Голодный дом

Без страха и упрека 1988

«Добрый вечер. Начинаем очередной выпуск новостей в субботу, двадцать второго октября. Сегодня, на пресс-конференции на Даунинг-стрит, министр внутренних дел Дуглас Херд еще раз обосновал необходимость правительственного запрета на трансляцию выступлений ирландских националистов, лоялистов и республиканцев, а также сторонников партии Шинн Фейн. Мистер Херд сказал…»

Я выключил радио, вылез из машины и посмотрел на паб. «Лиса и гончие». Вспомнилось, как мы с Джулией однажды сюда заглянули. Мы тогда собирались дом покупать, риелтор присоветовал недвижимость на Крэнбери-авеню, но там оказалась та еще халабуда – сырая и мрачная, с крошечным садом, где даже труп не зароешь. От расстройства мы решили успокоить нервы выпивкой. Пять лет назад, подумать только. Пять лет, одна свадьба, один несчастный медовый месяц в Венеции, четыре Рождества с родственничками Джулии, древолюбами и либералами хреновыми, полторы тысячи завтраков – пшеничных хлопьев, двести пятьдесят бутылок вина, тридцать стрижек, три тостера, три кота, два повышения по службе, один автомобиль «воксхолл-астра», пара коробок презервативов «Дюрекс», два незапланированных визита к зубному врачу, десятки скандалов и ссор и одно выдуманное обвинение в нанесении телесных повреждений. И после всего этого Джулия до сих пор живет в нашем доме с видом на лес и луг, где пасутся кони, а я перебрался в квартирку за многоуровневой автостоянкой. Мистер Джонс, мировой судья, сказал, что мне еще повезло – с работы не выгнали. Слава богу, у нас с Джулией детей нет, иначе она бы выжала из меня еще и алименты, в придачу к компенсации за подпорченную физиономию. Сквалыжная стерва. Глазом моргнуть не успел, а уж пять лет прошло.

Ну, разул глаза, пошел по Вествуд-роуд. Спросил какую-то бабенку в мини-юбке и в облезлой шубейке искусственного меха – сразу видно, шлюха, тут и думать нечего, – где тут проулок Слейд, а она головой помотала и дальше пошла, даже не остановилась. Мимо трусцой пробежал какой-то задрот в черно-оранжевом тренировочном костюме – тоже мне, спортсмен выискался. Трое мальцов восточного вида на скейтбордах катались, но я с ними связываться не стал – с нашими азиатскими братьями и так уже наобщался по самое не могу. Защитники культурного многообразия чего-то там вещают о расизме среди полицейских… Сами бы попробовали поддерживать закон и порядок в городе, полном всяких там чуркестанцев, которые по-английски знают два слова – «полиция» и «притеснения», – а своих женщин с головы до ног укутывают в черные бурнусы, хрен поймешь, баба или мужик. Одними умильными песенками про черное и белое порядка не добьешься.{11}

Загорелись фонари, хмарь надвинулась, того и гляди дождь пойдет: в такую погоду у Джулии всегда начиналась загадочная мигрень. После муторной смены хотелось побыстрее уйти домой. Если бы не наш старший инспектор, Тревор Дулан, я б уже давно слинял, поужинал остатками вчерашней курицы-тандури, посмеялся бы над придурками на «Свидании вслепую», а потом приговорил бы пинту в пабе с Гонзо и приятелями. К сожалению, Тревор Дулан, старший полицейский инспектор, – ходячий детектор лжи и в понедельник достал бы меня вопросами не хуже ректального зонда, а ответить на них я смог бы, только если бы досконально проверил показания Фреда Пинка. А то ведь пристанет, как липучка, мол, опиши этот проулок, Эдмондс, или еще какую хренотень начнет выяснять. Нет уж, в ноябре мне очередную аттестацию проходить, а через две недели представят отчет по делу Малика, так что до тех пор надо Дулану жопу лизать, тут уж ничего не поделаешь. Так вот, шел я по Вествуд-роуд, налево глядел, направо глядел, все искал этот клятый проулок Слейд. Может, его давным-давно упразднили, а землю домовладельцам раздали: муниципалитет иногда так делает, на радость полицейским – в проулках всякое отребье ошивается. За рулем машины Ассоциации скорой помощи Святого Иоанна сидел водитель с перебитым носом – я хотел было спросить, не знает ли он, где тут проулок Слейд, но послал все к чертям и направился назад, к своей машине. Мелькнула мысль принять по-быстрому пивка в «Лисе и гончих», отделаться от призрака Джулии.

На середине Вествуд-роуд крохотный, метр с кепкой, инспектор дорожного движения разбирался с двумя амбалами на две головы выше, в ярко-желтых сигнальных куртках. Я даже со спины понял, что парни – строители. Никто из троицы не заметил моего приближения.

– И в блокнотике у вас неверно записано, – заявил Первый строитель, тыча пальцем в галстучный узел коротышки-инспектора. – Мы сюда только после четырех приехали!

– Я здесь все время был, – просипел дорожный инспектор, как две капли воды похожий на этого польского политика, как его там… А, Леха Валенсу, только с усами подлиннее. – И часы мои…

– И часы ваши тоже врут, – сказал Второй строитель.

Дорожный инспектор побагровел:

– Часы у меня правильные.

– Надеюсь, в суде вы убедительнее выскажетесь, – сказал Первый строитель. – Потому что присяжные ненавидят дорожных инспекторов, особенно заносчивых коротышек, возомнивших себя наполеонами.

– А вот мой рост не имеет никакого отношения к вашей долбаной незаконной парковке!

– Ах к долбаной? – переспросил Второй строитель. – Словесные оскорбления наносим? И кстати, «сэр» ни разу не прозвучало. Вы ущемляете мое чувство собственного достоинства. Позор на ваш пристежной галстук!

Дорожный инспектор накорябал что-то на отрывном штрафном талоне и, сунув его под дворник грязного белого фургона на обочине, заявил:

– Оплата в течение четырнадцати дней или повестка в суд.

Первый строитель схватил штрафной талон, демонстративно подтер им задницу и скомкал бумажку.

– Круто! – сказал Лех Валенса. – Но платить все равно придется.

– Да неужели? Мы оба своими ушами слышали, как ты с нас взятку требовал.

Второй строитель скрестил руки на груди:

– Точно, пятьдесят фунтов просил. Наглость какая, даже не верится. Нет, ну ты веришь, а?

Дорожный инспектор скрипнул зубами:

– Ничего подобного!

– Нас двое против одного. Так грязью обольем, что не отмоешься, дурашка. О пенсии бы подумал. Ну, не ерепенься, включай голову и вали отсюда…

– А вот я только что своими ушами слышал, как вы вдвоем сговаривались лжесвидетельствовать, то есть совершить противозаконное деяние, – сказал я.

Оба строителя обернулись. У старшего, бритоголового, был сломан нос. Строитель помоложе – рыжий, веснушчатый, с близко посаженными изюминками глаз – выплюнул на тротуар комок жевательной резинки.

– И мусорить в общественных местах запрещено, – добавил я.

Тот, что со сломанным носом, сделал шаг ко мне и набычился:

– А ты кто такой?

Хвастать я не люблю, но запугать меня не просто: я участвовал в подавлении Брикстонских беспорядков и получил грамоту за храбрость, проявленную в Оргривском сражении{12}, так что никакие патлатые штукатуры мне не страшны.

– Инспектор уголовной полиции Гордон Эдмондс из департамента уголовных расследований, полицейское управление долины Темзы. – Я предъявил свое удостоверение. – А теперь предлагаю подобрать с тротуара и штрафной талон, и жевательную резинку, по-быстрому залезть в свой драндулет и уехать, а в понедельник штраф заплатить. Иначе во вторник я к вам налоговых инспекторов пришлю. Чего это у тебя рожу перекосило? Что, не нравится, как я с тобой разговариваю, засранец? Сэр?

Мы с дорожным инспектором смотрели вслед удалявшемуся фургону. Я закурил, предложил сигарету Леху Валенсе.

Он помотал головой:

– Нет, спасибо. Жена убьет. Я вроде как бросил.

Подкаблучник, я так и знал.

– Неблагодарная это работа.

– Ваша, моя или супружеская жизнь? – спросил он, пряча книжечку отрывных талонов.

– Наша, – ответил я, имея в виду его. – Служба на благо британского общества.

Он пожал плечами:

– Вам иногда хоть силу можно применить.

– Moi?[1] Да я образцовый полицейский, одним своим видом внушаю доверие общественности.

Прямо на нас пер какой-то тип, точь-в-точь Боб Марли. Дорожный инспектор уступил ему дорогу, но я остался стоять где стоял. Чудик в дредах вызывающе близко прошествовал мимо. Лех Валенса взглянул на часы:

– Вы здесь по делу, инспектор?

– И да и нет, – ответил я. – Ищу проулок под названием Слейд. Вы, случайно, такого не знаете?

Лех Валенса как-то удивленно взглянул на меня, потом с улыбкой сделал шаг в сторону и с напускной торжественностью, будто неумелый фокусник, взмахнул рукой: между двумя домами виднелся узкий проход, ярдах в двадцати сворачивая за угол влево, под тусклым светом фонаря, высоко привинченного к стене.

– Это проулок Слейд? – уточнил я.

– Ага. Вон и табличка висит, – ответил дорожный инспектор.

На доме справа действительно висела замызганная табличка: ПРОУЛОК СЛЕЙД.

– Твою мать, – сказал я. – Это ж я мимо прошел.

– Ну, как говорят, на добрые дела тем же отвечают. Ладно, я пойду. Покой нам только снится, и все такое. До встречи, инспектор.

В проулке было холоднее, чем на улице. Я дошел до первого угла, откуда тропка сворачивала влево, тянулась еще ярдов пятьдесят, а потом уходила направо. В плане проулок Слейд выглядел как половина свастики. С обеих сторон высились каменные стены, без окон – рай для грабителей. Я дошел до середины, чтобы потом честно взглянуть старшему инспектору Дулану в его подлые глаза и сказать, что осмотрел каждую щелочку в проулке Слейд и ни фига не обнаружил, сэр. И тут посреди стены справа я увидел черную железную дверцу. Издалека она была совершенно незаметна: маленькая, мне до ключицы доходила и фута два шириной. У меня, как и у всех остальных, есть много разных личин: болельщик «Вест-Хэма»{13}, бочажник с острова Шеппи, свежеразведенный холостяк, владелец кредитной карты, гибкой подруги, которой я уже задолжал две штуки, но прежде всего я – коп, а ни один коп не пройдет мимо двери в проходном дворе, не проверив, заперта ли она. Особенно вечером. Ручки на двери не было, но едва я приложил ладонь к железу, как проклятая дверца распахнулась. Согнувшись, я заглянул внутрь и…

…вместо задрипанного дворика за дверью оказался огромный сад с террасами, ступенями и тенистыми аллеями, уходящими к внушительному особняку. Сад зарос сорняками, ежевикой и прочей дрянью, пруд затянуло ряской, кусты давно не стригли, но даже в таком виде от красоты дух захватывало. Розы еще не отцвели, высокая стена оберегала от холодов фруктовые деревья, до сих пор покрытые листвой. А дом, наполовину увитый алым плющом… Нет, это был именно особняк, не то что дома по соседству: огромные высокие окна, широкая лестница, ведущая к парадному входу, все как полагается. Окна были зашторены, но дом лучился изнутри мягким теплым светом, будто ванильная карамель. Великолепно. И сто́ит, наверное, целое состояние, особенно сейчас, когда цены на недвижимость взлетели до небес. Вот только кто бы мне объяснил, зачем тупые хозяева оставляют дверь в сад нараспашку – чтобы грабителям удобнее было в дом забраться и обчистить его до нитки? Вконец офонарели. И охранной сигнализации тоже нигде не видно. Я разозлился не на шутку – кому придется дело расследовать, если дом и впрямь грабанут? Полиции, вот кому. В общем, я решительно зашагал по тропинке, вымощенной каменными плитами, чтобы разъяснить владельцам особняка их ошибку.

Едва я коснулся дверного молотка, как послышался тихий голос:

– Что вам угодно?

Я обернулся. У подножья лестницы стояла женщина – моя ровесница, белокурая, фигуристая, это было заметно даже под мужской рубахой и мешковатыми штанами. Резиновые сапоги ее ничуть не портили.

– Эдмондс, инспектор департамента уголовных расследований, полицейское управление долины Темзы. – Я спустился по ступеням. – Добрый вечер, мадам. Вы хозяйка дома?

– Да. Я… Хлоя Четвинд. – Она подала мне руку – ладонью вниз, на сгибе костяшки торчат, очень неудобно пожимать.

На безымянном пальце – обручальное кольцо.

– Что вам угодно, инспектор?.. Ох, боже мой, простите, имени я вашего не запомнила – в одно ухо влетело, в другое вылетело.

– Эдмондс, миссис Четвинд. Инспектор уголовной полиции.

– Да-да, конечно. Я… – Хлоя Четвинд поднесла дрожащую руку к голове, а потом, как водится, спросила: – Что-то случилось?

– Пока нет, миссис Четвинд, но обязательно случится, если вы не обзаведетесь замком для садовой калитки. К вам кто угодно может забраться.

– Ах да, калитка! – Хлоя Четвинд отбросила со лба бледно-золотистую, будто восковую, прядь. – Она на проволочный крючочек закрывалась, только он проржавел, я собиралась заменить, но муж в июне умер, и как-то не до того было…

А, вот в чем дело.

– Что ж, примите мои искренние соболезнования, и все такое. Боюсь, грабители вам сочувствовать не станут, что осложнит вашу жизнь еще больше. С вами кто-нибудь живет, миссис Четвинд?

– Нет, инспектор. После смерти Стюарта у меня сестра две недели гостила, но потом вернулась домой, в Кингс-Линн. У нее семья… Да, уборщица два раза в неделю приходит. Так что здесь только я, мыши и страхи ночные. – Она нервно дернула уголками губ, изображая улыбку.

Заколыхались высокие стебли пурпурных цветов.

– А собака у вас есть?

– Нет. Собаки очень уж… угодливые.

– Собака будет дом охранять лучше проволочного крючочка. Я бы на вашем месте поставил врезной замок с ригелем и шпингалеты вверху и внизу. А вместо деревянного косяка рекомендую установить стальную раму, для надежности, тогда дверь не вышибут. Дороговато обойдется, конечно, но все лучше, чем ограбление.

– Врезной замок с ригелем… – Хлоя Четвинд закусила губу.

О господи, ну почему все богачи такие беспомощные!

– Послушайте, мы в полицейском управлении пользуемся услугами слесаря. Он, правда, родом из Ньюкасла, так что понимаешь его через слово на пятое, но, если хотите, я попрошу, чтобы он завтра с утра к вам заглянул. Ну что, позвонить ему?

Хлоя Четвинд трагически вздохнула:

– Вы серьезно? Ох, я вам буду так благодарна… Да-да, позвоните ему, пожалуйста. Увы, сама я с этим не справлюсь.

Внезапно откуда-то из-за дома послышался топот. На веранду явно вот-вот выбегут двое мальчишек, и я спустился на нижнюю ступеньку, чтобы не мешать их игре…

…но топот попросту затих вдали. Наверное, в догонялки играли дети в соседнем доме, а слышно было здесь, в саду.

Хлоя Четвинд, странно посмотрев на меня, спросила:

– Вы слышали?

– Соседских детей? Слышал, конечно.

По ее лицу скользнуло неуверенное выражение. Я на секунду растерялся, но потом сообразил, что от горя она разнервничалась, совсем голову потеряла, а тут еще этот древний мавзолей в наследство достался… Надо бы с ней поласковее обходиться, решил я и вручил ей свою визитную карточку:

– Миссис Четвинд, вот, возьмите. Тут мой прямой номер телефона. Звоните, не стесняйтесь, если вдруг что…

Она поглядела на визитную карточку, сунула ее в карман широких штанов. Поближе к крутому бедру.

– Очень мило с вашей стороны. Мне уже совсем не страшно.

Алый плющ затрепетал.

– Горе – оно такое дерьмо, уж простите за грубость. Из-за него вся жизнь дерьмом кажется.

Я не мог разобрать, какого цвета глаза у Хлои Четвинд. Серые. Голубые. Цвета одиночества.

– Кого вы потеряли, инспектор?

– Маму. Она от лейкемии умерла. Давно уже.

– Давно не бывает.

Я почувствовал себя объектом исследования.

– А ваш муж в аварии погиб?

– Нет, от рака поджелудочной железы. Стюарт прожил много дольше, чем сулили врачи, но… под конец, знаете…

Нежный пушок над ее верхней губой золотился в лучах вечернего солнца. Она тяжело сглотнула и посмотрела на запястье, как будто там были часы.

– Ох, время-то уже позднее. Простите, что задержала, инспектор. Давайте я вас провожу до преступной двери.

Мы прошли под деревом, с которого слетали крошечные листья-веера. Я сорвал с края газона высокий стебель какого-то сорняка.

– Ох, стыдоба, – вздохнула миссис Четвинд. – Сад я совсем забросила.

– Ничего страшного. Конечно, попотеть придется…

– Пока эти джунгли расчистишь, реки пота прольешь.

– А садовника у вас нет? – спросил я.

– Был один поляк, но после смерти Стюарта ушел в других краях счастье пытать. Вместе с новехонькой газонокосилкой «Флаймо».

– Надеюсь, вы о краже в полицию сообщили?

– Нет, не было сил этим заниматься, – призналась она, разглядывая ногти. – Столько всего навалилось. И вообще, я такая бестолковая…

– Жаль. Я бы вам помог.

– Очень мило с вашей стороны.

Мы прошли под трельяжной аркой, увитой лозой с висячими гроздьями лиловых и белых цветов.

– Позвольте полюбопытствовать, вы в проулке Слейд в связи с полицейским расследованием оказались? Ну, когда дверь заметили. Или случайно заглянули?

Надо же, Фред Пинк и его показания у меня из головы вылетели, как только я в сад вошел.

– В связи с расследованием.

– Надо же! Надеюсь, ничего ужасного?

– По-моему, дело глухое. Кстати, вам, случайно, имя Нора Грэйер ни о чем не говорит? Или Рита и Нэйтан Бишоп?

– Нора Грэйер? Нет… Странное имя. А Бишопы – это та супружеская пара, которая на Ай-ти-ви утреннюю программу ведет?{14}

– Нет, не они, – ответил я. – Тут совсем другая история.

Мы дошли до конца садовой дорожки, но Хлоя Четвинд не стала со мной прощаться, а присела на бортик у солнечных часов.

– В моей бурной светской жизни случился свободный вечер, – лукаво сказала она, – поэтому, если у вас есть время, я бы с удовольствием выслушала эту историю.

Возвращаться домой, в унылую квартиру, совсем не хотелось. Я достал из кармана кожанки пачку сигарет:

– Вы позволите? Кстати, не желаете ли?

– Позволю. И угощусь с удовольствием. Благодарю вас.

Я присел на бортик рядом с ней, прикурил сигареты – одну для нее, одну для себя.

– Итак, часть первая. Рита и Нэйтан Бишоп, мать с сыном, жили неподалеку от полицейского участка, а в семьдесят девятом пропали. Ну, начали расследование, выяснили, что Рита Бишоп по уши в долгах и что у нее есть родственники в Ванкувере. Решили, что она сбежала, и дело закрыли…

Дымок ее сигареты струился мне в лицо.

– Так вот, часть вторая. Шесть недель тому назад в Королевской больнице Беркшира некий Фред Пинк вышел из комы.

– А, вот о нем я слыхала, – сказала Хлоя Четвинд. – Про него в «Мейл он сандей» писали, мол, мойщик окон вернулся с того света.

– Он самый. – Я стряхнул пепел на муравьев, копошившихся на бортике. – А в перерывах между купаниями в лучах славы Фред Пинк изучал старые газеты в городской библиотеке, наверстывал упущенные события. Там-то он и обнаружил заметку об исчезновении Бишопов. И что вы думаете? Он якобы их узнал. Утверждает, что лично с Ритой Бишоп разговаривал, как раз вон там, – я кивнул на черную железную дверцу, – в проулке Слейд, около трех часов пополудни в субботу, двадцать седьмого октября тысяча девятьсот семьдесят девятого года.

Хлоя Четвинд с вежливым недоумением поглядела на меня:

– Какая невероятная точность!

– Видите ли, для Фреда Пинка этот день стал незабываемым. После того как Рита Бишоп спросила у него, где здесь резиденция леди Норы Грэйер, Фред поволок свою стремянку по проулку Слейд на Вествуд-роуд, а там его сбило такси, и он на девять лет погрузился в кому.

– Ну и дела! – удивилась Хлоя Четвинд, сбрасывая резиновые сапоги, чтобы ноги не прели. – Но если эта Нора Грэйер и в самом деле из родовитой семьи, то ее легко отыскать.

– Вот и мы так решили, – киваю я. – Только поиски пока ни к чему не привели. Если она, конечно, вообще существует.

Хлоя Четвинд затягивается, набирает дыма в легкие, выдыхает.

– Ну, если бы она существовала, то наверняка жила бы здесь, в Слейд-хаусе – в нашем доме. То есть теперь в моем. Вот только мы со Стюартом дом купили у Питтов, а не у Грэйеров. Питты здесь долго жили.

– До семьдесят девятого?

– По-моему, еще до войны. А я в семьдесят девятом историю искусства изучала, аспирантуру оканчивала, в Люксембурге, писала докторскую по Рёскину{15}. Разумеется, инспектор, если у вас возникнут какие-то подозрения, приводите ищеек или осушите пруд. Я возражать не стану…

По кочковатому газону шмыгнула белка, скрылась в грядках ревеня. «А Рёскин что еще за хер?» – подумал я и сказал:

– Нет, миссис Четвинд, мы вас беспокоить не собираемся. Мой начальник, старший инспектор, из сочувствия к мистеру Пинку решил проверить его сведения, но, честно говоря, строго между нами, на успех мы не надеемся.

Хлоя Четвинд кивнула:

– Разумеется, мистеру Пинку приятно, что к его словам прислушались. А с Бишопами, надеюсь, все в порядке.

– Да они наверняка живут себе припеваючи где-нибудь в Британской Колумбии, горя не знают.

Над каминными трубами и телевизионными антеннами сияла луна. Воображение распахнуло свой засаленный плащ и явило Хлою Четвинд, распростертую подо мной…

– Ну, мне пора. А слесарю я завтра скажу, чтобы к парадному входу подъехал.

– Да-да, конечно.

Она встала, провела меня до самой черной железной дверцы. Я коснулся створки, раздумывая, не попросить ли номер телефона, но тут Хлоя Четвинд сказала:

– Миссис Эдмондс повезло с мужем, инспектор.

Ого! Дамочка-то интересуется…

– Миссис Четвинд, моя супружеская жизнь окончилась полным крахом. Я брошен и одинок. Могу продемонстрировать душевные раны.

– Что ж, у детективов в телесериалах всегда сложная личная жизнь. И прошу вас, зовите меня Хлоей. Если вам позволено, конечно.

– Если не при исполнении служебных обязанностей, то позволено. А не при исполнении меня зовут Гордон.

Хлоя дернула пуговицу на манжете старой рубахи:

– Что ж, договорились. Оревуар, Гордон.

Пригнувшись, я просунулся в дверцу, как конверт в щель почтового ящика. Мы пожали руки через порог. За плечом Хлои я заметил какое-то движение, в окне на втором этаже Слейд-хауса мелькнул огонек. Нет, показалось. Вспомнилась моя холостяцкая квартира, грязная посуда в раковине, протекающая батарея, экземпляр «Плейбоя» за туалетным ершиком. Ужасно захотелось остаться в Слейд-хаусе, глядеть из окна на сумеречный сад, дожидаться возвращения Хлои, нежной, белокожей…

– Заведите кота, – неожиданно сказал я.

Она улыбнулась, недоуменно сморщила лоб:

– Кота?

На Вествуд-роуд машины ехали с зажженными фарами и включенными дворниками, капли дождя падали за шиворот и на намечающуюся лысину. Беседа с Хлоей Четвинд прошла не совсем так, как предписывает протокол: я расслабился, ответил на заигрывания, а Тревор Дулан наверняка разозлился бы, узнав, что я рассказал ей о Фреде Пинке, – но иногда встречаются женщины, перед которыми не устоять. Ничего страшного, Хлоя Четвинд попусту болтать не станет, не то что Джулия. Вот кто редкое трепло – с виду напористая, а на самом деле только нюни распускает. А Хлоя, наоборот, с виду надломленная, а закалка у нее – о-го-го! Сильная женщина, умеет держать себя в руках. А в конце, когда она мне улыбнулась… ну, вроде как улыбнулась… Как будто с электричеством перебои, а потом вдруг раз – слава богу! – и свет дали. И сидели мы с ней по-простецки, бок о бок, курили, словно ничего особенного в этом нет. Ну да, у Хлои Четвинд деньжат хватает, и особняк ее стоит целое состояние, а у меня дуля в кармане и дырявый ночной горшок. Зато ей достались только пауки, мыши и воспоминания о болезном муже. В чем в чем, а в женщинах я разбираюсь основательно, получше некоторых. У меня их двадцать две было: от Энджи Баррат по прозвищу Ширнесский Самокат до скучающей жены биржевого трейдера, с которой я в прошлом месяце перепихнулся, она от наручников тащилась. В общем, я точно знал, что Хлоя Четвинд думает обо мне то же самое, что я думаю о ней. Я шел к машине – сильный, стройный и обаятельный, твердо уверенный в том, что меня ждет.

«Добрый вечер! Предлагаем вниманию радиослушателей выпуск новостей в шесть часов вечера, в субботу, двадцать девятого октября. Сегодня Джордж Шульц, государственный секретарь США, на пресс-конференции в Белом доме объявил о предстоящей полной реконструкции американского посольства в Москве в связи с обнаружением в здании подслушивающих устройств. Президент Рейган выразил…»

Тьфу, кому все это интересно?! Я выключил радио, вышел и закрыл машину. Припарковался я в том же месте, что и неделю назад, как раз напротив паба «Лиса и гончие». Денек выдался тот еще. С утра какой-то ссыкун, накачанный спидами, напал на дежурного по отделению, а я как раз мимо проходил. В общем, вчетвером мы этого придурка в камеру отволокли, а он через час и откинулся. Нет, по результатам токсикологической экспертизы нас, конечно же, оправдают, но мы и так под колпаком из-за проклятого дела Малика, а в обед выяснилось, что кто-то слил в «Гардиан» выдержки из отчета следственного комитета. Тут-то дерьмо и полилось рекой. Дулан пообещал, что «постарается выгородить». Постарается он, как же. Говнюк. Ну а к этой смазочке для полного счастья добавилась еще горсть песочку: пришло требование об оплате просроченного счета за пребывание папаши в доме престарелых и требование об оплате просроченного счета за кредитку. В понедельник придется в банк тащиться, в очередной раз перерасход согласовывать. Если получится. Единственным лучом света в этом темном царстве был звонок Хлои Четвинд. Начала она робко, видно, нервничала, но я ей сказал, что с прошлой субботы о ней думал, а она и говорит: «А я тоже». Тут я и сделал стойку. И стояк. После работы зашел в пидорскую цирюльню, постригся – двадцать фунтов содрали, гады! – потом проехал через заправку «Тексако», там в ларьке гвоздики прикупил и упаковку презервативов. Сами понимаете, будь готов и все такое прочее. В общем, иду себе по тротуару, насвистываю «Если упадет звезда, ты желанье загадай…»{16}, уворачиваюсь от прохожих: сначала от бегуна в черно-оранжевом тренировочном костюме, а потом от какого-то типа с детской коляской. По виду – мой ровесник, а на роже у него вот такущими буквами написано: «И какого хрена я без гондона эту течную суку трахнул!» Поздно спохватился, приятель.

Дорожный инспектор сегодня у проулка Слейд не околачивается. Захожу в холодный проулок, поворачиваю налево, и через двадцать шагов – та самая черная дверца. Толкаю, но сегодня она не поддается, даже не дрогнет: новая рама вставлена, цементом прочно обмазана, кирпичный порожек аккуратно выложен. На совесть сработано, даже ломиком не подцепишь. Делать нечего, надо в конец проулка двигать, к Крэнбери-авеню, искать парадный вход. Только повернулся – в лилипутской дверце замок щелкает. А за дверью – она, в каком-то ацтекском пончо и черных джинсах в облипку. Что-то к груди прижимает. Я подхожу, вгляделся – а на руках у нее рыжий кот.

– Але-але, – говорю. – Это кто такой?

– Гордон, знакомьтесь, это Бержерак. Бержерак, это Гордон.

– Бержерак? Как Джим Бержерак, детектив из телесериала?

– Вот только не притворяйтесь, что вас это удивляет. Вы же сами посоветовали мне котом обзавестись. А как его еще назвать? Коломбо не такой импозантный, Коджак лысый, Кегни и Лейси женского пола. По-моему, Бержерак – самое подходящее имя для кота{17}. Правда очаровательный?

Я смотрю на мохнатую тушку, гляжу в глаза Хлои:

– Совершенно верно.

– А как вам моя новая дверь, Гордон? Как вы думаете, теперь незваные гости в сад не заберутся?

– Ну, тут без миниатюрной гаубицы не обойтись. Можете спать спокойно.

Шею Хлои обвивает черный шнурок, на нем покачивается подвеска – серебряная ракушка.

– Знаете, а хорошо, что вы ко мне зашли. Очень любезно с вашей стороны. Я вам позвонила, а потом весь день терзалась, что напрасно отнимаю драгоценное рабочее время у сотрудника полиции.

– Я сейчас не на службе, а на отдыхе. И в свободное время делаю что хочу.

Хлоя Четвинд прижимает Бержерака к нежной шее. От нее пахнет лавандой и табачным дымом, и я шалею от мысли, что произойдет дальше. Видно, что прическу ей сегодня в парикмахерской делали.

– В таком случае, Гордон, окажите мне еще одну любезность. Осмотрите дверь с внутренней стороны – на всякий случай. Проверите, соответствует ли врезной замок требованиям техники безопасности…

Хлоя опускает на кухонный стол противень с запеченной грудинкой. Я вдыхаю густой солоноватый аромат говядины. Стол огромный, солидный, как все в кухне. Джули обожала разглядывать фотографии таких кухонь в своем любимом журнале «Кантри ливинг»{18}. Дубовые балки на потолке, терракотовая плитка на полу, точечное освещение, из окон с изящными шторками открывается вид на сад, на буфетных полках – коллекция чайников, в громадной духовке можно ребенка зажарить, шведский холодильник, массивный, как в американском кино; встроенный посудомоечный комбайн. А еще – камин с медным колпаком вытяжки.

– Нарезайте мясо, – говорит Хлоя. – Это мужское дело.

Я берусь за нож:

– Пахнет изумительно.

Она приносит глубокое блюдо с запеченными овощами:

– По маминому рецепту: красное вино, розмарин, мята, мускатный орех, корица, соевый соус и еще кое-какие ингредиенты. Нет, секрета я вам не выдам, и не просите – иначе мне придется вас убить.

Хлоя снимает крышку с блюда: репа, картофель, морковь, тыква кубиками.

– К мясу со специями нужно особенное вино, с характером. Напористое. Как по-вашему, риоха подойдет?

Со знанием дела киваю, мол, если вас устраивает, то и меня вполне.

– Значит, риоха. Была у меня припрятана бутылочка темпранильи восемьдесят первого года.

Джули, подражая знатокам-дегустаторам, вещала о винах восторженным тоном малограмотной маникюрши. Хлоя говорит прозаично, без малейшего притворства. Возвращается, вручает мне бутылку и штопор. А глаза-то поблескивают. Я вкручиваю штопор в пробку, думаю понятно о чем, мысленно ухмыляюсь. Чпок! – пробка выскакивает из бутылки.

– Восхитительный звук, – говорит Хлоя. – Истинные ценители утверждают, что красному вину надо четверть часа подышать, но, по-моему, жизнь и так коротка. Вот вам бокалы…

Хрустальные донышки скользят по деревянной столешнице.

– Наливайте, Дживс.{19}

Я повинуюсь. Вино льется буль-буль-бульбульбульбульбуль.

Тирамису – зашибись, о чем я и говорю. Хлоя аккуратно вытирает салфеткой капельку сливок в уголке рта.

– Не приторно? Не слишком сладко?

– Само совершенство, как и весь остальной ужин. Вы еще и кулинарную академию окончили?

Хлоя с довольным видом подносит бокал к губам, делает глоток, промокает салфеткой багровое пятнышко.

– Вы мне льстите.

– Я? А зачем мне вам льстить? Незачем. Так что ваше обвинение безосновательно.

Хлоя наливает кофе из кофейника в форме дракона.

– В следующий раз – ну, если вы, конечно, захотите ко мне заглянуть – угощу вас водочным сорбе. Сегодня мне было не…

Рядом со мной раздается девичий голос:

– Иона!

Звонко-звонко. Вот только, кроме нас, здесь никого нет. И все же…

…я ее слышал. Девчонка явственно окликнула кого-то: «Иона!»

У входной двери что-то дребезжит, хлопает.

Я вскакиваю, ножки стула скрежещут по терракотовым плиткам, стул наклоняется, с грохотом падает.

Кошачья дверца, чуть поскрипывая, качается раз-другой, замирает. Все тихо.

А потом снова девичий голос:

– Иона?!

Нет, мне не послышалось.

И опять, громче, протяжнее:

– И-о-на-а-а!

Я весь напрягся, а Хлоя нисколечко не встревожена. И на меня смотрит невозмутимо, не как на психа. Спокойно. А меня дрожь пробирает.

– Вы слышали? – спрашиваю, не то чтобы с испугом, но все-таки.

– Да, – отвечает она, вроде как с облегчением. – Конечно слышала.

– Девичий голос, да? – уточняю я. – Здесь, в кухне.

Хлоя закрывает глаза, медленно кивает.

– Но… вы же сами говорили, у вас детей нет.

Она вздыхает, глубоко-глубоко:

– Это не мои дети.

Не ее дети. Тоже мне, объяснение! А чьи? Приемные, что ли? Невидимки?

– И кто они такие?

– Девочку зовут Нора. А ее брата – Иона. Они здесь живут.

У меня мороз по коже.

– Я… вы… как это?

Хлоя берет сигарету из моей пачки:

– Голос слышен, а никого нет. Дом очень старый. У вас есть версии, детектив?

Слово «привидение» я произнести не могу, хотя сам только что слышал, как девчонка зовет Иону. Вот только никакой девчонки нет.

– Помните, в прошлую субботу вы слышали топот – дети вокруг дома носились? Вы еще решили, что это у соседей.

Я холодею. Киваю.

– В соседнем доме детей нет, Гордон. Это Нора с Ионой. По-моему, они близнецы. Вот, закуривайте. Присаживайтесь.

Я опускаюсь на стул. Мысли разбегаются. Непослушными пальцами беру сигарету, прикуриваю.

– Я их в январе первый раз услыхала. В саду, вот как вы. И тоже решила, что это соседские дети. А потом, как раз в День святого Валентина, я Стюарта после химиотерапии спать уложила, выхожу из спальни, а на лестничной площадке, у напольных часов, слышу – девочка что-то напевает тихонечко, а потом мальчик ее из кухни окликает: «Нора, яйцо сварилось!» А она ему отвечает: «Вот часы заведу и спущусь». Я сначала подумала, что, может, и правда ребятишки какие-то в дом пробрались, шутки ради, но… Я же сама на лестничной площадке у часов стояла…