Грозный призрак

ГЛАВА X

Утром барон прислал телеграмму с извещением о своем приезде на следующее утро.

Баронесса сказалась больною и около десяти часов послала за доктором, который тотчас же пришел, но был холоден и сдержан.

Осмотрев ее, как подобает врачу, он прописал лекарство и посоветовал лежать, что было лучшим средством доставить себе случай поговорить несколько минут с Мэри, о чем он только и думал.

Баронесса была раздражена его холодностью и подозрительно оглядела его. Было ясно, что в нем произошла радикальная перемена, но никогда ее возлюбленный не казался столь подозрителен. Неужели он до такой степени обиделся на ее пощечину? Да ведь она же не в первый раз применяла к нему подобные исправительные меры.

Чтобы скрыть досаду, она принялась хныкать, будто бы из-за страшного видения, и сокрушаться о беде, которая, вероятно, грозит ее бедному Максимилиану.

Аннушка готовила своей барыне стакан лимонада, когда вошел Заторский, но как только доктор взял руку больной, чтобы пощупать пульс, горничная исчезла, как тень. Видя, что жалобы не производят никакого действия, баронесса схватила руку доктора и спросила, нежно глядя на него:

— Вадим, что значит ваше недовольство? Неужели вы все еще дуетесь на меня? Ну, поцелуйте же меня, приказываю вам, и конец всему.

Заторский вырвал руку и быстро отшатнулся. Отвращение, ясно отразившееся в его взгляде, которым он окинул лохматую голову, полинявшую, смятую шелковую кофту и весь беспорядочный ночной туалет, вызвало краску на лице баронессы.

— Вы забываете, Анастасия Андреевна, оскорбление, которое осмелились мне нанести, — хмуря брови произнес он. — Чувство собственного достоинства не позволяет мне переносить дольше такое обращение. Впрочем, вы напрасно раздуваете пепел — единственный остаток нашего безрассудства. По крайней мере с моей стороны не осталось ни одной искры. Кроме того, возвратился ваш муж, а вы так любите его, судя по вашим постоянным уверениям, что мне остается только безропотно уступить ему свое место.

Баронесса вскочила с таким проворством, какого нельзя было ожидать от нее пять минут назад, видя ее умирающий вид и слыша слабый, разбитый голос.

— Подлый изменник, укравший мой покой, теперь хочет скинуть меня, как ненужную тряпку, — вскрикнула она задыхающимся от бешенства голосом. — Распутник, бесстыдник и неблагодарный! Я пожертвовала тебе своей честью, счастьем и добрым именем, а теперь ты отталкиваешь меня. — Голос ее оборвался и она разрыдалась. — Но я не потерплю этого, — продолжала она захлебываясь. — Я люблю тебя, и ты останешься моим.

Она опять схватила его руку и прижала к губам, но он вторично вырвался и отступил, уже взбешенный.

— Никогда! Я не могу больше! Вы мне гадки и противны! Ничем вы мне не пожертвовали и никогда не любили меня. Когда я хотел бежать из вашего дома, вы — бесстыдная и развратная — систематически соблазняли меня: вы бросились мне на шею, увлекая меня в грязь своего животного сладострастия. Что касается вашей чести, то вы пожертвовали ею гораздо раньше, а я, как муха, попал в паутину. Впрочем, оставим этот вопрос: вы больны сегодня, а после, в свое время, мы возобновим разговор.

Он почти выбежал из комнаты, а баронесса повалилась на подушки в припадке истерики, судорожно рыдая. Но утихла она скорее, чем можно было ожидать, и с закрытыми глазами погрузилась в тяжелые думы, а единственным предметом ее размышления было вернуть и более уже не выпускать строптивого любовника, пожелавшего избавиться от нее. Наконец, в черством сердце и коварном воображении этой вакханки созрел план, который, однако, был до того подл, что перед ним отступила бы менее испорченная женщина. Окончательно остановившись на своем дьявольском умысле, Анастасия Андреевна приняла успокоительных капель и уснула.

В это время доктор и остальные обитатели замка завтракали, а главным предметом разговора было вчерашнее видение. Рыцарь-привидение и его история занимали всех, даже гувернантка-француженка, несмотря на заядлый скептицизм, не решалась отрицать существование призрака, который видели восемь здравомыслящих людей. Легенда рассказывала только, что некий ливонский рыцарь, заподозренный ревнивым мужем, был убит и замурован в старой капелле замка.

— Подождите, господа, мне кажется, что я могу удовлетворить ваше любопытство. Роясь в библиотеке я нашел старинную книгу в кожаном переплете со странным заглавием: «Поучительная и страшная история барона Вильфрида, жены его Греты и преступного, но несчастного, рыцаря Раймонда». — Хроника благородной семьи фон Козен, — сказал князь. — Посмотрим, об этом ли призраке-мстителе говорится в летописи.

Вскоре он вернулся со старинной книгой, напечатанной на пожелтевшем пергаменте, и с четырьмя гравюрами на дереве, изображавшими: чуть-чуть горбатого господина, очень нарядную даму, ливонского рыцаря и толстощекого упитанного патера, автора хроники. На последней странице совершенно точно было воспроизведено явившееся видение.

— Боже мой! Какие они некрасивые! И как разобрать этот шрифт? Это «сизифоза работа», — воскликнула Мэри, когда книга обходила весь стол.

— Я умею читать старинное письмо. Что же касается безобразия героев, то нельзя принимать это буквально. Картины, наверное, мало похожи на оригиналы. Хроника каноника Корнелиуса Роде гласила следующее:

«В конце XV века проживал в Зельденбурге барок Лютц фон Козен, имевший двух сыновей. Старший, Вильфрид, от первого брака, был дурен лицом, уродлив и никто не любил его за угрюмый, злой и сварливый характер; второй, Раймонд, моложе брата на десять лет, был красивый, добрый, любезный и веселый юноша, пользовавшийся всеобщей любовью. Вильфрид был богат не только со стороны отца, но и благодаря наследству от матери — единственной дочери соседнего помещика. По смерти старого барона братья жили вместе в замке Зельденбург и предполагалось, что Раймонд получит баронство от брата, который еще не был женат, несмотря на свои тридцать шесть лет, и по своему угрюмому характеру избегал женщин. К несчастью, на одной знатной свадьбе братья познакомились с молоденькой красивой девушкой по имени Грета, и оба влюбились в нее. Отец Греты, младший сын благородной семьи, но игрок и мот, совершенно расстроил свое состояние, жена умерла с горя, а дочь, то жила одна в старом разрушенном замке — единственной оставшейся недвижимости, то гостила у родственников. Неудивительно, что Грета полюбила Раймонда, но Вильфрид был не таков, чтобы отказаться от того, что захотел. Кроме того, наслаждение отнять любимую женщину у брата, ненавидимого за его красоту, возбуждавшего в нем зависть и ревность, почти так же разжигало его, как и сама страсть к молодой девушке. Барон отправился к отцу Греты и обещал, заплатив его долги, восстановить благосостояние, если тот выдаст за него дочь. Промотавшемуся дворянину это предложение явилось неожиданным счастьем, и он без малейшего колебания дал согласие. Невзирая на слезы и мольбы дочери, жестокий и алчный отец принудил бедную Грету выйти за человека, внушавшего ей отвращение. С отчаяния Раймонд вступил в орден, сделался ливонским рыцарем и покинул Ревель. Так прошло десять лет.

Раймонд фон Козен воевал везде понемногу, отличился и, наконец, призван был гроссмейстером ордена на командорство в Ревеле. Он думал, что победил свое чувство и забыл жену брата, но когда увидел некогда любимую женщину, прежняя страсть разгорелась с еще большей силой.

Грете минуло двадцать семь лет, красота ее достигла полного расцвета, но брак ее не был счастлив и враждебная холодность царила между нею и ненавистным ей Вильфридом.

Отвращение к мужу распространялось даже на единственного сына, барона Конрада, некрасивого и неприятного, подобно отцу.

Любовь к Раймонду не угасла в ней, а при виде рыцаря вспыхнула с новой силой: наконец, долго сдерживаемая страсть обоих достигла высших пределов.

Подробностей любовной интриги в хронике не было и только говорилось, что существовал подземный путь из Зельденбурга в командорство ливонских рыцарей, а тайный вход в подземную галерею находился в капелле замка. Этой-то дорогой Раймонд и приходил к Грете, и свидания происходили, видимо, в самой капелле.

Тайна подземелья была известна лишь гласе дома Козенов и командору ордена.

Внезапная ли смерть или какая другая причина помешала барону Лютцу открыть секрет старшему сыну — неизвестно, но только он ничего не знал о ней, а когда завязалась интрига, он отсутствовал.

Предателем, известившим барона о происходящем в доме, был, кажется, оруженосец Руперт Крафт; он, вероятно, открыл истину и явился затем пособником в деле мести со стороны мужа.

Однажды ночью Вильфрид неожиданно вернулся домой и застал любовников в часовне. Увидя его, Грета упала в обморок, а барон с помощью Руперта повалил и связал рыцаря. Изверги задумали страшное преступление — замуровать несчастного Раймонда живым, и пока Руперт готовил нишу, Вильфрид старался вырвать тайну входа в подземелье: дверь так искусно была замаскирована, что невозможно было найти ее. Но тщетно старался Вильфрид — Раймонд молчал. Когда же его втиснули в нишу и стали замуровывать, он произнес страшное проклятие Вильфриду и его роду.

Все эти подробности Вильфрид поведал на смертном одре канонику Корнелиусу, разрешив ему описать историю в назидание потомкам.

Грета очнулась в горячке, и ее жизни грозила опасность, но выздоровев, она постриглась в монастырь по настоянию мужа, а через несколько недель повесилась в своей келье.

Вход в капеллу заложили под тем предлогом, что она была осквернена любовными свиданиями, место же, где замуровали рыцаря Раймонда, отметили на стене красным крестом. Тайный ход так и не был открыт, но говорят, что многие видели монахиню, бегавшую по коридору, смежному со старой капеллой, и исчезавшую через замурованную дверь.

Князь закрыл книгу и прибавил, когда его благодарили:

— Вчера мы имели доказательство того, что легенда о появлении рыцаря перед каким-нибудь несчастьем не лишена оснований. Будем надеяться, что на этот раз он только хотел напомнить о себе живым и просить молитв, которые сняли бы с него тягость проклятия, произнесенного им и приковавшего его к этому месту. А известно ли, где находилась капелла, и существует ли еще эта часть замка?

— На это я могу вам ответить, — отозвался Заторский. — Барон рассказывал мне, что последний представитель старшей линии Козенов, владевший Зельденбургом до барона Максимилиана, приказал размуровать вход в капеллу, которая находится в северной башне, старейшей части замка. Я был там с бароном, когда он приезжал принимать наследство, и действительно — на стене есть красный крест. Но кто может сказать наверняка: указывает ли он на страшную могилу несчастного? А легенде ни я, ни барон не придали тогда никакого значения. Максимилиан Эдуардович и его предшественник хотели во что бы то ни стало найти подземный ход, но все оказалось напрасно. Вероятно, это просто басня.

— Ах, надо бы осмотреть капеллу, только пойдемте все, иначе будет страшно! — воскликнула Мэри.

Вся компания отправилась в северную башню. Капелла была маленькая и мрачная, так как освещалась одним узким, как бойница, окном. Старый престол, стоявший на высоте двух ступеней, был обнажен и пуст, украшавшие в прежнее время стены фрески почти совершенно стерлись, а справа от входа, на куске стены, отличавшейся своим цветом от соседних частей, был нарисован большой красный крест. С любопытством и суеверным страхом смотрели все на этот крест, напоминавший, может быть, о братоубийстве. Одна Лиза встала на колени, перекрестилась и прочла молитву. Заметив произведенное на всех тяжелое впечатление, доктор увел своих спутников в сад, так как стояла чудная погода, а князь ушел к себе под предлогом работы.

Доктор, Мэри, гувернантка и Лиза долго гуляли. Тяжелое впечатление после вчерашнего случая и чтения затем легенды рассеялось, и беседа шла весело. Лиза — или Лили, как ее предпочитали называть в семье — забавляла всех, восхищаясь красотою князя, на которого она „без устали готова была смотреть“, по ее наивному признанию.

— Ой, Лили, ты слишком быстро зреешь, — смеялся Вадим Викторович. — Тебе еще нет и четырнадцати лет, а ты, кажется, влюбилась, прости Господи, в Алексея Андриановича.

— О! Что ты говоришь, дядя Вадим! — возразила, покраснев, сконфуженная девочка. — Я просто нахожу его таким красивым, что на него приятно смотреть. Влюбиться в него я не посмела бы: я такая некрасивая и тощая, что он никогда не полюбил бы меня, — закончила она унылым тоном.

— Вовсе нет, Лили, ты очень хорошенькая. Смотри, какие у тебя прелестные волосы, густые и чудного белокуро-пепельного цвета, а темные глазки напоминают газель. Правда, ты худенькая, потому что слишком быстро растешь, но это пройдет, а лет семнадцати ты будешь даже хорошенькая. Не правда ли, Вадим Викторович? — сказала Мэри.

— Конечно, если к тому же будет без капризов принимать рыбий жир, — добродушно добавил доктор.

Счастливая и польщенная Лили с жаром целовала Мэри, а Борис слушал с завистью и, надувшись, проговорил:

— А мне никто не говорит, буду ли я хорош собою… Как ты думаешь, дядя Вадим, буду я красив, как Лиза?

— Будешь недурен, если перестанешь толстеть, ну, а если будешь лениться и неохотно делать гимнастику, то расползешься во все стороны и станешь похож на мешок с мукой. Это, конечно, будет некрасиво.

Все посмеялись, но потом гувернантка объявила, что пора домой, брать уроки фортепиано. Дети, хотя и неохотно, отправились за ней, а Мэри и Заторский медленно шли по дороге к замку.

— Надо пойти к баронессе, сказать о моем отъезде и проститься, — сказала Мэри. — Следует поблагодарить и за любезное гостеприимство, которому я обязана своим счастьем, — прибавила она, краснея.

— Вы поедете в экипаже, который высылается за бароном, и я придерусь к этому случаю, но только уеду не прощаясь. С собой я возьму только дорожный мешок, а за остальными вещами пришлю потом человека. Ввиду того, что барон возвращается завтра, я могу исчезнуть таким образом, не рискуя сценами.

Оба посмеялись и вернулись в самом лучшем расположении духа.

После обеда Мэри послала спросить, можно ли видеть баронессу, и горничная тотчас принесла ответ, что барыня с удовольствием ожидает ее. Приняла она молодую девушку по-дружески, но Мэри поразила происшедшая с ней перемена.

Баронесса была бледна, глаза лились, а на устах застыло злое, жестокое выражение, кроме того, расстегнутая ночная кофта, обнаженная грудь и растрепанные волосы, все это делало ее некрасивой и старило лет на десять.

Мэри обрадовалась, что хозяйка не поцеловала ее, а только протянула руку с усталым, расслабленным видом и указала на кресло в ногах постели.

— Очень мило с вашей стороны, дорогая Мэри, прийти побеседовать с больной. Страшное вчерашнее видение положительно разбило меня, а опасение, что дорогому мужу грозит несчастье, ужасно мучает меня и не дает покоя, а я в нем так нуждаюсь.

— К сожалению, я пришла проститься с вами, милая Анастасия Андреевна. Я получила письмо от папы, который вызывает меня немедленно, и я надеюсь, что вы будете добры разрешить мне воспользоваться экипажем, который едет за бароном.

— О! Конечно! Но как это грустно, что вы покидаете нас, дорогая моя. Надеюсь, в письме вашего папы нет дурных вестей?

— Нет, милая Анастасия Андреевна. Папа пишет только, что сестра и мадемаузель Эмили уже вернулись, а мама приедет недели через две, но он уезжает по делам и хочет, чтобы я заменила маму до ее возвращения. Мне тем более жаль уезжать, что вы нездоровы. Но я не решилась беспокоить вас завтра так рано, а потому с вечера пришла проститься с вами и от всего сердца поблагодарить за вашу любезность ко мне.

— Я рада, если вы не особенно поскучали, а теперь сядьте, моя милая, и поговорим немножко. Это рассеет мои грустные мысли.

Несмотря на свое отношение к баронессе Мэри ничего не оставалось, как сесть.

Анастасия Андреевна заговорила о зиме, о вечерах, которые намеревались устроить, о любви молодого Норденскиольда к Мэри, и пожелала увидеть ее на своем первом балу, по крайней мере уже невестою.

— Желаю вам этого, милая Мэри, потому что замужество является обыкновенно мечтой молодых девушек, которые воображают, что их ждет безоблачное счастье. Грустное заблуждение! Зачастую именно молодую женщину — ожидают наиболее тяжелые испытаний, величайшие опасности. Будьте осторожны, Мэри, остерегайтесь мужчин, которые будут окружать вас, и не доверяйте их любовным клятвам: все это бесстыдная ложь, придумываемая повесами для женщины, которую хотят соблазнить. На коленях вымаливают они нашу любовь, а если мы увлекаемся и падаем, спешат бросить нас, как ненужную тряпку, к тому же, это делается грубо, без стеснения, с возмутительным бесстыдством.

Не удивляйтесь, Мэри, то, что я вам говорю — истина, добытая тяжелым личным опытом. Вы уже не ребенок и мой печальный пример может послужить вам указанием на будущее. Кто, по-вашему, заслуживает большего уважения, как не Вадим Викторович? Ученый, профессор, достаточно зрелый человек, а на самом деле под этой обманчивой оболочкой скрывается такой же негодяй, бессовестный развратник, как и прочие. Больше того — это подлец, который причинил мне непоправимое зло. Я знаю, что в обществе меня осуждают, а все — по его вине, и никому не известно, как все случилось.

Едва только уехал мой муж, он пристал ко мне со своей грубой любовью. Макс все доверил ему: меня, детей, денежные дела, что давало ему свободный доступ в дом. Я же была одинока и неопытна в жизни, так как вышла замуж совсем молоденькой, когда мне не было еще шестнадцати. Увы! Я не сумела устоять против его грязной страсти… Он втянул меня, наконец, в тину, а я, несмотря на угрызения совести, привязалась к нему. Его любовь, собачья преданность, терпение, которое он выказывал, когда я дурно обращалась с ним, все это трогало меня… Теперь он хочет отделаться от меня, и слава Богу! Его надутая физиономия давно раздражает мои нервы, а кроме того я узнала, что он с ума сходит по какой-то кафешантанной певичке и мечтает совсем сойтись с ней. Не я, конечно, перейду ей дорогу. Эта… „артистка“, вероятно, какая-нибудь горничная или посудомойка, но именно такая-то женщина ему к лицу, так как, должна вам сказать, милая, что я ведь несколько обтесала этого неблагодарного олуха. Как ученый, может быть, он и представляет нечто, но как кавалер — это мужлан, которому я привила порядочные манеры. Для меня истинное облегчение расстаться с ним, а остаток жизни я посвящу тому, чтобы загладить мои прегрешения относительно Максимилиана, доброго, несравненного мужа, рыцаря без страха и упрека. Итак, моя крошка, будьте осторожны и никогда не поддавайтесь на хитрости мужчин. Вы видите, как обманчива внешность и как легко попасть в сети бессердечного и бесчестного негодяя…

Мэри дрожала от негодования; она отлично понимала, что баронесса зла, теряя любовника и подозревая, что тот интересуется ею, Мэри. Она силилась унизить, очернить и представить в смешном виде бедного Вадима Викторовича. Чтобы положить конец этому потоку оскорблений против любимого человека, Мэри встала.

— Благодарю вас, дорогая Анастасия Андреевна, за добрые советы, которым придаю подобающую им цену, но, извините, я прощусь с вами: мне надо еще уложить вещи и встать завтра очень рано.

Еще раз поблагодарила она за оказанное гостеприимство и, с внутренним отвращением приняв прощальные объятия баронессы, Мэри убежала в свою комнату, счастливая, что избавилась, наконец, от противной бабы, которая под видом добродушия и дружбы поливала грязью любимого будто бы человека.

Оставшись одна баронесса задумалась, а потом позвала Феню, свою старшую горничную и поверенную, которая обычно доносила все, что делалось и говорилось в доме. Расспросив ее, она узнала, что Мэри с доктором долго гуляли вдвоем и вернулись очень веселые, точно влюбленные. Глумливая и злая усмешка скривила лицо баронессы при этом докладе. Приказав подать шкатулку с золотыми вещами, она достала хорошенькие часики с цепочкой и подарила их горничной. Затем, получив от барыни приказание, Феня вышла и скоро вернулась, неся в фартуке золотую цепь, украшавшую статую Кали, с висевшим на этой цепи медальоном в виде сердца.

Баронесса внимательно осмотрела эту своеобразную вещь. Цепь была массивная и в каждое кольцо, на месте соединения, был вделан маленький рубин, сверкавший на свету, точно капля крови. Медальон был также весьма оригинален, точно это было настоящее человеческое сердце, только в половину обычной величины. Прозрачное, как чистой воды рубин, оно висело на застежке, изображавшей золотую лапу тигра или льва, с изумрудными когтями.

Баронесса положила индийское ожерелье в футляр, из которого вынула нитку жемчуга с медальоном, написала записку и все вместе передала горничной, приказав отнести Марии Михайловне.

— Возьми и увози его с собой. Пусть он принесет тебе то заслуженное счастье, которого я от души тебе желаю, — проворчала она, когда Феня вышла, и ее лицо исказило выражение дьявольской злобы.

Для того, чтобы объяснить подобное пожелание, необходимо привести разговор, бывший за несколько дней до этого между баронессой и князем Елецким. Произошло это утром; князь работал в музее над описанием предметов древности, когда вошла Анастасия Андреевна. Подойдя к статуе Кали, она внимательно рассматривала ожерелье и особенно рубиновое сердце, а потом заметила:

— Вот оригинальная вещь. Воображаю, сколько зависти возбудит она, когда я надену ее зимой на бал. Неправда ли, что гораздо умнее украсить себя таким роскошным ожерельем, нежели оставить его на шее противного истукана?

— Берегитесь, баронесса, прикасаться к ожерелью. Горе тому, кто будет владеть им и носить эту страшную вещь, — сказал князь, взглянув на баронессу так строго и неодобрительно, что она, в ту минуту по крайней мере, отказалась от своего намерения.

Зато теперь баронесса сочла полезным подарить драгоценную вещь ненавистной сопернице, ничего не знавшей о гибельном значении ожерелья.

Мэри укладывала в своей комнате последние вещи, когда Феня принесла ей футляр и записку баронессы, где та в самых любезных выражениях просила принять от нее подарок на память о Зельденбурге.

Мэри была неприятно удивлена, но, чтобы не обидеть баронессу, она не могла отказаться и потому написала благодарное письмо, которое Феня и унесла. Только после этого Мэри открыла футляр, но ожерелья Кали не узнала, так как ни разу не рассматривала его подробно, да кроме того ей не могло прийти в голову, чтобы можно было снять украшение со статуи, которой так дорожил барон, и подарить ожерелье ей, наконец, со времени видения подползавшего к ней тигра она не переступала порога музея. Однако в данную минуту, несмотря на свою бесспорную ценность, вещь эта внушала ей смутное отвращение, и не рассматривая ее дольше, она захлопнула футляр и бросила его в корзину.

Пока все эти события происходили в замке Зельденбург, барон спокойно занимался в Петербурге приведением в порядок своих дел. С помощью своего секретаря он составил каталог и размещал в библиотеке новые привезенные книги, а затем занялся устройством комнат, назначенных для будущего музея.

Однажды утром его благодушное спокойствие нарушило письмо баронессы, извещавшей о неожиданной смерти Карла и странных случаях, вызванных этой таинственной смертью.

Это известие произвело неприятное впечатление на барона, и он вспомнил князя, который настойчиво убеждал его бросить в море тигра и статую. Но его размышления прервал лакей, сказав, что его прежний камердинер, Осип, настойчиво просит принять его по важному делу.

Осип был безупречный слуга, семь или восемь лет служивший барону, и если тот не взял его с собой в последнее путешествие, то лишь для того, чтобы оставить жене честного и надежного человека. К своему большому неудовольствию, барон не нашел по возвращении из путешествия у себя в доме Осипа. На его вопрос баронесса ответила, что тот уехал в деревню по случаю смерти отца, привести в порядок дело о наследстве, а когда вернется — неизвестно. Услыхав, что Осип желает его видеть, барон предположил, что тот надеется, может быть, снова поступить к нему, или хочет просить рекомендации, и приказал впустить его.

— Наконец ты вернулся из своей деревни. Ну, если ты закончил раздел с братьями отцовского наследства и хочешь поступить ко мне, я буду рад принять тебя обратно, — благосклонно сказал барон.

Лицо лакея изобразило глубокое изумление.

— Да я, ваше превосходительство, вовсе не был в деревне, мне и делать там нечего, потому что отец, слава Богу, жив и здоров.

Настала очередь барона удивляться.

— Но почему же ты ушел от меня? — уже смущенно спросил он.

— Потому что баронесса отказала.

— За что? — порывисто спросил барон, отбрасывая бумаги, которые читал. Видя нерешительность Осипа, очевидно боявшегося говорить, он нетерпеливо сказал: — Говори смело. Я хочу знать, почему жена отказала тебе.

— Потому что я знал слишком много про ихние дела. По совести говоря, я и пришел для того, чтобы открыть вам правду, и надеюсь, добрый барин, что вы простите мне мою дерзость, но я считаю своим долгом предупредить вас о том, что творится в доме и о чем громко говорят уже все ваши знакомые.

Барон побледнел и выпрямился, нахмурив брови.

— Говори без утайки, Осип. Как бы тяжело мне ни было, но я хочу знать всю правду и буду благодарен тебе за предупреждение.

Лакей достал из кармана старый бумажник, набитый письмами и розовыми раздушенными конвертами, и выложил все на стол перед бароном.

— Должен сказать, что еще до отъезда вашего превосходительства между баронессой и доктором Заторским дело было неладно, а с вашим отъездом становилось с каждым днем все хуже и виднее. Нельзя было войти в будуар барыни не натолкнувшись на какое-какое-нибудь безобразие. Письма так и летели с обеих сторон, а когда доктор уезжал на три недели в Москву, так писали каждый день. Все, что я мог перехватить из этой переписки, вот здесь. Но еще хуже стало за последний год. Феня призналась мне, что барыня беременна, а потом она уезжала, не знаю куда, а только известно, что есть ребенок и воспитывается в Стрельне, у колониста, которому барыня посылает деньги. Аннушка же и носит их на почту, да мне удалось украсть две квитанции — вот они. Барыня иногда тоже ездит в Стрельну, будто бы к отцу. Вот, вскоре после рождения ребенка, вошел я как-то нечаянно в будуар и застал барыню на коленях у доктора. После этого баронесса очень прогневалась и рассчитала меня, наказав, чтобы и ноги моей не было в доме.

Яркая краска залила загорелое лицо барона во время рассказа камердинера, который прибавил в заключение:

— А что я говорю, про то знают все люди и могут подтвердить: да все молчат, потому что боятся потерять место. А я не хочу, чтобы дурачили и поднимали на смех барина, который всегда был добр ко мне.

— Спасибо, Осип, за сообщение. Оставь cвой адрес, ты, может быть, понадобишься мне.

Дрожащей рукой достал барон из бумажника сторублевую бумажку, протянув ее слуге и жестом отпустил его.

Лишь только закрылась за Осипом дверь, барон вскочил, сорвал с шеи галстук и зашагал по комнате: вся кровь прилила к голове, и он думал, что задохнется.

Так вот, каков „друг“, которому он, считая его олицетворением честности, доверил свой дом и семью! Какого же подлеца почтил он своим доверием и дружбой! Он и не подозревал, что эта наглая рожа, с которой он постоянно сталкивался еще до отъезда и нашел устроившейся у его очага, пользовалась его добродушием, чтобы опозорить его честное имя. А та, низкая, негодная тварь!.. С каким лицемерием разыгрывала она страстную супругу и нежную мать, для которой весь смысл жизни заключается в семье: муже и детях. Какова же, однако, наглость, чтобы приютить под боком любовника и нежно встречать мужа, делая его посмешищем общества. И невинные дети были свидетелями такого позора! Как знать? Может быть они уже поняли гнусность положения, может, даже видели какую-нибудь сцену, вроде той, из-за которой пришлось рассчитать лакея!..

„И болван же я был, что вытащил из грязи эту нищую, уже тогда бывшую весьма подозрительной репутации, и одел ее. Едва попала она в богатство, как не знала удержу в расходах, не знала меры роскоши и, глазом не моргнув, представляла тысячные счета, он же покорно оплачивал их, извиняя все безумства этой бесстыдницы. И вот, в благодарность, она производит на свет незаконного ребенка и тайно воспитывает его. О! Этот позор переходит все пределы…“

Понемногу, однако, барон несколько успокоился, но чувствовал себя точно разбитым: присев к письменному столу, он вынул из бумажника пачку писем и принялся читать. Уже из первых посланий, дышащих кипучей страстью, были ясны отношения жены и доктора, и он с горечью сравнивал их с полными любви и тоски письмами баронессы к нему во время путешествия. Как она, казалось, любила его и ждала его возвращения, а в письмах к любовнику лились выражения животной страсти, ревнивые упреки и указания на неслыханные жертвы, принесенные Заторскому, вопреки ее супружеским обязанностям и искренней преданности мужу. На все лады воспевала она свои нравственные муки, твердя о проливаемых кровавых слезах и о том, как ее сердце разрывается, вспоминая своего доброго Максимилиана, который так слепо верит ей и так страстно любит.

— Какая бездна лжи и наглого обмана таится в сердце и уме этой подлой женщины. Вот пустословие, выраженное во всей его наготе! — прошептал барон с отвращением, комкая, не читая, остальные письма и бросая их в камин, где и поджог их.

Когда последний клочок бумаги обратился в пепел, он опять сел и задумался. Конечно, он не единственный обманутый муж в Петербурге, а семейств с „друзьями дома“, процветающих под благодушным покровительством супруга, можно насчитать дюжины, но над ним-то уж слишком нагло смеялись.

Нет, нет, нет! Он не желает принадлежать к Панургову стаду, а за нанесенную его чести и сердцу рану отплатит обоим предателям: он покажет этой распутнице, что значит считать его болваном… Он не остановится ни перед каким скандалом… И в его возбуждением воображении рождались жесточайшие способы мести и острое желание утопить женщину в той нищете, из которой он ее вырвал. Но прежде всего он хотел накрыть их и разоблачить…

По зрелом размышлении барон позвал секретаря и сделал ему необходимые указания, а потом написал телеграмму о своем приезде. Только вместо утра он решил приехать вечером и в такое время, когда его не ожидают.