Город и город

Глава 23

Тьма не была беззвучной. Она не оставалась без вторжений. В ней присутствовали некие сущности, задававшие мне вопросы, на которые я не мог ответить, вопросы, воспринимаемые как настоятельные просьбы, исполнить которые мне не удавалось. Эти голоса снова и снова говорили мне: «Брешь». То, что меня коснулось, отправило меня не в бездумную тишину, но на сновидческую арену, где я был жертвой.

Я вспомнил об этом позже. В миг пробуждения у меня не было ощущения, что миновало какое-то время. Я закрыл глаза на заштрихованных улочках Старых городов; я открыл их снова, хватая ртом воздух, и вгляделся в комнату.

Она была серой, без украшений. Маленькая комната. Я лежал в постели, нет, на постели. Я лежал поверх простыней в одежде, которой не узнавал. Я сел.

Потёртый серый линолеум на полу, окно, пропускавшее ко мне свет, высокие серые стены, местами запятнанные и потрескавшиеся. Письменный стол и два стула. Что-то вроде обшарпанного офиса. Тёмная стеклянная полусфера на потолке. Звуков не было никаких.

Часто моргая, я встал на ноги, и близко не в том состоянии грогги, которого ожидал. Дверь была заперта. Окно располагалось слишком высоко, чтобы я мог что-то в нём увидеть. Я подпрыгнул, из-за чего голова всё-таки слегка закружилась, но увидел только небо. Одежда на мне была чистой и ужасно непримечательной. Всё приходилось впору. Тогда-то я и вспомнил, что происходило со мной в темноте, и меня заколотило.

Беззвучие расслабляло. Ухватившись за нижний край окна, я подтянулся на дрожащих руках. Без опоры для ног долго оставаться в этом положении я не мог. Подо мной простирались крыши. Черепицы, спутниковые тарелки, плоский бетон, трубы с колпаками и антенны, луковичные купола, штопорные башни, газовые комнаты. Я не понимал, где я и кто, возможно, прислушивался ко мне из-за стекла, сторожа меня снаружи.

— Сядьте.

При звуке этого голоса я тяжело повалился на пол. С трудом поднялся и обернулся.

В дверном проёме кто-то стоял. Источник света находился позади него, и он выглядел тёмным провалом, отсутствием света. Ступив вперёд, он оказался человеком лет на пятнадцать-двадцать старше меня. Крепким и приземистым, в такой же неопределённой одежде, как моя. Позади него стояли и другие: женщина моего возраста, другой мужчина чуть старше. Их лица ничего не выражали. Они были похожи на глиняные изваяния людей за несколько мгновений до того, как Бог вдохнул в них душу.

— Садитесь. — Пожилой мужчина указал на стул. — Выйдите из угла.

Это было правдой. Я вжимался в угол. Осознав это, я заставил лёгкие дышать реже и распрямился. Убрал руки от стен. Стоял, как нормальный человек.

— Какая неловкость, — сказал я спустя долгое время, — прошу прощения.

Сел, куда мне указывали. Когда совладал с голосом, сказал:

— Я Тьядор Борлу. А вы?

Он сел и посмотрел на меня, склонив голову набок, безучастный и любопытный, как птица.

— Брешь, — сказал он.

— Брешь, — сказал я и судорожно вздохнул. — Да, Брешь.

Наконец он сказал:

— Чего вы ожидали? Чего вы ждёте?

Не чересчур ли это было? В другой раз мне, возможно, удалось бы понять. Я нервно оглядывался, как бы стараясь увидеть в углах что-то почти невидимое. Подняв правую руку, он сделал вилку указательным и средним пальцами и нацелил её сначала в мои глаза, а затем — в свои: мол, посмотри-ка на меня. Я повиновался.

Он смотрел исподлобья.

— Ситуация такова, — сказал он.

Я осознал, что мы оба говорим по-бещельски. Но выговор у него не был ни бещельским, ни уль-комским — и, уж конечно, не европейским или североамериканским. Акцент его был неопределим.

— Вы совершили брешь, Тьядор Борлу. Злонамеренно. При этом вы убили человека. Вы выстрелили из Уль-Комы прямо в Бещель. Поэтому вы в Бреши.

Он сложил руки. Я наблюдал, как тонкие косточки перемещаются у него под кожей, в точности как у меня.

— Его звали Йорджавик. Человека, которого вы убили. Помните его?

— Я…

— Вы раньше с ним встречались.

— Откуда вы знаете?

— Вы нам сказали. Только от нас зависит, как вас упекут, насколько, что вы увидите и скажете, когда там будете, когда выйдете оттуда снова. Если выйдете. Так где вы его видели?

Я помотал головой, но…

— У Истинных граждан, — вдруг сказал я. — Он был там, когда я их допрашивал.

Это он звонил адвокату Гощу. Один из крутых и наглых националистов.

— Он был военным, — сказал мой визави. — Шесть лет в ВВС Бещеля. Снайпером.

Ничего удивительного. Выстрел был отменный.

— Иоланда! — Я поднял взгляд. — Господи, Дхатт. Что случилось?

— Старший детектив Дхатт никогда больше не будет в полной мере владеть своей правой рукой, но он поправляется. Иоланда Родригез мертва. Пуля, попавшая в Дхатта, предназначалась для неё. Это второй выстрел разнёс ей голову.

— Чёрт возьми. — Несколько секунд я только и мог, что сидеть с опущенной головой. — Её родные знают?

— Знают.

— Ещё кто-нибудь ранен?

— Нет. Тьядор Борлу, вы совершили брешь.

— Он убил её. Вы не знаете, что ещё он…

Человек откинулся на спинку стула. Я безнадёжно кивал, как бы прося прощения.

— Йорджавик не совершал бреши, Борлу. Он стрелял через границу, в Связующем зале. Он никогда не совершал бреши. Возможно, адвокаты спорили бы о том, где имело место преступление: в Бещеле, где он спустил курок, или в Уль-Коме, где пули попали в цель? Или и там, и там? — Он элегантно развёл руками: мол, кого это волнует? — Он никогда не совершал бреши. А вы совершили. Вот потому вы сейчас и находитесь здесь, в Бреши.

Когда они ушли, мне принесли поесть. Хлеб, мясо, фрукты, сыр, воду. Поев, я стал толкать и тянуть дверь, но никоим образом не смог её пошевелить. Так и сяк ощупывая её поверхность, я не обнаруживал ничего, кроме растрескавшейся краски, — или же её послание было закодировано хитрее, чем я мог расшифровать.

Йорджавик не был первым, в кого я стрелял, он не был даже первым, кого я убил, хотя последних было не так много. Раньше мне не приходилось стрелять в кого-либо, кто не поднимал на меня оружия. Я ждал, что меня будет трясти. Сердце колотилось, но лишь из-за того, где я оказался, а не из-за чувства вины.

Долгое время я оставался один. Исходил всю комнату вдоль и поперёк, смотрел в скрытую полусферой камеру. Снова подтянулся на подоконнике и смотрел из окна на крыши. Когда дверь опять открылась и я глянул вниз, комната, по контрасту с заоконным пространством, была окутана полумраком. Вошла та же троица.

— Йорджавик, — сказал мужчина постарше, опять по-бещельски. — Он всё-таки совершил брешь в одну сторону. Когда вы в него выстрелили, вы заставили его это сделать. Жертвы бреши всегда совершают брешь. Он жёстко взаимодействовал с Уль-Комой. Итак, что о нём знаем. Указания он получал откуда-то. Не от Истинных граждан. Вот как обстоят дела. Совершив брешь, вы попали в наше распоряжение.

— И что теперь будет?

— Всё, что нам будет угодно. Совершив брешь, вы принадлежите нам.

Они без труда могли сделать так, чтобы я исчез. О том, что это будет означать, имелись только слухи. Никто никогда не слышал даже рассказов о тех, кого забрала Брешь и кто отбыл положенный по закону срок. Либо такие люди были невероятно скрытны, либо их вообще никогда не выпускали.

— То, что вы не видите в наших действиях справедливости, ещё не означает, что они несправедливы, Борлу. Если хотите, воспринимайте это как суд над вами. Расскажите нам, что и зачем вы делали, а мы, возможно, поищем способы предпринять какие-то действия. С каждой брешью надо разбираться. Надо провести расследование: мы можем разговаривать с теми, кто не совершал бреши ранее, если это существенно для дела и мы в этом убедимся. Понимаете? Санкции бывают разной степени строгости. У нас есть ваше досье. Вы полицейский.

Что такое он говорит? Мы, стало быть, коллеги? Я молчал.

— Зачем вы это сделали? Расскажите нам. Расскажите нам об Иоланде Родригез и о Махалии Джири.

Я долгое время ничего не говорил, но плана у меня так и не было.

— Так вы знаете? Что вы знаете?

— Борлу.

— Что там снаружи?

Я указал на дверь. Они оставили её приоткрытой.

— Вам известно, где вы, — сказал он. — Что там снаружи, вы увидите. При каких условиях, зависит от того, что вы сейчас скажете и сделаете. Расскажите, что вас сюда привело. Об этом дурацком заговоре, который опять повторился, впервые за долгое время. Борлу, расскажите нам об Оркини.

Мне не предоставили ничего, кроме клина сепийного освещения из коридора, жидкой полоски, сохранявшей допросчика в тени. Чтобы рассказать им о деле, потребовалось несколько часов. Я ничего не утаивал, потому что они и так наверняка все знали.

— Почему вы совершили брешь? — спросил он.

— Я не собирался. Хотел посмотреть, куда делся стрелок.

— Тогда это брешь. Он был в Бещеле.

— Да, но вы понимаете. Такое, знаете ли, случается всё время. Когда он улыбнулся, у него был такой вид, что я просто… Я думал о Махалии и об Иоланде…

Я шагнул ближе к двери.

— Откуда он знал, что вы там будете?

— Понятия не имею, — сказал я. — Он наци, причём безумный, но у него явно есть связи.

— Какая роль в этом отводится Оркини?

Мы посмотрели друг на друга.

— Я рассказал вам всё, что мне известно, — сказал я.

Обхватив лицо ладонями, я глянул сквозь пальцы.

Мужчина и женщина в дверном проёме вроде бы не обращали внимания. Я бросился на них изо всех сил, как мне казалось, безо всякого предупреждения. Один из них — не знаю, кто именно, — нанёс мне хук в воздухе, из-за чего, пролетев через всю комнату, я врезался в стену и грохнулся на пол. Кто-то меня ударил, должно быть, женщина, потому что голова у меня вздёрнулась, а мужчина по-прежнему стоял, привалившись к дверному косяку. Мужчина постарше сидел за столом в ожидании.

Женщина оседлала меня, удерживая шею в каком-то захвате.

— Борлу, вы находитесь в Бреши. В этой комнате имеет место суд над вами, — сказал мой допросчик. — Здесь он может и закончиться. Вы теперь вне закона, решение обитает здесь, и оно — это мы. Ещё раз. Расскажите нам, как это дело, эти люди, эти убийства связаны с историей об Оркини.

Через несколько секунд он обратился к женщине:

— Что ты делаешь?

— Он не задыхается, — сказала она.

Я, насколько позволял мне захват, смеялся.

— Так дело не во мне, — сказал я наконец, когда смог. — Боже мой! Вы исследуете Оркини.

— Никакого Оркини нет, — сказал он.

— Все так говорят. Однако продолжают происходить разные события, люди продолжают исчезать и умирать, и снова и снова звучит это слово — Оркини.

Женщина слезла с меня. Я сидел на полу и качал головой, сокрушаясь от всего случившегося.

— Знаете, почему она так и не пришла к вам? — спросил я. — Иоланда? Она думала, что вы и есть Оркини. Если у неё спрашивали: «Как может существовать что-то между городом и городом?» — она говорила: «А вы верите в Брешь? Где она?» Но она ошибалась, не так ли? Вы не Оркини.

— Оркини не существует.

— Так почему вы спрашиваете обо всём этом? От чего я столько дней бегаю? Я только что видел, как кто-то из Оркини или очень на него похожий стрелял в моего напарника. Вы знаете, что я совершил брешь: почему вас заботит остальное? Почему вы просто не накажете меня?

— Как мы сказали…

— Что же это, милость? Справедливость? Да ради бога! Если есть что-то ещё между Бещелем и Уль-Комой, то где тогда остаётся место для вас? Вы охотитесь. Потому что это внезапно вернулось. Вы не знаете ни где Оркини, ни что происходит. Вы…

А, да чёрт с ними.

— Вы боитесь.

Мужчина помоложе и женщина вышли и вернулись со старым кинопроектором, протащили шнур в коридор. Они повозились с ним, и он зажужжал, а стена стала экраном. Показывали кадры допроса. Я резко отодвинулся, чтобы лучше видеть, по-прежнему сидя на полу.

Допрашивали Боудена. Раздался треск помех, затем он заговорил по-иллитански, и я увидел, что его допросчики были из милицьи.

— … не знаю, что случилось. Да, да, я прятался, потому что кто-то меня искал. Кто-то пытался меня убить. А когда я услышал, что Борлу и Дхатт собираются выехать, то не знал, могу ли я доверять им, но решил, что они, может быть, сумеют вытащить и меня.

— … был пистолет? — Голос у следователя был приглушён.

— Потому что кто-то пытался меня убить, вот почему. Да, у меня был пистолет. Можно достать почти на каждом углу в Восточной Уль-Коме, ну, вы сами знаете. Понимаете, я живу здесь уже много лет.

Нечто неразборчивое.

— Нет.

— Почему нет?

— Потому что никакого Оркини нет, — сказал Боуден.

Нечто неразборчивое.

— Ну, мне наплевать, что вы думаете, или что там думала Махалии, или что говорила Иоланда, или на что намекал Дхатт, и я, нет, я понятия не имею, кто мне звонил. Но такого места не существует.

Долгий громкий треск из-за неполадок с изображением и звуком, и появился Айкам. Он только плакал и плакал. Ему задавали вопросы, но он не обращал на них внимания, продолжая плакать.

Картинка снова изменилась, и на месте Айкама появился Дхатт. Он был в штатском, рука на перевязи.

— Не знаю, мать вашу! — закричал он. — Какого хрена вы меня спрашиваете? Разыщите Борлу, потому что он, похоже, куда больше меня смыслит в той хрени, что происходит. Оркини? Нет, чёрт возьми, потому что я не ребёнок, но дело в том, что, пусть даже это проклятое Оркини явная куча дерьма, всё равно что-то происходит, кому-то достаётся информация, которая им не по зубам, а другим неизвестные силы вышибают мозги. Чёртовы дети. Вот почему я согласился помочь Борлу, плевать, что незаконно, так что, если хотите отобрать у меня значок, валяйте, мать вашу! И милости прошу — не верьте в Оркини сколько угодно, так же как и я. Но пригибайте башку, когда вам палят в морду из этого несуществующего города. Где Тьядор? Что вы сделали?

Изображение на стене застыло. Следователи смотрели на меня в свете слишком крупного монохромного кадра с рычащим Дхаттом.

— Итак, — сказал старший, кивая на стену. — Вы слышали Боудена. Что происходит? Что вы знаете об Оркини?

Брешь была ничем. Это — ничто. Это банальность, трюизм. В Бреши нет ни посольств, ни армии, ни достопримечательностей. В Бреши нет валюты. Если вы совершаете брешь, она вас поглощает. Брешь — это пустота, полная злых полицейских.

Тот след, что снова и снова приводил к Оркини, предполагал системные преступления, тайные параправила, существование города-паразита там, где не должно быть ничего, кроме ничего, ничего, кроме Бреши. Если Брешь не была Оркини, то чем она была, если не насмешкой над самой собой, чтобы позволить продолжаться такому на протяжении веков? Вот почему мой следователь, спрашивая меня, существует ли Оркини, выразился так: «Значит, мы в состоянии войны?»

Я обратил их внимание на возможность сотрудничества. Посмел с ними поторговаться. «Я помогу вам…» — повторял я снова и снова, затягивая паузы так, чтобы каждое многоточие подразумевало «если». Мне нужны убийцы Махалии Джири и Иоланды Родригез, и они могли это понять, но торговался я не очень благородно. Меня пьянила возможность бартера, способ, крохотный шанс снова выйти из Бреши.

— Однажды вы уже чуть было не явились за мной, — сказал я.

Это они следили за мной, когда я гросстопично приблизился к своему дому.

— Так мы партнёры? — спросил я.

— Вы совершили брешь. Но дело обернётся лучше, если вы нам поможете.

— Вы в самом деле думаете, что их убили жители Оркини? — спросил другой.

Покончат ли они со мной, когда есть хотя бы возможность того, что Оркини пребывает здесь, возникает и остаётся необнаруженным? Что его жители ходят по улицам, невидимые для граждан Бещеля и Уль-Комы, потому что и те, и другие думают: они в другом городе? Прячась, как книги в библиотеке?

— Что такое? — спросила женщина, увидев моё лицо.

— Я уже рассказал вам, что мне известно, а это не много. Что происходит, точно знала Махалия, а она мертва. Но она что-то после себя оставила. Она рассказывала подруге. Сказала Иоланде, что поняла правду, когда просматривала свои записи. Мы ничего подобного так и не обнаружили. Но я знаю, как она работала. Я знаю, где они.

Глава 24

Когда в компании со старшим представителем Бреши мы утром вышли из здания — назовём это участком, — я осознал, что не понимаю, в каком мы городе.

Большую часть ночи я не ложился, просматривая записи допросов из Уль-Комы и из Бещеля. Бещельских и уль-комских пограничников, прохожих из обоих городов, которые ничего не знали. «Люди начали кричать…» Автомобилистов, над которыми пролетали пули.

— Корви, — сказал я, когда на стене появилось её лицо.

— Ну и где он? — Из-за изъяна записи её голос звучал будто издалека. Она злилась, но сдерживалась. — В какую ещё дрянь угодил босс? Да, он хотел, чтобы я помогла ему кого-то перевезти.

Это было всё, что им раз за разом удавалось у неё выяснить, её бещельским следователям. Они угрожали ей увольнением. К этому она отнеслась с тем же презрением, что и Дхатт, хотя озвучивала его более осторожно. Она ничего не знала.

Люди Бреши показали мне и краткие записи того, как кто-то допрашивал Бищайю и Сариску. Бищайя плакала.

— Это мне не нравится, — сказал я. — Это просто жестоко.

Интереснее всего были записи допросов товарищей Йорджавика из числа крайних националистов Бещеля. Я узнал некоторых, которые были с ним вместе. Они угрюмо смотрели на своих допросчиков из полищай. Кое-кто отказался говорить без адвокатов. Один допрос вёлся с особым пристрастием: кто-то из офицеров перегнулся через стол и ударил допрашиваемого в лицо.

— Какого хрена! — вскричал тот, окровавленный. — Мы же на одной стороне, мать вашу! Вы же бещелец, а не чёртов улькоманин и не чёртова Брешь…

С высокомерием, равнодушием, негодованием или зачастую угодливостью и готовностью к сотрудничеству националисты отрицали, что им хоть что-то известно о деятельности Йорджавика.

— Никогда не слышал об этой чёртовой иностранке, — сказал один, — он никогда о ней не упоминал.

Аспирантка? Мы делаем то, что на пользу Бещелю, понимаете? И вам не надо знать почему. Но…

Человек, на которого мы смотрели, мучительно жестикулировал, пытаясь объясниться без встречных обвинений. Он выглядел злым.

— Чёрт, мы же солдаты. Как и вы. Сражаемся за Бещель. Так что если вы слышите, что что-то надо сделать, если получаете инструкции типа того, что кого-то следует проучить, что красные, или унифы, или предатели, или улькомане, или чёртовы брешелизы что-то там затевают, то с этим надо что-то делать, и всё тут. Ну, вы знаете почему. Вы не спрашиваете, но и так понимаете, что это надо сделать, почти всегда. Но я не знаю, при чём здесь эта Родригез… Не верю, что он это сделал, а если и сделал, то я не… Не знаю зачем.

— У них, конечно, есть глубинные связи в правительстве, — сказал мой собеседник из Бреши. — Но когда имеешь дело с чем-то настолько запутанным, как этот случай, то можно предположить, что Йорджавик не был Истинным гражданином. Или не только им, но и представителем более скрытой организации.

— Может быть, более скрытого места, — сказал я. — Я думал, вы наблюдаете за всем.

— Бреши никто не совершал. — Он положил передо мной бумаги. — Вот что нашли бещельские полицейские, которые обыскивали квартиру Йорджавика. Ничего, что связывало бы его с каким-то подобием Оркини. Завтра мы выходим рано.

— Как вы всё это заполучаете? — спросил я, когда он и его спутники встали.

Уходя, он посмотрел на меня с лицом неподвижным, но изнурённым. Он вернулся после короткой ночи, на этот раз один. Я был готов к его приходу.

— Если исходить из того, что мои коллеги поработали как следует, — сказал я, помахивая бумагами, — то здесь ничего нет. Время от времени поступали несколько платежей, но не так уж много — это могло быть что угодно. Экзамен он сдал несколько лет назад, мог пересекать границу — не так уж необычно, хотя при его политических взглядах…

Я пожал плечами.

— Подписки, книги, связи, армейское досье, судебное, разные тусовки — всё это обозначает, что он заурядный наци, склонный к насилию.

— Брешь за ним наблюдала. Как и за всеми диссидентами. Никаких признаков необычных связей не было.

— Вы имеете в виду Оркини?

— Никаких признаков.

Наконец он вывел меня из комнаты. Коридор, окрашенный той же шелушащейся краской и прерываемый рядом дверей, был застелен изношенным бесцветным ковром. Я услышал шаги других, а когда мы свернули на лестницу, мимо прошла женщина, поприветствовав моего спутника. Затем прошёл кто-то ещё, а потом мы оказались в вестибюле, где находились ещё несколько человек. Их одежда была бы законной как в Бещеле, так и в Уль-Коме.

Я слышал разговоры на обоих языках и на третьем, то ли смешанном, то ли древнем, который объединял их. Слышал стук пишущих машинок. Мне ни на миг не приходило в голову броситься наутёк или напасть на своего спутника и попытаться бежать. Признаю это. За мной тщательно наблюдали.

На стенах офиса, через который мы проходили, висели пробковые доски, ломившиеся от документов, полки с папками. Какая-то женщина вырвала бумагу из принтера. Раздался телефонный звонок.

— Вперёд, — сказал мой сопровождающий. — Вы сказали, что знаете, где кроется правда.

Мы подошли к двойным дверям, дверям наружу. Прошли через них, и вот тогда, охваченный светом, я и понял, что не знаю, в каком мы городе.

После ужаса, охватившего меня на заштрихованной улице, до меня дошло, что мы должны быть в Уль-Коме: именно там наш пункт назначения. Я последовал за своим провожатым вниз по улице.

Я глубоко дышал. Было утро, шумное, пасмурное, но без дождя, ветреное. От холодного воздуха у меня перехватило дыхание. Было что-то приятное в том, как сбивал меня с толку весь этот народ, спешка облачённых в пальто улькоман, рычание машин, медленно двигавшихся по этой улице, в основном пешеходной, крики разносчиков, торговцев одеждой, книгами и продуктами. Я не-видел всего остального. Вверху над нами забренчали тросы, когда ветер толкнул уль-комский аэростат.

— Мне нет нужды приказывать вам не пытаться бежать, — сказал мой спутник. — И нет нужды велеть вам не кричать. Вы и так знаете, что я смогу вас остановить. Знаете, что я не один за вами слежу. Вы находитесь в Бреши. Зовите меня Ашил.

— Моё имя вам известно.

— Пока вы со мной, вы будете Тье.

Имя Тье, как и Ашил, не будучи традиционно ни бещельским, ни уль-комским, могло с достаточной правдоподобностью сойти за то или иное. Ашил вёл меня через двор, под фасадами с фигурами и колоколами, видеоэкранами с биржевыми сводками. Я не понимал, где мы находимся.

— Вы голодны, — сказал Ашил.

— Потерплю.

Он увлёк меня в какой-то переулок, в другой заштрихованный переулок, где возле супермаркета стояли уль-комские киоски, предлагавшие программное обеспечение и безделушки. Взял меня за руку и вёл, а я мешкал, потому что в поле зрения не было ничего съестного, кроме лотков с яблоками в тесте и хлебных киосков, но они были в Бещеле, и я на мгновение упёрся.

Я пытался их не-видеть, но никакой неопределённости и быть не могло: источник запаха, которого я необонял, и был нашим пунктом назначения. «Ступайте», — сказал он и провёл меня через мембрану между городами: подняв ногу в Уль-Коме, я снова опустил её уже в Бещеле, где меня ждал завтрак.

Позади нас стояла улькоманка с малиновыми волосами — очевидно, панк, — бизнесом которой была разблокировка мобильных телефонов. Когда Ашил стал заказывать еду в Бещеле, она посмотрела на нас с удивлением, затем с ужасом, а потом быстро перестала нас видеть.

Расплатился Ашил бещмарками. Сунув бумажную тарелку мне в руку, провёл меня обратно через дорогу в супермаркет. Тот находился в Уль-Коме. Купив упаковку апельсинового сока на динар, передал её мне.

Я держал еду и питьё. Он вёл меня по середине заштрихованной дороги.

Мой взгляд, казалось, расшоривался, словно в кренящемся кадре Хичкока, порождённом каким-то трюком с операторской тележкой и глубиной резкости, так что улица удлинилась, а её фокус изменился. Всё, чего я прежде не-видел, сейчас вдруг оказалось вытолкнутым на передний план.

Стали являться звуки и запахи: звонки Бещеля, перезвон его курантов, лязг и металлический дребезг старых трамваев, вонь из дымоходов, старинные запахи, они смешивались в едином потоке с пряностями и уль-комскими криками на иллитанском, стрекотанием вертолёта милицьи, выхлопами немецких автомобилей. Цвета уль-комского освещения и пластиковые витрины больше не стирали охряных и каменных цветов своего соседа, родного моего города.

— Где вы? — спросил Ашил. Он говорил так, чтобы слышал его только я один.

— Я…

— В Бещеле или в Уль-Коме?

— … Не там и не сям. Я в Бреши.

Мы двигались через заштрихованную утреннюю толпу.

— Вы здесь вместе со мной. В Бреши. Никому не понять, видят ли они вас или не-видят. Не крадитесь. Говорить, что вы не там и не сям, неверно: вы в обоих.

Он легонько постучал меня по груди.

Мы сели с ним в уль-комское метро, где я сидел неподвижно, словно остатки Бещеля цеплялись ко мне, как паутинки, и могли напугать попутчиков, а потом на бещельский трамвай, где у меня возникло ложное приятное чувство, будто я вернулся домой. Мы шли пешком то через один, то через другой город. Чувство близости к Бещелю сменилось чем-то ещё более странным. Мы остановились у фасада библиотеки Уль-комского университета — сплошь сталь и стекло.

— Что бы вы сделали, если бы я побежал? — спросил я.

Ашил ничего не ответил. Вынув невзрачный кожаный бумажник, он показал охраннику сигил[21] Бреши. Тот смотрел на него несколько секунд, а затем вскочил.

— Боже мой, — сказал он. Судя по его иллитанскому, он был иммигрантом из Турции, но пробыл здесь достаточно долго, чтобы понять, что именно увидел. — Я, ты, вы, чем мог?..

Ашил жестом велел ему сесть обратно на место и пошёл дальше.

Библиотека была новее своего бещельского аналога.

— В каталоге её не будет, — сказал Ашил.

— В том-то и дело, — отозвался я.

Мы обратились к плану и его условным обозначениям. Книги по истории Бещеля и Уль-Комы, тщательно разнесённые по отдельным спискам, но помещённые на соседние друг с другом стеллажи, находились на четвёртом этаже. Студенты, сидевшие каждый в своём отсеке, смотрели на Ашила, когда он проходил. Чувствовали в нём властность, отличную от той, что имелась у их родителей или преподавателей.

Многие книги не были переведены, оставаясь в английских или французских оригиналах. «Тайны эпохи Предтечи»; «Бережное и прибрежное: бещельская, уль-комская и морская семиотика». Мы высматривали нужное несколько минут — стеллажей было много. В книге, которую я искал и наконец обнаружил на второй от потолка полке в трёх рядах от основного прохода, протолкавшись мимо смущённого молодого студента, словно у меня имелась здесь власть, кое-чего не хватало. В нижней части корешка её не украшала марка печатной категории.

— Вот она.

То же издание, что было у меня. Эта психоделическая иллюстрация в стиле «дверей восприятия»: длинноволосый человек, идущий по улице, лоскутной из-за смешения двух разных (притом фальшивых) архитектурных стилей, из теней которой наблюдают чьи-то глаза. Я раскрыл её перед Ашилом. «Между городом и городом». Ощутимо потрёпанный экземпляр.

— Если всё это правда, — тихо сказал я, — то за нами следят. Мы с вами сейчас под наблюдением.

Я указал на одну из пар глаз на обложке.

Я пустил страницы веером. Замелькали чернильные надписи: большинство страниц были испещрены крошечными каракулями — красными, чёрными и синими. Махалия писала сверхтонким стержнем, и её пометки, годами копившиеся в тайной диссертации, походили на спутанные волосы. Я мельком оглянулся, и Ашил сделал то же самое. Позади нас никого не было.

«Нет», — прочли мы надпись, сделанную её почерком. «Ничуть не бывало», «В самом деле? Ср. с Харрисом и др.», «Безумие!!! Полная чушь!!!» Ашил взял у меня книгу.

— Она разбиралась в Оркини лучше, чем кто-либо, — сказал я. — Вот где она хранила правду.

Глава 25

— Они оба пытались выяснить, что с вами случилось, — сказал Ашил. — И Корви, и Дхатт.

— Что вы им сказали?

Его взгляд дал мне понять: мы вообще с ними не говорим. В тот вечер он принёс мне переплетённые цветные копии всех страниц, а также внутренней и наружной сторон обложки уль-комского экземпляра «Между…», принадлежавшего Махалии. Это было её записной книжкой. Напрягая внимание, я мог следовать определённой линии рассуждений, начиная с каждой из запутанных страниц, мог отслеживать каждое её прочтение по очереди.

А перед тем Ашил прогулялся со мной по тому самому совмещённому городу. Размашистые изгибы уль-комской византийской архитектуры нависали над низкой восточноевропейской и средневековой кирпичной кладкой Бещеля с её барельефными фигурами женщин в платках и бомбардиров, окружали её; бещельская приготовленная на пару пища и тёмный хлеб задыхались в горячих запахах Уль-Комы; цвета освещения и тканей вокруг были серых и базальтовых тонов; звуки теперь слышались и резкие, и нейтральные, и отрывистые, и хриплые горловые. Нахождение в обоих городах перешло от пребывания в Бещеле и Уль-Коме к пребыванию в некоем третьем месте — нигде, но в обоих разом, в Бреши.

В обоих городах все люди, казалось, были напряжены. Мы вернулись через два заштрихованных города не в то здание, где я проснулся, — оно располагалось на Русай-Бее в Уль-Коме или Тушас-проспекте в Бещеле, как я задним числом определил, — но к другим, средней роскошности апартаментам с конторкой консьержа у входа, не слишком далеко от той большой штаб-квартиры. Помещения через переходы на верхнем этаже раскидывались на два или три здания, и по этому лабиринту туда и сюда сновали люди Бреши. Там были безликие спальни, кухни, офисы, устаревшие с виду компьютеры, телефоны, запертые шкафы. Неразговорчивые мужчины и женщины.

По мере того как два города росли, между ними открывались такие места, пространства, которые или не могли быть востребованы, или становились спорными диссенсусами. Там и обитала Брешь.

— Что, если вас ограбят? Такое случается?

— Время от времени.

— И тогда…

— Тогда они оказываются в Бреши и принадлежат нам.

Никто из там присутствовавших не прервал своих занятий, ведя разговоры, которые перескакивали то на бещельский, то на иллитанский, то на третий язык. В безликой спальне, куда доставил меня Ашил, на окнах были решётки, а где-нибудь наверняка скрывалась камера наблюдения. Имелся совмещённый санузел. Ашил не ушёл сразу К нам присоединились ещё двое-трое людей Бреши.

— Подумайте вот о чём, — сказал я. — Вы сами являетесь доказательством того, что всё это может быть реальным.

Межпространственность, делавшая Оркини столь абсурдным для большинства жителей Бещеля и Уль-Комы, была не только возможна, но и неизбежна. Почему бы людям Бреши не верить, что в этом небольшом зазоре может процветать жизнь? Тревога была сейчас скорее чем-то вроде мысли «Мы никогда их не видели», беспокойством совершенно иного рода.

— Не может этого быть, — сказал Ашил.

— Спросите у своего начальства. Спросите у властей. Я не знаю. — Какие ещё, более высокие или более низкие, инстанции существовали в Бреши? — Вы знаете, что за нами наблюдают. Или за ними — Махалией, Иоландой, Боуденом, — кто-то и откуда-то наблюдал.

— Того, кто стрелял, ничто ни с чем не связывает. — Это вступил ещё один, говоривший по-иллитански.

— Хорошо, — пожимая плечами, сказал я по-бещельски. — Значит, это был просто случайный, очень удачливый правый экстремист. Как скажете. Или, может, вы думаете, что это странники?

Никто из них не отрицал существования легендарных межпространственных беженцев-мародёров.

— Они использовали Махалию, а когда получили от неё всё, чего хотели, убили её. Потом убили Иоланду, причём именно таким способом, чтобы вы не могли их преследовать. Как будто ни в Бещеле, ни в Уль-Коме, ни где-либо ещё они ничего, кроме Бреши, не боятся.

— Но, — на меня наставила палец какая-то женщина, — подумайте, что вы сами натворили.

— Совершил брешь? — Я предоставил им возможность участвовать в этой войне, что бы она собой ни представляла. — Да. Что знала Махалия? Она выяснила кое-что о том, что они планировали. Вот они и убили её.

Через окно меня освещали смешанные ночные мерцания Уль-Комы и Бещеля. Зловещую свою речь я обращал к растущей аудитории людей Бреши, чьи лица походили на совиные.

На ночь меня заперли. Я читал комментарии Махалии. Различал их фазы, хотя в хронологии не было никакого соответствия с последовательностью страниц — все пометки наслаивались друг на друга, являя собой палимпсест развивающейся интерпретации. Я выступал в роли археолога.

Вначале, в самых нижних слоях, её почерк был чётче, заметки длиннее и аккуратнее, с большим количеством ссылок на других авторов и на её собственные статьи. Из-за особенностей её языка и необычных сокращений трудно было судить о чём-то с уверенностью. Я стал пытаться постранично прочесть и расшифровать те её ранние мысли. В основном различался её гнев.

Я чувствовал нечто, простиравшееся над ночными улицами. Мне хотелось поговорить с теми, кого я знал в Бещеле или Уль-Коме, но я мог только наблюдать.

Какие бы невидимые боссы, если таковые вообще имелись, ни ждали в недрах Бреши, на следующее утро за мной опять пришёл Ашил, застав меня снова и снова перечитывающим эти заметки. Он повёл меня по коридору в офис. Я представил себе побег — никто, казалось, за мной не следил. Хотя они бы меня остановили. А если бы и нет, то куда бы я подался, преследуемый межпространственный беглец?

В тесной комнате находилось около дюжины представителей Бреши, они сидели, стояли, ненадёжно опирались на края столов и тихонько переговаривались на двух или трёх языках. Обсуждение было в разгаре. Зачем мне это показывали?

— … Гошариан говорит, этого не было, он просто звонил…

— Как насчёт Сусурстращ? Разве там не было какого-то разговора?..

— Да, но все отчитались.

Это было совещание по поводу кризиса. Они что-то бормотали в телефоны, быстро проверяли какие-то списки. «Лёд тронулся», — сказал мне Ашил. Подтягивались всё новые и новые люди, присоединяясь к общему разговору.

— Ну и что дальше?

Этот вопрос, заданный молодой женщиной в платке, какой принято носить замужним в традиционных бещельских семьях, был адресован мне, заключённому, осуждённому, консультанту. Я узнал её по предыдущей ночи. Постепенно все в комнате замолчали и уставились на меня.

— Расскажите ещё раз, как забрали Махалию, — сказала она.

— Вы хотите покончить с Оркини? — спросил я.

Предложить ей мне было нечего, хоть я и чувствовал что-то такое, до чего мог дотянуться. Они продолжили быстрый обмен мнениями, используя неизвестные мне сокращения и сленг, но я догадывался, что они спорят друг с другом, и пытался понять, о чём — о какой-то стратегии, вопросах направления. Периодически все в комнате бормотали нечто, звучавшее окончательно, делали паузу и поднимали или не поднимали руку, а затем смотрели вокруг, подсчитывая, сколько человек последовали их примеру.

— Нам надо понять, что нас сюда привело, — сказал Ашил. — Что бы вы сделали, чтобы выяснить, что знала Махалия?

Его товарищи становились всё более взволнованными, перебивали друг друга. Вспомнив, как Джарис и Иоланда рассказывали, какой злой была Махалия под конец, я резко выпрямился на стуле.

— Что такое? — спросил Ашил.

— Мы должны попасть на раскопки, — сказал я.

— Кто согласен с Тье, — сказал Ашил, — поддержите меня.

Три четверти собравшихся в комнате быстро подняли руки.

— Я говорила, что о нём думаю, — сказала женщина в платке, которая руки не поднимала.

— Слышал, — сказал Ашил. — Но.

Он жестом пригласил её обвести взглядом комнату. В голосовании она проиграла.

Мы вышли вместе с Ашилом. Именно там, на улицах, таилось нечто странное.

— Чувствуете? — спросил я.

Против моего ожидания он кивнул.

— Мне нужно… могу я позвонить Дхатту? — попросил я.

— Нет, он ещё не поправился. И если вы его увидите…

— То?

— Вы находитесь в Бреши. Для него будет проще, если вы оставите его в покое. Увидите своих знакомых — не ставьте их в неловкое положение. Они должны понимать, где вы.

— Боуден…

— Он под надзором милицьи. Ради его защиты. Никто в Бещеле или Уль-Коме не может найти никакой связи между ним и Йорджавиком. Тот, кто пытался его убить…

— Вы по-прежнему утверждаете, что это не Оркини? Оркини не существует?

— … может попытаться снова. Лидеры Истинных граждан сотрудничают с полищай. Но состоял ли Йордж или любой другой из их членов в какой-то тайной ячейке, они, похоже, не знают. И это их бесит. Вы видели фильм.

— Где мы? В какой стороне от нас раскопки?

Он опять повёз меня жуткой чередой транспортных брешей, пролёгшей через два города и оставившей после себя туннель Бреши в виде нашего маршрута. Я гадал, где и какое у него оружие. Охранник у ворот Бол-Йеана узнал меня и улыбнулся, однако улыбка быстро угасла. Возможно, он слышал, что я пропал без вести.

— К учёным не приближаться, аспирантов не расспрашивать, — сказал Ашил. — Вы понимаете, мы здесь затем, чтобы разузнать подоплёку и обстоятельства вашей бреши.

Итак, я был полицейским, расследующим собственное преступление.

— Проще было бы поговорить с Нэнси.

— Ни учёных, ни аспирантов. Начинаем. Вы знаете, кто я?

Последнее было обращено к охраннику.

Мы направились к Буидзе, который стоял спиной к стене своего офиса и смотрел на нас: на Ашила — с огромным и безыскусным страхом, а на меня — со страхом, в котором было больше от недоумения: мол, можно ли говорить о том, о чём мы говорили раньше? Я видел, как он думает: «Кто это такой?» Ашил отвёл нас в глубь помещения, нашёл там полосу тени.

— Я бреши не совершал, — раз за разом шептал Буидзе.

— Вы ведь не против расследования? — спросил Ашил.

— Ваша задача в том, чтобы остановить контрабанду, — сказал я.

Буидзе кивнул. Кто я такой? Этого не знали ни он, ни я.

— Как она происходит?

— Святой Свет… Пожалуйста. Любой из этих детишек мог бы проделать такое единственным способом: украдкой сунуть себе в карман что-то на память прямо с земли, чтобы это никогда не попало в каталог, но они не могут, потому что их всех обыскивают на выходе с площадки. В любом случае никто не смог бы это продать. Как я уже говорил, они прогуливаются вокруг площадки и могут совершать брешь, не сходя с места. Что поделаешь? Этого не доказать. Я не утверждаю, что они воруют.

— Она говорила Иоланде, что можно стать вором, не подозревая об этом, — сказал я Ашилу. — Под конец.

— Что у вас пропало? — спросил я у Буидзе.

— Ничего!

Он повёл нас на склад артефактов, спотыкаясь от желания помочь. По дороге двое аспирантов, которых я слегка припоминал, увидев нас, остановились — было что-то такое в походке Ашила, которой я подражал, — и попятились. На складе в застеклённых шкафах хранились последние отчищенные предметы, извлечённые из земли. Шкафчики эти полнились невозможно разнообразными обломками эпохи Предтечи, чудесным и упорно не поддающимся толкованию хламом, состоящим из бутылей, оррериев[22], топоров без топорищ, обрывков пергамента.

— Сюда входит дежурный, назначенный на вечер, убеждается, что каждый выкладывает всё, что было найдено, запирает склад, оставляет ключ. Никто не выходит с площадки без обыска. Они даже и не пикнут по этому поводу — знают, что без этого никак.

Я жестом велел Буидзе открыть шкаф. Посмотрел на коллекцию, каждый предмет которой располагался в своём домике, своём сегменте из полистирола внутри ящика. Верхние ящики ещё пустовали. Те, что ниже, были полны. Некоторые хрупкие вещицы были завёрнуты в ткань без ворса, скрыты из виду. Я выдвигал ящики один за другим, сверху вниз, рассматривая заключённые в них находки. Ашил подошёл и стал рядом, глядя в очередной ящик, словно это была чайная чашка, словно артефакты были листьями, на которых можно гадать.

— У кого по вечерам находятся ключи? — спросил Ашил.

— У меня, у меня, в зависимости от обстоятельств. — Страх Буидзе перед нами таял, но я не верил, что он станет лгать. — У кого угодно. Это не важно. У всех иногда бывают. Если кто работает допоздна. Расписание есть, но они всегда его игнорируют…

— Вернув ключи охранникам, они сразу уходят?

— Да.

— Прямиком?

— Да. Обычно. Может, заходят ненадолго в свой офис, гуляют в саду, но обычно долго не задерживаются.

— В саду?

— Ну, в парке. Там… чудесно. — Он беспомощно пожал плечами. — Но выхода наружу там нет: уже через несколько метров он делается альтернативным, и им приходится возвращаться через наш пост. Перед выходом всех обыскивают.

— Когда в последний раз склад запирала Махалия?

— Множество раз. Не знаю…

— В последний раз?

— … В тот вечер, когда пропала, — сказал он наконец.

— Дайте мне список, кто и когда этим занимался.

— Не могу! Они ведут список, но, как я уже говорил, в половине случаев делают друг другу одолжение…

Я выдвинул самые нижние ящики. Между крошечными грубыми фигурками, замысловатыми лингамами эпохи Предтечи и древними пипетками имелись и обёрнутые более тонкие предметы. Я мягко коснулся их очертаний.

— Это старые, — сказал Буидзе. — Их выкопали давным-давно.

— Вижу, — отозвался я, читая этикетки.

Их извлекли на поверхность в первые дни раскопок. Я обернулся на звук шагов: вошла профессор Нэнси. Она резко остановилась, уставилась на Ашила и меня. Открыла рот. Она прожила в Уль-Коме много лет, научилась видеть её детали. Она поняла, что ей предстало.

— Профессор, — сказал я.

Она кивнула. Посмотрела на Буидзе, а тот на неё. Снова кивнула и отступила.

— Когда Махалия отвечала за ключи, то после запирания склада ходила на прогулки? — предположил я.

Буидзе, сбитый с толку, пожал плечами:

— А ещё предлагала запирать склад не в свою очередь. И не раз.

Все мелкие предметы покоились в своих матерчатых кроватках. Я в них не рылся, но ощупал всё, что лежало в задней части ящика, без того, что представлял себе должной осторожностью. Буидзе шевельнулся, но останавливать меня не стал. На третьей полке, где хранились предметы, найденные более года назад, одна из завёрнутых вещей подалась под пальцами так, что это заставило меня остановиться.

— Вам бы перчатки надеть, — сказал Буидзе.

Я развернул свёрток, и внутри оказалась газета, в которой был кусок дерева с чешуйками краски и следами от шурупов. Не древний, не резной: обломок двери, абсолютное ничто.

Буидзе не сводил с него взгляда. Я его поднял.

— И какой же это династии? — спросил я.

— Не надо, — сказал мне Ашил и последовал за мной к выходу.

Буидзе шёл позади нас.

— Вот я, Махалия, — сказал я. — Только что заперла дверь. Просто добровольно вызвалась это сделать, хотя очередь кого-то другого. А теперь небольшая прогулка.

Я повёл их на открытый воздух, мимо тщательно расслоённой выемки, откуда на нас с удивлением взглянули аспиранты, на пустырь, усеянный обломками истории, за которым были ворота, открывавшиеся по удостоверениям университета, которые открыли для нас, потому что мы находились там и были теми, для кого этого не могли не сделать, и дальше, в парк. Не такой уж большой парк располагался рядом с раскопками, лишь кустарники да несколько деревьев, среди которых пролегали тропинки. Видны были улькомане, но не слишком близко. Непрерывного пространства Уль-Комы между раскопками и большей частью уль-комского парка не было. Сюда вторгался Бещель.

Мы видели других людей по краям поляны: бещельцев, сидевших на камнях или возле заштрихованного пруда. Парк лишь незначительно находился в Бещеле, несколько метров по кромке зелени, этакая борозда в тропинках и кустах и небольшая протяжённость сплошного пространства, отделявшего две уль-комские части друг от друга. Карты ясно давали гуляющим знать, где они могут пройти. Именно здесь, в штриховке, могли бы вызывающе стоять аспиранты, оценивая расстояние до иностранной державы, упиваясь порнографией разделения.

— Брешь наблюдает за такими бахромчатыми границами, — сказал мне Ашил. — Есть камеры. Мы увидели бы всякого, кто появился бы в Бещеле, не войдя через него.

Буидзе мешкал. Ашил говорил так, чтобы тот не мог слышать. Буидзе старался не смотреть на нас. Я шёл.

— Оркини… — сказал я.

Не было никакой возможности войти сюда из Уль-Комы или вернуться в неё, кроме как пройти через раскопки Бол-Йеан.

— Диссенсусы? Чушь. Она переправляла артефакты не так. Вот что она делала. Смотрели «Большой побег»[23]?

Я подошёл к краю заштрихованной зоны, где Уль-Кома прерывалась на несколько метров. Конечно, сейчас я был в Бреши и мог бы пройти в Бещель, если бы захотел, но я остановился, словно находился только в Уль-Коме. Подошёл к краю пространства, которое она делила с Бещелем, где Бещель ненадолго становился сплошным, отделяя её от остальной Уль-Комы. Убедился, что Ашил за мной наблюдает. Изобразил, что кладу кусок дерева в карман, на самом деле сунув его мимо ремня, себе в штанину.

— Дыра у неё в кармане.

Я прошёл несколько шагов в штриховке, выбросив из штанины деревяшку, по счастью, лишённую заноз. Остановился, когда она упала на землю. Стоял, как бы созерцая линию горизонта, и осторожно опустил ногу, наступив на неё, вдавив её в почву и покрыв растительной прелью и грязью. Когда я, не оглядываясь, пошёл прочь, деревяшка ничего собой не представляла, невидимая, если не знать, что она там.

— Когда она уходила, кто-то в Бещеле — или кто-то похожий, так что вам ничего нельзя было заметить — проходил мимо, — сказал я. — Останавливался и смотрел на небо. Ударял каблуком. Подбрасывал что-то. Присаживался на миг на камень, касался земли, клал что-то в карман. Махалия не брала последние артефакты, потому что их только что убрали и это было бы слишком заметным. Но когда она оставалась запирать, то открывала старые ящики, потому что на это требовалась всего секунда.

— Что она забирала?

— Может, что-то наобум. А может, следовала инструкциям. В Бол-Йеане их каждый вечер обыскивали, так с чего бы думать, что кто-то ворует? При ней никогда ничего не было. Всё было припрятано здесь, в заштрихованной зоне.

— Куда кто-то приходил, чтобы это забрать. Через Бещель.

Я повернулся и медленно посмотрел во всех направлениях.

— Чувствуете, что кто-то за нами наблюдает? — спросил Ашил.

— А вы?

Очень долгое молчание.

— Не знаю.

— Оркини. — Я снова повернулся. — Устал от этого. — Я остановился. — Правда. — Я повернулся. — Это утомляет.

— Что вы думаете? — спросил Ашил.

Шум, поднятый среди деревьев собакой, заставил нас поднять головы. Собака была в Бещеле. Я готов был не-слышать, но, конечно, мне этого не требовалось.

Это был лабрадор, дружелюбная тёмная псина, — с фырканьем появившись из подлеска, он побежал к нам. Ашил протянул к нему руку. Появился хозяин, улыбнулся, вздрогнул, отвёл в замешательстве взгляд и позвал пса к ноге. Тот пошёл к нему, оглядываясь на нас. Хозяин пытался нас не-видеть, но не мог удержаться и всё же смотрел, недоумевая, наверное, почему мы рискуем играть с животным в таком нестабильном месте. Когда Ашил встретился с ним глазами, мужчина отвёл взгляд. Наверное, понял, кто мы такие и где находимся.

Согласно каталогу, обломок дерева заменял собой латунную трубку, содержавшую шестерни, инкрустированные в неё веками. Отсутствовали и три других предмета, найденных в начале раскопок, причём все они были из числа обёрнутых, а заменены комками бумаги, камнями, ногой куклы. Предполагалось, что это были остатки законсервированного когтя омара, содержавшего какой-то древний часовой механизм; другой подвергнутый эрозии механизм, подобный крошечному секстанту; пригоршня гвоздей и шурупов.

Мы обыскали землю в той бахромчатой зоне. Нашли выбоины, замёрзшие следы, а также почти зимние остатки цветов, но не неглубоко закопанные бесценные сокровища эпохи Предтечи. Их давным-давно подобрали. Продать их никто не мог.

— Стало быть, это брешь, — сказал я. — Откуда бы ни приходили и куда бы ни уходили оркиниане, они не могли забирать артефакты в Уль-Коме, значит, это было в Бещеле. Ну, сами-то они никогда не покидали Оркини. Но для большинства людей предметы были положены в Уль-Коме, а подобраны в Бещеле, значит, это брешь.

На обратном пути Ашил кому-то позвонил, и когда мы приехали в расположение Бреши, там велись споры и голосования в их свободной манере по чуждым для меня вопросам. Они входили в комнату посреди странной дискуссии, звонили по мобильным телефонам, быстро прерывая звонки. Атмосфера была накалена, но отчётливо лишённым выражения образом, характерным для Бреши.

Имели место доклады из двух городов с невнятными дополнениями от тех, кто держал телефонные трубки и передавал сообщения от других участников Бреши.

— Всё наготове, — твердил Ашил. — Вот-вот начнётся.

Они боялись выстрелов в головы и совершающих бреши грабителей и убийц. Число мелких брешей росло. Сотрудники Бреши находились там, где могли, но им многих недоставало. Кто-то сказал, что на стенах в Уль-Коме стали появляться граффити в стилях, указывавших на художников из Бещеля.

— Так плохо ещё не было, с тех пор как, ну… — сказал Ашил. Он шептал мне разные объяснения, меж тем как дискуссия продолжалась. — Это Райна. Она в этом деле упорна… Самун думает, что даже упоминания об Оркини дают основания… Бьон с ним не согласен.

— Нам надо быть готовыми, — сказал очередной выступавший. — Мы на чём-то споткнулись.

— Не мы, а Махалия, — сказал Ашил.

— Ладно, она. Но кто знает, когда что-то случится? Мы в темноте, мы знаем, что грядёт война, но не видим перед собой цели.

— Я этого не вынесу, — тихонько сказал я Ашилу.

Он проводил меня обратно в отведённую мне комнату. Поняв, что он меня запирает, я издал протестующий вопль.

— Вы должны помнить, почему вы здесь оказались, — сказал он через дверь.

Я сел на кровать и пытался прочесть заметки Махалии по-новому. Я не старался следовать особенностям той или иной ручки, содержанию определённых периодов учёбы, чтобы реконструировать ход её мыслей. Вместо этого я прочитал все заметки на каждой странице, все мнения, копившиеся множество лет. До этого я пытался быть археологом её заметок, разделяя их по слоям. Теперь же читал все страницы подряд, где она, без какой-либо хронологии, вела спор с самой собой.

На внутренней стороне задней обложки среди слоёв разгневанной теории я прочёл запись, сделанную большими буквами поверх более ранних, мелких: «Но ср. с Шерманом». От неё была проведена стрелка к аргументу на соседней странице: «Возражение Розена». Эти имена были мне знакомы по более ранним изысканиям. Я вернулся на пару страниц назад. Там рядом с прежним утверждением стояла запись, сделанная той же ручкой и более поздним торопливым почерком: «Нет — Розен, Вийник».

Утверждения перекрывались критикой, замечаниями со всё большим числом восклицательных знаков. «Нет» — и стрелка, указывавшая не на оригинальный печатный текст, но на её собственные более ранние восторженные замечания. Спор вёлся с самой собой. «Зачем нужен тест? Кому?»

— Эй, — крикнул я, не зная, где располагалась камера. — Эй, Ашил! Найдите Ашила!

Я не прекращал кричать, пока он не явился.

— Мне нужен Интернет.

Он отвёл меня в компьютерный зал, к чему-то, что походило на 486-й или примерно такой же антиквариат, с операционной системой, которой я не узнал, какой-то сделанной на скорую руку имитацией Windows, однако и процессор и связь были очень быстрыми. Помимо нас, там находились ещё несколько человек. Ашил стоял позади меня, когда я нажимал на клавиши. Он наблюдал за моими поисками, а также, конечно, следил, чтобы я не связался с кем-нибудь по электронной почте.

— Входите куда угодно, — сказал мне Ашил и был прав. Для входа на платные сайты, защищённые паролями, требовалось просто нажать на Enter.

— Что это за соединение?

Никакого ответа я не ожидал, равно как не получил. Я искал имена Шерман, Розен, Вийник. На форумах, которые я недавно посещал, троих этих авторов подвергали яростным оскорблениям.

— Смотрите.

Я получил названия их основных работ, поискал на сайте Amazon краткие и грубые отзывы на их диссертации. Это заняло несколько минут. Я откинулся на спинку стула.

— Смотрите, — сказал я. — Смотрите. Шерман, Розен, Вийник — все они абсолютно ненавидимые объекты на этих сайтах о расколотых городах. Почему? Потому что писали книги, утверждая, что Боуден нёс полную чушь. Что все его аргументы не стоят выеденного яйца.

— Он и сам это говорит.

— Дело не в этом, Ашил. Посмотрите.

Я стал открывать ему то одну, то другую страницу из «Между городом и городом». Указал на ранние замечания Махалии, потом на более поздние.

— Дело в том, что она на них ссылается. В конце. В последних своих пометках.

Перелистывая страницы дальше, я показывал их ему.

— Она передумала, — сказал он наконец.

Мы долго смотрели друг на друга.

— Всё это хрень: и паразиты, и что она ошиблась, а потом обнаружила, что стала воровкой, — сказал я. — Проклятье. Её убили не потому, что она была вроде как одной из чёртовых немногих избранных, знавших ужасную тайну о существовании третьего города. Не потому, что она поняла: оркиниане ей лгали и использовали её. Она не об этой лжи говорила. Махалию убили, потому что она вообще перестала верить в Оркини.

Глава 26

Как я ни умолял их и ни злился, Ашил и его коллеги не позволяли мне позвонить Корви или Дхатту.

— Почему, чёрт возьми, нельзя? — возмущался я. — Они бы справились. Ну ладно, делайте всё, что можете, и всё выясните. Йорджавик до сих пор — наша лучшая зацепка, он или кто-то из его подельников. Мы знаем, что он в этом замешан. Постарайтесь узнать точные даты, когда Махалия запирала склад, и, если возможно, нам надо узнать, где находился Йорджавик в каждый из этих вечеров. Надо понять, он ли забирал артефакты. Полищай присматривает за Истинными гражданами, они могли бы знать. Может, даже их предводители сообщат об этом, если настолько недовольны. И ещё проверьте, где бывал Сьедр — в деле замешан кто-то, у кого есть доступ к штату Связующего зала.

— Нам не удастся узнать все даты, когда ключи были у Махалии. Вы же слышали, что говорил Буидзе: половина из них не была запланирована.

— Дайте мне позвонить Корви и Дхатту, они знают, как с этим разобраться.

— Вы. — Ашил заговорил жёстко. — Находитесь. В Бреши. Не забывайте. И не можете ничего требовать. Всё, чем мы занимаемся, это детали расследования вашей бреши. Понятно?

Компьютер в камеру они мне не дали. Я заметил, что вот-вот взойдёт солнце, воздух за окном светлел. До этого и не осознавал, насколько было поздно — или уже рано. Наконец я заснул, а когда проснулся, в комнате вместе со мной снова был Ашил. Он что-то пил — впервые я видел, чтобы он хоть что-нибудь ел или пил. Я протёр глаза. Утро переходило в день. Ашил, казалось, ни на йоту не устал. Он бросил мне на колени пачку бумаг и указал на кофе и какую-то таблетку рядом с койкой.

— Оказалось не так уж и сложно, — сказал он. — Они расписываются, когда сдают ключи, так что все даты мы получили. У вас там первоначальные расписания, которые изменялись, и те самые листы с их подписями. Но есть и трудности. Нам не разобраться с Йорджавиком, не говоря уже о Сьедре или любом другом наци, в отношении столь многих ночей. Это продолжалось больше двух лет.

— Погодите. — Я держал два списка друг против друга. — Забудьте, когда её назначали заранее, — она подчинялась приказам, которые получала от своего таинственного знакомца, об этом помните. Когда ей не надо было брать ключи, но она всё равно брала их, вот на что нам надо смотреть. Никто не любит эту обязанность — приходится оставаться допоздна, — так что это те дни, когда она вдруг появляется и говорит тому, чья очередь: «Я сама этим займусь». Это те дни, когда она получала сообщения. Когда ей велели что-то доставить. Так что давайте посмотрим, кто и когда чем занимался. Это и есть нужные нам даты. Их не так уж и много.

Ашил кивнул — и сосчитал такие вечера.

— Пять, шесть. Недостаёт четырёх вещей.

— Значит, в пару таких дней ничего не произошло. Может, то были законные замены, без каких-либо инструкций. Но проверить всё равно надо всё. Это те дни, в которые нам надо узнать о перемещениях наци.

Ашил снова кивнул.

— Как они это организовали? Зачем?

— Не знаю.

— Подождите здесь.

— Было бы проще, если бы вы просто взяли меня с собой. Что это вы стали меня стесняться?

— Подождите.

Опять ожидание, и я, хотя не кричал на скрытую камеру, гневно смотрел на все стены по очереди, чтобы она сама меня увидела.

— Нет. — Голос Ашила раздался из динамика, скрытого от глаз. — По крайней мере, три вечера из списка Йорджавик был под наблюдением полищай. К парку он не приближался.

— А что насчёт Сьедра? — обратился я к пустоте.

— Нет. Есть сведения о четырёх вечерах. Может, кто-то другой из тузов наци, но мы видели, что в Бещеле имеется на каждого из них, и никаких красных флажков нет.

— Чёрт. Что вы имеете в виду, говоря, что о Сьедре «есть сведения»?

— Мы знаем, где он был, а нигде поблизости он не был ни разу. В те вечера и назавтра после них он был на встречах.

— На встречах с кем?

— Он из Торгово-промышленной палаты. В те дни у них были выставки и конференции.

Тишина. Когда я слишком долго молчал, он спросил:

— Что? Что такое?

— Мы думали не в том направлении. — Я щупал пальцами воздух, пытаясь поймать что-то невидимое. — Лишь потому, что Йорджавик был тем, кто стрелял, и потому, что мы знаем, как обозлила наци Махалии. Но не кажется ли дьявольским совпадением, что эти торговые встречи всегда происходили в те самые вечера, когда Махалии вызывалась запереть склад?

Опять долгое молчание. Я вспомнил о задержке перед своей встречей с Комитетом по надзору, случившейся из-за одного такого события.

— После этого там бывают приёмы для гостей, не так ли?

— Гостей?

— Компаний. Тех, с которыми Бещель по-дружески сплетничает, — ведь ради этого такие мероприятия и устраиваются, когда они ссорятся насчёт контрактов. Ашил, узнайте, кто там бывал в эти дни.

— В Торгово-промышленной палате?..

— Надо проверить списки гостей, приглашённых потом на вечеринки. Просмотрите пресс-релизы через несколько дней после этого, и вы увидите, кто какой заключил контракт. Давайте.

— Господи, чтоб тебя, боже, — сказал я спустя несколько минут в тишине, по-прежнему расхаживая один в комнате. — Какого хрена просто не выпустить меня? Я полищай, чёрт подери, именно этим я и занимаюсь. Вы хороши как ищейки, но в остальном вы полное дерьмо.

— Вы совершили брешь, — сказал Ашил, распахивая дверь. — Это и есть то, что мы расследуем.

— Верно. Вы что, ждали снаружи, пока я не скажу чего-то такого, что дало бы вам повод войти?

— Вот список.

Я взял бумагу.

Компании — канадские, французские, итальянские, парочка небольших американских — шли вслед за разными датами. Пять названий были обведены красным.

— Остальные были там на той или иной ярмарке, но те, что обведены, появлялись в каждый из тех вечеров, когда ключами распоряжалась Махалии, — сказал Ашил.

— «Софт РеддиТех. Бернли» — эти чем занимаются?

— Консалтингом.

— «КорИнтех» — это всякие электронные компоненты. А что это рядом с ними написано?

Ашил посмотрел.

— Их делегацию возглавлял Горе, от их материнской компании, «Сиэр и Кор». Приезжал, чтобы встретиться с местным главой «КорИнтех», парень руководит их подразделением в Бещеле. Они оба были на вечеринках с Ньисему, Буричем и остальными из Торгово-промышленной палаты.

— Чёрт, — сказал я. — Нам… Когда он здесь появлялся?

— Каждый раз.

— Каждый раз? Исполнительный директор материнской компании? «Сиэр и Кор»? Вот дерьмо…

— Поясните, — сказал он, помолчав.

— Наци такое не потянули бы. Подождите. — Я думал. — Мы знаем, что в Связующем зале у них есть свой человечек, но… что, чёрт возьми, Сьедр мог бы сделать для этих парней? Корви права — он клоун. На что он мог бы рассчитывать?

Я помотал головой.

— Ашил, как это работает? Верно, вы можете просто скачать эту информацию из обоих городов. Могли бы вы… Каков ваш статус на международном уровне? У Бреши, я имею в виду. Нам надо разобраться с этой компанией.

Я — аватар Бреши, сказал Ашил. Там, где произошла брешь, я могу делать всё, что угодно. Но мне долго пришлось объяснять ему, что к чему. Эти его закостенелые манеры, эта непрозрачность, непроницаемость хоть какого-либо смысла того, о чём он думает, — трудно было сказать, слышит ли он меня вообще. Он не спорил, но и не соглашался. Он стоял, пока я излагал ему свои соображения.

Нет, они не могут их продавать, говорил я, дело не в этом. До каждого из нас доходили слухи об артефактах эпохи Предтечи. Об их не укладывающейся ни в какие рамки физике. Их свойствах. Им хочется узнать правду. Они заставили Махалию поставлять их. Для этого они внушили ей мысль, что она связана с Оркини. Но она поняла, что к чему.

Корви однажды рассказывала мне о гостевых турах по Бещелю, которые позволяли себе представители тех компаний. Их шофёры могли возить их куда угодно — по сплошным или заштрихованным участкам, в любой красивый парк, чтобы они разминали там ноги.

Компания «Сиэр и Кор» занималась исследованиями и разработками.

Ашил уставился на меня.

— Это бессмысленно, — сказал он. — Кто бы стал вкладывать деньги в суеверный вздор?..

— Вы уверены? Что в этих историях нет ничего такого? Но, даже если вы правы, ЦРУ тратит миллионы долларов на тех, кто пытается убивать козлов взглядом. Руководство «Сиэр и Кор» платит, скажем, несколько тысяч долларов, чтобы это организовать. Ему нет надобности верить ни единому слову: это стоит таких денег просто на тот случай, если во всех этих россказнях вообще хоть что-нибудь окажется правдой. Их любопытство этого стоит.

Ашил достал мобильник и принялся звонить. Ночь была ещё в начале.

— Нужно провести совещание, — сказал он. — Важное дело. Да, устройте.

— Совещание. По ряду вопросов.

Он много раз сказал примерно одно и то же.

— Вам любое дело по плечу, — сказал я.

— Да. Да… Нужна демонстрация. Брешь — это сила.

— Значит, вы мне верите? Верите, Ашил?

— Как они могли такое устроить? Как могли вот такие посторонние войти с ней в контакт?

— Я не знаю, но именно это мы и должны выяснить. Оплачивали услуги пары местных — мы же знаем, откуда Йорджу поступали эти деньги.

Суммы были небольшими.

— Но не могли же, не могли же они создать для неё Оркини.

— Исполнительный директор их родительской компании не приезжал бы сюда ради этих ничтожных рукосуев, не говоря уже о том, что при каждом его приезде склад запирала Махалия. Соображайте. Бещель прозябает настолько, что они уже бросили нам кость, побывав здесь. Здесь должна быть связь…

— Что ж, мы это расследуем. Но они не граждане Бещеля или Уль-Комы. У них нет…

Молчание.

— Страха, — сказал я.

Этой оторопи перед Брешью, этого рефлекса послушания, разделяемого в Уль-Коме и Бещеле.

— У них нет на нас определённой реакции, поэтому, если мы что-то предпримем, нам надо будет продемонстрировать свою весомость — потребуются многие наши, для представительности. А если всё окажется правдой, то крупный бизнес в Бещеле закроется. Это будет кризисом для города. Катастрофой. И это никому не понравится. Бывали случаи, Тье, когда тот или другой город вступал в спор с Брешью. Такое имело место. Войны с Брешью. — Он подождал, пока над нами реял этот образ. — Это никому не будет на руку. Так что нам нужна представительность.

Брешь должна внушать страх. Я понял.

— Быстрее, — сказал я. — Поспешите.

Но сбор аватаров Бреши отовсюду, где они размещались, попытки такой рассеянной властью обуздать хаос, — это не было действенным. Представители Бреши отвечали на звонки, соглашались, не соглашались, говорили, что придут, или говорили, что прийти не смогут, выражали готовность выслушать Ашила. Так оно происходило, если судить по его репликам в разговорах.

— Сколько вам надо? — спросил я. — Чего вы ждёте?

— Я же сказал, нам нужна представительность.

— Чувствуете, что происходит там, снаружи? — спросил я. — Вы чувствовали это в воздухе.

Это продолжалось более двух часов. Скованный какой-то добавкой к еде и питью, которые мне давали, я расхаживал по комнате и сетовал на лишение свободы. К Ашилу поступало всё больше звонков. Больше, чем он оставил сообщений, — слово размножалось, точно вирус. В коридоре ощущалось беспокойство, слышались быстрые шаги, голоса, крики и ответные крики.

— Что там такое?

Ашил обращал свой слух к телефону, а не к звукам снаружи. «Нет», — сказал он. Его голос ничего не выдал. Он сказал это несколько раз, прежде чем закрыл телефон и посмотрел на меня. Его уравновешенное лицо впервые выглядело неуверенно. Он не знал, как сказать то, что надо было сказать.

— Что случилось?

Крики снаружи стали громче, и теперь доносился ещё и шум с улицы.

— Авария.

— Автомобильная?

— Автобусы. Два автобуса.

— Совершили при этом брешь?

Он кивнул.

— Оба были в Бещеле. Столкнулись на Финской площади. — Большая заштрихованная площадь. — Занесло в стену в Уль-Коме.

Я ничего не сказал. Любая авария, приводящая к бреши, с очевидностью требует участия Бреши: несколько аватаров врываются в поле зрения, блокируют сцену, выясняют параметры, выводят невиновных, задерживают всех, кто причастен к совершению бреши, как можно быстрее возвращая власть полиции в двух городах. Ничто в факте дорожно-транспортной бреши не могло привести к такому шуму, который я слышал на улице, значит, должно было иметь место нечто большее.

— Эти автобусы доставляли беженцев в лагеря. Теперь они вышли, а их никто ничему не обучал, они повсюду совершают бреши, переходят из города в город, не имея ни малейшего представления о том, что делают.

Я мог себе представить панику случайных прохожих, не говоря уже о ни в чём не повинных водителях в Бещеле и Уль-Коме, которым пришлось отчаянно увёртываться от мчащихся автобусов, по необходимости въезжавших и выезжавших из топольгангерного города, изо всех сил стараясь вернуть контроль и вытянуть свои машины туда, где они проживают. Сталкиваясь затем со множеством испуганных, раненых нарушителей, не имевших намерения совершать бреши, но лишённых выбора, не знавших языка, чтобы попросить о помощи, карабкавшихся из разбитых автобусов, причём на руках у них были плачущие дети, а кровь текла то по одну сторону границы, то по другую. Они, не настроенные на национальные нюансы — одежда, цвета, причёски, манеры, — приближались к людям, колеблясь взад и вперёд между странами.

— Мы объявили закрытие, — сказал Ашил. — Полную блокировку. Очистку обеих улиц. Брешь приведена в боевую готовность, повсеместно, пока с этим не будет покончено.

— Что?

Боевая Брешь? На моей памяти ничего подобного не случалось. Ни в один из городов нет входа, между ними нет никакого обмена, чрезвычайное усиление всех правил Бреши. Полиция обоих городов ожидает окончания зачистки, следуя предписаниям Бреши, помогая ей в течение этого срока держать границы на замке. Это был звук, который я слышал, эти механизированные голоса, перекрывающие растущий рёв сирен: динамики, объявляющие закрытие на обоих языках. «Покиньте улицы».

— Из-за автобусной аварии?..

— Она была подстроена, — сказал Ашил. — Они попали в засаду. Унификационисты устроили. Вот и случилось. Они повсюду. Бреши совершаются повсеместно, так сообщают.

Он старался успокоиться.

— В котором городе унифы?..

Я не закончил вопроса, потому что сам угадал ответ.

— В обоих. Действуют согласованно. Мы даже не знаем, бещельские ли унифы остановили автобусы.

Конечно, они работали вместе; это мы знали. Но чтобы маленькие группы страстных утопистов могли чего-то добиться? Могли устроить эту аварию, организовать такое?

— Они повсюду в обоих городах. Это их восстание. Они пытаются нас объединить.

Ашил мешкал. Благодаря этому я продолжал говорить, только благодаря тому, что он оставался в комнате на несколько минут дольше, чем должен был. Он проверял содержимое карманов, готовя себя к воинской бдительности. Все участники Бреши вызывались наружу. Его ждали. Сирены по-прежнему выли, голоса по-прежнему говорили.

— Ашил, ради бога, послушайте меня. Послушайте меня. Думаете, это совпадение? Бросьте! Ашил, не открывайте эту дверь. Думаете, мы добрались до этого, думаете, мы это вычислили, дошли так далеко, и вдруг, совершенно неожиданно, происходит это чёртово восстание? Кто-то способствует этому, Ашил. Чтобы выманить вас и всю Брешь на улицы и отвлечь от них. Как вы узнали о том, представители каких компаний бывали здесь и когда? В те вечера, когда Махалия переправляла артефакты?

Он не шелохнулся.

— Мы — Брешь, — сказал он после долгой паузы. — Мы можем сделать всё, что нам потребуется…

— Чёрт побери, Ашил! Я вам не какой-то паршивый брешедей, чтобы меня запугивать, мне надо знать. Как вы ведёте расследования?

— Через осведомителей. Информаторов, — сказал он наконец, бросив взгляд на окно, за которым нарастал хаос. Стоя у двери, он ждал от меня продолжения.

— Агенты или системы в офисах Бещеля и Уль-Комы сообщают вам нужную информацию, правильно? Значит, кто-то где-то шарил в базах данных, пытаясь выяснить, кто, где и когда бывал на приёмах Бещельской торговой палаты. Это и послужило сигналом, Ашил. Вы послали кого-то на поиски, а кто-то другой заметил, что за файлы их интересовали. Что может быть лучшим доказательством того, что мы на что-то вышли? Вы видели унифов. Они ничего собой не представляют. Что в Бещеле, что в Уль-Коме — крошечные группы романтичных и наивных панков. Там больше агентов, чем агитаторов; кто-то отдал приказ. Кто-то подстроил это, поняв, что мы напали на их след.

— Подождите, — добавил я. — Блокировка… Это касается не только Связующего зала, верно? Закрыты все границы, отменены все полёты?

— Все самолёты БещАэро и Иллитании на земле. Рейсов извне аэропорты не принимают.

— Как насчёт частных полётов?

— … Инструкция та же, но они не под нашей властью, как национальные перевозчики, так что это чуть более…

— Вот в этом-то и дело! Вы не можете вовремя их заблокировать. Кто-то хочет улизнуть. Нам надо добраться до здания компании «Сиэр и Кор».

— Туда, где…

— Туда, где происходит то, что происходит. Это…

Я указал на окно. Мы слышали дребезг разбиваемых стёкол, крики, неистовство автомобилей в панической гонке, шум драки.

— Это прикрытие.

Глава 27

На улицах мы шли через последние судороги, нервные подёргивания маленькой революции, которая умерла, прежде чем родилась, и не знала об этом. Но эти предсмертные конвульсии оставались опасными, и мы шли в боевом порядке. Никакой комендантский час не мог бы удержать эту панику.

Люди в обоих городах бежали по улице перед нами, меж тем как лай публичных объявлений на бещельском и иллитанском предупреждал их, что это блокировка, инициированная Брешью. Бились окна. Некоторые бежавшие, которых я видел, казались скорее легкомысленными, нежели испуганными. Не унифы — слишком маленькие и слишком нецелеустремленные: подростки, бросавшие камни, совершая тем самым наибольшие преступления в своей жизни, мелкие несущиеся в воздухе бреши, разбивавшие стёкла в городе, где они не жили и в котором не находились. Вдоль дороги пронёсся под блеяние двигателя уль-комский пожарный расчёт — туда, где в ночном небе полыхало зарево. Несколькими секундами позже за ним последовала бещельская пожарная машина: они всё ещё пытались сохранить различия, одни сражаясь с огнём с одной стороны соединённого фасада, другие — с другой.

Этим ребятам следовало бы побыстрее разойтись по домам, потому что люди Бреши были повсюду Невидимые для большинства, но всё же вышедшие этой ночью на улицы, придерживаясь своих негласных методов. На бегу я видел представителей Бреши, двигавшихся так, чтобы сойти за охваченных паникой граждан Бещеля и Уль-Комы, но несколько иначе — более целенаправленно и хищно, подобно нам с Ашилом. Я видел их благодаря недавней практике, так же, как они видели меня.

Потом мы увидели группу унифов. Для меня даже тогда, после нескольких дней интерстициальный жизни, было потрясением видеть их действующими вместе — участников обоих отделений, в одежде, которая, несмотря на транснациональные куртки и залатанные штаны панков-рокеров и независимо от их желания, чётко обозначала их в глазах тех, кто приспособлен к городскому семиозису, как бещельцев или улькоман. Теперь они были единой группой — волоча за собой низовую брешь, они переходили от стены до стены, распыляя лозунги на очень хитроумном сочетании бещельского и иллитанского, слова, которые, совершенно чёткие, хотя и несколько филигранные и украшенные засечками, на обоих языках читались: ВМЕСТЕ! ЕДИНСТВО!

Ашил полез в карман. У него при себе было оружие, которое он подготовил перед тем, как мы вышли. Вблизи я его не видел.

— У нас нет времени… — начал было я.

Из теней вокруг этих инсургентов не столько появились, сколько вошли в фокус несколько фигур. Люди Бреши.

— Как это вы так перемещаетесь? — спросил я.

Аватары были малочисленны, но они без страха двинулись прямо в группу унифов, где внезапными, не зрелищными, но очень жестокими захватами и бросками вывели из строя троих из них. Несколько остальных попытались оказать сопротивление, и аватары Бреши подняли оружие. Я ничего не слышал, но двое унифов упали.

— Господи, — сказал я, но мы продолжали движение.

Быстрым и опытным поворотом отмычки Ашил открыл случайный припаркованный автомобиль, отобранный им по неясным критериям.

— Залезайте. — Он оглянулся. — Лучше всего, чтобы никто не видел, как проводят нейтрализацию; их уведут. Это чрезвычайное положение. Сейчас оба города — Брешь.

— Господи…

— Только там, где этого нельзя избежать. Только для обеспечения безопасности городов и Бреши.

— Как насчёт беженцев?

— Есть и другие возможности.

Он завёл двигатель.

Машин на улицах было мало. Всё время казалось, что проблемы скрываются от нас где-то за углом. Передвигались небольшие группы аватаров Бреши. Время от времени, появившись среди хаоса, кто-то из людей Бреши, казалось, готов был нас остановить, но каждый раз Ашил то пристально смотрел, то хлопал по своему сигилу, то барабанил пальцами какой-то тайный код, благодаря чему замечали его статус аватара, и мы уезжали прочь.

Перед выходом я умолял взять с собой ещё нескольких представителей Бреши.

— Не захотят, — сказал он тогда. — Не поверят. Это мне следует быть с ними.

— Что вы имеете в виду?

— Все заняты одним этим делом. У меня нет времени на споры.

Стоило ему это сказать, как стало ясно, насколько немногочисленна Брешь. Как тонка линия обороны. Грубая демократичность их методологии, их децентрализованное самоуправление означало, что Ашил мог взять на себя эту миссию, в важности которой я его убедил, но кризис означал, что нам предстоит действовать в одиночку.

Ашил вёл машину, переходя с одной полосы шоссе на другую, через напрягающиеся границы, избегая островков анархии. На углах стояли милицья и полищай. Иногда этим сверхъестественным движением, которым они владели в совершенстве, из ночи появлялись люди Бреши, приказывая местной полиции что-то сделать — забрать какого-нибудь унифа или труп, что-то постеречь, — и снова исчезали. Два раза я видел, как они откуда-то куда-то сопровождали перепуганных североафриканских беженцев, поневоле ставших рычагами этого катаклизма.

— Это невозможно, мы же… — Ашил, оборвав себя, коснулся наушников, в которых зазвучали донесения.

После этого возникнут лагеря, полные унификационистов. В тот момент всё уже было предрешено, но унифы ещё боролись, чтобы мобилизовать население, крайне негативно относящееся к их миссии. Возможно, память об этой совместной акции будет подбадривать тех из них, кто останется в живых после этой ночи. Это, должно быть, опьяняло — переступить границы и приветствовать своих зарубежных товарищей на улице, которую они вдруг сделали единой; создать свою собственную страну — хотя бы на несколько секунд, ночью, перед нацарапанным на стене лозунгом и разбитым окном. К этому времени унифы должны были понять, что население не с ними, однако они не исчезали, возвращаясь в свои города. Как теперь они могли вернуться? Честь, отчаяние или смелость удерживали их.

— Это невозможно, — сказал Ашил. — Не может быть, чтобы глава «Сиэр и Кор», посторонний, сумел всё это устроить… Мы…

Он слушал с застывшим лицом.

— Мы потеряли аватаров.

Какая война, какая теперь кровавая война между теми, кто предан идее объединения городов, и силами, отвечающими за сохранение их порознь!

ЕДИНСТВО — это слово было наполовину написано на фасаде зала Унгир, который был ещё и дворцом Суль-Кибаи, на фасад которого приходилась вторая его половина, так что теперь этой капающей краской здание сообщало нечто бессмысленное. То, что в Бещеле сходило за деловые кварталы и рядом не лежало со своим аналогом в Уль-Коме. Штаб-квартира представительства компании «Сиэр и Кор» находилась на берегу Колинина — редкая успешная попытка оживить умирающие доки Бещеля. Мы проехали мимо тёмной воды.

Постукивание в пустом небе, закрытом для всяких полётов, заставило нас обоих посмотреть вверх. В воздухе был только вертолёт, подсвечиваемый собственными мощными огнями и поднимавшийся над нами.

— Это они, — сказал я. — Мы опоздали.

Но вертолёт шёл с запада, в сторону реки. Он ещё не улетал, он собирался принять кого-то на борт.

— Поехали.

Даже в такую рассеивающую внимание ночь меня поразила водительская отвага Ашила. Он развернулся на тёмном мосту, проехал по односторонней сплошной улице в Бещеле не в ту сторону, распугивая пешеходов, пытавшихся выбраться из ночи, промчался через заштрихованную площадь, а потом погнал машину по сплошной уль-комской улице. Я наклонялся вперёд, чтобы видеть вертолёт, спускавшийся к линии крыш на берегу реки, в полумиле перед нами.

— Он садится, — сказал я. — Быстрее.

Там был перестроенный склад, по обе стороны от которого располагались надувные газовые комнаты уль-комских зданий. На площади никого не было, но, несмотря на поздний час, по всему зданию компании «Сиэр и Кор» горел свет, а на входе стояли охранники. Они агрессивно направились к нам, когда мы вошли. Мраморная отделка и флуоресцентный свет, логотип «S amp;C» из нержавеющей стали, размещённый на стене, словно произведение искусства, журналы и корпоративные отчёты, оформленные под журналы, на столах у диванов.

— Уматывайте отсюда, — сказал их главный, как видно, бещельский отставной военный.

Держа руку на кобуре, он повёл к нам своих людей. Мгновение спустя он стушевался: увидел, как двигается Ашил.

— Отбой, — сказал Ашил, запугивая всех гневным взглядом. — Весь Бещель в Бреши нынче ночью.

Ему даже не понадобилось показывать свой сигил. Охранники отступили.

— Немедленно отоприте лифт, дайте мне ключи, чтобы выйти на вертолётную площадку, и оставайтесь внизу. Больше никто не входит.

Если бы охранники были иностранцами, приехали из родной страны компании «Сиэр и Кор» или были наняты в тех европейских или североамериканских странах, где компания проводила свои операции, они, возможно, не повиновались бы. Но это был Бещель, и охранники были бещельцами: они сделали так, как велел Ашил. В лифте он вытащил своё оружие. Большой пистолет незнакомой конструкции. Ствол у него охватывался внушительным глушителем. Пока мы поднимались, Ашил не переставал поигрывать ключом к корпоративным уровням, который дали нам охранники.

Дверь открылась, выпустив нас под порывы холодного воздуха среди сводчатых крыш и антенн. Тросы уль-комских газовых комнат, несколько улиц с зеркальными фасадами уль-комских деловых зданий, шпили храмов в обоих городах, а здесь, в темноте и на ветру перед нами, — окружённая частыми перилами вертолётная площадка. Тёмная машина стояла в ожидании, ротор вращался очень медленно, почти бесшумно. Перед ней собралась группа людей.

Мы мало что различали, кроме баса двигателя да множества сирен, сопровождавших подавление мятежа унификационистов. Люди у вертолёта не слышали, как мы приблизились. Мы держались ближе к покрову тьмы. Ашил подвёл меня к вертолёту, к группе, никто из которой ещё не замечал нас. Их было четверо. Двое — крупные и бритоголовые. Они походили на ультранационалистов: Истинные граждане на тайном задании. Они оживлённо разговаривали с облачённым в костюм человеком, которого я не знал, и кем-то ещё, кого я не видел из-за того, как он стоял.

Я ничего не слышал, но один из них нас увидел. Поднялся шум, они обернулись. Пилот вертолёта из своей кабины повернул прожектор полицейской мощности, которым была оснащена машина. Как раз перед тем, как он нас осветил, люди передвинулись, и я увидел последнего человека, глядевшего прямо на меня.

Это был Михель Бурич. Социал-демократ, оппозиционер, второй человек в Торгово-промышленной палате.

Ослеплённый прожектором, я почувствовал, что Ашил схватил меня и затащил за вентиляционную трубу из толстого железа. Несколько мгновений тянулась тишина. Я ждал выстрелов, но никто не стрелял.

— Бурич, — сказал я Ашилу. — Бурич. Так я и знал: Сьедр никоим образом не мог это сделать.

Бурич был контактным человеком, организатором. Он знал пристрастия Махалии, видел её во время её первого приезда в Бещель, когда она разозлила всех на конференции своим студенческим диссидентством. Бурич — манипулятор. Он знал её работу и её устремления — к псевдоистории, к утехам паранойи, к ласкам, даруемым тем, кто укрыт за занавесом. Занимая пост в Торгово-промышленной палате, он был в состоянии это обеспечить. Чтобы найти выход тому, что она украла по его воле, ради измышленного блага Оркини.

— Все украденные вещицы были механизмами, — сказал я. — Компания «Сиэр и Кор» изучает артефакты. Научный эксперимент.

Это его информаторы — у него, как и у всех бещельских политиков, таковые имелись — сказали Буричу, что в отношении компании «Сиэр и Кор» проводятся расследования, что мы докапываемся до правды. Возможно, он думал, что мы поняли больше, и был бы удивлён тем, сколь мало мы могли предсказать. Для человека с его положением нетрудно было приказать правительственным провокаторам среди бедных глупых унификационистов начать свою работу и отвлечь тем самым Брешь, чтобы он и его подельники могли уйти.

— Они вооружены?

Ашил выглянул и кивнул.

— Михель Бурич? — крикнул я. — Бурич? Что Истинные граждане делают с таким либеральным торгашом, как вы? Получаете хороших солдат, вроде убитого Йорджа? Прихлопываете тех аспирантов, которые, на ваш взгляд, подошли слишком близко к разгадке вашей чуши?

— Проваливайте, Борлу, — сказал он. Голос его звучал беззлобно. — Мы все патриоты. Они знакомы с моим досье.

Ещё один шум присоединился к шумам ночи. Двигателя вертолёта, разгоняющегося. Ашил посмотрел на меня и вышел на полное обозрение.

— Михель Бурич, — сказал он своим внушающим ужас голосом. Держа пистолет непоколебимо, он шёл за ним, как если бы тот его вёл, к вертолёту. — Вы подотчётны Бреши. Пойдёмте со мной.

Я последовал за ним. Он взглянул на человека рядом с Буричем.

— Иэн Крофт, региональный глава фирмы «КорИнтех», — сказал Бурич Ашилу. Он скрестил руки на груди. — Он здесь гость. Адресуйте свои замечания мне. И провалитесь с ними вместе.

Бурич двинулся к вертолёту.

— Оставайтесь на месте, — сказал ему Ашил.

Истинные граждане достали пистолеты.

— Отступить на шаг! — крикнул он им. — Я представляю Брешь.

— Ну и что? — сказал Бурич. — Я многие годы здесь заправляю. Держал унифов на поводке, нахожу бизнес для Бещеля, увожу их чёртовы безделушки прямо из-под уль-комских носов, а что делаете вы? Вы, представитель безвольной Бреши? Вы защищаете Уль-Кому.

При этих словах у Ашила на мгновение отвисла челюсть.

— Он играет для них, — шепнул я. — Для Истинных граждан.

— Унифы правы в одном, — сказал Бурич. — Существует только один город, и если бы не суеверия и трусость населения, поддерживаемые вашей чёртовой Брешью, мы бы все знали, что город только один. И этот город называется Бещель. А вы велите патриотам повиноваться вам? Я предупреждал их, я предупреждал своих товарищей, что вы можете появиться, несмотря на то что у вас здесь нет ровным счётом никакого дела.

— Вот зачем вы подсунули куда надо те видеозаписи о фургоне, — сказал я. — Чтобы не допустить к этому делу Брешь, чтобы вместо этого передать всю путаницу на попечение милицьи.

— Приоритеты Бреши не есть приоритеты Бещеля. Будь проклята Брешь. — Эту фразу он произнёс старательно. — Здесь мы признаём только один авторитет, вы жалкие ни то ни сё, и этот авторитет — Бещель.

Он дал знак Крофту садиться в вертолёт первым. Истинные граждане смотрели на нас. Они не были готовы открыть огонь по Ашилу, спровоцировать войну с Брешью — в их взглядах можно было видеть своего рода опьянение кощунством из-за уже выказанной непримиримости, неподчинения Бреши даже в такой мере, — но при этом они всё-таки не опускали пистолетов. Если он выстрелит, они будут стрелять, а их двое. Возбуждённым своим подчинением Буричу, им не требовалось ничего знать о том, куда собирается их плательщик и зачем, им хватало и того, что он поручил им прикрыть ему спину, пока он отбывает. Они воодушевлялись храбростью ура-патриотов.

— Я не имею отношения к Бреши, — сказал я.

Бурич обернулся. Истинные граждане уставились на меня. Я чувствовал колебания Ашила. Он не опускал оружия.

— Я не из Бреши. — Я глубоко вздохнул. — Я инспектор Тьядор Борлу. Бещельский Отряд особо опасных преступлений. Я здесь не ради Бреши, Бурич. Я представляю бещельскую полищай, чтобы обеспечить соблюдение бещельского закона. Потому что вы его нарушили. Контрабанда не по моему ведомству: забирайте, что вам угодно. Политика меня не касается — мне плевать, путаетесь ли вы с Уль-Комой. Я здесь, потому что вы убийца. Махалия не была ни улькоманкой, ни врагом Бещеля, а если таковой казалась, то лишь потому, что поверила той чуши, что вы ей наговорили, чтобы иметь возможность продавать то, чем она вас снабжала, ради исследований и разработок этого иноземца. Делаете это ради Бещеля? В задницу, вы просто ширма для иностранных баксов.

Истинным гражданам стало не по себе.

— Но она поняла, что ей лгали. Что она не исправляла старинные несправедливости и не узнавала скрытую правду. Что вы сделали её воровкой. Вы послали Йорджавика, чтобы избавиться от неё. Это делает преступление уль-комским, так что, даже найдя связи между вами и им, я ничего не могу сделать. Но это ещё не конец. Когда вы услышали, что Иоланда скрывается, то подумали, что Махалия что-то ей рассказала. Не могли рисковать, что она заговорит. У вас хватило ума велеть Йорджу убрать её с его стороны контрольно-пропускного пункта, чтобы за вас не взялась Брешь.

Но из-за этого его выстрел становится бещельским, равно как заказ, который вы на него сделали. И это делает вас моим. Министр Михель Бурич, властью, предоставленной мне правительством и судами Содружества Бещель, вы арестованы за заговор с целью убийства Иоланды Родригез. Вы поедете со мной.

Секунда за секундой изумлённого молчания. Я медленно двинулся вперёд, мимо Ашила, к Михелю Буричу.

Это не могло продлиться долго. Истинные граждане в большинстве своём имели не намного больше уважения к нам, кого они считали слабой местной полицией, чем к многочисленным иным стадным массам Бещеля. Но прозвучали страшные обвинения именем Бещеля, совсем не укладывавшиеся в рамки той политики, которой они придерживались, и не могущие оправдывать в их глазах эти убийства, даже если они о них знали. Двое здоровяков смотрели друг на друга неуверенно.

Ашил задвигался. Я перевёл дух.

— Чёрт, чёрт побери, — сказал Бурич.

Он вынул из кармана маленький пистолет, поднял его и наставил на меня. Я сказал «О» или что-то вроде этого, начиная пятиться. Услышал выстрел, но тот прозвучал не так, как я ожидал. Не как взрыв, но как жёсткий выдох, порыв воздуха. Помню, как подумал об этом, удивляясь, что заметил такое, умирая.

Бурич дёрнулся назад в мгновенном движении, вызвавшем образ пугала: его конечности обезумели, а грудная клетка резко окрасилась. Застрелен был не я, но он. Словно намеренно, он отбросил свой пистолет. То, что я слышал, было приглушённым выстрелом пистолета Ашила. Бурич упал, вся грудь у него была залита кровью.

Прозвучали выстрелы. Два, потом, быстро, третий. Ашил упал. В него стреляли Истинные граждане.

— Прекратить! — рявкнул я. — Прекратить чёртов огонь!

Я по-крабьи стал подбираться к Ашилу. Он был распростёрт на бетоне и истекал кровью, рыча от боли.

— Вы двое арестованы! — крикнул я.

Истинные граждане смотрели друг на друга, на меня, на неподвижного мёртвого Бурича. Эта эскортная работа вдруг обернулась насилием, поставив их в крайне запутанное положение. Видно было, что они понимают, в какую угодили паутину. Один что-то пробормотал другому, и они попятились, затрусили к шахте лифта.

— Оставайтесь на месте! — крикнул я.

Они проигнорировали меня, стоявшего на коленях возле хрипящего Ашила. Крофт всё ещё неподвижно стоял у вертолёта.

— Не двигайтесь, — сказал я, но Истинные граждане распахнули дверь на крышу и скрылись, вернувшись в Бещель.

— Я в порядке, я в порядке, — задыхаясь, повторял Ашил.

Я ощупал его в поисках ран. Под одеждой у него было что-то вроде бронежилета. Тот остановил смертоносную пулю, но в него попали ещё и ниже плеча, из-за чего он истекал кровью и мучился от боли.

— Эй вы, — сумел он крикнуть представителю компании «Сиэр и Кор». — Останьтесь. Вы можете получить защиту в Бещеле, но вы не в Бещеле, если я так говорю. Вы находитесь в Бреши.

Крофт нагнулся в кабину и что-то сказал пилоту, который кивнул и ускорил ротор.

— Вы закончили? — осведомился Крофт.

— Вылезайте. Вылет запрещён.

Даже выронив пистолет и стискивая от боли зубы, Ашил требовал подчинения.

— Я не бещелец и не улькоманин, — сказал Крофт. Он говорил по-английски, хотя было ясно, что он нас понимает. — Я вами не интересуюсь и не боюсь вас. Я улетаю. Брешь.

Он покачал головой.

— Уродливое шоу. Думаете, кто-то вне этих странных маленьких городов хоть во что-то вас ставит? Здесь с вами могут считаться и делать то, что вы говорите, не задавая вопросов, им, возможно, надо вас бояться, но больше это никому не нужно.

Он сел рядом с пилотом и пристегнулся.

— Не то чтобы я думал, что это в ваших силах, но я настоятельно рекомендую вам и вашим коллегам не пытаться остановить этот вертолёт. «Вылет запрещён». Как вы думаете, что произойдёт, если вы бросите вызов моему правительству? Очень забавно представить себе, как Бещель или Уль-Кома будет воевать с настоящей страной. Не говоря уже о вас, Бреши.

Он закрыл дверь. Какое-то время мы с Ашилом не пытались встать на ноги. Он лежал, а я стоял на коленях рядом с ним, меж тем как вертолёт ревел всё громче и в конце концов, раздутый с виду, подпрыгнул, словно бы подвешенный на тросе, изливая на нас потоки воздуха, всячески теребившие нашу одежду и ударявшие по трупу Бурича. Он помчался между низкими башнями двух городов, в воздушном пространстве Бещеля и Уль-Комы, опять единственный летательный аппарат в небе.

Я смотрел, как он улетает. Вторжение в Брешь. Парашютисты, садящиеся в каком-либо из городов, штурмующие секретные офисы в их оспариваемых зданиях. Чтобы атаковать Брешь, захватчикам пришлось бы совершать бреши в Бещель и Уль-Кому.

— Раненый аватар, — сказал Ашил в рацию и дал наши координаты. — Требуется помощь.

— Высылаем, — сказал механический голос.

Он сел, опираясь спиной о стену. Небо на востоке начинало светлеть. Снизу ещё доносился шум, но он стихал. Слышалось больше сирен, бещельских и уль-комских, — это полищай и милицья возвращались на улицы, по мере того как Брешь отводила свои силы, откуда это было возможно. Предстоял ещё один день блокировки, чтобы очистить последние гнёзда унифов, вернуться к нормальной жизни, загнать заблудившихся беженцев обратно в лагеря, но самое худшее миновало. Я смотрел на облака, которые высвечивала заря. Проверил тело Бурича, но при нём ничего не было.

Ашил что-то сказал. Голос у него был слабый, и мне пришлось попросить его повторить.

— До сих пор не могу в это поверить, — сказал он. — Что он мог это проделать.

— Кто?

— Бурич. Любой из них.

Я смотрел на него, прислонившись к трубе. Видел, как близится восход.

— Нет, — сказал я наконец. — Она была слишком умна. Молода, но…

— … Да. Под конец она во всём разобралась, но перво-наперво кто бы подумал, что Бурич мог привлечь её к этому делу.

— А потом, как это было сделано, — сказал я. — Если бы он кого-то убил, мы бы не нашли тела.

С одной стороны, Бурич не был достаточно компетентен, с другой — слишком уж компетентен, чтобы всё это можно было объяснить. Я неподвижно сидел в медленно усиливавшемся свете, пока мы ждали помощи.

— Она была специалистом, — сказал я. — Досконально знала историю. Бурич был умён, но не настолько.

— Что вы думаете, Тье?

Дверь, выходившая на крышу, хлопнула и распахнулась, выпустив кого-то, в ком я смутно признал представительницу Бреши. Та направилась к нам, говоря по рации.

— Как они узнали, где будет Иоланда?

— Узнали о ваших планах, — сказал он. — Прослушивая телефон вашей приятельницы Корви…

Он навёл меня на мысль.

— Зачем они стреляли в Боудена? — спросил я. — В Связующем зале. Мы думали, что за ним явились из Оркини, потому что он случайно узнал правду. Но это не имело никакого отношения к Оркини. Это были…

Я посмотрел на мёртвого Бурича.

— Его приказы. Так зачем ему убивать Боудена?

Ашил кивнул и медленно заговорил:

— Они думали, что Махалия рассказала Иоланде о том, что знала, но…

— Ашил? — крикнула приближавшаяся женщина.

Ашил кивнул. Он даже привстал, но снова тяжело осел.

— Ашил, — сказал я.

— Хорошо, хорошо, — сказал он. — Я просто…

Он закрыл глаза. Женщина пошла быстрее. Он вдруг открыл глаза и посмотрел на меня.

— Боуден всё время говорил вам, что Оркини не существует.

— Это так.

— Быстрее, — сказала женщина. — Я заберу вас отсюда.

— Что вы собираетесь сделать? — спросил я.

— Быстрее, Ашил, — сказала она. — Вы слабы…

— Да, слаб, — перебил он её. — Но…

Ашил закашлялся. Он уставился на меня, а я — на него.

— Нам надо его забрать, — сказал я. — Надо направить Брешь…

Но они всё ещё были поглощены событиями минувшей ночи, и не было времени кого-то убеждать.

— Секунду, — сказал он женщине.

Достал из кармана сигил и отдал его мне вместе со связкой ключей.

— Я вас уполномочиваю, — сказал он. Она задрала бровь, но спорить не стала. — Кажется, мой пистолет упал вон там. Остальные люди Бреши до сих пор…

— Дайте мне свой телефон. Какой у него номер? Теперь идите. Уводите его отсюда. Ашил, я это сделаю.

Глава 28

Женщина Бреши не попросила помочь ей с Ашилом. Она только шикнула, отгоняя меня.

Я нашёл его пистолет. Он был тяжёлым, а глушитель выглядел едва ли не органическим, как какая-то слизь, покрывавшая ствол. Предохранитель пришлось искать слишком долго. Я не рискнул освобождать защёлку, чтобы его проверить. Сунул в карман и направился к лестнице.

Спускаясь, я прокручивал номера в списке контактов телефона: они казались бессмысленными последовательностями букв. Нужный мне номер я набрал вручную. По наитию я не ввёл предварительно код страны и оказался прав — соединение установилось. Когда я добрался до фойе, он зазвонил. Охранники посмотрели на меня неуверенно, но я протянул сигил Бреши, и они попятились.

— Что… кто это?

— Дхатт, это я.

— Святой Свет, Борлу? Что… где вы? Где были? Что происходит?

— Дхатт, молчите и слушайте. Я знаю, что ещё не утро, но мне нужно, чтобы вы проснулись и помогли мне. Слушайте.

— Свет, Борлу, вы думаете, я сплю? Мы считали, что вы с Брешью… Где вы? Знаете ли, что происходит?

— Я с Брешью. Слушайте. Вы ещё не вернулись на работу, верно?

— Чёрт, нет, я всё ещё…

— Мне нужна ваша помощь. Где Боуден? Ваши люди допрашивали его?

— Боудена? Да, но мы его не задерживали. Зачем?

— Где он?

— Святой Свет, Борлу.

Я слышал, как он садится, собираясь с мыслями.

— У себя в квартире. Не паникуйте, за ним наблюдают.

— Задержите его. Пока я туда не доберусь. Просто сделайте так, пожалуйста. Отправьте людей прямо сейчас. Спасибо. Перезвоните мне, когда его задержите.

— Подождите, подождите. Какой это номер? У меня он не высвечивается.

Я сказал ему. На площади я увидел светлеющее небо и птиц, круживших над обоими городами. Я ходил взад и вперёд, один из немногих, но не единственный человек, оказавшийся в такой час на улице. Я смотрел на других, украдкой проходивших поблизости. Смотрел, как пытаются они вернуться в свои родные города — Бещель, Уль-Кому, какой бы то ни было — из массивной Бреши, которая наконец шла вокруг них на убыль.

— Борлу. Он пропал.

— Что вы имеете в виду?

— У его квартиры был выставлен наряд. Для защиты, после того как в него стреляли. Ладно, когда сегодня ночью началось это безумие, потребовались все руки, и их сняли на какую-то другую работу. Я не знаю всех входов и выходов — там некоторое время никого не было. Я отправил их обратно — дела немного налаживаются, милицья и ваши люди пытаются снова разобраться в границах, — но на улицах до сих пор продолжается эта чёртова катавасия. Во всяком случае, я отправил их обратно, и они только что вскрыли его дверь. Его там нет.

— Сукин сын.

— Тьяд, что за хрень происходит?

— Я направляюсь туда. Можете вы сделать… Не знаю, как это по-иллитански. Объявите его в АРВ, — это я сказал по-английски, в подражание фильмам.

— Да, у нас это называется «наслать ореол». Сделаю. Но, чёрт возьми, Тьяд, вы видели, что за хаос творился ночью. Думаете, кто-нибудь его увидит?

— Надо попробовать. Он попытается выбраться оттуда.

— Ладно, не проблема, тогда его вздрючат, все границы закрыты, поэтому, где бы он ни объявился, его просто остановят. Даже если он успеет добраться до Бещеля, ваши люди не настолько некомпетентны, чтобы кого-нибудь выпустить.

— Хорошо, но всё-таки наложите на него ореол?

— Не наложите, а нашлите. Хорошо.

На дорогах в обоих городах появлялось всё больше машин «Скорой помощи», мчавших к местам продолжавшегося кризиса, здесь и там видны были гражданские машины, демонстративно повиновавшиеся правилам дорожного движения своего города, старавшиеся миновать друг друга с необычайной правовой заботой, как и немногие пешеходы. У них должны были иметься хорошие оправдательные причины, чтобы находиться на улицах. Усердие их не-видения и видения было подчёркнутым. Штриховка восстанавливается быстро.

Стоял предрассветный холод. Вооружённый отмычкой Ашила, но без его апломба, я вскрывал уль-комский автомобиль, когда Дхатт снова перезвонил. Голос у него был совсем другим. Он был — сомнений в этом не оставалось — охвачен каким-то благоговейным ужасом.

— Я был не прав. Мы нашли его.

— Что? Где?

— В Связующем зале. Единственной милицьей, не выведенной на улицы, были пограничники. Они узнали его по фотографиям. Говорят, он там уже несколько часов, должно быть, направился туда, как только всё это сорвалось с цепи. Он был в зале раньше и оказался там в ловушке вместе со всеми остальными, когда зал перекрыли. Но послушайте…

— Что он делает?

— Просто ждёт.

— Они его схватили?

— Тьяд, послушайте. Они не могут. Есть одна проблема.

— В чём дело?

— Они… Они не думают, что он в Уль-Коме.

— Он перешёл границу? Тогда нам надо говорить с бещельским пограничным патрулём…

— Нет, слушайте. Они не могут сказать, где он.

— …Что? Что? Что он делает, чёрт возьми?

— Он просто… Он стоял там, неподалёку от входа, у всех на виду, а потом, когда увидел, что они к нему направляются, он пошёл… но по тому, как он двигается… по одежде на нём… они не могут сказать, находится ли он в Уль-Коме или в Бещеле.

— Просто проверьте, не прошёл ли он через зал до его закрытия.

— Тьяд, здесь стоит чертовский хаос. Никто не отслеживал документы, компьютер или что-то ещё, так что мы не знаем, переходил он или нет.

— Вам надо заставить их…

— Тьяд, послушайте. Это всё, чего я смог от них добиться. Они чертовски напуганы даже тем, что видели его, и говорят, что это брешь, и они не вполне не правы, потому что, знаете, что? Могло быть и так. Сегодняшней ночью в особенности. Люди Бреши повсюду, произошло чёртово закрытие, Тьяд. Последнее, на что кто-то решится, это рисковать совершить брешь. И это последняя информация, которую вы получите, если Боуден не станет двигаться так, чтобы они смогли понять, что он определённо в Уль-Коме.

— Где он сейчас?

— Откуда мне знать? Они не рискуют смотреть на него. Сказали только, что он начал ходить. Просто ходить, но так, что никто не может сказать, где он.

— Никто его не останавливает?

— Они даже не знают, можно ли им его видеть. Но при этом он и брешь не совершает. Они просто… не могут понять.

Пауза.

— Тьяд?

— Господи, ну конечно. Он просто ждал, чтобы кто-то его заметил.

Я погнал машину к Связующему залу. Тот был в нескольких милях. Я выругался.

— Что? Тьяд, что?

— Это именно то, что ему надо. Вы сами сказали, Дхатт: его бы отослали от границы пограничники любого города, в котором он находился бы. Что из этого следует?

Несколько секунд стояло молчание.

— Чтоб меня, — сказал Дхатт.

В таком неопределённом состоянии никто не мог задержать Боудена. Никто.

— Где вы? Как близко к Связующему залу?

— Могу добраться туда за десять минут, но…

Но и он не задержит Боудена. Как бы Дхатт ни терзался, он не рискнул бы подставляться Бреши, видя человека, который мог находиться не в его городе. Я хотел сказать, чтобы он не беспокоился, хотел умолять его, но мог ли я говорить ему, что он не прав? Я не знал, что за ним не будут следить. Мог ли я сказать, что он в безопасности?

— Арестует ли его милицья по вашему приказу, если он определённо в Уль-Коме?

— Конечно, но они не последуют за ним, если не могут рисковать его увидеть.

— Тогда поезжайте вы, Дхатт. Пожалуйста. Слушайте. Ничто не мешает вам просто отправиться на прогулку, верно? Просто направляйтесь к Связующему залу и идите, куда хотите, и если случится, что кто-то, кто всегда был в вашей местности, шевельнёт рукой и окажется в Уль-Коме, вы сможете его арестовать, верно?

Никто не должен был ни в чём признаваться, даже самому себе. Пока отсутствует взаимодействие и местонахождение Боудена неясно, существует правдоподобная возможность отрицания.

— Пожалуйста, Дхатт.

— Хорошо. Но, послушайте, если я отправлюсь на эту чёртову прогулку, а кто-то в моей гросстопичной близости не окажется наверняка в Уль-Коме, я не смогу его арестовать.

— Оставайтесь на связи. Вы правы.

Я не мог просить его рисковать совершить брешь. А Боуден, возможно, пересёк границу и находился в Бещеле, в каковом случае Дхатт был бессилен.

— Хорошо. Отправляйтесь на прогулку. Дайте мне знать, когда будете у Связующего зала. Мне надо сделать ещё один звонок.

Я отключился и набрал другой номер, тоже без международного кода, хотя это было в другой стране. Несмотря на ранний час, по телефону ответили почти сразу, и голос, который ответил, был совершенно бодр.

— Корви, — сказал я.

— Босс? Господи, босс, где вы? Что случилось? Вы в порядке? Что происходит?

— Корви, я всё вам расскажу, но прямо сейчас не могу; прямо сейчас мне надо, чтобы вы шевелились, причём быстро, не задавали никаких вопросов и делали в точности то, что я вам скажу Мне надо, чтобы вы подъехали к Связующему залу.

Я посмотрел на часы, а потом на небо, которое, казалось, сопротивлялось наступлению утра. Дхатт и Корви в соответствующих городах направлялись к границе. Первым позвонил Дхатт:

— Я на месте, Борлу.

— Вы его видите? Нашли его? Где он?

Молчание.

— Ладно, Дхатт, слушайте.

Он не хотел видеть того, насчёт пребывания чего в Уль-Коме не был уверен, но не позвонил бы мне, если бы в этом не было смысла.

— Где вы?

— На углу Илльи и Сухаша.

— Господи, хотел бы я знать, как делать конференцзвонки по этой штуковине. У меня обозначен ожидающий вызов, так что не отключайтесь.

Я подключился к Корви:

— Корви? Слушайте.

Мне пришлось свернуть к обочине и сравнить карту Уль-Комы в бардачке автомобиля со своим знанием Бещеля. Старые города по большей части были заштрихованы.

— Корви, надо, чтобы вы подъехали на угол Бьюластращ и… и Варщастращ. Вы видели фотографии Боудена?

— Да…

— Знаю, знаю. — Я поехал. — Если не будете уверены, что он в Бещеле, не трогайте его. Говорю вам, я просто прошу вас ходить там, чтобы, если кто-то окажется в Бещеле, вы могли его арестовать. И сообщить мне, где вы. Хорошо? Остерегайтесь.

— Чего, босс?

Это верно. Боуден вряд ли напал бы на Дхатта или Корви: поступив так, он заявил бы о себе как о преступнике, в Бещеле или Уль-Коме. Напади он на обоих, он оказался бы в Бреши, где, как это ни невероятно, его ещё не было. Он шёл, держа равновесие, возможно, в обоих городах. Пешеход Шрёдингера[24].

— Где вы, Дхатт?

— Посередине улицы Тейпей.

Тейпей гросстопично делила пространство с Мирандистращ в Бещеле. Я сказал Корви, куда ехать.

— Я скоро буду.

Я теперь ехал над рекой, а количество машин на улице увеличивалось.

— Дхатт, где он? Я имею в виду, где вы?

Он сказал мне. Боудену приходилось держаться заштрихованных улиц. Если бы он вступил в сплошную зону, он принадлежал бы этому городу и полиция могла бы его забрать. В центрах старинные улицы были слишком узки и изогнуты, чтобы машина сэкономила мне какое-то время, и я её бросил и побежал по булыжникам под нависающими карнизами бещельского Старого города к сложной мозаике и сводам Старого города Уль-Комы.

— С дороги! — крикнул я нескольким прохожим, оказавшимся у меня на пути.

В одной руке я держал сигил Бреши, а в другой — телефон.

— Я в конце Мирандистращ, босс.

Голос у Корви изменился. Она не хотела признаться, что видела Боудена — это было не так, но в то же время она не вполне не-видела его, пребывая где-то посередине, однако уже не просто следовала моим указаниям. Она была рядом с ним. Возможно, он её видел. Я ещё раз осмотрел пистолет Ашила, но мало что понял. Я не мог им воспользоваться. Сунул его обратно в карман, направляясь туда, где Корви ждала меня в Бещеле, а Дхатт в Уль-Коме и где шёл Боуден, в отношении которого ни у кого не было уверенности, где он находится.

Сначала я увидел Дхатта. Он был в полной форме, с рукой на перевязи и с телефоном возле уха. Я легонько похлопал его по плечу, проходя мимо. Он сильно вздрогнул, увидел, что это я, и ахнул. Медленно закрыл телефон и указал направление взглядом, на что потребовался кратчайший миг. Он уставился на меня с таким выражением, которого я не мог распознать.

В его указании взглядом не было необходимости. Хотя небольшое количество прохожих рисковали идти по перекрывавшейся заштрихованной улице, Боуден сразу бросался в глаза. Эта походка. Странная, невозможная. Не поддающаяся точному описанию, она для каждого, кто привык к физическим наречиям Бещеля и Уль-Комы, была неуправляемой, нарочитой, лишённой корней и страны. Я видел его со спины. Он не брёл, но вышагивал в патологическом нейтралитете от центров городов, направляясь в конечном счёте к границам и горам, к выходу в другие страны континента.

Несколько любопытных местных жителей, шедших ему навстречу, видели его тогда с явной неопределённостью, глядя отчасти в сторону и не зная, куда, собственно, надо смотреть. Я наставил на них палец, на каждого по очереди, дал знак идти назад, и они повиновались. Возможно, кто-то наблюдал из окон, но это было спорно. Я подошёл к Боудену под нависающими карнизами Бещеля и сложными спиральными желобами Уль-Комы.

Стоя в нескольких метрах от него, на меня смотрела Корви. Она убрала телефон и достала пистолет, но по-прежнему избегала смотреть на Боудена прямо, просто на тот случай, если он не в Бещеле. Может, откуда-то за нами наблюдали люди Бреши. Боуден ещё не совершил ничего, что привлекло бы их внимание: они не могли его трогать.

Я вытянул на ходу руку, не замедляя шага, но Корви схватила её, и мы на мгновение встретились с ней взглядом. Оглянувшись, я увидел её и Дхатта, в нескольких метрах друг от друга и в разных городах, смотревших на меня. Наконец-то действительно рассвело.

— Боуден.

Он обернулся. Лицо у него было застывшим. Напряжённым. В руке он держал что-то такое, очертаний чего я не мог разобрать.

— Инспектор Борлу. Подумать только, встретиться с вами… здесь?

Он пытался улыбаться, но у него это плохо получалось.

— Где — здесь? — спросил я.

Он пожал плечами.

— Это действительно впечатляет, то, что вы делаете, — сказал я.

Он снова пожал плечами, в манере, не бывшей ни бещельской, ни уль-комской. Ему потребовалось бы идти целый день или больше, но Бещель и Уль-Кома — страны маленькие. Он смог бы добиться этого, выйти.

Каким же опытным надо быть горожанином, каким непревзойдённым урбанистическим жителем и наблюдателем, чтобы связать между собой миллионы неприметных манер, что образуют городскую специфику, и отказаться от обеих совокупностей поведения. Он наставил на меня что-то, что было у него в руке.

— Если выстрелите в меня, вами займётся Брешь.

— Если они следят, — сказал он. — Я думаю, здесь, вероятно, никого, кроме вас, нет. После этой ночи придётся укреплять границы, складывавшиеся веками. И даже если они присутствуют, это спорный вопрос. Какое это было бы преступление? Где вы?

— Вы пытались срезать её лицо. — Этот рваный разрез под подбородком. — Не так ли?.. Нет, это был её, её нож. Но у вас не получилось. Так что вместо этого вы измазали её макияжем.

Он моргал, ничего не говоря.

— Как будто это могло её замаскировать. Что это у вас?

Он показал свою штуковину на мгновение, прежде чем схватить и нацелить её снова. Это был какой-то позеленевший металлический предмет, корявый от возраста и уродливый. Он пощёлкивал. Его залатали новыми металлическими полосками.

— Он сломался. Когда я. — Это не прозвучало так, словно он колебался: слова просто прекратились.

— … Господи, так вот чем вы её ударили. Когда поняли, что она знает о вашей лжи.

Схватил и взмахнул, в мгновенной ярости. Теперь он мог признаться в чём угодно. Оставаясь в своей суперпозиции, под чью юрисдикцию он мог бы попасть? Я увидел ручку штуковины, что он держал, которая указывала на него, оканчиваясь уродливым острым выступом.

— Вы хватаете его, ударяете её, она падает.

Я проделал колющие движения.

— Сгоряча, — сказал я. — Верно? Да? Значит, вы не знали, как из него стрелять? Так правдивы ли они? Все эти слухи о «странной физике»? Это одна из вещиц, за которыми охотилась компания «Сиэр и Кор»? Отправляя высокопоставленного посетителя на экскурсию, чтобы он шаркал пятками в парке? Очередного туриста?

— Я не назвал бы это пистолетом, — сказал он. — Но… что ж, хотите посмотреть, что он может делать?

Он помотал им в воздухе.

— Нет соблазна продать его самому?

Он выглядел оскорблённым.

— Откуда вы знаете, что он делает?

— Я археолог и историк, — сказал он. — Притом очень хороший. А теперь я пойду.

— Уходите из города?

Он наклонил голову.

— Из какого города?

Он отрицательно помахал своим оружием.

— Я не хотел, вы же знаете, — сказал он. — Она была…

На этот раз слова у него пересохли. Он сглотнул.

— Должно быть, она рассердилась. Узнав, как вы ей лгали.

— Я всегда говорил правду. Вы слышали меня, инспектор. Я много раз говорил вам. Нет никакого Оркини.

— Вы ей льстили? Говорили ей, что она единственная, кому вы можете доверить правду?

— Борлу, я могу убить вас на месте, понимаете вы, никто не будет даже знать, где мы находимся. Если бы вы были в одном городе или в другом, они могли бы явиться за мной, но вы не там и не сям. Вот в чём дело, и я знаю, что это не сработает, и вы тоже знаете, но это потому, что никто в этом месте, включая Брешь, не подчиняется правилам, своим собственным правилам, а если бы подчинялись, это сработало бы, дело в том, что если вас кто-то убьёт, а при этом никто не будет уверен, в каком это случилось городе, ваше тело будет лежать здесь и вечно гнить. Людям придётся переступать через вас. Потому что никто не совершает брешей. Ни в Бещеле, ни в Уль-Коме не смогут рисковать, подбирая вас. Будете лежать и смердеть в оба города, пока от вас не останется одно пятно. Я ухожу, Борлу. Думаете, из Бещеля придут за вами, если я вас застрелю? Или из Уль-Комы?

Должно быть, Корви и Дхатт слышали его, даже если заставляли себя не-слышать. Боуден смотрел только на меня и не шевелился.

— Мой, ну, мой напарник из Бреши, он был прав, — сказал я. — Даже если бы Бурич смог такое придумать, у него не было ни опыта, ни терпения подать это так, чтобы одурачить Махалию. Она была умна. Для этого нужен был тот, кто знал архивы, тайны и слухи об Оркини не просто слегка, но полностью. Полностью. Вы говорили правду, утверждая, что никакого Оркини не существует. Вы повторяли это снова и снова. В этом было всё дело, не так ли? Это не было идеей Бурича? После той конференции, на которой она причинила себе такие неприятности? Это, конечно, не была компания «Сиэр и Кор» — она просто наняла бы кого-то, чтобы заниматься контрабандой с большим размахом, а эта сквалыжническая операция… здесь она просто воспользовалась предоставленной возможностью. Конечно, вам требовались ресурсы Бурича, чтобы это заработало, и он не собирался отказываться от шанса украсть из Уль-Комы, подкормить Бещель — сколько инвестиций было связано с этим? — и нажиться самому Но это была ваша идея, и она никогда не была связана с деньгами. Вам недоставало Оркини. Это был способ получить и то, и другое. Да, вы, конечно, были не правы насчёт Оркини, но могли сделать так, чтобы оказаться правым.

Отборные артефакты, найденные при раскопках, детали которых могли знать только археологи — или те, кто их там оставил, как думала бедная Иоланда. Предполагаемый Оркини присылал своему якобы агенту внезапные инструкции, исполнение которых нельзя было затягивать, не было времени о чём-то думать или что-то переосмысливать, — только быстро извлечь и передать то-то и то-то.

— Вы сказали Махалии, что она единственная, кому вы готовы поведать правду. Что, когда вы отреклись от своей книги, это было только игрой в политику. Или же вы сказали ей, что это было трусостью? Это было бы выигрышным ходом. Готов поспорить, вы так и сделали.

Я подошёл к нему. Выражение его лица изменилось.

— «Мне так стыдно, Махалия, давление было слишком сильным. Ты храбрее меня, продолжай, ты уже так близко, ты найдёшь его…» Ваша чушь испортила вам всю карьеру, и вы не могли вернуть то время. Так что следующим выигрышным ходом было устроить так, словно всё это было верно с самого начала. Я уверен, что и деньги были неплохие — не говорите мне, что они не платили, — и у Бурича были свои резоны, у компании «Сиэр и Кор» имелись свои, а наци готовы послужить всем, кто найдёт нужные слова, подкрепив их долларом. Но для вас весь смысл был именно в Оркини, не так ли? Однако Махалия выяснила, что это ерунда, доктор Боуден.

Насколько совершеннее стала бы эта псевдоистория, явившись во второй раз, когда он мог бы состряпать свидетельства не только из фрагментов в архиве, не из перекрёстных ссылок на неверно понятые документы, но имел бы возможность что-то добавить к тем искусственным источникам, предложить тексты, даже сфабриковать послания — в том числе и к себе самому, ради её блага, а позже и для общего, о том, что всё то время, пока он отвергал их, они существовали, — из самого отсутствующего города. Но всё-таки она докопалась до правды.

— Должно быть, это было для вас неприятно, — сказал я.

Его взгляд витал где-то за пределами той местности, где мы находились, что бы она собой ни представляла.

— Это стало… Вот почему.

Она сказала ему, что её поставки — стало быть, и все тайные платежи — прекратятся. Но ярость его была вызвана не этим.

— Не думала ли она, что вас тоже обманули? Или понимала, что за этим вы и стоите? Думаю, она не знала. Не в её характере было насмехаться над вами. Полагаю, она думала, что защищает вас. Наверно, она организовала встречу с вами, чтобы вас защитить. Чтобы сказать вам, что вас обоих кто-то обманывает. Что вы оба в опасности.

Чем объяснялась ярость того нападения? Уничтожена вся задача — оправдание постфактум мёртвого проекта. Это не подсчёт очков, не состязание. Просто голый факт, что Махалия, даже не ведая об этом, оказалась умнее его, поняла, что его изобретение было изобретением, несмотря на все его попытки воплотить плод своего воображения, сделать его неопровержимым. Она сокрушила его без лукавства и желчи. Доказательства снова уничтожили его концепцию, улучшенную версию, Оркини 2.0, как в прошлый раз, когда он на самом деле в это верил. Махалия умерла, потому что доказала Боудену, что он глупец, поверивший сказочке, которую сам и сочинил.

— Что это за штука? Это она?..

Но Махалия не могла её вынести, а если бы передала её, та не попала бы к нему в руки.

— Она у меня уже много лет, — сказал он. — Её я нашёл сам. Когда впервые участвовал в раскопках. Охрана не всегда была такой, как сейчас.

— Где вы с ней встретились? В дурацком диссенсусе? Каком-нибудь старом пустом здании, где, по вашим словам, люди Оркини занимаются своей магией?

Это не имело значения. Местом убийства могло стать просто какое-то пустое пространство.

— … Поверите ли вы мне, если я скажу, что на самом деле не помню того мгновения? — осторожно спросил он.

— Да.

— Просто это постоянно, это…

Рассуждение, разбившее его творение вдребезги.

Возможно, он показал ей этот артефакт, словно тот что-то доказывал. Возможно, она сказала ему: «Это не Оркини! Нам надо подумать! Кому могут понадобиться эти предметы?» И ярость, обуявшая его при этих словах.

— Вы его разбили.

— Это поправимо. Он крепкий. Артефакты вообще крепкие.

Несмотря на то что он воспользовался им, чтобы забить её до смерти.

— Хорошо было придумано — провезти её через КПП.

— Когда я позвонил Буричу, тот не очень-то хотел отправлять водителя, но понимал, что так нужно. С милицьей или полищай у нас никогда не было проблем. Мы не могли позволить, чтобы нас заметила Брешь.

— Но ваши карты устарели. Я видел одну у вас на столе, тогда. Весь тот металлолом, что подобрали вы или Йордж — на том месте, где вы её убили? — был бесполезен.

— И когда только построили тот парк для катания? — На мгновение ему удалось заставить свои слова прозвучать так, словно он говорит об этом с искренним добродушием. — Там должен был быть прямой путь к устью.

Где старое железо утянуло бы её под воду.

— А что, Йорджавик не знал, куда ехать? Это же его город. А он был солдатом.

— У него никогда не было причин бывать в Покосте. А я не бывал там после той конференции. Карта, которую я ему дал, куплена несколько лет назад, и всё там было верно, когда я там был в последний раз.

— Но проклятая городская перестройка, верно? Он приехал туда, фургон загружен до отвала, а между ним и водой — пандусы и хаф-пайпы, и наступает рассвет. Когда всё пошло не так, именно тогда вы с Буричем… выпали.

— Не совсем, — сказал он. — У нас были кое-какие сведения, но мы думали, что всё миновало. Нет, по-настоящему он забеспокоился, когда вы приехали в Уль-Кому. Вот тогда он и понял, что есть проблема.

— Стало быть… в каком-то смысле я должен перед вами извиниться…

Он попытался пожать плечами. Даже по этому движению невозможно было определить его городскую принадлежность. Он всё время сглатывал, но подёргивания его лица тоже ничего не сообщали о том, где он находится.

— Если хотите, — сказал он. — Тогда он и отправил своих Истинных граждан на охоту. Даже пытался заставить вас обвинить Лишь-Кому, уль-комских наци, с помощью той бомбы. И, по-моему, он думал, что я тоже поверил.

Лицо Боудена выразило отвращение.

— Должно быть, он слышал о том, что произошло раньше.

— Ну да. Все эти записки, что вы написали на языке эпохи Предтечи, угрожая самому себе, чтобы мы на вас не грешили. Поддельные ограбления. В дополнение к вашему Оркини.

Из-за того, как он на меня смотрел, я не добавил «вашей чуши».

— Как насчёт Иоланды?

— О ней я… действительно сожалею. Должно быть, Бурич подумал, что мы с ней… что Махалия или я что-то ей рассказали.

— Но вы ей ничего не рассказывали. И Махалия тоже — она защищала её от всего этого. На самом деле Иоланда была единственной, кто всё время верил в Оркини. Она была самой большой вашей поклонницей. Она и Айкам.

Он уставился на меня с холодным выражением. Понимал, что никто из них самым умным не был. Я ничего не говорил около минуты.

— Боже, какой же вы лжец, Боуден, — сказал я. — Даже сейчас, прости господи. Думаете, я не знаю? Это же вы сказали Буричу, что Иоланда там будет.

Я слышал его дрожащее дыхание.

— Вы наслали их туда на тот случай, что ей что-то известно. А она, повторяю, ничего не знала. Вы убили её ни за что. Но зачем вы сами туда пришли? Знали же, что они попытаются убить и вас.

Мы долго молчали, глядя друг на друга.

— … Вы хотели быть уверенным? — спросил я. — Вот и они хотели того же.

Йорджавика не послали бы организовывать это необычайное трансграничное убийство ради одной только Иоланды. Они даже не знали наверняка, что ей что-то известно. Но знали, что было известно Боудену. Всё.

— Они думали, я тоже в это поверил, — сказал он.

— Вы сказали, что она там будет и что вы тоже приедете, потому что Лишь-Кома пытается вас убить. В самом ли деле они думали, что вы в это поверили?.. Но они могли проверить, не так ли? — Я сам ответил на свой вопрос. — Тем, появитесь ли вы там. Вы должны были туда явиться, иначе они бы поняли, что вы их разыгрываете. Если бы Йорджавик вас не увидел, он бы понял, что вы что-то замышляете. Ему надо было заполучить туда обе цели.

Странная походка и поведение Боудена в зале.

— Значит, вы были вынуждены появиться и стараться держать кого-то у него на пути…

Я остановился.

— Там что, были три цели? — спросил я.

В конце концов, это из-за меня всё пошло не так. Я покачал головой.

— Вы знали, что они попытаются вас убить, но стоило рискнуть, чтобы избавиться от неё. Камуфляж.

Кто заподозрил бы его в соучастии, после того как агент Оркини пытался его убить?

Лицо у него медленно мрачнело.

— Где Бурич?

— Мёртв.

— Хорошо. Это хорошо…

Я шагнул к нему. Он наставил на меня артефакт, как какую-то коротенькую волшебную палочку бронзового века.

— О чём вы думаете? — сказал я. — Что вы собираетесь делать? Как долго вы жили в городах? И что теперь? Всё кончено. Оркини стал щебнем.

Ещё один шаг, и он по-прежнему целился в меня, дыша через рот и выкатив глаза.

— У вас есть один вариант. Вы посещали Бещель. Жили в Уль-Коме. Осталось ещё одно место. Пойдём. Вы собираетесь жить анонимом в Стамбуле? В Севастополе? Укатить в Париж? Думаете, этого будет достаточно? Оркини — чушь. Хотите увидеть, что на самом деле между городами?

Секундная задержка. Он долго колебался, прежде чем принять какой-нибудь внешний вид.

Отвратительный сломленный человечек. Подлее того, что он сотворил ранее, было только то отчасти скрытое рвение, с которым он сейчас принимал моё предложение. Пойти со мной не было доблестью с его стороны. Он протянул мне свою тяжёлую штуковину, которую считал оружием, и я её взял. Она загремела. Трубка, полная шестерёнок, старый часовой механизм, раскроивший Махалии голову, когда металл лопнул.

Он обвис, издавая какие-то постанывания: извинения, мольбы, слова облегчения. Я его не слушал и ничего не помню. Я не арестовал его — я тогда не был полицейским, а люди Бреши вообще не арестовывают, — но я его забрал и перевёл дух, потому что всё закончилось.

Боуден по-прежнему не связывал себя с тем, где находился.

— В каком вы городе? — спросил я.

— И в том, и в другом, — сказал он.

Так что я схватил его за шиворот, повернул и повёл прочь. Пользуясь полученными полномочиями, я сам увлекал за собой Брешь, я окутал его в ней и вытащил из того или иного города в никакой, в Брешь. Корви и Дхатт смотрели, как я уводил его из пределов досягаемости кого-то из них. Я кивнул им в знак благодарности через их границы. Друг на друга они не посмотрели, но оба кивнули мне в ответ.

Когда я вёл с собой шаркающего ногами Боудена, мне пришло в голову, что брешь, которой я уполномочен заниматься, которую я всё ещё расследовал и свидетелем которой выступал он, Боуден, по-прежнему была моей собственной.