Голиаф

ГЛАВА 2

Орел, после того как Дэрин водрузила на обе его сварливые головы по колпаку, оказался созданием вполне миролюбивым. Без малого пять кило живого веса, перебирая когтями, грузно сидело на ее краге. По пути к хвостовому отсеку Дэрин думала с облегчением: как все же хорошо, что кости у птиц полые. Птичник располагался отдельно от главной гондолы, в полпути от подфюзеляжного киля. Ведущий туда проход согревался жаром желудочного канала, и студеный встречный ветер по ходу корабля оседал на стенах мембраны каплями. Учитывая, что Дэрин с Алеком находились внутри тысячефутового воздушного исполина, созданного из живых волокон кита и сотни других тварей, запаха от него почти не чувствовалось — разве что чуть припахивало животным потом и навозцем, как летом в хлеву.

Алек шагал рядом с Дэрин, с опаской поглядывая на орла-империала:

— А мозга у него, по-твоему, тоже два?

— Ну, а ты как думал, — ответила Дэрин. — Какой толк от головы без мозгов?

Бовриль на это хихикнул, как будто понял, что Дэрин таким образом довольно удачно сострила насчет жестянщиков. Но Алек все это утро пребывал в довольно уязвимом настроении и на остроту не прореагировал.

— А что, если у них, у голов, выйдет разногласие, в какую сторону лететь?

Дэрин рассмеялась:

— Ну так решат ссору дракой, да и дело с концом. Как и все, собственно. Только я сомневаюсь, что они так уж много между собой спорят. У птиц набалдашник состоит в основном из зрительного нерва, то есть не мыслит, а в основном лишь видит.

— Тогда ей хотя бы невдомек, насколько уродливо она выглядит.

Под одним из колпаков клекотнуло, что Бовриль незамедлительно сымитировал.

— Если двуглавые зверушки так уж неприглядны, — нахмурилась Дэрин, — то с чего ты одну из них намалевал на своем шагоходе?

— То был Габсбургский крест. Символ моей фамилии.

— И что он такое символизирует? Брюзгливость?

Алек, закатив глаза, принялся повторять как надоевшую лекцию:

— Двуглавый орел. Впервые был использован византийцами. Показать, что их империя правит и востоком, и западом. А когда этот символ использует современный царствующий дом, одна из голов у него символизирует земную власть, а другая — божественное право.

— Какое-какое?

— Божественное. Понятие, что королевская власть дарована Богом.

— Во как, — фыркнула Дэрин. — И кто же, интересно, мог такое выдумать? Не король, часом?

— Ну да, пожалуй, несколько старомодно, — согласился Алек, а Дэрин подумала, принимает ли он сам это всерьез. У него набалдашник, надо сказать, полон всякой дремучей ерундистики — отсюда и все эти разговоры о провидении, якобы заславшем его сюда после ухода из дома. Что, дескать, так уж ему предначертано судьбой остановить эту войну.

Хотя, если вникнуть, война слишком масштабное событие, чтобы ее вот так взял и остановил один человек, неважно, королевич или простолюдин. Судьбе-то абсолютно побоку, что там и кому предназначено. Вот ей, Дэрин, выпало быть девчонкой, упрятанной в юбки, и прозябать среди орущей малышни где-то там на задворках. Но она судьбу в достаточной мере обвела вокруг пальца, спасибо худо-бедно кройке и шитью.

Всего предначертанного, понятно, избежать не удалось — в частности запасть на недотепу-принца, да так, что в голову лезет всякая совершенно неуставная чушь. Ходит у него в лучших друзьях, союзниках, а у самой сердце так и ноет, так и стонет.

Хорошо еще, что Алек слишком погружен в свои собственные неурядицы, да еще и в мировые, черт бы их побрал, скорби и невзгоды, а потому ничего не замечает. Понятно, отчасти скрывать чувства помогает то, что он не знает, что она девчонка. И вообще, на борту никто об этом не знает, кроме графа Фольгера. Но тот, на что уж индюк, по крайней мере, умеет хранить секреты.

Они подошли к люку в птичник, и Дэрин потянулась к пневматическому запору, но нащупать его в темноте, да еще с увесистой птицей на руке, оказалось не так-то просто.

— Дай-ка нам свет, божественное высочество.

— Конечно, мистер Шарп, — спохватился Алек, вынимая командный свисток. Его он взыскательно оглядел и лишь затем свистнул как полагалось. За кожей корабля начали оживать светляки, постепенно заполняя коридор мягким зеленоватым мерцанием. Команду продублировал Бовриль голоском изящным, как серебряные колокольца из музыкальной шкатулки. Свечение сделалось ярким, насыщенным.

— Молодец зверок, — похвалила Дэрин. — Погоди, дослужишься — сделаем из тебя мичмана.

— Н-да, — сказал Алек со вздохом. — Ему-то ты это обещаешь, а вот мне…

Укол ревности Дэрин оставила без внимания и открыла дверцу. В ответ на хлынувший наружу птичий гвалт орел-империал сильнее стиснул ей руку; острота когтей чувствовалась даже сквозь толстенную сокольничью крагу.

Дэрин повела Алека по приподнятому над полом трапу, выискивая внизу незанятое место. Мимо тянулись девять клеток (можно сказать, вольеров, так как высотой они были в два человеческих роста), три снизу и по три с обеих сторон. Мелюзга и посыльные птицы представляли сплошное мельтешение трескучих крыльев, в то время как боевые соколы, наоборот, сидели на своих насестах чинными рядами, игнорируя всю эту суетливую мелочь вокруг.

— Боже правый, — воскликнул за спиной Алек, — да это же дурдом!

— Дурдом, — эхом подтвердил Бовриль и с плеча Алека сиганул на ближний поручень.

Дэрин покачала головой. Алек и его люди подчас чувствовали себя здесь, на воздушном корабле, не вполне уютно из-за всей неопрятной суматошности Ноева ковчега, несравнимой с педантичной отлаженностью механизмов жестянщиков.

Экосистема «Левиафана» с ее сотнями взаимоперекрещивающихся живых цепочек была куда более сложна и прихотлива, чем любая хитроумная, но безжизненная машина, и, как следствие, несколько менее упорядочена. Но именно от этого, по мнению Дэрин, мир становится интереснее. У реальности нет приводных рычагов с шестеренками, а потому никогда не известно наперед, какие сюрпризы могут родиться из ее щедрого хаоса.

СЕКРЕТЫ В ПТИЧНИКЕ

Лично Дэрин, скажем, никогда не рассчитывала, что когда-нибудь поможет осуществить революцию в стане жестянщиков, или что будет целоваться с девушкой, или втюрится в принца. Но ведь все это произошло, причем на протяжении какого-то месяца. А война между тем еще только начинается.

Наконец Дэрин заприметила клетку, недавно освобожденную птичниками, и завела в нее сверху загрузочный желоб. Помещать империала с прочими птицами не годилось, по крайней мере пока он не накормлен.

Одним быстрым движением она сорвала с голов колпаки и толкнула птицу по желобу вниз. Секунду та летела, кувыркаясь, как лист на ветру, затем приткнулась на жердочке покрупнее. Оттуда империал взялся сквозь прутья озирать соседей по неволе. Делал он это достаточно уныло, переминаясь с лапы на лапу. Интересно, в какой клетке он обитал у царя во дворце. Быть может, с золоченой решеткой, питаясь упитанными мышами, что подавались ему на серебряных блюдах, без запаха помета остального птичьего племени.

— Дилан, — окликнул Алек, — пока мы здесь одни…

Дэрин обернулась. Он стоял вблизи, глаза поблескивали изумрудной искрой. Самым сложным всегда было встречаться с Алеком взглядом, когда он, как сейчас, выглядел нарочито серьезным; тем не менее это ей удалось.

— Извини, что я нынче заговорил о твоем отце, — сказал он. — Я знаю, насколько это тебя до сих пор, должно быть, ранит.

Дэрин вздохнула. Может, просто сказать ему, чтобы он не думал об этом? Хотя это не так просто, особенно после того, как Ньюкирк высказался насчет ее дяди. Быть может, безопасней сказать Алеку правду — ну, хотя бы в той мере, в какой это допустимо.

— Извиняться не надо, — произнесла она. — Просто есть кое-что, о чем тебе следует знать. Той ночью, когда я рассказал тебе о том, что случилось с моим отцом, я объяснил тебе… как бы не все.

— В смысле?

— Ну… Артемис Шарп, он на самом деле был моим отцом, как я и рассказывал. — Дэрин, сделала медленный вдох. — Но все в Воздушной Службе думают, что он мой дядя. — Алек, судя по виду, не мог взять в толк решительно ничего; совершенно непроизвольно с языка Дэрин начинала срываться ложь:

— Дело в том, что, когда я записался на службу, там уже служил мой старший брат Джасперт. Так что мы не могли говорить, что мы с ним братья. — Чушь собачья, само собой. Истинная причина была в том, что Джасперт уже рассказал своим сослуживцам, что из родных у него есть единственная младшая сестра. Брат, возникший как черт из табакерки, путал все карты. — И мы с ним притворились, будто мы двоюродные братья. Кузены. Понимаешь?

Алек сосредоточенно насупился:

— А у вас что, братья вместе служить не могут?

— Нет, если у них погиб отец. Видишь ли, мы у него единственные дети. И поэтому мы оба… — Она пожала плечами в надежде, что он эту околесицу проглотит.

— A-а, кажется, понимаю. Чтобы сохранить в целости семейное древо. Это очень правильно. И потому мать у тебя не хотела, чтобы ты шел в армию?

Дэрин мрачно кивнула (ну почему ложь всегда выходит такой чертовски запутанной?).

— Я не хотел впутывать тебя в обман. Но той ночью я подумал, что ты уходишь с корабля навсегда. Поэтому я поведал тебе не то, что обычно рассказываю остальным, а правду.

— Правду, — повторил Бовриль. — Мистер Шарп.

Алек поднял руку и коснулся кармана своей куртки. Дэрин знала, что там он держит грамоту от папы римского — ту самую, которая когда-нибудь может сделать его императором.

— Не волнуйся, Дилан. Я сохраню все твои секреты так же, как ты хранил мои.

Дэрин досадливо застонала. Вот эти самые слова Алека были ей, ненавистны более всего. Потому что хранить все ее секреты ему было бы просто не по силам. Что, разве не так? Ведь он не знал самого главного из них. Лгать дальше стало невмоготу. По крайней мере, в таком количестве.

— Постой, — сказала она. — Я тут нагородил тебе с три короба. На самом деле братья служить могут. Тут дело в другом.

— Три короба, — с серьезным видом сказал Бовриль. Алек просто стоял, застыв лицом.

— Потому что истинную причину я назвать тебе не могу, — сокрушенно призналась Дэрин.

— Почему?

— Потому что… — Он принц, а она простолюдинка. И вообще, узнав, он рванет отсюда как угорелый. — Это уронит меня в твоих глазах.

Секунду он пристально смотрел на Дэрин, затем потянулся и доверительно взял ее за плечо:

— Дилан. Ты самый лучший из солдат, каких мне только доводилось знать. Юноша, на какого я хотел бы равняться, не будь я этим дурацким принцем. А потому думать о тебе плохо я не могу даже помыслить.

Дэрин с досадливым стоном отвернулась, всей душой желая, чтобы сейчас грянула тревога, или какая-нибудь атака цеппелинов, или гром с молнией. Все что угодно, лишь бы отвлечь ее от этого разговора.

— Послушай. — Алек убрал руку. — Даже если у твоей семьи есть какая-то темная тайна, кто я такой, чтобы ее судить? Да у меня, если хочешь знать, двоюродный дед состоял в заговоре с теми, кто убил моих родителей! А ты говоришь!

Ну как ему обо всем сказать. Он, как всегда, не так все понял. Дело здесь не в каком-нибудь там заплесневелом семейном секрете, а лишь в ней, в ней самой. Вечно он все путает. И так оно и будет, если только не выложить ему всю подноготную. А этого она не сможет сделать никогда.

— Алек, прошу тебя. Я не могу. И… Ой, у меня же сейчас урок фехтования!

Алек улыбнулся, такой терпеливый понимающий друг:

— Дилан, можешь мне открыться в любое время, как только захочешь. А до этих пор я тебя ни разу об этом не попрошу.

Дэрин молча кивнула и так же молча шла весь обратный путь впереди.

— Что-то вы нынче припозднились с моим завтраком, а?

— Прошу прощения, ваша светлость, — процедила Дэрин, брякая поднос на стол графа Фольгера так, что кофе из кофейника частично выплеснулся на поджаренный хлебец. — Ну, так вот он. — Граф озадаченно приподнял бровь. — И газеты ваши, вот они. — Дэрин сердито указала глазами на торчащие у нее под мышкой газеты. — Доктор Барлоу-специально для вас приберегла. Хотя ума не приложу, с чего уж она с вами такая любезная.

Фольгер вынул газеты, затем аккуратно взял намокший кусочек хлеба и с задумчивостью на него поглядел: — Н-да. Что-то вы нынче с утра в довольно воинственном настроении, мистер Шарп.

— Да так, дел по горло, — буркнула Дэрин. Понятно, что из себя ее вывело вранье, которое пришлось выслушать от нее Алеку, но вину почему-то хотелось свалить на графа. — На фехтование у меня нет времени.

— А жаль, — вздохнул тот. — Вы подаете неплохие надежды. Для девушки.

Дэрин насупилась. Часовых у кают жестянщиков больше не выставляли, но кто-нибудь, проходя по коридору, мог случайно услышать. Яростно пройдя по каюте, она захлопнула дверь, после чего вернулась к титулованной особе. На корабле Фольгер был единственным, кто знал о ней правду, но обычно проявлял осторожность, чтобы та не вышла наружу.

— Чего вам нужно? — спросила Дэрин негромко.

Граф с деликатным аппетитом налегал на завтрак и на Дэрин не смотрел:

— Я обратил внимание, что экипаж, похоже, к чему-то готовится.

— Ну да. К нам утром поступило сообщение. От царя.

— Да вы что? — Фольгер с живым интересом поднял глаза. — Мы что, меняем курс?

— Боюсь, это военная тайна, — хмуро ответила Дэрин. — Никто ничего не знает, кроме офицеров, ну и ученой леди, наверно. Алек ее спрашивал, но она ничего не сказала.

Граф задумчиво намазывал на подмокший хлебец масло. За тот месяц, что Дэрин скрывалась в Стамбуле, доктор Барлоу с графом в чем-то определенно сошлись. Доктор заботилась о том, чтобы он был в курсе сводок с театров военных действий, а Фольгер делился с ней размышлениями о политике жестянщиков и их стратегии. Однако сомнительно, чтобы на заданный сейчас вопрос ученая леди дала бы ответ. Слухи, в том числе газетные, это одно, а запечатанная депеша из дворца совсем другое.

— А вот вы бы взяли да выяснили.

— Куда уж мне, — пожала плечами Дэрин. — Военная ж тайна. Совершенно секретно.

Фольгер наливал себе кофе.

— Чем совершеннее секрет, тем сложней его иной раз утаить. Вам не кажется?

Внутри занялся нехороший холодок, как всегда в те моменты, когда граф Фольгер начинал источать угрозы. Было что-то невозможное в самой мысли о том, что все прознают. Тогда прощай воздухоплавание, и Алек, ее Алек не заговорит с ней больше никогда.

Однако нынче поддаваться на шантаж Дэрин не собиралась.

— Ничем не могу помочь, граф. Сведения доступны лишь старшим офицерам.

— Ну как же. Такая изобретательная девушка, столь поднаторевшая во всевозможных ухищрениях, в том числе подпольных, и не может выведать ма-аленький секретик? Всего один, в обмен на сохранность другого, ну?

Страх теперь ледяным холодом жег в животе, и Дэрин едва держалась. И тут в голове всплыли кое-какие слова, сказанные недавно Алеком:

— Вы не скажете принцу того, что обо мне знаете.

— Отчего же? — Фольгер, — позвякивая ложечкой, с невинным видом поднял брови.

— Мы с ним только что были в птичнике, и я ему едва не сказала. Такое бывает.

— Определенно. Но не сказали же? — Фольгер поцокал языком. — Потому что вы знаете, как он прореагирует. Как бы расчудесно вы друг к другу ни относились, вы все же простолюдинка.

— Это мне известно. Но я еще и солдат, причем чертовски неплохой. — Дэрин подступила на шаг, усилием воли унимая дрожь в голосе. — Такой, на которого хотел бы равняться Алек, если б не вырос под пятой таких, как вы, придворных щеголей. Между тем я — живое воплощение того, чего так недоставало ему в качестве сына эрцгерцога.

Фольгер слегка помрачнел, еще не вполне осмыслив эти слова, а в уме Дэрин уже рождалась новая мысль:

— Я юноша, которым так хотел бы стать Алек. Может, больше всего на свете. А вы хотите сказать ему, что я девчонка? Он уже и так лишился и родителей, и крова. Так как же он, по-вашему, может воспринять теперь еще и эту новость? А, ваша светлость?

Секунду Фольгер буравил ее взглядом, вслед за чем снова взялся за ложечку:

— Думаю, это могло бы его… несколько огорчить.

— Думаю, что да. Приятного аппетита, граф.

На выходе из каюты Дэрин поймала себя на том, что улыбается.