Грёзы о Закате

ЯБЛОКО АЛЕСЯ

— Ну и что из того, что он млеет?! У него на Вику тоже рефлекс.

Голос Насти на фоне шума океанских волн, накатывающихся одна за другой на песчаный пляж, прозвучал решительно и резко и отшиб у меня желание как-либо развивать тему взаимоотношений моих подруг с Андреем. Инфантильным отморозком, по моему мнению. Но к этому выводу я позже пришёл, а поначалу с любопытством смотрел на холёного молодого человека. О том, что он сынок олигарха областного масштаба, а по-русски — сынок бандита, мне поведала Настя, а кто ей шепнул его биоданные, она, ясное дело, умолчала. Бесполезно гадать и выискивать того, кто ей передал конфиденциальную информацию: многие неровно дышали рядом с Анастасией. А передали, наверняка, просто так, за улыбку и ради поддержания знакомства.

Мне не к этому сынку, а к себе надо было бы повнимательнее приглядеться.

В первую же нашу встречу, осушив фужер горячительного напитка, тот сынок пытался разъяснить мне принципы абсолютной свободы. Толковал он мне сии идеи на светской тусовке столичного бомонда, где я оказался благодаря Анастасии. Предварительно обряженный ею в странную, но пошитую по самому последнему подиумному тренду хламиду, я внешне вполне соответствовал блистающему окружению сэров и сэруний в вычурных нарядах. Среди рож в макияже славянские физиономии были редкостью. «Москва» — этак иногда восклицал я с горечью, обозревая сборище лиц, что с верной репрезентативностью, как по количеству, так и по качеству, выявляло характерную особенность Москвы как город неруси. Беседа с одним из сэров, тем самым сынком олигарха, показалась мне забавной. Что может быть общего у богатого воришки и нищего студента? Объяснение нашёл в его глазах, помутневших от зависти, когда к нам подошла Анастасия и, взъерошив мою причёску, увела меня прочь от дармовой выпивки и дерьмового наследника изрядного состояния.

Настя называла меня нейтральным и, как мне казалось, совершенно невыразительным именем «Саша», а я иногда называл её «старушкой» в память о школьной дружбе, волейбольных и даже футбольных дворовых баталиях в нашем родном Полоцке. Она всегда и во всём стремилась проявлять независимость. В границах, определяемых с некоторого момента зависимостью от меня. Зарабатывала Настя, по её словам, «торговлей фасом», как на учёбу в универе, который дал ей квалификацию журналиста и профессионального фотографа, так и на жизнь. Упаси, боже, всех от амфиболии, этой заразы, что прячется до поры до времени в наших душах и мыслях и с хихиканьем вылезает наружу, чтобы опорочить подруг или друзей. По-русски эта зараза зовётся двусмысленностью. Во избежание грязных толкований, скажу, что под «фасом» Настенька подразумевала исключительно своё лицо. А её личико можно сравнить с ликом совершеннейшей Афродиты. Причём доходы Афродиты-Анастасии от её работы как в ипостаси модели, так и в ипостаси независимого художника-фотографа были настолько значительны, что ради предложенной авантюры — отдыха на Сейшельских островах — она, без особых проблем для себя, отказалась от выгодного контракта с каким-то модельным агентством.

По легенде, придуманной Андреем, лондонским жителем и подданным Ея Величества Елизаветы II, деньги для отдыха на Сейшелах выиграл я. В казино. И решил порадовать своих подруг и его, закадычного друга. Он был человеком не только «свободным», но и оторванным от московской жизни, а реалии моего бытия его мало интересовали, за исключением одного факта: Вика на одной из подобных тусовок представила меня, уже знакомого с Andrew, как своего «близкого друга» и друга Анастасии. Этот факт, в конце концов, побудил его залегендировать своё желание более тесного общения с Настей. Упустил он, впрочем, возможность поговорить со мной на существенную тему о том, что «деньги решают всё», видимо, полагая, что в нашей договорённости этот неоговорённый пунктик понимается как нечто само собой разумеющееся.

«Будем считать, что ты вернул свой долг. Исполнится твоя мечта: поплаваешь в Южных морях под парусами» — так сказала Анастасия, когда я принёс ей авиабилеты до Сейшел. Взглянув на модель фрегата «Паллада», собранную мною в далёком-предалёком детстве и переданную Насте на хранение вместе с другими дорогими для меня вещами и альбомами, я подумал, что модель фрегата смотрится совершенно чужеродно и не сочетается с её мебелью в стиле «хай-тек», и ответил: «Под парусом не плавают, а ходят».

Настя вновь и вновь появлялась на каждой важной для меня развилке жизненных путей:

когда я вернулся из армии в опустевший после смерти родителей дом, она убедила меня переехать в Москву, вручив мне пачку долларовых купюр, и я поступил в Институт стали и сплавов;

когда в опустевшей после разъезда студентов комнате общежития она застала меня с красавицей Викой, слывшей среди бездельников и тусовщиц «мудрой как сама Афина», и услышала высказанное Викторией желание выйти за меня замуж, Настя вынесла вердикт, заявив, что Вика как москвичка в третьем поколении не поедет вслед за мужем в пыльный Магнитогорск или холодный Норильск.

Слава всем богам, не позволившим смертным поведать Насте о моей третьей страсти, Ксении, хохлушке родом из Киева. Все трое пересекались по работе или на тусовках, причём Ксюша неведомым мне образом прояснила для себя наличие соперниц. Подозреваю, что после зимней сессии на четвёртом курсе, изрядно выпив в компании с Ксюшой, возможно, обращался к ней, путая имена. На следующее утро она мне сообщила, что спьяну я ей пропел песню, и с ехидством напела: «птицы в небе щебечут 'Настя', травы вторят 'Анастасия'». Не смог припомнить, чтобы что-то пел, но в попытке обелить свою рожу пусть не самурая, но джентльмена, придумал невесть какую отговорку: «Я же о нашем менестреле из Молодечно рассказывал!» Ксюша мило улыбнулась и произнесла: «Ну-ну!» Заявив, что я лишил её девственности, она вложила в мою ладонь яблоко. «Надеюсь, ты подаришь его мне как избраннице, а до этого мгновения не смей приходить. А придёшь ты, милый, послезавтра» — с таким решением Ксюша чмокнула меня в щёку и выставила вон. Поплёлся до ближайшей станции метро. В моей отяжелевшей голове вспыхнуло воспоминание о случайно подслушанном злословии подружек Ксении: «Строит из себя волоокую недотрогу… Ага, корова затрахала папика, а теперь вновь с девичьей фамилией…». Остановился как вкопанный у какой-то витрины и спросил вслух, глядя на рекламный плакат с девицей: «Кто же такая волоокая?» Из-за спины раздался старческий смешок: «Эх, молодёжь! Волоокая Гера-богиня! Читайте Гомера, юноша». Взглянув на старика с профессорским портфелем, поинтересовался: «А почему она волоокая недотрога?» Старик хмыкнул: «Волоокая Гера, купаясь в источнике Канаф, становилась девой». И, оценив мой туповатый взгляд, он прошествовал далее, ворча о том, что в школах перестали вообще учить студентов. Я же, размышляя о злых подружках, продолжал убеждать себя в том, что они говорили не о Ксюше, а о ком-то другом. Совладав с приступом тошноты, набрал на мобильнике номер Ксении: «Слушай, Гера, я хотел спросить о Зевсе». Ксения хихикнула: «Тебе, милый, на похмелку не хватает?» — «Хватает. Вчерась ты о папике говорила. Ха-ачу услышать поподробнее».

В мобильнике был слышен некий шум, подобный шуму волны, бьющейся о плотину. А затем плотину прорвало…

И вот, сгорая от стыда в комнате общаги и памятуя о гламурном ореоле Насти, я взглянул на подругу, казавшейся мне недоступной и недосягаемой во всех смыслах как в школьные годы в родном Полоцке, так и в студенческие годы, перевёл взор на коренную москвичку, вспомнил о киевлянке, чем-то разительно схожей с полочанкой, а затем изумлённо спросил, неужели Анастасия готова кинуть Париж или своё дефиле на московских показах мод ради какого-нибудь Череповца или, например, Жлобина. Как же удивила меня «старушка» твёрдой, бескомпромиссной и лаконичной фразой: «Да, Саша, готова!»

Давным-давно, ещё в юности, когда мы все были глупы и счастливы, пытался достичь недостижимого уровня, конечно, не отметок в табеле, а знаний, которыми, по моему мнению, обладала Настя, и начал читать запоем разные книги. Мои соученики, не задумываясь, сдали бы те книги в макулатуру. Чтение разбудило жгучий интерес к истории. Увы, только в студенческие годы встретил не дилетанта, а дипломированного историка, жадно слушал его странные идеи и живо обсуждал с ним вопросы нашего тёмного прошлого, например, о том, откуда есть, пошла русь. С чего бы такой интерес? Отвечу прямо: заколебало окружение неруси. Ага, ненужные звуки в глаголе не произносите. Поясню: в отличие от множества молодых бритоголовых, был воспитан бескорыстными учителями, преподававших на базе методик советской школы, а посему — интернационалист, но в первую очередь, русофил. И, подобно всем нормальным русским, — чеченофоб. Разные мы народы. Что бы ещё припомнить из уже несущественного для меня? Да, таки вспомнил! Телек не смотрел: зверел от того, что вещали! Заколебали меня преференции, которые на Руси не в пользу русского человека.

Не буду гадать о переживаниях Насти после постыдной для меня встречи в общаге, но неделю спустя она завлекла меня в постель.

Не буду травить себя воспоминаниями о её очаровании!..

Не буду повторять её слова любви.

Она запретила мне встречаться с Викой, пригрозив, в противном случае, убить меня, себя и пол-Москвы в придачу. Вечером вручил ей как избраннице яблоко: «Для тебя, Афродита!»

Тогда же решил, что свадьбу сыграем только после моего окончания института, иначе говоря, через год. Зарабатывая на жизнь как тренер, а также на тех работах и в тех выступлениях и боях на рингах, что судьба подкидывала мне и украшала раз за разом мою физиономию, как зеницу ока я хранил денежную сумму, вырученную от продажи квартиры в Полоцке. Этих денег, по моему разумению, должно было хватить на свадьбу и первое время нашей совместной жизни. Настя слушала мои, можно сказать, обоснования, мрачно сдвинув бровки, но, в конце концов, уяснила для себя нравственную правоту человека, не желающего становиться альфонсом.

И двух недель не прошло, как я снова увидел такое же мрачное выражение: Настя рассказала, что Вика неотступно преследует её, что эта дочка замзама большой шишки в той индустрии, в которой я намереваюсь работать, желает видеть меня, хотя и не претендует на меня как мужа. «Можешь встречаться с ней. Когда я отъезде» — таково было её, как показало время, ошибочное решение. Возможно, Настя не рассказала мне о всех изобретениях или шантаже Вики, и, вероятно, я сам совершил ошибку из-за вспыхнувшего желания увидеть Вику. Грешен, каюсь! Должно быть, есть в моей крови гены неизвестного предка-мусульманина. Угу, скажите ещё, что у молодых стопроцентных по крови православных гормоны вообще не играют. Впрочем, мы, русские, часто прикалываемся на тему нашей принадлежности к татарам. А на закате, то бишь, на западе в это свято верят. Кто бы мне объяснил, когда и с какой стати на западе невзлюбили русских?

Встречи с Викторией были редкими, и я прилагал все свои вербальные способности и уходил от её попыток более тесного и телесного контакта. «Мудрость» её взора уже казалась сиянием глаз хищной кобры, завлекающей меня гипнозом. В зимнюю сессию резко поговорил с ней и попросил её оставить меня в покое, поскольку впереди госэкзамены и диплом. Осознав, что запутался в отношениях с девушками, я с головой погрузился в учёбу и дипломную работу, и бессонные ночи проводил, в основном, в читальном зале общаги. Даже не заметил, как на горизонте появился Андрей. «Вечный студент» по его определению своей персоны. Из богатеньких. Он, вроде бы, «запал» на Настю. Встречался также с Викой. Я с нервным любопытством смотрел на развитие его отношений с девушками. Моя Афродита успокоила меня, упомянув как-то мимоходом, что отшила надоедливого сынка олигарха. Но он с упорством маньяка искал с ней встреч. При гламурном образе жизни, как Анастасии, так и преемника состояния своего отца-олигарха, такие встречи происходили вроде бы случайно. Из редких бесед с Эндрю, — а он себя в Москве именовал, как правило, по-английски, — я выяснил, что Настя так и не сказала ему о взаимности в наших отношениях, и Вика ему мало что поведала, кроме того обстоятельства, что Настя и я «понаехавшие из Полоцка». Посещая иногда с моей невестой светские вечеринки, давно убедился в том, что на этих «get-togethers» или тусовках можно битый час говорить со знаменитостями буквально ни о чём. Там, конечно, питательная среда для гламурного бизнеса. Но такая среда не для меня. Накануне моей защиты диплома, Эндрю предложил за его счёт провести две-три недели, желательно в начале августа, на Сейшелах, куда он обещал прийти на яхте. Вот такой блин, то бишь, pancake, ежели по-английски! Выразив показное восхищение, подробно расспросил о яхте, и он добрых полчаса рассказывал о своей любимице. «Халява! Заодно проверим, кто как кого любит» — с такой мыслью, отчасти замешанной на ревности, я выдал своё согласие.

Согласием Настеньки я заручился в тот же вечер. Напомнив о моём обещании жениться, она обусловила желание лететь на Сейшелы требованием обвенчаться в церкви: «С государством и загсом определимся позже, а венчание в церкви сама организую. Незамедлительно. В грехе ты более и далее жить не будешь». Наше венчание было весьма скромным — в церквушке на окраине столицы — и, по искреннему желанию Анастасии, «без папарацци».

Увы, отказаться от халявы не смог! Мы полетели на Сейшелы. Вике моя жена объявила о состоявшемся венчании уже на подлёте к острову Мае, самому большому среди островов. Во избежание недоразумений. Вика прикусила губу и сказала мне: «Дурак ты, Буйнович! Мой папенька мог бы пристроить тебя в министерство. Теперь облом'с для тебя!» Я хмуро ответил, что эту тему мы обсуждали и давным-давно закрыли.

Мы провели беззаботную неделю. На пароме добрались от Мае до острова Праслин, где для нас было забронировано бунгало, и увидели, что Праслин — земной рай. Днём мы купались и загорали, и океан мне грезился даже во сне. В первый же вечер райской жизни, виски со льдом и созвездия тропиков, мерцавшие над открытой верандой и тёмным океаном под аккомпанемент прибоя и доносившихся из соседнего бунгало звуков индийской музыки, навеяли мимолётное желание навсегда осесть в этом раю и забыть о трудоустройстве и нашей бедной жизни в богатой стране, но одного взгляда на выскользнувшую из дверей бунгало жёнушку мне хватило, чтобы отрезветь. Настенька что-то прочувствовала в моих глазах, наверняка блеснувших от восхищения, охватившим меня при созерцании её милой фигуры в свете ярких окон бунгало, и она нежно поцеловала меня. В темечко. Она присела рядом и положила ладонь поверх моей руки. Мы сидели молча и любовались ночным небом. Страстно захотел — да, конечно, — добиться её уважения, и моя трезвеющая голова начала моделировать варианты будущей жизни. Варианты, конкретику которых не буду раскрывать, выстраивались в правильном направлении, несмотря на замутнённость потока сознания и нестройность внутренней речи. Конечно же, эта нестройность была вызвана воздействием на меня сивушных масел местного виски: «Какая гадость! Для этого виски нужна самая малость — ещё одна ректификация. Вернёмся к нашим вариантам. Для любого варианта… Да, так точно, Алесь, для любого варианта есть такие термины, как «работоспособность» и «надёжность»… А ведь будет нелегко: на любом метзаводе и на любом переделе — как в армии. И работать поначалу придётся на скромной должности. Всего… сам… добьюсь! Любо, Алесь!» А вслух я произнёс: «Любо, Настенька!»