Голос мертвых

Глава 1 Замок Ференци

Трансильвания, сентябрь, 1981 год

Около полудня две крестьянки из деревни Халмагиу возвращались из леса домой. Корзины их были полны диких слив и поздних осенних ягод. Некоторые сливы были все еще зелеными, но они прекрасно подходили для приготовления крепкого терпкого вина. Женщины были одеты в темную одежду, головы их покрывали платки из грубой ткани, так что видны были лишь узкие худые лица. Они оживленно переговаривались, обсуждая деревенские сплетни, и весело смеялись над своими шутками, показывая цвета слоновой кости зубы, сверкавшие на фоне темной, обветренной кожи.

Издалека было видно, что над деревней вился голубой дым, поднимаясь спиралью к небу. Дым туманом висел над лесом, уже тронутым увяданием. Здесь под деревьями горели костры. В воздухе витали пряные запахи и ароматы приправленного необычными специями мяса. Звенели маленькие серебряные колокольчики, и слышался скрип дерева, к которому были подвешены самодельные веревочные качели. Молчаливо сидел на них взъерошенный черноглазый мальчик и пристально смотрел в глубь леса.

Здесь, под деревьями, кругом стояли пестрые цыганские кибитки. Рядом щипали траву кони со спутанными ногами, невдалеке яркими пятнами мелькали цветастые юбки цыганок, собиравших хворост. В кругу кибиток над ярким пламенем костра были подвешены черные котлы, над ними поднимался густой пар. Мужчины-кочевники занимались своими делами или просто сидели, задумчиво уставившись в пространство, и курили длинные с тонкими мундштуками трубки. Это были цыгане. Зганы вернулись в окрестности Халмагиу.

Мальчик, сидевший на качелях, заметил приближавшихся женщин и издал предупредительный свист. В цыганском кочевье тотчас все стихло. Взгляды всех устремились в одну сторону и с любопытством уставились на пришедших. Цыгане в своих кожаных жилетах выглядели очень сильными, даже свирепыми, но в глазах не было враждебности. Уже пять столетий жители Халмагиу покупали их незатейливые украшения и безделушки и не вмешивались в их дела, предпочитая жить в мире. Цыгане тоже не склонны были причинять зло обитателям Халмагиу.

— Доброе утро, — обратился к крестьянкам цыганский король (так называли себя предводители племени). Он стоял на ступеньке кибитки и кивал им, — передайте в деревне, что мы скоро придем. С собой мы принесем глиняные горшки и домашнюю утварь. Наши заклинания от злых духов будут оберегать ваши дома, наши гадалки предскажут будущее. Мы заточим затупившиеся ножи и косы. У нас есть пара прекрасных коней на замену тем клячам, которых вы запрягаете в свои телеги Но мы здесь долго не задержимся, и вам нужно поторопиться, чтобы купить у нас все необходимое, прежде чем мы двинемся дальше.

— Доброе утро, — произнесла в ответ старшая из женщин. Она не ожидала, что к ним обратятся. — Я передам ваши слова в деревне. — И шепотом обратилась к своей спутнице:

— Держись ближе ко мне и молчи.

Проходя мимо одной из кибиток, та, что постарше, положила на ступеньку горсть лесных орехов и немного слив. Если кто-то и заметил это, то не подал вида. Женщины продолжили свой путь, а жизнь в таборе пошла своим чередом. Женщина помоложе, жившая в Халмагиу недавно, с интересом спросила:

— Зачем ты оставила им орехи и сливы? Я слышала, что цыгане ничего не дают даром, ничего не делают даром, но часто даром берут.

— Я хочу что-нибудь сделать для этих обреченных людей, — ответила ей спутница. — Когда ты проживешь здесь столько же, сколько и я, ты поймешь, что я имела в виду. Во всяком случае они здесь не для того, чтобы воровать или причинять нам вред. — Она слегка передернула плечами. — А вообще, мне кажется, я знаю, зачем они здесь появились.

— В самом деле? — в голосе молодой послышался неподдельный интерес.

— Да. Когда Луна вступает в одну из своих фаз, они слышат зов гор и приносят им жертву. Так они просят милости у своей земли, молят о ее плодородии, умиротворяют... своих богов.

— Своих богов? Так, значит, они язычники?.. Каких богов?

— Природа — их бог, — коротко ответила старшая. — Не спрашивай больше меня об этом. Я — простая женщина и ничего не знаю. И тебе не надо об этом знать. Моя прабабушка помнила времена, когда появились цыгане... и ее бабушка тоже. Проходит 15 месяцев, иногда 18, и они возвращаются. Весна это, лето или зима — только зганы знают свой час. Они слышат зов, когда Луна светит прямо в лицо, когда высоко в горах воет одинокий волк — и возвращаются. А когда уходят, они всегда оставляют дары.

— Какие дары? — любопытство младшей возрастало.

— Не спрашивай, — качнула головой старшая. Но молодая знала, что услышит все до конца. Они молча шли и через некоторое время далеко отклонились в сторону от деревни.

— Мы далеко отошли от деревни?

— Молчи! — прервала ее старшая. — Смотри! Вскоре они достигли лесной вырубки у подножия мрачно возвышавшейся вулканической скалы, высотой около пятидесяти футов. За голой грядой снова шел лес, а затем остроконечные утесы переходили в заросшее пихтами плато, представлявшее первую гигантскую ступень к окутанному туманом зловещему и неприступному массиву Зарундули. Деревья у подножия возвышенности были вырублены, а на ее вершине из огромных тяжелых камней было сложено что-то, напоминавшее башню.

У подножия этой каменной башни сидел молодой мужчина, почти юноша, — зган. В руке он держал нож, которым обтесывал зажатый между коленями кусок камня. Он был настолько поглощен своим занятием, что, казалось, ничего не видел и не слышал вокруг. Он смотрел прямо перед собой, так что обе женщины неизбежно должны были попасть в поле его зрения. Но если он и заметил их, то ничем не выказал этого. Несомненно, он видел один только камень в своих ладонях. Даже с большого расстояния было видно, что с юношей... творится что-то неладное.

— Что он там делает? — прерывистым шепотом спросила молодая женщина. — Он такой красивый, и такой... странный! И разве это не запретное место? Мой Гзак говорил мне, что большой камень в этом сооружении — особенный и что...

— Тише, — прижав к губам палец остановила ее старшая. — Не беспокой его. Зганы не любят, когда за ними следят. Этот, правда, едва ли нас услышит. И все же... лучше быть поосторожнее.

— Ты говоришь, что он не может нас услышать? Тогда почему мы разговариваем шепотом? Я знаю, почему здесь нельзя громко говорить. Это нарушает покой этого места, Святого места!

— Нет, это нечистое место, — возразила ей старшая. — Ты хочешь знать, почему он нас не замечает? Посмотри на него! У него не темная, как у зганов, кожа, а синевато-серая, как у больного или умирающего. Горящие глаза глубоко ввалились Он полностью поглощен своим камнем. Он услышал зов — и обречен на смерть!

Не успело с ее губ сорваться последнее слово, как молодой цыган поднялся на ноги и одним движением вставил камень в небольшой зазор между камнями Тот точно лег на свое место рядом с другими такими же камнями, словно кирпич в последний ряд стены дома. Все камни были странным образом помечены Младшая из женщин хотела о чем-то спросить, но ее спутница предупредила вопрос — Имя, — сказала она. — Он высек на камне свое имя и даты своей жизни, так, как будто они ему известны. На других камнях тоже высечены имена и даты. Это сделали ушедшие до него. Этот камень — его надгробие.

Молодой цыган, вытянув шею, устремил свой взгляд на вершины гор. Чего-то выжидая, он застыл в этом положении и стоял так очень долго. Внезапно высоко в серо-голубом небе появилось темное облачко и стало наползать на солнце. Старшая из женщин вздрогнула и застыла словно загипнотизированная, лишенная возможности двинуться с места. Но как только облако закрыло солнце и повсюду легли тени, она повернулась и схватила подругу за локоть.

— Идем, — задыхаясь произнесла она. — Нам лучше уйти отсюда. Наши мужья будут волноваться Особенно когда узнают, что здесь появились цыгане.

Они торопливо пошли через лес, отыскали тропинку и вскоре уже увидели первые деревянные дома окраины Халмагиу, возле которых заканчивался лес. Но едва они вышли из-под деревьев на пыльную равнину и сердца их стали биться чуть медленнее, откуда-то сверху до них долетел странный звук.

Полдень еще не наступил, солнце вновь вышло из облаков, до первых зимних дней было еще около семи недель, но каждый в Халмагиу, кто услышал этот звук, воспринял его как предвестие зимы.

Это был печальный и тоскливый вой волка, донесшийся с гор. Как и тысячу лет назад, он звал и манил. Обе женщины," затаив дыхание, остановились и, крепче Прижав к себе корзины, прислушались.

— Ему никто не отвечает, — наконец сказала та, что помоложе. — Этот старый волк совсем один. Другая кивнула головой.

— Да, один, но его прекрасно слышали. И скоро ему ответят. А потом... — Она замолчала.

— А что потом? — продолжала расспрашивать молодая.

Старшая посмотрела на нее, нахмурилась и резко ответила:

— Есть вещи, о которых мы предпочитаем не слишком много болтать. И когда мы все же говорим о них, научись слушать, если хочешь что-нибудь узнать.

— Я слушала, — ответила молодая. — Просто я не все поняла. Ты сказала, что старому волку скоро ответят. А потом... что потом?

Старшая женщина повернула к своему дому, вся стена которого была увешана связками сушившегося на солнце лука. Она обернулась.

— А потом, на следующее утро, зганы уйдут! От них и следа не останется, кроме пепла от костров на стоянке да отпечатков колес кибиток на лесных тропах. Но их станет меньше. Они недосчитаются того, кто откликнулся на древний зов и остался.

Молодая женщина от удивления открыла рот.

— Да, — подтвердила ее догадку старшая. — Ты только что его видела. Его душа присоединилась ко многим другим несчастным душам, чьи имена вырезаны на камнях той башни на скале.

Той же ночью у зганов.

Девушки плясали, кружась под резкие пронзительные звуки яростных скрипок и звон тамбуринов. Длинный стол ломился от еды: здесь были кроличьи лапки, запеченные в золе ежи, тонко нарезанные колбасы из мяса дикого кабана, сыры, купленные или обмененные в Халмагиу, фрукты, орехи, горячие луковые соусы для мяса, цыганские вина и крепкая, обжигающая рот водка-сливовица, приготовленная из диких слив.

Дух праздника витал над всеми. Высоко к небу взлетали языки пламени огромного костра. Исполняли какие-то замысловатые, чувственные танцы. Спиртное поглощалось без всякой меры. Было много пьяных. Одни пили, чтобы почувствовать облегчение, другие — чтобы преодолеть неуверенность. Ибо кому не повезло в этот раз, может повезти в следующий.

Но они были зганы, и закон у них был один — навеки принадлежать Ему. Он мог распоряжаться ими, как хотел. Мог забрать их к себе. Их договор со Старейшим был подписан и скреплен печатью более четырехсот лет назад. Благодаря Ему они прекрасно жили в течение последних столетий, неплохо живут и сейчас. И это будет продолжаться еще долгие годы. Он помогал им в трудные времена, но, бывало, им приходилось многое от него терпеть. Его кровь текла в их жилах, а их кровь — в Нем. А кровь — это жизнь.

Только двое на празднике держались особняком. Посреди пира рядом с танцующими девушками они казались совершенно одинокими и едва ли могли принять участие в общем шумном веселье.

Одним из них был тот самый юноша, которого деревенские женщины видели возле каменной башни, на скале. Сидя на ступеньке расписанной кибитки, он держал в одной руке точильный камень, а в другой нож с длинным лезвием, любуясь серебряным блеском его остро наточенного края, отражающего огонь далекого костра. Дверь за его спиной была открыта, и внутри кибитки желтым светом горела лампа. Там сидела и плакала его мать. Молитвенно сложив руки, она всем, что было ей дорого, заклинала Того, кто не был богом, а, скорее, являл собой совсем противоположное, чтобы Он пощадил ее сына этой ночью. Но все ее мольбы были напрасны.

Музыка внезапно стихла, упали взметнувшиеся пестрые юбки, закрывая загорелые ноги, мужчины перестали хлопать в ладони, скрипачи потянулись к бутылкам, собираясь подкрепиться, прежде чем продолжить игру. И в этот миг над горами показался краешек Луны, осветив окутанные туманом горные вершины и выступы. Все обратили взоры к поднимавшемуся над скалами диску Луны, и тут из темноты, со стороны невидимого горного плато, раздался тоскливый вой одинокого волка.

На миг все застыли... но вскоре взоры присутствующих обратились на юношу, сидевшего на ступеньке кибитки. Он встал и, вздохнув, посмотрел на Луну. Спрятав нож, он вышел на открытое пространство и негнущимися ногами сделал несколько шагов по направлению к лесу.

Первой нарушила молчание его мать. С криком отчаяния, с леденящими душу воплями она выскочила из кибитки и бросилась вслед за сыном. Но не добежав до него, упала через несколько шагов на колени и застыла, простирая вперед жаждущие обнять сына руки. Глава племени — “король” — подошел к юноше, обнял его, крепко прижимая к себе, поцеловал в обе щеки и отпустил. Избранный вышел из освещенного костром круга, прошел между кибитками и исчез в темноте.

— Думитру! — зарыдала, вскакивая на ноги, его мать. Она бросилась вслед за сыном, но не смогла сделать и шага — ее остановил “король”.

— Тихо, женщина, — хрипло, как будто у него перехватило горло, сказал он. — Целый месяц мы наблюдали за ним и понимали, что его ждет. Старейший позвал его, и Думитру ответил на Его зов. Он знал свою судьбу. Это всегда так происходит.

— Но он же мой сын, мой сын, — горько всхлипывала она.

— Да, — отвечал “король”, но вдруг голос его сорвался, а по морщинистым щекам потекли слезы. — И мой... мой тоже...

Он повел дрожащую и отчаянно рыдавшую женщину обратно в кибитку, и дверь за ними закрылась. А в лесу снова зазвучала музыка, и возобновилось веселье...

Думитру Зирра, как лисица, карабкался по неприступным валам Зарундули. Дорогу ему освещала Луна, но и без этой серебряной полосы, протянувшейся сверху, он уверенно нашел бы дорогу. Звучавший в голове голос вел его. Здесь, наверху, было множество тропинок, но кроме них, едва заметных глазу, были и другие, более короткие и головокружительные пути. Именно их и выбирал Думитру — или кто-то выбирал за него.

— Думи-и-и-тру-у-у! — раздался в его голове проникновенный голос, произносящий его имя как мучительный стон. — Это ты, мой преданный зган, сын моих сыновей! Ступай сюда, а потом сюда, Думитру-у-у! А теперь сюда, там, где прошел волк — видишь его след на скале? Отец твоих отцов ждет тебя Думи-и-и-тру-у-у! Луна взошла, и назначенный час близок. Поторопись, сын мой, потому что я стар и умираю от жажды. Но ты спасешь меня, Думи-и-и-тру-у-у! Твои молодость и сила станут моими!

Когда юноша добрался до леса, он уже задыхался, руки его были изодраны до крови за время этого головокружительного подъема. У подножия высокого утеса среди мрачных скал темнели руины какого-то огромного сооружения. С одной стороны узкое ущелье было столь черно и глубоко, что, казалось, вело в самую преисподню, а с другой — беспорядочное нагромождение древних руин скрывали высокие пихты. Думитру на мгновение остановился, но тут он увидел и огромного волка с горящими глазами, стоявшего в проеме сломанных ворот, ведущих в глубь руин. Не колеблясь больше ни минуты, Думитру шагнул вперед и последовал за указывавшим ему путь волком.

— Добро пожаловать в мой дом, Думитру! — тягуче и медленно зазвучал в его голове голос. — Ты мой гость, сын мой... войди сюда по доброй воле.

Потрясенный, Думитру Зирра перебрался через шатающиеся валуны и замер в полной растерянности, пораженный странного вида развалинами. Он был уверен, что оказался среди руин бывшего замка. В прежние времена здесь жил боярин из рода Ференци — Янош Ференци! В этом он не сомневался. Уже много веков, со времен первого “короля” зганов Григора Зирра, все представители рода Зирров давали клятву верности барону Ференци и носили символы его родового герба: летучая мышь, вылетающая из черного отверстия погребальной урны, расправив крылья, на каждом из которых — по три ости. Глаза у летучей мыши красные, так же как и остевые линии крыльев.

Глубоко ввалившиеся глаза Думитру увидели такое же изображение, высеченное на огромной каменной плите, наполовину вросшей в землю. Юноша понял, что стоит на пороге родового замка великого древнего покровителя Зирров. Тот же самый герб украшал кибитки Василия Зирры (правда, герб этот был искусно скрыт другими рисунками и сложными орнаментами). Такое же миниатюрное изображение было на перстне Василия Зирры, отца Думитру. Этот перстень достался ему по наследству, переходя из поколения в поколение с незапамятных времен. Перстень достался бы и Думитру, если бы он не услышал зов...

Волк, идущий впереди Думитру, глухо зарычал, словно торопил его продолжить путь. Но тени, падавшие от поваленных плит, скрывали дорогу, и юноша в нерешительности остановился, фасад замка, казалось, был обрушен в пропасть, как если бы замок взорвался изнутри.

Думитру стоял и думал о том, что могло вызвать такие ужасные разрушения...

— Ты колеблешься, сын мой, — змеей вполз в его сознание ужасный голос, лишавший силы воли и способности мыслить. Этот голос в последние четыре или пять недель полностью овладел его сознанием. — Я вижу, мои подозрения оправдываются, Думи-и-и-тру-у-у... У тебя очень сильная воля. Хорошо! Очень хорошо! Сила воли означает сильное тело, а сильное тело — это кровь! В твоих жилах, сынок, течет сильная кровь. Такая кровь у твоего народа.

Волк снова зарычал, и Думитру, спотыкаясь, пошел за ним. Юноша понимал, что ему следует бежать отсюда куда глаза глядят, ломая в темноте кости, бежать, ползти, лишь бы подальше от этого места. Но он был совершенно лишен воли и сил и не способен сопротивляться этому зловещему голосу. Как будто он дал клятву, которую не в силах был нарушить, или исполнял волю предков, которая была священна.

Ведомый звучавшим в голове голосом, он неуверенно бродил среди поваленных плит и покосившихся каменных столбов, на четвереньках разгребая опавшие листья, соскабливая с них сырой лишайник и отбрасывая в сторону мелкие камешки, упавшие со скалы. Наконец он нашел (вернее, голос указал ему) узкую плиту с вделанным в нее железным кольцом и легко ее поднял.

В лицо ударил зловонный запах, от которого закружилась голова. Он замер, скорчившись над черной бездной, из недр которой поднимался отвратительно пахнувший туман. Когда в его голове немного прояснилось, он начал медленно спускаться в кошмарную глубину. И вновь зазвучал голос:

— Сюда, сюда, сын мой... ниша в стене... факелы, веревки, спички завернуты в кожу... это лучше, чем огниво времен моей молодости... зажги один факел и возьми два с собой про запас... они тебе еще пригодятся, Думи-йй-итру-у-у...

Вниз вела каменная винтовая лестница. Думитру спускался по скользким ступеням, цепляясь за стены в тех местах, где ступени были полностью разрушены. Наконец он достиг неровного пола, усыпанного обломками каменной кладки, нашел еще один люк и продолжил спуск в гулко отзывавшееся эхом подземелье Все ниже и ниже — в зловещую и мрачную бездонную глубину, в преисподнюю.

Наконец он услышал:

— Прекрасно, Думитру, — произнес мрачный голос. Владелец его, казалось, улыбался, невидимо и жутко, но его ужасная радость нестерпимой болью отозвалась в мозгу юноши. На какое-то мгновение Думитру удалось освободиться от странной власти. Он на секунду вновь стал самим собой — и понял, что стоит на самом пороге ада!

И снова чуждый разум словно клещами охватил его собственный. Неумолимый и безжалостный процесс, начавшийся около пяти недель назад, пришел к своему логическому завершению — его собственная сила воли мерцала где-то в глубине сознания, как оплывшая, практически затухающая свеча. И вдруг:

— Оглянись вокруг, Думитру! Посмотри и познай наконец тайные труды своего властелина, сын мой!

Позади Думитру на ступенях каменной лестницы стоял огромный волк с горящими глазами. А перед ним... была могила колдуна.

Могила колдуна!

Вот о чем зганы слагали свои легенды, сидя темными ночами у костра С широко раскрытыми глазами, высоко над головой подняв факел, Думитру неуверенно двинулся через эти сохранившиеся реликвии безумия и хаоса Это был не тот хаос, который царил наверху в разрушенном замке Нижние, потайные, подвалы полностью сохранились и были покрыты полувековым слоем паутины и пыли. Нет, здесь властвовал хаос ума — вернее, безумия. Осознание того, что все это — дело рук человека или таинственных существ, о которых рассказывали легенды зганов Что же собой представляли эти секретные подземелья?

Каменная кладка была очень старой, поистине древней. Стены, кое-где влажные, но не слишком мокрые, в некоторых местах носили следы связующего камень раствора, выступавшего между камнями Тонкие нити сталактитов свисали с высокого сводчатого потолка, а по краям, вдоль стен помещений, в тех местах, где редко ступала чья-либо нога, возвышавшиеся над грубо обработанными и пригнанными друг к другу плитами пола сталагмиты образовывали небольшие возвышения, наросты. Думитру отнюдь не был археологом, но даже он, при одном только взгляде на грубо обработанные каменные плиты и старый раствор, практически уже разрушенный, мог примерно определить возраст замка, во всяком случае этих секретных сводчатых подземелий, — около восьми или девяти столетий, никак не меньше, потому что выступающий между камнями раствор был покрыт густым слоем солевых кристаллов.

Множество арочных проходов подземелья были совершенно одинаковыми — около восьми футов в ширину и одиннадцати — в высоту, все они перекрывались наверху массивными замковыми камнями, некоторые из них слегка покосились под тяжестью верхних этажей. Потолки в помещениях — не менее четырнадцати-пятнадцати футов высотой, в центре также были сводчатыми и по своему архитектурному решению полностью соответствовали арочным проходам. Тяжелые камни в некоторых местах обвалились, там, куда они рухнули, треснули плиты пола Несомненно, все эти разрушения были вызваны тем же самым взрывом, который уничтожил замок.

За арочными проходами начинался еще один ряд помещений, весьма просторных, со сводчатыми потолками и арками между ними Думитру вошел в лабиринт древних помещений, служивших местом таинственных занятий хозяина разрушенного замка. А что касается рода этих занятий.

До сих пор, если не считать первой ужасной догадки, Думитру старался не строить никаких предположений. Но теперь избежать истины стало уже невозможно Стены были сплошь покрыты фресками, в некоторых местах, правда, осыпавшимися, но тем не менее запечатлевшими многие события и отражающими всю историю. В некоторых помещениях к тому же сохранились несомненные свидетельства деяний еще более мрачных и страшных. Жестокий и одновременно ликующий голос, звучавший в голове юноши, не позволял ему и дальше оставаться в неведении — обладатель голоса твердо решил ознакомить Думитру с событиями прошлого, с их сутью.

"В тот момент, когда твой факел разогнал царящую здесь тьму, Думитру, ты подумал о колдовстве. О возвращении к жизни мертвых, их праха и тлена, с той целью, чтобы расспросить их обо всем. Узнать историю мира из уст воскресших призраков тех, кто принимал участие в событиях давних лет. Разгадать и найти объяснение многих тайн и секретов древности, а возможно даже, предсказать окутанное туманом отдаленное будущее. Да, предсказать будущее с помощью мертвых!.. Именно об этом ты тогда подумал.

Что ж, — голос на миг умолк и Думитру почувствовал, что его владелец пожал плечами, — ты был прав в своих предположениях. Но ты догадался далеко не обо всем. Ты не захотел посмотреть повнимательнее... ты Даже теперь избегаешь этого! Да неужели ты мой сын, Думитру? Или ты всего лишь хныкающий, скулящий младенец? Я думал, что, призвав тебя, я получу возможность напиться крепкого вина, придающего силы, а вместо этого вижу, что все эти годы зганы варили лишь воду! Ха-ха-а-ха-а-а! Да нет... Я ведь шучу... не сердись, сын мой...

Ведь ты рассердился, Думитру? Или я не прав?

А может быть, это страх?

Ты опасаешься за свою жизнь, Думитру? — Голос превратился в шепот. — Но твоя жизнь обретет свое продолжение во мне! Кровь — это жизнь! И так будет продолжаться... и продолжаться... и продолжаться... Но послушай! — Голос стал более живым и громким. — Что это мы заговорили столь мрачно — так дело не пойдет! Ведь мы превратимся в единое целое и вместе проживем всю нашу долгую жизнь. Ты слышишь меня, Думи-и-и-тру-у-? Хорошо слышишь?"

— Я... я слышу вас, — ответил юноша, сам не зная, с кем же он разговаривает.

«И ты веришь мне? Ответь, скажи, что веришь в меня так же, как верили в меня отцы ваших отцов!»

Думитру вовсе не был убежден в том, что верит, но голос внутри его давил с такой силой, что он не выдержал и громко крикнул:

— Да!.. да, я верю так же, как верили отцы наших отцов!

"Прекрасно, — явно удовлетворенный этим признанием, произнес голос. — Тогда не будь таким робким, Думи-и-и-тру-у-у! Посмотри на мои труды, не отводя взгляда и не отшатываясь от них. На картины, нарисованные или высеченные на стенах, на амфоры, хранящиеся на полках, на заключенные в этих древних сосудах мощи и прах”.

При свете факела Думитру огляделся. Повсюду стояли шкафы из черного дуба, на которых было расставлено множество сосудов, урн — амфор, как назвал их голос. В этих бесконечных подземельях их, наверное, было несколько тысяч. Свинцовые горлышки были заткнуты дубовыми пробками, и в том месте, где начинались ручки сосудов, на каждом был прикреплен ярлык с полустертой от времени надписью. Один из шкафов, поврежденный упавшей с потолка плитой, рухнул, сосуды, стоявшие на нем, в беспорядке валялись на полу, и один из них раскрылся. Высыпавшийся из него прах кучками лежал на полу, смешавшись с пылью, скопившейся здесь за несколько десятилетий. И когда Думитру взглянул на эти рассыпанные останки...

— ...Посмотри, как прекрасен этот вечный прах, — прошептал в его голове голос, в котором ясно слышался неподдельный интерес, как если бы его владелец сам испытывал благоговение перед этими омерзительными экспонатами. — Склонись перед ним и ощути его в своих руках, Думи-и-и-тру-у-у!..

Юноша не осмелился ослушаться. Он зачерпнул рукой мягкий, как тальк, и подвижный, как ртуть, порошок, который сыпался сквозь пальцы, не оставляя никаких следов. Просеивая прах, он почувствовал, что кто-то в его голове как будто принюхивается — стремится ощутить вкус, проникнуть в самую суть того вещества, которое велел исследовать Думитру.

"А-а-а... этот был греком! — пояснил голос. — Я узнаю его — мы несколько раз беседовали по разным поводам. Монах из Греции, да... он знал легенды ври-кулаков. Он ходил против них в Крестовый поход и, переплыв море, достиг Молдавии, Валахии, дошел даже до этих гор. В Альба Юлии он построил церковь, которая и сейчас еще там стоит. Оттуда он отправился в поход по городам и селам в поисках ужасных ври-кулаков.

Горожане называли ему имена своих врагов, зачастую прекрасно зная, что те невинны. И в зависимости от богатства и общественного положения обвинителя преподобный Ираклий Анос — таково было его имя — доказывал или опровергал обвинение. Например, если известный боярин утверждал, что такие-то и такие-то являются демонами-кровопийцами, можно было не сомневаться в том, что грек признает их таковыми. Но если то же самое утверждал бедный человек, то, как бы ни был он прав, ему никто не верил, и более того, он наказывался за лжесвидетельство. Будучи следователем по делам людей, обвиняемых в колдовстве, и при этом обманщиком, он однажды выдвинул обвинение даже против меня! Да... и я вынужден был бежать из Визеграда, спасаясь от тех, кто пришел, чтобы убить меня! Да, скажу я тебе, в те времена мои занятия были весьма опасными.

Но... время все расставляет по своим местам. Прах к праху, тлен к тлену. Когда он умер, старого мошенника похоронили в свинцовом гробу недалеко от храма, который он построил в Альба Юлии. Какое благодеяние с их стороны! Как и было задумано, не подвергающийся разрушению свинец, покрывавший его гроб, препятствовал проникновению внутрь сырости и червей, способствующих разложению, и позволил сохранить тело до того момента, когда через сто лет я откопал его! О да, мы несколько раз беседовали с ним! Но что он узнал в конце концов? Ничего! Мошенник! Обманщик!

Так что, я свел с ним счеты! Тот прах, что ты держал в руках, и есть Ираклий Анос собственной персоной. О, как же он кричал от боли, когда я вернул ему плоть, а потом жег его каленым железом! Ха-а-ха-а-ха-а-а!"

Думитру от ужаса издал какой-то звук и отдернул руки от рассыпанного на полу порошка, потом замахал ими, словно это его пальцы жгли раскаленным железом, и стал дуть на них и тщательно вытирать дрожащие ладони о сшитые из грубой ткани штаны. Неуверенно выпрямившись, Думитру, шатаясь, попятился от разбитых урн, но тут же наткнулся на другую полку, оказавшуюся у него за спиной, и растянулся на полу посреди пыли и праха. Падение несколько прояснило его сознание, и невидимый обладатель таинственного голоса немедленно почувствовал это, а потому тут же усилил свое воздействие на юношу.

"успокойся, успокойся, сынок! А-а-а... Понимаю, ты считаешь, что я непонятно зачем мучаю тебя, ты уверен, что это испытание доставляет мне удовольствие. Но нет, это не так. Полагаю, что будет только справедливо, если ты получишь возможность почувствовать всю важность и ответственность своей службы. Ты делаешь мне значительное подношение, оказываешь поддержку и помощь в тяжелую минуту, восполняешь мои силы. И за это я подарю тебе знание... пусть и на короткое время. А теперь встань, выпрямись, внимательно слушай то, что я тебе скажу, и следуй моим указаниям.

Взгляни на стены, Думитру-у-у, подойди к ним ближе... Вот так, хорошо. А теперь следуй вдоль них, внимательно рассмотри фрески, потрогай их руками, сынок. Смотри и слушай!..

Вот человек. Он рождается, живет, умирает. Князь или крестьянин, грешник или святой — каждый из них идет одним и тем же путем. Ты можешь увидеть их здесь на этих картинах, — святые и мерзавцы так похожи друг на друга, они одинаково движутся от колыбели к могиле, безрассудно несутся от сладкого, нежного момента зачатия по направлению к ледяной пустоте разложения. И кажется, что такова участь всех людей: они становятся частью земли, но уроки, полученные ими при жизни, утрачиваются, и все их тайны уходят вместе с ними...

И что?

Однако есть такие, чьи останки в связи с обстоятельствами погребения — вот как, например, этот греческий монах — остаются целыми и невредимыми, или другие, кремированные и погребенные в урнах, чей пепел, прах, никогда не смешивается с землей и сохраняется в чистом виде. Вот они лежат — пара полурассыпавшихся костей или горсточка пепла — и в них заключена вся мудрость прожитых лет, все тайны жизни и даже смерти, а иногда и секреты их связи между собой. Все это они унесли в могилу. Все утеряно.

И вновь хочу повторить... Что?

Ты спрашиваешь, а как же тогда знания, заключенные в книгах, передаваемые из уст в уста или высеченные на камнях? Ведь ученый человек, если пожелает, может оставить свои знания во благо последующих поколений.

Что? Каменные таблички? Ну-у-у... Ведь даже горы разрушаются и эпохи, свидетелями которых они были, уносятся вместе с пылью. Устное слово? Расскажи человеку историю, и к тому времени, когда он захочет ее пересказать, это будет уже совсем другая история, даже тема ее изменится. Пересказанную раз двадцать, ее уже невозможно будет узнать. Книги? Пройдет столетие — и они устареют, пройдет второе — они станут хрупкими и ломкими, пройдет третье — и они превратятся в ничто! Нет, не говори мне о книгах! Они наименее долговечны из всех вещей. Вспомни, когда-то в Александрии существовала величайшая в мире удивительная библиотека... и где, скажи мне, все эти книги теперь? Они исчезли Думитру-у-у! Так же как и все жившие в прошлом люди. Но в отличие от книг люди не забыты. Во всяком случае не все.

И вот еще. Что если человек вовсе не хочет, чтобы его тайны и секреты пережили его самого?

Однако хватит пока об этом. Видишь, фрески стали уже другими. На них изображен теперь совсем другой человек. Мы, по крайней мере, будем называть его человеком. Но вот в чем странность. Он зачат не только женщиной и мужчиной. Смотри сам: у него есть еще один родитель... кто это? Змея? Слизень? И это существо выделяет яйцо, которое человек принимает в себя. Вот теперь это счастливейшее в мире существо перестает быть обыкновенным человеком, но превращается... в нечто другое. Да! Смотри, оно не умирает, а продолжает жить, жить и жить! Всегда! Возможно даже, вечно!

Ты следишь за ходом моего рассказа, Думитру-у-у? Ты следишь за тем, о чем говорят тебе нарисованные на стене картины? Да!.. И если только это весьма необычное существо не будет предательски сражено кем-либо из людей, обладающих соответствующими знаниями, или случайно не погибнет, что тоже может рано или поздно произойти, — тогда оно будет жить вечно! Только вот... у этого существа есть свои потребности. Оно питается не так, как обыкновенные люди.

Скажем так: ему известны лучшие источники для поддержания сил! Кровь — это жизнь!..

Знаешь ли ты имя этого существа, сын мой? Знаешь ли, как оно называется?"

— Я... я знаю, как называют таких людей, — ответил Думитру, хотя со стороны могло показаться, что он разговаривает с пустотой и что кроме него в подземелье нет ни единой живой души. — Греки, как вы уже упомянули, зовут их врикулаками, русские — упырями, а мы, зганы, кочевники, мы называем их мороями.

"Им есть и другое имя, — вновь раздался голос. — Это имя пришло из далеких земель, из далеких времен и пространств. Сами себя они называют Вамфири! — Голос на мгновение почтительно замолк, затем раздался вновь:

— А теперь скажи мне Думитру-у-у, знаешь ли ты, кто я? О да, понимаю, я — голос, звучащий в твоей голове. Но ведь голос должен от кого-то исходить, если только, конечно, ты не сумасшедший. Догадываешься ли ты, Думитру, кем я на самом деле являюсь? А может быть, ты даже всегда знал это?"

— Ты Старейший, — сдавленным голосом ответил Думитру. Его кадык несколько раз дернулся, в горле пересохло. — Бессмертный покровитель зганов Зирра. Ты Янош, барон Ференци.

«Да... а ты хоть и крестьянин, однако отнюдь не невежественный, ты не лишен мудрости, — отозвался голос. — Я действительно тот, о ком ты говоришь. И ты принадлежишь мне, а потому обязан повиноваться любому моему приказу. Но сначала хочу задать тебе один вопрос: есть ли в таборе твоего отца Василия Зирры кто-либо, у кого четыре пальца на руке? Может быть, это ребенок, мальчик, родившийся недавно, после того как вы, зганы, посетили эти места в последний раз? Или, возможно, незнакомец, чужак, повстречавшийся вам в пути и пожелавший присоединиться к вам?»

Вероятно, любому другому такой вопрос показался бы странным, но только не Думитру. Это было частью легенды, гласившей, что однажды появится человек с четырьмя пальцами вместо пяти. У него будут три крупных, широких, крепких пальца и большой палец на каждой руке, причем он таковым родится, и это будет выглядеть вполне естественным. Никакого хирургического вмешательства, никакого уродства на первый взгляд.

— Нет, — не задумываясь ответил Думитру. — Он еще не пришел.

Голос недовольно что-то проворчал. Думитру почти физически ощутил нетерпеливое пожатие широких, могучих плеч его обладателя.

"Не пришел, — услышал Думитру, — все еще не пришел”.

Однако настроение невидимого существа обладало способностью мгновенно меняться. Вот и теперь разочарование уступило место смирению, покорности судьбе.

«Что ж, хорошо, я могу ждать еще много лет. В конце концов, что значит время для Вамфири?»

Думитру ничего не ответил, рассматривая поблекшие от времени фрески, он дошел до того места, где были изображены несколько весьма мрачных сцен, фрески были похожи на гобелены, рассказывающие историю в картинах, но эти картины словно возникли из ночного кошмара. На первой был изображен лежащий на земле человек, которого за руки и за ноги держат четверо других. Пятый, одетый в турецкие шаровары, стоял над ним с высоко поднятым кривым мечом, а шестой стоял рядом на коленях с молотком и острым деревянным колом в руках. На следующей картине человек был обезглавлен, а вбитый в его тело кол накрепко пригвоздил его к земле. Но из раны, зиявшей на шее, выползал огромный, жирный, похожий на слизняка червь, при виде которого окружавшие его люди в ужасе отпрянули. Третья картина рассказывала о том, как люди факелами окружили странное существо и вместе с головой и телом его хозяина сжигали на куче хвороста. А четвертый, предпоследний, монах, размахивая кадилом, которое держал в одной руке, другой рукой собирал в урну пепел. Судя по всему, это был обряд изгнания дьявола, очищения. Но если это было так, он не достиг цели, все оказалось напрасным.

Ибо финальная сцена изображала ту же урну, над которой, возникшая, словно Феникс из пепла, парила огромная черная летучая мышь. Именно такая, какая является частью герба Ференци! И тут...

«Да, — послышался в голове Думитру мрачный голос Яноша, — но это произойдет лишь тогда, когда придет четырехпалый человек. Лишь после появления истинного сына моих сыновей. Ибо лишь тогда я получу возможность перейти из одного сосуда в другой. Сосуд сосуду рознь, Думитру-у-у, и некоторые из них прочны, как камень...»

И вновь разум Думитру начал проясняться. Придя в себя, он вдруг заметил, что факел, который он вставил в каменный держатель, укрепленный на стене, почти догорел. Он схватил его дрожащими руками и зажег от него следующий, помахав им в воздухе, чтобы пламя лучше разгорелось. Облизывая пересохшие губы, он стал оглядываться вокруг, пытаясь определить, какая из множества находившихся в помещении урн содержит прах его мучителя. Вот бы вытряхнуть пепел, поднести к нему факел и посмотреть, сгорят ли эти бренные останки во второй раз...

Янош мгновенно почувствовал, что в душе згана возникло и растет чувство протеста, ощутил угрозу, исходящую от взбунтовавшегося сознания, подчиненного до сих пор его воле. А потому, бесшумно хмыкнув, он обратился к молодому человеку:

"Ах, не здесь, Думитру-у-у, не здесь. Как? Ты хочешь, чтобы я лежал среди грязи и мусора? И как могло случиться, что я только что увидел предательство в твоих мыслях? И, все же, при твоей горячей крови странно было бы, если бы такие помыслы не возникли в твоей голове, не так ли? — И снова Янош злорадно усмехнулся. — Но ты поступил совершенно правильно, когда зажег новый факел, — лучше не позволять огню погаснуть, Думитру-у-у, ибо в этом месте, куда ты пришел, царит непроницаемая тьма. К тому же я хочу показать тебе еще кое-что, а для этого нам понадобится свет. А теперь взгляни, сын мой: справа от тебя находится комната. Если у тебя есть желание, пройди под аркой — и ты увидишь место моего истинного погребения”.

Думитру попытался бороться сам с собой, но понял, что это бесполезно. Власть вампира над его разумом была сильна как никогда. Юноша вынужден был повиноваться и, пройдя под аркой, оказался в помещении, ничем не отличавшемся от остальных, за исключением внутреннего убранства. Здесь не было ни шкафов с амфорами, ни фресок на стенах. Это была, скорее, жилая комната, чем склад сосудов с прахом. Стены украшали тканые гобелены, пол был выложен плиткой, отделанной зеленой глазурью. В центре из плиток меньшего размера был выложен геральдический знак рода Ференци, сбоку от которого, возле массивного камина, стоял старинный стол из крепкого черного дуба. Драпировки на стенах покрылись плесенью и свисали клочьями, повсюду толстым слоем лежала пыль. Но было в этой комнате нечто весьма странное, никак не вяжущееся с окружающей обстановкой. На столе лежали вполне современные бумаги, книги, конверты, печати и воск, резко контрастирующие со всем остальным, что видел вокруг Думитру. Неужели все эти вещи принадлежали Ференци? Думитру всегда считал, что Старейший мертв или бессмертно пребывает где-то, но то, что он увидел, свидетельствовало об обратном.

"Нет, — опроверг его мысли вновь раздавшийся в голове юноши густой, низкий голос барона, — это все принадлежит не мне, а... ну, скажем так, моему ученику. Он изучал мои труды и даже осмелился попытаться изучать меня самого. О, ему прекрасно были известны слова, с помощью которых он мог вызвать меня, но он не знал, где меня искать, и даже не, — подозревал, что я нахожусь здесь, рядом, увы, думаю, что его уже нет на свете. Скорее всего, его кости покоятся где-нибудь наверху, среди развалин. Мне доставит величайшее удовольствие в один прекрасный день найти их там и сделать с ним то, что он собирался и вполне мог сделать со мной”.

В то время как мрачный голос Яноша Ференци предавался неясным воспоминаниям, Думитру Зирра подошел к столу. Он увидел копии писем на неизвестном ему языке. Можно было разобрать даты пятидесятилетней давности, далекие адреса и имена адресатов, среди которых были какой-то М. Рейно из Парижа, Иозеф Надек из Праги, Колин Грив из Эдинбурга и Джозеф Гурвин из Провиденса, а также множество других из больших и малых городов по всему свету. Автором всех этих писем и адресов, написанных одним и тем же почерком, являлся некий мистер Хатчинсон, или, как он чаще всего подписывался, “Эдв. X.”.

Что касается книг... они ничего для Думитру не значили. Для невежественного крестьянина, хоть и знакомого благодаря кочевой жизни со многими языками и диалектами, каким был Думитру Зирра, такие названия, как “Turba Philosophorum”, “Thesaurus Chemicus” Бэкона или “De Lapide Philosophico” Тритемиса, были не более чем пустым звуком. Если даже они и были знакомы ему, смысла этих трудов он не понимал.

Однако одна из книг была раскрыта, и на ее покрытых толстым слоем пыли страницах Думитру увидел иллюстрации, показавшиеся ему знакомыми и приведшие его в ужас. Они во всех деталях и очень правдоподобно демонстрировали самые жесточайшие пытки. Вид этих картинок заставил Думитру, несмотря на то, что он находился словно под гипнозом, вздрогнуть и отпрянуть от книги. И в ту же минуту взгляд его обратился на находившиеся в помещении предметы, прежде не привлекавшие его внимание. Он заметил кандалы, прикованные тяжелыми цепями к стене, какие-то ржавые инструменты, в беспорядке разбросанные по полу; в одном из углов комнаты стояли несколько железных жаровен, в которых сохранились остатки древних углей и пепла.

Но прежде чем он успел осознать предназначение этих вещей и внимательнее рассмотреть все эти предметы, если, конечно, у него возникло такое желание, голос раздался вновь.

"Думитру-у-у, — проникновенно струился голос в голове юноши, — скажи мне, испытывал ли ты когда-либо непереносимую жажду? Случалось ли тебе оказаться в бескрайней пустыне, где нет даже признаков близкого присутствия воды? Чувствовал ли ты, что твое горло превращается в сплошную болезненную рану и с трудом пропускает воздух? Возможно, что тебе знакомо ощущение сухости во всем теле, ив этом случае ты, наверное, сможешь хотя бы частично понять те чувства, которые испытываю сейчас я. Но только частично, не более. Ибо сам ты никогда не ощущал такой силы жажду. Ах, если бы я только мог в полной мере описать тебе свою жажду, сын мой!

Ну, хватит об этом. Уверен, что теперь ты способен в какой-то степени постичь и понять ту власть, которой я обладаю, мое положение, мою судьбу, а следовательно, и тот факт, что желания и потребности такого Существа, как я, гораздо важнее любых проблем обыкновенных людей и даже вопроса их жизни и смерти. Пришло время познакомить тебя с последним актом представления, в котором мы с тобой оба испытаем ни с чем не сравнимое возбуждение. Перед тобой большой камин, Думитру-у-у, войди в него”.

Войти в камин, в очаг? При взгляде на него Думитру почувствовал непреодолимое желание убежать, но не в силах был сделать это. Массивный закопченный камин был примерно четыре фута шириной и пять футов высотой, его арочное отверстие сверху укреплял тяжелый замковый камень. Думитру оставалось сделать всего лишь только шаг, чтобы оказаться внутри очага. Прежде чем ступить туда, Думитру зажег новый факел, но Янош Ференци воспринял эту задержку как проявление неуверенности и колебаний.

"Поторопись, Думитру-у-у, — нетерпеливо произнес ужасный голос, — ибо даже несмотря на то, что я практически разложился, скорее даже именно поэтому, мои потребности должны быть удовлетворены незамедлительно. Я с трудом переношу эти муки и сдерживаюсь из последних сил”.

Думитру вошел внутрь камина и поднял над головой факел, чтобы лучше разглядеть все вокруг. Широкий, черный от копоти дымоход стремительно уходил круто вверх, затем изгибался и постепенно сливался со стеной, убрав в сторону факел, Думитру постарался увидеть, проникает ли откуда-либо свет, но перед его глазами была лишь черная тьма. Ничего удивительного: прежде чем выйти на поверхность, труба непременно должна была сделать несколько поворотов, а кроме того, она вне всяких сомнений оказалась засыпанной обломками разрушенного замка.

Снова посветив себе факелом, Думитру увидел железные ступени — скобы, вбитые в наклонную заднюю стену дымохода.

В прежние времена каменные трубы время от времени подвергались очистке. Но странно... он не увидел на стенах скопления сажи, как можно было бы ожидать. Если бы не закопченная поверхность, создавалось впечатление, что камином вообще никогда не пользовались.

"Нет-нет, им пользовались, сын мой, — зловеще усмехнулся Янош Ференци. — Ты в этом убедишься, обязательно убедишься. Но сначала отойди немного в сторону. Прежде чем ты поднимешься туда, кое-кому придется спуститься. Это несколько моих маленьких любимцев, моих маленьких друзей”.

Думитру отпрянул, ударившись о боковую стену, в то время как услышал шум множества трепещущих крыльев, который, отражаясь от стены дымохода, мгновенно превратился едва ли не в оглушительный грохот. Целая стая мелких летучих мышей, чьи стремительно мчащиеся тела слились в одно целое, вылетела из трубы дымохода и исчезла под сводами подземелья. Они летели мимо него так долго, их было так много, что Думитру показалось, будто конца им не будет никогда. Но шум все же постепенно затих, несколько запоздавших летучих мышей пронеслись мимо юноши, и вновь наступила тишина.

"А теперь поднимайся вверх”, — приказал голос, опять усиливая воздействие на своего раба, держа под контролем его разум.

Ступени-скобы были широкими и плоскими. Они крепко держались в затвердевшем между камнями растворе на расстоянии примерно двенадцати дюймов друг от друга. Думитру легко начал взбираться по ним, держась лишь одной рукой и зажав в другой факел. Поднявшись на девять или десять ступеней, он увидел, что труба дымохода заметно сужается, а еще через такое же расстояние изгибается под углом в сорок пять градусов, превращаясь в наклонно уходящую вверх шахту. Футов через двадцать ступени-скобы уступали место другим — в виде пластин. “Пол” теперь стал ровным, а “потолок” опустился до высоты не более девяти-десяти футов.

Теперь Думитру оказался в бесконечном, узком каменном коридоре без каких-либо отличительных особенностей, не более трех футов шириной, и юношу вдруг охватило ощущение смертельной опасности, заставившее его, скорчившись, застыть на месте. Юноша вытянул вперед руку с факелом, он весь покрылся холодным потом и дрожал, мокрая одежда прилипла к спине и ногам, сердце трепетало в груди, словно птичка, попавшая в сети. Впереди, вверху, там, где тени плясали в свете факела, он увидел пару желтых, треугольных, горящих волчьих глаз. Отражая исходящий от факела свет, они ярко светились возле самого пола и неотрывно смотрели на Думитру.

"Это мой старый друг, Думитру, — раздался в голове юноши тягучий голос Яноша Ференци. — Подобно зганам он и все его сородичи вот уже много лет заботятся обо мне. Да-да, все эти любопытные людишки непременно ходили бы сюда толпами, если бы не мои верные волки. Неужели он испугал тебя? Ты, вероятно, думал, что он внизу, позади тебя, а он вдруг оказался впереди, так? Но разве ты не понял, что здесь находится мое тайное убежище? А какое же убежище, скажи мне, имеет лишь один вход и выход? Нет, если пройти дальше, ты увидишь, что проход ведет к отверстию в отвесной скале. Вот только... тебе не придется идти так далеко”.

В голосе звучала неприкрытая угроза. Ференци не желал отказываться от своих прав и хотел наконец удовлетворить собственные потребности, а потому его власть над разумом Думитру стала как никогда сильной, воля юноши была словно скована льдом.

"Иди вперед”, — холодно скомандовал голос.

Огромный волк впереди Думитру развернулся и поскакал прочь, превратившись в серую тень, постепенно растворившуюся в темноте. Думитру последовал за ним. Сердце его билось так гулко, что вскоре ему показалось, будто он слышит, как подобно бурному океану в ушах его шумит кровь. Однако не он один сумел услышать этот гулкий шум.

«Ах, сын мой, сын мой! — насмешливый голос был полон звериной страсти и жажды. — Сердце твое скачет и бьется словно пронзенный стрелой олень. Как оно молодо и сильно! Но как бы то ни было, что бы ни вызывало у тебя столь сильный страх, успокойся — все уже близится к концу, Думитру-у-у!..»

Проход стал шире. Слева от него стена оставалась все такой же, а справа появилось углубление, канавка, выбитая прямо в монолите скалы, идущая параллельно полу и углублявшаяся с каждым шагом. Перегнувшись через край, Думитру посветил себе факелом и заглянул вниз... в дальнем, самом глубоком, краю канавки он увидел... краешек и узкое горлышко полузасыпанной землей черной урны!

Отверстие горлышка напоминало черный приоткрытый рот, губы которого вытягивались и вожделенно шевелились в неверном, мерцающем свете факела. Оно находилось примерно пятью футами ниже того уровня, на котором находился Думитру. За урной дно канавки вновь поднималось вверх. Похожая на желоб, канавка была выдолблена в форме буквы “V” и плавно спускалась с двух сторон к торчащему горлышку урны, образуя узкий носик. Противоположные концы желоба разбегались в разные стороны и исчезали в темноте Вся конструкция в целом напоминала водосточный желоб, заканчивающийся над горлышком урны; причем, так же как и обычный водосток, этот тоже со временем потемнел от какой-то стекавшей по нему неизвестной жидкости Думитру надолго застыл, весь дрожа от ужаса и ловя раскрытым ртом воздух, глядя на это сооружение и не понимая до конца его предназначения Покрытое липким, холодным потом тело сотрясала крупная дрожь И в этот момент в затуманенном мозгу юноши вновь возник голос его мучителя.

«Иди вперед, сын мой, — требовательно произнес этот ужасный голос. — Еще пара шагов — и тебе все станет ясно. Но соблюдай осторожность, Думитру-у-у, будь очень осторожен и не упади в обморок, не оступись, что бы ни случилось!»

Не отрывая широко раскрытых глаз от урны, даже не мигая, юноша сделал еще два шага и оказался возле того места, где заканчивалась канавка, — возле продолговатого, похожего на разверстую могилу углубления. Когда свет от факела проник внутрь, он разглядел содержимое этой страшной ямы!

Пики! Острые, как иглы, ржавые железные зубья! Они заполняли все пространство ужасного углубления. И тогда Думитру мгновенно догадался об их предназначении и о намерениях Ференци.

«Вот как? Ха-ха-а-а-ха-а-а! Ха-ха-ха-ха-а-а! — Жуткий смех буквально заполнил мозг Думитру, хотя вокруг по-прежнему царила тишина. — Так стало быть, нам предстоит борьба, померяемся силой воли? Так, сынок?»

Борьба? Думитру постарался взять себя в руки, напряг мускулы и пытался сохранить контроль над собственным разумом.

— Я... я не убью себя ради тебя... не умру ради тебя... старый дьявол! — задыхаясь выкрикнул он.

«Конечно, ты не сделаешь этого, Думитру-у-у! Даже я не в силах заставить тебя совершить подобное, во всяком случае против твоей воли. Искусство соблазна и обольщения тоже, видишь ли, имеет свои пределы Нет, ты не убьешь себя, сын мой Это сделаю я фактически я уже сделал это!»

Думитру почувствовал вдруг, что тело его стало необычайно сильным, а разум полностью прояснился и освободился от власти Ференци Облизывая пересохшие губы, он внимательно огляделся вокруг Куда бежать? Какой путь выбрать? Где-то там, впереди, его поджидал огромный волк. Но у него в руках по-прежнему был факел, огонь которого заставит волка отступить А позади И вдруг сзади, где до этого момента было тихо и спокойно, юноше почудилось движение воздуха, словно подул невесть откуда взявшийся ветер Причиной послужили мириады хлопающих крыльев! Летучие мыши!

И в то же мгновение Думитру почувствовал непреодолимую клаустрофобию. Даже без летучих мышей — а в том, что они возвращаются, сомневаться не приходилось — Думитру не смог бы заставить себя возвратиться обратно по дымоходу и затем пройти через подземелье замка мимо шкафов с прахом мертвых, подняться по гулкой каменной лестнице, чтобы вновь очутиться на свободе. Нет, оставался лишь один путь — вперед! А там будь что будет! Едва только показались первые летучие мыши, он пополз вперед по каменному уступу...

...который мгновенно провалился под тяжестью его тела!

«А-а-а-а! — торжествующе закричал ужасный голос в голове юноши. — Даже самый крупный волк весит гораздо меньше, чем взрослый человек, Думитру-у-у!»

Часть стены вместе с уступом, образующим букву "L”, повернулась на девяносто градусов, и Думитру полетел прямо на острия пик. Раздался жуткий крик, но тут же стих, ибо пики пронзили юноше голову и тело, повредив жизненно важные органы, но не задев при этом сердце. Оно все еще продолжало биться и гнать кровь, которая толчками вытекала из множества ран растерзанного тела.

"Ну разве не говорил я тебе, Думитру-у-у, что это будет восхитительно? И разве не обещал убить тебя?” — Сквозь невыносимые муки юноша слышал злорадные речи своего мучителя, но по мере того, как затихали страдания, слабели и звуки голоса. Это была последняя пытка, придуманная Яношем Ференци, и вскоре Думитру уже ничего не чувствовал и не слышал.

Яноша, однако, это уже не волновало. Для него гораздо важнее была полученная теперь возможность удовлетворить свою многолетнюю страстную жажду. Во всяком случае на время. И это было для него самым главным.

Стекая по V-образному желобу, кровь достигала отверстия над горлышком урны и попадала внутрь, питая то, что там находилось, — древний пепел, останки человека, точнее чудовища. Кровь смачивала этот бренный прах, бурлила, пузырилась, дымилась и издавала удушливый запах. Такова была химическая реакция, ужасная и невероятная, результат которой, казалось, вот-вот извергнется из горлышка урны наружу...

Прошло немного времени, — и огромный волк вернулся. Он небрежно прошел под стаей летучих мышей, образовавших нечто вроде живого мехового потолка, осторожно преодолел то место, где сдвинувшаяся и перевернувшаяся некоторое время назад часть прохода вместе со стеной уже плавно встала на свое место, остановился и пристально посмотрел на спокойно и безмолвно стоявшую урну.

И вдруг... издав какой-то утробный звук, он спрыгнул в яму, прямо на каменный желоб над урной, и осторожно пополз между остриями пик к свободному от них пространству в начале стока. Там он развернулся и стал по кускам срывать с пик обмякшее, обескровленное тело Думитру.

Закончив свое страшное дело, он выпрыгнул из неглубокой в этом месте ямы и начал вытаскивать останки юноши наружу, принося их на “площадку множества костей”, где он смог наконец наесться вволю.

Для старого волка это было обычная работа, которую ему приходилось выполнять уже не один раз.

То же самое до него делал его отец, и отец его отца, и отец отца...