Гора в море

II Умвельт

ДА МИНЬ СЕКУНДУ СМОТРЕЛ НА ПИВО, прежде чем его взять. Смотрел, как оно отпотевает в тени потрепанного зонта придорожного кафе. Холодное. Он поднес его ко рту. Да. Такое холодное – только что из холодильника. Мокрая этикетка сползает под пальцами. Он сделал большой глоток, хотя и не такой большой, как хотелось бы. Ему хотелось пить и – когда оно полилось ему в горло, холодное и резкое, – не отрываться, пока оно не кончится.

Утро он провел на солнце, складывая кирпичи за фабрикой. Его кожа покрылась кирпичной пылью. Здесь, в Вунгтау, утро оказалось не особо жарким, но все же припекало.

Он посмотрел на женщину, сидящую напротив него, – на кружение цветных пятен вокруг ее головы. У нее за спиной, под полуденным солнцем, улица тоже мерцала потоком миражей под колесами мотоциклов. Она сидела так, словно солнце ей не мешало, и голова у нее была роем радужных пчел, и ждала, когда он кончит.

Он поставил пиво, решив, что мысленно сосчитает до тридцати и только потом снова его возьмет.

Рой присосался к соломинке кокосовой воды. Да Минь досчитал до пяти, когда голос с мертвыми интонациями автоматического объявления на вокзале проговорил:

– Вас было трудно найти. Не задерживаетесь на одном месте надолго?

– Сейчас найти работу трудно, – ответил Да Минь. Они разговаривали по-вьетнамски. С этими странными интонациями, созданными абгланцем, Да Минь не мог понять, пользуется ли женщина переводчиком. Руки у нее были маленькие, смуглые. Ногти покрыты золотым лаком. Она могла быть кем угодно. – Слишком много народа с острова, все ищут одну и ту же работу. А рабочих мест нет.

– Но вы работу нашли. На кирпичной фабрике.

– У меня кузен здесь работает.

Тридцать. Он взял бутылку и отпил еще пива. Теперь уже не такое холодное. Жара к нему уже подобралась. Он выпил столько, сколько ему позволила гордость, и снова вернул бутылку на стол.

– Никто еще не предлагал мне заплатить за мою историю. Обычно я рассказываю ее даром.

– Ну что ж, – отозвался рой, – вам повезло.

– С чего начать?

Соломинка снова ткнулась в вихрь красок.

– Расскажите все как обычно.

– Ладно. Вы заплатили, так что я скажу вам правду.

– Да, будьте любезны.

Сарказм? Определить невозможно.

– Я был смотрителем на Хонбейкане. Мы работали в черепашьем заповеднике, но платили нам гроши. А работа была непростая. Ночью наблюдаешь за берегом. Черепахи выходят, откладывают яйца. Спускаешься, крепишь метки на черепахах, отложивших яйца, а потом выкапываешь яйца и переносишь в инкубатор. Берег узкий, так что, если этого не сделать, придет новая черепаха и, возможно, выкопает эти яйца, пока будет искать место, чтобы отложить собственные, понимаете? И ты делаешь это всю ночь напролет. А платят мало. Так что – мы ловили рыбу. Острогой. На еду себе и семьям. А еще иногда мы продавали яйца. Это правда. Я не злодей, но жить-то надо. Я ведь спас массу черепашьих яиц, так? Тяжелый это труд. Но я немного забрал. Продавал. Мы все так делали. А если кто-то из смотрителей говорит, что яиц не крал, то он врет.

Он замолчал. Пока он рассказывал, лицо у него горело. Как несправедливо! «Если бы на мою зарплату можно было жить. Если бы ко мне лучше относились».

– Я здесь не для того, чтобы вас судить, – сказал рой.

Двадцать. Может, больше. Он перестал мысленно считать. Он отпил еще. Уже почти теплое.

«Не для того, чтобы судить». Но он-то знал, что «Дианима» осудила его и всех смотрителей заповедника. Они ведь поэтому купили остров, так? И поэтому у Да Миня больше нет дома. Да, ему дали денег. Конечно. Но он их уже потратил – на самом деле потерял, попытавшись открыть дело с тем пройдохой. Короче, если хотят заплатить ему за рассказ, ну и хорошо. Они у него в долгу. Но он не вор и не браконьер. Он родился на Кондао. Это его остров. Он не просил, чтобы остров превращали в заповедник. Он просто хотел выжить.