Юрий Петухов

Бойня

Фантастический роман

Мы начинаем публикацию романа Юрия Петухова «Бойня». Впервые роман-трагедия будет опубликован полностью, включая часть первую «Чудовище», часть вторую «Кровавая бойня» и часть третью «Страшный Суд». Пророческий монументальный роман-трагедия «Бойня» рассчитан на людей духовно и умственно развитых. Лицам с пониженным интеллектом не рекомендуется. О чем роман? Третья мировая война, завершившаяся полным разгромом Великой России, новый передел мира, новый порядок – этого в романе нет, это наши дни. Что будет в итоге? Какой будет этот Новый мир? По «гуманисту» всех, времен и народов Сахарову: Запад – зона культуры, науки, отдыха… Восток – промышленная резервация. «Бойня» – это мир Резервации. Вырождение. Мутанты. Охота на «выродков» – наших потомков. Сияющий мир Забарьерья – мир выродков духовных, земля без Бога. Переполнение Чаши Зла. Возмездие. Апокалипсис.

«Бойня» – это роман-предостережение. Еще три-четыре года, и процесс создания на территории России Резервации станет необратимым. Нас навеки проклянут, предадут страшнейшей анафеме наши больные, вымирающие потомки. Еще совсем немного – и от нас откажутся Господь Вседержитель и Покровительница России Пресвятая Богородица. «Бойня» – это наше трагическое будущее!



Предлагая читателю полный текст романа «Бойня», хочу вместе с ним задаться вопросом: почему это первое в России неподцензурное произведение вызвало целый шквал черной ненависти и злобного воя в стане наших «свободолюбивых» демократоров? Почему «независимая» пресса, телевидение и радио (существующие на подачки режима) с остервенением набросились на подлинный (не контролируемый ими) плод гласности? Ответ прост: ПРАВДА ГЛАЗА КОЛЕТ! Никакие они не независимые, не свободолюбивые и тем более – не демократы. Эти с позволения сказать критики страшно перепугались, когда увидели, что разоблачены они сами и их подлинные хозяева, превращающие нашу Великую Державу в резервацию. Читатель еще смекал и додумывал… а эти сразу все поняли – зеркало, поднесенное к их подлинным лицам, повергло их в ужас. Ну да Бог судья иудам и врагам России!

Я отдаю себе полный отчет в том, что роман может вызвать неприятие у многих, оттолкнуть… Но совестливый, честный, умный читатель поймет меня, проникнется моей болью, ибо «Бойня» это не привычная демократорская «чернуха», изрыгнутая из гнилого нутра очередного дегенерата-модерниста, вытолкнутого из своей помойки на всемирное обозрение большевичками-демократорами, и не иудео-коммунистическая «сатира» мосек, лающих на слона… «Бойня» – это трагедия, написанная моей кровью. Это наша с вами ТРАГЕДИЯ! ТРАГЕДИЯ наших детей, внуков, правнуков, обреченных на муки вырождения в оккупированной силами зла Резервации-России.

ЮРИЙ ПЕТУХОВ


Чудовище медленно покачивалось из стороны в сторону, оперевшись на четыре нижние конечности, сложив на бугристой груди передние верхние, выставив чуть назад верхние боковые и задние. Оно не открывало глаз – весь этот внешний мир настолько опротивел, осточертел, что оно не хотело на него смотреть. По неровному и хрящеватому загривку-горбу волнами пробегала дрожь – и непонятно было, то ли чудовище замерзло, то ли что-то внутри у него содрогалось, нарывало болезненно.

В развалинах желто-серый дым стоял неподвижно, словно туман в глубоком овраге. Дышать тут было нелегко. Но чудовище сейчас не замечало ничего. Опять накатило. Опять навалилось! Такое случалось частенько, и надо было просто встряхнуться, уйти отсюда, прогнать тягостные мысли. Но куда там! От собственных мыслей далеко не убежишь, даже если они ворочаются в огромной голове, похожей на перевернутый котел, еле-еле, вываренными потрохами в булькающем кипятке. И оттого, видно, что котел этот перевернут, прожигают они все тело насквозь: до кончиков щупальцев, до когтей на нижних конечностях! Нет, не убежишь!

И чудовище раскачивалось – как от зубной боли, словно в оцепенении. Оно не замечало, что ударяется зеленым слизистым плечом о шершавую каменную стену. Оно вообще ничего не замечало. Оно было внутри самого себя, в своих мыслях.

Невеселы были эти мысли.

«Даже самая распоследняя Божья тварь имеет хоть какую-то, пускай ничтожную и бессмысленную для окружающих, но все же свою, собственную цель в жизни. Ведь правда? Даже если это и не жизнь, а одно мучительное недоразумение! Даже если это не цель для прочих, а туман на палочке. Все равно! Ведь не может же быть иначе?!

Меня Божьей тварью навряд ли кто назовет. Уж скорее наоборот. Только мне это без разницы. Мне наплевать на них на всех! Они – это они! А я – это я! И у меня тоже есть своя цель! Она не хуже, чем у других. Ведь я живу только ею, этим мерцающим впереди огоньком Если она и покажется кому-то бессмысленной и ничтожной, так пусть подавится своим смыслом, черт с ним! А я делал это и буду делать! Я буду бить их, крушить, расколачивать вдребезги! Я разобью их все до единого, на самые мелкие осколки разобью! Когда это будет? Не знаю. Я вообще ничего не знаю! Откуда взялся этот мир? Зачем он? Зачем все его обитатели?! Я не знаю даже, сколько живут такие, как я. Почему? Да потому, что я никогда не ьидал себе подобных. И не слыхал о них! Моя мать была совсем другой. Она говорила, что и отец был совсем другой, пока он не сварился живьем у своей трубы. Все – были и есть совсем другие!

Но я не подохну до тех самых пор, пока хоть одно из них будет стоять целехоньким! Где б оно ни стояло, где б оно ни лежало, хоть на самом краю нашей бескрайней резервации! И не может быть иначе, и не будет иначе! А вот когда я сокрушу последнее и мир перестанет двоиться, я выберу самый большой и самый острый осколок и перережу им собственную глотку…

Я думаю, что это случится не скоро. Пускай пройдут годы, ничего. Но я сделаю это, я вытерплю все мучения на пути к своей цели. Пусть хихикают болваны и недоумки. Им не понять меня. Я сделаю это – и с радостью и с надеждою уйду из этой мерзкой, поганой жизни. И пускай они тогда смеются над бессмысленностью моей цели – мне уже будет все равно!

В нашем распроклятом местечке я обошел все уцелевшие дома и облазил все развалины. До сих пор мои конечности, и нижние и верхние, дрожат от напряжения. Ах, как я их бил! Как я их колотил! Порезался даже, вон сочится какая-то пакость из третьего левого щупальца, зеленая и вонючая. Тьфу, мерзость! Самому противно. Ну да ничего, я думаю, заживет. А нет, так и к лучшему. Чего мне ждать? На что надеяться? Какие я радости вижу? Ни черта! Эти хоть по вечерам получают свою порцию присасываются к краникам у труб – и всю ночь балдеют. А я?! Для меня даже трубы не нашлось. А чем я хуже? Что я, не умею, что ли, краны вертеть да за швами присматривать?! Да это любой оболтус сможет, любой мальчуган, если у него хоть одна конечность имеется. А у меня их одиннадцать! Да я бы за десятком труб мог следить! Так нет, рожей, видать, не вышел! Слишком уж не такой, как все! Чихать хотел! Катитесь вы куда подальше!

…Кстати, о мальчуганах. Распустили молодежь. Вчера привязалась свора – куда я, туда и они. Улюлюкают, свистят, камнями бросаются – им и невдомек, что я боль только изнутри чувствую. Грозят! А чего грозить-то? Напугали! Один, маленький совсем, колобком катится, двумя ножками по земле скребет – клоп, вонючка, а туда же. Да его мне коготком подцепить – и все, хана, крышка клопу. Нет, не отстает. Не понимает. А жалко ведь мелочь пузатую. Мне их жалко. А им меня – нет! Хотя чего жалеть-то? Их всех у труб пристроят, коли не передохнут, конечно, до шести лет, до совершеннолетия. Всем местечко достанется. Каждый будет свой краник посасывать. И никто их не назовет чудовищем, никто не бросит камня вслед. Они – нормальные, обычные! Им хорошо на этом свете!

Ну да ничего. Я в этом вшивом местечке не задержусь. Вот переколочу завтра оставшееся в наипоследнем домишке, в руинах на окраине – и в путь. Только меня и видали! А на новом месте, глядишь, по-новому заживем. Только я одно могу сказать точно: если меня там и приставят к трубе и даже свой краник при ней подключат, я дела не брошу, цели своей не оставлю, нет! И в гробу я всех видал, пускай потешаются. А я бил их и буду бить! Колотить!! Расколачивать!!!»


Они застукали его на развалинах старого, еще дореформенного дома-громадины, в котором уже много поколений никто не жил. Был день, и потому они отлично просматривали всю местность метров на восемь. Дальше силуэты и очертания терялись в пелене, но грех было жаловаться – денек стоял ясный, не то что обычно. Чудовище, выставив, видно для обороны, на всякий непредвиденный случай, четыре щупальца назад и мерно раскачиваясь из стороны в сторону, вытаскивало что-то большое и плоское из груды камней, кирпичей и прочего строительного мусора.

Пак, самый старший из них и самый хитрый, зажал клешней хобот, чтобы не сопеть, как обычно, трубно и надрывно, и медленно, не спуская глаз с чудовища, отполз назад.

– Попалась, гадина! – заговорщически сообщил он остальным и пригрозил другой клешней. – Ша!

Коротышка Чук взвизгнул от восторга, засучил хилыми лапками, но Пак тут же огрел его по загривку, зашипел озлобленно.

– Где Грюня? – спросил он, убедившись, что оплеуха подействовала и дополнительных мер принимать не надо.

Волосатого Грюни нигде не было. Могло сорваться все дело. Близнецы-Сидоровы в нетерпении кусали друг друга за уши и хищно скребли когтями землю. На ней оставались глубокие борозды. Но шума не было. Каждый понимал ответственность момента. Даже безмозглый и безъязыкий перестарок Бандыра и тот молча скалил обломки желтых зубов и мелко подергивал прозрачными веками. Никто не знал, что надо делать.

– Я сбегаю, поищу? – предложил шепотком Гурыня-младший, изгибая длинную шею и заглядывая в глаза хитрому Паку.

– Тока втихаря, – согласился Пак и трубанул-таки хоботом.

На минуту все припали к земле, напряглись. Но чудовище, скорее всего, не расслышало. Хитрый Пак вздохнул тихо, с облегчением и закатил, видно от избытка чувств, еще одну оплеуху Коротышке Чуку. Тот беззвучно захныкал, зажимая лапками пухлый рот-клювик.

Гурыня-младший пополз, не оглядываясь, огибая камни. Но далеко ему уползти не удалось. Волосатый Грюня, будто с него уже содрали шкуру и расстелили ее по земле, лежал за ближайшей обвалившейся стеной, раскинув лапы в разные стороны. И спал. Причем блаженно и безмятежно похрапывал при этом.

Гурыня кусанул его за пятку. И тут же зажал Грюне рот, чтоб не развопился. Грюня был голосист.

– Ты че, падла, – шепнул в ухо Гурыня, – завалить всех удумал?!

Волосатый Грюня бешено вращал единственным глазом, пытался вырваться.

– Пак тебе рожу поскоблит-то щас! – заверил Гурыня-младший на полном серьезе.

И Волосатый Грюня затих. Он вжал мохнатую голову в не менее мохнатые плечи, поджал лапы и оттого превратился в поблескивающий шерстью клубок.

– Где сеть?

Грюня затрясся, повел неопределенно глазом. Вечно он спал! И вечно не мог толком проснуться! Даже теперь, в такую ответственную минуту, Гурыня-младший кусанул его еще разок, посильнее.

– Мероприятию срываешь, жлобина! – прохрипел-на ухо, помня наказ Пака. – Убью!

Впрочем, убивать перепуганного и все еще заспанного Грюню не пришлось. Гурыня-младший сам увидал серую суму, в которой лежала свернутая сеть. Она валялась в трех метрах на куче щебня и песка. Видно, Грюня потерял ее, засыпая на ходу. Выяснять обстоятельства дела времени не было. Гурыня-младший подхватил суму, по тяжести почувствовал – сеть на месте.

– А ну, живо, падло! И чтоб молчком!

Они быстренько доползли до основной группы. И получили по затрещине от вожака Пака.

– Чего застряли? Уйдет щас!

Роли они расписали заранее. Но хитрый Пак вкратце напомнил каждому, что надо делать и как. Для выразительности пощелкал легонько перед их носами своей клешней. Все поняли.

Легче всех было Близнецам-Сидоровым. Их поставили охранять выход из развалин, а точнее, в силу ширины и неповоротливости, просто заслонять путь, если чудовище вырвется и бросится убегать. Правда, Близнецы по своей простоте не понимали, что им может грозить, коли чудовище наткнется на них. Но Пак сказал, что все будет нормально. И Сидоровы поверили.

Остальные разделились на три группы. В первую входил самолично хитрый Пак, и больше никто. Он брал на себя основную тяжесть, не слишком-то доверяя сотоварищам. Размотанную, но еще свитую в трубку сеть он положил на плечи и теперь выравнивал, расправлял ее, помогая себе хоботом. Сеть была металлопластиковая – газовым резаком не перережешь!

Во вторую группу входили Гурыня-младший, Гурыня-старший, Бумба Пеликан и балбес Бандыра. В общем-то, с их заданием мог бы справиться и один надежный парень. Но Пак решил подстраховаться – народец в его ватаге был хлипкий, попробуй доверься им, обалдуям!

В третью – группу отвлечения – входили Коротышка Чук, Волосатый Грюня и пузатый трехногий подмастерье-переросток Хряпало – орун и визжало неслыханный. Его и взяли с собой только из-за луженой глотки. Роль этой группы была совсем проста. Но и достаточно опасна. И хотя хитрый Пак говорил, что не было еще случая, чтобы чудище обидело кого-нибудь, пристукнуло или, хуже того, сожрало с потрохами, но… кто его знает, ведь на такое поглядишь – и этого с лихвой хватает, ощущение – будто тебя наполовину уже пережевали. Пак-хитрец не зря отобрал тех, кто зрением послабее да и ценности из себя особой не представляет ни для его ватаги, ни для будущей работенки у заветной трубы.

– Как крикну в голос, так и начали, ясно?!

Пак всмотрелся напоследок в каждого. И каждый кивнул.

Они осторожненько поползли вперед.

А чудище, дрожа, хлюпая и хряпая, распространяя вокруг себя зловоние и мокроту, ковырялось в обломках и никак не могло вытащить застрявшего в искореженной и ржавой арматуре большого, в старинной массивной раме зеркала. Оно поворачивалось и так и эдак, изгибалось, раздувалось, отчаянно манипулировало всеми конечностями, включая и нижние. Но вытащить зеркало не удавалось.

Хитрец Пак уже давным-давно заметил эту страсть к зеркалам у чудища, эту какую-то непонятную ненависть к ним. Все в местечке прекрасно обходились вообще без зеркал, всем было просто наплевать на эти тусклые стекляшки – о чем бы голова болела, ха-ха! Тем более что и без них все прекрасно видно, а битого хлама и так предостаточно, хоть завались им! Но на этой вот ненормальной страсти и было построено все замышляемое. Недаром же Пака звали хитрым!

Само место располагало к действию. С трех сторон чудовище было загорожено обломками каменных стен, лишь с четвертой оставался проход – правда, довольно-таки широкий. Между стенами было метров шесть. Многовато, конечно, но ничего, если действовать слаженно, все пройдет отлично. Стены вот только обросли склизким противным мхом, можно и навернуться с них. Но совсем без риска-то и не бывает ведь, так? Пак готов был рискнуть ради небольшого развлечения. А почему бы и не поразвлечься немного, пока к кранику не подпускают, кроме как по особо торжественным дням? Не-ет, можно и поразвлечься.

Не спуская глаз с чудовища, он стал карабкаться на стену, на этот каменный обломок, торчащий справа и такой скользкий. Не так-то легко было это сделать. Пак даже порвал свой новенький комбинезон о какой-то крюк, торчавший прямо изо мха. И очень расстроился этим. Но горевать было некогда. Обломок был метра четыре вышиной. На верхушке его росло чахленькое деревце без листвы. За его ствол Пак и вцепился клешней, когда основной путь был позади. Подтянулся, чуть не упустив сеть с плечей, но вовремя успев придержать ее хоботом.

Сверху все было отлично видно. Да и чудовище не казалось отсюда столь страшным, как снизу. Пак обернулся – Близнецы-Сидоровы стояли на посту живым двухголовым изваянием, растопырив по сторонам руки-ласты. Они всегда относились к порученному делу серьезно, иногда даже чересчур серьезно. Пак не сдержал улыбки. Но за тылы можно было не беспокоиться. Он снял сеть с плечей, расправил ее в широко расставленных клешнях.

Противоположная стена была на метр-полтора ниже. Но Гурыни, Пеликан и Бандыра что-то явно не спешили. Олухи чертовы! – подумал про них Пак. Он начинал нервничать. Краем глаза он отметил, что Хряпало, Чук и Грюня заняли свои места. Даже отсюда было видно, как всем телом дрожал Волосатый Грюня, толстяк и соня. Ну да ничего, пускай привыкает!

Наконец над краем противоположной стены появилась глуповатая рожа Бандыры. Он вертел головой и все время стукался костистым подбородком о каменный край, видно, оскальзываясь. Из-за Бандыры неожиданно показалась змееобразная голова Гурыни-младшего, потом все тело. Следом на стену влезли Гурыня-старший, отличавшийся от брата лишь толщиной и неповоротливостью, и Хряпало. Судя по всему, Бандырой они пользовались как лестницей. Но и ему Хряпало протянул лапу, помог вскарабкаться.

Надо было начинать.

Чудовище, ничего не подозревая, копошилось внизу. Оно уже почти высвободило свою находку. Оставались минуты, если не секунды.

Пак напряг свои бугристые мышцы, закинул клешни с сетью за голову, вскинул хобот вверх…

Но не успел он подать знака, как произошло совсем не предусмотренное событие: балбес Бандыра с воплями и визгами, размахивая двухметровыми суставчатыми руко-ногами и изгибаясь так, будто у него нету позвоночника, сверзился вниз, прямо на чудовище. То резко передернулось, колыхнулось всем своим волдыристо-бородавчатым зеленым телом. Но перепуганный и истошно вопящий, не помнящий себя от ужаса Бандыра, размахивая своими складными граблями, подскочил на его спине, оттолкнулся что было мочи и помчался прочь из каменной ограды прямо на Близнецов-Сидоровых. Близнецы исправно выполнили поставленную перед ними задачу и Бандыры не пропустили. Образовался жуткий живой ком, из которого торчали руко-ноги, костистые лапы, ласты, головы и неслись хрипы, писки, крики, угрозы и жуткий, леденящий сердце вой: видно, Бандыре-балбесу почудилось, что он попался-таки в лапы жуткого чудовища.

Все это произошло в доли секунды. Само чудовище не успело даже шевельнуть своими выставленными за спину конечностями и повернуть бугристую слонообразную голову. И только Пак собирался подать наконец свой сигнал – ведь надо было делать дело, – как с трех сторон завопили на разные голоса Коротышка Чук, визгливый нытик, ревун Волосатый Грюня и заменитель сирены – Хряпало.

Но именно они спасли положение. Потому что чудище, уже поднимающее голову вверх, вместе того чтобы заметить главную опасность и среагировать, отвлеклось. Все это и решило дело.

– Эге-гей!!! – заорал, перекрывая всех, хитроумный Пак, И бросил конец сети на противоположную стену. Команду он подал раньше, чем надо. Но теперь это не имело ровно никакого значения.

Обоих Гурынь тяжелым концом сети опрокинуло за стену – они исчезли мгновенно, будто их и не было. Пеликан Бумба устоял. Он вцепился в сеть одновременно обеими когтистыми руками и широким хрящеватым клювом. И так, вместе с зажатым концом сети, громыхнулся вниз. Следом за ним сиганул Пак. Чудовище было накрыто! Но оно еще могло выпутаться, сбросить с себя металлопластиковую крупноячеистую сеть. Конечности его напряглись, выпрямились, само оно вскинулось во весь рост. Но не оплошали братья Гурыни – они выскочили из-за стены, все в ссадинах и синяках от падения, вцепились в сеть с разных сторон и принялись бегать по кругу, окончательно запутывая молчаливо сопротивляющееся чудовище. Вместе с ним они чуть было не запутали и Бумбу Пеликана. Но тот вывернулся, чудом успел выскочить, расцарапав весь свой широченный клювище и измазав до невозможности в грязи и без того несвежий комбинезон.

Дело было сделано! Хитрый Пак торжествовал. Еще бы, такая победа! Предания о ней будут переходить из поколения в поколение, а значит, и его имя не исчезнет вместе с ним! Теперь можно было и не суетиться – опутанное чудовище лежало на земле, даже не пытаясь высвободиться. Соображает, подумал про него Пак, с металлопластиком шутки плохи, нечего и трепыхаться! Он отступил на несколько шагов – полюбоваться на дело своих рук.

Но спокойно любоваться ему не дали. Дикий ор, доносившийся снаружи, из-за стен, отвлек его. Пак выглянул: там происходило невообразимое. Близнецы-Сидоровы что было сил мутузили балбеса Бандыру. Тот яростно отбивался. Коротышка Чук и Волосатый Грюня дубасили Близнецов. Хряпало лежал рядом, на вид бездыханный – ему было уже все равно, он получил, видно, свое. Конца мордобою не предвиделось.

– Отставить! – заорал Пак.

Его трубный глас возымел действие. Куча-мала распалась. Все тяжело дышали, обливались потом и глазели на Пака. Пак в четверть силушки треснул клешней балбеса Бандыру прямо по темечку. Тот, похоже, не почувствовал, но почтительно присел на полусогнутых.

Близнецам-Сидоровым Пак сказал:

– Объявляю благодарность за службу! – и похлопал их по плечу.

Сидоровы зарделись от счастья, победно поглядели на поникшего Бандыру.

– Операция прошла на славу! – продекламировал хитрый Пак, водя хоботом из стороны в сторону. – Все держались молодцами! Ни единой осечки, как по маслу… Все поняли?! – Он помолчал для выразительности, давая оценить торжественность момента, и добавил: – Лютое чудовище, терроризировавшее всю округу и готовившее подлый, злодейский план по прорыву наших всенародных труб, поймано! Всех поздравляю!

Ответом было громоподобное ликование. Особенно старались герои дня Близнецы-Сидоровы – хоть и одна пара лап была на двоих и одна лишь пара рук, зато глотки были две.

– Ладно, пошли! – сказал Пак уже неофициально. И они побежали к добыче.

Вокруг чудовища суетились оба Гурыни и Пеликан Бумба. Непростое это было дело – расправить концы сети, закрепить их. Попробуй вбей крючья в стены и пол кривыми обрубками, которые не то что крюка, а и камня-то толком удержать не могут! Но Гурыни старались, помогая себе и ногами и зубами. Дело клеилось! Чудовище сопело, пыхтело и воняло. Несколько раз оно пыталось вырваться. Не получалось.

И все равно было страшно. Волосатый Грюня дрожал вовсю. Ну ладно Грюня – он и всегда дрожит. Не по себе было и самому Паку, мурашки так и бегали у него по спине. Близнецы и те ступали как-то настороженно, по-куриному. И даже безмозглый и бесчувственный балбес Бандыра был не в своей тарелке и чаще обычного моргал прозрачными веками, скалился.

Но чем прочнее крепили сеть, тем смелее становились, разговорчивее. Ободранный и грязный Пеликан Бумба гоготал, захлебываясь и роняя слюну:

– Ловко я его, а? Ловко?!

Гурыня-младший считал, что главную роль сыграл он, и потому огрызался:

– Ловко гробанулся со стены – вот и ловкость вся твоя! Тут не на дураков рассчитано, тут с умом…

Впрочем, до выяснения отношений дело не дошло. По той причине, что всех объединяла неприязнь к чудовищу. И эта неприязнь становилась тем сильнее, чем беззащитнее делалось вздрагивающее чудище. Первым бросил камень Коротышка Чук.

– Получай, падло! – метнул, свой Гурыня-младший. Старший слепо повторил бросок брата.

Камни грудой посыпались в пленника.

– Вот так!

– Держи подарок!

– Х-хэк!!

– Ловко, ловко я его!

– Прям щас и забьем падлу! Чего с им возиться! Распалялись на глазах, подзуживая друг друга, переглядываясь и перемигиваясь, толкаясь локтями и путаясь в распяленных концах сети.

– Щя я его приложу! Щя!! – взъярился Гурыня-младший, размахивая подобранной железякой и намереваясь воткнуть ее прямо в зеленый бородавчатый горб.

– Брось! – цыкнул на Гурыню хитрец Пак. Он один не принимал участия в процедуре «побития камнями». – Брось, тварь, кому говорю!

Обиженный Гурыня отбросил железяку. И ухватил булыжник поздоровее.

Чудище на камни почти не реагировало, лишь вздрагивало чуть-чуть, когда были особо сильные и меткие броски. И все же, выбрав коротенький миг затишья, оно бросило обидчикам:

– Дураки вы все! Плевать я на вас хотел!

Паковская команда взъярилась пуще прежнего. Безмозглый Бандыра от избытка чувств вспрыгнул чудищу на горб и принялся дубасить его своими складными граблями. Кончилось тем, что он запутался, и всем пришлось его тащить из сети, будто репку. Бандыра выл, словно пришел конец света. Но ни одна из его граблей не оторвалась при вытягивании, наверное, они оказались покрепче металлопластика.

Вытащив балбеса Бандыру, все уцепились за руки, клешни, лапы, ласты – и закружились в бешеном, дикарском хороводе вокруг огромной жертвы, попавшейся в их тенета. Восторг был неописуемый, особенно предавался ему Коротышка Чук – он визжал, как никогда в жизни, не поспевая своими хлипкими лапками за другими и оттого то взлетая в воздух, то волочась по грудам разбросанного мусора.

Остановились лишь тогда, когда вымотались все до единого. Когда окончательно лишились сил. Так и попадали на землю вокруг чудовища – тяжело отдуваясь, закидывая головы и закатывая глаза. К этому времени приполз искалеченный Хряпало, он был не в лучшем состоянии, чем другие. Но ему захотелось хоть немного поторжествовать. Хряпало запустил камень в чудовище. И обполз его в эдаком медленном, но выразительном круге почета. Затем и он распластался, перевернувшись на спину.

– Как есть дураки! – заключило опутанное чудовище.

Препираться с ним не стали.

– Ну, взялись, что ли?! – предложил Гурыня-младший.

– Чего? – не понял его Пеликан.

– Чего-чего… кончать пора, падлу!

Пеликан Бумба промолчал.

– А чего, глядеть на него, что ли?! – не унимался Гурыня

– Стало быть, пора, – неуверенно согласился с братом Гурыня-старший. – Эй, Пак, ты самый умный! Ты и говори.

Хитрый Пак многозначительно оглядел всех, повздыхал, посопел, потрубил слегка своим хоботом для важности и сказал, переворачиваясь на другой бок:

– Кончим, не волнуйтесь! Только попозже немного.

По правде говоря, Пак и сам не знал, как им прикончить чудовище. Камни его не брали, резака им никто не даст своего, и утащить навряд ли получится! Добить его арматурой? Или ковырять острой железкой, как это собирался Гурыня младший? Так ведь неизвестно, проковыряешь ли – вон какой здоровый, толстый! А как начнешь ковырять да колоть, так сразу зеленая дрянь какая-то чуть не фонтаном бьет, аж не продохнешь! Эх, голова, голова, вари, кумекай, соображай!

– Чего это позже?! – заволновался Хряпало. – Когда позже? Я, может, к вечеру окочурюсь! Что ж это мне, так помирать, что ли! Я даром орал, что ли, громче всех! – Хряпало даже привстал, раззявился, обращаясь ко всем сразу: – И вы тоже! Думаете, вечные, что ли? Вон Мартышка тоже так думал, все о кранике мечтал, а вчера коньки отбросил! А Гугоря с Болявкой забыли? Или не вы их на той неделе в отстойник отволакивали? Все сдохли. И мы сдохнем! Чего ж тянуть-то?!

– Правду говорит! – поддержал Хряпалу Гурыня-младший.

– Верно!

– Да чего там, засыпем камнями с головой, само сдохнет! – взвизгнул Коротышка Чук.

– Цыц!

Пак встал и щелкнул сразу обеими клешнями.

– Мы его так просто на тот свет не отпустим, – про говорил он, то бледнея, то зеленея. Мы ему пытку устроим!

Все замерли, ловя каждое слово.

– А ну, Грюня, Бумба, Близнецы!

Названные повскакивали с мест, подошли ближе, выражая готовность, граничащую с покорностью.

– А принесите-ка сюда ту штуковину, что оно вытащить хотело! – скомандовал Пак-хитрец.

Никто не понимал затеваемого. Но Паку верили.

Огромное, в два роста, зеркало, обрамленное в резную массивную раму, несли все, кроме побитого и ослабленного Хряпалы. Поставили перед умным Паком.

Зеркало было мутное, запыленное – ничего в нем видно не было. Пак ухватил клешней за шкирку Волосатого Грюню, который уже умудрился заснуть, и протер им гладкую, матово поблескивающую поверхность. Грюня толком проснуться не успел, как дело было сделано. Но ему пришлось долго и мелко трястись, очищая свою шкуру.

Пак заглянул в зеркало. На него смотрело лицо как лицо, не хуже других, даже посимпатичнее: высокий, абсолютно лысый лоб до самого темени, два ряда круглых умных глаз, морщинистый широкий хоботок, свисающий ниже подбородка. Пак от удовольствия шевельнул сходящимися к макушке ушами и широко улыбнулся, раздвигая серые толстые губы, – из-за хобота улыбка была почти не видна. Но все равно – Пак себе понравился. Сейчас все меньше оставалось таких, как он, и все больше рождалось самых настоящих уродцев навроде обоих Гурынь, Близнецов-Сидоровых или же Коротышки Чука. Во всяком случае в их местечке.

Ждали его слова.

И Пак не задержался.

– Тупари вы все тут! – сказал он с ленцой. – Кретины безмозглые…

Безмозглый Бандыра обидчиво заворчал, поежился. Но Паку до него дела не было.

– Кончать! Да это любой обалдуй сможет. А мы над ним опыт проделаем! Думаете, он что, просто так зеркала по всему городишку колотит? От нечего делать, да? Остолопы вы, вот что я вам всем скажу!

– Да ладно уж, – пробурчал Пеликан Бумба, он был второй по уму в этой компании, но скромный. – Не тяни.

– А чего тянуть? – покладисто провозгласил Пак. – Мы щас зеркальце поставим перед ним да поглядим – в нем дело! Ясно, тупари?

До большинства не дошло, но и они закивали.

Огромное зеркало водрузили прямо перед невыносимо мерзкой пакостной рожей чудовища. Пошевельнуться, отпихнуть зеркало да и просто отвернуться оно не могло, путы мешали.

Когда зеркало установили, все расступились, словно по команде, хотя ее и не было.

С полминуты чудовище перекатывало водянисто-желтые, мутные глазные яблоки под сырой прозрачной кожей отвратительной морды. Потом кожа полопалась, источая вонючую зелень, сразу в трех местах, глазища прорвались наружу, налились красным. Бесчисленные жвала задергались, задрожали, покрываясь желтой пузырящейся массой, распахнулся смрадный, багровый зев, усеянный зеленоватыми бородавками и бледными шевелящимися полипами… И чудовище дико, надрывно взревело.

Но длилось это недолго. Глаза тут же пропали за кожей. Зев закрылся. Из сомкнувшихся жвал пробулькало:

– Дураки вы все же! И гады порядочные!

Гурыня-младший громко расхохотался. На него реакция чудовища произвела самое приятное впечатление.

– Ура Паку! Молодчага! Это надо ж умыслить такое! Вот голова, вот ум!

Умный Пак помалкивал. Он был доволен собою. Знал, что чудовище выбрало самую простую тактику – не смотреть в зеркало. Так, будто его и нет вовсе. Но Пак знал и другое – всю жизнь-то не просидишь с закрытыми глазами!

И они решили ждать. Устроились поудобнее. Послали Волосатого Грюню в поселок, разжиться чем-нибудь съестным. Но Грюня совсем пропал, видно, заснул по дороге. Ничего, терпели, развлекались, побрасывая камушки в чудовище, пересказывая давно всем знакомые истории и байки.

До вечера чудовище лишь дважды выкатывало свои бельма и ревело жутким образом, дергалось, пыталось вырваться – не получалось. Веселью не было ни конца ни края.

Но к ночи все устали и решили отложить развлечение до утра. Утомленные и довольные, разбрелись по домам.


«Ушлепали. Дурачье! И этого недобитка своего, Хряпалу, уволокли. Подонки! Ублюдки! И все же, что взять с этих мальчуганов?! Они хоть говорить не разучились, не то что их папаши и мамаши. Те долакались, доприсасывались – последние мозги порастеряли. А впрочем, какое мне дело. Наплевать!»

Чудовище медленно высвободило одну конечность, пропихнуло ее в ячейку и с легкостью выдернуло из заросшего землей пола ближайший крюк. Все это оно проделало с закрытыми глазами, на ощупь. Следом за первым повыскакивали из стен и пола ещё несколько крюков. Натяжение сети ослабло. Чудовище тяжело и прерывисто вздохнуло, судороги прокатились по его крупному телу.

«Умники. Хитрецы! Другой бы надавал бы вам тумаков да шлепков, чтоб неповадно было. Да теперь уж ладно, чего там. Попробуй-ка я побушевать в этом каменном ущелье, помахать щупальцами – да половина из них костей бы не собрала, пришлось бы потом соскребать со стен! Но не понимают, не соображают! Думают, победили, поймали! Мелюзга! Злобные растут, дикие и беспощадные. Но других-то нет, и этих осталось – по пальцам перечесть. А что они народят? Поди-ка угадай! Глядишь, и я со временем в красавцах ходить буду. Да что с них возьмешь! Кто из них читать выучился? Никто! Даже этот, хитренький, с хоботом, не смог осилить! Да и кто их научить-то мог! Так, я думаю, еще два, от силы три поколения – и некому будет у труб вахту нести. Хотя, черт их знает, бабка говорила, время от времени снаружи к нам подбрасывают всяких там, сброд разный, что во внешнем мире по своей пакостности и ублюдству не удержался. Вот их-то и к нам, под колпак, на развод. А кто знает, может, на этом только и держится? Может, никого бы уже давным-давно не осталось бы в резервации кроме механизмов да всяких там автоприслужников на подземных заводах и в хранилищах? Никто ничего толком не знает. А они, мальчишки эти, и вовсе слыхом не слыхали про внешний мир. Да и кто им расскажет? Если и видали, так туристов одних, когда те по своим трапам разгуливали. Да и то наверняка ничего не поняли. Только я их в этом не виню. Им кажется, что все здесь всегда так и было, что так везде есть и так оно и должно быть. Олухи несчастные! Откуда им знать! Никогда не прощу своим, что выродили меня такого на свет! И то, что жить оставили! А пуще всего, что бабка с матерью читать научили да порассказали много всего разного. Они-то сохранили кое-что, они сами к краникам не прикладывались, тем, что у труб. Только таких ведь больше не найти, уж в нашем местечке – точно! Выучили, рассказали… Дескать, чтоб хоть кто-то память хранил. А зачем? Кому все это надо?! Я когда читал всю эту муть – а я ведь читал и днями и ночами, подбирал в развалинах книжки, журналы и читал, читал – так вот, когда я грезил над этими желтыми страничками, я себя таким же ощущал, как те, что писали, и как те, что на картинках были! А как же иначе, ведь в голове у нас – одно! А когда-то и все у нас одно было! За что же, за что?! Я ж после этих грез ненавидеть стал не только себя, а всех! Всех до единого! Но больше всего я ненавижу свое отражение! Мир не видывал ничего пакостнее и страшнее! Меня начинает трясти, рвать, когда я вижу себя в зеркале! Меня выворачивает наизнанку, и я не могу терпеть этой муки! И потому я буду их разыскивать, везде, повсюду, находить, вытаскивать, выкапывать – и бить, бить, бить! Пускай смеются и издеваются! Я знаю, что не то что любить и терпеть, а и просто выносить меня невозможно. Но разве я в этом виноват? Пока я был маленьким, бабка и мать еще терпели меня, ходили за мной. А потом и они сказали, чтобы я убирался из дому, – кто хочет жить вместе с чудовищем, под одной дранкой, в одной тесной землянке? Кто?! Ну да ничего, наплевать! Я уже знаю, что буду делать. А вот эти несмышленыши? Они как дальше-то?! У них нет ничего, ни прошлого, ни будущего. И откуда им знать, что раньше здесь была большая страна, жило много народу, росли леса, текли реки? Конечно, и я не видал ничего из этого, но я столько прочитал и просмотрел, что как будто бы и видал. Во всяком случае, я знаю. Но мне трудно представить, чтоб среди этих развалин потекла вдруг река. Голубая, чистая вода? Тут и цветов таких нет. Тут развалины и трубы, трубы, трубы… На черта им столько труб?! Все чего-то гонят из-под земли, из хранилищ. Все гонят и гонят. Я и не знаю толком – что. Когда прорвало отцову трубу, его стометровый участочек они вдвоем с матерью обхаживали. Прорвало-то – всего ничего, струйка одна и пшикнула – а папашу заживо сварило. Вот так! Только у него штуковина-то эта, что с рождения всаживают под кожу и при совершеннолетии подправляют, когда к трубе уже допущен, так вот она и сработала. Мигом железный прислужничек приперся, мигом все заварил. А на хрена тогда папаша нужен был, я спрашиваю? За каким чертом?! Хотя и чего ему свет коптить было, он ведь из краника исправно высасывал порцию – уже и не говорил, и не пел, лишь хихикал все да на карачках вдоль трубы ползал! Так мать говорила. Сам не помню. Зато, рассказывали, там, за колпаком, – никаких труб, все чистенько, все свеженько! Никаких заводов и хранилищ. Красота! Я, правда, в байки не очень-то верю. Как это без труб?! Так не бывает! Но мало ли чего! И в книгах тоже разное пишут. Будто бы раньше везде были и трубы, и заводы, и бункера, и фабрики там какие-то, а потом к нам переводить стали – сначала одно, потом другое, потихоньку-полегоньку, но все сюда, все сюда… Так решили, видно. – Им виднее было. Но еще до этого всякие-разные появляться на свет стали. Вначале никто не знал почему. А потом – хотя и знали, да молчали, чего панику сеять. И все сюда, все сюда… Может, и верно? Зачем всем подыхать-то? Наверное, так и надо было. Тогда и к трубам приставлять начали да к краникам присасывать – чтоб от труб не убежали! Хотя какая польза, в толк не возьму! Так и приспособились. Кто пошустрее, так те умотали во внешний мир, там получше житуха-то, ясное дело, вот они и переселились. А кто у краника – куда ж ему, ему и тут хорошо! Правда, колпак позже появился, намного позже, когда поползли облачка прям из сердцевины, резервации на внешний мир. И то не сразу дело делалось-то! А большая страна была! Даже не одна, говорят, страна, много разных народов жило, непохожих… Не знаю, верить или нет? Теперь все разные, все непохожие – ну чего общего у Хряпалы с этим клопом на ножках?! Ничего! А у меня с хитрецом ихним? Ноль! Только теперь по-другому деление-то, теперь два народца-то: те, что за колпаком, и те, что тута! А может, тут лучше, а? Может, там вообще жизни нету?! Ведь никто из наших там не бывал. Они-то вот, однако, бывают. Редко, но бывают. Я на них зла не держу, ведь и в самом деле – не всем же подыхать в одной яме?!»

Чудовище освободилось полностью. Но сеть с уродливого горба не сбросило, и та колыхалась на нем дырявой накидкой, шалью.

Осторожно, чтобы не разбить, чудище приподняло зеркало в раме, поднесло его к стене и повернуло стеклом к камню.

«Пускай постоит. В темнотище его раскопачивать – и радости-то никакой! Не увидишь, как мерзкое отражение рассыпается на мириады кусочков и исчезает. А это надо видеть! Иначе и смысла нету. А вот рассветет, и тогда…»

Чудище почувствовало мягкое ворсистое прикосновение, замерло. Кто-то подошел совсем близко и на ощупь пытался тянуть на себя сеть. Краешком глаза, перекатившегося под кожей почти к самому горбу, чудище увидело одного из своих давешних мучителей, того, которого называли Волосатый Грюня и которому за день от вожака и прочих досталось немало оплеух. Грюня нащупывал крюки, отбрасывал их. Он почти ничего не видел, мало того что он был соней, он был и слепышом.

– Чего тебе? – не утерпело чудище.

Грюня с перепугу заорал благим матом, упал лицом в землю. Его трясло такой дрожью, что становилось страшно за него – еще выскочит из своей волосатой шкуры!

– Не бойся, – произнесло чудовище помягче, – чего ты боишься?

Волосатый Грюня лежал ни жив ни мертв. Во всяком случае, дар речи он потерял надолго.

– Ну ладно, не хочешь – не отвечай.

Чудище засопело. Стало устраиваться на ночлег – прямо тут же, в развалинах, на том месте, где его мальчишки опутали сетью.

Но Грюня через некоторое время пришел в себя, осмелел.

– Я только хотел крючья повыдергивать, – сказал он, приподнимая заросшее шерстью лицо. – Не все, штук восемь. Чтоб ты сам потом выпутался… А я б убежал.

Чудовище засопело сильнее.

– Ну спасибо. А чего это так вдруг? Чего подобрел-то? – спросило оно.

Грюня не нашелся. Но он уже не дрожал. В темнотище чудище было совсем и не страшным. С ним можно было запросто побеседовать. Оно совсем не собиралось, похоже, проглатывать его, разжевывать, топтать, рвать когтями или еще как-либо уродовать.

– Хитрец Пак сказал, что завтра приведет сюда туристов, – промямлил нерешительно Грюня. – Или послезавтра, когда они придут… Мне страшно. Я не знаю, зачем он их хочет позвать, но мне страшно.

– Да ладно уж, не бойся, – проговорило чудовище. – Ты их видал когда?

– Угу. Только раз.

– Ну и что?

– Ничего.

– Вот и на этот раз ничего не будет. Не надо бояться. Они сюда глазеть приезжают. Чего их бояться?

– Ну, тогда я пошел? – просительно произнес Грюня.

– Иди, – согласилось чудовище.

Волосатый Грюня, оглядываясь ежесекундно и втягивая голову в плечи, натыкаясь на мшистые каменные обломки стен, поплелся в сторону поселка.

– И не бойся ничего! – крикнуло ему вслед чудовище.

Оно еще долго не могло после этого уснуть. Думало.

«Хороший мальчуган. Добрый. Сколько-то он протянет тут? Его можно было бы научить читать. Рассказать обо всем. А потом он бы научил кого-нибудь из мальчуганов, следующего. Ведь память должна храниться. Ведь должна? Или… Не знаю. Обрекать на мучения еще одного? А чего ради? Каких таких целей ради? Вот свою цель я понимаю, пускай не все с ней согласятся, но она понятная. А вот память – зачем? Нет, лучше, наверное, не стоит. Добра в мире от нее что-то не прибавляется. Но и без нее не так-то много на свете этого продукта! Поди разберись, что лучше! И к чему это он упомянул про туристов? Ведь они же никогда не сходят с трапов, натянутых прямо над трубами? Ведь они же всего на свете боятся? Как это они придут сюда? Бред! Не придет никто. У них свои дела, у нас свои. Никто не придет, кроме самих мальчуганов. А они заслуживают того, чтобы их попугать немного! Попугаем! Вот только пусть заявятся! Я думаю, они сделаются подобрее после этого. А как же!»

Начинало холодать. И чудовище ежилось под сетью. Ему было зябко и неуютно. на этих продуваемых мокрыми ветрами развалинах – ведь и оно было живым существом.


Хитрый Пак проснулся еще до рассвета. Папаши в лачуге не было, он сегодня дежурил в ночную. Это означало, что он не получил очередной порции из краника вечером и должен был бродить по своему участку всю ночь, до тех пор пока не сменят. А как сменят – сразу можно будет хлебнуть горячащего и забыться. Хуже всего было вот в такие пересменки, раз в полгода, когда приходилось выдерживать больше суток без пойла. Пак это уже понимал по состоянию своего молчаливого драчуна-родителя, хотя сам мало вникал в такие дела – ведь к кранику его не подпускали.

И потому он поднялся сразу, без мучений, был бодр и свеж. Первым делом он вылизал вчерашние миски, там оставалось немного баланды. Раздача откроется лишь днем. И потому ждать нечего. Он выскочил на улицу. Голова закружилась от тошнотворных аммиачных испарений. Снова прорвало где-то, решил он. И побежал будить Пеликана Бумбу и братьев Гурынь. Они жили ближе всех. К рассвету ватага была в сборе.

Протирали глаза, жмурились, зевали, кряхтели. Волосатый Грюня пошатывался, норовил плюхнуться прямо на землю. Его поддерживали, щипали за мясистые ляжки и прочие места. Переросток Хряпало, как и ожидали, ночью окочурился. Тело отволокли вниз, через два пролета, к отстойнику и сбросили его в люк. О Хряпале тут же забыли, были дела поважнее.

– Пошли кончать гадину! – предложил Гурыня-младший, вытягивая длинную шею и покачивая своей змеиной головкой.

– Успеется, – ответил Пак-хитрец. – Есть новость.

Все навострились. В их местечке новостей почти не бывало.

– Ночью с пересменка приходил Доходяга Трезвяк. Сами знаете этого болвана, что вкалывает за просто так, за миску баланды.

– Слыхали о придурке, – подтвердил Пеликан.

– Так он сказал, что сегодня туристы придут. Вон, Грюня слыхал, не даст соврать…

Грюня испуганно вытаращил глаз, круглый и заспанный. Промолчал, лишь кивнул.

– Да вы еще не все про туристов-то слыхали? – презрительно скривил хобот Пак. – Молокососы! Ну, чего помалкиваете?

Выяснилось, что, кроме Пеликана и Гурыни-старшего, никто толком не представлял – что это за существа такие, туристы.

– Ладно, увидите, – сказал Пак, – объяснять долго. Ходят тут по трапам, глазеют. Им у нас интересно. Трезвяк сказал, что они сегодня в нашем местечке будут отлавливать уродов всяких, тех, кто к трубам не приписан, сами знаете.

– Давно пора! – согласился Гурыня-младший. – Развелось дряни поганой!

– Ага! – встрял Коротышка Чук. – Сам видал – рычат, плюются, говорить не могут! – Он скособочился и вымолвил: – Да чего там, у меня брательник такой, из дому сбежал! Давно пора поймать гаденыша!

– Резаками их надо резать, вот что! – сказал Гурыня-младший.

Безмозглый и безъязыкий Бандыра хлопал своими жабьими веками, тряс головой и помалкивал – ему явно не нравилось то, о чем говорил умный Пак. Но и уйти из ватаги он побаивался.

– Короче, отведем туристов к чудовищу! Поглядим, как они с ним… если не околеет, конечно, за ночь! – завершил Пак.

Ватага, как и обычно, согласилась с ним. Близнецы-Сидоровы озабоченно гоготали, похлопывали руками-ластами. Гурыни приплясывали вприсядку, сплетались шеями. Пеликан Бумба щелкал клювом и корчил рожи. Волосатый Грюня мирно похрапывал в ногах у балбеса Бандыры.

Одного Пак не рассчитал. Он устроил сборище невдалеке от папашиной трубы, на пути к лачуге.

Папаша Пуго возвращался с работы. Его качало из стороны в сторону. Руками, свисавшими до земли, папаша поддерживал равновесие. Шел целенаправленно, глядя в одну точку.

– Веселый! – воскликнул Коротышка Чук.

Только тогда хитрый Пак заметил родителя и обернулся. Но было поздно. Папаша подскочил к нему и, уперевшись в землю тремя конечностями, четвертой выдал сыночку такую затрещину, что тот полетел прямиком в канаву.

– Гы-ы-ы, гы-ы! – утробно порадовался папаша Пуго и пошел своим путем.

– Принял из краника, – завистливо проговорил Бумба. Вылезший из канавы Пак врезал хорошенько ему и Коротышке Чуку. Погрозил вслед папаше клешней.

– Вот его бы первым, под отлов… – просипел тихо.

– Его нельзя, – рассудил Бумба. – Он работник.

Туристы появились лишь после того, как открылась раздача и всем выдали по миске баланды – работникам и их детям.

Грюня, будто завороженный, смотрел снизу вверх, на трапы и на тех, кто по ним шел. Он никогда в жизни не видел таких прекрасных существ. Сегодня ночью, в развалинах, он соврал чудовищу. А теперь стоял и любовался, забыв про сон.

Туристы были все совершенно одинаковые, у них не было ни хоботов, ни змеиных шей, ни даже когтистых лап. Все они были высокие, стройные, у каждого было по паре длинных ног и по паре коротковатых, на Грюнин взгляд, рук. Головы и лица же вообще были абсолютно сходны. Те, кто наблюдал такое единообразие, поражались – и каких только чудес не бывает на свете!

Правда, умный Пак пояснил:

– Не знаю – врет Доходяга Трезвяк или нет, но у каждого на роже маска напялена, какая-то дыхательная. Им наш воздух не нравится!

– Падлы! – возмутился Гурыня-младший.

Один из туристов приостановился и бросил что-то в ватагу. Пак кинулся первым, подобрал кругляк в бумажке и пихнул его за щеку. Вкус был неприятный, необычный. Но Пак жевал, потом проглотил – раз съедобное, надо есть. Ему завидовали остальные.

Туристы водили из стороны в сторону какими-то поблескивающими штуками, останавливались, приседали, кидали еще и еще кругляки и прочие вещи. Но Паку больше не досталось. Староста согнал к трапу чуть не весь поселок – толчея была невообразимая: народ любопытствовал, глазел на туристов, те глазели на согнанный народ, все время показывая то на одного, то на другого, приседали, подскакивали, раскачивались и, похоже, были очень довольны и веселы.

Как ни кричал им Пак, как ни размахивал клешнями, то бия себя в грудь, то указывая в сторону развалин, все было напрасно – туристы не спускались вниз. Они лишь кидали да кидали кругляки, да вертели своими штуковинами.

– Обдурил Трезвяк! – сделал вывод Пак-хитрец. – Доходяга чертов!

– Еще посчитаемся, – сказал Гурыня-младший. – Со всеми посчитаемся!

Туристы ушли к башне, от которой шел трап, и скрылись в ней. Нагляделись. Народ стал потихоньку расходиться. Многим в ночь надо было идти, ничего не поделаешь – смена, работа. Повеселились немного, отвели душу, пора и честь знать!

– Айда к чудовищу! – скомандовал Пак.

Близнецы-Сидоровы возбужденно загоготали. Коротышка Чук прижал лапки к груди и от избытка чувств испортил воздух.

– Я не пойду! – прошипел Гурыня-младший. – Надоело в бирюльки играть, цацкаться!

Он резко развернулся и стал быстро удаляться.

– Пожалеешь! – крикнул ему вслед Пак. Гурыня не ответил.

Его старший брат не посмел уйти, а может, и не захотел просто. И они все направились к развалинам.

Но они не нашли чудовища на месте. Между тремя каменными стенами лежала брошенная сеть да поблескивали мелкие осколки разбитого зеркала. По этим осколкам было сразу видно, что зеркало не само упало, что его долго и старательно расколачивали – чуть ли не в пыль.

– Ушла, гадина! – зло выкрикнул Пак и выругался.

Безмозглый Бандыра захлопал складными лапами высоко над головой, завыл протяжно.

– Живо обыскать все! – дал команду Пак.

Облазили все окрестности. Но чудовища нигде не было.

Начинало смеркаться. Идти по домам не хотелось. И Пак решил устроить на развалинах короткий привал. Улеглись прямо на грудах мусора. Спешить было некуда, каждый знал, что лучше прийти немного попозже, когда родичи, вернувшиеся от труб, забудутся под действием своего каждодневного пойла. И потому лежали, отдыхали, думали о своем. Паку представлялось, что его назначат старостой и он будет важный и толстый, станет покрикивать не только лишь на эту малышню, а на всех обитателей поселка. Близнецам-Сидоровым грезилась огромная, с корыто, миска баланды. Грюня спал, и ему ничего не снилось – темнота и пустота царили в его мозгу. Старший Гурыня думал о брате и о том, что у них не сегодня, так завтра обязательно будет стычка и придется младшему накидать хорошенько, чтоб не своевольничал. Коротышка Чук мечтал о том, что вырастет в великана и всем покажет! Бумбе представлялось, что он справился бы с обязанностями главаря ватаги ничуть не хуже хитреца Пака, может, и лучше. Бандыра ни о чем не думал, ему и так было хорошо.

Стемнело,

Чудовище выставило глаза из своего укрытия. Оно могло их вытягивать на стебельках-ножках, но не слишком далеко. В подвале, о котором никто из жителей поселка не знал, было совсем сыро. Но чудовище терпело. Оно ждало ребятню с самого утра, намереваясь, как и было задумано, немного попугать нахальных и жестоких мальчишек. Но не дождалось. Решило спрятаться. Перед этим лихо расправилось с зеркалом – самым ненавистным своим врагом.

Уже сидя в подвале, оно решило – если пугать, так в тем ноте! При свете от такого «пугания» кого-то из мальчуганов могла и кондрашка хватить. А чудовище не хотело никому зла

И вот наконец стемнело. Самая пора была выскочить из укрытия и с ревом броситься на них, размахивая щупальцами и топоча! То-то кинутся врассыпную!

«Пора! Чего ждать? Неужто за все мучения и унижения я не имею права немного поволновать этих сорванцов? Имею! Глядишь, и проснется в ком-нибудь из них сострадание, поймут, что не только лишь на силе и злобе мир держится. Пора! Хотя нет, надо выждать, пусть отдохнут, пускай, а вот когда встанут, начнут собираться… Эх, плюнуть на них на всех да по своим делам идти! Чего мне в этом городишке делать?! Нечего! Сегодня последнее раскокал! Не хватало еще с мелюзгой связываться!»

Чудовище собиралось уже вылезти. Но вдруг замелькали какие-то вспышки, пробились откуда-то лучи света – широкие и яркие, явно не те, что днем иногда пробиваются сквозь свинцовые тучи. В одном из таких лучей бежал змееголовый Гурыня-младший. Своим корявым обрубком он указывал на что-то. Кому? Это было непонятно.

Лишь мгновением позже чудовище разглядело странные машины на гусеницах. Но не те, что доводилось видеть на пожелтевших картинках, а совсем другие – приземистые, обтекаемые, с башенками, и торчащими вперед стволами. Чудище решило, что вылезать пока не стоит.

То, что произошло дальше, уложилось в одну-две минуты. Свет стал до невыносимости ярким. И Гурыня-младший нырнул из его лучей во тьму. Лишь вопль его сотряс воздух:

– Все, падла! Каюк!

В этом ярком свете заметались в трех стенах фигуры, отбрасывая резкие причудливые тени. Пружинистый четырехпалый Бандыра первым почувствовал опасность и прыгнул прямо на стену, вцепился в ее край. Тут же раздался отрывистый треск, и Бандыра, обливаясь черной на свету кровью, сполз по стене. Его удивленно-глупая морда была обращена к машинам. Остекленевшие выпученные глаза посверкивали словно пуговицы.

– Шухер!!! – завопил хитрый Пак и метнулся к выходу из западни.

Из первой машины выскочили две фигуры – стройные и длинноногие, в одинаковых дыхательных, как и было сказано Паку, масках. В руках туристов были зажаты короткие трубки с рукоятями. Из них полыхнуло. Снова раздался треск. Но Пак выскользнул. Он был уже в темноте.

Одна из машин, резко подав назад, принялась шарить прожекторами, выискивая беглеца. Стреляли наугад. От безумной пальбы, сопровождаемой невероятным треском, можно было сойти с ума. Оцепеневшее чудовище не верило ни глазам своим, ни ушам. То, что происходило, не укладывалось ни в какие рамки.

Оно видело, как в луч прожектора внезапно попал Гурыня-младший, словно привидение, вырванное изо тьмы. Его тут же скосила отрывистая очередь. Гурыня привел их, Гурыня погиб от них! Странное происходило дело.

Совсем далеко, на пределе, нащупали прожектором Пака. И погнали, и погнали – одна машина пропала в темноте. Оставшиеся две освещали каменный тупик. Туристов было уже четверо. Они стояли полукругом, преграждая выход. Но не стреляли.

В каменном тупике, сбившись в кучу, жались к стене Волосатый Грюня, глуповато-доверчивые Бпизнецы-Сидоровы, Бумба Пеликан, вовсе не радующийся исчезновению вожака, смирный Гурыня-старший и съежившийся колобком Коротышка Чук. Бежать им было некуда.

Издалека доносились приглушенные выстрелы.

Туристы чего-то выжидали.

Чудовище поглядывало из своего подвала. Ему было как никогда жутко.

Первая очередь раскрошила камни над головой, заставила пригнуться и опуститься на колени. Вторая – фонтанчиками ударила перед стоящими в загоне, обдала их осколками гравия, щебня.

– Не надо! – выкрикнул Бумба Пеликан. – Вы ошиблись! Это не нас надо отлавливать!

– Мы из поселка! – пробубнил Грюня. – Не надо!

Третья очередь заставила опуститься их еще ниже.

Первым не выдержал Гурыня-старший. Он дернулся в сторону, потом вперед, норовя перевернуться на лету через голову и кубарем выскочить в темноту. У самой границы света и тьмы он распластался, вытягивая в последний раз свою шею и судорожно подергивая обрубками. Его тело зацепили крючьями и забросили в большой металлический короб на корме машины. Туда же последовал и мертвый, полуодеревеневший Бандыра.

Машины чуть отъехали назад, высвобождая проход пошире, но не ослабляя света прожекторов. Доверчивые Близнецы-Сидоровы, расставив свои ласты, пошли следом, пригибая головы пониже, на полусогнутых… Сначала убили одного. Голова его совсем свесилась, изо рта на комбинезон текла густая кровь. Но тело, управляемое второй головой, еще шло, и пасты также топорщились… Дико заверещал Коротышка Чук, вжимаясь в стену, захрапел Бумба Пеликан. Но снова раздался треск. И вторая голова закинулась назад. Близнецы, немного постояв на опористых когтистых папах, обмякли, словно опустевший внезапно мешок, тело их съежилось, запрокинулось набок.

В этот момент чудовище и выскочило из своего укрытия. Оно даже успело заметить, что не все из туристов стреляли, что двоё водили какими-то штуковинами, лежавшими у них на – плечах. И из этих штуковин не вырывалось пламя и не трещало, не гремело… Но было не до мелочей, не до деталей. В один прыжок, не помня себя от ярости, чудовище смяло своим тяжелым телом двоих, стоящих в центре, – их трубки не успели даже повернуться в его сторону. Захватив боковым щупальцем третьего, чудовище размозжило его о стену. Четвертый, резко развернувшийся лицом к нападавшему, стрелял прямо в дрожащий зеленовато-серый бок, усеянный бородавками. Понадобилась доля мгновения, чтобы обратить его в кусок жижи, трепыхающийся у гусеницы машины. Боли чудовище не почувствовало. Лишь онемели два щупальца.

И тогда начали стрелять из башенки.

Загрузка...