Город хороших господ

– Если ты ничего не хочешь – значит, будем танцевать! – ультимативно заявила она.

В два шага добралась до меня, схватила за запястья и закружила в танце. Мы кружились быстрее, чем ритм песни, то и дело наступая друг другу на ноги и смеясь. Рия подняла руку, а я юлой обернулась вокруг своей оси. Последний поворот чуть не обернулся катастрофой, благодаря моей хвалебной ловкости, и я полетела на кровать, где тут же завернулась в одеяло.

Желтоватый потолок. Бодрая фольклорная музыка. Тепло майского вечера.

Рия права: нам и своих проблем хватает.

Глава четвёртая.

Птичья кровь.

История одной ласточки.

Это был её первый полёт, и, возможно, последний. Выбиваясь из сил, бесконечно воюя с штормовым небом, она летела вперёд. Перья вымокли и тянули вниз, каждый новый раскат грома заставлял сердце испуганно замереть, но она продолжала лететь, сама не зная, зачем.

«…учёные до сих пор не знают, зачем животные совершают миграции…» – тянул скучный голос по радио.

«…но, конечно, у них нет компаса в душе…»

У некоторых. У других есть. Они же все разные.

И, если бы учёные приняли, что все животные, которые совершают миграции, тоже разные, как и люди, они бы поняли.

Лиловая молния расколола небо.

Она упала на ветки.

Снова поздний вечер (чему тут удивляться, он наступает каждый день). Играл БГ, Рия решила что-то приготовить, поэтому возилась на кухне, слегка пританцовывая под жёлтым светом лампочки.

Я сидела в своем коконе за стеной. Глина послушно прогибалась под пальцами, воплощалась во что-то осмысленное. В ладонях мялся маленький и неказистый кусок материала, и из него получалась потешная свистулька: из тех, что продают в музеях. Я такую видела в Суздале, на экскурсии, много лет назад.

Здесь совершенно негде её обжечь, так что наверняка свисток так и останется бесполезным комком сухой глины. Немного жаль, но процесс меня затягивает больше, чем результат.

Атмосфера убаюкивала, ночь плавно захватила в свои объятия. Стараясь погрузиться в музыку, я всё больше думала о Двадцать.

Немного нервно опустила пальцы в стакан с водой, разгладила глиняные бока. Под моими ладонями рождалась птица.

Далеко-далеко в ночи я услышала выстрел.

Сердце пропустило удар. Я замерла, вслушиваясь и надеясь, что это просто случайность, внештатная ситуация в участке или хвастовство местных хулиганов, а не то, что я подумала.

Под рёбрами зародилось тревожное ощущение. Встала, ведь сидеть в такой ситуации было бы кощунством, будто бы неуважением к случаю.

К выстрелу.

Будучи почти ни в чём не уверенной, я точно знала, что мы упустили шанс помочь хорошему человеку.

Три круга по комнате, нервное состояние достигает предела.

– Риииияяяяя… – воззвала я.

Она появилась в дверном проёме, руки подняты вверх, дабы не измазать всё вокруг тестом.

– М?

– Ты слышала выстрел?

– Да.

Я замялась.

– Как ты думаешь, это застрелили Двадцать?

– Не придумывай глупости, это может быть что угодно. Да даже пакет с соком, надутый. Ну, если на него наступить, знаешь. Там хлопок покруче пистолета выходит.

В этой теории я сильно сомневалась.

– Чего дёргаться попусту. Скоро будет пирог.

В три часа ночи я проснулась. Точнее, спала я и так урывками, но тут окончательно покинула царство морфея. Свербящее ощущение распространилось по всему телу (или душе?). Села.

Господи, да как же это так! Ну неужели я не могу оставить в покое какого-то чудика!

– Только не говори, что ты собираешься идти на рынок.

Голос только что проснувшейся Рии хрипел и мямлил.

– Я не собираюсь идти на рынок… сейчас.

– А утром?

– Я ещё не решила, насколько я собираюсь вообще идти куда-либо.

Рия перевернулась на другой бок, уткнувшись в стену.

– Поэтому ты вскочила?

– Мне тревожно.

– Всё равно ты ничего не сможешь с этим поделать.

– Но если я даже не попытаюсь, то может быть только хуже.

Рия резко поднялась на кровати. По-совиному повернула голову в мою сторону, хотя всё равно не могла разглядеть меня в темноте и без линз.

– Катя. Плохо будет только тебе, и то по совершенно надуманной причине. А если тот выстрел был правдой – то ему уже всё равно. Не трать свои силы и ложись спать.

Она отвернулась к стене.

Я откинулась на подушки.

С первыми лучами солнца мне удалось заснуть.

Шум фена разбудил. В идеальном мире утро должно приходить под пение птиц, а не фена, но Рие пора было на работу, голову она додумалась помыть прямо сейчас, а размеры квартиры не позволяли скрыться от монотонного «шшшшшууууууу».

Чайник соизволил присоединиться к симфонии. На потолке сиял привет от солнца.

Подруга вбежала в комнату, размахивая рубашкой, явно стараясь её таким образом разгладить. Попутно она курила и пила кофе. Удивительный, всё-таки, человек.

Я повернулась на бок. На табуретке, служившей нам и прикроватной тумбочкой, и вешалкой, покоился мой свисток. Неказистый, песочно-коричневого цвета, пахнущий речным берегом. Вчера я нашла иголку в банке из-под печенья и скрупулезно вырезала птице перья. Правда глиняная стружка топорщилась, но её довольно легко сбить.

На ощупь свисток был привычно-шершавым. Я легонько подула, и звук свирелью вылетел через отверстие.

– Катя, ну не с утра же!

Рия прыгала на одной ноге, стараясь натянуть колготки. Выглядела она…. воскресшей. И поразительно аккуратно накрашенной для такой-то спешки.

После неравной борьбы человека и гардероба, подруга чинно отряхнулась, взглянула на время (как же странно, что раньше мы говорили «на часы», но теперь очень глупо говорить «на телефон», поэтому выходит «на время»).

– Даже не опаздываю, – она присела на кровать, взяла в руки поделку, – хорошо получилось.

Я кивнула, хотя не была в этом уверена. Мне редко нравилось то, что я делала.

– Очень не хочу никуда идти. Кому, скажи на милость, может потребоваться покупать чай в девять утра?

– Ну, а кофе?

– Разве что кофе. В зёрнах. Грызть, как хомячьё по дороге в их хомячий офис.

Рия презирала офисы, хотя ни разу не работала ни в одном.

Прихватила контейнер со вчерашним пирогом, книгу и зарядку для телефона, попрощалась со мной, пожелав мне забить на всё и приготовить ужин, и исчезла из моей жизни ровно на двенадцать часов.

Кровать-диван оказалась в полностью моём распоряжении. Чтобы это отпраздновать, пару раз прекратилась из стороны в сторону. С последним перекатом чуть не упала на паркет.

Спасибо техническому прогрессу, сайт с вакансиями мне удалось проверить, не вставая с постели. Но, к сожалению, ничего пригодного для жизни там не обнаружилось.

Было бы хорошо осознать, что я просто придираюсь к условиям работы, но нет. Некоторые пункты действительно невозможно соблюсти (кто, скажите на милость, согласиться совмещать работы менеджера, бухгалтера и курьера за зарплату уборщицы?)

И что же делать человеку здесь, на Земле, чтобы выжить и не продавать себя в добровольное рабство? Ответ: не знаю. Грабить банки.

******

Старый дом культуры ознаменовал собой упадок эпохи, развал страны, кладбище коммунизма и вообще всё то, что может знаменовать собой здание с выбитыми стёклами и опадающим фасадом. Некоторые буквы с вывески уже отвалились, заколоченные окна ощетинились битыми стеклами, стены были покрыты мутно-серым камнем. На контрасте перед домом расположились клумбы с живописными цветочками.

Я не шла конкретно на заброшенный рынок, просто куда-то шла. Узнавала город, знакомилась с окружением, а остановилась здесь, любуясь этим культурным надгробием.

Да, думала пойти, проверить того парня. Даже искренне собиралась это сделать, пока умывалась и одевалась, но как только вышла из дома – испугалась. Гораздо легче было бы сделать это с Рией, одной вообще сделать что-то сложно. Только бесцельно бродить, да надеяться на удачу.

Но перед домом культуры была только я. Улицы в будний день пустовали, лишь изредка проезжали машины. Небольшая аллея дышала спокойствием, отцветшая сирень обнимала здание, словно придерживая стены, упорно крошащиеся на траву.

Мой свисток-птица издал мягкий, нежный звук на неизвестной частоте.

И, словно бы отреагировав на этот сигнал, дверь дома культуры распахнулась, прошуршала по асфальту, ударилась о мусорку и замерла. Нестройной походкой из недр здания вышел тот самый старик.

Я не смогла отступить. Стояла и смотрела, как он своей окровавленной рукой хватается за ручку двери. Даже почти не удивилась.

Повернув голову ко мне, он сказал:

– Не стоило даже пытаться, знаешь.

Живот заболел от страха, пальцы задрожали. Я подумала о Двадцать. Ох, ну почему, почему я не остановила его вчера? Почему не пошла ночью?

– Что?..

Голос прозвучал так тихо, что ни один человек был бы не в состоянии расслышать.

Но он расслышал.

– Я пытался его вылечить, знаешь. А в итоге он страдал ещё больше, у меня не было анестезии и опыта, и времени…

Мне удалось отступить на полшага. Пяткой нащупала скейтборд.

Но мужчина не двигался, просто стоял, смотрел. Рукавом свитера пытался оттереть кровь с руки.

– Ничего. Как всегда.

Вокруг не было ни души, и услышать мой крик было бы некому. Но катаюсь я хорошо, буду быстрее, чем этот старик.

Ладони вспотели. Из-за облаков блеснул луч света.

Я не верила в свою смерть в день, когда светит солнце.

– Вы убили Двадцать? – это предложение далось мне с трудом.

– Кого?

Тут я растерялась. Пустилась в объяснения:

– Двадцать… ох, я не помню его фамилии…. Юноша – высокий, в шляпе, с длинными светлыми волосами, он ещё вас искал…

Мужчина нахмурился. Сделал шаг, но я вздрогнула, и он тут же замер.

– Нет. Никаких юношей я не убивал, – сказал он устало.

– А что тогда…

– Голубь. Голубя переехала машина, я пытался его спасти, но у меня не получилось.

– Что…

– Голубь. Птица такая.

– Я знаю, что такое голубь! Но я думала, что вы убили Двадцать!

Он так на меня посмотрел… Большей идиоткой я себя в жизни не чувствовала. Щёки и уши вспыхнули огнём.

Боже, я ведь только что обвинила человека в убийстве! Хорошего человека. Надумала себе невесть что из-за глупой паранойи и россказней незнакомца, перенервничала, расстроила всех…

Больше не в силах стоять и пытаться посмотреть ему в глаза, села на скейтборд.

– Простите меня… Простите меня, пожалуйста! Я такая дура! Я совершенно не хотела вас обидеть!

Его ботинки прошуршали по земле. Рука, та, что в крови, легла на моё плечо, и я вздрогнула от железного запаха, холода и тяжести. Сил хватило посмотреть только ему на нос, не выше.

– Шарлатан этот твой Двадцать. Не надо считать людей плохими только потому, что так сложились обстоятельства, хорошо?

Я кивнула.

Он сел передо мной на колени. Мне даже некуда было подвинуться, только нелепо отъехать в сторону.

– Я могу тебе как-нибудь помочь? – спросил он, и я поняла, что больше такого не выдержу.

Чуть не ударив его коленом в подбородок, вскочила. Он отшатнулся.

– Нет, не надо, спасибо!

С меня, пожалуй, хватит. Я так надеялась, что когда мы переедем в другой город (неизменное «мы» в моих мыслях), то все проблемы и недопонимания останутся позади. Но они всё множатся и множатся.

Хороший Господин встал. Я смогла взглянуть ему в глаза.

– Но всем нужна помощь.

– Мне не нужна.

– Врёшь.

– Нет же!

Кажется, он разозлился. В лице появилась какая-то жестокость, которой прежде не мелькало..

– Если бы не требовалась, – он сделал шаг, теперь отшатнулась уже я, – то меня бы вообще не существовало.

Я пару секунд прикидывала странные обстоятельства его рождения, но решила не спрашивать. Прежде чем успела придумать, как избежать дальнейшей дискуссии, он схватил меня за руку. Я вскрикнула.

– Отпустите!

Мужчина лишь крепче сжал моё запястье, оставляя кровавые разводы. Его ладонь оказалась сухой, с мозолями.

Мне не хотелось его бить, мне никогда никого не хотелось бить. Да я бы и не выиграла, он явно был сильнее.

– Отпустите! – уже взмолилась я, не получив ответа в первый раз.

– Ты признаешь, что всем нужна помощь?

На его лице уже не было и проблеска той самой стариковской доброты, что была вначале нашего знакомства.

– Сейчас помощь нужна только мне… – голос дрогнул, попытка вырвать руку свободной конечностью ни к чему не привела.

В голове, как пчёлы, роились мысли. Самая яркая была – всё-таки ударить его. Скейтбордом. И убежать в другой город.

– Пожалуйста, отпустите, – совсем уж тихо и отчаянно пробормотала я.

К горлу подступил комок. Снова. Я не хотела плакать, но мне было так страшно, что тело действовало против моей воли.

Свободной рукой прикрыла лицо. Конечно, слишком уж глупо думать о том, как выглядеть перед лицом опасности, но я думала. Никак не могла отделаться от собственного нелепого образа с покрасневшим носом и опухшим лицом. Слёзы покатились из глаз.

Он растерялся.

– Пожалуйста, ну пожалуйста, отпустите меня, – проревела я.

– Я же тебя не убиваю, – слабо оправдался он.

– Но это же не повод меня удерживать!

Аргумент подействовал. Мужчина отступил.

Стремительно схватив скейт, я ринулась прочь.

К чёрту это всё, к чёрту! Чтобы ещё раз пошла куда-то одна!

Я миновала красивые цветы, калитку, выскочила на дорогу. Кровь на запястье алела браслетом, какой-то особой меткой.

– Я не хотел тебе вредить! – крикнул мужчина мне.

Но так я и поверила человеку, который не хотел меня отпускать!

Город летел мимо меня. Я смахнула слезы и начала злиться, до крика, до хрипоты. Злилась на весь мир, на себя, на него, на Рию, на Двадцать, на жизнь, на город, снова на себя, на обстоятельства. Страшно хотелось что-нибудь разрушить по этому поводу. Но под рукой ничего не было, поэтому я просто разогналась ещё быстрее, выплёсивая злобу в скорость. Перекрёсток пролетела даже не затормозив, чудом не попала под машину.

Может, ещё раз уехать? В очередной раз начать жизнь заново, с чистого листа.

А может, уехать одной? Нет, нет, что это за мысли такие. Я никак, ни за что не брошу Рию, ради неё все это и затевалось. Но, Господи, глупо отрицать, что если бы не она – всего этого бы и не случилось.

Мне стало жгуче стыдно за такие мысли. Друзья не должны думать подобным образом. На то они и друзья.

Ещё быстрее. Какая-то бабушка поразительно резво отскочила с моего пути, проводив меня в спину красочной руганью. Но уж, простите, мне сейчас всё равно, а вы можете и подвинуться. Я злая. Имею право пугать бабушек (вообще-то нет, но иногда мне было приятно так думать).

Ещё одна проезжая часть. Здравый смысл говорил мне, что надо бы аккуратнее, но чувства диктовали свои правила.

Слева от меня раздался пронзительный гудок и гневный крик, полный тюремных эпитетов.

Далеко ещё до дома? Кажется, не очень.

И тут передо мной выскочил кот. Я даже не успела толком его разглядеть, да это было крайне сложно, на такой-то скорости. Постаралась свернуть, но…

Но.

Не сложно догадаться, что было дальше. Ударившись об угол дома, я тут же рухнула на землю, проскользив добрый метр по асфальту. Перед глазами стояла серая пелена: то ли асфальт, то ли боль. Кожу будто живьем содрали, но вставать страшно не хотелось. Единственным моим желанием было стать вот этим самым асфальтом и не заботиться ни-о-чём. Ни о жизни, ни о ссадинах.

Просто лежать.

В бесконечной серости вырисовывалась одинокая травинка. Она качалась туда-сюда, влево-вправо. Ярко-зелёная, с желтоватым оттенком. Ка-ча-ется. Как дерево посреди пустыни.

Тело вновь напомнило о себе: заболели рёбра, под локтём растеклось что-то горячее. В голове гудело.

Ну нафиг эту глупую жизнь с её глупыми законами. Умру прямо здесь, на углу проезжей части, и больше никогда не буду плакать.

– Эй, ты в порядке? – раздалось надо мной.

Вот прицепились, я тут умирать собралась, а меня тормошат!

Совершенно бесцеремонно меня потрясли за плечо.

– Да, – буркнула я.

Но человек, пытавшийся привести меня в чувство, явно не заслуживал такого отношения.

Постаралась приподняться. Вышло плохо, так что сказала, не поворачиваясь:

– Спасибо за заботу, но всё и правда хорошо, я справлюсь.

Он и не думал уходить.

– Точно?

О нет. Я знала этот голос.

Злоба ещё не отступила полностью, так что мне удалось резко повернуться. Конечно же, над моей головой возвышался Двадцать. В своей дурацкой шляпе и со своими дурацкими лисьими глазами!. В руках он держал мой скейт.

Я лежала на спине, на асфальте, мимо проносились машины. Тело ломило, одежда все в грязи и пыли, самый худший день в моей жизни (вру, не самый, но), а он стоит там, у неба, моргает по-совиному да ещё и улыбается. А я ведь его пошла спасать, за него волновалась, а он – здрасьте – живой.

– Уходи, – сказала я. – Не хочу тебя видеть.

Он нахмурился.

– Почему? Я тебя обидел?

– Потому что я волновалась за тебя, поехала проверять, а в итоге сама попала в передрягу. Это как, нормально в твоём мире?

Он наклонился ниже, тень его шляпы упала на моё лицо, укрыв глаза от солнца.

– Но так оно обычно и бывает. Ты идешь куда и случается что-то. Какая разница, в чём причина?

– А если я не хочу ни во что влипать?

Он присел на корточки. Подол плаща упал на мои колени.

– Ну, а как так, как же тогда про тебя рассказывать сказку, в которой ничего не произойдёт?

Я огрызнулась:

– У меня куча всего происходит, особенно последнее время. Я хочу затишья. Устала.

– Ну вот, ты лежишь на асфальте. Отдыхаешь.

Мимо нас проплывали прохожие. Видимо, они думали, что он мне поможет. А он выглядел так, будто хотел, но не решался.

Я перевела взгляд с жёлтых глаз на голубое небо.

– Это не совсем то.

– Если ты хочешь полежать на асфальте чуть дольше, то лучше не здесь.

– Но я не хочу лежать. Я хочу понять, что мне делать с этой жизнью. Что происходит. Как мне на это реагировать.

– Отдыхом эти вопросы и не пахнут, знаешь.

– Знаю.

Мы помолчали. Асфальт начал быть некомфортным.

– Ты следил за мной, что ли?

Двадцать удивлённо посмотрел на меня. Кивнул. Помотал головой.

– Не изначально за тобой, сначала за ним – Хорошим Господином, а уж потом, когда ты умчалась, буквально умчалась, а не убежала, я отправился за тобой.

Издав далеко не изящный звук – подобие кряхтения – я приподнялась на локтях. Правый ужасающе заныл, видимо, им и ударилась при падении. Соломенная прядь Двадцать маячила перед глазами, как колосок в чистом поле.

Я редко скептична, крайне. Обычно именно я – та самая дурёха, что вечно ведётся на розыгрыши и не понимает сарказма, но тут даже мне ясно, что логика и факты не сходятся.

– Послушай, Двадцать, – было очень странно его так называть, но пришлось, – ты, пожалуй что, должен быть гепардом… Ну, хотя бы гончей, чтобы угнаться за мной на скейтборде. Особенно когда я ехала так быстро и так далеко. Я не хочу сказать, что ты врёшь, но это… – я выдохнула, – это невозможно.

Двадцать снова наклонил голову.

– Значит, – помолчал, – значит, всё это крайне удачное стечение обстоятельств. А если так, то волноваться не о чем: на это самое «стечение» мы повлиять никак не можем.

Он протянул руку.

– Поднимись, пожалуйста. Тебе о многом надо подумать.

Его ладонь была длинной, пальцы – узкими. Я внимательно разглядывала её пару секунд и протянула свою, грязную, окровавленную, со сломанным ногтем.

Рывок, поднявший меня на ноги, болью отозвался в теле, по предплечью стекала кровь, огибала большой палец и капала с ногтя. Я оглядела повреждения. Не такие уж большие, но крайне неприятные: в руке звенело, одежда вся в грязи, на джинсах зияла большая дыра, кожа саднила, царапины меланхолично кровоточили.

С таким количеством аварий пора бы переходить на самокат.

Двадцать протянул скейтборд. Колёсико с первого взгляда казалось поврежденным, а на поверку так вообще разболталось. Нужны инструменты.

– Что же, придётся идти до дома пешком, – сказала я больше в пространство, но Двадцать тут же навострил уши.

– У тебя нет денег на автобус?

Щёки мои резко загорелись.

– Есть.

– Зачем тогда пешком?

– Хо-че-тся, – отчеканила я.

Он поправил шляпу.

– Тогда пошли.

И мы направились вдоль дороги. Я обнаружила еще и поврежденную коленку при первом же шаге, охнула, поморщилась, по пошла дальше, прижимая скейт.

«Здравствуйте, я на собеседование, прямо после боя с тигром. Ну, хотя бы я победила. можно вписать это в профессиональные навыки? У вас есть вакансия укротителя?»

– О чём ты думаешь? – у Двадцать была дурная привычка заглядывать в лицо собеседнику, несмотря на разницу в росте.

– О работе.

– У тебя же её ещё нет.

– Ну, о собеседовании.

– Думаешь, возьмут?

– Нет.

– Почему?

– Мне в последнее время не везет.

– Я бы так не сказал.

Я развела руками:

– Говори-не говори, а не везет страшно.

– Вот уж полнейшая глупость.

И снова горящие щёки. Оставалось только угрюмо взглянуть на него.

«Пожалуйста, не называй мою жизнь глупостью,» – хотелось сказать, но из горла вырвался только некрасивый сдавленный звук. Я тут же отвернулась.

За углом оказалась аптека. Я попросила Двадцать подождать меня со скейтбордом у входа, а сама купила перекись и вату. Отдав последнюю мелочь, обработала ссадины прямо там, слегка поморщилась, когда на ранках зашипела белая пена. Затем вернулась к провожатому.

Мы шли мимо зарослей сирени. Они скрывали страшные панельные пятиэтажки – застройка большей части окраин Краснокаменного. Вот и школа – красно-белая – шумная. Только что прозвенела перемена, и дети высыпали во двор, как ягоды из лукошка, не в состоянии томится в тесных душных кабинетах, когда тут солнце и майский воздух.

– Хочу в школу… – пробормотала я.

– Жуть какая! – слишком бурно отреагировал Двадцать. – Зачем?

Покосившийся забор навис над нами, Двадцать ударился лбом о балку, потёр ушиб, недовольно взглянул на железяку. Я подавила желание погладить его по голове: я привыкла чуть ли не машинально жалеть всех, у кого что болит, и кому плохо или грустно. Чтобы удержаться – отвернулась и ответила, наблюдая за играющими детьми:

– Там было так беззаботно…

– А ты точно хорошо помнишь те времена?

Пёстрая картинка первоклассников с румяными щеками и в фартучках тут же вылетела из головы, а вместо неё остались воспоминаниях об одиннадцати годах изгнания на задней парте. Не сказать, чтобы это было катастрофически плохо, но особой популярностью в школе я не пользовалась, на переменах зачастую стояла в уголке с книжкой (когда Рия куда-то убегала), а на уроках руки не поднимала, поскольку не была уверена в ответе, хотя как потом оказывалось, я не ошибалась.

На совместные посиделки однокашники меня не звали, а в добровольно-принудительных социальных мероприятиях давали роли типа «куст в спектакле» или «держатель ленточки на марафоне». Хуже всего было в средней школе, когда девочка из параллельного класса, новенькая, не особо умная, но очень настойчивая, решила, что я – прекрасная жертва для травли. Она поджидала меня на пустых лестницах, дёргала за волосы, рвала учебники и обзывала тряпкой. Не знаю, сколько бы это продолжалось, если бы не Рия.

Маленький гот, гроза мальчишек, очень-умная-но-ленивая, призёр олимпиад, вороные волосы, пирсинг в губе, по совместительству моя лучшая подруга умудрилась запугать ту девочку так, что обидчица меня по стенке до самого выпуска обходила.

В старших классах неловких социальных мероприятий прибавилось, как и домашних заданий. Я засыпала на уроках из-за бессонных ночей, проведенных за домашней работой, очень старалась ухватить всё и сразу, но сил не хватало. На школьных дискотеках опять была в углу, на уроках физкультуры была той самой несчастной, которую никто не выбирал в свою команду, пока Рия не говорила своё веское слово.

В общем, школьные годы, если так разбирать, всё же не самые счастливые в моей жизни.

– Пойдём дальше? – предложила я Двадцать, утягивая его подальше от воспоминаний о линейках и дневниках.

Мы пошли во дворы, пересекли дорогу у церкви.

– Я помню… достаточно хорошо. Закончила я её совсем недавно. Хорошо, термин «беззаботно» не совсем подходит, на самом деле мне там совсем не нравилось, но было легче, понимаешь? Ну, сравнивать школу и… даже произносить это смешно, но «взрослую жизнь» – это как сравнивать первый и одиннадцатый класс в той же школе, понимаешь?

Он кивнул. Обернулся на удаляющееся здание – дети угрюмо плелись обратно на урок – почесал бровь.

– А вот в первом классе… ну, когда ты только пришла, нет, давай лучше в пятом, в первом-то всем легко, наверное. В пятом вот классе ты думала, что в одиннадцатом будет хуже, а сейчас – легкотня?

Я снова нырнула в омут воспоминаний, отметая плохое и пытаясь вытащить хоть что-то хорошее.

Солнечный квадрат от окна на партах, запах мела, первые уроки биологии, заклеивание выпадающих страниц из учебников, белые макароны (таких белых больше никогда нигде не видела) в столовой и противный переслащенный чай.

– Не-а, – покачала головой, – тогда мне было не до будущего сравнения. Я старалась, конечно, жить по принципу «могло быть и хуже», но не думала перескакивать так далеко. Когда тебе ставят два по математике, не думаешь, хотя бы у тебя нет долгов по ОБЖ.

Он рассмеялся. Его смех был похож на тявканье лисицы.

Мы вышли к универмагу. Половина (из двух) ступеней отсутствовала, и бравая бабушка боролась за своё право попасть в магазин. Всех тех, кто пытался помочь, она отгоняла тростью, так что я даже не попыталась.

Двадцать тревожно огляделся, но потом заметно расслабился.

– А в одиннадцатом классе перед, я полагаю, экзаменами, ты сравнивала свою жизнь со счетами за ЖКХ и ипотекой?

– Нет, тогда у меня были проблемы другого плана.

– Каждые проблемы своевременны, получается.

– Да, но… – я посмотрела на цветущую вишню. – Дело в том, что все школьные годы я точно знала, что будет дальше. Что за пятым классом пойдёт шестой. Что за звонком будет перемена. И я знала, что если постараться, то оценку можно исправить, поговорить с учителем, переписать работу. Просто там всегда были взрослые: глупые, упрямые, но всесильные и знающие. И что бы мы ни творили, как бы ни пытались скрыть что-то от родителей, мы втайне знали, что за всемогущими взрослыми нам ничего не грозит. Поругаются немного и исправят. А сейчас взрослые – это мы. Чертовски странно, и верить в это не хочется.

Стая воркующих голубей и не думала бояться наших ног, поэтому продирались мы по краешку бордюра. Прямо на них поехала машина, но птицы всё никак не хотели разлетаться, и я уж готовилась было выскочить наперерез водителю, как Их Пернатые Величества соизволили лениво вылететь из-под колёс.

Двадцать покосился на меня.

– Довольно глупо было бы быть сбитой из-за голубя.

Я обернулась. Сколько раз я слышала это от Рии!

– А из-за кого не глупо? Где градация?

Он не ответил, лишь снова рассмеялся. Длинные волосы растрепались, нос слегка покраснел, а плащ помялся, но его, казалось, это не волновало.

Мы отправились дальше. Вишня словно бы поймала облака в свои ветви и теперь игриво склоняла их над головами прохожих. Ещё одна группка первоклассников слушала гида, дружно глазела на памятник Пушкина, расположенный прямо перед краеведческим музеем.

– А куда мы идём? – наконец поинтересовалась я.

Очень своевременно: молодец, Катя. Столько пройти рядом с почти-совершенно-незнакомым человеком и запамятовать причину.

Двадцать пожал плечами, шага не убавил.

Перехватив поудобнее скейтборд и потерев саднящую коленку, я засеменила следом.

Что-то определенно происходит по какой-то причине, вот только что и по какой – я не поняла пока.

Двадцать свистел, будто птица. Я лишь восхитилась.

– Красиво.

Он кивнул. С чего-то он стал крайне неразговорчивым, хотя всё ещё казался благодушным. Может, я ему надоела? Нормально ли спросить про такое?

Я терялась. Впервые рядом с ним я почувствовала себя неуютно.

Остановившись, проследила за его шагами. Раз, два, три…. Он обернулся.

– Ты чего?

– Мне показалось, что ты от меня устал.

– Не устал. Задумался, любуюсь городом.

Зелень кругом просыпалась и цвела. Люди ходили по-весеннему счастливые, освобожденные от килограммов теплой одежды. Хозяйки во дворах усердно выбивали ковры и развешивали бельё на верёвках, а верные коты валялись рядом, греясь весной.

Да, тут было чем любоваться – расцветающей жизнью.

– Скоро и до рынка дойдем, – сказал мой спутник.

– До рынка… – тут я вспомнила, – послушай, Двадцать! Прошлой ночью я слышала выстрел. Это был ты? То есть – в тебя стреляли?

Он опять кивнул. На секунду стал грустным.

– Да. Но я увернулся.

– От пули?..

– Скажем так: мне повезло.

У меня возникла тысяча вопросов, один абсурднее и занимательнее другого. Чувствовала, что сейчас накрою бедного парня лавиной из уточнений и предложений.

Но…

Но это же как-то… неправильно? Хотя если бы он не хотел рассказывать, он бы сказал верно?

– Двадцать… – начала я, но запнулась об это имя.

Попытка номер два.

– Послушай, Двадцать… А ты ходил в школу? – выпалила я.

Он захлебнулся хохотом, а я покраснела.

Вот что я этим хотела сказать? Была ли у него на физкультуре практика по уворачиванию от пуль?

От отсмеялся, глубоко вздохнул.

– Нет. Откуда я пришёл… там не было школ.

– А откуда ты пришёл?

– Из Алматы.

– Не похож…

– Я пришёл оттуда, а не родился там. Это разные факторы.

– И то верно.

Группка рабочих в оранжевых безрукавках толпилась у ларька с мороженным, каждый – с бутылкой пива в руке. От них сильно пахло сигаретами и перегаром.

Колено снова заныло.

– А тот человек – он тоже оттуда?

– Какой?

– За которым ты следишь… Ты знаешь, как его зовут?

– Хороший Господин.

– Эм, хорошо… А имя?

– Это и есть его имя.

Я покосилась на него со всем скептицизмом, что имелся в моей душе (буду честна: его немного, но).

– Значит, вы с ним точно земляки, Двадцать Корсак.

Он снова засмеялся.

Солнце скрылось за облаками, подул прохладный ветерок. Я поёжилась: наряд, состоящий из футболки и джинс, всё ещё не подходил к прохладной погоде.

Неожиданно порыв сорвал шляпу с головы Двадцать. Он, не глядя, перехватил её. По лбу пролегла вертикальная морщинка, улыбка сошла с лица, а глаза стали серьезными.

– Тебе пора домой, Катя, – тон его был таким ласковым, будто он разговаривал с маленьким ребёнком.

Я растерялась. Нормально же общались, гуляли…

Ах, точно, он же сказал, что сообщит, когда утомится.

Ну, видимо, я утомила его.

Честно пыталась не показывать на лице обиду: просто опустила глаза и кивнула. Да и за что обижаться? Он ничего мне не сделал плохого.

– Хорошо. Пока! – я развернулась и быстро пошла прочь.

– Катя! – окликнул меня он.

Я обернулась, чувствуя, как щиплет глаза. Ругала себя: вот дурёха, расстроилась из-за пустяка! Но легче не становилось.

– Что? – лицо скрыли волосы, я не видела его, а он не видел меня.

Хорошо.

– Я не устал. Просто ветер меняется, а значит – надо идти работать, понимаешь? Мы скоро снова встретимся. Не забудь про «Джомбу!». Я оставил вам визитку на комоде.

Дела… Про дела можно сказать и деликатнее, но от сердца немного отлегло.

– Хорошо, – кивнула я.

Двадцать на улице уже не было. Только одинокий стриж топтал землю в поисках семечек.

Что ж, это было странно.

Глубоко вздохнув, я отправилась домой.

Как многого я не спросила.

*****

– Так.

Рия громко хлопнула дверью. Я высунулась из-под одеяла, заглянула за косяк. В медовом свете старой лампы она спешно снимала ботинки. Сильно пахло сигаретами и кофе.

– Так? – переспросила я.

– Тик-так, тик-так, кукушка-кукушка, сколько мне осталось жить?

– Ку!

– А почему так ма…

Предсмертные хрипы, секундное молчание и смех: мы любили эту глупую шутку и сильно доставали ей всех окружающих в бытность комиками-третьеклассниками (взрослое окружение нас любило и позволяло рассказывать одно и тоже сто раз).

Я встала на шершавый паркет, не вылезая из одеяльного кокона обняла Рию, пошла ставить чайник.

– Как работа?

– Убого.

– Совсем?

– Люди уроды, товар – щирпотреб, мои навыки коммуникации и услуживости – на нуле. К чёрту их.

Вообще-то Рия может быть очень милой и вежливой, но предпочитает культивировать в себе другие качества.

Сделав забег за своей, забытой в комнате кружкой, я вернулась. Подруга голодная, я знаю это точно: она всегда голодная после работы.

Макароны с сыром ещё не успели остыть, салат из овощей с щепоткой базилика всё ещё блестел от сока, а на десерт у нас были вафли по акции.

Рия, не переодеваясь в домашнюю одежду, рухнула на шаткий табурет и с характерным звуком уронила голову на стол. Медленно притянула к себе тарелку.

– Спасибо.

Я осторожно протянула вилку. Рия перехватила страшное оружие и напала на ужин.

– Уроды! – ещё раз сообщила она. – Господи, как можно быть такими тупыми! И ладно бы просто тупыми, но быть тупыми и грубыми – это финиш, конечно. Скажи, надо совсем завалить тест на интеллект, чтобы заходить в магазин, на котором написано «ЧАЙНЫЙ» и спрашивать: «а что у вас тут продается?. Я просто онемела. Ну, автомобильные шины наверное или сапоги, ага.

– Да они, наверное, и не прочитали.

– Нет, ну а зачем заходить туда, куда ты не знаешь? И ладно бы один такой, но нет, пять человек за один день. Я что, работаю рядом с психушкой или домом для слепых? Давай погуглим и мне станет стыдно, я тут же покаюсь. Или наоборот, потому что я лишь убеждусь, что всё и правда тупые.

– Нет такого слова «убеждусь»

– Многих слов не было, теперь появились. Это эволюция.

– Ты считаешь это развитием языка?

– Кать, не умничай, я тут на жизнь жалуюсь.

– Ой, прости.

– Ничего, ты всегда была неблагодарным слушателем для моего потока социопатических высказываний.

Я положила себе порцию и уселась рядом.

– Ты же знаешь, что это нельзя назвать «социопатическими»…

Она закатила глаза.

– Боже, ну ты и зануда, Кать.

– Угу, немного.

Макароны получились вкусными. Сыр спасал. Под окнами резвились ребятишки: играли в ковбоев, смеялись, визжали, в общем, устраивали настоящий там-тарарам.

– Что у тебя сегодня было? – Рия разложила остатки салата нам по тарелкам.

Я рассказала ей про Хорошего Господина и про прогулку с Двадцать. Рия лишь иногда издавала звуки внимания.

– Мда уж, – протянула она по итогу, встала и поставила кофе вариться, насыпав молотые зёрна в железную побитую жизнью турку и добавив туда немного корицы.

– Мда уж, – повторила она. – То есть, с моими ребятами ты отказываешься на вечеринку идти, а как со всякими там фриками гулять, так это всё, пожалуйста, откроем свою ветеринарную клинику и бюро экскурсий?

– Так случайно получилось, Рий.

– Угу, просто город удивительных совпадений.

Включив воду в раковине, я начала мыть посуду. Ненавижу, когда она копится – легче уж сразу помыть, чтобы не разводить хламовник.

Рия пока закурила.

– Мне не нравится, Кать. Какие-то мутные мужики… я бы меньше удивилась, если бы ты подружилась с тургеневскими барышнями в областной библиотеке.

– Барышень не завезли, и я пошла по кривой дорожке, – огрызнулась я.

Поставила тарелки на полку, вилки сложила в ящик. Вернулась за стол к мятному чаю.

– Окей, ладно. Слушай, сегодня Марина заходила – познакомитесь на вечеринке. Она сказала, что в магазине игрушек освободилось место младшего продавца, она может устроить тебе там собес. Может, попробуешь?

Призадумалась. Активная работа с людьми и деньгами это не то, чего бы я хотела, конечно, но с другой стороны выбора у меня немного, а продавать игрушки – это же может быть как в сказке.

Да и не в той мы ситуации, чтобы я носом воротила.

– Да, давай.

– Супер. Тогда я ей напишу. Думаю, завтра-послезавтра где-нибудь будет, – Рия открыла холодильник. – Слушай, у нас осталось молоко?

– Ой, кажется, нет. В морозилке есть старый пломбир.

Подруга опустилась на корточки, дёрнула дверцу. Та не поддавалась – примёрзла.

Рия попыталась ещё раз, уперевшись коленом об столешницу, и дверца с глухим треском распахнулась. Выудив мороженое, Рия победно вознесла его к потолку.

– Ага! Отлично, день стал чуть менее паршивым. Слушай, запиши тогда в список купить молока, хорошо? – она выскребла пломбир в кофе. – Хочешь в чай? Нет? Ну ладно. Пойдем, включим тот ситком про учёных.

Глава пятая

Проблемы интровертов на вечеринках.

Ноги болели после двенадцатичасового рабочего дня, голос хрипел, и хотелось мне только одного – окунуться в горячую ванную и больше никогда оттуда не вылезать.

Стать русалкой. Русалки не ходят на работу. Наверное.

Но нет. Рия затерроризировала меня звонками.

Зачем я нужна ей на вечеринке? Фактически, я бесполезна: жмусь в углу, смеюсь невпопад, общаюсь с хозяйским котом больше, чем с самими хозяевами.

А вот Рия в эпицентре внимания и всё время хочет меня туда затащить. Она хохочет над шутками, закидывая голову назад или одобрительно хмыкает, отчего собеседник расцветает. Золотые тени на веках блестят под светом неоновых ламп, люди: кругом куча людей, пластиковые стаканы, музыка надрывается, парочки целуются, из коктейлей только сок с водкой, далеко от эталона, но единственный псевдо-бармен ещё не пришёл.

«…ты знаешь, как они достали меня с этим проектом?! Всю душу вытрясли!»

«…я сказала ему больше не звонить, так он начал писать!»

«…Наташа начала встречаться с Юлей, ты слышала?»

«…не знаю, посмотрю, как там с билетами…»

У хозяев квартиры явно не было денег на ремонт, зато имелся быстро гаснущий энтузиазм, так что от когда-то обитавшей здесь бабушки остались памятные вещи вроде дурацкого тёмно-коричневого серванта и блеклого ковра на стене – дань памяти пережиткам прошлого. Остальная мебель, видимо, была стащена со всего города. На стенах – киноафиши, рисунки, плакаты. Ярко-розовый диван сильно контрастировал с клетчатым креслом, и такой резонанс наблюдался в каждом углу.

Гости на вечеринку подобрались… разные. В основном студенты КРГУ, но были и люди постарше, и из других заведений, и вообще непонятно как сюда попавшие.

Типа меня. Или того пожилого рокера в косухе, что вызвался перекричать саундрек собственным репертуаром, хотя его никто не просил.

Сначала я пыталась спрятаться от социума на кухне, в проеме между холодильником и шкафом, но оттуда меня быстро выкурили (буквально: дымили так, что глаза слезились). Вползла в коридор, достала телефон с скаченной книгой (хитрый ход – никто не сможет назвать меня книжным червём, если я буду пялиться в телефон несколько часов подряд, сейчас все так делают). Но заряд гаджета стремительно падал, а все розетки заняты чужими зарядками, а одна так торчала наполовину из стены, что становилось тревожно.

Мне удалось устроиться в зале, между диваном и холодной батареей, наполовину прикрывшись шторой. Шум, музыка и гул человеческих голосов били по мозгам, дышать было нечем, несмотря на открытое окно.

«…они очень сильно отошли от канона…»

«…думаю провести отпуск в Таиланде, там можно ухватить горячий тур…»

«…у меня будет автомат по английскому, если я сдам пару эссе. Поможешь?..»

– Эй, Хлебатый, это же твоя песня!!! – раздался оглушительный крик.

Рокер обрадованно взвыл под мотив музыки из ноутбука.

Большие компании очень сильно утомляют.

Рядом возник хозяйский кот – толстый, похожий на пуфик, полосатый. Критично меня осмотрел, затем, видимо, решил, что подхожу, и, с непреклонным «мявк», залез на колени.

Осторожно опустив руку на пушистый бок, я включила в пушистом-хвостатом режим мурчания.

Закрыв глаза, представила защитный кокон, как всегда делала в момент излишней тревоги и шума. Он состоял из золотых нитей, оплетающих пространство в форме шара, укрывал меня и кота от суеты и шума, переносил нас далеко-далеко, на… на какой-нибудь хутор в Европе. Чтобы трава по колено и солнце окрашивало поле в лимонный цвет, птицы пели и тишина, тишина, тишина…

Диван покачнулся, кто-то взвизгнул над ухом. Кокон, не успев созреть полностью, рухнул.

Я приоткрыла один глаз и глянула на незнакомку в коктейльном платье и чёрных очках. Волосы-дреды сплетены в гигантский пучок, а в тёмных линзах отражался экран мобильного телефона. Она тихо посмеивалась, на меня внимания не обращала, и вообще выглядела абсолютно обычно, но мне резко стало неприятно. Захотелось оказаться как можно дальше, словно эта неизвестная мне девушка могла каким-то образом мне навредить. Глупости, конечно. Я снова постаралась уткнуться в собственный экран, но то и дело поглядывала на соседку. Она закинула ногу на ногу и ухмыльнулась. Интересно, зачем ей очки? Выпендрёж или болезнь?

– Эй, а что это мы тут скучаем?

Голос мужской. Меня словно разбудили, я аж вздрогнула. Подняв взгляд (как, должно быть, испуганно, я выглядела в этот момент), увидела парня. Он нависал крючком, лицо – красное – ему явно жарко, растрепанные русые волосы, футболка с китайской надписью и тонкое лицо. Блуждающий взгляд свидетельствовал о нетрезвости нарушителя моего спокойствия, но, в целом, он был крайне симпатичным.

– Я не скучаю. Я отдыхаю, – прокричала я ему.

Он улыбнулся.

– Солнышко, – качнул головой в сторону, – отдыхают вон там. А тут социофобят.

Вздохнув, покрепче прижала к себе кота. И так каждый раз. Кто-то обязательно решит, что мне безумно хочется повеселиться, просто обстоятельства, характер, стеснение, космическое пространство – да что угодно – мешают и загоняют в угол, но вот: явился рыцарь на золотом коне, чтобы исправить положение и вытащить меня на танцпол.

Мне стыдно за то, что я таких осуждаю, но я устала.

– Мне и тут хорошо, спасибо большое.

Его лицо выражало искреннее недоумение. Опустившись на корточки, он по-гусиному вытянул шею, стараясь заглянуть мне в глаза. Я смотрела мимо, на огни гирлянды.

– А нафига ты сюда пришла-то? Чтоб в углу сидеть?

Мне бы знать!

– Я пришла сюда с подругой.

– Какой?

Выглянув, я нашла Рию: в дальнем углу она болтала с двумя девушками. Девушки были похожи как близнецы: высокие блондинки, одеты в голубое мини. Они хихикали над какой-то Рииной историей и периодически тянулись к столу за чипсами.

– Вон, с каре и блестками на лице, – показала я. – В красной футболке.

Парень глянул на подругу и кивнул.

– А что не с ней тогда стоишь?

Вот же приставучий! И почему в этом городе ко мне всё время пристают какие-то мужики? Нет чтобы просто общаться, но они такие назойливые! Голос мой стал колючим.

– Потому что я устала, тут шумно, накурено, и мне надо отдохнуть.

Он просветлел.

– Ну так пойдем на улицу, чо! Там тихо и свежо.

Я уж было открыла рот для того, чтобы отказать, но тут же закрыла.

Это, вообще-то, неплохая идея. Немного проветрившись я и правда, наверное, смогу досидеть до конца вечера. Конечно, компания была не самая приятная, но что же делать. Даже улыбнулась:

– Ну… пойдём, ненадолго, наверное. Спасибо.

Убрав телефон, ласково поставив кота на пол, под ещё одно недовольное «мя», поднялась. Парень оказался чуть выше меня.

Он кивнул, улыбнулся, взял меня за руку и повел к выходу, лавируя между гостями.

Я обернулась, чтобы предупредить Рию, но она исчезла из поля зрения. Ну, ничего, я же ненадолго, она и спохватиться не успеет.

Обувь хозяева настоятельно просили не снимать, так что даже не пришлось толкаться в коридоре. Мимолётная борьба с дверью, спуститься на три лестничных пролёта так, чтобы шаги эхом разносились по пустому подъезду, писк домофона и вот мы уже в вечернем мае, свежем и прохладным. Мир дышит, сбросив с себя снег, коты радуются, сирень бодро цветет.