Грехи отцов

Калитка оказалась запертой изнутри. Разбираться не стали, выбили и вошли во двор. Бросившуюся под ноги шавку огрели валявшимся тут же поленом. Лай сменился визгом. Двое встали на крыльце, по обеим сторонам двери, третий остановился, не поднимаясь на ступеньки. Достали наганы. Переглянулись. Старший кивнул. Тот, что помоложе, несколько раз ударил рукояткой в дверь. Довольно долго ничего не было слышно. Старший нетерпеливо дёрнул плечом. Теперь уже двое заколотили в дверь рукоятками револьверов.

— Кто там?

— Открывай, открывай! — лёгкий смешок, беззлобное ругательство. — Откроешь — узнаешь!

Дверь, чуть скрипнув, медленно отворилась. На крыльцо вышел невысокий человек со щеголеватыми усами. Гражданская одежда не могла скрыть военной выправки.

Двое быстро схватили его за руки, выкручивая за спину, старший, одним прыжком взлетев по ступенькам, нанёс удар рукояткой нагана в голову…

Хозяин сидел за столом, руки связаны за спиной, лицо залито начавшей уже подсыхать кровью из рассечённого лба. Старший сидел напротив хозяина, двое других «гостей» методично переворачивали всё в доме вверх ногами.

— Ну что, ничего?

— Ничего. Только вот это. — Один из проводивших обыск положил на стол две георгиевских медали. — Да, похоже, кто-то недавно был здесь. Задняя дверь не заперта. Посмотреть бы, да темно уже, а лес рядом…

Старший нехорошо заулыбался, покручивая барабан револьвера:

— Что это тут у тебя творится-то, а? Не успел вернуться домой, так сразу сходки какие-то? Белогвардейский заговор тут устраиваешь?

Хозяин разлепил залитые кровью губы:

— Ж-жена это с д-детьми… К м-матери ушли…

— Так я тебе и поверил! К матери — да огородами? — Казалось, упоминание о жене только больше разозлило старшего. — Я тебе покажу — жена! Зубы нам заговорить успел, пока дружки твои, контра недобитая, огородами в лес уходили!

Хозяин что-то пытался возражать, но слов не было слышно, старший орал, брызжа слюной и размахивая перед его лицом наганом.

— Мало вы кровушки нашей попились, мало нас мучили да на фронте на германские штыки гнали, за нашими спинами прячась! Теперь вот заговоры белогвардейские устраиваете! Жена, видите ли, к матери, видите ли! Я тебе покажу — жена!

Страшное зрелище, когда ногами бьют связанного человека…

Двое, видимо, зная крутой нрав своего начальника, предпочитали не вмешиваться, стояли в углу, угрюмо смотря на происходящее…

— Ну, и что теперь будем докладывать? — они, похоже, чувствовали себя не в своей тарелке.

— Что, что… При попытке к бегству, вот что. Оказал, мол, вооружённое сопротивление, прикрывая отход своих негодяев-сообщников… Лучше пошарьте-ка, может самогоночка найдётся, да хоть огурец какой — закусить… Выпьем… За первую годовщину победы нашей Революции… Забыли, что ли? И за победу мировой!

Ноябрь в этом году выдался дождливый и слякотный, природа как будто скорбела о чём-то, несправедливо содеянном, пытаясь слезами искупить вину — знать бы только — за что?

Человек медленно брёл по бульвару, глядя под ноги — то ли чтобы не промочить ног в многочисленных лужах, то ли чтобы не видеть окружающих… А может — просто стараясь оттянуть какое-то неизбежное, но очень неприятное событие…

Чем больше стараешься оттянуть неизбежное, тем быстрее оно тебя настигает.

Человек сверился с бумажкой, на которой был написан адрес, и вошёл во двор…

— Здравствуйте… Нет-нет, мы не знакомы…Вы меня не знаете… Я вас, в сущности, тоже… Вы поймите, мне так трудно сразу объяснить, зачем я пришёл, это всё надо по порядку… Разрешите, я лучше пройду, а то в пороге неудобно, это не сразу расскажешь… Спасибо, спасибо…

Человек, три минуты назад, на улице, сверявшийся с адресом на бумажке, поминутно извиняясь, раздевался в узкой прихожей. Он почему-то не проявлял любопытства ни к окружающей обстановке, ни к хозяину, не осматривался и, только пройдя на не менее тесную кухню, усевшись на табурет, положив руки на стол, вздохнул и поднял голову.

— Чай, кофе? Вы извините, что не предлагаю ничего более существенного, но мне скоро уходить, да и поймите, я же вас совсем не знаю…

— Нет-нет, что вы, что вы… Я не затем пришёл, чтобы пить-есть… Поверьте, у меня очень и очень важное дело, только я не знаю, как начать…

— Да как-нибудь и начните! — хозяин, не присаживаясь, стоя у окна, ободряюще улыбнулся. — Смелее!

Гость посмотрел на него, помедлил, затем вытащил из внутреннего кармана сложенный вчетверо листок бумаги, развернул его и положил перед хозяином.

— Вы знаете этого человека?

Хозяин взял листок и начал внимательно его изучать. Это была фотография, распечатанная с компьютера на плохом принтере: молодцеватый молодой мужчина с франтоватыми усами, в шинели и фуражке, на боку — шашка, кончик ножен выглядывает снизу из-под шинели, рукоять — у пояса, из специальной прорези… Снимок, судя по фону за спиной, сделан в ателье, по-видимому — в начале двадцатого века…

^{_{Киселёв Антон Дмитриевич}}

Хозяин вздохнул.

— Да, я знаю его. Это мой дед. Фото, если я не ошибаюсь, 1914 года. А вы-то, какое отношение имеете к нему, если не секрет?

Гость не ответил на вопрос.

— Ну что ж, тогда я пришёл по адресу…

…Калитка оказалась запертой изнутри. Разбираться не стали, выбили и вошли во двор. Бросившуюся под ноги шавку огрели валявшимся тут же поленом. Лай сменился визгом. Двое встали на крыльце, по обеим сторонам двери, третий остановился, не поднимаясь на ступеньки…

Когда он закончил, хозяин вдруг обнаружил, что сидит напротив, держа листок в побелевших от напряжения руках…

— Видите ли, — после некоторой паузы продолжил гость, — это был мой дед.

Неловкая пауза повисла под потолком, сгущаясь и опускаясь, всё ниже и ниже…

— Нет, подождите немного. Я скоро закончу. Потом и задавайте вопросы, или ничего не говорите — ваше право… Можете меня вообще даже выгнать… Дело вот в чём. Деда потом расстреляли в тридцать седьмом. Аргентинский шпион… Или парагвайский — не помню даже, да ерунда, какая разница… Вы же прекрасно понимаете, что это полнейшая чушь и как это вообще всё делалось… Главное — не в этом. Главное в том, что до самой смерти ему снился один и тот же сон. Тот самый вечер. Первая годовщина победы Революции… Сначала дела его шли неплохо, занимал какие-то, пусть и не крупные, должности по партийной линии… А после смерти деда всё это стало сниться моему отцу.

— Подождите, подождите! Как так — тот же самый сон? И вообще, откуда вы знаете, что тот же самый?

— Да, тот же самый. До мельчайших подробностей. Откуда знаю? Дед когда-то рассказывал отцу. А отец — мне. Сначала думали, что у деда какая-то психическая болезнь, пытались лечить. Санатории там всякие, институты… Светила психиатрии… Ничего не помогало. Дед смирился. А когда после его смерти сон приснился отцу, тот просто пришёл в ужас. Но рассказывать кому-либо побоялся. Да и что рассказывать? Вообще, психические болезни ведь, насколько мне известно, не заразные? Не передаются таким образом по наследству?

— Нет, тут что-то другое…

— Вот и я так думаю, что-то другое… Отец не пытался ничего делать с этим. Просто жил, как мог. На больших должностях не был, простой рабочий, сын репрессированного, ходу ему особо не давали. Началась война — отвоевал своё, женился, работал, меня растил. А когда умер, сны стал видеть я… Оставил, значит, отец мне дедово наследство…

Хозяин задумчиво поднялся, начал прохаживаться по кухне, насколько позволяло свободное пространство…

— Ну, а вы-то не пытались с кем-либо посоветоваться, проконсультироваться?

— Я-то? Я-то пытался. После перестройки, когда стали проще смотреть на всякую мистику…

— И что?

— Вначале, конечно, пытался с научной точки зрения прояснить хоть что-нибудь. Только ведь официальная наука в такие вещи не верит. А гадалки да экстрасенсы — знаете, ведь очень сложно найти настоящего специалиста. В основном — одни шарлатаны… Но если долго мучиться… Хотя, подсказал не экстрасенс. Зашёл я как-то в храм. Вы ведь знаете, наши деды и отцы растили нас атеистами и так в этом преуспели, что вот, кажется, умом уже что-то понимать начал, а всё никак переступить не можешь через какой-то барьер…

Гость задумался — тяжело и надолго. Хозяин тоже молчал.

— Сам не помню, что меня туда потянуло. Просто — шёл мимо по каким-то делам, смотрю, народ собирается понемногу, видимо — служба должна вот-вот начаться… Я и зашёл. Думал — на минутку, свечку поставлю — и пойду своей дорогой. А получилось — отстоял службу. Люди начали расходиться, а я меня что-то не отпускает… Батюшка на меня внимание обратил — что мол, говорит, случилось, что-то тебя гложет, груз какой-то на душе у тебя! А я и спроси, как, мол, свечку поставить? За упокой… Вот, разговорились… И знаете, что он мне сказал в конце разговора? Наверное, и не разговор это был даже, а — исповедь…

Опять длительная напряжённая пауза…

— Он спросил: а знаешь ли ты, что такое — покаяние?

— Но ведь не вы же это совершили?

— Я, не я… Грехи отцов, оказывается, могут пасть на детей… И даже, как видите, на внуков… А знаете, каково с этим жить? Не знаете? Так лучше и не знать вам этого никогда…

Что-то неосязаемо-тяжёлое продолжало висеть в воздухе…

— А как вы вышли на меня?

— Да вот по этой фотографии и вышел. — Гость показал на листок в руках у хозяина. — Вы же её в Интернете, на своей страничке помещали?

— Помещал… Думал, что кто-то сообщит какие-либо сведения о деде. По Интернету. Только я не думал, что так просто найти человека, если на его страничке в Интернете не имя, а только ник.

— А я и не говорю, что просто. Всех знакомых подключил, кто хоть чем-то мог помочь… Нашли. И адрес и телефон. Я ведь, когда это фото увидел, сразу понял, что нужно найти вас. Именно — найти и придти к вам домой, а не переписываться в Интернете. Я лицо на фотографии сразу узнал. Не один год оно мне снилось, до мельчайших подробностей помню… Только там, во сне — он без формы… Так значит, кто-то из семьи вашей уцелел всё-таки?

— Бабушка с детьми успела-таки в лесу спрятаться… Кстати, она рассказывала, что дед ваш, вы уж извините, всё клинья к ней в своё время подбивал. А потом простить не мог, что за моего деда она замуж вышла… Отец выжил, ему три года уже было, а сестра его совсем ещё маленькая тогда была, умерла, когда прятались в лесу, да по родственникам… Отец, как и ваш, тоже простым рабочим, тоже отвоевал своё… Поздно уже женился, да умер рано… Вот так…

Хозяин сидел за столом, напротив гостя, черкал что-то на бумаге огрызком тупого карандаша…

— Так вы решили-таки покаяться?

Вопрос прозвучал резко, как выстрел в тишине.

— Думаете — сниться перестанет?

Гость смутился.

— Я и не знаю, как это вам правильнее сказать. Покаяться, не покаяться… Может — перестанет сниться, может — нет… Для меня дело уже не только в этом. Просто понял, что надо к вам придти — и поговорить. Душу, что ли, облегчить… Надо — и всё. А чем этот разговор закончится — тут уж как Бог даст.

Он опять сидел, не поднимая глаз, хрустел пальцами.

— К тому же сегодня седьмое ноября…

Гость дёрнулся.

— К тому же сегодня седьмое ноября… — эхом. — Вот, ещё… Возьмите…

Вытащил из кармана маленький свёрток. Осторожно, как бы боясь обжечься, развернул и пододвинул поближе к хозяину.

Тот молча смотрел на содержимое. Что-то застряло в горле, мешало шершавым комом и не давало задать вопрос. Он протянул руку и осторожно коснулся содержимого…

Две георгиевские медали.

Хозяин тяжело встал. Достал из холодильника початую бутылку водки. Из шкафчика — два гранёных стакана. Наполнил каждый на треть. Один передвинул на другой конец стола вместе с листком бумаги.

Выпили молча, не чокаясь и не закусывая.

Гость поднёс листок к лицу. Четыре строчки. Прочитал несколько раз, запоминая.

Вскинул глаза.

Хозяин стоял, отвернувшись и глядя в окно.

Гость тихонько встал, оделся, постоял в прихожей… Вышел. Не прощаясь…

Выстрелом входной двери лопнуло напряжение, скопившееся в квартире.

Чиркнула спичка. Листок корчился в тарелке, четыре строчки, сразу и навсегда врезавшиеся в память обоим, превращались в пепел…

Один человек медленно шёл через двор прямо по лужам, другой смотрел на него из окна седьмого этажа. Идущий остановился, оглянулся, посмотрел на окно, встретился взглядом… Слегка поклонился, — показалось? — быстро пошёл со двора…

Наутро раздался телефонный звонок.

— Знаете, этой ночью я видел во сне море…

Я подошёл к окну.

Промозглая, сырая осень оплакивала всех ушедших…