Голоса времени

2

С девушкой он встретился на следующий день в лаборатории Уайтби. Он поехал туда сразу после завтрака, забрав с собой зверька, найденного в бассейне; он хотел заняться им, прежде чем тот умрет. Единственный панцирный мутант, на которого он наткнулся до этого, едва не оказался причиной его смерти. Месяц назад, когда он ехал вокруг озера на автомобиле, то ударил передним колесом в зверька, уверенный, что попросту раздавит его. Но насыщенный свинцом панцирь животного выдержал, хотя внутренности были разможжены, сила удара столкнула машину в кювет. Он взял тогда с собой панцирь, взвесил его позднее в лаборатории и обнаружил, что тот содержал около 600 граммов свинца.

Многие разновидности растений и животных начали производить тяжелые материалы, которые должны были служить вам радиационная защита. В горах, лежащих по ту сторону пляжа, двое старых золотоискателей пробовали заставить работать брошенные восемьдесят лет назад золотодобывающие машины. Они заметили, что растущие вокруг шахты кактусы покрыты желтыми пятнами. Анализ показал, что растения начали поглощать количества золота, оплачивающиеся при переработке, хотя содержание золота в залежи было ниже границы оплачиваемости. Таким образом старая шахта начала в конце концов приносить прибыль.

Проснувшись в то утро в 6.45 на десять минут позднее, чем в предыдущий день (он констатировал это, слушая по радио одну из постоянных утренних программ) – он неохотно съел завтрак, около часа запаковывал книги, после чего адресовал посылки брату.

Получасом позднее он уже был в лаборатории Уайтби. Лаборатория помещалась в геодезическом куполе стофутового диаметра, построенном рядом с квартирой, на западном берегу озера, на расстоянии около мили от летней резиденции Калдрена. Вилла не использовалась со времени самоубийства Уайтби.

Большинство экспериментальных растений и животных вымерло, прежде чем Пауэрс получил разрешение на доступ в лабораторию.

Сворачивая в подъездную аллею, Пауэрс увидел Кому, стоявшую на вершине купола. Ее стройная фигура ярко выделялась на фоне ясного утреннего неба.

Она помахала ему приветственно рукой, соскользнула по стеклянным плитам купола и соскочила на дорогу рядом с машиной.

– Добрый день, – сказала она улыбаясь. – Я пришла посмотреть ваш зоопарк.

Калдрен утверждал, что вы меня не впустите, если он будет сопровождать меня поэтому я ему сказала, что пойду одна.

И пока Пауэрс в молчании рылся в карманах, разыскивая ключи, она добавила:

– Если хотите, я выстираю вам рубашку.

Пауэрс усмехнулся, глядя на свои покрытые пылью, пропотевшие манжеты.

– Неплохая, мысль, – сказал он. Выгляжу я действительно несколько запущенно. – Он открыл двери и взял Кому за руку. Не знаю также, почему Калдрен болтает такие глупости. Он может приходить сюда, когда только захочет.

– Что у вас там, в ящике? – спросила Кома, указывая на шкафчик, который он нес.

– Наш дальний родственник, которого я только что открыл. Очень интересуя особа. Сейчас я его вам представлю.

Передвижные перегородки длили здание на четыре части. Две из них служили складом, наполненным запасными контейнерами, аппаратурой и кормам для животных. Они прошли как раз в третью, в которой размещался гигантский рентгеновский аппарат, 250-мегаперовый ДжЕМакситрон, установленный вблизи подвижного круглого стола. Везде вокруг лежали защитные бетонные блоки, похожие на большие кирпичи.

В четвертой части помещался зоопарк Пауэрса. На скамьях в раковинах были расставлены виварии, на вентиляционных крышках были наклеены графики и записи, разных очертаний и цветов. На полу виднелись электрические провода и резиновые трубы. Пока они шли вдоль контейнеров, за матовыми стеклами двигались тени живущих внутри существ. В глубине ниши, рядом со столом Пауэрса, они услышали шедший из клетки шум.

Поставив ящичек, Пауэрс взял со стола кулек орешков и подошел к клетке.

Маленький, черноволосый шимпанзе в пилотском шлеме приветствовал их, повиснув на решетке, веселым верещанием, после чего, оглядываясь через плечо, отскочил к пульту, установленному на задней стенке клетки. Он начал поспешно нажимать клавиши и клетка наполнилась мозаикой цветных огней.

– Ловкач, – сказал Пауэрс, похлопывая шимпанзе по спине. Потом он высыпал в лапу тому горсть орешков. – Чересчур умен для этого, а? – добавил он, когда шимпанзе ловким движением фокусника, демонстрирующего свое искусство, бросил орешки себе в рот, все время вереща.

Смеясь, Кола взяла несколько орешков и дала их обезьяне.

– Он великолепен. Ведет себя так, словно разговаривает с вами.

Пауэрс кивнул головой.

– Да, он действительно со мной разговаривает. Он располагает двумястами словами, но не может справиться с разделением слогов.

Из холодильника, стоявшего около стола, он вынул полбуханки нарезанного хлеба и вручил ее шимпанзе, который тот час же, словно только того и дожидался, схватил с пола тостер и поставил его на столе посредине клетки.

Пауэрс нажатием кнопки включил ток и через минуту с тостера долетел шелест нагревающейся проволоки.

– Это один из интеллигентнейших экземпляров, какие мы имеем. Уровень его интеллигенции равняется более-менее разуму пятилетнего ребенка, но в определенных отношениях шимпанзе гораздо более автономен, – сказал Пауэрс.

Из тостера выскочили два кусочка хлеба, которые шимпанзе тут же схватил, после чего, словно нехотя ударив лапой в шлем дважды, прыгнул к будке, построенной в углу клетки, где с рукой, с полной свободой свешивавшейся через окошечко, начал спокойно и не спеша есть.

– Он сам себе построил этот дом, – сказал Пауэрс, выключая ток. – Не плохо, а? – он показал одновременно на брезентовое ведро, из которого торчало несколько уже засохших стеблей пеларгонии. – Он следит притом за цветами, сам себе чистит клетку, безустанно щебечет, осыпая нас потоком шуток. В высшей степени, как видите, великолепный и забавный экземпляр.

Кома не могла удержаться от смеха.

– Но для чего этот шлем? – спросила она.

Пауэрс заколебался.

– Это для самозащиты. У него временами болит голова. Все его предшественники… – он прервался и поглядел в сторону. – Пойдемте, поговорим с другими жильцами, – сказал он.

Они в молчании прошли на другой конец зала.

– Начнем сначала, – сказал Пауэрс и снял стеклянную крышку с одного из контейнеров. Кола заглянула внутрь. В мелкой воде среди камешков и ракушек она заметила маленькое, округлое существо, облепленное словно бы сеткой щупалец.

– Морской анемон. А точнее, бывший морской анемон. Примитивное кишечнополостное, – сказал Пауэрс и показал пальцем на отвердевший хребет существа. – Он залепил отверстие и превратил канальчик во что-то, что можно бы назвать зародышем позвоночника. Позднее щупальца переродится в нервную систему, уже сейчас реагирует на цвет. Взгляните. – Он взял фиолетовый платок Комы предложил его над контейнером. Щупальца начали сокращаться и расслабляться, потом свиваться, словно хотели локализовать впечатление.

– Любопытно, что щупальца полностью не реагирует на белый цвет. В нормальных условиях щупальца реагируют на смены давления, как барабанная перепонка в человеческом ухе. И сейчас щупальца словно слышат краски. Это означает, что существо приспосабливается к существованию вне воды, к жизни в статичном мире, полном резких, контрастных цветов.

– Но что все это значит? – спросила Кома.

– Еще минуту терпения, – сказал Пауэрс.

Они прошли вдоль скамьи до группы контейнеров в форме барабанов, сделанных из антимоскитной сетки. Над первым из них висела огромная, увеличительная микрофотография чертежа, напоминавшего синоптическую карту, а над ней надпись: «Дрозофила – 15 ренг./мин.» Пауэрс постучал пальцем в маленькое окошечко барабана.

– Фруктовая мушка. Ее огромные хромосомы прекрасно подходят для исследований, – сказал он, наклонился и дотронулся пальцем до огромного улья в форме буквы «Ъ", висящего на стенке барабана. Из улья выползло несколько мух. – В нормальных условиях каждая из них живет отдельно. Здесь они создали форму общественной жизни и начали выделять что-то вроде разведенной сладковатой жидкости, напоминающей мед.

– А зачем это, – спросила Кола, касаясь пальцем чертежа.

– Схема действия ключевых генов, – сказал Пауэрс. Он провел пальцем по стрелкам, ведущим от центра до центра. Над стрелками виднелась надпись «лимфатические железы», а ниже «запирающие мышцы, темплет».

– Это немного походит на перфокарту пианолы, правда? – спросил Пауэрс.

– Или ленту компьютера. Достаточно выбить рентгеновскими лучами один из центров, и уже меняется черта, возникает что-то новое.

Кома посмотрела на второй контейнер и с отвращением стиснула губы.

Через ее плечо пауэрс увидел, что она смотрит на огромное, похожее на паука насекомое. Оно имело размеры человеческой руки, а волосатые конечности толщиной, по меньшей мере, с человеческий палец. Мозаичные глаза напоминали огромные рубины.

– Это не выглядит приятно, – сказала Кола. – А что это за веревочная лестница, которую он плетет? – Когда она поднесла палец к губам, паук двинулся, залез в глубину клетки и стал выбрасывать из себя спутанную массу нитей, которые продолговатыми петлями повисли под потолком клетки.

– Паутина, – сказал Пауэрс, – с той только разницей, что состоит она из нервной ткани. Те лестницы, которые вы видите, являются наружной нервной системой, словно бы продолженным мозгом, который паук может выкачивать из себя в зависимости от обстоятельств. Мудрое изобретение. Это намного лучше, чем наш собственный мозг.

Кома на несколько шагов отступила от клетки.

– Ужасно. Не хотела бы я иметь с ним дело.

– Он не так страшен, как выглядит. Эти огромные глаза, которые в вас всматриваются, слепы. Их чувствительность уменьшается, зрачок реагирует только на гамма-лучи. Стрелки ваших часов светящиеся. Когда вы двинули рукой перед окном, паук прореагировал. После четвертой мировой войны он действительно окажется в своей стихии.

Когда они вернулись к столу, Пауэрс включил кофеварку и подал стул Коме. Потом он открыл ящичек, вынул из него закованную в панцирь жабу и положил ее на куске бумаги на столе.

– Узнаете? Это товарищ наших детских лет, обычная жаба. Она построила себе, как видите, достаточно солидное бомбоубежище. – Он положил жабу в раковину, открыл кран и смотрел, как вода мягко стекает по панцирю. Вытер руки о рубашку и вернулся к столу.

Кома убрала подальше на глаза волосы и смотрела на него с любопытством.

– Ну скажите же мне наконец, что все это значит, – попросила она.

Пауэрс зажег сигарету.

– Это ничего не значит. Тератологи годами производят чудовищ. Вы когда-нибудь слышали о так называемой «молчащей паре»?

Кома покачала головой.

Минуту Пауэрс задумчиво смотрел на нее.

– Так называемая «молчащая пара» является одной из самых старых проблем современной генетики, не позволяющая себя разгадать тайна двух пассивных генов, которые появляются у небольшого в процентах числа живых организмов и не имеют ни одной ясно определенной функции в строение или развитии этих организмов. Много лет биологи пробовали оживить их, а скорее принудить к действию, но трудность была в том, что эти гены, даже если существуют, не дают себя легко отделить среди других, активных генов, находящихся в оплодотворенных яйцеклетках, а кроме того, нелегко подвергнуть их действию достаточно узкого пучка рентгеновских лучей так, чтобы не повредить остальной хромосомы. И все же, в результате десятилетнего труда биолог по фамилии Уайтби изобрел эффективный метод полного облучения всего организма, базирующийся на наблюдениях, которые он сделал в области радиологических повреждений на островке Эниветок.

Минуту царило молчание.

– Уайтби заметил, – продолжал дальше Пауэрс, – что повреждения, являвшиеся следствием взрыва, были большими, чем это следовало по величине энергии, по непосредственному облучению. Это было результатом того, что протеиновая структура в генах запасала энергию таким же способом, как и колеблющаяся в резонанс мембрана.

– Вы помните аналогию с мостом, распадающимся под влиянием шага полка, идущего в ногу? Уайтби пришло в голову, что если бы ему удалось определить сначала критическую резонансную частоту структуры в каком-то выбранном молчащем гене, он мог бы облучать небольшой дозой весь организм, а не только органы размножения, и действовать лишь на молчащий ген, без повреждения остальных хромосом, структуры которых реагировали бы резонансно на совсем другой вид частоты. – Рукой, в которой он держал сигарету, Пауэрс обвел вокруг, – Вы видите здесь плоды этой изобретенной Уайтби техники «резонансного перемещения».

Кома кивнула.

– Молчащие гены этих организмов были разбужены? – спросила она.

– Да, всех этих. То, что вы тут видит, это лишь несколько из тысяч «экземпляров, которые прошли через эту лабораторию. Результаты, можно сказать, поразительные.

Он встал и опустил противосолнечные жалюзи. Они сидели тут же под выгнутой крышей купола и все более сильное солнце становилось трудно выдерживать. В полумраке внимание Комы привлек стробоскоп, сверкающий в одном из контейнеров. Она встала и подошла туда, присматриваясь мгновение к высокому подсолнечнику с толстым ребристым стеблем и просто невероятно огромным диском. Построенная вокруг цветка так, что видно было только его верхнюю часть, виднелась труба, сложенная грязно-белых, мастерски подогнанных камешков с подписью:

«Мел: 60000000 лет.»

Рядом на скамье были установлены три меньших трубы с этикетками: «Песчаник девонский: 290000000 лет», "Асфальт: 20 лет», "Полихлорвинил: 6 месяцев».

– Вы видите эти влажные белые диски на лепестках? – спросил Пауэрс, подходя к Коме. – В какой-то степени они регулируют метаболизм растения. Оно буквально видит время. Чем старше окружение, тем медленнее метаболизм. В контакте с трубой из асфальта его годовой цикл развития длится неделю, в контакте с полихлорвинилом – два часа.

– Видит время, – повторила за ним Кома. Она взглянула на Пауэрса, в задумчивости прикусывая нижнюю губу. – Это невероятно. Неужели это создания будущего?

– Не знаю, – сказал Пауэрс. Но если и так, то их Ашр будет чудовищно сюрреалистичен.