Город забытых снов(СИ)

Город забытых снов

Жизнь есть сон.

П. Кальдерон.

Сон разума порождает чудовищ.

Ф. Гойя.

Их было двенадцать. Двенадцать едва различимых силуэтов на фоне непроглядного мрака. Их присутствие заполняло все пространство, не оставляя свободным ни одного миллиметра, ни одного атома. Темнота лежала на их плечах курчавыми охапками грозовых облаков, обволакивала их одежды искуснейшими плащами из черного шелка, ниспадала с их лиц призрачной дымкой, обжигала из их глаз бездонными пропастями абсолютного знания.

Они сидели молча, не глядя друг на друга.

Самый темный из них фактически сросся с мраком. Его левая часть туловища была полностью окутана черным туманом, словно растворилась в нем, стала единым целым с материализовавшейся пустотой. Его лицо было спокойно, но глаза выдавали ноющую боль, которая застыла в своем апогее и никак не могла пойти на убыль в течение более сотни лет. Густые брови делали и без того выразительный взгляд пронизывающим насквозь. Темные волосы были зачесаны на пробор сбоку. Черные усы с опущенными вниз уголками завершали мрачный портрет. В этом лице было нечто демоническое, что одновременно и пугало, и притягивало, нечто сродни мудрости того, кто выжил, пройдя через ад, или безумства того, кто не стал спасаться, зная, что каждый носит свой ад в себе.

Напротив сидел мужчина с не менее живописными чертами. В его взгляде было что-то орлиное, лихорадочное, пробирающее до мозга костей. Он угрюмо смотрел в никуда, но, очевидно, был весьма доволен своим расположением, почитая за честь столь близкое соседство с черноусым. Уголки его рта были опущены, тонкие губы плотно сжаты. Однажды ему сказали, что нельзя прикасаться к идеалам, дабы их позолота не осталась на руках. Он хорошо помнил это и поэтому сидел молча, не уступая своему страстному желанию завести дружескую беседу.

Поодаль от этих двоих, раскинувшись в утопающем во мраке кресле, сидел аристократичный денди. Уложенные волнами волосы обрамляли высокий лоб. Томные глаза с поволокой выдавали завзятого кутейника и завсегдатого званых обедов, тонкого наблюдателя и острого на язык шутника. Тяжелый подбородок не лишал черты его лица мягкости и определенной романтичности. Его одежда значительно лучше сохранила краски, чем костюмы тех двух, застывших напротив друг друга, и являла собой настоящее произведение искусства, самым ярким пятном которого была зеленая гвоздика в петлице, пронизывающая темноту как дрожащее северное сияние в черном небе полярной ночи.

Недалеко от щеголяющего роскошным убранством джентльмена сидел более скромный мужчина. Он выглядел старше, носил усы и бороду. Строгий костюм не скрывал его полноту. Он был похож на университетского преподавателя или заслуженного госслужащего. Казалось, он попал сюда по ошибке. Легкая рассеянность время от времени отражалась на его лице, но она уступала место гордости, когда его взгляд мимолетом падал на денди. Он, несомненно, чувствовал свое превосходство, несмотря на неказистость фигуры и непримечательность одежд. И залогом этого превосходства могла быть только женщина, предпочетшая воробья павлину.

Прислонившись к стене, сидел еще один мужчина. На вид ему было за пятьдесят, на его худощавом лице отчетливо проступали скулы, усы тупоугольным треугольником высились над нижней губой, высокий лоб переходил в блестящую лысину. Его глаза были светлее, чем у остальных, но в них нельзя было не заметить боль невосполнимой утраты. Голова мужчины была опущена, поглощенный собственными мыслями, он не обращал внимания на обеспокоенно поглядывающего по сторонам юношу, сидевшего в нескольких шагах от него. Молодой человек плотно прижал руки ладонями к коленям, напряг спину, словно в ожидании удара, и, очевидно, пытался понять, для чего он здесь. В его больших карих глазах застыл страх. Но он не был испуган, это было естественное выражение его лица, словно предупреждение, останавливающее препятствие для тех, кто, намерясь заглянуть глубже, чем обычно, рисковал встретиться с абсолютным хаосом.

Укутанная в черный бархат, в углу сидела женщина с лицом Мадонны. Ее большие темные глаза смотрели с теплом, они контрастировали с маленьким ртом и тонким носом. Однажды, поддавшись азарту пари, она создала монстра, чья озлобленность не знала границ.

Справа от нее сидел пожилой мужчина с очень добрыми глазами. У него были крупные черты лица и темные брови. Уголки губ слегка приподняты в едва уловимой улыбке. Он сидел, с любопытством разглядывая свою компанию. Он узнал многих, но понимал, что они не имеют представления, кто он.

Еще дальше, у противоположной стены, сидел еще один мужчина. В черном сюртуке, с повязанным бабочкой платком на шее. У мужчины был длинный нос, вьющиеся волосы и глубоко посаженные глаза. В руках он держал высокий черный цилиндр.

За его спиной в самой темной части комнаты сидело три женщины, три нереиды, плетущие нити судьбы. Они были чем-то похожи друг на друга - большие задумчивые глаза, легкая улыбка над чем-то давним, мимолетным. У одной из них были волосы выше плеч и густая челка. Вторая была в летней шляпке с довольно большими полями и шелковым бантом. Третья абсолютно слилась с мраком. Только хрупкий силуэт на фоне всепоглощающей тьмы.

Было сложно сказать, как долго эти двенадцать находились в темноте - возможно, только несколько минут, а может быть, и целую вечность. С уверенностью можно было лишь утверждать, что подобное положение нисколько не тяготило их. Даже для беспокойного мальчишки с черными глазами эта ситуация не была испытанием, похоже, его поведение было для него абсолютно нормальным, по крайней мере, привычным.

Однако тягучее молчание было прервано. В темном пространстве открылась дверь, и на пороге появился мужчина в белом домино. У него на голове была высокая белая шляпа, а к жилетному кармашку тянулась серебряная цепочка от старинных часов. Лицо вошедшего не было чем-либо примечательно, но почему-то казалось, что он похож на кролика - вот-вот под шляпой задрожат длинные уши, вот-вот поблескивающие глаза станут раскосыми, вот-вот из-под тонкой верхней губы покажутся острые резцы.

Но человек в белом был серьезен. У него в руках была книга в черном переплете. По сути, тонкая тетрадка. Кролик молча протянул ее двенадцати.

Осень, рыжая как лиса на картинках детских книжек, взмахивала листьями и веселилась, словно разодетая мещанка на своем последнем в жизни карнавале.

Время ярмарок было в самом разгаре. Горожане нервно толпились у прилавков на площади, запасаясь овощно-корнеплодным провиантом на зиму. Один из больших мешков выпал из подъехавшего с продуктами грузовика, и ярко оранжевая, лишь местами покрытая черной землей, морковь покатилась по мостовой. Никто из стоявших в очередях не бросился ее собирать. Бесплатная морковка могла стоить места в очереди, а значит, около часа, напрасно потраченного времени. Нерасторопный водитель, занятый сгрузкой других мешков, не сразу заметил потерю. Только после обращенных к нему оханий хозяйственных бабушек, морковь была собрана и поставлена в ряд с другими корнеплодами.

Уже подходя к своему дому, Вера Павловна поняла, что все-таки ошиблась с расчетами. Четыре килограмма картофеля, килограмм лука, килограмм свеклы и кочан капусты были смешным уловом для простоявших в очереди больше часа, дабы сэкономить, но для пожилой женщины и эта ноша была слишком тяжелой. Она поставила на землю две сумки - по одной в каждой руке - и отдышалась. Сердце громко пульсировало в шее, во рту был металлический привкус. Вера Павловна сделала глубокий вдох. Кислород растекся по артериям. Голова закружилась. Многоэтажки вокруг задергались, словно их показывали по неисправному телевизору.

Женщине было некого позвать на помощь. Она жила одна, изредка вздыхая над черно-белой фотографией восторженного студента географического факультета, который, окончив вуз, отправился покорять горные вершины совсем не тех стран, о которых мечтал. Он ушел и не вернулся, словно его и вовсе не было в ее жизни. Словно они никогда и не были вместе, никогда не смеялись, не грустили, не любили и не мечтали. Словно прекрасный сон.

Вера Павловна подняла сумки и пошла по направлению к своему дому. Ей еще надо было успеть приготовить свежий салат из овощей. Она возьмет его вместе с апельсинами, когда пойдет в больницу, чтобы навестить внучку своей доброй знакомой. Теперь они вдвоем должны помогать друг другу, потому что во всем мире больше нет никого, кого бы волновала их судьба.

I

- Как спалось?

Вопрос медсестры звучал беспощадной насмешкой. Спать в палате для тяжелобольных было невозможно даже после дозы успокоительного. Здесь кто-то постоянно скрипел зубами, стонал и вскрикивал во сне. Внешне спокойные днем, ночью пациенты теряли контроль над собой, будучи атакованными демонами боли, тоски и одиночества.

У окна лежала обгоревшая во время пожара девочка. Ее лицо скорее было похоже на отвратительные цветы из коллекции дез Эссента, чем на лицо ребенка. Она не плакала, не жаловалась и не подавала никаких признаков жизни. Зато над ней ежедневно рыдали ее родители.

Рядом лежала сорокалетняя женщина с обожженными ногами. Она говорила, что случайно опрокинула на себя кастрюльку с кипящей водой, когда готовила ужин. Ночью она кричала и непроизвольно поднимала руки, словно защищая лицо от ударов. К ней никто не приходил.

Напротив стояла еще одна кровать. Она была аккуратно застлана больничным белым покрывалом. Вчера под ним еще неподвижно лежала женщина с черными глазами. Сегодня - гладкая пустота, готовая принять очередного пациента.

- Как спалось?

Лика посмотрела прямо перед собой и встретилась взглядом с огромными очками в максимальное число диоптрий. Толстые линзы были вставлены в грубую ярко-оранжевую оправу и закрывали почти половину лица женщины.

- Тебя переводят в другую палату, - усмехнулась медсестра, словно эта новость доставила ей большое удовольствие.

Лика была явно не настроена на поддержание дружеской беседы. Она ничего не ответила женщине, отметив про себя, что другая палата - это лучше, чем другое медучреждение. В ожоговое отделение она попала явно по случайности. Она не знала, когда и почему начался пожар, но помнила, как мужчина в спецодежде нес ее на руках из пылающего дома. Очевидно, он был горд своим поступком, или, по крайней мере, он считал, что принял единственно верное решение. Но она не просила ее спасать.

Пожар нарушил все ее планы. Из-за него ей теперь придется оправдываться перед Верой Павловной, перед врачами и усмехающимися медсестрами. Придется принимать решения и нести за них ответственность. Придется быть наедине со своей памятью и со своим гложущим изнутри ледяным одиночеством.

Шрам на запястье левой руки заживал, от огня остался лишь небольшой след на виске - на нее упало что-то горящее сверху, когда она уже была на руках пожарного, - но было все равно невыносимо больно. Болело где-то внутри, в неопределенном месте, в самой сути ее самой. От этой боли хотелось кричать и задыхаться в рыданиях, хотелось оцарапать все тело, только бы хоть немного заглушить это ноющее чувство.

А главное, пожар никак не повредил квартиру. Он просто не успел до нее добраться. Усилия сверхисполнительного пожарного не имели в итоге никакого смысла. Зачем он потащил ее вниз через огонь, если безопаснее всего ей было остаться дома, где она могла бы отстраненно наблюдать за происходящим из окна, пока ее кровь из раны на руке капала на пол.

Лику обдавало раскаленным жаром от одной мысли, что надо будет вернуться домой, в бабушкину квартиру. В квартиру, полную воспоминаний, в квартиру, где хранятся бабушкины вещи, где еще слышится эхо ее мягкого голоса. В квартиру, где она просидела ночь у гроба вместе с Верой Павловной. В квартиру, куда пришли незнакомые люди, закрыли бабушку деревянной крышкой, обтянутой фиолетовой тканью, и унесли ее прочь. Навсегда.

Оставаться там было невозможно. Гораздо проще было отыскать блестящее лезвие и воспользоваться своим шансом. Один шанс на тысячу. Один-единственный шанс встретиться с ней опять. В итоге она ничего не теряла. Она никому ничего не была должна. В этом мире больше не было людей, которым ее смерть причинила бы боль.

И вот теперь она валяется на больничной койке, а запыхавшаяся Вера Павловна носит ей апельсины. И все из-за пожара. Из-за пьяницы, заснувшего с сигаретой в зубах, или из-за любопытного ребенка, добравшегося до спичек, или из-за многодетной мамаши, оставившей включенный утюг на брюках своего мужа. Кто-то из этих людей решил ее судьбу, незаметно для самих себя, ответив на гамлетовский вопрос.

Дверь опять открылась, и очкастая медсестра оказалась возле Ликиной кровати.

- Как дела, соня? - Лике вдруг страшно захотелось увидеть глаза этой женщины, надежно спрятанные за толстыми линзами. - В больнице совсем нет мест. Абсолютно нет. Главврач сказал, что тебя можно выписывать, можно передавать тебя коллегам, - у Лики перехватило дыхание. - Но потом мы вспомнили, что в твоей районной поликлинике работает отличный психотерапевт, тебе надо обязательно поговорить с ним, он умнейший специалист.

Медсестра продолжала расхваливать врача, щебеча приторно-сладким голоском. Постепенно ее воркование перетекло в угол, к окну, и полилось над искалеченным ребенком.

Что ж, один психотерапевт был привлекательнее, чем целая армада из белых халатов, тщетно пытающихся разложить по полочкам Ликины мысли, вытащить на свет потаенные страхи и вселить безосновательную веру в светлое будущее. С одним психотерапевтом она как-нибудь справится.

Девочка закрыла глаза и натянула одеяло на лицо. Завтра она уже будет ночевать в бабушкиной квартире. Это было пострашнее любого психотерапевта.

***

Из отчета о проведении расследования причин возникновения пожара в доме по нижеуказанному адресу.

По предварительной оценке, причиной пожара стал поджег, совершенный на лестничной площадке второго этажа. Никто из пострадавших не взял на себя ответственность за происшедшее. Как свидетельствует дворничиха Г.К. Мирская, за несколько минут до начала пожара по дорожке к дому прошел молодой человек с рыжими волосами средней длины. Заходил ли незнакомец в вышеуказанный подъезд дома, неизвестно. Возгорание удалось быстро локализировать с помощью вызванной бригады пожарных.

II

Н

очь была беспокойной. В каком-то большом темном городе Лика металась от дома к дому в поисках чего-то очень важного. Чего-то такого, что было так же значимо, как жизнь. Она искала из последних сил, но люди не понимали, что она ищет. Не понимала и сама Лика. Она бежала, врывалась в незнакомые дома, как ураган, разбрасывала чужие вещи, рыдала и просила о помощи, кричала на в замешательстве глазеющих на нее людей, снова бежала и снова ничего не находила.

Первые лучи поднимающегося солнца наконец разбудили ее, и девочка почувствовала облегчение, осознав, что это был всего лишь сон.

***

Время тянулось, как смола при фильтрации через узкую воронку. Лика не знала, чем себя занять, она часами ходила по квартире из угла в угол, пытаясь заглушить рой ядовитых мыслей. Это не помогало. Девочка залезала с головой под одеяло и начинала считать прыгающих через забор барашков. Раз, два, десять, сто двадцать, мозг упрямо не желал отключаться.

Спустя два дня после выписки из больницы ей удалось ненадолго занимать голову раздумьями об учебе, ненаписанных эссе, не пройденных тестах, не выполненных заданиях. На горизонте отчетливо замаячила угроза вылететь из университета, и Лика геракловыми усилиями заставила взять себя в руки и хотя бы поверхностно вернуться к учебе.

Первый день в университете оказался на удивление не страннее обычного. Одногруппники перестали замечать молчаливую и безрадостную Лику еще год назад, уже в первом семестре. О причине отсутствия знали только некоторые преподаватели, и, хотя Лике казалось, что за ее спиной постоянно шепчутся, это было не так уж и страшно, потому что к насмешливым улыбкам в свой адрес она тоже давно привыкла.

Гораздо более пугающим неожиданно начал становиться предстоящий визит к психотерапевту. Чем больше Лика об этом думала, тем сильнее ей хотелось его проигнорировать. Но делать это было категорически нельзя. На этот раз Вера Павловна держала все под контролем.

Северный ветер обрывал остатки листьев и швырял их в прохожих. Идти ему навстречу было сложно, при каждом порыве приходилось замедлять шаг и опускать глаза. Лика вышла из подъезда и обернулась. Почти над самой ее головой зияла большая черная дыра. Это стекло, не выдержав объятий огня, вырвалось из оконной рамы прямо под ноги топчущихся зевак. Обшарпанно-коричневые стены рядом с рамой стали темно-серыми. Копоть поднималась языками вверх до четвертого этажа. "Словно сгнил у основания", - пришло в голову Лике. Это был единственный ущерб, нанесенный дому пожаром: горело что-то очень дымящее. Лика вздохнула, снова недобрым словом вспомнив пожарного, тащившего ее на руках в самое пекло. И кто только сказал ему, что она в своей квартире? Наверняка, без участия Веры Павловны не обошлось. Девочка поежилась. Да, теперь это ее квартира. Лика отвернулась и побрела навстречу ветру, то и дело сгибаясь под его лихими ударами.

В нескольких кварталах от дома забивали сваи. Их монотонный стук разносился эхом по всему району. Тихо, но настойчиво. Как бубнящий себе под нос священник с молитвой нараспев.

***

Невыносимо черные глаза рассматривали ее уже несколько минут. Они не выглядывали украдкой из-под опущенных ресниц, не останавливались на ней, как будто невзначай, они смело изучали ее с болезненным любопытством. Лика чувствовала, что в этих глазах бушует неистовая энергия, словно они были большими черными дырами Вселенной, поглотившими бесчисленное множество пульсирующих галактик, огнедышащих солнечных звезд и неустанно кружащихся вокруг друг друга планет. Под взглядом этих глаз было неуютно и почему-то стыдно, словно они видели насквозь, снимая слой за слоем, ткань за тканью, мышцу за мышцой, нерв за нервом, уверенно и напористо следуя к самой сути, к чему-то такому, чего, согласно учебникам по анатомии, вообще не должно быть в человеческом теле. Это не было попыткой составить психологический портрет Лики или разобраться в ее переживаниях. Глазам не было дела до причин ее поступка, это успокаивало и настораживало одновременно.

- Ты не выспалась. Тебе снятся кошмары? - ни с того ни с сего спросил доктор.

- Ну-у-у-у, бывает, - сконфузилась Лика.

- Никто точно не знает, что такое сон. Я думаю, это особое соединение наших мыслей, чувств, желаний, фантазий и страхов. Что же ты видишь во сне?

Лика чуть не захлебнулась в жидком обсидиане его зрачков. В чертах лица доктора было что-то цыганское, индийское и древнеримское одновременно. Огромные, чуть раскосые глаза были обрамлены черными ресницами и густыми бровями, делавшими взгляд особенно выразительным. Четко очерченные скулы и мягкая линия подбородка позволяли предположить, что в поклонницах у доктора недостатка не было. Удлиненный нос с горбинкой ничуть не портил общую картину, отлично вписываясь в непревзойденное соединение экзотических очертаний.

- Когда как.

Этот разговор не обещал ничего хорошего. Он был утомительным, он был бессмысленным, он был странным, потому что это странно рассказывать незнакомому человеку о своих не менее странных снах.

- Ну, иногда я вижу во сне бабушку.

- Что она хочет?

Опять тупик. Разве это был не хороший повод, чтобы пуститься в утешающе-наставляющие рассуждения о том, что подобные сновидения есть результат сильного стресса, и существует масса методик, как от них избавиться, дабы спать, как младенец. Но доктор не собирался ни утешать, ни успокаивать, ни объяснять, ни поучать. Казалось, он получил материал для своих практических исследований и сама Лика как человеческая единица интересовала его ровно столько же, сколько двадцатый спутник Юпитера заботит суетливую домохозяйку.

- Ничего. Я просто скучаю по ней.

- Что-то еще?

Похоже, это надолго.

- Ну, недавно мне снилось, что я что-то ищу. В абсолютно не знакомых домах у абсолютно чужих людей.

- Нашла?

Лика посмотрела на доктора с ненавистью. Как быстро из надоедливой занозы он превратился в злейшего врага.

- Нет.

- Что же может искать такая девочка, как ты?

Красивые обои. Наверно, он специально заказал в свой кабинет обои, чтобы пациенты могли хоть чем-нибудь отвлечься от его глупых комментариев. Цветочки с завитушками в стиле арт нуво. Мило.

- Так что же может искать такая девочка, как ты? - многозначительно повторил свой риторический вопрос доктор, сузив орлиные глаза и подавшись вперед к пациентке всем телом. - Да, что мы все ищем? - философски протянул врач, медленно откидываясь обратно на спинку стула.

Лика сидела молча и чувствовала себя абсолютно неуместной в сием неожиданно начатом монологе.

Тонкие черты лица доктора казались высеченными из мрамора. Девочка подумала, что, когда эта статуя начинает говорить, ее лик искажается, превращаясь в безобразную маску. И все из-за налитых обсидианом глаз, впивающихся в самые глубокие раны.

- Что сделает тебя счастливой? - не унимался психотерапевт.

У Лики не было даже приблизительного ответа. Здесь, перед врачом, как перед рентгеном, способным фиксировать ее сознание, она поняла, что абсолютно потерялась. Практически все время, на протяжении уже нескольких лет она думала только о прошлом. Снова и снова проигрывала в памяти отрывки самых разных событий, каждый раз убеждаясь, что ей нужно было поступить иначе, сделать или сказать что-то по-другому. Думать о будущем она не могла. Было слишком страшно. Она знала, что останется совсем одна. Никого, с кем можно поговорить, никого, кто помог бы, заболей она или останься совсем без денег, ни одной души, небезразличной к ее существованию. Она знала, что все будет именно так, она мельком подсмотрела свою жизнь в ускоренной перемотке, и подзаголовком этой серой истории было только одно слово - "одиночество". Лика смирилась, но думать о будущем она не могла. Особенно после смерти бабушки, когда "будущее", которого она так боялась, без стука вломилось в ее жизнь.

Доктор с любопытством разглядывал свою пациентку. Очевидно, в его практике были редки случаи, когда человек не знал, что бы сделало его счастливым. Он сидел за столом, как большой белый айсберг с черным орлом на самой вершине. Он был несокрушим и неминуем, как конец чего бы то ни было.

Дав Лике целую стопку сомнительных психологических тестов, врач принялся молча расхаживать по кабинету, заложив руки за спину. Бездумно отмечая галочками ответы, Лика умилялась "научности" такого способа определения ее состояния. Скрытый смысл всех вопросов был предельно понятен, и Лика смогла бы без труда манипулировать авторитетным специалистом, если бы только на нее не накатила волна полного безразличия.

Доктор небрежно взглянул на ответы, и, не проводя математических подсчетов всех "да" и "нет", вынес свой приговор:

- Мы будем встречаться каждую неделю в течение месяца, а потом подведем итог и решим, стоит ли нам продолжить наше знакомство. Что ж, всего шесть встреч, включая сегодняшнюю, - не так уж и много, - психотерапевт снова впился глазами в Лику. - Надеюсь, ты сможешь использовать это время с пользой.

Лика с готовностью кивнула. Хотелось как можно быстрее выйти из душного кабинета, но врач еще не закончил с разъяснением своих методов лечения.

- Почему бы тебе не вести дневник? - голос слишком непоколебимый для предложения. - Ты можешь писать обо всем, что тебя тревожит, обо всем, что для тебя важно, а, может быть, обо всем, что бы ты хотела забыть, - ни с того ни с сего подмигнул он. - Давай назовем его книгой прошлого. Ты научишься сама писать свою жизнь и поймешь, что прошлое может быть захлопнуто в любой момент, как бездарный бульварный романчик, как только тебе самой этого захочется. Оно не будет преследовать тебя, оно не будет тебя пугать. Ты должна пообещать мне, что каждую неделю, приходя ко мне, ты будешь иметь в дневнике новую запись, которую мы сможем обсудить. Ты обещаешь?

Предложенное лекарство было весьма сомнительным. Чем может помочь напрасная трата бумаги и времени? Однако это было намного лучше, чем стационарное лечение в клинике, и Лика пообещала.

На этом аудиенция у психотерапевта закончилась.

Лика выскочила из дверей кабинета, как из бани, заполненной фимиамом и горящим воском. Почему-то ей было трудно дышать и трудно думать.

Было ощущение, словно все время, отведенное для сеанса, доктор ставил на ней эксперименты. Жуткие, беспощадные эксперименты над ее сознанием. Он фактически ни о чем ее не спрашивал, но у себя в голове он уже разделил ее на кусочки, определил те фрагменты, что больше не пригодны для использования, и наметил план действий по их удалению. Ну уж нет. Лика не позволит врачу изменить себя. Пусть экспериментирует на мышах. Или кроликах. У мальчика, сидящего в очереди к педиатру, в руках шевелился кролик. Маленький. Рыжий. Живой. Сидящая рядом женщина отчитывала парня на чем свет стоит, она-то не знала, что, направляясь в поликлинику, ее сынишка прихватил в рюкзак домашнего любимца. Лика и кролик посмотрели друг на друга. Он сидел съежившись, не соображая, где он и почему его вдруг вытащили из привычной ему картины мира, сделав при этом еще и виноватым. Он бы отдал все морковки на свете, чтобы снова оказаться дома, в своей уютной клетке, где тепло и мягко, где нет незнакомцев, где все привычно и предсказуемо, из дня в день, из месяца в месяц, из года в год. Но не тут то было. Мама кричала. Сынишка рыдал. Прохожие ухмылялись.

Лика вышла из поликлиники.

***

Где-то выла собака. Возможно, у соседей сверху. Или соседей снизу. Только вот почему кругом лес и старые трухлявые деревья? Лика словила себя на мысли, что она спит. Ее мозг давно научился время от времени не отключаться во время сна, и она могла обдумывать свои видения непосредственно во время их просмотра. Это было жутко. Потому что грань между сном и явью полностью стиралась. Потому что, как только Лике начинало казаться, что она управляет своим сном, ей тут же приходилось признать, что это он управляет ею. Деревья становились все толще, а вой все ближе. Под ногами с хрустом ломались сухие ветки. Над головой плотно переплетались голые сучья. Лике стало страшно. Споткнувшись о поваленное дерево, она остановилась и посмотрела вокруг. Внезапно вместо леса глаза наткнулись на пустоту. Абсолютный вакуум без признаков времени и пространства. Идеальная чистота небытия. Лика завертелась вокруг себя, пытаясь нащупать точку опоры. Она поняла, что падает. Кто-то чужой успокаивающе погладил ее по плечу. Доктор. "Все будет хорошо, - пообещал он. - Это совсем не сложная операция. После удаления этой ненужной части ей станет гораздо лучше". Лика уцепилась за поручни медицинского кресла и развернула голову в сторону человека, с которым разговаривал врач. Кажется, это бабушка. Или Вера Павловна. Кто-то из них подписывает протянутые доктором бумаги. "Не надо, пожалуйста", - застонала Лика, но близкого человека заслонили аспидные глаза. "Вырежем крошечный кусочек". Лика, вернее ее не спящая часть мозга, почувствовала себя преданной. Обида стала жечь глаза, и сидящая в хирургическом кресле Лика расплакавшись, проснулась. Холодный пот покрывал каплями все тело девочки. Она с облегчением осознала, что это был только сон и перевернулась на другую сторону. "Мне нельзя засыпать", - подумала она, но усталость не позволила ей зажечь свет и встать с постели. Как только глаза снова закрылись, Лика вновь оказалась в лесу. Здесь было так же пустынно и дремуче, как и в первый раз, но девочка больше не хотела из него выбираться. Сев на поваленное дерево, она покавыряла сухим сучком в покрытой листьями земле, прислонилась к широченной сосне и заснула.

***

Будильник монотонно возгласил о наступлении нового дня. Не успев толком проснуться, Лика зажмурила глаза и тяжело вздохнула. Обида из ее ночного кошмара вернулась, и теперь стала абсолютна реальной. Не нужно было заумных сонников, чтобы растолковать ее видение. Да, она никогда не вписывалась. Да, ее считали на такой, как все. Да, ее хотели бы изменить. Да еще этот чертов доктор.

Что ж, возможно, она сама не против измениться, но только куда более радикально, чем он может себе представить. Маленькой операцией здесь точно не обошлось бы.

Лика встала с кровати и побрела в ванную. Сегодня они с Верой Павловной должны сходить в агентство ритуальных услуг, чтобы выбрать и заказать памятник для бабушки. От мысли об этой миссии у Лики начиналась нервная дрожь в руках, к горлу подступал мешающий сделать вдох ком заглушенных рыданий. Ощущение всеобъемлющей пустоты из сна медленно перетекало в реальность. Единственным способом выдержать все это было закрыть дверь в свое сердце, свой разум, усыпить их, чтобы ни одна самая крошечная мысль не могла пробраться и свалить наотмашь так тщательно выстроенное из молчания и фатализма спокойствие. Это был Колосс с тонкими, как у цапли ногами, которые могли обрушиться в любую секунду от незаметнейшего прикосновения мельчайших крупиц боли. И тогда катастрофы избежать бы не удалось. Лика медленно вытерла полотенцем лицо. Глаза были пустыми, реальность не должна была проникнуть в сознание, не должна была там безжалостно атаковать еле держащегося на плаву Колосса. Хотелось где-нибудь спрятаться от всего мира, укрыться полотенцем как шапкой-невидимкой, сделаться маленькой как Дюймовочка, незаметной для глаз человека. Лика сидела в оцепенении на краю ванной и не могла заставить себя пошевелиться.

В квартиру вошла Вера Павловна. У нее был свой ключ уже около года, с тех пор, как бабушке в первый раз стало очень плохо, и ее отвезли в больницу. После этого бабушка дала Вере Павловне ключ, на всякий случай, до сегодняшнего дня женщина им не пользовалась.

Лика начала одеваться. Аккуратно прошлась по складкам на юбке, не спеша застегнула маленькие пуговицы на блузе, расправила цветастый платок на шее, надела свое красное осеннее пальто. Она одевалась, как делала это тысячи раз до этого, но что-то в ее движениях выдавало человека, который не знает, что и зачем он делает, который ведет себя, словно загипнотизированный, и одновременно отчаянно боится выйти из состояния гипноза.

Вера Павловна закрыла квартиру. Через несколько лестничных проемов, автобусных остановок и пешеходных переходов их ждали люди, для которых смерть была источником всех благ.

***

В бюро ритуальных услуг было сумрачно и прохладно. Казалась наивной сама мысль о том, что сюда может проникнуть свет. Шуршащий разноцветными ароматными листьями ветерок и еще греющее солнце остались далеко в ином мире, за дверями этого обдающего сыростью подвала с уложенными штабелями памятниками и неестественно яркими венками из искусственных цветов.

Заботливая консультант вкрадчивым шепотом рассказала о достоинствах и недостатках разных видов камня, показала несколько уже готовых памятников, спросила, есть ли у Веры Павловны с собой фотография, чтобы сделать с нее гравировку.

Какой из этих блестящих черных камней хотела бы видеть на своей могиле бабушка? Какие цветы должны быть рядом с ее портретом на памятнике? Насколько хорошо нужно знать человека, чтобы угадать с этим последним желанием? И можно ли вообще это сделать? Как глубоко надо проникнуть в мысли человека, в его чувства, переживания, чтобы найти ответ на такой простой вопрос: какой должна быть твоя могила?

Имеет ли это, в сущности, значение для кого-то еще кроме в растерянности топчущихся по бюро родственников? Или все это - лишь судорожные попытки исправить то, что не может быть исправлено, попытки, подстрекаемые совестью, нашептывающей об обидах, резких словах, постоянной нехватке времени, всем том, за что теперь отчаянно больно.

Со всех сторон на Лику смотрели глаза бабушек и дедушек, а иногда и совсем молодых людей. Одни портреты были сделаны удачно, другие, очевидно, гравировались с фотографий не лучшего качества. Наверно, в их жизни не было моментов, которые хотели бы запечатлеть на пленку их близкие. Но независимо от качества работы, все портреты обладали той удивительной чертой, которая, как утверждают, свойственна только лику Моны Лизы. Они следили за посетителями и за работниками бюро. Нельзя было бросить взгляд, чтобы не наткнуться на чьи-то глаза, добрые или не очень, радостные или, чаще, грустные. Все эти бабушки в платочках, дедушки в сверкающих боевыми наградами пиджаках, девушки с широко распахнутыми глазами, юноши с упрямой морщинкой на переносице, дети с невинными улыбками, все они лежат в земле. Год за годом, век за веком, слой за слоем, они лежат, молча, не жалуясь, не обвиняя, не осуждая, не существуя. К одним мы приходим, за одних мы ставим свечки, о других уже давно некому думать, они растворились во времени, словно их никогда и не было, словно они не жили, не чувствовали, не мечтали. У них даже не осталось могил. Они превратились в ничто. И вся земля под нашими ногами хранит в себе это ужасное ничто, к которому так или иначе ведут абсолютно все дороги.

Лике стало тяжело дышать. Жужжание гравировочной машинки походило на тысячи острых игл, просверливающих пустоты в ее сознании.

Наконец, она определилась с формой памятника, Вера Павловна расписалась в каком-то документе, и женщина с девочкой вышли на улицу. Солнце по-прежнему улыбалось теплыми лучами. Листья по-прежнему играли в салочки, вытанцовывая все возможные па. Ничего не изменилось. В этом мире вообще что-то редко меняется, по крайней мере, смерть человека точно не входит в число событий, из-за которых здесь может что-то измениться.

***

Вечер был тихим и душным. Домашние задания были сделаны, и до того момента, как можно будет наконец попробовать уснуть, катастрофически не хватало какого-нибудь занятия. Лика открыла шуфлядку письменного стола и, порывшись в ней немного, достала нетолстую тетрадку в черных обложках. У нее было таких несколько: одна томилась под грузом формул высшей математики, которую невесть зачем принято покорять на филологическом факультете, участь второй была более завидна - в ней аккуратно записывались лекции по мировому искусству. Третьей предстояло стать дневником, странной книгой прошлого, как назвал ее врач. Еще одна, последняя, оставалась пока что лежать невостребованной под стопкой конспектов, дожидаясь своего времени.

Почему этот впервые увидевший Лику человек решил, что она боится своего прошлого? Скорее, она боится своего настоящего, в котором она осталась одна. И зачем ей нужно вспоминать свое прошлое, разве ей не достаточно больно?

Лика захлопнула зияющую белой пустотой тетрадку и отшвырнула ее подальше обратно в шуфляду. Остаток вечера был утоплен в трех кружках чая и мыльной телеопере.

III

Л

ике было душно и неудобно в собственной постели. Было странное ощущение невесомости, которая одновременно была очень тяжелой, давившей на грудь и голову. Где-то над девочкой завис огромный круглый сгусток воздуха, как чеширский кот над Алисой. В шаре происходило какое-то движение, вился и собирался в охапки серо-белесый туман, из которого постепенно стали вырисовываться знакомые черты. Это была бабушка, ее лицо, доброе и приветливое. Она слегка улыбалась, практическими одними глазами, немного покачивалась в абсолютно пустом пространстве и смотрела, смотрела, смотрела....

Будильник ворвался в это колышущееся пространство потрескиванием электрических разрядов. Контуры дорогого лица начали расплываться, тишина разорвалась в клочки нервных пиканий. Сон ушел, и его место заняла напряженная неуверенность.

На улице уже начали забивать сваи. Техника планомерно передвигалась из квартала в квартал, подбираясь все ближе к дому Лики. Теперь их стук был отчетливо слышен и в квартире. Девочка заварила чаю и сделала бутерброд. Вода в кружке тряслась в такт ударов. Лика сделала несколько глотков и поставила чашку в раковину.

Во дворе грохот был еще сильнее. Новостройка становилась на ноги на площадке через дорогу, и шум, сопровождающий ее рождение, был похож на пульс огромной серой сущности, постепенно окутывавшей весь город.

Пройдя несколько кварталов, Лика спустилась в метро.

Конечная станция. Одни поезда приходят сюда, чтобы выгрузить всех своих пассажиров и уйти пустыми куда-то во мрак, куда простому смертному без удостоверения работника метрополитена не пробраться. Другие наоборот появляются из этого мрака, чтобы забрать нетерпеливых пассажиров и отправиться в путь. Иногда эти пустые поезда не открывают дверей. Диспетчер убедительно объясняет в трещащий громкоговоритель, что поезд по маршруту следовать не будет. Вагончики начинают свое движение и убегают в ту сторону, откуда только что появились. Похоже, в их веренице нет разницы между концом и началом, первый превращался в последний, а последний - в первый, принимая на себя заботу тащить весь состав.

Пришедший поезд был тоже не гостеприимен. Лика подняла глаза и обомлела от удивления. В пустом вагоне за закрытыми дверями сидел мужчина. На нем не было униформы рабочих метро. Он сидел, опершись локтями о спинку сиденья с видом человека, у стоп которого лежит весь мир. Незнакомец заложил ногу на ногу, небрежно откинув полу своего плаща. Это движение сопровождалось величественным покачиванием его вьющихся спиралями ярко-рыжих волос.

Поезд тронулся, но человек остался. Он перемещался из вагона в вагон, при этом оставаясь в той же непоколебимо ленивой позе. Когда поезд набрал скорость, и вагоны начали мелькать так быстро, что в них нельзя было что-нибудь рассмотреть, силуэт рыжеволосого мужчины превратился в большое огненное пятно, летящее вместе с составом.

Следующий поезд, а может быть, и этот же самый, пришел через несколько минут. Коричнево-черно-серая масса с редкими вкраплениями ярких красок бросилась к сиденьям в вагоне. Волнение оказалось напрасным. Мест хватило всем желающим. Лика присела на край сиденья. Справа от нее изучал газету дядечка с дипломатом на коленях. Его абсолютно не смущало то, что формат газеты в несколько раз превышал расстояние между его соседями. Слева объемная женщина с ярко-желтым платком на шее что-то возбужденно обсуждала со своей спутницей, закутанной, несмотря на плюсовую температуру, в лисий мех. В другом конце вагона сидела мама с ребенком. У девочки в руках был воздушный шар в виде цирковой лошадки - белой, с украшенным золотыми нашивками нарисованным седлом и кисточкой на голове. Мама разговаривала с кем-то по телефону, пытаясь перекричать шум дребезжащего поезда, а девочка гладила надувную резиновую лошадку, закрепленную на палочке, и улыбалась.

Лика почувствовала, как к ней подкрадывается уже знакомое, но все еще странное чувство, когда до боли хочется прикоснуться к человеку, хочется положить голову на плечо сидящего рядом - будь то дядечка с газетой или тетенька в шарфе. Лика скрестила руки и закрыла глаза. В одном из романов осужденные на смерть хватались за траву, чтобы ощутить в своих объятиях хоть что-нибудь, кроме пустоты. Наверно, ее чувство было предтечи подобных попыток.

Поезд успокаивающе посвистывал, словно сдувая нахлынувшее сумасшествие. Перед глазами возник образ маленькой девочки, сидящей на деревянном полу в пустом деревенском доме. Девочка увлеченно следила за игрой двух солнечных зайчиков. В ее руках было маленькое зеркальце и большой охотничий нож. В лучах пробравшегося через окно солнца оба предмета создавали на стене светлые блики - один поменьше, второй побольше.

Вдруг двери в комнату открылись. Начали входить какие-то люди в черном. Их было много. Они несли гроб. Девочка замерла на полу, на стене застыли солнечные зайчики.

Лика открыла глаза. Ночные кошмары уже стали для нее привычными. Что ж, теперь добавились дневные. Дядечка с дипломатом все еще мял в руках газету. Место тети с шарфиком занял мальчик с рюкзаком. Стоящие перед Ликой люди стали пробираться к выходу, открыв тем самым пассажиров, сидящих напротив. Рядом с парой флиртующих подростков сидела девочка примерно одного возраста с Ликой. У нее были естественные белые волосы, фарфоровая кожа и выразительные серые глаза. Девочка захлопнула маленькое круглое зеркальце, в которое она, очевидно, сочла нужным заглянуть, несмотря на отсутствие макияжа на своем лице, и посмотрела на Лику. Их взгляды встретились, и Лика смущенно опустила глаза. Девочка небрежно бросила зеркальце в небольшую сумку через плечо и направилась к дверям вагона. Она оказалась ниже Лики, выглядела хрупкой и невесомой. С грацией порхающего призрака девочка вышла из вагона и растворилась в толпе. В искусственном освещении метрополитена ее волосы казались серебряными.

***

Нож был отобран, зеркало было спрятано. Ребенка подняли с пола и унесли от греха подальше в дом к соседке, где он и должен был находиться, если бы озадаченная женщина в суматохе не упустила из виду эту проворную маленькую девочку, ускользнувшую домой.

Хоронили дальнюю родственницу, ворчливую одинокую старуху.

Здесь было некому приносить соболезнования, потому что никто не чувствовал утраты. Здесь не было искренних слез и болезненных воспоминаний. Здесь каждый хотел как можно скорее закончить с неизбежным долгом и оставить покойницу почивать с миром. Священник дымил фимиамом, удушливый запах поднимал волнами страх в сгорбившихся у стенки людях. Они думали, что надо будет заранее выбрать место на кладбище и, наверно, можно заказать памятник, и следовало бы больше откладывать на черный день, и не съела ли моль припасенное на сей скорбный час платье, и как оно все будет, ведь жизнь так страшна.

Проведя все необходимые обряды, гроб с покойницей опустили в землю и засыпали коричнево-черной массой из песка, чернозема и корней розовых кустов. Добрые и богобоязненные соседи, возможно, еще придут сюда на церковные праздники, чтобы скосить траву, положить освященное яблоко или искусственный букет. Не потому, что они любили находящегося под их ногами человека, а потому, что так надо. Потому что могила человека - это святое место.

Через пятнадцать лет огороженный темно-синим металлическим забором квадратик земли на кладбище будет выглядеть вполне ухоженным, в отличие от дома, в котором проходили похороны. Он будет оставлен, разграблен и заброшен. Грушево-яблочный сад зарастет травой, старые трухлявые деревья пошвыряют свои сухие ветки на крышу избушки. Когда-то приветливая, она будет мертва и обречена на постепенное разложение. Она исчезнет, растворится, словно ее никогда и не было, точно так же, как и жившие в ней люди.

***

Написав два пропущенных теста, проспав три скучнейших лекции и посидев пару часов в библиотеке, Лика, наконец, вышла из университета. Ей абсолютно не куда было спешить, и, будь ее воля, она ни за что не вернулась бы в бабушкину квартиру, но больше идти было некуда.

Прошел дождь. Асфальт сверкал, как самоцветы, радуясь тому, что и его черная поверхность в кои то веки наполнена красками, не хуже какого-нибудь озера. Солнце, определенно, забавляла такая необоснованно проснувшаяся павлинья гордость, но оно позволило себе вдоволь наиграться с этим серым и невзрачным. Было то время суток, когда оно находилось ровнехонько на линии горизонта, и оторвать глаза от асфальта было просто не возможно. Отблески от луж ослепляли, горели неистовым светом. Прохожие шли, опустив головы, натыкаясь друг на друга, морщась и щурясь. Неразберихи в общую картину добавлял сильный ветер.

Выйдя из метро, Лика, как обычно, не стала дожидаться автобуса, и пошла пешком. Три остановки - это еще десять-пятнадцать минут отсрочки до неминуемого. Уже больше месяца девочка возвращалась в пустую квартиру, но все равно не могла к этому привыкнуть. Не могла не ждать на пороге близкого человека, не могла не искать глазами бабушкин силуэт в темном окне, где раньше гостеприимно горел свет. Не могла не хотеть еще раз услышать ее одновременно ласковый и встревоженный голос. Было странно думать, что врачи, назначившие Лике принудительное лечение, действительно верят в то, что эту боль можно вылечить. Да еще загадочный доктор со своим нелепым предложением. Хотя девочка вполне могла проследить ход мыслей специалиста. Ей, конечно, не с кем поговорить, она, абсолютно естественно, держит все наболевшее в себе, и монолог с тетрадкой поможет ей отпустить прошлое, разобраться в себе и увидеть перспективы на будущее. Вот только Лика не хотела ни с кем ни говорить, ни делиться своими чувствами. Она никогда не была одним из тех людей, кому становится намного легче после того, как они поплачутся в жилетку товарищу. Да, у Лики не было товарищей, способных выслушать, но они ей были не нужны. Да, ее прошлое стало преследующей ее химерой, но она не готова его зачеркнуть. И дневник ей ничем не поможет, он не вернет родителей, не вернет бабушку и даже не накормит пустоту вокруг и внутри ее.

После дождя в воздухе пахло осенней листвой - желтой, красной, коричневой. Несмотря на ветер, было тепло. Казалось, лучи солнца дотягивались до самых глаз, кололи их, резвясь, купались в искрящихся лужах, гладили мокрый асфальт.

Напротив Лика увидела, как ей показалось, знакомую фигуру. Из-за солнца нельзя различить лицо. Кажется, это мальчик, на голове у него натянут капюшон. Мальчик остановился на пешеходном переходе, посмотрел налево и твердо зашагал по дороге. Лика пыталась вспомнить, где она могла видеть этого подростка. Ее размышления были прерваны визгом тормозов. Там, где только что шел мальчик, теперь стоял сопящий автобус. Мальчик просто не мог не заметить его приближение, наверняка он подумал, что машина остановится и спокойно начал переходить дорогу. Или может быть, он не остановился из принципа, ведь по правилам дорожного движения транспорт пропускает пешеходов. Но никогда не стоит идти против воли массы.

Час-пик. Толкаясь и бранясь в тесноте, люди возвращались с работы, чтобы, наконец, сесть у телевизора с тарелкой лапши и забыть обо всех горестях. Сейчас они, один за другим, выходили из автобуса, не по своей воле став соучастниками преступления. Люди обступили автобус и лежащее на дороге тело ребенка. Водитель с раскрасневшимся лицом звонил в скорую и полицию, проклиная тот день, когда его выгнали из института, и он пошел на курсы шоферов.

Лика неуверенно подошла к толпе. Судя по тому, что никто не пытался предпринять каких-либо реанимационных действий, подросток был мертв. Тело распласталось на дороге, руки и ноги были изогнуты в неестественной позе, капюшон упал с лица. Рядом лежали слетевшие с головы наушники, из которых все еще доносилась музыка. Над всхлипами и оханьями прохожих разносилась негромкая мелодия, на которую никто не обращал внимания.

Все происходящее казалось гротескной пародией на реальность. Лика подошла чуть ближе и заглянула в лицо жертвы. На земле лежала Девочка с Серебряными Волосами.

Лика застыла, как парализованная. Только когда вой приближающейся сирены достиг ее нервов, словно лезвие пилы, она отпрянула прочь и быстро зашагала домой.

***

- Ты знаешь, кто я.

- Нет, - ответила Лика.

- Ты знаешь, кто я, - настойчиво повторила Девочка с Серебряными Волосами.

- Ты умерла? - спросила Лика.

- Ты меня убила, - улыбнулась Девочка и начала таять в воздухе. Очень скоро от ее осталась только серебряная дымка, как осенняя паутина, усыпанная капельками сверкающей росы. Сквозь эти бриллианты начали просвечиваться солнечные лучи. Где-то был рассвет. Это было удивительно красиво. Лика подставила лицо под тепло лучей, но почему-то не почувствовала их прикосновения. Все происходящее было захватывающим фрагментом реальности, которой Лика не принадлежала. Ее не было в этой чудесной картине, она была зрителем, которому не суждено по достоинству оценить всю прелесть нарисованного мира. Девочке показалось, что ее обманули, стало грустно. Солнце взошло, и предрассветное серебро раннего утра расплавилось в сплошное белое пятно. Все исчезло. Лика проснулась. В каком-то сером невзрачном лесу. Возле сухого поваленного дерева. Где кто-то тихо пел колыбельную.

***

Нож был отобран. Зеркало было спрятано. Ребенка подхватили на руки и отнесли к соседке. Девочка плакала. Она испугалась. Она сделала что-то плохое, но не знала что. Она думала, ее накажут. Каждая молекула воздуха была пронизана детским плачем. Только ребенок плакал на этих похоронах. Ведь она испугалась. Нет, не черного гроба. Откуда ей знать, что несут эти взрослые в дом. Чего-то большего. Чего-то необъяснимого. И этому горю не было конца.

Маленькая девочка не хотела ни играть, ни есть оставленные соседкой конфеты. Она сидела, зашившись в углу незнакомого дома, оставленная всеми, наказанная за что-то ужасное. И тут появилась бабушка, добрая бабушка, всплеснувшая руками, увидев заплаканного ребенка на полу. Бабушка отнесла ее домой, накормила и, уложив спать, рассказала сказку. Бабушка победила это страшное, она не впустила его, она не знала о нем.

Засыпая под колыбельную бабушки, Лика проснулась в своей квартире. Она открыла глаза, но заветное ощущение того, что это был лишь сон, не пришло. Она подождала еще минуту и еще минуту. Ничего. Что-то страшное из ее сна вырвалось наружу, и рядом больше нет бабушки, чтобы защитить от него.

Окончательно убедившись, что облегчения ждать неоткуда, Лика поднялась и пошла искать спасения у крана с холодной водой. Примостившись на край ванны, девочка разглядывала себя в зеркале. В голове болезненно копошились какие-то мысли, не желающие формироваться в одну четкую идею. Лика почистила зубы и пошла на кухню. Йогурт для завтрака приказал долго жить еще вчера, но она забыла зайти за свежим в магазин. Заботливая Вера Павловна постоянно приносила девочке что-нибудь из своих кулинарных экспериментов, не претендующих на особую оригинальность. В фактически пустом холодильнике была обнаружена миска с салатом из овощей. Лика потянулась в шуфляду за вилкой, но внезапно отдернула руку. В отделение для вилок случайно попал нож. Наверно, она бросила его туда вчера, не заметив. На порезанном пальце выступила кровь.

Лика яростно швырнула салат в раковину. Капля крови стала последней каплей в ее чаше терпения. По щекам побежали слезы. Сдерживаемый внутри огонь вырвался из оков, как обжигающая лава проснувшегося вулкана. Лика задыхалась от приступа слез. Ее плечи судорожно тряслись, а ногти впивались в кожу. Призрачный образ пьяного отца, смерть родителей, роль "белой вороны" в школе, насмешки, непонимание и одиночество, одиночество, одиночество. Вся жизнь словно бессмысленные странствия в сумрачном лабиринте. Вся жизнь ошибка. Ни одного правильного поступка, ни одного верного шага. Колосс рухнул наотмашь. Лика больше не могла себя сдерживать. Боль сжимала ее легкие и с тихим хрипом выходила наружу.

Обессилев от атаковавшей истерики, Лика опустилась на табурет. Девочка прислонилась спиной к стене и закрыла глаза.

Пустота вокруг была невыносима. Она звенела, впиваясь в нервы как голодный хищник. Еще секунда - и или голова, или сердце взорвутся, разлетевшись на микроскопические кусочки.

Лика сорвалась с табуретки, вытащила из шкафа свой школьный рюкзак, сбросив при этом на пол пару коробок с обувью, затолкала в него кошелек и паспорт, умылась, бросила на себя мельком взгляд в зеркало в ванной, оделась, подобрав с пола оставленное там вчера вечером пальто, и отправилась на вокзал.

***

Три часа в автобусе и два километра пешком по песчаной дороге - и Лика оказалась в деревне, где раньше жила ее бабушка.

Кругом стояла тишина. Деревянные дома с облезшей краской выглядели больными и обиженными на весь мир. По некошеной траве во дворах можно было догадаться, что во многих из них никто не живет.

На одной из покосившихся лавочек сидели две старушки. У них Лика и узнала, где находится заброшенный дом, в котором она ребенком проводила каждое лето.

Трава здесь была по пояс. Крапива, полынь и даже занесенные невесть откуда сюда папоротники были в самом соку, несмотря на конец осени. Отсутствие человека с его извечной склонностью к порядку, стало для этих зеленых хозяев территории залогом абсолютной свободы.

Земля была устлана гнилыми яблоками. Они лежали сплошным слоем, одно на одном, местами уже превратившись в вязкую коричневую кашицу. Год был на редкость урожайным. Правда, ни у кого в этой покинутой людьми деревне не возникло мысли преодолеть заросли растений, чтобы пробраться в сад, и наливные яблочки, которые спели здесь каждое лето, и в этот раз остались никем не попробованными.

Сейчас они хлюпали под ногами как болотные кочки, и от земли поднимался сладкий запах.

На крышу дома легла тяжелая ветка. Скорее всего, ее сломило ветром во время одной из гроз. Засохшие длинные суки, спускающиеся до самого низа костлявыми щупальцами, полностью закрывали два окна. Было странно, что крыша выдержала и дом устоял.

Лика стала пробираться к дверям. Через жгучую крапиву и цепляющиеся за ноги колючки лопухов. Десятки этих крошечных ежей хватались за одежду, приклеивались к ней мертвой хваткой, норовили допрыгнуть до волос. Лика с опаской вглядывалась в заросли под ногами, боясь наткнуться на пригревшуюся на солнышке гадюку. На то, чтобы преодолеть расстояние в несколько метров, ей потребовалось больше десяти минут.

Уже у самых дверей Лика услышала за своей спиной чье-то частое дыхание. Страх сразу же сковал все тело, и девочке пришлось приложить немалые усилия, чтобы повернуться. Перед ней стоял огромный пес. Он был выцвевше серого цвета, со свалявшейся шерстью. Ужасно худой. Его глаза не были похожи на глаза тех собак, которых Лика видела раньше. Ей всегда казалось, что у собак сверхчеловеческие глаза, в них сложно смотреть, потому что становится стыдно. У этого пса глаза были неживые, тусклые, как два погасших угля. Пес смотрел на Лику с явной враждебностью, он подходил ближе и рычал. Бежать не было смысла. Девочка вспомнила о купленном на вокзале бутерброде и потянулась к рюкзаку, чтобы покормить животное. Пес злобно залаял, и Лика застыла в своей неуклюжей позе.

Вдруг на траву между девочкой и псом выскочил заяц. Большой, коричневый и шустрый. Он метнулся перед самыми зубами собаки и заскакал прочь. Пес рванул с места как вставшая на дыбы лошадь. Через секунду ни его, ни пушистого спасителя не было видно.

Лика вздохнула с облегчением и направилась ко входу в дом. Замок на дверях был выломан местными пьяницами, кормящимися за счет собственной беспринципности. Лика открыла осевшую дверь и вошла внутрь. В доме было сумрачно и холодно. Много лет здесь не разжигали печь, из-за упавшей ветки дерева сюда почти не проникал солнечный свет. Деревянный пол поскрипывал, при каждом порыве ветра скрипела и крыша, напоминая о постоянной угрозе своего крушения.

С иконы в углу и черно-белых фотографий в рамке на стене свисала паутина. Все было в пыли.

Лика обошла весь дом, то и дело боязливо поглядывая на потолок. Оставаться здесь на ночь не хотелось. Но в такую глухую местность автобусы ходят только несколько раз в неделю. Вернуться в город можно будет только завтра. Подумать только, Лика помнила, что маленькой ей с мамой приходилось ехать к бабушке в битком набитом автобусе, где свободное сидячее место было непозволительной роскошью.

Девочка уже жалела о своей затее. Ее положение напоминало миссию сказочных Иванушек-дурачков, которые отправлялись за семь морей, чтобы найти то, не знаю что. В пустом доме, погребенном в куче гнилых яблок, искать было нечего.

Лика присела на корточки. По крайней мере, теперь она точно знала, что той девочкой, пускающей солнечных зайчиков, была она сама.

Около двух часов прошло в бесцельном хождении по периметру дома. В деревянном шкафу стояли тарелки - фарфоровые и железные, тут же лежали заржавевшие вилки, ложки, ножи. Вся кухонная утварь доживала свой век, будучи аккуратно сложенной, составленной, развешенной. Значит, здесь мародеры не надеялись чем-нибудь поживиться. Другая картина была в спальне. Тут все было вверх дном. На полу валялись шуфляды, старая одежда из вдоль и поперек обследованного шкафа, битое стекло. Очевидно, пришедшие сюда не нашли здесь ничего полезного для себя и поэтому решили хотя бы выместить злость на всем, что попадало под руку.

Посидев немного над пожелтевшими бумагами, в которых не оказалось ничего интересного, Лика зашла в кладовую. Но и тут ее ждало разочарование. В носу защипало от сильного запаха сырости и плесени. Содержимое огромных старых сундуков, в которых раньше хранили зерно, было скудно: старая, полусгнившая обувь, непонятные железяки, бывшие когда-то деталями каких-то механизмов, настенные часы с маятником, поржавевшие и с облупившейся краской, несколько пыльных стеклянных банок, запасенных для варенья. Ничего, что могло бы объяснить ее сегодняшний порыв отправиться в Богом забытую глушь.

Что делать дальше Лика не знала. Заряд мобильного, которым она пользовалась как фонариком, заканчивался. На улице было еще более менее светло, но в доме сумерки уже сменялись ночной темнотой.

Неожиданно девочка услышала тихий стук. Кто-то снаружи стучал в оставленную практически нараспашку открытой дверь. Лика вышла в веранду. В существе, стоявшем за порогом, можно было с трудом распознать человека. Он стоял в плаще-дождевике, с натянутым на глаза капюшоном, в резиновых сапогах. Для полного комплекта ему не хватало разве что удочки. Человек поздоровался и попросил разрешения войти. Это звучало странно, потому что Лика абсолютно не чувствовала себя хозяйкой этого пустого дома, который и домом-то было уже сложно назвать.

Не успела Лика ответить, как с пришедшим уже усиленно здоровался неизвестно откуда подоспевший второй мужчина. Он объяснил, что приехал к бабушке в гости, а та видела Лику и подумала, что девочка захочет уехать домой сегодня, не дожидаясь автобуса, вместе с ним на машине. За этим к дому и послали Ивана Арсеньевича, но парень решил сам предложить свои услуги. Все время, пока подоспевший нес эту тираду, Иван Арсеньевич смотрел на него с неприкрытой ненавистью, которой было невозможно отыскать разумное объяснение. Подоспевший взял первого гонца за плечи и, развернув от двери, вытолкал его в сад. Незнакомец в плаще, молча повинуясь, побрел по заросшей дороге в деревню.

Странный гость, хоть и был приятнее угрюмого Ивана Арсеньевича, доверия не внушал. Он был молод, симпатичен и обаятелен. Все это перечеркивалось тем фактом, что именно его самодовольное лицо Лика видела в метро, в одной из своих дневных "галлюцинаций".

Но перспектива заночевать в холодном темном доме, в который в любой момент могли забраться на "вечеринку" местные работники ножа и топора, была хуже любой другой авантюры.

Красный джип стоял на песчаной дороге у самых зарослей. Очевидно, знакомства с заботливой бабушкой не предполагалось. Лика села на переднее сиденье машины. Ее спутник весело нажал на газ.

Молодой человек изо всех сил пытался завязать беседу, он что-то говорил о себе, потом начал приставать с расспросами к Лике. Он вел себя как ребенок, чье невинное любопытство позволяет докапываться до самых заветных человеческих тайн.

Расстояние, на которое автобусу потребовалось три часа, красный джип преодолел за полтора. За это время, конфузясь и увиливая от прямых ответов, Лика рассказала новому знакомому всю свою жизнь. Он сокрушительно вздыхал, кивал головой, поддакивал и всем своим видом говорил, что относится к типу людей, у которых любая история в одно ухо влетает, во второе вылетает. Только на это и оставалось надеяться.

Рыжий довез Лику до самого ее дома, рвался проводить до квартиры, но потом успокоился и уехал. Девочка опасалась, что без просьбы дать телефон дело не обойдется, но парень и не заикнулся об этом. Он исчез, не оставив никаких нитей, которые могли бы опять свести их вместе. И это было хорошо. Это принесло облегчение.

***

К своему счастью, Лика провела ночь в своей квартире. Но ночь все равно была страшной. Ей снился серый пес с текущей между зубами слюной, он рычал, рыл лапами землю, а потом жалобно просил человеческим голосом: "Разреши мне войти".

Лика проснулась совсем разбитой. В голове был туман, глаза опухли.

Ясности мыслям совсем не добавляло снова начавшееся "тук-тук-тук" за окном. Монотонный грохот свай сопровождал ее теперь каждое утро, каждый день, пока рабочие в поте лица трудились над возведением нового дома в нескольких десятках метрах от ее собственного. Это был один из многих домов, которые вырастали со скоростью света, дабы принять в свои холодные панельные объятия новых жильцов. Как рассказывали бабушки на лавочке у подъезда, фундамент одного из таких домов поставили на захоронении времен второй мировой войны. Ни архитекторы, ни проектировщики, ни строители не могли предвидеть, что именно в этом месте фашисты закапывали тела своих жертв. Да мало ли таких скрытых кладбищ по всему городу - не останавливать же из-за этого строительство. Тем более что сваям все равно, куда их заколачивают - будь то плодородный чернозем, рассохшийся песок или куча крошащихся костей.

Лика вздрогнула от звонка в дверь. Трудно вспомнить, когда он звонил в последний раз. Это Вера Павловна. Добрая женщина принесла Лике завтрак. Было сложно определить вкус румяных блинчиков и багряного малинового варенья. Все казалось одинаково пресным. Вода в кружке дергалась, словно удары, разносящиеся на улице, предназначались ей.

Тук-тук-тук-тук. Звук проникал сквозь оконное стекло, сквозь воздух, стены соседних домов, квартиры живущих в них людей, их мебель, вещи, души. Тук-тук-тук-тук. Эхо заполняло собой все пространство, заставляя птиц нервно молчать на ветках, а прохожих глубже втягивать шею в плечи.

Лика вымыла посуду и стала одеваться. Вера Павловна ждала ее, чтобы пойти на кладбище: 2 ноября - день, когда вспоминают о мертвых.

***

Мама и папа лежали рядом. Лике всегда становилось интересно, не мешает ли им такое соседство. При жизни они не могли побыть вместе и нескольких минут, чтобы не поссориться. Может быть, их стоило похоронить отдельно? Но люди не поняли бы этого и стали бы осуждать. Почему-то в отношении самой последней церемонии довлеющие каноны как никогда строги. За их соблюдением следит батюшка, которого нельзя не позвать, даже если человек не особенно появлялся в церкви при жизни, и целая куча чужих людей, которые возникают ниоткуда, приходят с крестиками, венками, суевериями, кладут в руки покойника иконки, обвязывают лоб церковной лентой, накрывают освещенным покрывалом, спорят о том, как все должно быть сделано, согласно заведенным обычаям. Значит, у тех, кого хоронили по другим обычаям, сжигали на погребальном костре или замуровывали в пирамиде, не было шансов на рай?

Бабушку похоронили на окраине кладбища. Рядом с мамой и папой места не оказалось. Город мертвых - перманентная проблема для городских властей, потому что он увеличивается, как в сказке, не по дням, а по часам, угрожая живым посягнуть на их территорию. Лика огляделась: клетки, клетки, клетки. Сколько же бабушек и дедушек, детей и подростков, девушек и парней лежит под этой землей? Плотно друг к другу, с минимальным личным пространством. Как церковные свечки, которые после того, как они отгорели за чей-то покой или чье-то здоровье, смешивают и переплавляют в новые.

По сравнению с другими недавно появившимися могилами бабушкина выглядела пустой. Здесь было только три венка - заказанный Верой Павловной венок от Лики, венок от самой Веры Павловны и венок от нескольких знакомых, живущих в том же дворе, что и Лика. На двух из них были огромные розы, залитые эпоксидными слезами, на одном - белоснежные калы. Слезы сверкали в лучах выползающего на долю секунды из-за туч бледного солнца. Черные ленты, исписанные золотым курсивом шелестели на ветру как порезанная мишура. Лика подумала, что венки выглядят неуместно красивыми и яркими, такой блеск подошел бы к праздничному карнавалу, где бы им можно было восторгаться без угрызений совести.

Девочка стояла над возвышающимся бугорком земли, и всего лишь какой-то метр или чуть больше, отделял ее от бабушки. Кажется, так просто - раскопать эту землю, открыть обитый бархатом ящик и обнять дорогого человека. Так легко и одновременно так невозможно.

Вера Павловна поставила у изголовья могилы, туда, где весной будет установлен памятник, чистое блюдце, налила в рюмку воды и положила несколько конфет. Пока она все это делала, она разговаривала с бабушкой, сбивчиво пытаясь рассказать, что у них с Ликой все хорошо. Сама Лика молчала. Иногда ей хотелось прийти на кладбище, сесть рядом с бугорком земли и поговорить по душам. Но когда она приходила, ей становилось неловко, и ее воображаемый монолог терял свою сакраментальность. Девочка никак не могла почувствовать единение с этим местом, со сверкающими венками, с тишиной, нарушаемой только щебетом птиц. Ожидаемое успокоение не приходило. Все выглядело ненастоящим и чужим, а пространство под могилой казалось пустым. Как ни пыталась, Лика не могла представить себе, что там внизу лежит ее бабушка, это просто не укладывалось в голове, там должно быть пусто, абсолютно пусто, но где же тогда бабушка?

Лика подумала о бабушкиной комнате, о ночном столике, на котором стоит ее фотография и лежат ее вещи. По некому молчаливому согласию эта комната стала поминальной каплицей, где столик играл роль алтаря. Там Лика действительно могла поговорить с бабушкой. Но было ли это место ее настоящим домом? Эта мысль не давала Лике покоя. Она вспомнила о заброшенной деревянной хатенке в не менее заброшенной деревне. Там бабушка прожила большую часть своей жизни, там она воспитывала детей, любила и мечтала и, наверно, когда-то была счастлива. Сейчас ее дом, наполненный воспоминаниями, одиноко догнивал под тяжестью сломленной яблони.

Лика тяжело вздохнула и закрыла глаза. Что она могла сделать? Чтобы восстановить это место потребовалось бы очень много денег, сил и времени. Ни первого, ни второго, ни третьего у нее не было. В любом случае, кто будет заботиться о доме, когда ей исполнится столько же лет, сколько сейчас Вере Павловне, или потом? У него все равно никогда не будет вечности, вечности, которая есть у бабушки. Через лет сто или двести и эта могила зарастет, и городские власти будут продавать эту землю для повторных захоронений. Не останется никого, кто зажег бы свечку или поговорил бы с фотографией, не останется ничего.

У Лики сжалось сердце. К горлу подступил комок слез. Не сейчас. Лика открыла глаза и заставила себя больше не думать о вечном. Лучше было вообще избегать мыслить философскими категориями жизни и смерти, потому что для нее подобные размышления превращалось в торнадо, затягивающий все глубже и глубже в свою бездонную воронку.

Вера Павловна молча переминалась с ноги на ногу. Оказывается, снова пошел дождь, и женщина мокла, не решаясь открыть зонтик или предложить Лике идти домой. Девочка взяла ее за руку, и они не спеша побрели к выходу.

***

Тетрадка в черном переплете была опять открыта на первой странице. "Книга прошлого" упорно не хотела появляться на свет. Это порядком злило.

"Однажды мой папа качал меня на качелях. Мне было страшно. Я просила его остановиться. Я плакала. Он размахивался и подбрасывал качели все выше, пока они не взметнулись почти перпендикулярно земле. Я упала, разбила колени и поцарапала ладони. Почему он меня не слышал? Может быть, он хотел, чтобы я упала?"

Позитивно, нечего сказать. Лика закусила губу. Метод психотерапевта был больше похож на пытку, чем лечение.

Лика вырвала из тетради первый лист и уткнулась в ее вновь вернувшуюся пустоту. Размышляя над тем, что же все-таки написать, девочка мастерила из исписанной бумаги кораблик.

"Здравствуй, дневник. Меня зовут Лика. Мне 19 лет. Я учусь в университете и иногда даю уроки репетиторства по русскому языку. Мои родители погибли, когда мне было четырнадцать. Меня воспитывала бабушка. Она оставила свой дом в деревне и переехала в город, чтобы стать моей опекуншей. Почти два месяца назад она умерла. Теперь я живу одна".

Лика бросила ручку и включила телевизор. Посмотрев немного на экран, в котором рассказывали, как лучше приготовить морскую экзотику, она начала писать снова.

"Бабушка была очень доброй и заботливой. Когда я была маленькой и боялась грозы, она рассказывала мне сказки. Она любила меня просто так, потому что я ее внучка. Она ничего не требовала взамен. Она была счастлива, что у нее еще есть, кого любить".

Она умерла в больнице. Позвонили Вере Павловне. Потом в квартиру пришли незнакомые люди, они вели себя не как гости, а как хозяева, они принесли бабушку, лежащую в гробу, внучка и добрая подруга сидели возле нее всю ночь, а назавтра Лике пришлось осознавать смысл слова "никогда". Но смысл так и остался непонятым, отгороженным непроницаемой стеной ужаса. Поминки, перловая каша на самом дне тарелки, кто-то пил водку, закусывая наспех приготовленными Верой Павловной салатами и бутербродами. Блюдце с кусочком хлеба и солью поставили для бабушки. Оно стоит на ее столе до сих пор.

"Я кладу на него конфеты. В детстве я ставила такие блюдца своим куклам. Мама забирала украдкой мои "угощения", и я была на седьмом небе от счастья от того, что кукла съела сладости. Теперь с тарелки ничего не исчезает".

Чернила оказались размытыми слезами, и по столу "поплыл" еще один кораблик.

***

- Что ты делаешь? - раздраженно спросила Девочка с Серебряными Волосами. - Я сплю, а ты меня будишь.

Лика пыталась объяснить, что им обеим нужно убегать. Она почему-то не говорила, от кого, но точно знала, что нужно спасаться, и времени все меньше.

- Не трогай меня, мне здесь хорошо, - сонно пробормотала Девочка с Серебряными Волосами.

Лика хотела ей помочь. Она кричала, она тормошила спящую девочку, тянула ее за руку и снова кричала. Она чувствовала опасность, совсем рядом, еще немного - и она будет прямо у нее за спиной, что-то ужасное и необратимое.

Тело Лики покрылось холодным потом. Двигаться было все сложнее. Руки окаменели, ноги налились свинцом, голова сковалась морозом. Словно она заглянула в глаза Медузы Горгоны. Но она не могла сдаться. Не в этот раз. Ей нужно было во что бы то ни стало разбудить ее, разбудить Девочку с Серебряными Волосами. Лика снова бросилась к ней, но где же она? На кровати только она сама, спящая, беспомощная в своем неведении беды.

Вдруг на Лику посыпался песок. На лицо, в глаза, в рот, со всех сторон. Она невольно заерзала по кровати, которая почему-то стала мокрой и холодной. Пальцы впились в землю. Она лежала на влажной черной земле, и вокруг была темнота. Ни души. Только черные крошки, осыпающиеся откуда-то сверху. Дышать становилось труднее. Пространство вокруг сжималось. Лика забилась в своей ловушке, ожесточенно пиная локтями рыхлые стены. Песок посыпался еще быстрее, с каждым рывком девочка оказывалась зарытой все глубже под землей. Лика отчаянно закричала.

По тусклой серости за окном было невозможно определить, что сейчас - ночь или утро. Лика потянулась к часам. Почти девять.

В тишину с эхом врезались железные сваи. Тук - в землю, тук - в кости, тук - в сердце, тук - в душу.

Лика поежилась. Страх, атаковавший ночью, обрушился на нее с новой силой. Всего лишь сон. Один из ее многочисленных кошмаров. Она к ним так и не привыкла. Никогда не привыкнет. Эти сны, как древние мары, высасывают силы, выпивают жизнь, оставляют тело дрожащим в холодном поту, сознание растерзанным в клочья. После них так сложно проснуться, несколько часов еще бродишь, как лунатик, сгорбившись под тяжестью пережитого.

Девочка оделась и подошла к бабушкиному ночному столику. Свечка за ночь сгорела. Конфеты, которые Лика вчера положила на маленькое блюдце, остались нетронутыми. В шуфлядах столика по-прежнему лежали бабушкины вещи: внизу аппарат для измерения давления, в конверте аккуратно сложены подаренные Ликой открытки, рядом несколько потрепанных книг. Очки, Вера Павловна сказала, надо положить с бабушкой. В соломенной конфетнице рядом с колючими пластинками цветных таблеток лежал рождественский пряник в целлофановой обертке. Его привезла Лика в качестве сладкого сувенира из выигранной ею в конкурсе литературоведческих эссе поездки за границу. Лика хотела, чтобы бабушка попробовала пряник, но той было жалко его есть. Она могла смотреть на подарок любимой внучки и улыбаться, решиться уничтожить его она не могла. Пряник в форме сердечка остался лежать нераспакованным и непробованным.

Здесь же на столе лежал большой бабушкин кошелек, больше похожий на ридикюль, закрывающийся на две защелкивающиеся друг за друга металлические бусины на ножках.

В потрепанной старой сумке бабушка хранила различные важные бумаги - квитанции об оплате квартиры, паспорт, маленькую черно-белую фотографию Ликиной мамы. Все осталось на месте, кроме паспорта, который забрали после бабушкиной смерти. Лика никогда раньше не заглядывала в эту сумку. Когда она была маленькой, ей казалось, что бабушка прячет там много каких-нибудь очень тайных предметов, но постепенно девочка утратила интерес к черному ридикюлю, наполненному бумажками.

Лика сделала глубокий вдох и вынула все содержимое сумки на столик. Чеки, квитанции, газетные вырезки, открытка, фотография на паспорт, таблетки - ничего ценного здесь не было. Лика стала прощупывать каждый сантиметр сумки. Во внутреннем кармане пальцы наткнулись на что-то твердое и круглое. Девочка вытащила предмет на свет белый и обнаружила, что это маленькое зеркальце.

Зеркало было очень старым, с грубым стеклом, которое сильно искажало отражаемые предметы. Оно было покрыто слоем пыли, который не убирался с поверхности. Наверно, поблекло от старости.

Лика заглянула в этот мутный, поцарапанный кружочек у себя на ладони. Ее глаза, ее волосы, ее губы, ее морщинка на лбу, ее усталость, ее боль.

Но ведь все могло быть по-другому.

Что-то внутри девочки заныло с новой силой.

Ее мама, наверняка, могла выйти замуж не за папу, а за того улыбающегося блондина, фотографию которого она бережно хранила в кошелке между бумажкой с молитвой на удачу и проездным билетом. Лика могла быть счастливым ребенком, чьи родители держатся за руки во время прогулки по парку. Она могла никогда не слышать тех сотен нелепых скандалов, которые заставляли ее часами сидеть под окнами соседских домов в страхе перед очередным вечером дома.

Дома. Лика никогда не чувствовала себя дома. Рядом с людьми, которые должны были быть самыми близкими, но были такими чужими.

Лика опустилась на пол. Нахлынувшие воспоминания вызвали очередной приступ слез. Как же она была не права. Сделала ли она все, что было в ее силах, чтобы пробиться сквозь стену, выстроенную ее родителями из всех жизненных неурядиц? Наверно, нет. Она не смогла достучаться до мамы, не смогла завладеть вниманием папы. Она сдалась слишком рано. А теперь слишком поздно исправлять ошибки.

Теперь Лика точно знала, что любила свою постоянно озадаченную вспыльчивую маму, своего всегда потерянного недовольного отца. А еще теперь она знает, что они ее тоже любили. Только жизнь странная штука, странная страшная штука, которая, как медленный яд, превращает свободных людей, полных идей и планов, в зашоренных калек, до отчаяния боящихся выглянуть из своего кокона.

Когда уходят все, кто был дорог, остается только пустота. Давным-давно пустившая корни, проросшая в самом сердце, опутавшая своими ростками каждую клетку, отравившая кровь, она сжигает изнутри. От нее никуда ни деться, ни спрятаться. Она ненасытна и неумолима, она жаждет быть заполненной. Хоть чем-нибудь. Болью, страхом, ненавистью. Все подойдет. Только всего мало.

Лика вытерла кулаками опухшие глаза и снова уставилась в зеркало.

"Теперь ты довольна?" - саркастически бросила девочка своему пыльному отражению.

В мутном диске блеснул отблеск потолочной лампы. Лика, неосознанно улыбаясь сквозь слезы, начала крутить зеркальце так, что в нем запрыгали яркие блики. На грани истерики она изо всех сил сжала металлическую оправу, и та врезалась в ладонь. Но этой физической боли было не достаточно, чтобы заглушить то, что разгорелось внутри. Из-за слез Лика больше не могла разглядеть свое отражение, она поднесла зеркало близко-близко к глазам, словно пытаясь, заглянуть вовнутрь его, за мутную пелену, за грубое стекло, в самую душу этого старого предмета, если таковая вообще у него могла быть.

На секунду девочке показалось, что среди бликов сверкнули серебряные волосы. Нет, это всего лишь отблеск чего-то стеклянного. Еще ближе, да вот они - ее глаза, ее банальное отражение. Только почему глаза серые и почему она улыбается, если приступ истерики, кажется, уже закончился?

Девочка с Серебряными Волосами.

Лика вскрикнула и вышла из оцепенения от собственного крика.

Сидеть и оплакивать мертвых, жалея себя, было из той категории занятий, которые останавливают время. Это как смотреть на бегущую воду или на огонь в камине, когда реальное все ближе к ирреальному, и прервать созерцание может лишь напоминание о полной бесполезности деяния. Всегда есть только две дороги, даже, если они обе ведут в никуда - одна раньше, вторая позже. А у застрявших на распутье есть лишь сон.

IV

У

кабинета к доктору не оказалось очереди. Пользующийся, по заверению больничной медсестры, популярностью психотерапевт был сегодня абсолютно не в спросе. Или может быть, все дело в кропотливо составленном графике, благодаря которому, пациенты не толпились под дверями, как это было принято в поликлинике, а приходили и уходили по четко установленному времени, не встречаясь друг с другом.

Лика постучала и вошла.

Врач в хрустящем от белизны халате поднял на нее свои орлиные глаза. По его лицу, пробежала улыбка, сменившаяся выражением подобранных в идеальной пропорции вежливости и участия.

Что ж, надо попробовать ему подыграть.

Лика медленно прошла через кабинет и села на стул рядом с психотерапевтом. За спиной в рюкзаке тяжелым грузом лежала пустая черная тетрадка.

Врач не спеша отыскал медицинскую карту Лики и в полном молчании изучал ее, не глядя на пациентку.

Девочка тоже молчала. Ни одним из произошедших с ней за неделю событий она не горела желанием поделиться с доктором.

В какой-то момент аспидные глаза соскользнули с медицинской карты и словно невзначай вонзились и Лику.

- Снова мучали кошмары?

Девочка отвела взгляд в сторону.

- Нет, не особо.

Еще секунда, и Лика оказалась в плену расплавленного обсидиана. Это доктор придвинул свой стул, и тьма его глаз повисла над девочкой траурной парчой, через которую не мог пробиться ни один луч солнца, несмотря на то, что окно было всего в нескольких метрах, прямо за спиной согнувшегося, как гепард перед смертоносным прыжком, врача.

-Давай-ка заглянем в твою книгу прошлого. Что ты записала в нее на этой неделе?

Лику пробил холодный пот. Книга прошлого. Блокнот в черном переплете. Блокнот, в котором нет ни слова, ни буквы, который зияет своей пустотой. Она просто забыла о нем. Она поверила, что доктор может тоже о нем забыть.

Профессор аккуратно собрал бумаги у себя на столе в одну стопку и развернулся к Лике.

- Ну-с, так о чем мы написали?

- Об одной мертвой девочке, - выпалила Лика.

Доктор удивленно приподнял брови, а Лика выругалась про себя за полное отсутствие смекалки.

- Эту девочку убил автобус, то есть люди, которые ехали в автобусе, то есть шофер автобуса. Нет, - Лика выдохнула, - просто дорожная авария.

- Ты стала очевидцем аварии? - доктор играл в заботливого простака.

- Да, так и есть. Случайно. Случилось. То есть я случайно увидела, как девочку сбил автобус, - наконец подобрала слова Лика.

- И ты написала об этом в книге прошлого?

- Да, так и есть, - с облегчением соврала Лика.

- Значит, ты хочешь забыть об этом?

- Да, наверно, - неуверенно ответила девочка.

- Ты ведь знаешь, в книгу прошлого нужно записывать только те вещи, которые ты хочешь забыть.

"Это что новые правила", - подумала Лика.

- Да, я хочу, это было очень, так...

- Ужасно?

- Да, да.

- Ты ведь не знала эту девочку?

- Нет, конечно, нет, - быстро ответила Лика.

- Тогда не стоит принимать ее смерть так близко к сердцу, люди умирают каждую минуту, каждую секунду, - доктор испытывающе посмотрел на пациентку.

"Это вряд ли, - подумала она почему-то, - ведь если в мире 7 миллиардов, 7 миллиардов секунд - это сколько в неделях?" - Лика словила себя на мысли, что она глупо улыбается в то время, как психотерапевт изучает ее взглядом.

- Ты потеряла много близких людей, поэтому этот опыт был для тебя таким болезненным, - подвел итоги врач и почему-то вопросительно посмотрел на Лику.

Девочка молчала.

- Я знаю только о твоих родителях и бабушке. Возможно, ты потеряла еще кого-то? Или может быть, что-то еще, другие переживания, связанные со смертью?

Лика почувствовала, что цветки с завитушками-щупальцами на обоях заплясали на стенах.

- Нет, - ответила она.

- Хм, - доктор многозначительно посмотрел на лампу в потолке. - А твои сны? Они не бывают связаны с похоронами?

- Нет, - снова выдавила из себя Лика.

- Просто так часто бывает: что-то реальное проецируется в снах на что-то фантастическое, искажается до неузнаваемости и предстает в облике кошмара. На самом деле, это всего лишь воспоминание, и его не стоит бояться, - заверил психотерапевт.

- Угу, - прорычала Лика.

- Я хочу помочь тебе, Лика, - с напущенной серьезностью сказал доктор. - Но ты еще не готова принять мою помощь. Мы попробуем по-другому. Мы должны вернуться к самому началу, Лика. Я хочу, чтобы на первой странице твоей книги прошлого было написано о самом первом поступке в твоей жизни, о котором ты сейчас жалеешь. Даже если это украденная конфета или дернутый за хвост кот. Мне все равно. Я хочу знать, что это.

Лика молча кивнула в ответ и начала пятиться к дверям.

Пытаясь отдышаться уже на коридоре и перебирая в памяти смысл сказанного, Лика услышала слова "на первой странице". "Он, что, понял, что я соврала?", - подумала девочка.

Вернуться туда, с чего все началось. Это казалось разумным. Только что это за поступок, о котором она жалеет? Таких поступков много, какой из них был первым? Что, если ее жизнь изменило что-то, чего она не помнит, потому что была слишком маленькой, чтобы отдавать отчет в своих действиях? Как всегда, слишком много вопросов и ни одного ответа. И совсем никакого чудодейственного облегчения. По-прежнему тяжело и тревожно. За что только сей психотерапевт получает свою зарплату.

Лика горестно ухмыльнулась и побрела к выходу из поликлиники. В узких коридорах на этот раз никого не было - наверно, солнечная погода помогала горожанам не болеть.

Домой идти не хотелось, и Лика отправилась в парк. Раньше, когда девочка училась в школе, они с бабушкой гуляли по парку каждое воскресенье. Смотрели на шустрых белок, пытались вспомнить названия всех рассмотренных в высоте деревьев птиц, собирали разноцветные букеты из шуршащих ароматных листьев. Теперь в парке было сложно отыскать хотя бы одну белку, да и листья под ногами не вызывали прежнего восторга. И все равно Лика любила этот парк, его тишину, его высокие, изогнутые сосны, его тень и его покой.

По центральной дороге парка шел мужчина с рюкзаком за спиной. В рюкзаке был некий механизм, а в руках у рабочего была длинная трубка, похожая на шланг пылесоса. Трубка быстро засасывала в себя желтые, красные, коричневые опавшие листья, и мужчина оставлял за собой абсолютно чистую тропинку, обнаженный асфальт без намека на осень. На фоне нерасчищенной земли под деревьями эта дорога выглядела неестественно и убого, словно пожилая дама, которой разгладили лицо, забыв при этом про ее морщинистые руки, сгорбленную спину и гардероб из прошлых десятилетий.

Лика свернула на одну из боковых тропинок и оказалась в сумраке, обрамленном вековыми деревьями. Здесь было тихо и прохладно. Здесь можно было просто сесть на лавочку и ни о чем не думать. Здесь можно было забыть о кривляющихся обоях, мечущем глазами огонь психотерапевте, найденном зеркале и даже бумажных корабликах. Здесь можно было забыть обо всем.

Она опять была маленькой девочкой. Она была счастлива, потому что она шла рядом со своим отцом. Неизвестно почему и неизвестно какой ценой, но он согласился забрать ее из детского сада. Лика крутилась перед ним, как заведенная, прыгая то на одной, то на второй ноге, переполняемая восторгом от того, что какие-то незнакомые прохожие видят ее вместе с папой. Вдруг она оступилась и полетела на асфальт. Коленки оказались разбитыми, на белые носочки потекла кровь. Правда, эта неудача ничуть не испортила настроение. Лика не помнила, было ли ей больно, она хотела всеми силами показать папе, что все в порядке, все по-прежнему хорошо. А потом они дошли до дома, где их встретила мама с поджатыми губами, она говорила что-то обидное папе и мазала коленки зеленкой. Лике хотелось кричать, что папа не виноват, но она молчала. А потом, спустя день или два, она показывала папе свою коллекцию засушенных листьев. Папа должен был отгадывать названия деревьев, но абсолютно во всех экземплярах ему удавалось рассмотреть признаки только клена. Наверно, он просто забыл о существовании других растений, и потом, это была всего лишь глупая детская игра.

Лика открыла глаза. Она старалась не вспоминать о папе, когда он был пьяным, ей казалось, что о мертвых нельзя думать плохо. Проклятые завитушки нарисованных на обоях цветов сомкнулись возле ее горла, защелкнувшись на маленький замочек. Девочка встала. Пора идти домой.

На центральной улице было все еще много народу. Здесь продавали сладкую вату и мороженое. Дети тащили своих родителей к ярким палаткам с пугающими масками, резиновыми змеями, воздушными шариками и мягкими игрушками. На скамеечках сидели портретисты. Одни обещали точнейшее сходство, другие - создание романтического образа, третьи - шаржи за полцены.

Рядом с билетной кассой стоял молодой человек в серой куртке. Он продавал сказки. В его руках был веер из красочных обложек. Перебивая сам себя, он говорил разными голосами, воспроизводя известные реплики героев. Но детишек куда более интересовали карусели и лавки со сладостями. Юноша повернулся к Лике. Девочке показалось, что он похож на Ивана Арсеньевича. Только чем? Парень подошел к Лике, улыбаясь и протягивая ей книжку.

- А это сказка для тебя.

Лика попыталась отвертеться от незапланированной покупки, пробормотав что-то вроде того, что она больше не читает детские книги.

- Это тебе, - повторил незнакомец. - И это подарок.

Лика привыкла к тому, что книги раздают только последователи какой-нибудь секты или религиозного учения. Принимать в подарок книгу от незнакомого торговца было так же странно, как прийти в магазин и попросить одолжить немного сахара к чаю.

Девочка сделала шаг назад, но парень бесцеремонно вжал книгу в ее руку и растворился в толпе. Лика даже не успела сказать ему спасибо. Если благодарности вообще были уместными в данном случае. Девочка выискивала в толпе этого странного юношу, но он словно в Лету канул.

- Ну что ж, - подумала Лика, - наверно, у меня настолько жалкий вид, что он подумал, мне просто не обойтись без доброй сказки на ночь.

Девочка повернула подарок лицевой стороной и обнаружила у себя в руках тонкую книжку в черных обложках с названием "Ловец душ".

***

Авторство книги значилось как "народное сказание". Лика любила фольклор. Ей всегда казалось, что в древних, передающихся от поколения к поколению легендах, песнях, рассказах спрятан некий тайный смысл. Но случайно оказавшаяся у нее книга не вызывала желания ее прочитать. Она лежала на столе, как свинцовый слиток, отколовшийся от чего-то чужого, того, что Лике знать совсем не обязательно. Но необходимость скоротать вечер и чем-нибудь дать по шее снова распоясавшемуся одиночеству сделали свое дело. Лика взяла странную книгу в руки.

"Воет, ноет конец града: мастер Оробец хоронит свою дочь. Из окольных городов понаехало родни. Дядюшки и тетушки, двоюродные и троюродные, с женами и с мужьями, с внуками и детьми. Все рыдают, все вздыхают..."

Все несут цветы - пушистые хризантемы, сладкие георгины, пестрые астры и белоснежные розы, покрывающиеся дорожной пылью. Это красочное шествие можно было принять за свадебный поезд, если бы над первыми рядами не покачивался обитый красным шелком открытый гроб.

Наконец, участники процессии добрались до кладбища. Остановились у разрытой ямы, на дне которой пустота смешивалась с грязью и сухими корнями деревьев. Стали прощаться. Началась суматоха. За последним поцелуем выстроилась очередь.

Несчастная лежала в белом платье, длинном, новом, неприятном на ощупь. Никто не подумал о том, чтобы одеть ее во что-нибудь ей более привычное. Ветер безжалостно тормошил подол, словно пытаясь выразить свое возмущение абсолютной неподвижностью молодой девушки. На лоб ей положили церковное изображение с крестиком, руки с иконкой укрыли белым полотном. Всем было горько. Ветер не унимался. Что-то блеснуло. Кто-то чужой отошел от гроба. Мужчина в сером, одет как охотник. Его мало кто заметил. И никто не мог вспомнить, по чьей линии он родственник. Прощание продолжалось, а мужчина не спеша шел по направлению к лесу, не собираясь возвращаться в деревню, чтобы помянуть покойную традиционной кутьей.

Никто не знает, кто он и откуда он приходит. Он ловок, быстр и беспощаден. Его оружие - зеркало, его цель - душа.

Он смешивается с толпой, молчаливо внемлет ее вздохам и всхлипам, терпеливо слушает о жизни усопшего, хотя все, что ему надо знать, - это лишь Имя. Ему достаточно нескольких секунд, чтобы схватить свою добычу. Он склоняется над беспомощным телом, держа наготове маленькое зеркальце. Он проводит им по векам, едва приоткрывая их, вбирая жизненную энергию, заточая несчастную душу за невидимыми замками. После этого он спокойно уходит, унося с собой бесценное сокровище, которое он продаст тем, кто в нем нуждается.

Никто не знает, где он прячет свою коллекцию зеркал. Никто не знает, сколько душ не упокоилось по его вине. Никто никогда не рискнул и подумать о том, какие блага можно обрести, если знать Имя. Ведь тот, кто освободит душу из заточения в зеркале, назвав Имя, может просить у нее все, что угодно - любую жизнь, какую пожелает.

На этом странная сказка заканчивалась. Лика отложила книгу в сторону. Она оставила неприятный осадок. Это был до одури сладкий привкус плавящегося воска. Эти злые легенды. Зачем их создавали люди? Чтобы пугать ими непослушных детей? Чтобы стращать благонравных девиц? Страшные, жестокие придания. Насколько жестокими должны быть люди, чтобы выдумать их?

От книги хотелось немедленно избавиться. Хотелось бежать далеко-далеко, за черту горизонта, туда, где не должно быть таких темных рассказов, где жизнь не должна так внезапно обрываться. Лика слышала частые удары своего сердца в горле, в висках, в ладонях. Она попробовала сконцентрироваться на шедшей по телевизору шоу-программе, но не почувствовала ничего, кроме отвращения. Девочка встала и начала ходить по комнате. С руками, сложенными крестом на груди, в напряжении, согнув спину, вогнув голову в плечи. Ей хотелось понять мораль этой дурацкой сказки, которую даже грубой стилизацией нельзя было назвать, или мотив уличного торговца, всучившего ей эту бездарную книгу, или хотя бы смысл расспросов занудного психотерапевта, которому почудилось, что Лике непременно станет лучше, если она вспомнит свою самую первую ошибку. Все было не так, все было расколото, разбросано, как фрагменты одной большой головоломки, которые никак не удавалось собрать вместе. Эти упрямые фрагменты с острыми краями вертелись в голове девочки, ее сознании, не отпуская, не давая вздохнуть свободно, не оставляя шанса на забвение.

Лика больше не могла выносить тесноту своей комнаты. Ей было нечем дышать, она задыхалась в собственных мыслях, в безысходности прочитанной легенды, в звенящем одиночестве, в подкрадывающемся, как липкая рептилия, страхе.

Девочка быстро оделась и выбежала на улицу. Ее не смущало, что был уже час ночи. Ей часто хотелось побродить по городу именно ночью, когда темно и тихо, когда может случиться, все, что угодно.

Холодный воздух помог ей прийти в себя. Было зябко и ветрено. Знакомые улицы выглядели неприветливыми. Свет фонарей, привлекавший ее из окна, как аллея праздничных светильников, на самом деле был мерзко желтым и тусклым. Лика не знала, куда ей идти. В этом районе города не было ухоженного парка с милыми скамеечками в стиле модерн, не было набережной или узких улочек Старого города, здесь не было ничего, что могло показаться уютным, красивым или, по крайней мере, приглядным. Здесь были только новые многоэтажки, закрывающие друг другу солнце, и много-много серых дорог, по которым даже теперь проносились машины.

Лика забрела на детскую площадку. В темноте было почти невозможно различить яркую раскраску поскрипывающих качелей, изогнутых горок и полосатых турникетов. Девочка присела на одну из скамеек - грязновато оранжевую, как ей показалось, и уставилась в черное небо. Сквозь туман поблескивали звезды, но чувство единения со всем мирозданием, которому было самое время накатить мощной волной, никак не давало о себе знать. Лике хотелось раствориться в этом гнетущем и одновременно прекрасном ощущении бесконечности, сидя здесь, ночью, под открытым небом, под миллиардами звезд, видимых и невидимых, в тишине, прерываемой лишь отдаленным свистом машин. Но что-то было не так. Облегчение не приходило. Напряжение по-прежнему пронизывало каждый нерв, каждый капилляр, отравляя кровь, лишая ее кислорода. Может быть, она разучилась любоваться красотой мира, разучилась расслабляться, она просто не может заставить себя ослабить контроль.

- Доброй ночи, Анжелика, - услышала она возле своего уха. Тихий приятный баритон, словно струящийся шелк, легко и свободно, из самой глубины, как бывает у опытных певцов.

Девочка вздрогнула. Она не ожидала встретить кого-то ночью на детской площадке. Тем более встретить кого-то знакомого. Тем более знакомого мужчину.

В мутно-прогоркшем свете фонарей Лика разглядела лицо. Это был ее недавний попутчик.

Лике захотелось превратиться в маленькую мышку, чтобы в мгновение ока сбежать с этой проклятой лавки, оставив своего незваного гостя, стоять с открытым от изумления ртом. Но магией она не обладала. Она не смогла бы не то что в кого бы то ни было превратиться, она бы даже рвануть с места не успела бы: что-то сковало ее ноги и руки. Она замерла, как проколотая булавкой букашка под увеличительным стеклом. Не могла сказать ничего толкового в ответ на приветствие.

"Наверно, он подумает, что я сумасшедшая, но что он делает тут"?

Рыжий бессовестно рассматривал ее своими чуть косящими глазами, всем своим видом показывая, что нельзя придумать обстоятельств встречи более обычных, чем те, в которых они очутились. Детская площадка в полвторого ночи, казалось, была для него банальнейшим местом, где можно наткнуться на старую знакомую.

Пауза затянулась, но парня это не смущало. Улыбаясь уголками рта, он смотрел на Лику, как до одури наевшийся кот мог бы смотреть на лакомый кусочек отборной колбасы - не спеша обнюхивая, наслаждаясь ее манящим запахом и теша себя мыслью, что он будет есть этот дар судьбы очень медленно, смакуя каждый маленький кусочек, чувствуя волну дрожащего удовольствия, растекающегося теплым душистым молоком по всему телу от усов до кончика хвоста.

- Я знаю Имя, - промурлыкал Рыжий.

"Чье имя?" - подумала про себя Лика.

- Я знаю Имя, - повторил злосчастный знакомый и растянул улыбку до гримасы Чешира.

***

Лика проснулась от звонка будильника. Первый раз за несколько месяцев она почувствовала, что отдохнула во время сна. Ей было хорошо и уютно. Лика потянулась, выпрямилась, потом свернулась в клубочек. Вылезать из-под теплого одеяла не хотелось. С ее плеч словно свалились огромные гири весом в пару центнеров. На душе было спокойно. Чувство, которого девочка не испытывала уже очень давно. И все потому, что он знает Имя.

Эта мысль пронеслась по телу обжигающей струей ледяной воды. Лика вскочила, будто пыталась отпрянуть от удара. События вчерашней ночи начали восстанавливаться в памяти. Самым противным было то, что она не могла с уверенностью сказать, было все это на самом деле или только приснилось ей. Девочке казалось, что она фрагментарно и смутно, как в тумане, помнила, как возвращалась домой. В то же время подобная встреча была слишком странной для того, чтобы произойти в реальности.

Лика неподвижно сидела на кровати. Головоломка по поиску отличий между правдой и сном постепенно уступала место вопросу об имени. Чье имя он имел в виду и чье имя может быть столь важным для нее? С отвращением заметив все еще лежащую на столе псевдофольклорную сказку, Лика убедилась в том, что встреча с Рыжим была во сне. Иначе быть просто не могло. Ее сознание или подсознание опять смешало фрагменты ее жизни в замысловатую шараду, спутало абсолютно не связанные между собой слова и лица, создало удивительные переплетения алогичных сюжетов. Иногда Лике казалось, что ее сны нарисованы сумасшедшим гением, объединяющим в себе мрачную эпичность Босха и ребяческую смелость Дали.

Девочка поднялась с постели. Было время собираться в университет. Сегодня на встрече с куратором она и несколько одногруппников должны обсудить предполагаемую языковую практику. Обычно студенты проходят практику летом. Так было и в этот раз. Большая часть Ликиной группы благополучно отправились на летних каникулах к своим бабушкам и дедушкам в деревню, чтобы заняться там сбором фольклора. Судя по итогам их работы, в селах осталось не много стариков, помнящих хоть какие-нибудь сказки, легенды или песни - кроме современных, которые с уверенностью подавались как фольклор.

Так или иначе, Лика и еще несколько студентов работали летом в библиотеке: приводили в порядок каталоги, сверяли документацию, протирали пыль, переносили книги из старого хранилища в новое. Это служение науке должно было быть зачтено в качестве практики. Но все в мире непостоянно. Кабинет декана занял новый человек. Состояние выверенной и вычищенной библиотеки не возымело на него должного эффекта, и поэтому практика должна была состояться при любой погоде.

У подруги друга подруги одного из преподавателей был роскошный загородный дом. Это был особняк, построенный для удовлетворения любых капризов человеческого эго. Он стоял в одной из глухих деревень, возвышаясь, над крохотными хатенками и кажущейся кукольной церковью, как гора над Магометом.

Владелец приезжал сюда раз в несколько месяцев, чтобы отдохнуть от городской суеты, пострелять глухарей или лесных кабанов, похвастаться перед коллегами и любовницами. Его жена приезжала реже - чтобы отдохнуть от хлопотной жизни светской домохозяйки, подышать свежим воздухом и похвалиться перед любовниками.

Дети не приезжали почти никогда - только в составе показательной семьи с родителями, если в этом была необходимость.

В качестве исключения они должны были приехать в ноябре на неделю, чтобы принять в гости жаждущих знаний студентов, готовых и в дождь, и в стужу выспрашивать у бабушек и дедушек старинные небылицы.

Лика тяжело вздохнула. Неделя в обществе одногруппников и незнакомцев ее не радовала, хоть приколотая к ней обидными насмешками и хихикающим шепотом роль белой вороны давно и стала ей родной и естественной.

Одногруппники не издевались над ней, как это раньше делали школьники. Они здоровались и вежливо улыбались, они даже иногда разговаривали вместе об учебе, иногда просили отксерокопировать конспекты, иногда спрашивали, как у нее дела. В то же время они оставались закрытой группой со своими, понятными только им, шутками, жестами, взглядами. Они встречались после учебы, ходили в кафе, праздновали дни рождения, и к этой части их жизни Лика никак не принадлежала.

Девочка надела пальто и вышла на лестничную площадку. Здесь грохот свай был еще отчетливее, чем в квартире. Вонзаясь в землю, они подымали столбы серой пыли, которая оседала на стенах, на окнах, на людях.

Лифт не работал, и Лика пошла пешком. В пролете между вторым и первым этажом стоял мальчик. Он жил вместе с родителями и сестрой на втором этаже. Его звали Доминик. Но все называли его просто Этот со Второго Этажа. Мальчик был немым. В раннем детстве он пытался произносить звуки, но его никто не понимал, и постепенно он перестал открывать рот. Этот со Второго Этажа был к тому же с особенностями психического развития, как говорили врачи. Его бедные родители пролили не мало слез, глядя в отрешенные глаза своего сына. Но у них была старшая дочь, красивая и умная девочка, их "гордость и отрада", их "надежда" и их "помощь в старости".

Доминик рисовал озябшим пальчиком на запотевшем оконном стекле. Из-под его руки выходили странные закорючки, которые вряд ли имели хоть какой-нибудь смысл для кого-то кроме его самого.

Лике было всегда невыразимо больно смотреть на Этого со Второго Этажа. Она чувствовала с ним необъяснимую родственную связь, связь между двумя отвергнутыми, двумя не оправдавшими возложенных на них ожиданий, двумя бесполезными для этого мира существами.

Занятый своей работой мальчик не заметил Лику. Он продолжал выводить на грязном стекле кривые треугольники, кружочки, прямые и изогнутые линии. Это был хаос, который постепенно заполнял пространство, проглатывал запотевшую поверхность, пока на окне совсем не осталось места для новых рисунков. Правда, Доминика это не остановило. Он с той же настойчивостью водил пальцем по стеклу, уже стирая, а не рисуя, и неотрывно смотрел в одну точку, видя что-то, только ему ведомое.

V

М

арте Гордеевой повезло. Учитывая то, что на специальности "Филология" училось только три парня, а ей удалось заполучить в свой стан одного из них, это нельзя было назвать никак иначе, как везением. Она вместе с Никитой Сокольским, Катей Кошкиной и этой белой вороной будут в течение недели жить в роскошном доме. Одни, без родителей. С дочерью хозяев поместья и ее братом. Что может быть лучше? Оставалось только закупиться всем необходимым в магазине, собрать вещи и надеяться, что обсуждаемый вот уже вторую неделю сын богачей окажется симпатичным.

Катя Кошкина полностью разделяла надежды своей подруги. Сначала они решили предварительно договориться, кому достанется Никита, а кому - загадочный незнакомец, но потом передумали. Никита, он все-таки синица в руках, а их новый друг, как ни крути, - пока что настоящий кот в мешке. Никому из двух девушек не хотелось оказаться в дурах, поэтому они миролюбиво отложили спор, не переставая мечтать о журавле в небе.

Дорога на поезде, а потом на автобусе заняла около пяти часов. Владельцы дома наверняка и не догадывались о том, что в глушь, где стоит их поместье, можно добраться без собственного авто. Но все муки себя оправдали. Дом был великолепен. Настоящий замок. Довольно грубая стилизация и безвкусное убранство внутреннего дворика, но все это были мелочи по сравнению с размерами дома и той роскошью, в которой утопали просторные комнаты.

Даже Катя Кошкина, у которой папа был бизнесменом, смотрела на все широко открытыми глазами, полными зависти. На полах лежали мягкие ковры и шкуры, на стенах висели картины и охотничьи трофеи. В отделке мебели было много золотого и насыщенно шоколадного. С потолков свисали выполненные в форме канделябров со свечами огромные светильники. Здесь повсюду чувствовался достаток и упоение собственной властью.

Роль хозяйки на себя приняла девушка по имени Лаура. Она была немного старше студентов, но разница в возрасте была совсем не заметной. Девушка весело щебетала о том, как здорово они проведут эту неделю, а Лика смотрела на ее крупное лицо, пережженные перекисью волосы и не находила ни капли сходства с Лаурой Петрарки, как она ее себе представляла. Хотя вполне возможно, что родители девушки никогда о такой и не слыхали, а имя для дочки выбрали, исходя из каких-то других побуждений, не связанных ни с романтическими ассоциациями, ни с сентиментальным пристрастием к литературе.

Хозяйка и гости сели ужинать. На длинный высокий стол из темного дерева была поставлена пицца в коробке, бутерброды, чипсы, кола и вытянутая из рюкзака бутылка вина - чтобы отметить прибытие. Когда-то в музее Лика видела подобный стол. На нем стояли муляжи запеченного лебедя с нетронутыми белоснежными крыльями, целого поросенка с золотой корочкой и прочих яств, от которых захватывало дух. Сегодняшний натюрморт смотрелся довольно поп-артовски.

Когда первый восторг прошел, стало понятно, что дворец не безупречен. Кое-где с потолка и по стенам свисала паутина. На многочисленных сувенирах и безделушках, расставленных в нишах огромного, на всю стену шкафа, толстым слоем лежала пыль. Но самое главное - число охотничьих трофеев в доме в несколько раз превышало количество, допустимое для их нормального восприятия. То, что поначалу расценивалось как роскошь, стало все больше походить на неудачный гротеск. Со стен свирепо смотрели кабаньи морды в обрамлении разных по форме, цвету и величине лосих рогов. В углу стояло чучело серого волка, которого можно было принять за живого - настолько выразительными были его глаза. На полках и в нишах, растрепав перья, сидели пернатые обитатели дома: глухари, куропатки, вороны. Находиться под наблюдением всех этих животных и птиц было неприятно. Они забирали слишком много пространства, и показавшаяся сначала огромной гостиная, постепенно начала сужаться, вытесняя людей, которые, казалось, были лишними в этом царстве мертвых.

Самым большим разочарованием вечера для половины прибывших было то, что брат Лауры так и не появился. На все вопросы о нем, девушка лишь презрительно фыркала. Катя и Марта многозначительно переглядывались и заботливо подливали Никите вино. У них была впереди целая неделя, чтобы отыскать этого загадочного брата, даже если для этого придется обыскать весь дом, и, безусловно, на славу повеселиться, ведь такой случай выпадает далеко не каждый день.

***

- А вот и братец Доминик. Знакомьтесь и не обращайте на него внимания.

Слова Лауры прозвучали, как гром среди ясного неба. Никита отдал бы половину своего алкогольного запаса за то, чтобы здесь не было никакого другого парня. Катя и Марта застряли на фразе "не обращайте внимания". Лика уцепилась за имя. Редкое имя. Имя мальчика, которого ей было жаль.

Все четверо воткнулись взглядами в вошедшего молодого человека. Это было невежливо, но он, казалось, не обращал на них внимания. Парень подошел к противоположному концу стола и молча уселся на барочный стул без малейшего намека на "доброе утро" или что-то похожее.

Теперь все смотрели на Лауру, которая не заставила ждать объяснений.

- Он псих, он не будет с вами говорить, просто представьте, что его нет.

Доминик не начал оправдываться или возражать, но он и не опускал глаза, глядя прямо в обшарпано голубые глаза сестры. В его взгляде читался не укор и не страх, не обида и не досада, лишь легкая насмешка. Абсолютно неуместная, потому что насмехались над ним.

- В каждом замке есть привидение. Он привидение нашего дома, - язвила Лаура.

Все молчали.

После нескольких черных комедий, карточных партий и бутылок пива студенты узнали, что Доминик не родной брат Лауры. Их родители усыновили его, потому что думали, что у них не может быть детей. Но вскоре после усыновления случилось чудо - мама Лауры забеременела, и через девять месяцев у счастливых родителей появилась красавица дочка.

Еще они узнали, что Доминик не всегда был таким. Он рос абсолютно нормальным ребенком, но пару лет назад он упал с крыши. Никто не знает, что он там делал, тогда задавались совсем другие вопросы, потому что шансов, что он выживет, почти не было. Но случилось второе чудо на веку владельцев замка - мальчик выздоровел. Но стал совершенно другим. Он ни с кем не говорит, у него больше нет друзей, и единственный способ общаться с ним - это не замечать его.

Такой поворот событий явно не обрадовал цепляющихся за Никиту девушек. Их кот в мешке оказался битой картой. А жаль: сумасшедший был весьма симпатичным, пожалуй, даже красивым, если бы не шрам, оставшийся после падения. Красный рубец проходил через бровь, скулу и спускался почти до подбородка. На фоне бледной кожи эта полоска выглядела пунцовой. Смотреть на эту сторону лица было неприятно. Словно совершенную скульптуру Микеланджело обезобразили баллончиком с краской или премилому ягненку вспороли живот.

В последующий день общение с Домиником ограничилось молчанием. Словно одно из многочисленных чучел, наводняющих дом, он сидел почти неподвижно за своим краем стола. Все кроме Лики довольно быстро свыклись с его сумрачным присутствием, которое надо было не замечать. Все весело болтали, смеялись и не видели, что он внимательно рассматривал их из-под своих густых темных ресниц. Выражение его лица оставалось неизменным, оно ничего не говорило, но в то же время не было безразличным.

На третий день пребывания в доме Лика решила, наконец, сходить в деревню, чтобы поговорить с ее жителями. Девушка не очень надеялась услышать бесценные перлы фольклорных сказаний, но общение с пожилыми людьми привлекало ее гораздо больше, чем безделье в кругу практически постоянно подвыпивших одногруппников.