Голос Вселенной 1991 № 10

На руинах третьей мировой войны

Примечание редакции. Мы берем на себя смелость опубликовать отдельные отрывки из беседы нашего корреспондента с писателем Юрием Петуховым. Редакция ответственно заявляет, что не разделяет точку зрения интервьюируемого на процессы, происходящие в нашей стране и за рубежом. Редакция подчеркивает, что всегда занимала открыто демократические позиции, под-держивала курс на свержение тоталитарного режима. Редакция всецело и безоговорочно поддерживает курс нынешнего руководства страны (союзного и российского), заранее приветствует и одобряет все инициативы, предпринимаемые на благо советского и российского народов. Объединенное демократическое движение, по мнению редакционного коллектива, является на нынешнем трудном этапе главной направляющей силой, умом, честью и совестью эпохи. Измышления писателя Юрия Петухова публикуются в предельно сокращенном виде исключительно из соображений плюрализма и достойной отповеди, которую мы надеемся получить не только от возмущенных читателей, но и от профессиональных журналистов демократической прессы.

Корр. Юрий Дмитриевич, прошло более полугода после публикации нашей с Вами беседы под претенциозным заголовком «Третья мировая война в разгаре». Что Вы теперь можете сказать?

Юрий Петухов. Война проиграна. Капитуляция полная и безоговорочная. Мы разгромлены в пух и прах на глазах у всего рукоплещущего и раздающего награды и премии мира. Такого поражения Россия не знала за всю свою многотысячелетнюю историю. Если взять даже самые близкие времена, можно вспомнить, что в 1941 году нам удалось отстоять целостность нашей Родины. Гитлеровский план предусматривал расчленение нашей Державы на буферные германизированные прибалтийские «государства», самостийную Украину, «независимую» Белорус-сию, присоединенную к фашистской Румынии Молдавию, «свободную зону» Крым, вассальные «государства» Кавказа и Средней Азии; на месте искусственно ограниченной комиссарами Рэсэфэсээрии нацистами предполагалось создание четырех «независимых» государств (с учетом того, что Дальний Восток и Сибирь попадали под протекторат Японии). Свыше сорока мил ионов Русских людей заплатили жизнями, чтобы предотвратить гибель страны. Они спасли Россию! Цена, видно, была слишком велика – настолько велика, что на очередной бой уже некому было встать, мы отдали Родину на растерзание без боя, больше того, мы сами (как это и было спланировано спецслужбами) способствовали разрушению своей державы. Ложь вокруг! И мы закрываем глаза на ложь! Нам говорят: воссоединение Германии благо! Да, благо для немцев. Но почему же тогда нам надо разваливаться, разъединяться?! Я не могу себе представить, и не хочу представлять, что Киев – «мать городов русских», столица исконной изначальной Руси, будет находиться в другом государстве. Это у меня лично, это у вас, у каждого из вас отнимают мою и его землю, нашу историю, часть нашей жизни! Никаких объективных причин для развала России нет и быть не может, вся эта болтовня о взрыве национального самосознания и прочем – бред, такой же бред, как большевистские байки о «революционной ситуации» в России накануне преступного октябрьского переворота. Расчленение России – это условие капитуляции, предъявленное нам победителями, разгромившими нас в третьей мировой войне. Сейчас не секрет, что все так называемые национальные фронты республик были созданы по решению Политбюро ЦК КПСС, что «бархатные» революции в странах Варшавского Договора были санкционированы и финансированы из тех же центров. Обратите внимание, что и сама КПСС была разгромлена и распущена только лишь после того, как ведущие ее функционеры в течение ряда лет так называемой «перестройки» создали разветвленные параллельные «демократические» структуры и полностью обосновались в них на ведущих должностях – практически все наши пламенные революционеры-демократоры являются партаппаратчиками с огромными стажа-ми…

Корр. Наши читатели хотят четко знать Ваши позиции. А Вы отвечаете так, что Вас невозможно понять – к какому же все-таки лагерю принадлежите Вы? Только честно и прямо!

Ю. Д. К лагерю Господа Бога, Правды и Великой России! Опять непонятно? Разъясняю. Есть извечные объективные ценности. Это – страна, в которой ты родился и живешь, это – народ, к которому ты принадлежишь, который вокруг тебя. Страна должна быть (и была до 1917 года) Великой, Могущественной, Независимой, Справедливой к своим гражданам, Обеспечивающей

все их права и свободы, Защищающей их в любой точке земного шара. Российская Империя была Империей Добра и Справедливости, Империей Процветания и Равенства – все это сейчас начинает доходить до самых туполобых и истеричных либералов, визжавших с пеной на губах все семьдесят три года о вымышленной большевистской пропагандой «тюрьме народов». Штаты до сих пор не достигли ни уровня свободы и демократии, ни жизненного уровня дореволюционной России. Нынешние показатели преступности в десять тысяч (!!!) раз превышают дореволюционные показатели. Задумайтесь над этим числом!

Корр. Вы снова уклоняетесь от ответа.

Ю. Д. Нет, я хочу, чтобы вы вместе со мною логически пришли к ответу. Наберитесь терпения. Итак, Великая страна просто обязана быть Великой, Могучей, Богатой, Независимой. Если вы ее начнете кроить и крушить, вы останетесь у разбитого корыта, у развалин – это однозначно. Второе, народ. Он в Великой Державе должен быть богатым, здоровым, свободным. Истины предельно простые, доступные. У нас была фантастически богатая страна, у нас был фантастически богатый и свободный народ, живший не догмами классовых учений, а собственным здравым умом и государственными уложениями, у нас была демократия, которая и не снилась немцам, американцам, англичанам… Все было до тех пор, пока нас не поделили на два лагеря: на правых и левых, на белых и красных, на прогрессистов и супостатов. Принцип старый – разделяй и властвуй! Банды горлопанов-интернационалистов, финансируемые всемирным банковским капиталом, кайзеровскими спецслужбами, зарождавшейся отечественной мафией, принялись с бесовской истеричностью, подмеченной еще великим Федором Михайловичем Достоевским, сеять среди мирных и добролюбивых россиян злобу, ненависть, зависть. Отцов и детей, братьев и сестер совершенно искусственно поделили на лагеря, стравили, заставили убивать друг друга. Россию надо было уничтожить любой ценой. И так называемое «мировое сообщество» ее уничтожало, не жалея ни сил, ни средств (кстати, все потом окупалось: то же «сообщество» вывезло из разгромленной России ценностей на сотни триллионов золотых рублей – весь мир стоит на русских костях, русском золоте). Понимаете, к чему я клоню? Есть Великий Русский Народ – единый, объединенный одной целью: жить богато, независимо, свободно, достойно, жить так, как Он достоин жить. И есть своры бесов, одержимых неистовым стремлением все крушить, ломать, перестраивать. Вот эти бесы и придерживаются «лагерных» принципов – дескать, кто не в нашем «лагере», тот враг, ату его! режь на куски до двенадцатого колена! преследуй! трави! обличай! жги! расстреливай! И все это с ветхозаветной иудейской злобой, с лютой нетерпимостью, сатанинской одержимостью. Зачем нам все это?! Я ненавижу всю эту полпотовско-марксистскую, троцкистско-ленннскую, бухаринско-маоцзедуновскую мразь, истребляющую в свои сатанинских игрищах целые народы!

Я предлагаю собрать всю эту бесовскую лево-правую мерзость в одну кучу, раздать им оружие, оградить их получше и подальше от нормальных людей – пускай выясняют отношения, пускай отстаивают свои «принципы», которыми ни одна из сторон не желает поступиться – режьте, ешь-те друг дружку! Но народы не трогайте, хватит! И самим нам, всем, надо остановиться, призадуматься – как мы легко клюем на дешевую наживку, как запросто нас обводят вокруг пальца все эти демагоги, обещающие царствие небесное на земле и колбасный рай на третий день после их избрания. Любой психиатр, честный психиатр, вам скажет однозначно: все эти лево-правые бесы, взвинчивающие истерию, сами почти без исключения истерики, неврастеники, психопаты, латентные и практикующие гомосексуалисты, маньяки, одержимые бредовыми параноидальными идеями. Их надо лечить! А мы слушаем их с раскрытыми ртами, идем за ними толпа-ми… Пора кончать с этими «лагерями»! Хватит с нас «лагерной» жизни! Пора жить по-человечески!

Корр. Что-то у Вас концы с концами не сходятся – жить по-человечески, когда проиграна война и мы разгромлены?!

Ю. Д. Другого выхода нет. Мы переживаем период величайшей после октябрьского переворота трагедии России. Мы повержены и избиты, изранены почти до смерти. Надвигаются полная кабальная зависимость, новый кровавый этап гражданской войны, голод, разруха, колониальное рабство в самых его диких первобытных формах… Запад нам поможет дойти до ручки, можете не сомневаться. Уже сейчас происходят странные вещи: те, кто вещали о развитии отечественного предпринимательства и использовали поддержку предпринимателей на этапе пути к власти, ныне гордо от них отвернулись, отказав практически во всем и предоставляя право скупки земель, заводов, фабрик, помещений и зданий под офисы, рабочей силы и т. д. исключительно западникам – колониальная администрация пунктуально исполняет условия полной и безоговорочной капитуляции. Какая же это «рыночная система»?! Это самое обычное администрирование… (Примечание редакции. Мы вынуждены опустить большую часть рассуждений интервьюируемого ввиду их полного противоречия демократическим основам нынешнего курса на вхождение страны в мировую хозяйственную систему)… Но нам надо пройти через все это, нам следует стиснуть зубы и терпеть, нас должен в какой-то мере воодушевить пример разгромленной во второй мировой войне Японии, которая прошла через чудовищные унижения, но возродилась, вознеслась. Россия обязательно возродится! И не в качестве разжиревшей ублюдочной ленинско-бухаринской рэсэфэсээрии, а в качестве Великой Неделимой и ни от чьей злой воли не зависящей Державы – духовного, научного и технического ядра Земной Цивилизации. Я верю в это!

Корр. Вы не боитесь преследований со стороны властей?!

Ю. Д. Не привыкать! Дважды не расстреляют! Я не хочу уподобляться всем этим нашим «демократам», которые лижут любую руку, лишь бы она свисала с подлокотника трона. Я никогда не поддерживал ни одного из существовавших режимов. И будьте уверены – не поддержу и по-следующих. Я писатель. И для меня нет властей земных, я выше всех этих политиканов, президентов, совещателен и заседателей. Я признаю над собою лишь одну власть – власть Творца нашего, Вседержителя, создавшего весь этот странный, непонятный мир. Ни один из властителей-тиранов и властителей-демократоров уже не сможет отнять у людей Земли миллионы моих книг, статей, газет, никто не сможет собрать мои книги и полностью их уничтожить, сжечь… а значит, мне нечего бояться, мое слово неистребимо – оно уже живет вне зависимости от воли правителей. И оно будет жить. Тираны должны помнить, что даже вынужденный юридически и физически подчиняться их законам человек все равно в душе своей живет по своим установкам, по божескому духовному уставу – закабалить нашу вечную душу никому не удастся. Я могу смириться с юридическим оформлением поездок, скажем, на Украину, вымаливанием въездных виз в Белоруссию или на территорию будущих «свободных» дальневосточных зон, находящихся под японским протекторатом. Но никто в душе не заставит меня считать Украину, Белоруссию, дальний Восток чужими суверенными государствами – это мои земли, это моя Родина, это моя Россия, пусть эти земли отчуждены, оккупированы, отняты у меня – все равно – это мои земли. Это Моя Земля! Все природные богатства, лежащие в недрах Великой России – это мои личные богатства, это и ваши личные богатства, россияне, только ваши! Никто не имеет законного права отдавать эти богатства оккупантам. И если это делается, это не законный юридический акт, это воровство нашего имущества, это ограбление нас! Ответьте мне – куда пошли средства от проданных тоннами якутских алмазов, миллионов гектаров отданных на распыл сибирских лесов, миллиардов кубометров выкаченных из нашей с вами земли нефти, газа?! Где вырученные деньги?! Где валюта?! Мы с вами ее не получили! У нас отняли все! Нас ограбили! Я не хочу такого «международного разделения труда», когда у меня отбирают все, а взамен плюют мне в лицо!

Корр. Вы против взаимовыгодного сотрудничества с Западом?!

Ю. П. Я был за такое сотрудничество, когда все наши будущие демократоры-западники клеймили «буржуазных акул мира наживы». Я и теперь за полноценное сотрудничество. Но я против колонизации нашей страны. В процессе колонизации наживутся посредники, наживутся колонизаторы, а нам с вами привезут грузовик с кукурузными хлопьями и будут месяц подряд показывать по телевизору как нас неблагодарных дураков гуманный запад спасает от голодной смерти. Вы думаете, что всесоюзная истерическая игра на понижение рубля идет уже три-четыре года напрасно?! Нас просто обязаны купить по минимуму-миниморуму! Мы повержены, лежим во прахе ног победителей, но нынешний век не позволяет им просто придти и отнять все у нас дикарским способом, теперь поступают иначе – победителя понижают, опускают до нулевого предела, приходят и покупают за гроши (потом эти гроши из нас же высосут, не сомневайтесь). Все кредиты, которые сейчас униженно вымаливаются у Запада и Востока, вы сами знаете, будут разворованы, растасканы посредниками. А платить будем мы! Платить будут наши дети! И не природными богатствами – их уже не будет! Платить придется рабским трудом задарма, кровью, как в фашистских концлагерях. Уже сейчас идет процесс перекачки всего стоящего на Запад… Нет, нам нужны другие формы сотрудничества.

Корр. Все так уж плохо?

Ю. Д. Разумеется, нет. В жизни всегда хорошее идет в ногу с плохим. Зачастую они совсем рядом. Хорошо, что сняли запреты на предпринимательство и частную собственность – это единственные двигатели прогресса. Но плохо, что русских людей лишили фактического права на то и другое, обрекли на одну лишь работу в рудниках, на фабриках и заводах. Очень хорошо, что посшибали поганых идолов всевозможным отродьям нечистой силы типа Свердловых, Дзержинских, Калининых… но Марксы и Энгельсы стоят незыблемо. Хорошо, что с Петербурга сняли мерзкое именное клеймо Дьявола. Но дорогие Русскому сердцу кремлевские башни и по сию пору опечатаны каббалистическими дьявольскими пятиконечными печатями, а забальзамированный труп величайшего преступника за всю историю человечества продолжает лежать между небом и землею посреди святого для нас места… (Примечание редакции. Ввиду того, что все дальнейшее носит отвлеченный характер, мы опускаем двенадцать страниц текста)… Как может наш советский рубль стать конвертируемым, если он изначально (с 1918 года) проклят?!

Патриарх Тихон предал большевиков вместе с их вождями и приспешниками вечной анафеме. Никто это проклятье не снимал. А на каждом банковском билете красуется профиль трижды проклятого вождя. Мы тасуем туда-обратно проклятые деньги и тщимся, что они станут полно-ценными. Глупость!

Корр. Это все из области идеалистичной философии и далеко от жизни…

Ю. Д. Далеко? Вы так думаете?! Христианская Церковь стоит два тысячелетия и Сила ее крепнет. А преданные анафеме, несмотря на то, что под их властью была богатейшая в мире страна, колоссальный научный, технический потенциал, рухнули в семьдесят три года. Помяните мое слово – когда дьявольский профиль наконец исчезнет с купюр, наш рубль резко пойдет в гору. Но и здесь трудности: демократоры-посредники прекрасно знают обо всем, они будут без передыху плясать на костях поверженной компартии, но заклятья с национальной валюты не снимут и идолов верховного своего божества не уберут. Уже сейчас раздаются голоса, что, дескать, памятники не виноваты, что их все надо оставить на своих местах, кому-то выгодно, чтобы над Россией висело вечное проклятие! А пока идолы слуг Сатаны будут стоять – проклятье не снимется и беды наши не прекратятся. Можете мне верить, можете нет. Но подумайте сами, если Вы повесите у себя в доме над своей головой знамя Антихриста – то Вы и будете жить под знаменем Антихриста со всеми вытекающими последствиями, Благие Силы не будут оберегать того, кто сам встал в ряды воинства Антихристова, отрекшийся от Бога всецело попадает в цепкие лапы Дьявола! Нельзя творить добрые дела под кровавыми полотнищами. Это уже поняли самые отупелые и ортодоксальные материалисты-атеисты, и они зачастили в Храмы Божий… А мы, неумело начиная одной рукой креститься и смотреть в Небо, все еще бьем поклоны Вельзевулу и несем ему жертвы. Короче, все сатанинское должно быть изъято из нашей жизни, отринуто. Двум богам молиться нельзя, пришло время выбирать, с кем мы.

Корр. За что Вас столь дружно поносит демократическая пресса? Ведь есть же объективные причины? Или Вы не склонны к самокритике?

Ю. Д. Причины есть. Так называемая демократическая пресса это единый очень слаженный оркестр, которым дирижирует один дирижер – тысячи оркестрантов старательно выводят те ноты, которые им приказано выводить… И вдруг они видят – стоит в сторонке совсем не ПОХОЖИЙ на них музыкант и играет свою мелодию. Представляете, какие эмоции начинают обуревать подневольных «демократов»? Чего только нет тут – и раздражение, и зависть, и слепое несдерживаемое бешенство. А когда они своими «демократическими» послушными мозгами начинают соображать, что музыкант-одиночка не только игрок, не только сам себе дирижер, но и композитор, творец собственных мелодий, начинается вообще невообразимое. Вот угадайте, какая первая реакция у всех этих прописных «демократов». Запретить! Немедленно запретить игру вольного музыканта! А почему? А потому, что он играет не так, как они! Вот вам и вся «демократия».

Корр. Но Вы на самом деле проповедуете Зло. С обложек Ваших книг смотрят в лица людям чудовищные хари, рожи, лики упырей, монстров, мутантов… Вы живописуете какую-то дикую невозможную жизнь выродков человечества… все это настолько отталкивает, что поневоле соглашаешься с мнением Ваших критиков – надо пресечь, запретить, уничтожить тиражи, обуздать самого распоясавшегося, потерявшего меру автора. Неужели Вы сами не чувствуете такой реакции?!

Ю. Д. Вот Вы и затронули один их важнейших, философских вопросов моего бытия и моего творчества. Но по порядку. Реакцию я чувствую: озлобленная ненависть со стороны гопманов, арбитманов и прочих «критиков» и тысячи необычайно теплых, добрых писем от моих читателей. Последнее время только эти проникнутые искренней любовью и пониманием письма думающих, честных людей России не дают мне погибнуть, сойти с ума от колоссального напряжения, от непрекращающейся кошмарной травли, от мерзости нашего постперестроечного недочеловеческого бытия, от инфарктно острой сердечной и душевной боли при виде распинаемой, разрываемой в кровавые клочья России. Эти письма – мое спасение, моя вера! Пока в России есть люди, способные писать такие письма, она не погибнет, хоть ты перегороди ее колючей проволокой «суверенитетов» через каждую версту! Россия – это умные, добрые Русские люди, это Русский язык. И пока эти Люди, пока этот Язык существуют, пока Их не истребили полностью, до конца, Россию не убьешь, не уничтожишь! Арбитманам и гопманам не пишут таких писем, и потому они не знают России, им кажется, что все закончено, осталось лишь добить непокорных, неугодных… Зло?! Да, в нашем протухшем больном обществе существуют влиятельные силы, которым чрезвычайно выгодно затушевать подлинное лицо Зла, которые хотят сместить понятия Добра и Зла, перемешать все, запутать всех. Вспомните, сколько нам твердили: вот он, злой человек, но ведь и в нем есть нечто доброе, вы увидите светлое, надо только постараться. Мы приглядывались… а этот «добрый-злой», «хороший-плохой» человек всаживал нам в загривок нож, ломал ребра и бросал наземь. Искусственно навязываемый нам бесконечными слащавыми боевиками образ «хорошего злого человека» настолько внедрился в наши мозги, что мы стали терять ориентацию, путаться, мы уже не могли отличить, где же подлинное Зло, где настоящее Добро. Милые и элегантные убийцы поглядывали на нас умными глазами с экранов кинотеатров и телеэкранов, обходительные жулики, казнокрады, воры обаятельно улыбались, снисходили до нас – и мы чувствовали себя польщенными, целые синклиты ученых-политологов восхищались беллетристическо-публицистическими шедевриками патологических садистов-убийц типа бухариных, Свердловых, Троцких… закамуфлированное Зло выглядело не просто прекрасно, а даже и восхитительно – тысячи юнцов замирали, смакуя это Зло, впитывая его в себя. Дошло до того, что потеряли ориентацию и почти все писатели, художники, а многие просто боялись говорить Правду, называть Зло Злом – ведь осудят, застыдят, заулюлюкают демократоры и сожрут потом с потрохами, лишив всего привычного, нажитого, нет, казалось нашим живописателям, будем как все, будем помалкивать, будем рядить Зло в нежные сверкающие одежды… И вдруг по-является некто, кто выплескивает Зло наружу в его натуральном, неприглядном виде – нате, смотрите, это подлинное, черное, страшное, гибельное Зло! Надо не прятаться от него, надо видеть его, иначе оно обволокет тебя, погубит. Подлость – это всегда подлость! Насилие – это всегда насилие! Убийство – это всегда убийство! И вот именно это больше всего напугало кое-кого: страх оказаться голыми перед одураченным, но прозревшим Народом, это уже не страх, это смертный ужас. И Зло принялось защищать себя! Да еще как! Конечно, в мире есть не только белые и черные тона, это само собой. Но я, как писатель, как художник, не могу больше молча, скрепив сердце, смотреть на яркие красивые фантики, в которых таятся отравленные черные конфетки – я разорву эти лживые бумажные обертки, я покажу то, что таится под ними… а там люди сами решат, глотать отраву Зла или нет! Как этого боятся! Вы себе не представляете, как боятся Правды наши «демократические» обличители и обвинители. Сколько грязной, гнусной брани вызвала публикация моего «Чудовища», романа-предостережения, книги, каждая строка которой пропитана болью моего сердца. Почему же? Да все предельно просто. Я попытался показать невообразимо страшный, жуткий мир нашего с вами будущего, к которому опять-таки нас с вами ведут новоявленные посредники-колонизаторы, палачи Русского народа с за-гребущими руками и завидущими глазами. А ведь этим-то посредничкам-христопродавцам, губителям России хочется видеть себя благодетелями, подателями благ, профессорами и цивилизаторами, несущими счастье «дикому нецивилизованному ленивому и пьяному русскому народу». Вот они-то и их окололитературные наместнички все сразу поняли! Они подавились моим романом, аж глаза на лоб повылезали – привыкли к раутам и вояжам, презентациям и льстивым речам, презентам и кушам, а тут прямо в лоб отрезвляющей на миг дубиной Правды шарахнули! То-то визгу было, то-то припадочных истерик, а чуть позже затаенной глухой злобы. И пошла-поехала контора писать – за год с небольшим выпулили несколько десятков статеек-доносов, думали пройдет номер. И в каких только грехах ни обвиняли, стыдно перечислять да вспоминать. Только это все еще не Зло. Это мерзость, гнусь и плебейство. А само Зло – оно за спинами борзописцев, Оно во тьме, ибо боится Света, привыкло на свету в чужие одежды рядиться. А мы их раз сорвали, еще раз сорвали… и еще раз сорвем! Очень важно, что на этот раз борзописцам не удалось охмурить народ, не удалось спровоцировать «всенародную» травлю. Люди все поняли. И поддержали, подставили плечо, встали плечом к плечу, прикрыли спину. И за это низкий поклон мой и величайшая благодарность сынам и дочерям России, которую все хоронят да никак похоронить не могут! Мы, Русские люди, выстояли на Куликовом поле, выстоим и теперь.

Корр. Юрий Дмитриевич, сама концепция «третьей мировой войны», ее хода, ее результатов, не говоря уже о терминологии, принадлежит исключительно Вам. Ничего похожего не было опубликовано ни в нашей, ни в зарубежной прессе до Ваших публичных выступлений. Как же по-лучилось так, что Ваше открытие закамуфлированного тайного хода мировой истории было просто-напросто уворовано многими авторами публикаций о «третьей мировой войне»? И что крайне печально, что говорит о явной нечистоплотности, так это отсутствие в публикациях ссылок на Вас, на Ваш приоритет!

Ю. Д. Наплевать! Если я сейчас займусь тяжбами да подсчетами, сколько и чего у меня уворовано, и мне и моим помощникам хватит разгребать на всю оставшуюся жизнь. Мне вообще нет дела до этих борзописцев.

Сон, или Каждому свое

Он просыпался несколько раз за ночь. А может быть, и ни разу, может быть, это был один сплошной, прерываемый кошмарами сон, бесконечный, как сама вселенная, свернутый в чудовищную спираль, витки которой перемешались, нагромоздились один на другой – и породили такую путаницу, что не простому смертному было в ней разобраться.

Он уже успел позабыть, где заснул. В первый раз он пробудился у себя, в своей собственной постели, от тягучего, липкого сновидения, в котором ему отводилась роль безропотной жертвы, приносимой невесть кому, невесть за что… Пробуждение сбросило тяжесть с груди, будто с самого дна океана он вынырнул на поверхность, глотнул воздуха. Но когда обрывки страхов почти затерялись где-то в закоулках сознания и он хотел встать, чтобы напиться воды, боковая стена дома вдруг обрушилась беззвучно, рассыпаясь каменьями, и в комнату полезли рожи, хари, дикие уродцы, – нацеливаясь на него, угрожающе выставив вперед корявые лапы. Еле успел сигануть в распахнутое окно, в ночь, слыша за собой топот, повизгивание нетерпеливое, хрюканье, стоны… Почти сразу же пришла мысль, что это никакое не пробуждение, лишь продолжение кошмара, но раздумывать и рассуждать не было времени, за ним гнались.

…После этого он просыпался еще, еще и еще – и все время в разных местах. И всегда казалось, что вот оно, настоящее, что наконец-то круг разомкнулся и ему удалось выбраться из этого, лютого хаоса. Не тут-то было! Все начиналось сначала, и каждый раз по-новому. Погони и преследования перемежались чем-то и вовсе несусветным, не имеющим к нему никакого отношения, но, тем не менее, происходящим именно с ним. Воспаленный мозг не давал ответов на вопросы, да и не брался за решение непосильных для него задач. Его хватало лишь на то, чтобы кое-как разобраться в сменившейся обстановке, осмыслить ее хотя бы поверху, связать с предыдущим. Но нет, рушились все связи, и выхода не было.

Он успел, наверное, побывать во всех уголках земли и всего остального мира, во всех временах. В череду отрывочных мигов укладывались целые жизни, и сама ночь была уже не отрезком земного времени, в котором его половина планеты была погружена во тьму, нет, она стала неизмеримо большим, и потому как это была поистине несоизмеримость, она стала самой Бесконечностью. И была эта Бесконечность помножена на его страдания, на его боль и его бессилие.

И вот на каком-то сумасшедшем витке спирали мука пресеклась, его выбросило за пределы страшного несуществующего мира. На этот раз, он верил, чуял, знал, – по-настоящему. Пришло пробуждение, разорвалось кольцо ужаса и сумятицы. Но облегчения он не почувствовал.

Было мерзко и пакостно спросонья. Широченная ветвь, под которой он пристроился засыпая, уплыла куда-то в сторону, и солнце, обезумевшее от ненависти ко всему живому, лупило со всей силы прямо в глаза, мелкой теркой скребло кожу лица, рук.

– У-у-угхр-ы-ы, – прохрипел он в бессилии запекшимся, пересохшим ртом, перевалился несколько раз через бок, не глядя, на ощупь, пытаясь вернуться в спасительную тень, – на несколько секунд наступило облегчение. Мелькнуло вчерашнее: долгое, шумное застолье, клятвы в верности, лобызания, призывы, гомон, хай, пьяное бормотанье – и вера, сумасшедшая, ненормально-железная вера в то, что все будет как надо, что и идет-то все как надо, лучше и некуда. И остается лишь ждать себе, покуда спустится с небес царствие, светлее которого не бывало и не будет никогда, вот оно – уже спускается, и они видят, и они верят, потому что страстно хотят видеть и верить. И опять суета, хрип, одергивание и перебивание, и каждый лезет вперед, норовя попасть на глаза Учителю, выкрикнуть ему в лицо восторженно и слепо: нет, никогда, я ни за что не предам Тебя! Не было у Тебя вернее и преданнее ученика и друга! И каждый норовит оттереть другого своими объятиями и поцелуями, от которых Учитель лишь чуть отстраняется рукой, и они зависают в воздухе со всей их хмельной слезливой искренностью, дрожащей мокрогубостью и невероятной – ни одному актеру не сыграть – правдивостью чувств, разожженных до экстатического восторга, до сладостного самоистребления и уничижения во имя Его, во имя дела Его, ставшего делом Общим. И казалось так – не дюжина их, не двенадцать избранных, а легион – легион легионов непобедимых и жаждущих избавления, уже несущих его в своих сердцах, на своих руках, губах людям, человечеству, всем этим малым, сирым, неуютно скопившимся в темноте по задворкам, дрожащим в убогости и слабости своей по щелям. Да приидет царствие Твое! А чего там, ждать недолго – вот Оно, вон уже краешек златосияющий показался! Лови Его! Не упусти! Верь!.. И как хорошо верилось. Сейчас, когда чугунная голова тянула в ад, в пропасть и хотелось лишь одного – забыться, эта вера казалась какой-то нереальной, невзаправдашней. А вчера он в упоении кричал Ему: до конца вместе! не предам! не отступлюсь! все как один! Ах, как он был счастлив вчера, это было единение, это было торжество…

– Вон он, валяется под оливой, – еле слышно проговорил кто-то вдалеке насморочным гугнивым голосом.

– Ага, – отозвалось голосом потверже, – лежит, падаль!

Над лицом, как привязанный липкими невидимыми нитями, завис жирно-мохнатый, противно зудящий шмель. Страшно было даже чуть приоткрыть глаза, казалось, тварь тут же вопьется в них своим мерзким ядовитым жалом. Но и терпеть уже было невыносимо. Резким взмахом руки он разодрал все эти липкие нити, связывавшие реальность с бредом, а заодно и прогнал наглое насекомое, привлеченное остатками вчерашнего вина, запекшегося в его бороде и усах. Ох, как было противно все вокруг и внутри, невыносимо противно!

– Дергается, гаденыш! – как-то радостно и почти без злорадства прошелестел гугнивый. – Очухивается, видать, господин центурион. Никак продрыхся, голубок!

Он приподнял голову и в мареве из синих, зеленых, оранжевых кругов и молний, дергающихся в ослепительном солнечном сиянии неправдоподобно яркого дня, увидел стоящих в нескольких шагах людей. Совершенно незнакомых, пристально-внимательных. Никого из друзей, соратников, вчерашних единоверцев рядом не было. Даже следов их пребывания не было заметно, и не было самого главного, не было Учителя. Где все они? В чем дело? Тяжелая, свинцово-опустошенная голова ответа не давала, только гулко, каким-то эхом гудело в ней вчерашнее: все вместе! до конца!

– Ну вставай давай, пора, – мягко проговорил легионер в короткой пластинчатой юбчоночке, державший под мышкой красивый шлем с гребнем.

Оружие из ножен никто не вынимал, да и вообще вид у служилых людей был вполне добродушный.

– Слыхал, чего сказано! – развопился вдруг гугнивый, припадая на левую, подбежал вплотную и с маху несколько раз, кривя сморщенное коричневое лицо, ударил в бок жесткой заскорузлой сандалией. – Подымайся, гнида! Ты еще тут изгиляться, гад, над господами хорошими?! Убью-у-у!

Обожгла не столько боль, сколь отчаянная наглость кривоногого гугнивца. Резко поднимаясь на ноги, он, почти не глядя, со всей силы ткнул кулаком в сторону обидчика, промахнулся, чуть не упал плашмя. Но с того хватило – гугнивый отскочил, как блудливый, всего боящийся кот, спрятался за стволом дерева, яростно тараща оттуда свои базедово-лупоглазые, выпученные, почти вываливающиеся наружу глаза: две маслянисто-черные сливы, заключенные в желтушечные яблоки белков. Шестерка! Холуй!

– Пойдем с нами, – еще мягче сказал легионер без шлема. И даже несколько смущенно пожал плечами, дескать, что поделаешь – служба!

Двое подскочили с боков, схватили под руки. Сзади послышался ехидный смешок гугнивого – острая боль пронзила все тело, удар пришелся в копчик, в самую косточку, зверский удар, от которого он чуть не упал прямо вперед, на легионера со шлемом под мышкой. Двое с боков стиснули сильнее, не давая обернуться.

– За что?! – невольно и визгливо вырвалось у него. – За что?!

– Кому положено, знают, за что, – спокойно и вежливо пояснил главный легионер, которого гугнивый называл центурионом, явно завышая его в чинах по своей холуйской натуре. – Пошли, там разберутся.

И его поволокли неожиданно быстро, с необъяснимой и несуразной спешностью, подгоняя тычками, пинками, короткими и небольшими, но обидными зуботычинами. Главный столь же быстро шел рядом, поглядывал, часто моргая обожженными солнцем, почти безресничными веками. В его светлых, выгоревших глазах стояла тяжелая и, казалось, вечная тоска, отражающая всю мировую скорбь. Нелегок, видно, был гребнистый шлем, нелегок.

– Ты зла не держи, парень, – проговорил главный неожиданно сипло, с видимой натугой, наверное, поборов в себе многое, – мы тут и ни при чем, получается, понимаешь? По рукам – по ногам опутаны, до седьмого колена. Повязали, бесы! Это видимость только, что власть наша, – ни хрена, парень, все повязаны, хоть в петлю! Вот и пляши себе на здоровье под дуду, хоть с улыбочкой, хоть со слезами, а пляши! – По щеке легионера и впрямь, наверное от жгучих лучей, прокатилась слезинка.

– Чего плетешься еле! – сзади последовал еще один пинок гугнивого. – Это тебе не на вечерях рассиживать, сволочь!

Ответить ему не было возможности. Главный легионер вырвался на несколько шагов вперед и уже не оборачивался: спина и шея его были неестественно напряжены, будто и его гнали пинками и тычками по этой пыльной тропинке. Сады уже закончились. И дорожка вилась меж холмов, на которых стали появляться первые зеваки. С каждой минутой их становилось все больше.

Зрелище они из себя являли необычайно разноликое и пестрое. Толпы множились и уже покрывали собою почти все склоны холмов. От молчаливого созерцания они постепенно переходили к более активным действиям – воздух, и без того прокаленный и тяжелый, наполнился гулом тысяч голосов. И из этого гула уже можно было выделить отдельные крикливые возгласы, злобные и плаксивые, торжествующие и сочувствующие, но по большей части возгласы и вопли алчущие. И становилось до обидного больно – до чего же не терпится этим людям, до чего же алчут они чужих страшных мук, будто в этом есть какое-то облегчение для себя!

– Попались наконец-то! – вопило истошно злорадство. – Так им! Вот посодют на кол-то, тода нарушать не станут!

– Да чего там, ребята, бей их камнями! – вырывалось из чьей-то груди нетерпение, жажда деяний.

– Жечь их, дотла жечь!

– До двенадцатого колена, гадов!

– Погодь, погодь ты, быстрые очень! Тут надо медленно, тут надо жилы драть, тянуть потихоньку – вот тогда осознают!

– Рви их в клочья!

Кого их? Он ведь один, его одного волокут по этой пыльной и непонятной дороге. Нет, все бред, все помутнение разума, галлюцинации. Не может быть такого, не может!

– Вишь, как тебя привечают! – Гугнивый оказался совсем рядом, сбоку. Тощей, но костляво-мохнатой рукой он обвил плечи и приторно шептал в ухо, омачивая его теплой, вонючей слюной: – Ничто, пострадаешь за всех, малый, искупишь их грехи. Не-е, ты тока погляди на них, голубь, как они тебя любят, ты погляди тока! Неужто за таких и пострадать жаль?! Хе-хе-хе!

Он ничего не понимал. Это была какая-то страшная ошибка: куда его волокут, зачем? Откуда эти жуткие рожи по краям дороги? Где те сирые и убогие, за которых они готовились заступиться? Где вдовицы, несчастные и страждущие, где сироты и обездоленные? И главное, почему он один?! Почему вся эта лютая злоба и ненависть направлены на него и только на него? Почему столь злорадно улюлюкают вслед невесть откуда появившиеся мальчишки-несмышленыши, им-то он что сделал? Голова и тело не выдерживали такого чудовищного напряжения, ему казалось, что еще миг – и он упадет, умрет, тут же, под ногами рассвирепевшей толпы. Но он не падал, не умирал. Он так же быстро бежал, подталкиваемый своими неутомимыми стражниками и вездесущим гугнивым бесом.

– За что? Почему меня? Это ошибка! – почти прокричал он осипшим, не своим голосом.

Гугнивый тут же обдал жаром и мокротой ухо:

– Ну и ошибочка, ну так что ж теперь-то. Кого надо, сам знаешь, не нашли, упустили, стало быть, – голос его все добрел, мягчал, наливался сиропом, – а чем ты хуже, голубочек, ну чем, и ты сойдешь! Вон, вишь как народ тебя встречает – уже и полюбить успел, ты ему кланяйся за это, голубок, кланяйся!

– Распять его! – вопила толпа. – Распять! Жечь!! Жилы драть! Чего-о тя-я-янете-е! Распя-я-ять!!!

Гугнивый вдруг отскочил в сторону, засуетился, громко покрикивая:

– Ну что тут?! Сработали, что ль? Ну лады, мужики, по полбанки каждому! – Насморочный голос его взлетал и срывался совсем расхлюстанно и беспорядочно, не выдерживая даже положенных интонаций, будто окончательно захлебнувшись в мокроте и слизи. – На совесть, мужики? Ну лады! Вот вам еще на пузырь. А ну давай, поднесли, подняли, и-э-эх!!!

На плечи, на спину, на самый хребет обрушилось вдруг что-то неимоверно тяжелое, твердое, угластое. Ноги подогнулись, он упал лицом в пыль, придавленный холодной и жесткой тяжестью. Но пролежать долго не удалось: его рванули под руки, обрушили на все тело град пинков, тычков, откуда-то появились плети, и моченная в рассолах витая кожа впилась под ребра, принося острую, нестерпимую боль. Шатаясь, ничего не видя вокруг, с залитыми потом и кровью глазами, он привстал и, придерживая одной рукой холодное дерево на хребте, другой тяжело опираясь о колено, сделал шаг вперед, потом еще шаг, еще, еще…

– Живей, живей, голубок, – вился рядышком гугнивый, – не заставляй ждать людей, ну давай, давай же!

– Не хочу! – прохрипел он сдавленным горлом сквозь стиснутые судорогой зубы. – Не хочу!

– Да ты не боись, милай, не боись! Нешто мы варвары какие! – Выпученные глазища желтели перед самым лицом, и казалось, в них появилось даже некоторое сострадание, сочувствие к жертве. – Все будет путем, мы тебе в каждую ладошку по полпинты новокаина закатаим – и не почуешь ничего, голубь, будешь себе болтаться, как в ясельках, на радость людям!

– Распять его!

– На кол! На кол!

– Да не спеши ты…

Сил не было. Но он шел, не веря в происходящее и не видя выхода, понимая, что именно это и только это и есть самая доподлинная реальность, самая материальная и живая. Да кто же они?! Откуда они?! Он напряг силы и присмотрелся. И по краям дороги, и впереди стояли, прыгали, терлись друг о друга и заглядывали вниз, ему в лицо самые обычные люди. Одеты они были кто во что горазд: повсюду мельтешили и туники, и халаты восточные, пестрые и теплые, и серые заурядные, но экзотические в этой средиземноморской глуши ватники и душегреи, распахнутые по случаю особого климата. В землю били, топтали ее нетерпеливо тысячи сандалий, загнутых турецких туфель, то тут, то там, среди множества босых ног, ерзали нетерпеливо сапоги всех покроев и кож, даже валенки и те угадывались в сплошной толчее ног. В воздух взлетали тюбетейки, чепчики, ушанки, гребнистые шлемы и самые обычные шляпы. Отдельной группкой стояло человек двенадцать в костюмчиках, при галстуках, с «дипломатами» в руках. Они были очень выдержаны и лишь сочувственно и с нужным пониманием благожелательно кивали в ответ на возгласы, как бы всемерно одобряя народное мнение, но сами не кричали. Когда они стали ближе, увидели его, то у всех, будто по команде, на лицах появился немой укор, неодобрение. Толпа была разнолика, многообразна и непонятна, до боли непонятна.

– Не сумлевайся, голубок, гвоздочки как в маслице войдут, не почувствуешь даже. Сам видишь – все для тебя делаем! Ничего не жалеем! – Гугнивый бес прослезился, захлебнулся и вовсе соплями, прочувствованно смолк, прогундосив лишь: – Не подведи-и-и!

Он шел только потому лишь, что видел в нескольких метрах перед собой неестественно напряженные шею и спину тоскливого легионера, как бы слыша его грустный голос: положено, так надо, браток, терпи. И тот впрямь обернулся на ходу, кивнул и впервые за все время надел на голову свой красивый сверкающий шлем.

– Вот и пришли почти. Гляди-ка!

Он приподнял голову, распрямился. Впереди высилась гора, высвеченная ослепительным солнцем, сияющая в его лучах, будто не земное, а некое небесное творение.

– Держи, голубок! – Гугнивый с размаху опустил ему на голову что-то колючее, тяжелое, причинившее жгучую боль. – Вот

твоя корона земная! Ты добился своего! Смотри, как тебя привечают облагодетельствованные тобой. Они ждут! Они жаждут, голубок! Иди, искупи их грехи, они достойны этого, они воздадут тебе! Хе-хе-хе, – гугнивый захлебнулся в мелком, бесовском смехе. Это был его час, его ослепительная минута бытия, ради которой жил. И он торжествовал.

Многопудовый крест сам сполз по хребту, уперся в землю. Стало на мгновение легче, но только на мгновение, потому что сам хребет и без тяжести чувствовал ее, и без груза был пронзен болью. Рука машинально впилась в терновый венец, сорвала его, раздирая в кровь кожу головы, отбросила в сторону.

– Нет! Не хочу! Оставьте меня, оставьте! – Такого отчаяния и злости еще никогда не было в нем. – Почему я должен умирать за вас за всех, искупить ваши грехи, нет! Не хочу!!!

Гугнивый не гнал его, не подстегивал, не взваливал креста на плечи. Он стоял рядом на полусогнутых, кривеньких ножках с открытым щербатым ртом, и в глазах его был дикий, неописуемый восторг, казалось, вот-вот и он завизжит, как хряк в миг оргазма. Смотреть на него было тошно.

– Не-ет! – Он заорал во всю глотку, на всю вселенную. И в крике этом было исступленное отчаяние, он не хотел умирать ни за кого, ни даже за самого себя, я уж тем более ради этой беснующейся, осатаневшей толпы. – Не-е-ет!

Тоскливый легионер стоял совсем рядом. И грусти в его глазах было еще больше, и скорби тоже – еще больше, чем прежде. Щеки его были мокры. И он не утирал их. Но он молчал, ничего не говорил, он только смотрел, мелко моргая своими красными голыми веками.

– Не-ё-ет! Никогда! Не хочу!!!

Сияющая вершина горы как-то неожиданно погасла, превратилась в обычную макушку холма. Небо заволокло сначала серым, потом черным. Вдалеке ослепительно ярко вспыхнула молния, громыхнуло. Гора медленно поползла, вниз, засыпая своими обломками, градом камней, песка, пыли толпу, что стояла у ее подножия. Но никто не кричал. Было на удивление тихо – ни звука, ни возгласа, ни шелеста, ни шепота. И так до тех пор, пока совсем не смерклось, пока тьмой не заволокло все окрестности, и самое сознание, отказывавшееся понимать что-либо в этой нелепой и страшной картине, воспалившей воображение и вдруг угаснувшей. Только напоследок мелькнуло что-то похожее на сожаление: а ведь могло быть? Но нет – не было, ничего не было, ничего не произошло, ничего не случилось, кругом было темно и пусто.