Граф и часовых дел мастер

НЕ ВЫНОШУ НЕОЖИДАННОСТЕЙ, НО КАК ТУТ БЫЛО СКАЗАТЬ «НЕТ»? Вставал тогда вопрос о репутации моего магазинчика, но прежде всего — я ни в коем случае не собирался выводить из себя старого графа. Поэтому я скрепя сердце согласился на его просьбу немедленно отправиться в замок, к одру маленького автомата, который несколько десятилетий назад изготовил мой отец, и который внезапно разладился в то самое утро. Вот отчего я намного раньше времени закрыл часовую мастерскую, даже не предупредив свою молодую жену, а затем сел в присланную за мной графскую карету. Почему его камердинер, вместо того чтобы приезжать за мной, просто не привез этот предмет в мою мастерскую, и отчего такая спешка с его ремонтом? Насколько я знаю, единственную компанию старику в его поместье — большом, уединенном, с видом на город — составлял его камердинер, слуга на все руки. Сильно сомневаюсь, что кого-то из этих двоих особенно развлекает маленькая фарфоровая куколка, которая танцует под позванивающую музыку, играющую в коробочке под ее ногами. Не вижу ничего такого, что оправдывало бы срочность починки такой вещицы, и тем более такого, из-за чего стоило бы нарушать график часовых дел мастера — само собой разумеется.

Граф впал в маразм? Это бы объясняло, почему не видно его экипажа проезжающим по городу, хотя город — важное связующее звено между замком и остальным миром. Никто на это, безусловно, не жалуется. Сколько я себя помню, этот человек всегда вызывал боязнь у местного населения. О нем ходят безобразные истории, в которых он предстает личностью бессердечной и даже кровожадной. Справедливости ради я должен отметить, что его отец имел репутацию не лучше, и вполне возможно, что некоторые преступления, приписываемые последнему сеньеру замка, были совершены его отцом или другим предком в те времена, когда они держали ответ только перед судом своего круга. И тем не менее окрестные жители не поняли бы меня, откажи я ему в услуге. От привычек многовековой вассальной зависимости за каких-то два–три поколения не избавиться.

Карета въезжает во двор. Судя по всему, уходу за садами в поместье первостепенного значения не придают. Граф, запахнувшийся в багрово-красный халат, который слишком велик для его иссохшего тела, ожидает меня на крыльце; он опирается на трость, стоит со склоненной головой и сгорбившись. Остатки его длинных белых волос развеваются по ветру. Боже мой, какое жалкое зрелище! Уже лет двадцать, как я не видел его так близко. Как можно было так неприлично постареть? Вот по крайней мере одно преступление, которое ему можно инкриминировать! И речи быть не может, чтобы я здесь оставался! Решено: забираю автомат, везу его в мастерскую и сразу же усаживаюсь за работу над ним, даже если потрачу ночь. Тщательно отремонтировать, и механизм проработает еще тридцать лет. Мне не хочется числить в своей клиентуре это привидение дольше, чем необходимо.

— Следуйте за мной, — хрипло произносит он, лишь только я ступаю на гравий. Он даже не поднял головы, заговорив со мной; но, возможно, он просто уже не в состоянии. Тон задан, и меня он скорее устраивает — я не больше него горю желанием обмениваться любезностями. Теперь, когда я обнаружил, как он старчески убог, его просьба о срочном ремонте автомата кажется еще более нелепой, даже бредовой. Мне не стоило соглашаться приезжать. Однако теперь слишком поздно поворачивать назад. Поторопимся! Перешагивая через ступеньки, я поднимаюсь по лестнице, ведущей к крыльцу. Граф меня не дожидается. Он с трудом идет впереди по своему огромному холлу, на каждом шагу опираясь обеими руками на трость. Пола его халата тянется за ним шлейфом, собирая пыль. Я иду вслед за ним, стараясь держаться на расстоянии, но граф движется так медленно, что мне приходится через каждую пару шагов останавливаться, чтобы не натолкнуться на него или не влететь в остатки его запаха. Это место — отражение своего владельца. Тусклая серая штукатурка стен вся в трещинах. В зале отдаются шаги, пахнет пылью и сыростью. Под массивной деревянной лестницей наверх, поднимающейся последовательно вдоль всех четырех стен холла, находится самая обыкновенная дверь. Она выходит в мрачный коридор, миновав который мы попадаем в просторную гостиную, купающуюся в мягком свете. Многочисленные высокие окна выходят на пологий луг, который уводит к большому, окаймленному деревьями пруду. Вид очень приятный, и я совершенно удивлен. Я готовился войти в сумрачные залы, загроможденные старьем, где стены покрыты пыльными гобеленами, потрескавшимися портретами сеньеров при оружии, или охотничьими трофеями — как тот, где меня встретили. Тыльная часть замка несомненно подверглась серьезной реконструкции в нынешнем столетии, и скорее всего — по инициативе нынешнего владельца. Через окна я разглядываю внешние стены из кирпича цвета лосося, как в этих современных замках, которые, более не претендуя на то, чтобы выдержать осаду, заходят с карты комфорта и изысканности. Стало быть, в жизни графа как-то настал момент, когда он взялся приспособить свою обитель к нашей эпохе. Довольно трудно поверить, что когда-то по его жилам текла толика чуткости.

Эта гостиная не перестает удивлять меня своей сдержанной элегантностью и осовремененностью. Обстановка тщательно подобрана и распределена по залу, несомненно, это работа декоратора из метрополии. Граф беспокойно суетится у окон. Он до сих пор не поднял трясущейся головы. Думается, он предпочел бы не знакомить меня со своими интерьерами: для него, должно быть, невыносимо вот так раскрываться. Подобные ему люди даже на закате сил стремятся к тому, чтобы их побаивались. Справа от него я обнаруживаю пресловутый автомат, установленный на столике рядом с птичьей клеткой и внушительным глобусом. Я подхожу к предмету. Старик,с которым я до сих пор не встречался взглядом, внезапно снова приходит в движение и быстро делает несколько исчезающе крохотных шажков вокруг столика, словно надеясь отгородить меня от автомата. Все так, как я и подумал: бедолага больше не дружит с головой. Он спешно вызывает меня к своему автомату, а потом мешает мне работать. Я вмешиваюсь и вопреки его причудам добираюсь до изделия, за которым пришел. Это совсем маленькая девочка, почти младенец, стоящая на кончике одной ноги. На ней платьице и ночной колпак. Меня начинает инстинктивно трясти, и причина мне известна: в детстве я насмотрелся, как эти куклы крутятся сами собой, и они немного пугали меня своими глазами, в которых мне чудилось сплошное коварство. Моему отцу пришлось в начале его карьеры изготовить штук шесть–семь таких игрушек для богатых детей, прежде чем его дни заполнились разнообразными часами и будильниками; а затем, после его кончины, и мои дни. Время и пыль с годами взяли верх над шестеренками этого механизма. Кто же в этом замке решился однажды приобрести его? Невозможно представить, чтобы такой безделушкой, которая к тому же не сочетается с остальным убранством, увлекся сам граф в расцвете сил. Но сейчас я не удивлюсь, если в своем помраченном состоянии он испытывал к ней трогательную привязанность.

До сих пор мне не приходилось вскрывать какого-либо из этих автоматов, но я не тревожусь, механизм не должен быть слишком сложным. Мне придется разобрать его полностью, чтобы почистить и опять поставить на место зубчатку за зубчаткой. Возможно и так, что придется заменить ту или иную деталь. «Ваш набор инструментов! Где вы оставили свои инструменты?» Только сейчас граф замечает, что я пришел с пустыми руками. На мгновение я встретился с ним взглядом и немного испугался, потому что вместо ожидавшейся безучастности передо мной яростная решимость. Я чувствую, что мы недалеки от ссоры. Он трижды подряд стучит концом трости о пол, словно дает пристрелочные залпы. Граф явно очень расстроен тем, что я пришел без своего снаряжения. Я делаю вид, что не замечаю его раздражения, и пытаюсь повернуть маленький ключ в замке музыкальной шкатулки. Его тут же заклинивает. Значит, уже придется как минимум менять пружину. Я предупреждаю об этом своего беспокойного клиента.

— Расскажите моему камердинеру, где найти пружину в вашей мастерской. Он немедленно вернется в ваш магазин, чтобы собрать все необходимые для ремонта материалы. Мне нужна особо тщательная работа. Я соответственно заплачу.

— Однако проще всего будет, если я заберу автомат в свою мастерскую. Мне там будет удобнее всего разбирать механизм. Я гарантирую, что завтра эта девчушка снова будет танцевать в вашей гостиной. Ваш камердинер сможет забрать ее к открытию моего магазина, — сказал я голосом, надо признать, не слишком уверенным. Хорошо еще, что я разговариваю только с лысиной. Если этот человек на меня опять взглянет, я рискую потерять всякое самообладание!

— Нет, этот предмет не покинет замка. Внутри гораздо меньше колесиков, чем в современных часах. Я уверен, что, приложив немного доброй воли, вы сможете заставить его снова работать прямо здесь. Кухонный стол уже освобожден, чтобы вы могли работать в полном спокойствии.

— Но я никогда не работаю на дому у моих клиентов!

— Это у других! А что с напольными часами, вы всех заставляете тащить их в вашу мастерскую? Своими проволочками вы тратите наше время.

Какая-то пара фраз этого определенно находчивого старика, а у меня аргументы уже на исходе. Вместо того, чтобы препираться, я предпочитаю отдать ключ от своей мастерской камердинеру, который только что появился в гостиной. Я объясняю ему, где найти мои инструменты и запасные детали, и он тут же разворачивается и исчезает. Не слишком разговорчивый детина! Оставшись наедине с графом, я кляну себя за то, что так быстро сдался. Конечно, он не ошибается. Как и всем моим собратьям, мне случается работать прямо у клиента над тяжелыми экземплярами, или даже более легкими, если там простые механизмы и обычные шестерни, вроде тех, что используются в этих старых автоматах. Но боже мой, все равно это я решаю, как мне делать свою работу! Мне совершенно необходимо вернуть инициативу в свои руки.

— Я согласился из уважения к вашему преклонному возрасту, но поймите, что я никогда так не работаю. Вы не слишком-то облегчаете мне задачу, и я не в восторге от идеи работать у вас на кухне. Удивлюсь, если там окажется такое же хорошее освещение, как в этой комнате. Я настаиваю, таким образом, на работе в этой гостиной, этот большой стол прекрасно подойдет, — говорю я, указывая подбородком на предмет обстановки позади себя. Я понимаю, что придираюсь попусту, но я непременно должен доказать себе самому, что не превратился в мальчика у него на побегушках. Это его бесит — судя по тому, как он взмахивает своей тростью. Он, должно быть, сдерживает свой гнев, но по всему видно: он хочет, чтобы его игрушку починили как можно скорее. Я чувствую, что он готов уступить. Ненадолго подумываю, что мог бы даже взять назад свое согласие и оставить его на произвол судьбы с его проклятым автоматом, хотя бы и пришлось вернуться в город пешком. Но ненадолго — потому что от меня не ускользнуло упоминание графа о хорошей награде.

— Вам просто хочется покапризничать. Кухонный огонь дал бы прекрасное освещение, но я согласен. Будете работать на этом столе, но я строго-настрого запрещаю вам вставать со стула, пока автомат снова не заработает! Идите, садитесь на него и сразу же начинайте разбирать музыкальную шкатулку. Необходимые щипчики найдете в ящике стола.

Как прискорбно, когда люди настолько стареют! Уму непостижимо — мне, как ребенку, велят куда-то сесть и с места больше не трогаться, но не собираюсь устраивать словопрений по таким пустякам. Мочевой пузырь у меня довольно послушный, он позволит мне просидеть на этом стуле столько, сколько потребуется, и мне доставляет удовлетворение, что удалось так быстро перебороть графа. Интересно, насколько далеко он может зайти в припадке деспотичности? Не могу дождаться, когда вернется его камердинер, пусть даже он мне симпатизирует не сильнее тюремной двери! Краешком зрения я замечаю, что старый тиран слегка поправляет штору на окне, как бы затеняя столик, на которой стоит игрушка. Опять он ведет себя чуднó, но меня это больше не волнует. Дальше он подходит к тяжелому креслу и крохотными рывками разворачивает его, чтобы развернуть его к тому месту, где я собираюсь трудиться. Он выбивается из сил от натуги, однако я не намерен ему помогать. То-то будет удобно работать под его надзором! Наконец, он плюхается на сиденье, и я в первый раз вижу его лицо целиком. И тут же жалею об этом. Как этому старику все еще удается выглядеть таким свирепым?

Я усаживаюсь на стул и пытаюсь сосредоточиться на автомате. Мне, нужно сказать, непонятно, отчего мой отец выбрал фигурку такой маленькой девчушки, что она, кажется, едва удерживается на ногах. Из-за нее эта легкая танцевальная сценка смотрится не слишком правдоподобно. Вероятно, он нашел эту малышку в каталоге фарфорового завода. Возможно, пожелание заказчика, отец время от времени с этим сталкивался. С помощью щипцов я открываю снизу музыкальную шкатулку. Граф, кажется, сверлит меня взглядом, но не могу точно сказать, потому что отсюда не вижу его лица. Наконец камердинер возвращается со всеми необходимыми материалами, и я могу приступить к полной разборке механизма. Я начинаю с удаления фарфоровой статуэтки, которую кладу на спину. В таком положении ребенок еще больше похож на младенца.

Я вожусь с механизмом уже более получаса, как вдруг мне кажется, что я уловил подобие движения сбоку от столика. Я рассеянно поворачиваю взгляд в его сторону. Сначала я ничего не замечаю из-за полутеней, но все же не сдаюсь, и постепенно мои глаза начинают привыкать. То, что я тогда обнаруживаю, настолько поразительно, что я осмысливаю увиденное только через мгновение. Жердочка в птичьей клетке, подвешенная на манер качелей, раскачивается, словно маятник. Однако! Или мне мерещится? Я бросаю взгляд на графа. Его голова не шевелится. Преклонный возраст его подвел, и он вопреки желанию уснул? Я этому радуюсь и возвращаюсь к жердочке, которая продолжает жить своей жизнью сама по себе, в отсутствие какого-то бы то ни было механизма, который бы ее к этому вынуждал. Я определенно не сплю. Как объяснить это раскачивание? На дверце клетки стоит замок, но ключа из скважины не торчит. Клетка, учитывая ее размер и толщину прутьев, должно быть, строилась для сокола, вроде тех, которых берут на охоту. Но в этот миг на жердочке нет никакой ловчей птицы. Кроме того, ни одна птица, даже дрессированная ярмарочным балаганщиком, не смогла бы, думается мне, так качаться. Мог ли вызвать это явление сквозняк, которого я не ощущаю со своего места? Сомнительно, но за неимением лучшего объяснения решаю удовлетвориться этим объяснением и возвращаюсь к своим шестеренкам. Боже, как же мне не терпится выбраться из этого дома!

По мере того, как солнце спускается к горизонту, тени в гостиной становятся все резче. Восстановление автомата продвигается быстро. Я буду дома к ужину. Теперь подтвердилось, что граф спит: я слышу его дыхание. Жердочка продолжает раскачиваться с размеренностью метронома. Меня подмывает подойти к клетке. В самом деле, мне все труднее объяснить постоянство этого феномена простым сквозняком. Осмелиться ли? В конце концов, даже если старик поймает меня отошедшим от стула, — что со мной может случиться? Бросят в ров? А ведь он вряд ли таким соблазном поступится.

Мне начинает сильно не хватать света. Если я его разбужу, чтобы попросить свечей, он злорадно заметит, что с кухонным огнем этой проблемы с освещением у меня бы не возникло. Так что я воздержусь. Но это просто глупо, я почти уже закончил! Осталось только вернуть механизм в шкатулку, только для этого мне совершенно необходимо четко видеть ее внутренности. Я обнаруживаю не так далеко от моего стола подсвечник. К черту дурацкие распоряжения старика! Я на цыпочках отправляюсь за ним. Рядом с креслом графа я удваиваю осторожность — излишнюю, так как он, похоже, уже устроился на ночь. Я завладеваю подсвечником, зажигаю свечи от лампадки и потихоньку возвращаюсь в сторону птичьей клетки. Не могу удержаться, и, оказавшись рядом с ней, тщетно ищу сквозняк.

— Немедленно уберите свой подсвечник!

Я вздрагиваю. Граф очнулся. Он с натугой выбирается из кресла, продолжая хрипло выкрикивать: «Назад, грязный проныра!». Потеряв дар речи, я делаю шаг назад и обнаруживаю на противоположной стене тень женской фигуры. Я столбенею и не в силах отвести взгляд. Граф может посадить меня на кол, но мне уже все равно, я попал под чары соблазнительной фигурки с четырьмя маленькими крылышками на спине. Она сидит и медленно раскачивается, то вытягивая ноги, то затем сводя их под ягодицами. Я придвигаю подсвечник немного ближе к клетке, тень на стене растет. Я отодвигаю его подальше, она уменьшается. Сомнений нет. Как бы невероятно это ни казалось, я вынужден констатировать, что в этой птичьей клетке качается на качелях крошечная невидимая фея, отбрасывающая тень. Неужели я схожу с ума? Я долго еще мог бы созерцать эту невероятную картину, если бы не получил увесистого удара тростью по затылку. «Уберите этот подсвечник, ради Бога, вы сожжете ей крылья!» Я в некотором ошеломлении оборачиваюсь. Как граф сумел подобраться так быстро? За ним стоит его камердинер со сжатыми кулаками, он готов наброситься. Я провожу пальцами по шее, на них остаются следы крови. Я хотя бы уверился, что не сплю. Я мямлю:

— Вы держите взаперти фею?

— Возвращайтесь к своей работе! — отвечает он и снова взмахивает тростью, по-прежнему жалким образом склоняясь головой к земле.

— Без объяснений — нет! Я в жизни не видел ничего подобного. Это правда или у меня зрение отказывает? Если вы не расскажете мне больше, я все брошу.

Никогда прежде я не чувствовал такой растерянности, и если противился этому старому болвану, то только затем, чтобы не потерять почвы под ногами. Неужели в этой клетке действительно сидит невидимое существо? Как и все прочие, я, конечно, слышал истории о маленьких — вполне, однако, зримых — феях, которые в далеком прошлом жили в окрестностях, и появлялись в селениях только ради поздравлений с рождением ребенка. Но эти истории относились к времени столь отдаленному, что я никогда не задавался вопросом, правдивы ли они.

— Заканчивайте с автоматом, и вы получите от меня свои объяснения, если они вас успокоят.

Так-то лучше; я покоряюсь, поскольку мне очень любопытно и обязательно нужно узнать больше. Вернувшись за свой стол, я, несмотря на нервозность, как можно скорее устанавливаю механизм в музыкальную шкатулку. Камердинер принимается зажигать все свечи в гостиной, заставляя изящную фигурку на стене полностью исчезнуть. Качели в клетке только что остановились. Маленькая фея уже на полпути к тому, чтобы превратиться в воспоминание. Мне приходится немедленно освежить ее образ, иначе я вечно стану сомневаться в ее реальности.

— Она осознает, что мы тут присутствуем?

— Естественно, она ведь не слабоумная! — Граф помедлил, затем продолжил: — Вы не имели права покидать своего места. Вы просто наглец, и я сожалею, что обратился к вам.

— Прошу, приступайте же к объяснениям. Я не знал, что феи невидимы.

— В прежние времена они и не были, но я той поры не застал. Те феи в детстве, которые встречались нам летними вечерами у пруда, уже растеряли все свои краски и стали почти прозрачны. Можно сказать, существа из стекла. Это были молчаливые, чрезвычайно пугливые создания, безостановочно скользившие в воздухе и внезапно исчезавшие. Они редко возникали дольше, чем на несколько секунд, но оставались главным событием наших вечеров. Потом исчезли даже отблески света на их телах, и теперь, кроме теней, ничто не говорит об их присутствии в этом мире. Вряд ли в природе их осталось много. Может быть, моя фея — это вообще последняя из своей породы.

— Отчего они пропали?

— Что за вопрос! Разве вы не видите, во что превратился мир? В энциклопедическую вселенную, где все определено и взвешено, где все должно быть объяснено и подтверждено. В ней, совершенно понятно, им осталось не больше места, чем эльфам или ограм-людоедам. Некогда эти юные барышни приходили в дома, где только что появлялись дети. Они склонялись над колыбелью и благословляли новорожденного. Конечно, то были всего лишь пожелания здоровья и благополучия, но ни один родитель не пожелал бы их лишиться. Теперь, когда в авторитет вошли врачи, ни одна новоиспеченная мать не осмелится просить фей появиться. Моя малютка-фея случайно приземлилась мне на ладонь, когда я спал в саду — давным-давно. Все, что мне оставалось сделать, это осторожно сомкнуть пальцы. С тех пор она составляет мне компанию. Я удовлетворил ваше любопытство?

— Признаюсь, мне непонятно, какой смысл держать в клетке безмолвное и невидимое существо.

— Поначалу для меня это было лишь вопросом обладания чем-то редкостным. Теперь все переменилось. Не обитай она тайно в замке, такая крошечная и в то же время могучая, мне давно было бы незачем вставать по утрам, а в загробном мире меня ожидают слишком много врагов, чтобы я спешил в него уйти. — Он вдруг перестает клевать носом, словно дух его при упоминании об этих смертях оледенел.

Ну вот, мне остается вернуть на место фарфоровую куколку. Едва это сделав, я сразу же поворачиваю ключик, чтобы завести пружину. Из музыкальной шкатулки доносится старинная колыбельная, и девочка сама начинает поворачиваться, стоя на одной ноге, слегка раскинув руки, отчего создается иллюзия неустойчивого равновесия. В клетке на мгновение зашевелились качели, фея только что торопливо слезла с них. Пальцы графа скользят под воротник халата и отстегивают цепочку с прикрепленным к ней ключом. Нерешительной рукой он открывает клетку, и оттуда немедленно вырывается маленькая тень. В голове у меня все проясняется.

— Так это именно для нее вы заказали автомат моему отцу. И опять же для нее вы обновили эту часть замка, не так ли?

— От вас ничего не скрыть, — иронизирует граф, подвигаясь чуть ближе к моему столу. — Действительно, феям для жизни необходимо много естественного света, и потому я обставил свой интерьер соответственно этому непременному требованию. Каждый день я выпускаю свою фею из клетки, чтобы она могла полетать по гостиной. В первые годы я пользовался сачком для ловли бабочек, чтобы вернуть ее на место, но это было очень сложно и рискованно. Когда я заметил ее интерес к музыке и, в частности, к колыбельным песням, у меня возникла идея поставить в ее клетку маленькую музыкальную шкатулку, которую я включал по нескольку раз в день. Похоже, ей это нравилось, и я постоянно замечал, как ее тень на стене кружится в ритме колыбельной — немного похоже на этот автомат, но с той величественной грацией, которая присуща только феям. Какое-то время спустя я стал заводить шкатулку только тогда, когда моя фея была вне клетки. И она отреагировала так, как я и рассчитывал. Благодаря музыке она стала все легче и легче позволять возвращать себя на место. Через несколько недель я даже смог обходиться без сачка для бабочек. Я так обрадовался такому ходу событий, что заказал у вашего отца этот автомат ей в подарок. Внутри него металлический цилиндр с колыбельной мелодией из старой музыкальной шкатулки. Как только я включаю его, она понимает, что ей пора возвращаться в свою клетку. Многие годы я позволяю ей порхать по гостиной весь день — за исключением, естественно, лета, когда окна открыты.

— Иными словами, этот автомат служит у вас манком, как для животного. — Теперь мой черед иронизировать. Он бы хотел заставить меня поверить в благородство своих намерений, но я-то вижу лишь беспринципного старика, который держит за решеткой фею исключительно ради своего мизерного личного удовольствия!

— Скорее условным знаком между нами, если не возражаете. Вот почему я торопился с починкой автомата, не решаясь выпустить ее из клетки. Вы меня представляете в нынешнем моем состоянии, бегающим за ней с сачком для бабочек? Что ж, оставьте нас теперь! Мой камердинер ждет вас у кареты. Он передаст вам ваши деньги. Вы увидите, что я могу быть очень щедрым. — Без сомнений, цена за мое молчание.

Граф поднимает со стола подсвечник и медленно водит им по воздуху в поисках тени на стене. Вскоре он ее замечает. Фея обнаруживается рядом с автоматом, всего в нескольких сантиметрах над столом. Она держится в воздухе неподвижно, только быстро взмахивают ее крылья. Фея расставила руки, словно собирается подхватить фарфоровую девочку в том невозможном случае, если та упадет. Да она дурачится! Граф протягивает одну руку ладонью вверх и осторожно подводит ее под миниатюрное создание. Фея тотчас же снижается и приземляется на нее. Потом старик, хромая еще сильнее, добирается до клетки, держа ладонь в воздухе плашмя. Он проносит ее сквозь дверцу железного обиталища, оставляет на мгновение внутри, затем вынимает ее и снова запирает клетку ключом. Для меня это чересчур.

— Вы держите ее в плену, — сухо говорю я.

— Мне это видится иначе, но в любом случае я не обязан перед вами оправдываться. Уходите, говорю вам!

— В таком случае я забираю автомат. И речи не может быть, чтобы фирма, основанная моим отцом, стала соучастником вашего преступления. — Я немедленно подхватываю упомянутый предмет, который только что закончил наигрывать мелодию, и кладу его в свой саквояж с только что собранными инструментами. Экипаж графа уже выедет за стены поместья, прежде чем он, при его хромоте, сумеет добраться до крыльца — по крайней мере, если ему придет в голову безумная идея попытаться меня остановить.

— Однажды вам все равно придется задуматься о смерти, месье граф. Что станется с вашей феей, которую так долго лишали свободы?

Я не оставляю ему возможности мне ответить и спешу покинуть замок. То-то он сейчас ужасно разгневается! Как только я оказываюсь в экипаже, камердинер трогает лошадь, и мы быстро оказываемся за пределами парка. Я тяжело вздыхаю и закрываю глаза в поисках толики душевного покоя. И в тот же миг вижу медленно раскачивающуюся тень феи на стене, а потом ту же тень, садящуюся на протянутую руку старика. Все кажется настолько нереальным! Что же теперь будет? Старик слишком дорожит своей феей, чтобы позволить ей чахнуть в клетке, и если я сохраню в тайне ее существование, он, конечно, не будет пытаться вернуть свой автомат. Так что, полагаю, его камердинеру придется научиться пользоваться сачком для ловли бабочек, а выходы из клетки сократятся — во всяком случае до тех пор, пока он не найдет музыкальной шкатулки, играющей ту же мелодию.

Вечером я ем без аппетита и являю собой крайне безрадостную компанию для своей жены, которая вынуждена терпеть мои раздумья до самого отхода ко сну. Мои мысли витают далеко. В замке, разумеется. Собственно говоря, я сообразил, что мое вмешательство фее ничем не помогло. Забирая автомат, я просто хотел наказать эту мерзкую личность, но за что? похоже, лишь за то, что он удерживает при себе столь соблазнительное создание, в то время как сам внушает лишь отвращение. Я сглупил; возможно, даже заревновал.

Надеюсь, камердинер не забыл оглядеть карету, прежде чем убрать ее на ночь. Ибо я в конце концов оставил автомат в экипаже, засунув его между кожаных складок сиденья. Вне всякого сомнения, мой уход из замка с фарфоровой вещицей и отказ от нее, оставленной в карете, достаточно тронут старика, чтобы он решился дать своей фее свободу. Я цепляюсь за эту мысль, и с тем стараюсь не обманывать себя. Я не могу уснуть. Я не желаю засыпать. Я слишком опасаюсь, что, проснувшись, начну сомневаться в реальности этой истории.

Под утро я наконец-то проваливаюсь в короткую дрему и, как это всегда случается, когда я засыпаю только под конец ночи, вижу очень яркий сон, насыщенный глубоким символизмом. Торжественным жестом я обмениваю у графа находящийся у меня ключ от автомата на ключ от птичьей клетки. Я просыпаюсь головой, полной сумбура, но на сердце становится немного легче из-за этого сна, который пришел ко мне, как доброе предзнаменование.

За завтраком, где я чувствую себя гораздо лучше, чем накануне, жена сообщает мне, что ждет ребенка. Наконец-то мы станем родителями.

Со времени моего визита в замок прошло уже несколько месяцев. Три дня назад родился наш мальчик. Он спит в своей кроватке. Мы с его матерью с умилением поглядываем на него. Окно в спальне оставлено приоткрытым. Вдруг я примечаю небольшую тень, на появление которой страстно надеялся с тех пор, как мне сообщили, что в последнее время на некоторых улицах города иногда видели остановившейся карету графа. Скорее всего, я единственный, кто заметил, что каждый раз карета оказывалась возле дома, где только что родился ребенок. С тех пор я не терял надежды.

Фея стоит на столбике колыбели. Мне даже кажется, что я вижу какие-то отблески на ее маленьком силуэте. Неужели ее тельце потихонечку вновь проявляется в нашем мире? Моя жена, которой мне пришлось рассказать о своем невероятном приключении в замке, тоже заметила тень. Мы молчим и стараемся не шевелиться. Мы просто радуемся тому, как маленькая фея одаривает пожеланиями нашего ребенка. Это длится недолго, а затем тишину прерывает позванивающая мелодия колыбельной, слышанная мною в замке, и на этот раз она доносится до нас с улицы. Маленькая тень исчезает со стены, и блики над колыбелью пропадают. Я встаю, чтобы прикрыть окно. Там, на улице, отъезжает карета графа. Через окно кареты мне видны только руки старика и клетка на его коленях. И мне кажется, что он оставил ее открытой.