Голод богов

** 1 **

Нормальные люди или летают на Пандору отрываться по полной, или вообще сюда не летают, потому, что здесь нечего делать, кроме как отрываться по полной. Есть еще небольшая категория нормальных людей, которые здесь работают. В основном — спасателями. Дело в том, что некоторые несознательные индивиды отрываются так, что забывают о существовании закона всемирного тяготения, трех законов Ньютона, а также того закона биологии, согласно которому крупные хищники не только являются объектами спортивной охоты, но иногда, для разнообразия, охотятся сами. В отличии от охотников-людей, они не вешают части своих трофеев на стены кабинетов и гостиных, а просто переваривают их в ходе своей естественной хищнической физиологии. В общем, благодаря любителям экстрима, не знающим, как страховаться на склоне, где у винтовки-полуавтомата предохранитель и что может случиться при контакте голодным тахоргом, спасателям тут всегда есть чем заняться. Антон не был ни туристом, ни спасателем, и совершенно не собирался становиться ни тем, ни другим. Поэтому он чувствовал себя не нормальным. Чужеродным телом, если можно так выразиться. Это чужеродное тело в данный момент сидело за столиком в маленьком совершенно пустом автоматическом кафе, потребляя местную разновидность травяного чая и дожидаясь странного типа, который назначил ему здесь встречу. Как будто во Вселенной нет других мест, кроме Пандоры, где можно встретиться без посторонних глаз и ушей…

— Меня зовут Бромберг. Доктор Айзек Бромберг, — тихим голосом сообщил худощавый пожилой человек, усаживаясь за столик рядом с ним. — Это я пригласил вас сюда.

— Очень приятно, — сказал Антон. — Надеюсь, мы сразу перейдем к делу?

— Правильный подход, — одобрил Бромберг. — Я могу переправить вас на Эвриту в обход действующих правил и высадить, скажем, в Икающем лесу неподалеку от ируканского тракта.

— Это еще зачем?

— Ну, вы же хотели сразу к делу.

— Но это не значит, — заметил Антон, — что надо начинать деловое предложение не с начала, а с конца или с середины.

— Что вы называете началом? — осведомился Бромберг.

— Началом я называю ваше приглашение сюда. Напомню, что оно состояло из двух частей. Во второй вы назвали место и время. А первая представляла собой одну фразу, которую я могу воспроизвести по памяти: «если хотите узнать, где находится Кира, то встретимся…». Так вот, я и хочу это узнать.

— Она на Эврите. Не очень далеко от того места, которое я вам предложил для высадки.

— Вы полагаете, Айзек, этой информации достаточно, чтобы найти могилу?

— А разве я говорил вам что-то про могилу? — спросил Бромберг. — Я говорил о живом человеке, а живые люди обычно не селятся в могилах.

— Так, — холодно сказал Антон. — Или вы ненормальный, или…

— Или что?

— Айзек, я не страдаю выпадением памяти. Девушка, о которой вы говорите, умерла. Ее застрелили из арбалетов в пяти шагах от меня. Я держал ее на руках, слышал, как прервалось ее дыхание, как остановилось сердце, чувствовал, как ее тело начинает остывать. Это было два года назад. В Арканаре. В моем доме… или, если точнее, в доме дона Руматы, которым я был согласно легенде.

— Молодой человек, я все понимаю и сочувствую.

— Мне кажется, вы не очень понимаете. У каждого из нас есть в жизни моменты, вокруг которых шутки неуместны. Если это — дурацкий розыгрыш или какой-нибудь психологический тест, что в данном случае одно и тоже… Я, в общем-то, не злой человек, но… я хочу побыть один, а вам лучше уйти, иначе отсюда могут вынести ваши кости.

Некоторое время Бромберг задумчиво крутил в пальцах кофейную чашечку. Потом, как бы невзначай, спросил.

— А что убедило бы вас в том, что это не розыгрыш? Снимки? Видеозапись? Последние отчеты Института экспериментальной истории?

Антон медленно, стараясь тщательно выговаривать каждое слово, произнес:

— Снимки и видеозаписи двухлетней давности есть в архиве института. Достать их — не велика сложность, перебить даты — еще проще. А что касается последних отчетов — то у меня в институте остались личные друзья, которые уж точно сообщили бы мне, если… В общем, если вы состряпали для своего розыгрыша фальсификат такого отчета, то вы — псих. Прошу вас, оставьте меня в покое.

— У меня есть копии настоящих отчетов, — спокойно сказал Бромберг. — А по поводу ваших друзей, которые не поставили вас в известность… Знаете, иногда бывает, что дружба — дружбой, а служба — службой. Так или иначе, вы никогда себе не простите, если не проверите эту информацию…

Фить! Шнур из радужного пушистого стекловолокна, которым по последней моде была подпоясана штормовка Антона, мелькнув в воздухе, захлестнул шею навязчивого собеседника.

Бромберг повалился на пол, пальцы вцепились в шнур, безуспешно пытаясь растянуть петлю, сдавившую горло. Он захрипел широко распахнутым ртом, а его лицо стало стремительно приобретать синюшный оттенок.

— Я просил по-человечески, но вы не слушали, — сказал Антон. — Поэтому приходится объяснять более доходчивым способом. Пары минут достаточно, чтобы вы умерли от удушья. Если вы еще раз подойдете ко мне, то так и будет. Надеюсь, теперь вам хватит ума не доводить до этого.

Наклонившись, Антон быстрым движением сорвал с шеи Бромберга радужный шнур и неспеша завязал модную вещицу на поясе.

— Попейте чего-нибудь теплого, а шею обработайте какой-нибудь настойкой на спирту, иначе распухнет и будет отвратительно выглядеть, — посоветовал он, уже направляясь к выходу. — И не шутите так больше. На свете есть люди, гораздо менее выдержанные, чем я.

— Постойте…

Антон удивленно обернулся.

Уже успевший подняться Бромберг держал в поднятой руке тонкую пластиковую папку.

— Я оставляю это здесь, на столе, — хрипло произнес он. — Если не хотите смотреть, можете даже не прикасаться к этому, или выбросить не читая. Но если… В любом случае, я буду здесь же завтра, в это же время.

— Мне плевать, где вы будете, — ответил Антон. — И оставьте меня в покое, иначе этот шнур с вашей шеи снимут в морге.

— Я вас понял. А теперь пропустите меня, — Бромберг неожиданно спокойно улыбнулся, — пойду искать настойку на спирту.

Антон пожал плечами и отошел в сторону. Проводил глазами своего странного собеседника — тот направлялся к расположенному километром ниже по склону маленькому отелю с вызывающе-яркой параболической крышей. Оглянулся. На столике лежала оставленная папка.

— Психопат, — громко сказал Антон в безразличную пустоту. Потом взял еще чашку чая. Сел за столик. И раскрыл папку.

…

Они встретились на следующий день в то же время в том же месте.

Антон был задумчив и рассеян, Бромберг — наоборот, собран и деятелен. Правда, его шея была прикрыта высоким воротом свитера, а голос заметно скрипел. Отпив первый маленький глоток горячего кофе, он поморщился — судя по всему, от неприятного ощущения в горле.

— Извините, Айзек, я, кажется, вчера погорячился, — сказал Антон.

— Чепуха, — отмахнулся Бромберг. — Я тоже вел себя не лучшим образом. Забудем. Кстати, зовите меня просто Айс. Так короче. Вы все прочли?

— Да. Скажите, Айс, почему вы вчера просто не дали мне эту папку? Зачем был весь этот неприятный разговор?

— Допустим, я сразу дал бы вам папку. Что бы вы сделали?

— Позвонил бы Пашке и спросил, какого черта он ничего не сказал мне. Позвонил бы Александру Васильевичу и тоже высказал бы ему…

— Но вы им не звонили?

— А это важно?

— Важно, — подтвердил Бромберг.

— Не звонил, — с некоторой неохотой ответил Антон. — Вспомнил ваше «а служба — службой» и решил сначала поговорить с вами.

— У вас правильные рефлексы, молодой человек, — удовлетворенно констатировал Бромберг. — С вами можно работать.

— То есть, вы сознательно пошли на риск серьезных травм, не говоря уже о неприятных ощущениях, только ради того, чтобы я не связался с бывшими коллегами?

— В основном — да. Ну и еще хотел убедиться, что вы в хорошей форме. На Эврите это вам пригодится. Как там говорят, — Бромберг перешел на ируканский, — сайва не шутит.

— Не шутит, — подтвердил Антон. — Но вы, все-таки, немножко сумасшедший. А если бы я сломал вам шею?

— Но вы же не хотели сломать мне шею. Вы хотели сделать мне больно и страшно — только и всего. Именно это вы и сделали — ни больше, ни меньше. Это доказывает, что за два года вы не утратили форму. Пожалуй, вы даже улучшили ее, и довольно существенно. Вы продолжали тренироваться все это время?

Антон пожал плечами и улыбнулся.

— Странно, правда? Меня не покидала мысль, что тогда я мог успеть. Я столько раз видел это во сне. Всего два сравнительно простых движения — и я бы оттолкнул ее с линии огня. Сейчас я бы успел их сделать. Да что там, сейчас я бы успел даже взять стрелы из воздуха.

— Это как?

— Вот так.

Казалось, Антон даже не сдвинулся с места. Все также сидел напротив.

— На стол посмотрите, — подсказал он.

Бромберг опустил глаза и с удивлением обнаружил, что вместо кофейной чашечки у него под носом стоит стаканчик с минеральной водой.

— А вот ваш кофе, — Антон, наклонившись, поднял с пола ту самую чашечку и поставил ее перед собеседником. Можно было легко убедиться, что из нее не пролилось ни капли.

— Впечатляет, — признался Бромберг.

Антон снова пожал плечами.

— Что толку? Ведь я уже не успел. Сегодняшним молотком не забить вчерашний гвоздь.

— И тем не менее. Вы же читали отчеты.

— Читал. Странно. Непонятно.

— В смысле — что непонятно?

— Айс, как вы думаете, я в состоянии отличить живого человека от убитого?

— Не знаю. Бывают очень неочевидные случаи. Даже для современной медицины это не до конца решенная задача.

— Это был очевидный случай, — тихо сказал Антон. — Слишком очевидный. Иначе я вел бы себя иначе, можете мне поверить.

— А как вы себя вели? Простите, что вопрос бестактный, но это тоже важно.

— Ну, если важно… Начало я рассказал вам вчера. А потом… Я положил ее на пол. Зачем-то вынул обе стрелы и долго на них смотрел. В смысле, мне показалось, что долго, а на самом деле, наверное, секунды две. Потом еще раз посмотрел на нее. Кровь уже не текла и… В общем, она была очевидно мертва, без каких-либо сомнений. Тогда я взял мечи, спустился на первый этаж, подождал пока те, с улицы, вышибут дверь… Дальше технические подробности. Не думаю, что это имеет значение.

— Да, действительно. Простите еще раз.

— Ничего. Первое время мне это снилось почти каждую ночь… Да и сейчас иногда… Можно было бы заблокировать эти воспоминания, но… Мне это кажется чем-то вроде предательства… Глупо, правда?

— Вы сильный человек, — заметил Бромберг.

— Вероятно, нет. Сильные люди обычно успевают. И давайте оставим эту тему. Я уже и так слишком разговорился. Лучше я у вас кое-что спрошу.

— Спрашивайте.

— Мертвые же не могут оживать? Я имею в виду не какую-то кому, а хрестоматийную биологическую смерть организма.

— В том-то и дело, — ответил Бромберг.

— В том-то и дело, что не могут, или в том-то и дело, что могут? — переспросил Антон.

— С общепринятой научной точки зрения — не могут, — уточнил Бромберг, — это следует из целого ряда биохимических, биофизических и термодинамических причин.

— Тогда что значат все эти отчеты? Все эти идиотские оговорки вроде «следует отметить явное визуальное сходство» или «нельзя не признать значительного количества совпадений»?

Бромберг сделал еще глоток кофе, снова поморщился и спросил:

— Как вы думаете, Антон, почему я так настойчиво пытаюсь запихнуть вас на Эвриту?

— А действительно, почему? Вам-то какое до этого дело?

— Сейчас объясню. Я занимаюсь так называемой альтернативной наукой. Или, А-наукой. Это интересное дело, хотя и неодобряемое большинством. Настолько неодобряемое, что на нас при любой возможности вешают всех собак. Так, например, последние полтора года я вынужден был провести на Тагоре, в ссылке. За что — можете потом посмотреть в БВИ. Суть нашей принципиальной позиции: мы практикуем то, что в общепринятой науке, или Б-науке, либо запрещено, либо игнорируется, либо и так и так сразу.

— Как можно что-то одновременно и запретить, и игнорировать? — спросил Антон. — Уж или одно, или другое.

— Вы ищете логику там, где ее никогда не было. Б-наука полна предрассудков, совершенно несовместимых с логикой. Приведу пример, имеющий прямое отношение к нашему случаю. Некромантию. Есть некромантия двух видов: оживление умершего и вызывание его духа. Нас будет интересовать только первый из них. Нетрудно заметить, что такая практика, с одной стороны, игнорируется наукой, а с другой стороны — является запрещенной.

— Почему игнорируется — мне понятно, — сказал Антон. — А запрещены, по-моему, любые манипуляции с покойниками, за исключением непосредственно связанных с похоронами.

— Ну, что вы, молодой человек. С человеческими трупами проводится множество научных экспериментов. Иначе мы не узнали бы ни анатомии, ни физиологии, ни биофизики человека.

— Так то научных экспериментов, — сказал Антон, — а некромантия к науке отношения не имеет.

— Почему не имеет?

— Но вы же сами сказали, что оживление умерших противоречит химии, физике и так далее.

— Ну и что? Принципы работы наших энергетических установок противоречат тем законам физики, которые 150 лет назад считались незыблимыми. Практика, как видите, эти законы опровергла. А в отношении некромантии этот путь закрыт — поскольку соответствующая практика запрещена. Б-наука говорит: некромантия невозможна, но проверять это нельзя.

— А почему, кстати, нельзя? — спросил Антон.

Бромберг от души рассмеялся.

— Так ведь вы сами сказали: с трупами можно проводить только научные эксперименты, а некромантия не является наукой.

— Я так сказал?.. Да действительно… Слушайте, Айс, вы меня совсем запутали. Сами-то вы верите в некромантию?

— Сам-то я верю только в практику, — сказал Бромберг, — а практика такова: за последние 20 лет мы имеем 8 не опровергнутых сообщений об оживлении конкретных мертвецов, включая и ваш случай. В смысле не ваш, а …

— Я понял, — перебил Антон. — Вы сказали «не опровергнутых сообщений». Это значит: «но и не подтвержденных», так?

— Вы верно уловили суть, молодой человек. Мы не имеем ни одного случая, когда оживший мертвец был бы достаточно надежно идентифицирован. Проблема очень сложна. Дело в том, что существует всего порядка 10.000 типов внешности, около 2000 психотипов и примерно 10 разновидностей голоса. Таким образом, в среднем мы имеем разнообразие в пределах двух миллионов вариантов. В то время, как даже на старушке-Земле обитает около семи миллиардов. Понимаете, что это значит?

— Наверное, это значит, что у любого жителя Земли есть в среднем 3500 почти идеальных двойников, — сказал Антон. — Но это не значит, что стоит одному из них умереть, как кто-то из этих 3500 начнет радостно впихиваться на его место, заявляя, будто он «ожил». Даже если бы он захотел это сделать — есть масса способов проверить. Пара-тройка толковых вопросов по биографии покойного — и можно бить самозванца канделябром.

— А если он изучил эту биографию? Вы же сами были на Эврите доном Руматой Эсторским XIV, в то время, как настоящий носитель этого имени давно лежал в фамильном склепе. При этом, полагаю, вы знали биографию покойного так, что проще было бы его уличить в самозванстве, чем вас.

— Ну ладно, а ДНК-тест, карта крови, ментограмма наконец…

— Где? На Эврите? — ехидно спросил Бромберг. — Там, если вы помните, даже до дактилоскопии еще не додумались. Может, через тысячу лет додумаются.

— А все остальные 7 случаев тоже там, где не додумались? — спросил Антон.

— Не все. Например, четыре случая выявлено на периферийных колониях. Как вы знаете, колонисты и живут там, чтобы быть подальше от цивилизации. И, зачастую, всю жизнь игнорируют обычные профилактические медицинские процедуры. У ожившего-то все тесты сделать можно, но сравнивать не с чем, поскольку от оригинала ничего не осталось.

— А ментограмма?

— Ментограмма дает размытые результаты. Например, 30 на 70 процентов.

— В смысле, 30, что да, или 30, что нет?

— А какая разница? — спросил Бромберг. — Ну, допустим, 30, что да, а 70, что нет. Вы рискнете объявить такого человека самозванцем?

— Нет, конечно.

— А признать, что он — оживший покойник?

— Тем более, нет… Так…Кажется я начинаю понимать. Вы намерены использовать меня в качестве индикатора?

Вместо ответа Бромберг выразительно пожал плечами.

— Вот все и встало на свои места, — тихо сказал Антон. — Сколько признаков фиксирует человек у… своего полового партнера?

— Несколько тысяч, — сказал Бромберг. — Из них только около шестидесяти независимых, но и этого достаточно. Это несколько квинтильонов возможных сочетаний. Вероятность совпадения даже сотой доли признаков у двух разных людей практически равна нулю. Именно по этой причине самозванцы всех времен и народов старались избегать сексуальных контактов с партнерами оригинала.

— То есть, если это — не Кира, то она будет избегать…

— Совершенно верно.

— Вот так, однозначно и просто? — задумчиво произнес Антон. — А если все-таки не будет избегать, что тогда?

— Тогда это — оригинал. Как бы это ни было удивительно. Конечно, не исключен вариант, что двойник все-таки попытается как-то угадать поведение оригинала… Но разнообразие слишком велико, угадать невозможно. Будет, я полагаю, очень фальшиво и… неправильно. В общем, вы сразу все поймете.

— А может быть так, что не сразу? Или вообще не пойму?

— Не может, — отрезал Бромберг. — Всегда или четкое нет, или да.

— «Да» тоже четкое? — спросил Антон.

— «Да» четким не бывает. Потому, что человек меняется. Тем более — в подобном случае. Не настолько, чтобы утратить значительное число индивидуальных признаков, но все-таки. Если это она, то на нее не могла не повлиять… скажем так, длительная клиническая смерть, не говоря уже о том, что стала на два года старше. Ей, если не ошибаюсь, было меньше двадцати, когда… А в таком возрасте два года прожитых года много значат.

— То есть, я все равно не буду на сто процентов уверен?

— Не будете, — подтвердил Бромберг. — И вам от этого будет очень тяжело и плохо, я заранее предупреждаю. Но эта ваша неуверенность будет значить «да», потому что если «нет», то всегда уверенное. На сто процентов, как вы выразились.

— Фиг с ним, — сказал Антон, — пусть будет плохо. Допустим, так или иначе, я все пойму. А что дальше?

— Если это — не она, вы просто возвращаетесь. С не очень приятным воспоминаниями, но, по крайней мере, с чувством определенности. А если она — то, опять же, вы просто возвращаетесь. Только вдвоем.

— Куда?

— Сюда, на Пандору. Институт, конечно, взвоет дурным голосом, но устраивать здесь охоту на человека ради показательной депортации… и при этом еще иметь дело с вами в качестве противника… думаю, что вас обоих быстро оставят в покое.

— Звучит убедительно, — сказал Антон после некоторой паузы. — Знаете, Айс, тогда, два года назад, я хотел увезти ее на Землю. Все думал, как это устроить. Все думал… Думал… А потом все это и случилось… Ладно, это уже мои проблемы, причем прошлые. Если не возражаете, перейдем к деталям. Как легендировать старт? Как маскировать высадку? Как прикрывать отход? Затем, если я вернусь один, то все понятно, а вот если мы прилетим вместе, то нам понадобится легенда под прибытие сюда и кое-какое оборудование, чтобы сразу смыться в джунгли.

— Обо всем этом не беспокойтесь, — Бромберг и положил на стол микродиск. — Здесь весь план, вернетесь в отель — посмотрите. Ваша экипировка, одежда, мечи, золота двадцать килограммов в ируканских монетах уже погружены. Старт в два часа после полуночи с девятого терминала. Корабль называется «Феникс», бортовой номер… Впрочем, это уже есть на микродиске, нет смысла пересказывать. И последнее… Поскольку вы сами пилотируете…

На стол рядом с микродиском шлепнулись три карточки-жетона и клипса-коммуникатор.

— Жетонов-то зачем столько? И чьи они, кстати?

— Роман Видов, пилот-любитель — это вы на старте отсюда. Эрнст Полонски, пилот-любитель — это вы здесь же, на финише. Кирке Элле, стажер — это… Сами понимаете.

— Это — команда приступить к переходу на нелегальное положение? — спросил Антон.

— Считайте, что так, — ответил Бромберг. — А теперь я с вами прощаюсь. На связь со мной выйдете уже находясь на Эврите. Желаю удачи… дон Румата.

** 2 **

…Я знал, что вы вернетесь, мой благородный друг! — провозгласил барон Пампа, — без вас было скучно, клянусь ребром святого Мики!

— Я тоже скучал, — заметил Румата, обгладывая куриное крылышко.

— Ха! И, бьюсь об заклад, не только по мне! Тысяча дьяволов! Эта рыжая девчонка, наверное, чистая ведьма, если…

— Если? — переспросил Румата.

— Если она так глубоко ранила ваше сердце, дон Румата, — продолжила баронесса.

Возникла некоторая пауза. Пампа, подумав, видно, что его слова могли быть в чем-то бестактны, старался изобрести что-нибудь, что загладило бы его оплошность. Размышления, впрочем, не мешали ему работать челюстями над зажаренным поросенком. Когда от последнего осталось менее половины, барон, наконец, нашел приемлемое решение.

— Благородный дон Румата, почему же ваша чаша пуста? Неужели ируканское из моего погреба столь дурно? Или же вы дали обет трезвости?

— Нет, барон. Ваше ируканское превосходно. Просто я задумался… О Кире. Что слышно о ней? В дороге до меня доходили всякие вздорные слухи. О какой-то армии. Насколько верно, что она действительно жива?

— Слухи? — переспросил Пампа. — Ха! Если бы! Видимо, придется все же разбудить моего беспутного отпрыска. Не так уж серьезна его рана, чтобы…

— Его рана?

— Пустяки, — отмахнулся барон. — Царапина, о которой настоящий мужчина забывает на следующий же день. Эй, там! Скажите баронету, что его весьма не хватает за столом. И пусть не заставляет нас слишком долго ждать, поскольку наш гость сгорает от нетерпения…

Не найдя, что бы еще сказать, Пампа схватил огромной лапищей кувшин и щедро наполнил чаши — свою, Руматы и баронессы.

— Супруг мой, вы решили напоить меня допьяна? — кокетливо спросила она.

— Ээ… Я просто не заметил…

— Не заметили, что это — я?

— Не заметил, что твоя чаша столь обширна… Обильна. Да и что тут пить?

В подтверждение своих слов барон легко опрокинул свою чашу в глотку и наполнил ее снова.

Румата сделал пару глотков и вежливо улыбнулся. Затем спросил:

— Скажите, друг мой, что столь интересного может поведать нам юный баронет?

— Ха! Совсем недавно он отличился в битве. С той самой армией. Да-да, именно армией, хоть и зазорно называть так толпу сброда, вооруженную дубьем и косами, переделанными под пики. Но раз они нанесли поражение ируканскому войску — то, клянусь всей нечистью Икающего леса, армией они могут называться по праву.

— И вы хотите сказать, что эту… армию возглавляет… Кира?

— Да, мой друг. Именно это я и говорю, потому что так оно и есть!

— Я был уверен, что она мертва, — сказал Румата. — Арбалетный болт пронзил ей горло, другой попал на пол-ладони ниже левой груди. Она умерла прямо у меня на руках и…

— Наслышан, благородный дон, — перебил Пампа. — Это была настоящая битва, клянусь костями Каты праведного! Вы раздавили этого вонючку дона Рэбу, как клопа, а его орденских горе-вояк вывозили потом на двух возах, как свиные туши — не будь я барон Пампа, дон Бау! А потом куда вы исчезли? Почему не приехали ко мне — ведь мои стены защитили бы вас хоть от трех святых орденов сразу! Тем более, у меня свои счеты с этим вороньим отродьем. Они ведь хотели прибрать к рукам мои родовые земли! Ха! Я гнал эту погань до самой сайвы. А их командира, как его, отца Ариму, разрубил на восемь частей и скормил свиньям прямо во дворе!

— Я не хотел причинять вам беспокойство, благородный дон. Поэтому подался в Соан, к дону Кондору, тем более я все равно должен был навестить его.

— Ну, что сделано… — начал было барон, и в это время доложили: «Благородный дон Тага, баронет Пампа».

Баронет был ничего себе. Даже легкая хромота (недавнее ранение в бедро — отметил про себя Румата) лишь слегка замедлила стремительность его движений. Он был не так грузен и широк в кости, как его отец, но, похоже, немногим уступал тому в силе — несмотря на свои неполные 17 лет.

Мгновение — и он уже припал на колено посреди залы.

— Приветствую вас, благородные доны. Приветствую вас, дорогая матушка. Благородный дон Румата, я рад увидеть вас, ибо премного наслышан о вашей доблести. Отец, вы звали меня.

Пампа удовлетворенно кивнул и рявкнул:

— Садись, сын. Выпей с нами вина.

Баронет уверенно устроился между отцом и Руматой. Это была, разумеется, некоторая вольность — но позволительная, согласно этикету, для круга друзей и товарищей по оружию.

Пампа наполнил его чашу, и, тщательно подбирая слова, объяснил:

— Тага, сынок, дон Румата, до недавнего времени… Скажу просто, по-солдатски. Особа, известная, как Кира, была ему как жена. Я верно сказал, друг мой?

— Вернее не скажешь, барон, — вежливо согласился Румата. — Видите ли, дон Тага, я был уверен, что Кира убита. И вот, вернувшись из странствий, узнал, что она не только жива, но и оказалась в центре неких событий. Но негоже было бы верить всяческим слухам. От вашего же благородного отца я узнал, что вы можете поведать, что происходит на деле.

Баронет отхлебнул вина и некоторое время смотрел Румате прямо в глаза — будто желая прочесть еще какой-то незаданный вопрос. Взгляд у юноши был цепкий, внимательный, как и бывает у человека, с ранних лет приученного играть в игры, где ставкой является жизнь — своя и товарищей.

Лишь затем он начал рассказ — неторопливый и обстоятельный.

…

Итак, в середине весны некая толпа, как говорили, возомнивших о себе простолюдинов, вторглась из предгорий в полосу ируканских земель, граничащую с Арканарской областью Святого Ордена. Как следовало из старинного договора баронов Пампа с герцогами Ирукана, первые оказывали вторым «помощь в войне службой, но не войском». Потому дон Тага отправился на войну, взяв с собой, согласно обычаю, одного слугу, двух оруженосцев и по два коня на каждого. Соединившись в оговоренном месте с силами герцога, дон Тага был представлен кузену его высочества, маршалу Дирке, принял под командование полусотню тяжелой кавалерии и две полусотни легкой. Всего же войска было три сотни гвардейской кавалерии на боевых верблюдах, шесть сотен тяжелой кавалерии, пятнадцать сотен легкой, и четыре с половиной тысячи пехоты.

Двигались походным порядком, выставив боевое охранение из легкой кавалерии, покуда невдалеке от излучины Бычьего ручья не заметили дымов лагеря холопского войска. Ввечеру разбили лагерь, не зажигая огней, а к ночи отправились взять языков — в чем дон Тага лично участвовал. Захватили четверых, тихо, так что никто и не заметил. Довезли правда, лишь троих — одному благородный дон слишком сильно стукнул по голове и тот помер еще на полпути. Но и троих оказалось достаточно — поскольку, напуганные видом каленого железа, говорили они без понуканий и складно.

Рассказали языки, что число холопского войска то ли 12, то ли 15 тысяч. Люди в основном от сохи, кроме шести-семи сотен варваров, да еще сотни-другой прибившихся разбойников и обнищавших ландскнехтов. Все пешие, обоз на быках, вооружены кто чем, разбиты на сотни кое-как. Во главе же стоит баба или девка, а может ведьма или жрица Старой Богини, которой еще покланяются в заокраинных землях. Девка эта молодая и красивая, лет 20, рыжая и хитрая, как все дьяволы сразу. При ней командир ландскнехтов, варварский царек, да еще выборные из холопов. Вот такое, с позволения сказать, войско. Сброд, а не войско.

Отправили толковых людей — посчитать костры противника. Те посчитали — да, все сходится, если и соврали языки, то не сильно.

Прослушав все это, маршал приказал готовиться к атаке на рассвете. В центр поставил гвардейскую кавалерию, по бокам оставил просветы для легкой кавалерии, поодаль — два крыла кавалерии тяжелой (дону Таге на правом крыле место досталось), а с флангов выдвинул загодя пехоту и лучников.

Как водится, чуть рассвело, пропели рожки, да и бросилось доблестное герцогское войско на супостата.

Там, видать, засуетились, потому что дыма от костров повалило больше — где-то заливать бросились, а где-то может навес в костер упал или горшок с похлебкой опрокинулся. Так и бывает обычно.

Ну, вот доскакали — тут и оказалось, до чего хитра рыжая ведьма — лагерь-то пуст. Но дыма все больше, просто туча дыма. Потому что все, что можно, дегтем залито и стожки сена, дегтем же пропитанные, горят.

Маршал шлет на фланги вестовых — передает команду: вперед, не могли сиволапые далеко убежать, да и рассеяться им особо негде, догоним — порубим на ходу. Так и бросились за ними — сквозь дым, в котором еще в предрассветных сумерках конец собственного копья не вдруг разглядишь. И дым какой-то дрянной, от него кони дуреют и у всадников голова кругом.

Неспроста это — решил дон Тага — и скомандовал смотреть в оба, да отстать на три конских корпуса от остальной лавы. Это их и спасло. Потому что налетела лава с размаху на низко растянутые сети и на загодя вкопанные в землю деревянные шипы.

Тут полетели стрелы. Плохие стрелы, слабые, охотничьи, а не боевые. Но, по варварскому обычаю, соком черной груши смазанные. Как попал сок в кровь — хорошо, если семь раз вздохнуть успеешь.

А после на них вся холопская орда наскочила. И вооружены холопы оказались не чем-нибудь, а длинными пиками и рогатинами, которыми что коня, что всадника можно издалека достать — особенно, если он от дыма одурел и не соображает, что вокруг. А чуть дальше в дыму рослые фигуры мечами-двуручниками машут. Не разобрать, кто — но видно, не новички в воинском деле.

В общем, повернул дон Тага своих — и галопом вдоль того заграждения из сетей, где маршальская кавалерия барахтается. Обошли сети — и ударили с фланга на холопов. Да так, чтобы прорваться, пока их лучники не подоспели с отравленными стрелами. Прорвались. Посчитал дон Тага людей — было полтораста, осталось семьдесят два. Кто коня остановить не успел перед сетями да шипами, кого стрела отравленная нашла, кто в сече сгинул. Самому дону рогатина бедро пропорола — но неглубоко, перетянул платком — и ладно. Тут к ним дон Рипат присоединился — с неполной сотней легкой кавалерии. Да, тот самый Рипат, что в серых капитанах ходил, а после — подался на службу герцогу. Пройдоха этот дон Рипат, но офицер дельный и знающий.

Так от всего маршальского войска лишь 147 всадников осталось, из них почти половина раненные. Пехота — уже не войско, потому что разбежались кто куда.

И дон Рипат говорит: мы, баронет, в тылу у холопской армии. Слева — горы, справа — орденская граница. Что делать будем — попробуем проскочить или рискнем с боем прорываться?

Тогда дон Тага решил: надо прорываться, пока люди не остыли и раны еще двигаться не сильно мешают. Да и холопы, пока маршальскую конницу добивают, не очень-то готовы нас остановить.

Так и честь сохраним, и шансов больше, а проскочить — не проскочишь, у холопов, наверное, вся окраина уже в осведомителях.

На том и порешили…

Тут от места, где битва завершается, скачет всадник, в руке — пика, на пике — белый лоскуток. Парламентер, значит.

Ну, я послушаю, — говорит дон Тага, — а вы, дон Рипат, стройте наших орлов, пусть готовы будут.

И поскакал навстречу.

Парламентер оказался не парламентер, а девка — та самая. Тут он и узнал, что имя ей — Кира и она — не кто-нибудь, а посланница Хозяйки, то есть Старой Богини. Разговор получился на удивление спокойный и мирный.

С герцогом вашим не хочет Хозяйка воевать, и с бароном, отцом твоим — тоже не хочет. Вы правите на этой земле от века — и да будет так. А вот Святой Орден — чужой здесь, не хочет его ни Хозяйка, ни эта земля, ни то, что на этой земле живет. И послана она, Кира, чтобы от Ордена землю очистить. А что по земле герцога пришлось пройти — так ведь ничего этой земле не сделается. Три года, не более, побудем здесь — и уйдем. Так сказала Кира.

Еще сказала, сожалеет, что битва случилась по недоразумению — и всех, кто из благородных погиб, она уже приказала на возы грузить, вместе с оружием и значками, с надлежащим почтением. Всех же раненых и пленных предлагает она отпустить вместе с доблестной конницей благородного дона Таги и его капитана (который, как она видит, как раз эту конницу строит).

Дальше показала Кира ладошкой — а за ее спиной, в двухстах шагах в две с половиной шеренги панцирная пехота построена. Грамотно построена — редко, но точно, как шашки-фигурки в мудреной соанской игре. Редко — это чтоб длинным двуручным мечом соседа не задеть.

Так вот кто там, в дыму, маршальских гвардейцев добивал… И откуда только они взялись?

Знал дон Тага, хоть сам не видел, как кавалерия наскакивает на такой строй — и рушится, как колосья скошенные, вокруг пехотинцев-железнобоких. Те же знай себе мечами машут, рубят коням да верблюдам ноги, а всадникам упавшим — что придется, кому — руки, кому — головы.

Да, тут уже не прорвешься…

А Кира тем временем взмахнула рукой — разошлись панцирники в сторону и образовали широкий проход.

Ну, и что дону Таге прикажете делать?

Вернулся он к дону Рипату и говорит — вот такие у нас дела. Перестраиваемся в колонну по четыре — и пошли.

…Не обманула, рыжая.

Так, пришло с маршалом Диркой примерно семь тысяч человек, а ушло живыми с доном Тагой — чуть меньше тысячи. Остальные — в поле лежать остались, да сам маршал, порядком побитый и себя не помнящий, лежа в телеге ехал. Доехал-таки живым до кузена — герцога. Что и решение его светлости предопределило.

Нет, сначала, само собой, его светлость изволил на дона Тагу ножками топать, потом же, однако, сказал: «Ладно. Как бы то ни было, битву мы выиграли» — здесь дон Тага подумал: ну да, ясное дело, выиграли, по нашей драной заднице это любому видно.

Так вот: «Битву мы выиграли, — сказал герцог, — но вилланы своей доблестью, пусть и по их скудоумию, не туда направленной, награду заслужили. Жалую им земли, что от гор до орденской границы, на три года в бесподатное владение. Сейчас канцелярия грамоту выправит — а вы, дон Тага, отвезете эту грамоту донне Кире, да не забудьте взять с нее клятву, что через три года вернет земли в порядке, как приняла. После этого разрешаю вам вернуться домой, так как служба ваша сделана по чести, о чем и скажете вашему отцу, благородному дону Пампе».

— Отвез я Кире грамоту, взял с нее клятву и вернулся домой, — закончил свой рассказ дон Тага, будто поездка в войско Хозяйки была чем-то столь же будничным, как чаша вина за обедом.

Румата сделал еще глоток из своей чаши и обратился к барону:

— Ваш сын вырос добрым воином, друг мой.

— Ха! — рявкнул довольный Пампа. — Моя кровь!

— Супруг мой, — с улыбкой заметила баронесса, — не вы ли еще год назад называли дона Тагу никчемным шалопаем?

— Любовь моя, но как же иначе? — недоуменно спросил барон. — Мой отец называл меня так же до моей первой битвы, а его называл так же мой дед. Если мы не будем блюсти обычаи, мы перестанем быть Пампа, раздери меня черти!

— Скажите, дон Тага, — продолжал тем временем Румата, — вы ведь, наверно, долго говорили с Кирой. Быть может, услышали от нее еще что-то достойное внимания?

— Вы правы, дон Румата, — ответил баронет, слегка наклонив голову в знак уважения. — Не даром говорят, что вы не только доблестный, но и мудрый человек. Вот что она сказала: «Я знаю, кто будет искать меня, почему и зачем — и он найдет меня там же, где ты меня нашел, если поспеет до солнцестояния». Не вас ли она имела в виду, благородный Румата?

— Меня, — подтвердил он. — Благородные доны, дражайшая баронесса, я выезжаю немедленно. Нехорошо заставлять даму ждать.

— Эх, горячая кровь! — провозгласил барон. — Ну, что ж. Эй, там, седлайте коня благородному дону Румате!

** 3 **

…До солнцестояния был еще вагон времени — но Румата торопился. Только ли потому, что события развивались стремительно и не допускали и часа промедления? Или же он просто не мог откладывать встречу, при одной мысли о которой его сердце убыстрялось чуть не вдвое?

Ируканский тракт был прекрасно знаком ему, так что он мог рассчитать время. Из замка Бау он выехал чуть заполночь — значит, к рассвету будет у корчмы «Золотая подкова». Там надо дать коню подкормиться, напиться и передохнуть. Часа два. Потом до урочища Тяжелых мечей и дальше вдоль Бычьего ручья, через сайву, до самых предгорий. Это значит, увидеть Киру еще засветло… пусть на закате. Если ничего не случится по дороге. А по дороге, как на зло, всегда что-нибудь случается… «Буду рубить, — подумал Румата, — извините ребята, мне в этот раз никак нельзя опоздать, и если что, рубить буду по-настоящему. Не знаю, что вам может быть от меня нужно — но я очень-очень тороплюсь».

…По землям Пампы он проехал без всяких приключений. Немудрено. Если и один Пампа мог навести страх на целую ночную армию — что же говорить теперь, когда есть еще дон Тага, способный бросить конную сотню на прорыв через десятитысячное войско.

Хозяин «Золотой подковы» испугался было нежданному гостю, что колотил в дверь ни свет ни заря — но, узнав Румату, тут же приободрился и, покрикивая на жену, служанку и пару подростков, мигом организовал корм коню и завтрак благородному дону. Благородный дон уплетал окорок, запивая молодым вином, а корчмарь уселся напротив с кружкой браги — мало ли что захочет спросить богатый постоялец (а уж о его богатстве корчмарь знал не понаслышке).

— А не знаешь ли ты, любезный, о некой девице, называющей себя посланницей Хозяйки? — поинтересовался Румата, небрежно бросив обглоданную кость в угол.

Корчмарь чуть не поперхнулся брагой и поспешно обмахнулся большим пальцем, отгоняя Нечистого.

— Ох, спросите же вы, благородный дон. Кто ж так вот поминает Хозяйку в здешних местах? Надо или Лесная говорить, или Спящая, или Светлая. А то, неровен час…

— Не верю я в эти бабские сказки, — жестко перебил Румата. — Так есть что про нее?

Корчмари, как известно, живут не только закуской-выпивкой, но и новостями-байками.

— Верно, похоже, попы говорят, последние времена настали, — понизив голос, начал корчмарь. — Вот, Старые боги проснулись. Сперва Лесная, а потом, видать, и Рогатый проснется. Вот тогда всему и конец.

Румата стал лихорадочно вспоминать… Лесная… Рогатый… Старые боги… Мы же ни черта не знаем про то, что было до здешнего средневековья… Чем была Метрополия до того, как, по преданию, Господь вышел к народу из Питанских болот… Местные попы, как водится, сожгли все манускрипты, а заодно и всяких жрецов-колдунов. А ведь замечал же я, как темные крестьяне тайком оставляют кому-то в лесу у особых камней первый каравай хлеба и голову домашнего сыра… Замечал и забывал — мало ли какие суеверия у темного народа… Эх, историки, хвостом вас по голове…

А корчмарь ерзал и сопел — явно было у него еще что рассказать, да вот думал-прикидывал — а стоит ли раньше времени язык распускать… Раньше какого времени? Летнего солнцестояния?

— Так что, любезный, пойдет эта… Лесная войной на Орден?

— Как есть, пойдет, — ответил корчмарь после недолгих колебаний. — Как проснется Рогатый, так сразу и пойдет. Все говорят.

— И что думаешь — устоит Орден? — лениво спросил Румата, прихлебывая легкое вино.

— Ну как ему устоять, благородный дон, — начал рассуждать корчмарь, — если герцогских-то гвардейцев, и тех вмиг посекли? А у Ордена — что? Мужиков вроде меня научили на коне скакать, да пику держать. Оно, конечно, Орден большое войско выставить может, побольше, чем его высочество. Но ведь и Лесная людей наберет. И здешних, и кто разбоем промышлял, и охотников, и варваров — тамошние колдуны ей поклоняются, а их слово — закон.

— Арата Горбатый тоже много собирал, — заметил Румата, — но просто мужиков, даже против тех же мужиков, но обученных, не выставишь.

— Так-то оно так, — согласился корчмарь, — разбили орденцы Арату, почитай, всех его людишек положили. Но у него разве войско было? Толпа. А у Лесной-то войско настоящее. Не знаю, как это по-вашему зовется.

— Правильный строй, — подсказал Румата.

— Вот-вот, благородный дон. И строй правильный, и оружие тоже не какое попало.

— А откуда, кстати, оружие?

— А оттуда, благородный дон. Лесная сперва все монастыри в предгорье до последней нитки ограбила. И потом — ей же все клады открыты. И все золотые жилы в горах. Ходи, да собирай. Ясное дело — если золота, как у дурачка соплей, так и оружие будет, и ландскнехты, и обоз, и сапоги справные, и бойцы сытые.

«Действительно, — подумал Румата, — ведь если у нее куча золота, то не будет у нее главной проблемы крестьянских войн, когда все мысли у горе-солдат, как наесться досыта и где пограбить, а потом — как награбленное домой утащить. Вот и стекаются к ней люди. Сперва — мужички да разбойнички. Потом варвары и ландскнехты обнищавшие. Потом и безденежные доны потянутся — особенно те, у кого Орден последнее поотбирал, а самих в чисто поле выгнал. Этим вообще двойная выгода — и на войне разбогатеют, и, может статься, имения свои вернут».

— Вот возьмет ли Лесная города орденские — это подумать надо, — продолжал разговорившийся корчмарь. — С одной стороны, укреплены они изрядно, а с другой — мастеровые уже машины хитрые строят, чтобы, значит, стены бить или там снаряды всякие бросать.

— Строят? — переспросил Румата.

— А чего ж им не строить, если кормят от пуза и деньги платят? Я же говорю — у нее золота сколько хочешь. Каждый день с гор возами на быках везут.

«Действительно, чего ж им не строить? Значит, Кира… Или все-таки не Кира… совершенно серьезно собралась выжить Орден из Арканара… Это уже не какая-нибудь крестьянская война. И это даже не здешняя война. Не из здешних времен и мест. Она же золотом воюет — вот что. Ей же больше и не надо ничего».

— Но, опять же, с другой стороны, — рассуждал корчмарь, — у Ордена людей не меряно, посадят на корабли подкрепления, да и пришлют в Арканар своим на подмогу. Тоже, как рассудить.

«Да нет, — думал тем временем Румата, — не спасет их никакая подмога. Она задавит их своим золотом. Закует в железо сто, двести, пятьсот тысяч бойцов и сотрет с лица земли хоть все орденские армии сразу. Или купит оптом всех пиратов Запада — и не доплывет орденская подмога, вся пойдет на корм рыбам… Но откуда, черт возьми, столько золота, чтобы каждый день возами на быках… Действительно золотые жилы, клады? Или соанские негоцианты решили поживиться? Но если так — дон Кондор узнал бы и мигом бы это дело прекратил. Значит, не соанцы…».

— Ладно, любезный, — сказал Румата, — пора мне ехать. А вино у тебя доброе, — и небрежно бросил на стол два золотых.

— Премного благодарны, — корчмарь поклонился в пояс. — Может, в дорогу собрать чего?

— Не стоит. Я ж от барона еду, а гостю снеди на два дня, по обычаю.

— Барон наш обычай блюдет, — согласился корчмарь, снова поклонившись.

Так и поехал дальше дон Румата, гадая, кто же научил Киру воевать не сталью, а золотом. И откуда столько этого чертова золота?

…У урочища Тяжелых мечей поджидала его встреча. Вернее, оказия в лице шестерых орденских воинов-монахов. Вернее, семерых — но этот седьмой лежал в обширной луже крови и тихо остывал. Остальные занимались тем, что старательно вешали парнишку лет пятнадцати. Трое тянули веревку, переброшенную через сук, двое примеривались повиснуть у парнишки на ногах, чтоб быстрее закончить дело, а один, видимо старший, стоял в стороне.

На Румату они не обращали внимания — и можно бы проехать мимо, но глаза парнишки с такой надеждой глядели на него…

— Отставить! — громовым голосом скомандовал Румата.

Картинка остановилась.

— Простите, благородный дон, — сказал старший. — По указу Святого Ордена…

— Здесь не владения Ордена, — перебил Румата, подъезжая ближе.

— Это — лазутчик и убийца, — пояснил старший, — мы преследовали его с земель Ордена.

— А почему я должен верить тебе? Ну-ка приведите мальчишку ко мне. Живо!

— Никак не возможно, благородный дон, потому как…

…Румата успел слететь с седла за мгновение до того, как арбалетный болт прошил воздух на месте, где только что была его голова. Ножи он метнул, едва коснувшись земли, — и противников осталось четверо.

«Ну, это еще ничего» — подумал он, на бегу выхватывая мечи из ножен. Монах с арбалетом не успел перезарядить оружие — отбив чей-то вялый удар сбоку, Румата колющим движением поразил его точно под подбородок.

Тело еще падало, когда он развернулся к остальным противникам. Стоят полукругом, три пики нацелены в грудь… Так, крайний хочет обойти… Ну, получи… Уход назад и далеко в сторону… Короткий выпад — ага, не ждали! Один валится навзничь, между ребрами аккуратная дырка до сердца. Пропускаем пику мимо лица — и сверху вниз, по-простому. Раз! Мозги наружу. Остался один. Что, страшно тебе, пятишься, пику вперед выставляешь? Извини — некогда мне. Бросок. Меч летит ровно, баланс идеальный — и входит точно в ту часть живота, где по мнению древних японцев находится центр «хара». Ну, все.

Румата выдернул меч из неподвижного тела монаха. Отрезал от его плаща широкий лоскут, старательно вытер оба клинка и вернул их в ножны.

«Что я делаю, — мелькнула мысль, — я же… Ад и дьяволы! Последних троих можно было просто прогнать. Отобрать пики — и прогнать пинками».

— Благородный дон!

Это, конечно, был парнишка. Не убежал почему-то. А ведь мог бы.

— Что тебе?

— Просто поблагодарить. Вы спасли мне жизнь.

«А он уверенно держится, особенно с учетом того, что пару минут назад был практически повешен», — отметил про себя Румата и хмуро проворчал:

— Считай, поблагодарил. Иди по своим делам.

— Да, благородный дон, — парнишка коротко, не теряя достоинства, поклонился. — Я не знаю вашего славного имени и принесу благодарность Светлой за помощь от неизвестного.

— Благодарность кому?

— Светлой Хозяйке. Она знает все имена, и ваше тоже. Ее благодарность не пропустит вас.

С этими словами парнишка развернулся, метнулся в сайву и был таков — лишь легонько качнулась пара задетых веток. Прыткий малый. Из него выйдет толк, если в следующий раз его не повесят окончательно. Ладно, пора ехать, если я хочу успеть к закату.

Румата вскочил в седло и пустил коня быстрой рысью… И не очень удивился, через несколько минут увидев впереди бегущую фигурку. Парнишка бежал быстро, но привычно и размеренно. Услышав топот копыт, он повернул на мгновение голову, широко улыбнулся и продолжал свой бег, лишь сместившись к краю тропы, чтобы не мешать.

Вот так. Все понятно без слов. У вас, благородный дон, свои дела, а у меня — свои. Я вам не мешаю — и вы мне не мешаете. Я принесу благодарность Светлой за помощь от неизвестного… Занятный парнишка, очень занятный. Но оставлять его слишком далеко за спиной как-то не хочется… Румата обогнал его и слегка придержал коня. В конце концов лучше приехать чуть позже заката, но без очередной порции приключений. Теперь парнишка бежал в двадцати шагах позади, и легкое равномерное шлепанье его босых ног можно было различить тренированным слухом. Интересно, долго он может вот так бежать? Вряд ли больше двух часов — он же не двужильный, да и старт у него был не из лучшей позиции, мягко говоря. Ну, поживем увидим.

Увидеть получилось где-то через полчаса. Парнишка остановился и издал особый переливчатый свист. В ответ из леса донесся легкий топот копыт. Румата обернулся и увидел выбегающего на тропу черного жеребца — очень неплохого, надо сказать. Вот значит, как? Ну, тем лучше — быстрее доедем. Уже не оставалось сомнений, что едут они в одну и ту же сторону.

Через минуту они оба двигались быстрой рысью, не меняя порядка следования. Румата — впереди, парнишка — в двадцати шагах следом. За последующие три часа они не обменялись ни одним словом. Солнце тем временем клонилось к закату, а впереди вырастала изрезанная линия предгорий.

Чуть впереди Бычий ручей пересекал тропу и через него был наведен узкий, но прочный мост. Обычно тут было пусто, а теперь на тебе — застава.

Ну, так себе застава, четверо обычных мужиков с вполне добротными, впрочем, боевыми топорами и не менее добротными боевыми луками.

— Стойте, благородный дон. Покорно просим сказать, кто вы и зачем едете.

«Покорно… Как же… Назваться что ли… Или просто надавать по шее?»

Впрочем, ситуация разрешилась сама собой — подъехавший парнишка спрыгнул на землю, подбежал к старшему заставы и шепнул пару слов. Тот быстро закивал, затем поднял правую ладонь и произнес:

— Благородный дон, неизвестный, ты можешь проезжать — и быть нашим гостем сколько пожелаешь.

Румата в порядке вежливости повторил жест правой ладонью, переехал через мост и спросил:

— Подскажи-ка мне, где найти Киру?

— Вы хотите говорить с Посланницей? Тогда, благородный дон, не обессудьте, но надо назвать себя. Такой уж порядок.

— Ну что ж. Я — дон Румата Эсторский, четырнадцатый этого имени. Довольно ли…

— О, простите, дон Румата! — старший поклонился в пояс.

— Я провожу вас, благородный дон! — звонко крикнул парнишка, вскочив в седло.

— Ну, провожай, — буркнул Румата, тронув поводья.

** 4 **

…Она сидела на берегу широкой заводи, задумчиво глядя в воду. Парнишка молча указал на нее рукой и бесшумно исчез. Некоторое время Румата стоял молча, затем тихо произнес:

— Кира…

Девушка порывисто обернулась и вскочила на ноги.

— Ты?

— Ты? — эхом отозвался он.

Через мгновение она уже повисла у него на шее.

— Ты!

— Ты жива…

— Я так скучала по тебе…

— Я думал…

— Я знаю…

Ее огромные зеленые глаза были так близко… Румата осторожно коснулся губами ее щеки.

— Боишься, что я исчезну? — весело спросила она и отскочила в сторону. — Я так похожа на призрак?

— Только что меня обнимали чьи-то теплые руки, — улыбнувшись, сказал он. — У призраков рук нет. По крайней мере, таких теплых и нежных.

— Да? А вдруг тебе просто показалось? Смотри — я исчезаю!

Она развернулась, пробежала три шага и почти без всплеска нырнула в заводь.

— Черт побери… — выдохнул Румата.

Разум подсказывал ему, что человек, не умеющий хорошо плавать, даже технически не сможет вот так красиво войти в воду. А чувства говорили другое: только что она была здесь — и вот ее нет. Только легкая рябь и яркие блики заката на поверхности заводи. Разум был положен на обе лопатки за пару секунд. Румата моментально освободился от сапог и перевязи с мечами, и с разбега нырнул. Вода была чистой и прозрачной, так что он почти сразу увидел девушку, спокойно и уверенно плывущую в полуметре под поверхностью.

«Где она научилась? Она ведь городская. Городские здесь обычно не умеют плавать. Или почти не умеют. Прошло всего два года. Можно за это время научиться?.. И как долго она может под водой?.. Прошла уже минута… Черт! О чем я думаю? Я верю, что это — Кира, или нет?…» Он не успел додумать до конца, когда запас воздуха в легких у девушки кончился… Или ей просто надоело. Так или иначе, она вынырнула — и он вслед за ней.

— А вот и благородный дон Румата! — радостно пискнула она. — Какой ты забавный, когда мокрый!

— Ничего забавного, — проворчал он. — Ты меня напугала.

— Благородный дон поражен в пятку! — развеселившись, она махнула ладонью по воде, обдав его тучей брызг.

— А вот я сейчас надеру кому-то уши! — сказал он, отфыркиваясь.

— Не дуйся, любимый, — Кира подплыла и положила руки ему на плечи. — Я просто так счастлива, что хочется дурачиться. Делать глупости, — она выпрыгнула из воды почти по пояс и крикнула в темнеющее небо: — Румата! Я люблю тебя!

Потом, отплыв чуть в сторону, тихо сказала:

— Вот видишь. Я совсем глупая девчонка, да?

— Совсем, — подтвердил он. — Смотри, не замерзни на берегу.

— Не замерзну. Мой дом в двух шагах отсюда и там есть очаг. Угли еще горячие.

…На счет двух шагов она, конечно, погорячилась. Им пришлось основательно пробежаться до небольшой избы, стоящей почти у самого ручья. Лишь только перейдя на шаг, Кира одним движением развязала пояс и сбросила на ветку дерева свою рубаху. Единственное, что, оказалось, было на ней надето. Небрежно откинув щеколду, открыла дверь и жестом пригласила Румату войти.

Внутри было тесновато, но чисто и тепло. На полу лежала широкая охапка циновок, застеленная полотном. В углу тускло светились угли в очаге.

Кира проскользнула мимо него, грациозным движением опустилась на циновки, потянулась и сладко зевнула. Потом откинулась на спину, улеглась, заложив левую руку за голову и полусогнув левую ногу. Трудно было не любоваться этим гибким телом — красиво посаженная голова, небольшая грудь совершенной формы, плоский живот и изящная линия бедер.

— Мокрую одежду можешь оставить снаружи, — сообщила она, — здесь не воруют. Никогда и ничего.

Так он и сделал. Вернувшись, положил перевязь с мечами у изголовья.

— Ты все такой же красивый, как я тебя помню, — тихо сказала Кира, когда он лег рядом. — А я? Я такая же? Ты вспоминал обо мне?

Теперь она лежала на боку, подперев щеку ладошкой. Огромные зеленые глаза были полны какой-то грустной иронии.

— Конечно, маленькая, — он обнял ее и прижал к себе. — Я… Я не мог себе простить, что тогда…

— Не думай об этом, — попросила она.

— Не буду, — пообещал он.

— Неправда. Будешь. Пока не сделаешь то, о чем думаешь с того момента, как увидел меня. Так сделай, не бойся, любимый.

Румата нерешительно протянул руку и провел кончиками пальцев по ее шее. Вот оно, маленькое углубление. След от арбалетного болта, пронзившего горло. Провел рукой чуть ниже — и нашел второе такое же углубление, под левой грудью…

— Прости, — прошептал он.

— За что, милый? За то, что ты любишь именно меня, а не похожую на меня женщину? У тебя ведь были другие женщины за эти годы?

— Были, — сказал он.

— Видишь, а твои глаза и твои руки помнят меня. Ты был с ними, а думал обо мне. Я очень счастливая — если даже далекая и мертвая для тебя, я была больше любима, чем живые, которых ты ласкал. Разве не так?

Вместо ответа Румата порывисто обнял ее. Он целовал ее губы, шею, грудь, живот… Не было никаких других женщин во всей Вселенной — только эта. Горячая, как огонь, страстная, любимая. Их тела сплетались в тусклом свете очага.

— Единственная моя…

— Любимый, мне так хорошо.

— Волшебница…

— Еще, я хочу еще… Да…

— Ты… Только ты…

…Сколько продолжалось это безумие? Сколько длится короткая ночь в пору солнцестояния?

За маленьким окошком начинало светлеть небо.

Они лежали рядом, насытившиеся друг другом — но насытившиеся лишь ненадолго.

«Увезти бы ее с собой, — подумал Румата, — просто взять и увезти, ни о чем не задумываясь и никак это не называя. Бывает так или не бывает, что люди просто вместе и никак это не называют? Просто у меня никогда не было такой женщины, о которой хотелось думать именно так. О которой просто не получается думать иначе. Ее невозможно представить себе в каком-то определенном качестве. Только так: это — Кира, женщина, которую я люблю».

— О чем ты думаешь? — спросила она, переворачиваясь на живот, и протянув вперед руки, потянулась изящным кошачьим движением.

— О тебе и обо всем, — ответил он, проводя ладонью по ее спине.

— И что ты обо мне думаешь?

— Просто думаю о тебе.

— Так не бывает. Почему ты не спрашиваешь?

— О чем?

— Помнишь ту последнюю ночь? Я еще нашла книгу отца Гура. Помнишь? Принц полюбил прекрасную девушку-дикарку из-за гор.

— Помню, — сказал Румата и почувствовал, как сердце проваливается куда-то в пропасть.

— Она думала, что он бог, — спокойно продолжала Кира, — но все равно любила его. А чтобы любить бога, надо быть богиней. Иначе нельзя. Поэтому их разлучили, и она умерла от горя. Я плакала — мне казалось, что это про нас с тобой. А ты сказал, что нас не разлучат.

— Да, — эхом отозвался он.

— А потом, когда я выглянула в окно…

— Не надо!

— Надо, любимый. Я выглянула в окно и почувствовала удары. Один и сразу второй. Мне даже почти не было больно. Только очень холодно и свет стал гаснуть. Я еще помню, ты склонился надо мной. Я хотела в последний раз рассмотреть твое лицо и мне было так обидно… Обидно, что оно так быстро темнеет и расплывается. Вот и все, что я помню.

— А… потом? — через силу спросил Румата.

— Я очнулась в доме. Вроде этого. Была слабость и немного больно двигаться. Я все-таки встала, потому что подумала, что если я уже умерла — то надо понять… как… «там». Или, для меня, уже «здесь»? Я еще удивилась, что очень хочется есть — а ведь мертвым, наверное, не должно хотеться есть… Там стоял широкий стол, а на нем — костяной гребень, пастушья флейта и меч. Не совсем такой, как твои — другой. Короткий, широкий, из металла, похожего на медь. Мне стало так интересно, что я взяла меч, чтобы рассмотреть получше. Он так легко лег мне в руку — как будто он был моим… Всегда… Как будто он давно привык к моей ладони, а моя ладонь — к его рукояти. Мне стало так радостно, что я крикнула что-то… Будто бы слово на чужом языке… Нет, не на чужом, а на своем — только забытом почему-то. Вот как было. А потом вошли два пожилых варвара, увидели меч в моей руке… И поклонились. Как кланяются варвары — чуть-чуть и не отводя глаз от лица того, кому кланяются… Так я стала Посланницей.

— Посланницей Хозяйки? — переспросил Румата.

— Посланницей Хозяйки, — повторила она. — Теперь ты все знаешь.

— Кира, что ты затеяла?

— Не сейчас, — сказала она, переворачиваясь на бок и обнимая его — потом. Сейчас со мной любимый мужчина — и я хочу его. И он меня хочет.

Да, это была правда. Он устал от теснящихся в голове обрывков мыслей. Он просто хотел эту удивительную женщину. Его Киру. Единственную во Вселенной. А потом было утро. Уже настоящее утро — с ярким солнцем, заглянувшим в узкое окошко и разбросавшим яркие блики по обнаженным телам двух счастливых людей…

…Он проснулся первым. Кира крепко спала, подложив ладошку под щеку. Как тогда. Вечность назад… Тихо, чтобы не разбудить ее, встал и, подобрав мечи, выскользнул из домика.

Оп!

Рукоятки сами скользнули ему в ладони, ножны отлетели далеко в сторону.

Наверное, он смотрелся очень импозантно — совершенно голый, в идеальной боевой стойке — левая нога чуть впереди, меч слева — выставлен, как смертоносное жало, меч справа — готов отразить боковой удар.

Впрочем, нечего было отражать и некого колоть. В двадцати шагах от домика стояли вполне благожелательно настроенные мужички в количестве треоих и одна крепкая молодая женщина (та смотрела на благородного дона с особенным интересом — оно и понятно). Все четверо были вооружены — за левым плечом у каждого торчала крестообразная рукоять варварского меча.

Машинально Румата глянул на перевязи. Ну кто ж так делает? Эх, давненько Румата Эсторский не гонял новобранцев.

— Вот что, вояки, — сказал он, стремительно метнув оба своих меча назад, даже не глядя (он и так знал, что они вонзились в бревенчатую стену ровно, даже не дрогнув) и неспеша направляясь к ним — если не хотите остаться без башки, слушайте меня внимательно. Начнем с тебя… Да не дрожи ты, как банный лист. Что это такое? Я тебе в другой раз объясню. А сейчас запоминай. Вот я тебя просто толкнул. Легонько. Хоп — видишь, перевязь соскользнула. А если в бою? Раз — и нет твоей головы. Понял? Подгоняй снаряжение…

А ты что разулыбалась, красивая? Ну-ка быстро достань меч. Ага. Застрял. Все, отставить. Твои дети, если есть — уже сироты, а если нет — то их уже не будет. А почему — поняла? Вот и умница. Тебе та же команда.

Так, теперь ты. Меч достал. Неплохо… Ну, напади на меня. Да нет, по серьезному. Мы тут не шутки шутим… Оп!.. Ну, вставай, что разлегся? Еще раз… Оп!.. Понял теперь? Будешь стоять, как на ходулях — каждый раз так будет…

Ладно. А ты что ржешь, как хамахарский жеребец? Меч достал… Нападай… Оп!.. Вот так. А ведь это голой рукой. Представь, если налокотником, пусть даже кожаным. Как ляжешь — так тебя и затопчут…

Эй, красивая, сними-ка с ветки штаны, да брось мне. А то ты все не туда смотришь и оттого для воинской науки сплошной ущерб. А ты… Да, вот ты. Пока я штаны одеваю, сбегай, принеси мне дубинку… Какую-какую. Дубинистую, как твоя умная голова. Бегом! Одна нога — здесь. Другая — обратно же, здесь.

…Когда слегка заспанная Кира вышла из своей избушки, потеха уже шла полным ходом. Да и не потеха вовсе — а нормальное учение. Еще семеро мужичков и две молодки подтянулись — и тоже были привлечены к делу.

Впрочем, увидев Киру, все остановились.

— Доброе утро, Посланница, да хранит тебя Небо.

— Доброе утро, родные мои. Смотрю, вы зря время не теряете.

— Стараемся, Светлая. Воинскую науку усваиваем.

— Вижу, что стараетесь, — Кира надела рубашку, завязала пояс и подошла к ним. — Что стараетесь, вижу, а что усваиваете — не вижу.

Без всякого стеснения, она обняла Румату и крепко поцеловала в губы. Потом повернулась к остальным.

— Каким должен быть воин?

— Смелым, Светлая, — вякнул кто-то.

— Сытым! — отрезала Кира. — А вы, родные, разве думаете, что благородный Румата сыт? Думаете, всю ночь пироги лопал?

Раздались тихие смешки. Кому-то с треском дали подзатыльник, кто-то куда-то побежал… Минут через десять у ручья было накрыто полотно, а на нем — всякая снедь, горшочки, ковшики, в общем — все, что надо даже не для завтрака, а для основательного обеда.

Румата с достоинством уселся, можно сказать, во главе стола. Кира пристроилась рядом. Лицо у нее было счастливое, а улыбка — исключительно хитрая.

«А что это я делаю, — подумал Румата, — я ведь обучаю армию. Армию, которая завтра ударит на Арканар. А послезавтра… Вообще, черт его знает, что будет. И чему обучаю? Здесь еще через триста лет не узнают всех этих приемов. Ад и дьяволы! Что со мной?»

Он задумчиво откусил здоровенный кусок хлеба с салом и запил основательным глотком пива.

— А не скажет ли благородный дон, что делать, если, к примеру, супостат с конницей летит, а мы — в чистом поле, и кроме мечей с топорами да пик — ну ровно ничего.

— Сколько лиг до конницы? — машинально спросил Румата.

— Ну, например, пол-лиги.

— Если пол-лиги, значит проспали вы, ребята, свою смерть. Конницу за три лиги даже баран увидит. А если слепой баран — то услышит. Так что считаем, три лиги. Значит, что самое главное для пехоты, когда ее в чистом поле с ходу атакует кавалерия?

Он обвел глазами слушателей.

— Строй держать, — нерешительно пробурчал кто-то.

— Кто еще скажет?

— Не обосраться, — предположила одна из женщин.

Все дружно заржали.

— Значит так, — подвел итог Румата. — А теперь замолчали все. Один раз объясняю …

** 5 **

…Ты всех своих тысячников пригласила к завтраку? — спросил Румата, когда «курсанты» разошлись.

— Не всех, — ответила Кира как ни в чем не бывало, — двое управляют охранением, одна тысяча — на хозяйственных работах.

— Понятно…

Ничего ему было не понятно. Кроме, пожалуй, одного — с ним играют в игру, правил которой не сообщили. И не хотят сообщать.

— Нам еще надо посетить Верцонгера.

— Кого?

— Верцонгера, — повторила Кира. — Это самый уважаемый из вождей варваров. Он пригласил тебя, чтобы отдать долг благодарности. Ведь ты спас его сына.

— Когда?

— Вчера.

— А, этот парнишка…

— Теналдор, третий сын и наследник по их обычаю. Не прийти будет неправильно. Они обидятся.

— Да, пожалуй, — согласился Румата. Он прекрасно знал, какое значение придают варвары долгу благодарности. Не меднокожие варвары юга — а здешние варвары-северяне.

— Ну, пошли? — спросила Кира.

— Пошли…

…Верцонгер оказался примерно одногодком Руматы. Он был худощав, подвижен и, судя по скупым, стремительным и выверенным движениям — очень опасен. Не для Руматы, разумеется. Поскольку для Верцонгера Румата теперь был как брат. Дело было не столько в том, что Румата спас юного Теналдора от смерти, сколько в том, от какой именно смерти. По железному кодексу варваров, если бы наследник вождя был удавлен, это было бы чудовищным, нестерпимым оскорблением их роду. Все племя немедленно должно было бы вторгнуться в пределы Арканара и истребить племя обидчика до последнего человека — либо же погибнуть. С учетом размеров Арканара и размеров племени — именно второе, а не первое.

Таким образом, Румата спас все племя Верцонгера — и благодарность должна была быть соразмерной. Фактически она выразилась в том, что после длительной церемонии с непременным участием всех старших воинов и верховного шамана благородному дону подарили коня и полный набор лучшего варварского вооружения.

Кроме того, теперь враги Руматы автоматически становились врагами племени.

Впрочем, для Вертцонгера это явно не было неудобством — поскольку он все равно был намерен идти на Арканар вместе с армией Хозяйки, а что может случиться в более отдаленном будущем, Вертцонгер не думал — более отдаленное будущее являлось для него понятием столь же абстрактным, как мифологическая битва богов в конце времен.

Все бы ничего, но и Вертцонгер, и юный Теналдор, и верховный шаман несколько раз по ходу разговора невзначай титуловали Румату не «благородным доном» и не «вождем», а «Светлым», что наводило на всякие тревожные мысли.

Церемонно и многословно распрощавшись с варварским вождем, Румата собирался было побродить и подумать над создавшейся ситуацией — но как бы не так. Кира привела тысячу и одну причину, почему он должен немедленно встретиться с вольными капитанами, а проще говоря — с командирами ландскнехтов.

Пришлось идти — ссориться с Кирой из-за пары часов времени ему совершенно не хотелось.

Вольные капитаны оказались ребятами веселыми и выпить не дураками — этакая местная разновидность ронинов. Они были из тех безземельных донов, что считали ниже своего достоинства служить кому-то одному, а вот продавать свой меч тому, кто сегодня больше платит — очень даже этому достоинству соответствующим. А их мечи и мечи их воинов дорогого стоили — подтверждением чему был недавний рассказ дона Тага, баронета Пампа о сражении у излучины Бычьего ручья.

Румату капитаны знали — хоть лично и не встречались раньше: все-таки один из лучших мечей бывшей империи, и вообще живая легенда. Разумеется, это было поводом для массы расспросов о том, о сем. Не был обойден вниманием и одиночный рейд Руматы на арканарский дворец.

«Ад и дьяволы! — восклицал вольный капитан дон Пина, человек бывалый, — все равно я не понимаю, как вы, благородный дон, сумели прорваться через полусотню арбалетчиков! Как бы вы ни владели мечами, вас должны были истыкать болтами, что твоего дикообраза!»

После долгих уговоров Румате пришлось-таки обнажить мечи и, выйдя перед десятком (хорошо, не полусотней и хорошо хоть не с боевыми болтами) арбалетчиков, показать, что в умелого бойца не так-то легко попасть.

Вольные капитаны орали от восторга.

А рассудительный дон Пина не преминул все же подпортить Румате настроение, сказав между делом «Ну, понятное дело, если Светлую стрелой не убить, то уж Светлого и вовсе не достать. Так что, мое мнение, что досточтимому магистру Цогану в скором времени полная амба».

Магистр Цоган был нынешним орденским наместником Арканара, а намек на свойства Светлых был бы понятен даже знаменитому своей феноменальной тупостью мифическому зверю Пэх.

Далее дону Румате было вежливо предложено провести смотр соединенных войск вольных капитанов — с чем пришлось также вежливо согласиться. Ну разумеется, ландскнехтов оказалось не каких-то одна-две сотни (как докладывали неудачливому маршалу Дирке), а все шестнадцать. И были они далеко не обнищавшие — а совсем даже наоборот.

По крайней мере, вооружены они были куда лучше какой-нибудь герцогской гвардии, да и выучка была не в пример выше.

Закованный в сталь строй рослых пехотинцев с длинными двуручными мечами, полуростовыми щитами и тяжелыми копьями. Слаженно и почти бесшумно он перестраивался по условным командам — данным голосом, звуком рожка или особым взмахом руки. Походная колонна. Шеренга. Фаланга. Черепаха. Шахматный строй — тот самый, который добил маршальскую конницу. Ежи. Снова фаланга. Походная колонна. Черепаха…

«Завтра прибудут еще четыре сотни дона Тиры и три сотни дона Шаруха, — заметил между делом Пина. — Их тоже учить не надо. А вот местных мужичков хорошо бы еще дней двадцать погонять — да жаль, не успеем до срока. До солнцестояния всего ничего осталось».

— А что с кавалерией? — механически спросил Румата.

— С кавалерией — слабо. Девять сотен конных варваров — сила, конечно, но выучки нет. То ли дело варварская пехота — их хоть сразу в строй ставь. Три сотни легкой кавалерии дона Паги достойно выглядят — но что такое три сотни? Только рейды по тылам, а, скажем, на прорыв вражеского строя сходу их не бросишь. Так что воевать придется больше пехотой.

— Да, сложно будет, — согласился Румата.

— А когда было легко? — усмехнулся вольный капитан. — Ничего, война любит смелых.

На том и распрощались — тем более, время подошло к закату. Бойцам уже жратву подвезли, а потом им на боковую положено. Отсыпаться впрок — потом некогда будет.

— Пошли купаться, — весело предложила Кира, с которой вся приличествующая образу Посланницы серьезность слетела через минуту после окончания «обязательной программы» (как обозвал про себя Румата всю сегодняшнюю игру в солдатики).

Понятно, что купание снова завершилось бегом наперегонки до избушки — и далее еще более бурной ночью, чем предшествующая. Предвидя, что и утро будет таким же, Румата предусмотрительно оставил в избушке штаны — так что появился перед ожидающими продолжения занятий тысячниками в более официальном виде, чем в прошлый раз.

В свое время появилась и Кира, а после плотного завтрака отправились смотреть «холопскую» пехоту.

Да. Это, конечно, были не вчерашние ландскнехты. Строй не ровный, перестроение медленное, суетливое, хотя — с чем сравнивать. Про себя Румата прикинул, что и такой уровень для средней местной армии — это почти недостижимый идеал. А если бы такая выучка была у одной из многочисленных бездарно загубленных армий Араты Горбатого — то положил бы он в чистом поле все герцогское войско в первом же бою и стал бы… Черт его знает, кем бы он стал. Скорее всего, трупом — свои бы прикончили в ходе борьбы за трон. А может, при известном везении, стал бы герцогом. Его высочество Арата… Интересно, где он сейчас, после потери своей последней армии во время крестьянской войны против ныне здравствующего отца Цогана, наместника Арканарской области Ордена. Если жив — то вряд ли останется в стороне от новой потехи, только вот жив ли?

За этими мыслями, Румата не забывал гонять волонтеров. Четыре часа гонял — с бедняг уже пот градом, но ни одной жалобы. Через несколько дней — в бой. Лучше сейчас потерпеть, чем потом порубят, как туши в мясной лавке. Так что желания учиться у них было хоть отбавляй — каждое замечание на лету ловили, даже на насмешки обидные — и то благодарными взглядами отвечали.

«Все равно, как тут не учи, хорошо если половина этих ребят живыми домой вернется… — с тоской думал Румата. — На то и война, будь она проклята».

Все. Притомились волонтеры. Достаточно на сегодня. А тут как раз и Кира появилась.

— Поехали к водяной мельнице.

— Зачем?

— Там интересно, — загадочно объявила она. — Увидишь.

Действительно, стоило ехать. Увидел. Как увидел вместе алхимика и астролога Синду, врача и математика Будаха, а еще эконома и механика Кабани (отца Кабани — до впадения в ересь) — так чуть с седла не упал. Три лучших ума по эту сторону пролива — и в одной точке. Это явно было неспроста. А они вроде и не удивились — по их логике, похоже, выходило, что благородный дон Румата непременно здесь должен объявиться. Вот он и объявился — порадоваться есть чему, а удивляться вовсе даже нечему.

— Ну, господа ученые, показывайте, каким колдовством тут балуетесь, — пошутил Румата.

— Бесовским, благородный дон, каким же еще, — хихикнул слегка подвыпивший Кабани. — Вот сейчас покажем тебе, как оно бывает.

И показали.

Чего только они не показали. Не зря корчмарь из «Золотой подковы» говорил, что мол, мастеровые уже машины хитрые строят, чтобы стены бить или снаряды всякие бросать. И машины здесь были, и снаряды всякие. Впрочем, не сами машины больше всего поразили Румату, а то, во что превратилась водяная мельница. От колеса шли приводы, раздувавшие меха и махавшие подобием молота. А сами жернова не муку мололи — а уголь древесный и серу с селитрой, привезенные с гор.

«Неужели они тут до пороха и артиллерии додумались?» — решил было Румата. Задал пару вопросов невзначай — и убедился: нет, не додумались. Додумались до другого. До какой-то смеси, наподобие не то греческого огня, не то напалма. Синда, радуясь, как ребенок, освоивший набор юного химика, показывал: хоть ты водой заливай, хоть сбивай огонь полотном — бесполезно. Все сгорит, что вообще по своей природе хоть чуть-чуть гореть может. Эту смесь в глиняные горшки разливали и целыми возами увозили куда-то.

— А чем метать горшки-то? — спросил Румата.

И чего только ему не показали. И баллисты на натяжных тросах, и катапульты на противовесах, и уже вовсе невиданные машины, где снаряд выбрасывался полосой из гибкой стали. Да, гибкая сталь — это, конечно, тоже Синда придумал. А вот как наводить — то уже Будах.

Впрочем, не то чтобы уж совсем сам додумался, а как сам честно признался, в особенном древнем геометрическом манускрипте вычитал.

Здесь Румата удивился — откуда же древние такое знали?

Тут Будах, по обыкновению, посетовал, что хоть по нынешним временам и хорошее образование у благородного дона, но все-таки не мешало бы еще дюжину уроков у самого Будаха взять. Потому как нынешние ученые монахи хоть и преподают науки, а сами мало чего знают.

Дальше разговор пошел уже за чашей молодого вина — что было очень кстати. После пары добрых глотков высокочтимый доктор стал гораздо менее высокопарен и вообще перешел на нормальный человеческий язык.

— Как рассказывают обычно монахи? — спрашивал Будах, и сам отвечал: — Они говорят, что еще 600 лет назад люди были язычниками, бегали голые, ели друг друга и вообще погрязали в немыслимых грехах, как нынешние дикари в дальнем Запроливье. И лишь когда Господь вышел из Питанских болот и, претерпев страсти, открыл людям глаза на их нечестивый образ жизни — тогда люди стали строить монастыри, а самые благочестивые — уходить в монахи. Эти-то монахи, с Божьей помощью, придумали письмо и счет, а равно всякие иные полезные науки и ремесла, которыми ныне живут добрые люди — и славят Бога. Так ли вам рассказывали, благородный дон?

Румата вынужден был признать, что да, примерно так ему и рассказывали.

— Такое мнение, — продолжал Будах, — явно невежественное. Вот например, ваш род, благородный дон, насчитывает приблизительно 400 лет.

— 423 года — машинально поправил Румата, — столько прошло тех пор, как император Гафор пожаловал эсторские земли Румате I в свободное владение. Но наш род гораздо древнее.

Что-что, а эсторскую генеалогию Румата знал наизусть.

— Пусть так, — легко согласился Будах. — А было ли во времена Гафора меньше искусств и ремесел?

— Да нет, наверное. Скорее уж больше.

— А при его прадеде — язычнике, Литене Великом, объединившем империю 517 лет назад?

— Тоже, наверное, нет, — сказал Румата. — Такие дворцы, как при императоре Литене, нынешние архитекторы вряд ли смогут построить.

— Значит ли это, — продолжал высокочтимый доктор, прикладываясь к своей чаше, — что все искусства и ремесла созданы всего за 80 лет, причем не язычниками, а богобоязненными людьми, каковые во времена Литена находились в униженном состоянии, а порой даже преследовались за свою веру?

— Нет, конечно. Мой двадцать второй предок, Гета, осел в Эсторе при короле Мераде, у которого служил центурионом. Было это 641 год назад. От построенного им дома сохранился только портик, на цоколе которого высечена дата. Построен этот портик с таким искусством, что и поныне украшает лужайку перед эсторским замком.

— Значит, искусства, науки и ремесла придуманы язычниками, — заключил Будах, — а монахи лишь усвоили лишь немногое из тех записей, которые после оных язычников остались. Таким образом, они ничего к знаниям не прибавили, а наоборот, многое сокрыли, а еще больше — утратили по невежеству.

За столом воцарилось молчание. Только что сказанное было больше, чем бунтом. Больше, чем ересью. Больше, чем святотатством. Оно было больше, чем все преступления вместе взятые.

— Мы все — Синда, Кабани, я, — вернулись сюда по приглашению Светлой (тут он отвесил поклон Кире), когда она сказала, что позволит нам взять те древние книги, которые она изымет в монастырях. Невежественные монахи даже не могли прочесть то, что в них написано — они просто прятали книги — сидели на них, как собака на сене, не умея воспользоваться и не желая отдать другим.

Румата залпом допил свою чашу, встал и прошелся взад-вперед. «Эх вы, экспериментальные историки, хвостом вас по голове! Где же ваша теория исторических последовательностей и поступательного развития? Оно же не развитие, а деградация. И мы все это видели — все до одного, кто здесь работал!»

— Мы нашли, — продолжал уже Кабани, — что каждое следующее поколение монахов было невежественнее предыдущего. Я изучал монастырские хозяйственные книги — и видел, что даже знание арифметики приходило во все больший упадок. Нынешнее поколение монахов уже вынуждено считать, рисуя черточки по числу предметов счета…

«А что мы? — спрашивал себя Румата. — Мы как последние идиоты тащили здешнее общество вперед, в еще большую деградацию. А надо было… Что? А черт его знает! Думать надо было, а не изрекать благоглупости про неизбежную эпоху мракобесия перед поворотом к светлому будущему. Маленькую такую эпоху — лет 1000 с хвостиком. А мы-то, глаза на выкате, грудь колесом: пройдем 1000 лет за 500, ну, а если честно — то за 700. Слава нам — великим делателям прогресса!»

— Слушайте, отец Кабани, а во что они верили? Язычники, которые все это придумали?

Ответом ему был дружный смех.

— Что? — не понял он.

— Светлый! — продолжая смеяться, выдавил из себя Синда. — Это лучшая шутка за последние четверть века! Во что! Ой, помогите, я сейчас лопну!

«Надо поговорить с Бромбергом, — понял Румата, — лучше бы сегодня или в крайнем случае завтра. Под любым предлогом смыться хотя бы на час и поговорить.»

** 6 **

…Клипса-коммуникатор работала устойчиво. Фантом Айзека Бромберга гротескно пребывал посреди маленькой поляны в сайве и одновременно посреди своего кабинета на даче под Одессой.

— Что, Антон, паршиво вам? — сочувственно спросил он.

— Не то слово, Айс, — честно сказал Антон (он же — Румата Эсторский, четырнадцатый этого имени и благородный дворянин до 22 колена).

— А я ведь предупреждал.

— Ладно. Я ведь знал, на что иду… Думал, что знал…Только не говорите, про индюка.

— Которого индюка? — кустистые брови доктора Бромберга поползли вверх.

— Который думал, да в суп попал. Вы-то как думаете, Кира — настоящая?

— В каком смысле?

— В самом прямом! Как вы считаете, это она — или нет?

— Извините за бестактность, Антон, а у вас с ней… возобновились отношения?

— Да. Возобновились. Но… Я не знаю.

— Этот вариант мы с вами разбирали, помните? — спросил Бромберг. — Полная определенность возможна только при отрицательном результате. Если вы не знаете, это значит «да».

— Так что, значит… Некромантия? Айс, у нее даже остались шрамы от тех двух стрел. Это выглядит… в общем, как это возможно?

— Не знаю. Могу сказать лишь, что этот случай — огромная, фантастическая удача. Первый полностью идентифицированный случай. Вам с ней надо срочно улетать! Немедленно! Ни в коем случае нельзя рисковать… ну, понимаете.

— Понимаю, — сказал Антон, — но дело в том, что она не согласится. Она не бросит все это на полпути. Не могу же я тащить ее силой.

— Не можете или не хотите? — спросил Бромберг.

— И то, и другое. Поймите, Айс, для вас это — уникальный объект и все такое. А для меня… Надо дальше объяснять?

— Не надо. Как я понял, вы остаетесь вместе с ней, пока все это не кончится.

Антон молча кивнул.

— Значит, тогда вот что, — сказал Бромберг. — У вас есть огромная проблема. До начала войны, серьезной, большой войны, остались примерно сутки. Плюс-минус несколько часов. Раз вы намерены остаться — с этим следует что-то делать.

— В смысле?

— В смысле, войну можно выиграть, а можно и проиграть.

— Ну, что вы, Айс. Эту войну уже можно считать выигранной.

— Выигранной кем?

— Той армией, в расположении которой я нахожусь, — пояснил Антон.

— А почему вы так уверены?

— Да потому, что я немного разбираюсь в здешних войнах. Три очевидных преимущества — золото, вооружение, боевой дух. Выучка… тоже скорее превосходящая. Численность примерно одинакова. Кроме того, противник не очень понимает, с чем столкнется.

Бромберг задумчиво покачался на кресле, затем спросил:

— Думаете, учли все?

— А что — нет?

— Нет.

Теперь задумался Антон. В голову ничего толкового не приходило. Может быть, сказывались эти два безумных дня, а может… Может он опять заигрался в дона Румату…

— Айс, признаю, что я — тупица. Скажите, чего я не учел.

— Вы не учли института экспериментальной истории.

— Ах это… Но Айс, институт не вмешивается в войны. По крайней мере, непосредственно.

— Что значит «непосредственно»? — спросил Бромберг. — Если взять, да и выкрасть вас отсюда, это — не непосредственно? Это — допускается? И что будет?

— А ничего, — с вызовом ответил Антон. — Если хотите знать, я тут вообще для бантика. Как ируканского маршала расколошматили без меня, так и арканарского наместника расколошматят. Ну, может, с ним подольше провозятся.

— А если выкрасть вас вместе с Кирой? Вас — домой, а ее… тоже домой. В Арканар. Ну, а дальше… Историю Жанны д'Арк, надеюсь, вы помните.

— Вы что, серьезно? Я имею в виду, про домой в Арканар?

— А куда еще? — спросил Бромберг. — Посудите сами, не на Землю же в такой ситуации.

…Да. Это был бы очень сильный ход. Армия обойдется без одного из Светлых. Без него — легко, без нее… Не так легко, но теперь тоже обойдется. Но без обоих она развалится через неделю. Хотя бы потому, что Светлые — не только дух армии, но и ее казна. Ведь эта армия воюет золотом. Но главное не в этом. Кира… С Кирой в этом случае уж точно церемонится не будут.

— Я об этом не подумал, — честно признался Антон.

— Теперь будете думать. И вообще, постарайтесь не забывать, что теперь вы на другой стороне.

— Слушайте, Айс, а почему вы так уверены, что институт будет действовать на стороне Ордена? Это же против всей доктрины. Институт наоборот, всегда мешал Ордену, потому что Орден — это квинтэссенция здешнего мракобесия. Символ регресса.

Бромберг снова покачался на кресле, а затем изрек:

— Антон, усвойте, пожалуйста, что теперь символ регресса — это ваша армия и то, за что она сражается. Знаете, кто вы с точки зрения непоколебимой и единственно верной теории исторических последовательностей?

— Ну, кто?

— Вы — варварская формация, грозящая сбросить континент из относительно (подчеркиваю — относительно) прогрессивного монотеистического настоящего в относительно темное языческое прошлое. Потому что историческая последовательность в религиозную эпоху такова: первобытный культ предков, родоплеменной шаманизм, рабовладельческое язычество, феодальный монотеизм, буржуазный пантеизм. С точки зрения этой теории, вы пытаетесь повернуть прогресс вспять и перечеркнуть всю работу института за последние несколько десятилетий. Теперь — понятно?

— Непонятно.

— Что именно непонятно?

— Какой это, к чертям, прогресс? И какая это, к чертям, теория. Сегодня три местных ученых мужа доказали мне, как дважды два, что весь этот переход к феодальному монотеизму — сплошной регресс. Последние 300 лет идет регресс. Это — факт, по сравнению с которым вся теория исторических последовательностей не стоит даже тухлой селедочной головы!

— Очень хорошо, — сказал Бромберг. — Вы это знаете. Я это знаю. А Институт экспериментальной истории этого не знает. И КОМКОН этого не знает. И Мировой Совет этого не знает. ИЭИ верит в теорию исторических последовательностей — благостную и единственную. КОМКОН доверяет ИЭИ. Мировой Совет исходит из компетентности КОМКОНА. Если ИЭИ ошибался и теория неверна в корне — значит, целая толпа уважаемых людей все эти десятилетия занималась… Мягко говоря, не тем, чем следует. Это — очень мягко говоря. Теперь посчитайте, карьеры скольких людей придется разрушить, чтобы доказать свою правоту. Правоту, которая очевидна здесь — но никак не на Земле. И сколько времени это займет — даже если удастся. И что произойдет здесь за это время. Кстати, произойдет то, после чего вы уже точно никому ничего не докажете. На вас будут смотреть, как на мальчишку, потерявшего голову от любви к мятежнице-туземке. Вся ваша антинаучная позиция будет иметь в глазах сообщества простое и понятное объяснение. И это объяснение всех, абсолютно всех устроит. Теперь — понимаете?

— Теперь — понимаю. Я другого не понимаю — что мне делать?

Бромберг снова принялся качаться на кресле.

— На самом деле, все очень просто, — сказал он. — У нас есть два варианта. Первый — уговорить Киру бросить это дело и улететь с вами, или даже не уговорить, а просто вывезти независимо от ее согласия.

— Это невозможно, я уже сказал.

— Это, как раз, вполне возможно, — возразил Бромберг. — В конце концов, потом вы можете ей все объяснить…

— Черт побери, Айс, у вас что, проблемы со слухом? Я сказал нет. Точка.

— Тогда остается второй вариант. Все-таки выиграть войну и потом уже улететь. Надеюсь, на это она согласится?

— Думаю, что тогда я бы ее уговорил, — сказал Антон. — Но если ваш прогноз о вмешательстве института верен, то все кончится гораздо раньше. И не в нашу пользу.

— Гораздо раньше, — задумчиво повторил Бромберг. — Раньше… позже… вы говорили, что разбираетесь в здешних войнах. Как, по-вашему, можно ли имеющимися в вашем распоряжении средствами выиграть эту войну очень быстро? Ну, скажем, за десять дней. Институт просто не успеет так быстро принять решение… по вашему вопросу.

— Вы что, издеваетесь? — спросил Антон. — Это же средневековая война, а не турпоход по южному берегу Крыма. Дней за тридцать еще можно было бы. Наверное. Теоретически.

— Если тридцать — то нам с вами не избежать неприятностей.

— То есть, нас с Кирой выкрадут?

— С большой вероятностью решат выкрасть, — уточнил Бромберг. — Я, конечно, попробую нажать на некоторые неформальные рычаги в институте, чтобы эту вероятность несколько снизить, но… Как вы понимаете, гарантировать ничего не могу.

— Несколько снизить вероятность, — задумчиво повторил Антон. — Хреново обстоят дела…

— Хреновей всего обстоят мои дела, — сварливо ответил Бромберг. — Я-то исходил из нашей с вами договоренности. Помните? Туда-и-обратно. Вся операция должна была занять 100–150 часов. Вы вместе с Кирой оказались бы на Пандоре, а мои друзья из диспетчерской службы, которые нам помогали все это организовать, смогли бы своевременно замести следы нелегальных рейсов. Теперь у этих людей будет куча неприятностей, а мне придется их из этих неприятностей вытаскивать. Если получится. А если я хочу увидеть… результат, то мне придется еще и помогать вам в дурацкой войне. И все это, извините за прямоту, исключительно из-за неурегулированности ваших интимных отношений.

— Какого черта? — взорвался Антон. — Я что, ради вашей альтернативной науки должен воровать девушку, как театральный злодей из второсортного водевиля?

— Ну, да. Разумеется, вы никому ничего не должны. Никто никому ничего не должен. Только старый дурак Айзек Бромберг должен всем без исключения. И людям из диспетчерской службы, и вам, и вашей девушке. И вместо благодарности старый дурак Айзек Бромберг всеми бывает посылаем к черту. Наверное, он и черту что-то задолжал, только еще не знает, что.

— Ладно, Айс. Честное слово, я погорячился. Извините, если подвел вас и ваших друзей, но… В общем, я не могу иначе. Так что придется воевать.

— Это я уже понял, — Бромберг тяжело вздохнул и потер ладонями виски. — Трудно с вами, Антон.

И тут Антон вспомнил слова вольного капитана Пины:

— А когда было легко? Ничего, война любит смелых.

…

…Разумеется, в лагере Кира набросилась на него с расспросами:

— Где ты был? Мы думали, с тобой…

— Я похож на мальчика, которого могут украсть злые дикари? — с улыбкой поинтересовался он.

— Нет, но…

— Что, милая?

— Все-таки, где ты был.

— …И других женщин у меня нет, — он подмигнул. — По крайней мере, поблизости.

— Любимый, я третий раз спрашиваю, где ты был?

— Я говорил с духами, — серьезно ответил Румата.

— И что они сказали?

— Что война уже практически началась.

Тихо подошел Верцонгер.

— Духи сказали тебе правду, Светлый. Враг в одном дневном переходе от нас. Пойдем, нас ждет совет войска.

«Вот она и началась — подумал Румата, — идиотская война, которая мне даром не нужна. Но мне придется эту войну выигрывать, потому что иначе у меня отнимут Киру. А я не позволю, чтобы у меня ее снова отняли. А раз так…»

— Ну, что ж, друг мой Верцонгер. Пошли выигрывать нашу войну, — спокойно сказал он вслух.

— Ваа!! — радостно зарычал предводитель варваров, демонстрируя крепкие белые зубы не то в волчьем оскале, не то в своеобразной улыбке.

— Ты хорошо сказал, — шепнула Кира. — Он это запомнит и перескажет.

— Стараюсь входить в образ, — так же шепотом пояснил Румата.

— Входить в образ? — недоуменно переспросила девушка. — Это магический ритуал? Очень сильный, да?

— Очень, — подтвердил он.

…Лагерь бурлил — но бурлил вполне организовано, несмотря на сумерки. Без особого шума и в относительном порядке перемещались небольшие отряды всадников и пехотинцев. Катились куда-то цепочки возов, груженых чем-то, предусмотрительно накрытым рогожей от посторонних любопытных глаз. Бегали взад-вперед подростки-вестовые.

Совет войска составлял всего восемь человек — двое вольных капитанов, двое выборных от «холопских» корпусов, отец Кабани, как представитель «инженерного обеспечения», Верцонгер от варваров и, разумеется, двое Светлых. Очень толково, как отметил про себя Румата. Меньше будет гвалта и лишних ушей.

На широком столе была разложена вполне приличная карта. Кучки разноцветных камушков обозначали позиции, а такие же разноцветные нитки — направление движения. Говорили все внятно и по очереди — почти не перебивая друг друга.

Итак, армия Ордена двигалось со стороны арканарской столицы к Бычьему ручью, чтобы выйти к нему, предположительно, незадолго до завтрашнего заката. Численность противника — до 22.000 кавалерии. Пехота и обоз если и были, то отстали на день-два.

Скорее всего, они намерены сделать привал на завтрашнюю ночь, самую короткую в году, а с восходом солнца — форсировать ручей и атаковать. Расчет простой, как и всё, что делают орденские командиры. Есть численный перевес — значит, надо наваливаться всей массой. Пусть даже пол-армии ляжет здесь, но зато бунтовщики будут быстро раздавлены, а наместник — доволен.

«Ну-ну, — подумал Румата, — не видали вы еще, господа орденцы, настоящей войны из прежнего времени».

Собственно, у вольных капитанов уже был практически готовый план действий — и очень неплохой, кстати. Румата же, с помощью отца Кабани, лишь добавил несколько элегантных штрихов, сделав план из неплохого — блестящим.

— Ад и дьяволы! — воскликнул спокойный до того момента дон Пина. — Знаете, Светлый дон Румата, умей я придумывать такие вещи, клянусь хребтом святого Мики, я бы уже был герцогом, а не болтался бы по миру, натирая мозоли на своих любимых пятках.

— Думаю, дон Пина, вы еще успеете стать герцогом.

— Если останусь жив после этой войны, — добавил вольный капитан, вновь обретая философское спокойствие наемника. — Посмотрим, что нам принесет завтрашний день, а там подумаем и о послезавтрашнем.

** 7 **

Если брат Динас, командор ордена, полагал, что война начнется ровно тогда, когда ему захочется — он сильно ошибался. Белона, как замечали еще древние римляне, женщина непредсказуемая и коварная.

На закате следующего дня он отдал команду разбить лагерь в полулиге от Бычьего ручья, расположиться на отдых, а подъем трубить с первыми лучами солнца, после чего отправился отдыхать в свой шатер, увенчанный ярким командорским штандартом — очень хорошей, кстати, мишенью.

Ему никак не приходило в голову, что этих самых первых лучей, как впрочем, и последующих, он уже не увидит.

Он был хорошим офицером и делал все правильно — за исключением одного. Он попал не на ту войну, для которой его готовили.

Несколькими часами спустя, в серых предрассветных сумерках, четыре большие противовесные катапульты, тихо выведенные под прикрытием темноты почти к самому берегу ручья, пришли в движение. В воздух с жужжанием взлетели четыре холщевых мешка, набитые крупно дробленым камнем. Мешки, разумеется, разорвались в воздухе, и на площадь вокруг командорского шатра обрушились центнера два камней — каждый размером с кулак рослого мужчины. Ну, разумеется, далеко не все попали куда надо — но вполне достаточное количество их легло точно на цель. Впоследствии командора и опознать-то смогли только по перстню.

Конечно же, в лагере началось нешуточное волнение — надо было срочно что-то делать, а решать что именно, полагалось командору. На месте же его шатра было непонятно что — и никто не понимал, жив он или нет.

В это самое время варварская конница стремительно форсировала ручей и, разворачиваясь в цепь, помчалась к орденскому лагерю.

Здесь-то орденские командиры не сплоховали. Заиграли рожки, и вот уже дисциплинированные воины-монахи караульного полка в плотном кавалерийском строю развернулись навстречу атакующим. Против тяжелой орденской кавалерии варварам ни за что не устоять. Да и мало их слишком — меньше десяти сотен против двух тысяч.

Ну вот, они и сами поняли. Замедлили бег коней, а потом и вовсе остановились на полпути.

В орденских рядах послышались смешки и шутки на счет медвежьей болезни. Ох, рано смеялись. Потому что четыре катапульты на берегу сработали вторично — теперь уже по плотному и потому представляющему собой прекрасную мишень кавалерийскому строю. На этот раз все камни легли куда надо — здесь уж не промахнешься. Полк перестал существовать — он превратился в беспорядочную толпу, где живые перепутались с мертвыми и раненными, а покалеченные лошади бились на земле, лягая копытами тех и других без разбора.

Этого и ждали конные варвары — налетели, как вихрь, рубя длинными мечами направо и налево.

Ну, и здесь орденские офицеры себя показали — не зря на столько времени было потрачено в казармах да в полях.

Один полк построился — и бросился на помощь.

Другие два — помчались к ручью, где медленно перезаряжались камнеметные машины, в которых была, ясное дело, главная причина всех сегодняшних бед.

Еще один — выдвинулся посредине, чтобы отрезать варваров и не дать им убраться обратно за ручей.

Варвары, естественно, бежали — оставив в покое немногих недобитых из злосчастного дежурного полка. Но бежали, конечно же, не обратно к ручью, куда путь был теперь перекрыт, а вдоль него, в сторону предгорий, где есть пусть узкие, но все же пригодные для переправы броды. Теперь целых два полка преследовали их.

Тем временем другие два полка, скакавшие в сторону катапульт, преодолев более двух третей пути, столкнулись с тем, чего раньше вообще не видели — да и не представляли, что бывает такое на свете. На той стороне защелкало что-то оглушительно-звонко, и в воздух взвилось множество каких-то черных предметов, оставляющих за собой шлейф черного дыма. А потом все накрыл глухой протяжный звук, похожий на выдох сказочного великана. Горшки с огненным зельем полопались посреди атакующего строя, расшвыряв вокруг длинные струи жидкого пламени. После вольные капитаны будут рассказывать, что раньше просто не представляли, как страшен может быть крик умирающих людей и коней. А кто-то рассудительно заметит, что монахи имели, наверное, в старые времена подобный образец — с которого и писали картины ада.

Но это будет потом — а сейчас четыре тысячи людей и столько же лошадей горели заживо посреди поля. Этот огонь было не потушить и не сбить. Зелье горело столько, сколько положено, и гасло лишь прогорев до последней капли. Горело, постепенно прожигая живую плоть до костей…

Из лагеря же все это не было видно — виделось только огромное облако смоляного дыма, накрывшее и полки, и поле до самого ручья. Многоголосый крики был слышен, да вот что он значил — непонятно.

Что делать? Оставшиеся в лагере гадали — слать подмогу или нет. Пока гадали, проклятые камнеметные машины выбросили следующую порцию камней. Не прицельно — а по всей площади лагеря. На кого бог пошлет. Много на кого послал — тут и там раненые, убитые, а больше всего, как обычно, коням досталось. У которого нога покалечена, у которого — ребра проломлены.

Получалось, что те два полка, что исчезли в дыму, до того берега не добрались — или бьются, или перебиты.

Эх, мало послали. Ну, четыре на подмогу уж всяко довольно будет. И поскакали четыре полка в неизвестность, в расползающееся по полю облако дыма.

Два полка в лагере остались — охранный и резерв, да еще несколько сот человек от первого полка — те, кого варвары добить не успели.

…

Если орденские офицеры слабо понимали, что, собственно, происходит — то Румата и совет войска понимали это просто прекрасно. Им совершенно не нужно было ни о чем гадать. Вестовые и наблюдатели исправно докладывали о происходящем и вся картина была перед ними — на карте с разноцветными камушками и ниточками.

Вот лагерь противника с двумя боеспособными полками и остатками еще одного — уже небоеспособного.

Вот еще два полка, которые гонятся за варварской конницей, удирающий к верхним бродам. Их уже можно во внимание не принимать. На полпути они окажутся зажаты между ручьем и каменистыми языками предгорий. Там их остановит основательно укрепившаяся «холопская» пехота, усиленная ландскнехтами, и расставленные на позициях метательные машины. Попав под «перекрестный огонь с флангов», как сказали бы в земном XX веке, они попытаются отступить — но путь назад им отрежет «шахматный строй» ландскнехтов. Тут и варвары перейдут в контратаку — ударив отступающим в спину…

Главные события разворачиваются на подступах к катапультам. Два полка можно тоже не принимать во внимание — те немногие, что избежали огненных снарядов, будут добиты лучниками на подступах к ручью.

А из четырех полков, что идут тем двум на подмогу, не менее половины до ручья доберутся. И не только доберутся, но и на эту сторону ручья перейдут — если только не бросить им навстречу «холопскую пехоту», усиленную варварами. Что будем делать? Сражаться?

— Нет, — качает головой Румата, — всех отвести назад. Катапульты — бросить. Пусть переходят. А вот обратно за ручей им уже не уйти.

Пока они будут разрушать катапульты и искать, куда же делся противник — пусть «огнеметчики» развернут свои легкие машины на новых позициях, а с мельницы им пусть подвезут нужное количество горшков с зельем.

Времени хватит. Ведь что будет делать орденский командир на этом берегу, в сайве? Вышлет по двум дорогам разведку, по полсотни — но к этому готовы лучники с отравленными стрелами. Не вернется его разведка. А тут как раз и «огнеметчики» приготовятся. Горшки по навесной траектории летят, им сайва не помеха.

Что орденский командир будет делать? Правильно, обратно через ручей отступать. Вроде бы на свою сторону. А чтобы совсем не скучно было — протянем-ка мы на броде колючую проволоку, так удачно придуманную отцом Кабани. Ряда этак в четыре. Интересно посмотреть, как они через такую проволоку переправятся — особенно если с этой стороны лучники будут стрелять им в спину, а на той стороне их наша пехота встретит…

…

Солнце подкатилось к полудню — тусклое, как глаз снулой рыбы, оно едва пробивалось сквозь сплошную пелену наплывающего густыми волнами дыма. В воздухе летала копоть, оседая на все вокруг — на землю, на людей и лошадей. За ручьем, который был совершенно невидим в густом дыму, горела сайва. И горело мясо — много мяса. Откуда-то издалека доносился лязг оружия, стоны, ржание коней… Потом все надолго стихло.

В лагере Ордена изнывали от смрада и от неизвестности.

Что с ушедшими полками? Догнали ли варваров? Добрались ли до катапульт? Наверное, добрались — раз больше не летят камни. И что? Непонятно…

Тем временем судьбу этих последних полков решал совет войска. Остальные свою судьбу уже нашли. В поле и в лощине у предгорий, вокруг ручья и в сайве лежали тысячи орденских бойцов — побитые камнями, сожженные, изрубленные, поколотые, пораженные отравленными стрелами. Совет колебался — пока потери войска Хозяйки по сравнению с потерями Ордена были невероятно, сказочно малы. Но всем было понятно — если столкнуться с остатками кавалерии ордена в открытом бою, в поле, то больших потерь не избежать. Но не оставлять же здесь, у себя под носом, более 4000 бойцов врага.

Все смотрели на Румату — что скажет Светлый, то и будет.

— В открытом поле биться не будем, — сказал тот наконец, а после паузы добавил, — но и орденцев не выпустим.

Молчал совет почтительно. Молчали вольные капитаны и выборные, молчал Верцонгер. Молчал отец Кабани. Молчала Кира. На их глазах творилось чудо.

— Сколько у нас возов? — спросил Румата.

— Сотен двадцать наберется, — уверенно сказал один из выборных.

— Хорошо. Настилайте переправу, запрягайте быков, и все на ту сторону. Дон Пина, переправляйте своих ландскнехтов, обеспечьте охрану переправы с той стороны. Верцонгер, дон Пага, кавалерию тоже на ту сторону, организовать разъезды, за орденским лагерем следить со всех сторон. С основными их силами в бой не вступать. Только с их разъездами — если таковые появятся. Отец Кабани, на последние возы погрузите огнеметные машины и снаряды для них. Распорядитесь, чтобы катапульты прикатили от верховий на старую позицию. Что — пожар в сайве? Возьмите тысячу человек. Если надо — возьмите две. Пять. До заката катапульты должны стрелять со старой позиции. Все. Выполняйте.

…К вечеру пелена дыма отчасти рассеялась, и здесь орденских бойцов ждал плохой сюрприз. Их лагерь был окружен кольцом возов, за которыми виднелись группы слаженно перемещающихся вооруженных людей.

Предприняли было попытку атаковать тремя сотнями — да не тут-то было. Конный строй был разрежен огневыми снарядами, а на подходе к возам — осыпан отравленными стрелами. Назад вернулось меньше двухсот бойцов.

Еще раз попытались — доскакали, несмотря на обстрел, до линии возов, но были отброшены ландскнехтами.

Солнце между тем клонилось на закат. И тогда заговорили катапульты. Каменная шрапнель с математической точностью ложилась внутри круга возов, методично перемалывая людей и коней… К ночи все было кончено.

Румата уселся на один из возов, снял шлем, увенчанный бычьими рогами, вытер лоб и спокойно произнес.

— Все. Мы победили. Дон Пага, отправьте вестового к отцу Кабани, пусть остановят катапульты. Здесь больше не в кого стрелять.

Подошли двое «холопских» тысячников — из тех, кого он натаскивал последние дни. Они переминались с ноги на ногу, потом один, что помоложе, спросил:

— Скажите, Светлый, мы не ослышались? Это уже победа? В орденской армии двести сотен с лишним…

— Было, — поправил Румата, — теперь нет. Эта армия более не существует. До утра ваша задача построить людей, определить потери, позаботится о раненых, определить куда-нибудь пленных, обеспечить порядок, выставить охранение. Остальным бойцам обеспечить отдых, кормежку и пиво — но в меру. Ни одного пьяного чтобы не было. Хорошенько запомните — мы выиграли сражение, а не войну. Война еще впереди. А я хочу спать. И не вижу никаких причин это откладывать.

Так завершилась первая битва войны, которая войдет в здешнюю историю под названием «война летнего солнцестояния».

Впрочем, не только в здешние учебники. Происходившие здесь события имели значение и для множества людей, никогда не видевших ни здешней земли, ни здешнего солнца…

…

Было очень кстати, что в завершающим этапе сражения Кира не участвовала. Так что теперь Румата имел возможность спокойно выбрать место, где можно без помех поговорить с Бромбергом.

Бромберг, видимо, тоже ждал — так что включился через пару секунд после вызова.

— Я уже знаю, — сказал он вместо приветствия.

— Думаю, в институте тоже уже знают, — заметил Антон.

— О сражении. Но не о вашей выдающейся роли в нем. Впрочем, часов через двадцать — тридцать будут знать. Тогда соберут чрезвычайный совет. Будут долго мусолить эту тему, говорить умные слова и так далее. Дадут кому-то поручение проверить факты, уточнить обстоятельства и так далее. В общем, как я и говорил, это займет дней десять. Вопрос в том, какая позиция в итоге возобладает. Решат сразу вас выкрасть — или сначала ограничиться беседой. Я попробую сделать так, чтобы предпочли беседу. Надеюсь также, что они решат не ставить в известность КОМКОН, а делать вид, что ничего особенного не происходит. Базисная теория феодализма, крестьянские войны и далее в том же духе. Сор из избы никто выносить не любит. Есть, конечно, риск, что КОМКОН и без них узнает. Раннему средневековью не свойственны тактические приемы Наполеона Бонапарта — это общеизвестно. Стоит самому зеленому юнцу в КОМКОНЕ увидеть снимки этого сражения — и он срочно побежит докладывать начальству.

— Что тогда? — спросил Антон.

— Тогда уже безо всяких бесед и уговоров.

— Понятно. И что делать?

— На Саракше небезызвестный Каммерер умудрялся бегать от Сикорского несколько месяцев, — заметил Бромберг, — хотя Сикорский очень хотел его поймать. И не только бегать, если вы помните. Об этом не принято говорить в КОМКОНЕ, но фактически Каммерер, тогда еще сопляк двадцатилетний, сделал Сикорского. Можно сказать, победа нокаутом.

— То Саракш, — буркнул Антон, — милитаризованная индустриальная культура образца середины земного XX века. На коптере куда попало не полетишь и где угодно не сядешь — раздолбают в два счета. А здесь — культура аграрная, образца VII века. Прилетай, кто хочешь, забирай, что хочешь.

— Вот и они так думают. Что прилетай, кто хочешь. Что забирай, что хочешь.

— А что — не так?

— Ну, — пожал плечами Бромберг, — вам лучше знать. Вы по своей профессии ближе к активным операциям.

— Какие тут активные? — Антон усмехнулся. — Сбросят обычное спецсредство Ди-400 — и все сразу пассивные. На 6–8 часов. Сам так делал. И со мной так делали. Так что знаю этот прием со всех сторон.

— И всегда срабатывало?

— Не всегда. Есть несколько психотропных препаратов, которые блокируют действие Ди-400… Айс, вы молодчина! Как все просто! Хотя… Не могу же я или мои… телохранители все время ходить обкуренные. А когда все это понадобится, я не знаю.

— Я буду знать, — заметил Бромберг, — но только если заниматься вашим делом будет Институт. В КОМКОНЕ у меня таких источников информации нет. Так что ваша задача, Антон, облегчить для Института выбор в сторону решения проблемы собственными силами.

— Хотел бы я знать, как.

— Очень просто. Сделать следы ваших впечатляющих военных успехов менее заметными.

— Извините, Айс, но я, наверное, тупой. Вы о чем?

— О трупах. О сорока с чем-то тысячах трупов.

— Двадцати с чем-то, — машинально поправил Антон.

— Да нет, сорока. Трупов лошадей это тоже касается.

— Ясно. И как быстро все это надо…

— Сейчас, — перебил Бромберг, — немедленно. До восхода солнца. Сможете?

— Смогу, — уверено ответил Антон, после некоторой паузы. — А в чем смысл?

— Смысл, молодой человек, в том, что армия Ордена просто пропала. Пуф! И нету. Куда-то исчезла.

— Но это же ерунда. Запись со спутника никуда не делась…

— А ее забудут просмотреть, — Бромберг улыбнулся и подмигнул: — Бывает. Им же не причина нужна, а повод, чтобы не ставить в известность КОМКОН. Дайте им повод, Антон. Больше ничего не надо — остальное они сделают сами.

** 8 **

…Чрезвычайный совет Института Экспериментальной Истории, вообще говоря, никогда до сегодняшнего дня ничем чрезвычайным не занимался. Неожиданным, странным, неприятным — да, бывало. А вот чрезвычайное случилось впервые.

Собственно, все надеялись, что и сейчас окажется — ничего чрезвычайного, просто кто-то что-то неправильно сделал, а кто-то другой неправильно понял, а остальные сваляли дурака и наломали дров. Что надо всего лишь побольше поработать — и все уладится.

Но когда Клавдий молча занял председательское кресло и обвел присутствующих взглядом человека, не застрелившегося лишь из-за неисправности оружия — стало ясно. Вот она. Ситуация. Самая, что ни на есть, чрезвычайная.

— Ну, — сказал Клавдий, — что смотрите, коллеги? Не выспавшегося человека не видели? Боюсь вас огорчить, но скоро такое зрелище станет для вас привычным. Будете наблюдать каждый день. В зеркале. Все, времени мало, давайте высказываться. Паша… Доложи обстановку, пожалуйста.

Пашка, два часа назад прибывший на Землю непосредственно с места событий, чувствовал себя слегка неуютно среди пластика, в идеально кондиционируемом светлом просторном помещении и с чашкой кофе в руках. Дону Гугу все здесь было непривычно — и кроссовки вместо сапог, и легкие брюки, и футболка, и отсутствие перевязи с мечами.

— Я постараюсь конспективно, коллеги. Значит, дон Румата… Антон в смысле, несколько дней назад. Если надо точно — я посмотрю записи. Прибыл на границу Арканарской области, в место дислокации мятежной крестьянской армии, известной там, как «войско Хозяйки». Далее, он фактически принял командование и дал сражение армии Святого Ордена. Использовав знание местности, заблаговременно организованные укрепления и позиционные разработки, а также превосходство в технических средствах ведения войны, он разбил армию Ордена в течение одного светового дня. Потери ордена составили ориентировочно 20.000 человек, т. е. более 90 % личного состава. Потери крестьянской армии — несколько сотен убитыми и раненными.

Паша откашлялся и отпил кофе.

— Как-то нереально, — заметила Ольга, шеф группы сравнительной истории. — Вы ничего не путаете, коллега?

— Нет, — сказал Паша, — все достаточно точно. Поясняю. Хронология боя была такова. В первые минуты артиллерия вывела из строя высший командный состав армии Ордена, вынудив командиров полков действовать самостоятельно. Далее их перемещения были предсказуемы и управляемы провоцирующими действиями. Соответственно, группировки численностью от четырех до восьми тысяч последовательно попадали в невыгодные оперативно-тактические ситуации, при этом оказываясь на позициях, поражаемых заблаговременно пристрелянной артиллерией.

— Вы все время применяете слово «артиллерия»…

— Я имею в виду катапульты и легкие баллисты, — пояснил Павел, — пороха там еще не изобрели. Но, как вы понимаете, применялись они, в смысле военной тактики, именно в качестве артиллерии.

— …Что для принятых в эту историческую эпоху методов ведения войны не характерно, — добавил Клавдий.

— Совершенно верно, — Павел кивнул, — полностью не характерно. Выскажусь прямо. Те методы ведения боевых действий вообще характерны для более позднего исторического периода, отстоящего от данного на тысячу и более лет… Ну, об этом лучше послушать дона Кондора… В смысле, Александра Васильевича…

— Понятно, — перебил Клавдий. — Александр, я полагаю, вы, с вашим опытом, действительно лучше, чем кто либо… В общем, слушаем вас.

…Александр Васильевич за многие годы деятельности в качестве второго лица в феодальной торговой республике Соан совершенно отвык выступать, сидя за столом. Поэтому он встал и начал расхаживать по залу. К этому привыкли, как и к его старомодному костюму-тройке. И приготовились слушать — поскольку говорил он всегда по существу, а не ошибался почти никогда. Почти…

— Все началось не сейчас, — начал он, — и мы должны четко это понять. Все началось два года назад, когда Антон еще работал в штате института.

— …С девушки, — брякнул кто-то с места.

— До девушки, если вы имеете в виду Киру, мы еще дойдем. Это элемент картины, требующий особого обсуждения. Я хочу вернуть вас к эпизоду с захватом Святым Орденом контроля над Арканарской областью.

Надо заметить, что Антон тогда проявил исключительную интуицию, фактически предсказав дальнейшие события по минимуму исходных данных.

К мнению Антона мы тогда не прислушались, считая, что на его мнение влияет его подруга — жившая с ним постоянно туземка по имени Кира. И зря не прислушались.

Дон Рэба, канцлер тогда еще независимого королевства Арканар, вошел в тайное соглашение с великим магистром Ордена и обеспечил нейтрализацию королевской армии перед высадкой оккупационного орденского корпуса в порту города Арко, столицы королевства. Арканар попал под непосредственное управление Ордена, что свело на нет всю предшествующую просветительскую деятельность института в этом регионе. Как известно, Святой Орден абсолютно нетерпим к любым формам проявления светской культуры — в чем бы они не состояли.

Подводя итоги, можно сказать: мы совершили грубую ошибку, не прислушавшись к мнению Антона, и не смогли поэтому предотвратить нежелательное развитие событий тогда, когда это представлялось возможным в рамках допустимых мер воздействия.

Другую грубую ошибку совершил сам Антон — он не принял прямого предложения дона Рэбы о заключении тайного союза, который позволил бы Рэбе стабилизировать свой новый статус арканарского наместника, а Антону (Румате) — заниматься тематикой института, невзирая на правила Ордена.

Наконец, мы вместе допустили третью ошибку. Зная, что дон Рэба осведомлен и о существовании института (здесь не важно, чем именно он считал институт), и о наличии у Руматы подруги, а фактически — жены, которая являлась бы идеальным заложником, мы дали ситуации развиваться произвольно.

В результате Рэба попытался захватить девушку, но неудачно. Кто-то ее убил.

— Кто? — спросила Ольга.

— Я пока не готов комментировать этот эпизод, — жестко сказал Александр Васильевич. — Так или иначе, она была убита, и Антон, находясь в состоянии аффекта, предпринял нападение на полицейский контингент и далее — на резиденцию наместника Ордена. К моменту, когда я, согласно инструкции, взял ситуацию под контроль, дон Рэба был убит, так что имевшаяся возможность взаимодействия с администрацией Ордена в Арканаре оказалась утрачена.

Теперь о девушке.

— …Которая, как я понимаю, оказалась все-таки ранена, а не убита, — заметил Клавдий.

— …Которая была убита, — спокойно возразил Александр Васильевич.

— Вы же не осматривали тело.

— Не осматривал. Потому что оно находилось в горящем доме. Полагаю, к тому моменту оно уже сгорело. Но я опрашивал Антона в интервале выхода из прекоматозного состояния, вызываемого спецсредством Ди-400. Это, как вы знаете, процедура, предписанная инструкцией. Достоинство метода состоит в том, что опрашиваемый спонтанно докладывает всю фактическую обстановку до мельчайших деталей. Согласно данным опроса, девушка получила два ранения, каждое из которых даже по отдельности было несовместимо с жизнью.

Клавдий хмыкнул, медленно поднялся с места и подошел к Александру Васильевичу.

— В таком случае, коллега, как вы объясните появление этой девушки во главе крестьянской армии через два года после смерти.

— У меня нет никаких оснований считать, что Кира, носящая титул Светлая Посланница Хозяйки, и Кира, убитая два года назад в Арко — это одно и то же лицо.

— А у меня есть, — сказал Клавдий, — потому, что я смотрел видеозаписи. Эта девушка не только внешне похожа, но и… гораздо более того. У меня нет оснований считать Антона человеком невнимательным и неразборчивым. Между тем… Как все, наверное, понимают, двойник может имитировать внешность оригинала, отчасти может имитировать его биомоторику, но имитировать нюансы поведения оригинала во время полового акта он не может. Отсюда вывод: мы имеем дело не с двойником. По крайней мере, не с обычным двойником.

— Жаль, что мы — не КОМКОН, — пробурчал молчавший до сих пор ведущий аналитик, известный всему составу под прозвищем Слон, — атрибутировали бы эту девушку-двойника, как продукт деятельности Странников. И порядок. Все объяснено.

— Знаете, чего нам не хватает в этой истории для полного счастья? — спросил Клавдий. — Только КОМКОНА и Странников. Вернемся к моим аргументам. Что скажете, Александр Васильевич?

— Это меня тоже смущало, но только до вчерашнего дня. А вчера вот этот юноша объяснил мне одну интересную вещь. Кстати, многие его не знают. Это — Тойво Глумов, в некотором смысле заменяет Антона в Арканаре. Прошу любить и жаловать. Тойво, прошу вас, озвучьте то, что вчера озвучили мне.

Представленный Тойво, светловолосый круглолиций молодой человек лет 20, выглядел так, будто, все окружающее ему невыразимо скучно. Причем с самого рождения. Ленивым взглядом он обвел сидящих за столом, после чего равнодушно заговорил:

— Существует порядок действий девушки-двойника, который обеспечивает ей близкую к нулю вероятность идентификации, как контрафактного персонажа в случае сексуального контакта. Он состоит в избегании ситуаций, позволяющих половому партнеру провести сопоставительный анализ ситуаций. Если предшествующие сексуальные контакты происходили в спокойной и предсказуемой обстановке, необходимо создать обстановку неспокойную и непредсказуемую — и наоборот. Если они происходили в помещении определенного типа, следует перенести его в помещение качественно иного типа или на открытое пространство. Далее, имеет смысл придать новому половому контакту ритуальный характер для прикрытия несоответствия слов, движений и последовательности действий тем, которые хранятся в памяти партнера. Новый сексуальный контакт должен быть по возможности более ярким и продолжительным, что способствует замещению ранних воспоминаний. При этом двойник должна настаивать на проверке заранее подготовленных признаков своей идентичности оригиналу — что вызовет психологическое отторжение мотивов действительной проверки такой идентичности. После полового контакта может быть инициирована стрессовая ситуация, обеспечивающая фиксацию эффекта замещения. В этом случае партнер теряет способность к спонтанному припоминанию особенностей оригинала при последующих сексуальных контактах с двойником.

Сказав последнюю фразу Тойво замолчал. Мгновенно, без перехода, как будто у него выключилась речевая функция.

После некоторой паузы, Клавдий поинтересовался:

— Откуда вы все это выкопали?

— Из пособия по организации промышленного шпионажа середины XXI века.

— Гм… а вы не нашли там же каких-либо рекомендаций по выявлению таких двойников? Вы понимаете, о чем я?

— Да, — также равнодушно ответил Тойво, — там присутствовали рекомендации.

— Какого рода?

— В первую очередь они были ориентированы на особенности внешности двойника. Двойник должен в большей степени соответствовать образу оригинала, чем собственно оригинал.

— Простите, не понял, — подал голос Слон. — Оригинал на то и оригинал, чтобы… Вы, часом, не оговорились, юноша?

— Нет. Я воспроизвожу то, что было изложено в руководстве. Там сказано, что при запоминании образ оригинала преобразуется во вполне определенном направлении. На него накладывается определенное количество черт предшествующих персонажей, к которым объект испытывал сильное сексуальное или квазисексуальное влечение.

— Черт! — громко и четко произнес Павел.

— Что это с вами? — недоуменно спросил Клавдий.

— Я понял! — заявил он. — Коллеги, прошу разрешения оставить вас на… На полчаса примерно.

— Гм… А в чем дело?

— Я же говорю — я понял… Но это надо показать… Мне еще самому надо проверить.

— А я ничего не понял. Ну, ладно, валяйте. Надеюсь, вы покажете нам что-то заслуживающее внимания.

— Еще какого! — крикнул Павел уже на бегу.

— Кажется, я тоже понял, — сказал вдруг Александр Васильевич.

— Да? — переспросил Клавдий. — Как мило! Может быть, я тут единственный идиот, который еще не понял.

— Успокойся, не единственный, — буркнул Слон, усаживаясь поудобнее и доставая курительную трубку. — Коллеги, надеюсь, вы простите мне мою маленькую слабость. Пристрастился, знаете ли, на Гиганде…

— Кури, — Клавдий махнул рукой, — все равно мы тут застряли между VII и XXI веком, причем без видимой надежды выкарабкаться… Александр Васильевич, я попрошу вас продолжить доклад, прерванный обсуждением… гм…в общем, всех этих матримональных дел.

— Хорошо. О военной тактике уже рассказал Паша. Замечу, что после битвы Румата… В смысле, Антон, по какой-то причине попытался немедленно уничтожить все ее следы. Довольно поверхностно, разумеется — но все-таки. Трупы людей и лошадей закопаны, почва выровнена. Через несколько дней поверху начнет расти свежая трава… От кого он прячет эти трупы — я не знаю. Оставим пока. Еще одно — на чьи средства содержится крестьянская армия. Обычно мне не составляет труда выявить источники золота для таких операций, а сейчас — никаких следов.

— Антон случайно не прихватил с собой полевой синтезатор?

— Нет. И к тому же, золото местное. Причем появилось оно намного раньше, чем Антон туда прибыл. Тоже пока оставим — если не возражаете.

— Не возражаю. А как, кстати, Антон туда прибыл? Ведь это зона, закрытая для свободной высадки?

— Ну Клавдий, вы же понимаете — эти средства против случайных туристов, а не против всяких горе-энтузиастов, у которых сверхидеи в голове табунами бродят.

— А у него — бродят? — спросил Слон, не выпуская изо рта трубку.

— У него была одна идея — найти Киру. А у Киры… Или ее двойника… Другая идея. Распотрошить в Арканаре Орден и сбросить его в Пролив.

— А дальше? — продолжал допытываться Слон.

— Понятия не имею, — Александр Васильевич пожал плечами. — Туземцы так далеко не загадывают. Знаете, сколько крестьянских войн я видел?

— Так ведь это — не крестьянская война, — устало заметила Ольга.

— Вот именно, — уверенно сказал Слон, — и я о том же. Девчонка — не туземка, война — не крестьянская и Арканаром тут дело не закончится.

— А чем, по-твоему, закончится? — спросил Клавдий.

Слон некоторое время пыхтел своей трубкой, а затем изрек:

— Значит, так. Они двинутся на Арко, а Орден тем временем пришлет тамошнему наместнику подкрепление. Подкрепление они разобьют и сбросят в море. Дальше переплывут Пролив и продолжат войну уже на основной орденской территории. Вторгнутся в Метрополию… Александер, как вы полагаете, они могут взять основные города Метрополии?

— Вы имеете в виду Енгабан, столицу старой империи?

— Ну, да. И Баркан тоже.

— Не знаю… — Александр Васильевич прошелся по залу взад-вперед, — наверное, могут. Если они дойдут до Енгабана и Баркана, то значит, у Ордена уже не будет ни одной боеспособной армии. И тогда что технически им помешает взять оба города? Другое дело — смогут ли они разбить все орденские армии. Весьма сомнительно. Численность крестьянской армии около 15.000, а мобилизационный ресурс Святого Ордена — примерно 600.000 человек.

— Аргумент «один к сорока»? — Слон саркастически усмехнулся. — Но, как оказалось, ваш приятель Румата умеет закапывать в землю по 20.000 отборных солдат противника в день. Я, конечно, не говорю, что здесь голая арифметика и 600.000 он закопает за месяц, хотя…

Александр Васильевич вздохнул и уселся на край стола.

— Слон, дорогой мой, я понимаю ваше желание покуражиться, но все-таки, к чему вы клоните?

— Все к тому же. Вот взял он Енгабан, и Баркан взял. Захватил Метрополию. Всю империю захватил. Что дальше? «Жил-был царь со своею царицей»? Ерунда какая-то.

— На самом деле, идею «войны до победного конца» выдвинула Кира, — заметил Клавдий, — а Антон просто… Скажем так, оказался в неудачное время в неудачном месте.

— …И в неудачном качестве, — добавил Слон. — А что, эта Кира мечтает стать императрицей? Опять ерунда. Она же землянка, зачем ей?

— Почему — землянка? — спросил Клавдий.

— Потому, что она — не туземка, а в Странников и гремлинов ты не веришь.

— Гм… Кто такие гремлины?

— Они вроде Странников. Только пушистые и с вот такими ушами, — Слон расставил руки, показывая размер ушей гремлина. — А вот, кстати, Паша бежит.