Голос крови (сборник)

Владимир Границын. Последняя осень Анны

История, которую я вам сейчас расскажу, приключилась прошлой осенью. Дело было в старом русском городе Вознесенске, что стоит аккурат на половине пути из Владимира в Кострому. В центре Вознесенска сохранилось с полдюжины улиц, практически не тронутых аж с начала двадцатого века. Одна из таких улочек называется Московская, и на ней стоит бывший особняк фабриканта Карелина. В годы советской власти в монументальном здании из красного кирпича разместился Текстильный техникум, ныне, как водится, переименованный в Экономический колледж.

C первого сентября в этом самом колледже появился новый учитель истории. Звали его Павел Юрьевич Федосеев. Был он высок, строен, русоволос, а от роду ему было двадцать четыре года.

Итак: сентябрь, вторая смена, дело к вечеру. Заглянем в класс, тс-с…

– …Идти на радикальное социально-экономическое переустройство России Столыпин не мог и не хотел. Он замыслил, оставив в неприкосновенности помещичье землевладение, ублаготворить наиболее зажиточную часть крестьянства за счет основной массы крестьян-общинников.

Павел Юрьевич сделал паузу и обвел аудиторию тоскливым взглядом.

Слушатели, вернее, слушательницы – в группе будущих бухгалтеров было всего два юноши, а на уроке присутствовал и вовсе один – занимались чем угодно, но преподавателю не внимали. Некоторые девицы открыто торчали на своих телефонах в аське, кто-то пялился в окно, одна развалилась на парте – похоже, спала. Большинство же шушукалось и хихикало. Когда присутствующие осознали, что учитель-новичок замолк, хихиканье усилилось.

Павел залился краской. В душе ему хотелось хлопнуть по столу, отнять и разбить вдребезги пару телефонов, грубо и неполиткорректно высказать наглым соплячкам все, что он о них думает. Но вместо этого он дрожащим голосом произнес:

– Что же, история России вам, значит, не интересна?

– Господи, Павлик, а тебе самому-то эта скукота интересна?

«Павлик» вздрогнул и посмотрел на сказавшую эти слова деваху. Прямо перед ним сидела тощая брюнетка во всем черном. Цвета воронова крыла были одежда, волосы, глаза, тени, брови, ногти и даже губы. Резким контрастом черноте блестело серебро: большой крест на груди; широкие и узкие перстни, по паре на каждом пальце; добрый десяток колец в ушах и одно в правой ноздре. Посмотрев в снулые агатовые глаза, Павел проговорил:

– Ну хорошо. Давайте поговорим о том, что интересно вам. Вот конкретно вас, девушка, что интересует? Вас как зовут?

– Мэри, – ответила та. И, помолчав, спросила: – Из истории интересует, или вообще?

– Ну-у, желательно из истории, конечно.

– Вампиры и сатанизм.

Притихшая на минуту группа грохнула смехом.

– Вампиры и сатанизм, – словно эхо повторил Павел. Он чуть помолчал, потом проговорил: – Вампиры – существа мифологические, на самом деле их не было и нет. А вот сатанизм – это серьезно. Надеюсь, вы сатане не поклоняетесь?

– Еще как поклоняется! Она всех кошек во дворе передушила! – выкрикнул кто-то.

Мэри, скривившись, дернула головой и сказала:

– Экий ты, Павлик, зануда. «Мифологические», «не было и нет», а предположи на мгновенье, что есть. Вдруг где-нибудь неподалеку в старинном доме живет-поживает красавец-граф. Лет уже триста. Или пятьсот. Богатый и одинокий…

– Богатый и одинокий красавец-граф – это персонаж любовного романа, – перебил Павел. – Вампиры же, известные по народным преданиям и верованиям, – это злобные мертвецы, сосущие кровь. Ходячие трупы.

– А может наоборот – бессмертные? Высшая раса? И они принимают в свой клан только избранных? – спросила Мэри и провела по черным губам языком.

Павел понял, что серебряных колец в ее теле больше, чем он видел прежде, как минимум на одно.

«Любопытно, в других интересных местах у этой сучки такие кольца торчат или нет?» – подумал Павел, и перед глазами у него возник образ обнаженной и распятой поклонницы вампиров. С серебряными кольцами в интимных местах.

Павел Юрьевич густо покраснел. Занятный образ не уходил. Напротив, он стал казаться привлекательным. Паша побагровел до ушей и отвернулся к окну. Тут на его счастье прозвенел звонок, и будущие бухгалтеры шумно ринулись к выходу.

Занятия закончились. Молодой историк спустился с крыльца. Осенняя улица встретила прохладным ветерком, шелестом листвы под ногами и серой мглой.

«Как уже рано темнеет», – подумал Павел и, поежившись, поднял воротник пальто.

Сделав несколько шагов, историк оглянулся на здание колледжа. На фоне серого неба трехэтажное здание выделялось большой темной глыбой. В полумраке трудно было различить разницу, но Павел знал – третий этаж надстроен уже при Советах. Строители, надо сказать, постарались – точно скопировали украшенные орнаментом своды над окнами, узорчатый барельеф между ними и вдоль карниза. Подвел стройматериал; советский кирпич отличался от оригинального цветом и размером. А главное – качеством. Во многих местах он начал осыпаться. Первые же этажи стоят как новые. Темно-красный кирпич-«кабанчик» кажется в полумраке багряным, будто напитан кровью. Павел поежился снова, удивился – откуда такие мысли? И вспомнил ученицу, назвавшуюся Мэри. Думы молодого учителя плавно вернулись к теме, над которой он размышлял все последние дни.

«Зря я сюда устроился. Мне с ними не справиться. Чему я могу их научить, если они совершенно не слушают?»

Павел Юрьевич вздохнул и направился вдоль тротуара. К обочине резко подрулил новенький джип, к нему подскочила одна из студенток. Клацнула дверца, выпустив на улицу громкую музыку, и оборвала ее, захлопнувшись. Взревел мотор. Джип унесся, оставив после себя запах выхлопных газов и чувство странной обиды.

Павел не спеша, прогулочным шагом, двинулся вдоль по Московской улице.

«Конечно, на кой им история, – думал он при этом. – Только и забот у людей сейчас – машины, компьютеры, телефоны… Что там еще? Интернет. То ли дело было раньше…»

Что именно «было раньше», Паша, несмотря на профилирующее образование, представлял смутно. Еще больше замедлив шаг, он задумался.

«Интересно, а вот гимназистки лет сто назад, они были такие же оторвы, как эти? Нет. Конечно же, нет!»

В голове пронеслось обрывками:

«Конфетки-бараночки; гимназистки румяные, от мороза чуть пьяные; рыхлый снег; птица-тройка».

Возникло видение барышни в кубанке и с руками в меховой муфте.

Павел пнул ворох опавших листьев и посмотрел по сторонам.

Московская улица представилась ему в этот час иллюстрацией к его размышлениям. На противоположной стороне высились ярко освещенные новые коттеджи со спутниковыми тарелками на крышах и дорогими иномарками за оградами. Та же сторона, по которой он шел, была погружена в сумрак. И в сумраке этом флегматично стояли реликты давно ушедшей эпохи – разномастные дома еще царской постройки.

Павел ходил здесь с первого сентября ежедневно и всегда с удовольствием рассматривал каждое строение.

Вот двухэтажный дом. Первый этаж каменный, второй – деревянный; мало ли таких домов в Вознесенске? Но крыльцо его покоится на ажурных чугунных колоннах, таких Павлу видеть прежде не доводилось. Интересно бы побывать внутри.

Следующий дом – одноэтажный – притаился в глубине двора. Какие необычные у него окна – круглые. Простенки между ними украшены пилястрами. Сейчас этот дом наискось пересечен, словно ветвистой молнией, глубокой трещиной. Но когда-то он наверняка принадлежал людям зажиточным. Какому-нибудь купцу, а может, фабричному инженеру…

Молодой историк прошел дальше и приблизился к высокому кованому забору. Здание за ним было самым интересным. Настоящее дворянское гнездо в центре города. И, что интересно, оно не принадлежит государству. В других таких зданиях размещены музеи, дома детского творчества, учебные заведения или, на худой конец, какие-нибудь конторы. Как, например, в бывшем особняке графа Зубкова, где обосновалась городская санэпидемстанция.

Павел задержался, вглядываясь в темную громаду. Все до единого окна были забраны коваными решетками, и ни в одном из них не горел свет. Вдруг он увидел идущую от дома женщину. К калитке они подошли одновременно. Историк скользнул взглядом по лицу незнакомки и отметил, что она молода и очень красива. Сердце отчего-то екнуло. Женщина улыбнулась. Не отдавая себе отчета, Павел улыбнулся в ответ. И разом ушли, показались далекими и ничтожными, неприятности и заботы. Молодой учитель сбился с шага, смутился и, не найдя в себе сил заговорить с незнакомкой, прошел мимо. С огромным трудом удержался он от искушения обернуться. Весь вечер Павел был молчалив и задумчив, на лице его блуждала неясная улыбка. Мысли молодого человека снова и снова возвращались к нечаянной мимолетной встрече.

На другой день Паша вновь встретил ту незнакомку. Когда он шел с работы, чугунная калитка была отворена. В проеме стояла Она.

– Добрый вечер, – произнесла женщина с мягкой улыбкой.

Сегодня она показалась Павлу моложе и краше, чем накануне.

– Здравствуйте, – сдавленно прохрипел он в ответ и, чувствуя себя ужасно неловко, остановился.

Некоторое время они молчали. Пауза затягивалась. Наконец Павел вымолвил:

– Вы здесь живете?

– Да.

Приободрившийся учитель спросил:

– А как вас зовут?

– Анна.

– А меня Павел. Я работаю… э-э… преподаю в колледже. Преподаю историю.

– В самом деле?

– Да. И мне очень интересно, что это за здания здесь на улице, – Паша сам удивлялся собственной смелости. – Вот дом, в котором вы живете, он же еще царской постройки?

– Конечно, – кивнула Анна.

– А что в нем было до революции?

– В нем всегда жила моя семья.

– Вот как?! – удивился историк. – А ваши… э-э… предки – кем они были?

– Прадедушка был царским полковником, дед служил красным.

– А-а, поня-ятно, – протянул Павел.

С уст его готовы были сорваться новые вопросы, но он не осмелился пытать Анну дальше. Тем более что после его «понятно» она смотрела несколько напряженно.

В ту ночь Павел узнал, что такое бессонница. Он лежал в постели и пытался уснуть. Тщетно. Мысли снова и снова возвращались к встрече с Анной, к их разговору. Настроение металось от эйфории (он встретил женщину мечты) к депрессии (она, должно быть, решила, что он болван). Что за беда? Может, это болезненное состояние и есть любовь? К середине ночи Павел принял решение: следующим же вечером встретиться с Анной снова и пригласить ее на свидание. А там будь, что будет… Время до утра ползло медленно. Так же медленно, как эта, мать ее, часовая стрелка на циферблате. И оно было в ту ночь подобно меду – липким и тягучим.

День шел хоть и неторопливо, но намного быстрее. После занятий молодой историк пулей метнулся к ближайшему павильону за цветами, и скоро, с гулко бухающим в груди сердцем и большим букетом пунцово-красных роз в руках, шагал к заветному дому. Накрапывал унылый осенний дождик, но Павлу было не до него. Какая стоит погода, он попросту не замечал.

Анны на улице не было.

Досадно, но решимости молодого человека это не убавило. Он, не раздумывая, толкнул калитку – та со скрипом распахнулась – и вошел во двор. Дорожка к дому раскисла и была покрыта мокрыми опавшими листьями. Павел прочавкал по ним и поднялся на широкое крыльцо. Тьма сгустилась настолько, что впору было двигаться на ощупь. Но тут дождь, словно по заказу, прекратился. Сквозь пелену облаков проглянула луна. Серебряный свет озарил мраморные ступени, пару покрытых трещинами колонн, высокие двойные двери. Дверные ручки были выполнены в виде медных львиных голов с большими кольцами в зубах. Под ними были прикреплены широкие, медные же, пластины. Павел скользнул взглядом по переплету в поисках звонка. Не нашел, хмыкнул и постучал кольцом по пластине. Звук получился сочным и гулким. Красивым. Прошла минута. Павел постучал снова, на этот раз сильнее и дольше. За дверью послышались шаги. Женский голос спросил:

– Кто там?

– Э-э… извините, а могу я поговорить с Анной?

Дверь отворилась.

Лунный свет позволил разглядеть: на пороге, зябко кутая плечи в платок, стояла она.

– Добрый вечер. Простите, что я так вот, без приглашения… мне нужно с вами поговорить. Это вам, – протянул Павел женщине букет.

Анна приняла цветы и проговорила:

– Проходите. Сейчас я зажгу лампу.

Поразительно, но в доме у Анны не было электричества. В первый момент, когда она вернулась с керосиновой лампой в руке, Павел решил – вышибло пробки или случилось что-либо еще в этом роде. Но он ошибался. Дом не был подключен к электросети вовсе. И Анна жила в огромном особняке одна. Все это он выяснил позже, а пока они, миновав тамбур, попали в большой зал, где горел камин. Анна направилась прямиком к огню. Павел задержался у дверей и огляделся. Глаза более-менее привыкли к темноте еще на улице, и в неверном, пляшущем свете он различил высокий сводчатый потолок, картины на стенах, широкую каменную лестницу на второй этаж. Возле лестницы стояла статуя обнаженной женщины с поднятыми вверх и связанными в запястьях руками.

– Проходи сюда, здесь уютно, – услышал он от камина чуть хрипловатый голос Анны. – У меня есть хороший коньяк. Выпьем?

Павел подошел. Они оказались лицом к лицу, и он смог рассмотреть ее как следует. Анна была божественно красива. Под пуховым платком на ней оказалось белое вечернее платье. Черные кудри были забраны в высокую прическу. В колеблющемся свете живого огня на меловом лице отчетливо выделялись черные крылья бровей, крупные прекрасные глаза, ярко-красные губы. Губы едва различимо дрожали. В эту ночь молодой историк не пришел ночевать домой.

С той поры Павел проводил в обществе Анны все вечера и многие ночи. Как ни уговаривал молодой человек, она неизменно отказывалась сходить с ним куда-либо дальше прилегающей к ее дому улицы. Потому все время они проводили в старинном особняке. Павла, впрочем, это нисколько не смущало. Часы в обществе возлюбленной пролетали стремительно. Павлу и Анне не были нужны ни дурацкий телевизор с похабными новостями, ни пошлое радио. Большую часть времени они проводили у камина, дегустируя за беседой изысканные вина, меньшую – в постели, и лишь изредка выходили на улицу подышать воздухом.

Определенно, эта женщина нисколько не была похожа на современных отвязных девиц. Она словно явилась в жизнь Павла из прошлого. Из тех романтических времен, когда дамы падали в обморок от чрезмерных эмоций и круглосуточно нуждались в заботе и защите.

Первое время Павла живо интересовали статуи, коих в особняке было множество. В большинстве своем это были фантасмагорические, нелепо изломанные, будто расчлененные и вновь собранные фигуры мужчин и женщин. Многие состояли из нескольких частей. Порой части эти находились на некотором расстоянии друг от друга или были неправильно соединены. Пара фигур была словно вывернута наизнанку. Воистину, у создателя этих скульптур было извращенное воображение. Но в том, что он гений, сомневаться не приходилось – настолько верно были переданы малейшие детали тел, черты искаженных гримасами боли или ужаса лиц.

На вопросы о происхождении статуй Анна отвечала уклончиво. Мол, собирал коллекцию дед, где он скульптуры эти брал, не знаю, кто автор – тоже не ведаю… Павел поприставал поначалу с расспросами, да и отвязался: не хочет рассказывать, не надо. А может, и правда не знает. Мало ли в тридцатые – сороковые годы со скульптурами экспериментировали? Скорее всего, уши растут из тех веселых времен.

Одно в этих статуях никак не давало Павлу покоя: он никак не мог определить, из какого материала они изготовлены. Мрамор – не мрамор, гипс – не гипс. На взгляд вроде камень, скорее всего мрамор, а прикоснешься… нет, не камень. Воск? Что еще? Расспрашивать хозяйку было бесполезно.

«Я не знаю», «может быть», «какая тебе разница?», «мне они нравятся, пусть стоят», – ответы были примерно такими.

Ночи становились все длиннее, а дни – короче.

Павлу эти самые дни, когда он был вынужден расставаться с Анютой и ходить на ненавистную работу, казались противным серым киселем. Преодолевая сонливость, молодой учитель час за часом хлебал этот постылый кисель, с нетерпением ожидая вечера.

У себя дома он бывал совсем мало, лишь иногда приходил ночевать. От причитаний матери по поводу того, как он исхудал и побледнел, отмахивался. Дескать, были бы кости – мясо нарастет.

Через месяц дошло до того, что однажды он уснул прямо на уроке. Ехидству студенток не было предела, но Павлу на их колкости было глубоко плевать.

А в один прекрасный день – воскресенье – их с мамой навестила бабушка Маша из Зареченска. Увидев исхудалого, смертельно бледного внука, Мария Михайловна немного всплакнула. Уговаривать его сходить в больницу не стала, а просто надела на шею маленький крестик с ладанкой.

– Обещай мне, что не снимешь его. Пожалуйста, Паша.

– Ну ладно, баб, – пробормотал в ответ внук.

– Не «ну ладно», а скажи хотя б: не сниму, – горько улыбнулась седоволосая, похожая на одуванчик, старушка.

– Ну ладно, баб, не сниму…

Спустя несколько часов Павел, по обыкновению, спешил к милой Анне. Но в тот вечер все изменилось.

Сначала изменения были трудноуловимы. Вроде бы все как всегда, только вдруг почудилось, будто статуя у лестницы – самая первая, женщина со стянутыми над головой руками – в ужасе силится о чем-то его предупредить. Павел задержался возле нее на секунду, и его прошиб ледяной пот.

«Совсем измотался, – подумал Павел. – Надо бы отдохнуть недельку, отоспаться. Так и до обмороков недалеко».

Присаживаясь у камина, он пробормотал:

– Укатали сивку крутые горки.

– Что ты сказал, милый?

Как приблизилась Анна, он не слышал.

– Ничего, любимая, все в порядке.

– Ты очень бледен. Я принесу красного вина, оно придаст сил.

– Было бы здорово, – улыбнулся он.

Анна беззвучно удалилась. Павел осмотрелся, испытывая неприятное ощущение, что за ним наблюдают. Вдруг взгляд наткнулся на еще одну статую: в темном углу стоял Посейдон с трезубцем в руке. В ту минуту он показался гостю застывшим освежеванным мертвецом. Мертвец злобно скрипнул зубами и жадно сглотнул.

«Что за черт?! – дернулся гость. – Крыша едет уже. Так и до дурдома недалеко».

Он расстегнул ворот рубашки, помассировал шею. Пальцы наткнулись на шелковый шнурок.

«Что это? Ах да, крестик».

Мысль эта неожиданно успокоила.

– А вот и я, – хрипловато пропела возвратившаяся хозяйка. – Согреваешься? Подбрось пару поленьев.

– Слушаюсь, моя госпожа.

Павел потянулся к сложенным у камина дровам. Пламя приняло новую жертву и с довольным гулом принялось отплясывать свой вечный танец на ее чернеющих костях. Гость повернулся к хозяйке. Лицо ее странно дрогнуло. Павел всмотрелся внимательнее. Лицо Анны было будто подернуто колышущейся вуалью.

«Что за глюки? Может, я отравился?»

Он взял бокал и сделал пару больших глотков.

– Ты знаешь, Ань, что-то я сегодня неважно себя чувствую. Ты прости, но я просто с ног валюсь. Не возражаешь, если я лягу пораньше? Прямо сейчас.

– Нисколько. Пойдем, я тебя провожу.

Дорога до спальни на втором этаже показалась Павлу путешествием через ад. Пол и стены шатались. На каждом шагу поджидали клацающие, шипящие, завывающие чудовища.

«Похоже, я заболел, – решил он. – У меня, должно быть, температура и на ее фоне бред».

Хозяйка довела гостя до спальни и уложила в постель. Он сразу уснул.

Проснулся он от нестерпимого жжения в груди.

Павел открыл глаза и попытался понять, что с ним. Он лежал на кровати, в одной футболке. Над ним склонилась Анна. Было жарко. А еще нестерпимо пекло грудь. Что, туда уголь из камина упал, что ли?

Павел приподнялся, стянул футболку и отбросил в сторону. В комнате стало чуть светлее. Анна сдавленно вскрикнула и закрыла лицо руками.

– Что с тобой? – машинально спросил Павел, одновременно осознавая: слабый свет исходит от крестика на его груди. – Господи! – Павел перекрестился.

У стен раздался отчаянный стон.

– Анечка, что с тобой? Убери руки, слышишь?

– Сними крестик, любимый. Зачем он нам?

Анна опустила руки, ласково улыбнулась. Павел смотрел на нее и отказывался верить своим глазам. Сквозь черты прекрасного лица явственно проступила личина мертвой старухи. В нос ударила тошнотворная вонь.

– Ведьма! – воскликнул Павел.

Что было сил оттолкнув ее, он попытался соскочить с кровати, но лишь упал на четвереньки. Из углов спальни к нему бросились «статуи». Одно из чудовищ железной хваткой схватило его шею.

– Господи! – задыхаясь, вскричал Павел. В памяти сами собой всплыли слова: – Отче наш, Сущий на Небесах, – он произнес их вслух и продолжил насколько мог громко: – Да святится имя Твое! Да придет Царствие Твое…

Исходящий от крестика свет стал ярче. Шея освободилась. За спиной колдунья резко выкрикивала какие-то жуткие слова. Не оглядываясь, Павел прямо на четвереньках бросился к выходу. В коридоре он поднялся на ноги и помчался вниз по лестнице, а «скульптуры» хватали его за руки и ноги, клацали зубами возле лица и шеи. В призрачном серебряном свете было видно, что это – движимые колдовством, расчлененные и заново собранные трупы. Лишь много позже Павел смог осознать, где ему доводилось видеть подобное: по телевизору однажды показывали работы некоего «Доктора Смерть».

Без конца повторяя слова молитвы – одни и те же, какие знал, – Павел прорвался. У выхода он нашарил на вешалке пальто, накинул его прямо на голое тело и выскочил из зловещего дома. На улице кружил первый снег.

Если бы по улице Московской в те минуты шли люди, то они могли бы видеть, как от одного из домов на темной стороне метнулся босой человек в черном пальто. Сверкая голыми ногами, он перебежал проезжую часть и прислонился к фонарному столбу. Он долго стоял так, в круге яркого электрического света, время от времени вздрагивая всем телом. По лицу его ручьями текли слезы.

Прошло десять дней. Первый снег, покрывший в ту ночь землю мягким белоснежным одеялом, растаял. Павел Юрьевич Федосеев вернулся к работе. В шумных ученицах с неизменными телефонами, наушниками и жвачкой он теперь видел жизнерадостных молодых девушек, и они даже стали ему немного симпатичны. А однажды, ближе к вечеру, он проводил урок в той самой группе. Ну, вы догадались – в той, где училась Мэри…

В конце урока Павел сказал ей:

– Мэри, задержись на минутку.

Когда они остались одни, историк спросил:

– Хочешь, я познакомлю тебя с настоящим вампиром?

– Ой-ой-ой, с вампиром. Их же не существует.

– Ну-у, если ты боишься…

– Да ничего я не боюсь! – перебила девушка и с улыбкой добавила: – С тобой, Пашенька, хоть к черту на рога.

– Вот и отлично. Давай встретимся завтра в десять утра у входа в колледж. Смотри только, крест не снимай. И… э-э… впрочем, ладно. Осиновые колы я приготовлю, конечно, сам…

…Вот такая прошлой осенью у нас в Вознесенске приключилась история, хотите верьте, хотите нет.

Да, многие спрашивают, почему девушку зовут Мэри, нерусская что ль? В самом-то деле она Маша, только представляться любит этак вот: «Мэ-эри».