Головная ударная волна

Четкая, гладкая, красота! Он снова перечитал раздел «Выводы». Мысли метались и неслись вскачь.

Прекрасная работа. Увы!

Яркий участок впереди — микроволновое излучение от столкновения с электронами высоких энергий. Внутренний круг — это не нейтронная звезда, просто даже антенна Аресибо не дает разрешения, достаточного для столь малого объекта. Учитывая расстояние, круг этот, однако, больше Солнечной системы. Головная ударная волна дает идеальный гладкий конус. За ним следует микроволновое излучение относимого назад газа, нагревшегося и захваченного потоком, создающим хвост. В ядре находится нечто, способное мощным импульсом разбрасывать в стороны межзвездный газ. Целая звезда, сжатая гравитацией в шар не больше залива Сан-Франциско.

Но каким образом Энди добился такого отменного разрешения?

Ральф просмотрел таблицы данных и обнаружил, что последние наблюдения показали гораздо более мощный сигнал, чем предыдущие. Объект становится ярче. Почему? Возможно, он столкнулся с более плотным газом, так что излучает большее количество электронов?

С минуту он просто любовался. Его никогда не покидало чувство преклонения перед подобными чудесами. Красота работы помогла немного унять обиду. Немного.

От появления работы Энди на веб-сайте «астро-ф» до большого весеннего путешествия оставалось не так уж много времени. До отъезда он пересмотрел свои данные и продолжил преподавательскую работу.

Они с Ирэн уладили свои проблемы, или, по крайней мере, отсрочили их решение. Он отчитал свою лекционную неделю, дал трем аспирантам задание на обсчет данных и не нашел ничего нового в картах, над которыми те работали.

Он потратил еще не все деньги, выделявшиеся в финансировании гранта на разъезды, и неосторожно упомянул об этом при

Ирэн. Она не упустила случая, хотя научная конференция проводилась в маленьком городишке.

— Зато во Франции! — произнесла она с таким наивным благоговением, что он не смог устоять.

Так что они вместе вылетели на конференцию Международных астрономических объединений в Бранконе. Городок оказался симпатичной коллекцией каменных домиков, цеплявшихся за склоны Альп. Туристский сезон еще не начался, острые горные пики вокруг, несмотря на конец мая, были покрыты снегом, стояла чудесная тишина, но астрономы не замечали этих радостей. Кое-кто из участников катался по вечерам по окрестностям, но Ральф не выезжал из города, проводя время в беседах с такими же честолюбивыми трудоголиками, как он сам. Ирэн ходила по магазинам.

В местных лавках торговали, как она выражалась, «моднейшими соблазнительными штучками», и в тот вечер она хвасталась перед ним покупками в тесном гостиничном номере. Она крутнулась на каблуках, хвастаясь розовой блузкой со спущенными плечами, искусно приоткрывающей белье и бретельки. Штучка и впрямь была соблазнительной, но Ральф смотрел все так же рассеянно.

В этой самой комнатушке, восполняя вызванный перелетом сдвиг времени, она продемонстрировала умения, памятные ему по первому свиданию, и заставила его очнуться. Таким образом, через несколько часов им удалось заснуть. Хорошие вышли часы.

Утреннее заседание было интересным, послеобеденное — немного скучноватым. Ирэн честно отсидела несколько докладов. Он не знал, занимает ли ее сама наука, или она просто хочет участвовать в его жизни. Ее хватило на несколько часов, после чего Ирэн снова отправилась по магазинам.

— Таким образом я познаю их культуру, — заявила она.

В программу конференции входила вечерняя экскурсия по огромным толстостенным замкам, венчавшим здесь каждый горный пик. В одной из этих холодных гулких крепостей устроили банкет, где их угощали местными деликатесами: острой полентой и свежевыловленной форелью. Ирэн обвела взглядом толпу в шортах и футболках.

— Знаешь, странная у вас профессия, — заметила она. — Целая толпа ужасно умного народу, и никому в голову не приходит подумать, как он выглядит.

Ральф засмеялся: она попала в точку. Она была бабочкой среди астротрутней, ей вслед оборачивались головы, расцветали улыбки. С ней он чувствовал себя богачом. А может быть, дело было в вине, в красном vin local,[6] ударившем прямо в голову, чему отчасти способствовала двухкилометровая высота.

После десерта они сошлись в высоком сводчатом зале для приемов. Все двести человек были слишком взбудоражены, чтобы разойтись по номерам, а потому выпили еще вина. Тут Ральф высмотрел в толпе Энди Лэйкхерста.

— О-го! — протянула Ирэн, перехватив его взгляд.

— Эй, он мой старый друг.

— Да? Ты так и прожигаешь его взглядом.

— Ладно, скажем, есть кое-какие счеты. Она сонно взглянула на него.

— Я пойду спать, а вы, мальчики, играйтесь себе, — сказала, зевнув, Ирэн.

Ральф, почти не слушая ее, кивнул. Он вслушивался в разговоры толпы, окружившей Энди. Голос этого долговязого широкоплечего мужчины разносился над головами, достигая всех присутствующих. Энди разглагольствовал о старой доброй G369.23-0.82. Ральф протиснулся к нему.

— Я полагаю, может быть, если проследить подольше, G…

— «Пуля», — перебил его Ральф.

— Что? — Высокий лоб Энди, прерванного на полуслове, собрался морщинами.

— Объект похож на пулю, почему бы так его и не называть вместо длинного кодового наименования?

— Ну, — бодро ответил Энди, — люди могут не понять…

— У него даже дымный хвост имеется, — ухмыляясь, продолжал Ральф. — Если хочешь, чтобы о нем написали в «Сайентифик америкэн», смени имя.

— Знаешь, Ральф, ты нисколько не изменился.

— Стал беднее, только и всего.

— Ну, мы все занимаемся этим делом не ради денег.

— Постоянная должность не помешала бы.

— Вот это верно, дружище! — Энди хлопнул его по плечу. — Я зимой ее получу, знаешь?

Ральф не знал, но отговорился комплиментом:

— Ты ее заслужил. Я и не сомневался, что ты ее получишь. — И добавил, не удержавшись: — Хотя в Гарварде пробиться нелегко. Карл Саган[7] тому подтверждение.

— Правда? — Энди нахмурился и сменил тему: — Так, говоришь, лучше назвать ее «Винтовкой»?

— «Пулей», — повторил Ральф. — Летит она быстро, и еще неизвестно, правда ли это нейтронная звезда.

— Ну, до нее далековато для точного диагноза.

— Может, и далековато. Хотя я тут подумал…

— И по другим параметрам все сходится.

— Только пульс не определяется, так что, может, это и не пульсар.

— Должен быть пульсар, — возразил Энди, и кто-то вставил замечание, которого Ральф не расслышал, и взгляд Энди снова охватил остальных.

Пока Энди общался с окружающими, Ральф получил время на размышление.

К настоящему времени было известно около тысячи пульсаров — вращающихся нейтронных звезд, посылающих вспышки лучей, как маяки Галактики. Некоторые совершали тысячу оборотов в секунду, другие, старые, были медлительнее, но у всех луч сдвигался при вращении. Все эти коллапсировавшие звезды рассказывали свои долгие истории о том, как стираются жернова: чем старше, тем медленнее. Некоторые были выброшены при рождении ярких пылающих сверхновых, за несколько минут сжатых катастрофическим давлением в ядерном костре.

Здесь, в Бранконе, размышлял Ральф, наша компания сообразительных болтливых шимпанзе, едва начавших свое развитие, когда старушка G369.23-0.82 давно вырвалась из звездного лона, усердно изучает трупы великих катастроф, звезд, убитых беспощадной гравитацией.

Не то чтобы глаза приматов когда-нибудь непосредственно увидели эти объекты. На самом деле благодаря своим тарелкам размером с футбольное поле они видели ярчайшее излучение возбужденных электронов, вращающихся в небесной гармонии вокруг магнитных полей. Электронные облака перемещаются со скоростью, близкой к скорости света, и выжатые ими волны орут на всю Вселенную, что они живы и сильны и хотят, чтобы все это знали. Самая наглая реклама не сравнится с ними в умении нарушать тишину дремлющих ночных небес.

— Просто мы не попадаем под луч, вот в чем дело, — сказал Энди, снова обратившись к Ральфу и подхватив нить разговора с улыбкой, которая стала чуть менее естественной. — Луч не нацелен на нас.

Захваченный врасплох, Ральф моргнул: его мысли блуждали довольно далеко отсюда.

— Ну, я просто подумал, что следует учитывать все возможности.

Вероятно, последний стакан vin local был лишним.

— А чем еще она может быть? — настаивал на своем Энди. Голос его стал жестче. — Компактный, быстро движущийся объект с ярким передним краем свечения, вызванным его головной ударной волной. Нейтронная звезда, вырывающаяся из Галактики.

— Если она настолько удалена, как мы думаем. А если нет?

— Нам неизвестны другие объекты, способные давать такое излучение.

Ральф заметил, как кивают люди вокруг.

— Надо мыслить… — он искал слова, — ну, сняв шоры. Наверное, это vin local.

Энди склонился к нему и шепнул своими жесткими, уже почти профессорскими губами:

— Старина, чтобы побить идею, нужна идея.

Да, определенно vin local.

Утром он проснулся с железнодорожной катастрофой в черепной коробке. Только сейчас он вспомнил, что в светской беседе с Харкином, сиятельным представителем Очень Большой Антенны, так и не было сказано ни слова о времени для наблюдений. А ему еще предстояло читать доклад.

Это был провал.

Оформление было броским. И даже его ноутбук не подкачал, сменяя картинки. Но все эти многоцветные радиокарты и графики не могли скрыть скудость идей. Если бы удалось пронаблюдать пульсирующее излучение, можно было бы вычислить возраст и затем проследить путь беглянки, чтобы проверить, просматриваются ли в его начале останки сверхновой. Сброшенная оболочка горячего газа, небесный «бычий глаз», подтверждающий всю теорию.

Он продемонстрировал свои результаты по старушке G369.23-0.82. У него были подробная микроволновая карта и множество расчетов, но Энди уже представил собственный доклад, доказывавший, что это не пульсар. А G369.23-0.82 — Ральф упорно называл ее «Пулей», однако недоуменные взгляды показывали, что никто не оценил его остроумия, — увы, была основой его работы.

— Имеется достаточно сомнительных аспектов, — неуклюже закончил он, — которые заставляют воздержаться от выводов. У нас есть привычка классифицировать объекты на основании поверхностного сходства с другими.

Дальше шли радиокарты компактных облаков, излучающих в радиодиапазоне, которые, по его мнению, тоже могли оказаться звездами-беглянками, но не оказались. Несколько суток наблюдений на ОБМ и на других установках в Нидерландах и в Итальянской Болонье. Он сумел выжать много времени.

И… ничего. Конечно, он обнаружил множество остатков сверхновых, кое-какие обломки менее масштабных катастроф, таинственные выбросы, быстро гаснущие на радиочастотах, но ни одной беглянки с отчетливым хвостом, впервые наблюдавшимся у знаменитой «Мыши». Он постарался скрыть провал, быстро сменяя кадры обманувших его надежды объектов, без слов намекая, что существуют и другие возможности. Аудитории, кажется, понравился калейдоскоп цветных диаграмм. Этому фокусу обучила его мать при игре в бридж: если ничего другого не остается — прорезывай ход.

Доклад его пришелся перед самым обеденным временем, и у слушателей был голодный вид. Он надеялся, что отделается одним-двумя вопросами. В заднем ряду поднялся Энди и невинно вопросил:

— Так почему вы считаете, что… э… «Пуля» не нейтронная звезда?

— А где останки породившей ее сверхновой? — отразил удар Ральф. — На много световых лет позади нее ничего нет.

— Возможно, облако газа уже погасло, — сказал Энди. Голос слева, голос одного из Великих Старцев, произнес:

— Не забывайте, что… э… «Пуля» отделена от нас целой Галактикой. Старые слабые остатки на таком расстоянии трудно различить. И, — скептически поджатые губы, — достаточна ли чувствительность применявшейся аппаратуры?

— Я использовал все время, какое смог получить, — ответил Ральф, снова прогнав на скорости свои кадры, и остановился на общем виде. — Беспорядочные точки, не заметно никакой структуры. Области на дальнем отрезке следа «Пули» за пределом помех.

Этим термином астрономы обозначали уровень шума, на котором уже не удается выделить сигнал. Отвечая на следующие один за другим вопросы, Ральф думал, что в жаргонном выражении больше смысла, чем видно с первого взгляда. Предел помех ограничивает доступное им познание, сколько бы снимков они ни нащелкали.

Тут снова встал Энди. Он углубился в детали данных и расчетов, отыгрался за вчерашнее и закончил уколом:

— Я не понял вашего замечания о классификации объектов по поверхностному сходству.

Серьезных аргументов у Ральфа не было, однако он ухмыльнулся и попытался отшутиться:

— Ну, «Пуля» не так перекошена, как «Утка»… — Так называли странного вида след одного из пульсаров, неровный мохнатый хвост молодой звезды, открытой два года назад Энди. — Астрономы забывают, что публика предпочитает описательные названия. Они легче запоминаются, чем, скажем, G369.23-0.82. — Смешки в зале. — Поэтому мне подумалось, что нам не следует спешить с выводами. И не поддаваться сладкому соблазну сенсационности. Знаете, как бывает? — Он набрал в грудь побольше воздуха и перешел на пронзительный фальцет, заранее отрепе-

тированный в номере — Звезда-беглянка! Скоростная! Скоро навсегда покинет нашу Галактику!

Энди кисло скривил рот, и Ральф слишком поздно вспомнил, что недавно какой-то газетчик брал у него интервью и опубликовал его в рыночной газетенке под очень похожими заголовками.

Ой!

Ирэн произвела фурор в Бранконе, хотя не всем из его коллег удавалось за ней угнаться. Она была чудачка, некоторых она раздражала, но рядом с ней он чувствовал себя в центре внимания. Иной раз она мешала ему сосредоточиться, но он старался. Вернувшись в КУИ, он попал в суматоху недочитанных лекций, подготовки к экзаменам и множества новых идей, которые надо было проверить. Его захлестнуло с головой.

Некоторые считают, что существует только две науки: коллекционирование марок и физика. Это сказал Эрнст Резерфорд, но, с другой стороны, он же считал, что атомная физика не имеет прикладного значения.

Большая часть наук начинается с каталогизации. Только со временем тонкие различия наводят на мысль о великих, всеобъемлющих законах. Ньютон привнес в суматоху, поднятую Галилеем, дифференциальное исчисление и тем дал первый толчок к современному миру.

Астрономам долго суждена была участь астроботаников: отыскивать разновидности космических объектов и раскладывать их по категориям в надежде найти между ними что-то общее. Коллекционировать марки. Когда в семидесятых годах двадцатого века теоретики порешили, что пульсары относятся к нейтронным звездам, интерес от них переместился на квазары, выбросы, источники гамма-излучения, на темную энергию и далее по всей ботанике в поисках все более фундаментальной физики. Ральф только радовался их благословенному равнодушию. Его влекла детективная сторона науки, вечная надежда, что объект окажется не тем, чем кажется. И он зарылся в полученные данные, сравнивая их с картами наблюдений, привезенными из Бранкона. В небе было полно длинных хвостов, изобилие выбросов, а вот новых кандидатов на роль нейтронной звезды-беглеца не обнаруживалось. Так что ему пришлось вернуться к «Пуле» и продолжить ее изучение. Для этого требовалось время для наблюдений.

И для него, и для Ирэн хорошее свидание требовало солидной порции откровенности и спиртного. В первую ночь с ней после возвращения из Франции он вооружился запасом внимания и аппетитом. Он готов был принять и цыплячье филе, предпочтительно с доставкой на ее квартиру, и даже ресторан с тихой романтической музыкой, который не раз производил то же действие, что и жареный цыпленок.

Он возвратился к новостям, хорошим и плохим. Факультет не заинтересовался его предложением, оставленным перед отъездом: отложить решение относительно его определения на профессорскую должность. Зато Харкин наскреб для него немного времени на ОБМ. Клинышки между большими наблюдениями, пояснил он Ирэн.

— И что тебе дадут эти минуты?

— В астрономии лучше всего смотреть внимательно и долго. Но и короткий взгляд, если повезет, может принести тот же

успех.

К тому же время ему выделили в выходные, так что не придется искать себе замену на лекционные часы.

Итак, в ресторан он пришел определенно в приподнятом настроении. Ему всегда нравилось выбираться куда-нибудь с Ирэн, видеть, как глазные яблоки других мужчин разворачиваются к их столику, и говорить ей об этом. Она в ответ неизменно округляла глаза и приподнимала брови. К тому же каждый мог и наглядеться на другого, и поесть. И если вечер пройдет хорошо, к десерту происходящее будет выглядеть как сценка из фильма «Том Джонс».[8]

Они заказали: она утиную грудку под глазурью, а для него — нежного латиноамериканского цыпленка с бананами.

Аппетитное начало, заметила она, поглядывая на солидных посетителей. Золотой Берег изобиловал университетскими магистрами с изысканными стрижками и стройными, непринужденно элегантными телами, мускулистыми, но не слишком (я не хочу походить на работягу!), а также женщинами, переливающимися всеми оттенками волос, от платиновой блондинки до клубнично-рыжей. «Ух ты, как soigne!» — оценила Ирэн, испытывая свой обновившийся французский словарь.

Ральф чувствовал в ней какую-то напряженность и предпочел не торопить события, неспешно рассматривая шумную толпу. Люди вокруг демонстрировали не юношескую энергичность, а скорее выдержанную опытность, напоминавшую старый «роллс», в котором масло с религиозным фанатизмом заменяется через каждые полторы тысячи миль. Рядом с ними любой рабочий парень почувствовал бы себя малость потрепанным.

Он с горестной улыбкой промолвил:

— Жизнь в Калифорнии на высшем уровне. — И задумался, замечает ли она излишества Американской Мечты так же, как он. Они жили среди песочно-желтых холмов, покрытых роскошными особняками в псевдоиспанском стиле, раскинувшимися по крошечным участкам. Аффлюэнца, как назвал кто-то эту болезнь, когда сколько ни дай, все мало. Все вокруг кричало: «Изобилие вокруг тебя», и дома, окружавшие забитые яхтами гавани и бухточки, сверкали, как филигранная оправа драгоценных камней. Он уважал людей вроде нее, занимающихся бизнесом, как работяг, создающих богатства, из которых оплачивается его работа. Но как раз сегодня он подвозил ее на сервисную станцию фирмы «Мерседес», к оставленному там для замены масла автомобилю. Чуть задержавшись, он увидел, что в список услуг входило бесплатное мытье машин и что, ожидая, вы, вместе с декофеинизированным капуччино с коричной пенкой, могли сделать маникюр или погонять мяч на лужайке для гольфа. Простой ученый в такой обстановке чувствовал себя бедным родственником.

Он смотрел, как она проверила всю посуду и протерла ее платочком. Обычно она этого не делала: она не страдала манией чистоты, не раскладывала папочки по цвету и не планировала свои дела по минутам, хоть и была счастливой обладательницей магистерского диплома по менеджменту.

— Отлично съездили, — проговорила Ирэн задумчивым тоном, означавшим, что она соблюдает вежливость. — И… ты намерен всю жизнь провести среди этих людей?

— Мне они кажутся весьма интересными людьми, — оправдался он, еще не поняв, к чему она клонит.

— Они… как бы это помягче сказать, чертовски много работают.

— Как все ученые.

— И деловые люди тоже, но у них находятся и другие темы для разговора.

— Это же была конференция специалистов. У них нет других общих тем.

— Если не считать невыносимой сексуальной озабоченности.

— Раньше она не казалась тебе недостатком, — усмехнулся он.

— Вспоминается мне один тип из Массачусетского технологического, вообразивший, что сумеет меня захомутать посредством… — она пальцами изобразила кавычки, — «умного разговора», включавшего цитаты из «Симпсонов», гангстерских киношек и какой-то кинотрилогии.

— Из Толкиена.

— Да, эльфы с мечами. Я думала, вы, ребята, ученые.

— У нас тоже есть… хобби.

— Больше похоже на мании.

— Наша работа в том числе? Она развела руками:

— Я, конечно, уважаю твою увлеченность астрономией. — Ирэн закатила глаза. — Но она так плохо окупается! И профессора тебе то ли дадут, то ли нет. После того, как ты потратил столько лет!

— Карьера не делается в один день.

— И жизнь тоже. Помнишь, что у нас сегодня?

Он сделал каменное лицо: единственный способ не дать прорваться просившемуся наружу выражению загнанного оленя.

— Э… нет.

— Шесть месяцев назад…

— А, да, мы собирались снова поговорить о женитьбе. Она сверкнула глазами:

— А ты прячешься за свою работу… опять.

— Эй, так нечестно.

— Я не могу ждать до бесконечности.

— Я сейчас в такой запарке! А на отношениях не пропечатывают срок годности.

— Время никого не ждет. И я тоже. Заключительная фраза, вот как! Он твердо начал:

— Так что я должен?..

Она протянула ему деловую визитную карточку:

— Герб Линцфилд. Позвони ему.

— А что мне за это будет? — За ухмылкой он скрывал озабоченность.

Заказывая десерт, она ответила ему загадочным взглядом искоса и улыбочкой, мелькнувшей на больших полных губах. А теперь переходим к «Тому Джонсу».

Чтобы попасть из КУИ на ОБМ, надо было вылететь из аэропорта Джона Вэйна, где стояла могучая бронзовая статуя героя, чей ковбойский наряд пленил его в свое время, и сделать пересадку в Фениксе на Альбукерке. Ральф проделал перелет, втиснув ноги под переднее кресло, не позволявшее даже раскрыть ноутбук, — любезность Юго-Восточной авиалинии! — а дальше взял напрокат «баджет» и повел его в Сокорро.

Опаляющий зной спал, когда он выехал на высокое плато, где по железнодорожным рельсам, проложенным в протяженной долине, разъезжали антенны. Большие тарелки перемещались, наставив круглые уши в небо и перестраиваясь так, чтобы лучше уловить своим «заменителем глаз» излучения далеких агоний. Поездка по четырехполосному шоссе, окаймленному полынью, заняла большую часть дня. Приехав, Ральф застал Харкина за восьмичасовым наблюдением радиогалактики.

— Я провел последние шесть часов с куда меньшей пользой, — заметил он, и Харкин ухмыльнулся.

Харкин был одет в джинсы, красную шерстяную рубаху и ковбойские сапоги, и в этом не было позерства. Местные прозвали астрономов «сплошными шляпами без единой скотины» — лаконичное описание поддельных ковбоев. Лицо Харкина походило на скомканную и не до конца разглаженную бумагу: результат двадцати лет, проведенных под здешним небом.

Радиогалактика имела странный искаженный вид. Облако радиоизлучающих электронов обволакивало мишень Харкина — яркий выброс. Харкин малость помешался на выбросах, доказывая, что они должны изменять форму под действием сопутствующих им магнитных полей. И поля, и ядра были побочными продуктами вращающихся дисков в глубине ядра галактик. Черные дыры, вызывающие такое высвобождение энергии, с трудом поддавались обнаружению, будучи крошечными и окутанными газом. Зато выбросы относились к самым броским рекламным плакатам Вселенной, подобным дымкам из пистолетного дула. Крошечные кладбища, где погребались массы, умудрились растянуть свои вывески по всему небу.

Ральф разглядывал длинный тощий выброс на радиоснимке. Он напоминал черно-белый снимок стрелы. Предстояла еще уйма работы. Сначала ярчайшие снимки в пылающем ядре Галактики, затем долгое медленное наблюдение сигналов в движении выброса вокруг галактического диска навстречу межгалактическим ветрам.

Однако же выброс уверенно держал направление, четко нацелившись в окружающую тьму. Его длина уже во много раз превосходила размер породившей его Галактики, и он обозначал себя оглушительным излучением радиоволн. Оно вызывалось спиральным движением высокоэнергетических электронов вдоль магнитных силовых линий. Ральф все это знал, но не мог без трепета смотреть на радиокарты вихрей и спиральных воронок, превосходящих величиной звездные скопления: автопортреты, выгравированные электронами, оживленными своей безумной энергией.

— Большое облако, — проговорил Ральф.

— Ага. Ума не приложу, что это такое.

— Тайны. Многие из них никогда не будут разгаданы. Убийства звезд оставляют после себя лишь лохмотья улик.

Долговязый остроносый Харкин происходил из крепкой новоанглийской породы. Ральфу подумалось, что Харкин сильно напоминает изучаемый им выброс. Его лысая голова гребнем сужалась к макушке и сверкала, отражая флюоресценцию огоньков наверху. Харкин беспрестанно передвигался от панели управления антеннами к компьютерным экранам, на которых фокусировалось изображение. Выбросы несутся со всей своей неугомонной энергией, но астрономам достаются только моментальные снимки. Черные дыры обеспечивают заказ на рекламу на сотни миллионов лет, так что выброс Харкина был ровесником динозавров.

Заниматься астрономией — значит осознавать себя бабочкой-однодневкой.

— Надеюсь, я не зря вытащил тебя в такую даль. Харкин вывел на экран полный файл по G369.23-0.82.

В одном изображении он узнал первое наблюдение позапрошлого года, когда Ферретти из Болонской обсерватории выделил ее из фона при наблюдении какого-то выброса. За последние годы появились три новых: подробные карты Энди и Ральфа, данные по поляризации, статьи. Всё в цифровом виде — никто уже не хранит сведения на бумаге.

— Вот, видишь? График времени наблюдений. В периоды, когда G369.23-0.82 в небе, я получил только три вставки на время перестановки антенн. Каждая примерно на полчаса.

— Черт! — скривился Ральф. — Не много же!

— Да. — Харкин выглядел довольно виноватым. — Когда я тебе обещал… понимаешь, я потом подумал как следует, но ты тогда уже вылетел в Женеву.

— Vin local, — сказал Ральф. — Меня оно тоже подвело. Харкин смущенно кивнул, глядя в пол:

— Ну ладно, так насчет G369.23-0.82…

— Я называю ее «Пулей». Легче выговаривается, чем G369.23-0.82.

— А, да. — Харкин пожал плечами. — Ты говорил в Бранконе. Но что можно успеть за получасовые клочки? Он как раз

раздумывал над этим вопросом, когда услышал его от Харкина

— Энди довольно достоверно показал, что пульсирующего луча там нет, — доброжелательно подсказал Харкин, — так что…

Ральф пролистал свои заметки:

— Нельзя ли получить более отчетливый передний край? Головную ударную волну «Пули».

Харкин разочарованно покачал головой:

— При таком коротком времени наблюдений никак. Слушай, ты говорил, у тебя есть неожиданные идеи?

Ральф начал беситься:

— А как насчет хвоста «Пули»?

Харкин неуверенно накарябал несколько значков на желтой разлинованной табличке.

— Никак. У него недостаточная светимость. След рассеивается довольно быстро. Предел помех. Получишь один шум.

— На краю «Пули» видна звезда, — напомнил Ральф.

— На переднем плане, — уточнил Харкин. — Может помочь при определении удаленности.

— Если рассчитывать по общепринятой методике, она очень далеко, за пол-Галактики.

— Угу. Ладно, это оставим на потом.

Ральф пошарил у себя в голове:

— Энди в каком диапазоне искал пульс? — Он порылся в сделанных в Бранконе записках. — Да, в коротком и не меньше десятисекундного периода.

Харкин покивал:

— Это молодая нейтронная звезда, значит, должна вращаться быстро.

Ральфу страшно не хотелось выглядеть в глазах Харкина дилетантом, однако он уверенно выдержал его взгляд:

— Возможно. Если газ не затормозил ее быстрее обычного. Харкин скептически вздернул бровь:

— «Мышь» не тормозилась. Она вращается с периодичностью около одной десятой секунды. Юсуф-Заде и прочие считают, что ей, вероятно, около двадцати пяти тысяч лет.

Двадцать пять тысяч лет — не много для пульсара. Пульсар «Мышь» был сферой, состоящей из одних нейтронов: солнечная масса, упакованная в шар размером всего с Сан-Франциско и вращающийся десять оборотов в секунду. На картах, полученных на радиотелескопах, ее маячный луч исходил из точки на самом кончике носа, а за ней вздувалось выпуклое тело и тянулся длинный тонкий мышиный хвост. Открытие «Мыши» предопределило парадигму. Но первый — не обязательно значит типичный.

Ральф, положившись на предчувствие, стиснул челюсти.

— Давай проверим, — вспомнил он.

За полчаса, пока команда Харкина под его руководством переставляла антенны, передвигая по рельсам большие белые тарелки и настраивая их для нового многочасового наблюдения, Ральф работал как сумасшедший. Без помощи Харкина, наблюдавшего за всем комплексом, он мог управлять двумя или тремя антеннами. Чтобы полностью использовать свои полчаса, он решил вести наблюдение на середине микроволновой полосы, где-то от одного до двух гигагерц. В последние несколько дней, как предупредил Харкин, они принимали какие-то помехи, возможно от переговоров по сотовой сети, отдававшихся даже здесь, посреди пустынного высокогорного плато, но эти помехи не превосходили одного гига и не заходили на его частоты. Поэтому Ральфу не приходилось беспокоиться из-за болтунов, каждые несколько минут звонящих друг другу и стирающих его данные.

Он тщательно просматривал полученную информацию с помощью программы, настроенной на поиск любых долговременных флуктуации. Согласно теории пульсаров, с возрастом нейтронная звезда увеличивала период вращения и посылала луч своего маяка с частотой около раза в секунду. Они тратили вращающий момент, предавая его энергию в излучение: гори ярко и умри молодым. Агонии подростков. Только от них не остава лось красивых трупов — они и были трупами. Пульсары продолжали гаснуть, замедляя вращение. Известные пульсары с периодом две-три минуты можно было пересчитать по пальцам.

Так что его поиск был довольно безнадежен. Но ничего другого ему в голову не приходило.

К третьему получасу он завяз. Техники, обслуживавшие антенны, действовали четко и эффективно, но долгие промежутки между короткими наблюдениями наводили скуку. Поэтому он воспользовался их богатыми компьютерными ресурсами для обработки собранных данных: программное обеспечение ОБМ заглатывало длинные колонки цифр, пока он следил за экранами. Программа Харкина раскладывала сигнал от «Пули» на двоичный код, определяя временные закономерности. Она проверяла каждую поступившую волну, отыскивая повторы. Компьютер работал час за часом, прогоняя и фильтруя сигнал «Пули».

По большей части одни помехи. Но вот…

— А это что? — Ральф указал на пятно, выделявшееся в поле помех.

Экран, на который уставились они с Харкином, рябил, пурга гармоник, сталкивавшихся между собой и блекнущих на глазах. Но этот пик оставался на месте.

Харкин нахмурился:

— Повторяющийся сигнал в микроволновом… — Он просмотрел данные, вглядываясь в переменчивый узор на экране. — Период… ну-ка, посмотрим… сорок семь секунд. Многовато для молодого пульсара.

— Наверное, ошибка. Слишком много.

В астрономии скептический подход к собственным работам обычно окупается. Каждый должен был готов столкнуться с ошибкой. Джо Вебер ошибся в определении гравитационных волн, воспользовавшись изобретенным им методом. И навсегда остался с подпорченной репутацией, хотя был блестящим, оригинальным ученым.

Лицо Харкина застыло.

— Все равно, так и есть.

— Наверняка ошибка.

— Черт возьми, Ральф, я знаю свою программу.

— Давай проверим как следует.

Еще несколько часов работы показали, что ошибки нет.

— Ладно, забавно, но это на самом деле. — Ральф задумчиво протер глаза. — Тогда давай посмотрим сам пульс.

А вот пульса не оказалось. Закономерность не распространялась на широкую полосу частот. На одной целой и одной десятой гигагерца она выделялась явно и отчетливо, а больше пиков не было.

— Это не пульсар, — сделал вывод Харкин. Ральф почувствовал, как чаще забилось сердце.

Повторяющаяся вспышка. Пиковый сигнал, выделяющийся из шума и проявляющийся для нас каждые сорок семь секунд.

— Чертовски забавно, — с беспокойством проговорил Харкин. — Надеюсь, это не сбой в программе.

Об этом Ральф не подумал.

— Да ведь это лучшая фильтрующая программа в мире. Харкин ухмыльнулся, дубленая кожа лица пошла морщинами.

— Как бы твои комплименты не вскружили мою хорошенькую головку.

Еще два часа Харкин потратил на тщательнейшую проверку программного обеспечения ОБМ и ничего не нашел. Ральф не возражал, ему нужно было время на размышления. Он устроил себе передышку — Харкин был не из тех, кто отдыхает, когда есть работа, — и посмотрел игры Кубка за компанию с инженерами в операторской. Им пришлось опустить антенну для ремонта, но прием был достаточно хорош, чтобы дотянуться до горизонта и перехватить передачу чикагского телевидения. В широком эфире Кубок не транслировался, а здесь были двое из Чикагского университета. Матч они проиграли, но игра была увлекательной, и Ральф вернулся отдохнувшим. К тому же у него возникла идея. Или зародыш идеи.

— А что, если эта штука намного больше нейтронной звезды? — обратился он к Харкину, который так и не тронулся со своего места на вращающемся кресле перед панелью с шестью экранами.

— Тогда где источник энергии?

— Ума не приложу. Но я к тому, что это может оказаться что-нибудь довольно обыкновенное, просто движется быстро.

— Например?

— Например, белый карлик, только очень старый, мертвый.

— Так что невидим в визуальном диапазоне? Телескоп Хаббла уже направляли на местоположение «Пули» и ничего там не увидели.

— Вырвался из какой-то звездной системы, движется быстро, не нейтронная звезда… Может такое быть?

Харкин скептически хмыкнул:

— Гм… надо подумать. Только… откуда берутся релятивистские электроны, обеспечивающие микроволновый сигнал?

Это с трудом поддавалось объяснению. Старый белый карлик определенно не мог испускать электроны.

— Слушай, не знаю, — помедлив, признался Ральф. — И мне надо возвращаться к себе, у меня занятия. Нельзя ли выкроить для меня еще несколько лоскутков времени при настройке антенн?

— Попробую, — неуверенно отозвался Харкин.

— Перешлешь мне результаты, когда найдется время?

— Ты сможешь сам обработать данные?

— Если ты дашь мне программу, конечно, просчитаю. Харкин пожал плечами:

— Этот сорокасемисекундный период… чертовски забавно. Так что… ладно, пожалуй…

Ральф вымотался, зато, по крайней мере, игра продолжалась. К чему бы она ни привела.

На следующий день Ральф несколько часов просидел над программой-фильтром, на цыпочках пробираясь сквозь методики Харкина. Многие считали Харкина лучшим в мире наблюдателем при работе с большими антеннами. Он играл на электронике, как на скрипке.

Харкин был хорошим учителем, потому что не умел учить. Вместо того чтобы учить, он просто показывал. Сопровождая показ рассказами и примерами, иногда даже шутливыми, а иногда непонятными, Харкин наконец открывал новый параметр обзора или же вводил новую ноту в песню, и тогда все становилось ясно. Таким способом Харкин показал ему, как пользоваться программой, чтобы дотошно проверить все результаты. Этот костлявый астроном научил его играть на радиотелескопе шириной с футбольное поле, как на музыкальном инструменте, понимать его капризы и заблуждения и извлекать из него истину, которой он сам не знает. Это была наука, строгая и скрупулезная, но создавать ее было искусством. В конечном счете надо было оправдать каждый шаг, каждый вывод, но все доказательство держалось на интуиции, как ледяной кубик на слое талой воды.

— Слушай, Энди, — непринужденно обратился Ральф к трубке сотового, разглядывая в широкое окно пустыню Нью-Мексико и белые тарелки антенн, направленные в небо. — Я не припоминаю, вы там просматривали «Пулю» на длинных периодах или нет? Данные по «Пуле». Помнишь, мы об этом говорили в Бранконе?

— «Пуля»? Ах да, G369.23-0.82.

— Точно. Слушай, на каком периоде вы остановились? Долгое молчание. Ральф, кажется, даже расслышал шум уличного движения.

— Эй, я не вовремя?

— Нет, просто иду по Масс-авеню, пытаюсь вспомнить. Кажется, мы дошли примерно до тридцати секунд. И ни черта не увидели.

— Отлично. Я тут снова занялся «Пулей», получил кое-какие предварительные данные и подумал, что лучше свериться с твоими.

— Ага… — Новая пауза. — И сколько же?

— Много, — осторожно ответил Ральф. — Понимаешь, мы еще анализируем данные.

— Значит, действительно старый пульсар. Я думал, старые уже не способны излучать.

— Я тоже. Во всяком случае, им бы не полагалось.

Ральф напомнил себе, что надо посоветоваться с теоретиками.

— Тогда неудивительно, что мы не нашли останков сверхновой. Они уже погасли или слишком удалены.

— Правда, забавно, что нам удалось принять такой старый сигнал от пульсара за пол-Галактики от нас? Хотя, как я заметил, он становится ярче.

— Да, забавно… — озадаченно отозвался Энди. — Хм, ярче… — Интересно, виден ли он на прежних обзорных снимках?

— Да, вот я и подумал, что надо бы тебе сказать.

Они обменялись еще парой личных фраз, и Ральф отключился.

Харкин работал с экранами, но обернулся к нему, приподняв бровь.

— Бинго! — воскликнул Ральф.

Едва Ирэн вошла в кофейню и они поцеловались, Ральф заметил в ее глазах любопытство. В облегающем голубом платье она выглядела ослепительно, и он тоже щеголял в нарядном костюме. Он велел ей принарядиться, и теперь она часто моргала, ожидая объяснений.

— Куда мы собираемся?

Он, даже не присев, сообщил ей:

— Знаешь, единственное место, где в меня не кидают гнилыми фруктами, едва я запою, — это церковь.

— Никогда не знала, что ты религиозен, — ошарашенно заметила Ирэн.

— Да это я фигурально. К тому же я заплатил за место, где можно потанцевать, так что… мы идем в «Ритц».

От удивления брови у нее взлетели вверх.

— Какое загадочное приглашение. Гольф в «Ритце»?

Они танцевали на площадке с видом на вечерний прибой и серфингистов. Он подхватил выбившуюся у нее прядь волос, заложил ей за ухо. Она все время болтала о работе. Он рассказал ей о своей работе над «Пулей», и она искренне заинтересовалась, задала несколько вопросов. Потом снова вернулась к интригам в своей конторе. Иной раз казалось, что эта женщина живет одними сплетнями. Он немного послушал, а потом, когда оркестр заиграл: «Бегэн оф бегуэн»,[9] сказал:

— Мне нужно еще время. Она напряглась:

— Чтобы познать бездны мужского мира?

— Да. Я ухватил за хвост что-то настоящее.

— Стало быть, Гербу Линцфилду ты не звонил.

— Нет.

— Ну что ж, отлично!

Он отступил на шаг и уставился на ее губы. Роскошные, как всегда, они скривились и поджались. Это выражение было ему знакомо.

«Отлично. Ну что ж. Давай. Уходи. Увидишь. Обойдусь. Без. Тебя».

Тогда он погрузился в этот ритм: гуща деталей и неожиданно обрушивающаяся на тебя красота. Надо уйти с головой в барабанную дробь данных, услышать симфонии программ, форма которых позволяет человеческому глазу увидеть в них некий доступный гуманоидам смысл. Условные цвета передавали нечто не видимое простым глазом — краски микроволн. Сухие числа прятали эту красоту, скрывали ошеломляющее великолепие.

Подумать только, размышлял он, ведь волны, которые они «видели» огромными глазами антенн, всего-то длиной в палец. И волны эти докатываются через уйму световых лет, перенося послания из древних времен. Они хлещут в жесткий металл радиоантенн, в возбужденные электроны, только и дожидавшиеся, пока их пригласят на танец. Миллиарды электронов дрожат и поют, и ответная осцилляция вызывает эхо сигнала в цепях, собранных людьми. Новые электроны вливаются в возникающий ток, и единички и нолики в компьютере складываются в нечто, еще не виданное никем: в картины для глаз размером с гору. Эти видения никогда не существовали во Вселенной. Волны переносили их, но потребовался разум, чтобы вытянуть их из блуждающей ряби радиоволн, из вьюги микроволн, где они скрывались прежде, живые, но невидимые. В сущности, это истории, или они представляются историями нашим обезьяньим умам. Моментальные снимки. А превратить их в связный рассказ уже наше дело.

В эти долгие часы он осознал, какую опасность несет в себе сужение луча поиска, если нацеливать его исключительно на то, что рассчитываешь увидеть. Астрономы говорят об этом так: «Ни за что бы не увидел, если бы не поверил».

Статья на веб-сайте «астро-ф» была короткой и сжатой, всего три страницы.

Ральф много минут просидел перед ней разинув рот. Он перечитал ее дважды. Потом позвонил Харкину.

— Группа Энди объявляет, что их данные показывают пик с сорокасемисекундной периодичностью.

— Стало быть, он вернулся и присмотрелся хорошенько…

— Это воровство! — Ральф все еще не пришел в себя и не решил, что делать.

— Из этих помех многое можно вытянуть, если знать, где искать.

— Уф, — выдохнул Ральф, обалдело мотая головой. — Да, пожалуй.

— Он нас обогнал, — равнодушно сказал Харкин.

— Гонится за профессорской ставкой! Харкин засмеялся:

— Вот тебе и Гарвард. — И после долгого молчания взорвался: — Да что же это за штуковина, чтоб ее!

Стук в дверь квартиры застал его врасплох. Это была Ирэн — пристальный взгляд и закушенная губа.

— Я только на секунду залетела на твой радарный экран.

— Я…

— Работаешь. Слишком много за те деньги, что тебе платят.

— Знаешь, — выговорил он, — искусство и наука во многом схожи. Иногда. Требуют тебя целиком.

— Искусство, — сказала она, — это ответы, к которым нет вопросов.

Он моргнул:

— Похоже на цитату.

— Да, из меня.

— А… э…

— Так что, хочешь удовольствия на скорую руку?

— Ну, если ты так ставишь вопрос… Час спустя Ирэн приподнялась на локте.

— Новости, — сказала она.

— А? — Он сонно моргнул. — Какие?

— У меня задержка. Две недели.

— А… О… Гром с ясного неба.

— Надо обсудить… «Ох, ты!»

— …что делать.

— Это для тебя необычно? Первым делом уточнить данные.

— Больше недели никогда не бывало… — Она сложила губы в изумленное «О». — Раньше.

— Ты ведь пользовалась… Мы…

— Эти таблетки редко подводят, однако…

— Однако бывает. А ты не забывала принять?

— Нет. Долгая пауза.

— И что ты об этом думаешь? — Всегда помогает выиграть время, когда в голове каша.

— Мне тридцать два. Пора бы уже.

— И еще есть мы.

— Мы… — Она послала ему долгий душевный взгляд и, откинувшись на спину, уставилась в потолок.

Он решился:

— А как бы ты отнеслась…

— К аборту?

Она этого ожидала.

— Да.

— Легко, если так надо. — Она снова приподнялась, взглянула на него. — Надо?

— Слушай, мне бы надо немножко подумать.

— Мне тоже, — кивнула она, скривив губы.