Голубой уголь

БЛОХИ И ВЕЛИКАНЫ Рассказ

За несколько часов до торжественного открытия, созванного в Москве Всемирного эндокринологического[3] съезда по коридору гостиницы «Савой» на Рождественке медленно прохаживался высокий молодой янки. Его сухощавое лицо, похожее благодаря острой старомодной бородке на длинный клин, напоминало стереотипные карикатурные изображения «дяди Сэма». Недоставало ли ль цилиндра на голове. Янки держал в руках свежий номер «Известий ВЦИК». Вряд ли умел он читать по-русски, а если умел — по-видимому, не собирался. Его гораздо больше интересовали двери комнат, которые он все под ряд тщательно осматривал. Машинально развернув газету, янки почему-то вздрогнул.

Сзади раздались мягкие шаги. Янки обернулся и, увидев в дальнем конце коридора человека, скомкал газету и быстро, точно торопясь закончить дело, не терпящее отлагательства, сделал несколько слишком больших шагов вперед. Остановившись у ближайшей двери, в одно мгновение успел прочитать надпись, отпечатанную по-французски и по-итальянски на визитной карточке, приколотой к двери:

«Доктор медицины Пляцентини».

Янки облегченно вздохнул, точно нашел то, что долго искал, и нервно постучал. В следующее мгновение, не дождавшись ответа, вошел в комнату и плотно прикрыл за собой дверь.

Доктор Пляцентини, сидевший в противоположном конце комнаты за толстой книгой, только теперь успел откликнуться на стук и, заметив свое опоздание, с удивлением оглядел вошедшего.

Янки еще раз вздохнул, словно избавился от опасности, и, подойдя к хозяину, отрекомендовался:

— Доктор медицины Умбиликалис.

Очевидно считая, что этим вполне объяснено его внезапное вторжение, он развязно спросил по-французски:

— Вы, коллега Пляцентини, конечно, привезли что-нибудь интересное для съезда?

При этом он хотел облокотиться на большой металлический ящик со стеклянной крышкой, стоявший у окна.

— Не прикасайтесь! Не прикасайтесь! — крикнул в испуге доктор Пляцентини, бросаясь к ящику.

— В чем дело? — пробормотал озадаченный Умбиликалис.

— Если бы вы раздавили стекло или повалили ящик, погибло бы десять тысяч жизней! Целое племя!

Янки отступил на шаг и почтительно оглядел ящик.

Янки отступил на шаг и почтительно оглядел ящик…

— Адская машина? Почему такая громоздкая? — спросил он, слегка подмигнув итальянцу.

Тот бросил подозрительный взгляд на дерзкого гостя, но тотчас же звучно рассмеялся. Длинная фигура янки была не менее комична, чем его нелепое предположение о назначении ящика. Сразу согнав смех со своего лица, итальянец пригласил гостя садиться и сам уселся в кресло. — Что вы, коллега! — сказал он. — Я такой же мирный ученый, как и вы. Ведь и вы на съезд, надеюсь?

— О, да.

— Ну вот, в этом ящике заключаются плоды трудов всей моей жизни. Это для съезда. Ведь сегодня, после торжественной части заседания первый доклад мой.

— При чем же здесь десять тысяч жизней, хотел бы я знать?

— Они в этом ящике.

— Что? Десять тысяч человек?! — Янки опешил. Потом решил высказать сомнение.

— Что можно в течение очень продолжительной жизни при известном усердии наплодить такую армию потомства, трудно себе представить, но совершенно нельзя представить, даже при самом богатом воображении, чтобы каким бы то ни было способом их можно было запихать в этот ящик.

Итальянец опять засмеялся. Согнав с лица смех так же быстро, как в первый раз, он сказал:

— Пожалуй можно их назвать моими детьми, но лишь иносказательно.

Затем, подумав немного и кивнув головой, точно он одобрил пришедшую ему в голову мысль, продолжал:

— Хотя вы все могли бы узнать сегодня из моего доклада на съезде, но, если хотите, я, чтобы рассеять ваше законное удивление, могу сейчас вкратце рассказать вам об обитателях этого ящика.

Американец с удовольствием согласился. Развалившись в кресле рядом с чудесным ящиком и скрестив вытянутые ноги, он приготовился слушать. Но через секунду он уже переменил позу. И во все время беседы он проявлял чрезмерную непоседливость и ненужную порывистость — то и дело передвигал ноги, быстро поворачивал во все стороны голову, раза два даже зачем-то привстал и сел.

— Вы знаете африканское племя ньям-ньям? — спросил Пляцентини.

— Свирепые карлики. Но ведь и их, даже хорошенько сплющив, больше двух сюда не уместишь…

— Погодите. А вспомните про ту науку, представителями которой мы с вами являемся. Вспомните про задерживающее влияние на рост организма пубертатных[4] желез, влияние, которое уравновешивается усиливающими рост эндокринными железами, как передняя доля гипофиза[5], щитовидная железа и т. д. Следовательно, частично удаляя или подавляя работу желез, усиливающих рост тела, и наоборот, прививая лишние железы, тормозящие рост, а также давая им препараты внутрь, можно путем обработки нескольких поколений в молодом возрасте, когда продолжается процесс роста, из карликов сделать пигмеев. Прибавьте к этому, что опыты я начал, отобрав самых низкорослых из карликов. Помимо общеизвестных способов мною разработано много подсобных методов для задержки роста, не останавливающей пропорциональности развития организма. Дальше. Чем мельче животное, тем короче его жизнь, вернее — быстрее проходит цикл развития. Длительность жизни, а с ней все жизненные процессы и даже представление о времени очень относительны. В общем можно сказать, что они находятся в некоторой пропорциональной зависимости от размеров организма. То, что нам кажется коротким днем, для какой-нибудь бактерии по ее размерам — значительный период жизни или целая жизнь. Понятно, что чем мельче становились мои карлики, тем быстрее они размножались, жили и умирали. А это в свою очередь облегчало мне возможность произвести стойкие изменения в их организме, так как через мои руки проходило много поколений. Теперь они без всяких усилий с моей стороны прогрессивно и наследственно мельчают.

— И что же? — с величайшим интересом воскликнул Умбиликалис.

— Их малый рост доставляет мне даже много хлопот. Например: перед самым моим отъездом трое цыплят, забравшихся в мой питомник, успели за один прием склевать пять тысяч человек.

«Цыплята за один прием склевали пять тысяч человек»…

Янки опасливо покосился на ящик и спросил:

— Так они не больше муравьев?

— Даже меньше. Теперь они размерами не превышают блох.

— Ну, разница небольшая. А хорошо они у вас заперты, коллега? Ведь если этакие людишки расползутся, они могут вроде паразитов забраться к порядочным людям в платье.

— Могут, — меланхолически согласился Пляцентини. — Впрочем вы не беспокойтесь, они вас не тронут, заперты хорошо. Пока мы с вами разговариваем, у них происходят исторические события, измеряющиеся у обычного человечества десятилетиями. Процесс измельчания неудержимо продолжается. Скоро они не будут превышать размером микроорганизмы. Вы понимаете, что теперь я часто задумываюсь об их дальнейшей судьбе. Ведь это все-таки люди.

— Нельзя сказать, чтобы ваше сообщение, коллега, хотя бы в малейшей степени могло рассеять чье-нибудь удивление, — сказал Умбиликалис, вдруг положив обе ноги на ближайший стул. — Но меня оно удовлетворяет. Даже больше, приводит в восторг. В необычайный восторг! Да. Знаете почему? Во — первых, потому что проблема, над разрешением которой вы работаете, меня особенно, чрезвычайно, исключительно интересует. Настолько исключительно, что я в любую минуту согласился бы сам стать объектом ваших экспериментов, — тут он сделал небольшую паузу и боком, по-птичьи посмотрел на своего собеседника.

Взгляд этот был одновременно и лукавый и ожидающий. Трудно было решить, шутил ли он или дожидался всерьез ответа на свое предложение.

Так как ответа не последовало, он закончил скороговоркой:

— Да, я с особым удовольствием согласился бы уменьшить свой раз-мер в несколько раз… Но есть и вторая причина, почему сообщение о вашей работе доставило мне особенное удовольствие. — Он торжественно поднял вверх худой палец с острым ногтем и отчеканил: — Потому, что оно является родственным, вследствие прямой противоположности, работе всей моей жизни. — При этих словах острый ноготь красноречиво уперся а жилет его обладателя. — Да. Да. Мои опыты прямо противоположны, или, как говорят физики, являются зеркальным отражением ваших. Наши доклады на съезде будут взаимным дополнением. Сейчас, если хотите, я тоже вкратце могу вам рассказать.

Пляцентини очень заинтересовался. Даже придвинул кресло ближе.

— Говорите! Говорите! Американец провел костлявой рукой по козлиной бородке и начал:

— Если бы вы откопали где-нибудь и привели на цепочке с полдюжины самых настоящих ихтиозавров, мегалозавров и прочей допотопщины, все это показалось бы детской игрушкой по сравнению с моей парой молодых людей.

— Где же ваши великаны? — спросил итальянец.

— О, они далеко. Их не приведешь на цепочке. Мои два великана, находящиеся, заметьте, только в юношеском возрасте, соответствующем, примерно, шестнадцатилетнему возрасту человека, по величине мало чем уступают Памиру. Каждый из них, примерно, в две тысячи раз превышает размером среднего человека.

— Что?!

— Ну, да, — спокойно продолжал Умбиликалис, точно речь шла о самой обыкновенной вещи — Рост каждого из них — три с половиной километра, а вес — около ста сорока тонн. Молодой человек, понятно, весит на несколько десятков тонн больше девушки.

— Как же вы сумели их вырастить?

— Способом, обратным тому, каким вы своих блох.

— Но позвольте. Мои, чем дальше шел опыт, тем быстрее жили и облегчали мне этим работу, а ваши — наоборот.

— Правда, повозиться с ними пришлось, не скрою, — скромно сказал Умбиликалис. — Соответственно своей величине они живут дольше и делают все медленнее нас с сами в две тысячи раз. Разговаривать с ними немыслимо не только вследствие затруднений, вытекающих из их размеров, но и вследствие различного темпа речи. Вот извольте подсчитать. В сутках восемьдесят шесть тысяч четыреста секунд. Я лично, например, в секунду могу сказать от трех до пятнадцати слов: Правда, обычно люди моего роста говорят несколько медленнее. Но это мелочь по сравнению с темпом речи моих великанов: ведь для них все надо делить по меньшей мере на две тысячи. To-есть наши сутки состоят для них примерно из сорока секунд. Меньше чем за полчаса они никак не могут сказать или услышать одно самое маленькое слово. А смена дня и ночи для них сплошное мелькание. Раз, два — и день исчез. Собственно, для них нет ни дня ни ночи, а какой-то кинематограф. Они до сих пор не ослепли и не сошли с ума только потому, что глаза их освоились с таким положением вещей и видят отлично то, что успевает доползти до их сознания.

— Но позвольте! — воскликнул Пляцентини. — Не говоря уже о том, что в ваших рассуждениях и подсчетах я вижу ряд неточностей, мне непонятно, где великаны могут жить.

Умбиликалис, приняв таинственный вид, сказал:

— Я не случайно привел Памир для сравнения с ними. Лагерь моих великанов находится в Индии, на границе с Афганистаном.

— Тэ-тэ-тэ!..не менее значительно сказал Пляцентини. — Вот оно что! Но ведь в таком случае вы работаете в компании с британским королем.

— Видите ли, немыслимо ведь такое грандиозное дело проводить без помощи государственной власти. Я организовал акционерное общество по эксплуатации великанов — называется оно, конечно, иначе. Только кормить их и убирать за ними чего стоит! В одной Индии — это лишь и возможно. Отбросы мы перерабатываем в топливо вроде кизяков, какие здесь, в России, делают крестьяне из навоза. Очень выгодно. Транспортируем вместо каменного угля в Европу.

— Ну, а еще как вы эксплуатируете великанов?

— Используем их живую силу, которая приводит в движение динамо-машины. Они этого конечно не замечают. Движения их настолько медленны и равномерны, что цепь, наброшенная на какой-нибудь палец, в течение нескольких дней приводит в движение машину. А когда они заметят цепь и сбросят ее, приняв за паутинку, мы успеем уже зарядить уйму аккумуляторов и забросить несколько новых цепей. Наши аккумуляторы распространяются по всему миру.

Американец снял ноги со стула и, наклонившись длинным туловищем вперед, заговорил со скорбными нотками в голосе:

— Если ваши человечки возбуждают у вас неприятные мысли, представьте себе мое положение. Великанам надоело уже сидеть. Они выросли. Что будет дальше? В значительной степени благодаря им за последнее время участились землетрясения. Наша планета для них мала. Они ведь могут всю ее опустошить и погубить. А вдруг еще появится потомство? Ужасно!

— Ужасно, ужасно! — как эхо повторил Пляцентини.

— И что обиднее всего, — продолжал Умбиликалис, — я их еще просветил, устроил им целый университет из фонографов.

«Я устроил им целый университет из фонографов»…

Валики вращаются медленнее любых переговоров о сокращении вооружений. И теперь великаны изучают биологию.

— Биологию?

— Да. Вообще они зашевелились и вздумали поразмяться. Вдруг они захотят исследовать всю Землю? Вообразите, на минутку, что, скажем, Памир вздумал бы сняться с места и совершить небольшую кругосветную прогулку. Представьте себе, какие города всмятку и «долины слез» оставались бы на пути его следования! Одну вылазку они уже совершили. И к чему это привело? — К двум землетрясениям, трем циклонам, нескольким антициклонам и другим стихийным бедствиям. Да. Я-то ведь знаю, как все это произошло. Великан направился к Ла-Маншу, точно я в угол комнаты к блюдцу с водой, и кисточкой смахнул первую попавшуюся ему кучку людей себе на предметное стекло…

Пляцентини искоса взглянул на янки.

— Не сомневайтесь, милейший, — продолжал тот. — Помните бурю, пронесшуюся недавно над Европой?

Увы! Мне ли не знать, когда я видел, как великан одного из плененных им людей распластал на стекле, окрасил точно бактерию синькой и сунул под окуляр микроскопа.

Итальянец быстро отвернулся к окну. Вероятно от волнения на его лице мелькнула и исчезла как судорога быстрая улыбка.

— Ну, а как же все-таки вы думаете избавиться от ваших великанов, представляющих несомненную опасность для человечества? — спросил итальянец, поворачиваясь к своему гостю.

— И сам не знаю. В случае их смерти можно конечно как-нибудь устранить отравление воздуха на несколько тысяч километров в окружности. Но чем убить? Что их возьмет? А их ярость в случае неуспеха? Я уже строил план переселения их куда-нибудь на другую планету. Но тогда они смогут когда-нибудь вернуться, напасть на Землю. А возможное крушение межпланетного снаряда? Ведь если они столкнутся с Луной, может выйти мировая катастрофа… А вдруг они превратятся в спутников Земли? Представьте себе дурацкое положение, когда два оледенелых остолопа изрядных размеров, болтая руками и ногами, будут вертеться вокруг Земли наподобие добавочных лун. Только тень будут на Землю бросать…

Пляцентини решительно поднялся и сказал:

— Ну, милейший коллега, будет вздор болтать! Мне уже слушать стало тошно. Скажите прямо, что вам нужно, мне время дорого.

Янки, вскочив и прижав руки к груди, вдруг поклонился так низко, что почти стукнулся лбом о стеклянную крышку ящика.

— Во имя науки простите мой обман, доктор! Я вошел с обманом, самозванцем. Но, клянусь, с самыми благородными намерениями. Вы как раз тот, кто мне нужен до зарезу. У меня есть просьба, большая просьба. Однако, удовлетворив ее, вы не только доставите колоссальное наслаждение мне, но и будете сами довольны. Я ее в нашем разговоре мимоходом уже высказал… но вы, видно, приняли это за шутку. Буду краток, тем более, что во время нашей беседы, которой я отнял у вас столько времени, мы, насколько я понял, в принципе разрешили вопрос о возможности выполнения этой просьбы. Итак, я умоляю разрешить мне предоставить себя целиком в ваше распоряжение для производства надо мной эндокринологических опытов. Разве это вас удаляет?

Вопрос был по меньшей мере излишен. Пляцентини достаточно живо выразил не только удивление, но и беспокойство, явно граничившее со страхом. Он поспешно отступил за свое кресло и, выглядывая поверх его высокой спинки, сказал:

— Выразитесь поточней и, если сможете, покороче.

— Извольте. Но вы напрасно меня опасаетесь. Если разрешите, я сяду подальше от вас. Вы не находите, что я слишком длинен? — Гм…

— Ну, вот видите! А я и подавно это думаю. Мой рост мне давно надоел. А особенно в последнее время. Я хотел бы укоротиться. И, заметьте, укоротиться не с косметической целью. Мои намерения гораздо серьезнее. Я хочу уменьшиться настолько, чтобы вы. скажем, могли меня унести с собой в кармане или по меньшей мере в саквояже. Для чего? — Не все ли равно, если это послужит для пользы науки. Ну, я скажу для чего. Я страстно хочу путешествовать, но не имею на это денег. А тут я буду путешествовать где и как хочу: в виде багажа, почтой, зайцем — в поездах, на аэропланах, на шляпах пассажиров, на пароходах — вокруг света… О! Не блаженство ли? Точно с шапкой-невидимкой. Не отказывайте! — умоляюще закончил Умбиликалис свою странную тираду. При этом он протянул вперед во всю длину руки, как бы с целью продемонстрировать, насколько они нуждаются в укорочении.

— Ну что вам стоит, доктор? Ведь вы можете. Можете и уменьшить и даже обратно — увеличить потом размером. Вы сейчас рассказывали…

Пляцентини окончательно пришел в себя.

— Мне очень жаль, что так вышло, — обратился он к своему длинному гостю, показавшемуся ему теперь еще длиннее. — Я ведь не знал ваших истинных намерений и позволил себе может быть и неуместную шутку. Как ни жаль мне вас огорчать, но должен сказать, что не смогу ни уменьшить, ни увеличить особенно ощутительно ваши размеры, а тем более не смогу снабдить вас шапкой-невидимкой. Я могу исчерпать нашу беседу, сообщив вам, что мои люди-блохи выдуманы мною гораздо лучше ваших великанов, хотя бы потому, что оригинал всегда лучше копии. А вы, сознайтесь, совершили самый беззастенчивый плагиат, вывернув мою басню наизнанку. В основу своей фантазии я положил нелепое допущение, а вы эту нелепость неимоверно увеличили, присоединив к ней вдобавок вторую так, что она выперла наружу. Вы слишком упрощенно поняли одну мысль, высказанную мной, вследствие чего предпосылка, положенная в основу ваших измышлений, оказалась явно вздорной. Путешествие вашего великана, не говоря об остальном вздоре, ниже всякой критики и просто противоречит всем вычислениям. Нет, врать хорошо вы не умеете.

Даже чтобы хорошо врать, надо обладать некоторыми познаниями. Одного желания для этого недостаточно. Что касается моего ящика, там не взрывчатое вещество и не люди, конечно, там действительно блохи, самые натуральные блохи, над которыми я всю жизнь трудился. Сегодня я сделаю доклад об эндокринной системе блох, это и значится в повестке. Да-с.

Янки внезапно как-то весь обмяк, осел, точно в самом деле уменьшился в размерах, и брюзгливо сказал:

— В высшей степени недобросовестно и нетактично было, доктор Пляцентини, встретить своего коллегу — а ведь я отрекомендовался врачом — встретить нелепой басней.

— Вы сами навели меня на эту мысль. Как же я должен был поступить с неизвестным мне человеком, влетевшим камнем в мою комнату и сразу начавшим говорить вздор?

— Вы конечно правы, — уныло сказан Умбиликалис, — но от этого мне не легче.

Вдруг он опять оживился:

— А может быть вы и теперь меня обманываете, чтобы отделаться? Все врачи так. Все стараются меня выпроводить. И, поверите ли, меня за это, то-есть за то, что я ходил к врачам и просил по всем правилам эндокринологии основательно укоротить мое тело, меня даже в сумасшедший дом пытались засадить. И смотрите…

Тут Умбиликалис развернул газету и протянул ее Пляцентини.

— Видите, даже объявление с моим портретом есть. Вас может быть смущает то обстоятельство, что нет достаточного сходства. Но если бы оно было — меня бы опять поймали, ибо в объявлении написано, что Козырев Иван Иванович, то-есть я, находившийся на испытании в психиатрической больнице, сбежал.

При этих словах Козырев быстро дернул себя за бороду, и она вместе с усами осталась в его руке. Его лицо после этой несложной операции получило некоторое сходство с портретом в газете.

— Но я не сумасшедший, уверяю вас, — закончил он. — Я сейчас оставлю вас в покое. Надеюсь, вы разрешите мне еще раз зайти? Может быть вы потом согласитесь меня укоротить… Я уверен, что мы с вами еще договоримся. До свиданья.

Доктор Пляцентини через несколько минут перешел в другой номер. Визитной карточки здесь на двери уже не вешал. Дверь запер на ключ. После этого снова погрузился в чтение своей толстой книги.

При чтении этого рассказа могут возникнуть некоторые вопросы. Поставим перед читателями следующие:

1) Что упустил в своих вычислениях доктор Умбиликалис, утверждая, что он лично вырастил великанов?

2) Какую нелепость допустил доктор Пляцентини в своей фантазии о выведении породы людей-блох и в чем выразилось увеличение этой нелепости Умбиликалисом?

3) Почему экскурсия великана противоречит вычислениям самого Умбиликалиса?

4) В чем состоит вторая нелепость, «вздорная предпосылка», положенная Умбиликалисом в основу его измышлений?

1) Умбиликалису, если принять его основные цифровые данные, пришлось бы выращивать его великанов до возраста, соответствующего шестнадцатилетнему возрасту обычного человека, — 16 X 2 000 = 32 000 лет. Если же считать и подготовительную работу над поколениями, предшествовавшими великанам, то потребовались бы сотни тысяч лет,

2) Доктор Пляцентини тоже не мог бы осуществить свою фантазию в течение своей жизни, так как вначале ему пришлось бы работать над многими поколениями более или менее обычных карликов, прежде чем получилось бы стойкое уменьшение их размеров и соответственное ускорение их жизненного развития. Эта же нелепость поневоле должна была быть доведена Умбиликалисом до ужасающих размеров, так как каждое новое поколение будущих людей-блох жило все быстрее, а каждое новое поколение людей-великанов — все медленнее.

3) Умбиликалис забыл, что, согласно указанному им темпу жизни великанов, экскурсия в Лондон должна была бы отнять года, и рассказывал так, точно это совершилось очень быстро.

4) Известное соотношение между размерами животного и быстротой его жизненных процессов конечно существует, но его нельзя выразить в прямой пропорции к росту, как сделал Умбиликалис в упрощенных вычислениях, — надо учесть, что кроме величины животного здесь оказывает влияние и многое другое, как например условия существования.