старается сохранить его любовь. Смерть близких, как и между нами, — тоже источник горести; но она обыкновенно наступает в самом преклонном возрасте, и оставшиеся в живых находят большое утешение в непоколебимой уверенности, что их ожидает скорая встреча с умершими друзьями и близкими, в предстоящей блаженной жизни.

Хотя все эти причины оказывают немалое влияние на продолжительность их жизни, но многое зависит и от наследственной организации. По сохранившимся известиям, средняя продолжительность жизни у них в те ранние времена, когда их общественный строй походил на наш, со всеми его треволнениями, — была значительно короче, и они чаще подвергались разным болезням. Они сами говорят, что продолжительность жизни у них увеличилась с тех пор, как были открыты целебные и укрепляющие свойства вриля. Между ними мало специалистов врачей и этим делом преимущественно занимаются Джай-и (особенно вдовы и бездетные), которые обнаруживают особенную склонность к делу врачевания и отличаются искусством в разных хирургических операциях, вызываемых иногда несчастными случаями.

У Вриль-я есть свои развлечения и забавы и в вольное время дня, они собираются большими обществами и развлекаются воздушными играми, о которых я уже говорил. У них существуют концертные залы и даже театры, где исполняются пьесы, отчасти напоминающие мне китайские драмы; сюжеты этих драм взяты большею частью из самых отдаленных времен, и они отличаются полнейшим нарушением классических единств; так что герой в одной сцене представлен ребенком, вслед за тем стариком и т. д. Пьесы эти весьма древнего происхождения. Они показались мне ужасно скучными, хотя постановка их отличалась удивительными механическими приспособлениями; они были также не лишены известного, отчасти грубого, юмора, и отдельные места текста выдавались своим поэтическим и полным силы языком, хотя ему вредил избыток метафоры. В общем они оставляли, пожалуй, такое же впечатление, какое драмы Шекспира произвели бы на парижанина времен Людовика XV-го, или на англичанина периода Карла II-го.

Публика, большею частью состоявшая из Джай-и, по-видимому, оставалась очень довольна представлением, что в виду серьезности этих женщин, отчасти удивило меня; но когда я увидел, что все актеры были самого нежного возраста, то мне стало понятно, что матери и сестры приходили сюда, чтобы доставить удовольствие своим детям и братьям. Я уже сказал, что все эти драмы были древнего происхождения. По-видимому, здесь в течение нескольких поколений, не появлялось ни одного сколько-нибудь замечательного драматического произведения, а также из области вымысла или поэзии, которое пережило бы свое время. У них нет недостатка в новых изданиях, и даже существует то, что мы назвали бы газетами; но все эти издания почти исключительно посвящены научным и техническим вопросам, или новым изобретениям. Одним словом, у них преобладает чисто практическое направление. Иногда, впрочем, появится детская книжка рассказов (ребенка же автора), о разных приключениях, или какая-нибудь Гай изольет в форме поэмы разные треволнения и надежды своей любви; но все эти произведения весьма невысокого достоинства и редко кем читаются, кроме детей и женщин. Самые интересные сочинения, чисто литературного характера, посвящены описаниям путешествий и географических исследований мало известных стран этого подземного мира; авторы их большею частью молодые эмигранты, и они читаются с большим интересом их друзьями и родственниками.

Я не мог не высказать своего удивления Аф-лину, но поводу того обстоятельства, что общество, достигшее таких изумительных успехов в технике и в котором по-видимому осуществился тот идеал всеобщего счастья, о котором мечтали у нас на земле и который, только после долгой борьбы, признан неосуществимою мечтою, что такое развитое общество может существовать без современной литературы, при всем совершенстве его языка, отличавшегося таким богатством, сжатостью и звучностью.

На это мой хозяин отвечал следующее:

— Разве тебе не ясно, что литература, как вы ее понимаете на земле, положительно несовместима с тем общественным благополучием, которого, по твоим же словам, мы теперь достигли? После вековой борьбы, у нас, наконец, установился общественный строй, вполне удовлетворяющий нас, и в котором не допускается никакого различия состояния, никаких почестей выдающимся общественным деятелям, при чем исчезает всякий стимул к личному честолюбию. Никто здесь не станет читать сочинений в защиту теорий, требующих перемен в нашем общественном, или политическом строе; понятно, что никто не станет и писать их. Если какой-нибудь Ан и почувствует недовольство нашим, может быть, слишком спокойным образом жизни, он не нападает на него, а просто уходит в другое место.

Таким образом, все отрасли литературы (и, судя по древним книгам в наших общественных библиотеках, они когда-то составляли весьма значительную ее часть), касающиеся общественного и политического устройства, совершенно исчезли. Громадную часть нашей древней литературы составляют исторические летописи разных войн и революций тех времен, когда человек жил в больших, бурных обществах. Ты видишь нашу ясную, спокойную жизнь: такою она была в течение многих веков. У нас нет событий для летописей. Что же об нас можно сказать, кроме того, что «они родились на свет, прожили счастливо и умерли?» Переходя затем к той отрасли литературы, которая почерпает свои источники в воображении, как например, ваша поэзия, то причины ее упадка у нас не менее очевидны.

— Мы находим в сохранившихся у нас великих произведениях этого отдела литературы, которые мы все читаем с наслаждением, хотя они и не допускают подражания, что они заключаются в изображения недоступных нам теперь страстей: честолюбия, мести, неосвященной любви, жажды военной славы и т. п. Древние поэты жили в среде, проникнутой всеми этими страстями, и живо чувствовали то, что служило предметом их неподражаемых описаний. Никто между нами не в состоянии изобразить такие страсти, потому что не чувствует их, да и не найдет сочувствия в своих читателях, даже если б и испытал их. Кроме того, один из основных элементов древней поэзии состоит в обнаружении тех скрытых, многосложных побуждений человеческого сердца, которые приводят к анормальным порокам или к неописанным добродетелям. Но в нашем обществе, с исчезновением всяких искушений к особенным преступлениям или порокам, неизбежно установился средний нравственный уровень, при котором немыслимо и появление выдающихся добродетелей. Лишенная тех образцов могучих страстей, великих преступлений и высокого героизма, которые в старину давали пищу поэзии, последняя если и не совсем погибла у нас, то влачит печальные дни. Остается еще поэзия описательная, картины природы и домашней жизни; и наши молодые Джай-и часто пользуются этою, довольно бессодержательною, формою в своих любовных стихах.

— Такого рода поэзия, — сказал я, — может быть очень привлекательна, и некоторые критики между нами признают ее даже выше той, которая занимается изображением человеческих страстей. По крайней мере, упоминаемый тобою, бессодержательный род поэзии привлекает к себе большинство читателей между тем народом, который я оставил на поверхности земли.

— Может быть; но я полагаю, что эти поэты обращают большое внимание на язык и сосредоточивают все свое искусство на подборе красивых слов и рифм.

— Конечно, это соблюдается и великими писателями. Хотя дар поэзии может быть прирожденный, но он требует такой же тщательной обработки, как и масса металла, из которой вы строите свои машины.

— Без сомнения, у ваших поэтов есть какие-нибудь побудительные причины к сосредоточению своего внимания на красивой отделке слов.

— Конечно, врожденный инстинкт побуждает их петь, как и птиц; но все эти украшения песни, по всем вероятиям, имеют внешние побуждения, и наши поэты, вероятно, находят их в стремлении к славе, а иногда и в недостатке денег.

— Совершенно так. Но в нашем обществе понятие о славе не связывается ни с каким действием человека во время его земной жизни. Мы скоро утратили бы то равенство, которое составляет основной, благодетельный элемент нашего общественного устройства, если бы стали осыпать выдающимися похвалами кого-либо из его членов: исключительное возвеличение ведет к исключительной силе, и тогда неминуемо должны проснуться все спящие теперь страсти; другие люди тоже пожелают похвал, тогда поднимется зависть, а вместе с нею и недовольство, со своими спутницами — злобой и клеветой. Мы видим из нашей истории, что большинство поэтов и писателей, пользовавшихся в древности величайшею славою, в то же время подвергались самому жестокому порицанию, и вся их жизнь была отравлена, отчасти благодаря нападкам завистников, отчасти вследствие развившейся в них болезненной чувствительности к похвале и порицанию. Что касается побуждений нужды, то во-первых, тебе известно, что в нашей стране никто не испытывает бедности; но если бы это и было, то всякое другое занятие оказалось бы прибыльнее писательства.

— В наших общественных библиотеках, можно найти все уцелевшие от времени книги; эти книги, по высказанным уже причинам, — несравненно лучше всего, что могло быть написано в наши дни, и они одинаково доступны всем.

— Между нами, — сказал я, — многих привлекает новизна; и часто читается плохая новая книга, между тем как старая остается без внимания.

— Новизна, без сомнения, имеет свою привлекательность в менее развитых обществах, чающих всего лучшего впереди, но мы лишены способности находить в ней удовольствие; хотя, по замечанию одного знаменитого нашего писателя, жившего четыре тысячи лет тому назад: «читающий старые книги всегда найдет в них что-нибудь новое; а читающий новые книги всегда — что-нибудь старое».

— Но как же подобное равнодушие к литературе не оказывает вредного действия на развитие науки?

— Твой вопрос изумляет меня. Побуждением к изучению науки является простая любовь к истине, независимо от всяких понятий о славе; и кроме того, наука у нас имеет исключительно практическое значение, в видах сохранения нашего общества и ежедневных требований жизни. Наш изобретатель трудится без всякого ожидания славы за свою работу; он просто занят любимым им делом, вдали от всяких треволнений и страстей. Человеку необходимы упражнения, как для тела, так и для ума; и постоянное равномерное упражнение в обоих случаях лучше всяких чрезмерных временных усилий. Люди, занимающиеся у нас наукою, менее всего подвергаются болезням и отличаются своим долголетием. Живопись у нас составляет развлечение многих; но самое искусство далеко не то, что было в прежние времена, когда великие художники из разных обществ старались превзойти друг друга, в виду тех, почти царских, почестей, которые ожидали победителя. Ты без сомнения заметил в отделении древностей музея, — насколько, с точки художественности, картины, написанные несколько тысяч лет тому назад, превосходят современные. Из всех изящных искусств одна музыка, — может быть потому, что она ближе подходит к науке, чем к поэзии, — еще процветает у нас. Но даже и здесь недостаток стимула похвал или славы сказался в отсутствии индивидуального превосходства; мы отличаемся более в оркестровой музыке, где отдельный исполнитель заменяется громадными механическими инструментами, приводимыми в движение водою. В продолжение нескольких веков у нас почти не появилось ни одного выдающегося композитора. Мы пользуемся теперь старинными мотивами, которые обрабатываются современными, искусными в технике музыкантами.

— Нет ли из числа Ана, — спросил я, — обществ, зараженных теми пороками и страстями, допускающими разницу в имущественном, нравственном и общественном положении среди своих членов, которые уже исчезли между племенами Вриль-я? Если существуют такие народы, то может быть, поэзия и родственные ей искусства еще пользуются почетом и процветают между ними?

— Такие народы живут в отдаленных от нас странах; но мы не допускаем их в среду цивилизованного общества; по нашему мнению они недостойны даже названия Ана, не только что Вриль-я. Это варвары, находящиеся на том низком уровне развития, которое даже не допускает надежды на их обновление. Они проводят свое жалкое существование в вечных переворотах и борьбе; если они не воюют со своими соседями, то дерутся между собою. Они все разделены на партии, которые предают поруганию, грабят и даже убивают друг друга; поводом к этому служат самые ничтожные причины, которые были бы просто непонятны для нас, если бы мы не знали из истории, что сами когда-то прошли через эти ранние ступени варварства и невежества. Сущих пустяков достаточно, чтобы поднялась ссора между ними. Они считают, что у них господствует равенство; но вся та борьба, которую они вели со старыми формами, не привела ни к чему; потому что в громадных обществах, где все основано на соревновании, обратившемся в какую-то постоянную горячку, меньшинство всегда выигрывает в ущерб массе. Одним словом, народ, о котором я говорю, представляет собою дикарей, блуждающих в беспросветном мраке невежества; они были бы достойны нашего сожаления в их бедствиях, если бы, подобно большинству дикарей, сами не навлекали на себя истребления своею наглостью и жестокостью. Можешь себе представить, что эти жалкие создания, с их допотопным оружием, образцы которого ты видел в нашем музее (металлические цилиндры с зарядом селитры), не раз грозили истреблением соседнему с ними племени Вриль-я, — только потому, что у них тридцать миллионов населения, а у последних пятьдесят тысяч, — если те не подчинятся какому-то их установлению в связи с торговлей и наживой денег, которое они имеют нахальство называть «законом цивилизации».

— Но что же сделают пятьдесят тысяч против тридцати миллионов?

Мой хозяин с удивлением взглянул на меня.

— Чужеземец, — сказал он, — разве ты не слышал, что это племя — Вриль-я, которому они угрожают; и стоит только этим дикарям объявить войну, как полдюжины, отряженных для этого детей, сметут с лица земли все их население!

Я невольно содрогнулся при этих словах, вспомнив, что я стою ближе к этим «дикарям», чем к племени Вриль-я, а также мои похвалы свободным учреждениям Америки, к которым так презрительно отнесся Аф-Лин. Придя несколько в себя, я спросил, существует ли возможность безопасно достигнуть страны этого отдаленного и смелого народа.

— При помощи вриля ты можешь безопасно проехать по владениям всех родственных нам племен; но я не отвечаю за твою безопасность среди варварских народов, где господствуют другие законы, и которые дошли до такого умопомрачения, что многие из них живут только воровством; в тихие часы среди них даже нельзя оставить открытыми двери своего дома.

Тут наш разговор был прерван появлением Таэ, сообщившего нам, что, получив поручение уничтожить громадное чудовище, которое я видел при своем спуске, он все время следил за его появлением, но безуспешно. Он уже подумал, что мои глаза обманули меня, или что гадина через расщелины в скалах пробралась в более дикую местность, где водятся подобные ей пресмыкающиеся; но близость ее пребывания неожиданно обнаружилась в опустошениях пастбища, прилегающего к озеру. «Я уверен, — сказал Таэ, — что чудовище прячется в этом озере; я подумал, — продолжал он, обращаясь ко мне, — что тебя может быть позабавит посмотреть, как мы истребляем таких неприятных посетителей». Взглянув на ребенка и припомнив размеры чудовища, которое он собирался уничтожить, я пришел в ужас, как за себя, так и за него, при мысли о грозившей нам опасности. Но во мне было возбуждено сильное любопытство, и мне хотелось самому убедиться в восхваляемом могуществе вриля; к тому же я не желал унизить себя в глазах ребенка, выказывая опасения за свою безопасность; и потому, поборов свое первое чувство страха, я поблагодарил Таэ за его внимание и выразил готовность сопутствовать ему в такой интересной охоте.