Государь поневоле

Глава 1

Банк продавали. Грубо и в открытую "сменили крышу" и указали на покупателя. Разжиревшие на антикризисных подачках госбанки поглощали всё, до чего могли дотянуться. Вот и до нас "дотянулись". В конце февраля нам приходил уже представитель покупателя и разговаривал с сотрудниками. Выбирал — кого оставить, а кого и "отправить на пенсию".

В тот день, опоздав на полчаса, я прочел в почте краткое сообщение шефа: "зайди ко мне. СРОЧНО!". Ну, раз шеф так "кричит", то надо идти. Взял блокнот и поднялся к нему на 7-й этаж.

— Вика, шеф у себя? — спросил я у сидевшей в "предбаннике" секретарши.

Вика только помахала, молча, рукой. Типа "заходи-заходи быстрее".

Стукнув для приличия, вошел в кабинет.

— Разрешите, Виталий Палыч?

— Дверь закрывай. Садись. Кофе будешь? — я кивнул — Вика, кофе и мне опять чай. — Крикнул он по громкой связи.

Шеф чего-то набирал на компе. Я ждал. Минуты через три зашла Вика. Молча, расставила чашки и исчезла.

— Димыч, ты в курсе ситуации? — Спросил Палыч, когда я отхлебнул кофе.

— Вы про поглощение?

— Да.

— Плохие новости для меня?

— Для меня не лучше… Ты уже что-то ищешь?

— Да не особо Виталь Палыч.

— Мне дали "офер". Извини — он смутился — тебя пока взять не могу. Может через полгода. Протянешь?

— Если "парашют позолотят". Когда мне оформляться?

Шеф внимательно посмотрел на меня и сказал:

— Сейчас! Вот — подвинул папку — соглашение о расторжении контракта — почитай. Главное на последней странице. Впиши сумму и поторгуемся.

Я читал соглашение. Стандартные формулировки, полтора года назад сам такой договор Ленке впарил. Даже сумму компенсации удалось ей резануть вдвое. Ничего, муж у неё богатый гаишник — выкрутятся. Знал бы, что сам окажусь на её месте, не играл бы в лояльность родному банку, думаю, за четвертак отката смог бы повысить ей "выходняк". Я вообще-то откатами никогда не баловался, но ведь всё бывает в первый раз. Дошел до последней страницы. Неплохо в целом. ДМС всей семье на два года оставили, кредит на машину по старым процентам буду платить. Я написал сумму и, молча, передал договор шефу.

Палыч оценил величину запрошенного и поднял на меня глаза.

— А ты не много ли требуешь, Дмитрий Дмитриевич? Я ведь тебя уже через полгода заберу.

— Нормально шеф. Банк мне отпуск только за последний год оплатит, а у меня там больше сотни дней. Учтите оклад за два месяца и бонус за прошедший год.

— Хм. Разумно. ОК, думаю, что это реально.

Шеф вернул мне контракт со своей визой, и я подписал оба экземпляра.

— Тогда я пошёл собирать вещи? — Я сделал попытку подняться.

— Подожди, тут с тобой ещё хотят пообщаться.

Он взял телефон и набрал номер.

— Да. Поговорил. Реальная. Нам подняться? Хорошо ждем.

Палыч положил трубку.

Через пять минут дверь кабинета распахнулась, и к нам влетел Рабков.

— Привет. Сиди-сиди (это он мне).

Рабков пожал всем руки и прыгнул в свободное кресло.

— Дмитрий. Я очень извиняюсь за случившиеся, но поймите это не вина нашего банка. Я ведь тоже уже не первый зампред и тоже сегодня последний день.

Я напрягся, очень странно, не такая большая была моя должность, чтобы такой "нереальный босс" приносил мне извинения от имени банка. А в отсутствии Президента банка — Рабкова можно было считать и "ацки нереальным боссом" — главой нашей "шараги".

Не ожидая моего ответа, он продолжил:

— Я хочу вам предложить небольшую работу на следующий месяц или два. У вас ведь нет планов.

— Нет. — Естественно я не стал говорить ему, что хотел в марте слетать к родителям.

— Так вот, так вот… — Рабков посмотрел на Палыча и тот передал ему мой контракт. — Ага. Сумма реальная. Палыч не жмись — удвой. У него ведь семья, ипотека. Скажешь из моего фонда.

Рабков помолчал, ожидая, когда мой шеф исправит сумму компенсации.

— Да, так вот, так вот… Дмитрий. — Зампред посмотрел по сторонам. — Вы, сегодня, где обедаете?

— Пока не решил.

— Замечательно! Так вот, так вот… — он написал что-то на стикере — Я жду Вас здесь, в половине первого… поговорим.

И Рабков унесся к себе.

— Ну, Димыч, ты зла не держи. Так тоже бывает. — Шеф встал, и мне тоже пришлось подняться. — Иди, попрощайся со своими, а контракт тебе из эйчара Вика принесёт.

Я повернулся уходить.

— До встречи, шеф! Буду ждать известий от вас к сентябрю.

— Димыч, записку дай сюда. — Он догнал меня в дверях. — Запомнил? Хорошо.

Не взглянув на записку, Палыч поджег её и бросил в пепельницу на журнальном столике у двери. Он вышел из кабинета вслед за мной.

— Вика, всё сделала?

— Да, Виталий Палыч.

— Ну, будь! — шеф протянул мне руку.

— До свидания.

Я спустился на свой этаж. Судя по лицам моих сотрудниц, все уже знали всё. Я, молча, прошёл в свой закуток. На душе было паршиво. Жена конечно расстроится. Потерять работу по нынешним временам и в моем возрасте не лучшее оправдание для того, чтобы быть больше с семьей. Ладно, посмотрим, что Рабков предложит к осени. Волноваться будем летом, когда придет "вторая волна". Если придет.

— Дим, ты как? — В дверях стояла Яна, мой зам.

— Так, как будто только что уволили, и я не могу решить что сначала — вещи собрать или за "проставой" прощальной бежать. Наверное, надо бегунок подписать сначала.

— Там Вика на "поляну" уже всё принесла, сказала — это от шефа. Дим, дай знать когда — я соберу всех наших.

— Хорошо давай на половину двенадцатого забьемся. Я хочу после "ланча" быть готовым свалить, как только документы получу.

— Дима, — из-за спины Яны выглянул Вадим — вот, шеф просил за тебя всё подписать.

Офигеть! Буквально выкидывают из банка! Даже обходной лист за меня подписали! Хорошо хоть ноут оставили, а то уже, наверное, и доступа уже нет в сеть. Я сел на место и "тронул клаву за пробел". Доступ в сеть пока был. Быстренько воткнул флэшку и перекачал туда свой пожарный архив, подготовленный специально для таких случаев. Это было не так быстро, и пока шел процесс, я стал разгребать завалы из документов. Учебники и материалы семинаров в одну кучу, а личные бумаги в другую. Всё что, по работе оставалось бумажного, скинул в "господина Шрёдера". Отдельно собрал сувенирчики и офисные феньки.

К 11 принесли две коробки от Ник-Ника для моих вещей. Я быстро покидал туда всё, что успел собрать. Оставалось ещё полчаса свободными. Залез в инет — почикал там закладки и историю, посмотрел погоду. Проверил самиздат — обновлений не было. На ВВВ тоже нового не много — почти полдень… Инет неожиданно отрубился — всё, из локалки меня выкинули. Скучно… грустно…. Почти десять лет отработал, а уволили за несколько часов. Позвонил жене, сказал, что сегодня отпросился пораньше и сына из школы заберу сам. Об увольнении говорить ей по телефону не решился.

В 11–30 был "отвальный стол". Прозвучали дежурные фразы. Странно то, что я даже прослезился — жалко стало уходить практически в неизвестность, место в банке было насиженное и коллектив уже почти родной.

В полдень мне пришлось ехать на обед с Рабковым, хотя девчонки предлагали сводить меня "посушиться" на прощанье.

Ресторан, где назначил встречу зампред, казалось, был сделан из одних "понтов". Швейцар на входе посмотрел на мое пальто с плохо скрываемым презрением. А после реакции гардеробщика на полтишок чаевых я однозначно почувствовал себя "свиным рылом в калашном ряду". Не смотря на то, что я пришел минут на 10 раньше, рабковский водила — Дюша уже меня ждал у входа в зал. Поручкались, и он повел меня в один из кабинетов на третий этаж. Рабкова к моему счастью ещё не было.

— А где Босс, Андрей, он разве не с тобой?

— Жди.

Ждал минут 15. Рабков пришел не один, с ним был папик лет 60-ти и откровенно семитской наружности.

— Дмитрий, хорошо, что вы уже здесь. — Рабков как всегда был "ракетой" — Знакомьтесь. Михаил Натанович — это Дмитрий Мартов из нашего аудита. Дмитрий, Михаил Натанович наш будущий акционер.

По тому, как он выделил последнее слово, я понял, что вижу реального хозяина госбанка, ну или его "очень доверенное" лицо.

— Женечка, закажите нам чего-нибудь легкого.

Рабков вышел к официантам. Похоже, представительный господин, стоявший у входа в кабинет вместе с тремя официантами, был хозяином ресторана. Он кивнул Рабкову в ответ на его просьбу, и тот час же официанты упорхнули на кухню. Ресторатор сам зашел в кабинет, поправил скатерть и подкатил тележку, на которой лежала пыльная бутылка. Показал её Натанычу и подъехал ко мне.

— Дмитрий, Вы любите красное вино? Рекомендую — очаровательный вкус, урожай ХХ-го.

— Михаил Натанович, я в винах слабо разбираюсь. — Я мельком взглянул на бутылку. — Тем более я за рулем. Если можно, то мне что-нибудь безалкогольное — попросил я.

Хозяин ресторана степенно кивнул и начал открывать бутылку. Пришли официанты, принесли салаты и бутылку какой-то буржуйской минералки для меня.

Мы приступили к Трапезе с "неспешной светской беседой".

— Итак. — Михаил Натанович дождался, когда последний официант заберёт остатки десерта и выйдет. — Дмитрий, у вас хорошие рекомендации. Я предлагаю вам немного поработать вне стен банка в моей компании. Задачи у Вас будут похожие. Деньгами не обижу. — При этих словах мое сердце радостно забилось. — Ну, а остальное Вам расскажет Женя. Рад был познакомиться.

Мы все встали, провожая Натаныча. Когда он ушел Рабков шумно выдохнул и махнул бокал вина.

— Дмитрий, вам крупно повезло. Если уже Михаил Натанович САМ сделал вам предложение.

Он, не дожидаясь официанта, налил себе ещё один бокал вина и сразу его выпил.

— Так вот, так вот… Вам предлагается поработать у САМОГО и это большая честь. Считайте, что кризис в этом случае не ваша забота. От вас потребуется только одно — ваша честность. Ну и профессионализм, конечно. Так вот, так вот… работать вы начнете не раньше мая, а пока я расскажу об испытательном задании. Да… по компенсации пакет Вам будет вдвое больше чем в банке, но то же с мая… ну а всё остальное обговорим после завершения задания. Так вот, так вот… о задании… это проверка… Обычная проверка. Вы знаете фонд "К звездам". Ах, да, вы же проводили проверку венчурных активов банка. Так вот, так вот… у этого фонда есть проект, называется "ВМ — Экспериментальная геологоразведка" — вот его операции и надо проверить. Михаил Натанович очень, ОЧЕНЬ, надеется, что вы найдете там нарушения. Их надо обязательно найти. Вылетайте как можно скорее.

— Это не в Москве?

— Нет где-то в Сибири. Тут билет — дата открытая, но лучше, если вы успеете на сегодняшний ночной рейс. — Рабков стал выкладывать на стол "подарки" — Тут карточка на расходы и письмо руководителю проекта. Тут телефон, у него в памяти задание. Посмотрите обязательно в самолете. В офис не заезжайте. Ноут и вещи вам к машине вынесет Дюша. Так что не теряйте времени — проведите вечер с семьёй.

— Я могу идти?

— Да-да. Дмитрий идете. Помните, что рассказывать о новой работе и вашем задании никому не стоит.

Я кивнул и поднялся. Рабков вяло подал мне руку, не вставая с места.

— И, кстати, Дмитрий.

Я остановился в дверях. (Что-то часто меня сегодня останавливают на выходе).

— Мы выкупили вашу ипотеку, и, в случае, если вы не пройдете испытательный срок, то кредит придется вернуть досрочно. До свидания.

"Б…яа! Такие добрые дяди! Если фактапов "на проекте" не найду, то жить мы будем на улице — продать в кризис загородный дом можно только с большой скидкой. Как бы ещё и не остаться с долгом."

Полтора часа назад я чувствовал себя почти сломленным жизнью лузером, пятнадцать минут назад казалось, что мне сказочно повезло с увольнением. Теперь ситуация выглядела весьма рискованной, но не безнадежной. Как бы чисто на проекте не вели бы учет, я надеялся хоть что-то нарыть. Но такие "сказочные" предложения, ясен пень, не делаются без подвоха. Ситуация, почти как у Гришема в его "Фирме".

Вечером дома мы устроили небольшой праздник. Я заехал за сыном, а потом в "Якиторию" и взял домой немного больше обычного заказа. Растопили камин. Поели. Побаловался с детьми. Сходили все во двор и запустили оставшиеся с Нового Года фейерверки.

Потом жена собирала в дорогу "баул", пока я укладывал детей спать. И Настя, и Андрей как-то не отходили от меня в тот вечер. Наверное, чувствовали, что больше меня не увидят. К 22–00 я насилу вырвался от них, поцеловав напоследок каждого. Завтра в школу и в сад детей повезет уже сосед.

— Мить, ты надолго в командировку? — Я так и не сказал жене, что меня уволили.

— Не знаю, Олькин. Вряд ли дольше чем на 2 недели.

— Звони.

— Постараюсь.

Я подошел, обнял её, поцеловал. Она начала привычно для меня отвечать, но тут зазвонил мой новый мобильник.

— Да?

— Это Андрей, от Рабкова. Вы готовы?

— Да, сейчас дети уснут, и жена отвезет меня в аэропорт.

— Не беспокойтесь. Я у ваших ворот. Евгений Николаевич просил проводить вас.

— Хорошо, сейчас буду. Скажите охране, чтобы пропустили вас в поселок.

— Я уже у ваших ворот, если откроете их, то я смогу заехать.

— Оля, открой ворота. — Я выключил сотовый — За мной прислали машину.

— Ты уже? — Она загрустила.

— Да. Пора. — Я старался не замечать появившиеся в её глазах слёзы.

Мы попрощались, и спустя два часа я сидел в Боинге, вылетающем в Красноярск.

Глава 2

А во второе воскресенье командировки я позвонил домой и сказал, что задержусь ещё на неделю или две.

…

Площадка проекта, где и велась основная документация по активам, находилась в тайге, недалеко от Краснокаменска. В самом городке располагались только дирекция и бухгалтерия проекта. На объект меня не повезли до особого подтверждения допуска, и мне пришлось пока работать только с теми документами, что были в офисе.

Я не могу сказать, что моему приезду в офисе проекта сильно обрадовались. Более того, когда я вышел в документах на имя бывшего президента банка и даже нашел пару договоров с его личным поручительством, мне откровенно начали "крутить дурочку" — все ответы на запросы предоставлялись исключительно в трехдневный срок согласно регламенту проверки. Прошло 15 дней, а ничего "стоящего" я таки не нарыл. На предварительный отчет от Натаныча пришло короткое сообщение — "Мало. Плюс две недели".

Я загрустил. Теперь мне уже не казалось таким легким выкрутиться из передряги. Я запросил документацию по технической стороне проекта и акты приемки по настройке оборудования и обучению персонала.

На следующий день после этого запроса меня вызвал руководитель проекта. Я не видел его со дня моего приезда. Похоже, он вообще улетал в Москву.

— Проходите Дмитрий. Ничего если я так по-простецки, без отчества.

Я кивнул. Прошёл в кабинет и сел на ближайший к выходу стул.

— Дмитрий, вчера мне окончательно подтвердили Ваши полномочия. Но чтобы удовлетворить последний запрос, я буду вынужден отправить вас на объект.

— Почему? Все документы ведь должны быть здесь, в офисе.

— Это вопрос обеспечения коммерческой тайны — часть документов находится на объекте.

— Хорошо, заодно и инвентаризацию фиксов сделаем. Когда выезжать?

— Понимаете, Дмитрий, вы не сможете покинуть объект ранее, чем через 3 недели.

— Отчет оттуда я смогу переслать?

— Сможете при первой возможности. Но не гарантирую.

— У меня нет выбора. Программа проверки должна быть выполнена полностью. Если здесь нет необходимых документов…

— Неужели вы думаете, что деньги потрачены зря?

— Я не думаю. Я просто не вижу актов по настройке установленного оборудования, на которые есть ссылки в проводках. Действительно ли все 35 миллионов евро доплаты были потрачены здесь, а не в Москве или Ницце.

Мой собеседник при этих словах разве что не позеленел.

— Хорошо. — Выдавил он из себя. — Но потом не попрекайте меня, что я держу вас лишнее время на объекте. Уедете оттуда только со мной!

— Я готов к этому.

— Завтра в 12–00 вылет. До встречи.

— До свидания. — Я вышел, не пожав руки, которую мне, впрочем, никто и не думал подавать.

Так как в офисе делать было нечего, я, собрав все бумаги и захватив ноут, поехал в корпоративную гостиницу.

Гостиницей на проекте был обыкновенный жилой дом, в котором банку выделили один этаж. До этого дня я был единственным постояльцем и занимал трехкомнатный люкс. Подходя к "отелю", я заметил микроавтобус с логотипом Банка. В "холле" меня ждал сюрприз.

— Лена?

— ДимДимыч? Ты что здесь делаешь?

— Я работаю, а ты?

— Я тоже работаю. Значит снова вместе… — она грустно улыбнулась.

Я смутился. Всё-таки осенью 2008-го из всех сотрудников я выбрал на увольнение именно её. Выбрал, конечно, трусливо убирая эту "стерву". Я хорошо чувствовал, что только она сможет "подсидеть" меня. Честно говоря, Ленка была лучше меня и по образованию, и по профессиональным знаниям, да и по лидерским качествам, наверное, тоже. А я тогда банально воспользовался возможностью убрать конкурента.

— Наверное, нет, Лена. Я здесь осуществляю контроль инвестора. Так что мы по разные стороны баррикад.

— Жаль. Я думала, ты в команде.

— Ты уже устроилась в номер?

— Нет. Какие-то проблемы.

Из соседней квартиры вышла Наталья Петровна — "хозяйка" гостиницы.

— Дмитрий Дмитриевич, как удачно, что вы подошли. Тут такая накладка получилась, девушка вот в заявке указана была как мужчина и её мы разместили у вас в номере, в соседней комнате. Вы не против?

— Я-то не против. А вот что девушка про это думает? Может мне перейти в многоместный к технарям?

— Девушка тоже не будет против. — Сказала Лена. — Одну ночь потерплю, а завтра уже на объект улетим.

— Вот и ладненько. — Обрадовалась "хозяйка". — У ребят-то мест нет, нам одну комнату залили жильцы сверху. Вы люди интеллигентные, денек сможете потерпеть.

Не стал дальше стоять, забрал ключ и ушел к себе. Неожиданная встреча разбудила давно забытое и, чтобы как-то успокоиться, я лег на кровать. Хоть у нас с Ленкой и был когда-то роман, но он был ещё до моей женитьбы. Тогда я и не рассматривал её как жену, а она была почти замужем. Потом Лена ушла из той фирмы, где мы работали, а я женился. Когда три года назад она пришла ко мне в управление, я, было, обрадовался, так как понадеялся на возможный флирт без обязательств, но был жестко обломан. Освоившись на месте зама Ленка начала оспаривать мои решения и тянуть "лидерское одеяло" на себя. Мы даже с ней раза два крупно поссорились, до крика и слёз с её стороны. Лежа и смотря в потолок я размышлял — осталось ли что-либо у неё ко мне? И стоит ли попытаться сойтись с ней хотя бы здесь в командировке.

Минут через 20 после встречи в холе, я услышал, как она вышла из своей комнаты и зашла в душ. Наш люксовый номер был просто переделан из двушки, где проходной зал оставили общим, а из комнаты и кухни сделали спальни. Слышимость в номере была хорошая, до полного натурализма. Звук принимаемого девушкой душа всколыхнул острое желание добиться её сегодня.

Ещё через некоторое время Лена постучалась ко мне в комнату.

— Да-да. Заходи.

— Дима, а где здесь можно покушать?

— Обычно все готовят здесь сами. В центральном номере есть кухня и столовая. Я иногда хожу в кафе.

— Покажешь где оно?

— Хорошо, давай минут через 10. Хватит, чтобы собраться?

Она кивнула и ушла. Я торжествовал — первый шаг сделан и без всяких моих усилий. Надежды, надежды.

Потом мы пообедали. И, вернувшись в гостиницу, разбежались по своим комнатам. Ленка совершенно проигнорировала мои "заходы". Разозлившись на себя, на неё и разочаровавшись в своей удачливости, я завалился читать. Потом задремал. Проснулся от стука в дверь — Серега, начальник техподдержки, пригласил меня на ужин в центральном номере. Кажется, у кого-то из его ребят родился сын.

На ужине главной, конечно, была Ленка, она вовсю флиртовала с технарями, перетанцевала (и не по разу) с каждым из пятерых. Я обиженно сидел в углу и, более для проформы, тянул мартына с оранжджусом. Настроение было поганое, романтическая ночь воспоминаний, которую я рассчитывал провести с Леной, похоже, обламывалась. Мои вялые попытки влиться в компашку жестко пресекались девушкой. Хорошо, что ко мне подсел Михалыч, уже старый и полноватый айтишник, оказавшийся вирпилом с 15-летним стажем. Мы разговорились на почве общей страсти к полетам у дисплея. Оказалось, что я даже помню его тему по И-185 на "сухом". Мы так зацепились языками, что и не заметили, как народ напился до бесчувствия. Вот была, потом, забота растаскивать по комнатам ребят. Ленка спала в углу, в обнимку с Серегой. Мы их оставили напоследок. Михалыч забрал своего начальника. А я повел Ленку, благо та очнулась и смогла сама стоять на ногах.

Как только зашли в номер, я посалил девушку на диван в общей комнате. Достал ей нарзанчинку, так как Лена начала сильно икать.

— Димыч… ИК! ты сволочь…. почему… ИК! дал мне напиться… ты специально хочешь воспользоваться моей бесп… ИК! беспомощ-сью….

— Ты бы Лена спать ложилась. Сама-то сможешь?

— ИК! Смогу! А ты хочешь мне подушечку поправить?… ИК! не выйдет! я замужем!

Она показала кольцо.

— Хм, когда это тебя останавливало? Да и не прельщают меня упившиеся сорокалетние тетки…

— Сволочь… ты… ты… Ик… мне всего… — тут её затошнило и она ломанулась "звать ихтиандра", но не добежала.

Блин-н-н!…

Как назло, в ту же минуту в дверь позвонили. Пришла "хозяйка".

— Вот свиньи! — она увидела Ленкин "след" — Дмитрий Дмитриевич, я ведь буду жаловаться. Мне что убирать всё это? И за этим я сюда нанималась? — начала она мне выговаривать.

Я молча достал из кармана пятитысячную и отдал ей. Это сразу поменяло настроение.

— Ну, хорошо. Я сейчас приберусь. Если эта отдаст свою одежду, то к полудню все будет готово.

— Лена, сними платье, Наталья Петровна постирает и погладит.

— Хорошо. — Из санузла показалась рука держащая комок с платьем.

Когда хозяйка ушла, я постучался к Лене.

— Ты там как?

— Номано… — и я услышал шум душа.

Я ждал Лену, хотелось тоже помыться, где-то с полчаса — смотрел телек. Потом мне естественно потребовалось выпустить наружу свое спиртное. Пришлось вызванивать "хозяйку" и открывать центральный номер. После этого ещё полчаса посидел перед экраном. Наконец решился постучаться опять к Лене.

— Эй, алло. Вы собираетесь выходить?

Ни какой реакции. Только вода шумит. Я минуту постоял, раздумывая нужна ли ей помощь, и дернул дверь. Та была не заперта. Зашёл.

…

…

Большего разочарования и обиды я, наверное, ещё никогда не испытывал! Это было хуже всякого "облома"! Вот тебе и "ночь воспоминаний"!

Укрыв Лену, я в стыде ретировался. Собрал свои и аккуратно развесил её вещи. Ушёл к себе спать.

Утром приехал её муж. А муж у Ленки был отставным подполом ГАИ и при этом человеком исключительно ревнивым и злопамятным. Меня разбудили звуки скандала этого бегемота и его жены. Она и не думала оправдываться, просто отрицала всё и обвиняла самого Сергеича в своих мытарствах.

К счастью от больших разборок с "гаишником" меня спасло то, что Наталья Петровна, вовремя поняв как сделать денежки, ушла в несознанку — типа: "я ушла, забрав белье в стирку, когда Ленка была в душе, а Дмитрий Дмитрич, уже спал". Стоило это мне ещё одной открытки "5 тыс. лет Хабаровску". Так что Ленке досталось от мужа в основном за пьянку. Со мной он даже не поздоровался.

Глава 3

В вечерних сумерках наш Ми-8 приземлился в тайге. Комплекс зданий "объекта" был подземный, наверху была видна только ограда и КПП. На входе я увидел старый советский плакат и табличку с надписью "объект 21, ЭРД МО СССР". Что значит ЭРД для меня осталось загадкой.

На объекте нас разместили в центральном бункере, запретив выходить наружу и забрав мобильники.

День мне понадобился на изучение контракта по доработке оборудования бункера и еще два дня — на проведение беглой "инвентаризации". От проекта мне дали местного учетчика — Лиду, молодую, чуть полноватую, женщину лет 25–30. Улыбчивая и постоянно смущающая Лида оказалась единственным светом для меня в этом бункере. Её муж, Александр Марченко, здоровенный, как лось, геолог, самбист, и, конечно, фанат авторской песни оказался в общении человеком очень вежливым и обходительным. Было жаль, что он такой хороший — мне не хотелось его обманывать. Но я чувствовал прямо таки животное влечение к Лиде. Да и она часто смотрела на меня, как мне казалось, заинтересованно. Такой лучистый добрый взгляд её глаз согревал меня и манил, заставляя "выдумывать себе её обещания".

Несмотря на то, что я был на объекте, да и вообще на проекте, чужаком, отношение Лиды и её мужа ко мне было достаточно терпимым и можно сказать дружеским. Я часто стал коротать вечера в компании семьи Марченко. Ленка же наоборот демонстративно отдалилась от меня. И хотя жили мы в соседних боксах, мы практически не общались.

В конце первой недели на "объекте" я закончил отчет и дал его согласовать бывшему тут же руководителю проекта "ВМ". Основным "моментом" в отчете сделал необоснованность затрат и дал рекомендацию прекратить дальнейшее финансирование. Отдал на согласование руководителю проекта и сообщил в Москву о результатах.

Ждал ответа два дня. Дождался приглашение на общее собрание команды проекта. В бывшей ленинской комнате, прямо под оставшимся от СССР барельефом Ильича, меня представили сотрудникам как основного виновника предстоящего закрытия проекта. Закрытия тем более обидного, что первые положительные результаты испытаний были уже получены, и до цели остался "один решительный шаг". На собрании, несмотря на мое присутствие, обо мне говорили исключительно в третьем лице, и даже Лида смотрела на меня с таким разочарованием, что на душе становилось паршиво. Завершая митинг, руководитель проекта сообщил, что, в силу сложившихся обстоятельств, решено не проводить "общий тестовый старт" и запустить процесс сразу в полном объеме. А когда сотрудники разошлись по своим боксам, меня попросили остаться.

— Дмитрий Дмитриевич, — со мной разговаривал начальник СБ объекта Антонов — раз уж новые акционеры ВАШЕГО банка так интересуются результатами НАШЕГО проекта и требуют подробного отчета, мы, руководство проекта, решили допустить вас к секретной документации. Распишитесь, пожалуйста, здесь.

Он протянул мне листок с текстом расписки о неразглашении государственной тайны. Я читал с минуту. Документ поначалу не показался мне серьезным, я тогда и не представлял, что может быть особо секретного на объекте. Однако удивил пункт о запрете, помимо всего остального, разглашать все исторические события и даты, которые станут мне известны в результате допуска.

Не смотря на кажущуюся простоту расписки, подписывать листок очень не хотелось. Возникло такое ощущение, что подкрадывается толстый лис полярный под мою карьеру и меня уже не отпустят с крючка. Грубо говоря — "очко взыграло". Антонов, щуплый седеющий дядюшка, внимательно смотрел на меня, изучая мою реакцию. Мне уже тогда показалось, что он, несомненно, ещё старой конторской закалки "чекист", и видит он меня насквозь. Бывший Президент банка, как мне говорили, тоже вроде "конторский" человек. Раздумывал я недолго, выбора мне не оставили: для получения согласования отчета пришлось соглашаться. И я подписал.

До вечера следующего дня я занимался "офуением". То есть читал научную и процедурную часть проекта, названую "Темпоскоп", и офуевал. Ребята на "объекте" пытались создать машину времени. Способ как они пытались это сделать, я не понял. Слишком много физических терминов для простого бухгалтера. Понял только, что вроде как пока это не перенос, а подглядывание за событиями в прошлом. Теперь становился понятен особый интерес "конторы" — ведь теоретически подсматривать можно не только на тысячу лет, но и на пару секунд. Странно как смогли тогда сменить банку "крышу"? Нашлись силы круче "конторы"? Я понял тогда, что врядли вообще выберусь из этого "дерьма". Такую информацию могут сливать "офисному планктону" только в том случае, когда "офисный кит" уже подбирается к нему, с целью "пообедать".

В ночь на пятницу, когда я зашел в свой бокс, меня трясло от страха. Я боялся больше не увидеть ни жену, ни детей. Невозможно было представить, как я смогу жить прежней жизнью с такой тайной. Уконопатят в лучшем случае на какой-нибудь "объект". Но скорее всего, ждет меня ДТП или иное происшествие с летальным исходом. Блин, дети ведь как чувствовали последний вечер и не хотели отпускать меня, упрашивая и массажик перед сном, и почитать сказку, и просто посидеть пока они уснут. Слезы сами полились из глаз. Перспектива никогда больше не поцеловать Настюху, не поднять её на руки, не потрепать вихры Андрейки, заставила меня тихо взвыть в подушку. Я чувствовал в себе такую вину перед Ольгой за свою измену, что в пору вешаться от стыда. Пусть она никогда и не узнает, но всё равно я поступил по свински и вряд ли прощу себя за это.

Я сам не заметил, как уснул не раздеваясь.

Подъем субботним утром был "аварийным". Красный мигающий свет. Вой сирен. Отдаленный грохот. Требование по громкой связи всем собраться в центральном зале. Я сам никогда там не был, поэтому стало удачей "упасть на хвост" Ленке с мужем. Бегом за ними по переходам я поспешил в глубину бункера.

Сначала меня тормознули на входе в зал, куда скрылась семья гаишника. У меня не было пропуска на этот уровень. Потом послышались близкие разрывы и выстрелы. Похоже, стреляли уже внутри бункера. Из-за угла выскочил Антонов. Он был в разгрузке, с каким-то мудреным автоматом в руках.

— Занять оборону! — крикнул он охранникам, подбегая. Те упали за ограждения из мешков с песком. — Ты что здесь? — это он уже мне. — Быстро в зал!

Антонов так сильно толкнул меня в спину, что я упал, влетев перед ним в помещение. Вслед нам раздались выстрелы, и несколько пуль залетело в зал. Когда я поднялся, то увидел куда попал: Высокий куполообразный свод, рассеянный свет вдоль стен, всё пространство было заполнено стеклянными ящиками, похожими на анабиозные кресла из фантастического фильма. В ящиках лежали в каком-то растворе люди. Все они были без одежды. Я заметил Лиду, её мужа, а так же Ленку, и ещё одну девушку, незнакомую мне, и трёх неизвестных мужчин. Ближайший ко мне "саркофаг" у незнакомки был пробит, и густая голубая жидкость капала из него на пол.

— Что стоишь! Помоги!

Я обернулся. Антонов и оказавшийся здесь Михалыч закрывали бронированную дверь. Одна рука у СБшника беспомощно висела и была в крови. Я стал помогать закрутить засов. Потом мы отошли, и Михалыч с пульта закрыл массивную занавеску по кругу зала, наглухо отделившую нас от звуков боя.

— Всё Михалыч, давай, отправляй меня. — Антонов стал раздеваться.

— Товарищ генерал, а куда этого? — Михалыч указал на меня.

— Куда хочешь. У меня патронов уже нет. — С этими словами он щелкнул затвором автомата.

— Бл…! Генерал! Мы так не договаривались!

— Ну, извини, Михалыч! Мне что-то совсем хреново. Так что сам разберись с этим московским подарком. Я уже и так много крови потерял.

И действительно последние слова давались ему с трудом. Антонов разделся и с помощью Михалыча, устроился в ближайшем ящике. Его помощник закрыл крышку и нажал пару кнопок на боку "саркофага".

Всё это время я стоял не в силах осознать, что произошло и что эти люди говорят про меня.

Михалыч обернулся ко мне.

— Ты Димыч не сердись на генерала, документы читал — сам понимаешь, ты уже ценный кадр для них.

— Для кого, Михалыч? Что я могу рассказать?

— Для тех, кто штурм устроил. Может это штаты, а может и наша родная "контора". Есть там ещё пара крыс наверху. Ты пойми, если они доберутся до установки — то все секреты мира, все деньги уже не будут ничего значить. Поэтому нам остается только слинять и умереть. Через полчаса здесь сработает небольшой заряд и останется только радиоактивная пыль. У меня нет патронов, да и убивать тебя не хочется. Всё равно умрешь. Ложись сюда — он кивнул в сторону ящиков — хоть "кино" напоследок посмотришь. Раздевайся.

Михалыч и сам стал раздеваться, а я так и остался стоять столбом, ничего не предпринимая.

— Что Дима, не хочешь? Ну, как знаешь. Я пошёл.

Михалыч, убрав одежду в ящик под свои ложем, забрался в "саркофаг" с надписью [FL], надел на голову проволочную сеточку, захлопнул крышку и нажал у изголовья красную кнопку. Я очнулся. Подбежал к "саркофагу" Михалыча, попытался поднять крышку. Безуспешно. Ни на нажатие кнопок, ни на попытки просто поднять стекло за имеющийся выступ, прозрачный ящик не прореагировал. Михалыч внутри уже закрыл глаза, а от ног поднимался уровень голубоватой жидкости, которой были заполнены и остальные саркофаги с людьми.

— До ликвидации осталось тридцать минут. — Мелодичный женский голос прозвучал для меня как гром.

Я растерянно опустился на пол. Хотелось плакать, но слез уже не было. Осознание неотвратимости конца моей жизни почти физически прижало меня к полу. Я мысленно простился с детьми и женой, с родителями. Помолился, попросил Господа не оставить родных и помочь семье разобраться с кредитом.

Некоторое время спустя я всё-таки встал и обошел зал по кругу. Шторка, которую опустил Михалыч, образовывала однородную поверхность без стыков и каких-либо намеков на дверь. Потрогал — вроде какой-то метал или металлизированный пластик. Я решил осмотреть пульт, находившийся недалеко от входа. На пульте было три ряда лампочек. Из тех лампочек, что горели — большая часть была зеленая, пара мигала красным, остальные три светили синим. Попробовал понажимать кнопки под лампочками — бесполезно, ни какой реакции. Я побрёл обратно к саркофагам. Заметил, что красным мигает и изголовье "саркофага", который побило пулей. Девушка, лежащая там, была погружена в жидкость только наполовину. Кажется, она даже и не дышала. Я залюбовался Ленкой, когда пробирался мимо её ложа. Красивая "стерва"! Прошёл мимо склепа с её мужем — здоровым, уже стареющим мужчиной. Его бульдожье лицо застыло в маске сильного недовольства чем-то. Лида с мужем лежали, повернув головы, друг к другу и улыбались. Было видно, что они действительно любили друг друга.

— До ликвидации осталось десять минут.

Ничего не придумав, как выбраться из зала, я стал искать подходящий для себя саркофаг из свободных. Два из трех были мне маленькие даже на вид. Один, стоящий в центре, немного великоват. Я разделся и залез в него. Раз всё равно помирать, так посмотрю, что Михалыч подразумевал под "кино". Надел на голову сеточку, которая оказалась чуть мала. Попытался нажать красную кнопку, но та западала без какой-либо реакции. Тогда я закрыл крышку, и только успел положить руки в предназначенные для них выемки, как стало ощутимо клонить в сон. Потом пришла темнота.

ШИЗОФРЕНИЯ. НАЧАЛЬНАЯ СТАДИЯ.

Глава 4

Когда темнота стала рассеиваться, я увидел "кино". Стоял я посреди комнаты в старорусском, по-моему, допетровском стиле перед рослой миловидной женщиной лет 30-ти. Через небольшие разноцветные окна свет проникал слабо, и создавалось ощущение ранних сумерек. Кругом стен обитых материей с золотыми узорами стояли так же нарядно украшенные лавки. В углу зеленела разводами под мрамор печь. У ног стоявшей передо мной "боярыни" пристроился "лилипут-горбун". Изображение было настолько ярким и объемным, что я поначалу даже попытался зажмуриться. Не получилось. Глаза отказывались мне повиноваться.

— Надлежит тебе, Петруша, слушаться впредь дьяка Никиту и учить писание, да и жития угодников святых с прилежанием.

— Хорошо матушка. — "Это сказал я?"

"Кто ты? Бес?" — вопрос возник в голове сам. "Здравствуй шизофрения. Это я уже сам себе вопросы задаю". "Аз не сихврения есмь. Аз есмь царь!" "Ну, привет, царь". Чувствую смятение. Не могу понять толи оно мое, толи того, кто во мне (или это я в нем). "Пошто ричешь привет. Что сие значит?". Окружающие, похоже, никак не отреагировали на мой диалог с самим собой. "Ну что ж поговорим с собой, благо вроде это не слышно окружающим". "Странные словеси ты молвишь, бес!".

— Сын мой, Петруша, слышишь ли ты меня? — Женщина поднялась. — Никита, Борис, несите его в покои! Иль не видите дурно государю!

Картинка перед глазами покачнулась. Стал виден расписной потолок, а спиной я ощутил, как чьи-то руки подхватывают меня и несут. Мой внутренний визави вроде как отключился. Во всяком случае, я не слышал его вопросов. Внешняя картинка помутнела и опять пришла темнота.

Когда очнулся — я лежал на чем-то мягком, похоже на кровати. Надо мной склонился бородач с умными глазами.

— Государь! Пётр Алексеевич? Слышишь ли меня? Это я Никита. Учитель твой.

Я почувствовал свое тело, попробовал пошевелить рукой, ногой. Ощущения были не очень знакомые. Мне показалось, что я легче.

— Пить. — Попросил я.

Бородач исчез из поля зрения. Появилась какая-то бабка.

— Сядь государь. Вот возьми, испей квасу.

Передо мной появился ковш. Я приподнялся, жадно отпил несколько больших глотков и откинулся обратно на подушки.

"Потолок. Расписан под листву и цветы. Стены обшиты материей, нет скорее кожей, и тоже расписаны серебром и золотом. Картинки как на иконах" — я скосил глаза. — "украшены ещё и коврами. Ковры вроде как натуральные персидские. Богато. Стоп. Меня называли Петром Алексеевичем? Царем? Я только одного такого знаю. Неужели этот проект реально удался?" Внутри меня шевельнулся настоящий хозяин тела. Я закрыл глаза и сосредоточился. Вдруг мысленно увидел его как сгусток света, какого-то розовато-голубого, частью зеленого, частью бордового. "Хм. Наверное, он меня так же видит. А почему молчит?" Я решился мысленно позвать его "Эй, Пётр, ты слышишь меня". "Да, бес" Я ощутил его страх. Мальчик молился. Каялся в каких-то своих детских грехах, просил простить его. Он наверняка думал, что уже умер. "Ты заберешь мою душу?". Это был крик. Внутренний крик, который содержал и мольбу, и надежу, что такого не случится. Мне стало безумно жалко его. На мгновение показалось, что на месте Петра мой сын Андрей, и я попытался внутренне улыбнуться и приободрить его. "Не бойся малыш. Я не бес. И душу я твою не буду забирать. Я просто убегал и спрятался в тебе". И я представил, как будто приглаживаю вихры моего Андрейки. Действие это спонтанное и скорее всего неумелое помогло успокоить ребенка. Свет от Петра стал зелено-золотистым. А я почувствовал себя так, как будто мой сын прижимается ко мне, ища поддержки. Мальчик видно тосковал по отцовской ласке. "Спасибо. Ты, наверное, ангел". "Нет, я и не ангел, всё сложнее Петруша, я расскажу тебе как-нибудь потом". "Ты не уйдешь?". "Не знаю". "От кого ты убегал?". "От плохих людей". "Татей? Воров?". "Не знаю, просто они хотели меня убить". "Вороги? Татары?". "Может быть". "Ты почему мне не позволяешь встать?" "Я? Просто хочу полежать. А ты не можешь двигаться без меня?" "Не могу".

"Кто меня принес?" Я мысленно представил бородача, что наклонялся надо мной. "То Никитка Зотов". "А та милая женщина". "Матушка то моя была, царица Наталья Кирилловна". Ну вот пожалуй и приплыли — это действительно Пётр Первый. Дворец, наверное, Преображенское. "Ты где? Как звать, то тебя?" — услышал я внутренний зов Петра. "Здесь, я здесь. Зови меня просто дядя Дима" — и вдруг я осознал, как надо закрыться от Петра и как следить за ним. Это было не знание, почему так происходит, а скорее просто понимание, как и что, надо делать. Я почувствовал себя полностью восстановившимся и готовым управлять доставшимся мне телом. Странно, а Михалыч говорил, что я просто посмотрю кино. Про управление он ничего не говорил. Я обратился опять к Петру: "Ну что, царь, мы готовы действовать? Давай, я попробую ходить, а ты подсказывай мне". "Давай" — робко согласился тот.

Я поднялся. Немного было не привычно. Посмотрел на свои руки. Обычные руки пацана лет десяти-двенадцати. Грязь под ногтями. Оглянулся в поисках зеркала. "Сие грех" одернул меня Пётр. Стал осматривать себя дальше. Тело было худым, с непропорционально длинными руками и ногами. На голове пышная копна волос, а я в прошлой жизни привык к лысине. Одет царь был в какой-то красный кафтан поверх грязно-белой нательной рубахи. На ногах сапоги из мягкой кожи тоже красного цвета. Широкие штаны были для меня непривычно свободны. "Дык, я тут действительно, ещё малец" — резюмировал я, оглядев исподнее.

Поднял я тогда взгляд и смутился, заметив в горнице несколько человек, ожидавших моего пробуждения на лавках у входа. Мужи все были бородаты и шубоносны. Две пожилых женщины, в одеждах "а-ля-рюс" сидели ближе всех. Увидев, что я поднялся, народ оживился. Правда, я поймал несколько недоуменных взглядов — видно не понравился им мой самоосмотр. Давешняя бабка, подававшая мне квас, вскочила.

— Очнулся, соколик наш. Господь помиловал.

— Э..("Родионовна", "Арина?", "Нет, Матрена") Родионовна, матушке скажи, что поправился я. Пойду во двор, душно тут.

— Куда ж во двор батюшка? Без стольников и дядек? Не вместно то государю в Кремле без дворовых людей казаться!

— Государь, — пожилой боярин вышел на первый план — Как кравчий твой князь Борис Алексеевич придет, ужо тогда и погуляешь. Покудова не велено тебя пущать из покоев.

"Понятно. Домашний арест. Блин! Так я в Кремле, а не в Преображенском! Какой сейчас день и год на дворе интересно". "Семь тысяч сто девяностый, мая первый день сегодня будет". "Ни о чем мне это не говорит. Царь Фёдор когда умер?" "То четвертаго дни было". "Бунт был?". "Какой бунт?" встрепенулся Пётр. "Понятно. Эх, знать бы, когда он будет, было бы легче". Я шагал по горнице от окна к кровати и обратно, провожаемый укоризненными взглядами. Видно такое беспокойное поведение не вместно было здесь для царя. "У Толстого там случаем дат не было. Вспомнить бы". Внезапно я стал вспоминать текст романа практически дословно, как будто снова начал читать. Причем читать я начал медленно с трудом разбирая незнакомые (НЕЗНАКОМЫЕ?) буквы. Голова слегка закружилась, и я плюхнулся обратно на перину. Тихий гомон бояр у двери не остановил меня от попытки задать вопрос своему носителю. "Блин! Пётр, ты, что в моей памяти читаешь?". "Дядь Дим, я не нарочно это. Просто само стало видно. Только вот буквицы непонятны и написано как не по-русски". "По-русски, Петя, по-русски. Просто я ведь из времени ещё не наступившего к тебе свалился. Эх, как бы тебе объяснить?" Я постарался представить себе время как реку. Обозначил, что Пётр как бы на берегу выше, а я ниже по течению и что я против течения приплыл к нему. Получилось коряво. "Понятно, Пётр?". "Немного, дядь Дим. А ты можешь сказать мне мою судьбу?" "Нет, Петя, теперь не могу". "Почему?". Я почувствовал обиду в его вопросе. "Никто не может знать точно свою судьбу. Само мое появление уже может поменять многое в твоём будущем". Я давно догадался, что люди в остальных "саркофагах" в бункере такие же попаданцы как я — осталось только понять: в кого и "когда" они вселились. Была надежда, что в этом времени я не один. "Думаю, Петя, всё теперь пойдет немного по-другому". "Скоро ли я умру?" "Вот тебе интересно сразу день смерти узнать. Я же говорю, что теперь сказать нельзя. Может, как и тогда до старости доживешь, а может, и убьют раньше". "Меня убить не можно. Меня все бояре государем кликнули!". "Ты-то государь, да Иван старше тебя будет, и сестрица Софья власти хочет". "Також надобно матушке сказать, да Софью в темницу бросить, коли бунт она затеяла". "Уф. Петя, мне трудно сейчас всё сразу тебе объяснить. Давай постараемся ничего не менять. Коли ты и так выживешь, то и почто тревожится? Скажем сейчас царице, а там, глядишь, и всё по-другому повернется". Пётр опять зажался. В его цвете появились красноватые нотки. Пришлось прибегнуть к старому методу и успокоить его. Даже не пришлось представлять на его месте сына — мне уже самого этого мальчика было жалко. После этого стало жалко и себя. Нахлынула тоска по родным, оставленным где-то там, в неведомом прошедшем далеке.

Вошел Никита Моисеевич Зотов. Я мысленно немного отстранился, пропуская на первую роль Петра, и решил понаблюдать за фильмом "Обучение царевича".

— Государь, поздорову ли тебе сейчас? Не изволишь ли продолжать занятия?

— Поздорову Никита. Не хочу я деяния читать сызнова!

— Добро, Пётр, не будем деяния читать. Желаю рассказать тебе про науку греческую — геометрию. Помнится зело понравился тебе наш прошлый урок. Но для начала зады повторим.

Он оглянулся за дверь.

— Антип, доску принес?

Мы через сенцы прошли в кабинет. Народ сидевший у входа в спальню не пошел за нами, а стал расходиться по своим делам. В комнату прошли лишь я, Антип и Никита. Пётр уселся за парту возле окна. Антип поставил доску у стены перед царем и вышел. Дьяк взял в руки мел и стал рассказывать о Пифагоре и его теореме. "Странно, вроде как Никита не должен учить Петра арифметике и геометрии. Это должно было начаться много позже. Да и парты разве уже придумали?"

Урок продолжался, наверное, около часа. В конце его я не удержался, и встрял с ещё одним доказательством теоремы. Встрял мягко — просто постарался вспомнить его, и Пётр вслух прочитал из моей памяти. Я только чуть поправил его слова. Так как будто Пётр сам только догадался. У Зотова буквально глаза на лоб полезли. Он выглядел точь-в-точь как Олег Александрович, мой школьный учитель физики, когда удивлялся неожиданно удачному ответу. "Интересно сколько сейчас Учителю. То есть не сейчас, а тогда когда я "попал". Должно было быть около 80-ти". Я вспомнил, что встречал его имя в списке консультантов проекта.

Опять нахлынула тоска по утраченному миру: показалась, что меня зовет Настёна. Я зажался, отключился от Петра, оставив его одного разбираться с уроками. Я вспоминал дочурку, сына и жену. Осознание того, что нет возможности их впредь увидеть волнами ходило в моей голове, то усиливаясь, то ослабляясь. Я перестал наблюдать за Петром и за миром его глазами, закукливаясь в своих воспоминаниях. Это было похоже на бесконечное падение в темную бездну. Я пытался молиться, что бы меня "вернуло" обратно в свое время. Казалось, что если ещё немного попросить, ещё сильнее, и Высшие Силы смилостивятся надо мной и этот странный сон закончится.

Так прошло, наверное, с неделю или две. Не помню, спал ли я тогда. Я не замечал совершено, что происходило с моим носителем. Только дни и ночи мелькали, сменяя свет тьмой. Пётр что-то делал. Я не следил. Ел ли он, спал ли, ходил ли в церковь, встречался ли с толпой людей в богатых одеждах — для меня всё слилось в один пестрый бессмысленный ряд картинок. Действительно как "кино" — ускоренная промотка "no comments".

Глава 5

Очнулся я от сильного страха Петра, страха и ярости. Мысленно я видел личность своего носителя как красно-черный комок, пульсирующий в моей голове. Это настроение тревоги быстро стало передаваться и мне. Я знакомым способом опять ментально коснулся его, попытался успокоить. Пётр не поддавался. Я посмотрел его глазами на мир. Царь, то есть я, стоял с матерью и братом на высокой и обширной террасе. Рядом стояли ещё какие-то люди, на которых я внимания поначалу не обратил. Больше привлек гул, раздававшийся со стороны площади. Внизу на площади было много вооруженных людей в красных, зеленых и синих кафтанах. "Стрельцы. Бунт" — откликнулся на мой внутренний вопрос Пётр. Перила террасы были едва ниже моих глаз. Я вытянул голову и глянул вниз. Там, у сбегающей на площадь каменной лестницы несколько бунтовщиков кололи копьями что-то закутанное в шубу. Я догадался, что это был человек. Отшатнулся и попробовал опять мысленно успокоить своего носителя, вроде стало получаться. "То князь Мишка Долгорукий. Его стрельцы порешили, когда он с ними говорить вышел" — подсказал внутри меня немного успокоившийся Пётр. Тем временем стрельцы схватили тело боярина и поволокли в толпу. Я поднял голову и оглянулся на мать. Рядом с ней был высокий чернобородый старик. По подсказке царя я понял, что это Артамон Матвеев. Кругом стояли ещё несколько человек в богатых, расшитых золотом и серебром одеждах. Матушка-царица одной рукой прижимала меня к себе, а другой поддерживала под руку бледного, испуганного юношу. "Брат Иван" — подсказал Пётр. За ним, в окружении нескольких человек, стояла молодая женщина лет 25ти-30ти. То, как она выглядела, заставило меня забыть на мгновение о бунте. Это была Ольга! Моя Ольга! Такая, какой я встретил её и полюбил двенадцать лет назад, там, в будущем. Сходство было настолько сильным, что я не удержался и подался в её сторону. Женщина заметила мое движение. Удивление, испуг и отчуждение я увидел в её глазах, хотя искал там знакомую улыбку. "Это сестрица Софья!" — испугано воскликнул Пётр внутри меня. "Это она, змея всё мутит!". От Петра опять пришли волны ярости и страха. Рука сама нащупала и сжала рукоятку кинжала, висевшего на поясе.

Мой поступок не остался незамеченным другими людьми, стоящими на крыльце. Красивый боярин с тонкими чертами лица и стриженой бородой смотрел на меня удивленно и с осуждением. "Кто это Пётр?" "Это Васька Голицын — первейший Сонькин помощник".

Внезапно толпа внизу всколыхнулась, послышались крики:

— Нарышкины! Нарышкины повинны!

— Иван Нарышкин венец царский примерял! Афанасий да князь Долгорукий казну скрали!

— Бей! Бей воров! Бей Нарышкиных!

Дверь сеней Грановитой палаты распахнулась, и оттуда выбежали на крыльцо стрельцы. Они схватили Матвеева и поволокли его вниз. Окружающие бояре побоялись вступиться за него. Только царица пыталась встать пред ними. Артамон вцепился в меня. Долговязый стрелец ударил древком бердыша по рукам Матвеева и попытался оттолкнуть царицу. Сила, с которой он отшвырнул боярина, показалась мне нечеловечески огромной.

— Братцы, хватай боярина — вор он! Он, да Ивашка Нарышкин деньги наши… — Долговязый стрелец, кричавший это, не договорил, так как матушка, опомнившись, кинулась мимо него вслед Матвееву. Бунтовщик схватил царицу и силой швырнул обратно, прямо на стоявшего царевича Ивана.

Злоба на стрельцов пополам со страхом от Петра передалась мне и, перестав себя контролировать, я ударил. Хотя я бил со всей силы, кинжал завяз в синем кафтане служилого, но всё-таки смог достать до тела стрельца. Долговязый отпрянул, выхватывая клинок и замахиваясь на меня. Две женщины разом оказались передо мной — мать и Софья столкнулись, заслоняя меня от стрельца. Тот не успел ударить. Из-за его спины появился крепыш в золоченных доспехах, перехватил руку бунтовщика и отшвырнул того прочь. "Кто?" "Князь Иван Хованский".

— Осади! На царя идешь! — Хованский оттолкнул долговязого дальше к началу лестницы.

Заполнившие красное крыльцо стрельцы подхватили Матвеева и кинули через перила прямо на копья бушующей толпы. Боярин охнул, попытался крикнуть, но из горла уже пошла кровь. Острое железо проткнуло его тело, а одно острие копья вышло из шеи и, проткнув подбородок, разбило верхние зубы и губу. Несчастный даже не достиг земли, так и остался висеть над толпой. Царская семья и оставшиеся ближние бояре в оцепенении смотрели на казнь.

— Где братья? — Другой стрелец подскочил к Софье, видно спутав её с царицей.

— Куда! Царевну убить хочешь?! Пошёл. — Князь Хованский толкнул его в толпу. — Нарышкиных ищите! — обернулся он к остальным бунтовщикам, стоявшим на крыльце. — В покоях они прячутся!

Стрельцы разбежались по царским хоромам. На царскую семью уже не обращали внимания. Я увидел, что давешний мой "спаситель" Хованский, да ещё Василий Голицын, остались рядом и оставили с собой ещё двоих бунтовщиков.

Через некоторое время из дворца раздались крики.

— Нашли, нашли!

На крыльцо вытащили пухлощекого чинушу. "Дядька Афанасий" — подсказал Пётр. Лицо Афанасия Нарышкина было разбито, из бороды был вырван значительный клок, по усам его текла красная юшка. Глаза боярина бешено вращались ища какой-то опоры в окружающих. Руки дядьки были заломлены назад двумя дюжими стрельцами. Наконец его глаза остановились на матушке, и он заплакал. Заплакал так тихо, что только по текущим слезам и дрожанию щек об этом можно было догадаться. Царица двинулась к брату, но стрелецкий "лидер" не дал. Да и Софья удержала мачеху.

— Оставь! Наталья Кирилловна, брата не спасешь, а нас погубишь! — Сказала Софья царице. — Расходились бунтовщики, князь Иван не удержит их.

Князь Хованский, спасший от удара мать и Софью, крикнул стрельцам во дворец:

— Ивана! Ивана Нарышкина сыщите! С него вся смута.

Дядька Афанасий смотрел на сестру, не отрываясь и не прекращая беззвучных рыданий. Царица перекрестила его.

— Прости Афоня, не сберегла.

Стрельцы стащили того в толпу. Не спустившись и до середины высокого крыльца, брата царицы швырнули вниз. Дядька Афанасий успел только коротко вскрикнуть, когда два копья вышли из его спины. Волна ужаса, страха и ярости опять поднялась из глубин моего сознания. Я отдвинулся за спину брата. Несколько минут успокаивал ребенка в себе. Старался доказать, что убивать его стрельцы не будут и он царь для них даже сейчас. Наконец Пётр опять сжался, спрятался во мне. Ощущение того, что защищаю ребенка, позволило мне расправить царские плечи и выглянуть на крыльцо.

Из дворца вышел щуплый стрелец и зашептал что-то на ухо Хованскому. Тот удивленно что-то так же тихо переспрашивал его. В это время от двери входа на крыльцо стали выбегать бунтовщики, а за ними из дворца вышел церковник. "Патриарх Иоаким". Площадь замерла. Стрельцы отхлынули от крыльца. Вышедший патриарх благословил царскую семью и всех дворовых, кто был на крыльце. С ним вместе шли два священника, чины которых я определить не смог, а Петра спросить не догадался.

— Православные, — патриарх обратился к толпе — почто смуту затеваете? Неужто не видите что и царевич и царевны, все живы?

— То не мы, то Нарышкины смутничают! Не нужно нам ничьих советов! Не хотим царя Петра! Ивана! Ивана на царство! Нет, Ивана не можно! Петра! — Вновь зашумели стрельцы, однако, стало заметно, что первичный запал угасал.

— То дума да собор решить должны.

— Бояре решат! Изменники они! Нет им веры! Ивана, Ивана Нарышкина отдайте нам! Он вор! И Языкова, и Ромодановского — кричали стрельцы. — Без Ивана не уйдем!

Успокоившееся было стрелецкое море, вновь всколыхнулось.

— Невместно всем вам в думе быть. Несите завтра челобитные на обиды свои, да челобитчиков сами выберите, кто за вас пред государем стоять будет. — Сказал патриарх.

— Любо ли вам стрельцы, что бы я стоял за вас перед государем? — Крикнул тут в толпу Хованский. — Любо?

— А я вам выставляю вино у Москвы-реки! — Вышел на передний план Василий Голицын. — Любо?

— Любо! Любо! Будь княже за нас. Будь нашим воеводой! Идем за Москву-реку на двор к Нарышкиным, сыщем воров!

Толпа отхлынула от крыльца и большая часть стрельцов подалась в сторону Спасских ворот. Всё царственное семейство начало через разные двери с крыльца возвращаться во дворец. Милославские пошли в центральный вход на задний двор и через него в терем царевен, а Нарышкины с немногочисленными союзниками повернули в сени Грановитой палаты. Хотя у меня самого начался небольшой отходняк, но "передать управление" Петру я не решился. Ребенка-царя события сегодняшнего дня так напугали, что он все ещё не решался показаться. Царица же крепко держала меня за руку и боялась отпускать. Так и прошли до её палат по разоряемому дворцу. Многолюдные, по памяти Петра, царские хоромы поражали меня пустотой. Все дворовые попрятались. Служки и челядь сидела в подклетях тише воды, ниже травы. Ни бояре, ни сыны боярские и дворяне, в последние дни толпившиеся у Постельного крыльца, стремясь попасть во дворец к новому царю, сегодня даже в Кремль не пришли. По всему дворцу разносились крики стрельцов ищущих своих недругов и празднующих победу. Взглянув на мать, мне захотелось сказать ей что-то ободряющее, но побоялся. Местное наречие я понимал сносно, а разговаривать хорошо мог только при помощи Петра. В её палатах поднялись сразу в спальную горницу. Там из угла к нам метнулась какая-то старушка. Запричитала, заохала. Я не прислушивался, да и царица, не говоря ни слова, легла на перину.

— Петруша, посиди со мной.

Я сел на низкую лавочку рядом с кроватью. Матушка лежала на спине, глядя в потолок. Глаза её были полны слёз, но царица сдерживала рыдания. Красивое волевое лицо её почернело от пережитого. Но растерянным оно никак не выглядело, напротив, казалось, что государыня не столько сожалеет о гибели родственников, а более ищет, как спасти себя и сына своего. Вспомнилось ещё из школьного курса прозвище матери Петра — Медведица. Действительно, как загнанная в угол медведица, которая еще вчера казалась добродушной и простой, сейчас ожидает лишь удобного момента пустить в ход свои когти. Повинуясь внутреннему сочувствию к этой чужой мне женщине, я взял её руку и стал робко гладить. Рука матушки легко дрогнула, но она не повернула головы, оставаясь также лежать на кровати. Внутри сознания встрепенулся Пётр. Меня обдало волной нежности к матери, которая шла от него. Не в силах сдержаться царь приник к родной руке и тихо заплакал. Я же убедившись, что ребенок готов опять руководить нашим телом, малодушно нырнул в "подсознанку".

Настало время проанализировать ситуацию. Всплеск адреналина у Петра имел воздействие и на мое сознание — всё-таки тело у нас одно на двоих и физиология общая. В чистом виде я, конечно, вряд ли позволил бы себе такую смелость как сопротивление долговязому стрельцу — тем более мне известно, что жизни моей смута вроде как не угрожает. Интересно, мой поступок выбивается из того хода событий "хованщины" как он был предопределен историей? К каким последствиям приведет удар царем стрельца я тогда представить и не мог. Встал вопрос предопределенности для любого попаданца-вселенца. Я не был до конца уверен, что попал в прошлое своего мира. Да и в этом случае у меня не было достаточно точных данных об этом периоде истории. Все свидетельства дошли до 21 века более в литературных зарисовках да весьма тенденциозных свидетельствах очевидцев. И даже сочинения серьезных историков не были на сто процентов достоверны, так как опирались на те же заинтересованные свидетельства. Как дальше поступать я не знал. Должно ли мое вмешательство повлиять на ход событий или нет. Как себя дальше поведет Софья? Уничтожить сейчас и царицу, и Петра (меня) было просто. Верных нам людей в Кремле почти и не осталось.

Софья, Софья… Так похожа оказалась она на мою жену! Конечно, царевна далеко не красавица как у Герасимова, но и не такая уродина, как изобразил её Репин. Темные волосы, выбивающиеся из под венца, тонкий прямой нос и алые губы. На лице белил да румян самый минимум, словно не тереме XVII века она прихорашивалась, а гримировалась у лучших мастеров Мосфильма. Но главное глаза, эти темные глаза в окружении длинных ресниц популярного во время оно чайного цвета, завораживали своим умным взором. Фитнес, немного современной мне косметики, да соответствующий прикид, думаю, смогли бы из неё сделать весьма интересную особу и в моем времени. Знать бы, что она подумала про меня, про мой взгляд на неё. Ишь как кинулась защищать от бунтовщика! Судить о ней непредвзято я теперь мог с очень большим усилием. Да и опасности непосредственно от неё я не ощущал. Сразу подумалось — может стоит полюбовно власть поделить? Поговорить бы с ней наедине. Но когда и как? Меня сопровождают всегда несколько стольников, и если даже оторваться от них, как пробраться в терем Софьи? И как разговор вести?

Разговор… что сказать придумать думаю можно, но вот выразить это на тутошнем наречии… Петра я понимаю практически без перевода, а вот местных персонажей не сразу, и говорить надо учиться заново. Обороты из других времен постоянно крутятся на языке, без помощи носителя ошибиться легче легкого! Когда царь читает мои воспоминания, я чувствую, что мы с ним говорим немного на разных языках и мне невольно приходится "переводить", но перевод этот зело интуитивен и более основан на образах, чем на понятиях. Кстати, возможность буквального воспроизведения носителем читанного когда-то мной текста — довольно приятная неожиданность. Читал я много и всего разного… Улыбнулся про себя: "Даже стандартного рояля попаданца — супер-пупер ноутбука не надо, сразу небольшой оркестрик".

Глава 6

В Благовещенский собор на вечерню, мы не пошли. Службу провел какой-то батюшка в небольшой церковке, примыкавшей к нашему терему. Интересно, в период моего беспамятства Пётр на исповеди что говорил? Ребенок то набожен, по сравнению со мной, до фанатизма, и не сказать правды духовнику для него большой грех. Тем не менее "изгонять" меня из тела царя не пытались. Значит либо Пётр утаился, либо духовник очень умный попался. Но в любом случае я не рисковал с обрядовой частью во дворце, предпочитая передавать управление общим телом своему донору.

Когда не требовалось успокаивать ребенка, я старался максимально закрыться от Петра и сам вспомнить всё что знаю о времени, куда меня занесло. К сожалению, любимый роман Толстого, перечитанный мной в бункере, мог сейчас помочь мало. Граф много добавил для красного словца, а много и упустил по незначительности событий для него. Он даже не потрудился сосчитать, когда в тот год пасха была, что меня неприятно поразило при последнем чтении. Из Соловьева я смог бы вспомнить что-либо только с помощью сканирования Петром моих воспоминаний, чего делать я опасался. Как воздействует на пацана известие о своем великом будущем, мне тогда было трудно представить. Про остальных историков и говорить было нечего.

Постепенно я стал прислушиваться к службе. Размеренная речь священника действовала на мое сознание убаюкивающе. Я опять стал проваливаться в воспоминания о семье и сам не заметил, как тихо стал молиться. Я уже не молил Господа вернуть меня в свой мир, а просто просил Его не оставить заботой моих близких и дать им сил пережить мой уход. Так же я просил Его не оставить своей заботой и Петра, и всех кого он любит. Сохранить жизнь этому мальчику не потому, что я не верил, что сам не умру с его смертью, но потому что он в какой-то мере стал казаться мне моим Андрейкой. Тихая молитва моя плавно стала сном, где я увидел Андрея и Настю. Они играли в нашем саду, катались с горы и лепили снеговика. Я почувствовал, что это так и было на самом деле в этот момент в оставленном мной мире.

Очнулся я от этого сладкого забытья, услышав громкий шепот Петра. Молодой царь молился перед иконой Богородицы. Молился обо мне, чтобы не оставила Она меня в тревоге и не изгоняла меня из души Петра. Молился Пётр, чтобы Она и Сын Её дали мне успокоение и позаботились о семье моей. Молился он о здоровье матушки и дядьев, и Никиты Зотова и прочих ближних бояр. Просил покарать бунтовщиков и образумить сестру. Молился Пётр истово, постоянно крестясь и делая поясные поклоны. Я даже почувствовал легкую боль в нашем общем теле от этой истовости.

Мне стало стыдно за свою слабость и депрессию. Я понял, как сильно не хватало моей поддержки Петру, пока я пытался "сбежать из реальности". Стыд этот прогнал последние сомнения и самоедство в правильности моего влияния на мир. Раз уж я здесь и осознаю себя — то это теперь и мой мир и моя жизнь.

После вечерни вся семья Петра разошлась по своим палатам. Меня провожал грустный юноша — спальник Андрей, сын убитого бунтовщиками Артамона Матвеева. На нашей половине дворца стрельцы больше не появлялись. Хотя, как я услышал из тихого разговора Бориса Голицына и еще одного придворного, караулы от Стременного полка были заменены на караулы, участвующих в смуте полков и этим распоряжался какой-то Таратуй. Дорогу до покоев мне любезно подсказывал естественно Петр. Он уже почти отошел от переживаний и теперь с охотой рассказывал мне, как вовремя он попросил дядьку Ивана прицепить ему кинжал. Они в два голоса с утра и до прихода стрельцов уговаривали царицу сделать это изменение в царском наряде. Только когда стало понятным, что придется выйти и общаться с бунтовщиками, Наталья Кирилловна дала себя уговорить. Мальчишка в моей голове был совершенно уверен, что убил бунтовщика, и это доставляло ему какую-то особую радость. Я, помня, что в нашем мире Петр сам с удовольствием пытал и убивал, решил поговорить с ним о человеколюбии. Наивно полагая, что мне удаться привить ему отвращение к убийству. Вот такой у меня случился либерастический заскок.

Дойдя до покоев царя, я сел на ближайшую лавку в прихожей. Андрей устроился поодаль. Я закрыл глаза. "Ну как, Петя, тяжело сегодня было?" Спросил я мысленно Петра. "Тяжело, дядь Дим" — отвечал мальчишка. Его внутренний цвет для мне казался темно лиловым, почти синим. "Ты сегодня первого человека порезал Пётр. И я с тобой тоже". "То не человек, то вор и бунтовщик был!" — отвечал царь яростно — цвет личности стал моментально краснеть. "Хоть бунтовщик, да у него тоже может дети были, мож и сын, такой как ты". "Мне с того что? Смерда жалеть не буду!". — Пётр для меня почти почернел. Я понял, что мне не будет так просто изменить характер царя, не убивая его как личность. Придется смириться с этим и попытаться действовать не настолько прямо. "Ты Петя, не думай, что я корю тебя за это" — дал я обратный ход. "Стрелец и вправду мог матушке плохо сделать. Но всё-таки постарайся и его понять и простить… Так нам Господь говорит, и церковь православная учит. У того стрельца может дети дома голодные сидят, жить семье не на что, а полковники его обманули с деньгами, вот и не выдержал он". "Так что ж, матушка в том виновата, коли стрельцам серебра не дали? Они челобитную носили и я новым полковникам сказал с ними быть. Неужто мало сего?" "А вот тут, государь мой, надо видеть, кто стрельца направлял. Тот вор и есть, а стрелец лишь орудие вора". Пётр не ответил. Казалось, он задумался над моими словами. "Всё одно! Я верно сделал!" воскликнул внутри меня Пётр так сильно, что этот крик вырвался наружу.

— Что ты государь! Что ты! Никак причудилось чего? — рядом со мной оказалась давешняя мамка — Родионовна.

— Ничего Родионовна, — ответил я за Петра — тяжко мне сегодня от людей. Оставь меня.

— Да ты, батюшка, здесь ли сидеть будешь, али пойдешь к себе в опочивальню?

— Пойду, Родионовна.

Солнце, наверное, уже ушло за горизонт. В густых сумерках я дошел до своей спальни.

При помощи Андрея Матвеева стал раздеваться. В памяти своего носителя я обнаружил, что спальниками у меня было пожаловано довольно много родни со стороны матушки. Сегодня всех их забрали бунтовщики и врядли я смогу теперь увидеть дядьёв живыми. Теперь понятно, почему безлюдье в царских покоях так пугает Петра. Он привык, что кругом царского величества вьется служилый ближний народ. Откуда-то появился заспанный мужик ("Тихон" — подсказал Пётр) и помог мне снять сапоги.

— Тихон, мыльня топлена?

— Протоплена, батюшка, протоплена. Ты никак омыться желаешь? — он посмотрел на меня с удивлением.

Я не стал заморачиваться с ответом, понадеявшись, что все спишут на трудный день, и просто кивнул. Через небольшой предбанник мы спустились в теплую комнату, изрядно пропахнувшую исконным "банным" духом. Тихон и Андрей помогли мне умыться. В мыльне же стоял горшок, которым я воспользовался, выставив помощников за дверь. За дверью Тихон уже подал мне шелковую ночную рубаху — длинную до пят. Одев её, я понял, насколько она непривычна по ощущениям. Дело в том, что пребывая в "депрессии" я практически не ощущал внешний мир и не обращал внимания на "бытовые мелочи". Сейчас же, когда я решился беречь царя от нагрузки и не отдавать ему все "управление", процедура царского отхода ко сну была для меня слегка напряжна. Я чувствовал себя как в гостях у родителей после долгой жизни врозь. Вроде всё знакомо и понятно, но не мое.

Спать укладываться помогал уже только Андрей. Он же остался в моей, спальне расположившись на лавке у печи. Я не стал спрашивать своего носителя, всегда ли он ночевал с кем-то в комнате или это сегодняшняя инициатива спальника.

Пока Пётр засыпал, я размышлял о том, кто кроме меня мог быть ещё попаданцем в этом времени. Определенно, те "саркофаги", куда все залегли, были устройствами переноса сознания, о которых я читал в отчете накануне катастрофы. Единственно, что в отчете говорилось о том, что сознание исследователя должно быть пассивным для успешного наблюдения. Мастерство "темпонавта" определялось умением прятаться от носителя, чтобы не влиять на происходящие события. Но если уж я смог наладить контакт с носителем и даже действовать от его имени, то стоит ожидать, что и остальные вселенцы нашли себе полноценное пристанище. Я тогда даже не подумал, что они могли попасть в другие страны и даже эпохи. Пока у меня был только один "железный" кандидат во иновремяне, кроме меня, Никита Моисеевич Зотов. Уж очень сильно в его манере преподавать Петру виделся Олег Александрович. Имя Учителя я помнил среди списка команды "В" проекта. Осталось только найти дьяка живым. Я надеялся, что зная о бунте, Олег Александрович не станет рисковать и переждет Хованщину где-нибудь в тихом месте.

Глава 7

На следующий день, отстояв заутреню и позавтракав, Пётр (я) был зван к царице. Наталья Кирилловна принимала его (меня) в комнате. С ней была маленькая девочка и два шута-карлика. "Сестрица Наталья" с большой теплотой подсказал мне Пётр.

— Петруша, подойди ко мне. — Позвала царица. — Сядь. — Показала дрогнувшей рукой на лавку подле себя. Тяжелый же ей вчера выдался день.

Сестрица, с детской непосредственностью, подбежала ко мне обняла.

— Петруша, братец, поиграешь со мной?

— Подожки, Наталья. Пётр, когда ты давеча в беспамятстве был, голосов не слышал бесовских?

Я внутри напрягся.

— Нет, матушка. — Ответил за меня Пётр.

— Ты не бойся государь, скажи! Может, отец Никита исповедует тебя и причастишься? Вот Наташенька вчера тоже в беспамятстве от обедни до вечора была. Слова чудные и непонятные говорила. Как с собой разговаривала. Святой отец говорит, то бес пытался в ней баловать, да видно гинул от его молитвы.

Я аккуратно подключился к Петру. Посмотрел внимательно на Наташку — сестрица улыбнулась и показалась мне улыбка её чем-то знакомой.

— Нет, матушка я с бесом в себе не встречался. Но коли на то твоя воля будет — я исповедуюсь и причащусь.

Царица всмотрелась в лицо сына, ища незнакомые черты. Я постарался спрятаться внутри сознания Петра. Она подняла руку и провела по волосам царя. Тот инстинктивно подался навстречу материнской ласке.

— Надо в Троицу ехать — помолиться. Да как же из Москвы от стрельцов выбраться. — Она в раздумье покачала головой. Затем подняла взгляд на сына — Идите позабавьтесь с карлами, да из дворца не выходите.

— Петруша — крикнула Наташа, убегая из горницы, — догоняй! Спаси меня от карлов.

Карлики, услышав её, смешно заклекотали, изображая каких-то птиц, и припустили за царевной, махая руками и смешно раскачиваясь на коротких ножках.

Пётр поклонился матушке и, хотя ещё и не вполне отошел от вчерашних событий, поспешил за сестрой.

— Эй! карлы злобные, не троньте сестрицу мою, свет Наталью.

Я немного расслабился. "Блин, матушка всё-таки догадывается о моем присутствии. Интересно, кто в Наташку попал? Лена или Лида? А может та девушка, Ирина, чей саркофаг прострелили?". Догнал Пётр карлов с сестрою конечно быстро — уже в небольшой галерее, которая вела на потешный двор царского терема. Вслед за нами устремились стольники, не попавшие под вчерашнюю раздачу. Пара ребят моего возраста и несколько более взрослых парней. По деревянной лестнице мы спустились на место моих игр во дворце. Тут стояли качели, игрушечная пушчока, да шатер. Сестра вбежала в него и повернулась ко мне.

— Братец, вели им не ходить за нами. Я с тобой хочу перемолвить тайно.

Пётр, управляясь с нашим общим телом лучше меня, отреагировал моментально. Обернулся и гневно воскликнул:

— Вам нельзя сюда! То наше место.

Стольники остановились у крыльца, переглянулись, но запрета нарушить не решились. Карлы попытались встать у входа, но я вытолкнул их подальше к своим провожатым. А царь проник под низкий полог вслед за сестрой.

Когда мы оказались в полумраке шатра, царевна подошла к самому дальнему краю и села на оставленную здесь скамью. Пётр пошёл за ней и устроился рядом.

— Петруша?

— Да, сестрица.

Она наклонилась близко-близко. Наши головы соприкасались.

— Я тайну хочу тебе сказать. Обещай, что серчать не будешь, да матушке не скажешь. — Быстро зашептала Наталья.

— Обещаю.

— Матушка не знает, но та кто, во мне не сгинула. Она с тобой желает перемолвиться. Она добрая, не серчай!

"Ну, Пётр, ты уж действительно не серчай!" — и я полностью "перехватил управление".

— Государь, — сказала царевна — я знаю, сие нельзя объяснить, но ведаю, что будет в скором времени. Дядьку Ивана казнят и многих остальных ближних нам людей растерзают. Бежать им надо из Москвы. Помоги матушку уговорить.

— Говори, откуда ведаешь сие? — Сказал я так, а сам подумал: "Кто ж она — Лена или Лида?"

— Я тоже человек, но бестелесный и живу сейчас в душе у Натальи. — Она замялась, не зная как объяснить дальше про время и перенос сознания. Ну что ж, облегчим задачу. Всё-таки это Лида! Уж больно взгляд бархатный — Ленка, та завсегда глазами сверлит так, словно душу хочет высверлить.

— Ну ясен пень! — Наташа от неожиданности отпрянула.

— Ой! Кто ты? В Петра никто не должен был переноситься. Генерал? Николай Юрьевич?… САША?

— Не угадала. Я тот, кого все ненавидели у вас.

Она минутку задумалась.

— Дмитрий? Как? Как это произошло?

— Я не знаю. Я проснулся от сирены, побежал в центральный зал… — Дальше я рассказал ей про генерала, Михалыча, ожидаемое уничтожение бункера и "кино".

Лида сидела, закусив губу. В её глазах я увидел слезы.

— Лида, я не виноват, что попал сюда, и как обратно выбраться не знаю. Да и есть ли там уже это "обратно".

— Да ты это во всем виноват! Ты! Что ты вынюхивал для этих, этих… — Она разрыдалась.

— Не плачь, девочку напугаешь.

— Девочку? Я свою девочку теперь никогда не увижу! — взорвалась Лида. — Господи! За что мне такое наказание?!

Она, рыдая, уткнулась мне в плечо. Я осторожно стал гладить голову восьмилетней царевны. Совсем ребенка с такой взрослой болью в глазах. Через некоторое время, когда Лида (Наташа) успокоилась, она рассказала мне о сути проекта. То как ей это рассказывали. Заодно и свою историю "попадалова".

Саша Марченко работал охранником в нашем банке, а Лида продавцом в ближайшей к их дому аптеке. У Лиды и Саши заболела дочка. Серьезно заболела. Потребовалась операция в Швейцарии. Они продали свою квартиру, переехав к родителям, но денег было недостаточно. Пришлось заложить и родительскую — вырученных средств хватило только на саму операцию, а на долгое лечение после неё надо было ещё искать деньги. Когда они совсем отчаялись найти нужную сумму, Саша смог попасть на прием к предправления нашего банка. Тот выслушал его и предложил Саше участвовать в проекте "ВМ", как условие для предоставления гарантии банка на оплату лечения дочери. Когда же швейцарцы увеличили цену, уже начав процедуру подготовки дочки к операции, на проект пришлось прилететь из Европы и Лиде. Технари тогда удивлялись насколько оба супруга по психопрофилю подошли для проекта. Им пообещали, что проект это просто наблюдение за историческими событиями глазами очевидцев. Максимум на два-три месяца. Операцию дочке сделали уже без Лиды и Саши, в Берне оставалась одна из бабушек. Хорошо, что всё прошло успешно. Супруги Марченко уже начали готовиться к поездке в Швейцарию. Им оставалось сделать тестовое включение и "полный прогон с переносом". Лиду собирались отправить наблюдать за последней императрицей, а Сашу — за Николаем Вторым. Но ускорение эксперимента, спровоцированное моей проверкой, видно что-то нарушило в планах руководства. И девятнадцатый век сменили семнадцатым. Новыми носителями должны были стать Софья и Василий Голицын. Супругов положили в темпоскопы одними из первых, поэтому Лида узнала о нападении и включенном обратном отсчете только из моего рассказа. Надежда, что они вернутся в свои тела, растаяла. Ей оставалось только надеяться на то, что страховка их с мужем жизней покроет и кредит, и проценты по нему.

— Лида, я ведь тоже уехал только на две недели и у моих так же остался кредит. Их вообще могут на улицу выгнать. Прости меня, если в чём я виноват, но мной играли "втёмную".

Мы ещё долго сидели в нашем убежище плечом к плечу, шепотом рассказывая о себе и своих носителях. Лида-Наташа окончательно упокоилась, когда робкий голос стольника Тихона Стрешнева сообщил, что царица зовет нас.

Хотя из царских покоев дворца стрельцы ушли ещё предыдущим вечером, но в Грановитой палате они пост оставили. Сегодня с утра в Кремле опять стал собираться вооруженный народ. Выйдя из шатра, мы с Лидой практически одновременно скрылись за своими носителями. Я не знаю, как Лида объяснила всё Наталье, но мне Петру ничего не пришлось больше рассказывать. Я чувствовал, что этот мальчик искренне жалеет меня. Душа царя не успела ещё зачерстветь, как думалось мне после вчерашней попытки разговора об убийстве. Носитель мой был молод и не слишком избалован — что я оказалось для меня большой, главной, удачей.

После короткой встречи с матерью я решил побродить по дворцу. Перед тем как уйти к себе в терем, Наташа обернулась и посмотрела на меня Лидкиным бархатным взглядом. Я постарался улыбнуться ей ободряюще. На душе впервые с момента "попадалова" немного посветлело. Теперь я был не один, у меня была СЕСТРА!

Побродить мне свободно удалось только по нашей, нарышкинской половине. За палатами, где заседала боярская дума, и принимались иностранные послы, начиналась часть дворца, занятая Софьей и другими сестрами Милославскими. Тут были караулы стрельцов, которые оставил во дворце Хованский. На нашей половине вооруженных людей было мало — несколько ближних бояр и окольничих. Бунт заметно проредил сторонников царицы. Странно было то, что провожавшие меня стольники куда-то подевались. Пётр, гуляя в одиночестве, чувствовал себя неуютно, и это его волнение передавалось мне. Я пытался успокоить его, спрашивая о том, что видел. Узкие окна в палатах пропускали мало света, и поэтому во дворце царил полумрак. С трудом, но уговорил носителя пробраться незаметно на сторону Милославских. Он показал мне тайный путь в покои Марфы — вдовы Фёдора, которая хорошо относилась к матушке. Взяв опять на себя руководство нашим общим телом, я старался ступать тихо. Мне удалось незамеченным никем миновать стрелецкий караул и безлюдную прихожую вдовствующей царицы. Моя осторожность помогла заранее услышать разговор, доносившийся из-за приоткрытой двери. Беседовали двое мужчин. Когда я прокрался поближе, то увидел, что оставленный в карауле у входа в кабинет Марфы молодой воин дремлет. Тихо ступая, я скользнул мимо него и встал на пороге. По голосам разговаривавших между собой мужчин Пётр опознал Никиту Зотова и Ивана Кирилловича Нарышкина. А вот то о чем они говорили, понял уже я, так как говорили они на современном мне языке.

Глава 8

— Саша, — сказал Никита какому-то Александру — ты зря думаешь, что тебе ничего не грозит. Я всё-таки помню из Соловьева, что Ивана должны были убить именно через день после бунта. А при смерти носителя далеко не факт, что темпоскоп сработает на возврат штатно.

Я осторожно заглянул за дверь. На лавке у дальней стены в пол-оборота ко мне сидело двое мужчин. Один был мной сразу опознан как дьяк Зотов, наставник Петра, а вот второго я смог узнать, только подключив память носителя. Черноволосый, в красивой одежде, отличавшейся от традиционных среди придворных шуб и кафтанов, царский спальник не выглядел ни испуганным, ни озабоченным последними событиями. Его уверенная поза на лавке разительно контрастировала с напряженным обликом Учителя. На дверь собеседники не смотрели.

— Олег, — отвечал Никите дядька Иван, названный Александром — не волнуйся. Я смогу в любой момент исчезнуть. Есть у меня и среди стрельцов верные люди. Ты лучше дальше расскажи, как учил Петра. Что такое ты ещё дал ему сверх программы, из-за чего он стал стрельцов резать?

Я окончательно уверился, что Никита и Иван "не пустые". В них точно попали люди с проекта. Неслышно я вступил в комнату и остановился у дверей. Увлеченные беседой мужчины этого не заметили.

— Я ничему боевому его не учил — отвечал Никита — ты ведь знаешь, Генерал просил меня стараться не влиять на события до его появления в 1690-м. Я царевича два года учил старославянской грамоте и исключительно по Писанию. Вряд ли основы арифметики и геометрии, что я дал царю этой зимой, могли на него так повлиять. Он в обморок, правда, падал, но вселенец в нём никак не проявился. С тех пор я за ним постоянно наблюдаю — обычный Пётр. А ножик ты сам ему повесил!

— Ножик! Кинжал, и хорошей дамасской стали! Он ведь сам попросил. — Иван помолчал. — Постой! Ты же рассказывал, что он тебе теорему Пифагора как-то по-особенному доказал.

— Но ведь после этого не было никаких изменений! Вселенец в любом случае прокололся бы. Каждую бытовую мелочь из подсознания не вытащишь. Себя вспомни. А теорема… Ну и что теорема? С его светлой головой мог и сам догадаться! Говорю, я был почти всегда с ним. Да и на причастии он был недавно. Мальчик мне сейчас очень доверяет, и я не хочу тревожить его странными вопросами. Ты, кстати, Петра после бунта видел?

— Нет, я не видел царя. Откуда сижу здесь тихонько, как мышь под веником. Да и это не важно. Пётр переживет смуту по-любому! Стрельцы, говорят, заметили, как он за мать вступился. Надеюсь и оценили. Олег! ТЫ под раздачу им не попади!

Удостовериться, что в Никите именно Олег Александрович, мне теперь труда не составило. В списке исследователей он точно был — это раз, манера преподавания его мне по школе знакома — это два, и только такой учитель как он мог за два года, преподавая в основном старославянскую грамматику и богословие, занять столь важное место в душе царевича. А Пётр, я это тоже чувствовал, был очень сильно привязан к своему наставнику. В дядьке же, скорее всего, был муж Лиды — больше на проекте я Александров не встречал. Определив имена вселенцев, я решил объявиться. Сделал ещё шаг в комнату и кашлянул. Иван и Никита одновременно повернулись ко мне.

— Государь? — дядька Иван вскочил и поклонился.

— Пётр, как ты вошел сюда? — Олег Александрович тоже поклонился, встав с лавки.

— Я искал тебя Никита. Да и тебя дядька Иван, наверное, тоже. Вы славянский шкаф не продаете? — Выдал я стандартный пароль всех попаданцев.

— ???!!! — легкий ступор у обоих. — О чем, ты государь? — хрипло, почти шепотом, спросил Иван Нарышкин.

"Так, странненько, неужели про десант не читали? По внутренней процедуре проекта форум ВВВ входил в круг рекомендованных ресурсов. Блин, но фильмы-то советские они должны помнить!"

Олег Александрович пристально смотрел мне в глаза. Я его взгляд и в школе неплохо держал, поэтому отводить свои глаза не стал.

— Кто ты? Николай Юрьевич?

— Нет! Не он. Я Дмитрий — аудитор. Объясните мне, что происходит! Олег Александрович, мы сейчас в прошлом или параллельном мире? — рискнул я "угадать" имя вселенца в дьяка.

— Дмитрий? — вскинулся Иван-Александр.

— Дмитрий, аудитор? — удивился Олег Александрович. — Какой аудитор? Откуда мое имя знаешь?

— Он приехал с нами на проект на предпоследнем шатле. — встрял Нарышкин — Помнишь, я рассказывал, что там зашевелились штатовцы — сменили инвестора и прислали нам проверяющего от него.

— Я учился у Вас, Олег Александрович, выпуск 87-го. — Пояснил в свою очередь я.

— Дмитрий… Дима… 87-й… Дима Мартов… Ты?

— Я! Вы помните меня до сих пор?

— Конечно, помню, Дима, не каждый десятиклассник у меня столько спрашивал по теории относительности, а потом ещё срывал уроки астрономии. Да и в классе ты один Дмитрием был. — Учитель улыбнулся. Немного непривычно было видеть его фирменную ироничную и грустную улыбку на бородатом лице дьяка.

Я прошёл сел на лавку напротив, сделав знак своим собеседникам тоже садиться. Внутри завозился Пётр. Видно было, что он хотел задать вопрос, но из-за моей блокировки это не получалось. "Подожди Петя, я объясню тебе потом всё".

— Ты когда проявился? — задал вопрос Иван (Александр). — Ты что, действительно стрельца пырнул?

— Я уже две недели в Петре сижу. Просто меня ведь никто не предупреждал о таком приключении, и я не сразу смог освоиться. А кто пырнул — я врядли сам могу понять. Может я, а может Пётр. Мы оба тогда в такой ярости были, что я себя не очень от него отделял.

— Как не очень? — удивился Олег Александрович. — Подожди, Дима, ты что, не полностью себя контролируешь? Как это? Старая личность должна была быть стерта при твоем вселении.

— Я не стал его "стирать". Зачем? Нам хватает места вдвоем.

— Но ведь царь должен был сопротивляться. И вообще, как долго ты протянешь шизофреником? — спросил Иван.

— Я не знаю, Александр. Я не смог — Пётр ведь совсем ребенок и сильно на моего сына похож. Меня специально к убийству носителя не готовили. — Попытался я подколоть собеседников. Потом я второй раз за день рассказал историю своего попадалова.

По окончании моего рассказа воцарилась тишина. Оба других попаданца были ошарашены известием о разрушении аппаратуры.

— Кстати, Лида тоже не смогла "убить" носителя.

— Лида? — Вскинулся Александр (Иван). — Где она? В ком? В Софье?

— Нет. — Я покачал головой. — Ты в Голицына не попал — и Лида не в Софье. Она теперь тебе племянница.

— Наташа? Она попала в Наташу? Конечно, Лида не могла её "убить". Верно, она в ней Светланку увидела.

Лицо Александра-Ивана посерело.

— Не беспокойся, Саша с дочкой всё хорошо будет. Я смотрел документы — по вашей с Лидой страховке родным выплатят пол-лимона евро.

Конечно, я врал — в документах проекта о страховке "темпонавтов" ничего не было сказано про сумму выплат, но мне так захотелось сказать ему что-нибудь ободряющее. Пусть думает, что они своей смертью в другом мире или в будущем, дали дочке шанс выжить. Олег Александрович, вероятно, понял, что я сам не уверен в том, что говорю, но ничего не сказал. Только ободряюще улыбнулся мне.

Через пару минут Александр Марченко из 21-го века, ставший царёвым дядькой Иваном Кирилловичем Нарышкиным вновь смог разговаривать.

— Давайте договоримся — предложил я — называть друг друга местными именами. Услышит кто, не ровен час — подумает, что блаженные. Ваш охранник то не сболтнет случайно? Наверно уже проснулся.

— Проснулся? — удивился Иван Кириллович — Он что спал? Я посчитал, что ты снял моего холопа специально, чтобы подкрасться.

— Я в спецназе не служил дядька Иван. Скрадывать таких бугаев меня никто не учил.

Дядька встал и вышел за дверь. Оттуда сразу донеслись звуки разноса. Никита заулыбался.

— Что думаешь делать теперь, Дима? — спросил он меня.

— Не знаю, Никита. — Я намеренно подчеркнул имя его носителя. — Наверное, то же, что Пётр и делал. Водку-вино пьянствовать, безобразия нарушать и баб портить. Азов брать и Питер основывать. Я ведь не готовился, в отличие от вас всех, прогрессорствовать. Мне бы просто выжить и не свихнуться от своей шизы.

Вернулся Александр-Иван.

— Вот холоп нерадивый! Учил его, учил! Знает, что никуда не денусь — ни на правеж, ни на дыбу его не пошлю, и не боится.

— Успокойся, Иван Кириллович, садись — я посмотрел на раскрасневшегося от разноса дядьку — разве он в курсе о твоей новой сущности?

— Да в курсе. Когда я вселился, Степан со мной был и видел обморок. Потом помогал мне адаптироваться. Смышленый паразит, но ленив. Выбил от меня обещание не пороть его и знает, что не выгоню — вот и наглеет.

— Он-то хоть надежен?

— Конечно, надежен — ему тоже деваться некуда — семью его я за собой держу в крепости.

— Жестоко.

— Такой век государь. Вы о чем с Никитой говорили?

— Да вот, не хочет государь нам помогать. — Ответил за меня Зотов. — Говорит ему и так хорошо.

— Помогать Никита вы мне будете, государь таки я. А я, так и быть, не буду вам мешать строить галактическую империю. Вы ведь этого хотите?

— Ну не галактическую, но сильную империю построить хочется. И без той крови, что была у нас. — Ответил Никита.

— Но сначала надо Хованщину пережить. — Сказал Иван. — Уж если допустить её получилось. Эх, был бы ты чуток постарше государь — можно было попытаться сагитировать дворян, да детей боярских за тебя. Их на Москве много больше стрельцов, но разобщены они. Наверное, придется Софье власть отдавать.

— Вы знаете, что удивительно — я поднялся и начал прохаживаться по комнате — Сидите-сидите. Софья очень похожа на мою жену в том мире. Может мне стоит попытаться с ней нормально договориться? Всё-таки десятилетний опыт общения с таким типом женщин есть.

Оба моих наставника следили за мной, ожидая продолжения.

— Может, стоит сразу определиться с разделом власти? Пока она не добилась этого через стрельцов? — спросил я своих собеседников. — Условия обкашляем кулуарно и быстро проведем через Думу или лучше Земской собор созовём. Что думаете?

— А она власть потом отдаст? — Спросил Александр.

— Это уже от нас будет зависеть. Наверно сначала лучше собрать всех из нашего времени, кто переместился. Кстати, а это всё-таки другой мир или наш? — я переменил тему, останавливаясь перед Никитой.

Иван Кириллович тоже заинтересованно смотрел на моего учителя. Видно его мучил этот же вопрос.

— Откровенно? Я не знаю. — Ответил Никита, глядя мне в глаза. — Наверное, не наш, но очень похож. Без возвращения обратно точно узнать невозможно, а это как я понимаю теперь исключено.

Я продолжил ходить по комнате.

— Государь, мы надеялись, что Лида всё-таки попадет в Софью. — Начал Никита. — Но видно сейчас всё будет похоже на реальные события. Я пытался убедить Алек… Ивана скрыться, но он до последнего надеялся на Лиду. Теперь его не сегодня, так завтра потребуют выдать, раз не нашли во время бунта. Это может погубить не только царицу, но и тебя, и меня. Я не уверен, что в этом случае генерал будет способен что-то сделать один.

— А кто у нас Генерал? Антонов? В ком он?

— В Алексашке должен быть. Саркофаг Антонова изначально настраивался именно на Меншикова — тут варианты исключены.

Никита стал рассказывать мне то, что он знал об истории проекта и о планах Генерала. Иван добавлял его рассказ комментариями о последних событиях перед своим "погружением". Первоначально никто не ожидал, что вселенцы смогут делать что-либо кроме наблюдений. Поэтому готовили одного Генерала. Он был первый, кто испытал "Саркофаг" — многие на проекте так звали темпоскоп. Генерал понял, что темпонавт может управлять носителем, если подавит личность последнего. Природа такого поведения психоматрицы была не понятна ученым, которые работали над темпоскопом, но именно это больше всего заинтересовало контору и помогло развернуть проект через наш банк. Первый прыжок был осуществлен минимально близкий тогда срок — почти на 1000 лет назад и проектной команде была поставлена амбициозная задача сократить его до пары часов. К несчастью для проекта информация всё-таки ушла к заклятым друзьям за океан, причем на тот момент гарантированно был достигнут рубеж конца XVII века. Продажа инвестора и мое появление в Енисейске подстегнуло завершение подготовки команды. Генерал рассчитывал теперь сделать эксперимент с прогрессорством — он верил, что попадает в прошлое своего мира, хотя его доклад по первому прыжку расходился с маркерами историков. Оставалось сделать тестовую закладку "артефакта" в условленном месте и подтвердить гипотезу единства мировой линии развития. Олега Александровича отправляли в 1687 год, и он должен был в измайловском бору оборудовать тайник, дождаться появления Антонова и вернуться вместе с ним. После того как ученые удостоверятся в путешествии в свой мир основная команда проекта должна была быть эвакуирована. Новым хозяевам досталась бы пустая база с телами темпонавтов в хронокапсуле без документации. Из персонала оставалась только охрана. Мой доклад, вероятно, заставил противника пойти на крайние меры и штурмовать бункер, поэтому отправку сделали аврально.

Олег Александрович был первым в основной команде на "погружение", поэтому попадал в прошлое раньше других. Его весьма удивило, что он попал на 10 лет раньше расчета — как раз в момент, когда Никиту утверждали учителем царевича.

Склонный к вину дьяк, знающий хорошо только церковную грамоту и не отличающийся настойчивостью, показался царю Фёдору достойной кандидатурой для наставника своего крестника. Не то, что бы Фёдор плохо относился к самому Петру, но с мачехой у старой семьи всегда любви не наблюдалось. И царь не стал искать для сродного брата очень хороших учителей. До самой своей смерти он так и не узнал насколько ошибся в выборе.

Олег Александрович попав в дьяка, быстро растворил в себе предыдущую личность. Так как он готовился поспасть именно в это время, то адаптация не вызвала больших проблем. Заслуженный учитель РСФСР смог организовать обучение малолетнего царевича, не сильно отходя от канонов тогдашнего церковного образования, но привнеся в процесс весь свой опыт. Пётр проникся к нему искренней преданностью. Я смог "вспомнить" через Петра как ему было тяжело пережить разлуку с учителем, когда царь отправил Никиту с посольством в Крым. Олег Александрович после обязательного заучивания церковных книг дополнительно учил Петра основам математики и физики. Много рассказывал из истории Руси и её географии. Вот так он стал ожидать прибытие остальной команды. Генерал просил его просто стать незаменимым для будущего императора человеком, прикрывающим его прогрессорство на самом верху. Каково же было удивление Олега Александровича, когда к нему на контакт вышел прибывший из ссылки Иван Кириллович, который оказался Александром Марченко — мужем Лиды. Он посветил дьяка о смене планов на проекте и предположил, что следует ждать еще нескольких вселенцев. Вдвоем они определили, что был сбой настройки оборудования, т. к. один из них провалился на десять лет раньше срока, а другой к тому же ещё и в "неправильного" персонажа. На другой день после их встречи Иван имел неожиданный разговор с кравчим царя — князем Борисом Голицыным. Оказалось, что в него был перенесен правая рука Генерала на проекте — майор Дудыкин. Князь тогда только вышел из глубокого запоя или как доложили царю "болезни". Втроем они договорились ожидать появления остальных темпонавтов и уже с ними решать, как жить дальше и как строить империю. Вселенец в Петра не ожидался. Более того, ожидая появления Лиды в теле Софьи, даже не очень-то следили за ростом недовольства в стрелецких слободах. Поэтому активная фаза бунта стала в некотором роде ожидаемой неожиданностью. Утратив надежду на помощь вселенцев из другого лагеря, Никита и Иван стали составлять новые проекты спасения своей жизни и власти Петра. Я застал их в самом начале разговора, сразу после того как они обменялись слухами.

— А полный список всех кто должен быть в 17 веке есть? — спросил я у Никиты.

— Это только Генерал знает. С научниками контактировал только он, и отряд темпонавтов комплектовал он. Ну может ещё Михалыч — его зам в СБ по технике. Чтобы узнать, кто и куда вселился, нам надо дождаться, когда кто-то из этих двоих объявится.

В этот момент открылась дверь, ведущая в молельню, и оттуда в темном траурном одеянии вышла Марфа Апраксина — молодая и красивая вдова Фёдора. С ней вышла так же одетая во все черное пожилого вида боярыня и зло посмотрела на дядьку Ивана. Женщины поклонились мне. Мужчины встали.

— Наговорились ли вы с дьяком, Иван свет Кириллович? Царица, я чай, уж все очи проплакала, о тебе боярин… — при этом она так посмотрела на Ивана Нарышкина, как женщина может смотреть только на по-настоящему близкого человека. Я заметил как Иван (Александр) смутился. "Ай-я-яй, дядюшка, утешил видать вдову! Узнают стрельцы и его уж точно не спасти!"

— Да, пора нам царица покинуть твои покои — сказал я. — благодарю, что сберегла мне Ивана Кирилловича, да Никиту Моисеевича. Пойдешь ли ты с нами к матушке моей, али здесь останешься?

— Пойду, великий государь, коли ты дозволишь…

Я замешкался у дверей, пропуская царицу выйти первой. Оказалось, что зря — мой статус, как царствующего сейчас государя, был выше. В сенях к нам присоединился нерасторопный холоп князя Ивана. Так как стрельцы сегодня уже не шатались по дворцу, то мы добрались до половины матушки без приключений.

Глава 9

Наталья Кирилловна, как только увидела брата живым и здоровым, поднялась было с трона к нему навстречу, но сразу остановилась, испугавшись проявления своих чувств.

— Поздорову ли ты царица? — спросила она Марфу Апраксину — Поздорову ли ты Иван Кириллович? Поздорову ли ты Никита Моисеевич?

— Поздорову матушка государыня. — Отвечали ей.

Рядом с царицей стоял высокий плотный боярин. Стоял одетый в шубу покрытую зеленой парчой с серебряной вышивкой. Горлатая шапка особенной высоты добавляла ему ещё роста. Видно было, как парился боярин. По красному лицу его стекали крупные капли пота. Он стоял прямо не шевелясь стараясь делать как можно меньше движений. Только его большие, темные с желтизной глаза внимательно следили за мной.

"Кто это с матушкой, Пётр?" — спросил я царя мысленно. "Борис Андреевич Голицын, он ко мне кравчим поставлен". Я по знаку матери подошел к ней и сел рядом на специальное кресло. Остальные пришедшие стали искать места на лавках, где уже сидело несколько бородачей в таком же наряде как и у Голицына. Петр среди них узнал лишь своего деда Кирилла Полуэктовича.

Царица сегодня выглядела успокоенной и даже умиротворенной. Лишь нервное подрагивание мизинца у лежащей на перилах трона руки выдавало пережитый ей вчера ужас.

— Знаете ли, какого страху натерпелись мы с государем? — Спросила царица. — Стрельцы окаянные убивства хотели. На меня, да на царя руку подняли. Насилу отбились. Афанасия брата моего, да Мартемьяна, да Артамона Сергеича и других многих бояр и стольников государевых побили смертию. Да на тебя, свет мой, Иван Кириллович хулу кричали, да на батюшку нашего тако ж.

— Знаем государыня. Знаем горе твое великое. То горе и наше. Многих побили и неспокойно ныне на Москве.

— Что делать присоветуете бояре? Уйти бы нам от сего бесчестия, да некуда. Бунтовщики окаянные караулы поставили свои по всему кремлю. Насилу из дворца царского отвели невежд. Как быть теперь государю? — Наталья Кирилловна тяжелым взглядом обвела собравшихся.

Вопрос царицы долго оставался без ответа. Заметно было, что ближние её может и хотели б ободрить государыню, да не было у них мыслей ободряющих. Наконец решился Борис Голицын.

— Дозволь государыня сказать. — Получив ободряющий кивок, он продолжил — На Москве сейчас неспокойно — много стрельцы шумят и порядка от того нет. Сыны боярские, да дворяне многие готовы порадеть за тебя матушка-государыня, да некому их собрать. Упредили нас Милославские — подняли стрельцов. Князь Долгорукий, упокой господь его душу, сильно надеялся на Матвея Сергеевича. Молод ещё был, да не любим стрельцами. Они и батюшку его старого князя побили, говорят. Нынче Хованские у смутьянов в радости. Таратую стрельцы "любо" кричат ровно они не государевы служилые люди, гулящие донские казачата. Дознал я через людишек верных, что Ванька Милославский, да Васька Голицын подбивают стрельцов царевича Ивана на царство ставить и царевну Софью при нем правительницей хотят сделать. А коли придут стрельцы в Кремль за Иваном Кирилловичем, да за другими ближними твоими царица, то побоятся бояре супротив выступить. Тогда всех потеряем, как бы самим живу остаться. Надо государыня боярина Ивана с братьями и батюшку вашего уговорить постриг принять, да защиту у патриарха просить. А как уйдут стрельцы за реку, так мы с верными людьми в Кремль придем, и царствие Петра Алексеевича в думе средь бояр отстоять сумеем. Чай не впервой сиё.

— Постой князь, ты, верно, всех моих родственников постричь хочешь. С кем мы-то останемся? С тобой и с родичами твоими? — спросила царица.

— Дозволь сестрица и мне слово молвить — дядька Иван в упор посмотрел на Голицына. — Бежать нам надо из Москвы, хоть в Преображенское хоть в Троицу и там поднимать дворян, да детей боярских против бунта.

— Да как же сбежать нам сейчас? Ведь и людей верных не пошлешь — кругом дворца соглядатаи Хованских сторожат. — Вздохнула царица — Все не сможем — надо, чтобы кто остался во дворце.

Долго ещё судили и рядили Борис Голицын с царицыным братом. Мы с Никитой (Олегом Александровичем) да царицей Марфой молча, наблюдали за "прениями". Иногда на стороне Бориса вступался один из сидевших на лавках бояр. Ивана никто кроме его отца не решался поддержать. В какой-то момент мне вдруг стало понятно, что спор сей Голицын и Нарышкин уже давно ведут, но только сейчас он вышел на уровень государыни.

Всё это время царица задумчиво сидела и больше не перебивала спорщиков. Только раз она вмешалась, когда Иван и Борис начали расписывать: кто из думских бояр, стольников, окольничих, думских же дворян и дьяков может поддержать нашу партию, кто будет за Милославских, а кого можно ещё уговорить. Положение складывалось малорадосное. Слишком много было думских, кто колебался и рассчитывал на то, чтобы примкнуть только к уже победившей партии.

Наконец мне этот спор стал надоедать. Я заставил Петра подняться и "перехватил управление".

— Матушка, дозволь мне.

Царица удивленно посмотрела на сына. Было понятно, что Петра взяли на совет для приучения к государственным делам, но в силу малолетства никто не ожидал услышать его мнение. Я не стал дожидаться разрешения и продолжил.

— Коли не можем мы ноне вверху быть, так пусть Софья и Милославские правят пока. Мне венец сей не к спеху. Сестрица с Васькой Голицыным сами со стрельцами смуту и уладят. Коли князь Хованский им убить меня не дал сегодня, то значит, нет у него единства с царевной. Пусть грызутся ако пауки, а мы пока силы соберем, людей верных увидим, да будем дожидаться моих совершенных лет. А как я в лета выйду, то собрать Собор да на нем и принудить родственничков место батюшкино мне отдать. Ибо не было того ещё на Руси святой, что бы сестра поперед брата правила. Надобно только с Софьей наперед установиться, да не ждать когда стрельцы к тому нас принудят, не давать ей силу свою узнать.

— Да что ты говоришь, государь! — Воскликнула матушка. — Мал ты ещё разуметь сиё. Многие сейчас не хотят Милославских. Милославские род многочисленный — всё они под себя возьмут и боярам мало мест будет. Коли оставим венец им — возврата уже не будет.

Тут неожиданно встрял Никита. Был он лишь дьяком, хоть и ближним к царю человеком, но отвечать поперед старших ему было невместно. Однако царица, видно, благоволила ему, и её разрешению ни кто не стал перечить.

— Государыня царица, Государь наш Пётр Алексеевич, дозвольте слово свое молвить — Никита поклонился.

— Говори, Никита Моисеевич — царица по-доброму улыбнулась дьяку, и тот продолжил.

— Государь верно то говорит. Кто по смуте власть возьмет, тот её крепко держать не сможет. А кто по собору тот всем людям московским правым государем будет. Запомнят оне, что Софья возвеличилась волею стрельцов токмо. Дозволь царевне властвовать, покуда сын твой летами мал. Нет у неё советчиков достойных. Полагаю, неправды многие прибудут народу русскому её правления. А как вырастет Пётр, войдет в силу государь, и людей мы верных соберем, так и будут и земство и посадские за нас стоять на соборе, да и бояре с дворянами не все по рукой Милославских радостны будут. Тогда и станет царство нашим. Чай при Софье Милославские все себе заберут, и обиженные бояре милости твоей искать будут, чтобы участь переменить. Да и не было ещё того на Руси, что бы государыня поперед сильного государя властвовала.

— То верно государыня. — Поддержала Никиту царица Марфа. — У Софьи уже и места делят, и тебя с детьми хотят со света сжить. Князь Хованский противится уходу Петра Алексеевича — боится всевластия старого Ивана Милославского — не хочет, видно, полной воли Софье давать. А за ним стрельцы, как он скажет, то они и делать будут. Пока Софья в полную силу не вошла, надо царя спасать. Коли царевна сама венец возьмёт, то и отдавать не захочет. А коли мы ей его даруем, то и обратно забрать завсегда сумеем.

— Сумеем ли, сестрица? — воскликнула государыня. — Уже ли сами должны себя в руки Софье отдать?

— Для того и надо нам прийти с Софьей к согласию, коли удержать венец самим не с кем.

В конце концов, участник импровизированного совета так и не пришли единому мнению.

Расходились уже совсем близко к обедне. Дворец опустел совершенно. Даже челядь куда-то попряталась. Лишь два боевых холопа от Голицыных охраняли вход на нашу половину. Царицу Марфу взялся проводить князь Иван, оставив мне своего ближнего боевого холопа. А я всё-таки не удержался и на выходе сумел тихо сказать ему цитатой "Квартета "И": "А ты боярин — мо-ло-дец!", и скрытно показать большой палец. Александр-Иван ничего не ответил — лишь улыбнулся довольно, как кот, умыкнувший у хозяев вкусняшку.

Мне на обедню в храм идти совершенно не хотелось. Чувствовал, как сильно Пётр устал за это долгое утро, а я боялся самостоятельно сделать ошибку и "спалиться" прямо на службе. Сказался уставшим, я сделал вид, что молиться будут в персональной молельной комнате, что была устроена рядом с кабинетом. Самому мне захотелось пробраться на сторону Милославских и ещё раз увидеть Софью. То что, она оказалась так похожа на оставленную мной жену — вновь всколыхнуло тоску по семье. Страха нарваться на бунтовщиков, как ни странно не было. Наверное, молодой организм царя, в который я попал, так сильно подействовал на мою "природную осторожность", что она не решалась проявиться. Стольники мои видно разбежались, услышав, что стрельцы опять собираются в Кремль. Рядом со мной был только молчаливый Андрей и боевой холоп дядьки Ивана — Степан. Наскоро помолившись перед иконами у себя в молельной, я выскользнул через переднюю в сени. Там, дав знак "не шуметь" ожидавшим меня Андрею и Степану, свернул в проход для служек и спустился в дворцовый подклет.

Внизу так же было малолюдно. Чернь пряталась по углам, ожидая нового прихода стрельцов. Наша троица тихими тенями скользила в этом вечном и дымном сумраке.

"Дядь Дим, а ты сам идти сможешь, если я посплю?" "Спи Петя, я пойду, погуляю ещё". "Расскажи мне историю али сказ какой" — попросил Пётр и в его просьбе мне явно послышались интонации сына, когда-то он так же просил меня почитать ему перед сном. "Хорошо" — и я начал вспоминать — "У лукоморья дуб зеленый…"

В тот момент я особо не задумывался над своими действиями. Более того, я даже не представлял, как буду выбираться обратно. Скрытно обойдя, сильный караул стрельцов, мы оказались в тереме царевен. Как ни странно, здесь тоже было безлюдно. Одинокий стрелец сидел на лавке в прихожей. Я спрятался за выступом стены в одной из тайных ниш коридора, ожидая, что выйдет царевна, и я смогу подойти к ней. Мои провожатые затаились в сенях, выходящих из подклета. На улице послышался выстрел из пушки и барабанный бой. Из дверей покоев царевны показался Василий Голицын.

— Сенька, сходи, узнай, кто палить вздумал! — отправил он стрельца на крыльцо, а сам собрался вернуться в горницу.

Но из прихожей уже показалась Софья.

— Свет мой, сходи сам — прознай — неужто стрельцы опять бунтуют. Ежели челобитную принесли, то надо сестриц да теток позвать и к Наталье вместе с ними идти.

— Царевна, страшно мне тебя оставлять одну.

— Иди, князь, коли выборные от стрельцов пришли — вели созывать бояр, да за Иваном Михайловичем пошли, что бы был ко мне немедля. Я же здесь тебя свет мой ждать буду.

Князь ушел вслед за стрельцом. Царевна перекрестила его, и потом ещё долго смотрела вслед, пока он не скрылся за поворотом коридора. Увидав Софью, я тотчас вспомнил и жену. Ноги сами внесли меня из моего убежища.

Глава 10

— Ты? — Софья смотрела на меня, широко раскрыв глаза. Она замешкалась, не решаясь кричать. — Зачем ты здесь?

— Не бойся, царевна. Я пришел просто поговорить с тобой наедине. Не зови никого, то дело только мое и твое. Дозволь пройти в горницу.

Я смотрел царевне прямо в глаза, полные тревоги и страха. Как и давеча на крыльце, я невольно стал переполняться всплывающей во мне любовью к оставленной в XXI веке Ольге. Настолько Софья походила внешне на мою жену в молодости! Внезапно понял, что не смогу причинить ей никакого зла, как бы она ко мне не относилась. Хорошо, что Пётр спал и не вмешивался.

— Добро ж, государь, пойдем. — То, с каким царевна произнесла "государь", показало, что она не смогла ещё смириться с моим царским статусом.

Я поднимался за девушкой в теремные покои, соображая с чего начать разговор. Никакого плана не было. То, что я Никите и Ивану говорил утром, было чистой импровизацией — желанием увидеть милое мне лицо жены. Я невольно залюбовался со спины Софьиным телом, которое с трудом, но угадывалось под тяжелым парчовым одеянием царевны. Воображение вмиг дорисовало недостающее, и я даже ощутил некоторое физическое влечение.

— Давай сядем. — Глухо предложил я, когда мы вошли в кабинет.

Софья присела на лавку у окна, я сел рядом. Опять посмотрел ей в глаза. Во взоре царевны уже было больше удивления, чем тревоги. Интересно, могла ли она разглядеть в глазах мальчишки мое желание? С минуту мы так играли в переглядки. Потом Софья опустила взгляд.

— Софья, — наконец я пересилил себя и решился на разговор, — мне и матушке известно, что это ты стрельцов мутишь. Не перечь, служивые холопы кравчего моего, князя Бориса Голицына, схватили Тишку Пустозвона с грамотой воровской. Он на дыбе признался, что получал её от Ивана Милославского да Васьки Голицына, твоего полюбовника. И сказал он также, что это ты хотела, что бы стрельцы нас с матушкой вчера на крыльце умучили.

— Неправда то. Не говорила я про смерть твою.

— Я то, тебе верю сестрица, да поверят ли бояре? Да и все ли стрельцы так уж верны вам? А дети боярские и дворяне московские?

Софья видно что-то хотела возразить, но не смогла найти слов. Взглянула на меня с ненавистью. Но эта ненависть уже была какая-то не яркая. Скорее всего, она укоряла себя, что не может найти возражений. Олькин так же глядела на меня, когда я начинал "побеждать" в наших ссорах, а найти логичные доводы она не могла. Жена обычно после этого либо начинала плакать, либо уходила к себе и не разговаривала со мной неделями. У меня было отличное средство исключить такое и "закрепить победу" — начать её сразу целовать и ласкать. Вот только сейчас с царевной это никак не могло сработать. Оставалось надеяться на свое красноречие.

— Софья, ты ведь сестра мне. Вспомни, что мы Фёдору с тобой обещали! Уже ли ты думаешь, что способен я худое тебе сделать? Зачем ты вражду раздуваешь?

— В сем не я виновата, а царица Наталья! Да змей старый — Артамошка! Он ещё при батюшке перед всеми обещался, что в терем меня и сестриц упрячет, как то ранее было. А мне сие хуже смертии!

Гороря это царевна раскраснелась, глаза сверкали подлинным гневом — так, оказывается, был силён ёё страх перед теремным заточением. Да и ненависть её к матушке, видно, была не слабее. Царица всего на несколько лет была старше Софьи. Видно зависть к тому, что мачеха может позволить себе жизнь более свободную, чем царские дочери подогревала неприятие ими Натальи Кирилловны. Да и вообще, когда это падчерицы хорошо относились к мачехе?

— Царевна, ты не бойся, я этого не допущу, коли государем останусь. Я обещаю сестрица, что не буду в терем вас прятать.

— Ты, Пётр мал ещё и царица, да бояре не станут слушать тебя. А Нарышкины нам, Милославским, стрельцов сегодняшних не забудут.

— А ты Софья более думай, что мы с тобой не Милославские и Нарышкины, а Романовы. И государь это я! Пусть сейчас бояре ещё не знают меня — дай срок — всё изменится!

Царевна посмотрела опять на меня с изумлением.

— Странно ты говоришь, братец. Больно мудрено для дитя. Научил тебя кто? Дьяк твой многомудрый — Никита или Иван Нарышкин? Как я тебе могу верить?

— А ты поверь мне Ол…Софья! — я схватил, её за руку. Царевна испугалась — уж больно это выбивалось из привычного поведения этого времени — и попыталась освободить ладонь. Я крепко сжал холодные пальцы и поднес их к губам. Софья в изумлении смотрела на меня, но позволила прикоснуться губами. Поцеловав, я с внутренним сожалением отпустил ладонь царевны.

— Софья, я поговорю с матушкой, пусть ты будешь, а не она правительницей, покуда я не вырасту. Я тебе мешать не буду. Только смуту давай закончим! Не дело смердов баламутить и кровь царскую проливать!

Царевна задумалась. Я смотрел на неё и любовался. Так же морщит лобик как Оленька, когда думает. Наконец Софья решилась.

— Хорошо братец, я спрошу совета у Василия Васильевича да других ближних мне людей.

Тут в горницу вбежал сам Васька Голицын.

— Софьюшка! — он остановился, увидев меня, и выдавил — Государь?!

Я встал. Встала и царевна.

— Добро же сестрица! Я пойду к матушке и обскажу ей разговор наш, как мы условились.

Голицын недоуменно переводил взгляд с меня на царевну и обратно. Видно, что он очень хотел узнать, о чем была наше беседа, но не решался. Наконец он поклонился мне и царевне и сказал:

— Государь, выборные от стрельцов с челобитьем пришли. Надобно выйти к ним совместно с царицей. Я уже и за патриархом послал.

Я кивнул и вышел. Чуть задержавшись в сенях, я услышал, как князь спросил:

— Софьюшка, что он хотел? Смущал ли тебя? Грозил ли? И пошто он один тут.

— То наше дело с братом! Не след тебе мешаться.

Я пошёл дальше по переходу в сторону своих покоев. Интересно, как выглядел Васька после такого ответа. Что он мог подумать о нас с Софьей?

Уже пройдя половину пути, я услышал, что за мной кто-то крадется. Естественно я подумал, что это мои провожатые. Решил напугать их, спрятавшись за колонной. Не прошло и минуты, как я увидел идущего за мной холопа Бориса Голицына. Ни Андрея, ни Степана не было. Пришлось показаться и окликнуть его.

— Ты кто таков?

— Сенька я, государь, — холоп князя Бориса Андреевича Голицына — ответил мне мой тайный преследователь, поклонившись.

— Почто идешь за мной, таясь?

— Боярин просил меня и брата моего охранять тебя государь тайно.

Из-за другой колонны вышел ещё один оружий человек. А за ним показались и Степан с Андреем Матвеевым. Степан с вызовом поглядел на Голицынского "боевика" и подошел ко мне.

— Государь, дозволь проводить тебя обратно к царице. Стрельцы опять к Кремлю пришли.

— Хорошо, веди! — Мы уже впятером скорым шагом поспешили обратно.

У царицы я застал только Никиту и Бориса Голицына. Теперь в прихожей было значительно больше вооруженных людей. Матушка обрадовалась моему приходу, улыбнулась. Тепло этой улыбки обдало всего меня, и я почувствовал, как внутри проснулся Пётр. "Дядь Дим ты куда ходил?" "Потом расскажу Петя. Надеюсь, что это спасет и нас, и дядьку Ивана".

Вскоре подошел Иван Кириллович и с ним стрелец. Они сообщили, что большое количество стрельцов пришло вслед за челобитчиками в Кремль просят принять челобитную. Многие из них были оружие, но теперь бунтовщики вели себя куда смирней вчерашнего. Встретить их надо уже не на Красном, а на Постельном крыльце, куда и боярам не всем дозволялось обычно быть. При этом вид у Ивана был встревоженным и отчасти растерянным. Он не стал сопровождать нас, забрал Степана и вновь ушел в покои к Марфе.

На крыльце практически повторилась картина предыдущего дня. Стрельцы, барабанный бой, шум, выкрики. Только теперь впереди толпы стоял Иван Хованский вместе с группой выборных. Наверху столпились опять ближние к Софье и к нам бояре, разве что Софьиных было больше. Когда я вышел, по толпе пронеслось "царь, царь вышел" и многие, кто был ближе к крыльцу, упали на колени. Матушка, также как и вчера, крепко держала меня за руку. Тут же был брат Иван и сестры во главе с Софьей. Стоявший на крыльце Патриарх Иоаким благословил меня, матушку и остальных царедворцев.

— Государь! — громко начал князь Хованский — Холопы твои, стрелецкие люди, бьют челом за неправды, чинимые боярами, да просят извести измену, что во дворце твоём обитается и зовется Ивашкой и Кириллкой Нарышкиными. Отдай ты в приказ разбойный для спытания замыслов речёных Ивашку да Кириллку, да других изменников боярских, кои в челобитной тебе названы.

Он поднялся и с поклоном протянул свиток. Челобитную из рук Хованского принял Борис Голицын.

Стрельцам сказали о царском указе собрать завтра после обедни Думу и звать на неё Патриарха да выборных от стрельцов, да от посадских людей московских.

Глава 11

Утром следующего дня в моем кабинете собрались все вселенцы, которые обнаружились на тот момент. Слуг выставили в сени, оставив лишь глухую мамку Натальи. Никита объявил обо мне и Лиде. Майор Дудыкин, наверное, удивился, но по лицу его носителя — Бориса Голицына этого было не видно. Подтвердились ещё раз называться только именами и титулами носителей.

— Государь, ты сказал, что говорил с Софьей. Не определил случайно — с вселенцем ли она? — спросил меня князь Голицын.

— Нет. Я и не ожидал, что смогу поговорить с ней. А потом сильно мешало мне то, что она так похожа на мою жену. Там была полная импровизация. И не прерви нас Васька Голицын, не представляю, чем бы всё окончилось.

Дудыкин задумался. Взгляд его буквально сверлил меня. Я глаза отводить не стал. Через минуту он вздохнул и сказал:

— Мы готовились к побегу Ивана в Троицу, где он попытался бы собрать ополчение супротив стрельцов. Ты же нам все планы поменял. Что ты наобещал ей? — я уловил в голосе князя тень раздражения.

— Ничего существенного. Постращал тем, что её участие в подстрекательстве доказано, и предложил взамен её усилий по усмирению смуты отдать ей власть до своего совершеннолетия.

— Как? — воскликнула Наташа.

— Зачем? — вскинулся Иван, не выпускавший её руку.

— Пётр, ты хорошенько подумал? Надо было с матерью посоветоваться — вчера ведь так ничего и не решили. — Встрял Зотов.

Я смутился. Действительно — влез в чужие планы. Люди ведь неделями от реальности не бегали как я, а работали. Ну да теперь назад повернуть трудновато будет.

— Неважно это сейчас. Когда шел к ней вспомнил, что тебя Иван сегодня должны выдать стрельцам и поэтому поторопился.

— И что мне сейчас делать? Стрельцы меня в живых врядли оставят, даже если Милославские будут уговор соблюдать. — Александр с иронией, смотрел на меня. Я решился на вопрос в лоб:

— Иван Кириллович, ты в ссылку не хочешь?

— То есть, государь? Зачем меня в ссылку. С кем вы на Москве останетесь?

— Князь Борис нас прикроет, надеюсь. Да и не надо много народу в Преображенском сидеть. Я думаю, господа попаданцы, что хорошо бы коротко определиться с планами на ближайшие пять-семь лет. Генерал какие-то установки давал тебе Борис Андреевич?

— Только самые общие. — По его лицу было видно, как ему не хочется отчитываться перед "мальцом". — Утвердиться у власти и постепенно создавать структуру СБ. Да спасти Софью-Лиду от монастыря. Год первоначально стоял 1687-й. Почему был сбой — непонятно. Мы с Михалычем успели отправить девять человек, кроме тех, кто здесь присутствует. Двое или трое из них, насколько точно пересказал твой рассказ о последних минутах там, в 21 веке, Никита, возможно, попали под удар. Если Ирина не успела вселиться, то медика у нас нет. Опыт Лидии не в счёт. Ещё будут проблемы либо с мореманом и агрономом, либо с химиком и железнодорожником. Строитель, электрик и возможно юрист с полицаем должны нормально вселиться.

— Юрист с полицаем — это Семеновы? Елена с мужем? — Борис кивнул в ответ. — Но ведь я по списку помню около 30 человек.

— Так вторая смена должна была прибыть в день нашей отправки. — Процедил князь — Вместо неё твои хозяева, Дмитрий, отправили спецназ.

Борис помолчал с минуту и, видя, что остальные тоже молчат, продолжил:

— Одного я не понимаю, почему получилась такая катавасия с носителями. Я-то вообще должен был в Гордона попасть. Даже шотландский язык специально учил всю последнюю вахту.

— Ладно, с этим ясно, что не всё понятно. Если Михалыч объявится, то он прояснит. У генерала временной лаг на три года установлен, так? — И Голицын и Нарышкин кивнули. — А пока у нас намечается перерыв от забот текущих, надо развивать базу. Поэтому дядька Иван езжай-ка ты в Верхотурье организовывать уральский промышленный район. Ты хорошо помнишь карту тамошних месторождений?

— Конечно, я ведь там вырос и там начал геологией увлекаться. — Откликнулся Иван (Александр).

— Думаю, никто не будет возражать, что нам необходимо золото. Много золота. Особенно левого золота. Особенно в период двоецарствия. Если сможешь нам на пол-лимона в год добычу до двухсотого года обеспечить, то этого полагаю, хватит, что бы развивать и здесь производство, и за границей чего надо прикупить.

— На пол-лимона врядли смогу наскрести сразу. Месторождения не очень богатые и надо для начала технику кой-какую создать. Да и с народом там не густо. — Ответил мне Иван, почему-то пряча глаза.

— Ну и жадный ты, аудитор! — проскрипел Голицын — Что, в Москве серебряниками хозяева обижали, и сейчас решил оттянуться? Промышленность развивать надо, реальную экономику! А ты лишь бы мошну набить! Монетарист!

Я даже растерялся, не ожидая такого выпада по такому ясному вопросу. Никита Моисеевич поднялся:

— Не заводись князь! Я так полагаю, что золото нам лишним не будет. Коли позволено мне будет предложить, то я бы, Государь, сослал Ивана в Архангельск. В поморье вообще, считаю, условия лучше и торговля развита, и народ более грамотный. Новое там скорее приживется, чем здесь, в Московии. У Двины потихоньку и лес для флота можно начать заготавливать, да и импорт весьма поспособствует с редкими материалами. А Урал развивать будем набегами. Строгановым пару новых технологий показать. Демидовых можно туда отправить.

Я на минуту задумался. Конечно, как стартовый регион для ускорения прогресса, Поморье наиболее привлекательно. Народ там более "живой", восприимчивый к новому. И на внешний рынок оттуда путь короче, да и внутренняя торговля самая обширная.

— Нет, Никита, — ответил за меня, чуть успокоившийся Борис Голицын. — Тому три причины есть. Первое: в Архангельск или Холмогоры Ивана сослать не удастся — слишком велик замах стрельцов, а он главный обвиняемый. Как бы в Нерчинск его не сослали. Второе: на Урале нам главное базу производственную создать и людей пересилить из России. И наконец, третье: раз уж "государь" золото добывать хочет, то и пригляд надо иметь особый. По первоначальным то задумкам сразу пятерых вселенцев на Урал готовили. А тут и век древнее и нас меньше. — Он повернулся ко мне. — А ты, господин аудитор, чего хочешь делать?

— Вырасти. Просто вырасти и стать взрослым, Борис! — Я продолжил. — Если сможем, кого из новообнаруженных в помощь Ивану отправить, то сделаем. Хорошо бы и в Нерчинске процессы добычи серебра немного спрогрессировать. Мы, наверное, с Никитой попробуем здесь опытное механическое производство создавать. Так сказать базу приборостроения. Для прогресса точность измерения и единые стандарты весьма полезны будут. Никита ты, надеюсь, уже метрическую систему основал?

— Конечно, Пётр Алексеевич. У меня и эталоны заготовлены. Снабдить Ивана Кирилловича ими мы сможем быстро. А я уже и мастеров-часовщиков подбирать начал для изготовления приборов.

— А надо ли сразу переходить на метрическую систему? — спросил Иван. — Ведь большинство мастеров привыкли к традиционной. Не затормозит это внедрение новых технологий?

— Нет, уж. — Возразил Никита. — Я считаю, что лучше сразу ввести метр и грамм, да перевод счисления исключительно на арабские цифры необходим. У русских мастеров у каждого своя система мер применяется. Стандартов единых совершенно нет. Вот нам и требуется торить здесь дорогу прогрессу. К тому же единая система мер, не привязанная к мировым, несколько затруднит пиратство наших технологий Западом.

— Государь, а остальные вселенцы, какие объявятся, что здесь будут делать? — Спросил Иван.

— Я не знаю. Вопрос к Борису — я прогрессорствовать не готовился. Остальным — надо, наверное, делать всё, как и рассчитывали. Поначалу просто выжить. Пока не вживемся и твердо власть не возьмем, сильно выделятся опасно. Живо ребята местные за колдовство нас упекут. Сомневаюсь, что "царская крыша" сможет сберечь тех из нас кто слишком рьяно супротив церковников пойдет. Борис, ожидаю, прикроет нас перед моей сестрой и своим кузеном. Мы с тобой, Никита, попробуем еще лицей и академию создать. Пока потешные, а затем и настоящие. Самое скучное, но простое предстоит Лиде-Наташе. Просто вырасти в тереме.

Моя сестрица отвлеклась от игры с рукой дядьки.

— Ничего, Дима — Борис погрозил ей пальцем — ой, Пётр Алексеевич, я рукоделием займусь. Сашка — она взглянула на дядюшку — всегда меня попрекал, что ни шить, ни вязать не умею.

— Вот и замечательно. — Я поднялся. За мной поднялись и остальные. — Хорошо, что мы все одинаково думаем. Пойдемте с Софьей торговаться. И надо матушку предупредить. Надеюсь, новые вселенцы нам ещё больше помогут.

Борис хмыкнул.

— Я бы не ожидал этого, государь. Не все из команды были до конца проверены на совместимость. Может, у кого и крышу сорвать от властных возможностей. — И он уставился прямо мне в глаза. — Ты вот, Дмитрий, вроде пока правильно говоришь, но какие гарантии нам на будущее.

— Спокойно, Вадим, он ведь тоже мой ученик, как и Генерал. — Никита (Олег Александрович) встрял быстрее, чем я смог возмутиться. — Я вполне могу за него поручиться!

Дудыкин (Голицын) лишь кивнул в ответ. Я тогда подумал, что именно от контакта с ним у меня могут возникнуть проблемы. Уже у дверей, я обернулся, тормознув выход нашей компании к людям.

— Ещё одна просьба ко всем. Раз про меня из вселенцев точно знать может только Генерал и Михалыч, то прошу мое присутствие в Петре не раскрывать новичкам. Путь контактируют с тобой князь Борис и с тобой Никита. Так им спокойней будет, учитывая мою "популярность" на проекте.

Глава 12

На выходе нас ждали те Нарышкины, которые смогли пережить позавчерашний день. Главным среди них был дед Петра — Кирилл Полуэктович. Он выступил вперед и с поклоном обратился ко мне.

— Государь, царица и великая княгиня Наталья Кирилловна просит быть тебя к ней.

Пришлось бросить неспешное объяснения наших планов Петру и попросить его "взять управление". Дойти до покоев матушки было не долго. Она, безусловно, была рада увидеть обоих своих детей. Отправив Наталью к себе в терем, царица с тревогой посмотрела на меня и спросила:

— Пётр, сын мой, зачем же ты ходил к царевне? Неужто желаешь ты нашего умаления перед Софьей?

Прежде чем ответить, я посмотрел на присутствующих у царицы ближних и не очень бояр. Фактически наш малый совет расширился до приличных размеров тусы. К вселенцам и царице здесь присоединился и дед с другими Нарышкиными, а так же князь Михайла Черкасский с Князем Петром Шереметьевым большим, мой другой дядька и стольник — старый боярин Тихон Стрешнев. В стороне стояли братья Лихачевы, постельничий с казначеем, и окольничий Павел Языков и чашник, который вроде должен был мне питье за столом давать — Семен Языков. Были и родственники царицы Марфы — князья Апраксины. В общем, были многие из тех ближних брата Федора, кто переметнулся в лагерь Натальи Кирилловны после смерти царя, но чей "прогиб" не был засчитан. Теперь же они видно вновь пришли ловить удачу. Пётр с трудом, но смог назвать всех их, однако я, понадеявшись опять на память носителя, даже не старался их всех запомнить.

Было у меня тогда более важно дело с царем, в голове которого я поселился. Мне с трудом, но удалось объяснить Петру, почему необходимо именно сейчас договориться с Софьей. Принял он это не сразу, и потребовалось слегка надавить, прежде чем он согласился подсказывать мне правильные слова для матушки. Когда все бояре успокоились и расселись по лавкам, я, поклонившись царице, ответил:

— Не вини меня, матушка, за своевольство. Испугался зело я вчера за дядьку Ивана, да деда, да других ближних людей нам. Взалкали бунтовщики смерти их. Коли их не выдать стрельцам, они со всеми нами могут поступить бесчестно и зло. А ежели Софья и прочие Милославские супротив выдачи будут, то может и спасем деда и дядьку нашего от расправы.

Помимо того как я говорил лица старого Кирилла Нарышкина и его сыновей вытягивались в изумлении. Заметив это, с помощью Петра я продолжил "агитацию".

— Мало, очень мало сейчас людей за нас будет. Вот и князь Борис, и Никита со мной согласные. Полагаем уже лучше сейчас передать правление Софье, чем ожидать, когда стрельцы сами ей венец царский оденут. Нельзя нам более терять людей близких, верных. С ними мы и трон батюшкин отстоим. А без них сиё мне токмо в тягость будет.

— Сильно изменился ты Пётр. — Царица помолчала в раздумье. — Речи твои гораздо более Государя достойны, чем отрока царствующего. Что ты скажешь, князь Борис? — матушка посмотрела на Голицына. Тот встал с лавки и поклонился.

— Государыня, то счастье большое, что Пётр Алексеевич по разуму своему государь великий, а не дите малое как наши супротивники думают. И, что поступил он, как то государю подходит, то слово мое тебе царица. Сиё, мню, знамение, что не оставила нас Богородица в немилости своей. Надобно ободрить государя в решении его многотрудном и жертвенном.

"Опаньки, а на людях Дудыкин очень преданным царю выставляется".

— Бог с тобой князь. Быть по сему.

Вошел молодой дьяк из тех дворцовых, что толпились в сенцах матушкиного терема.

— Великий государь, царевна Софья и бояре просят быть тебе в Думе. Да…

Не дав ему договорить, в горницу вошла Софья. Её сопровождали князь Василий Васильевич Голицын и князь Иван Михайлович Милославский со своими племянниками, братьями Толстыми. В комнате становилось излишне много народу.

— Великий Государь, Царица! Бояре уже в думе собрались. Надобно выйти к ним.

Я посмотрел на мать.

— Хорошо царевна. Дозволь лишь сказать, что стало известно нам о том, что замышляешь ты, и Иван Милославский извести великого государя! — Милославский при этих словах дернулся как от удара. — Великий государь быть решил в думе с изветами от стрельца Стешки Озерова по прозванию Пустозвон в коих тот уличает Ивана Милославского в хуле на Царя и Великого князя Петра Алексеевича, а тако ж в том что, ты, через людишек своих ближних, стрельцам говорила неправду о смерти царевича Ивана.

Софья с ненавистью посмотрела на царицу. Потом на меня и ответила матушке:

— То изветы пустые. Стрельца того не зря Пустозвоном кличут. Не измышляла я на смерть Великого Государя. Иван же брат твой на место царское в Большой палате садился и венец царский примерял. Да говорил Кириллу Нарышкину, что де ему сей венец подходит более. В том и царица Марфа сказать может. За измену такую надлежит стольников Ивана и Кирилла в приказ разбойный отдать и розыск примерный учинить. Коли не отдать стрельцам сих изменщиков, то грозятся те снова бунтом на Кремль идти и розыск самим учинить без почтения к фамилии царской.

Наталья Кирилловна слушала эти слова падчерицы с нескрываемым гневом. Она понимала, что нет сил сейчас для противостояния с Милославскими и их лидером — царевной Софьей. Все присутствующие затаились, ожидая конца словесной перепалки. Решился сам вмешаться. Петра опять же попросил помочь с переводом на язык этого времени.

— Довольно сестрица небылицы сказывать! Знаешь ты — не говорил дядька Иван слов таких, да и не садился он на место царское. Челобитную сию дьяк Шакловитый писал в твоей светёлке. Сам я его намедни и видал, как выходил он от тебя с грамотой, и как поучала ты его говорить на царицу и родню её неправды. — От такого наглого поклёпа глаза царевны расширились, она казалось даже задохнулась от возмущения, но тем не менее, меня не перебивала. — Так коли Ивану идти в приказ на розыск, то и Шакловитого надобно с ним спытать також! Но не дело сейчас стращать друг друга изветами. Надобно решить, как бунт утихомирить и стрельцов с Кремля отбыть. Сказала ли ты разговор наш князю Василию и князю Ивану? Что решили вы с сёстрами?

— Великий государь, дозволь слово молвить. — Василий Голицын вышел вперед. — Невместно то, что старший брат обойден у венца младшим. Надобно царевича Ивана на царство венчать, а тебе великий государь царством править попрёк его не должно.

— Так не должно и царевну правительницей назвать и ставить её вперёд цариц. — Лица всех, кто еще не разговаривал со мной после бунта, вытянулись от изумления. — Не должно и тебе холоп, такие слова говорить перед Великим Государем своим. Я дерзость твою прощаю, но впредь не встревай в разговор.

Я обратился к Ивану Милославскому:

— А почто ты боярин князь Иван Михайлович молчишь, и слова не молвишь? Верно, ли Василий говорит?

Милославский, молча, склонил голову. Я продолжил.

— Царевич Иван слаб здоровьем и хочет ли он на отцовский престол вступить, то его спросить надобно наперед.

— Не было еще такого в истории, чтобы два царя правили. — Вставило свое слово Софья. — Пусть Иван на царстве будет как того обычаи наши требуют. Это успокоит стрельцов.

— Было то, сестрица, было. В Царьграде правили два брата императора Аркадий и Гонорий, да и Василий и Константин також, и трон для них был един на два. Тебе ли не знать сего. А на Ивана надежи нет — слаб он. Много ли из больших людей встанут за него? Нет. Так до новой смуты недалече, коли стрельцы одно будут вести, а бояре многое противное. Надобно делать, как я сказал, и прекратить бунт. Опалу я на Ивана Кирилловича свою положу. Да отправлю его в ссылку за Камень. Дед мой, Кирилл Полуэктович будет пострижен с благословения патриарха. А иных на расправу не выдам. То мое слово царское.

Но Софья так просто решила не сдаваться.

— Еще братец надобно царицу Марфу в монастырь отправить. Открылось, что она пост вдовий не блюла и с неким лицом мужеским в палатах своих блуд творила. Срам сей коли откроется, то новый набат на Москве мы услышим. А лицо то, с коим царица в блуде была — надобно казнить за бесчестие Государю!

"Черт, вот подгадил Александр своим нетерпением. Марфа, конечно, та еще ягодка — молода, красива и умом для здешнего времени неординарна. Трудно для моего современника с такой дивчиной в одной комнате долго быть и не флиртануть. И как он сумел её соблазнить во время вдовьего поста? Наверное, не настолько уж и сурово домостроевское воспитание в теремах. А ведь у него тут и семья есть наверняка. В тридцать лет здесь мужчина уже пожилым считается и глубоко семейным быть просто обязан. Ладно, попробуем ва-банк. Клин клином вышибают. Не знаю насколько успела Софья с Васькой спеться, но этот риск вынужден".

— Тогда и тебя сестрица надобно с ней заодно отправить. Покаяться пред святыми мощами за прелюбодейство твое с Васькой Голицыным. А его за бесчестье такое царскому роду — на кол. Да вотчину его в казну взять.

На князя Василь Василия смотреть было весьма интересно. Он испугался. Причем испуг его виден был очень и очень явно. Лицо князя, как он услышал мои слова, стало мгновенно белее мела. Руки задрожали, глаза забегали, а сам он стал оглядываться на присутствующих, как бы ища поддержки. Казалось еще немного и упадет он в обморок посреди палаты. Софья тоже побледнела, но самообладания не потеряла. Просто внимательно уставилась в меня, впитывая каждое слово. Прочие же, из находившихся в горнице, замерли в безмолвии. Блин, просто немая сцена из "Ревизора".

Почувствовав, что попал в точку, я решил закрепить успех.

— Ты, сестрица, коли слова такие говоришь на других, готова будь к тому, что на тебя они поворотятся. А посему не отдам я вам на убийство и поругание ни Ивана, ни деда своего. И никого другого из близких мне людей. Пожар же тот, что разожгли вы на Москве вам и тушить. Зовите патриарха — ему мы скажем о том, что решили здесь.

"Уф! Устал пока такую в общем немудреную речугу толкал. Перед думой пусть другие отдуваются. Its hard to be king!"

Глава 13

После обедни, на третий день смуты, в Грановитой палате собиралась дума. Думские бояре, дьяки и дворяне занимали места в соответствии с разрядными списками. Бранились и толкались, если кто-то решал, что его обошли. Разрядные списки были уничтожены меньше месяца назад, и мало ещё кто забыл их. И Алексей Михайлович, и Фёдор часто налагали свою опалу на думских за их местнические ссоры, но сейчас на троне был молодой царь. А на Москве была смута. Вот и взыграло у многих ретивое, вот и всплыли старые обиды. Приглашенные в думу выборные от московского посада, представлявшие земство, стояли обособленно в дверях палаты. Дородные купцы сотен и спесивые столичные дворяне робко переминались с ноги на ногу, ожидая, когда дьяки укажут их места.

А в соседних покоях в узком кругу царской семьи и их ближних третий час шел торг. Все сидели по лавкам вкруг стен, лишь я занимал место на троне, да рядом со мной стояли матушка и Борис Голицын. Душный зал малой посольской палаты, куда мы перешли из матушкиных покоев, давил на меня низкими сводами. Я был одет в тяжелую от украшений шубу и меховую шапку, не совсем подходящие мне по росту. Пот струился по спине, вискам, заливал глаза. Что бы лишний раз не причинять себе неудобство ерзаньем мокрой изнанки моей одежды по телу, я сидел совершенным истуканом, изредка позволяя себе скосить глаза на очередного оратора.

Старшие, совершенно перестав обращать внимание на царя, рядились о местах в новом правительстве. Тон задавали двоюродные братья Голицыны: Борис Алексеевич и Василий Васильевич. Васька Голицын понимая слабость кузена давил родовитостью и заслугами предлагаемых кандидатур. Мой кравчий, как лидер нашей партии, пытался оставить максимум приказов и изб за людьми верными в первую очередь себе и матушке. Но видно таковых было не много, поэтому все чаще с его стороны я слышал продавленные сквозь зубы слова согласия. Остальные "шубоносцы" пытались подсказывать, изыскивали дополнительные аргументы — "случаи" для спора. Особенно старался в поддержку Васьки Таратуй — князь Иван Хованский.

Примерно через час или два по моему субъективному времени в палату зашел патриарх. Благословив присутствующих, он подошел к моему трону. Сил вставать у меня не было. Поэтому я просто кивнул на приветствие и прикоснулся губами к поднесенному кресту. Владыка если и удивился такому поведению, то вида не подал, а отошел к матушке. В том же направлении прошла мимо трона и Софья. Но так как двигать головой мне категорически не хотелось, я не стал оборачиваться и смотреть, подошла ли она к матушке для разговора или просто за благословлением патриарха. Краем уха я слышал шепот царицы передающей владыке последние договоренности между обоими лагерями. Через некоторое время я разобрал отчетливо произнесенное "царица Марфа". Тон Иакима стал крайне осуждающим. Видно матушка о чем-то стала просить, так как Софья пару раз перебивала её со словами "невместно" и "зазорно".

Наконец "шубоносные разборки" были завершены и присутствующие обратились ко мне. Я даже не сразу понял это. Выручил Пётр, с моего попустительства, ответивший на вопросы Бориса и Василия Голицыных. Хованский был оправлен с каким-то хитроватого вида дьяком готовить выборных стрельцов, придержанных пока в сенях Грановитой палаты.

Все встали и двинулись сторону большого зала. Царя при этом незаметно отвели к входу в небольшую мыльню. Заботливые руки подхватили меня, сняли одежду, обтерли влажными полотенцами, затем сухими полотенцами, протёрли приторно пахнувшим маслом и вновь обрядили в то же парадное платье. Слава богу, что кто-то пока меня обтирали и умасливали догадался слегка проветрить и царскую одежду. Поэтому повторное облачение не вызвало у меня ожидаемого отвращения. Да, это был не плохой "сервис", позволявший московским самодержцам поддерживать себя в тонусе во время длительных заседаний думы и приемов иностранных послов.

По моему появлению в Грановитой палате присутствующие там поклонились до земли. Вперед выступил князь Хованский.

— Великий Государь Царь и Великий Князь всея Великая, Малая и Белыя Руси, царь Казанский, царь Астраханский… — начал он свою речь с зачитывания моего полного царского титула. — Холопы твои, стрелецких полков служилые людишки, пришли ко двору царскому с изветами об изменах боярский и иных ближних твоих людей. А остались те людишки в Кремле, ожидаючи решения царского да приговора боярского. Челом они бьют на Ивана Кирилова сына Нарышкина, и грозятся быть у дворца твоего, покуда не отведут и не спросят его да иных людей, что в челобитной сказаны, за измены тебе, Великий Государь. Да ещё они бьют челом на бояр Кирилла сына Нарышкина, Григория сына Ромодановского, Михайла сына Лихачева на неправды их и воровство. — Он немного помолчал и тоном ниже добавил. — Бунтовщики зело ярятся, государь. Лучше выдать им Ивана, да самим целым остаться. Просят они тебя, Государь, простить им смуту нонешнюю и сказать быть им надворной стражей в Кремле и дворце царском. А еще говорят они, что невместно младшему брату поперёд старшего царствовать и челом бьют перед тобой государь и Думой, чтобы венчать на царство и Ивана, и править вам вдвоем. Да сестру твою и Ивана, Софью, позвать быть при вас правительницей покуда ростом ты и брат твой малы.

Что тут началось! И бояре, и все остальные думцы позабыли о присутствии царя и все одновременно начали говорить. Постепенно Борис Голицын и князь Данила Черкаской смогли справиться с общим гвалтом и стали давать боярам и дьякам выступать отдельно. В порядке старшинства. Василий Голицын и Милославские часто вмешивались в их приказы, следя, что бы и их сторонники получили голоса. Все эти крикливые шубоносцы обращались исключительно ко мне. Я принужден был слушать каждого. Или делать вид что слушаю.

Через некоторое время в зал вошли царица и не отстававшая от неё Софья. Обе женщины поначалу наблюдали за думой из-за занавесок по левую руку от трона. Теперь же мать, видя, как я устал от этих "прений", решилась меня поддержать. Естественно, что царевна не захотела отступать и тоже "вышла в народ". Царица стала рядом с троном, а Софья подошла к брату Ивану, сидевшему справа от меня на специальном кресле.

— Хватит! — я решил прервать спор, встал и топнул. Мой мальчишеский голос звонко раздался в палате. — Довольно лаяться, бояре! Будет так: на Ивана Кириллова сына Нарышкина налагаю опалу свою и велю быть ему в Верхотурье под надзор воеводы. Кирилла Полуэктова сына Нарышкина повелеваю постричь в монахи в Чудовом монастыре. Брат мой старший Иван Алексеевич, должон быть на царство венчан вместе со мной как это было в Царьграде, а Софью Алексеевну поставить над нами соправительницей до тех пор, покуда мы с братом не станем возрастом для царствия годны. А в годе 7198-м на Покров повелеваю быть собору Земскому, коий и решит, кому далее стол батюшкин занимать след.

Все спорившие затихли и повернули головы к трону. Видно то, что малолетний государь проявил самостоятельность, поразило всех думских. По палате прошел легкий шепоток: "Грозный, грозный государь". В этой тишине я продолжил.

— Повелеваю князю Борису Алексеевичу Голицыну с князьями Даниилом Григорьевичем Черкаским и Петром Шереметьевым Большим вести далее думу без меня. Да думе приговор свой делать, а покуда пойду я в собор Благовещенский помолиться об окончании благополучном сей смуты.

Я встал и вместе со стольниками вышел на Красное крыльцо. Площадь была заполнена стрельцами, которые распределились по ней отдельными кружками вокруг костров. Ни дать не взять войско стоит лагерем в захваченном городе. По переходам я прошел незамеченным, и через западный вход попал в храм. В полумраке и прохладе храма меня встретил его настоятель протоиерей Никита. Батюшка благословил меня и сопроводил к царскому месту. Я сам не думал молиться — не настолько религиозен, чтобы часто тревожить бога своими просьбами. Но Пётр, напротив, посчитал важным "преклонить колени" перед иконами. Пропустив его на первые роли, я постарался сосредоточиться на пережитом.

Получалось что, осознавая себя в этом мире буквально три дня, я уже умудрился повлиять на события, кардинально ускорив их. Я не знал, как в действительности договорились о двуцарствии и первой роли Софьи, но уж наверняка царица не сразу отдала власть. Тот же результат, на который в реалии ушло, наверное, месяца два, я достиг за половину недели. Главное удалось отстоять Ивана Нарышкина. Даже если бы он не был "под вселенцем", такого деятельного соратника грех было отдавать на казнь. Теперь он сможет спокойно в течение пяти — десяти лет развивать на Урале производственную базу. Как с людьми помочь уж потом соображу. Будем решать проблемы по мере поступления. Ещё бы и матушку уговорить в Преображенское перебраться. Подальше от соглядатаев Милославских.

Размышляя так я не заметил как Пётр закончил молиться и стал пробираться обратно в Думу.

Дума продолжалась до вечерни. В сумерках на крыльцо уже не пришлось выходить мне или Софье. Князья Голицыны и Хованский говорили со стрельцами сами. Там же был и патриарх и те выборные, кои были в Думе. Собравшимся на площади сообщили о приговоре думы. Стрельцы восприняли это не вполне дружелюбно. На кровь им не отдали никого. На следующий день должен был состояться постриг моего деда. Стрельцам объявили привилегии надворной пехоты и выплаты 240000 рублей серебром и сукнами. Поставили на Красной площади столб памятный с перечислением заслуг полков стрелецких, участвующих в бунте. Было разрешено им избирать полковников самим и установить в полках круги наподобие казачьих. Главой стрелецкого приказа был назначен князь Хованский. Посольский, самый важный приказ, ожидаемо забрал под себя Василий Голицын. Всех родственников царицы и "сочувствующих" нашей партии от власти отстранили, кроме Фёдора Ромодановского, которому дали Разбойный приказ. Больше никого отстоять не удалось. Софью официально объявили правительницей при нашем с Иваном Алексеевичем царствовании.

Ивану (Александру) пришлось спешно бежать из столицы. Да и не ему одному. Отъезд царицы Марфы в Новодевичий монастырь, а затем в Суздаль намечался через две седмицы. Нарышкина с трудом удалось усовестить и заставить не ломать жизнь себе и царской семье. Видно, что он хотел еще раз увидеться с Марфой и собирался ждать её поезд во Владимире. Только присутствие при последнем увещевании со стороны "вселенцев" Лиды удержало его от опасных для всех нас поступков.

Глава 14

Утро 18 мая 7190 года было тяжелым. Я проснулся рано и одновременно с Петром. Предыдущим вечером мне долго пришлось объяснять ему причины своих поступков. Царь так и не смог простить мне того, что я от его имени сам отказался от власти. Тогда решился немного дать почитать ему Толстого. Примерно до момента свадьбы. Открывши ему часть своих воспоминаний, я попутно переводил и объяснял некоторые места в книге. Процесс "внутричерепного" чтения привел нашу общую с царем голову к ужасной боли. И новым утром ни я, ни он не решались поднять государево тело на заутреню. Лежали и рассматривали потолок. Хотя может Пётр и не рассматривал сам, но и мне не мешал. Даже мучавшая первые сознательные дни попаданчества духота в тереме уже была не в тягость. Все заслонял страх любым движением вызвать новый приступ головной боли. Мной овладела общая тягучая апатия к действительности.

Полежав так уставившись в потолок некоторое время, я почувствовал вопрос ребенка:

"Дядь Дима, а ты сильно любил свою жену?" "Сильно Пётр. Ты же чувствуешь, как я скучаю по семье". Услышал внутренне согласие. Оно не было сформулировано словесно, но сознанием я видел сочувствие царя. Ещё через некоторое время: "А ты мне теперь расскажешь про свой мир?"

"Тебе надо сначала немного выучиться. Очень трудно мне тебе переводить". Опять пауза. "А я тоже должен Евдокию в жёны взять?" Я задумался. Действительно это сейчас и не предопределено. "Нет, не должен. Вырастешь и сам выберешь невесту — обойдемся без матушкиных советов". "Да как же можно ослушаться матушку? А что такое предопределено".

Блин. Вот и он и мысли мои читает, стоит блок забыть выставить!

"Петя слишком много вопросов. Я тебе отвечу, но не сразу".

В наш диалог вмешался Андрей Матвеев.

— Государь, пойдешь ли ты к заутреней в собор, али скажешь Никона звать к тебе в крестовую комнату?

— Зови сюда.

Я поднялся. Добрёл до мыльни и умылся. Приказал Тихону окатить царя из ушата водой оставленной еще с вечера. Хоть не ледяная водица, но взбодрить — взбодрила. Позавчерашним утром у Петра была паника, когда я первый раз заставил Тихона и Матвеева облить меня. Эти двое, кстати, тоже не сразу поняли, что именно от них требуется.

После обливания, я тут же в спальне, благо место позволяло, сделал комплекс имени Витьки Корнеева из НИИЧАВО — проще говоря, традиционную советскую утреннюю гимнастику. Заставлять ребенка делать её не потребовалось — двигаться он любил. Показал начальные движения и дальше только подпевал для темпа Высоцкого. Царь выполнял движения уже сам.

"Если вы в своей квартире…" "Дядь Дим, а что такое квартира?" — встрял мальчишка. "Не отвлекайся!… лягте на пол, три-четыре…"

Закончил все прыжками через веревку.

И опять в мыльню — снова облиться уже колодезной холодной водой. После растирания — надо было почистить зубы. Очень недоставало зубной щетки и пасты — пришлось обходиться пальцем и мелом от занятий с Зотовым, который мне растолок Тихон. Процедура чистки зубов у Петра вызвала еще больший негатив, чем обливание — я это делал, полностью подавляя его сопротивление.

Уже после этого я, с помощью Тихона и Андрея, оделся. В крестовой меня встретил домашний батюшка — Никон. Благословил меня и сотворил небольшую службу, на которой присутствовал только я и Андрей. Этого юношу, все еще убитого горем по растерзанному стрельцами отцу, я не решался отослать и держал при себе. Хотя и пообщаться с ним все как-то было недосуг. Единственный из моих спальников, кто реально сопровождал меня ко сну каждый день, был тощ, но жилист, и с такой же темной шевелюрой, как у его покойного отца. Он был старше Петра на год-два, но ростом превосходил его не намного.

На время заутреней я полностью отдал управление Петру. Депрессия от тоски по семье меня больше не захватывала в той мере как в первый раз. Лишь временами накатывала боль утраты, но Пётр как-то чувствовал это и научился купировать её. Я все больше относился к нему как сыну. Шизофрения получала странное развитие из-за неравномерности опыта обоих личностей. Ребенку сильно не хватало внимания и руководства старших. Олег Александрович, как учитель царевича, частично смог это компенсировать, но его положение было подчиненным, и он не мог напрямую указывать Петру, как поступать. Мне же очень не хватало общения с сыном — возможности рассказать ему, научить, уберечь от ошибок и чувствовать за это благодарность. В теле Петра я мог не только учить молодую личность, но и физически не допустить те ошибки, что были у меня. Так каждый отец желает видеть в сыне в первую очередь исправления своих детских проблем. Я, например, в детстве никогда не мог заставить себя заниматься чем-то регулярным, но попав в царя, сразу воспользовался возможностью "переиграть жизнь набело". Заставлял себя и царя выполнять обязательные процедуры. У Петра внутренняя потребность к движению была, вероятно, более сильна, чем моя, и в его теле я узнал чувство, когда невмоготу просто сидеть и созерцать. Ребенку постоянно хотелось куда-то бежать, что-то делать. То, что я получил умение в произвольный момент отстраниться от руководства телом или полностью перехватить контроль, весьма помогало заставлять царя заниматься нелюбимым делом или наоборот спрятаться, когда я чувствовал, что Пётр сам сможет продолжать действовать в необходимом мне направлении. Единственно, когда я полностью оставлял ребенка в покое, это в церкви, позволяя молиться ему так, как он умеет и желает. Слава Богу, у царя не возникало пока желания рассказать обо мне на исповеди. Как мне быть в таком случае, я боялся и представить.

Между тем заутреня закончилась, и настало время завтрака. Завтрак накрывали мне в комнате. Это действо уже было официальным и на нем, как оказалось, можно было присутствовать ближним дядькам и стольникам. В то утро это были Тихон Стрешнев и Борис Голицын. Ритуал видно был заранее расписан. За стол сели за стол втроем. Матвеев и еще один юноша Юрий Языков остались стоять за моей спиной и около Голицына. Все блюда и напитки, что мне предназначались, принимались стольниками у входа в трапезную. Стольники же и снимали первую пробу. На завтрак была лишь каша пшенная с какими-то травами и без сахара, да блины с медом. Пить ставили горячий пряный напиток на ягодах — сбитень. Принесший его человек, сначала отливал немного себе и выпивал, затем наливал стольникам, которые так же выпивали по кубку и лишь, потом сбитень попадал ко мне на стол.

Странно, но предыдущие два дня все было проще. Еду пробовал только Андрей, а подавал Тихон, и оба они в трапезе не участвовали. Но, то были дни смутные и многие дворовые прятались. А сейчас в Кремле караул опять несли стрельцы стременного полка. И на постельном дворе собрались бояре и дворяне со своими челобитными и просьбами, коих "за так" и не допускали в ближний круг. Шум их перебранки за места уже с раннего утра достигал моих покоев.

После завтрака мне объявили, что пришёл Никита Зотов. Я хотел опять посекретничать с ним и с Борисом, но Голицын куда-то пропал. Стрешнев объявил, что помимо Никиты еще несколько бояр просят к руке их допустить. Но это все меня не интересовало, а от Петра я почувствовал такую волну отвращения я предстоящей процедуре, что с легким сердцем отказал боярам, сказавшись больным. Из комнаты я всех выгнал и оставил только Никиту — как будто мы уроками будем заниматься.

Зотов зашел, поклонился в пояс. Я не стал соблюдать чинный порядок и встал ему навстречу, благо последний стольник вышел из комнаты.

— Доброе утро, Никита! — Опередил я Учителя с приветствием.

— Доброе утро, государь. Дозволь с тобой судить о жизни на Москве, в царствование твоего деда, Царя и Великого Князя государя Михаила Федоровича.

Тут в комнату вновь вошел Родион Стрешнев. Оказалось на уроках истории он должен присутствовать, чтобы следить за нравственностью изложения. "Вот незадача. Пётр, принимай управление, а то ошибусь еще. Не должно многим знать обо мне!" позвал я царя из подсознанки. Сам стал наблюдать за уроком отдельно.

Олег Александрович довольно уже освоился в 17 веке и рассказывал мне больше об истории церкви в Москве до раскола, чем о жизни народа. Заставлял запоминать митрополитов и патриархов. Кто они были и чем славились их деяния. Учитель принес какие-то летописи, и мы с Петром на пару их читали. Тут уж ему довелось переводить мне старославянское письмо. Занятие оказалось довольно скучным, но попросить Олега Александровича объяснить мне все сокращенно побоялся. Кто его знает, как к этому отнесется дядька.

Через час, наверное, когда я стал уставать, зашла матушка. Никита и дядька встали, поклоном приветствуя царицу.

— Не довольно ли тебе, дьяк, ребенка мучить? — спросила матушка.

— Да мы уже и завершили на сегодня урок, государыня. — Отвечал Никита. — Дозволь проводить Петра Алексеевича на Потешный двор?

— Погоди. Оставьте нас государем. — Выставила она всех из горницы.

Когда дверь закрылась, матушка подошла ко мне.

— Петруша, дозволь поговорить с тобой. — Мы сели на лавку — Сынок, дни тяжелые настали для нас. Многое бесчестие нам от стрельцов было. Некому сейчас заступиться за семью царскую.

Я молчал, ожидая продолжения, не перехватывал управления у царя. Пётр тоже не торопился действовать.

— Сынок, ответь мне. Кто научил тебя к Софье ходить, Борис или Никита?

"Та-ак! Пётр, осторожней! Давай дальше говори матушке то, что подскажу". Получив мысленное согласие Петра, позволил ему говорить.

— Ни кто не учил тому меня, матушка! Я сам не ведаю, как забрел к ней. Зело напуган был и бродил в беспамятстве. Только смог очнуться, когда увидел, как сестрица с князем Василием Голицыным прощается. И она меня заприметила, когда уже с ним помиловалася. Матушка, не обижайся, видение мне было, и ангел господень обещал заступничество Богородицы, коли уйму кровопролитие и сам с сестрицей царством поделюсь. Говорил он мне, матушка, что Господь возвернёт венец, когда вырасту. Пусть Софья сейчас властью тешится, все одно будет наша шапка Мономахова. Так мне ангел говорил.

— Ангел господень привиделся? — царица посмотрела меня с сомнением. А я старался изобразить максимально честный и наивный взгляд ребенка и не отводил глаза. — Ну да бог с тобой, сынок. Токмо зазорно то, Петруша, царю одному со своего терема уходить. Нам сейчас во дворце надо быть сторожно. Коли что не по укладу и обычаю, то люди баить будут, что государь не честью правит. Сейчас же многие и так говорят: царица без чести и царь без царства и от венца сами отказались.

Тут я даже не успел отреагировать, как Пётр взорвался гневом.

— Пусть говорят, матушка! Вот отберу венец и всем языкастым языки то и укорочу!

Царица посмотрела на сына с испугом.

— Господь с тобой, Петруша. Охладись. Невместно великому государю так яриться.

И я, и Пётр смолчали. Вероятно, царица сделала какие-то свои выводы, которые скрыла от меня. Через пару минут матушка продолжила:

— Всё же не дело государь не по обычаю батюшкой заповеданному жить. Надобно в церковь на службу утреннюю ходить со всеми, и коли бояре спросят к руке допустить, то не отказывать, и людей, кои верны тебе в сию годину тяжкую, призреть. А ты водицей обливаться вздумал, да мел вкушать, да странные дерганья твои. Недостойно сиё государя, сын мой.

В голосе её среди плавного нравоучительного тона мне послышался ледяной звон стали. Блин! Кто настучал? Тихон или Матвей. Даже Пётр, услышав строгие слова матери, испуганно заметался, ища оправдания перед матушкой. Пришлось прийти ему на помощь и встрять в управление телом.

— Не здоров я был с утра, матушка. Странная немочь одолела меня, вот и просил облить меня, дабы избыть её. А что до мела, то Никита сказал мне — так лучше беречься от всякой хвори зубной. — Сказал и подумал: "Надеюсь, учителя я этим под большой удар не подставлю".

— Полно, Петруша. Не чуди, и бояр да стольников не гони от себя. А в обедню исповедайся и причастись у отца Никона! — Голос матушки стал сильнее и тверже.

— Хорошо матушка. — Счёл я нужным согласиться, что бы прекратить спор, пока неуверенность Петра не проявилась наружу.

Царица ещё несколько минут помолчала, всматриваясь в сына. Внезапно она подняла руку и провела по голове царя. От этой нежданной ласки ребенок во мне полностью оттаял и вспыхнул любовью.

— От Софьи приходили, просили быть тебе после обеда в посольской палате. Слушать челобитные. Вели и мне с тобой быть.

— Хорошо, матушка. Не серчай. — Пётр заискивающе улыбнулся матери. Та-ак… что-то надо делать. Наталья Кирилловна в психологической войне за сына полностью переиграла меня. Ещё пара таких бесед с неожиданными переходами от ласки к настойчивым наставлениям, и ребенок выдаст мое присутствие в нём. Тогда в лучшем случае монастырь. Ославят дворовые царя блаженным, а уж Милославские своей удачи не упустят.

Я полностью перехватил управление телом и вышел вслед за матерью в переднюю. Народ, столпившийся там, попадал ниц. Не обращаясь ни к кому конкретно, сказал:

— После обедни велю царице быть со мной в посольской палате да слушать со мной сказки бояр, да дьяков. А до тех пор видеть при себе желаю лишь дьяка Никиту Зотова, да князя Бориса Алексеевича Голицына. Сыщите мне его! Да велю також никого не пущать ко мне более, акромя матушки да патриарха. Да и парту пусть мне несут! И впредь не уносят её из кабинета без моего дозволения!

На этом я попытался изобразить "царский" взгляд Петра, а затем резко развернулся и зашел обратно в кабинет. Вероятно, с речью своей повелительной я перестарался. Матушка так внимательно посмотрела опять на меня, что мне показалась — она увидела именно меня — чужака, в своем сыне. Пётр же внутри меня веселился, не замечая матушкиного взгляда — уж очень ребенку понравились удивлённые лица царедворцев. Уходя, снова услышал беспокойное перешёптывание за спиной. Наверняка ранее Пётр не позволял такого, как моя импровизация.

Глава 15

После возвращения я прошел в спальню и прилег на кровать. Необходимо было придумать как разрулить вопрос с матерью. Отступаться от своих утренних процедур я не собирался. Разве что надо таки на заутреню ходить в церковь, да причаститься, как мать просила. Решил посоветоваться с Майором и Учителем. У них больше опыта жизни в этом времени.

Вспомнив реакцию в передней пришедшего ко мне народа, подумал: "Фигасе, уже меняется восприятие молодого царя пиплом. Надобно немного сдать назад. Как бы Софья и остальные теремные раньше времени не застремались. Спровоцирую еще покушение на царя раньше срока. Ну как подсыпят чего в сбитень, али в уху, и помру от "апоплексических колик". Ребенок внутри меня, конечно, испугался угрозы отравления, но все равно я чувствовал, насколько ему был люб такой подход к обращению с людьми.

Легким покашливанием мое внимание привлек Андрей Матвеев.

— Государь, по твоему велению думный дьяк Никита сын Зотов в комнате ожидает твоей воли. Велишь ли что сказать ему?

А что ему сказать? Стоит ли без Майора разговор начинать? Ничего не решив, я поднялся, поправил одежду и вышел в комнату.

Никита стоял у порога. Приветствуя меня, он молча поклонился, но проходить не стал. Я тоже не решался начать с ним разговор. Так и стояли некоторое время, пока не принесли парту. Ребенок мысленно подсказал, что давно чистописанием не занимались. Дождавшись когда все, кроме Учителя покинут палату, я из низкого шкафчика у глухой стены достал письменные принадлежности. Перо, чернильницу и лист бумаги. Никита еще там же взял небольшую песочницу. Я сел и попытался написать полный титул царя: "Великий государь царь и великий князь…". Хлоп! Хорошенькое дело! Клякса.

— Подожди, государь. Надобно очинить для начала. — Никита вынул из рукава небольшой ножичек и забрал у меня перо. Само перо было довольно большим и красивым.

— Никита, это что? гусиное?

— Оно самое! А ты видно ожидал встретить лебединое?

— Да, наверное, мог ли бы для царя расстараться! А авторучку, что не успел напрогрессить?

Учитель привычными движениями зачинил перо и вернул его мне. Я не стал отдавать управление Петру, а опять сам попробовал писать. Бесполезно — клякс больше не было, но писать аккуратно всё равно не получалось.

— Ну что, Учитель, насчет авторучки? — спросил у присевшего на лавку рядом с партой дьяка.

— Да видишь ли, рановато еще, Пётр, для авторучки. Нет ни стали для пера, ни трубок медных тонких, да прочных. То железо и медь, что есть, не вполне подходят своим качеством для таких забав. Вся Русь пишет гусиными перьями. Так и ты пиши.

Вздохнув, я продолжил попытку писать титул: "всея великая, белая и малая…". Решился попросить Петра продолжить — посмотреть, как носитель это делает. Ребенок буквы вывел не намного ровней моих. Грустно. С почерком и в прошлой жизни было не ахти как здорово, и здесь царю не хватало терпеливости и старания для ровного написания. Опять перехватил управление. Не задумываясь, на чистом автомате, нарисовал профили Пушкина и Горького. Почувствовал радостное удивление носителя. Развил успех, изобразив бригантину, летящую по волнам встреч солнцу. Мой наставник с грустной улыбкой взглянул на художества.

— Дима, а я смотрю, ты так и не отучился чиркать. Ведь все твои тетради такими зарисовками были украшены.

Я улыбнулся ему. Сказано было такой интонацией, что я почувствовал себя опять пятнадцатилетним оболтусом на любимом на уроке физики у Олега Александровича.

— Нет. Никак от такой вредной привычки не удается избавиться. Но, вот видите, вроде пригодилось.

Недолго полюбовался на рисунки. Перевел взгляд на кривые строки выше. Да, с таким почерком надо специального стряпчего заводить или на машинке печатать. "На машинке? Что сиё есть?" Пришлось показать царю по внутричерепной трансляции образ старенькой "Москвы", на которой я делал свой диплом и которую, в своё время, не раз ремонтировал.

— Может, сразу печатную машинку сделаем? — спросил я у Учителя.

— А ты, государь, знаешь, как её делать? Я ведь только общий принцип механизма припомнить смогу. А вот какие именно детали надо делать и как их друг с другом стыковать — тут, полагаю, всё быстро выяснить не получится.

— Так у нас и времени вроде сейчас много будет. Куда торопиться? Помучаемся и "методом научного тыка", да с божьей помощью, сотворим. Учить-то Петра вроде как незачем. Если что, то и сам смогу за месяц-другой перекачать наш школьный курс класса до 6-7го.

— Так быстро? Это было бы просто отлично. Интересно, как это у вас происходит? Ты учебник рассказываешь или показываешь?

— Не знаю, Учитель. Вроде как он читает то, что я вспоминаю. Иногда чувствую его вопросы о том, что ребенку сразу трудно понять. Тогда поясняю подробнее. Лучше один раз увидеть.

— Интересно, интересно. И как Пётр с первого раза всё запоминает? — Зотов в забывчивости вскочил и стал быстро шагать по горнице.

— Носитель может практически дословно вспоминать, то, что я видел и знаю. Ну, по крайней мере, то, что я сам не блокирую. Так что сейчас Пётр обладает практически абсолютной памятью.

Мой наставник опять замолчал и только быстрее зашагал из угла в угол.

— Интересно! Удивительно! Замечательный феномен, но как, как это все происходит? Неужели Пётр всю твою память может посмотреть? Ведь такая разница в возрасте…

— Не всю, Учитель. Слава Богу, не всю. А только ту, что я решаюсь ему открыть. Теперь, наверное, надо пересмотреть программу твоих занятий с царем. Лучше будем больше с конкретными вещами возиться. Меня особенно бытовые мелочи интересуют — пока ещё не привык к текущей ситуации. Ты не задумывался, что быстрее всего можно придумать и внедрить?

— Конкретные вещи? Бытовые мелочи? — Учитель остановился передо мной — Видишь ли Пётр, материальный прогресс, безусловно, необходим, но… Полагаю, для России общая образовательная база важнее. Без неё все что, как ты выразился — "напрогрессим" — пройдет здесь по разряду диковинок. В лучшем случае утечёт в Европу и вернется к нам как их достижения.

— Я спорить не буду. Образование, конечно, важно. Лучше, конечно, чтобы оно было местным. А то, я слышал, при Годунове отправили учиться недорослей — они там и остались. Да и в прошлом варианте истории учеба за границей укреплению нравов не способствовала. Как думаешь: создавать академию и университет только на основе русских ресурсов получится? Ланкастерский метод, он поможет?

— Считаю, что нет, вряд ли своими ресурсами обойтись получится и никакой метод не поможет. Но вот попытаться подготовить государственную систему образования, как-то задать стандарты, а уже под них приглашать учителей, можно. Я, государь, планировал просить царицу взять к тебе еще десяток-другой сверстников для совместного обучения. Надо ведь с чего-то начинать развитие в этой области. Твой крестный в прошлом годе указал академию создать, однако она больше на богословие заточена. Естественные науки пока под запретом. Да и патриарх до сих пор идею саботирует. Вот ежели удастся класс набрать тебе в сотоварищи, то они и станут нашими носителями стандартов — первыми студентами и первыми экзаменаторами и контролерами. Далее, когда вы вырастите, уже и академию будем открывать с государственным университетом. И туда уже можно приглашать некоторых из иностранцев. Полагаю, стоит в будущем кого из великих ученых пригласить. — Учитель помолчал с минуту. — Первые выпуски из университета будем делать только педагогическими. Образование не церковное надо выбить. Курс будет сокращенным — остальное пусть добирают в ходе работы. Выпускники пойдут учителями в другие школы. Может, лет через десять, так получим возможность учить уже специалистов для хозяйства.

— А не долго ли это по срокам? Это только к новому веку мы сможем начать реально развивать производство?

— Ты же сам, Пётр, сказал, что можно не торопиться. Если с осени класс наберём, то как раз к сроку Азовских походов получим более-менее сносный набор людей, которые будут производство развивать. А пока и тот прогресс, что есть здесь, не так плох, как у нас писали. Ведь Гитлер то у границ не стоит.

Возразить было нечего. Кроме нетерпения моего десятилетнего альтер-эго, план отторжения не вызывал. С опытом Олега Александровича в педагогике мне тягаться сложно. К тому же идея школы показалось мне весьма полезной для обрастания соратниками. Но немного глодал мою душу страх "проколоться" перед остальными учениками из XVII-го века. Тут ведь не редкое и церемонное появление перед думой. Тут меня будут оценивать не только как царя, но и как одноклассника. Проще было бы остаться на индивидуальных занятиях с Учителем, однако вспомнил, что большинство вселенцев в царей и их наследников начинали именно с этого шага, и решился.

— Добро Никита. Я писать по-тутошнему не могу, да и невместно мне, наверное, самому указы писать! Ты за проведенное время, я чай, хорошо приноровился писать пером. Так что, пиши сам, пожалуйста.

Учитель перенес принадлежности для письма на небольшое бюро у дальнего окна и приготовился писать стоя.

— В общем, пиши, что велю набрать отроков в обучение совместное. Пиши, что назовем мы это государев класс. Головой этого класса назначить тебя и даровать специальное звание "Первый учитель". Да не забудь указать, что приниматься будут только те отроки из бояр, окольничих, дворян и детей боярских, да из прочих чинов служилого люда, кто пройдет испытание от учителя государева. А испытания будем делать на уровень тех знаний, что Пётр успел приобрести до моего вселения. Да еще надо как-то угадать тех, кто реально способен учиться. Как тебе такой подход?

Учитель скрипел пером, не отвечая на мой вопрос. Я поднялся из-за парты и подошел к окну. Так как рост мой был, может, для 10-летнего ребенка этого века и большой, но всё-таки он не дотягивал до роста взрослого человека. Поэтому окно не показалось мне низким. Я оперся на подоконник, пытаясь сквозь слюду посмотреть, что творится на улице. Не получилось. Разглядел только мутные силуэты терема царевен, стоящего на противоположной стороне бывшего аптекарского, а ныне потешного двора.

— В целом правильный подход, Пётр, но стоит ли торопиться указ сейчас писать? — Никита Моисеевич закончил скрипеть пером и посыпал листок песочком. — Полагаю, стоит сначала определиться, где жить будешь, государь. Как обустроимся на постоянном месте, тогда и будем школу открывать. Наталья Кирилловна, я думаю, вряд ли легко согласится на переезд в Преображенское. Это всё-таки урон её чести как царицы. Она и так тяжко переживает уступку Милославским.

Он принес мне получившийся текст указа. Я читать не стал, доверяя дьяку, просто вывел ниже: "Пётр" и отдал обратно Никите для печати.

— Мда-а… ускорили мы ход истории. Но зачем резать хвост по частям? Думаешь, события сильно бы отличались от тех, что у нас были? — Дьяк покачал в ответ головой. — А ведь Александра нельзя было терять! Нас ведь не так и много вселилось. А у него подготовка знатная — помню по анкете — геолог, металлург и к тому же служил реально в морской пехоте. Даже командировки на Кавказ были. Так он хоть будет золото искать, а не в застенках или на копьях стрелецких гнить. Учитель, а верно я подметил, что Борис Голицын не сильно-то благоволит Александру?

— Верно, верно. Иван Нарышкин изначально не рассматривался как носитель — уж сильно проходной и несерьёзный персонаж, и Майор, думаю, ожидал, что до появления Генерала будет сам вертеть царем. Он объявился мне после недельного запоя, которым, я так понял, прикрывался на период адаптации. Сразу выложил готовый план на захват власти. И в этом плане все Нарышкины от двора удалялись. Царица и Пётр вместе со всеми дядьями должны были погибнуть при бунте, остальные кто в новую ссылку, а кто и в монастырь. Вероятно, этим он рассчитывал добиться благосклонности Лиды и, следовательно, Софьи. А когда оказалось, что вместо Василия Голицына Саша Марченко попал в Ивана Нарышкина, Майор стал реально опасаться тайного альянса того с Софьей в ущерб себе. Ведь при слабом сопротивлении царевны передача власти вообще могла не состояться. С твоим же и особенно Лидиным вселением он вообще все расклады должен был пересчитать. Но первое место в команде свое Вадим будет настойчиво защищать. Его амбиции только Генерал мог как-то сдерживать. Ещё ведь и Семёнов есть, а он полковника получил перед отставкой и Майору подчиняться вряд ли захочет.

Мы помолчали. Хорошего настроения сей рассказ мне не прибавил. Наоборот — я даже успел мимолетно пожалеть, что не один попал сюда. Приятно работать в команде, но если это действительно команда. Уж сам как-нибудь смог бы незаметно вжиться в этот мир. Империя мне, в принципе "по барабану". Прогрессорствовать никогда не стремился. Читать интересно, а вот самому напрягаться на максимум было в лом. Так немного для себя любимого, для удобства быта можно внедрить по мелочи, что вспомню, но стремиться к "победе коммунизма" — это не для меня. Теперь же я должен был не только среди местных вжиться, но как-то обустроиться среди профессиональных вселенцев. А это волки ещё те: у всех неплохая базовая подготовка и опыт интриг, и навыки командования. Ведь они только спят и видят, как Россию на глобус натянуть. Да ещё и между собой за право серого кардинала собираются бороться. Ишь, и Марченко недовольно на меня смотрел, когда отправляли его в Верхотурье. Сейчас наверняка Дудыкин постарается первой скрипкой заиграть.

— Учитель, давай всё-таки послушаем Майора. Ты после думы будь обязательно здесь — я один на один с ним встречаться не хочу.

Глава 16

Я полагал, что обедня будет в теремной, внутренней церкви, но появившийся поддядька (блин, ну и должность) Родион Стрешнев сообщил, что государыня изволит ждать своего сына в Благовещенском соборе. Пришлось переодеваться в платье для парадного выхода. Дворовые, под командой Родионовны, окружили меня, переодели, и передали на руки стольникам для сопровождения на службу.

Перед входом в собор, на переходах, я встретил отсутствующего с самого утра Бориса Голицына. Дядька при встрече подмигнул мне и попытался улыбнуться. Ха… Он, наверное, считал, что это было ободряюще, но, по-моему, наоборот, зловещая ухмылка исказила красное лицо кравчего.

В соборе на царском месте я был уже не один, а вместе с Иваном. Это объясняло сегодняшний официоз — Милославские хотели подчеркнуть статус своего царя. Поодаль стояли и все царевны, и матушка, и ближние дядьки обоих царей. При этом стояли не перемешиваясь: отдельно партия царевны, отдельно наша.

Во время службы не было ничего необычного. Ивана всё ещё поминали как царевича. Софье может это и не понравилось, только вот как узнать об этом? Я пытался украдкой понаблюдать за Софьей, но так как место царское было в стороне, то получалось не очень хорошо. Да и оглядываться царю было невместно. Поэтому кроме мимолетного взгляда на царевну при входе и таком же при выходе, ничего большего мне не обломилось. Может оно и хорошо — зачем душу бередить напрасными воспоминаниями. Так, глядишь, не удержусь, и повзрослеет царь немного раньше, чем отроку положено.

После обедни как чинно помолились, так чинно и разошлись. "Мальчики" (Нарышкины) направо, "девочки" (Милославские) налево. Лишь кузены Голицыны чутка задержались на красном крыльце, чего-то по быстрому перетереть.

После короткого дневного сна пришлось опять облачиться в парадные одежды и, дождавшись матушку, в сопровождении стольников и спальников идти в Посольскую палату. Сидение, как мне успел нашептать во время одевания Матвеев, было так же организовано партией Софьи. Цели этого были аналогичны прошедшей обедне — показать избрание Ивана царем и закрепить его статус как старшего в тандеме. Мне на это было наплевать, играть тут активную роль страшно, а пассивная не интересна сама по себе. Я, собственно, со сна ещё не вполне оклемался. А мой носитель так сильно не желал "сидеть" с боярами, что даже брать управление телом на себя отказался. Поэтому царское тело в думу перемещалось на автомате, поддерживаемое под руки ближними стольниками. Глаз я не опускал, но смотрел на окружающих невидящим взглядом.

У входа в палату произошла непредвиденная остановка нашей процессии. Причина была в том, что Софья и другие Милославские пришли в Думу раньше и успели усадить на трон Ивана, а мне оставили высокое кресло с правой стороны от него. Матушка же и мои ближние "сгоняли" Ивана, утверждая, что коли он ещё не венчан, то и не царь пока вовсе. Свидетелями перебранки были собравшиеся уже в думе большие люди Московского царства. Точно утверждать не берусь, я ведь мог полагаться только на доносившиеся до меня из-за дверей крики и шум, но мне показалось тогда, что думские больше поддерживают в этом споре за место меня, а не Ивана. В конце концов, пригрозив уйти обратно во дворец, "наши победили" и я взобрался на царский трон.

Солнце уже повернуло на закат, и его лучи освещали только оконные проемы южной стены. Эта подсветка контрастно выделяла красную обивку окон на фоне темноты остального зала. Залюбовавшись игрой света и тени, я не сразу заметил одну примечательную деталь. У ближних к царскому месту столбов были установлены интересные светильники, анахронизмом выделявшиеся среди остальных украшений палаты. "Керосинка! Но откуда? Как?" Я растерянно обернулся, ища Зотова. "Почему я раньше этого не замечал? В тереме-то никаких новшеств пока не обнаружил". Учителя я не нашёл, зато мой взгляд перехватил Борис Голицын. Кравчий понял мой беззвучный вопрос правильно и, улыбнувшись в бороду, приложил палец к губам.

Когда наши с Иваном царские величества устроились на подобающих им местах, стартовало первое в моей жизни сидение с боярами в малой думе. Сначала шла торжественная часть, когда оглашали, какие полки стрелецкие и солдатские присягнули обоим царям. Потом зачитывали сообщения из Казанского приказа о волнениях башкирских родов. Спора о необходимости посылки войск не было, бояре рядили, кого послать и во сколь казне сиё мероприятие станет. Решили послать стрельцов из Казани и полк нижегородских дворян и детей боярских. Согласился с посылкой туда войск. Для себя оставил зарубку в памяти: провентилировать с Голицыным насколько башкирцы могут быть опасны для золотых приисков Ивана Нарышкина на Южном Урале.

Следом подняли важный вопрос, где искать стрельцам обещанные деньги. Решение, предложенное Василием Голицыным, было простым и изящным — просить срочную помощь деньгами от Григория Строганова, а на расплату с ним собирать со всех посадских и гостей Московских и других городов двадцатую деньгу. Мне оно понравилось тем, что фактически стравливало с Московскими стрельцами горожан. Если такое же решение было и в нашей истории, то понятно, почему так легко Петру сошло с рук подавление стрелецкого бунта. Эти ребята своим беспределом реально достали и посад, и гостей, а уж бояре и прочие служивые их и так не сильно-то любили. Я с трудом сдержался раньше времени высказать свой "одобрямс". Среди бояр большого сопротивления такое решение тоже не вызвало. Так, пара шубоносцев в горлатых шапках неуверенно попыталось предложить собрать пятнадцатую деньгу, да сделать это через откуп у московской сотни гостей. Но такой напряг, видно, пока не требовался, потому их быстро "зашикали". Быстро приговорили и перешли к следующему "пункту повестки".

Этим пунктом было заслушивание государями челобитных. Вопреки моим опасениям, говорить мне пришлось мало. За меня вещал специально стоящий рядом с престолом дьяк, иногда поправляемый Борисом Голицыным или Языковым. Думские обращались ко мне и брату торжественно и велеречиво. Одно произнесение при любом случае полного царского титула утомляло своей длиной. Просьбы все были более хозяйственные, челобитье на соседей да поиск правды у царя, поэтому, положившись на свое окружение, я не особо задумывался над их содержанием. Похоже, все решения были подготовлены уже заранее и лишь озвучивались в ответ на челобитные. Впрочем, два или три раза от имени государей челобитчику указывали быть на Москве в ожидании своей судьбы.

Я вместе с Иваном смиренно допускал к руке подходивших ко мне бояр и улыбался им насколько можно милостивей. Таким образом, у моих ног, в буквальном смысле, побывало с дюжину усталых и потных московских служилых людей, в основном бояр и окольничих. Ближе к финалу череды челобитчиков в голове вплыло Булгаковское "Королева в восхищении!". При этом я имел неосторожность рассказать и показать Петру, к чему такое воспоминание относится, чем и вогнал ребенка в великий страх. Хорошо хоть удалось сдержать его от спонтанного желания перекреститься, когда я пояснял, кто есть таков Воланд. А то не понял бы никто, с чего это царь от малой просьбишки думного дворянина Копытина крестным знамением себя осенять вздумал.

Пока боролся с паникой ребенка, пропустил, представление мне грузного боярина с тяжелым взглядом. Этот дед, или не дед, с бородой фиг возраст определишь точно, смотрел мне прямо в глаза, как будто пытался загипнотизировать. Я невольно забеспокоился, играя в эти переглядки и не понимая, чем вызвано такое нарушение дворцового этикета. Пётр во мне испугался тяжелого внимания боярина больше, чем упоминание мной врага рода человеческого минутой ранее. Остальные присутствующие тоже заметили неординарную ситуацию. Отступать перед напором своего холопа царю было невместно, поэтому я старался держать взгляд боярина. Хорошо, что нарастающий шепот за спиной боярина заставил того опустить взор, поклониться ещё раз и припасть к моей руке. Слюнявый поцелуй жёг кисть, а я лихорадочно пытался вспомнить имя напугавшего меня боярина. "Се князь Федор Ромодановский" — подсказал мне мысленно царь.

Так вот ты, каков северный олень — князь-кесарь! Бр-р… ну и тяжёлый же взгляд. И непонятно, то ли он требует, то ли ищет чего во мне — одно ясно было точно — оценивает! И с чего бы такая реакция на Петра у него и что его подвигло поклониться мне золотишком? Ведь не из дальних мест он, а ближний и большой человек. И у двора он не последний стоит, и матушку давно знает. Мелькнула мысль, что он может оказаться под вселенцем, но… Скорее всего темпонавт попытался бы, первый делом, по-тихому выйти на Никиту, чем выкидывать такой фортель с нарушением этикета. Да и для даров царям ещё не время — это, насколько я понял из объяснений Петра, будут делать после венчания. О сборе средств на выкуп стрельцам пока на Москве не объявляли.

Когда я уже совсем занемог от духоты, и сил сдерживаться от того, чтобы не сбежать, совсем не осталось, моё сидение закончилось. Дьяк, говоривший от имени царей, объявил что великим государям пора быть ко дворцу и далее сидеть бояре будут "одне". Первым встал, почти подскочил, я и, не дождавшись помощи, слез с трона. Вероятно, такой поступок тоже не был в духе времени, так как только я вскочил, шепот в зале стих, и все присутствующие уставились на меня. Ждать, когда до меня доберутся спальники да стольники, не стал, а самостоятельно отправился к выходу.

Только оказавшись на красном крыльце, вздохнул свободно. Сколько сидения длилось, я четко представить не мог. В палате казалось, что уже давно пора идти на вечернюю службу. Однако чувство времени меня обмануло. Идя по переходам, вместе с догнавшими меня дворовыми, я заметил, что солнце стоит ещё довольно высоко. Всё-таки в мае дни достаточно длинны. Поэтому в передней я посмотрел на шедшего рядом Бориса Голицына, не решаясь прямо пригласить его на разговор. К счастью, тот вполне меня понял, и когда после переодевания, я появился в комнате, он и Зотов уже ждали меня.

Глава 17

Быстро выдворив служек и мамок, я пригласил "вселенцев" присаживаться на лавки у круглого каменного резного стола в красном углу. Долго молчал, раздумывая с чего начать. Выручил Зотов.

— Пётр, ты хотел с нами поговорить о чём-то важном.

— Да. У меня был тяжёлый разговор с матушкой. Царица очень недовольна моим визитом к Софье и подозревает, что это кто-то из вас двоих это подстроил. Мне кажется, что как-то она постарается ограничить наши контакты. Что мне теперь делать? Я же тут в тереме прям таки под домашним арестом. Каждое действие докладывается царице. Информации о внешнем мире ноль. Сижу, с катушек съезжаю потихоньку: наслаждаюсь шизофренией, общаясь со своим носителем.

Посмотрел на своих собеседников. Но, ни князь, ни дьяк не захотели сказать мне чего-нибудь ободряющего.

— Как хоть проводы Ивана пошли, расскажешь князь? Куда перед обедней пропал?

Кравчий на мой вопрос ответил не сразу. Сначала, встал, и без позволенья дошёл до двери и выглянул в сени. Только удостоверившись, что чужих ушей поблизости нет, сказал:

— Я, Дмитрий, как раз и занимался отправкой Марченко. Пока стрельцы не прочухались. Он забрал весь свой двор и всех боевых холопов твоего деда. До Нижнего Новгорода Хованский ему в сопровождение дал две сотни стрельцов из полка Цыклера. Поезд знатный составился. Наш вдовий соблазнитель — при этих словах Голицын усмехнулся — всё-таки надеется во Владимире дождаться Марфу. Семья-то его, жена и дети, остаются пока на попечении Натальи Кирилловны и будут жить в доме деда.

— Вадим, ты ему мою посылку передал? — встрял Учитель.

— Передал, передал. Только он не особенно на неё внимание обратил. Весь в переживаниях от своей новой страсти. Не знаю, как он будет с сопровождающими стрельцами разбираться, но коли те пронюхают о его романе с вдовой царя — могут и в цепях обратно в Москву привезти.

— А что в той посылке? — Заинтересовался я. — Я лампы керосиновые в палате видел. Ты их дал Ивану?

— Конечно, дал. Ещё там эталоны веса и длины, эталонный термометр и инструкция как его сделать, да несколько писем к Строгановым и воеводе Верхотурскому от царицы. Для помощи в обучении положил Нарышкину список учебников арифметики и церковнославянского языка, что я успел здесь составить. Надеюсь, года через два, сможет он открыть горную школу для местных мастеров. Насколько мне известно, на Урале заводы уже некоторые есть, значит, немного мастерового люда там найти можно.

— А лампы чем он заправлять будет? Маслом?

— Может маслом, может ещё какую смесь придумает. На Ухте немного нефти есть. Покойному государю обе мои лампы понравились, и он в марте велел окольничему князю Одоевскому да вологодским гостям идти на Ухту промышлять земляное масло. Как на Москве нефть появится, то можно будет и Ивану пару бочек отправить. Если сумеет перегонный куб собрать, то и керосин у него будет.

— Интересно. Так значит, ты, Учитель, уже начал прогресс здесь двигать.

— Понемногу, Дима, понемногу. Только то, что по нашим с Генералом расчетам не должно сильно влиять на исторический процесс. Потом как-нибудь расскажу об этом подробнее.

— Да, это конечно, Никита Моисеевич, интересно узнать, что у тебя получилось. — Встрепенулся князь Голицын — Но ведь не для этого мы собрались. Кроме похода к Софье, на что еще государыня тебе, Пётр, указывала? Ты что-то начал делать, что не соответствует веку? Или носитель на исповеди проговорился?

— Нет, на исповеди прокола, слава богу, не было. Делать тоже ничего особенного не делал. С боярами, что от матушки пришли встречаться не стал. Да начал обливаться водой и зарядку делать. Вот кто-то и донес государыне. Кстати я, учитель, сослался на тебя, когда объяснял, почему зубы чищу. Надеюсь это не криминал?

Никита улыбнулся:

— Не криминал. Просто необычно. Церковь и местные доктора не одобряют закаливания, да чистку зубов. Но и не запрещают напрямую. Чистишь, небось, просто пальцем? А где мел берешь?

Я кивком указал на учебную доску.

— Хорошо, Пётр, пришлю я тебе щётку и порошок. Мне в Аптекарском приказе специально толкут, с добавление мяты и ромашки. — Пообещал Никита.

— Государыню понять тоже можно. Ладно, ты Софье что-то пообещал без ведома матушки, это мы уже как-то сумели поправить, но зачем ты потом начал вести себя и в быту не по-царски? Мог бы для начала и посоветоваться со старшими! — Тон Голицына стал более резким. — Что подождать месяц-другой нельзя? Ты хоть понимаешь, какая сейчас обстановка? Софья, хоть и рада нашей быстрой сдаче, но мыслей как дальше себя обезопасить не оставила. А Милославским сейчас только повод нужен для дальнейших расправ. Стрельцам денег пока не выплатили — сам знаешь, их просто нет в казне! Нарышкиных на расправу не выдали, а опалой и ссылкой наказали! Так что полки на любой бунт опять подпишутся легче легкого.

Кравчий помолчал, переводя дух и собираясь с мыслями, и продолжил:

— Раз повезло тебе, Дима, и у тебя в голове есть подсказчик бесплатный, что, трудно было ему довериться? Царица ещё от вселения Лиды в дочку не отошла. Лидка вообще такой по здешним меркам бред несла, что насилу удалось от церковников отвязаться. Знал бы ты, как она местных эскулапов посылала по латыни, когда те пришли её лечить? Фон Гадена, царского доктора, до сих пор трясет. И не понятно от чего больше — от того что стрельцы его поспрошать хотят за "отравление царя", или от ответа восьмилетней пигалицы на латыни. Если бы не хорошее отношение патриарха к Зотову, пришлось бы царевну на вычитку везти. А это не самая безопасная для вселенца, да и для носителя, процедура. Уж тем более в этом возрасте. Так что, ты сейчас будь добр — делай всё, как государыня требует и только то, что все ждут от царя. Играй с "робятами", читай тексты святые. А ежели чего новое удумаешь ввести в обиход — спроси загодя меня или вот дьяка! — Закончил он, чуть повысив голос.

В этот момент я реально понял, что такое раздвоение личности, и что такое борьба между ними. Я сам понимал и принимал выговор Майора, но вот царь во мне исходил гневом. "Смерд! Холоп! Да как он… Государю своему речи такие…" Насилу мне удалось сдержаться, чтобы не высказать такое вслух. Помог Зотов.

— Подожди князь. Охолоди! Ты с государем разговариваешь. Разве не видишь, как Пётр Алексеевич смотрит на тебя.

Князь и боярин Борис Алексеевич, казалось, только после этого взглянул на своего воспитанника. Вероятно, чувства моего альтер-эго хорошо читались на лице. Быстрая тень испуга мелькнула в глазах кравчего, но он быстро восстановил контроль над собой и натянул маску обиженного неудовольствия.

— Ты… вполне возможно прав… боярин. — С трудом выговорил я. Так и хотелось добавить: "краснорожий". — Только, мне никто не сказывал, что при вселении делать безопасно, а что нет. Я от утренних процедур отказываться не собираюсь! Считай, что мне вожжа под хвост попала! В остальном я постараюсь быть паинькой — и с боярами посижу, и матушку буду слушать, и молиться как подобает. Но! Но уж вы, коллеги-темпонавты, пособите с матушкой утрясти проблемы зарядки и закаливания. Вас она больше послушает. Больше, вроде, пока не кого.

Разочарованный тем, что мне ничего лучшего, чем послушание не предложили, я свернул беседу. Борис хотел поговорить о потешных и их тренировках, а Никита желал продолжить дискуссию об образовательных проектах. Вроде они в два голоса что-то говорили о совмещении гражданского и военного образования и о кадетском корпусе. Это особо в памяти не отложилось — надо было успокаивать Петра и объяснять ему, чего я не отправил Голицына "на кол" за такой урон царской чести.

Обсуждать предложения Зотова с Майором я не стал и ушел готовиться к вечерней службе. Борис и Никита с неохотой, всё ещё видно, ожидая продолжения, ушли. Меня окружили слуги и, под оханье Родионовны, я передал управление телом Петру. Мальчишка был обижен моим нецарским поведением и из подсознания вышел неохотно, исключительно под моим давлением.

Стоя ближе к ночи в домашней церкви, я горевал о своих трудностях. День выдался сумбурным. Наезд матушки, потом маниловская радость от построения планов с Никитой, душная церемония в думе, и на завершение — отповедь от Голицына. А я уже реально начал представлять, как разворачиваем систему подготовки кадров, что надо прикинуть с другими попаданцами потребность в образованных сотрудниках по каждой отрасли. И тут меня огорошивают необходимостью опуститься опять на уровень XVII века. Играть роль малолетнего царя. Самое обидное, что возразить Борису нечего. Наверное, перед разговором я зря тешил себя надеждами, что профессионалы одобрят мое старание и поддержат. Ну да ладно. Обливание сократим на один раз. Зарядку придется делать только утром по-быстрому и самый минимум, да торопиться сразу в церковь. И на людях надо делать, что царица скажет. Пока так делать. Жизнь впереди долгая, успеем ещё режим по-своему переделать.

Глава 18

Беседа с Натальей Кирилловной привела к перерыву в общении со мной Зотова и Голицына почти до конца месяца. Ни на следующий день, ни позже собрать своих современников мне не удалось. Голицына я видел только два раза при официальных выходах царя в думу. Занятия мои с учителем тоже были отставлены до лучших времён. Собрания попаданцев стали невозможны. Мне добавили сенных служек и мамок. У дверей появились рынды. Теперь ходил по дворцу не только в сопровождении, но и под конвоем. Каждый день после завтрака и до обедни слушал поучения кого-то из бояр и читал церковные книги, а после "сиесты", если не было приёма в думе, я проводил время с матушкой, сидя в её палатах. Насколько я понял, жизнь царя входила в обыденное для данного времени русло. Главным занятием молодого государя считалась молитва во спасение Святой Руси. В первое воскресенье после смуты, пришедший наставлять меня патриарх Иоаким выел весь мозг примерами, как покойный батюшка почитал святую церковь и даже бояр принимал в соборах, во время коротких перерывов между службами. Так долго говорил о необходимости во всем советоваться со святой церковью (то есть с ним) и больше времени проводить в молитвах, а не шалостях, что даже присутствующая на беседе матушка посетовала ему. Таки царю пока и десяти нет, и ребенка не стоит излишне умучивать.

Первую неделю после смуты казалось, обложили меня по полной программе. Побеседовать о чём-то серьёзном было не с кем. Что творилось за стенами дворца для меня оставалось тайной. Царю не сообщали о событиях в Москве и мире. Кое-что можно было подчерпнуть из разговоров ближних с государыней, но при мне не особо много они говорили. Чаще это были сплетни, кто из царевен что делал, где был и что в церкви или в палатах сказал. Большой пласт таких разговоров был посвящен сновидениям и их толкованию. Спасением от информационного голода и вынужденного безделья стала моя шизофрения. Сидя у царицы, я предпочитал делать вид, что нездоров и дремлю, а сам в это время общался со своим носителем. Голова, конечно, сильно болела после таких занятий, но зато тоска отступала на время. Пётр оказался весьма и весьма жадным до знаний. Он как губка впитывал всё, что я открывал для него. Не важно, были ли это личные воспоминания или виденные мной фильмы, читаные книги. Старался больше учебники вспоминать, да занятия свои в детстве. Заодно мне и самому стало интересно "освежать" школьные знания.

Оборотной стороной этого стала возможность смотреть память Петра, начиная от самых малых лет. Я смог увидеть его отца Алексея Михайловича и посмотреть на дворец в Преображенском, где мы с матушкой ещё не были с прошлого года. Интересно так же было посмотреть на первые занятия с Зотовым старославянской грамоте. Учитель начал с изучения самописной азбуки, а чтение священной литературы отложил на потом. Иногда на тех уроках кроме обязательного контролёра от официальных "дядек" присутствовали и священники. Так как "расписание занятий" множеством предметов не страдало, то грамматика и обучение счёту царевича шли с большими повторениями и частыми возвратами. Естественно, что со временем чтение святых книг стало основным способом постигать грамотность. Но как оказалось, этого было достаточно для царевича. Узость программы компенсировалась любознательностью Петра и опытом вселенца в Зотова.

Играть мне разрешили только на следующей неделе после смуты. Насколько я смог догадаться, это было связано с вхождением партии Софьи во власть. Меня буквально насильно вывели из матушкиной комнаты. Я слегка "покапризил" и выбил участие в играх сестры. Нам дозволили находиться вместе в потешной палате, куда меня водили под конвоем рынд. Возможности детально исследовать дворец, как я планировал сразу после смуты, исчезли. Милославские расширили стрелецкие караулы, и теперь для выхода надо было сообщать маршрут загодя. Объяснялось это, как и в наше время, требованием безопасности царя, но фактически было ограничением свободы передвижения даже во дворце.

В потешной, кроме нас никого не было. Робят во дворец не пускали, а карлов, с которыми наши с Лидой носители любили забавляться до вселенцев, быстро изжили из-за измены шута Афанасия Нарышкина. Тот выдал бунтовщикам место, где Нарышкин прятался во время смуты. Рынды молчаливо стояли у входа. В комнату заходили и сидели стольники и спальники. Среди них никто особо ко мне не приближался, и забавлять царя не стремился. Игры состояли в качании на качелях и складывании деревянных брусочков. Разговаривать с Лидой открыто о наболевшем посчитал опасным. Мы общались глазами и нейтральными, строго выверенными по существующему наречию, фразами. Встреча с человеком, который так же как я страдал от информационного голода, вернула оптимизм.

На следующий день сидел я за своей любимой партой и ждал, когда придет Стрешнев или кто другой, читать со мной священные писания. Сидел и что-то машинально "чиркал" на листе бумаги. Серебряный карандашик оставлял на плотной желтой поверхности слабый серый след. Писать не сильно удобно, но вот что-то зарисовать вполне. Тут Матвеев возьми и спроси:

— Дозволь, великий государь, узнать, что за чертёж дивный ты сотворил? Что за град чудный средь облаков парит?

Я удивился. Попытки разговаривать с ним раньше наталкивались на полное отсутствие инициативы у моего спальника — лишь ответы или короткие сообщения по делу. А тут сразу и целый вопрос!

— То Китеж-град былинный, Андрей! В книжице одной, что мне дьяк приносил, о нём было сказано.

— Зело красиво он у тебя вышел, государь. Прости, но не могу догадаться, как до него купцы будут ходить? Неужели есть мост до облаков?

Решился ответить не сразу. Машинальный ответ "на самолетах и вертолётах" вовремя остался во мне. Хотя, чего стесняться. Вспоминал-смотрел вчера с Петром один советский мульт, как раз в тему.

— На птицах, али кораблях воздушных! Вот таких. — И я набросал дирижабль, стилизованный под корабль с парусами, вёслами и на подвесе воздушного шара.

— Диво-дивное! И какое ж волшебство его в облаках держит?

Вопрос Андрея был с жаром поддержан внутренним посылом Петра. Ну что ж, детки, начнём небольшое просвещение. Жаль, что Учителя нет. Он-то уж лучше меня рассказал бы о монгольфьерах.

— Воздух, Андрей, горячий воздух.

— Да как же это государь?

— Вот смотри! Берем лист сей, и вот так крутим! Почувствуй, как ветер горячий из неё идет! — с этими словами я поднёс свёрнутый воронкой лист к свече, но так что бы не запалить края. Схватил руку юноши и поднёс к бумажному соплу. — Чуешь, как сильно ветр горячий от свечи идёт? И он только вверх проистекает! — Я повернул воронку сбоку свечи и продемонстрировал, что теперь тяги нет. — Вот если сей ветер споймать в мешок бумажный, то, мню, полетит сей мешок с ним к небу.

— Чудно, государь! Как ты про это прознал?

— Смотрел на свечку и увидел, как струится воздух над пламенем. Да сокола вспомнил, что над полями парит. Знать тоже ветры теплые крыльями ловит.

— А сколько надобно сего воздуха, чтобы корабль поднять али город такой держать?

— То я не знаю Андрей. Сиё чудо мне недоступно пока для разума. Думаю, что немало надо горячего ветра для корабля споймать.

— А ежели спуститься людям от Китеж-града надобно, верно они как сокол с крыльями вниз кидаются?

— И это мне неведомо, может, и кидаются, а мож и корабль летучий ждут.

— Вот кабы государь крылья сотворить, да на руки надеть, то, мню, можно яко птица лететь. — Сказал мечтательно Андрей Матвеев.

Я тем временем свернул лист пополам. Обрезал ровно края и сложил простейший бумажный самолетик. Юноша внимательно следил за моими манипуляциями. Когда я расправил своей игрушке крылья и запустил в угол, во мне поднялась такая буря радости от Петра, такое счастье, что я не сразу смог ответить стольнику. Самолётик плавно пролетел почти до самой двери и там, с небольшим кабрированием, шлепнулся на пол.

— Тут размыслить надо, Андрей, насколь большие крылья делать. Да из чего. Может учитель наш многомудрый знает, как такое сотворить.

— Государь! Как ты сподобился сотворить столь чудную забаву? — Андрей принёс из угла самолётик.

— Бог его знает, Андрей. Само это знание ко мне пришло. Видно было то божеское озарение.

Я внимательно посмотрел на Матвеева, опасаясь, не объявит ли он это бесовщиной. Но видно переоценил набожность и забитость юноши — он, напротив, с восторгом разглядывал сложенную мной конструкцию.

— Подай-ка ещё лист! — попросил я его — Научу и тебя как складывать сию забаву.

Матвеев принёс из шкафа ещё несколько листов. Я посмотрел, насколько аккуратно они обрезаны. Края были неровные. Пришлось брать линейку и перочинным ножиком подрезать бумагу. Закончив это, я позволил Петру принять участие в забаве. Через пять минут пыхтения, и у Петра, и у его спальника получилось ещё по одной игрушке. Пётр свой самолётик отправил в полёт сильно толкнув. Поэтому его бумажная птица сразу штопорнула и врезалась в пол. Пришлось поднимать и поправлять крылья. "Легче, Петя, легче!" Теперь полёт был более ровный. И снова бурная радость носителя. У Андрея самолётик получился с маленькими крыльями и летал хоть и ровно, но требовал скорости. Помог и ему — теперь будет его "аппарат" с крыльями как у чайки.

Затем мы начали пускать по палате наших летунов. Я показывал, что будет, если подгибать крылья. Ребята с радостью экспериментировали. Настроение Петра стало сильно передаваться и мне. Почувствовалось какое-то облегчение, как будто сняли с плеч тяжёлую ношу. Сам увлёкся, наблюдая за игрой. Вспомнился сын, как мы первый раз с ним играли в "перехватчиков". Но воспоминание это было каким-то ободряющим, счастливым, и не давило тяжестью разлуки душу.

"Дядь Дим! Как здорово! Как же так летает как птица! А еще сложить чего можешь?" — спросил Пётр, отстраняясь от управления. Я поддался на просьбу ребенка, с ностальгией смакуя свои ощущения — так же я и сына учил основам оригами. Взял следующий лист сложил традиционного японского журавлика и лягушку, потом тюльпан и бомбочку. Матвеев старательно пытался повторить за мной приёмы складывания фигур. Потратил много времени, помогая ему и Петру. Бумага была толстая и не очень плотная, складывалась с трудом, поэтому лягушки прыгали плохо. Зато три тюльпана радовали своим размером. Скатали прутиков для них — и получился букет!

Потом погнали Тихона, за водой, желая наполнить бомбы. Воду нам не принесли — надо было идти в церковь. Ребенок у меня в голове закапризничал, желая продолжить игру — пришлось применять силу. После церковной службы, обеда и сна мне опять разрешили идти в потешную. Туда же подошла Наташа-Лида, которой я подарил бумажные тюльпаны. Сестрица искренне обрадовалась, как будто я настоящие цветы подарил. Мы тогда были так счастливы просто посидеть, держась за руки и не обращая внимания на покачивание головами смотрящих за нами дядек и мамок. Наверное, это и помогло мне не ошизеть окончательно.

Единственным громким событием, как-то показывающим общий настрой за стенами, стала передача стрельцами челобитной о церковном споре. После десятидневного перерыва в Кремле вновь услышали бой стрелецких барабанов и выстрелы. Стрельцы под предводительством старообрядцев и при попустительстве нового главы Стрелецкого приказа — князя Хованского пришли к дворцу и настаивали, чтобы государи и патриарх вышли к ним и челобитную приняли. Разбиралась с этим делом Софья со своим полюбовником. Как там утряслось с матушкой, я не знаю. Меня просто "проинформировали" о причинах шума в Кремле и упрятали в своих покоях под двойной охраной ближних людей и стрельцов стременного полка. О решении собрать большой спор о книгах мне пересказал молодой рында Бадмаев. Говорил украдкой, как будто опасаясь лишних ушей. После этого я его больше и не видел.

Переменилась ситуация только ближе ко дню рождения Петра. Мне позволили выйти из терема играть на "потешный" двор. Там я испытал свой самолёт. А главное, показал царю, как забавно швырять бомбочки с водой в разных челядинов, да жильцов. Мы их быстро снарядили и, осторожно подняв на крыльцо, разом зашвырнули в толпу пялящихся на нас кремлевских жителей. Лида не одобрила такого мальчишества, но я не стал сдерживать желания ребенка. Уж больно захотелось царю похулиганить, так зачем лишать его детства? И так с моим вселением свободы у него осталось совсем мало.

По-моему мы засветили одной из бомб кому-то из Софьиных ближних. Она вечером в церкви пыталась маменьке выговаривать за мое баловство, но жёстко обломилась. Нет, конечно, когда царевна ушла, я получил знатный втык за неподобающее царю поведение, но видно самой Наталье Кирилловне было приятно от того, что я досадил старшей сестрице. Так что формула, что дите вольно тешиться на своём дворе как ему вздумается, была прямо в лицо высказана загордившейся Софье. Я решил запомнить для себя эту формулу — надобно будет в Преображенском матушке её возвернуть, когда настоящие забавы пойдут.

Глава 19

В режиме мягкого домашнего ареста я прожил почти до самого дня рождения Петра. Ярким воспоминанием в ту неделю стало венчание моё и Ивана на царство. Запомнилась же сия процедура тем, что первый раз я в своей жизни почувствовал пьянящее чувство всеобщего поклонения. До этого ко мне относились с почтением, но не более как к атрибуту власти. Но обо всем по порядку.

Софья так торопилась узаконить свое положение, что "коронацию" назначили за день до даты рождения моего носителя, как только изготовили двойной трон и дополнительный комплект царских регалий. Все положенные церемонии при венчании на царство скрупулезно соблюдались, что требовало большого напряжения моральных и физических сил моего носителя. При этом оба дворцовых лагеря ревностно следили друг за дружкой, дабы все было благочинно как в старину, и любая ошибка, даже малейшее отступление от заповеданного, использовалась противной стороной в борьбе.

После заутрени и завтрака, начали облачаться в парадные одежды. Надели пару рубах, украшенный золотом и драгоценностями длиннополый кафтан. Ноги обули в мягчайшие сапожки, тоже покрытые росписью и камнями. На плечи мне положили тяжёлые покровы, тоже все в камнях и золоте. Волосы покрыли резко пахнувшим маслом, и надели соболиную шапку. Не знаю, как Ивану, а мне показалось, что на мне минимум пуд всяких украшений. Пошли непосредственно на само венчание. И меня, и Ивана вели под руки в сопровождении дядек. Впереди и по краям процессии в белых кафтанах с высокими воротниками шествовали рынды. За нами шли царица и царевны вместе с ближними людьми. Шли неспешно, чинно и степенно, под перезвон колоколов кремлёвских соборов.

В Успенском соборе мы с братом стояли на царском месте вдвоем в окружении двух десятков ближних бояр. Среди них мне были знакомы только кузены Голицыны — Василий и Борис, будущий князь-кесарь, да Родион и Тихон Стрешневы. Долгую торжественную службу вел сам патриарх. Потом мы причастились, миропомазались, на нас одели мономаховы шапки и, после короткого нравоучения патриарха, вывели на площадь, где самодержцев показали народу московскому, трижды осыпав мелким золотом.

С самого утра мне не удавалось ни на минутку остаться одному или впасть в обычное свое раздумье, чтобы пообщаться с носителем. Круговорот людей в богатых одеждах поначалу занимал своей пестротой, но ко времени самой службы я устал. Тем не менее, впервые за свое пребывание в этом веке я стал чувствовать какое-то интересное чувство удовлетворения от торжественной покорности всех вокруг. Когда и старики, и молодые крепкие воины покорно склоняли головы, а то и падали ниц. Выйдя из собора на площадь, под звон колоколов я увидел море голов. Показалось, что вся Москва собралась в Кремле, желая увидать новых царей. Как волна прокатилась от высокого крыльца до дальних пределов площади — люди склонялись в поклоне. Разумом я понимал, что это лишь дань традиции и склоняют головы не передо мной, невольным попаданцем, а перед самодержцами Руси, но душой я вторил ликованию ребенка — моего носителя, искренне относящему царские почести на счет своей личности. Ранее его так не чествовали. Вот оно, какое оказалось испытание "медными трубами" — на краткий миг я воспарил в самолюбовании над всеми окружающими меня людьми, поверил свою исключительность и неслучайность своей судьбы.

Надо признаться, только жара и необходимость следовать в другие соборы спустили меня с небес на землю. С большой неохотой стал я объяснять Петру, что это чувство избранности ложно, и оно идет от общего почитания самодержца, а не отдельного Петра Алексеевича Романова. На самом деле мне хотелось продолжения этого пьянящего ощущения всеобщей любви к себе. Встряхнулся и торопливо стал приводить для Петра примеры, что так же встречали после венчания и Федора, да и сейчас Петр не один был, и часть этой "любви" относится и к его брату. Я так старался жаром убеждения убить свое самолюбование, что остановился только когда почувствовал, что в ребенке начинает закипать ненависть к Ивану, как конкуренту за трон. Пришлось вносить коррективы и напоминать, о покладистом характере брата и его склонности во всем соглашаться с окружающими. Переводить ненависть на Милославских и Софью. Из-за этого всю службу в Архангельском соборе я стоял, автоматически повторяя действия Ивана, а Петр отлынивал от управления телом, перечитывая главы из Толстого о том, как власть от Софьи перешла к нему. Успокоился царь только ко времени окончания следующей службы, теперь в Благовещенском соборе.

После церковных церемоний мы с Иваном и все бояре, окольничи, думные и ближние люди пошли на пир в хоромы. Большой зал Грановитой палаты был уставлен столами в форме трезубца. Причем царский стол был поднят на специально устроенном помосте. Сидели мы за ним с Иваном на новом двойном троне, а по бокам стояли стольники. Главными распорядителями на пиру были Стрешневы и Прозоровские. Матушки и Софьи, да и вообще кого-то из женщин, в палате не было. Пир показался мне весьма скучным. Вина не наливали, вилок не давали. Пустые здравницы пирующих были столь витиеваты, что мне не всегда удавалось за цитатами из библии понять их смысл. Пришедшие после третьей перемены блюд песенники оттянули такой заунывный хит, что я чуть не стал им подвывать по-волчьи. Единственным интересным моментом для меня было угощение специальной "пряной сметаной", в которой я угадал майонез. Это был уже третий отмеченный в этом времени анахронизм, кроме парты и керосиновых ламп.

В общем, к концу дня тот приятный осадок, который остался от ощущения поклонения народа мне любимому, совсем растворился в тоске и скуке. Опять стало казаться, что до самого совершеннолетия буду жить под домашним арестом нарядной куклой, изредка показываемой народу.

На следующий день — 30 мая я от завтрака и до обеда принимал поклоны и подарки. В основном это были денежки да меха, которые тут же прибирались по сундукам матушкиными приживалками. Немного было оружия — Василий Голицын подарил сабельку, искусно отделанную золотом, Борис Голицын — мушкетончик — уменьшенную, но по виду работающую копию реального оружия. От патриарха прислали богато украшенную библию. Самый интересный подарок подарил Никита Зотов — керосиновую лампу. Причем такую, которую я в прошлой жизни и не видел — с круговым фильтром в горелке. И сама горелка прикрывалась круглой блямбой, ну примерно как на газовых комфорках в моём времени. Всё это находилось под стеклом сложной формы, с утолщением напротив пламени. По завистливым взглядам присутствующих на церемонии бояр я понял, что подарок этот был весьма дорогим. Ну конечно, если учитывать, что вся немаленькая лампа, кроме горелки, была сделана из серебра и золота. По весу аппарат тянул на три-четыре кило драгоценных металлов — я его едва смог долго держать. А ведь и стекло, наверное, не такое простое, да механизм подачи фитиля. Я с нетерпением дождался окончания церемонии приёма подарков и последующего "торжественного обеда", чтобы рассмотреть диковинку поближе.

Вот под этот дорогой подарок и удалось вывести из-под опалы Майора и Учителя. Под предлогом обучения пользованию лампой, они добились встречи со мной, хотя и в присутствии матушки. Наталия Кирилловна была весьма довольна презентом Никиты. До этого Зотов подобную лампу дарил только покойному государю Фёдору Алексеевичу.

После небольшого пира, уже на закате, мне позволили с ближними людьми поговорить в своей передней. Поначалу, пока присутствовала государыня, мы говорили в основном на отвлеченные темы. Я у Зотова интересовался земляным маслом и способами его добычи и перегонки в керосин. Косил под свой возраст, конечно: типа царевичу просто интересно и он донимает наставника вопросами. А Моисеич в тон пространно рассказывал об ухтинском месторождении, об импорте из Персии, да про способы перегонки и очистки нефти.

К нам подошёл Борис Голицын. Я ему сразу после приветствия в лоб засветил вопрос на счет захвата Баку. Майор минуты три в ступоре был. Не понимал, что означает фраза: "Присоветуй князь, прибытно ли будет воевать персидского шаха, да промышлять в землях Шемаханских масла земляного супротив покупки оного у купцов?". Матушка тут же всполошилась: зачем я собрался персов воевать? Но Учитель её успокоил, сказал что, воевать без её совета не будем, а спрашиваем так, чтобы прознать думу первейшего к нам боярина, князя Бориса Алексеевича.

Поморщил лоб боярин, поскрёб бороду и, поймав наше с Учителем иносказательское настроение, выдал: "Такие вопросы с кондачка не решаются, государь. Дело, как латиняне говорят политическое. А ты: Кемска волость, Кемска волость".

Наталья Кирилловна теперь вконец запуталась в понимании, что мы обсуждаем. Причём тут Кемь, перегонка земляного масла и эта дорогая лампа, кою мне подарил Никита. Чтобы не смущать государыню ещё больше, свернули дискуссию и взялись разжигать лампу.

Сложность в обращении была в том, что розжиг требует определенной аккуратности. Это всё накладывалось на отсутствие спичек. Разжигали лучиной, долго настраивали уровень фитиля, используя хитрый зубчатый механизм его подачи. Наконец лампа разгорелась. Как ни странно копоти было немного, а свет — ярким. Для интереса заставили слуг потушить все находящиеся в комнате свечи. По моим ощущениям, сила света от такой керосинки была сопоставима с электрическим освещением. Во всяком случае, я бы не боялся испортить глаза, читая при такой лампе.

Вскоре новая диковинка привлекла моё внимание. Я осматривал колесцовый замок подаренного мне мушкетика… Майор взялся объяснять устройство замка. Его похвалы мастеру и тщательности, с которой этот мушкетик был сделан, я не мог оценить по достоинству. В прошлой жизни огнестрелом, особенно ручным, мало интересовался. Настало время пожалеть об этом. На внутренние вопросы Петра я отвечал сдержано, старался отделаться общими фразами. Ребенок, конечно, это почувствовал и обиделся. Спасло то, что Голицын пообещал сам научить царя палить из мушкета. Переключил внимание на саблю. Ничего необычного не отметил. Клинок как клинок. Эфес украшен золотом и одним камешком — по виду изумрудом. Сабля была даже не очень и заточена.

Царица вскоре ушла. За ней потянулись и остальные бояре. Я попросил Майора и Учителя остаться ещё немного. Дождавшись, когда Матвеев выведет слуг, мы устроились в углу за столом.

— Ну что нового, чем порадуете? — нетерпеливо спросил я. — Рассказывайте!

Борис недовольно посмотрел на меня, видно не понравился мой требовательный тон. Но ничего высказывать не стал, а погладил бороду и произнёс:

— Государь, не спокойно ещё на Москве. Милославские немного притихли, но теперь староверы стрельцов баламутят. Хованский им потакать вздумал. Надо ждать на этой недели ещё одного набата — пойдут добиваться от Патриарха возврата к старым, дониконовским порядкам. Мои люди у стрельцов доносят, что есть надежда и не все полки захотят продолжения бунта. Деньги-то им выплатили на этой неделе. Не все, но достаточно. Посад и дворяне зело устали от смуты. Стрельцы многих лихих людей из застенков на волю выпустили, а многих из холопов боярских взбаламутили. Вот те, кто побогаче из москвичей, готовятся отпор им давать. Дворяне потихоньку собираются, да и бояре подтягивают верных себе людей. Но боюсь, они открыто выступить без призыва царского не смогут. Поэтому непрочно всё. Стрельцы боятся последствий своего бунта, боятся москвичей да дворян с боярами, а те, наоборот, от них сторожатся. Я со многими боярами и окольничими говорил. Говорят так: кабы великие государи указали, то против стрельцов вышли бы без страха. Но для этого надо царям из Кремля за стрелецкие караулы выйти. Ещё просил я царицу, завтра выйти и говорить с людьми верными, дабы идти им в полки солдатские и стрелецкие прельщать супротив Софьи и бунта. А…

— Подожди, князь, а в Преображенское-то переезжать будем? — перебил я Голицына.

— В Преображенское пока Наталья Кирилловна не согласна выезжать. Софья, напротив, рада бы выслать царицу и тебя от власти подальше, но опять же — не хочет стрельцов возбуждать. Хованский стойко требует присутствия обоих царей с патриархом на площади в день церковного спора. Там он тоже может бунт поднять, только теперь и против царевны. Вообще в прошлой истории в Преображенское переехали только в следующем году. Я с государыней пытаюсь говорить, что там легче нам будет жить. Пора ей смириться с разделом, да больше о здоровье сына беспокоиться. Царица со мной соглашается, но сама уезжать отказывается. Может, ты скажешься больным, а, Пётр Алексеевич? И так уж ходишь смурной.

— Пётр, действительно, князь правильно мыслит, — подключился к разговору Никита Моисеевич. — Полежи недельку, скажись больным, да попросись из города.

— А выпустят меня стрельцы?

Ответил Голицын:

— Я говорил с князем Хованским, но он ждёт решения спора о книгах в следующий четверг, тогда обещается сказать о своем отношении к переезду. Таратуй он и есть Таратуй. Жду, что обманет. Знает он — князь Василий Васильевич тоже толкает Софью выселить царицу за город, и только из-за этого соглашаться не хочет. Поэтому и надо сказаться тебе, государь, нездоровым. Надо весы на сторону переезда склонить.

Я сомневался, не хотелось ещё неделю валяться в духоте, когда только-только режим смягчили и разрешили на улице гулять.

— А не разоблачат? Докторишку какого пришлют и все откроется?

— Не волнуйся, государь. Данила фон Гаден, лучший из здешних докторов, очень мне благодарен, что от стрельцов его спрятал. Он всё подтвердит, как я скажу.

— Ну, хорошо, уговорили. Заболею с завтрашнего дня. А что у нас с проектом школы? Никита ты матушке указ мой показывал?

— Показывал, Пётр, показывал. Только она сомневалась, действительно ли ты его удумал. Мне что-то не сильно доверяет. Пришлось через Патриарха заходы делать.

— А ты что, с Патриархом в дружбе? Олег Александрович, вы ведь всегда были атеистом? — я не удержался и обратился к нему по прошлому имени.

Майор не удержался — оглянулся по сторонам, вышел и проверил, не подслушивает ли кто в сенях. Когда вернулся и показал мне на свой рот — дескать, надо фильтровать базар.

— Я, Дима, — опять жест Бориса, теперь уже Учителю — вам об этом никогда не говорил и не утверждал. Мои знания вере не помеха. А здесь я по любому вынужден быть крепче в вере самих церковников. Иначе быстро на костёр загремлю. Владыка ценит мою начитанность и поддержку в споре с латинским уклоном. Сам он системных знаний не густо имеет, только политическое чутьё и хорошую память. Я ему много из книг греческих переводил, да рассказывал о старых соборах. А когда смог пару аргументов подкинуть в споре о "пресуществлении", частью из знаний будущих веков и богословских диспутов, частью из собственных логических заключений, то и патриарх меня стал во всех сложных спорах поддерживать и от нападок ревнителей веры прикрывать.

— А что были наезды, Никита? — Вскинулся Голицын — Ты мне не говорил.

— Да, это ещё до твоего вселения было. Я как из Крыма прибыл, то полгода сидел в имении в Донашево. Было время повозиться со стеклом, да перегонкой нефти. А чтобы керосин осветительный получить, его чистить надо. Тут без кислот и щёлочи не обойтись. Гидроочистка пока дело неподъёмное, даже если водород и катализаторы добудем, то, как давление и температуру выдерживать, никто не скажет. Плюс я ещё пытался смастерить термометр, да барометр. А это ртуть и сопутствующая химия. Вот и донос кто-то и написал в Москву, что занимаюсь алхимией и чернокнижием. Хорошо тот владыке попался, ведь я таки уже числился царским наставником. Сам Иоаким меня и "пытал", да потом ещё и царь Фёдор подключился. Только с их помощью удалось доказать, что ничего я плохого не замышлял и на царское здоровье не колдовал, а аппарат мой не более дьявольский, чем самогонный. Правда, пришлось пообещать новую лампу сделать для царя. Вот такую же, — он показал на горевшую керосинку. — Потом ещё много с Иоакимом беседовал. Он оказывается не настолько консерватор, сколько властолюбец. С полонофилами воюет запретами только от того, что сам переспорить их аргументов не может.

— То есть, если ему всё правильно обосновать, да ещё и поддержку дать, то он больше противиться естественным наукам не будет?

— Будет, Пётр, будет. Но уже не так рьяно. Со своей ламповой мастерской и стекольного завода я щедро доходами с ним делюсь. Он и мастеров своих мне посылает в помощь.

— Нда… Никита Моисеевич, вот и не верь теперь янкам, что бабло побеждает зло. Неужели православная церковь такая продаж…

— Господь с тобой, государь! — Поспешил меня перебить Никита. — Церковь наша святая! Но деньги всё-таки зело помогают правильному толкованию её постулатов и догм. — Улыбнулся он — Договориться, объяснить всегда можно.

Тем временем за окном совсем стемнело. В комнату несмело заглянул Матвеев.

— Государь, матушка-царица, спрашивает, будешь ли ты к вечерне?

— Оставь Андрей, нездоровиться мне. Сюда пришли кого-нибудь службу справить.

Когда спальник скрылся в сенях, а поторопился вернуть разговор к вопросу обучения.

— Ладно, Никита, то, что ты на хорошем счету у Иоакима, то нам всем поможет. Но, что всё-таки с указом? Ужас как не хочется его терять. Это мой первый царский указ!

— Не волнуйся, государь, не потеряется. Я при случае поговорю с Натальей Кирилловной ещё раз. Полагаю, что она утвердит его и позволит через думу провести.

— А без матушки никак не обойдемся?

— Что ты, Пётр Алексеевич, мал ты ещё, сам царствовать. Да и у Ивана Алексеевича его утвердить надобно.

В двери показался церковный служка, предваряя вход батюшки и начала службы. Я с сожалением поднялся. Опять не дали договорить, обсудить, как дальше прогресс двигать будем. Все обрывается на половине. Даже показалось, что Майор с Учителем специально уводят обсуждение в сторону.

Глава 20

Неделю я изображал из себя больного. Не ходил в церковь. Зарядку и обливание пришлось прекратить. А ведь я уже успел привыкнуть к своему ритуалу. Матушка заволновалась. Наслала лекарей. Но главным таки был фон Гаден. Он своим авторитетом продавил название болезни как хандра и сказал, что проистекает она от чрезмерного для ребёнка стояния в церкви. Прописал покой и умиротворяющие беседы. Жаль, что свежий воздух не прописал. В результате я за семь дней вставал с постели только поесть, да оправиться. Со мной почти всегда сидел кто-то из ближних бояр. Дважды в день, перед обедней и перед сном приходила царица. В четверг приводили сестру. Она мне очень лукаво подмигнула, видно успели ей сказать мой реальный диагноз. Лидка понюхала "микстуру", что мне выписал доктор, лизнула капельку и тихонько сказала: "Не советую! Наркошей станешь!". То-то это лекарство так хорошо снимало боль от совместного с носителем потрошения моей памяти. Я-то хлопал её, не ограничиваясь — лишь бы боль снять. Пётр, когда ему перевёл смысл Лидкиной реплики, возжелал сейчас же потребовать объяснений у Бориса, да матушке пожаловаться. Пришлось спасать от дыбы и князя и доктора — рассказывать, что это обычное лекарство для этого времени и Данила вовсе не мыслил на здоровье государя. Да, у царя уже сейчас наклонности все вопросы решать через казнь. Мои попытки привить ему сдержанность пока не сильно удачны.

Разрешили играть в шахматы. Уровень Матвеева и остальных, кто вроде как умел играть, был низковат для меня. Хорошо, что Учитель часто был у меня в спальне. Говорить о планах из-за присутствия посторонних было невозможно, но, по крайней мере, можно в шахматы поиграть всласть. Правда, ему я чаще проигрывал. Тем радостнее были для царя редкие удачные партии. Попробовал было играть сам с собой. А чё? Должна ведь шизофрения какую-то пользу приносить. Не получилось. Как-то в игре не удавалось думать с царём раздельно. То он подсмотрит мои решения, то я его. В общем одна головная боль. А её вызвать можно было другими способами. Например, внутричерепным обучением ребенка. Однако это стало больше похоже на поэтапное раскрытие информации. С каждым этим раскрытием Пётр стал больше понимать меня, мои поступки. Немного показал ему семью. Хоть и больно было для меня вспоминать это, но зато царь познакомился с утерянным мной миром. Понял, что такое летать на самолёте и водить машину. Конечно, потом пару ночей у меня была конкретная ломка — так хотелось сесть за руль.

Заставил Матвеева разлиновать бумагу под клетки и обучил его морскому бою. Зотов, увидев это, только крякнул и сказал ну-ну. В морской бой мы резались знатно. Конечно, не сразу Матвеев понял систему полей и правила игры. Раза два мне очень сильно хотелось снести его непонимающую голову. Но когда он уловил смысл — мы стали переводить бумагу пачками. Пришлось даже подьячего из дворцового приказа зарядить линовать нам листы предварительно. А то, что было использовано Пётр (я на тот момент уже устранялся) и Андрей использовали для складывания бомбочек. В результате в кабинете и немного в передней по всем лавкам валялось это "оружие".

"Болезнь" позволила мне увильнуть от общения с раскольниками. Софья, как и ожидалось, удачно провела диспут и не дала в обиду церковников. Хотя там вроде не так всё безобидно произошло. Даже кулаками патриарху по фэйсу досталось. Но стрельцы за Пустосвятом не пошли, а самих раскольников побили. Правильно своя рубашка ближе к телу, деньгу платят, торговать дают — и зачем за какие-то книги с властью ссориться. Я понадеялся, что смута, наконец, закончилась. Оказалось, зря надеялся.

Теплой июньской ночью, когда только-только закончилась гроза, я лежал на своей кровати и не мог уснуть. Вспоминать-смотреть с Петром мульты надоело. Учиться болела голова. Просто лежал без движения и смотрел в потолок, изучая каждый завиток росписи. Ребёнок постепенно уснул, а я так и валялся, утопая в перинах. Размышлял над интересной возможностью доставшегося мне организма спать по частям. Удивительно, что почти и не уставал, даже если общий на нас двоих с Петром объём бодрствования превышал две трети суток. А отдохнуть мне надо было. Играя вечером с Андреем в шашки, я решил, что бесполезное времяпрепровождение во дворце надо разбавить полезным делом. Ведь есть такие замечательные таблицы — как таблицы Брадиса. Будучи студентом на первом курсе, много листал их, решая задачки по матану. Тут они нам здорово пригодились бы — инженерных калькуляторов нет, а заново рассчитывать значения логарифмов и тригонометрических функций — дело хлопотное. Вспомню я, конечно, едва половину таблиц, но не воспользоваться открывшимися возможностями детально воспроизводить раз увиденное — грех перед историей. Жалко, что навигационные таблицы не штудировал в своё время. Положил себе утром попросить Кузьму (так звали подьячего) перелиновать бумагу по-другому — под четырёхзначные числа. Если сильно голову не напрягать, то можно раз в день по табличке зарисовывать. Сколько ещё болеть не осталось, а всё польза для прогрессорства будет.

Решился всё-таки выпить лекарство. Хоть забудусь! Уже потянулся за небольшим серебряным стаканчиком, когда из передней послышался глухой звук падения и звон разбитого стекла. Тут же запахло дымом. Понял — это упала и разбилась керосинка. Не одеваясь, как есть в ночной сорочке, я рванул к выходу. Наша с царицей часть дворца была деревянной, и сгореть в ней можно было легко. Вскакивая, я захватил парчовое покрывало.

На одном дыхании проскочил крестовую и кабинет. В передней упавшая со стола лампа облила обои и одну из лавок. Как назло эта лавка была покрыта сукном, мгновенно впитавшим горючую жидкость. Огонь уже поднимался по обоям к самому потолку. Смотреть долго не стал, побежал дальше в сени на улицу. Там раздавались крики — "Пожар! Горим!". Послышался топот ног. Гулко ударил колокол.

Выскакивая из передней, я столкнулся с летящим навстречу Андреем.

— Куда! Назад! Там пожар! — Толкнул его обратно.

— Государь! Жив! Вот счастье-то! Вот счастье!

Меня окружила толпа царедворцев. Кто-то накинул шубу. Кто-то пытался поднять мою ногу и сунуть её в сапоги. Тут же стрельцы тащили вёдра с водой и стали заскакивать в комнату. Другие выливали воду прямо на стены. Причитала Родионовна. Какие-то хлопы вытаскивали из огня сохранившиеся вещи.

— Государь, пойдем, Пётр Алексеевич. Пойдём в соборе переждём! Людишек много — даст Бог, справятся. — Какой-то молодой воин с Матвеевым тащили меня в сторону Грановитой палаты. Когда я выходил навстречу попались ещё дворовые с баграми и топорами. Они бежали разбирать переходы.

— Подожди! Матушка! Царица где? — я схватил Матвеева за плечо.

— Государь, спасаться надо! Выведут царицу, я чай, скоро.

— Без матушки не пойду! — Это сказал уже проснувшийся Пётр.

Ребенок испугаться не успел. Ему, наоборот, было интересно. С усилием заставил своего носителя выйти во двор. Зашли в Успенский собор. Кто-то привёс мне платье — царя одели. Не получив благословления и не поклонившись иконам, я заторопился наружу.

— Петруша! Сыночек! Живой, живой! Слава тебе господи! Спасибо пресвятая дева уберегла мою кровинушку — Это появилась царица. Она бросилась обнимать меня, затем повернулась к иконам, истово крестясь. Потом опять поспешила ко мне. Я же вспомнил, что сестра упрятана в самых дальних от выхода покоях. Ужас поразил обе моих личности. Ужас и злость на себя. Как я мог забыть о Лиде? Побежал обратно, обегая дворец со стороны патриаршего двора, пытаясь высмотреть в свете пожара Лидкины окна. Со стороны большого дворца уже раскатывали переходы. Из окон моей передней вовсю хлестало пламя. "Бл..! Остолоп! Сволочь! Шкуру свою спасть вздумал, а о сестре и не вспомнил!" — кляня себя, я добежал до окон девичьей половины. Они были частично разбиты и высажены. Под моими ногами захрустели осколки слюды или стекла. Здесь тоже собрались люди. Большинство стояло вокруг и глазело. Кто-то кричал, чтобы несли лестницу. Я всмотрелся. Из окна терема, перегнувшись, свисала вниз царевна. Видно она успела наглотаться дыма — надсадный Лидкин кашель был хорошо слышен среди общего гама. Прыгать ей было высоко — метров десять-двенадцать, а пути-выходы были уже перекрыты.

Какие-то бабки крестились, причитая: "Царевна, царевна — то бедняжка!". Я метнулся к входу во дворец, крича "Лестницу, лестницу, давай!". Но прорваться через пламя было уже не возможно. Там меня догнали Матвеев с несколькими дворовыми. Он что-то говорил мне, звал, тянул в собор, но я не обращал внимание. Вырвался, отмахнувшись от хватавших мои руки людей. Внезапно взгляд мой упал на брошенное мной по пути в собор покрывало. Последняя надежда внезапно мелькнула в моей голове.

— Бери! — указал я своим сопровождающим на покрывало. — Сюда! — и побежал обратно к терему.

Там сестра уже не кашляла, а всматривалась в толпящихся внизу людей. Увидела меня и грустно улыбнулась. Перекрестила.

— Быстро! Сюда! Берись разом. Натягивай, натягивай! — Я пытался толчками и криком как-то объяснить людям, что надо натянуть покрывало. Наконец они смогли понять, что я требую.

Как-то расставив своих помощников, я крикнул сестре:

— Наташа, прыгай. Прыгай.

Та нерешительно мотнула головой. Покрывало было маленьким, а сверху казалось совсем крошечным. Руками она вцепилась в подоконник.

— Прыгай! — я обернулся к своей команде — Что стоите! Тяните, сильнее тяните полотно! Да смотрите куда она прыгать будет. Туда идите! Наташка прыгай!

Сзади меня раздался шепот: "Не спрыгнет бедняжка! Забоится!" "Сгорит царевна! Страх-то какой!" Я развернулся и в ярости кинулся на толпу зевак:

— Вон! Все вон! — народ шарахнулся от царевича. — Что стоишь — гони их вон! — Это я уже переминающемуся тут же стрельцу. Тот взглянул на меня и замахнулся бердышом на дворовых.

Обернулся к царевне. Наташа-Лида опять зашлась в кашле. "Чёрт! Вот и будет там висеть!" Не отошедши ещё от гнева за зевак, я не выдержал:

— Лидка! Мать твою………! Прыгай или…!

Сестра, как будто очнувшись, вскинулась, перекинула свое худенькое тельце через окно и сиганула вниз. Была она, оказывается, в одной сорочке, которая парашютом раскрылась и завернулась вокруг её головы. Белой кометой слетела Наташка прямо на растянутый полог. Ну не совсем прямо, одному из державших покрывало стрельцов она попала ногой прямо в глаз. Но всё-таки не мимо. Спасители её от удара попадали, завернув в ткань царевну.

Я со всех ног кинулся к ней. Она лежала на земле в комке спасительного покрова, с задранной на голову сорочкой. Я осторожно освободил её лицо. Всмотрелся и стал целовать слезинки. Я и сам, 7наверное, заплакал от счастья, что самый родной мне человечек в этом мире избежал страшной смерти. Наташа обняла меня, не забыв, впрочем, одернуть сорочку. Она стояла на одной ноге и только тихо шептала:

— Петя, Петруша. Я жива, жива, жива…

— Жива, конечно, жива, глупышка! Что же ты боялась прыгать? — даже сам не понял, насколько глупый вопрос задал.

— Это не я, Дима, это царевна. Испугалась девчонка.

Подбежавшие мамки отняли от меня сестру, закрыли. Понесли на руках в собор к царице. Я стоял на покрывале и размазывал слёзы. Двигаться совсем не хотелось. В этот момент из окон терема выпало ещё одно тело. Вслед за ним языки пламени охватили и эту стену дворца.

Появился Борис Голицын. Что-то говорил мне, но я не слышал, отходя от напряжения. Набежавшие ещё люди стали оттеснять меня от пожара. Я побрёл в собор. За спиной полыхал терем, который построил своей молодой жене отец Петра.

На следующий день мы стали собираться в Преображенское. И сборы эти затянулись на несколько дней.

Остальной дворец и патриарший двор сумели отстоять, разобрав переходы и поливая водой стены. Ветра по счастью не было, а прошедший на закате дождь не позволил кремлевскому пожару разрастись. Временно мы гостили у патриарха. В большой дворец нас не пустили, ссылаясь на его ремонт.

Никиту Зотова схватили и бросили в разбойный приказ, обвинив в поджоге. Многие из стрельцов, оказавшихся на пожаре в моих покоях и пытавшихся тушить, видели, что занялось изначально у опрокинутой лампы. Учителю грозила реальная смерть. Я в отчаянии не знал, что сделать, как спасти его. Дома он не был и даже из Кремля не выходил. Алиби ему никто не мог предоставить. Софья с Милославскими решили хоть так уничтожить кого-то из моих близких. Хорошо, что розыск о пожаре чинил сам новый глава Разбойного приказа князь Ромодановский. Наши противники поначалу вообще никакого дознания проводить не хотели. Требовали немедля казнить дьяка, а заводы его изничтожить. Но тут царица проявила твердость, сказав, что не верит в умысел Никиты Моисеевича на убийство, и настояла на кандидатуре Федора Юрьевича.

Розыск он начал с моментальной расстановки оцепления из солдат бутырского полка вокруг пепелища. Те никого, даже людей царицы, не пропускали, и сохранившиеся вещи достать было невозможно. Глава приказа сам копался среди полуразрушенных стен. На третий день он пришёл к царице и что-то сказал. Матушка после этого весьма ободрилась и стала глядеть веселей. Царица даже не ругала меня, что я часто пренебрегал посещением церкви, сидя у кровати Наташи. Её нога была сильно ушиблена, и гулять царевна не могла. Выставив всех из палаты (самое главное что никто и не удивился этому), мы спокойно могли поговорить.

Наташка-Лида сильно поменялась. Не знаю, как и что произошло, только теперь это была больше Лида, хотя и царевна совсем не исчезла. Их личности, насколько я понял, слились в момент прыжка. Из окна прыгала ещё Лида, а приземлилась уже Лида-Наташа. Она теперь не могла говорить сама с собой, как то практиковал я.

Подивившись такому обстоятельству, я затаил надежду, что сам как-нибудь смогу избавиться от раздвоения. Петра такая перспектива испугала, и он забился в дальний угол подсознания. Из-за этого я был вынужден общаться с окружающими без его подсказок. Я постарался подстроиться и надеялся, что огрехи моего поведения спишут на переживания во время пожара.

В понедельник, после Троицы, в Грановитой палате было назначено думское сидение, чтобы решить судьбу Никиты Зотова. Ромодановский предложил, а государыня настояла, чтобы обвиняемый был доставлен в думу. В палате присутствовали, кроме думских, ещё патриарх с церковной верхушкой, царица и все царевны, кроме Наташи. Когда все расселись, ввели Учителя. Вид Никита Моисеевич был не важный, хотя избитым он не выглядел.

Князь Ромодановский без предисловия, обращаясь к обоим государям, рассказал, почему нельзя обвинять Зотова в поджоге. Кратко его аргументы сводились к трем пунктам: первое — лампа сама не могла упасть и разлиться. Для этого надо было открыть крышку, сидящую на тугих защёлках. Второе — лампа не была зажжена, а керосин сам не загорался, если его пролить. И наконец, третье — был пойман холоп боярина Михаила Толстого, спальника царя Ивана и племянника Милославских, с опалёнными руками и бородой. При этом на пожаре было обнаружено голландское огниво, которым этот Толстой хвастал месяц назад перед многими людьми на пиру, а потом подарил Андрею Хованскому. Холоп Толстого уже на дыбе сознался в поджоге, но показал не на своего барина, а на главу Стрелецкого приказа старого Хованского. Поэтому следовало схватить и отца и сына Хованских, а Никиту Зотова отпустить.

Софья поначалу, когда обвиняли Толстого, нахмурилась, но потом уловила мысль валить всё на Таратуя. Возможность убрать популярного главу московских смутьянов и продвинуть на его место своего человека была умело подсунута ей Ромодановским. Хованский же, наоборот, стоял поодаль набычившись, будто чего-то ожидая.

Как только князь Ромодановский закончил говорить, от соборной площади послышались выстрелы барабаны и пушечная пальба. Вбежавший подьячий возвестил, что в Кремль опять вошли стрельцы и требуют выдать им Зотова головой. Послали думных дьяков Украинцева и Шакловитого объявить стрельцам вину Хованского. Но те не утихомирились и потребовали подтверждения от царей.

И Царица, и Софья не хотели выходить на крыльцо перед простолюдинами. Просили теперь Патриарха и больших бояр усовестить смутьянов. Но и это не помогло. На площади кричали, что цари погибли и сейчас бояре неправды будут вершить. Обещались, если не покажут им государей, то силой войдут в палату и всех бояр порежут.

По думе прокатился вздох страха. Один лишь Таратуй стоял подбоченясь, ожидая, когда цари его попросят усмирить стрелецкое войско, и он продиктует свои условия. Позволить такое ему я не мог. Учителя Таратуй спасать не будет.

Испугав всех, я сам встал и, не говоря ни слова, пошёл к выходу на красное крыльцо. Попытавшийся было меня перехватить Борис Голицын, встретил мой яростный взгляд и отступил. За мной потянулись Иван, царица и все остальные.

Через широко распахнутые двери я вышел к толпе. Остановился у начала золотой лестницы, ровно там, где стоял 15 мая и смотрел на расправу над верными мне людьми. Под крыльцом прокатилась волна удивления. Из-за высоких перил меня было едва видно, поэтому я поискал глазами, на что бы встать. Выручил Борис Голицын, отобравший по пути у стременных барабан и подсунув мне под ноги. Взобрался и окинул площадь. Людское море бурлило внизу, казалось, что раскинь руки и можно взлететь над ним. Немного растерялся: что говорить, зачем говорить, как они меня будут слушать? Я ведь никогда не выступал перед большой аудиторией. Но отступать было некуда, если сдадим Учителя, то Хованский и Милославские поймут, что могут делать с нами что угодно. Вздохнул поглубже и громко, стараясь не дать петуха, выкрикнул:

— Стрельцы!

Площадь вздохнула.

— Люди московские!

Опять шевеление людского моря. Я, как в день венчания на царство, почувствовал внимание тысяч глаз.

— Вы опора царства Русского. Вы верно служили моему отцу и брату. За многие заслуги ваши столб стоит на Красной площади. Почто вы сейчас пришли без чести к государям? Разве позволено приходить так, незваным в Кремль, да бесстыдством отвечать большим людям, вышедшим к вам с милостью и царской вестью? Кто вам сказал, что государи угорели в пожаре? Вот я. Вот брат мой старший и любимый Иван, — я указал на ставшего рядом со мной царя. — Разве есть в чем вина наша? Разве не дали мы вам серебра на прокорм? Что вы смуту починаете и Москву волнуете? Кто из вас ответит?

Уф! Успокоились немного, слушают.

— Кто говорить будет от вас? Кто в думу пойдёт?

Толпа заволновалась. Послышались крики: "Хованский! Пусть князь Хованский будет!"

— Хованский? Таратуй? Чем мил вам этот боярин? Тем, что мутит и супротив святой церкви поднимает верных слуг государевых? Тем, что желает выйти в новые цари и на жизнь государей помышляет?

Опять шум внизу. "Кто замышляет? Хованский всегда за стрельцов!" Но как-то неуверенно.

— А ведомо ли вам, слуги наши верные, что пожар ночной во дворце царском Ивашка Хованский и устроил? По его наущению пришли тати и разбили подарок мне даренный. Да масло светильное разлили и запалили. Нашли мы вора, и сознался он. Покаялся перед государями и показал на Таратуя!

Стрельцы гомонили! Обвинение было серьёзное и сказано хоть и мальчишкой, но государем. Никто не желал защищать Хованского. Я обернулся и увидел, что Майор зря время не терял, собрал стрельцов из караула, да схватил Таратуя, его сына Андрея и боярина Ивана Толстого. Купаясь во внимании толпы, решил добить:

— Нашли в пожарище мы огниво хитрое, что было Ивашке дарено! Он умышлял на убийство государей, и матушки царицы. Он хотел смерти невинной сестре моей царевне Наталье и всем другим царевнам. Промыслом божьим да трудом стрельцов стременного полка спасли мы большой дворец, а от моего терема только пепел да угли остались! Берите Ивашку Хованского, и коли вы слуги верные государям московским, то и сделайте с ним по совести!

Теперь с последними моими словами, Голицын перевалил пленников через перила и сбросил вниз. Раздался лязг железа и крики казнимых. Через минуту всё было кончено, а тела подняли на копьях перед толпой. Я опять повернулся к стрельцам. "Ну, что кровь есть, зрелище было, теперь надобно хлебца отвалить толпе. И, как говорил Ильич в анекдоте, теперь товаищи дискотека!"

— Стрельцы! Люд московский! За службу Вашу над ворами Хованскими, и во спасение чудесное сестры моей и всего семейства царского велю выставить вам у Москвы-реки сорок бочек вина из погребов кремлёвских! Пейте и радуйтесь!

Стрелецкое море отхлынуло от крыльца. Я спрыгнул с барабана на террасу. Преклонил колени перед патриархом, буркнув: "Благослови, владыко". Тот меня перекрестил и дал поцеловать крест. Я встал и осмотрелся. Стоявшие на крыльце застыли, не решаясь первыми куда-то идти. И Софья, и матушка смотрели на меня как-то удивленно и с некоторым страхом. Не ожидали от паренька таких выкрутасов. Майор, наоборот, был доволен. Красное лицо его выражало крайнюю степень одобрения, ну как мне это представлялось тогда. Лишь один ненавидящий взгляд я ощутил на своей спине — взгляд старого Ивана Михайловича Милославского. Оглядев ещё раз площадь, я вошёл в Грановитую палату.

Оказалось, что за время речи я промок от пота. Осознание того, что я сейчас отправил на смерть троих человек, никак не повлияло на мою совесть. Какая-то непонятная отстраненность, как будто разменял пешки на позицию. Вспомнил, как было предыдущий раз на этом крыльце, и удивился самому себе. И это я три недели назад пытался объяснить ребенку, что убивать плохо? А знаю ли я сам себя, чтобы читать нотации царю? Ведь никакого сожаления, а только удовлетворение от мести испытал. Наверное, главное было не смотреть в глаза казнимым. Хм. Так оказалось просто убить, убить одним языком. Рук не марал, всё сделали другие. Да и душу не чувствовал испачканной.

Так я думал, сидя на троне. Бояре Василий Васильевич Голицын и Тихон Матвеевич Стрешнев взяли на себя труд завершения "думской сессии". Зотова оправдали и обласкали. Имение Хованских забрали в казну. За Толстых вступилась Софья и, несмотря на давление царицы, сумела отстоять своих троюродных братьев — только Михаил Андреевич Толстой погиб.