Голос погибшей планеты

Исход

Прочитав эти записи моей бедной Ва, я на какое-то время лишился способности здраво размышлять и действовать. Меня захлестнула страшная сердечная боль, негодование, ярость. Я был охвачен одним желанием: поскорее встретиться с этим негодяем Ло, который совсем недавно твердил о дружеских чувствах ко мне, жал мне руку, приветливо улыбался. Я заметался по комнате, отыскивая свой пистолет, совсем забыв про то, что его у меня отобрали при входе в эту подземную дыру. Я был готов бежать к Ло, голыми руками вцепиться ему в горло…

Но потом трезвый рассудок подсказал мне, что я ничего не могу сделать. Ло всегда ходил с оружием. К тому же в его распоряжении находилось несколько десятков верзил-охранников, готовых выполнить любое его приказание. И еще — Пе. Как я мог хоть на мгновение забыть о нем, о последнем желании моей Ва?

Меня охватило отчаяние. Эта проклятая война лишила меня всего: двух любимых женщин, радости жизни, она сделала меня бесполезным, никчемным существом. Мне не на что надеяться, не от кого ждать помощи. Права моя Ва, назвавшая этот Счастливый город крысиной норой, где обитатели живут одной мыслью — как-нибудь выжить, выжить во что бы то ни стало, выжить хотя бы за счет гибели других.

Но человек — удивительное существо. Он в самых сложных, почти безвыходных обстоятельствах умудряется найти какой-нибудь, хотя бы иллюзорный выход. Такой выход, еще не продуманный, не оформившийся, вдруг подсказала мне память.

Я вспомнил о подземной космической базе в шестидесяти километрах западнее Селии. За месяц до начала войны я был там в командировке, потому что моя фамилия стояла в списках возможных участников дальнего космического перелета. Я видел уже почти полностью экипированные три космических корабля, нас знакомили с практическими приемами управления космолетами дальнего действия. Теорию космического полета, умение с помощью автоматического вычислительного устройства рассчитывать курс в мрачных глубинах космоса мы постигали еще в школе офицеров-космонавтов. В газетах было сообщение об испытательных полетах этих кораблей.

Но цела ли сейчас эта космическая база? В каком состоянии космолеты? Как выбраться из этого проклятого крысиного города, да еще с маленьким ребенком? Уцелел ли мой вездеход, который я оставил в зарослях каких-то кустов? На все эти вопросы я не мог найти ответов.

После обеда ко мне забежала Ба. Интересно, что до этого времени я не знал даже имени этой худенькой женщины, хотя на базе Багана встречался с нею почти ежедневно. Там все ее звали «командирской мартышкой». Я считал ее пустым и никчемным человеком. Как обманчива внешность! Она оказалась верной подругой моей Ва и моим настоящим другом.

Да и вообще, сейчас ее не за что было бы называть «мартышкой» — передо мной сидела худенькая женщина с угловатыми плечами и грустным взглядом.

— Вы прочли записи Ва? — спросила меня женщина. И на ее глаза навернулись слезы. — Что вы думаете делать, командир До? Я знаю, что Ло собирается предложить вам пост своего заместителя. Но, думаю, что вы не согласитесь.

— Конечно, не соглашусь! — воскликнул я. — С самым величайшим наслаждением я свернул бы шею этому негодяю!

— Не надо, очень прошу вас, не надо! — тихо произнесла Ба. И опустила взгляд.

— Но почему? Подлость и предательство требуют наказания.

Она вскинула на меня страдающие глаза.

— Не надо! Потому что я люблю его… И у нас скоро будет ребенок. Я вижу, какой он, а люблю… Разве можно сказать, за что и почему любишь человека? — с отчаянием выкрикнула она, и из ее глаз полились слезы.

Я не знал, что ей сказать и как ее успокоить. Но через несколько минут она шмыгнула носом, вытерла мокрые глаза и щеки крошечным платочком и деловым, почти спокойным тоном спросила:

— Так что вы думаете делать, командир До?

Я ни минуты не сомневался в ее порядочности и откровенно ответил:

— Сделаю то, о чем меня просила Ва. Вы читали ее записи?

— Да! Ва сама попросила меня прочесть синюю тетрадь, но взяла с меня слово, что читать я стану после ужина. Я, к сожалению, сдержала слово. Если бы я прочла записи Ва сразу, когда она передала мне синюю тетрадь, то, может быть, я смогла бы удержать Ва от ее страшного поступка…

Я рассказал о своем замысле.

— Это очень трудно, — задумчиво сказала Ба. — Но если вы решились… Я вам помогу в чем сумею.

— Как мне выбраться из города, Ба?

— Ну, это не так сложно, как вам кажется.

Она рассказала, что, кроме главных ворот, внизу, с шестого этажа, имеется еще один, запасной выход, через который вывозится мусор. Этот, так сказать, «черный ход» не охраняется — он только запирается условным цифровым шифром, который меняется ежесуточно.

— Я узнаю сегодняшний шифр, — пообещала Ба. — Вечером уборщики мусора отдыхают и в коридоре никого не бывает. Но там в санпропускнике нет защитных костюмов, предохраняющих от радиации. Они хранятся в общежитии уборщиков.

— В вездеходе у меня имеется большой запас «спасительных» таблеток.

— Ну, что ж. Если вы твердо решили… — Ба вздохнула. — Ждите меня.

Она ушла. Я вызвал по видеофону детский центр, позвал Мо и попросил ее принести ко мне Пе.

— Мне очень хочется, чтобы мой малыш хотя бы ночью был со мной, — пояснил я.

— Я понимаю вас, командир До! — ответила Мо. Ее добрые светлые глаза с сочувствием смотрели на меня с круглого экранчика видеофона. — Я принесу вам сына.

Через час мой маленький Пе уже спал в моей спальне на диванчике, заботливо оборудованном доброй женщиной под постельку.

Мо простилась со мной и ушла.

Я долго стоял и смотрел на спящего сына. И чем внимательней смотрел на его бледное, с каким-то синеватым оттенком личико, на светлые волосы, слипшиеся от пота, на маленький рот, тем все больше находил в малыше сходства с моей погибшей женой. Теплое чувство грустной нежности все сильнее охватывало меня.

Я не услышал, как вошла Ба. Она осторожно коснулась моего плеча и позвала в соседнюю комнату. Там на столе лежала большая сумка-ранец, какую носили наши солдаты.

— Вот тут я принесла вам кое-что, — сказала Ба. — Здесь концентраты детского питания, вода, два детских комбинезончика. Здесь, в боковом карманчике, десяток «спасительных» таблеток. Больше взять я не могла, они у нас на строгом учете. — Она покопалась в ранце и достала пистолет. — А это вам на всякий случай. — В глазах ее промелькнула тревога. — Только вы должны мне дать слово, что не употребите оружие против Ло… Впрочем, его сегодня нет в городе. Так что все благоприятствует вашему побегу.

— А где Ло?

— Он перед вечером уехал с техниками в Селию искать какую-то аппаратуру.

— Ба, а из-за пистолета у вас не будет неприятностей? — спросил я.

— Нет, не будет… Это пистолет охранника, который сошел с ума и вообразил, что в город ворвались синие. Он стал стрелять, убил двух солдат, охранявших вход, а потом сам был убит. Никто не знает, что я взяла его оружие. — Губы Ба задрожали. — У нас чуть не каждый день кто-нибудь сходит с ума. Ло говорит… — Женщина бросила на меня встревоженный взгляд и замолчала. Потом торопливо поцеловала меня в щеку. — Всего вам доброго, командир До. Мне надо идти — я дежурю у рации. Запомните шифр — пять тысяч шестьдесят два.

Она убежала — маленькая, худенькая, какая-то жалкая.

После переданного по радиорепродуктору пожелания «Спокойной ночи» я, завернув Пе в одеяльце, вышел с ним в коридор.

Через несколько минут я уже стоял перед бронированной тяжелой дверью и набирал цифры шифра: пять-ноль-шестьдесят два. Дверь бесшумно раздвинулась. Я проскользнул внутрь и оказался в шлюзовой камере. Наружная дверь открылась простым нажатием кнопки.

Теплый сумрак летней ночи хлынул мне в лицо. Воздух был чистый, свежий, пахнущий хвоей. Но я знал, что каждый вдох этого воздуха увеличивает в организме сумму смертоносных частиц. Мне стало страшно не за себя, а за маленькое беззащитное существо, безмятежно посапывающее, у меня на руках.

Вездеход я отыскал быстро по примете — я оставил его под огромной старой елью.

Прежде всего я включил герметизацию, очистил воздух внутри машины, привел в действие аппараты фильтрации воздуха и воды. Затем я подумал, что следует дать Пе «спасительную» таблетку.

Но малыш спал так сладко, так улыбался чему-то во сне, что я не стал его будить, решив, что несколько минут нахождения в отравленной атмосфере для него не опасны.

Быстро проверив управление вездеходом и его сигнальные системы, я включил фары и вывел машину на дорогу.

Я ехал всю ночь. И всю ночь позади меня на раскачивающейся подвесной койке сладко посапывал мой маленький сын. И на сердце у меня было так хорошо и радостно, словно и война, и все пережитые ужасы являлись только тяжелым сном.

На рассвете Пе проснулся, с удивлением осмотрелся по сторонам и заплакал.

— Мама Мо! Хочу к маме Мо!

— Успокойся, сынок! Мама Мо скоро придет! — сказал я.

Он оглянулся по сторонам, лицо его стало изумленным и восхищенным. За окнами вездехода шел дождь. Его косые струи, освещаемые сильным голубоватым светом фар, казались серебряными струнами, живыми и подвижными!

Он с восторгом смотрел на омытые дождевыми струйками, словно лакированные листья деревьев, на клубящиеся низкие тучи, на реку, которую нам пришлось переезжать вброд. Потом дождь кончился. Пе восторженно приветствовал восход солнца.

— Что это? Что там горит? — закричал он.

Я остановил машину, быстро приготовил завтрак, накормил малыша и поел сам.

Пе ел и о чем-то сосредоточенно думал. Потом спросил:

— Это такое кино?

— Где кино? — не понял я.

— А вот там!

Он указал на окно, где разгорался ясный солнечный день.

Вопреки моим опасениям опытный космодром оказался целым и невредимым. В густом лесу была прорублена просека, посредине которой шла проволочная изгородь, по которой когда-то был пропущен ток. Сейчас ряды ржавой проволоки переплели зеленые змеи лиан. Я не стал стучаться в запертые массивные ворота, а просто-напросто протаранил их вездеходом, проехал через лесные заросли и оказался на пустом и безжизненном поле космодрома. Справа высилось серое бетонное здание штаба и лабораторий. Оно было пустым — зияли раскрытые двери, темнели треугольники окон. Слева вздымались, тронутые красной ржавчиной, гигантские полусферы ангаров, в которых когда-то стояли боевые космолеты. Сейчас ворота в них были раскрыты, космолетов не было. Очевидно, все они были подняты в небо по боевой тревоге, когда ракеты и космолеты синих брали курс на Селию.

Но меня интересовало другое — три небольших холмика, находящиеся в нескольких километрах от ворот. Я знал, что под этими бутафорскими горками на подземных стартовых площадках стояли космолеты дальнего действия. Разбрызгивая дождевые лужи, вездеход понесся к этим холмикам.

В одном из них, первом, вместо куполообразной вершины зияла темная дыра с оплавленными краями — свидетельство того, что космолета внутри нет, что он отправился в небесные дали.

Второй космический ангар был цел. Я остановил вездеход около массивных входных дверей и сказал Пе:

— Сынок! Я сейчас вернусь. Не трогай ничего в машине. Будь умненьким!

Выключив главные механизмы вездехода, я оставил включенной только очистку воздуха. Быстро выскочив из машины, разбрызгивая дождевые лужи, я подбежал к входу в ангар, сомневаясь, работают ли автоматические системы обслуживания. Они работали отлично, тяжелые половинки дверей вдвинулись в стенные пазы, пропустили меня внутрь и бесшумно задвинулись. В потолке засветились квадраты ламп дневного света. Я оказался в шлюзе санитарной обработки. Теперь нужно было убедиться, что космический корабль на месте.

Но внутренние двери не открывались, хотя я несколько раз нажимал на кнопку. И тут я обратил внимание на надпись: «Пройди санобработку и дезактивацию!». Я понял, что механизм дверей заблокирован и без этой проклятой санобработки мне внутрь ангара не попасть.

Выругавшись вслух, я встал на платформу дезактивации, нетерпеливо ворочаясь под ароматным искусственным ветерком, смывавшим с меня все следы вредной радиации и микроорганизмы.

Через десять минут я нажал кнопку внутренних дверей, и они бесшумно раздвинулись. Где-то высоко надо мной вспыхнули голубоватые прожекторы. Они осветили космолет дальнего действия, похожий на огромную спящую рыбу.

Смутное беспокойство за Пе побудило меня как можно быстрее выбежать наружу. За дверями меня на какое-то мгновение ослепил яркий солнечный свет. А потом я увидел…

До сих пор я не могу понять, каким образом мой малыш сумел открыть двери вездехода и выбраться из машины.

Сейчас он с веселым смехом бегал по лужам, разбрызгивая воду, и личико его сияло от удовольствия. Ведь он не знал, не понимал, что с каждым мгновением в его маленькое тельце вливаются частицы гибельной радиации, которой были насыщены вода в лужах, теплый, ласкающий ветерок, даже воздух, которым он дышал.

Я подхватил Пе на руки, вбежал в шлюз санитарной обработки и дважды подверг себя и сынишку воздействию дезактиваторных воздушных потоков.

Пе с любопытством подставлял тонкие ручки теплым ароматным дуновениям и смеялся. Этот ветерок шевелил и путал его легкие белесые волосенки.

Все так же прижимая к себе теплое худенькое тело сынишки, я вошел в ангар. Глаза моего Пе горели любопытством. Он был так заинтересован происходящим, что даже не задавал своих обычных вопросов: «Что это? Это что?».

По выдвинутому трапу мы поднялись в космолет. Но прежде чем проверить все системы жизнедеятельности космического корабля, я бросился в медицинский отсек, чтобы убедиться в наличии «спасительных» таблеток. И их, и всевозможных других лекарств на корабле был изрядный запас.

Приборы, показывающие уровень радиации внутри корабля и в ангаре, стояли на нуле.

Я приготовил себе и сыну питательную и сладкую молочную кашу, заправил ее несколькими «спасительными» таблетками, и мы сели завтракать. Пе ел с большим аппетитом. Я с детства не любил эту кашу, но теперь ел ее с удовольствием.

Потом я заметил, что Пе устал и у него слипаются глазенки. Я отнес его в «плавающую кровать», смягчающую перегрузки, неизбежные при взлете космических кораблей. Он сразу уснул, и я прикрыл прозрачную крышку кровати.

Затем я занялся проверкой наличия запасов пищи и воды, контролем за работой всех систем и механизмов космолета, включая автопилот и счетно-решающее устройство, рассчитывающее курс. Все это было мне знакомо по недавней практике.

Передо мной на широком пульте вспыхивали зеленые огоньки, сигнализирующие о благополучии. Да, корабль находился в идеальной готовности к дальнему полету. Счетно-решающее устройство быстро выдало все расчеты, а автоштурман — сложнейшая машина — проложил на пластмассовой ленте курс к далекой Голубой планете.

Я еще раз сбегал посмотреть на Пе. Он спал спокойно и сладко, подложив кулачок под щеку.

И тогда я сел в кресло пилота и стал готовиться к взлету.

Я слышал, как трап с гудением вошел в тело корабля, плотно закрыв входной люк. По моему радиосигналу медленно раздвинулась механическая полусфера потолка, а космолет стал постепенно поднимать острый нос, становясь на корму. В глаза мне хлынули потоки солнечного света.

Я плавно повернул круглый красный диск включения реактивных двигателей, и где-то внизу раздался грохот, напоминающий раскаты грома. Затем я проверил работу фотонных двигателей, которые нужно было включить, когда корабль ляжет на намеченный курс, — я только чуть-чуть тронул синий диск включения и сейчас же повернул его обратно. В рев реактивных двигателей на мгновение вплелся визг фотонных.

Еще раз проверив ровное мерцание зеленых огоньков на пульте, я решительно повернул красный диск.

Рев двигателей усилился. Страшная сила вдавила меня в кресло, и грозовое гудение стало еле слышным.

Полет к Голубой планете начался.

Месяца через два после того, как мы покинули родную Желтую планету, у меня стало мучительно ломить суставы, начали выпадать волосы. Это же самое происходило и с моим маленьким Пе. Он стал вялым и капризным, часто плакал и звал маму Мо.

Я сразу понял, что на нас сказываются последствия радиации, и увеличил дозы принимаемых нами «спасительных» таблеток до шести. На какое-то время наступало облегчение, но потом боли, страшная вялость и отупение возвращались вновь.

Я почти не спал, и снотворные средства не действовали на меня. Я бродил по космолету, то и дело подходя к кровати, где лежал Пе. Монотонно, однообразно жужжали двигатели, мчащие корабль в черной пустоте космоса. Где-то далеко позади желтым пятном мерцала моя обездоленная мертвая планета.

Мертвая?! А почему мертвая? На ней развивается своя, особенная жизнь — растения с рыхлыми и ломкими слизистыми побегами и листьями. На ней благоденствуют крысы, отвратительные хищники, на которых почему-то не действует радиация. Может случиться, что наша Желтая планета скоро станет царством крыс. А вот людей на планете не будет. Я не верю в россказни об искусственном снижении радиации. Да если такое и произойдет, то все равно те подобия людей — жалкие, слабые и подленькие, которые выживут в так называемых «счастливых городах», не будут жизнеспособны и вымрут от голода.

Я все чаще задумываюсь о бессмысленности и глупости этой опустошительной войны, сделавшей целую планету непригодной для жизни.

Я уверен, что если бы кто-нибудь, какой-нибудь волшебник тогда, перед началом войны, смог показать человечеству сегодняшний облик нашей планеты, то войны бы не случилось, потому что миллионы людей, тех, кто сейчас сгорел в атомном огне, кто гниет заживо, пораженный смертельной радиацией, они поднялись бы в едином порыве и отобрали бы смертоносное оружие из рук безответственных политиков и военных, а их бы самих заперли в сумасшедших домах.

Но такого волшебника не нашлось, а немногие трезвые голоса заглушались воинственными возгласами и тупым эгоизмом.

Ну что ж! Наверное, мое поколение, жившее только своими маленькими, личными интересами, одурманенное криками корыстных политиканов, оно, может быть, и не заслужило иной судьбы.

Но дети! Эти маленькие, беззащитные существа. По какому праву и их лишают жизни?

Я бегу в отсек, где в кроватке спит мой маленький Пе, и долго смотрю на его худенькое личико, на которое легли какие-то синеватые тени. Как похож он на мою дорогую Ва!

…Чуть слышно звенят фотонные двигатели космолета. Привычно зеленеют сигнальные огоньки на пульте управления, да в окошечке счетчика автоштурмана мелькают тысячи пройденных километров.

Мы — я и мой сын Пе — одни в безграничном и равнодушном мраке космоса…

Я навожу свой аппарат дальновидения на родную Желтую планету, которая когда-то звалась Радостной. С сжимающимся, торопливо стучащим сердцем я нахожу в беспредельной пустоте космоса, среди ярких созвездий, робкое и немощное, еле заметное мерцание моей планеты. И мне кажется, что она говорит со мной, что я слышу ее шепот, доносящийся через бесчисленные парсеки вселенной.

Я знаю, что это прощальный шепот, потому что скоро, очень скоро я умру, так же как и маленький Пе, которого завещала сохранить от гибели моя милая, нежная Ва. Чтобы выполнить это завещание, я и отправился на испытательном космолете к далекой Голубой планете, где живут существа, подобные нам. Но Пе уже погубила радиация. Скоро доконает она и меня — я вижу это по все увеличивающейся отечности, по все более мучительным головным болям. А широко разрекламированное и страшно дорогое средство от радиации «Спасение», которое в нашей стране звали «спасительными» таблетками, — только очередная жульническая махинация наших дельцов-толстосумов. Эти дурацкие таблетки только замедляют радиационное воздействие, но не способны убрать его из организма. Этого не знают там, в Счастливом городе.

«Счастливый город»! Какой жуткий юмор в названии, которое дали жалкой крысиной норе!

Я вспоминаю, как яростно соперничали компании по производству таблеток с громким названием «Спасение» и концерны, строившие подземные «счастливые города». Дельцы и той и другой мошеннической фирмы были обуяны неистовой жадностью. Это они погубили Желтую планету. И я, умирающий в мучениях в этом космическом гробу, сейчас смеюсь над хищниками-капиталистами, потому что все их капиталы после ужасающего атомного смерча, опустошившего нашу планету, стали только бумажками и грудами бесполезных металлических пластинок.

Пройдут, наверное, сотни лет, прежде чем на поверхность Желтой планеты можно будет выйти без специального защитного костюма. Да и некому будет выходить.

Мысли начинают путаться…

Я вижу мою дорогую Ва — большеглазую, улыбающуюся, в платье, переливающемся как чешуя золотой рыбки. Она смеется и манит меня к себе. Я бегу к ней. Но она все отдаляется и смеется…

Желтая планета еле заметна при самом сильном увеличении аппарата дальновидения.

Я знаю, когда затеряется в космическом пространстве ее последний слабый отблеск — я умру.