Грозный эмир

Глава 1. Морской разбой.

Во времена Римской империи население Антиохии достигало четырехсот тысяч человек. В год от Рождества Христова 1119 в городе проживало от силы пятьдесят тысяч обывателей. Оттого и зияли за величественной стеной огромные проплешины, украшением которых были разве что древние развалины. Впрочем, в Антиохии сохранилось несколько величественных зданий римской эпохи, да и сам город, несмотря на разорения последних лет, продолжал считаться в глазах многих людей жемчужиной Востока. Нотарий Никодим, человек далеко уже не молодой, повидавший за полвека земного существования множество городов, как в Азии, так и в Европе не спешил впадать в экстаз при виде столицы графства, коим правил ныне Рожер Анжерский, удачливый преемник воинственного Танкреда и, по мнению некоторых членов синклита, очень большой негодяй. После победы над атабеком Бурзуком четыре года тому назад благородный Рожер слыл едва ли не величайшим полководцем среди франкских правителей. Его позиции в Антиохии укрепились настолько, что он уже не нуждался ни в покровительстве басилевса, ни в поддержке Византии. Подобное поведение еще недавно преданного вассала империи не могло не беспокоить божественного Иоанна, сына и преемника Алексея Комнина, ушедшего в мир иной год тому назад. Новый император, едва не потерявший власть в самом начале своего правления в результате интриг родственников, жаждал доказать и ближним и дальним, что вознесен на вершину власти божьим провидением и вполне способен продолжить дело своего отца по укреплению вверенной его заботам Византии. Разумеется, у Иоанна нашлись преданные помощники в лице комита схолы агентов Андриана и протовестиария Михаила Тротаниота. Последний в припадке верноподданнического усердия не пожалел родного сына, втравив того в сомнительную авантюру, едва не стоившую жизни молодому человеку. Во всяком случае, Никодим, симпатизировавший Константину, очень надеялся, что сын протовестиария уцелел в аду, куда его ввергли сиятельный Михаил и друнгарий византийского флота Афраний, вздумавший проявить доблесть там, где следовало проявлять осторожность. Сам Никодим в морском сражении близ Латтакии уцелел чудом, а точнее расторопностью кормчего Никифора, оказавшегося мудрее своего начальника и развернувшего дромон раньше, чем на него обрушились всей своей мощью наглые варанги Венцелина фон Рюстова.

Никодим даже не пытался попасть в городскую цитадель, где осторожный Рожер Анжерский обрел надежное пристанище и где обитали его самые преданные сановники, включая хитроумного Ги де Санлиса и отважного Ричарда Ле Гуина, а сразу же направился в далеко не самый престижный квартал города, где нашел приют его старый знакомый и далеко не самый надежный союзник, почтенный Андроник. Даис Сирии, несмотря на свое сомнительное прошлое и настоящее, пользовался доверием благородного Ги, а значит и правителя Антиохии. Нотарий схолы агентов нисколько не сомневался, что у истоков интриги, закончившейся столь сокрушительным провалом, стояли Санлис и Андроник. Следовательно, этим двоим предстояло разделить с Никодимом всю горечь неожиданного поражения.

В неприметном доме, окруженном роскошным садом, нотарию уже доводилось бывать ни один раз. Именно здесь благородный Танкред осушил горькую чашу, ставшую последней в его жизни. Внезапная смерть воинственного нурмана обернулась для империи большой удачей, и Никодим до сих пор испытывал чувство гордости от сознания того, что приложил руку к одному из величайших деяний Алексея Комнина. Киликия пала к ногам императора не без усилий скромного нотария, коего знатные константинопольские мужи в своей непомерной спеси считали ничтожеством. Этим олухам даже в голову не приходило, что самые важные победы одерживаются не на поле брани, и отнюдь не великие полководцы творят историю. Скромный нотарий Никодим сделал для укрепления Византийской империи куда больше, чем облаченные в позолоченные панцири патрикии.

Почтенный Андроник гостей на исходе дня не ждал, а потому появление Никодима на пороге тайного убежища нотария счел сюрпризом. Причем, как вскоре выяснилось, сюрприз оказался неприятным. Даису ассасинов и в голову не могло прийти, что его старый проверенный друг протовестиарий Михаил загубит на корню предприятие, сулившие большие барыши.

– Под началом у друнгария Афрания было десять галер и дромонов, – обиделся Никодим. – По-твоему, этого мало?

– И где сейчас эти суда? – вежливо спросил Андроник, жестом приглашая гостя к столу.

– Три из них укрылись в порту Святого Симеона, – вздохнул Никодим, присаживаясь на лавку. – Я прошу тебя, даис, позаботиться о судьбе их экипажей.

– А что случилось с остальными?

– Два дромона сожжены, пять захвачены морскими разбойниками барона фон Рюстова.

Андроник глухо выругался. Надо быть воистину бездарным флотоводцем, чтобы имея под рукой столько судов, доверху набитых вооруженными людьми, сдаться на милость победителя. Ну и кем, прикажете, считать друнгария Афрания как ни самым последним трусом?

– Варанги появились внезапно, – попробовал защитить соотечественника Никодим. – Вынырнули из тумана, словно черти из преисподней. Венецианский неф был уже у нас в руках. Афраний отдал приказ абордажной команде.

Андронику ничего другого не оставалось, как осушить залпом кубок, посыпать голову воображаемым пеплом и присесть к столу, чтобы подсчитать убытки. В этом скорбном состоянии его застал Ги де Санлис, маршал графства Антиохийского, правая рука Рожера Анжерского. Благородный барон уже успел узнать о византийском конфузе от своих соглядатаев в порту Святого Симеона и по этому случаю пребывал в прескверном настроении. Во всяком случае, он не нашел ничего лучше, как обрушить свой гнев на голову ни в чем не повинного Андроника.

– Грядет война, портной! – вскричал он, потрясая увесистым кулаком. – Страшная усобица, способная погубить графство.

Санлису уже перевалило за пятьдесят, половину из прожитых лет он провел на Востоке и мог бы, кажется, набраться здесь не только бранных слов, но и хороших манер. К сожалению, этот невежественный франк, облаченный в роскошный пелисон, отороченный мехом куницы, вел себя не лучше, чем кабацкий завсегдатай. С прискорбием приходится признавать, что удача и золото, нежданно приплывшее в руки, не делает людей, ни умнее, ни добрее, ни вежливее.

– Я выполнил все, о чем ты меня просил, благородный Ги, – зло процедил сквозь зубы Андроник. – Я отправил от твоего имени письмо благородной Констанции. Я убедил графиню, что антиохийские бароны жаждут принести вассальную присягу ее одиннадцатилетнему сыну Боэмунду. Для этого мне пришлось задействовать десятки своих людей в Италии, подкупить шевалье из ее окружения и добиться благословения самого папы. По твоей просьбе, благородный Ги, я обратился за помощью к своему другу сиятельному Михаилу. Протовестиарий убедил басилевса Иоанна выслать флот на перехват венецианского нефа, дабы навсегда избавить тебя от забот. Так в чем же моя вина, барон?

Даис ассасинов готов был разделить огорчение маршала Антиохийского графства, поскольку и сам рассчитывал погреть руки на этом не слишком благовидном деле. К сожалению, далеко не все тщательно задуманные предприятия заканчиваются большой прибылью. Бывают на избранном пути и провалы. А обиднее всего, когда эти провалы случаются не по твоей вине. Черт бы побрал этого дурака Афрания, а заодно и протовестиария Михаила, которому следовало выбить у басилевса не десять, а двадцать, тридцать, сорок боевых галер. Послать к Латтакии весь византийский флот, наконец! Ведь сын Боэмунда Тарентского и его мать Констанция нужны были именно Византии. Используя их, божественный Иоанн мог железной рукой держать за горло Рожера Анжерского и в конечном итоге прибрать к рукам графство Антиохийское вместе с ее столицей. К сожалению, басилевс упустил шанс, который предоставили ему судьба и почтенный Андроник. А в результате пострадала не только Византия, остались внакладе два достойных человека, рассчитывавший сорвать большой куш. Пятьдесят тысяч золотых денариев уплыли из рук даиса и маршала по вине расторопного Венцелина фон Рюстова.

– Пострадали не только вы, – неожиданно вклинился в чужую перепалку Никодим. – Сиятельный Михаил потерял единственного сына.

– Какого еще сына? – рассердился Андроник.

– Константина. Тот попал в плен к морским разбойникам.

Андроник неожиданно захохотал, чем поверг в смущение собеседников, решивших, видимо, что даис сошел с ума от неприятностей, выпавших на его долю. К счастью, тревога оказалась ложной. Старый интриган пережил на своем веку много взлетов и падений, а потому не собирался долго горевать над потерей. Конечно, ему придется отложить свой переезд в Константинополь на неопределенный срок, но это еще не повод, чтобы впадать в отчаяние. Андронику недавно исполнилось пятьдесят пять лет. Бурно прожитая жизнь давала о себе знать болью в ногах и пояснице. Казалось бы, самое время отправиться на покой, но судьба распорядилась по-иному. Любой другой на его месте умер бы от огорчения, но Андроник решил считать неудачу капризом провидения, не пожелавшего отпускать с полей невидимой глазу войны столь даровитого человека.

– Об отце Константина лучше спросить его мать, сиятельную Зою, – объяснил Андроник причину своего неуместного веселья.

Возможно, при других обстоятельствах благородный Ги попытался бы выяснить у всезнающего даиса подробности скандального происшествия, имевшего место быть более двадцати лет тому назад, но сейчас его волновали куда более насущные проблемы, чем предполагаемое отцовство Венцелина фон Рюстова. Санлис не только упустил куш по вине незадачливых византийцев, но и приобрел проблему, которую придется решать в ближайшее время. Конечно, большинство баронов поддержит, в конце концов, Рожера Анжерского, но эта поддержка дорого обойдется нынешнему правителю Антиохии. За верность придется платить не только землями, привилегиями, но и золотом. А казна графства не настолько богата, чтобы удовлетворить запросы баронов и рыцарей. Конечно, перед благородным Ги открываются неплохие перспективы, во всяком случае, посредничая между Рожером и его вассалами, он сможет возместить хотя бы частично убытки, понесенные в результате оплошности византийцев.

– Как ты полагаешь, Андроник, эмир Халеба способен оказать нам серьезное сопротивление?

– Бек Лулу – ничтожество! – неожиданно взъярился даис. – К власти его привел Ролан де Бове с помощью Бузург-Умида.

– Видишь, как все удачно складывается, – усмехнулся Санлис, косо поглядывая на ассасина.

– Ты о чем, благородный Ги? – насторожился Андроник.

– Мы давно склоняем графа к войне с Халебом, но Рожер слишком осторожен, чтобы ввязываться в драку, не обеспечив свои тылы. Зато теперь у него не будет другого выхода. Дабы ублажить баронов и рыцарей, он бросится на эмира Лулу как коршун на заблудившуюся мышь.

– А как же Констанция с сыном Боэмундом? – удивился Никодим.

– О Констанции пусть хлопочет барон де Руси, – ощерился в сторону нотария Санлис. – Благо благородный Глеб вдовец и, надо полагать, сумеет удовлетворить потребности скучающей женщины.

– Так ты считаешь, что вдова Боэмунда Тарентского укрылась вместе с сыном в замке Ульбаш? – нахмурился Андроник.

– А где же ей еще быть? – пожал плечами Ги. – Или ты полагаешь, что Венцелин фон Рюстов действовал по своему почину?

Почтенный Андроник грешил на своего старого врага Ролана де Бове, но в данном случае, видимо, напрасно. В ход чужой интриги вполне мог вмешаться барон де Руси, у которого наверняка есть соглядатаи в свите Рожера Анжерского. Санлису следует тщательно проверить своих людей, прежде чем пускаться в новое рискованное предприятие. Халеб крепкий орешек и для того, чтобы его раскусить, потребуются крепкие челюсти.

– Ты что, отказываешься мне помочь? – нахмурился Санлис.

– Речь идет о плате, дорогой друг, – ласково улыбнулся барону даис. – Не могу же я работать на тебя даром. Халеб стоит дорого.

Благородный Ги, надо отдать ему должное, был редкостным мерзавцем. Андроник познакомился с ним более двадцати лет тому назад, когда нищий шевалье прислонился к Хусейну Кахини. А покойный даис умел разбираться в людях. Этот сухощавый и, на первый взгляд, вроде бы ничем не примечательный человек отличался умом, хитростью и железной хваткой. Благородный Ги прибыл на Восток, чтобы разбогатеть, и добился своего в короткий срок. Правда, для этого ему пришлось предать веру, сеньора, многих своих товарищей, чьи кости уже сгнили в земле, словом всех, кому к несчастью приходила в голову мысль, что на Ги де Санлиса можно положиться как на каменную стену. Странно, что Рожер Анжерский, человек вроде бы не глупый, почему-то не повесил своего вассала, хотя отлично знал ему цену. Похоже, государям, кем бы они себя не мнили, никак не обойтись без подлецов.

– Ты получишь все, что пожелаешь, Андроник, – расплылся в улыбке барон. – Неужели ты сомневаешься в старом товарище?

– Сомневаюсь, благородный Ги, – усмехнулся даис. – Ибо сомнение – мать успеха. Доверчивые в этом мире долго не живут.

Благородная Констанция ужаснулась, увидев неприступную твердыню на вершине горы, но, попав внутрь замка, она изменила свое мнение о нем. Надо отдать должное арабам, они понимали толк в удобствах. Суровый по виду Ульбаш обладал всеми необходимыми качествами, чтобы понравиться самой привередливой женщине. То же самое можно было сказать о его владельце. Констанция помнила Глеба де Лузарша юным улыбчивым шевалье, о ловкости и хитрости которого в свите ее отца, короля Филиппа, ходили легенды. Барону де Руси уже перевалило за сорок. Это был рослый, широкоплечий человек с сильными руками и жестким взглядом синих глаз. Внешне благородный Глеб выглядел даже моложе своих лет, но улыбка, казалось, навсегда исчезла с его словно бы одеревеневшего лица. Констанция напомнила ему о давнем знакомстве, но барон, похоже, не признал в располневшей тридцатипятилетней женщине прежнюю хохотушку. Во всяком случае, на ее сердечное приветствие он отозвался сухим поклоном, после чего оставил свою гостью на попечение служанок. Возможно, Глеб полагал, что благородная Констанция нуждается в отдыхе после трудного путешествия, но графиня расценила его поведение как невежливое, о чем не замедлила поведать дамам своей свиты. Однако Франческа и Элоиза не нашли в поведении барона ничего предосудительного и в ответ на ворчание сеньоры обменялись недоуменными взглядами. Впрочем, обе девушки были слишком молоды, чтобы с первого взгляда оценить достоинства и недостатки мужчины.

– По-моему, ты не права, благородная Констанция, – возразила Франческа графине, – Просто наше внимание привлек другой человек. Его мы оценили. Во всяком случае, за Элоизу я ручаюсь.

Обе девушки принадлежали к благородным нурманским родам, но, к сожалению, не могли похвастаться богатым приданным. Констанция взяла на себя заботу о двух сиротах и теперь почти жалела о своем великодушии. В Италии графине казалось, что стоит только ступить на землю Антиохии, завоеванную ее доблестным мужем, как все благородные бароны и рыцари сочтут за честь преклонить перед нею колена. Действительность оказалась куда более суровой, чем это мнилось Констанции. Венецианский неф, на котором графиня и ее свита отправились покорять Восток, подвергся нападению византийского флота. Абордажные крючья уже впились в борт обреченного на заклание судна, когда в ход морской битвы, не сулившей нурманам ничего хорошего, вмешались какие-то люди. Констанция пережила несколько неприятных минут, и это еще очень мягко сказано. Византийцы перебили едва ли не всех ее шевалье и сержантов, пытавшихся защитить свою сеньору. На графине загорелась одежда. От ожогов ее спас незнакомый молодой человек, сорвавший с нее пелиссон и разодравший в клочья котту из шелка. Благородная Констанция, дочь короля Филиппа и вдова благородного графа Боэмунда оказалась практически голой среди впавших в неистовство мужчин, резавших друг друга с редкостным усердием. При одном только воспоминании об этом жутком событии графиню бросило в дрожь, и она не удержалась от новой реплики:

– Этот шевалье де Гаст редкостный невежа!

– Благородный Базиль спас тебе жизнь, сеньора, – заступилась за синеглазого руса Франческа.

– Он мог просто облить меня водой!

– Греческий огонь горит даже в море, благородная Констанция, – мягко пояснила расстроенной графине Элоиза. – Представьте, что стало бы с вашей прекрасной кожей, если бы ее опалил огонь.

Констанцию передернуло. За время, когда Базиль переносил ее из горящего нефа на свое судно, она вдоволь насмотрелась на обгорелые трупы, плавающие вокруг. О белой коже Элоиза упомянула не случайно. Дамы воспользовались любезным приглашением сенешаля Алдара и посетили баню замка Ульбаш, дабы смыть с себя дорожную пыль. Огромные деревянные лохани, наполненные горячей водой, без труда вместили в себя прекрасных гостий. Служанки усердно принялись за дело, приятно удивив графиню своей расторопностью. В замке барона де Руси, похоже, тщательно следили за чистотой тел, что не было типично для Европы.

– Хотела бы я знать, где находится ваш колодец?

– В замке нет колодца, сеньора, – отозвалась служанка.

– А где вы берете воду?

– Она поступает по глиняным трубам прямо в баню, здесь мы ее кипятим в котле и добавляем в дубовые лохани по мере надобности.

– Но где-то должен быть источник? – рассердилась Констанция.

– Не знаю, сеньора, – смутилась служанка. – Об этом тебе следует спросить у благородного Алдара.

Сенешаля замка Ульбаш Констанция приняла было за провансальца, но, как вскоре выяснилось, ошиблась на его счет. Этот смуглый, кареглазый, улыбчивый человек оказался на поверку печенегом. То бишь дикарем и варваром, по представлениям европейских дам. Однако благородный Алдар отличался столь изысканными манерами, что мог служить примером любому французскому шевалье. Он прекрасно говорил как по латыни, так и по-гречески. А в довершение ко всему выяснилось, что родился он в Константинополе и даже служил какое-то время императору Алексею Комнину. В кулинарии благородный Алдар тоже знал толк, во всяком случае, ужин, поданный гостье прямо в покои, поражал своей изысканностью. Разомлевшая после бани графиня охотно отдала должное как яствам, так и любезности, с которой они были поданы. Сенешаль присел к столу по приглашению Констанции, однако к еде практически не притронулся, сославшись на отсутствие аппетита. Зато он охотно ответил на все вопросы, интересующие графиню, проявив при этом редкостную осведомленность.

– Ты, вероятно, заметила, сеньора, что замок Ульбаш окружен каменной кладкой только с трех сторон, а с севера его защищает гора. В горе есть пещера с подземным озером. Откуда в озеро поступает вода, я судить не берусь, но его уровень остается неизменным на протяжении двадцати последних лет.

– Следовательно, от жажды мы не умрем, – констатировала графиня.

– И от голода тоже, – улыбнулся Алдар. – В замке продовольствия хватит на несколько лет. Можешь не волноваться, сеньора, Ульбаш практически невозможно взять ни штурмом, ни осадой.

– А где мой сын? – спохватилась Констанция.

– Спит, – спокойно ответил сенешаль. – Я поместил его в покоях Филиппа, младшего сына барона. Это самое безопасное место в замке.

– А у тебя есть дети, благородный Алдар?

– Дочь. Ей уже исполнилось четырнадцать лет, и я буду тебе очень благодарен, сеньора, если ты примешь ее в свою свиту. Есть у меня и пасынок, благородный Гуго де Сабаль, он сын графа Вермондуа и доводится тебе двоюродным братом.

– Кажется, Сесилия писала мне о нем, – припомнила Констанция. – А как зовут твою дочь, шевалье?

– Милавой. Я назвал ее в честь матери, умершей при родах.

– Я позабочусь о твоей дочери, благородный Алдар. Ты можешь и впредь рассчитывать на мою благосклонность.

– Всегда к твоим услугам, сеньора.

– Мне действительно понадобиться твоя помощь, шевалье, – вздохнула Констанция. – Я ведь новичок на Востоке. А здешние обычаи, как я успела заметить, отличаются от европейских.

– Я никогда не был в Европе, сеньора, но о Востоке я могу поведать тебе если не все, то очень многое.

– Мне кажется, шевалье, что сегодня днем я совершила оплошность, назвав Константина сыном Венцелина? – пристально глянула в глаза собеседника Констанция. – Ведь они так похожи, немудрено было обмануться.

Алдар засмеялся почти беззвучно. Щеки благородной Элоизы, разделявшей ужин с графиней, зарозовели. В глазах насмешницы Франчески зажегся огонек любопытства. Девушки не принимали участие в беседе, но это вовсе не означало, что разговор графини с любезным сенешалем был им не интересен.

– Константин принадлежит к одному из самых знатных, богатых и влиятельных родов Византии. Его отец, сиятельный Михаил Тротаниот член синклита при императоре Иоанне. Более двадцати лет тому назад твой дядя, благородная Констанция, был гостем протовестиария. И довольно долго прожил в его дворце.

– А при чем здесь барон фон Рюстов?

– Благородные Венцелин и Глеб состояли в свите графа Вермондуа и тоже пользовались гостеприимством сиятельного Михаила. Это давнее знакомство и позволило комиту Константину избежать больших неприятностей после поражения византийского флота и даже спасти большую часть своих людей. Венцелин фон Рюстов человек суровый и вполне мог покарать византийцев, разбойничающих в наших прибрежных водах. А так он ограничился тем, что повесил друнгария Афрания на мачте его дромона.

– Боже мой! – воскликнула Элоиза и всплеснула руками.

– Константин холост, – поспешил сгладить возникшую неловкость Алдар. – Словом, завидный жених по всем статьям.

– Спасибо, шевалье, – ласково улыбнулась сенешалю Констанция. – Ты удовлетворил мое любопытство.

– У меня есть к тебе поручение, сеньора, – сказал Алдар, поднимаясь из-за стола. – Признаться, я испытываю некоторое смущение, приступая к его выполнению.

– Ты разжег мое любопытство, шевалье, – засмеялась Констанция. – Я заранее прощаю тебя.

– Вноси, – крикнул Алдар слуге, застывшему у входа.

Более роскошного пелиссона Констанции видеть еще не доводилось. Он был сшит из алого щелка, стоившего, надо полагать, немалых денег. Но главным достоинством этого символа благородного сословия являлся, конечно, горностаевый мех такого высокого качества, что простодушная Элоиза даже вскрикнула от восторга.

– Это не подарок, сеньора, – склонился в поклоне Алдар. – Это извинение. Шевалье де Гаст просит тебя о снисхождении. Он, правда, не сказал мне, в чем перед тобой провинился, но, зная Базиля как человека бесспорно благородного, я присоединяюсь к его мольбам.

Франческа совершенно не к месту прыснула в кулак, едва не испортив торжественность момента. Положение спасла Элоиза, накинувшая на плечи графини воистину королевский дар. Констанции не оставалось ничего другого, как только развести руками:

– Передай шевалье де Гасту, благородный Алдар, что я принимаю его извинение и отныне числю благородного Базиля среди своих самых преданных друзей.

Констанция спала едва не до полудня. Сказалась, видимо, усталость после долгого и опасного путешествия. Ей пришлось голосом позвать служанку, не рискнувшую войти в спальню графини без приглашения.

– Благородный Боэмунд проснулся?

– Он во внутреннем дворе, сеньора, – пояснила служанка. – Там есть небольшой садик и фонтан, где водятся рыбы. Видимо, Филипп решил показать гостю все свои богатства.

Служанке, скорее всего, уже перевалило за тридцать, но она сохранила фигуру и свежесть лица. В ее присутствии графиня испытывала неловкость. Такие редко бывают просто прислугой. Наверняка и эта женщина со смуглой кожей и большими карими глазами успела побывать на ложе благородного Глеба. Констанции осталось только пожалеть о своих девушках, павших жертвами чужого безумия. Обе они погибли во время абордажа от стрел, градом обрушившихся на обреченное судно.

– Я была няней благородного Филиппа после гибели его матери, – пояснила служанка. – Но сейчас юный шевалье уже почти не нуждается в моих услугах.

– И ты ублажаешь его отца, – дополнила Констанция.

– Благородного Алдара с твоего позволения, сеньора.

– А почему ты рассказываешь о своих прегрешениях?

– Мне показалось, что для тебя это важно, сеньора.

Констанция бросила на служанку гневный взгляд, но та лишь скромно потупила взор и отступила назад. Впрочем, графиня быстро овладела собой. Служанка оказалась неглупой и очень наблюдательной женщиной. Такая вполне могла быть полезной.

– Ты христианка?

– Я сирийка, синьора. Мы верим в Христа, но ваши обряды не во всем совпадают с нашими. Так же как и обычаи, впрочем. Если я огорчила тебя, то прошу меня простить.

– Я довольно тобой, Зара, и рассчитываю на твою помощь впредь.

– Ты очень добра, сеньора.

Благородный Базиль стоял посреди усыпанного морским песком двора с мечом в руке. Болдуин пытался прорвать его защиту, но безуспешно. У Констанции екнуло сердце, но, к счастью, она разглядела, что мечи в руках непримиримых противников деревянные. Двор был довольно обширен и посреди него действительно располагался фонтан. За фонтаном росли деревья, неизвестной Констанции породы. А среди деревьев расхаживали большие птицы, с роскошными хвостами, чем-то похожие на знакомых графине кур.

– Это павлины, сеньора, – пояснил, не оборачиваясь, барон де Руси, с интересом наблюдавший с обширной галереи за бойцами. – Твой сын ловок от природы, благородная Констанция, но ему не хватает выучки. Он неправильно ставит ноги, переходя из одной позиции в другую.

– Экая важность, – зло фыркнула графиня.

– В поединке такая оплошность может стоить ему головы, – спокойно отозвался Глеб. – Твоему сыну придется править на Востоке, сеньора, а здесь, как и в Европе, впрочем, власть – это война.

– Если все здешние шевалье столь же искусны, как благородный Базиль, то я спокойна за жизнь сына.

Барон де Руси, наконец, обернулся, и Констанция впервые увидела подобие улыбки на его красиво очерченных губах:

– Базиль действительно редкостный боец. Я не знаю человека, который устоял бы против него в бою.

– А мой сын еще ребенок, барон, – с укором напомнила Констанция. – Ему совсем недавно исполнилось одиннадцать лет.

– И, тем не менее, в позиции «бычий хвост» тяжесть тела следует переносить на правую ногу, а «удар сокола» предполагает большую резвость в движении.

– Я это учту, благородный Глеб, – холодно бросила Констанция.

– Извини, сеньора, я увлекся, – барон неожиданно смутился и отвел глаза. – Для беседы с дамой следовало подыскать более подходящую тему.

– И о чем ты хотел со мной поговорить, шевалье? – поинтересовалась графиня.

– Мне не следовало бы огорчать гостью, но тебя ввели в заблуждение – Рожер Анжерский не уступит власть твоему сыну добровольно.

– Я получила письмо от маршала Антиохии Ги де Санлиса, в котором тот уверял меня…

– Санлис самый большой негодяй из всех людей, которых я знаю, – прервал графиню барон. – Это он сообщил византийцам о твоем прибытии. Если ты не веришь мне, то можешь спросить об этом у высокородного Константина. Галеры друнгария Афрания ждали близ Латтакии тебя и твоего сына. К счастью, мы успели вмешаться.

– Иными словами, ты предлагаешь мне вернуться восвояси, шевалье? – спросила Констанция, почти с ненавистью глядя в лицо барона де Руси.

– Решать тебе, сеньора, и за себя, и за сына, – спокойно ответил Глеб. – На меня ты можешь положиться в любом случае, но я не всесилен.

– А почему бы тебе не продать нас византийцам, Лузарш, – зло выдохнула Констанция. – Надо полагать смазливый комит даст тебе за нас хорошую цену.

– Я не дружу с византийцами, сеньора с тех самых пор, когда они убили мою жену. Тебе бы следовало это знать. Что же касается высокородного Константина…

– О Константине я знаю, – мягко остановила рассерженного Глеба графиня. – Прости мне мою горячность. Я очень испугалась там, в море, и до сих пор не могу прийти в себя. Все мои шевалье убиты, а они так надеялись увидеть Гроб Господень.

– Мир их праху, – вздохнул барон. – Не знаю, как жили твои нурманы, но умерли они достойно, как и подобает воинам.

– Мой сын отомстит за их смерть!

– Не взваливай на ребенка ношу, которая ему пока не по силам, – покачал головой Глеб и, обернувшись к Боэмунду, рассерженно крикнул: – Ноги ставь шире, шевалье!

– Позаботься лучше о своих сыновьях, Лузарш! – в сердцах воскликнула Констанция. – И оставь в покое моего.

– Без моей поддержки он пропадет здесь, в Сирии, а король Филипп не простит мне гибели своего внука. Я видел короля сегодня во сне. Впрочем, он мог бы и не напоминать мне о долге и чести.

– Ты о чем, барон?

– О союзниках. Без которых нам не одолеть Рожера. Один мой хороший знакомый собирался свернуть ему шею, да все ему как-то недосуг.

– И как зовут твоего знакомого?

– Ролан де Бове.

Барон де Руси был столь любезен, что уступил Констанции свое место во главе пиршественного стола. Практически всех людей, собравшихся в парадном зале, графиня знала, но большей частью только в лицо. По правую руку от графини сидел хозяин, облачившийся по столь торжественному случаю в блио лазоревого цвета. Венцелин фон Рюстов, немолодой, но крепкий и хорошо сложенный мужчина, расположился слева от Констанции. Благородный Базиль, разгоряченный только что закончившимся уроком, продолжал выговаривать Боэмунду за допущенные ошибки. Юный наследник хоть и был огорчен собственными промахами, но слушал шевалье очень внимательно. Наверняка Базиль казался ему героем, да, впрочем, он и являлся им, если судить по жестокой сече на борту венецианского нефа. Шевалье де Гаст был белокур, недурен собой, немудрено, что Франческа не сводила с него восхищенных глаз. С приветственным словом к графине обратился Бернар де Сен-Валье, мужчина лет сорока пяти с насмешливыми синими глазами и заметным шрамом на лбу. Говорил он от имени благородных шевалье Святой Земли, хотя вряд ли у него для этого имелись веские основания. Тем не менее, Констанция вежливо поблагодарила красноречивого Бернара и заверила всех собравшихся в своей к ним благосклонности. По лицу византийца промелькнула улыбка. Впрочем, предназначалась она не графине, а Элоизе, которая слишком уж откровенно пялилась на понравившегося ей мужчину. Все-таки нурманки, в отличие от парижанок, не умеют скрывать свои чувства. На месте той же Элоизы благородная Констанция не стала бы выказывать знаки внимания мужчине, с которым знакома всего неделю. Впрочем, византийский патрикий, надо отдать ему должное, умел пускать пыль в глаза. Он даже за пиршественным столом сидел как император на троне. Вот у кого Боэмунду следовало бы поучиться благородству манер и умению вести себя как с ближними, так и с дальними. Констанции показалось странным, что комит время от времени посматривает на Венцелина, будто ждет от него то ли слов, то ли действий. И барон фон Рюстов действительно заговорил, правда уже после того, как пирующие отошли от стола.

Констанция откровенно побаивалась благородного Венцелина, хотя в данную минуту он выглядел скорее смущенным, чем страшным.

– Я хотел обратиться к тебе с просьбой, сеньора, но не знаю, как ты отнесешься к моим словам.

Начало было многообещающим. Хотя Констанция никак не могла взять в толк, чем же несчастная вдова, потерявшая своих подданных, может помочь могущественному барону.

– Речь идет о девушке, – вздохнул Венцелин. – Точнее, о свадьбе.

– Ты решил женить сына? – улыбнулась графиня.

– У меня их четверо, – задумчиво погладил чисто выбритый подбородок Венцелин. – Хотя нет – пятеро. Впрочем…

– Речь идет о благородном Константине? – поспешила на помощь графиня запутавшемуся в сыновьях барону.

– Да, – облегченно выдохнул фон Рюстов. – Константин богат, знатного рода, через несколько лет он займет высокое положение в свите басилевса Иоанна Комнина. Думаю, это хорошая партия для благородной Элоизы. Мы могли бы обвенчать их прямо здесь, в замке Ульбаш.

– А не слишком ли поспешно патрикий Константин принял столь важное решение? – нахмурилась графиня. – К сожалению, я не могу дать за девушкой большого приданного, а это может не понравиться родителям жениха. Кроме того, отец Элоизы пал в битве с византийцами при Дураццо, и я не знаю, как она отнесется к этому сватовству.

– О приданном для благородной Элоизы позаботимся мы с бароном де Руси, в память о ее отце-крестоносце. Если я не ошибаюсь, девушка находится в родстве с твоим сыном, и мы не можем допустить, чтобы кто-нибудь в Византии посмел упрекнуть ее в бедности. Это уже политика, сеньора. У нас с благородным Глебом свои счеты с Константинополем, но мы не хотим, чтобы наши беды и обиды ложились тяжким грузом на плечи детей.

– Иными словами, этот брак станет жестом примирения, – нахмурилась Констанция. – Я тебя правильно поняла, барон?

– Да, сеньора, – охотно подтвердил Венцелин. – Басилевс поступил с тобой неблагородно, чтобы не сказать гнусно. Но это вовсе не означает, что вы навек останетесь врагами. И в Константинополе это должны понять и оценить.

– Ты надеешься на их поддержку? – удивилась графиня.

– Нас вполне устроит их невмешательство в дела твоего сына.

– Я еще не решила, стоит ли мне ввязываться в борьбу за власть, – неожиданно резко отозвалась Констанция.

– В таком случае благородный Боэмунд никогда не станет графом Антиохийским, – пожал широкими плечами Венцелин. – Тебе не следовало приезжать в Сирию, сеньора. Во всяком случае сейчас. Но уж коли ты приехала сюда, то отступать уже поздно. Твой сын стал претендентом, и он не сможет далее спокойно жить в Таренте. Его устранят тем или иным способом. Рожер Анжерский никогда не стеснялся в выборе средств.

– Это правда, что он отравил Танкреда?

– Правду знает один Бог. Я же могу говорить только о факте. Благородный Танкред умер в расцвете лет, а графом Антиохийским стал его родственник Рожер.

– Король Болдуин поддержит моего сына?

– Во всяком случае, тебе следует обратиться к нему и Понсу Триполийскому за защитой. Думаю, что и патриарх может сказать свое веское слово. Я готов доставить письма в Иерусалим и употребить все свое влияние на то, чтобы твой призыв к сильным мира сего не остался без ответа.

– Хорошо, – кивнула графиня, – передай патрикию, что я согласна благословить их с Элоизой брак.

Глава 2. Лики прошлого.

Андроник въехал в Халеб по старой дороге, построенной еще в эпоху римского владычества. Даис не стал обременять себя пышной свитой, памятуя о своих не слишком теплых отношениях с эмиром Лулу. Чем меньше людей будет знать о приезде влиятельного ассасина, тем лучше. Именно поэтому Андроник серой мышью проскользнул мимо торговых рядов, расположенных под аркой времен императора Тиберия, и благополучно достиг цели своего путешествия – довольно приличного дворца, расположенного неподалеку от цитадели. В этом квартале селились только влиятельные и богатые люди, отмеченные милостью не только Аллаха, но и эмира. Почтенный Саббах, успевший за свою долгую жизнь побывать и наместником Палестины и кади богатого города Триполи, в свите Лулу занимал далеко не последнее место. За последние годы бывший любимец визиря аль-Афдаля сильно раздобрел на халебских харчах и стал больше похож на придворного евнуха, чем на доблестного мужа, грозу и гордость Востока. Об этом Андроник заявил ему едва ли не с порога, однако Саббах только вяло махнул в его сторону рукой. Почтенному беку нездоровилось, а причиной тому были персики, поданные к столу оплошавшими рабами. Впрочем, не исключено, что Саббах маялся с похмелья, а персики стали лишь поводом для грома и молний, которые он метал в сторону нерадивых прислужников. Ибо какой же правоверный мусульманин признает, что нарушил заповедь пророка Мухаммеда и приложился к напитку, запрещенному к употреблению. Андроника Саббах угощал только щербетом, охая и стеная при этом о несовершенстве подлунного мира. Досталось при этом не только обоим халифам, Багдадскому и Каирскому, но и эмиру Лулу, прежде глубоко почитаемому привередливым беком.

– Власть портит человека, почтенный Андроник, – открыл хозяин гостю истину, давным-давно ему известную.

– А безделье превращает его в осла, – не остался в долгу даис.

Саббах принял было эту вскольз брошенную фразу на свой счет, но для отпора зарвавшемуся гостю у него не хватило ни здоровья, ни сил. Зато Андроник не постеснялся напомнить беку о совершенной им ошибке несколько лет тому назад.

– Твой Хусейн был зверем, – нахмурился Саббах. – И его смерть открыла для Халеба дорогу к благоденствию.

– И что же помешало тебе, почтенный бек, пойти по этой дороге? – ехидно спросил Андроник.

– Глупость, жадность и трусость эмира Лулу, – тяжело вздохнул Саббах.

– Вам следовало поддержать атабека Бурзука четыре года тому назад!

– И разделить с ним горечь поражения, – криво усмехнулся бек. – Нурманы стерли бы нас в порошок. А от благословенного Халеба остались бы одни развалины. Легко грозить франкам из Мосула, Медины или Багдада, куда их загребущим рукам трудно дотянуться. А что прикажешь делать Хомсу, Дамаску и Халебу, расположенным у них под боком. Конечно, Лулу ничтожество, но ведь об эмире Тугтекине Дамасском такого не скажешь. И, тем не менее, он вынужден платить дань королю Иерусалимскому, дабы спасти земли своего эмирата от окончательного разорения.

– Он хотя бы их сохранил, – презрительно бросил Андроник, – а твой Лулу потерял практически все, что мог потерять. Не пройдет и года, как воинственный Рожер вышибет его из цитадели, и халебцы станут рабами крестоносцев.

– А где я найду тебе достойного эмира?! – вскричал рассерженный Саббах. – Кругом одни пьяницы, трусы и развратники.

– Если не можешь найти эмира, то хотя бы подскажи мне имя человека, которому не безразлична судьба родного города.

Саббах откинулся на подушки и призадумался. Не исключено, правда, что просто переваривал пищу, ибо, несмотря на болезненное состояние, фрукты он поедал в огромных количествах. Недостатки каирского бека были хорошо известны Андронику, но, к сожалению, с годами эти недостатки стали затмевать достоинства некогда умного и деятельного мужчины. Саббах стремительно превращался в развалину, чьи телесные немощи брали верх над просвещенным разумом. А ведь когда-то этот человек поражал собеседников тонкостью суждений, а его познаниям завидовали ученые шейхи Каира.

– Аль-Кашаб разве что? – задумчиво проговорил Саббах.

Аль-Кашаб был кади шиитской общины города Халеба. Краем уха Андроник слышал, что кроме дел судейских этот энергичный сорокалетний араб занимался и торговлей. И даже, кажется, преуспел на этом поприще.

– Один из самых богатых людей в Халебе, – охотно подтвердил Саббах. – Но учти, аль-Кашаб терпеть не может ассасинов. И тебе вряд ли удастся привлечь его на свою сторону.

– А в эмире Лулу твой кади души не чает? – насмешливо спросил Андроник. – Или его устроит Рожер Анжерский в качестве правителя Халеба?

– Не устроит, – задумчиво покачал головой обленившийся бек. – Аль-Кашаб фанатик веры, и крестоносцев он ненавидит даже больше, чем ассасинов.

– Так зови его в свой дом, – рассердился даис. – Я хочу, наконец, собственными глазами увидеть мусульманина, не утратившего мужества и готового идти по пути, предначертанном пророком Мухаммедом.

Аль-Кашаб являл собой тип истинного араба. Он был худ, жилист и надменен, как халиф. Андроника кади презирал по двум причинам: во-первых, тот был ассасином, во-вторых, – сирийцем, отрекшимся от веры своих отцов. Тем не менее, он пришел на встречу с даисом, подтвердив тем самым, что надменность вполне способна сочетаться с острым умом. Гости почтенного Саббаха довольно долго стригли друг друга глазами, пытаясь постичь тайные мысли возможного союзника, а сам хозяин тем временем возлежал на мягких подушках, наслаждаясь если не покоем, то, во всяком случае, тишиной. Впрочем, буря не заставила себя ждать. Аль-Кашаб обвинил Андроника в измене делу ислама и тайных сношениях с франками.

– Увы, кади, – вздохнул даис, – союз шейха Гассана ибн Сулеймана с крестоносцами уже не является тайной для умных людей. К сожалению, у Повелителя Времени очень плохие советники, и я не вхожу в их число. Я не готов, почтенный аль-Кашаб вести с тобой спор по вопросам веры, но меня, как и тебя, я полагаю, волнует судьба города Халеба, падение которого уже не за горами.

– У тебя есть важные сведения, даис?

– Да, кади, – кивнул Андроник. – У графа Рожера появился соперник, сын известного тебе Боэмунда Тарентского. Теперь у грозного нурмана нет выбора – либо он возьмет Халеб и забьет глотки своих рыцарей вашим золотом, либо потеряет власть, а с нею и жизнь.

– До сих пор эмиру Лулу удавалось ублажать крестоносца бесконечными уступками…

– Я же сказал тебе, почтенный аль-Кашаб, для Рожера это вопрос жизни и смерти. Он не станет церемониться. Халеб будет не просто взят, город будет подвергнут разграблению, а его жителей продадут в рабство. Если ты полагаешь, что эмир Лулу способен отразить нападение жестоких варваров, то я сегодня же покину город, ибо не хочу умирать на его развалинах.

– Эмир Лулу трус и предатель, – скрипнул зубами кади. – Он сдаст город крестоносцам в обмен на свою никчемную жизнь.

– Я рад, почтенный аль-Кашаб, что в данном случае наши мысли совпадают, – ласково улыбнулся суровому гостю Андроник. – Я помогу тебе устранить эмира Лулу, но прежде мне бы хотелось услышать имя его преемника.

С преемником вышла заминка. Кади шиитов морщил благородный лоб, добросовестно перебирая в памяти имена прославленных эмиров и беков, но подходящего кандидата так и не нашел.

– Быть может Бурзук, – неуверенно предложил Саббах. – Все-таки он из рода Сельджуков. Опытный полководец.

– Этот опытный полководец положил цвет ислама в битве у реки Оронт четыре года тому назад, – напомнил забывчивому беку Андроник.

– Ну тогда эмир Мардина почтенный Ильгази сын Артука брат Сакмана Хазанкейфского, – вошел в раж каирский бек. – Я хорошо помню его отца, который стал правителем Иерусалима по воле султана Мухаммада. Нашим мамелюкам потребовался месяц, чтобы выбить упрямого сельджукида из города.

– Ильгази вкупе с Тугтекином сделали все, чтобы победоносный поход атабека Бурзука закончился оглушительным провалом.

– Эмиры боялись усиления султанской власти, – пожал плечами Саббах. – Никому не хочется ходить под ярмом.

– Мардинский эмират расположен не так уж далеко от Халеба, а в долине Джазира туркменские племена пасут свои многочисленные стада, – напомнил Саббах. – Ильгази не составит труда собрать многочисленную армию.

– Сын Артука – горький пьяница, – вздохнул аль-Кашаб. – Порою он теряет разум, и тогда его бояться собственные нукеры.

– А где я вам возьму эмира-трезвенника, – развел руками Саббах. – Все они пьют.

– В любом случае Ильгази Мардинский лучше Бадр ад-Дина Лулу, – вздохнул Андроник. – Лучшего правителя для Халеба тебе, почтенный аль-Кашаб, пожалуй, не найти.

Эмир Халеба считал себя опытным и осторожным человеком. Неблагодарные подданные называли его трусом. Что было не совсем верно в отношении правителя, отстоявшего с оружием в руках город, вверенный его заботам Аллахом и султаном. Бадру ад-Дину Лулу пришлось уступить крестоносцам, озверевшим после победы над Бурзуком, большую часть земель эмирата. Злые языки даже утверждали, что почтенному Лулу скоро негде будет предаваться любимой забаве, и он начнет охотиться на ворон в цитадели. Слава Аллаху, недруги были неправы. И эмир решил лично опровергнуть нелепые слухи, гуляющие по городу, выехав ранним солнечным утром за стены Халеба, в сопровождении сокольничих, телохранителей-мамелюков и знатных беков. Последним особенно полезно было растрясти телеса и проветрить мозги на свежем, пахнущем степными травами воздухе. Иные из этих воинственных мужей уже с трудом держались в седле по причине беспробудного пьянства, под тяжестью других, разжиревших от лени, приседали смирные кобылы. И с кем же, скажите на милость, отважный Лулу должен идти на крестоносцев? С беком Юсуфом, беспрерывно икающим от самых ворот цитадели, или с почтенным Саббахом, елозящим толстым задом по крупу коня? Если бы не поддержка кади ассасинов Бузург-Умида, за дружбу с которым халебцы так часто упрекают своего эмира, то почтенный Лулу остался бы в прискорбном одиночестве на виду у головорезов Рожера Анжерского. А тут еще, вдобавок ко всем неприятностям, умер султан Мухаммад, и теперь в Багдаде началась грызня между его наследниками. Эта страшная междоусобица могла затянуться на годы, ввергнув исламский мир в пучину жуткого кровопролития. На сообщение о смерти султана эмир Лулу отреагировал именно так, как и должен был реагировать мудрый правитель – повысил налоги. Что, конечно же, не понравилось мастеровым и торговцам Халеба, разбогатевшим в последние годы. А то, что разбогатели они благодаря мудрой политике Бадр ад-Дина этим олухам невдомек. Что же касается земель, отданных крестоносцам, то вряд ли жадные нурманы унесут их с собой. Придет срок и доблестный Лулу вернет утерянные городки и села под свою руку. Твердую руку, способную не только держать поводья коня, но и снести при случае голову, закружившуюся от спеси.

Сокол парил в небе, выцеливая добычу, а эмир Лулу, несмотря на одолевавшие его мысли, следил за ним с нарастающим азартом. Бадр ад-Дин был страстным охотником, а халебские соколы славились своей выучкой не только в Сирии, но по всему Востоку. Правда, сегодня удача, похоже, отвернулась и от хищной птицы, и от доблестного эмира. Лулу уже пожалел, что взял с собой столь пышную свиту. Неповоротливые беки способны распугать своей болтовней всю дичь на сотню миль в округе. Злой взгляд эмира остановился на пыхтевшем поодаль Саббахе. Лицо каирца блестело от пота, и он то и дела смахивал крупные капли рукавом кафтана. В отличие от Бадр ад-Дина, старый бек не был охотником и крайне редко выезжал за стены Халеба. Но именно он вдруг вскинул руку и закричал:

– Заяц! Заяц!

Вот ведь идиот! Если бы шустрый зверек появился в поле зрения, то первым бы его заметил сокол, паривший высоко в небесах. Лулу уже собрался сделать выговор подслеповатому беку, но не успел. Крик Саббаха подхватили мамелюки:

– Заяц! Заяц!

Три стрелы почти одновременно впились в грудь Бадр ад-Дина, прикрытую только материей. Эмир покачнулся, но удержался в седле. Он еще успел сообразить, что стреляют в него собственные телохранители, когда четвертая стрела угодила ему точно в глаз, выбросив из седла и из жизни.

Почтенный Саббах первым оказался у тела, густо утыканного стрелами. Лулу был уже мертв. И беку ничего другого не оставалось, как крикнуть во всю мощь своих легких:

– Да продляться дни почтенного Ильгази ибн Артука нового правителя славного города Халеба!

Пятнадцать дней, проведенных Констанцией, за стенами замка Ульбаш, практически ничем не отличались друг от друга. Свадьба византийского патрикия и благородной Элоизы прошла скромно, в присутствии немногочисленных гостей. Что, однако, нисколько не огорчило жениха и невесту, обретших друг друга при весьма трагических обстоятельствах. Графине ничего другого не оставалось, как благословить новобрачных на долгую жизнь и пожелать им счастливого пути в Константинополь. Сумма приданного, выделенного Элоизе, баронами удивила Констанцию. Десять тысяч денариев – это щедрый дар для девушки, не имевшей до недавнего времени даже серебряного су за душой.

– Не волнуйся, сеньора, – засмеялся сенешал Алдар. – Для Венцелина это сущие пустяки. Он продаст захваченные византийские галеры и легко возместит понесенные убытки. Для него приданное это только предлог, чтобы поддержать Константина в начале жизненного пути. Рус, надо отдать ему должное, очень заботливый отец.

Место Элоизы в немногочисленной свите графини заняла дочь сенешаля Милава, темноволосая девушка с большими карими глазами, точеной фигуркой и легким веселым нравом. Не прошло и двух дней, как они стали с Франческой добрыми подругами и уже на пару приняли самое активное участие в проказах неугомонного Филиппа, младшего сына барона де Руси. Этот светловолосый мальчишка не мог усидеть на месте даже минуты и попросту загонял несчастного Боэмунда, никогда не отличавшегося резвостью. На пару они облазили весь замок и едва не утонули в подземном озере, о котором Констанция уже была наслышана. Терпению графини пришел конец, и она тут же воззвала к барону де Руси, пребывающего все эти дни в меланхолической задумчивости.

– Филипп плавает как рыба, – пожал плечами благородный Глеб.

– Чего нельзя сказать о Боэмунде, – не на шутку рассердилась Констанция, хлопотавшая о своем сыне, как наседка о цыпленке.

– Шевалье должен уметь плавать не только в одежде, но и в кольчуге, – наставительно заметил мудрый Лузарш. – Да и благородной даме эта наука пошла бы на пользу. Шесть лет назад твоя сестра Сесилия не только сама вплавь выбралась из осажденного замка, но и спасла своего нынешнего мужа Понса.

– Но в подземном озере вода холодна как лед! – обиделась на чужое равнодушие графиня. – Мальчик мог простудиться!

– Хорошо, – кивнул барон. – Филипп и Боэмунд больше не будут ходить в пещеру.

После сурового выговора, полученного от отца, юный де Руси наконец притих. И у Боэмунда появилось время для общения с матерью. Именно от сына Констанция узнала о подземном храме с величественными каменными изваяниями. Разумеется, графиня не поверила Боэмунду, но все-таки сочла необходимым расспросить о странных ликах сенешаля Алдара. К ее немалому удивлению, печенег смутился и даже затруднился с ответом, чего с ним никогда прежде не бывало.

– Тебе следует обратиться с этим вопросом к благородному Глебу, сеньора. В данном случае я ничем не могу помочь. Разве что надрать уши Филиппу, дабы он не в водил гостя в смущение.

Филипп, безусловно, заслуживал наказания, но заинтересованная графиня только рукой махнула на предложение любезного Алдара. Зато она не замедлила воспользоваться его советом и направила свои стопы к хозяину замка.

– Эта древняя земля хранит множество тайн, – спокойно отозвался барон на вопрос, заданный встревоженной гостей. – Благородный Венцелин полагает, что этот храм был создан задолго до пришествия Христа и посвящен Великой Матери богов и людей. Русы называют ее Ладой, кельты – Доной.

– Я хочу увидеть ее лик, – негромко, но твердо сказала Констанция.

– В чужой храм не ходят без приглашения, – покачал головой Глеб.

– Но Филипп и Боэмунд там были!

– Они дети, а потому и спрос с них не велик. А ты женщина. Великая Мать вправе потребовать с тебя если не жертвы, то службы.

– Какой еще службы? – удивилась Констанция.

– Мне неловко говорить тебе об этом, сеньора, но наши далекие предки были очень непосредственными людьми. Многое из того, что мы совершаем тайно, они делали открыто, если не на виду у людей, то, во всяком случае, перед ликами своих богов. Если ты пойдешь по их пути, то тебя, чего доброго, сочтут еретичкой.

– Но ведь ты был в чужом храме, благородный Глеб?

– Я мужчина, – на всякий случай напомнил барон. – А Великой Матери служили женщины. И, кажется, служат ей до сих пор.

– Здесь, в замке Ульбаш?

– И здесь тоже, – сухо ответил Глеб. – Я вынужден был пойти на это, дабы не возбуждать страсти среди местного населения. Осквернения храма не простили бы ни мне, ни моим детям.

– Но ведь здешние сирийцы – христиане?

– Это правда, но их обряды отличаются от наших. Они почитают Христа и деву Марию, причем не только христиане, но и мусульмане. Однако они не забывают и Великую Мать, чей образ у них почти сливается с образом девы Марии.

– Я, кажется, знаю, кто в твоем замке оберегает древний храм от святотатства, – пристально глянула на барона Констанция.

– Мне остается только восхититься твоей проницательностью, сеньора.

– Иными словами, ты отказываешься проводить меня в пещеру, Лузарш?

– Я готов пойти с тобой хоть на край света, благородная Констанция, но не хочу, чтобы ты шла куда-то с завязанными глазами.

Этот странный разговор и рассердил графиню и одновременно раззадорил. Разумеется, она считала себя истинной христианкой, но полагала, что дочери короля дозволено гораздо больше, чем простым смертным. А вот барон де Руси, похоже, просто боялся каменных идолов, полагая, видимо, что имеет дело если не с демонами, то с чем-то чуждым и опасным для души. Не исключено, правда, что Констанции он боялся даже больше, чем демонов и не хотел оставаться с ней наедине.

– У барона были любовницы после смерти жены?

Констанция задала этот вопрос неожиданно даже для себя, но Зару он, похоже, не застал врасплох.

– Были, – спокойно отозвалась она.

– И он всем показывал древний храм? – спросила графиня словно бы мимоходом, с интересом разглядывая причудливый узор на гобелене, висевшем у окна.

– Нет, – спокойно отозвалась служанка.

– Почему?

– А зачем барону связывать себя священными узами с наложницами? – с усмешкой спросила служанка.

– Я знаю кто ты и почему живешь в этом замке, – произнесла графиня, искоса наблюдая за служанкой.

Зара не смутилась под ее взглядом и продолжала, как ни в чем не бывало, перебирать одежду в сундуке.

– Я унаследовала свои обязанности от матери. Наши священники не видят в этом ничего дурного. Они полагают, что нельзя оставлять древние храмы без присмотра. А Великую Мать – без служения и поклонения. Даже в Константинополе ее почитают как святую Софию или Мудрость, хотя никогда не называют настоящим именем. А наши проповедники полагают, что Великая Мать воплотилась в деву Марию, породившую Христа.

– Но это ересь!

– Я простая женщина, сеньора, и не берусь судить, что хорошо в этом мире, а что плохо. В древнем храме я обрела свое счастье и благодарна Великой Матери за это.

– Ты ходила туда с благородным Алдаром?

– Да.

– А почему вы просто не обвенчались в церкви?

– Те узы древнее, а потому крепче.

Констанция боялась греха, что, однако, не мешало ей вступать в любовные связи с благородными шевалье. Ее вряд ли можно было считать распутницей, поскольку она никогда не изменяла мужу. Но, став вдовой, она посчитала возможным для себя некоторые вольности. И если бы благородный Глеб выказал к ней интерес, она бы охотно откликнулась на его зов.

– Бывают случаи, когда именно женщина должна сделать первый шаг, – понизила голос почти до шепота Зара.

Констанция поморщилась. Еретичка читала ее мысли словно раскрытую книгу. Между прочим, Франческа тоже как-то обронила вроде бы невзначай, что иные дамы обвиняют других в легкомыслии в то время, когда сами не в силах скрыть просыпающиеся чувства. Неужели внезапно вспыхнувшая страсть графини к Лузаршу замечена окружающими? Но ведь Констанция даже самой себе в этом не признавалась. Барон де Руси старше ее на десять лет, оба они уже далеко не молоды. Легкую интрижку им бы простили, но глубокое чувство может завести их очень далеко. Не исключено так же, что благородный Глеб хочет просто использовать гостью для собственного возвышения. Но этого проще всего добиться, вступив с ней в законный брак. Однако ни сам барон, ни шевалье из его окружения ни разу даже не заикнулись об этом.

Приезд благородной Сесилии вывел графиню из задумчивого состояния, в котором она пребывала все последние дни. Констанция не видела сестру десять лет и была просто ошеломлена произошедшими в ней переменами. Отправляла она Сесилию в Антиохию глупой девчонкой, а теперь ее обнимала за плечи замужняя дама двадцати с лишком лет, уверенная в своей победительной красоте. Графиню Триполийскую сопровождала немногочисленная свита из двадцати сержантов, трех служанок и двух шевалье, один из которых был, кажется, оруженосцем. Но почему-то именно этого смазливого юнца лет пятнадцати встречали в замке Ульбаш особенно бурно. Филипп буквально повис на шее у гостя, словно признал в нем родного брата.

– Это Венсан де Лузарш, – небрежно махнула ручкой Сесилия. – Мой паж. Хотя нет, я сама упросила Понса произвести его в оруженосцы накануне отъезда.

– Лузарш? – удивленно вскинула бровь Констанция.

– Венсан средний сын барона де Руси, – улыбнулась супруга благородного Понса. – А у тебя такой вид словно ты увидела приведение.

– Просто он очень похож на своего отца, – поспешила пояснить графиня. – Тогдашнего, двадцатитрехлетней давности.

– Так ты была в него влюблена! – догадалась Сесилия.

– В ту пору мне едва исполнилось двенадцать лет.

– Для бурной страсти маловато, а для романтических мечтаний в самый раз, – быстро подсчитала Сесилия. – Я сама влюбилась в одиннадцать лет.

– В своего первого мужа?

– Нет, – отмахнулась Сесилия. – Я влюбилась в двух юных шалопаев, с которыми голой купалась в бассейне замка Русильон. Не волнуйся, они были еще моложе меня, и мне приходилось буквально силой добиваться от них поцелуя.

– Ты меня поражаешь, сестра, – засмеялась Констанция.

– О, дорогая, это – Восток, здесь можно обрести власть только напором и силой. Будешь сидеть сложа руки – останешься приживалкой.

Сесилию можно было назвать легкомысленной, но ее суждения о людях оказались поразительно точны, выдавая незаурядный ум и природную наблюдательность. С бароном де Руси она обнималась так долго, словно встретила родного отца. Филиппа и вовсе расцеловала в обе щеки, вогнав того в краску.

– Не удивляйся, сестра, – бросила Сесилия мимоходом. – И не осуждай. С этими людьми меня так много связывает, что они стали мне ближе, чем кровные родственники.

Видимо, борон де Руси знал о скором приезде благородной Сесилии, во всяком случае, он успел накрыть роскошный стол, дабы от души попотчевать свою гостью. Впрочем, свита супруги графа Триполийского была столь невелика, что благородный Глеб не понес больших расходов. Хотя по местным обычаям за стол посадили не только шевалье, но и провансальских сержантов.

– Извини, – спохватилась Сесилия. – Я забыла представить тебе своего спутника, более того родственника. Сабаль сын нашего дяди графа Вермондуа. Незаконнорожденный сын, кстати говоря. Однако здесь на Востоке на подобные мелочи не обращают внимание. Благородный Танкред, мой первый муж, сделал Гуго бароном и даровал ему обширные земли, отобранные у халебцев. Однако Рожер Анжерский лишил мятежного барона удела, объявив действия своего предшественника незаконными. С тех пор Гуго спит и видит, как бы посчитаться с Рожером за нанесенную обиду. Ты вполне можешь на него рассчитывать.

– Спасибо за подарок, – надменно поджала губы Констанция.

Рыжеватый Гуго не произвел на графиню благоприятного впечатления. Это был молодой человек, едва достигший двадцати лет, с насмешливыми зелеными глазами, шумный и плохо воспитанный. Во всяком случае, он подошел с приветствием к графине в последнюю очередь, после того поздоровался едва ли не со всеми шевалье и сержантами замка Ульбаш.

– Ты недооцениваешь Гуго, – усмехнулась Сесилия. – У Сабаля есть немало сторонников здесь в Антиохии, не говоря уже о высоких покровителях в Иерусалиме. К тому же он баснословно богат, и владеет имуществом и землями не только в Сирии и Палестине, но и в Византии. Его дед по матери оставил своему внуку солидное наследство. Учти это.

– По-моему, ты поступила опрометчиво, отправившись в столь далекое путешествие в сопровождение всего одного шевалье, – покачала головой Констанция.

– Во-первых, мой друг Гуго один стоит десятерых, – уверенно отпарировала выпад сестры Сесилия. – А во-вторых, до замка Ульбаш меня сопровождали нищие рыцари Христа во главе с сенешалем Роланом де Бове. Думаю, благородный Ролан объявится в замке, когда уладит все свои дела.

– А кто они такие, эти рыцари Христа?

– Год назад благородные шевалье де Пейн и де Сент-Омер предложили королю Болдуину де Бурку, который только что взошел на трон после смерти своего двоюродного брата, создать орден для защиты пилигримов, направляющихся к Гробу Господню. Королю эта идея понравилась, и он охотно выделил шевалье часть помещений мечети Аль-Акса, которую чаше называют храмом Соломона. Сначала рыцарей, давших обет безбрачия, было всего девять. За год их число выросло до сотни. Это не считая сержантов. Словом, орден тамплиеров, как их теперь называют, превращается потихоньку в весьма серьезную силу. Во всяком случае, мой муж Понс уже выразил по этому случаю беспокойство.

– Кому выразил?

– Мне, разумеется, – сказала Сесилия. – С кем же еще граф Триполийский может поделиться сомнениями, как ни с собственной женой.

– И что ты ему ответила?

– Орден может стать серьезной силой здесь на Востоке только в том случае, если его признает папа. Но для этого магистру Гуго де Пейну и сенешалю Ролану де Бове придется очень постараться.

Сесилии отвели покои по соседству с покоями ее старшей сестры в правой башне донжона, почти примыкающей к горе. Сержанты разместились в башне левой, вдали от своей госпожи, но графиня не выразила по этому поводу ни малейшего беспокойства. Видимо, она полностью доверяла барону де Руси и его людям. Едва успев смыть дорожную пыль, Сесилия явилась с вечерним визитом к сестре в роскошном блио из голубого щелка, зауженного в талии, и белоснежной котте из материи столь прозрачной, что сквозь него просвечивало обнаженное тело. Наряд Сесилии Констанцию поразил и даже поверг в смущение.

– Здесь слишком жарко, чтобы носить нательное белье, – небрежно пояснила красавица. – А шоссы мы надеваем только зимой.

– И в таком виде ты ходишь по замку? – спросила Констанция.

– Тебе не нравиться моя котта? – удивилась Сесилия. – Между прочим, она стоит бешеных денег.

– А зачем такой глубокий вырез? – покраснела Констанция. – И зачем так высоко приподнимать груди – это же неприлично.

– Зато нравится мужчинам, – засмеялась Сесилия, распуская длинные черные волосы. – Ты на Востоке, сестра. И чем быстрее привыкнешь к местным нравам, тем лучше будет для тебя. Надеюсь, ты уже успела подружиться с бароном де Руси?

– Что ты имеешь в виду? – нахмурилась графиня.

– Я буду с тобой откровенна, Констанция, – вздохнула Сесилия. – Надеюсь, ты не обидишься на меня. Ты старше годами, зато я дольше живу здесь, а потому знаю больше.

– Согласна, – развела руками старшая сестра. – В моем положении было бы глупо спорить.

– У тебя нет ни армии, ни денег, твой сын всего лишь красивый мальчик, которому еще только предстоит лет через десять стать мужчиной. И ты приехала на край света, чтобы прибрать к рукам жемчужину Востока, за обладание которой уже пролиты реки крови. О чем ты думала, отправляясь сюда?

– Меня обманули, – глухо промолвила Констанция.

– И обманут еще не раз, – отказала ей в утешении Сесилия. – Власть просто так не отдают даже в Европе, а уж здесь на Востоке тем более. Я поняла это в Триполи, когда сотни фанатиков ворвались во дворец, где мы с Понсом предавались любовному угару, а защищали нас только головорезы Ролана де Бове, числом не более двух десятков. К счастью, к нам на помощь подоспели русы Венцелина фон Рюстова. Барон собственноручно зарубил насильника, который уже срывал с меня одежду. Потом я с трудом отмыла липкую кровь этого негодяя со своего тела.

– Какой ужас! – только и сумела вымолвить Констанция.

– Это жизнь, дорогая моя сестра. До сих пор ты жила сначала под надежной дланью отца, потом – мужа. После смерти благородного Боэмунда тебе покровительствовал папа Пасхалий. Но здесь, в Сирии, тебе придется принимать решение самой, а это очень трудно, смею тебя уверить.

– Может, мне выйти замуж за барона де Руси, чтобы заручится его поддержкой? – рассердилась скорее на себя, чем на Сесилию графиня.

– Он что, предлагал тебе это?

– Нет, – спохватилась Констанция.

– Вот и хорошо, – вздохнула с облегчением Сесилия. – Благородный Глеб человек разумный, он хорошо понимает, чем может закончиться этот брак.

– И чем же? – удивилась графиня.

– Борьбой его сыновей с Боэмундом за власть над Антиохией после вашей смерти.

– Но ведь у моего сына все права на эти земли! – воскликнула Констанция. – Он наследует своему отцу.

– Боэмунд Тарентский был великим воином, и его заслуги никто не станет отрицать, но если бы Рожер Анжерский четыре года назад не разгромил атабека Бурзука, то Антиохия оказалась бы в руках мусульман.

– Гийом Серданский тоже был великим воином, тем не менее, он уступил графство Триполийское законному наследнику Раймунду Тулузскому!

– Уступил, – усмехнулась Сесилия. – Но только после того, как мой тесть заручился поддержкой императора Византии, короля Иерусалимского и баронов своего отца. Кроме того, за спиной благородного Раймунда стеной стояла тысяча рыцарей и четыре тысячи сержантов. Не говоря уже о том, что смерть настигла благородного Гийома раньше, чем он предполагал. А как мой муж наследовал своему отцу, я тебе уже рассказывала.

– И что ты мне предлагаешь? – нахмурилась Констанция.

– Прежде всего, подружиться с бароном де Руси, но для этого вовсе не обязательно выходить за него замуж. Достаточно будет затащить его к себе в постель и пообещать должность коннетабля. Лучше всего наследственную. Ибо у благородного Глеба есть старший сын, шевалье Влад де Русильон, мой очень хороший друг. Он человек честолюбивый и крайне опасный.

– Не слишком ли много у тебя друзей, дорогая Сесилия? – не удержалось от сарказма Констанция.

– Мало, сестра, – усмехнулась графиня Триполийская. – Зато они очень надежны, ибо привязаны ко мне с детства. Благородных шевалье следует приручать с юных лет, и не только с помощью плоти. Хотя последнее никогда не бывает лишним.

– Они что же, все были твоими любовниками?! – ужаснулась Констанция.

– Я не настолько распутна, дорогая, – засмеялась Сесилия. – Гуго мой близкий родственник. А Влад де Русильон слишком благороден, чтобы покушаться на честь жены своего друга Понса Триполийского. Даже если я голая явлюсь к нему в спальню, этот паладин, чего доброго, отведет меня к мужу, несмотря на буйство собственной плоти. Научись разбираться в мужчинах, благородная Констанция, эта наука самая полезная из всех наук.

– Твой муж поддержит меня? – прямо спросила графиня.

– Только в том случае, если король Иерусалимский скажет свое слово в защиту твоего сына. Понса тоже можно понять, ибо наши бароны и рыцари не хотят войны с Рожером Анжерским. Междоусобица на виду у мусульманских эмиров может погубить нас всех.

– Тогда зачем ты подталкиваешь меня к Глебу де Руси?

– Во-первых, король Иерусалимский еще не сказал своего слова, во-вторых, чтобы спасти своего племянника Боэмунда, оказавшегося на чужой земле без всякой защиты, и в-третьих, благородный Глеб тебе нравится как мужчина. Ты весь вечер не сводила с него глаз, игнорируя всех остальных шевалье, сидевших за столом. Воля твоя, Констанция, но тебе следует более умело скрывать свои чувства.

– А тебе, Сесилия? – рассердилась графиня на неуместное поучение.

– Ты намекаешь на Венсана? – обворожительно улыбнулась Сесилия. – Я обожаю его вот уже семь лет, сначала почти как сына, теперь почти как мужа. Ты не представляешь себе, какая у него нежная кожа. Я скорее умру, чем уступлю его другой.

– А если он полюбит кого-то? – поразилась Констанция страсти, вдруг зазвучавшей в голосе сестры.

– Я ее отравлю, – сверкнула глазами Сесилия.

– Но ведь у тебя есть муж!

– Причем любимый муж, которому я родила здорового сына. Я очень хорошо отношусь к своему Понсу, он очень порядочный и честный человек. Но Венсан, это не любовь, сестра, это рок, это сладкая мука, от которой я не откажусь никогда. Не скрою, я приехала сюда не только повидаться с тобою, но и насладиться своим Венсаном. Надеюсь, ты не будешь мне мешать? А я в свою очередь закрою глаза на твои шашни с бароном де Руси.

– Сесилия! – возвысила голос графиня.

– Перестань сестра, – махнула в ее сторону рукой красавица. – Ты же зрелая женщина и хорошо понимаешь что и почему. В глазах окружающих ты уже давно стала любовницей Глеба, а приговор людской порою выше приговора неба.

После ухода сестры Констанция не смогла уснуть. Половину ночи она ужасалась распущенности сестры и ее безумной страсти к юному оруженосцу, не успевшему даже отрастить усы. Сама графиня в молодые годы предпочитала мужчин зрелых. И, наверное, поэтому влюбилась в своего мужа графа Тарентского едва ли не с первого взгляда. Их брак был счастливым, но не продолжительным. Благородный Боэмунд покинул ее слишком рано, и если бы не покровительство брата Людовика Французского и папы Пасхалия Второго, ей вряд ли удалось бы удержать за собой Тарент. Там, в Италии, у нее были мудрые наставники, к советам которых она прислушивалась всегда. Здесь, в Сирии, ей впервые в жизни приходилось самой принимать решения. Очень трудные решения, от которых зависела не только ее дальнейшая судьба, но и благополучие сына. Констанция вдруг поняла, что может лишиться Боэмунда раньше, чем успеет поставить на ноги. И гибель сына ляжет тяжким грузом на ее совесть и в этом мире, и в том. Это она привезла его сюда, поверив в лживые посулы подлых людей, и это по ее глупости Боэмунд оказался в капкане, смертельно опасном для жизни и души. Сына графа Тарентского могли убить еще в море, но Господь не допустил его гибели. Дав тем самым Констанции возможность, исправить допущенную ошибку. И для этого он привел ее в замок Ульбаш, о существовании которого она даже не подозревала. Именно здесь она встретила человека, в которого была влюблена в далекой юности. Не может быть, чтобы эта встреча оказалось простой случайностью, а ни волей провидения. Сесилия права, Констанции нужен барон де Руси, чтобы спасти сына. Возможно, она совершит грех, но грех простительный. Тем более для дочери короля, которой самим Богом предназначено вершить дела, недоступные разумению простых смертных.

Первое, что увидела Констанция, едва открыв глаза, было спокойное лицо Зары, склонившееся над ее ложем:

– Ты плохо спала, сеньора?

– Да, – сказала графиня. – Хуже некуда. Передай барону де Руси, что я согласна пойти с ним на край света.

– Когда? – тихо спросила Зара, опуская глаза.

– Сегодня ночью, – также тихо отозвалась Констанция.

– Да поможет тебе Великая Мать, сеньора.

– Пусть поможет, – со стоном согласилась графиня.

Глава 3. Кровавое поле.

Смерть Бадр ад-Дина Лулу порадовала почтенного Андроника, но не разрешила всех его проблем. О чем он без обиняков сказал каирцу, впавшему после совершенного накануне подвига в обычное свое полусонное состояние. Даис почти не сомневался, что Саббах пьянствовал всю ночь, однако осуждать его за это не собирался. Надо полагать, Аллах простит беку это прегрешение, поскольку помыслы почтенного исмаилита были чисты как слеза младенца, а совершенное им деяние принесет пользу всему исламскому миру. Или не принесет. Но это уже не вина Саббаха.

– Ты напрасно полагаешь, Андроник, что смерть эмира Лулу уронит Уруслана в глазах шейха Гассана и кади Бузург-Умида. Даис Палестины тебе не по зубам.

– Это еще почему? – ощерился на хозяина гость.

– А потому что Ролан де Бове восстановил оборванные после смерти Хусейна Кахини связи в Европе, и теперь деньги в казну ассасинов поступают через его руки. Большие деньги, смею тебя уверить, почтенный Андроник. На твоем месте я бы съездил в Дай-эль-Кебир и объяснил Бузург-Умиду, зачем понадобилось устранять Бадр ад-Дина Лулу, поставленного эмиром Халеба не без помощи почтенного кади.

Конечно, Саббах хлопотал в первую очередь о себе и пытался всеми доступными средствами избавиться от докучливого гостя, мешавшего ему прожигать жизнь. Точнее, ее жалкие остатки. Долго этот разжиревший пьяница на этом свете не задержится. Зато сам Андроник рассчитывал прожить в разумном достатке еще лет двадцать, благо хорошее здоровье ему это позволяло. Увы, далеко не все в этом мире зависело от даиса. Если туповатый Бузург-Умид вообразит, что смерть Лулу большая утрата для Повелителя Времени, то он, чего доброго, расправится с излишне ретивым соратником.

– Аль-Кашаб уже отправил посланцев к эмиру Мардина? – спросил Андроник у Саббаха.

– Отправил, – кивнул бек. – Правда я не уверен, что эта миссия завершится успешно. Никто не знает, что взбредет в голову своенравному Ильгази.

– Тебе придется за ним присматривать, Саббах.

– Можешь на меня положиться, почтенный даис.

Андронику следовало поторопиться. В крепость Дай-эль-Кебир он должен был попасть раньше Ролана де Бове. В последнее время среди ассасинов ходили слухи о нездоровье шейха Гассана, и власть в ордене потихоньку переходила в руки Бузург-Умида, который был поумнее и порасторопнее бербера Абу-Али. Следовало во что бы то ни стало доказать свою полезность именно персу, который являлся естественным преемником нынешнего Повелителя Времени. Шейху Гассану ибн Сулейману не повезло с сыновьями. Старший погряз в пьянстве и умер раньше, чем достиг возраста зрелости. У младшего слишком рано зачесались руки, в предвкушении власти, и он был задушен по приказу своего отца. Что же касается Бузург-Умида, то перс никогда не торопил события и сохранял верность шейху в любых ситуациях, не столько даже из религиозного фанатизма, сколько из врожденной осторожности. Однако и у Бузург-Умида имелась маленькая слабость, о которой знали немногие. Кади мечтал о возрождении Персии, но для этого следовало сначала ослабить, а потом и уничтожить весь многочисленный род Сельджукидов. На этой слабости скрытного перса Андроник и собирался сыграть.

Бузург-Умид пребывал в скверном настроении, но все-таки согласился принять и выслушать даиса Сирии. Абу-Али, питавший к умному даису некоторую симпатию, честно предупредил, что этот визит может закончится скверно для гостя. Ибо кади ассасинов подозревает Андроника в измене, со всеми вытекающими для оплошавшего миссионера последствиями. Впрочем, тот и сам понимал, что ходит по лезвию ножа.

Бузург-Умид уже достиг пятидесятилетнего возраста, однако сохранил при этом стройную фигуру и стремительность в движениях. Его черную прежде бороду тронула седина, но большие карие глаза сверкали молодо и грозно. Не приходилось сомневаться, что бывший федави сумеет не только перехватить власть, падающую из слабеющих рук Старца Горы, но и удержать ее на долгие годы.

– Говори, – коротко бросил кади Андронику, склонившемуся в подобострастном поклоне.

– Я устранил правителя Халеба Бадр ад-Дина Лулу, изменившему долгу и Повелителю Времени.

– Об измене эмира я слышу в первый раз, – холодно бросил Бузург-Умид, отрываясь от подушек.

Прежде кади принимал гостей стоя или сидя, ныне же он возлежал на невысоком помосте, застеленном персидским ковром. Конечно, поза была выбрана не случайно, и Андроник это оценил.

– Лулу собирался сдать Халеб франкам, а усиление Рожера Анжерского вряд ли принесет пользу ассасинам. Мы получим в его лице нового Танкреда, угрозу для всего мусульманского мира.

– До сих пор Рожер соблюдал все заключенные между нами договоренности, – задумчиво проговорил Бузург-Умид.

– Ситуация изменилась, – напомнил Андроник. – Раньше у нас был общий враг, султан Мухаммад, но после его смерти турки утратили былое единство. Рожер Анжерский решил воспользоваться благоприятным моментом. Тем более что иного выхода у него нет.

– Почему?

– У благородного Рожера появился соперник – сын Боэмунда Тарентского. Мальчишка еще мал и глуп, но у него есть преданные сторонники. Междоусобица среди франков пойдет нам на пользу.

– А ты уверен, что она вспыхнет? – прищурился на расторопного даиса Бузург-Умид.

– Во всяком случае, я сделаю все, что в моих силах, дабы испортить настроение нынешнему правителю Антиохии. И очень рассчитываю, что новый эмир Халеба Ильгази не будет сидеть, сложа руки.

– И в результате мы получим вместо дружески расположенного к нам нурмана грозного сельджука у себя под боком.

– Не думаю, что Ильгази удастся одолеть Рожера, но пустить крестоносцам кровь он сможет. К тому же эмир Мардина горький пьяница. Рано или поздно, Аллах покарает его за этот порок. А если ты, почтенный Бузург-Умид сумеешь заручиться поддержкой багдадского халифа, то мы сможем прибрать к рукам не только Халеб, но и Мардин.

– С какой же стати халиф суннитов станет поддерживать ассасинов?

– Арабы спят и видят, как бы им избавиться от турецкого владычества, они пойдут на любой союз только бы скинуть чужое ярмо со своей шеи. Бек Омар, ныне очень близкий к халифу человек, намекает в письме ко мне на такую возможность. Если мы сумеем избавиться от Сельджукидов, почтенный Бузург-Умид, это приведет к возрождению не только Ирака, но и Персии. А это подвиг, достойный истинного Махди.

– Ты уверен, почтенный Андроник, что нам хватит сил для столь великого деяния?

– Мы не можем сидеть, сложа руки, кади. Правителем Востока станет тот, кто сумеет освободить наши земли от пришельцев, как сельджуков, так и франков.

– Хорошо, даис, меня ты убедил. Остается убедить шейха Гассана. Но это уже не твоя забота.

Получив письмо от короля Болдуина Иерусалимского, привезенное сенешалем Роланом де Бове, Рожер Анжерский пришел в ярость. Санлису и Ле Гуину пришлось затратить немало усилий, чтобы удержать взбешенного графа в рамках приличий. Ссориться с королем и его влиятельным посланцем в любом случае не стоило. Тем более что Болдуин де Бурк ничего от правителя Антиохии не требовал, он лишь в мягкой форме советовал ему уладить возникший конфликт и не доводить дело до кровопролития.

– Почему бы тебе не признать юного Болдуина своим наследником? – осторожно посоветовал Рожеру благородный Ричард, когда за Роланом де Бове закрылась дверь.

– И жить в ожидании удара в спину? – повернулся в его сторону Анжерский.

– Сыну графа Тарентского всего одиннадцать лет, – пожал плечами коннетабль. – До его совершеннолетия ты можешь спать совершенно спокойно.

Ситуация складывалась щекотливая, а Ле Гуин был слишком старым и опытным лисом, чтобы этого не понимать. В последний год Рожер хлопотал о разводе с благородной Терезой перед папским престолом. Он почти добился своего, но Геласий Второй, избранный папой всего год назад, неожиданно скончался, к величайшей досаде правителя Антиохии, уже подыскавшего себе невесту. Теперь все приходилось начинать сначала. И еще не факт, что вновь избранный Калист Второй отнесется к просьбе графа столь же благосклонно, как покойный Геласий. В любом случае для благополучного разрешения потребуется год-два, а сторонники юного Боэмунда, коих с каждым днем становится все больше, ждать не будут.

– Ну, это положим, – запротестовал Санлис. – Пока что Боэмунда подержали только барон де Руси и Гуго де Сабаль, которые и прежде не числились в друзьях благородного Рожера.

– Воля твоя, граф, – пожал плечами Ле Гуин, – но нам все равно придется решать эту проблему в ближайшие месяцы.

В этот раз промолчал даже обычно красноречивый Санлис. Хитроумный Ги очень опасался, как бы до графа не дошли сведения о человеке, направившем роковое письмо к благородной Констанции с любезным приглашением, прибыть в Антиохию. А такое вполне может случиться, если Рожер вступит в переговоры с матерью юного наследника. Конечно, у Санлиса был под рукою некий Жак Фуше, ловкий писаришка, умевший подделывать любой почерк, но вряд ли Рожер поверит, что приглашение графини тот написал по собственному почину, а значит, подозрение в любом случае падет на благородного Ги. Сближения Констанции и Рожера нельзя было допустить, но, к сожалению, преданный союзник благородного Ги почтенный Андроник застрял в Халебе и от него до сих пор не было вестей.

– А почему бы тебе, благородный Рожер не вступить в брак с Констанцией? – продолжал гнуть свое Ле Гуин.

– Граф Антиохийский пока еще женат, – поспешил вмешаться в разговор Санлис, отлично понимавший, чем может закончиться этот брак для него лично. – И его предложение будет воспринято как оскорбление.

– Я могу просто намекнуть Констанции на возможность такого развития событий, – не сдавался Ле Гуин. – Она может и подождать. В конце концов, графиня не девица на выданье, а вдова. Думаю, папа Климент поймет всю сложность создавшегося положения и не станет затягивать с разводом.

Рожер Анжерский перестал метаться по комнате и впал в глубокую задумчивость. Санлис с досадою вынужден был признать, что в предложении Ле Гуина есть свой резон. Брак с Констанцией не только не ослаблял позиции Рожера, но, скорее, укреплял их. В этом случае он мог на равных разговаривать с государями Европы, опираясь на поддержку своего шурина французского короля. Препятствием к браку могла послужить неприязнь, которую жених и невеста издавна испытывали друг к другу, но в данном случае ею можно было пренебречь, учитывая все выгоды от предстоящего союза.

– Хорошо, благородный Ричард, – кивнул Рожер, отрываясь, наконец, от распахнутого окна, – отправляйся в замок Ульбаш и переговори с благородной Констанцией. Никаких обещаний ты ей пока не давай, но обязательно намекни на возможное разрешение конфликта, выгодное нам обоим.

Санлис нисколько не сомневался, что такой опытный и ловкий дипломат, как Ричард Ле Гуин сумеет очаровать благородную Констанцию. Для тридцатипятилетней вдовы, едва не угодившей в хорошо расставленную ловушку, этот брак станет спасением, а для Санлиса – концом блестящей карьеры. И это в лучшем случае. В худшем его ждет изгнание, а то и виселица. Благородный Ги запаниковал, что с ним случалось крайне редко. К сожалению, нотарий Никодим, навестивший старого знакомого, не смог утешить перетрусившего маршала, а только подсыпал соли на его свежие раны. От Никодима благородный Ги узнал о браке племянницы графини с комитом Константином, родным сыном весьма влиятельного при дворе Иоанна человека. Этим жестом дочь Филиппа Французского явно давала понять басилевсу, что не держит на него зла и готова к сближению с Византией.

– За невестой дали приданное в десять тысяч денариев, – продолжал свой невеселый рассказ Никодим. – Все захваченные в плен византийские моряки и пельтасты отпущены на свободу. Надо полагать, божественный Иоанн сумеет оценить ловкость молодого Константина, сумевшего с достоинством выйти из крайне неприятной ситуации.

– Я не думал, что Констанция так богата, – прошипел Санлис, давясь холодной телятиной.

– А при чем здесь графиня, – усмехнулся осведомленный нотарий. – Благородную Элоизу облагодетельствовали бароны Венцелин фон Рюстов и Глеб де Руси.

– Щедрость благородного Глеба воистину не знает границ, – ехидно бросил Ги.

– Быть может, речь следует вести не о щедрости, а о расчетливости, – прищурился на хозяина гость. – Почему бы не предположить, что барон имеет свои виды на знатную вдову.

Предположение было интересным, но, к сожалению, не избавляло Санлиса от хлопот. Если Рожер сочтет выгодным брак с Констанцией, то он просто махнет рукой на ее шашни с Глебом де Руси. В конце концов, он трезвый политик, а не влюбленный юнец, ревнующий свою подругу к первому встречному.

– Куда пропал Андроник?! – почти простонал Санлис. – Он обещал мне голову эмира Халеба.

– Насколько я знаю, даис сдержал слово, – удивленно покосился на хозяина Никодим. – Во всяком случае, Бадр ад-Дин Лулу убит десять дней тому назад. А что касается почтенного Андроника, то он назначил мне здесь встречу. Я жду его с минуты на минуту.

Санлис коротко хохотнул и провел ладонью по взмокшему лицу. Спасение пришло именно тогда, когда он уже начал терять надежду. Смерть эмира Лулу приключилась как нельзя кстати. У благородного Ги появился отличный шанс, выскочить сухим из воды, несмотря на происки своего недруга Ле Гуина. И все-таки он счел нужным переспросить византийского нотария:

– А ты уверен, что Лулу мертв?

– Думаю, Андроник развеет все твои сомнения. Я слышу его голос в прихожей.

И даис Сирии оправдал все надежды благородного Санлиса. Эмир Халеба был подстрелен собственными мамелюками во время соколиной охоты, что позволило заговорщикам списать его смерть на несчастный случай, от которого не застрахованы ни высокородные правители, ни простые смертные. Почтенный Андроник был полон оптимизма и самодовольно потирал руки в предвкушении большого куша.

– Вина гостю, – рявкнул на замешкавшихся слуг Санлис.

Холодную телятину мгновенно сменила баранина в чесночном соусе, к которой почтенный Андроник питал слабость. Даис набросился на нее с такой жадностью, словно голодал, по меньшей мере, неделю.

– Разве ты не получал моего письма? – спросил он у хозяина, старательно работая челюстями. – Я отправил голубя сразу же, как только мне сообщили о смерти Лулу.

– Нет, – досадливо крякнул Санлис.

– Значит, армия не готова к походу? – даже привстал со своего места Андроник.

– Рожер собрал людей, как только узнал о появлении Констанции в Сирии, – усмехнулся Ги. – Они с Ле Гуином вообразили, что графиня явилась к нам с многотысячным войском. Я не стал их разочаровывать до поры.

– Как же ты меня напугал! – облегченно перевел дух Андроник. – В Халебе царит паника. Никто не знает, какому эмиру кланяться. Сейчас самое время благородному Рожеру напомнить о себе.

– А где ты пропадал все это время?

– Договаривался с Бузург-Умидом, – хитренько усмехнулся даис. – Ассасины не будут мешать нурманам, если те уступят им две крепости на юге эмирата.

– Берите, – великодушно махнул рукой барон. – И да поможет нам твой Аллах во всех наших начинаниях.

Как и предполагал Ги де Санлис, известие о смерти эмира Лулу произвело очень благоприятное впечатление на Рожера. Правитель Антиохии был человеком желчным, часто упрямым, но в чем ему никто не мог отказать, так это в умении оборачивать чужие несчастья себе на пользу. Сильно ослабевший в последние годы Халебский эмират манил нурманских и французских баронов, составлявших ближайшее окружение графа Анжерского. Особенно усердствовал по этому поводу барон де Крийон, чьи владения примыкали к границам эмирата. Благородный Мишель полагал, что Халеб можно взять без больших потерь, напугав его жителей долгой осадой. Озабоченные смертью эмира обыватели сами откроют ворота города перед доблестными крестоносцами. Мнение Крийона по поводу Халеба разделяли почти все бароны и шевалье, собравшиеся на совет в цитадели Антиохии. Спор вышел по поводу предполагаемого брака Рожера с Констанцией. Ле Гуин, вернувшийся из замка Ульбаш, не привез четкого ответа на вопрос, который, кстати говоря, не был задан. Правда, Констанция готова была признать Рожера правителем Антиохии до совершеннолетия Боэмунда, но только в том случае если граф Анжерский и все бароны принесут вассальную присягу ее сыну, что уже, между прочим, сделали бароны де Руси и де Сабаль.

– Не знаю я никакого барона де Сабаля! – взревел раненным зверем Крийон, потрясая над головами собравшихся огромными волосатыми кулаками.

Благородный Мишель обладал воистину бычьей силой. Он был коренаст, высок ростом, и его бешеного нрава побаивались не только враги, но и союзники. Разумеется, барон очень хорошо знал Сабаля, поскольку именно к нему отошел город аль-Атреб, дарованный когда-то юному Гуго самим Танкредом.

– По моим сведениям, бароны де Руси и де Сабаль вступили в сговор с эмиром Мардина Ильгази и готовятся к совместному выступлению против графа Рожера, – подлил масла в огонь Санлис.

Конечно, шевалье, собравшиеся в парадном зале графского дворца, благородному Ги не поверили, во всяком случае, сомневающихся было более чем достаточно, однако никому кроме Ле Гуина в голову не пришло вступиться за честь отсутствующих баронов. Впрочем, речь Ричарда тоже показалась многим неубедительной. Глеб де Руси всегда отличался надменным и воинственным нравом, и если уж он взялся помогать щенку Боэмунду, то наверняка пойдет в своих притязаниях до конца. О Гуго де Сабале и говорить нечего, этот авантюрист никогда не согласится с опалой и до конца своей жизни будет бороться за утерянные земли.

– Мы в любом случае не можем оставить замок Ульбаш у себя за спиной, – выразил общее мнение осторожный Луи де Лоррен, никогда прежде не замеченный в излишней резкости суждений. Благородный Луи был далеко не молод, ему уже перевалило за пятьдесят, имел трех дочерей на выданье, и к его мнению прислушивались многие.

– В Ульбаше сейчас находятся не менее тридцати рыцарей и около пятисот сержантов, – попробовал охладить разгорающиеся страсти Ле Гуин. – Вчера туда прибыл Ролан де Бове со своими людьми. Вы что же, собираетесь поссориться еще и с королем Иерусалимским?

– Шевалье де Бове предатель, он связан с мусульманами, это известно всем, – выкрикнул Санлис.

– Нам всем приходится вступать в переговоры с мусульманами и даже заключать с ними договоры, – пожал плечами Ле Гуин, – но это вовсе не означает, что мы изменяем христианской вере.

– Я бы предложил графине Констанции и ее сыну покинуть Сирию и вернуться в Тарент, – сказал Луи де Лоррен. – В случае если она примет наши условия, никто из ее сторонников в Антиохии не пострадает.

– А если не примет? – набычился Крийон.

– В таком случае пусть пеняет на себя, – нахмурился барон. – Мы не можем допустить разлада в своих рядах. Изменники должны быть наказаны.

Благородному Луи никто не возразил, промолчал даже красноречивый Ле Гуин. Взоры всех присутствующих обратились к Рожеру Анжерскому, и граф не обманул надежд своих преданных баронов:

– Мы возьмем замок Ульбаш, если в этом возникнет необходимость, но целью нашего похода остается Халеб. Седлайте коней, благородные шевалье.

Почтенный Саббах еще не успел отойти от прежнего визита Андроника, закончившегося преждевременной смертью эмира Лулу, как неугомонный даис вновь посетил его в печальной обители. Каирскому беку нездоровилось, сказывались, видимо, годы проведенные вдали от семьи и родного Каира. Даже прекрасные женщины, похожие на гурий из рая, перестали волновать его кровь, о чем он с прискорбием и сообщил своему гостю.

– Пить меньше надо, – укорил его Андроник.

– И рад бы, да не могу, – вздохнул Саббах. – Новый эмир косо смотрит на трезвенников, видя в них потенциальных предателей.

– Тебе обвинение в измене не грозит, – усмехнулся Андроник, глядя на опухшее лицо хозяина.

– Почтенный Ильгази вступил в брак с дочерью покойного эмира Ридвана и закатил по этому случаю хмельной пир. Я не посмел уклониться от приглашения.

– Невеста хороша собой?

– Не сказал бы, – поморщился Саббах, – но разве это имеет значение, когда дело идет о власти. Ильгази решил укорениться в Халебе, и этот брак позволил ему без больших усилий добиться симпатий, как местных беков, так и простонародья.

– Разумный шаг, – одобрил действия нового эмира Андроник.

– Аль-Кашаб считает почтенного Ильгази самым умным из сельджукских эмиров, и если бы этот человек умел справляться со своими страстями, то наверняка стал бы величайшим полководцем и правителем Востока. Я придерживаюсь того же мнения.

– У нового эмира много людей?

– Две тысячи гвардейцев, пять тысяч мамелюков и десять тысяч туркменов, которых пока разместили вне стен города.

– Немало, – задумчиво проговорил Андроник.

– Халеб, если верить аль-Кашабу, готов выделить Ильгази еще пять тысяч хорошо снаряженных конников.

– С такой силой долго за стенами не усидишь, – задумчиво проговорил даис.

– Туркмены жаждут добычи, – согласился с гостем хозяин. – Кочевникам в пределах эмирата будет тесно. Но Ильгази, как я успел заметить, человек скрытный, он даже аль-Кашабу не говорит о своих намерений. А ведь это кади шиитов открыл ему ворота города. Среди суннитских беков и купцов согласия не было.

– Я должен поговорить с эмиром.

– Думаю, аль-Кашаб сумеет устроить эту встречу, памятуя о твоих заслугах, но я бы на твоем месте, даис, держался настороже, Ильгази ненавидит ассасинов и вполне способен посчитаться с одним из них.

– Спасибо за предупреждение, почтенный Саббах.

Халебская цитадель своими размерами и толщиной стен производила очень сильное впечатление на любого даже малосведущего в воинском деле человека. Она была построена на высоком холме, отчасти искусственном, еще во времена римских императоров. Через ров, окружающий цитадель, был переброшен ажурный арочный мост, ведущий прямо к огромной приворотной башне. Внутри башни имелся ход, закрывающийся тремя железными воротами, который несколько раз поворачивал на девяносто градусов, дабы сделать невозможным применение тарана. Через многочисленные отверстия в потолке нападающих можно было поливать кипящим маслом и смолой. К счастью, почтенный Андроник приехал в цитадель с намерениями сугубо мирными, а потому никакого ущерба на входе не понес.

Эмир Ильгази принял гостя по-домашнему, в своих личных покоях, сидя на низенькой тахте перед небольшим столиком, инкрустированном словной костью и заставленном золотыми блюдами с виноградом и сочными грушами. Почтенному Ильгази давно уже перевалило за сорок, и морщин на его круглом припухшем лице было больше чем волос в жиденькой бородке. Тем не менее, он произвел на Андроника сильное впечатление прежде всего цепкими жесткими глазами степного коршуна. Голос у эмира был хриплым, но достаточно громким, чтобы гость, застывший на почтительном расстоянии, мог услышать каждое его слово. Два чернокожих мамелюка с обнаженными кривыми мечами стыли по обеим сторонам тахты, готовые в любое мгновение обрушиться на чужака.

– Я слышал о твоих заслугах, ассасин, но решил составить о тебе собственное впечатление. Это ведь ты подставил под удары воинов атабека Даншименда Мосульского крестоносцев Раймунда Тулузского?

– Я принял посильное участие в отражении агрессии франков, – скромно потупился Андроник.

– Твое поведение достойно похвалы, даром что ты исмаилит, – ухмыльнулся Ильгази в усы, неожиданно пышные по сравнению с бородой.

– Аллах велик, – вскинул руки к потолку даис. – И его милостей хватает всем правоверным, как суннитам, так и шиитам.

– Не стану с тобой спорить, ассасин, ибо в главном ты прав – Аллах действительно велик. Но нет числа глупостям, которые совершают правоверные на радость нашим врагам.

– Как мудро сказано, почтенный эмир! – восхитился почти искренне Андроник.

– С чем пришел? – внезапно насупился Ильгази.

– Войско Рожера Анжерского осадило замок Ульбаш.

– Зачем? – удивленно вскинул бровь эмир.

– Мне удалось убедить крестоносцев, что владелец этого замка, барон де Руси вступил с тобой в переговоры, почтенный Ильгази. Среди франков наметился раскол, связанный с приездом вдовы и сына покойного Боэмунда Тарентского – грех было не воспользоваться этим даром небес.

– Какими силами располагает Рожер?

– У него под рукой две тысячи рыцарей, шесть тысяч конных сержантов, пять тысяч арбалетчиков и пикинеров и почти семь тысяч туркополов, набранных по преимуществу из сирийцев, греков и армян.

– Не слишком ли много для одного замка?

– Целью Рожера является не Ульбаш, а Халеб, почтенный Ильгази. Франки полагают, что халебцы, увидев такую силу под стенами города, сами откроют перед ними ворота.

– В Халебе есть эмир, – холодно бросил Ильгази.

– Франки об этом еще не знают, – вздохнул Андроник. – Что же касается халебцев, то они утратили былую доблесть и привыкли к поражениям и уступкам. Прости, что говорю тебе об этом эмир, но далеко не все в этом городе приняли тебя с открытым сердцем. А иные даже будут рады твоему поражению. Если осада Халеба затянется, и в городе начнутся проблемы с продовольствием, эти люди, рано или поздно, себя проявят.

– Иными словами, ты предлагаешь мне встретить франков в открытом поле?

– Решать тебе, почтенный эмир, – склонился в поклоне Андроник. – Но многие халебцы будут недовольны, если ты впустишь в их город туркменов. Не в обиду тебе будет сказано – кочевники плохо понимают, где свое и где чужое, норовя ограбить не только дальних, но и ближних.

– Хорошо, даис, можешь идти, – равнодушно махнул рукой Ильгази. – Я подумаю над твоими словами.

Андроник почти не сомневался, что эмир последует его совету и постарается встретить Рожера Анжерского в чистом поле. Халебцы хоть и впустили Ильгази в город стараниями аль-Кашаба, но отнюдь не прониклись к нему доверием, а эмир слишком умный человек, чтобы этого не понимать. Признание халебцев он может завоевать только одним способом – одержав победу над христианами. Задача, безусловно, трудная. Зато столь громкий успех сразу же сделает Ильгази едва ли не самым могущественным правителем Востока. В его руках окажутся не только Мардин с Халебом, но и Антиохия, которую, в случае поражения Рожера, просто некому будет защищать.

– И ты веришь в победу Ильгази? – удивленно спросил призадумавшегося даиса Саббах.

– Разумеется, нет, – пожал плечами Андроник. – Но у эмира достаточно сил, чтобы потрепать крестоносцев и отбить у них охоту соваться в дела благословенного Халеба. Именно тогда мы скажем свое веское слово, бек. Надо полагать, у Бузург-Умида хватит ума, чтобы подобрать добычу, которую я бросаю к его ногам. Что же касается Антиохии, то у нурманов не останется иного выбора, как переметнуться под руку басилевса Иоанна. Ты по-прежнему не желаешь ехать в Константинополь, друг мой?

– Нет, почтенный Андроник, я предпочту умереть здесь, в Халебе, среди своих братьев-мусульман.

– Живи долго, почтенный Саббах. И да пребудет с тобой милость Аллаха.

Осада замка Ульбаш грозила затянуться на месяцы, а то и на годы. Благородный Рожер не рискнул бросить своих рыцарей на стены неприступной твердыни. И, по мнению Ле Гуина, правильно сделал. Потери при штурме могли быть столь велики, что даже падение замка не смогло бы их оправдать. А ведь замок защищали опытные воины, хорошо известные собравшимся в узком ущелье благородным шевалье. Назывались имена Гвидо де Шамбли, Драгана де Муши, Матье ле Блана, Ролана де Бове, Томаса де Марля, участников первого крестового похода, штурмовавших стены Антиохии и Иерусалима. Их гибель легла бы тяжким бременем на души товарищей, деливших с ними тяготы прежних дней. Барон де Лоррен первым высказал мысль, что осада Ульбаша не принесет ее участникам ни славы, ни чести, ни богатства. Конечно, Рожер Анжерский мог бы напомнить благородному Луи его слова, сказанные на совете в Антиохии месяц тому назад, но граф промолчал, не желая ссориться с влиятельным человеком.

– И что ты предлагаешь, барон? – спросил Ле Гуин.

– До меня дошли слухи, что в Халебе объявился новый эмир. Правитель Мардина Ильгази решил воспользоваться нашей нерасторопностью и прибрать к рукам богатейший город. Если мы задержимся под стенами Ульбаша еще хотя бы на месяц, то хитрый сельджук закрепиться в городе, нам на беду. Халеб надо брать именно сейчас, потом будет поздно.

Разумные речи благородного Луи встретили горячее одобрение заскучавших в бесплодной осаде баронов и рыцарей. И в самом деле – ну что такое Ульбаш по сравнению с Халебом и что, собственно, могут высидеть под его стенами благородные нурманы и франки? Разве что пару ощипанных куриц, недоеденных осажденными.

– Замок набит золотом, награбленным Глебом де Руси! – попробовал было соблазнить товарищей по походу барон де Крийон.

– Если здесь и было золото, – вздохнул шевалье де Сен-Клер, – то Глеб уже давно перепрятал его в более надежное место. Говорят, что барон де Руси колдун и может предсказывать будущее на много дней вперед.

Ветераны первого крестового похода только посмеялись над наивностью юного Сен-Клера – благородный Глеб, конечно, хват, но не до такой степени, чтобы держать дьявола за бороду.

– Я предлагаю оставить под стенами Ульбаша пятьсот рыцарей и две тысячи сержантов, на случай внезапной вылазки, – предложил Ле Гуин. – А все остальные могут спокойно двигаться к Халебу. И да поможет нам Бог.

Рожер Анжерский был слишком опытным полководцем, чтобы бросаться в воду, не измерив брода. Его дозорные рыскали по долине в поисках неприятеля и без труда обнаружили армию Ильгази, уже выступившую за стены Халеба. По словам сержантов, численность конницы эмира Мардина вряд ли насчитывала более десяти тысяч человек. В основном это были туркмены, отличные лучники, но никуда не годные бойцы, когда дело доходило до лобовых столкновений. Серьезную опасность для облаченных в кольчуги франков могли представлять лишь сельджуки личной гвардии, оберегавшие в битве эмира, и мамелюки, воины-рабы, вооруженные длинными копьями и кривыми мечами. Однако сельджуки и мамелюки составляли едва ли четвертую часть войска Ильгази. Конечно, эмир Мардина поступил опрометчиво, покинув хорошо укрепленный город во главе столь незначительных сил. Скорее всего, он узнал об осаде Ульбаша и решил захватить крестоносцев врасплох. Для этой цели юркие туркмены на легконогих конях подходили как нельзя более.

– Вовремя мы спохватились, – усмехнулся Луи де Лоррен, косо поглядывая на Крийона. – Если бы Ильгази атаковал нас в узком ущелье близ Ульбаша, нам бы пришлось отступать до самой Антиохии.

Рожер Анжерский промолчал, косвенно подтверждая тем самым правоту старого барона. Конечно, армия крестоносцев почти вдвое превосходила силы Ильгази, но большую ее часть составляли пехотинцы и туркополы, терявшиеся в сложных ситуациях. Внезапный удар легко мог обратить их в бегство, с весьма печальными для крестоносцев последствиями. Дозоры турок тоже не оставляли вниманием нурманов, всадники на резвых конях то и дело появлялись на ближайших холмах, сея панику среди необученных туркополов. Сирийцы неплохо ездили верхом, но их снаряжение оставляло желать много лучшего. Едва ли каждый десятый из них имел кольчугу, все прочие обходились куртками из буйволовой кожи. В маневренности они уступали туркменам, так же, впрочем, как и в стрельбе из луков. Греки и армяне в основном жили в городах, ездить верхом практически не умели, их набирали в пикинеры, усиливая пешую фалангу, которая в тактических построениях крестоносцев выполняла лишь вспомогательные функции. Основу армии Рожера Анжерского составляли полторы тысячи рыцарей и пять тысяч сержантов, ломивших железной стеной на врагов и практически всегда сметавших их со своего пути. Уцелевших после такой атаки добивали пикинеры и арбалетчики, в обязанности которых входила и защита тылов рыцарской конницы.

Рожер опасался, что Ильгази, при виде армии крестоносцев, укроется за мощными стенами Халеба. Но то ли дозорные эмира не сумели правильно оценить силы крестоносцев, то ли правитель Мардина хватил лишку перед началом похода, однако отступать он явно не собирался.

– По-моему, этот Ильгази просто безумец, – покачал седой головой барон де Лоррен.

– Их кони резвее наших, – возразил ему Крийон. – В любое мгновение они могут развернуться и удариться в бега.

Увы, благородный Мишель ошибся, турки не собирались сворачивать с избранного пути. Причем на крестоносцев надвигались мамелюки на тяжелых неповоротливых конях. А туркмены всего лишь прикрывали фланги закованной в броню лавы. Все это было настолько не похоже на привычную для турок тактику, что Рожер Анжерский поначалу растерялся и не сразу отдал команду. Впрочем, благородные шевалье в понукании не нуждались, они уже разворачивались в стену за спиной замешкавшегося полководца, дабы достойно встретить врага. Железная стена дрогнула и, повинуясь взмаху руки благородного Рожера поначалу медленно, а потом, все ускоряя ход, двинулась на врага. Мамелюки уступали крестоносцам в численности, это сразу же бросалась в глаза, тем не менее, они продолжили свою безумную атаку, обреченную на провал. Конные туркмены осыпали нурманов градом стрел с флангов, но благородные шевалье остались безучастными к их жалким усилиям. Крестоносцы на полном скаку врезались в плотные ряды мамелюков и первым же ударом повергли наземь едва ли не тысячу своих врагов. Во всяком случае, потери турок были огромны, и уцелевшие в первой сшибке мамелюки стали поворачивать вспять. Обычно крестоносцы после первого удара давали роздых коням, но ныне соблазн был слишком велик – спины убегающих мамелюков маячили перед глазами, а потому Рожер Анжерский первым ринулся за ними в погоню с обнаженным мечом в руке. Пикинеры остались далеко позади, но их судьба не волновала ни рыцарей, ни сержантов, не пожелавших остановиться в шаге от победы. Крестоносцы уже видели роскошный шатер на возвышенности и кучку явно растерянных всадников вокруг него. Железная стена стала разворачиваться в сторону шатра, дабы не дать Ильгази и его нукерам уйти от заслуженной расплаты. Нурманы настолько были уверены в своей победе, что далеко не сразу заметили свежую лаву, выкатывающую из-за холма. Удар закованных в броню сельджуков пришелся в правый фланг крестоносцев и смял его в мгновение ока. Дабы сдержать врага, нурманы вынуждены были смешать ряды, дабы перестроиться для отпора. И в этот момент их атаковали с тыла расторопные туркмены. Град стрел обрушился на сержантов, потерявших плечо друг друга. А с холма уже летели нукеры эмира Ильгази с копьями наперевес. Благородный Рожер не успел уклониться от удара, направленного ему прямо в лицо, и вылетел из седла прямо под ноги чужих коней. Последнее, что он услышал в этой жизни, были торжествующий вой сельджуков и полные боли и ярости крики своих гибнущих людей.

Глава 4. Траур.

Эмир Ильгази упустил победу. Почтенный аль-Кашаб впал по этому случаю в такую ярость, что Андроник всерьез испугался за его здоровье и жизнь. Заботливому Саббаху с трудом удалось привести в чувство брызжущего слюной кади шиитов. Осушив огромную чашу, до краев наполненную щербетом, аль-Кашаб икнул, дернул кадыком и обрел, наконец, утерянный дар членораздельной речи. От него Андроник узнал, что армия крестоносцев была не просто разбита, а истреблена практически подчистую. В это не мог поверить даис, но, к несчастью для всего мусульманского мира, в это не поверил сам Ильгази. Он не рискнул сразу же войти в ущелье, по которому бежали уцелевшие крестоносцы, опасаясь удара в спину от гарнизона замка Ульбаш, где, по слухам, скопилось несколько тысяч нурманов. Эмир решил отыскать более безопасный путь в долину Оронта. Разумеется, такие пути были, но, увы, болезнь настигла победоносного полководца раньше, чем он успел ступить на тропу торжества.

– Какая еще болезнь? – удивленно спросил Саббах.

– Эмир впал в беспамятство, после пира в честь одержанной победы, – почти простонал аль-Кашаб. – Нукеры привезли его в Халеб, но, по мнению лекарей, Ильгази если и выйдет из болезненного состояния, то не ранее, чем через двадцать дней.

– Это что же за болезнь такая? – развел руками Саббах.

– Запой, – бросил ему в сердцах Андроник. – Та же участь ждет и тебя почтенный бек, если ты и дальше будешь нарушать запреты пророка.

– Какое несчастье! – только и сумел вымолвить потрясенный каирец.

В отличие от Саббаха, Андроник ужасался мысленно, не желая делиться своими страхами с умным аль-Кашабом. Тщательно разработанный замысел даиса Сирии мог пойти прахом в течение всего нескольких дней. Для этого Ильгази достаточно было миновать ущелье, охраняемое горсткой людей и вломиться в открытые ворота Антиохии. К счастью, эмир не поверил в благосклонность Аллаха и обратился за советом к глиняному кувшину с вином. Результат не заставил себя ждать, Антиохия ускользала из рук впавшего в горячку Ильгази, и теперь ее участь во многом зависела от расторопности почтенного Андроника.

Увы, судьба, зло посмеявшаяся над Ильгази, решила подшутить и над даисом. Когда он, наконец, добрался до обреченного на заклание города, там царила полная неразбериха. Ладно бы она царила на улицах, так ведь нет, она господствовала в головах людей, которых Андроник еще недавно считал умными. Ги де Санлис, которому покойный Рожер доверил управление городом на время своего отсутствия, узнав о чудовищном разгроме, отдал приказ своим сержантам разоружить горожан, причем как мусульман (что еще можно было как-то объяснить), так и христиан, сыновья и братья которых полегли на Кровавом поле вместе с нурманами и франками. Разумеется, сирийцы, греки и армяне возмутились. Санлис со своими сержантами укрылся в цитадели. Возмущение неизбежно бы переросло в бунт, если бы не Ле Гуин, вернувшийся в город с остатками разбитого войска. Первым делом коннетабль отменил безумный приказ маршала и освободил от налогов семьи, потерявших своих кормильцев. Эти действия благородного Ричарда обыватели Антиохии сочли разумным. Так же как и заявление патриарха Рикульфа, приказавшего впредь не чинить препятствий местным христианам в отправлении их обрядов. Бунт удалось предотвратить, но спокойнее в городе от этого не стало. Все ждали появления у стен Антиохии армии Ильгази – христиане с сердечным трепетом, мусульмане с надеждой.

– Эмир не придет, – огорошил внимавших ему друзей почтенный Андроник. – Во всяком случае, в ближайший месяц.

– Быть того не может! – ахнул потрясенный Санлис.

– Ты сообщил о поражении крестоносцев сиятельному Федустию? – спросил даис у Никодима.

– В первый же день, – кивнул нотарий. – Голубь уже вернулся с ответом. Эпарх Киликии испугался победоносного Ильгази и не рискнул двинуть пельтастов в Сирию. Он ждет указаний из Константинополя.

– Какой идиот! – даже крякнул с досады даис.

– Кто же знал, что с эмиром случится несчастье, – развел руками Никодим.

– Я знал, – рявкнул Андроник. – И сообщал Федустию, что Ильгази горький пьяница. Пошли еще одного голубя с письмом, а следом – гонца с посланием от благородного Ги де Санлиса к басилевсу Иоанну со слезной просьбой, взять под свою могучую длань город Антиохию и прилегающие земли.

– Ты толкаешь меня к измене, даис! – возмутился благородный Ги.

– Кому? – холодно полюбопытствовал Андроник. – Рожер убит, а притязания юного Боэмунда совет баронов отверг с порога. Ты ничем не рискуешь, друг мой, впуская византийских пельтастов в город. Зато промедление может стоить тебе головы. Если Ле Гуин договорится с Констанцией и бароном де Руси, а это, ввиду сложившихся обстоятельств, более чем вероятно, тебе повесят раньше, чем ты успеешь сказать хотя бы слово в свое оправдание.

Горькое пророчество Андроника стало сбываться даже раньше, чем он ожидал. Не прошло и двух дней, как в Антиохию вступил наследник Боэмунд, сопровождаемый матерью, баронами де Руси и де Сабалем, сотней благородных шевалье и тысячью сержантов. Если учесть, что гарнизон Антиохии насчитывал не более двух тысяч человек, деморализованных недавним поражением, то решение коннетабля не препятствовать своим недавним противникам, многим показалось более чем разумным.

– Где я тебе найду другого претендента на власть! – рявкнул на взбешенного Санлиса благородный Ричард.

– А Тереза, вдова Рожера, чем тебе не претендентка? – не уступал Ги.

– Не лишено, – задумчиво произнес барон де Крийон, чудом уцелевший в последней битве, но потерявший едва ли не всех своих вассалов и сержантов. – Если вокруг Терезы сплотятся благородные шевалье, и если мы найдем подходящего кандидата ей в мужья, то многое можно будет исправить.

– Шевалье уже сплачиваются, – горько усмехнулся Ле Гуин, – вокруг Констанции, родной сестры короля Людовика. Ты единственный из французов, благородный Мишель, который еще не склонил перед ней голову. А что касается нурманов, то весь цвет нашего рыцарства полег на Кровавом поле. Во всей Антиохии сейчас нет недостатка только во вдовах да безусых мальчишках, не способных поднять отцовский меч. На совете баронов мы неизбежно проиграем юному Боэмунду по одной простой причине – нас будет меньше.

– Шевалье де Сен-Клер, – резко обернулся к юноше, скромно стоящему у дверей Крийон, – ты женат?

– Не успел, – слегка порозовел рыцарь.

– Благородный Ричард и я предлагаем тебе руку старшей дочери барона де Лоррена вместе с титулом ее отца, павшего на поле брани.

– Я согласен, – отозвался слегка ошалевший от грядущих перемен Сен-Клер.

– Вот тебе еще один барон, Ле Гуин, преданный благородной Терезе душой и телом, – криво усмехнулся Мишель.

– Там в прихожей я видел трех оруженосцев, – задумчиво проговорил Санлис.

– Нурманы? Зови!

Оруженосцы были настолько молоды, что у них еще усы не отрасли. Поход к замку Ульбаш был для них первым и уцелели они только потому, что остались в осаде, когда их менее везучие сверстники отправились вместе с рыцарями Рожера Анжерского осаждать Халеб.

– Шевалье де Бари, де Вилье и де Саллюст, преклоните колена, – распорядился Крийон, обнажая тяжелый меч. Этим мечом он взмахнул трижды. И три свежеиспеченных рыцаря почти одновременно вскочили на ноги. – Божье благословение вы получите от патриарха Рикульфа. Сен-Клер, сделай милость, проводи к нему благородных мужей.

Ле Гуин смотрел на барона де Крийона с изумлением, Санлис – с обожанием. Оба ждали от расторопного Мишеля объяснений, и тот не замедлил их дать.

– Антиохия не может оставаться без благородного сословия, – спокойно заметил Крийон. – Мы потеряли более тысячи рыцарей. Почти все замки остались без хозяев. Надо даровать золотые шпоры сыновьям благородных шевалье и переженить их на богатых вдовах.

– Боюсь, что на всех вдов оруженосцев не хватит, – с сомнением покачал головой Ле Гуин.

– Тогда отбери достойных и храбрых сержантов и жени их на благородных дамах, Ричард, – посоветовал Крийон. – В их лице ты обретешь преданных и надежных союзников.

Пример нурманов оказался заразительным. Французы не замедлили пополнить ряды своих приверженцев. В городе стало тесно от новоиспеченных рыцарей. А браков было заключено в эти дни столько, сколько в более счастливые времена не заключалось и за год. Клирики из окружения патриарха Антиохийского выразили было свой протест по поводу столь вопиющих нарушений всех христианских обрядов. Ибо посылать под венец вдов, едва успевших похоронить своих мужей, многим казалось кощунством, однако патриарх Рикульф заявил, что берет сей невольный грех благородных дам на себя, после чего ропот немедленно смолк, а торжественные церемонии продолжились. Замки стремительно обретали новых хозяев, а безутешные вдовы – мужей, годившихся им в сыновья. Сотни антиохских обывателей сбегались к дверям храма, дабы поглазеть, как безусые отроки ведут к алтарю располневших с годами матрон, коим следовало скорее думать о своей душе, чем о свадьбе. Однако ропота не было, все, включая благородных дам, отлично понимали, в каком положении оказалась Антиохия, и как тонка нить, связывающая их с прежними благополучными временами. По городу метались панические слухи о приближении то эмира Ильгази, то византийцев во главе с сиятельным Федустием. Отношения между французами наследника Болдуина и нурманами Ле Гуина портились с каждым днем, грозя перерасти в кровавую и губительную для всех свару. Воистину для Антиохии наступали последние дни. В довершение всех бед эпарх Киликии Федустий оказался дураком и трусом. Он так и не двинул свои войска на помощь ослабевшему и раздираемому враждой графству. Зато в город прибыл сенешаль де Бове с горсткой рыцарей и сержантов. Благородный Ролан тут же объявил себя посланцем короля Болдуина и взял от его имени под опеку юного Боэмунда. Андроник обругал последними словами ни в чем не повинного Никодима и отправился вместе с Санлисом к вдове Рожера Анжерского. Именно на благородную Терезу заговорщики отныне возлагали все свои надежды. К сожалению, безутешная вдова, прожившая последние шесть лет в одиночестве и забвении, еще не успела забыть, какую роль в ее горестной судьбе сыграл хитроумный Ги, а потому и не спешила заключать его в дружеские объятия. Андроник окинул взглядом унылую обстановку, окружающую претендентку на величие, и пришел к выводу, что Рожер Анжерский, царство ему небесное, был человеком мстительным и ревнивым. Он так и не смог простить жене измену и содержал ее все эти годы в черном теле, лишив не только привычной роскоши, но и всего необходимого. Дом, выделенный Терезе для проживания, больше напоминал тюрьму, ее окружали люди грубые и злобные, способные отравить существование даже самой терпеливой женщине. Похоже, за шесть минувших лет благородная дама ни разу не обновляла свой гардероб, во всяком случае, человека с изысканным вкусом ее поношенный пелисон мог бы привести в ужас. Грубый дубовый стол, заставленный глиняными горшками, узенькое ложе, вполне годное для благочестивого монаха, истязающего плоть – вот и все чем могла похвастаться женщина, слывшая когда-то едва ли не первой красавицей Сирии. Санлис попытался было с порога поставить благородной Терезе свои условия, но встретил столь холодный прием, что посулы и угрозы мгновенно застряли у него в горле. Заточение хоть и подточило силы женщины, но отнюдь не сломило ее гордого нрава. Андроник, в отличие от торопливого Санлиса никаких условий Терезе не ставил, зато предложил ей перебраться во дворец, более приличествующей положению вдовы Рожера Анжерского.

– А разве мой муж умер? – удивилась дама, не имевшая, судя по всему, ни малейшего представления о том, что происходит в Антиохии.

Андроник уже готовился произнести «увы», но во время спохватился. Было бы нелепо требовать от несчастной женщины скорби по поводу смерти мужа-тюремщика. Впору было ее поздравлять с окончанием скорбного существования.

– Да, – кивнул Андроник. – Благородный Рожер пал на поле брани.

Тереза перекрестилась и прошептала короткую молитву, что, безусловно, делало ей честь. После чего позволила любезному сирийцу проводить себя до паланкина, уносившего ее из обители скорби в роскошный дворец, окруженный фруктовым садом. Этот дворец принадлежал когда-то Раймунду Тулузскому, но позднее его внук Понс Триполийский продал усадьбу барону де Вийяру, не оставившему после своей героической гибели ни вдовы, ни наследника. Слуги, еще не успевшие разбежаться после смерти барона, встретили появление новой хозяйки с ликованием.

– Чей это дом? – спросила Тереза, оглядывая отделанные ливанским кедром стены.

– Он будет твоим, графиня, если ты решишься принять наследство своего погибшего мужа, – склонился в поклоне Андроник.

– На наследство Рожера нашлись другие претенденты?! – догадалась Тереза, не утратившая за годы заточения способность быстро соображать.

– Речь идет не столько о юном Боэмунде, не достигшем еще двенадцатилетнего возраста, сколько о его матушке благородной Констанции, сумевшей очаровать одного из самых могущественных баронов Антиохии.

– Она стала его любовницей! – сверкнула глазами Тереза.

– Увы, сеньора, – развел руками почтенный Андроник. – Вольность нынешних нравов достойна сожаления.

– Ты всегда так лицемерен, купец, или только в разговоре со мной? – спросила с усмешкой Тереза.

– Я портной, сеньора, – поправил ее Андроник. – То есть человек, который нужен тебе сейчас более всего.

– У меня нет денег.

– Пустяки, – махнул рукой любезный сириец. – В этом городе хватает людей, готовых снабдить тебя всем необходимым. К тому же казна Антиохии очень скоро окажется в твоих руках.

– А если я откажусь?

– В таком случае блистать нарядами будет благородная Констанция, не испытывающая недостаток в средствах в силу своего легкого покладистого нрава.

– Она хороша собой?

– Благородная Констанция старше тебя на десять лет, сеньора, но выглядит значительно моложе.

– Я провела в заточении шесть лет, – бросила Тереза бешеный взгляд на притихшего Санлиса. – Ты можешь это понять, портной!

– Все еще можно поправить, сеньора, – ласково улыбнулся ей Андроник. – А начать следует уже сейчас. Я бы рекомендовал тебе для начала котту темно-синего цвета, расшитую серебряной нитью, и пелиссон из зеленого каирского щелка, отделанный горностаевым мехом. Все-таки ты сейчас в трауре, благородная Тереза, – с людским мнением приходится считаться.

– Когда будет готова моя новая одежда?

– К завтрашнему утру, сеньора.

– Вот тогда и поговорим, – отрезала Тереза.

Андроник отвесил благородной даме поклон и подтолкнул к двери рассерженного Санлиса. Благородный Ги не удержался от ругательства в спину даиса, спускающегося по мраморной лестнице:

– Ее следовало брать за горло сразу, Андроник. Не давая опомниться.

– Ты плохо знаешь женщин, друг мой, – вздохнул печально Андроник. – Благородная Тереза провела в заточении шесть лет. Она потеряла вкус к жизни. Ты что, собираешься вздернуть ее на дыбу? Подвергнуть пыткам? Запугать до смерти? И ты думаешь, что патриарх Рикульф, не говоря уже о благородной Констанции, будут спокойно на это взирать? Это Рожер мог держать свою жену взаперти, а у нас с тобой такого права нет. Ты, конечно, можешь убить ее из-за угла, вот только какой в этом смысл?

– Она меня ненавидит, – скрипнул зубами Санлис. – И будет мстить.

– С какой стати? – засмеялся Андроник. – Женщины, подобные Терезе, мстят только неверным любовникам. Иногда мужьям. А ты для нее пустое место, Санлис. Пока ты служил Рожеру, она тебя ненавидела, но граф Анжерский мертв, и у тебя есть шанс стать орудием в ее руках.

– Спасибо на добром слове, портной, – прошипел благородный Ги, давясь от злобы. – Я не собираюсь унижаться перед потаскухой.

– Ты меня удивляешь, барон, – пожал плечами Андроник. – Несчастья лишили тебя разума. Что нужно женщине, проведшей годы взаперти?

– Откуда мне знать? – огрызнулся Санлис.

– Ей нужна любовь, как духовная, так и плотская. У тебя всего несколько дней, благородный Ги, чтобы найти красивого, полного сил шевалье, способного растопить любую печаль и удовлетворить страсть молодой женщины. Разумеется, этот человек должен быть предан нашему делу. Ты понял, о чем я говорю?

– Молодые шевалье остались лежать на Кровавом поле, – вздохнул Санлис. – Вокруг меня только старцы да мальчишки.

– Ищи, благородный Ги, у нас не так много времени. Как только Тереза скажет «да», мы должны покончить и с Констанцией, и с ее щенком.

– Но это невозможно, Андроник!

– Один раз, в Триполи, мне почти удался мятеж, – усмехнулся даис. – Толпа разъяренных фанатиков уже готова была растерзать благородного Понса, но, к сожалению, в дело вмешался Ролан де Бове, и мне не удалось прибрать к рукам богатый город. Неудачи бывают у всех, благородный Ги. Нельзя отчаиваться, а уж тем более сидеть, сложа руки.

– Но дворец Констанции хорошо охраняется, – с сомнением покачал головой Санлис.

– Мы пустим слух, что армия Ильгази подходит к Антиохии, и пригласим Констанцию с благородным Боэмундом на совет. До цитадели они не доедут. Ты должен сделать все, дорогой Ги, чтобы наши проблемы разрешились в один миг.

После ухода портного и маршала Тереза впервые почувствовала себя хозяйкой. Сначала робко, а потом все более уверенно она принялась командовать прислугой, испытывая при этом почти болезненное наслаждение. Вийяр, надо отдать ему должное, умел поддерживать дисциплину в доме. Вот только пристрастия у покойного барона были весьма сомнительные с точки зрения христианской нравственности. Этот человек слыл редкостным развратником, и чтобы понять это, Терезе достаточно оказалось взглянуть на стены его купальни, украшенные рисунками столь предосудительного содержания, что они могли вогнать в краску даже законченную потаскуху. Вийяр, судя по всему, не чурался ни мужских, ни женских ласк, и окружение себе он подобрал соответствующее. Во всяком случае, Тереза почувствовала неловкость, раздеваясь на виду у двух хорошеньких служанок, вызвавшихся ей помочь. Она, пожалуй, покинула бы это срамное во всех отношениях место, если бы не настоятельная потребность смыть грязь шестилетнего заточения. К счастью, во дворце хватало одежды, и Терезе удалось подобрать себе новую котту по размеру и приспособить шитое золотом блио хозяина для собственных нужд. В этом наряде ей пришлось принимать гостя, явившегося во дворец незваным и в довольно поздний час. Визит удивил Терезу, тем более что шевалье де Бове она видела первый раз в жизни.

– Какой еще орден? – вскинула она глаза на немолодого, но еще очень красивого мужчину лет сорока.

– Речь идет об ордене рыцарей Христа Иерусалимского храма, – вежливо сообщил незнакомец. – Он возник чуть больше года назад стараниями благородных шевалье.

– Так ты монах?

– Я рыцарь, давший обет Богу, защищать всех обездоленных и несчастных.

– Боюсь, что ты опоздал с визитом, шевалье де Бове, – усмехнулась Тереза. – Тебе следовало навестить меня хотя бы два дня тому назад.

– А мне кажется, что я пришел вовремя, – усмехнулся благородный Ролан, хлопая в ладоши.

Тереза с интересом наблюдала, как люди, облаченные в белые сюрко, вносят в зал ворохи одежды, серебряную посуду и меха. Кем бы там ни был этот самоуверенный сенешаль, но его щедрость заслуживала восхищения. Последней внесли вместительную шкатулку, наполненную драгоценными каменьями.

– Неплохо для нищего рыцаря Иерусалимского храма, – не удержалась от насмешки Тереза.

– Это свадебный подарок, – пояснил любезный шевалье.

– И кто невеста?

– Ты, благородная Тереза.

Графиня засмеялась и невольно огляделась по сторонам. К сожалению, вышколенные слуги барона де Вийяра, испугались гостя настолько, что поспешили исчезнуть с его глаз раньше, чем получили приказ от своей новой госпожи.

– Ты решил посвататься ко мне, шевалье?

– Все братья нашего ордена дают обет безбрачия, – вежливо пояснил гость, присаживаясь на лавку. – К тому же я слишком стар для столь молодой и цветущей женщины.

– Тогда зачем ты пришел сюда?

– Чтобы предостеречь одну прекрасную даму от опрометчивого шага, – вздохнул Ролан. – Тебя, благородная Тереза, хотят использовать для того, чтобы развязать усобицу на земле графства и без того обескровленного тяжелым поражением. Ты, вероятно, слышала, что почти полторы тысячи рыцарей и четыре тысячи сержантов, не считая множества туркополов пали вместе с Рожером Анжерским на поле битвы, которое уже называют Кровавым.

– Мне об этом никто не сказал, – отшатнулась, бледнея, Тереза.

– Антиохии не устоять без поддержки короля Иерусалимского, – продолжал шевалье. – Но благородный Болдуин не станет помогать убийцам, и твоя участь будет незавидной, сеньора.

– Но я не собираюсь никого убивать! – в ужасе воскликнула Тереза.

– Это сделают твои сторонники, но вина за пролитую кровь падет на тебя.

– У меня нет сторонников, – нахмурилась женщина.

– Тебя пытаются использовать люди из окружения твоего покойного мужа. Те самые, что держали тебя в неволе все эти годы. Они боятся расплаты за содеянное зло и готовы на любое самое страшное преступление.

– По-твоему, я должна сказать им «нет» и выпить яд, который они поднесут мне в кубке. Я не хочу умирать, шевалье! Слышишь, не хочу!

– Слово «нет» им скажет твой новый муж, – спокойно произнес Ролан, беря за руку вскочившую на ноги женщину.

– Какой еще муж? Ты в своем уме?!

– Он ждет тебя в спальне, – ласково улыбнулся испуганной Терезе гость. – Завтра поутру патриарх Рикульф вас обвенчает. В приданное ты получишь Латтакию и титул баронессы. Это лучше, чем ничего, не правда ли, сеньора?

– А если я откажусь?

– В таком случае тебе придется выпить яд, но уже из моих рук, – холодно бросил шевалье. – Мы не можем допустить кровавой усобицы в Антиохии. Потеря графства обернется трагедией для всего христианского мира, и ты должна это понимать.

Тереза заглянула в глаза своего будущего палача и ужаснулась. В этих глазах не было ненависти, но не было и сострадания. Разве что интерес игрока, обдумывающего очередной неожиданный для противника ход.

– Ты играешь в шахматы, шевалье?

– Я люблю на досуге побаловаться забавными фигурками, – подтвердил Ролан де Бове. – Эта игра дисциплинирует ум.

– Хорошо, я согласна.

– Рад, что мы договорились, сеньора, – сказал гость, поднимаясь с лавки. – Желаю тебе хорошо провести ночь и радостно встретить утро нового дня.

Первым желанием Терезы было бежать из роскошного дворца, ставшего для нее ловушкой. Но она сумела сдержать свой порыв. Шевалье де Бове мало походил на доверчивого чудака, легко выпускающего из рук пойманную добычу. Наверняка здесь во дворце остались его люди, следящие за каждым шагом несчастной вдовы. Тереза позвала служанок, но на ее зов никто не откликнулся. Дворец словно вымер после того, как сюда наведался сенешаль таинственного ордена рыцарей Иерусалимского храма. Несчастной вдове ничего другого не оставалось, как присесть на лавку и запустить пальцы в роскошно отделанный ларец из красного дерева. Толк в драгоценностях она знала. Этот вместительный ящичек хранил в себе богатство ценою в пять тысяч денариев, по меньшей мере. Если жених, обещанный Терезе, делает своей невесте такие подарки, то человек он явно не бедный. Она почувствовала, что краснеет. Шесть лет графиня Анжерская жила без мужских ласк. Тереза дошла до того, что готова была соблазнить простолюдина, но ее охраняли евнухи, равнодушные к женской красоте. Граф Рожер оказался даже большей свиньей, чем она о нем думала. А ведь ради него Тереза пошла на преступление и отравила человека, которого безумно любила. Точнее, ее вынудили к этому под страхом пыток и смерти. А теперь ей самой угрожают ядом. Ей, которая так хочет жить. Правда, у нее есть выбор: отказаться от призрака власти, витающего где-то там вдали, и удовлетвориться Латтакией, чудесным приморским городом, где она провела много счастливых дней. Терезе оставалась только надеется, что ее новый муж не окажется расслабленным уродом, не способным удовлетворить страсть женщины.

Претендент на руку вдовы графа Анжерского оказался редкостным наглецом. Это Тереза поняла сразу же, как только вошла в спальню. На ее ложе лежал рыжеватый мужчина лет двадцати, уже успевший избавиться от одежды и пребывающий по этому случаю в очень хорошем настроении. На Терезу он взглянул с интересом и даже изрек, чмокая пухлыми губами:

– А ты гораздо красивее, чем я полагал.

Тереза сначала испугалась при виде незнакомца, потом взяла себя в руки и даже устыдилась собственного страха. В конце концов, с какой стати она, зрелая женщина, должна бояться какого-то мальчишки с зелеными насмешливыми глазами и на удивление чувственным ртом.

– Назови свое имя, шевалье, – спокойно произнесла она, присаживаясь на край ложа.

– Гуго де Сабаль, – отозвался рыжий. – Твой будущий супруг и господин, сеньора.

– Ты сын графа Вермондуа? – припомнила юного пажа Тереза. – Боже, как ты изменился за эти шесть лет.

– Надеюсь, в лучшую сторону? – насторожился шевалье.

– Я тоже на это надеюсь, благородный Гуго.

К утру Тереза поняла, что приобрела гораздо больше, чем потеряла. И мысленно поблагодарила шевалье де Бове за удачный выбор. Благодарить Бога за нынешнюю ночь она посчитала неуместным, но поклялась про себя, что искупит этот грех будущим благонравным поведением. Ибо от такого юного и полного сил мужа умные женщины не ищут удовольствий на стороне.

Весть о том, что патриарх Рикульф обвенчал вдову Рожера Анжерского с бароном де Сабалем, поразила почтенного Андроника в самое сердце. Не приходилось сомневаться, что за этим браком стоит Ролан де Бове, вечный соперник даиса Сирии. Только Ролан мог уговорить беспутного мальчишку Гуго обвенчаться с женщиной, к которой тот не питал никаких чувств. А для разъяренного Санлиса этот нелепый союз обернулся крушением всех надежд. Немудрено, что благородный Ги потерял голову и едва не задушил своего старого надежного друга. Почтенному Андронику все же удалось привести барона в чувство с помощью нотария Никодима и юного Сен-Клера, очень вовремя оказавшегося на месте происшествия.

– Я же тебе сказал, что ее нужно брать за горло! – продолжал рычать укрощенный Санлис.

– Так это ее, а не меня, – нашел в себе силы для шутки Андроник. – По-моему, я не слишком похож на благородную даму.

– Совсем не похож, – охотно подтвердил конопатый Сен-Клер, успевший, к слову стать бароном де Лорреном.

Новоиспеченный барон был послан к маршалу графства Антиохийского коннетаблем Ричардом Ле Гуином, но благородный Симон никак не предполагал, что привезенные им вести вызовут такую бурю.

– Король Болдуин не стал возражать против решения благородного Боэмунда, передать вдове Рожера Анжерского город Латтакию, но при условии, что Гуго де Сабаль не будет претендовать на аль-Акр, который остается за благородным Мишелем де Крийоном.

– А разве Болдуин де Бурк в Антиохии? – нахмурился Андроник.

– Прибыл вчера поздно вечером в сопровождении двух тысяч рыцарей и пяти тысяч сержантов, – охотно пояснил Симон.

Андронику ничего другого не оставалось, как развести руками. Ссориться с королем в нынешней ситуации было бы безумием, немудрено, что Ле Гуин и Крийон сразу же поджали хвосты и легко согласились с переходом Терезы в лагерь недавних врагов. Король Болдуин, по мнению недоброжелателей, умом не блистал, но в чем нельзя было отказать этому растолстевшему под уклон годов человеку, так это в бычьем упорстве и умении настоять на своем.

– Ты меня удивляешь, благородный Ги, – вздохнул Андроник. – Проспать приезд короля – это же уму непостижимо.

Болдуина ждали в лучшем случае через неделю, но король проявил несвойственную ему прыть и своим внезапным появлением расстроил все планы заговорщиков. Андроник, в отличие от озлобленного Санлиса, не осуждал ни Ле Гуина, ни Крийона, пошедших на сговор не столько даже с королем, сколько с графиней Констанцией и Глебом де Руси. Оба хлопотали в первую очередь о своих интересах и, скорее всего, вполне успешно. Что же касается Санлиса, то ему следовало бы меньше полагаться на союзников, а бдеть денно и нощно, дабы не остаться в дураках.

– Они спорили всю ночь, – продолжал сыпать сон на раны благородного Ги неугомонный Симон Сен-Клер. – В конце концов, сошлись на том, что бароны принесут вассальную присягу графу Боэмунду Второму, но регентом Антиохии до его совершеннолетия будет король Болдуин. Ричард Ле Гуин уступил звание коннетабля Глебу де Руси в обмен на маршальский жезл и право замещать короля Болдуина во время его отсутствия в графстве. Правда, свои решения Ле Гуин должен будет согласовывать с благородной Констанцией.

В принципе, по мнению Андроника, могло быть много хуже. Но в окружении короля, видимо, полагали, что усиление французской партии в ущерб нурманской не принесет пользы ни Антиохии, ни Иерусалиму. Решение было принято воистину Соломоново, что, безусловно, делало честь Болдуину де Бурку.

– Благородный Ричард настоял на забвении прежних обид, и благородная Констанция с ним согласилась, – покосился Сен-Клер в сторону Санлиса, поскольку эти слова предназначались в первую очередь ему. – Никого из оплошавших баронов и рыцарей преследовать не будут. Тем более на виду у неприятеля.

– Какого неприятеля? – полюбопытствовал молчавший Никодим.

– Ильгази оправился от болезни и двинул свою армию к Хомсу, – пояснил Симон. – Король Болдуин очень обеспокоен маневрами эмира Мардина, нацелившегося то ли на Иерусалим, то ли на Антиохию. Через два дня мы выступаем. Понс Триполийский присоединиться к нам на марше. Ле Гуин полагает, что ты благородный Ги не останешься в стороне от общего дела и присоединишься со своими сержантами к объединенной армии крестоносцев.

Барон Симон де Сен-Клер де Лоррен раскланялся с бароном Ги де Санлисом и торжественно покинул его дом. Хозяин прошипел вслед гордому юнцу несколько забористых ругательств, которые, впрочем, услышали только Андроник с Никодимом.

– Ну что же, – подвел итог событиям минувшей ночи даис Сирии, – мы понесли большой урон, но я бы не стал впадать в отчаяние. Нам удалось сохранить головы на плечах, а это по нынешним скорбным временам уже немало.

Почтенный Ильгази был несказанно удивлен, когда перед ним, на подходе к городу Хомсу, вдруг выросла стена всадников с длинными копьями наперевес. Саббах, вынужденный сопровождать эмира в этом запоздалом походе, даже крякнул от досады. Бек Балак, родной племянник победоносного Ильгази, человек еще достаточно молодой, а потому воинственный, оскалил по-волчьи зубы. Юный Тимурташ, сын эмира, зябко передернул плечами и испуганно покосился на отца. Беки свиты встревожено загудели. И только привычные ко всему нукеры-телохранители холодно помалкивали. Армия короля Болдуина, по прикидкам дозорных, насчитывала никак не менее двадцати пяти тысяч человек. Полтора месяца назад под началом Рожера Антиохийского насчитывалось людей не многим меньше. Но в ней преобладали туркополы. Под Хомсом королю Болдуину удалось собрать едва ли не всех рыцарей и сержантов, имевших за плечами огромный опыт победоносных войн против мусульман. Франки, похоже, отлично понимали, что их ждет в случае поражения, а потому готовились стоять насмерть. Ильгази привел под стены большого города тридцать тысяч туркмен и десять тысяч мардинских и халебских сельджуков. Числом его армия превосходила армию крестоносцев, но сильно уступала франкам в вооружении и опыте. И, тем не менее, эмир начал сражение, привычно бросив вперед мамелюков, уже однажды решивших исход битвы в пользу мусульман. Саббаху на миг показалось, что удача вновь повернулась к Ильгази лицом. Железная стена крестоносцев стала распадаться прямо на глазах, еще до соприкосновения с мамелюками. Каирский бек не сразу сообразил, что место рыцарской конницы заняла закованная в сталь пехота. Этот маневр оказался неожиданным и для мамелюков, которые почему-то стали придерживать коней, а иные, самые ретивые, и вовсе вылетали из седел.

– Колья! – первым догадался бек Балак. – Какая неудача.

Часть мамелюков все-таки прорвались к пехоте по телам своих товарищей, но ощетинившейся копьями стальной еж без труда отразил их лихой натиск. Конные рыцари и сержанты, разделившись на две группы, атаковали мамелюков с флангов. Бек Балак умолял дядю бросить на помощь гибнущим мусульманам конных туркменов, но Ильгази в ответ даже бровью не повел. Опытный полководец уже понял, что проиграл битву и не хотел напрасно губить своих людей. Туркмены всего лишь обстреляли франков с почтительного расстояния, чем замедлили их ход. Воспользовавшись заминкой, треть мамелюков все-таки успели выскочить из хорошо расставленной ловушки. Удовлетворенный таким развитием событий Ильгази приказал трубить отступление.

– Придется договариваться, – усмехнулся эмир в седеющие усы. – Надеюсь, требования франков не будут чрезмерными.

Неожиданное миролюбие Ильгази, прервавшего войну в самом разгаре, удивило многих беков, как мардинских, так и халебских. К сожалению, у эмира на это имелись очень веские причины. Грузины вторглись в Восточную Персию и нанесли сельджукам тяжкое поражение. Султан Махмуд умолял Ильгази о поддержке, и эмир Мардина не мог не откликнуться на его зов. Поражение в Персии грозило Сельджукидам потерей огромных территорий, которые не смогли бы возместить земельные приобретения в Сирии и Ливане. Именно поэтому Ильгази заключил договор с королем Болдуином, вернув ему большинство городов и сел захваченных после победы над Рожером Анжерским. На протесты вспыльчивого Балака эмир Ильгази лишь равнодушно пожал плечами:

– Я оставляю тебя наместником Мардина, бек, ты должен удержать его до моего возвращения. Кроме того тебе придется присматривать за Тимурташем, который слишком юн, чтобы разумно управлять Халебом.

– Я сделаю все, что в моих силах, дядя, – склонил голову перед эмиром Балак. – Возвращайся с победой. Да поможет тебе Аллах.

Глава 5. Охота на королей.

Трудно сказать, зачем эмир Мардина Балак отправился в город Харапут. Но еще труднее уяснить, почему правитель Эдессы граф Жослен де Куртене вздумал за ним поохотиться. Сельджуки заманили лотарингцев в болото, где их лошади увязли по самые бабки, а потом частью перебили стрелами, а частью захватили в плен. Почтенный Балак, ставший правителем Мардина после смерти своего дяди эмира Ильгази, мог торжествовать победу. Зато королю Болдуину, приехавшему в Антиохию по делам, ничего другого не оставалось, как ругать последними словами своего старого друга Жослена да беспокоиться о судьбе Эдесского графства, оставшегося без головы. Ги де Санлис полагал, что Эдесса немного потеряла по случаю то ли смерти, то ли пленения графа де Куртене, поскольку старый нурман, сподвижник Боэмунда Тарентского, никогда не блистал умом. Между прочим, Жослен вместе с Болдуином де Бурком, нынешним королем Иерусалимским, уже успели побывать в лапах у сельджукских эмиров, а вытащил их из унизительного плена никто иной как Ролан де Бове. Немудрено, что король Болдуин так благоволит этому негодяю.

– Скорее всего, именно сенешалю ордена храмовников Болдуин поручит хлопоты по освобождению Жослена, если, конечно, правитель Эдессы еще жив.

Благородный Ги, обладавший при Рожере Анжерском огромной властью, последние три года пребывал в забвении. И вынужден был, исходя желчью, наблюдать, как торжествуют его враги. Бывшие союзники давно уже махнули на Санлиса рукой, не желая связывать себя обязательствами с опальным бароном. Благородная Констанция, подпираемая с одной стороны Глебом де Руси, а с другой Ричардом Ле Гуином, все увереннее брала в свои руки управление графством. Король Болдуин, по прежнему числившийся регентом при малолетнем Боэмунде, появлялся в Антиохии лишь изредка, не желая надолго оставлять беспокойный Иерусалим. Справедливости ради надо сказать, что особой необходимости в присутствии регента в столице графства не было. Султан Махмуд, никак не мог отбиться от своих жаждущих власти родственников и, по слухам всерьез опасался удара от нового халифа аль-Мустаршида Биляха, мечтавшего возродить Арабский халифат во всем его прежнем величии и славе. Мир в Сирии и Месопотамии был выгоден всем и именно поэтому никто не рвался его нарушить. Нынешний приезд короля Болдуина в Антиохию был связан не с войной, а с чисто семейными проблемами. Речь шла о браке его младшей дочери Алисы с юным графом Боэмундом. Этот грядущий брачный союз, бесспорно выгодный как королю, так и благородной Констанции, поверг стареющего Санлиса в полное отчаяние. К сожалению, кроме почтенного Андроника, прижившегося в Антиохии, посочувствовать ему было некому. Впрочем, даис Сирии, занятый своими мыслями, отнюдь не рвался к благородному Ги со словами утешения.

– Болдуин, если мне не изменяет память, много лет был правителем Эдессы, – задумчиво проговорил Андроник. – Он даже женился на армянке.

– А для кого это секрет? – хмыкнул Санлис.

– Я это к тому, что король не останется безучастным в создавшейся ситуации.

– Болдуин собирается в Эдессу, – подтвердил Ги.

– И конечно он захочет посмотреть на то место, где погиб или был пленен его родственник и друг.

– Зачем? – удивился Санлис.

– Болдуин к старости становится сентиментальным. А ты ведь, благородный Ги, прожил в графстве Эдесском несколько лет. И, наверное, без труда найдешь то место на берегу Евфрата, где совершил, возможно, последнюю в жизни оплошность граф Жослен де Куртене.

– Знаю я это место, – махнул рукой Санлис. – Охотился там на журавлей. В то время забавы с соколами были для нас еще в новинку.

– Вот видишь, дорогой Ги, – усмехнулся Андроник. – Лучшего проводника чем ты, королю Болдуину, пожалуй, не найти. Голову только не потеряй ненароком.

– Это ты к чему? – даже привстал со своего места Санлис.

– Король Болдуин тоже питает слабость к охоте. Как и эмир Балак, впрочем. Вот только одни охотятся на журавлей, а другие – на королей. Ты понял, о чем я, благородный Ги?

Потрясенный Санлис ответил на вопрос старого сирийца далеко не сразу. Следовало для начала подсчитать выгоды и убытки от реализации этого нетривиального замысла. Пленение короля могло привести либо к усилению Констанции, либо к ее падению. В первом случае благородный Ги мог потерять все, включая жизнь, во втором, стать почти полным хозяином Антиохии. Соперников в рядах нурманской партии у Санлиса практически не было. Ричард Ле Гуин дряхлел прямо на глазах, теряя вкус не только к власти, но и к жизни. Барон де Крийон был слишком туп и прямолинеен, чтобы воспользоваться создавшейся ситуацией. Все остальные благородные шевалье хоть успели отрастить усы за минувшие три года, но спорить о власти с опытным Санлисом не могли. В сущности, благородный Ги боялся не Констанции, а Глеба де Руси. Коннетабль был главным препятствием на его пути к власти. Этот человек и без помощи Болдуина мог удержать графство.

– Боюсь, дорогой друг, ты недооцениваешь степень опасности, нависшей над твоей головой, – сочувственно вздохнул Андроник. – Как только Констанция женит своего сына на дочери короля, у нее будут развязаны руки. А старый Ле Гуин вряд ли станет хлопотать за Ги де Санлиса, дабы не навлечь на себя немилость сеньоры. Ты потеряешь земли, дарованные тебе Рожером, а заодно с ними и жизнь.

– Констанция показала мое письмо Болдуину, – поделился своим горем Санлис. – Вчера у меня состоялся неприятный разговор с королем. Разумеется, я все отрицал. Болдуин сделал вид, что поверил мне – вот только надолго ли?

– Женщины бывают порой гораздо мстительнее мужчин, – констатировал Андроник. – И гораздо дольше помнят нанесенные им обиды. Десять тысяч денариев тебя устроят, благородный Ги?

– Это безумные деньги! – насторожился Санлис.

– Они в любом случае тебе понадобятся: решишь ты бежать из Антиохии или бороться за власть.

– И где ты возьмешь такую сумму?

– Неужели ты думаешь, что я отдам короля Болдуина эмиру Балаку даром? – удивился даис. – Такие услуги дорого стоят.

– Я принимаю твое предложение, Андроник. И очень надеюсь, что удача не отвернется от нас.

Почтенный Саббах последние три года прожил как в раю. Грозный эмир Ильгази сгинул где-то в Персии, его преемником в Мардине стал племянник Балак, которому пришлось приложить немало усилий, дабы удержать богатый эмират за собой. О Халебе на время забыли и сельджуки, и франки. А сын Ильгази юный Тимурташ, если и проявлял прыть, то только на поприще любви, передоверив ведение всех дел визирю аль-Кашабу и преданным бекам. Саббах к власти не рвался, но и затирать себя не давал. Его положение в свите юного эмира было если и не блестящим, то весьма прочным. К сожалению, все хорошее в этом мире рано или поздно кончается, и напомнил каирскому беку об этом никто иной как эмир Балак. Правитель Мардина стал героем в глазах мусульман после того, как пленил графа Эдесского. Деяние бесспорно похвальное, но все-таки, по мнению халебских почтенных мужей, не дающее ему право вмешиваться в дела чужого эмирата. Балак же, ссылаясь на волю своего дяди Ильгази, якобы поручившего ему опеку над Тимурташем, решил прибрать к рукам Халеб, как с помощью грубой силы, так и подкупа. Войдя в чужой город, он первым делом вспомнил о дочери эмира Ридвана, уже успевшей стать вдовой после смерти Ильгази, и женился на ней, под недоуменные возгласы халебцев. Впрочем, недоумение длилось недолго. Первым на сторону почтенного Балака переметнулся визирь аль-Кашаб, его примеру последовали многие беки, огорчив своей непоследовательностью Саббаха. Каирец, если уж говорить совсем откровенно, проспал бескровный переворот, и вынужден подобно многим обывателям лишь разводить руками да качать головой по поводу чужой неуемной прыти. Эмир Тимурташ на удивление легко перенес отстранение от власти и с готовностью переложил бремя забот на плечи двоюродного брата, не усмотрев в его действиях ущемления своих прав. Видимо, эта покладистость и спасла ему жизнь. Балак был старше Тимурташа более чем вдвое, ему уже исполнилось сорок лет и многие беки как Сирии, так Месопотамии именно в нем видели нового вождя, способного противостоять христианам. И, очень может быть, они не ошибались в своих расчетах. Эмир Мардина был умен, храбр и очень расчетлив. Вино он если и употреблял, то в меру, чем отличался в выгодную сторону от своего дяди покойного Ильгази. Саббах был готов отдать должное почтенному Балаку, но, к сожалению, запоздал с выражением преданности. В результате он остался в незавидной должности первого бека при пустоголовом Тимурташе, которого хотя и продолжали называть эмиром, но скорее в насмешку, чем всерьез.

Даис Сирии Андроник, неожиданно объявившийся в Халебе, безоговорочно осудил Саббаха за лень, пьянство и бездеятельность. По его мнению, почтенный возраст никак не может оправдать глупость и нерасторопность рафика ассасинов, у которого под рукой было достаточно сил и средств, чтобы занять достойное место при особе нового эмира. Почтенный Андроник даже намекнул расстроенному Саббаху на возможность досрочного ухода в мир иной по воле кади Бузург-Умида, не склонного прощать свои подчиненным даже малейшей оплошки.

– Я привез эмиру Балаку голову короля Болдуина, – заявил даис Сирии. – И что мне прикажешь теперь с ней делать?

– Неужели голову? – ахнул Саббах, с испугом глядя на гостя.

– Пьянство все-таки отразилось на твоих умственных способностях, дорогой друг, – печально вздохнул Андроник. – Честь отрубить голову христианскому государю я предоставляю истинному Сельджукиду, герою мусульманского мира, любимцу Аллаха, почтенному Балаку.

– Понял, – сообразил, наконец, Саббах. – Но с этим предложением тебе лучше обратиться к нашему другу аль-Кашабу.

– Спасибо за мудрый совет, бек, – криво усмехнулся Андроник. – Сам бы я никогда не догадался о столь простом разрешении все своих проблем.

Не успел почтенный бек проводить одного гостя, как на его голову свалилась новая напасть в лице благородного Томаса де Марля шателена ордена Храма, переодетого скромным торговцем, но отнюдь не утратившего спеси благородного шевалье. К счастью, у него хватило ума не демонстрировать эту спесь на улицах Халеба. Однако в доме Саббаха он решил не стеснять себя в выражении чувств и уже с порога дал понять хозяину, что грозный сенешаль Ролан де Бове недоволен каирским беком, проморгавшим заговор у себя под боком, что привело к потери славного города Халеба, перешедшего под власть Балака.

– А что же я, по-твоему, должен был сделать? – всплеснул руками Саббах. – Поднять мятеж против эмира? Он бы раздавил меня как клопа.

– Если ты, бек, полагаешь, что у благородного Ролана рука легче, то напрасно.

Саббаху ничего другого не оставалось, как проклясть тот день, когда он связался с ассасинами вообще и с даисом Палестины в частности. Почтенный Уруслан, похоже, сам путался, какому богу он служит, и вводил в смущение окружающих его людей. А в довершение всех бед Саббаху приходилось все время маневрировать между двумя даисами, не ладившими между собой, когда дело касалось ордена асассинов, но удивительно солидарных в наказании нерадивых. Огорченный Саббах не сразу заметил, что благородный Томас явился к нему в дом не один, а со спутницей, закутанной по самые глаза в каирские шелка. Поначалу он принял женщину за мусульманку, но очень быстро осознал свою ошибку. Вряд ли эту красавицу можно было назвать юной, но обольстительной она была, это точно. Даже почтенный Саббах, давно уже потерявший интерес к женщинам, почувствовал, что кровь сильнее заструилась по его жилам от взгляда больших зеленых глаз.

– Мне нужны две служанки и вода для омовения, – холодно бросила красавица, без стеснения снимая остатки одежды.

Почтенный Саббах не рискнул определить возраст незнакомки, ей могло быть и двадцать и тридцать лет, но в любом случае ее пленительное способно покорить сердце любого мужчины, будь он хоть султаном, хоть эмиром. Саббаху достаточно было лишь соединить ладони, как целых хоровод рабынь закружился вокруг прекрасной гостьи.

– Ты сведешь Жозефину с эмиром Тимурташем, – распорядился Томас де Марль. – Остальное – ее забота. Все распоряжения благородной Жозефины следует выполнять беспрекословно. Такова воля сенешаля. Ты понял меня, почтенный Саббах?

– Понял, благородный шевалье, – охотно подтвердил бек. – Думаю, эта женщина сумеет завладеть сердцем юного эмира.

– Есть новости? – строго спросил Томас.

Саббаха так подмывало рассказать посланцу почтенного Уруслана о планах даиса Сирии, но старый бек сумел справиться с соблазном. Андроник никогда бы не простил старому другу этого предательства, и тому пришлось бы расплачиваться головой за чрезмерную болтливость. Кроме того, Саббах полагал, что пленение или смерть короля Болдуина пойдет на пользу всему исламскому миру, частью которого он себя ощущал.

– Почти ничего, – развел руками бек. – Правитель Дамаска Тугтекин прислал послов к почтенному Балаку. Но о союзе речи пока не было. Старый атабек присматривается к новому вождю, не желая связывать себя обязательствами. Но я не исключаю, что в будущем этот союз будет заключен. В частности разговор шел о поддержке города Тира, едва ли не последнего оплота мусульман на побережье Средиземного моря. По словам дамасских беков, Понс Триполийский жаждет присоединить этот город к своим владениям, а король Иерусалимский готов ему поспособствовать в этом. По моим сведениям, эмир Балак обещал помочь Тиру людьми, деньгами и оружием.

– Я передам твои сведения сенешалю, – кивнул Томас, поднимаясь с места. – Береги Жозефину, почтенный Саббах, это теперь главное твое сокровище.

Благородный Этьен де Гранье приехал в Иерусалим всего полгода тому назад, оставив отцовский замок на попечение аббата Сегюра Сен-Жерменского. В Святой Земле еще помнили его отца, а потому новоиспеченному крестоносцу не пришлось обивать пороги влиятельных лиц. Он почти сразу же попал в свиту короля Болдуина и получил во владение замок неподалеку от портового города Яффы. Такое быстрое возвышение молодого шевалье не могло не породить завистливых взглядов, но благородный Этьен умел за себя постоять не только в словесном поединке. К тому же очень быстро выяснилось, что Гранье покровительствуют весьма влиятельные в Святой Земле люди, такие как барон Венцелин фон Рюстов и сенешаль Ролан де Бове. Здесь даже самые завзятые иерусалимские задиры поумерили пыл. Венцелина фон Рюстова лотарингцы из свиты короля уважали, а Ролана де Бове откровенно боялись. Сам Гранье с просьбами к этим людям не обращался, а слухами об их участии в своей судьбе откровенно тяготился. Этьен действительно наведался в Джебайл, но только затем, чтобы повидаться со своей сестрой Кристиной, родившейся пятнадцать лет назад и сразу же ставшей причиной для сплетен как при королевском дворе, так и в окрестных замках. После смерти благородной Эмилии Ролан де Бове забрал девочку с собой, несмотря на протесты юного Этьена. Шевалье не видел Кристину пять лет и нашел ее не только изрядно повзрослевшей, но и повеселевшей. Похоже, в семье барона фон Рюстова ее любили, как родную дочь, благо у Венцелина и Марьицы рождались только сыновья, и Кристина сразу же стала всеобщей любимицей. Пожалуй только одно задело Этьена во время этого недолгого визита: Кристину прочили замуж за Владислава де Русильона, сына коннетабля Антиохии Глеба де Руси, брак по здешним меркам весьма выгодный, но Гранье остался недоволен тем, что судьба сестры решалась без его участия. У Этьена хватило ума и такта, чтобы не высказывать претензий опекунам юной Кристины, но вопросы к Ролану де Бове у него появились. Именно этот человек, в который уже раз посягнул на права шевалье де Гранье, и Этьен не собирался спускать ему очередной наглости. Ролана Гранье ненавидел и даже не пытался скрывать этого ни от себя, ни от других. Он прекрасно знал, кому обязан возвращением родового замка, но не мог забыть и другого – какую цену пришлось заплатить его матери этому негодяю за помощь и поддержку. И напрасно добрый аббат Сегюр пытался убедить юного Гранье, что его матерью двигало чувство, когда она вступила в связь с благородным Роланом, у Этьена на этот счет было свое мнение. Рано или поздно он посчитается с этим человек, надо только найти повод, который не бросил бы тень на его честь и честь покойной матери и без того много натерпевшейся при жизни.

Ролана де Бове не было в Иерусалиме, он отправился в Антиохию, чтобы уладить там важные дела. Что это за дела, Этьен узнал у шевалье Рауля де Музона, человека уже немолодого, но так до сих пор и не избавившегося от недостатка, свойственного ему с молодости – излишней болтливости. Король получил сенешалю выяснить отношение благородной Констанции к браку ее сына Боэмунда с благородной Алисой. Этьен уже успел познакомиться с обеими дочерьми короля Иерусалимского и пришел к выводу, что у благородного Болдуина будет еще много хлопот с этими по виду благонравными девицами. Обе они, и Мелисинда, и Алиса, удались в мать-армянку, как внешностью, так и темпераментом. Обе обладали сильными характерами и уже сейчас, несмотря на нежный возраст, претендовали на то, чтобы командовать мужчинами. За короткий срок Этьен успел подружиться с Алисой и поссориться с Мелисиндой, вздумавшей в его присутствии расточать похвалы сенешалю де Бове.

– Ты слишком вспыльчив, друг мой, – укорил Этьена многоопытный Рауль. – Ты рискуешь нажить себе влиятельных врагов.

– Мелисинда уже забыла о нашей размолвке, – махнул рукой Гранье.

– Речь не о ней, а о сенешале ордена, – уточнил существенное шевалье. – Я тоже не люблю Ролана де Бове, но не кричу об этом на всех углах.

Этьен уже готов был ответить резкостью, но сдержался, и благородный Рауль это оценил. Во всяком случае, он поощрительно похлопал молодого Гранье по плечу и сказал, словно бы извиняясь за предыдущее нравоучение:

– Барон Андре де Водемон полагает, что в твоем лице король Болдуин нашел умного, отважного и преданного человека. Такое сочетание качеств встречается в благородных мужах гораздо реже, чем нам хотелось бы. Мы рассчитываем на тебя, Этьен, а потому вот тебе мой совет – осторожность и еще раз осторожность. Особенно когда речь идет о рыцарях Храма.

– Но ведь папа Калист еще не признал орден и не утвердил его устав? – нахмурился Этьен.

– Что, однако, не мешает королю Болдуину поручать его руководителям разрешение самых сложных дел. Ты всего шесть месяцев на Востоке, благородный Этьен, а Ролан де Бове прожил здесь всю жизнь. У него немало врагов, но и в друзьях он не испытывает недостатка. Не торопись с выводами, шевалье. Ты здесь не одинок. В свите благородного Болдуина немало людей, думающих сходно с тобой.

– Тогда почему король доверяет Ролану больше, чем тебе, благородный Рауль?

– Болдуин де Бурк всего пять лет назад стал королем Иерусалимским, а до этого он семнадцать лет был графом Эдесским. Мы поддержали его после смерти предшественника Болдуина Бульонского, но своими для него пока что не стали. А Ролан де Бове вытащил будущего короля из плена, когда все махнули на него рукой. Такое не забывается, дорогой Этьен, особенно здесь на Востоке.

– Де Бове – пособник дьявола!

– Возможно, – меланхолично заметил Музон, – но не в глазах короля.

Благородный Болдуин взял с собой в Антиохию пятьдесят шевалье и две сотни сержантов, ибо дороги в Святой Земле были отнюдь не безопасны. Этьен попал в число счастливчиков, которым выпала честь сопровождать короля и его младшую дочь, готовящуюся к самому важному в своей жизни шагу. Впрочем, четырнадцатилетняя Алиса не особенно волновалась по поводу предстоящего бракосочетания, зато охотно расточала улыбки молодым людям, роем кружившим вокруг ее кареты. Путешествие прошло без приключений, но в Антиохии король узнал весть, огорчившую его до глубины души. Старый друг и соратник Болдуина Жослен де Куртене попал в руки эмира Балака. Этьену так и не удалось перемолвиться словом с Роланом де Бове, ибо сенешаль храмовников сразу же покинул Антиохию. По слухам, дошедшим до Гранье, король поручил благородному Ролану выяснить, где содержится несчастный граф Эдесский. Зато Этьен познакомился с Владиславом де Русильоном, женихом своей сестры Кристины, занимающим в свите графини Констанции далеко не последнее место. Благородный Владислав отличался высоким ростом и статью, был русоволос и хорош собой, немудрено, что Кристина влюбилась в него без памяти. Девушкам в ее возрасте свойственно ошибаться в людях. Этьена же волновала не столько внешность молодого шевалье, сколько его внутренние качества. Двадцатидвухлетний Владислав, которого окружающие называли просто Владом, успел заслужить славу храброго рыцаря и отчаянного рубаки. Барон де Санлис, с которым Этьена познакомил Рауль де Музон, считал шевалье де Русильона жестоким, наглым и бесчестным головорезом, способным на любую гнусность. Пользуясь положением своего отца, расторопный Влад прибрал к рукам несколько замков, оставшихся без хозяев, после поражения крестоносцев на Кровавом поле, и не раз угрожал расправой своим соседям, в частности самому Санлису, человеку далеко уже немолодому и не склонному к авантюрам. Нельзя сказать, что Этьен сразу и во всем поверил благородному Ги, но его собственные впечатления от встречи с благородным Владом, скорее подтверждали, чем опровергали выводы старого барона.

– А ведь мы знакомы, – засмеялся Влад, небрежно хлопая Этьена по плечу. – Обрати внимание, благородный Рауль на этот шрам над бровью Гранье. Это моих рук дело. Мы с ним не поделили игрушку, а в три года я был очень вспыльчивым человеком.

Этьен, честно говоря, этого происшествия не помнил, хотя знал практически все, и о своем рождении во время осады Антиохии, и о первых годах жизни в Святой Земле. Благородная Эмилия подробно рассказывала сыну о людях, окружавших его отца в крестовом походе, и отзывалась о них только в превосходных степенях. Впрочем, матери Этьена свойственно было преувеличивать достоинства своих знакомых и скрывать их недостатки. Сам Гранье куда трезвее смотрел и на мир, и на людей, его населяющих.

– Я тебя не помню, шевалье, – честно признался Этьен. – Зато очень хорошо помню твою мать, благородную Адель. Надеюсь, она здорова?

– Моя мать погибла десять лет назад, во время осады замка, – неожиданно нахмурился Владислав.

– Прими мои запоздалые соболезнование, шевалье, – искренне огорчился Этьен.

В окружении благородной Констанции подавляющее большинство составляли молодые люди. Объяснялось это не столько юным возрастом наследника, сколько несчастьем, приключившимся в графстве четыре года назад. Почти все благородные рыцари Антиохии полегли в битве вместе с графом Рожером Анжерским. Вот почему так встревожились и благородная Констанция и ее советники, когда узнали о пленении Жослена. Воинственность нового эмира Мардина могла дорого обойтись не только Эдессе, но и Антиохии.

– Коннетабль де Руси отправился в Эдессу, чтобы не допустить там беспорядков до приезда короля, – пояснил Санлис. – Благородному Болдуину придется взять на себя заботу еще об одном графстве.

– Значит, свадьба не состоится, – печально констатировал де Музон. – Во всяком случае, до возвращения отца невесты.

Этьен с легким оттенком зависти отметил, что благородные шевалье из Антиохии одеты побогаче, чем рыцари из свиты короля. Но даже в этой, разодетой в шелка и сукна толпе выделялся Влад де Русильон, пелиссон которого богатством отделки вполне мог поспорить с королевской мантией.

– Земля в Сирии куда плодороднее, чем в Палестине, а здешние портовые города не уступают нашим, – согласился с выводами Гранье Рауль де Музон.

– Так мы отправляемся в Эдессу? – спросил Этьен.

– Ты да, – кивнул шевалье, – а я остаюсь в Антиохии, присматривать за Алисой. Благородный Ги любезно согласился занять мое место в свите короля.

– Я долгое время прожил в тех местах, – вздохнул Санлис. – И надеюсь быть полезным благородному Болдуину в его невеселом путешествии.

– Рад буду продолжить знакомство, барон, – вежливо отозвался Этьен. – А как зовут того рыжего шевалье, который сейчас беседует с Русильоном?

Гранье заинтересовал не столько рыжий громила в пелиссоне из зеленого каирского шелка, сколько черноволосая девушка, которую он нежно обнимал за плечи. Санлис перехватил взгляд собеседника и криво усмехнулся в седые усы:

– Гуго де Сабаль, барон Латтакии, собственной персоной. На редкость дерзкий и неприятный тип. По слухам, он силой принудил вдову Рожера Анжерского благородную Терезу к браку, дабы воспользоваться ее богатым приданным.

– И это сошло ему с рук? – нахмурился Этьен.

– У Гуго слишком высокие покровители, чтобы несчастная женщина сумела отстоять свою честь.

– А девушка? – уточнил.

– Это его единоутробная сестра, Милава, дочь благородного Алдара. О последнем я не могу сказать ничего худого, кроме того, что он печенег.

– А кто произвел его в рыцари?

– Кажется, сам Готфрид Бульонский, – пожал плечами Санлис.

– Благородный Алдар был среди тех, кто первыми поднялись на стены Иерусалима, – пояснил Рауль де Музон. – К тому же он сын бека и родился христианином. А девушка действительно хороша.

– Я не большой ценитель девичьей красоты, – вздохнул Санлис, намекая на свой почтенный возраст. – Но за ней дают очень хорошее приданное, что не может не смущать умы благородных юнцов.

– Я не гоняюсь за деньгами! – вспыхнул Гранье.

– Это заметно по твоему лицу, благородный Этьен, – не удержался от шутки Рауль де Музон. – Ты весь вечер не сводишь с нее глаз. По-моему, она тебя тоже заметила. Иди, шевалье, Русильон машет тебе рукой.

Рыжего Гуго Этьен почему-то помнил хорошо. Наверное потому, что это был очень капризный мальчишка, требовавший к себе внимания как от ближних, так и от дальних. За минувшие годы незаконнорожденный сын графа Вермондуа сильно изменился внешне, но привычка быть в центре внимания у него, похоже, осталась еще с детских лет. Ничего устрашающего в этом молодом человеке Этьен не заметил. Да и его жена, благородная Тереза, которой представили гостя, тоже отнюдь не выглядела раздавленной горем. Скорее уж наоборот, более веселой и счастливой женщины Гранье видеть еще не доводилось. Впрочем, в данную минуту его интересовала только девушка со странным именем Милава, и он с трепетом сердечным прикоснулся к ее руке.

– Проняло, – ехидно заметил Владислав, когда Милава с братом отошли, чтобы засвидетельствовать свое почтение королю Болдуину. – Боюсь, что эта девушка разобьет еще ни одно горячее сердце.

– В том числе и твое? – с вызовом спросил Этьен.

– Для меня она так и останется маленькой кудрявой девчонкой, которую мне приходилось таскать на руках. К тому же я уже обрел даму сердца, шевалье де Гранье.

– Ты забыл спросить разрешения у ее брата, – неожиданно резко отозвался Этьен.

– На любовь не спрашивают разрешения, – мягко урезонил его Владислав. – Что же касается брака, то о нем разговор впереди. А ты разве против?

– Мне просто не нравится, когда меня обходят в деле, касающемся близкого по крови человека.

– В этом ты прав, – легко согласился Русильон. – Я сам не отличаюсь покладистым нравом.

– Наслышан, – усмехнулся Этьен.

– От Санлиса? – мгновенно догадался Владислав. – Старый негодяй. Я бы на твоем месте, шевалье, не слишком ему доверял. Более коварного человека, чем благородный Ги, не найти не только в Антиохии, но и в Святой Земле.

– То же самое барон сказал о тебе, шевалье де Русильон.

– Я, конечно, не ангел, – задумчиво почесал затылок Владислав. – Но тягаться с Санлисом в подлости я бы не рискнул. Мой тебе совет, благородный Этьен, держись от него подальше.

– Друзей и врагов я выбираю сам, – холодно произнес Гранье.

– Как тебе угодно, шевалье.

Благородный Болдуин счел своим долгом посетить место, где пали доблестные рыцари и сержанты, многих из которых он знал лично. Барон де Санлис вызвался быть проводником к полю скорби. Переправа через Евфрат, сильно обмелевший в эту жаркую пору, не заняла много времени. Но само путешествие под палящими лучами июльского солнца, отняло много сил у далеко уже немолодого и тучного короля и повергло в уныние шевалье его свиты. К удивлению Этьена, лучше всех переносил тяготы пути благородный Ги. В седле он сидел словно влитой, а его жилистое тело, похоже, не ведало усталости. Болдуин не преминул отметить усердие и выдержку барона, глядя при этом с укором на своих куда более молодых спутников. Король Иерусалимский, несмотря на протесты Рауля де Музона, изрядно сократил численность своей свиты, захватив с собой всего десять рыцарей и три десятка сержантов. Это позволило ему обойтись без обоза, сильно замедляющего продвижение.

– Если Балак вздумает на нас напасть, то меня не спасет и тысяча рыцарей, – сказал король Музону. – А малым числом мы проскочим в Эдессу, не привлекая к себе внимания.

Похоже, расчет Болдуина оказался верным, его принимали за барона, отправившегося на охоту. Для отвода глаз король приказал прихватить с собой соколов. Во Франции эта забава еще не прижилась, и Этьен с изумлением смотрел на больших серых птиц, смирно сидевших в клетках.

– Дичи на этих болотах всегда было в достатке, – вскольз заметил Ги, кося глазами в сторону короля. – К тому же отдых нужен и людям, и лошадям.

– Убедил, – усмехнулся в седые усы Болдуин. – Может и неловко охотится там, где полегли доблестные шевалье. Но, думаю, они нас простят, ибо я не знаю рыцаря, который не был бы охотником в душе.

Небольшой по размерам шатер, раскинули только для короля, остальные расположились на открытом воздухе. Да и сам Болдуин, несмотря на усталость, не торопился под полотняный кров, хотя солнце уже клонилось к закату.

– Пускай, что ли, – обратился король к сокольничему, державшему большую хищную птицу на вытянутой руке.

Слуга ловко сдернул с головы сокола кожаный мешочек, и обрадованная птица мгновенно взмыла вверх. Взоры всех присутствующих обратились к небесам, и восхищенный гул почти заглушил чавканье чьих-то шагов. В самый последний момент, Этьен все-таки оглянулся, чтобы увидеть собственную смерть, летящую к нему из густых камышей. Стрела ударила шевалье в грудь и опрокинула его наземь. Он успел только вскрикнуть, а потом густая черная волна накрыла его с головой.

Он очнулся от прикосновения чьих-то бесцеремонных рук и с трудом приоткрыл тяжелые веки. Его слабый стон был услышан. Во всяком случае, чей-то удивленный голос пробормотал:

– Надо же, этот, оказывается, жив, хотя сутки пролежал без всякой помощи.

– Гвидо, что там у тебя? – прозвучал издалека чей-то грубый уверенный голос.

– Живой шевалье из свиты короля, – отозвался Гвидо. – Стрела угодила ему в правое плечо.

– Лекаря! – донесся до раненного протяжный крик, вновь погрузивший Этьена в небытие.

Глава 6. Выкуп.

Благородный Алдар полагал, что выздоровление шевалье де Гранье смело можно считать чудом. Гвидо де Шамбли, обнаруживший Этьена среди трупов его несчастных товарищей, был настроен более скептически. По его мнению, заслугу по спасению младшего Гранье следовало отнести на счет коннетабля. Благородный Глеб выехал навстречу королю из Эдессы, и если бы Болдуин не свернул к болотам, несчастья удалось бы избежать. Этьен сидел на бортике бассейна в замке Русильон и тупо смотрел в бурлящую воду. Шевалье тяжело переживал несчастье, приключившееся с королем Болдуином, и разговоры о собственном чудесном спасении не вызывали в нем иных чувств, кроме досады.

– Ты зря не купаешься, Этьен, – окликнул его из бассейна Алдар. – Эта вода обладает чудесными свойствами. Твоего отца она поставила на ноги в течение месяца. А его рана, полученная в битве при Акре, была не в пример тяжелее твоей. Сен-Валье с большим трудом вынес раненного Этьена с поля битвы на собственных плечах. Храбрым человеком был твой отец, шевалье, и благородным. За эти качества его до сих пор вспоминают добрым словом боевые товарищи. Истинный рыцарь и христианин. Да икнется в гробу тем, кто предательски его убил.

– Спасибо на добром слове, благородный Алдар, – кивнул Этьен. – А что слышно о короле Болдуине?

– Пока известно только то, что он жив. Так же как и Жослен де Куртене.

– Жив?! – резко выпрямился Этьен и тут же едва не рухнул в воду от прихлынувшей вдруг слабости.

– Осторожнее, шевалье, – крикнул Гвидо. – Не хватало тебе утонуть в бассейне после того, как мы вытащили тебя с того света. Рано или поздно, Ролан выяснит, где их прячет эмир Балак и тогда наступит наш черед, поквитаться с сельджуками.

– А откуда вы знаете, что Болдуин жив?

– От Санлиса, – пояснил Алдар, выбираясь из воды на бортик бассейна. – Барон собственными глазами видел, как сельджуки пленили короля и уцелевших шевалье его свиты.

– Но ведь барон был с нами!

– Благородный Ги успел укрыться в камышах раньше, чем град стрел обрушился на королевский лагерь. Везучий он человек, этот Санлис.

– Мне только одно непонятно, – задумчиво проговорил Гвидо, – зачем Ги вообще отправился в Эдессу?

– Хотел выслужиться перед Болдуином, – пожал плечами Алдар. – Но в этот раз ему крупно не повезло.

В замке Русильон, куда судьба забросила Этьена, жизнь била ключом. Здесь то и дело появлялись какие-то люди, явно не франки и не нурманы, и тут же, пошептавшись о чем-то с хозяином, исчезали. Сам хозяин почти целые дни проводил в воинских упражнениях, гоняя до седьмого пота своих сержантов. В Русильоне явно к чему-то готовились, но не торопились посвящать гостя в свои намерения.

– Эти люди армяне и сирийцы, – пояснил Этьену Алдар. – Им проще проникать в города, контролируемые сельджуками.

Шевалье де Гранье с душевным трепетом ждал приезда в Русильон благородной Милавы, но дочь печенега Алдара, не торопилась на встречу с отцом. А о несчастье, приключившемся с благородным Этьеном, она, скорее всего, не знала, да и не стремилась узнать. Гранье ничего другого не оставалось, как слоняться по замку, путаясь под ногами занятых людей. Опытным глазом он определил, что замок подвергался осаде, причем в недавние времена. Хозяевам удалось заделать бреши в стенах и вернуть Русильону прежнее великолепие, но скрыть его недавних ран они не смогли.

– Десять лет назад замок, который защищали тридцать сержантов во главе с шевалье де Сен-Валье, осаждали десять тысяч византийских пельтастов. Два дня гарнизон замка героически отбивал все их атаки. Византийцы вошли в Русильон, когда пал последний его защитник. Впрочем, ненадолго. В ту же ночь они были выбиты оттуда русами Венцелина фон Рюстова. Во время этой осады, шевалье, погибла моя мать, сражавшаяся на стенах, а мы спаслись только потому, что прыгнули со стен в озеро. Я, два моих младших брата, Гуго де Сабаль, Сесилия и раненный Понс. Это была самая страшная ночь в моей жизни.

Этьен посмотрел сначала на благородного Владислава, потом перевел глаза вниз, на озеро. Высота показалась ему чудовищной. Сам бы он не рискнул прыгнуть, хотя всегда слыл хорошим пловцом. А ведь шевалье де Русильону было тогда лет двенадцать-тринадцать не больше.

– Два сержанта сдерживали напор сельджуков, рвавшихся в эту башню, пока мы прыгали вниз. Одного из них звали Вузлев, другого Ростислав, это почти все, что я о них знаю. Они прошли с моим отцом путь от Константинополя до Иерусалима, чтобы пасть здесь, в этом замке от руки христиан. Я очень не люблю византийцев, благородный Этьен, гораздо больше, чем мусульман.

– Однако ты доверяешь армянам и сирийцам, – покосился на мрачного хозяина гость.

– Среди моих сержантов местные уроженцы действительно составляют большинство, и не было еще случая, чтобы они подвели меня в бою. А стычки здесь на границе бывают едва ли не каждый месяц. Туркмены стремятся проникнуть в долину, чтобы разграбить богатые села и с добычей уйти назад.

– Именно поэтому ты так усердно готовишь своих людей?

– Не только, – покачал головой Владислав. – Нам предстоит очень серьезное дело, и мне не хотелось бы ударить в грязь лицом.

– Это связано с освобождением короля?

– Да, – не стал скрывать шевалье де Русильон. – Мы ждем сигнала от Ролана де Бове.

– Я пойду вместе с вами.

– Ты еще не оправился от раны, – покачал головой Владислав. – Впрочем, время у тебя есть.

Шевалье де Русильон был искусным рубакой, это Этьен понял сразу же, как только сошелся с ним один на один во дворе замка. Владислав настолько быстро менял позицию и направление удара, что Гранье далеко не всегда успевал за ним. Меч то взлетал над головой Русильона, то уходил в бок, почти скрываясь за телом атакующего шевалье, но и в том и в другом случае, он разил практически без промаха. Дважды Владислав выбивал оружие из рук своего противника, и трижды касался клинком его плеча. Этьену мешала недавняя рана, но не это было главным, у самолюбивого француза хватило духу, чтобы признать превосходство своего противника.

– Я бы на твоем месте не слишком огорчался, благородный Этьен, – утешил гостя Гвидо де Шамбли. – Владислав заслуженно считается лучшим бойцом в Антиохии, что немудрено, поскольку его учителями были Бернар де Сен-Валье и Ролан де Бове. Не говоря уже о его отце, благородном Глебе. Разве что мой зять Драган фон Рюстов способен против него устоять.

Гвидо де Шамбли уже перевалило за сорок. Он доводился родным племянником коннетаблю де Руси и был произведен в рыцари прямо на поле битвы самим Болдуином Тарентским. Чем, кстати говоря, очень гордился. Это был добродушный, слегка располневший и облысевший человек, с голубыми глазами и круглым улыбчивым лицом. Этьен с удивлением узнал, что его новый знакомый женат на дочери сельджукского бека, принявшей христианство, и что он слегка побаивается своей жены. Во всяком случае, благородный Алдар не раз пошучивал по этому поводу, но благородный Гвидо только рукой махал в его сторону. В доблести шевалье де Шамбли, принявшего участие в десятках больших битв и сотнях мелких стычек, никто никогда не сомневался. Этьен насчитал на его теле шесть шрамов и слегка устыдился собственного уныния. Рана, полученная на берегу Евфрата была первой в его жизни.

– Я хотел бы поговорить о твоей дочери, благородный Алдар, – набрался, наконец, Этьен смелости для серьезного разговора.

– А разве вы знакомы? – спросил печенег, и на его смуглом сухощавом лице отразилось удивление.

– Я видел ее в Антиохии, – вздохнул Гранье. – Конечно, благородная Милава может отвергнуть мою любовь, но прежде чем заговорить с ней, я хотел бы услышать твое решение, благородный Алдар. Я человек не слишком богатый, но у меня есть два замка – один во Франции, другой здесь, в Святой Земле.

– Даже если у тебя за душой не было ни единого су, дорогой Этьен, я бы все равно счел за честь породниться с сыном своего друга. Я не могу и не хочу неволить свою дочь, но если она ответит тебе «да», то считай, что мое согласие у тебя уже есть.

Долго ожидаемое известие от Ролана де Бове пришло в тот момент, когда Гранье почувствовал себя совершенно здоровым. Единственным препятствием для участия Этьена в намечаемом предприятии было незнание языков и внешность, слишком уж откровенно выдававшая в нем франка. Зато Этьен знал в лицо всех шевалье из свиты короля Болдуина и мог быстро с ними договориться. На это обстоятельство указал Владиславу благородный Алдар.

– Все наши сержанты либо армяне, либо сирийцы. Благородные шевалье, чего доброго, сочтут их провокаторами и откажутся следовать за ними. Что же касается внешности, то ты, Влад, похож на турка еще меньше, чем благородный Этьен.

– Зато я говорю не только по-турецки, но и по-арабски, – возразил шевалье де Русильон.

– Поскольку окончательное решение остается за мной, то я беру Гранье с собой в качестве пленного франка, – подвел черту под спорами Алдар.

– А где находится благородный Болдуин? – спросил Этьен.

– В цитадели города Харапута, – вздохнул Владислав, примирившийся, видимо, с решением печенега. – Крепкий орешек, надо признать.

– А разве благородный Ролан не поедет с нами? – нахмурился Гранье.

– Сенешаль со своими людьми уже там, – пояснил Алдар и добавил, поднимаясь из-за стола. – Да поможет нам Бог в этом благородном деле.

Харапут оказался довольно большим городом, обнесенным к тому же крепкой и высокой стеной. По прикидкам Этьена здесь проживало никак не менее двадцати тысяч человек. И, надо полагать, торг в городе был оживленным. Во всяком случае, появление торгового обоза из десяти подвод с малочисленной охраной не могло вызвать у городских стражников никаких подозрений. Тем не менее, заминка у городских ворот Харапута все-таки возникла. Сельджукский бек посчитал себя куда более важной особой, чем какой-то там арабский купец, а потому потребовал освободить проезд для своего отряда. Эта внезапно вспыхнувшая перепалка позабавила скучающих стражников, но их веселое настроение разом испарилось, когда надменный бек предъявил пергамент, снабженный печатью эмира Балака, и кивнул головой на важного пленника, которого он препровождал в харапутскую цитадель. Этьен хотя и не знал языка тюрков, но все-таки сообразил, что сейчас кричит десятник самоуверенному арабу. Благородный Владислав, облаченный в белоснежную чалму и бурнус, изобразил на лице крайнюю степень испуга и мгновенно попятил коня, давая дорогу надменному беку. Зачем Алдару понадобилось привлекать к себе внимание, Этьен понял только тогда, когда они въехали по мосту в узкие ворота и оказались на площади, едва ли не сплошь заставленной торговыми рядами. Громкие вопли стражников, заставили обывателей подсуетиться, и они в мгновение ока очистили дорогу, ведущую к цитадели. Увидев каменную громаду, возвышающуюся на холме, Этьен невольно ужаснулся. Для того чтобы взять эту крепость штурмом, потребовалось бы несколько тысяч хорошо вооруженных рыцарей. Да и сам Харапут, населенный преимущественно сельджуками, тоже не следовало сбрасывать со счетов. Город был наполнен вооруженными людьми, готовыми грудью встать на пути врагов эмира Балака.

– Осиное гнездо, – процедил сквозь зубы Алдар на вполне понятном Этьену языке.

Ряженые сельджуками сирийцы не проехали и половину пути до цитадели, как дорогу им преградили надменные всадники. Этьен склонился к самой холке коня, благо руки у него не были связаны и нащупал за голенищем сапога рукоять длинного ножа, подаренного Владиславом. Сапоги были сельджукские, нож, а точнее короткий меч, сковали в далеком Киеве, зато гамбезон на шевалье де Гранье был сшит во Франции, что выделяло его в толпе сельджуков. Впрочем, присмотревшись попристальней к подъехавшим людям, Этьен выпрямился и перевел дух. Стражников, преградивших путь гордому беку, возглавлял ни кто иной, как Ролан де Бове, одетый в турецкий кафтан, зеленого цвета и вооруженный кривым мечом, который шевалье де Русильон называл саблей.

– В цитадели не менее шестидесяти сельджуков, – негромко произнес сенешаль. – Твоим людям с ними не справиться, Алдар. Я привел тебе подкрепление.

– Но это может вызвать подозрение, – покачал головой печенег.

– Мы будем держаться в стороне, – пояснил Ролан. – А вы постарайтесь сразу же перебить всех турок в приворотной башне.

– А как же Гвидо и Владислав – кто поможет им?

– Приходится рисковать, Алдар, – пожал плечами сенешаль. – Мы не могли привлечь больше людей, это сразу бы вызвало подозрение.

Печенег угрюмо кивнул головой и послал коня вперед. Люди Ролана де Бове расступились, давая ему дорогу. Этьену показалось, что он узнал среди них рослого нормандца из храмовников, которого звали Томасом де Марлем. Сероглазый нормандец хитро подмигнул Гранье и отвернулся.

Подъемный мост, ведущий в цитадель, был опущен, однако вход в приворотную башню перекрывала решетка. У этой решетки Алдар придержал коня и протянул сельджуку пергамент с эмирской печатью. Турок, если судить по отороченному мехом кафтану, являлся, по меньшей мере, десятником. Во всяком случае, грозный вид бека не произвел на него впечатления, и команду он отдал не раньше, чем ознакомился с содержимым послания. Решетка поползла вверх под бурчание чем-то недовольного сельджука, однако Этьену было недосуг вслушиваться в чужую непонятную речь. В проходе было темно, но шевалье все-таки разглядел за спиной десятника еще трех вооруженных пиками людей. Схватка под каменными сводами оказалась короткой, но кровавой. Четыре турка упали, даже не вскрикнув. Зато Этьен остался без оружия – рукоять длинного ножа торчала из горла несчастного, осмелившегося встать на его пути. Алдар первым послал своего коня во двор цитадели, Этьен устремился за ним, хотя над его головой слышался звон стали и крики. Это сирийцы Алдара расправлялись с сельджуками, засевшими на втором ярусе приворотной башни. Гранье на ходу подхватил свой меч, брошенный ему печенегом, и невольно прикрыл веки, спасаясь от солнечного света, больно резанувшего по глазам. К приворотной башне уже бежали люди с кривыми саблями в руках, и их крики быстро вернули растерявшегося шевалье к действительности. Он дважды взмахнул мечом и оба раза удачно. Два окровавленных тела рухнула под ноги его заплясавшего коня.

– Алдар, держи приворотную башню, Томас, выводи лошадей из конюшни, все остальные за мной – к паласу!

Почему Ролан де Бове решил, что пленники содержаться в этом малоприметном двухэтажном здании, Этьен не знал, но последовал за сенешалем без раздумий. Возможно, у храмовника были в цитадели осведомители. Во всяком случае, благородный Ролан почти сразу же нашел крутую лестницу, ведущую в подвал. Навстречу ему бросилось сразу четверо сельджуков. Но сенешаль лишь прочертил по воздуху и чужой плоти четыре кровавые черты кривой сельджукской саблей, и турки, мгновение назад полные сил, рухнули на каменные плиты, словно тряпичные куклы. А благородный Ролан продолжил свой путь к цели, даже не оглянувшись на тех, чьи жизни он оборвал бестрепетной рукой.

– Сбивайте запоры! – приказал сенешаль своим людям, вооруженным секирами. Тяжелые двери распахивались одна за другой, крики обретающих свободу людей становились все громче, а Этьен никак не мог обнаружить среди пленных короля Болдуина.

– Короля нет в этом подвале, – крикнул разъяренный неудачей Гранье благородному Ролану.

– Болдуина вчера ночью вывезли из цитадели, – откликнулся на крик Этьена человек, заросший бородой едва ли не по самые ноздри.

– Куда, благородный Жослен? – спросил сенешаль.

– Кажется в Халеб.

– Все наверх, – рявкнул Ролан. – С нами Бог, благородные шевалье.

Сельджуки, охранявшие цитадель, похоже, окончательно пришли в себя и густо полезли из всех щелей. Этьен убил, по меньшей мере, пятерых, пытавшихся помешать ему пробиться к коню. Рядом рубился, умело орудуя секирой, бородатый мужчина, которого Ролан назвал Жосленом.

– Коня графу, – крикнул Томас де Марль, чертом крутившийся посреди двора. Сирийцу, выполнившему приказ шевалье, эта услуга стоила жизни. Пушенная из ближайшей башни стрела выбросила его из седла и из жизни. Этьен придержал взбесившегося коня, и рывком за шиворот забросил графа в седло.

– Останусь жив – не забуду! – успел крикнуть Жослен де Куртене.

– К воротам! – скомандовал Ролан, потрясая окровавленной саблей. – Уходим, благородные шевалье.

Сколько людей выбралось из цитадели под вопли взбешенных сельджуков, Этьен не успел определить. Пока что было сделано только полдела, ибо беглецам предстояло еще вырваться за пределы Харапута, превратившегося в гигантский муравейник. В торговых рядах шел не шуточный бой. Армяне и сирийцы Владислава де Русильона и Гвидо де Шамбли пытались удержать городские ворота. На миг Этьену показалось, что все проживающие в городе сельджуки собрались здесь с оружием в руках, дабы не дать освобожденным пленникам выбраться из города. Нападение с тыла они, похоже, не ждали. Во всяком случае, толпа развалилась на две половинки, освобождая широкий проход. Этьен успел увидеть перекошенное яростью лицо Владислава де Русильона, стоящего на перевернутой телеге в окружении десятка сельджуков, но помочь шевалье не успел.

– Не мешкай! – рявкнул Алдар и ударил плашмя мечом по крупу его жеребца.

Ролан де Бове повел спасенных пленников к лесу, Этьен скакал следом, то и дело кося глазами назад. Из городских ворот один за другим выскакивали всадники на разгоряченных конях. Гранье узнал Алдара, за которым скакало семь сирийцев, ряженых турками, но Владислава среди них не было. Этьен уже собрался разворачивать коня, но как раз в это мгновение из ворот хлынул поток лихих наездников, который возглавлял облаченный в белую одежду человек. Гранье далеко не сразу определил, кто кого преследует в этом диком хороводе из человеческих и конских тел.

– Вперед! – рявкнул Алдар, догнавший шевалье. – К лесу!

Турки, опомнившиеся от внезапного нападения, рвались отомстить своим обидчикам, их становилось все больше на обширной поляне перед городскими воротами. Этьен, никак не мог понять, почему этот лес, сильно прореженный рукой человека, должен стать для них надежным убежищем. Доскакав до первых деревьев, он остановился и оглянулся. Владислав де Русильон сумел-таки оторваться от погони, благодаря самоотверженности своих людей, прикрывавшим ему спину. Перед шевалье, на шее коня, лежал какой-то тюк, и Ролан не сразу сообразил, что это человек, по всей видимости тяжело раненный. Продлись эта бешеная скачка еще несколько мгновений, конь Владислава не выдержал бы двойной нагрузки. К счастью и для себя, и для своих седоков, вороной жеребец достиг леса раньше, чем обозленные турки успели его догнать. Сельджуки слишком опрометчиво приблизились к зарослям, и расплата не заставила себя ждать. На разгоряченных погоней всадников обрушился град стрел. Турки стали разворачивать коней, но уйти не успели. Две сотни рыцарей и сержантов напали на них столь внезапно, что сельджукам не хватило времени, ни на бегство, ни на перестроение. Со стен Харапута заметили опасность и почли за благо закрыть ворота, дабы не подвергать город опасности. Преследователи, превратившиеся в преследуемых, были истреблены до последнего человека. Две сотни сельджуков, проявивших неуемную прыть там, где следовало проявлять осторожность, полегли от стрел и мечей арбалетчиков и сержантов коннетабля Глеба де Руси.

– Благородный Гвидо ранен, – сказал Этьену опечаленный Алдар. – Мы потеряли двадцать сержантов, да обретут их души место в раю, ибо пали они за благое дело.

Набег на харапутскую цитадель нельзя было назвать неудачным. Были освобождены граф Эдессы Жослен де Куртене, его ближайший родственник граф де Валери и десять благородных шевалье. К сожалению, короля Болдуина среди них не было. Более того, эта дерзкая вылазка почти наверняка должна была отразиться не самым лучшим образом на судьбе несчастного пленника, которого теперь будут стеречь с особым тщанием. Надо полагать, эмир Балак сделает все возможное, чтобы не выпустить из рук самую ценную свою добычу.

– Тем хуже для Балака, – бросил Ролан де Бове, проезжая мимо Этьена.

– В Антиохию, – махнул рукой всадник с властным и мрачным лицом, которого окружающие называли коннетаблем. Судя по всему, это был отец Владислава де Русильона. Странно, что благородная Эмилия называла этого человека с холодными синими глазами самым веселым и любезным шевалье во всем крестоносном войске. Немало, судя по всему, пришлось пережить благородному Глебу, чтобы улыбка навсегда исчезла с его сжатых в стальные полосы губ.

Эмир Балак в последнее время пребывал в прескверном настроении. Из Тира шли тревожные вести. Понс Триполийский при поддержке коннетабля иерусалимского королевства осадил город. Правитель Дамаска атабек Тугтекин уже дважды напоминал Балаку о данном когда-то обещании помочь городу Тиру людьми и оружием. Эмир Мардина готовил армию к походу, когда пришла весть о дерзком нападении на Харапут. Потеря такого числа пленников привела удачливого Балака в ярость. Которую он тут же сорвал на ни в чем не повинном визире аль-Кашабе. Несправедливость была столь очевидной, что даже Тимурташ счел своим долгом вступиться за опального шиита.

– Надеюсь, что хотя бы Болдуина тебе удалось сохранить, дорогой родственник? – прошипел в его сторону рассерженной гадюкой Балак.

– А почему хотя бы? – искренне удивился Тимурташ. – Из моей цитадели пока никто не пропадал.

Что, кстати говоря, было чистой правдой. Король Иерусалима, недавно переведенный в Халеб, находился под надежной охраной, практически исключающей всякую надежду на спасение. А за оплошавших нукеров Балака, проспавших атаку на Харапут, Тимурташ отвечать не собирался. О чем он громогласно заявил двоюродному брату. За минувший год сын Ильгази успел отрастить усы и обрести некоторую уверенность. Прежде безропотно внимавший двоюродному брату Тимурташ ныне осмеливался ему перечить. И хотя юный эмир Халеба был кругом прав, его поведение не понравилось Балаку. Еще менее ему понравились вести, пришедшие из крепости Манбиш, расположенной на границе с графством Антиохийским. Бек Сулейман, до сей поры исправно несший службу, громогласно заявил, что отныне не собирается подчиняться чужому эмиру, не имеющему никаких прав на славный город Халеб. Балак усмотрел в этом происки Тимурташа, но аль-Кашаб, вновь допущенный к уху повелителя, разуверил его в этом. По мнению халебского эмира, глупый Сулейман поддался на посулы ассасинов, которые кружили вокруг него не первый год, пытаясь перетянуть вечно пьяного бека на свою сторону.

– Я не могу выступить к Тиру, не повесив этого негодяя на крепостных воротах, – скрипнул зубами Балак.

– Пожалуй, – не стал спорить с рассерженным эмиром аль-Кашаб. – Дураки порой бывают опаснее врагов. Думаю, Сулейман запросит пощады, как только увидит твоих нукеров под стенами Манбиша. К тому же в крепости хватает разумных людей, которые не захотят рисковать головами из-за пьяной причуды бека.

– Значит, Тимурташ здесь ни при чем? – нахмурился Балак.

– Эмир увлечен франкской красавицей, невесть какими путями попавшей в его гарем. Эта страсть до того подействовала на Тимурташа, что он практически не покидает стен своего дворца.

– Тем лучше, – усмехнулся Балак. – Сын Ильгази никогда не отличался умом, но в последнее время у него прорезался голос. Впрочем, отчасти он был прав. Ты действительно не заслужил опалы, почтенный аль-Кашаб.

– Людям свойственно ошибаться, – склонился в поклоне визирь, – но воистину велик тот эмир, который умеет признавать свои ошибки.

Балак не собирался задерживаться у стен Манбиша. Да в этом не было особой необходимости. Как только пять тысяч сельджуков и мамелюков подошли к крепости, оттуда немедленно понеслись заверения в преданности. Бек Сулейман, устами своих посланцев, заверял грозного эмира, что его оклеветали завистники. Сам же он никогда бы не осмелился перечить величайшему воину исламского мира, надежде Востока, блистательному и великому Балаку.

– Сболтнул спьяну, – вздохнул аль-Кашаб, сопровождавший эмира в этом никому не нужном походе. – А теперь будет долго каяться и кланяться. Пообещай ему жизнь, почтенный Балак, и он откроет нам ворота.

Беку Сулейману было предписано покинуть крепость с непокрытой головой и веревкой на шее. Сначала Балак назначил ему двадцать ударов палкой по пяткам, потом, по просьбе аль-Кашаба, снизил количество ударов до десяти. В ответном послании Сулейман униженно благодарил великого эмира за проявленное великодушие и клятвенно заверял, что выйдет из ворот Манбиша, дабы припасть к копытам его коня. Большей чести, он, пьяница и невежа, конечно же, не заслуживает.

– Пусть будут копыта, – криво усмехнулся Балак, подъезжая к опущенному мосту в сопровождении пышной свиты.

Ворота крепости противно заскрипели, и, видимо, поэтому телохранители, окружающие эмира, не услышали протяжного свиста смерти. Эмир покачнулся в седле, удивленно посмотрел на оперение стрелы, торчавшей из его груди, и произнес хриплым голосом:

– Какой удар для мусульманского мира.

Балак умер раньше, чем растерявшиеся телохранители успели снять его с седла. Ворота крепости немедленно закрылись, а подъемный мост был поднят при полном попустительстве нукеров. Да что там тупые нукеры, когда даже беки, включая визиря аль-Кашаба, не смогли вымолвить ни слова, потрясенные чудовищным ударом, нанесенным исподтишка.

Эмир Тимурташ выразил печаль по поводу смерти двоюродного брата, но куда больше его огорчила пустая халебская казна, выпотрошенная Балаком. И хотя денарии ушли на дело угодное Аллаху, как его заверил аль-Кашаб, настроение юного эмира, которому совсем недавно исполнилось девятнадцать лет, это нисколько не улучшило. Тимурташ даже бросил в лицо визиря несколько грубых слов, чего за ним прежде не водилось. Матерью эмира была персиянка, научившая своего сына вежливому обхождению, не только с вышестоящими, но и с зависимыми людьми. Эмир был крайне расстроен своей несдержанностью, о чем и поведал Жозефине, пришедшей поддержать своего повелителя в трудный для него час. Тимурташ был человеком, изнеженным, капризным, но не жестоким. К новой своей наложнице он привязался не только телом, но и душой. Благо Жозефина была обольстительна и умна, а потому могла не только удовлетворить плотскую страсть юного эмира, но и дать ему ценный совет.

– Грубость не бывает лишней, эмир моей души, особенно когда имеешь дело с такими хитрыми и коварными людьми как аль-Кашаб, – утешила своего повелителя мудрая наложница. – Ему будет полезно, сразу же почувствовать твою властную руку.

– Я хотел сделать тебе подарок, – пожаловался Тимурташ.

– Ты главное сокровище моего сердца, эмир, – ласково улыбнулась Жозефина. – Никакое золото не заменит мне твоих ласк. И я счастлива, что в столь трудный для тебя час, ты вспомнил обо мне.

– Мне жаль Балака, – пожал плечами Тимурташ, – но долго скорбеть о нем я не собираюсь. В последнее время он вел себя недостойно и дошел в своей наглости до того, что обчистил мою казну. Я на его Мардин не покушался.

– Теперь город Мардин принадлежит тебе, эмир, – прошептала ему на ухо Жозефина. – Ты единственный законный наследник Балака и должен сделать все, чтобы прибрать его земли к рукам.

– Среди мардинских беков обязательно найдутся недовольные, – задумчиво проговорил Тимурташ. – А у меня нет денег даже на то, чтобы заплатить телохранителям.

Юный эмир был человеком далеко не глупым, но решительности ему явно не хватало. На это, видимо, и рассчитывал визирь аль-Кашаб, укрепляя свое положение в Халебе. Однако в данном случае он ошибся. В эмире вдруг заговорила кровь отца, великого Ильгази, славившегося не только не только полководческим даром, но и властолюбием. Тимурташ верил в свою звезду, и Жозефина делала все от нее зависящее, что не дать этой вере угаснуть под напором новых забот.

– Халеб от тебя и так никуда не уйдет, – нашептывала наложница в ухо разомлевшего любовника. – Тебе важнее обосноваться в Мардине. Город окружают плодородные земли. Равнину населяют племена воинственных туркмен, где ты всегда можешь набрать храбрых воинов. Ты станешь могущественным владыкой, Тимурташ, сам султан вынужден будет обращаться к тебе за помощью и советом.

– А деньги? – почти простонал юноша. – Где я возьму столько золота, чтобы заплатить бекам и нукерам своего брата.

– Золото храниться в подвале Халебской цитадели, – усмехнулась Жозефина. – Надо только суметь распорядиться им.

– Ты о чем? – удивился Тимурташ, приподнимая голову с подушки.

– О короле Иерусалимском, которого Балак перевез в Халеб накануне своей смерти. За благородного Болдуина можно получить столько золота, что его хватит не только бекам и нукером, но и тебе, эмир моей души.

– Но меня осудят?

– Кто? – удивленно вскинула бровь Жозефина. – Беки, которым ты заплатишь золотом? Султан Махмуд или халиф Мустаршид? Но эти двое так заняты враждой друг с другом, что им сейчас не до тебя. К тому же многие эмиры отпускали знатных пленников за выкуп, а потом кичились своей удачливостью и благородством.

– Но ведь речь идет о короле?

– Речь идет о золоте и власти, почтенный Тимурташ. Твоем золоте и твоей власти над двумя самыми богатыми городами Сирии и Месопотамии. Франки напали на Харапут, дабы освободить своих товарищей, кто может помешать им напасть на Халеб, если у тебя не будет под рукой сильной армии? Зачем подвергать город риску? А тебе ведь еще предстоит борьба за Мардин. На это время лучше договориться с крестоносцами.

– И какую сумму франки могут дать за короля?

– Об этом лучше поговорить с почтенным Саббахом, – посоветовала Жозефина. – Бек хоть и стар, но предан тебе всей душой. Он едва ли не единственный остался с тобой, когда все прочие перебежали в стан Балака.

– Пожалуй, – задумчиво проговорил Тимурташ. – Я назначу его визирем Халеба, если он сумеет добыть для меня пятнадцать тысяч денариев.

Саббах сорвал с даиса Уруслана двадцать пять тысяч, чем потом гордился до самой смерти. Но и поторговаться ему пришлось изрядно – до седьмого пота, до хрипов в груди и учащенного сердцебиения. Шевалье де Марль, явившийся в Халеб для переговоров, с порога отверг первую же названную каирцем цифру. Пятьдесят тысяч денариев никто никому никогда не платил.

– Но ведь речь идет о короле!

– Десять тысяч, – буркнул Томас. – Благородный Болдуин далеко уже не молод. Плен пагубно отразился на его здоровье.

– Король здоров как бык, – возмутился чужой скупости Саббах. – Спроси хотя бы Жозефину.

– Хоть сейчас на коня, – охотно подтвердила благородная дама де Мондидье.

– Пятнадцать, – набросил за хорошую весть Томас.

– Не губи, шевалье, – взмолился бек. – Я обещал эмиру Тимурташу тридцать тысяч! Он снимет с меня голову, если я уступлю хотя бы денарий.

– Двадцать, – назвал свою цену прижимистый Марль.

– Двадцать пять, – лег костьми на поле удачи почтенный Саббах, и не сошел с него до тех пор, пока не услышал из уст благородного Томаса «шайтан с тобой».

Дабы не возбуждать страсти среди жителей города Халеба и не привлекать внимание завистливых беков, короля Иерусалимского вывели из цитадели подземным ходом, предварительно завязав ему глаза. А покинул он город рано утром в одежде персидского купца, во главе торгового каравана, идущего в Дамаск. Почтенного Саббаха менее всего волновало, дойдет ли этот караван до славного арабского города или сгинет по пути. Куда важнее было получить обещанные деньги. К счастью, почтенный Уруслан сдержал слово. Двадцать пять тысяч денариев были доставлены во дворец Саббаха, тщательно пересчитаны и вручены хозяину под расписку.

– Эмиру хватит и двадцати тысяч, – рассудила благородная Жозефина.

– А куда мы денем остальные пять? – прищурился на распутную женщину каирский бек.

– Поделим между собой, – усмехнулась отважная наложница. – Нам ведь тоже надо на что-то жить, почтенный Саббах.

Глава 7. Эмир Бурзук.

Смерть Гассана ибн Сулеймана не произвела на Андроника большого впечатления. Повелитель Времени в последние годы сильно болел, и у ближайших соратников уже не оставалось никаких сомнений, что дни его сочтены. Наследника Старец Горы выбрал сам. Во всяком случае, так утверждали новый шейх Бузург-Умид и новый кади ассасинов Абу-Али. Почтенный Юсуф, даис Месопотамии, выразил по этому поводу сомнение, обернувшееся для него крупными неприятностями. Смерть уважаемого миссионера никого в среде ассасинов не удивила, ее можно было даже назвать естественной, несмотря на кинжал, торчавший из груди покойного. Что же касается Андроника, то он ничего не выиграл и ничего не потерял после смерти Гассана. Куда огорчительнее для него было освобождение короля Болдуина, помешавшее осуществлению замыслов двух самых умных людей Сирии – барона де Санлиса и самого даиса. А ведь благородному Ги почти удалось объединить вокруг себя всех противников юного Боэмунда и Констанции. Увы, железный кулак, уже готовый обрушиться на голову сына и вдовы графа Тарентского, мгновенно разжался, как только пришла весть об освобождении короля Болдуина. Санлиса перестали узнавать знакомые, в цитадель, где ныне проживал благородный Боэмунд с матерью, его не пускали. Ходили упорные слухи о скорой и окончательной опале барона, которому знающие люди прочили то плаху, то изгнание. Зато возликовали враги несчастного Ги, устроившие освобожденному королю пышную встречу. Могло создаться впечатление, что чествуют победителя, а не бывшего пленника, попавшего в лапы эмира Балака по собственной глупости. Такое утверждение со стороны Санлиса было не совсем верным, поскольку и он сам, и Андроник приложили руку к пленению короля, неплохо заработав на этом, но в любом случае праздник выглядел более чем сомнительным. Видимо, это почувствовал и сам Болдуин, а потому поспешил выдать замуж свою дочь Алису за юного графа. Невесте уже исполнилось восемнадцать лет, жениху – семнадцать. В данном случае повод для торжеств был самым что ни на есть подходящим, и с этим вынужден был согласиться даже всем недовольный барон де Санлис. Среди гостей, собравшихся на свадьбу, ходили упорные слухи о скором походе крестоносцев на город Халеб, а потому Андроник счел своим долгом предупредить старого друга аль-Кашаба о враждебных намерениях короля Болдуина. Обычно даис Сирии останавливался во дворце бека Саббаха, но в этот раз он изменил своим привычкам. Почтенный аль-Кашаб, прежде с подозрением относившийся к ассасину, ныне встретил его как родного.

– Этого следовало ожидать! – горестно всплеснул он руками, выслушав вести, привезенные гостем. – Смерть эмира Балака обернется страшными потрясениями для мусульманского мира.

– Я слышал, что город Тир пал? – вопросительно глянул на кади шиитов Андроник.

– Увы, – вздохнул аль-Кашаб. – Правитель Дамаска атабек Тугтекин не рискнул в одиночку помочь осажденным тирцам, и те вынуждены были сдаться на милость победителей.

– А где сейчас находится эмир Тимурташ? – спросил гость.

– В Мардине. Я умолял его не бросать Халеб на произвол коварного врага, но он лишь указал мне на нового визиря Саббаха как на единственного человека, способного уберечь город от всех невзгод.

– Саббах стал правителем Халеба?! – удивился Андроник. – Какое несчастье!

– Но ведь он рафик ассасинов? – нахмурился аль-Кашаб. – Я полагал, что бек действует с ведома шейха Гассана.

– Гассан ибн Сулейман ушел в мир иной полтора месяца тому назад, – печально отозвался Андроник. – Теперь у нас новый шейх – небезызвестный тебе Бузург-Умид. У перса обширные замыслы, но направлены они не против франков, а против сельджуков.

– Но почему? – ахнул потрясенный аль-Кашаб.

– Бузург-Умид мечтает об освобождении Персии от турецкого владычества, а халиф Мустаршид Биллях – о возрождении Арабского халифата. Думаю, эти двое уже договорились между собой. Среди Сельджукидов нет мира. Эмиры оспаривают власть султана Махмуда. Время для выступления выбрано подходящее.

– Откуда ты все это знаешь? – с подозрением уставился на гостя аль-Кашаб.

– Слышал собственными ушами в крепости Дай-эль-Кебир из уст шейха Бузург-Умида. Скажу больше, Абу-Али уже готовит в помощь халифу армию в шесть тысяч сабель.

– А как же Халеб? – вспомнил о самом главном аль-Кашаб.

– Саббах при первом же удобном случае отдаст город королю Болдуину. Халеб станет платой франкам за участие в войне против сельджуков.

– Но ведь это невозможно! – вскричал потрясенный кади шиитов. – Война с сельджуками приведет к гибели мусульманского мира. Аллах не допустит поругания наших святынь. В единстве наша сила и наше спасение.

– Я тоже так думаю, почтенный аль-Кашаб, иначе не сидел бы сейчас перед тобой с душой, полной горестных предчувствий.

– Я пошлю гонца к эмиру Тимурташу! – подхватился с места аль-Кашаб. – Он обязан защитить Халеб, завещанный ему отцом.

– Не в обиду тебе будет сказано, кади, но это очень неудачный выбор, – покачал головой Андроник. – Сын великого Ильгази молод, изнежен и трусоват. Он не откликнется на твой зов. И, наверное, будет прав. Ибо Тимурташ не рожден полководцем, и люди за ним не пойдут.

– И что ты предлагаешь?

– Я слышал, что султан Махмуд назначил почтенного Бурзука атабеком Мосула. Это решение я считаю разумным.

– Но Бурзук потерпел поражение от Рожера Анжерского, что обернулось катастрофой для мусульманского мира!

– Ты преувеличиваешь, почтенный аль-Кашаб, – мягко поправил хозяина красноречивый гость. – Для Халебского эмирата это поражение оказалось чувствительным, но в Багдаде его даже не заметили. В конце концов, у всех бывают неудачи, и атабек Бурзук в этом ряду не исключение. Зато он спит и видит, как отомстить франкам за свой позор. Бурзук единственный, кто откликнется на твой зов, почтенный аль-Кашаб. Больше тебе рассчитывать не на кого.

– Я одного не могу понять, – с подозрением покосился на даиса кади шиитов, – почему ты так хлопочешь о городе Халебе?

– Не о Халебе речь, – горько усмехнулся Андроник. – Я родился в Антиохии, и судьба Сирии мне не безразлична. Мой отец был мусульманином, мать – христианкой. Я стал исмаилитом в достаточно зрелом возрасте. Я пять лет учился в Доме Знаний в Каире. Я пошел за шейхом Гассаном потому, что он не видел разницы между сирийцем и арабом. Мне казалось, что новый Махди сможет связать сирийцев, тюрков, персов, арабов в одно несокрушимое целое. Но я прекрасно понимал и понимаю, что это случится не сегодня и не завтра. Бузург-Умид уверен в обратном. Он вообразил себя носителем Великого Разума, способным объединить всех – шиитов, суннитов, исмаилитов, иудеев и даже христиан. Я не хочу участвовать в чужом безумии, почтенный аль-Кашаб, и именно поэтому я здесь, в твоем доме, хотя мне проще было бы поладить с Саббахом.

– А Саббах, выходит, верит в скорое пришествие Махди? – нахмурился аль-Кашаб.

– Трудно сказать, во что верит потерявший родину человек на краю могилы. Но многим ассасинам пророчества Бузург-Умида пришлись по душе. Им есть за что ненавидеть сельджуков, ты это знаешь, кади. А потому они обрушатся на них по первому же слову нового шейха, не слишком заботясь о последствиях подобного шага.

– А сколько ассасинов сейчас находятся в Халебе? – спросил аль-Кашаб, пристально глядя на Андроника.

– Если брать вместе с семьями, то несколько тысяч, – спокойно ответил даис. – Я назову тебе имена самых влиятельных из них, это будет моим вкладом в борьбу с безумием, охватившим наш мир.

– Я принимаю твой дар, почтенный Андроник, от лица всей шиитской общины города Халеба, – склонил голову перед чужой самоотверженностью аль-Кашаб. – И обращаюсь к тебе с просьбой. Только ты способен убедить атабека Бурзука в серьезности положения. Я отправлю ему письмо, которое подпишут все уважаемые мужи города Халеба, но правитель Мосула слишком осторожен, чтобы бросаться в омут с головой. Расскажи ему все, даис. Возможно, в атабеке проснется совесть, и он откликнется на отчаянный призыв своих единоверцев.

Благородный Болдуин почти не сомневался в том, что город Халеб падет ему в руки как перезрелый плод, а потому не торопился с осадой. Два года, проведенных в плену, давали ему право на отдых, пусть и непродолжительный. Он заявил об этом коннетаблю де Руси и сенешалю храмовников, торопивших его с началом боевых действий. Короля поддержал старый Ле Гуин, заявивший, что без участия благородного Понса поход к стенам Халеба будет слишком опасным. Антиохия только-только начала оправляться от поражения шестилетней давности. Ее юные защитники хоть отпустили усы, но опыта войны с мусульманами им не хватало. Благородного Ричарда поддержала Констанция, боявшаяся за юного сына. Коннетабль и сенешаль вынуждены были отступить перед упрямством короля, вкушающего радости жизни. Ибо празднества по случаю брака Боэмунда Антиохийского и Алисы Иерусалимской продолжались в городе уже месяц, сильно утомив если не участников, то, во всяком случае, горожан, опасавшихся новых налогов по случаю затянувшегося пира. Благородный Болдуин уже заявил громогласно, что город Халеб станет его подарком зятю и дочери, но и после этого бесспорно благородного жеста не спешил отрываться от стола. Пьяницей король не был, но покушать любил. В этом с ним мог тягаться разве что благородный Гуго де Сабаль. Но если Болдуин толстел от излишеств, то барон Латтакии сохранял стройность фигуры на зависть благородным мужам, терявшимся в догадках, куда уходит столько пищи. А некоторые вообще полагали, что Сабаля следует посадить на хлеб и воду, ибо он способен в одиночку разорить Антиохийское графство. А уж на пару с королем Болдуином – тем более. Шутка шевалье де Бари понравилась всем, включая прекрасных дам, но, к сожалению, огорчила барона Латтакии, который невесть почему счел себя оскорбленным. Благородный Гишар, коему совсем недавно исполнилось двадцать два года, поплатился за свою неуместную веселость правым ухом, почти начисто отстриженным мечом разъяренного Сабаля. К счастью, более тяжкие для шевалье де Бари последствия предотвратила благородная Сесилия, смело вмешавшаяся в мужскую ссору и обозвавшая пьяного Гуго дураком. Это незначительное, в общем-то, происшествие отрезвляюще подействовало на благородного Болдуина, и он, наконец, объявил общий сбор. На что Владислав де Русильон не без ехидства заметил, что ухо Гишара де Бари не слишком большая плата за богатый город. В этот раз сочли себя оскорбленными шевалье де Саллюст и де Вилье, ближайшие друзья шутника Гишара, однако их праведный гнев остался без последствий. Во-первых, благородные Пьер и Альфонс не рискнули бросить вызов Русильону, слывшему непобедимым бойцом, а во-вторых, король Болдуин заявил, что не потерпит стычек и поединков во время похода.

Граф Понс, наконец-то, добрался до Антиохии, где уже более полумесяца развлекалась его жена. Все тот же неугомонный Гишар де Бари намекнул, теперь уже в узком кругу, что графу Триполийскому, по всей видимости, мешали рога, которыми его наградила распутная Сесилия. Люди вокруг собрались вроде бы надежные, да и барон де Санлис, хозяин дома, слыл неболтливым человеком, но слова Гишара каким-то образом дошли до Венсана де Лузарша, поклявшегося отрубить шутнику не только ухо, но и язык. Угроза была нешуточной, учитывая буйный нрав Лузарша, слывшего грозой города Триполи, поэтому благородный Ричард Ле Гуин вынужден был лично обратиться к графине Сесилии с просьбой, унять Венсана, пользующегося непроверенными слухами. То ли у благородной Сесилии чувство юмора было развито лучше, чем у Лузарша, то ли она не сочла шутку обидной для своего самолюбия, но графиня пошла навстречу старому рыцарю и заверила его, что не допустит кровопролития среди благородных шевалье. Благо и Гишару, и Венсану очень скоро представится возможность, показать свою доблесть в бою.

Десять тысяч конных франков двинулись к Халебу в сопровождении обоза и пяти тысяч пехотинцев. Крестоносцы не собирались штурмовать город, во избежание больших потерь, а что касается осады, то она не сулила больших хлопот. Коннетабль де Руси и барон де Крийон задолго до начала похода перекрыли все дороги, ведущие в Халеб. Город уже сейчас испытывал трудности с продовольствием, что должно было подвигнуть его население к выражению покорности христианскому владыке, настроенному к халебцам скорее благожелательно, чем враждебно. Во всяком случае, сенешаль Ролан де Бове заверил короля и графа Понса Триполийского, что правитель Халеба бек Саббах, человек немолодой и умудренный опытом, не станет напрасно лить кровь ни мусульманскую, ни христианскую. Тем более что помощи ему ждать в сущности неоткуда.

Увы, этот оптимистический прогноз храмовника не оправдался. К счастью, дозорные вовремя обнаружили приближение огромной сельджукской армии, превосходящей франков числом едва ли не вдвое. Захваченные в плен туркмены показали, что возглавляет это невесть откуда явившееся войско ни кто иной, как атабек Мосула почтенный Бурзук, разоривший в свое время немало городов и сел на территории Сирии, Ливана и Палестины. Поражение Бурзука в не таком уж далеком тысяча сто пятнадцатом году смело можно было считать даром небес. Ибо атабек дошел почти до Иерусалима, который в ту пору просто некому было защищать. Опытный сельджукский военачальник допустил десять лет назад только одну ошибку, ставшую для него роковой, – он позволил своей армии растянуться на марше, чем сумел воспользоваться Рожер Анжерский, разгромивший сельджуков по частям. Коннетабль де Руси, активный участник тех событий, очень высоко оценивал полководческий дар Бурзука и его умение управлять людьми. Тем не менее, он настоятельно советовал Болдуину атаковать сельджуков сразу, не давая им опомниться и связаться с союзниками в Халебе. К сожалению, у короля Иерусалимского нашлись и другие советчики, которые убедили его отвести крестоносцев от стен города на ближайшую равнину, густо поросшую кустарником. По мнению Понса Триполийского и барона де Крийона, заросли должны были помешать сельджукской коннице маневрировать, что неизбежно дало бы преимущество франкам. Однако атабек Бурзук не хуже крестоносцев знал все достоинства и недостатки местности, окружающей Халеб, а потому уклонился от сражения в невыгодных для себя условиях. Зато у него хватило ума и смелости, воспользоваться оплошностью своих врагов, и безлунной ночью подойти к городским стенам.

Почтенный Саббах был абсолютно уверен, что открывает ворота франкам, а осознание непоправимой беды пришло к нему вместе с ударом кинжала в сердце, нанесенном твердой рукой кади шиитов аль-Кашаба. Всего же за одну страшную ночь сельджуки атабека Бурзука вырезали в Халебе несколько тысяч исмаилитов и ассасинов, включая детей и женщин, подавляющее большинство которых даже не подозревало о замыслах своих вождей. Эта резня произвела на халебцев столь жуткое впечатление, что они на протяжении трех дней не выходили из домов, дабы не попадаться на глаза разгулявшихся на улицах города мамелюков и туркменов. Дабы поправить положение и обелить себя в глазах обывателей, атабек Бурзук пошел проторенным путем, то есть женился на дочери эмира Ридвана, успевшей уже дважды стать вдовой. Халебцы встретили весть о браке нового правителя нервным смехом и обратились к нему с нижайшей просьбой, прекратить в честь столь знаменательного события разбои и грабежи, чинимые вот уже в течение недели его людьми. Атабек внял просьбе горожан и укротил туркменов, разместив большую часть из них по окрестным крепостям. Умиротворенный аль-Кашаб, собрал самых почтенных мужей Халеба и явился к атабеку с выражением горячей благодарности за помощь и поддержку в трудный для города час. Атабек Мосула, человек уже далеко не молодой, с лицом иссеченным морщинами и шрамами, выслушал беков и купцов, благосклонно принял поднесенные дары и заявил во всеуслышанье, что война с неверными только начинается, и что он надеется на поддержку в деле, угодном Аллаху, не только халебцев, но и всех мусульман Сирии и Месопотамии. Почтенные халебцы с охотою откликнулись на его призыв, но выразили устами аль-Кашаба робкое сомнение в готовности эмиров и беков ближайших городов откликнуться на призыв воинственного атабека. Маловеры были посрамлены, когда в Халеб явился правитель Мардина почтенный Тимурташ с пятью тысячами отборных воинов и с горячим желанием в сердце посчитаться с франками за все беды и обиды, которые они нанесли мусульманам. Причиной столь необычного поведения трусоватого сына Ильгази стало предательство Жозефины, бежавшей от юного эмира накануне вступления Бурзука в Халеб. Аль-Кашаб, узнавший о горе Тимурташа от беков его свиты, не преминул поделиться добытыми сведениями с атабеком. Старый Бурзук вдоволь посмеялся над горестями юного эмира, но принял его с почетом и даже пообещал вернуть под его руку Халеб в случае победы над франками. А победа эта, по мнению многих сведущих людей, была не за горами, ибо атабеку Мосула в течение нескольких недель удалось почти удвоить свои силы, достигавшие теперь сорока тысяч человек. К сожалению, почтенный Бурзук не торопился с наступлением на ненавистную Антиохию, что вызвало беспокойство у почтенного аль-Кашаба. Халебскому эмирату трудно было прокормить такую прорву людей, и в городе возникли проблемы с продовольствием. Кади шиитов уже дважды намекал грозному атабеку на бедственное положение халебцев, но почтенный Бурзук даже бровью не повел на его жалобы. Правитель Мосула, похоже, ждал каких-то важных вестей из Багдада и оказался прав в своем долготерпении. Багдад восстал против сельджуков в конце осени. Бек Омар, по наущению халифа Мустаршида Биляха, поднял арабов на борьбу с сельджуками. Турки были выбиты из города, а султан Махмуд укрылся в Хазанкейфе под крылышком не слишком надежного эмира Сукмана ибн Артука. По Халебу загуляли слухи, один ужаснее другого. Нашлись очевидцы, которые собственными глазами видели казнь султана Махмуда, повешенного доблестным беком Омаром. Напряжение в городе нарастало. Турки зло косились на арабов, а те готовились дать им отпор. Иные горячие головы прославляли халифа Мустаршида, другие вслух обзывали его предателем. Кади шиитов аль-Кашаб сразу и бесповоротно встал на сторону султана Махмуда и лично казнил пятерых арабов, призывавших соплеменников к бунту. Бурзук высоко оценил деятельность аль-Кашаба, вернув ему звание визиря и право суда не только над шиитами, но и над суннитами. Атабек уже готов был двинуть свою армию на Багдад, когда почтенный Андроник привез ему письмо султана с благодарностью за поддержку и известием, что нужда в ней уже отпала. В окружении Махмуда нашелся герой, наголову разгромивший бека Омара и вернувший под руку султана благословенный Багдад. Халиф Мустаршид отрекся от своего подручного, публично назвав его врагом ислама и ставленником ассасинов. За что ему была сохранена жизнь. В частном разговоре Андроник поведал заинтересованному аль-Кашабу подробности этого события, потрясшего весь мусульманский мир.

– Спасителя султана зовут Иммамеддин Зенги, он был правителем богатого города в Персии, но сразу же откликнулся на призыв Махмуда.

– Умный, судя по всему, человек, – задумчиво проговорил аль-Кашаб.

– Сельджуки из Персии оказались не только умнее, но и расторопнее месопотамских эмиров, они в короткий срок снарядили победоносное войско и выдвинули его к Багдаду.

Почтенный Андроник был явно рад победе неведомого эмира Зенги, но не скрыл от старого знакомого своей озабоченности. По словам даиса, шейх Бузург-Умид был взбешен резней, устроенной атабеком Мосула в Халебе и поклялся отомстить Бурзуку и его подручным за смерть своих людей.

– Среди прочих было названо и твое имя, почтенный аль-Кашаб.

– Я не боюсь, – надменно вскинул голову визирь.

– Похвально, – вздохнул Андроник, – но меры предосторожности все же следует принять.

– Ты был в Дай-эль-Кебире? – удивился чужой расторопности аль-Кашаб.

– Мне пришлось выслушать немало неприятных слов из уст огорченного неудачей шейха, – криво усмехнулся Андроник, – но Абу-Али удалось убедить Бузург-Умида, что в неудаче нашей миссии виноват халиф аль-Мустаршид, в самый последний момент отказавшийся от помощи ассасинов.

– И это действительно так?

– Мне пришлось рассказать беку Омару о замыслах нового шейха, и мои слова дошли до ушей халифа в самый нужный момент. Мустаршид испугался нового раскола в рядах мусульман и бросил на произвол судьбы преданных людей. Жизнь свою он сохранил, но доверие арабов потерял, кажется, безвозвратно.

– Что ты собираешься делать теперь?

– Вернусь в Антиохию, – пожал плечами Андроник. – Там я буду более всего полезен атабеку. Надеюсь, он не отказался от похода.

– Не знаю, – вздохнул аль-Кашаб. – Многих эмиров и беков напугали события в Багдаде, и они покинули Бурзука. Теперь под началом у атабека не более двадцати пяти тысяч человек.

– У короля Болдуина людей в два раза меньше, – заметил даис. – На месте почтенного Бурзука я бы рискнул. Захват Антиохии сделает его героем в глазах мусульман. В противном случае, ему придется уступить пальму первенства молодому и напористому Иммамеддину Зенги. Я очень надеюсь, почтенный кади, что ты донесешь эту мою мысль до ушей атабека.

– На меня ты можешь рассчитывать, Андроник, но за Бурзука я не ответчик. Правитель Мосула очень осторожный человек.

Провал похода на Халеб огорчил благородного Болдуина настолько, что он не отказал себе в удовольствии, найти виноватых там, где прежде искал друзей. Охотников помочь королю в столь неблагородном деле отыскалось с избытком. И на коннетабля де Руси обрушился град упреков и насмешек. Не оставили злые языки своим вниманием и Ролана де Бове. Сенешаля ордена обвиняли в самоуверенности и едва ли не в предательстве. В конце концов, это именно он ввел в заблуждения короля, пообещав ему легкую добычу. Однако коварные халебцы открыли ворота города не королю Иерусалима, а атабеку Мосула, который занял город, не потеряв ни единого человека.

– И где же твои союзники, благородный Ролан? – насмешливо спросил король у сенешаля.

– Убиты все, до последнего человека из-за твоей медлительности, государь, – холодно отозвался храмовник. – Четыре тысячи жителей Халеба устлали своими телами улицы города только потому, что ты, благородный Болдуин, слишком долго праздновал свадьбу своей дочери.

Многие шевалье сочли этот упрек справедливым, но только некоторые осмелились высказать свое мнение вслух. Коннетабль де Руси сделал это одним из первых. Король Иерусалимский счел себя оскорбленным. После чего благородному Глебу не оставалось ничего другого, как передать дела Ле Гуину и ухать в свой замок Ульбаш. Примеру коннетабля последовал Гуго де Сабаль и несколько сотен шевалье, связанных с опальными баронами вассальной присягой. В воздухе отчетливо запахло междоусобицей. И благородной Констанции пришлось лично улаживать разгорающийся конфликт. Графиня отправилась в замок Ульбаш, где задержалась на целую неделю. Этот затянувшийся визит вызвал в Антиохии целую волну сплетен. Особенно усердствовал Гишар де Бари, благо поблизости не было его обидчика шевалье де Русильона, который покинул Антиохию вслед за отцом. Шутки Гишара передавались из уст в уста пока не дошли до ушей графа Боэмунда. После чего последовал вызов на поединок, повергший всю нурманскую партию в смятение. Вдохновители травли Ги де Санлис и Рауль де Музон не нашли ничего лучше, как обратиться за помощью к благородному Болдуину. Ситуация, что ни говори, возникла щекотливая. Король Иерусалимский мог лишиться своего недавно обретенного зятя, ибо шевалье де Бари слыл довольно искусным бойцом, чего нельзя было сказать о юном Боэмунде, совсем недавно вышедшем из возраста пажа. Почтенный Андроник, приехавший в Антиохию в самый разгар скандала, скептически отозвался об умственных способностях как благородного Гишара, так и благородного Ги, последнему хотя бы в силу почтенного возраста следовало быть подальновиднее. Поединок – дело серьезное. Он вполне может окончиться смертью одного из участников. Хорошо если это будет шевалье де Бари.

– Чего же тут хорошего? – возмутился благородный Гишар, не торопившийся умирать.

– По-твоему, будет лучше, если Антиохия останется без государя?

– Еще совсем недавно, почтенный Андроник, ты был иного мнения о Боэмунде? – ощерился Санлис в сторону старого друга.

– Меняются времена – меняются и пристрастия, – криво усмехнулся даис. – Вы поссорили короля Иерусалимского с коннетаблем и храмовниками – это хорошо. Еще лучше будет, когда благородный Болдуин уберется из Антиохии в Иерусалим, неважно земной или небесный. И вот тогда нам понадобиться Боэмунд, юный, самолюбивый и не очень умный. Или у тебя, благородный Ги, есть другой претендент на власть в графстве Антиохийском?

– Нет, – буркнул Санлис, кося глазом на примолкшего Рауля де Музона.

– А у меня есть, – порадовал собеседников Андроник. – Глеб де Руси вас устроит?

– С какой же стати? – возмутился Гишар. – При чем тут коннетабль?

Бари выделялся среди своих сверстников не только злым языком, но и острым умом. Благородный Ги, не имевший собственных детей, связывал с молодым шевалье большие надежды, даром что тот был не слишком родовит и беден. Почтенный Андроник тоже очень надеялся, что Гишар, обладавший всеми качествами доблестного рыцаря, то есть высоким ростом, статью и воинским умением, может принести немало пользы своим покровителям, но для этого ему необходимо поднабраться опыта. Пока что этот одаренный темноволосый молодчик с усмешкой блудливого старца на тонких губах доставлял опытным людям больше неприятностей, чем приносил пользы.

– По моим сведениям, благородные шевалье, графиня Констанция и барон де Руси обвенчались четыре года назад. Пока этот брак хранится в тайне, но в случае смерти юного Боэмунда патриарх Рикульф, старый и надежный доброжелатель Глеба, именно его объявит новым графом Антиохийским. И сделает он это по трем причинам: во-первых, коннетабль хороший полководец, не раз проявлявший свой дар в сражениях, во-вторых, у него три сына, а, следовательно, будет кому наследовать власть в случае необходимости, в-третьих, это, пожалуй, самое важное как для Рикульфа, так и для папы Гонория, барон де Руси лютый враг Византии и никогда не признает басилевса Иоанна своим сюзереном. Теперь ты понимаешь, благородный Гишар, почему я предпочту увидеть мертвым тебя, а не Боэмунда?

– Понятно, – буркнул шевалье де Бари.

– Быть может, у твоих покровителей есть какие-то сомнения на сей счет?

– Нет, – покачал головой Рауль де Музон и вопросительно посмотрел на Санлиса.

– Если я тебя правильно понял, дорогой Андроник, – криво усмехнулся Ги, – то Констанция должна умереть раньше своего сына.

– У тебя поразительно тонкий ум, шевалье, – всплеснул руками даис. – Ты схватываешь мои мысли на лету. Но произойти это должно не раньше, чем король Болдуин возвратиться в Иерусалим. В противном случае, он оставит опекуном при юном графе все того же коннетабля. И благородный Глеб в два счета разделается со своими врагами, тем более что он знает нас всех в лицо.

– Но король в ссоре с бароном де Руси, – напомнил Гишар.

– Пустое, юноша, – махнул рукой Андроник. – Благородный Болдуин знает, кто выкупил его из плена и никогда не станет ссориться с людьми, проявившими преданность в трудный для него час. Заметь, дорогой Бари, ни Андре де Водемон, ни Ролан де Музон, ни прочие влиятельные лотарингцы палец о палец не ударили, чтобы вытащить из трудного положения своего сюзерена.

– Я заметил, – хмыкнул даровитый юнец.

– К сожалению, благородный Болдуин человек еще более наблюдательный, чем ты, – вздохнул Андроник и укоризненно глянул на шевалье де Музона. – Эта ссора нужна была ему, чтобы ввести в заблуждение эмира Бурзука и кое-кого из доброхотов в своей свите, которые подумали по наивности, что пробил их час. Король гораздо умнее, дорогой Рауль, чем тебе кажется. Он не позволит втянуть себя в усобицу с самолюбивыми антиохийскими баронами и очень скоро вернется в Иерусалим.

– А как же Бурзук? – напомнил красноречивому даису обиженный Музон.

– Атабек ваша последняя надежда, – согласился с ним Андроник, – но, боюсь, что Бурзук ее не оправдает. Уж слишком он осторожный человек.

Почтенный даис оказался прав в своем прогнозе. Атабек Бурзук подошел к городу Хазерату, полный надежд на победу скорую и решительную, ибо его двадцатитысячная армия превосходила войско крестоносцев едва ли не втрое. Удар, закованных в броню сельджуков был страшен. Франкская стена прогнулось под натиском доблестных мусульман. Атабек уже готовился бросить в тыл крестоносцам свою легкую конницу, когда ему доложили о подходе провансальцев Понса Триполийского. А коннетабля де Руси с двумя тысячами рыцарей и сержантов, дозорные и вовсе прозевали. Лучшие воины ислама, облаченные в двойные кольчуги, главная ударная сила Бурзука, были взяты в железное кольцо и истреблены до последнего человека. Атабеку ничего другого не оставалось, как оплакать их смерть. К Халебу армия Бурзука отступила почти в полном порядке. Да и численно она сократилась всего лишь на четверть. Но и сам атабек, и окружающие его беки отлично понимали, что Восток потерпел новое поражение в борьбе с Западом. И что победа, одержанная королем Болдуином под Хазератом, аукнется новыми раздорами и в Сирии, и в Месопотамии, и даже в самом Багдаде, еще недавно считавшемся несокрушимым оплотом всего мусульманского мира.

Визирь аль-Кашаб был убит возле Железных ворот родного города двумя федави, скрывавшими белые рубахи и алые пояса под лохмотьями нищих. Два кинжала сверкнули на солнце и с хрустом вошли в грудь одного из самых умных людей Востока, ценимого как шиитами, так и суннитами. Это была месть ассасинов за своих единоверцев, убитых на улицах Халеба. Почтенный Тимурташ был бледен как полотно, когда рассказывал убеленному сединами атабеку о жутком происшествии. На лице Бурзука, напоминающем хорошо пропеченное яблоко, не отразилось ничего и только узких карих глазах вдруг вспыхнули злобные огоньки. Атабек собирался в мечеть на пятничную молитву, и Тимурташ счел своим долгом его сопровождать. Ассасинов сын Ильгази не опасался, поскольку не чувствовал за собой никакой вины. А что касается почтенного Бурзука, то атабек облачился в крепкую кольчугу, несмотря на то, что мечеть располагалась внутри цитадели, и до нее от эмирского дворца было рукой подать. Десять преданных нукеров окружили Бурзука плотной стеной, не подпуская к нему даже беков из свиты. Площадь перед мечетью очистили от любопытных еще задолго до приближения атабека. Тимурташ вздохнул с облегчением, входя под своды величественного здания вслед за правителем Мосула. Обширное помещение выглядело пустынным, лишь в самом углу молились два монаха-суфиста, не вызвавших у телохранителей ни малейшего подозрения. А что касается атабека, то он в их сторону даже глазом не повел, и, как вскоре выяснилось, напрасно. Лже-монахи набросились на Бурзука со спины и успели нанести ему удар кинжалом в шею раньше, чем нукеры обрушили на их головы свои мечи. Три тела упали на выложенный мрамором пол мечети одновременно. Одно из этих тел почти мгновенно было подхвачено на руки телохранителями и беками, в числе которых находился и Тимурташ. Увы, атабек Бурзук в их помощи уже не нуждался. Еще одна звезда ислама закатилась на радость торжествующим врагам.

Глава 8. Графское достоинство.

Трудно сказать, кто подбросил благородному Болдуину, мысль о наследнике. Возможно, на него подействовал недавний плен, но, не исключено, что мысль о браке старшей дочери короля Мелисинды принадлежала легату папы Гонория Второго кардиналу Матвею Альбанскому. Он же назвал имя жениха – Фулька Анжуйского, человека немолодого (ему недавно исполнилось пятьдесят) зато опытного в государственных делах. Если это действительно так, то выбор папы и кардинала пришелся по душе только патриарху Иерусалимскому Вармунду, да, возможно, самому королю, который, впрочем, не спешил обнародовать свое мнение. Пылкая Мелисинда высказалась категорически против жениха, хотя ничего не имела против брака. Свои мысли юная красавица не стала таить от благородных шевалье, составлявших королевскую свиту. Благородный Этьен готов был войти в положение девушки, не желающей выходить замуж за человека, не блещущего ни молодостью, ни красотой, но все-таки полагал, что Фульк Анжуйский не заслуживает тех нелестных слов, которые Мелисинда выплескивает на его седую голову.

– Боже мой, – воскликнула королевская дочь. – И почему меня окружают только скучные и занудливые люди, вроде тебя шевалье де Гранье. Неужели ты собираешься жениться на старухе?

– С какой же стати! – возмутился Этьен. – Моя невеста самая красивая девушка Антиохии.

– Ты еще и лицемер, Гранье, – отрезала Мелисинда. – Я не желаю тебя больше слушать. Ты подрываешь мою веру в людей.

– Но ведь речь идет о судьбе Иерусалимского королевства, – поспешил на помощь юному другу Ролан де Музон. – Я не исключаю, что на совете баронов будут названы и другие имена. Однако тебе, благородная Мелисинда, следует учесть, что среди претендентов на Иерусалимскую корону может оказаться муж твоей младшей сестры Боэмунд Антиохийский и тогда королевой Иерусалимской станет благородная Алиса.

– Но ведь Боэмунд всего лишь глупый мальчишка?! – воскликнула возмущенная Мелисинда.

– Именно поэтому кардинал Матвей Альбанский предлагает тебе в мужья человека, в чьей опытности ни у кого нет ни малейших сомнений. При этом не надо забывать, что Фульк Анжуйский родной брат по матери благородной Сесилии Триполийской, а следовательно может рассчитывать на поддержку ее мужа графа Понса.

Этьен ни разу не видел благородного Фулька, зато имел счастье лицезреть его матушку еще в отроческие годы. Благородная Бертрада была, безусловно, незаурядной женщиной, поскольку сумела покорить сердце короля Филиппа Французского, не отличавшегося постоянством. Римские папы не дали разрешения на этот брак, что не помешало Филиппу и Бертраде прожить много лет в любви и согласии, родив сына и трех дочерей, младшей из которых как раз и была благородная Сесилия. По слухам, дошедшим до Этьена, счастью Филиппа и Бертрады немало поспособствовал в свое время Глеб де Руси, пользовавшийся безграничным доверием короля.

– И каким образом он это сделал? – сразу же заинтересовалась парижскими сплетнями Мелисинда.

– Он похитил ее из охраняемого замка так ловко, что охрана обнаружила исчезновение благородной Бертрады только через день.

– Остается позавидовать королям, у которых в свите есть столь преданные шевалье, – небрежно бросила Мелисинда, поворачиваясь к Этьену спиной.

Благородный Рауль предложил принцессе руку, на которую она небрежно оперлась. Разумеется, для того, чтобы подняться по лестнице, ведущей из сада к паласу, Мелисинде не нужна была помощь. Но положение обязывало ее соблюдать правила приличий, требующих от благородной дамы проявления слабости, свойственной всему женскому полу. По мнению Этьена, Мелисинда, девушка рослая и крепкая, не только не нуждалась в чужой поддержке, но сама смогла бы внести на плечах шевалье де Музона, отличавшегося умом, но отнюдь не статями.

– Очень смешно, Гранье, – ехидно заметила принцесса, не потрудившись обернуться. – Ты сегодня просто блещешь остроумием.

– Я просто хочу сказать, благородная Мелисинда, что в твоем лице Иерусалим обретет королеву, не уступающую мужчинам ни властностью, ни силой духа, – поспешил исправиться Этьен.

– Браво, шевалье, – засмеялась принцесса. – Впервые за сегодняшний день ты высказал суждение, которое я, не покривив душой, готова признать разумным.

– Ты сняла камень с моей души, благородная Мелисинда, – с готовностью отозвался Этьен. – А я уже думал, что покину королевский дворец не прощенным.

– Прощение еще нужно заслужить, Гранье, – наставительно заметила принцесса. – Я надеюсь, ты проводишь меня завтра во дворец Танкреда. Мы с Алисой не виделись целый год, и я с нетерпением жду ее приезда.

– Рад тебе услужить, сеньора.

– И опять ты лицемеришь, Этьен, – вздохнула Мелисинда. – Рад ты не мне, а своей невесте, которая приедет вместе с Алисой.

Гранье промолчал. Возражать принцессе с его стороны было бы глупо, поскольку она сказала чистую правду, подтверждать ее слова – еще глупее, ибо ни одна женщина не потерпит, чтобы в ее присутствии расточали комплименты другой. Мелисинда оценила его деликатность и распрощалась с благородными шевалье благосклонным кивком головы.

– У меня к тебе просьба, Этьен, – обернулся к призадумавшемуся Гранье Музон. – Ты не мог бы узнать, что думают храмовники по поводу жениха прекрасной Мелисинды? Только сделай это ненавязчиво и ни в коем случае не упоминай моего имени. Ролан де Бове очень подозрительный человек и, чего доброго, вообразит, что я строю против него козни.

– Я попытаюсь, – не очень охотно согласился Этьен.

Иерусалим никак не мог оправиться от ран, нанесенных ему во время штурма двадцати пятилетней давности. По численности населения он уступал Антиохии почти втрое. Многие его здания так и продолжали лежать в руинах, поскольку ни у королей, ни у благородных шевалье не хватало денег, чтобы их восстановить. Зато мостовые Иерусалима сохранились в очень приличном состоянии, что позволяло передвигаться по городу не только пешком и верхом, но и в повозках и даже в паланкинах. Сразу за королевской резиденцией находился целый комплекс зданий, прежде использовавшийся под конюшни, а ныне переданных в распоряжение рыцарей ордена Иисуса. Здания примыкали к мечети Аль-Акса, до сих пор не восстановленной, и, по слухам, когда-то составляли с ней единое целое. Магистр ордена Гуго де Пейн хлопотал перед королем о передачи мечети в распоряжение нищих рыцарей, но Болдуин почему-то медлил с принятием этого решения, чем породил недоуменный шепоток среди шевалье своей свиты. А между тем орден разрастался за счет воинственных пилигримов, прибывающих со всех концов света, которых надо было где-то селить. Этьену де Гранье в этом смысле повезло, друзья отца не оставили его без крыши над головой, и сейчас он занимал несколько комнат в дворцовом комплексе из четырех зданий, принадлежащем барону фон Рюстову. В одном из этих зданий селились паломники, приезжавшие из Византии и далекой Руси, в другом находился трактир, несколько лавок и швейная мастерская. По словам мажордома Фрумольда, их держали бывшие сержанты благородного Венцелина, решившие под уклон годов вернуться к мирной жизни. Зато два других, самых роскошных здания, обычно пустовали, поскольку и сам барон, и его сыновья крайне редко наведывались в Иерусалим. Этьен очень рассчитывал, что шевалье де Сен-Валье, о котором он слышал столько былей и небылиц, передаст его просьбу барону фон Рюстову об аренде еще нескольких помещений. Самому шевалье места вполне хватало, но предстоящая женитьба на благородной Милаве налагала на него дополнительную ответственность. Он мечтал получить во временное владение целый этаж, но решение этого вопроса, увы, от него не зависело.

Этьену повезло. Шевалье Бернар де Сен-Валье, только сегодня утром прибывший в Иерусалим, находился в прекрасном настроении, чему, видимо, в немалой степени способствовало вино, стоящее на столе, и собеседник, не чурающийся соленого словца. С гостем благородного Бернара, шателеном ордена Храма Годемаром де Картенелем, Гранье был знаком, и потому обратился к нему с просьбой, представить его доблестному рыцарю. Благородный Годемар усмехнулся в седые усы и с видимой охотой исполнил просьбу Этьена.

– Мог бы не представляться, – махнул рукой Сен-Валье. – Сына своего лучшего друга я бы и так ни с кем не перепутал. Садись, шевалье. Помянем покойного Этьена и добрым словом и глотком вина. Я рад, что благородная кровь Гранье не остыла в твоих жилах. Шевалье де Русильон назвал тебя отважным рыцарем и искусным бойцом, а Влад никогда не бросается подобными словами.

Честно говоря, Этьен не рассчитывал на похвалу со стороны надменного Русильона, с которым у него сложились отношения скорее натянутые, чем добрые, но в любом случае, похвала благородного Влада могла сослужить ему добрую службу. Ибо Бернар де Сен-Валье являл собой тип провансальского рыцаря, открытого и добродушного, храброго и дерзкого, более всего ценившего соленое словцо и хорошую выпивку. Лицо его было испещрено шрамами, но выглядел он гораздо моложе своих пятидесяти лет. И причиной тому были глаза, неожиданно молодые и веселые.

– Во-первых, Бернар такой же провансалец, как ты турок, – с усмешкой заметил слегка захмелевшему шевалье Картенель, когда Сен-Валье отлучился ненадолго по своим делам. – А во-вторых, более скрытного человека мне еще встречать не доводилось. За почти тридцать лет нашей дружбы, я так и не сумел выяснить, кто же он такой. Знаю лишь, что он закоренелый язычник, обладающий большими знаниями в области магии и колдовства. Дважды его отправляли на тот свет расторопные людишки, и дважды он возвращался обратно, чтобы предъявить им счет. Ты, вероятно, уже слышал об осаде замка Русильон, но тебе наверняка забыли рассказать, что петлю на шее дукса византийцев Монастры, возглавившего на свою беду этот гибельный поход, затянул именно он, мой добрый друг Бернар де Сен-Валье. Так выпьем же за его здоровье, благородный Этьен.

Последние слова Картенеля прозвучали удивительно вовремя и достигли ушей вернувшегося Бернара. Шевалье растрогался почти до слез дружеским участием, чем вроде бы опроверг характеристику, данную ему осведомленным шателеном. Но ведь и сам благородный Годемар уронил соленую каплю в кубок только что обруганного шевалье. Вот и пойми этих людей.

– Я слышал, что в женихи Мелисинды прочат Фулька Анжерского? – перешел Сен-Валье к обсуждению темы, интересовавшей Этьена. – По-моему, это не самый плохой выбор.

– Благородный Фульк человек набожный, всей душой преданный как папскому престолу, так и лично Гонорию, но этим его достоинства и исчерпываются, – криво усмехнулся Годемар.

– Выходит, орден не станет поддерживать его кандидатуру? – прищурился на собеседника Сен-Валье.

– Но почему же, – пожал плечами шателен. – Если папа одобрит наш устав и даст свое благословение на деятельность нищих рыцарей Христа не только в Палестине, но и в Европе, то магистр Гуго готов выступить в роли свата.

– Значит, торг продолжается?

– Он почти завершен, – не согласился Годемар. – Как только король передаст нам развалины Аль-Акса, магистр сразу же пойдет ему навстречу.

– Ока Соломона в храме нет, – холодно произнес Сен-Валье, удивив Этьена выражением своего лица, сразу же ставшего жестким.

– Гуго де Пейн это знает, – поспешно отозвался Картенель, – но, видимо, полагает, что если там залежалась одна реликвия, то почему бы не быть и другой. По слухам, голова Иоанна Крестителя была спрятана где-то в тайниках древнего иудейского храма.

– Что ж, – задумчиво протянул Сен-Валье. – Пусть будет Креститель.

Этьен почти ничего не понял из этого разговора, разве что за исключением того, что храмовники собираются поддержать Фулька Анжуйского. Эта весть обрадует Рауля де Музона, но наверняка огорчит благородную Мелисинду, не жалующую навязчивого жениха. О благородном Рауле Этьен, разумеется, промолчал, а вот о чувствах старшей дочери Болдуина рассказал без утайки.

– Не беспокойся, шевалье, – засмеялся Бернар. – О чувствах благородной Мелисинды позаботиться Ролан де Бове. Наверняка сенешаль уже подыскал ей любовника. В этом ордене собрались рыцари не столько нищие, сколько хитрые и коварные. Ты их бойся, Этьен – я худых советов не даю.

– Вот ведь язва! – пробурчал себе под нос Картенель. – Зачем же порочить бескорыстных людей.

– Не люблю конкурентов, тем более в небесных сферах, – обворожительно улыбнулся собеседнику Сен-Валье.

– Где твоя Аркона, а где мы, – хмыкнул Годемар.

– Зато до Дай-эль-Кебира отсюда рукой подать.

И опять Этьен не понял, почему смутился шевалье де Картенель. Правда, смущение не помешало ему провозгласить тост за сенешаля Ролана де Бове, который как-никак доводится родным братом хозяину дома. Сен-Валье засмеялся, подмигнул Этьену и залпом осушил кубок.

– Чуть не забыл, – хлопнул он себя по лбу ладонью. – У тебя же свадьба скоро, Гранье. Благородный Венцелин желает вам с Милавой счастья, и в качестве подарка передает тебе одно из зданий этого дворца. Ты в каком крыле поселился – в правом или левом?

– В правом.

– Нравится здание?

– Да.

– Так и запишем, – кивнул Сен-Валье, разворачивая бумагу, снабженную печатью. – Это дарственная, шевалье. Барон фон Рюстов во всем любит порядок. Недаром же родился в Византии. Распишись вот здесь, Картенель, – ты свидетель.

Столь скорое и благополучное решение проблемы повергла Этьена в оторопь, он попробовал даже отказаться от столь ценного подарка, но Сен-Валье только засмеялся:

– Бери и владей, юноша. Не хватало еще, чтобы сын благородного Этьена де Гранье жил в лачуге. А от Венцелина не убудет. Борон фон Рюстов один из самых богатых людей не только здесь на Востоке, но и в Европе. От короля ты таких подарков не дождешься. Уж очень он прижимистый человек, наш дорогой Болдуин.

Раулю де Музону предстоял весьма непростой разговор с бароном де Санлисом и его напористыми союзниками. Хитроумный Ги спал и видел, как вернуть расположение графа Боэмунда, который после смерти матери, стал еще более недоверчивым и замкнутым. Музон имел все основания полагать, что благородной Констанции помогли покинуть этот мир те самые люди, с которыми он собирался вести переговоры, но это его не остановило. В конце концов, Санлис хлопотал не только о своем интересе, но и о благополучии Антиохийского графства, грозившего погрузиться в пучину междоусобных войн. Смерть Констанции ослабила позиции коннетабля де Руси, но отнюдь не усилила влияния Санлиса. Именно поэтому он будет лезть из кожи, дабы угодить Боэмунду, наверняка мечтающему о королевской короне. Юный граф был истинным сыном своего отца, и у него честолюбие брало верх над осторожностью, и он точно также как герой беспримерного похода Боэмунд Тарентский рвался к большому куску, который ему не под силу будет проглотить. Ибо лотарингцы никогда не допустят, чтобы во главе Иерусалимского королевства встал нурман со своей жадной до чужих богатств свитой, оттеснив заслуженных мужей на обочину жизни.

Граф Боэмунд остановился во дворце Танкреда, расположенном неподалеку от иерусалимской цитадели, именуемой башней Давида. В свое время отважный племянник Боэмунда Тарентского немало потрудился во славу Христа, круша налево и направо врагов истинной веры. Танкред одним из первых поднялся на стены Иерусалима и захватил при его штурме немалую добычу. В частности – дворцовый комплекс, состоящий из трех больших зданий, нескольких конюшен и бессчетного числа подсобных помещений. Никто из лотарингцев и французов даже не пытался оспаривать права юного Боэмунда на наследство его двоюродного брата. Во-первых, из уважения к памяти доблестного рыцаря, а во-вторых, из осторожности. Во дворце, кроме слуг, проживали еще и три десятка сержантов-ветеранов, охранявших дворец от недружественных поползновений. Благородная Алиса заняла левое крыло дворца, граф Болдуин – правое. Самое роскошное здание, построенное в три этажа даровитыми византийцами еще во времена могущества империи, служило для приемов. Благородная Мелисинда торжественно вступила во дворец с парадного, выложенного мраморной плиткой крыльца. Младшая сестра уже поджидала ее в огромном зале, окруженная свитой из дам, благородных девиц и доблестных шевалье. Встреча сестер вызвала умиление присутствующих. Рауль де Музон, человек от природы чувствительный, даже прослезился. После чего счел своим долгом выразить графу Антиохийскому искреннее соболезнование по случаю смерти его матери. Благородный Боэмунд, хорошо знавший шевалье, кивнул ему весьма благосклонно. После соблюдения всех формальностей благородный Рауль оставил молодежь радоваться жизни и направил свои стопы вслед за бароном де Санлисом, которому в правом крыле дворца были отведены скромные апартаменты из трех комнат и небольшого зала с камином. Последнее было совсем не лишним, учитывая скверную погоду, установившуюся этой осенью в Иерусалиме. Музон рассчитывал переговорить с Санлисом наедине, а потому был слегка разочарован, увидев в трех шагах от себя круглую физиономию почтенного Андроника. Благородный Рауль хорошо знал, какой монстр скрывается под этой добродушной личиной, а потому поспешил ответить на поклон ассасина любезной улыбкой.

– Боюсь, что Боэмунд, не говоря уже об Алисе, скорее откажутся от моих услуг, чем от услуг столь даровитого портного, – ответил на незаданный вопрос Санлис. – Впрочем, Андронику я доверяю как самому себе. Можешь говорить при нем без опаски, благородный Рауль.

Гость воспользовался любезным приглашением хозяина и присел в кресло у зажженного камина.

– Продрог, – пояснил он собеседникам, протягивая руки к огню.

– Наше путешествие тоже нельзя назвать удачным, – сочувственно вздохнул Андроник. – Дважды мы попадали под дождь, а однажды едва не заблудились во время урагана. Я бы предпочел плыть на галере, как это сделал барон Латтакии, но Боэмунд решил ехать верхом.

– Гуго прибыл в Иерусалим неделю назад, – поддакнул портному Музон.

– А я что говорил, – досадливо крякнул Андроник. – Впрочем, молодости свойственны самоуверенность и безрассудство.

– На месте благородного Боэмунда я бы тоже не торопился, – перевел разговор в нужное русло благородный Рауль.

– Значит, все уже решено? – вскинул голову Санлис.

– Храмовники поддержат Фулька в обмен на устав своего ордена, одобренный папой. Сведения мои получены из надежного источника, в этом ты можешь не сомневаться, шевалье. Почти все бароны считают, что Боэмунд слишком молод, чтобы доверить ему управление королевством.

– Но ведь и Болдуин не торопится умирать, – возмутился Санлис. – Если он проживет на этом свете еще десять лет, то за это время Фульк Анжуйский превратиться в развалину!

– Никто не желает скорой смерти королю, – усмехнулся Музон. – Просто папе Гонорию нужен свой надежный человек в Иерусалиме. Причем на самой вершине власти. Если не король, то хотя бы наследник. Похоже, в Риме еще не забыли о своем намерении превратить Святую Землю в церковное владение. Папа Гонорий делает все, чтобы ослабить власть короля. Он готов даже одобрить устав нового ордена, состоящего не из смирных монахов, а из воинственных рыцарей. Правда, далеко не все епископы готовы его поддержать.

– Опасное начинание, – задумчиво проговорил Андроник.

– Если орден будет разрастаться столь же стремительно, как это происходит до сих пор, то очень скоро нищие рыцари сядут нам на шею, – с раздражением заметил Музон. – Мне кажется, благородный Ги, что ты напрасно разжигаешь тщеславие юного Боэмунда. В любом случае королю Болдуину наследует муж Мелисинды, будет ли это Фульк Анжуйский или кто-то другой. Если бы не ваши интриги, друзья мои, то король никогда бы не пошел на сговор с храмовниками. А следовательно, и папа не стал бы спешить с утверждением их устава.

– Ты знаешь, в каком положении я нахожусь, Рауль, – вскипел Санлис. – Если мне не удастся угодить графу, то придется покинуть Антиохию. И тогда место хиреющего Ле Гуина займет Гуго де Сабаль.

– Угождать можно по разному, – усмехнулся Музон. – Скажем, раскрыть заговор, зреющий под боком у Боэмунда.

– А разве он зреет? – ласково улыбнулся гостю даис Сирии.

– В этом ты можешь не сомневаться, почтенный Андроник, – в тон ему отозвался Рауль. – По моим сведениям, Ролан де Бове пообещал, что добьется от благородной Мелисинды согласия на брак с Фульком.

– Каким образом? – нахмурился Санлис.

– Подсунет ей в любовники молодого жеребца вместо стареющего мерина – вот и весь сказ, – ответил за смутившегося гостя Андроник.

– Сказано грубо, но по существу, – одобрил портного шевалье де Музон. – Жеребцы уже на месте. Я имею в виду все того же Гуго де Сабаля и еще одного распутника, хорошо вам известного Базиля де Гаста. Один из них непременно вскружит голову скучающей Мелисинде, так что сенешаль храмовников действует наверняка. Приручив Мелисинду, он тем самым ограничит влияние Фулька Анжуйского, даже в случае смерти короля.

– А при чем здесь Боэмунд? – раздраженно пожал плечами Санлис. – Ведь не его жену собираются соблазнить. Алиса, по-моему, души не чает в своем муже.

– Неужели ты веришь в женскую верность, благородный Ги? – искренне удивился Музон.

– Положим, не верю, – огрызнулся Санлис. – Но какое отношение все это имеет к Алисе?

– Так ведь любовник влезет в ее окно, – криво усмехнулся Музон. – И сделает он это при помощи Андроника.

– Шутить изволишь, благородный Рауль, – запротестовал даис. – В мои ли годы помогать блудодеям.

– Но не в отцовском же дворце Мелисинде принимать своего избранника, – всплеснул руками Музон. – Там за ней следят десятки глаз. Это ведь ты, Андроник, сшил королевскую мантию для Готфрида Бульонского, о которой говорил весь Иерусалим?

– Не скрою, – скромно потупился даис, – мантия мне удалась. А какой на ней был мех!

– Благородная Мелисинда не упустит случая обновить свой гардероб, она привередницы еще почище Алисы. А тут такая оказия – лучший портной Востока.

– Не перехвали меня, шевалье, – засмеялся Андроник.

– Портному понадобятся частые примерки, – продолжал гнуть свое благородный Рауль к великой досаде Санлиса. – Мелисинде придется оставаться на ночь в покоях своей сестры. Кто ее за это осудит?

– Никто, – тупо отозвался благородный Ги.

– А кто помешает ловкому молодцу влезть в окно ее спальни?

– Во всяком случае, не я, – мгновенно отреагировал Андроник.

– Будет ли это Гаст или Сабаль – разница невелика. В любом случае Боэмунд придет в ярость.

– Да какое дело графу до Мелисинды?! – почти простонал Санлис.

– Ты сегодня плохо соображаешь, благородный Ги, – укоризненно покачал головой Андроник. – Сказалась, видимо, трудная дорога. Речь идет об окне в спальне Алисы.

Барон де Санлис противно захихикал, до него, наконец, дошла суть интриги, затеянной Музоном. Благородному Раулю ничего другого не оставалось, как завершить свою мысль:

– За соблазнением Алисы непременно последует устранение Боэмунда, место которого займет новый избранник его вдовы. Мне продолжать, благородный Ги, или эту часть моего замысла ты разовьешь сам? Все-таки ты лучше меня знаешь характер молодого графа.

– Не трудись, благородный Рауль, – усмехнулся в седые усы Санлис. – У меня хватит ума, чтобы организовать заговор если и не в действительности, то в воображении нашего государя.

– Значит, мы договорились, барон?

– Думаю, благородному Боэмунду очень скоро станет не до короны Иерусалима, – оскалился Санлис. – Ему понадобятся преданные люди, чтобы спасти жизнь и честь.

– И такие люди найдутся, – охотно поддержал старого друга Андроник. – Во всяком случае, граф может рассчитывать на меня.

Искусно закрученную интригу, в которую благородный Рауль, можно сказать, вложил всю душу, едва не разрушила капризная Мелисинда. Принцесса явно готова была согрешить, но никак не могла выбрать, с кем именно. Похоже, ей нравились оба претендента на ласки будущей королевы, и Базиль де Гаст, и Гуго де Сабаль. Будь почтенный Андроник женщиной, он, наверное, тоже заколебался бы. Оба шевалье были хороши собой, оба считались доблестными воителями, за обоими тянулся целый шлейф разбитых женских сердец. Отличие между ними было только одно – Гуго успел жениться, Базиль пока сохранил свободу. Ситуация клонилось к тому, что в окно полезут двое, чего, конечно, ни в коем случае нельзя было допустить. И вопрос здесь был не в морали, а в политике.

– Похоже, нам с тобой, дорогой Ги придется самим сделать выбор за благородную Мелисинду, – сделал неутешительный вывод даис.

– Шутишь все, – зло оскалился Санлис.

– Ты меня неправильно понял, барон, – усмехнулся Андроник. – Я всего лишь предлагаю, вывести из игры одного из претендентов.

– Убить?

– Зачем же сразу убивать! – возмутился даис. – Похороны поломают нам всю игру. Мелисинда, чего доброго, вообразит, что любила именно покойника и удариться в продолжительную печаль. Мне кажется, Гуго де Сабаль в качестве любовника Мелисинды для нас предпочтительней. Во-первых, он женат, и мы обретем в лице его законной супруги благородной Терезы надежную союзницу. Насколько я знаю эту женщину, она никогда не простит мужу измену. Во-вторых, Гуго – барон Латтакии, и благородный Боэмунд легко поверит, что он метит в государи Антиохии. Что же касается Базиля де Гаста, то ему графский титул нужен, как мерину кобыла. Этот морской разбойник, головорез, по которому плачет веревка, скорее утопится, чем осядет на берегу.

– В таком случае, устранять его будешь ты, – хмыкнул Санлис. – Я не хочу связываться с этим молодчиком. И учти своих шевалье я тебе не дам, хватит с меня отрубленного уха благородного Гишара.

– К счастью, рыцари мне не нужны, – утешил озабоченного друга Андроник. – Мне потребуется женщина.

– Ах вот оно что, – сообразил Ги. – И на ком ты остановил свой выбор?

– На благородной Франческе. По моим наблюдениям, она глаз не сводит с красавца руса, да и он выказывает ей свое расположение.

– Но ведь она замужем за моим молодым другом Раймундом де Пуатье, – возмутился Санлис.

– И что с того? – удивился даис. – Или ты полагаешь, что я должен спросить разрешения у этого павлина, прежде чем подложить его жену под благородного шевалье?

Почтенный Андроник терпеть не мог Раймунда. Этот невесть откуда взявшийся юнец сумел втереться в доверие не только к Санлису, но и к благородной Констанции, которая выдала за него свою дальнюю родственницу. Пуатье был человеком родовитым, но нищим. Этот брак стал для него ступенькой к возвышению и позволил неплохо устроиться в Антиохии, получив за невестой немалое приданное. Что же касается благородной Франчески, то ей выбирать особенно не приходилось. После поражения Рожера Анжерского от эмира Ильгази в графстве женихов практически не осталось, так что благородный Раймунд просто оказался в нужное время в нужном месте. Никаких нежных чувств к своему мужу Франческа явно не питала, а потому с охотою откликнулась на зов отважного варанга. Причем среди белого дня. Чтобы скомпрометировать блудливую пару, Андронику всего лишь следовало «ошибиться» дверью. Благородная Мелисинда была шокирована открывшимся зрелищем, зато ее младшая сестра с интересом смотрела на голубков, давно уже перешедших от воркования к куда более предосудительному занятию. Почтенный Андроник покраснел как девушка, застигнутая в бане, и закрыл дверь, правда, не слишком поспешно. Во всяком случае, благородная Мелисинда успела составить мнение и о розовых ягодицах блудницы Франчески и о статях обнаженного красавца Базиля.

– По-твоему, это и есть любовь? – укоризненно глянула на сестру негодующая Мелисинда.

– Во всяком случае, нечто очень на нее похожее, – улыбнулась легкомысленная Алиса. – Надеюсь, почтенный Андроник, ты не станешь рассказывать об увиденном своим знакомым.

– Как можно! – схватился за сердце портной. – Я буду нем, как рыба. К тому же я почти ничего не видел. По-моему, даме стало плохо, а шевалье де Гаст пытался ей помочь.

– Для того чтобы помочь даме, ему следовало расстегнуть ей ворот, а не вздергивать подол, – ядовито заметила Мелисинда. – К тому же даме было очень хорошо.

– Каждый помогает, как умеет, – примирительно заметил Андроник, чем насмешил благородную Алису почти до слез.

Примерка прошла успешно, хотя Мелисинде явно было не до нарядов, она погрузилась в глубокую задумчивость, невпопад отвечая на вопросы портного. Пелиссон красиво лег на плечи старшей дочери Болдуина, но требовалось еще несколько штрихов, чтобы поразить завистников в самое сердце. Поскольку Мелисинда почти не обращала внимания на докучливого мастера, Андронику поневоле пришлось обращаться за советом к ее младшей сестре. Благородная Алиса, надо отдать ей должное, проявила редкостный вкус и знание предмета.

– Я был бы тебе очень обязан, благородная Мелисинда, если бы ты задержалась во дворце хотя бы до полуночи. Пелиссон я закончу к утру, и ты сможешь появиться в нем на ассамблее, где будет решаться не только твоя судьба, но и судьба Иерусалимского королевства.

– Право не знаю, – нахмурилась принцесса.

– Я уступлю тебе свою спальню, – поспешила с предложением Алиса. – Тем более что Боэмунд уехал в Яффу и вернется только к утру. Его ночного визита ты можешь не опасаться.

Последние слова были шуткой, но Мелисинда ее не оценила. Как не оценила она и труды почтенного Андроника, вложившего все свое умение в пелиссон из белого каирского шелка, украшенного бледно-розовыми цветами. Наряд, достойный коронованной невесты, что там ни говори.

– Хорошо, – произнесла, наконец, после затяжной паузы Мелисинда. – Я остаюсь.

Андроник влетел к Санлису на крыльях любви. Крылья, правда, были чужие, но даиса сей прискорбный факт нисколько не смущал. Совесть его тоже не мучила, и он буквально пылал в предвкушении развязки, на совесть сработанной интриги. Впрочем, полет даиса прервал циничный смешок, вырвавшийся у Санлиса:

– Вот стерва.

– Зачем же так грубо, друг мой, – укоризненно покачал головой Андроник. – Неужели ты никогда не был молодым?

– Не помню, – честно признался Санлис. – А ты уверен, что она впустит его сегодняшней ночью?

– Уверен, – сухо отозвался даис. – Я лично проверял окно, его легко откроет даже пятилетний ребенок.

– А если Сабаль не придет?

– С какой же стати? – возмутился Андроник. – Я столько труда положил, чтобы организовать эту встречу. А благородный Гуго, видишь ли, откажется от визита. Придет как миленький. А не придет, так я его за руку приведу. Поверь моему чутью, Ги, все решится сегодняшней ночью.

– Боэмунд может запоздать, – покачал головой Санлис.

– Извини, дорогой друг, – возмутился Андроник. – Какие могут быть опоздания? Тебе было поручено не столь уж сложное дело, и ты его провалил.

– Я написал письмо графу, где просил его прибыть во дворец еще до полуночи, – пояснил Ги. – Гишар де Бари поклялся, что сделает все от него зависящее, дабы Боэмунд не опоздал, но все может случится.

– Всего не предусмотришь, Санлис, – махнул рукой Андроник. – Но я верю в нашу удачу.

Увы, удача в эту ночь отвернулась от прожженных интриганов, которым пришлось с досадой наблюдать, как ловкий Гуго спускается по веревке с крыши в распахнутое для него окно второго этажа. У этого молодца, судя по всему, имелся немалый опыт по скрытному проникновению в чужое жилище. Сабаль запрыгнул в чужую спальню с ловкостью кота, почуявшего сметану. Окно, украшенное разноцветными стеклышками, закрылось, и заинтересованным наблюдателем ничего другого не оставалось, как посыпать голову пеплом. Правда, была надежда, что Боэмунд явится в разгар свидания, вот только вести его в спальню супруги, где в это время развлекалась любовная парочка, ни Андронику, ни Санлису не хотелось. Обман раскрылся бы сразу, как только граф увидел бы другую женщину в постели своей жены. Весь расчет строился на том, что Сабаля удастся прихватить в тот момент, когда он будет стучаться в чужое окно. Конечно, ловкий шевалье мог ускользнуть на крышу, но ведь никто его ловить не собирался. Важно было бросить тень на безупречную репутацию Алисы.

– А что ты написал в письме графу? – спросил Андроник у Санлиса.

– Я известил Боэмунда, что сержанты видели вора, спускающегося по веревке, из окна, как раз в том месте, где расположены апартаменты его супруги.

– Да какое дело графу до вора! – всплеснул руками даис. – Не хватало еще, чтобы благородный Боэмунд лично охотился за негодяем, вздумавшим поживиться за его счет.

– А что, по-твоему, я должен был написать? – рассердился Ги.

– Тебе следовало прозрачно намекнуть графу, что его честь и доброе имя Алисы под угрозой. Что какой-то наглец добивается благосклонности благородной дамы, не останавливаясь ни перед чем.

– Я думал, он сам догадается, – огорченно крякнул Санлис.

– Ты всегда был преувеличенного мнения об умственных способностях нынешний молодежи.

– И что ты предлагаешь?

– Будем ждать. Возможно, Боэмунд приедет среди ночи или рано поутру, когда Сабаль еще не покинет Мелисинду. Мы скажем графу, что ловим вора, который проник в здание и вот-вот вылезет из окна.

– Не глупо, – усмехнулся благородный Ги. – Но разговаривать с Боэмундом будешь ты, Андроник. У тебя это лучше получается.

Ночь выдалась на удивление лунной. Светло было почти как днем. И если граф Аниохийский рассчитывает выспаться перед очень важной ассамблеей, то вряд ли он будет задерживаться на постоялых дворах. Надо полагать, у благородного Гишара хватит ума, чтобы уговорить Боэмунда, продолжить путь в ночную пору.

Шум перед воротами заставил Андроника насторожиться и предостерегающе вскинуть руку:

– Кажется, это граф.

Благородный Боэмунд проделал за сегодняшний день немалый путь и не был расположен к продолжению прогулки, тем более что время уже давно перевалило за полночь. Гишару с трудом удалось его уговорить, подойти к раскидистому дереву, в тени которого прятались портной и барон.

– Ловите вора? – насмешливо спросил граф у охотников за привидениями.

– Тише, государь, – прошипел Андроник. – Он в здании. Этот наглец пытался проникнуть в дом прошлой ночью, но его вспугнули сержанты. Любой другой на его месте обходил бы твою усадьбу стороной, но, похоже, мы имеем дело с редкостным негодяем.

– А если он попытается выпрыгнуть из окна с противоположной стороны? – заинтересовался Боэмунд.

– Там его тоже ждут, – пояснил Санлис. – Я послал сержантов в здание, чтобы они там немного пошумели.

– Не напугайте дам! – рассердился граф.

– Это наша главная забота, – поддакнул Андроник, не сводя глаз с нужного окна.

Сержанты, похоже, спугнули благородного Гуго, расположившегося в чужой спальне, как в своей собственной. Возможно, шума испугалась Мелисинда. Но, так или иначе, окно открылось, и ловкий молодой человек скользнул вниз по веревке, свисающей едва не до самой земли.

– Да вон же он! – крикнул шевалье де Бари, обнажая меч. Боэмунд последовал его примеру. Однако их предполагаемый противник оказался очень расторопным человеком. Он вскочил на ноги раньше, чем быстрый на ногу Гишар успел ударить его мечом.

– Это же Гуго де Сабаль! – воскликнул изумленный Боэмунд, останавливаясь. – Какого черта…

Барон Латтакии сполна воспользовался оплошностью графа Антиохийского. Он пролетел мимо своих преследователей как стрела, пущенная из лука, на ходу угодив кулаком в грудь Санлиса. Несчастный Ги отлетел в сторону, а почтенный Андроник предпочел не путаться под ногами убегающего человека и ретировался с его пути сам, не дожидаясь увесистого удара. На помощь графу прибежали шевалье и сержанты, не успевшие расседлать утомленных коней.

– Ловите его! – рявкнул взбешенный Боэмунд.

Шевалье де Саллюст поймал Андроника, который, впрочем, и не думал убегать. Сержанты схватили за руки благородного Ги и так круто завернули их за спину, что несчастный Санлис взвыл от боли.

– Это не он, – ревел медведем граф. – Мне нужен Сабаль, найдите его живым или мертвым.

Похоже, Боэмунд, в пику нелестному мнению Андроника о его умственных способностях, все-таки догадался, почему так стремительно преданный вассал покидал дворец своего сюзерена, и теперь горел неуемной жаждой мести. Эту жажду пытались залить вином, но она разгорелась еще сильнее. Граф раненным зверем метался по залу, куда затащили его Бари и Саллюст, и выкрикивал ругательства по адресу бежавшего Сабаля и мирно спящей Алисы.

– Я убью их обоих!

Меч у графа отобрали, дабы не натворил беды. После чего отвели в личные покои, подальше от глаз перепуганных слуг. После второго кубка поднесенного Санлисом, к Боэмунду наконец вернулась способность соображать. Отчасти этому способствовала и вкрадчивая речь Андроника.

– Вассал, предавший своего сюзерена, безусловно заслуживает смерти, но это вовсе не означает, что его следует казнить публично. Кинжал и яд в таких случаях куда надежнее. Не следует бросать тень на доброе имя своей жены, благородный Боэмунд.

– Не говори мне о добродетелях этой шлюхи, портной! – вновь вспылил граф.

– Благородная Алиса дочь короля Боэмунда, – напомнил ревнивому мужу благородный Ги. – Доказательств ее измены у нас нет. Сабаль сбежал. А завтра он будет утверждать, что навещал одну из дам графини и по несчастливой случайности засиделся допоздна.

– Но мы все видели, как он выпрыгнул из ее окна!

– Я в этом неуверен, – покачал головой Санлис. – Зрение стало сдавать.

– Зато у меня со зрением все в порядке, – вздохнул Андроник. – Вот только вряд ли король поверит слову бедного портного. Зато он с пониманием отнесется к оправданиям своей дочери.

Боэмунд, несмотря на свою горячность и пылкий нрав, был далеко не глупым человеком. К тому же он очень непросто пробивался к власти и отлично понимал, какую важную роль в его судьбе сыграл благородный Болдуин. Верна Алиса мужу или неверна, это еще надо доказывать, но ссора с королем Иерусалимским может обернуться для сына благородной Констанции полным крахом.

– Есть люди и здесь в Иерусалиме, и у нас в Антиохии, которые готовы рассорить тебя с королем, благородный Боэмунд, – печально вздохнул Санлис. – Ты их знаешь не хуже меня. Я не исключаю, что барон Гуго де Сабаль проник в твой дом по их наущению. Разрыв с Алисой вполне может закончиться войной с королем, что приведет к гибели и тебя, благородный Боэмунд, и графство Антиохийское.

– Хорошо, – надменно вскинул голову граф. – Я подумаю.

Глава 9. Собор в Труа.

Бернард Клевросский отнюдь не числил себя восторженным и доверчивым человеком. Тем не менее, суровые рыцари, явившиеся в его скромную обитель из Святой Земли, произвели на аббата очень сильное впечатление. И магистр Гуго де Пейн и сенешаль Ролан де Бове были участниками крестового похода, оба отлились при штурме Иерусалима, первыми поднявшись на его стены. Это было событие, потрясшее весь христианский мир. Бернард очень хорошо помнил юношеский восторг, охвативший его в ту самую минуту, когда он узнал об освобождении Гроба Господня. Будущий аббат, пожалуй, впервые почувствовал, как рука Всевышнего коснулась его сердца. Именно тогда он поклялся посвятить свою земную жизнь служению Богу и ни разу не пожалел о принесенной клятве. Рыцари Гуго и Ролан тоже служили Христу, но на свой лад. Бернард смотрел на них с восхищением, но все же не мог не напомнить им об очевидном:

– Монашество и война несовместимы, благородные шевалье. Христос запретил проливать кровь.

– Но Он заповедовал нам защищать вдов и сирот, всех нищих и убогих, всех тех, в чьем сердце не угасает любовь к Богу и вера в его снисхождение и защиту, – мягко возразил аббату благородный Гуго. – Именно для этого мы и собрались в Святой Земле.

– Нищие рыцари Христа понимают, что недостойны посвящения в монашеский сан, но смиренно просят папу Гонория, дозволить им жить подобно монахам, служа при этом Господу с мечами в руках, – дополнил магистра сенешаль Ролан де Бове. – Мы, освободившие Святую Землю от ереси, и те, кто идет по нашим стопам, не можем допустить, чтобы Гроб Господень вновь оказался в руках неверных.

– Но разве в Святой Земле мало доблестных рыцарей?

– Мало, преподобный Бернард, – вздохнул Гуго. – Во всяком случае, по сравнению с количеством наших врагов. Чтобы купить оружие и снарядить сержантов, рыцарю нужны средства, а значит и земля. Увы, на всех владений не хватит. Мы предлагаем благородным шевалье, оружие, кольчугу и место в общем строю. Только и всего. Очень многие люди, чьи сердца переполнены любовью к Христу, готовы к нам присоединиться. Но ни у них, ни у нас нет средств, дабы обеспечить даже минимальные потребности, без которых человек не может не только сражаться, но и существовать. Именно поэтому нам нужно благословение святой матери церкви. Именно поэтому нам нужны деньги. Именно поэтому мы просим папу, чтобы нам разрешили владеть землею не только на Востоке, но и здесь в Европе. Монахи будут молиться за воинов Христа, а миряне снабдят нас всем необходимым. Ибо защита Гроба Господня наш общий христианский долг.

– Уже сейчас сотни и тысячи паломников устремились в Святую Землю, – вновь вступил в разговор Ролан де Бове. – Со временем поток станет еще больше. Но этих людей нужно принять и разместить. Их нужно защитить от разбойников, отбирающих у них порой последние гроши. Мы не можем лишить и грешных и праведных людей возможности припасть к камням, по которым ступала нога Господа. Это было бы бесчеловечно. Это было бы не по-христиански. Жить по заветам Христа – вот единственное желание нищих рыцарей ордена.

– Я буду молиться за вас, – благословил аббат своих гостей. – И постараюсь помочь, чем смогу.

Приезд в аббатство епископа Жана Орлеанского не только оторвал Бернарда от светлых мыслей, но и отразился на хорошем настроении, в котором он пребывал после недавнего визита рыцарей. Аббат терпеть не мог епископа, погрязшего в роскоши и распутстве, но вынужден был считаться с ним. Жан Орлеанский отвечал Бернарду Клевросскому взаимностью, упрекая его в лицемерии и показном благочестии. Монастырь Сито славился своим строгим уставом и далеко не каждый служитель Господа, мог выдержать бесконечные посты и молитвы, которыми цистерцианцы укрощали плоть и возвышали дух. Жан Орлеанский с изумлением и почти ужасом смотрел на голые каменные стены кельи аббата, на его ложе из голых досок, на грубо сработанный стол, где Бернард писал свои проповеди, расходившиеся по всему христианскому миру. Епископ ничего не имел против бедности и смирения, но полагал, что во всем надо знать меру. А вот Бернарду Клевросскому даже суровая жизнь в аббатстве Клюни показалась чрезмерно роскошной, и он основал свою нищую обитель, ввергая в соблазн неокрепшие души. Впрочем, сегодня Жан Орлеанский прибыл в Сито не для того, чтобы ссориться с настоятелем, наоборот, он всей душой жаждал привлечь его на свою сторону.

– Разве забота о Святой Земле и Гробе Господнем не является одной из главных для святой матери церкви? – удивленно глянул на гостя аббат.

– В этом нет никаких сомнений, – развел руками епископ. – Вопрос только в том, кто понесет свет истинной веры душам, погрязшим в ереси.

– Рыцари ордена Христа произвели на меня очень благоприятное впечатление.

– Это потому что ты очень мало о них знаешь, преподобный Бернард, – усмехнулся Жан Орлеанский. – Я плохо знаком с Гуго де Пейном, зато с Роланом де Бове жизнь столкнула меня еще в достаточно юном возрасте, когда я был простым монахом Сен-Жерменской обители.

Бернард Клевросский чуть заметно поморщился. Он с уважением относился к аббату Сегюру, отдавая должное его уму и знаниям, но полагал, что чрезмерное увлечение настоятеля Сен-Жермена мирскими заботами уводит и его самого, и братию, опекаемую им, от цели, поставленной Господом, – спасение христианских душ. Но в любом случае, Сегюр наголову превосходил своего предшественника аббата Адама, превратившего святую обитель едва ли не в вертеп. Увы, многие свои порочные наклонности епископ Жан приобрел как раз в ту пору, когда находился под опекой преподобного Адама. Для Бернарда не было секретом, что его нынешнего собеседника не только в кругу мирян, но и среди клириков называют женским именем Флора, намекая тем самым на его склонность к греху, осуждаемому самим Создателем. В конце концов, Садом и Гоморра были сожжены именно для того, чтобы поселить страх в душах людей, потакающих противоестественным привычкам. И поселили! Но, к сожалению, не во всех.

– И чем же провинился благородный шевалье перед матерью церковью? – нахмурился Бернард.

– Этот человек убил несколько десятков человек в замке Гранье, – пыхнул гневом епископ, – и среди них двух шевалье, в благородстве которых у меня нет ни малейших сомнений.

– Один? – удивился Бернард.

– Возможно, у него были сообщники, – слегка смутился Жан Орлеанский под строгим взглядом карих глаз.

Епископ от природы имел склонность к полноте, а к сорока годам и вовсе раздобрел до такой степени, что стал похож на женщину не только круглым смазливым лицом, но и фигурой. Худой до прозрачности, почти бестелесный Бернард Клевросский являл собой его полную противоположность, что особенно стало заметно, когда они оба присели к столу.

– Почему король не наказал убийцу?

– Не хватило доказательств, – поспешно отозвался епископ. – Но я совершенно точно знаю, что причиной жестокости и безрассудства Ролана де Бове стала любовь к женщине, вдове благородного Этьена де Гранье, убитого при сомнительных обстоятельствах вблизи аббатства Сен-Жермен. Бесчестный Бове склонил несчастную женщину к блуду, и плодом их грешной связи стала девочка, увезенная отцом невесть куда и, по слухам, проданная в рабство не то мусульманам, не то язычникам.

– Странная история, – нахмурился епископ.

– Мой хороший знакомый Рауль де Музон, шевалье из окружения короля Болдуина, полагает, что Бове связан с сектой мусульманских фанатиков, сделавших убийство благородных людей едва ли не символом своей веры.

– Не слишком ли много грехов для одного человека? – пристально глянул на собеседника аббат.

– И тем не менее, – вздохнул епископ, – дыма без огня не бывает. Ибо даже происхождение благородного Ролана у сведущих людей вызывает сомнение. Мы знаем немало случаев, когда к благому делу спасения веры примешивались авантюристы разного сорта. Думаю, шевалье де Бове один из них. Я полагаю, что прежде чем благословлять какое-либо начинание, церкви следует разобраться, кто его возглавляет. Я собираюсь написать письмо Гонорию с изложением всех перечисленных мною фактов и попросить понтифика, повременить с принятием решения в отношении ордена нищих рыцарей. Буду очень тебе признателен, аббат Бернард, если ты поставишь свою подпись под этим посланием.

– Я поговорю с шевалье де Пейном и напишу письмо аббату Сегюру, – мрачно кивнул хозяин. – Если они подтвердят твои слова, епископ Жан, то можешь рассчитывать на мою поддержку.

Среди клириков, окружающих папу Гонория, не было единства. До сих пор ордена объединяли людей, готовых служить Господу молитвенным словом. Монахи давали обед послушания, который соблюдали по мере отпущенных им сил. Орден, объединяющий воинственных рыцарей, мог таить в себе немалую опасность. В то же время он открывал большие перспективы, позволяя папе воздействовать на язычников и еретиков не только словом, но и делом. А еретиков хватало с избытком, не только по границам христианского мира, но и в самом центре его. Папы не ладили с императорами и королями, оспаривая не только духовную, но и светскую власть. И Гонорий Второй не был исключением в этом ряду. Орден мог стать грозным оружием в руках церкви, но только в том случае, если намерения его создателей чисты. В противном случае он порождал соблазны, губительные для всего христианского мира. Государи Европы и без того обвиняли папу в гордыне, намекая на то, что светскую власть он ценит гораздо больше, чем духовную. Того же мнения придерживались и многие влиятельные клирики, среди которых епископ Жан Орлеанский занимал далеко не последнее место. Благое дело, создания ордена защитников Гроба Господня, могло привести к расколу в христианском мире и даже междоусобице, если бы вдруг выяснилось, что во главе нищих рыцарей Христа стоят еретики и убийцы.

Шевалье де Пейн хоть и был слегка удивлен внезапным приглашением Бернарда Клевросского, все-таки откликнулся на его зов незамедлительно. Магистр ордена являлся достаточно осведомленным человеком, чтобы понимать, какой властью обладает этот худой, изможденный постами человек, которого многие еще при жизни называли святым. От слова настоятеля цистерцианской обители зависело если не все, то очень многое, как в будущем храмовников, так и в судьбе самого Гуго.

– Я знаком с дочерью Ролана де Бове, – ответил на вопрос, поставленный прямо в лоб магистр. – Эта благочестивая и благонравная девица недавно сочеталась законным браком с шевалье де Русильоном сыном барона Глеба де Руси, одного из самых доблестных рыцарей Святой Земли. Венчал молодых патриарх Антиохии Рикульф в храме Святого Петра. Из чего я делаю вывод, что в жизни благородной девицы де Бове не было никаких темных пятен, бросающих тень на ее репутацию.

– А что ты знаешь о самом Ролане?

– Ролан де Бове был посвящен в рыцари графом Раймундом Тулузским с благословения папского легата де Пюи при стечении огромного количества народа. Случилось это сразу же после взятия Антиохии. Я лично присутствовал при этом событии. Благородный Ролан вырвал из рук неверных драгоценную христианскую реликвию, особенно ценимую в Провансе. Что касается отца Ролана де Бове, то он отправился в паломничество еще в те времена, когда Иерусалим находился в руках мусульман. Попал в плен, вырвался на свободу, но так и остался жить на Востоке. Что же касается замка Бове, то мне удалось побывать там мимоходом. И сенешаль, и мажордом сразу же признали в Ролане хозяина, и у меня нет никаких оснований подозревать их в лицемерии.

– Остаются его связи с еретиками, – задумчиво потер рукой подбородок аббат. – Именно в этом его обвиняет шевалье де Музон.

– Ах вот в чем дело, – усмехнулся благородный Гуго. – Впрочем, этого следовало ожидать.

– Почему?

– Ролан де Бове сначала силой вырвал из рук неверных Жослена де Куртене графа Эдессы, а потом выкупил из плена короля Болдуин.

– И каков размер выкупа?

– Двадцать пять тысяч денариев. Сумма огромная, аббат Бернард, но ведь речь шла о короле. К сожалению, лотарингцы отказались выкупать благородного Болдуина, нам пришлось обратиться к баронам Антиохии и Триполи. Общими усилиями мы собрали необходимую сумму. Все деньги нашего ордена ушли на благую цель. О чем я нисколько не жалею. Никто не упрекал баронов и шевалье Иерусалима в равнодушии к судьбе короля, но они почему-то затаили на нас обиду, особенно на Бове, во второй раз пришедшему на помощь благородному Болдуину. Разумеется, Ролану пришлось затратить немало сил, чтобы помочь королю. Ему пришлось общаться с разными людьми, в том числе и с теми, которых при всем желании не назовешь праведниками.

– А среди мусульман есть благородные люди? – неожиданно спросил аббат.

– Есть, – твердо ответил Гуго де Пейн. – Многие эмиры и беки отличаются рыцарским поведением, как на поле брани, так и в мирной жизни.

– Спасибо, магистр, ты не только снял тяжесть с моей души, но и открыл мне глаза на мир, в чем-то непохожий на наш, но, тем не менее, близкий душе каждого христианина.

Рауль де Музон был очарован приемом, оказанным ему в Труа. Как и предполагал Андре де Водемон, далеко не все епископы и кардиналы одобряли новую затею папы Гонория. Немало было и тех, кто опасался ордена нищих рыцарей куда больше, чем еретиков и язычников. Епископ Жан Орлеанский считался в этом слаженном хоре главным запевалой. Многих пугал разгульный образ жизни епископа, но никто не посмел бы отказать ему в уме, пронырливости и умении ладить с сильными мира сего.

– Дело не только в храмовниках, – пояснил епископ Жан своему гостю. – Бернард Клевросский многих напугал своими призывами к отречению от земных благ. Послушать его, так все клирики и монахи должны ходить в рубищах и питаться черным хлебом. Монастырь Сито стал рассадником идей, будоражащих простонародье. Даже здесь в Труа иные обыватели публично упрекают достойнейших из своих пастырей в чревоугодии и содомии. А разве спасение души верующего христианина зависит от того, что ел его пастырь во время обеда, индейку или сухарь? Ведь это не я отпускаю грех кающемуся, а сам Христос моими устами. Но аббат Сито в своей непомерной гордыне не хочет этого понимать. А разве Христос отказывался от трапезы со своими учениками? Разве он не лобызал в уста самих милых его сердцу? Так по какому праву иные проповедники, возомнившие себя святыми, осуждают тех, кто следует примеру Спасителя?

Благородному Раулю ничего другого не оставалось, как кивать утвердительно головой в ответ на риторические вопросы хозяина. Ответить «да» ему мешал набитый рот, а выговорить слово «нет» не хватало духу. Тем более что проповеди Бернарда Клевросского не находили отклика в душе шевалье де Музона, любившего хорошо покушать и не проносившего кубка мимо рта. Смущало его, правда, лобызание, которым епископ Орлеанский собирался одаривать милых его сердцу гостей, но поскольку хозяин не собирался здесь же, немедленно, претворять свои смелые суждения в жизнь, благородный Рауль смирился и с этим.

– Ордену нищих рыцарей не бывать, – заверил епископ своего гостя, – хватит с нас бедных цистерцианцев.

– А если Бернард Клевросский будет настаивать на своем?

– Думаю, что после нашего разговора он не пустит Ролана де Бове на порог монастыря, – небрежно бросил епископ. – К тому же далеко не все зависит от настоятеля Сито, есть среди наших клириков не менее красноречивые проповедники.

– И все-таки нужно повидаться с аббатом еще раз, – с сомнением покачал головой Музон. – Сенешаль храмовников очень опасный противник. Что может помешать слуге дьявола прикинуться праведником?

– Вот, – вскинул перст к потолку епископ. – Замечательная фраза. Ее следует запомнить. Не станет слуга дьявола публично демонстрировать грехи, а воистину праведным может быть только грешник, изредка потакающий своим страстям.

Ничего подобного благородный Рауль даже в мыслях не держал и невольно ужаснулся, как ловко епископ Жан вывернул наизнанку его слова, сказанные сгоряча и по другому поводу. Еще недавно шевалье де Музон считал себя человеком умным и даже склонным к цинизму. Даже слегка бравировал этим. Но сейчас Рауль вдруг осознал, что по сравнению с епископом Орлеанским он всего лишь агнец, влекомый на заклание неведомой, возможно даже темной, силой.

– Я познакомлю тебя с аббатом, благородный Рауль, – сказал, отдуваясь, епископ. – Но постарайся хорошо покушать перед поездкой, ибо в Сито ты не получишь ничего, кроме заплесневелых сухариков.

Словно бы в опровержение слов епископа, Бернард Клевросский выставил перед гостями вареные бобы и рыбу. Пища хоть и простая, но сытная. Зато речь аббата разочаровала его гостей настолько, что у них разом пропал аппетит.

– Я получил письмо от преподобного Сегюра с подробными ответами на свои вопросы. Мне очень жаль, епископ Жан, но тебя подвела память. Аббат Сен-Жерменский заверил меня, что лично обвенчал вдову Гранье с Роланом де Бове. Так что их дочь, ныне благородную даму де Русильон, нельзя считать плодом греха. Что же касается смерти Этьена де Гранье и череды убийств, случившихся в его замке, то все обвинения, выдвигавшиеся против Ролана де Бове, были отметены ввиду их абсурдности. А Божий суд, состоявшийся с согласия и благословения епископа Парижского, снял с вышеназванного шевалье подозрения в ереси, чародействе и магии.

– Вряд ли кровь несчастного Пьера де Рошфора может служить оправданием Ролану де Бове, – проворчал недовольный отповедью Жан Орлеанский.

– Ты не веришь в Божий суд, епископ? – вскинул удивленно брови Бернард.

– Просто жалею благородного Пьера, он ни в чем не был виноват.

– Выходит, память к тебе вернулась, Жан, – усмехнулся аббат, – и мне не придется напоминать тебе имена убийц крестоносца Этьена де Гранье?

– Спасибо за ужин, Бернард, – поднялся с места обиженный епископ. – Да пребудет с тобой Господь.

Жана Орлеанского душила ярость, но у него хватило ума не расплескивать ее в сумрачных переходах Сито. Дар речи вернулся к нему уже за воротами аббатства, когда расторопные слуги помогли ему сесть в седло смирного и крепкого коня. Нельзя сказать, что епископ богохульствовал, однако, по мнению Музона, преподобный Жан мог бы воздержаться от некоторых крепкий выражений и не вводить тем самым души своих спутников в смущение. Сам благородный Рауль настолько болезненно воспринял отповедь Бернарда Клевросского, что даже не притронулся к ужину, которым его решил угостить епископ. Что же касается Жана Орлеанского, то на его аппетит не подействовала бы даже епитимья, наложенная папой, а упрямство какого-то там аббата он вовсе не собирался брать в расчет.

– Не стоит впадать в уныние после первой неудачи, шевалье, – наставительно заметил епископ. – Бернард Клевросский популярен среди черни, но ведь не чернь будет решать столь важный вопрос. Обещаю тебе, что устав богопротивного ордена нищих рыцарей не будет утвержден никогда. Вся эта затея благородного Гуго де Пейна развалится в ближайшие месяцы.

Утешения красноречивого епископа произвели на шевалье де Музона некоторое впечатление, но он все-таки отказался от прогулки, предложенной ему преподобным Жаном. Благородного Рауля насторожил игривый тон епископа и его вдруг замаслившиеся глаза. Не хватало еще, чтобы этот распутник бросил тень на безупречную до сей поры репутацию доблестного рыцаря, слывшего благочестивым и смиренным мужем, свято соблюдавшим взятые на себя супружеские обязательства. Преподобный Жан втихомолку посмеялся над своим гостем, но неволить его не стал, опасаясь, что этот лицемер, прибывший из Святой Земли, помешает заслуженному отдыху много потрудившегося прелата. Епископ хоть и считал себя человеком свободных нравов, но приличия соблюдал неукоснительно и если грешил в собственным дворце, то только чревоугодием. Для телесных радостей он выбрал дом вдовы купца средней руки благонравной Шарлоты, нуждавшейся не столько в благословении, сколько в материальной поддержке служителя церкви. Получив причитающуюся плату, вдова сразу же слепла на оба глаза и глохла на оба уха, что как нельзя более устраивало преподобного Жана, любившего этот красивый домик на окраине Труа за уют и почти деревенскую тишину. Здесь епископ мог без помех встречаться с милыми его сердцу людьми, не стесняя себя при этом ни в чем.

– Клод уже приехал? – спросил Жан у слуги, склонившимся в почтительном поклоне.

– Он извещен о вашем желании, монсеньор.

Дабы скрасить ожидание сердечного друга, епископ присел к накрытому столу. И хотя он плотно покушал перед поездкой в дом Шарлоты, все-таки не смог устоять перед соблазном попробовать анжуйского вина, выставленного на стол заботливой хозяйкой. Возможно, этот кубок, опустошенный одним глотком, оказался лишним. Епископа стало неудержимо клонить в сон. Он все-таки успел добраться до спальни, чтобы почти без сил рухнуть на роскошное ложе. Спал преподобный Жан недолго, но проснулся совсем не там, где засыпал. В первую минуту ему показалось, что он видит страшный сон, и епископ в ужасе замотал головой, дабы отогнать от себя видение. Увы, видение не исчезло. Мрачный подвал, освещаемый чадящими факелами, мог вселить ужас даже в храброго человека, что же тут говорить о несчастном Жане Орлеанском, никогда не отличавшемся твердостью сердца. У ног епископа полыхал огонь, а вокруг очага кружил огромный человек в кожаном фартуке с раскаленными щипцами в руках.

– Сразу будем ребра ломать или для начала обойдемся бичеванием? – пробурчал палач, даже не потрудившись повернуться к своей жертве лицом.

Тут только окончательно проснувшийся Жан осознал, что висит на дыбе, голый и беспомощный, и это о его ребрах сейчас ведет речь громила с длинными руками.

– За что? – с трудом разомкнул пересохшие губы епископ.

– А мне все едино, – небрежно бросил палач, поднося алеющие щипцы к самому носу жертвы.

– Я буду кричать! – в ужасе залепетал Жан.

– Все кричат, – спокойно отозвался мучитель.

– Я – епископ! – возопил несчастный. – Я – служитель божий!

– Раньше надо было думать.

И хотя щипцы еще не прикоснулись к телу епископа, тот заверещал как заяц, пронзенный стрелой охотника. Палач посмотрел на свою жертву с видимым интересом – сначала на лицо, потом перевел взгляд ниже.

– Тебя ведь Флорой зовут?

– Жаном, – запротестовал епископ, пытаясь освободиться. – Ты что, не видишь?

– Темно, – задумчиво проговорил палач. – Да и какая разница.

– Но я же ни в чем не виновен! – закричал епископ, захлебываясь в слезах. – Как я сюда попал?

– Это ты у меня спрашиваешь? – удивился палач. – Сам должен знать. Без причины на дыбу не вздергивают. Если висишь, то, значит, виновен. Может тебя сначала ступнями в жаровню опустить?

– Зачем же, – взвизгнул епископ. – Я все скажу!

– Мне без надобности, – покачал головой палач. – Всех не переслушаешь.

– Я заплачу! Я отдам тебе все, что у меня есть!

– Молись лучше, – посоветовал громила. – Иным помогает.

Жан Орлеанский дошел до такой степени отчаяния, что едва ли не в первый раз в своей жизни воззвал к Богу. Это случилось в том самый момент, когда раскаленный щипцы уже почти коснулись его трепещущего в ужасе тела. И Бог откликнулся на призыв епископа. Два ангела, облаченные в белые котты, спустились с небес, дабы помочь ни в чем не повинному человеку избежать пытки, а возможно и смерти. От всего пережитого Жан почти потерял сознание. Его сняли с дыбы и поместили в горячую воду, смывая грязь и нечистоты с одеревеневшего тела. И только потом отнесли на ложе.

– Флора? – спросил один из ангелов, тот что был повыше ростом и пошире в плечах.

– Жан, – пискнул потрясенный всем пережитым епископ.

– Выходит, мы с тобой ошиблись, Антуан, – вздохнул рослый.

– Ошиблись, Томас – огласился второй, с нежным как у женщины лицом. – Придется вернуть его Жаку.

– Нет, – в ужасе закричал несчастный. – Я сделаю все, что вы прикажите.

– Считай, что мы посланы провидением, дабы оградить тебя от роковой ошибки, которую ты мог бы совершить. Нельзя безнаказанно перечить делу, угодному Господу. Гордыня даже более серьезный грех, чем содомия.

– Речь идет об ордене? – догадался епископ. – Я согласен! Я согласен на все.

Антуан де Мондидье и Томас де Марль ангелами не были, более того, они явили себя грешниками, не меньшими, чем преподобный Жан. Вслед за ужасом впадающий в соблазн служитель церкви испытал блаженство, правда, отнюдь не райское, но в его положении, увы, не приходилось выбирать.

Собор начался нервно. Святые отцы никак не могли прийти к соглашению по очень важному для всего христианского мира вопросу. Уже выступили аббат Бернард Клевросский и епископ Парижский, горячо ратовавшие за одобрение устава рыцарей, а умиротворение так и не наступило. Папа Гонорий, человек немолодой и от природы вспыльчивый, начал терять терпение, ибо многочисленные миряне, собравшиеся под сводами храма в качестве зрителей, уже успели выразить неодобрительным гулом свое отношение к развернувшейся между клириками дискуссии. Среди противников ордена особой непримиримостью выделялись два человека, аббат Адальберт и епископ Орлеанский. Но если аббат уже успел выплеснуть на магистра Гуго де Пейна весь сарказм, отпущенный ему Богом, то преподобный Жан пока отмалчивался, готовясь, судя по всему, обрушить на головы оппонентов свои несокрушимые аргументы. Благородный Гуго отверг все обвинения в корыстолюбии с негодованием. Он напомнил собравшимся, что все рыцари, вступившие в орден, отказались в его пользу от имущества, принадлежащего им по праву. Благородные шевалье без колебаний пожертвовали замки и земли на благое дело защиты Гроба Господня. Теперь им осталось только отдать жизни в борьбе с мусульманами, чтобы доказать маловерам чистоту своих помыслов.

– Каждый из нас беднее тех несчастных, что сейчас просят милостыню у стен этого храма, но все вместе мы будем богаты милостью божьей и благословением святой матери церкви. Милость божья всегда с нами, и теперь от вас, святые отцы, зависит, будет ли простерта над нищими рыцарями Христа длань папы Гонория, или мы останемся без его благословения сиры и босы перед сонмищем врагов истинной веры. Освобожденный Иерусалим взывает к вам, прелаты, моими устами. Так почему же вы отворачиваетесь от нас, гася надежду в благородных сердцах?!

Речь магистра ордена произвела впечатление, как на мирян, так и на клириков, правда далеко не всех. Аббат Адальберт уже готов был вновь ринуться в бой, но его остановил мягким жестом епископ Жан Орлеанский. Замерли все, как противники ордена, так и его сторонники. Одни – в предвкушении победы, другие – в предчувствии поражения.

– Нет в этом зале человека, более терзавшегося сомнениями, чем я, скромный служитель церкви, – начал свою речь епископ. – Но разве могу я, червь земной, перечить гласу Господа. Ни речь благородного Гуго, ни слова аббата Бернарда не затронули моего сердца. Только сам Христос мог наставить меня на путь истины. Он явился ко мне и сказал: отдай им все, бедный Жан, ибо души их столь же чисты, как и помыслы. А потому говорю я вам, возлюбленные мои братья, поступайте так, как хочет Спаситель. Следуйте примеру моему, бедные и богатые, клирики и миряне, благородные шевалье и простолюдины, ибо нет на этом свете дела более угодного небесам, чем служение Христу, возлюбившему свое грешное стадо.

Епископ Жан достал из-за пояса вместительный кожаный мешочек и высыпал его содержимое в стальной шлем, подставленный расторопным Томасом де Марлем. Золотые монеты призывно звенели в наступившей мертвой тишине, понуждая благочестивых людей к щедрости. Шевалье в белом сюрко шествовал по залу со стальным шлемом в руках, а золото все звенело и звенело, заполняя сосуд, показавшийся многим присутствующим бездонным. Аббат Адальберт, бледнея от ненависти, бросил под ноги Орлеанскому свой опустевший кошелек. Епископы Пизанский и Миланский метали в двурушника полные возмущения и ярости взоры, но преподобный Жан стоял среди людского моря чистый и непорочный, неподвластный как хуле, так и похвалам.

Рауль де Музон был настолько потрясен провалом своей миссии, что слег от огорчения. Не исключено, правда, что он простудился на сквозняке, когда в толпе мирян ожидал решения Собора. Епископ Жан явил миру еще один пример христианского милосердия и смирения, лично ухаживая за своим гостем.

– Я видел ангелов мой, дорогой друг, – со вздохом поведал праведник благородному Раулю. – Небесный свет пролился мне на голову, и душа моя возликовала в предвкушении чуда.

– И чудо случилось, – хмыкнул шевалье де Музон.

– Не богохульствуй, благородный Рауль, – предостерег его епископ. – Никто не может знать наперед, где и как Господь выразит нам свою волю. Нам же остается смиренно принять как дары его, так и кару.

– Значит, ордену быть?

– Папа Гонорий уже подписал устав, – усмехнулся епископ Жан. – Храмовники по всей Европе собирают подношения. Мой тебе совет, благородный Рауль, не опоздай с дарами. Дабы тебя не сочли еретиком и не записали в пособники дьявола.

Глава 10. Смертельный удар.

Как и предполагал Андроник, эмиру Тимурташу даже в голову не пришло оспаривать власть у атабека Зенги, присланного в Халеб самим султаном. По городу ходили упорные слухи, никем не опровергаемые, что Махмуд, благодарный почтенному Иммамеддину за поддержку в войне с халифом Мустаршидом Биляхом, передал под его начало не только Месопотамию, но и Сирию. Вряд ли султан это сделал по доброте сердечной, просто Зенги за считанное количество месяцев превратился в фигуру, с которой приходилось считаться всем, включая и молодого Махмуда. Андронику пришлось приложить массу усилий, чтобы найти подходы к могущественному атабеку, чья армия, и без того многочисленная, увеличивалась едва ли не с каждым днем. Многие мусульмане, ненавидящие христиан, увидели в Зенги вождя, способного избыть заразу, проникшую в Сирию, Ливан и Палестину с запада. Даис уже не единожды пожалел, что в неуемном раже передал аль-Кашабу списки едва ли не всех ассасинов, обитавших в Халебе, а кади шиитов не нашел ничего лучше, как бросить несчастных приверженцев шейха Бузург-Умида под ножи головорезов Бурзука. Впрочем, и аль-Кашаб и Бурзук уже поплатились жизнями за свою неосмотрительность. Их смерть, надо полагать, послужит уроком тем, кто осмеливается бросить вызов новому Повелителю Времени. Почтенный Андроник не чувствовал в себе достаточных сил, чтобы на равных бороться с бывшим федави – сказывался возраст. Его цели были скромны, а желания исполнимы. Следовало только подчистить за собой следы и пополнить казну, дабы провести остаток дней в покое и благоденствии. Для этого ему, во что бы то ни стало, нужно было встретиться с атабеком, не подпускавшим к себе даже правоверных мусульман, не говоря о слугах шайтана ассасинах. После долгих наблюдений и размышлений Андроник пришел к выводу, что его проводником в покои атабека вполне может стать бек Сартак, поселившийся во дворце покойного Саббаха. Почтенному Сартаку уже исполнилось тридцать пять лет, добрую половину из которых он звался Эркюлем де Праленом. Каким образом нищий провансалец, не успевший получить рыцарского звания, оказался в плену у мусульман, Андроник не знал. Так или иначе, но Прален почти пять лет провел в рабстве у атабека Ильгази. Потом стал мамелюком султана Махмуда. Чем этот Сартак смог угодить привередливому Зенги можно было только догадываться. Но, судя по всему, услуга была существенной, коли атабек выкупил Эркюля из рабства и сделал не просто беком, а начальником своих телохранителей. Будь у Андроника побольше времени, он бы конечно сумел выяснить всю подноготную провансальца, но, к сожалению, время поджимало, и даису пришлось действовать почти вслепую. Обнадеживало уже то, что Сартак согласился на встречу с незнакомым человеком, хотя и догадывался, что под скромной личиной портного Андроника скрывается очень опасный и влиятельный человек.

– Ты агент византийцев? – прямо спросил он у гостя, скромно застывшего у порога.

Какие-нибудь два года назад на этом помосте возлежал почтенный Саббах, просвещенный каирец, один из самых образованных людей своего времени. Помещение с тех пор почти не изменилось, даже персидский ковер был, кажется, тем же самым, вот только хозяин у всех этих красивых и дорогих вещей поменялся. Почтенный Сартак, хоть и уступал своему предшественнику в образованности, зато явно превосходил его в готовности к действию. Андроник с первого взгляда оценил сухую подвижную фигуру бека, его насмешливые острые глаза и доброжелательную усмешку на губах, не обещавшую, однако, собеседнику ничего хорошего.

– Можно сказать и так, – не стал спорить Андроник. – Кроме того, я даис исмаилитов, именуемых еще и ассасинами, здесь в Сирии.

– И ты пришел ко мне вымаливать прощение? – вскипел бек Сартак. – Клянусь Аллахом, я не прощаю убийц своих единоверцев.

– Ты, видимо, запамятовал, дорогой Эркюль, что правителем Халеба является Иммамеддин Зенги, и только он имеет право карать и миловать, – насмешливо отозвался гость, не убоявшийся гнева хозяина. – Атабек, вероятно, слышал обо мне много хорошего и много дурного. Это я предупредил султана о возможном союзе халифа Мустаршида и шейха Бузург-Умида.

– Так ты еще и предатель, даис?

– А разве ты, благородный Эркюль, не пошел той же дорогой?

– На меня снизошло откровение! – вскричал бек, приподнимаясь с ложа.

– На меня тоже, – охотно поддержал его в религиозном рвении Андроник. – Я пришел к выводу, что Бузург-Умид предал веру и не захотел следовать его примеру.

– Чего ты хочешь от меня? – нахмурился Сартак.

Андроник, пристально следивший за хозяином, решил, что Эркюль де Прален, человек умеющий сдерживать свои порывы, в противном случае участь даиса оказалась бы незавидной. У хитроумного портного появилась надежда на обстоятельный разговор не только с Сартаком, но и с атабеком Зенги, умеющим, судя по всему, подбирать людей не только преданных, но и умных. Редкое качество в сельджукских эмирах, привыкших ставить собственный каприз выше интересов ислама.

– Я собираюсь на покой, благородный Эркюль, – печально вздохнул даис, – но мне бы не хотелось бросать своих людей без присмотра. Тем более что своими успехами я обязан именно им. Речь идет о людях, занимающих разное положение в обществе и способных обеспечить атабека ценными сведениями о положении в Антиохии, Иерусалиме, Триполи, Дамаске, Хомсе и даже Каире.

– Ты настолько благороден, что собираешься подарить своих агентов атабеку? – насмешливо спросил Сартак.

– Слово «продать» мне нравиться больше, – спокойно Андроник. – Десять тысяч денариев меня бы устроили, дорогой Эркюль.

– Ты в своем уме, даис, – засмеялся в полный голос бек.

– А сколько, по-твоему, почтенный Сартак, стоят глаза и уши? – нахмурился гость. – Атабек Зенги пришел в чужую землю. Чтобы создать сеть осведомителей, ему потребуются годы упорного труда и такое количество денег, перед которыми сумма, названная мной, просто меркнет.

– Допустим, даис, твои люди стоят очень дорого, но кто мне поручится за тебя, почтенный? – покачал головой Эркюль. – Об атабеке Зенги я даже не говорю. Он никогда не подпустит к себе ассасина.

– Но это же смешно, Сартак, – развел руками Андроник. – Я старый больной человек, не обладающий ни силой, ни умением наносить удары.

– Не прибедняйся, даис, – поморщился Эркюль. – Я слышал о тебе достаточно много, чтобы понять, с каким хитрым и коварным лисом имею дело.

– У меня есть враг, – сказал Андроник. – Он является препятствием на пути атабека Зенги. Пусть голова этого человека ляжет в основание нашего договора, бек Сартак.

– О ком идет речь, даис?

– О коннетабле Антиохии Глебе де Руси, – понизил голос почти до шепота Андроник. – После его смерти Антиохию можно будет брать голыми руками.

– А граф Боэмунд?

– Самовлюбленный мальчишка, мечтающий о славе своего отца, но не имеющий и десятой доли ума и дарований графа Тарентского.

– Хорошо, даис, – кивнул Эркюль, – я поговорю с атабеком. Но не взыщи, если его решение будет не в твою пользу. В этом случае, мне придется снести тебе голову и бросить твое тело на съедение собакам.

– Я уже слишком стар, Эркюль, чтобы бояться смерти, – обворожительно улыбнулся собеседнику Андроник. – К тому же умный атабек своего не упустит.

– За десять тысяч денариев? – не остался в долгу Сартак, показавший гостю великолепные зубы.

– Для человека такого масштаба, бек, это мелочь. Величие души не измеряется деньгами.

Возвращение Андроника в Антиохию можно было бы назвать триумфальным, если бы не скверные новости, пришедшие из Иерусалима. Папа Гонорий Второй утвердил устав ордена нищих рыцарей Христа и позволил им собирать средства на свои нужды по всей Европе. Количество уже собранных денег поражало воображение. А ведь храмовникам дарили еще и земли и замки. Похоже, религиозное безумие в очередной раз охватило Запад, что очень скоро должно было аукнуться на Востоке. Почтенный Андроник нисколько не сомневался, что Ролан де Бове найдет этим сокровищам нужное применение. Орден храмовников, и без того уже вызывающий головную боль у разумных людей, вполне способен стать угрозой не только для мусульман, но и для христианских государей Святой Земли.

– Надеюсь, ты объяснил благородному Боэмунду, какую опасность таит в себе орден лично для него? – спросил Андроник у Санлиса.

– На него мои объяснения не произвели должного впечатления, – усмехнулся барон. – Его куда больше волнует беременность Алисы, о которой она во всеуслышанье объявила недавно.

– Какая удача! – всплеснул руками даис.

– А чему ты, собственно, радуешься, Андроник? – возмутился Санлис. – Можно подумать, что Алиса забеременела от тебя.

– Неважно, от кого она забеременела, важно, что подумает об этом Боэмунд.

– Но прошло уже семь месяцев, как мы вернулись из Иерусалима, – пожал плечами Санлис. – Алиса, по моим сведениям, находится на втором месяце. Так что понести от Сабаля она могла только с помощью божьего чуда.

– Я ценю твой юмор, благородный Ги, – вздохнул Андроник. – Но голубки вполне могли встретиться здесь в Антиохии, в каком-нибудь тайном убежище.

– Ты отлично знаешь, что они вообще не встречались, ни здесь, ни в Иерусалиме, – рассердился Санлис.

– А какое это имеет значение? – удивился даис. – Через несколько месяцев Алиса родит Боэмунду наследника, и это в данном случае главное. Графу угрожает опасность, и ты должен раскрыть ему на это глаза. Мы просто обязаны нанести удар раньше, чем заговорщики начнут претворять свои грязные замыслы в жизнь.

– Заговорщиками мы объявим барона де Сабаля и коннетабля де Руси, – сообразил Санлис.

– Вот именно, – ухмыльнулся Андроник.

– А если Боэмунд нам не поверит?

– Поверит, если ты представишь ему новые доказательства неверности жены. Для начала тебе следует найти уютное гнездышко, где ворковали голубки два месяца тому назад. Ну хотя бы вот этот дом. Боэмунд ведь не знает, что он принадлежит тебе?

– Дом записан на одну вдовушку, – пояснил Санлис. – Весьма почтенную женщину.

– Почтенные женщины очень часто выступают своднями, – поделился даис жизненным опытом со старым другом. – Надеюсь, тебе удастся разговорить вдову на дыбе. Если Боэмунду этого будет мало, найди еще одну свидетельницу встречи благородного Гуго с Алисой. Для этой цели подойдет любая служанка.

– Не надо меня учить, портной, – обиделся Санлис.

– Я рад, благородный Ги, что ты схватываешь все с полуслова, – расплылся в улыбке даис. – Ты должен любым способом вырвать у Боэмунда письмо к коннетаблю с предложением, поохотиться в окрестностях замка Баграс.

– Зачем?

– У меня есть сведения, что разбойники-сельджуки готовят набег как раз в те места. Было бы неблагородным, оставлять их без добычи.

– А я полагал, что начать следует с Сабаля, – задумчиво почесал затылок Санлис.

– Нет, дорогой Ги, – покачал головой Андроник. – Боэмунд не должен иметь к смерти барона Латтакии ни малейшего отношения, дабы не бросать тень на репутацию Алисы и не портить отношения с королем. Благородного Гуго устранит его ревнивая жена, которую граф потом примерно накажет.

– А что будет с Латтакией?

– Я подарю портовый город тебе, дорогой друг, – пообещал Андроник. – Ты заслужил этот дар своим усердием.

– Есть о чем подумать, – согласился Ги.

– Думать уже поздно, Санлис, – возразил ему даис. – Пришла пора действовать.

Боэмунд решил лично посетить место, где благородная супруга наставляла ему рога с негодяем Сабалем. Ревнивый граф с трудом сдерживал ярость, рвущуюся из груди, и Санлису пришлось затратить массу усилий, чтобы предотвратить вспышку страстей. Если Боэмунд и был чем-то похож на отца, так это необузданным нравом и мстительностью в отношении своих врагов. А вот лицом и фигурой он пошел в свою французскую родню, отличавшуюся склонностью к полноте. Конечно, до короля Людовика Толстого ему еще далеко, так ведь и годами Боэмунд много моложе своего дяди.

– Кому принадлежит этот дом? – хмуро спросил он у Санлиса.

– Формально он числится за вдовой купца Аршака, но истинной владелицей дома является благородная Тереза, супруга барона де Сабаля. По Антиохии ходят упорные слухи, государь, что именно в этом доме Тереза отравила своего любовника Танкреда.

– За что? – удивился Боэмунд.

– За то, что он бросил ее ради благородной Сесилии. Поговаривали также, что руку к этому отравлению приложил Рожер Анжерский, но так это или нет, я судить не берусь.

– Выходит, мой дядя, благородный Танкред, пал жертвой заговора? – спросил Боэмунд, мрачно разглядывая роскошное ложе из дерева и словной кости под балдахином пурпурного цвета.

– Ни он первый, ни он последний, – потупился Санлис.

– Хочешь сказать, что Сабаль спит и видит, как заменить меня не только на брачном ложе, но и на троне?

– У благородного Гуго очень высокие покровители, – вздохнул Ги. – Сам он, конечно, глуп, но в хитроумных советниках у него нет недостатка. Коннетабль де Руси полагает, что договориться с незаконнорожденным отпрыском Вермондуа гораздо проще, чем с законным сыном благородного Боэмунда.

– До сих пор коннетабль хранил верность нашей семье.

– Возможно, он действительно любил твою матушку, граф. Но на тебя его любовь не распространялась никогда. Ты был помехой на пути барона де Руси к власти. И вот теперь он решил, что пробил его час.

– По-твоему, я должен арестовать благородного Глеба и отправить его на плаху?

– Увы, государь, на это у тебя не хватит сил, – скорбно вздохнул Санлис. – За Глеба де Руси вступятся король Болдуин и граф Понс Триполийский, оба они слишком многим обязаны коннетаблю, чтобы отмолчаться. За твоего врага горой встанут едва ли не все бароны Святой Земли, с которыми он прошел путь из Константинополя до Иерусалима. А тебя они сочтут завистливым мальчишкой, клевещущим на заслуженного ветерана.

– Хорошо, – усмехнулся Боэмунд. – Я буду молча смотреть, как этот паук плетет свои сети вокруг меня и моих близких.

– Я ничего подобного тебе не предлагал, государь, – пожал плечами Санлис. – Коннетабль должен умереть, но существует масса способов сделать это без лишнего шума.

– И один из этих способов Рожер Анжерский использовал против моего дяди Танкреда.

– Благородный Рожер был человеком чести, – нахмурился Санлис. – Не его вина, что сюзерен, коему он принес вассальную присягу, спутался с его женой. С ним поступили подло, и он вправе был отомстить обидчику. Конечно, большинство людей в таких случаях молчат, терпеливо снося насмешки окружающих, но Рожер оказался не из их числа. И я до сих пор горжусь тем, что этот достойный правитель и отважный полководец называл меня своим другом.

– Чего ты хочешь от меня, Ги? – вспылил Боэмунд.

– Меня устроят всего несколько строчек, написанных твоей рукой.

– Быть по сему, – мрачно изрек граф. – Ты их получишь.

Благородный Глеб с интересом прочел письмо, принесенное ему Алдаром. Сенешаль пребывал в хорошем настроении и даже высвистывал толстыми губами какую-то птичью трель. Печенег умел подражать птицам, этот его дар очень нравился женщинам и детям, но барона де Руси свист раздражал, и поэтому он махнул в сторону старого друга рукой.

– Я слышал, что Фульк Анжуйский уже приехал в Иерусалим.

– Поездка храмовников в Европу оказалась успешной во всех отношениях, – охотно подтвердил Алдар. – Свадьба состоится в ближайшее время.

– А к чему такая спешка? – удивился Глеб.

– Гвидо де Шамбли утверждает, что благородная Мелисинда беременна.

– А почему он мне об этом не сказал? – обиделся на племянника барон.

– Тема уж больно щекотливая, – засмеялся Алдар. – К тому же он дал слово благородному Гуго, что будет нем, как рыба.

– Но с тобой он все-таки поделился?

– Так я ведь барону де Сабалю не чужой, – пожал плечами печенег. – Кстати, меня ты тоже можешь поздравить, я скоро стану дедушкой, причем дважды.

– Ты обладаешь удивительной способностью, благородный Алдар, запутывать самые простые дела до такой степени, что у меня начинает болеть голова от усилий в них разобраться. О беременности благородной Милавы я уже слышал, но при чем тут Гуго де Сабаль?

– В данном случае – не при чем. Речь идет не о Милаве, а о Мелисинде.

– Но ведь она невеста Фулька Анжуйского?

– Что, однако, не помешало ей забеременеть от Гуго де Сабаля, – пояснил с усмешкой Алдар.

– Когда он успел?! – возмутился барон де Руси.

– Этьен де Гранье утверждает, что беременность Мелисинды, это результат интриг сенешаля Ролана де Бове.

– Позови Гвидо, – попросил Глеб. – Я хочу услышать все из первых уст.

Шевалье де Шамбли заглянул в замок Ульбаш на пути из Джебайла в Раш-Гийом. По его же собственным словам он навещал родную дочь и внука, рожденного год назад от старшего сына барона фон Рюстова. Гвидо много рассказывал о внуке, о дочери, о зяте, о благородной Марьице, но о самом важном почему-то умолчал.

– Стоит ли удивляться беременности молодой женщины, даже если она дочь короля, – смущенно откашлялся Гвидо.

– Я не удивился, когда мне сообщили о беременности Алисы и даже поздравил графа Боэмунда с будущим наследником, но мы ведем речь о Мелисинде, – нахмурился барон.

– Ситуация щекотливая, – согласился шевалье де Шамбли. – Но я почти уверен, что Фульк Анжуйский не станет поднимать шум из-за подобных пустяков. В конце концов, он далеко уже не юноша, да и детей за свою жизнь наплодил с избытком. Он признает ребенка своим, и тем самым заткнет рот сплетникам.

– А король знает о недостойном поведении своей старшей дочери? – спросил Глеб.

– Во всяком случае, Болдуин настоятельно посоветовал Сабалю убраться из Иерусалима и никогда больше не попадаться ему на глаза. Что Гуго и сделал. Сейчас он в Латтакии, оправдывается перед своей женой за долгую отлучку.

– Не наши это заботы, – махнул рукой Алдар. – На твоем месте, Глеб, я бы помирился с Боэмундом, воспользовавшись приглашением.

– Каким приглашением? – спросил Гвидо.

– Граф приглашает барона на соколиную охоту, – пояснил сенешаль, кивая на лист, лежащий на столе. – Говорят, Боэмунд без ума от этой новой забавы.

– Я бы поехал, – вздохнул Гвидо. – Зачем нам эти слухи о заговоре и грядущей усобице.

Глеб еще раз пробежал глазами послание, не содержащее ничего важного, и пожал плечами:

– Стоило дорогую бумагу переводить, мог бы передать приглашение на словах.

– Видимо, хотел удивить тебя своей грамотностью, – усмехнулся Алдар.

– Удивил, – охотно подтвердил Глеб. – В каждом слове по две ошибки.

– Молодость, – завистливо вздохнул Гвидо. – Ему сейчас не до латыни.

– Так мы поедем или нет? – спросил сенешаль.

– Готовь лошадей, – махнул рукой барон. – Завтра с утра выезжаем.

Алдар настаивал на десяти сержантах, но Глеб взял с собой только пятерых. Сенешаль поморщился, но поскольку благородный Гвидо со своей свитой вызвался проводить коннетабля до Баграса, то спор угас сам собой. Сам шевалье де Шамбли в охоте участвовать не собирался, просто Баграс лежал на полпути к замку Раш-Гийом. Зато печенег не мог упустить такой случай, из троих шевалье он единственный был завзятым охотником, а соколы являлись его страстью. Предусмотрительный коннетабль заставил всех своих спутников прихватить в дальнюю дорогу кольчуги. Что не вызвало возражений ни у Алдара, ни у сержантов. Жизнь в чужой земле научила их осторожности. Даже отправляясь на охоту, бароны и шевалье высылали вперед дозорных, дабы не попасть в ловушку, устроенную сельджуками. У всех на памяти был несчастный случай с королем Болдуином, решившим развлечься на берегу Евфрата, а потом два года просидевшим в оковах. Конечно, долина Оронта место куда более безопасное, но и сюда порой забредают шайки разбойников, охочих до добычи. Впрочем, туркмены вряд ли рискнут напасть на отряд, включающий трех рыцарей и дюжину сержантов, способных постоять за себя в короткой стычке.

Земля в долине Оронта еще со времен Римской империи славилась своим плодородием. Войны последних лет, прокатившиеся по Сирии, хоть и подорвали сельской хозяйство, но все же не настолько, чтобы графство Антиохийское испытывало недостаток продовольствия. Здешние земледельцы, как христиане, так и мусульмане, отличались редкостным трудолюбием и в течение короткого срока сумели восстановить фруктовые сады, вытоптанные завоевателями. С приходом сельджуков в окрестностях Антиохии вплотную занялись овцеводством. Сукно, произведенное в этих краях, охотно покупали даже в Константинополе, где не было недостатка в мастерах. На пути к Баграсу коннетабль и его спутники миновали несколько сел и городков, нигде надолго не останавливаясь. Глеб рассчитывал прибыть в замок к вечеру, дабы не стучатся в чужие ворота в темноте.

– Местные пастухи видели большой отряд, примерно в сотню всадников, – сообщил Алдар, заглянувший мимоходом в одну из хижин. – По их словам, воины двигались со стороны Халеба, однако сирийцы не сумели определить, какого они племени.

– Неужели Зенги решил прощупать слабые места в нашей обороне? – вопросительно посмотрел на коннетабля Гвидо.

– Вряд ли, – пожал плечами Глеб. – Пока у нас с сельджуками мир, и вряд ли атабек станет тревожить нас по пустякам. Зенги готовится к большой войне, обрастает союзниками, и если решит ударить, то бить будет наверняка. Скорее всего, это либо туркмены, либо кто-то из наших баронов, решивший поохотиться вместе с Боэмундом. Но в любом случае нам следует держаться настороже.

– Я приказал сержантам облачиться в кольчуги и проверить оружие, – сказал Алдар.

– Нам тоже следует о себе побеспокоиться, – кивнул Глеб. – Не хватало еще, чтобы стая коршунов застигла нас врасплох.

Почтенный Андроник переживал так сильно, словно здесь в двух милях от замка Баграс решалась его судьба. Отчасти так оно, конечно, и было. От успеха сегодняшнего предприятия зависело во многом его будущее. Но не только это немаловажное обстоятельство заставляло обычно осторожного даиса то и дело выезжать из оливковой рощи на дорогу и вглядываться вдаль. Андроник хотел не просто уйти, а уйти красиво, отомстив своим врагам за все обиды, которые он претерпел по их вине. А среди этих врагов Глеб де Руси занимал далеко не последнее место. Но и убийства коннетабля Андронику было мало, он рассчитывал втравить графство в междоусобную войну, которая неизбежно бы привела к поражению крестоносцев на Востоке. А уж кто воспользуется несчастьем гордых франков, атабек Зенги или басилевс Иоан, даиса нисколько не волновало. Он успел заручиться поддержкой и того, и другого. Прожженный интриган Никодим сейчас завистливо сопел за спиной Андроника. Бек Сартак беспокойно крутился в седле, косо при этом поглядывая на барона де Санлиса. Похоже, благородный Эркюль не слишком доверял своим союзникам и всерьез опасался удара в спину. Сотня его мамелюков уж очень глубоко проникла на чужую территорию, и предательство почтенного Андроника стало бы для них роковым. Боялся Сартак, в общем-то, не зря. Даис Сирии затеял игру крупную и кровавую, ставками в которой были жизни очень многих людей, включая и жизнь хитрого бека. Андроник настоял, чтобы среди мамелюков благородного Эркюля не было ни сельджуков, ни арабов – только франки, перебежавшие на сторону мусульман или, в крайнем случае, сирийцы и армяне. Кроме того, он лично нанял десяток головорезов-христиан, которые за пригоршню монет способны были убить родного отца. Эти должны были погибнуть в первую очередь. Благородный Ги морщился, глядя на антиохийское отребье, но помалкивал. Даже барону не под силу постичь всю глубину великого замысла почтенного Андроника. Впрочем, этот замысел, чего доброго, обернется катастрофой, если коннетабль задержится в пути. Дело в том, что даис отправил своего человека в замок Русильон и теперь мучительно высчитывал, успеет ли благородный Глеб прибыть к месту засады раньше сына, или начинание самого хитрого, если не самого умного человека в Сирии обернется досадной неудачей. Увидев пыль на горизонте, Андроник облегченно вздохнул. Подскакавший дозорный доложил беку Сартаку, что тринадцать всадников приближаются к роще по дороге, ведущей к замку Баграс.

– Аллах велик, – вскинул руки к небу Эркюль де Прален. – Он услышал наши молитвы.

– Готовьтесь, – обернулся Андроник к своим наемникам. – С нами Бог.

Скептическая ухмылка появилась на худом лице Санлиса, но тут же исчезла под бременем грядущих забот. Ги на всякий случай проверил, как вынимается из ножен меч, хотя не собирался участвовать в бойне. В исходе кровавой затеи он не сомневался. Числом мамелюки превосходили сержантов в десять раз, а при таком раскладе трудно проиграть битву.

– Стреляйте по лошадям, – приказал лучникам бек Сартак. – Пешими они долго не продержатся.

Близость замка Баграс расслабляюще подействовала на франков. Видимо, коннетабль был совершенно уверен, что граф Боэмунд никому не позволит озорничать у стен своего замка. Во всяком случае, он обнаружил засаду только в тот момент, когда на его свиту из ближайшей оливковой рощи обрушился рой стрел. Половина сержантов была убита в первые мгновения схватки. Та же участь постигла практически всех лошадей. Однако коннетабль успел соскочить с падающего жеребца и крикнуть своим товарищам:

– Отступаем к холму!

Холм этот, поросший невысоким кустарником, сослужил франкам добрую службу. А наемники Андроника, замешкались с атакой, не желая без нужды подставлять лбы под удары тяжелых мячей благородных шевалье и сержантов. Мамелюки выскочили к подножью холма слишком поздно, когда коннетабль и его уцелевшие люди уже успели взобраться на вершину, увенчанную грудой камней, оставшихся от пастушьей хижины. Из-за этих камней они открыли стрельбу из арбалетов, да так удачно, что не менее десятка верных сынов Аллаха вылетели из седел раньше, чем успели сообразить, что дичь огрызается.

– На холм! – крикнул наемникам Андроник.

Увы, его приказ хоть и был услышан, но не возымел никакого действия. Антиохийское отребье не желало отдавать свои жизни за интересы докучливого портного. В любое мгновение эти трусливые подонки могли удариться в бега, поломав все планы даиса.

– Перестреляйте их, – холодно бросил Андроник беку Сартаку.

Наемники, напуганные недружелюбными действиями своих союзников, ринулись было на дорогу, но стрелы мамелюков оказались проворнее неповоротливых коней. Через мгновение дорога была усыпана конскими тушами и человеческими телами.

– Зачем ты их вообще взял с собой? – поморщился Санлис.

– Потом объясню, – отмахнулся Андроник и, вскинув глаза на вершину холма, воскликнул почти в ужасе: – Они разожгли костер!

– И что с того? – криво усмехнулся Санлис. – Вряд ли Боэмунд кинется им на помощь.

– Могут подоспеть другие, – сорвалось у даиса с языка.

Благородный Ги бросил на своего ненадежного друга подозрительный взгляд, но промолчал. Впрочем, сейчас действительно было не до разговоров. Спешенные мамелюки густо полезли на холм, потрясая кривыми мечами. Атаку возглавил сам бек Сартак, не отличавшийся, видимо, робостью сердца. Поначалу Андронику показалось, что мамелюки без труда разделаются с уцелевшими шевалье и сержантами, но, увы, его расчет оказался излишне оптимистичным. Возня на холме продолжалась. Дабы лучше видеть происходящее, барону и даису пришлось выехать из зарослей на дорогу. Причем благородный Ги едва не пострадал за свое любопытство – пущенный с вершины холма арбалетный болт угодил в шею его коня. Санлис вскрикнул от неожиданности, но головы все-таки не потерял и сумел вскочить на ноги раньше, чем хлынувшее с холма мамелюки втоптали его в грязь. Франков в живых осталось только четверо, но, судя по их ухваткам, это были испытанные бойцы. Андроник без труда опознал среди них коннетабля, благо благородный Глеб успел потерять в схватке шлем и теперь сражался с непокрытой головой. На первый взгляд рыцарь, привыкший биться на коне, двигался по земле неуклюже, широко расставляя ноги, но почти каждый взмах его меча означал смерть для очередного мамелюка. Даис вскрикнул от радости, когда один из франков вдруг упал под тяжестью навалившихся на него тел. Зато трое остальных казались неуязвимыми. У Андроника волосы зашевелились на голове, когда он осознал, что его затея может закончиться совсем не так, как ему мнилось.

– Это коннетабль, Алдар и Гвидо де Шамбли, – прошипел Санлис, потирая ушибленный бок. – Чтобы он провалился этот твой бек Сартак со своими мамелюками. Эти бараны не сумеют их остановить.

– К коням пробиваются, – сообразил Андроник и, обернувшись к притихшим коноводам, заорал: – Коней уводите, идиоты.

– Лучники! – надрывался где-то в стороне Эркюль де Прален. – Стреляйте хоть кто-нибудь.

Лучники кучковались вокруг коней, но стрелять не решались, боясь угодить в своих, окруживших рыцарей плотным кольцом. Мамелюков было не менее трех десятков, но они скорее мешали, чем помогали друг другу. То ли людям Сартака не хватало опыта, то ли они действительно столкнулись с дьяволами во плоти, так или иначе, все их усилия оборачивались смертью. Мамелюки падали на залитую кровью землю с пугающей регулярностью. Их кольцо редело. От воплей раненых и хрипов умирающих у Андроника заложило уши, и он с трудом разобрал слова Санлиса, обращенные к Сартаку:

– Стреляй по своим, бек, иначе уйдут!

Лицо Эркюля едва угадывалось в подступающем полумраке, и Андроник скорее угадал, чем увидел, как оно перекосилось от ужаса. Зато Санлиса прыгающего вокруг чужого коня, он видел очень отчетливо и даже расслышал ругательство, сорвавшееся с его уст:

– Помоги, портной, черт тебя побери!

Андроник, не слезая с седла, придержал за повод взбесившегося жеребца. Санлис, наконец, то попал ногой в стремя и прохрипел в лицо даису:

– Топот слышишь?

Андроник вздрогнул всем телом и напряг слух. Кроме звона стали он не слышал ничего, но поверил старому другу на слово.

– Стреляй, бек, – истошно завопил он в темноту, – или подохнешь вместе с ними. К франкам идет помощь.

Эркюль, видимо, тоже почуял неладное, во всяком случае, он уже успел утвердиться в седле своего горячего коня. Приказа Андроник не услышал, зато увидел решительный взмах руки. Лучники истребляли своих товарищей одного за другим, чтобы поразить тех, кто до сих пор казался им неуязвимыми. Даис увидел, как упал коннетабль, пронзенный едва ли не десятком стрел, и закричал срывающимся от пережитого ужаса голосом:

– Уходим, Санлис! Будь они прокляты, эти мамелюки!

Андроник и сам не помнил, как преодолел две мили, отделяющие его от замка Баграс. В себя он пришел, когда услышал скрип открывающихся ворот. Ги де Санлис, единственный его спутник, крякал что-то расстроенным селезнем сержантам, окружившим беглецов, но даис никак не мог уловить смысл его слов, они утопали в жутких воплях, стоящих у него в ушах.

– Итак? – это было первое слово, которое разобрал Андроник, но произнес его не Санлис, а граф Боэмунд, выплывший из белесого тумана.

– Коннетабль убит, – глухо произнес Ги. – Остальное неважно.

– А что с портным? Он ведет себя словно сомнамбула.

– Это от испуга, – усмехнулся барон. – Мы с ним едва ушли от погони.

– И кто же гнался за вами? – спросил граф.

– Сдается мне, что это был шевалье де Русильон, – сказал Ги, кося злыми глазами на Андроника, с трудом обретающего себя.

– Скверно, – вздохнул Боэмунд. – Если он постучится в ворота моего замка и потребует выдать убийц своего отца, то мне придется уступить.

– То есть как это – уступить? – вскинул гудящую голову Андроник.

– Но ведь это ты, портной, охотился на коннетабля, когда все мои верные шевалье собрались поохотиться на журавлей?

– Шутить изволишь, благородный Боэмунд, – оскалился даис. – В мои ли годы подвергать себя смертельному риску. Шевалье де Русильон сочтет тебя лжецом и будет прав. Мы с благородным Ги всего лишь жертвы чужого коварства. Нам пришлось спасаться от сарацин, разбойничающий вокруг твоего замка.

– Хорошо, если так, – задумчиво проговорил Боэмунд. – Но я в любом случае, открою ворота победителю.

К счастью для Андроника, никто в ворота замка Баграс в эту ночь не постучался. Шевалье де Русильон не приехал в гости к графу Антиохийскому и на следующий день. Зато посланные на место кровавой схватки сержанты обнаружили несколько десятков убитых сарацин. Тел франков они так и не наши, ни на вершине холма, ни у его подножья. Это могло означать только одно: Влад де Русильон заподозрил графа Боэмунда в коварстве, что в будущем сулило Антиохии немалые проблемы.

– Доволен? – с подозрением глянул на портного Санлис.

– Все идет именно так, как задумывалось, – улыбнулся Андроник. – Какое счастье, что мы с тобой избавились от самого лютого своего врага.

– Зато нажили сразу трех, – вздохнул Ги. – Боюсь, сыновья коннетабля еще отомстят нам за его смерть.