Голос Вселенной 1992 № 5

Открытое, мужественное лицо

Получилось так, что я должен был ехать в Латвию, в городок Смилтене. Я был рад – никогда не был в Латвии.

Но в те дни я бы согласился ехать куда угодно – лишь бы не оставаться на месте. Всё у меня шло вкривь, вкось. Это не то, что просто не везёт. Невезение – случайность. Со мной происходили вещи удручающе закономерные.

Человек, то есть я, ставит перед собой цель. Выполнение этой цели зависит от других людей. Человек обращается к этим людям, чтобы получить от них помощь, и все ему отказывают. «Ну что ж, – думает он, – я этого и ожидал», – и начинает преследовать другую цель, другими средствами, обращаясь к другим людям, и всегда получает от всех отказ. «Это невероятно, – думает он, – чтобы все отказали. Их же много. Неужели все они одинаковые?»

И я хожу с опущенными руками, и с головой, в бессилии наклонённой влево, и с печальными глазами.

И я опять иду к людям, облечённым полномочиями, и слышу от них: «Нет».

Нет. Нет. Нет. Нет.

Это должно иметь конец.

Например, мне скажут: «Завтра тебя убьют». И я пишу прошения о помиловании, и пытаюсь сломать решетку в окне камеры, и обращаюсь к стражнику, и к адвокату, и к судье, и к прокурору, и ещё к каким-то лицам.

Прошение отклоняется, прутья решетки толще моих рук, у стражника и всех остальных каменные лица, и они говорят: «Нет».

Я плачу, потому что это – сон – наяву я никогда не плачу – и умоляю о пощаде, но никто не внимает мольбам, и меня сбрасывают в пропасть, и я просыпаюсь, и тело моё покрыто студёным потом, и вырисовываются очертания моей комнаты, я вдыхаю радостно ~ в эту минуту я счастлив.

Счастлив, что жив.

Я поехал в Латвию, убегал от отчаяния.

Я уже не ждал. Пути к отступлению были отрезаны. Впереди – беспросветный мрак.

Каждые пять минут я с тоской смотрел на часы. Я ещё надеялся.

Вот пошёл двенадцатый час.

Въехали в большой тёмный город, с немногими огнями. Я проникся уверенностью, что это уже Цесис.

Действительно, автобус описал большой круг и остановился. Я вышел из него и каким-то образом мгновенно остался один – все куда-то разошлись.

Тусклый свет лампочки над входом в автовокзал лишь подчёркивал окружившую меня темноту.

Два забытых автомобиля стояли на другой стороне улицы. Пожилая женщина подошла к одному из них и села.

В машине был шофёр. Это оказалось такси. Отъезжающая машина взорвала ночную тишину.

Огромная молния осветила небо, превратила спящий город в фантастическую страну.

Я оказался на тротуаре и закурил.

Навстречу мне шёл человек.

– Простите, – сказал я, и он остановился.

Он был чуть повыше меня ростом, в светлом дождевике. Аккуратная чёрная причёска обрамляла его бледное худое лицо – открытое, мужественное, немного обветренное. Лицо казалось загорелым из-за ослепительной белизны белков глаз. Чёрные зрачки пронзали мои глаза. Я спросил:

– Вы не знаете, каким транспортом сейчас я могу добраться до Смилтене?

Человек внимательно смотрел на меня. Потом сказал с сильным акцентом:

– Я сам не знаю. Мне тоже надо в Смилтене. Автобусы уже не ходят.

– Извините, – сказал я.

Я повернулся и пошёл следом за ним. Мы шли по широкой улице с двухэтажными домами. Я прочёл: «Гагарина иела». Улица Гагарина.

Человек остановился и начал беседовать с рыжим кудрявым парнем.

Я стоял в нескольких шагах от них.

Человек обернулся и взглянул на меня.

Лицо его было тщательно выбритое и при свете фонаря казалось синеватым. От глаз веяло холодом.

Я тронулся с места и вышел на площадь с сиротливые памятником посредине. Почему-то свернул направо. Ватагами парни ходили по улице это беспокоило меня.

Впереди было высокое освещённое здание. Ресторан.

Здесь же были кафейница и эдница – столовая.

Кучка молодых людей штурмовала дверь ресторана. Я прошёл мимо, хотя чувствовал голод.

Показался ещё один освещённый дом – жёлтый, двухэтажный, на другой стороне тёмной улицы. Я пересёк улицу и взобрался на крыльцо дома. Прочёт табличку: «Виесница». Гостиница. То, что мне нужно.

Очередь у окошка администратора. Передо мной – четверо.

Первым был похожий на русского интеллигентного вид; толстяк с полнокровным бугристым лицом.

На стене справа от меня – прейскурант. Маленькая и дешёвая гостиница: стоимость мест от 60 коп. до 1 р. 30 коп.

Вторым был парень баскетбольного роста, третьей – юная девица с тёмно-каштановыми локонами из-под синего берета.

Странно было, что она одна приехала в этот город. Я ей позавидовал – она получила одноместный номер.

Пожилая администраторша дала ей ключ и сказала по русски:

– Больше мест нет.

– Как же так? – возмутилась стоявшая впереди меня высокая блондинка и начала что-то объяснять по-латышски.

На её протяжные гласные откликнулась женщина, сидевшая рядом с администраторшей, вышла из администраторской кабины и, после недолгого разговора, надела болоньевый плащ и увела с собой блондинку из гостиницы, в ночную тьму.

– Действительно мест нет? – спросил я, оставшись один на один с администраторшей.

– Если бы были, я бы поселила.

– А что же вы мне посоветуете?

– Не знаю, что и советовать.

Я отошёл от окошка, сел в кресло, прислонённое к стене закурил, вытащил из портфеля книгу – «Годы учения Вильгельма Майстера» Гёте и принялся за чтение.

Идти мне было некуда, и я надеялся, что администраторша что-нибудь придумает – ведь она, как и я, не говорила по-латышски.

Я ждал недолго. В половине первого женщина крикнула из своего окошка:

– Молодой человек!

Я подошёл.

– У меня есть свободный номер, – сказала она. – Но я туда никого не поселяю.

– Почему?

– В этом номере жил мужчина, и он умер в гостинице. Странной смертью. На днях. Вам на сколько нужна гостиница?

– Только переночевать.

– Вы согласны переночевать в этом номере?

– Да, – сказал я после некоторого колебания. – А почему вы предупредили меня?

– Вы бы всё равно узнали. Это знают все.

Я заполнил необходимые бланки, оплатил счёт за сутки и она дала мне ключ и сказала:

– Постель там есть. Идите.

Я поднялся на второй этаж и нашёл свою дверь. Отпер с трудом – рука дрожала. Ужасом пахнуло на меня. Огромная молния показалась в раскрытом настежь окне и осветила тёмную комнату синим светом.

Я в замешательстве шарил рукой в поисках выключателя, наконец нащупал его, и, когда в номере стало светло, немного успокоился.

Две сдвинутые вместе деревянные кровати упирались в стену справа от меня. Письменный стол прислонён к подоконнику.

Ноги мои были тяжелы от усталости. Я запер дверь, вы курил сигарету, потом вымыл пепельницу под краном – не могу заснуть, когда пахнет табачным пеплом – и накрыл ее газетой.

Разделся, потушил свет, залез под холодную простыню вытянул ноги в предвкушении мгновенного сна.

Я закрыл глаза, но сон не шёл. Веки мои дрожали от частых вспышек.

Я открыл глаза.

Каждую секунду дверь озарялась голубым светом. Это было невыносимо. Я поднялся и подошёл к распахнутому окну.

Небо вспыхивало голубым пламенем и опять погружалось во тьму.

В самое сердце моё проникала тревога. Я захлопнул окно и защёлкнул шпингалет. Занавесок не было.

Я залез под одеяло и ворочался и дрожал, хотя не было холодно.

Мне предстояло провести ночь в сопровождении световых эффектов.

Ледяная вода текла по жилам от ног до самого сердца. В висках стучала кровь.

Ни один звук не нарушал могильной тишины. На голубой двери, как на экране, высвечивались кошмарные видения.

Я закрыл глаза и лежал, надеясь, что всё это пройдёт. Если бы хоть кто-нибудь был рядом. Наконец я забылся.

Я опять увидел тот сон, где меня приговаривают к смерти. И вот я уже лечу в пропасть и слышу отчаянный, далёкий голос матери: она зовет меня тем именем, которым звала в детстве… Я знаю, что должен проснуться, но лечу до конца и ударяюсь лицом в камни, и протяжный вопль застревает в моём горле.

Мне кажется, что я кричу, но я просыпаюсь, и крик мой беззвучен, только горло напряжено. Я лежу лицом в подушку. Я переворачиваюсь и смотрю вправо. На соседней кровати кто-то лежит.

Я приподнимаюсь. Лежит человек с синим ввалившимся лицом, с грязными волосами, в грязной одежде. На шее, под ухом, запеклась кровь.

Это мертвец.

Я падаю на подушку и не могу шевельнуться. Потом с трудом поворачиваюсь влево.

Вновь голубые вспышки на двери.

Глаза мои утомлены, а душу сверлит видение трупа на кровати справа.

С трепетом я поворачиваюсь к нему – но трупа уже нет. А может, и не было, а я просто растревожил одеяло на соседней кровати, и оно свернулось в кучу, напоминающую человека?

С томительным предчувствием я кладу руку на это одеяло, и радость приходит – под ним ничего нет. Вновь погружаюсь в сон.

Иду в темноте, и навстречу бежит огромная чёрная собака.

Она прыгает на меня и рвёт моё лицо, жестоко и долго. И вот я уже без глаз. Я слеп, ничего не вижу. Глаза – самое дорогое.

Меня гнетёт сознание, что это уже навсегда, глаз не вернёшь.

До конца жизни в кромешной, чёрной тьме.

Вопль безысходности сотрясает меня, и я просыпаюсь и удивляюсь, что крик мой беззвучен. И я вижу! Уже светает.

В нос ударяет острый, неприятный ночной запах табака.

За столом, спиной ко мне, сидит человек и курит.

Дверь заперта, за запертым окном – туман и ничего больше, зарницы кончились.

Откуда мог взяться этот человек?

И мой крик обретает звук.

Человек оборачивается на этот звук.

Он внимательно и строго смотрит на меня чёрными зрачками из ослепительных белков.

Печально его открытое, мужественное лицо, – немного обветренное, бледное, обрамлённое аккуратной чёрной причёской.

На спинке стула висит светлый дождевик.

У меня нет дождевика.

Я узнаю этого человека.

С ним я встретился вечером в этом городе.

Он удивлённо смотрит на меня, потом отворачивается, гасит сигарету и сидит, наклонившись над столом.

Я поворачиваюсь к двери, и меня обволакивает сон.

Больше снов я не видел и проснулся от шумной возни в коридоре. Там, стуча ногами и громко переговариваясь, ходила молодёжь – должно быть, спортсмены.

Я умылся, оделся. Ночные страхи показались пустяковыми.

Взгляд мой упал на стеклянную пепельницу. Она стояла на столе, где я её оставил.

Но я помнил, что накрывал её газетой. Теперь газета лежала в стороне.

На чисто вымытом стеклянном дне пепельницы я увидел небольшую кучку пепла и наполовину выкуренную сигарету.

Я всегда докуриваю сигареты почти до фильтра.

…Холодея от страха, я отпер дверь в коридор, чтобы лучше слышать голоса и шаги.

Трясущимися руками я донёс пепельницу до туалета, высыпал её содержимое в корзину для мусора и вновь всполоснул её.

Я спустился в буфет – в подвал. Съел тарелку серого жареного гороха с салом, кружок яичницы, запил всё кефиром.

Вокруг меня были люди, весёлая болтовня, тревоги мои рассеялись, и я решил остаться в городке до вечера, изучить его, раз уже попал сюда.

С этой мыслью я пошёл на автовокзал.

Густой утренний туман холодил кости, асфальт был мокрый, но без луж. Стоял характерный для сырого города запах гари.

Я купил билет на последний рейс в Смилтене, вышел из автовокзала и вошёл в стеклянное строение рядом – в буфет.

Было восемь часов утра, и в буфете толпился народ, пил пиво «Сенчу», заедая горячей копчёной колбасой, жир которой, расплавленный в кипятке, тут же застывал, уменьшая съедобность колбасы.

Недавний завтрак не набил моего желудка, и я заказал пива с колбасой.

– Семдесмит пьектс, – сказала высокая накрашенная буфетчица, и я понёс две откупоренные бутылки и тарелку с дымящейся колбасой к мраморному столику в углу.

За столиком никого не было. Я выпил бутылку пива. Холодная дрожь заставила меня обернуться.

В другом углу по той же стене стоял высокий худой человек в дождевике.

Аккуратная чёрная причёска обрамляла его бледное, узкое, открытое мужественное лицо, немного обветренное.

Чёрные глаза из ослепительных белков сверлили моё лицо.

Кусок застывшей колбасы выпал из моей руки и покатился под столиками, по мокрому каменному полу.

Человек стоял за столиком и смотрел на меня. Перед ним не было пива и еды, он просто смотрел.

Я торопливо зашагал к выходу; поскользнулся на мокром полу, но удержался, схватившись За ручку двери, и она со скрипом захлопнулась.

Я с трудом открыл её, глотнул сырой туманный воздух и, задыхаясь, побежал по улице Гагарина, к гостинице.

Промчался по пустынной, голой площади с одиноким памятником посредине.

Запыхался и уже медленными шагами вошёл в гостиницу, прошёл мимо снующих длинноволосых высоких спортсменов и спортсменок в тренировочных костюмах, поднялся на второй этаж, открыл ключом дверь в номер.

В изнеможении опустился на стул, руки мои упали на холодное дерево стола.

Опять я почувствовал беспокойство – стало не по себе. Что-то было не так.

Я напряг сознание и понял, что в холодной комнате сиденье моё было тёплое, чем-то нагретое.

Дно пепельницы было покрыто слоем пепла, на котором валялся окурок – из сигареты было сделано лишь две-три затяжки.

Я схватил пепельницу и хотел унести её в туалет, но жуткий звук остановил меня посреди комнаты.

Это был животный вопль. В нём звучала первобытная безысходность, животное отчаяние, безнадёжность, ужас. Кричала женщина.

Пепельница выскользнула из моих рук и оглушительно, как канонада, загромыхала на паркете, рассыпав содержимое.

Я механически вышел из номера и вошёл в соседний, почему-то полагая, что крик оттуда.

На прислонённой к стене кровати молча, отвернувшись к стене, лежала в одежде девица с тёмно-каштановыми волосами. Она повернула ко мне лицо – я узнал её: она была вечером в очереди к администратору.

Я отвёл взгляд: не мог смотреть на её округлённые от ужаса глаза, беспомощно раскрытый рот, ярко-красный на белом, как бумага, лице.

Она проговорила – голос её был скрипучий, с сильным акцентом:

– Там, в шкафу – человек висит. И протянула тонкую руку.

Я шагнул в показанном ею направлении и резким рывком открыл дверцу шкафа.

Но шкаф был пуст. Зеркальная задняя стенка его отражала моё измученное тяжёлым сном лицо, с синими кругами вокруг глаз.

– Вот, – сказал я ласково, повернувшись к девице. – Там ничего нет.

Она прищурилась и сказала тихо:

– Он там висит.

И лицо ее упало на подушку.

Я тихонько затворил за собой дверь.

Агония.

Боль, от которой никуда не убежишь и которая кончится, только когда всё кончится.

Из-за которой невозможно шевельнуться и даже открыть или закрыть глаза.

Я ватными шагами спустился на первый этаж и увидел в окошке уже знакомое пожилое лицо администраторши.

У окошка никого не было, и я обратился к ней:

– Извините, пожалуйста. Скажите мне, человек умер в моём номере?

– Да. Он жил в вашем номере.

– То есть я хотел спросить, смерть произошла в моём номере?

Женщина нахмурилась, о чём-то размышляя. Я решил помочь ей:

– Он умер в соседнем номере? Справа от моего?

– Откуда вы узнали? – спросила она шёпотом.

– Этого никто не знал?

– Никто. Тот номер пустовал тогда. Откуда же…

– Ничего, – сказал я. – Он повесился?

– Да. Но откуда…

– Ничего. Он сегодня опять там висел.

– Простите. Я не понимаю. Его уже похоронили, – женщина была в недоумении.

– У вас нет его фотографии, паспорта или ещё какого-нибудь документа? Я хочу видеть его лицо.

– Нет. Все документы забрала милиция.

– Он был похож на меня?

– Боже, – сказала она. – Он был страшно похож на вас. Может, он ваш родственник? Я забыла его имя, но это можно узнать… – женщина бросилась открывать ящик стола.

– Это неважно, – бросил я. – Он был похож на меня, только волосы у него были, короче и потемнее?

– Точно. Точно.

– И повыше ростом?

– Так.

– Открытое, мужественное лицо, немного обветренное, бледное, выбритое до синевы, чёрные зрачки на ослепительных белках глаз?

– Да. Точно.

– Он ходил в дождевике?

– Да. В белом.

– В белом, – машинально повторил я. – Спасибо вам.

Я отошёл от окошка, вышел на улицу. Холодный туман дохнул в лицо и уложил волнение.

Заглянул в полуразрушенный, захламлённый средневековый замок

Опять попал на рынок. Прямо у входа стоял горбатый, с морщинистым, как залежалая картофелина, коричневым лицом, старик в грязном пальто, чёрной войлочной шляпе.

Он разложил в коробке зеленоватые матовые, полупрозрачные камушки.

– Дайте один, – сказал я горячечным голосом. – Что это такое? Вас ист дас?

– Фосфоре, – сказал старик. – Дэсмит ка… – старик губами и пальцами пытался объяснить цену.

Я бросил камушек в карман, кинул в коробку гривенник и размашистыми шагами почти полетел по направлению к своей резиденции. По пути заскочил в универмаг напротив и купил за 60 рублей светло-серый, почти белый плащ-дождевик.

Вбежав в гостиницу, я врезался в толпу юных спортсменов, и они расступились. Мой путь был в парикмахерскую.

Пройдя по коридору, я попал в маленький зал. Здесь было лишь одно кресло, и оно пустовало.

Я потребовал, чтобы меня коротко подстригли и тщательно побрили.

Покинув парикмахерскую, я вновь бросился к администраторше. Дежурила всё та же – видимо, суточное дежурство.

– Извините, пожалуйста, ещё раз, – сказал я.

Её глаза широко раскрылись от внезапного страха, но она наконец узнала меня и спросила:

– Что нужно?

– Я забыл ключ в номере, и когда я ушёл, дверь захлопнулась. У вас нет запасного ключа? – задыхаясь, проговорил я.

– У нас двери не захлопываются, – строго сказала женщина. – Наверное, вы потеряли ключ.

– Нет, – сказал я. – Я точно помню, что забыл ключ в номере.

– Вы так полагаетесь на свою память? – иронически спросила она. – Если вы не запирали дверь, она не могла сама запереться.

– Но я уже пытался войти и не смог.

– Попытайтесь ещё раз. Проверьте как следует, – пожилая женщина смотрела на меня с сочувствием, как на больного.

Я поплёлся на второй этаж, ожидая крушения.

Разбежался и толкнул свою дверь.

Она легко отворилась.

Ключ мой лежал на столе.

Ключ лежал в луже крови. Кровь уже свернулась, застыла, красная, неяркая, как мороженое мясо.

Кровью была наполнена пепельница, и вмёрзла в свернувшуюся массу наполовину выкуренная сигарета.

Кровь вокруг пепельницы.

Застывшие струи вели со стола на пол.

На полу – всего несколько растёкшихся капель крови.

Сладковатый запах вызывал волнение в горле, тошноту. Я распахнул окно и стал жадно глотать свежий ветер.

Размахнулся и вышвырнул пепельницу в туман.

Она достигла земли и с оглушительным звоном рассыпалась на тысячи осколков.

Я уже ничего не боялся.

Нашёл у умывальника влажную тряпку и начал с усилием водить по столу.

Убедился, что кровь натуральная, и тщательно протёр стол и пол – стались лишь маслянистые тёмные следы.

Я сел на одеяло, которое ночью принял за мертвеца, вытащил из кармана кусок фосфора и намазал им глаза и веки. Причесал волосы и вышел из номера, запер дверь.

Постучался в соседний справа номер.

– Йа, йа, – раздался скрипучий девичий голос.

Я вошёл – передо мной во весь рост стояла юная девица с тёмно-каштановыми волосами, с нежным белым лицом.

Зрачки её стали огромными, и я услышал вопль. Она упала навзничь. Сначала был глухой звук, потом стук головы об пол.

Я шагнул к шкафу и открыл его, чтобы полюбоваться собою в зеркале.

Да, теперь меня нельзя было отличить от Того.

Я широко улыбнулся, обнажив зубы, но отражение не улыбалось. Оно печально и зло смотрело на меня. Жёсткие, прямые складки вокруг его губ.

– Ну…

Я услышал этот короткий и вечный звук, как скрежет адской машины, металлический голос микрофона.

Затряслось моё тело холодной волной.

Это было он – повыше меня ростом, с чёрными, как ничто, волосами.

Он больше ничего не сказал и устало откинулся к стене шкафа – зеркала не было.

Кривая усмешка промелькнула на его открытом, мужественном лице, и лицо внезапно посинело и стало твёрдым и холодным, как обмёрзший камень.

Грубая серая верёвка вонзилась петлёй в его шею, убегала ввысь.

Стекло и жемчуг с чёрными дырками – мёртвые глаза пронзали мою голову, мой мозг насквозь.