Гоблины в России (СИ)

Глава 7

И в самом деле. Отчего вымерли мамонты? Может быть, и в самом деле тут постарались крысы? Мамонты ведь они большие и неуклюжие, а крысы — маленькие и нахальные. Так и с эпическими фигурами смутного времени. Большие они и неуклюжие, а крысы…

Как жаль, что эпоха первоначального накопления капитала оставила после себя так мало художественных произведений! Просто несоизмеримо мало в сравнении с размахом этой самой эпохи. Ну, разве что, киношники немного подсуетились, да бурно, дурным маковым цветом расцвел блатной шансон. Потом, правда, так же бурно и отцвел. Только все это не относится к жанру монументального искусства, а потому, увы, недолговечно. Ну, где, скажите, скульптурная группа «Браток и Путана»? Нет такой скульптурной группы! А между тем, в некоторых Российских городах она была бы очень даже уместна. Где грандиозное батальное полотно, скажем, «Стрелка на Васильевском острове» размером семь на восемь? Нет такого полотна!

Так что, господа мамонты капитализма, ей-богу, не жалейте денег на художников! Пока ваши волосатые ступни гордо топчут наши родимые просторы, пока вас не сожрали крысы, не жалейте! Пусть даже некоторые служители муз халтурят, но кто-то ведь и вправду выписывает билет в вечность. Самый настоящий. Хотя, насчет вечности — это заявление двусмысленное, признаю! Искусство надгробного памятника расцвело и даже очень! Но надгробный памятник увековечивает смерть, а вам же хочется вечной жизни! Скажем, всем известный венецианский купец был тот еще жлоб, а Монтекки и Капулетти типичные мафиозе, как генотипически, так и фенотипически. Но нашелся такой парень, Шескпир его звали, и на тебе! Бессмертие! А вы, господа все футбольные команды покупаете! Стыдно, ей богу!

Так вот и придется грядущим историкам восстанавливать картину эпохи, руководствуясь, прежде всего кладбищенскими монументами, телевизионными сериалами и литературно беспомощными бульварными изданиями. А могут ли эти, безусловно, коммерчески состоятельные, но какие-то неприкрыто прикладные формы искусства отразить время во всей его полноте? Наверное, нет. Потому что в полированном граните надгробного памятника ничего, кроме кладбищенского пейзажа не отражается и отразиться не может. А уж про телесериалы я и вовсе не говорю, ну кто, скажите, воспринимает их всерьез?

А между тем, времена эти были воистину эпическими, они бурлили и скворчали, как задница грешника на адской сковороде, или спина незадачливого кооператора под китайским утюгом «Филипс», направляемого жестокой рукой героя смутного времени.

Автор ни в коем случае не оправдывает насилия, но и не считает его чем-то из ряда вон выходящим. Просто автор не верит в искусственное облагораживание человечества. Поведение человека как такового очень даже зависит от того, чем ему предлагается гордиться. Если человеку предлагается гордиться исключительно количеством денег, то и поведение этого человека будет соответствующим. Юный лоботряс, удирающий на краденом автомобиле от милиции, мог бы при других общественных приоритетах стать летчиком-испытателем. Но не стал и не станет, потому что, обладать крутой тачкой — это престижно, а быть летчиком-испытателем, в смутное время — так себе.

Но это так, лирика, просто автор не знает с чего начать.

Итак, в небольшом подмосковном городке, пусть он называется, скажем, «Растюпинск», жили-были три брата-братка.

Происхождение их было самое обыкновенное. Отец — инженер на Растюпинскском заводе оптических металлоизделий, продукция которого была хорошо известна армиям всего мира, мать — учительница.

Комсомольским прошлым братья не грешили, поэтому говорить о типичности их судьбы в мире новорожденного капитализма, не приходится. Капитализм, как известно, подобно акуле, рождается с зубами и сразу начинает жрать, провоцируя защитные мутации у прочих существ. Если окружающие не успевают отрастить себе достойные клыки, шипы и прочие защитные приспособления, то тем хуже для них. Если хочешь выжить, то перво-наперво, прикончи в себе созерцателя. Найди и убей, а не то схавают! Так и вершится эволюция.

Старшего из братьев звали Даниилом. Не Данилой, заметьте, а именно Даниилом. Хотя, конечно, все путали и сбивались на Данилу, или того хуже — Даньку. С детства Даниил-Данила-Данька проявлял недюжинные способности к точным наукам, к механике, инженерии и электронике, с блеском окончил престижный технический институт и устроился работать в родном городе на том же РаЗОМете. Чего он там изобретал нам неведомо, потому что существовало тогда еще понятие государственной тайны, но уважали его сильно.

Так сильно, что до руководящих должностей не допускали. И правильно, если талантливого человека на руководящую должность поставить, то кто тогда изобретать будет? И работать тоже будет некому. Вот то-то же! В России ведь начальником всегда ставят человека, который ни в чем толком не разбирается, зато на других покрикивать горазд. Про таких индивидуумов так прямо и говорят, большой-де у него опыт руководства. Хоть чем руководить может, и все ему по фигу!

Смешно было Даниилу глядеть, как другие карабкаются вверх по служебной лестнице. Так он и посмеивался годов до сорока, а потом что-то у него с чувством юмора случилось. Видит, те, над кем он посмеивался, им же и командуют. Так что очень скоро смеяться стало не над кем. Разве что над самим собой, а это оказалось не так уж и интересно.

А потом и вовсе стало тоскливо. Особенно, когда в ведомости на зарплату расписывался. Стал он по разным злачным местечкам похаживать, на работу опаздывать. Раз выговор, два предупреждение, три — прогрессивка долой. Видно постарел Данила-мастер, раз судьба к нему спиной встала, дескать, гляди, дружок, какая у меня коса да попа, да руками трогать не моги. А зарплаты и вовсе платить перестали. Опыт-то руководства у заводского начальства большой-пребольшой, да толку мало.

Вот и не выдержал однажды Даниил, протянул руку, ухватил стерву-судьбу за косу, да и рванул, что было мочи. Дескать, что же ты зараза лица не кажешь, или вовсе забыла, какая у нас с тобой раньше любовь была?

Повернулась-таки к нему судьба-судьбина лицом. То есть, не совсем лицом, а так, наполовину. В общем, боком. А Даниил, как увидел, какое лицо у судьбы, так и обмер. Понял, что она к нему спиной не из пустого гонора поворачивалась, а со стыда. Тут ему и самому перед своей судьбой стыдно стало.

И показалось тогда сидение за кульманом при практически полном отсутствии зарплаты Даниилу занятием недостойным и даже позорным, поэтому он быстренько прикинул, что к чему и организовал кооператив по производству ультразвуковых пушек, способных разгонять крыс, собак и прочую недружелюбную человеку живность. В отличие от аналогичных изделий японских и американских умельцев, пушки Даниила имели одну маленькую особенность. А именно, встроенный контур, позволяющий транслировать мысленные команды, которые воспринимались объектом воздействия и неукоснительно им выполнялись. То есть, повернешь рычажок вправо, и все бродячие псы от тебя шарахаются, а повернешь влево — так все наоборот, выражают тебе небывалую любовь и почтение. Как выяснилось в результате экспериментов над соседями по подъезду, команды эти действовали не только на крыс и собак, но и на людей, что блестяще подтверждало гипотезу о единстве всего живого.

Даниил возрадовался, полагая, что создал чрезвычайно эффективное и недорогое средство самообороны и самоутверждения, и уже подумывал о расширении производства и связанных с этим перспективах быстрого повышения собственного благосостояния, однако не тут-то было.

Однажды приходит Даниилу официальная бумага с вызовом в одно очень серьезное учреждение. Ну, думает Даниил, заметили и оценили. Сейчас пойдут дела. Собирается, темный костюм утюжит, галстук завязывает официальным узлом и прибывает точно к указанному времени.

А в серьезном учреждении его уже ждут серьезные дяди, некоторые в лампасах, а некоторые, как и Даниил, в темных неброских костюмах и при галстуках, завязанных официальным образом, то есть, на резинках.

Расспрашивают дяди новоявленного изобретателя-предпринимателя, как это он додумался до своего приборчика, а сам приборчик — вот он — на столике стоит во всей своей гениально-скромной красе.

Даниил все обстоятельно растолковывает, на соответствующую научную литературу ссылается, потом предлагает приборчик включить, чтобы продемонстрировать его, так сказать, в действии.

— А вот этого не надо, — говорит самый серьезный дядя, — мы его уже включали, и убедились, что устройство ваше работает, да еще как! Обезьяны дохнут так, что любо-дорого посмотреть.

— Значит, вы собираетесь профинансировать дальнейшие работы в этом направлении! — радостно восклицает простодушный Даниил, не понимая, однако, при чем тут обезьяны. И почему они дохнут.

— Нет, не собираемся! — уверенно говорит самый серьезный дядя, а все остальные кивают, дескать, не собираемся, и даже более того.

— А зачем же вы меня сюда позвали? — недоумевает Даниил. — Не будете финансировать, так я и без ваших денег справлюсь, слава богу, заказов хватает.

— И этого не будет, — объясняют непонятливому Даниилу. — Приборчик Ваш всякие оппозиционеры да террористы могут на вооружение взять и вообще, изобрели бы Вы что-нибудь другое, а это изделие мы себе в контору забираем.

И опять про обезьян.

— Да не водятся у нас в Растюпинске никакие обезьяны, — не выдержал Даниил. — А если бы и водились, зачем мне их убивать?

— А вот это нам очень хотелось бы выяснить, — говорят серьезные люди, и становятся еще серьезней.

Тут Даниил смикитил, что ему, как говорится, «дело шьют», и уж не до бизнеса ему стало, а как-то сразу очень домой захотелось.

Задавали Даниилу еще разные вопросы, намеки всякие делали неприятные, так что совсем затосковал предприниматель и уже был рад — радешенек, когда на улицу вышел.

В общем, запретили приборчик. Дешево Даниил отделался. Так ему на прощание и сказали.

Даниил для подтверждения личной благонадежности немедленно в запой ушел. В России, известное дело, если ты пьешь горькую, значит, никакой серьезной опасности для государства не представляешь, махнут на тебя рукой — и все. В крайнем случае, позором заклеймят, но это, честное слово, не очень больно.

Пока Даниил пребывал в образцово-показательном запое, воротился из армии средний братец, Иван.

Братец Иван был хорошим солдатом. Именно поэтому служба его протекала не в какой-нибудь столице, где хорошему солдату, по разумению начальства, совершенно нечего делать, и даже не в гарнизоне сонного провинциального городка, где, опять же, хорошему солдату делать нечего, кроме как улучшать демографическую ситуацию, а в местах отдаленных и неуютных. Словом там, где его вовсе не ждут и где ему совсем не рады. Не рады до такой степени, что только и ищут возможности от него, от такого замечательного избавиться.

Надо сказать, что Иван, будучи действительно хорошим солдатом, всеми способами старался посеять в душах местных жителей любовь к Великой Родине, только они почему-то изо всех сил этому противились. Наверное, потому, что любили свою собственную страну. В результате такого несовпадения объектов любви, множество душ отделялось от тел и отправлялось в те края, где по слухам, царила вечная любовь. Так что, частично цель была все-таки достигнута.

Такая деятельность по перевлюблению отсталых аборигенов, наконец, надоела Ивану. Хотя он и был хорошим солдатом, но, тем не менее, и до него, наконец, дошло, что если Родина сама себя не любит, то заставить кого-нибудь еще полюбить ее — дело совершенно безнадежное. Даже если заправлять боевые машины пехоты «Шанелью N 5», а каждую боеголовку системы залпового огня снабдить букетом хризантем. Все равно, гады, любить не станут. Даже под градом хризантем!

Начинать деятельность по внедрению любви к отчизне следовало с тех товарищей, которые, понемногу, пока не особенно афишируя это, стали называть себя господами.

Так что, когда какой-то неведомый снайпер, действуя исключительно из любви к родине, разумеется, своей собственной, в очередной раз прострелил Ивану левое плечо, бравый капитан, по выходе из госпиталя, решил, что с него хватит, и демобилизовался.

Иван появился в родных краях через неделю после возвращения Даниила из стольного града, где состоялись похороны достославного крысогонного устройства, что, кстати, повлекло за собой скорое и, увы, необратимое, закрысивание города Москвы.

Да вы, наверное, помните времена, когда слухи о чудовищных размеров крысах, бегающих по тоннелям московской подземки, заполнили первые полосы красной, белой, желтой, голубой и прочей разномастной прессы. И помните, как эти слухи почему-то разом пропали.

Если вы думаете, что бравые собровцы и омоновцы при поддержке вооруженной тяжелой техникой группы народных депутатов спустившись в темные тоннели, перебили всех зловредных мутантов, то тут вы глубоко ошибаетесь. Ничуть не бывало! Спецназ как всегда занимался плановыми учениями, то есть, вылавливал фальшивых террористов в Тихом океане, будто террорист креветка какая-нибудь. А депутаты — те и вовсе находились в отпусках. Или в народ ходили. Так что, победить крыс было совершенно некому. А крысам, между тем потребовалось место под солнцем. Да и по обществу они соскучились. Известно ведь, если человек не идет травить крыс, то крысы сами приходят к человеку.

То есть, деградация человеков в сочетании с эволюцией крыс создает предпосылки для появления некой крысо-человеческой цивилизации, с чем я нас всех и поздравляю!

Однажды поутру, крысы-мутанты, к тому времени уже почти сравнявшиеся в разумности со средним россиянином, а по хитрости, беспринципности и наглости, значительно превосходящие последнего, вышли из метро на московские улицы.

Конечно, они постарались не сильно отличаться от людей, хотя бы внешне, тем более что с человеческой одеждой у них проблем не было — сколько людей вошло в метро и не вышло оттуда обратно, кто знает?

Оглядевшись и увидев, что оказались как бы на огромной помойке, что приятно согрело крысиные души, они радостно запищали и шустро бросились осваивать жизненное пространство. Благодаря некоторым чисто крысиным качествам, они быстро преуспели в бизнесе и политике — вот где помойка-то!

Наиболее романтичные особи устремились в средства массовой информации и шоу-бизнес, быстро превратив эти виды псевдоразумной деятельности в исконно крысиный промысел.

Конечно, в глубине своих серых душонок, грызуны все-таки осознавали, что они всего-навсего крысы, и от этого их слегка плющило, поэтому важнейшей задачей средств массовой информации была объявлена борьба с ксенофобией.

Так что, помните, крысы — они среди нас! Честное слово, не вру! Я вот недавно видел одного весьма упитанного крыса, разъезжающего по улицам столицы в спортивном «Ягуаре». Близко, правда, подойти так и не удалось, из-за охраны. В охране, между прочим, были сплошные человеки. Да что там! Включите-ка телевизор, и все сразу станет ясно.

Так что, когда Иван заехал в Москву, чтобы оформить документы и получить причитающиеся ему боевые гроши, остроморденький чиновник пискляво ухмыльнулся ему в лицо, и сообщил, что все документы, а особенно платежные ведомости и наградные листы сожраны крысами, а поэтому, увы, бравому ветерану ничего не причитается. После этого чиновник повернулся к Ивану-воину спиной и больше разговаривать не пожелал.

Напрасно он так поступил. Иван ловко ухватил чиновника за холеный розовый хвостик — предмет гордости последнего и тайных вздохов секретуток разного толка — и с размаху шмякнул об угол тяжелого бронированного сейфа, украшавшего кабинет. Сейф неожиданно открылся, из его черного нутра посыпалась и наградные и подъемные, и боевые. И, что характерно, все в долларах да евро. Иван аккуратно отсчитал причитающуюся ему по праву долю, а остальное прихватил на всякий случай, чтобы поделиться с товарищами. А потом взял, да и выкинул чиновника в окно, словно дохлую крысу, каковой тот, собственно, теперь являлся, и отправился в родной городок Растюпинск. Не торопясь, вышел из офиса, помыл руки в крысином туалете, дивясь нежному запаху, да и пошел себе прочь. И, что характерно, никто ведь его не остановил. Все-таки, побаиваются крысы человека. Так что, может быть, и не все потеряно.

А Иван-солдат отправился к себе домой, в Растюпинск.

Приехав, он обнаружил заросшего бурой щетиной старшего брата и после некоторых колебаний присоединился к нему. Братья всегда и во всем поддерживали друг друга, а уж в запое и подавно.

Сидят, стало быть, братья-братаны в гараже, потребляют спиртной напиток и беседуют за жизнь.

— Хреново, брат, — говорит старший.

— Хреново, — соглашается средний.

— А где-то наш младшенький сейчас? — спрашивает Иван-солдат. — Давненько не виделись, большой, наверное, стал.

— В Москву с гуслями укатил, песни повез, — отвечает Даниил- изобретатель. — Я ему такие гусли спроворил — все в столице так и ахнут! Почище фирменных! Там у него фиброусилитель, уникальная, между прочим, штука, сам изобрел.

— А что еще за фиброусилитель такой? — заинтересовался не совсем пьяный Иван.

— Да фибры души усиливает, — сказал Даниил. — У души, у нее знаешь, фибры такие имеются… Она ими чувствует. Вот и получается, фиброусилитель.

— Жаль, — сокрушается Иван, — а то бы сейчас спели. Пусть и без фибров всяких там, просто хором. Все на душе веселее стало бы. А без младшего нашего, без Васьки-гусляра, и не поется как-то!

— Он, небось, в Москве хорошо устроился, — успокаивает брата Даниил, — Ведь он единственный на всю планету рок-гусляр с фиброусилителем, других нет. У него, наверное, скоро концерт на Красной Площади будет. Хорошо бы послушать, только я теперь в Москву ни ногой! Ничего, по телевизору, небось, покажут. Только телевизор фибры не передает, частотка не та.

— Хорошо бы, — вздыхает Иван. — Хотя бы один из нас в люди выйдет, и то хлеб! А в Москву я тоже не ездок. Помойка она и помойка и есть! Одни крысы кругом.

— Хреново! — соглашается старший.

— Хреново! — подтверждает средний.

День сидят, другой, третий. Вот уже в соседних магазинах спиртное заканчиваться стало, а они все сидят и повторяют:

— Хреново, брат!

— Хреново…

Тут гаражная дверь заскрипела-завыла и отворяться начала.

— Кого это еще несет? — с некоторым трудом выговорил Даниил-умелец. — У нас, вроде, все дома.

И давай щуриться в дверной проем. Глаза-то за время гаражного сиденья от света отвыкли, вот и не видно ничего. Да еще накурили братовья так, что не топор можно повесить, а танк целый. Только не поместится танк в гараже.

— А-а… — промычал Иван-солдат и опять уткнулся мордой в пустую канистру из под самогона. Только гул пошел.

— Вот вы где! — донеслось из-за двери.

И в гараже появился третий братец, Васька-гусляр. И электрогусли, на которых он крутой русский народный рачешник лабал, при нем. Только поломанные. Струны кудрями, дека треснула, и провода из нутра свисают — смотреть противно. А на месте фиброусилителя и вовсе обугленная дыра.

— Ва-асятка! — промычал Иван слегка приподнимаясь над полом. — Ты чо здесь делаешь? Ты же должен сейчас на Красной площади с концертом выступать!

— Это не Васятка, — убежденно сказал Даниил. — Эта его голограмма. У меня на третий день запоя всегда голограммы бывают, а сейчас уже не третий. Какой, кстати?

— Да никакая это не Грамма, видишь, она и не голая вовсе! — Иван попытался потыкать в младшего брата пальцем, но все никак не мог попасть. — Но и не Васька!

Солдат с удивлением рассматривал свой палец, которым так и не попал в вошедшего.

— Вот ироды, нажрались тут без меня, — сказала голая грамма хорошо поставленным баритоном. Пустите меня к столу, я уже неделю не евши и не пивши.

— Не-а, раз жрать просит, значит, определенно Васька, — подумав, заключил Даниил. — Ну, здравствуй, братан. Чего-то ты какой-то потрепанный, и на звезду не похож!

— Да уж, звездануло меня будь здоров! — неопределенно заметил Василий, отложил изуродованные гусли и потянулся к бутылке.

Пока младшенький догонял братьев, разговаривать было не о чем, уж больно далеко ушли Даниил с Иваном. В отрыв ушли, так сказать, то бишь, в запой. И как ни пытался Василий рассказать им что, да как, и почему он сидит здесь на ящике от стеклотары, а не стоит на сцене, гордо потряхивая светлокудрой головой и повелевая восхищенным залом звоном рок-гуслей и нежными вибрациями фиброзвуков — ничего из этого путного не получалось.

На все попытки что-то объяснить, у старших братьев был один ответ, правда, утвердительный:

— Хреново!

Наконец Даниил улучил минутку и вынырнул из сумеречного состояния. Пошатываясь, добрел до захламленного столика в глубине гаража, смахнул с него груду старых бумаг, вытащил маленький железный стул, на котором лежало что-то вроде медной тарелки, скинул на пол пачки пыльных журналов и давай какие-то проводки крутить-скручивать. В темноте да в пыли и не видать — какие.

— Ба, а тут оказывается и радио имеется! — радостно воскликнул Иван, глядя, как брат нетвердой рукой жмет на какие-то кнопки и включает тумблеры. — Ну-ка, братан, слови что-нито веселенькое.

Братан, однако, ничего веселенького ловить не стал, а к удивлению всей компании вытащил из ящика металлическую штуковину, сильно смахивающую на щучью блесну и, к изумлению всей компании, заглотал ее.

— Совсем очумел! — прокомментировал Иван. — Эй, Данька! Ты чего, совсем очумел?

А Даниил, между тем и вовсе распоясался. В самом прямом смысле. То есть, расстегнул штаны и задом плюхнулся на металлическую тарелку, к которой тянулся толстый провод от непонятного прибора. Того самого, который был похож на радиостанцию.

— Тебе что, «по большому» приспичило? — заорал Иван. — Так давай быстро-быстро во двор, пока весь гараж не завалил!

А Василий, тот уже из гаража выскочил и нос зажал — одно слово — интеллигент, мать твою!

Старший брат, между тем, кряхтя, дотянулся до какой-то кнопки и нажал ее. Не с первого разу, конечно, но с третьего попал. Кнопка-то была большая. Специально для таких случаев.

В гараже грохнуло, полетели синие искры, а запах-то, запах!

Запахло мощно, только совсем не так, как того ожидали смущенные Даниловым бесстыдством братовья, да и мы с вами тоже.

Неожиданно запахло, свежо, остро, как после сильной грозы. Озоном. Табачный дым сразу свернулся и мелкой пудрой посыпался на пол. Воздух очистился. У братьев даже в головах прояснилось, но только слегка. А вот у Даниила прояснилось, похоже, совсем, потому как стоял он перед младшими братьями — волосы вздыблены, из ноздрей маленькие шаровые молнии выскакивают, одна рука штаны придерживает, в другой та самая блесна с проводом — совершенно трезвый и даже более того.

— Прошу! — твердым голосом сказал он, и указал на медную тарелку, с которой только что поднялся. — Давайте-ка трезветь, братцы!

Ивану что, солдат, он и есть солдат! Не в таких тарелках-переделках бывал. Поэтому средний брат чиниться не стал, а обтер блесну рукавом, да и в рот сунул. И тотчас же голым задом — хлоп на тарелку.

— Врубай свет, братец! — говорит.

— Погоди немного, — отвечает Даниил, — накопитель еще не зарядился, разряд слабый будет. Вон та лампочка загорится, тогда и включу.

— Ладно, подожду, — Иван поерзал на тарелке и закурил, чтобы времени даром не терять.

Тут лампочка, наконец, загорелась, и Даниил нажал кнопку.

И опять грохнуло. Все прошло как по писаному, только Иван еще и курить бросил, чему, надо сказать был рад, но не очень.

— Эй, Васька, ты где? — заорали трезвые братья. — Давай, присоединяйся! Вместе, так вместе!

— Спасибо, братишки, только я как-нибудь сам протрезвею, без этой штуковины, — прокричал Васька из-за какой-то поленницы. — Не нравится мне такое насилие над организмом, все должно происходить естественным путем, а не…

— Иди, иди, и все будет путём, — Иван выволок Ваську из-за поленницы — тот даже и пикнуть не успел, и нежно, но силком усадил на чудо-тарелку.

— А-а, — начал, было, брат-гусляр, но Даниил ловко всунул в открытый рот блесну-контакт и врубил напряжение.

— П-пух! — раздалось в гараже в третий раз, только немного потише, чем в прошлые разы, видно накопитель все-таки не успел до конца зарядиться, но ничего, подействовало! Василий все-таки помельче старших братьев был, да и в запой ушел последним, так что, не такой уж он и пьяный был. Придуривался больше.

— А что это меня на женщин потянуло, прямо мочи нет? Я же сейчас не пьяный! — ерзая на своем ящике, спросил Иван, когда совершенно трезвые братья прибрались немного в гараже, запойную пыль за дверь вымели и собрались совет держать.

— А это побочное действие прибора сказывается, — объяснил Даниил. — Вот этого самого электроопохмела. Мне его один дружок подарил. Савкин его фамилия. Как-нибудь я вам про него расскажу.

— Так слушайте, братаны, что со мной в Первопрестольной приключилось, — начал рассказывать младший братец, переминаясь с ноги на ногу. Садиться он не стал, сказав, что ему так удобней. И то, правда, в узких джинсах с этим самым побочным эффектом не очень-то посидишь, лучше уж стоя. В общем, приехал я в Москву с электрогуслями, которые ты мне сделал, и начал тусоваться.

— Чего-чего? — хором спросили братья, чего начал?

— Тусоваться, — немного смущенно объяснил младший. — Ну, это значит, по разным местам ходить, где люди собираются, по презентациям, вечеринкам…

— По рынкам и вокзалам, по танцплощадкам, по домам культуры… — понимающе кивнул брат-солдат.

— Да нет, не совсем, — поправил его Василий. — На рынках да вокзалах, конечно, тоже люди, но на тусовки ходят нужные люди. Понимаешь, нужные!

— А все остальные, стало быть, ненужные? — удивился Даниил. — Странно, как-то получается.

— Ну, вообще, нужные люди так и считают, что все остальные, кроме них — ненужные, — смутился брат-гусляр. — Но не в этом дело.

— Ну и начал ты, это, тусоваться, и что дальше? — Даниил покосился на треснувший и даже слегка закопченный корпус электрогуслей. — Рассказывай!

— А дальше, меня заметили. Подошел какой-то странный тип, не то мужик, не то баба, и говорит:

— Клевый у тебя инструмент, только вот играешь ты неправильно. Зажигать надо, а ты не зажигаешь. И чтобы в музыке сексу побольше было. Но что у тебя есть, так это народность! Это может сработать. Так что, поработай покамест с Кощеем Ржовым в группе «Голубые клизмы», будешь своими гуслями народный колорит создавать. И познакомил меня с Кощеем.

— А ты фиброусилитель включал? — спросил Даниил. — Неужели не работает?

— Включал, и очень даже работает этот фиброусилитель. Только на нужных людей он почему-то не действует. — Васька взъерошил кудри.

— Может быть, у них фибров нет? — предположил простодушный Иван-солдат.

— Фибры у них будь здоров! — сказал Даниил. — Наверное, у них души нет, у нужных-то людей.

Ну и принялся я, братцы, этот самый народный колорит изо всей сил создавать. — Продолжал гусляр. — Стою на сцене позади всех с гуслями наперевес, лаптями притопываю в такт, а как певичка наша рот открывать устанет, так я, фиброусилитель врубаю, бздынь по струнам и давай русский рачешник наяривать. А певичка эта сразу в пляс пускается. Вообще-то она мужиком была, ее раньше Петей звали, это она потом в Петру переименовалась, когда замуж за продюсера нашего, Кощея Ржова, вышла. Честно говоря, она и так все время плясала на сцене, а тут, ну, прямо с цепи срывалась, страх, что выделывала, но публике нравилось. Публика, прямо, из себя выходила. С милицией потом возвращали.

— Это, значит, у вашей Петры такие фибры, если у слушателей крышу сносит, — понимающе сказал Даниил. — Фибры без души — страшное дело! А играли-то что? Репертуар какой?

— А-а… — Неопределенно махнул рукой гусляр, — Какой там репертуар! Сплошная физиология, вот и весь наш репертуар. «У-у, анатомия, у-у, лоботомия, у-у…»

Ну ладно, лоботомия, так лоботомия, тем более что публика не против. Я уж было, привыкать стал, тем более что платили неплохо. Вот только когда мне предложили из мужиков в бабы перейти, да не понарошку, а взаправду, тут я и не выдержал. Взял гусли и продюсеру в лоб. А он как завизжит, раньше-то он сам женщиной был, Качей его, тьфу, черт, ее, звали, а потом пол переменил, Кощеем заделался…

— Что-то я никак не врублюсь, может, электроопохмел не подействовал, — братец Даниил задумчиво поскреб в затылке. — Что там у вас творилось, то мужики в баб, то бабы в мужиков перекрашиваются, чудно это все? Это прямо, не шоу-бизнес, а какой-то анатомический театр получается. А из анатомички — одна дорога, на погост.

— В общем, выгнали меня, — заключил Васька-гусляр. — Сказали, когда пол сменишь, тогда и приходи. Василисой будешь работать. Ну, я плюнул на все, гусли забрал и домой. Только бабки, которые я заработал на сцене, с гуслями выплясывая, все отобрали. По-закону, через суд, как неустойку и в качестве компенсации за моральный ущерб продюсеру. Тот после моего удара снова в бабу перевернулся, в Качу, и сразу же истерику закатил. Так что, на то, чтобы его обратно в мужика, в Кощея, значит, перекроить куча бабла потребовалась. Ладно, хоть гусли вернули, не позарились, когда я из следственного изолятора вышел. На билет, вишь, по электричкам собирал. А там тоже мафия. И верховодит у них тот же хмырь, что в шоу-бизнесе продюсером, Кача-Кощей. Он, хоть бабки свои получил, но и вовсе оборзел, начал меня уговаривать, чтобы я ногу себе отрезал, ты, говорят, без ноги больше соберешь. С гуслями, да без ноги — вот, говорит она, настоящая русская народность. Да только я не дался. Дал этому продюсеру еще раз гуслями по башке, и бегом…

— А он как, опять в бабу перекинулся, или обошлось? — заинтересовался Иван-солдат.

— Чего не видел, того не видел, — честно признался Васька-гусляр. — Мне не до его пола было, я трое суток от них прятался, на площади памятник Баяну изображал, а потом, когда какие-то граждане попытались мне руку отпилить, решили, наверное, что бронзовая, не выдержал…

— Дал им гуслями по башке! — закончил за него Даниил. — Эх, братка, не бережешь ты уникальный инструмент! Ну, да ладно, починю, так и быть, только смотри, чтобы в последний раз. И фиброусилитель спалил. Вон, одни провода болтаются. Теперь опять в резонанс кристаллы настраивать. Да бог с ними, с гуслями. Ладно, что живой вернулся. Да непокалеченый.

Посидели еще немного братья, порадовались друг другу.

— А ведь это хорошо, что мы, наконец, вместе собрались. — Сказал Иван-солдат. — Поодиночке у нас ничего не получилось, и ладно. Давайте-ка втроем покумекаем, как быть да жить, глядишь, что-нибудь и придумаем. Да и с Москвой этой неплохо бы прояснить, что к чему. То у них крысы, то еще что-нибудь. А уж из мужика в бабы переходить, это, вообще, последнее дело. У нас в армии таких не уважали.

И братовья выключили на время электроопохмел, сходили в магазин, выпили, но теперь, конечно, в меру, и принялись кумекать.

Глава 8

Чем могут заняться трое молодых крепких мужчин, так, чтобы и душеньку потешить, и людям помочь, да и себя грешных не обидеть? Вы сразу скажете — пивоварню открыть, или авторемонтную мастерскую, или еще что-нибудь в этом роде. Можно, конечно, еще в Турцию за зипунами сходить, но этим в наших краях больше женщины занимаются. Все правильно, и пивоварня, и авторемонтная мастерская, безусловно, нужное и прибыльное дело, как, впрочем, и хождение за зипунами, но ведь, прежде чем пуститься в плавь по бурным водам Российского бизнеса, требуется научиться плавать. А что такое научится плавать применительно к нашей ситуации? Правильно, это значит, прежде всего, научиться защищать себя от всякого рода посягательств на нажитое и еще не нажитое добро.

Ах, как часто незрелые бизнесмены попадают впросак, доверив защиту своего дела всяким недобросовестным мордоворотам, у которых кроме желудка и прилагающихся к нему хватательных псевдоподий в процессе эволюции ничего так и не развилось. Но братаны были не из таких. Да и жизненный опыт, какой-никакой, а у каждого имелся. Поэтому они прекрасно понимали, что бизнес в России надо строить не как, к примеру, избу — пятистенку, а совсем наоборот. То есть, не с фундамента, и не со сруба даже, а с крыши!

В общем, кому, как не Ваньке-воину и быть этой крышей? Да никому. Никто лучше бывалого солдата, умело и недвусмысленно решавшего, в свое время сложные международные проблемы, не решит вопрос защиты будущего семейного бизнеса от посягательств разного рода прохиндеев и хапуг. Как казенного, так и самопального розлива.

А срубом, то есть, авторемонтной мастерской, кому ведать? Да кому же еще, как не Данюхе-мастеру, вот кому любой инструмент к рукам! А насчет пивоварни, это братья так, погорячились. А когда подумали, то и решили, для пивоварни слишком большой начальный капитал требуется, так что подождет пивоварня. Для личного пользования, слава Богу, электроопохмел имеется, работает покамест, спасибо Савкину.

Ну а Ваську-Гусляра лучше всего к рекламному делу приставить, там без звона никуда. Даниил гусли отремонтировал, да еще и апгрейт инструменту сделал, так что, играй Вася, шевели клиента! Рекламное дело, это, если продолжать сравнение с теремом, вроде резных наличников или петуха на крыше. Ну, и вывески, разумеется.

В общем, открыли братаны авторемонтную мастерскую.

Что такое авторемонтная мастерская в провинциальном русском городке, где большинство автомобилей пережили и вторую и третью молодость, а первую оставили далеко за задним бампером, еще в эпохе развитого социализма? В городе, где если и есть какие-то иномарки, так те и вовсе ведут загробное существование, то есть, после эксгумации с японских, да европейских свалок.

Правильно, гараж!

Зарегистрировали братаны свое предприятие, сидят, ждут клиентов. Клиенты, конечно, понемногу стали появляться, одному бампер отремонтируй, другому двигатель поправь, третьему…

А третьими были хорошо известные в городе ребята-ребятишки, тоже, между прочим, в каком-то смысле, братаны. Мальчиш да Безяйчик. Они-то как раз на крышевании и специализировались. Конечно, авторемонтная мастерская, это вам не рынок-базар, там с крыши очень даже хорошо капает, но все равно, пользу извлечь можно. Вот они и приехали познакомиться, тем более что Данюха в городе был личностью весьма даже известной. Да и братья его тоже.

Ну, приехали, и приехали. Выходит к ним Даниил-мастер, здоровается, смотрит на японское полноприводное чудо, на котором братва подкатила, но не удивляется, а так, изучает.

— Здорово, — лениво говорит Мальчиш. — Бизнесом, значит, решили заняться. Что ж, дело хорошее. Только, понимаешь ли, делиться надо, а не то, всякое может случиться.

— Нечем пока делиться, — отвечает Даниил. — Сами еле-еле концы с концами сводим. Да и с чего бы это нам с вами делиться? Тогда уж и вы с нами делитесь, так, по-моему, правильно будет. По-справедливости.

— Если бабок нужно для раскрутки — дадим, — говорит, Безяйчик. — Только потом бабки возвращать придется. В десятикратном размере и по первому требованию.

— Не надо нам ваших бабок, — Даниил обтер руки ветошью. — С вами только свяжись — прилипнешь.

— А платить-то все равно придется. — Мальчиш посмотрел на Даниила и сплюнул. — А то нам унижение получится. Не можем мы лицо терять. Только, вижу, взять с вас покамест нечего. Так что, давай так договоримся. Мы завтра тебе паленую тачку пригоняем, ты делаешь так, чтобы ни один опер не определил, что она паленая, а мы тебя месяц не трогаем. Лады?

— Никак нет, не лады, — говорит брат-солдат, выходя из гаража. — Я человек служивый, с законом всегда дружил, так что, валите отсюда ребятки, покуда я не обиделся. А то ведь отделаю так, что ни один опер не узнает. На пластических операциях, конечно, сэкономите. Заодно и честным трудом займетесь. В фильмах ужасов сниматься станете. В роли жертв землетрясений всяких…

— Э-э! — протянул Безяйчик. — Да ты, видать, крутой! — Ну, ничего, сейчас будешь всмятку.

И пистолет из-за пояса потянул.

— «Беретта» — презрительно сплюнул Иван-солдат. — Дерьмо.

Вроде и не произошло ничего. Так же стоит Даниил у раскрытого гаража, очки тряпочкой протирает. Только вроде сдвинулось что-то в мире, и вот уже лежат Мальчиш с Безяйчиком мордами в капот, и двинуться не могут.

— Ну, поняли, что есть такое русский солдат? — Говорит Иван. — Если поняли, так ступайте себе, и больше не грешите. Только за моральный ущерб заплатите — и свободны!

— Эй ты, Кент… — Начал было Безяйчик, но Мальчиш его оборвал.

— За моральный ущерб платить мы не будем, не по понятиям это. Но и трогать вас пока погодим. Ты конечно умный и все такое, да жизни, видать, не совсем знаешь. Заскорузнул на всяких там войнах. А жизнь — она не война, в мирной жизни умирать много страшнее. Ладно, мы тебе ничего плохого делать не станем. Мы вообще ничего делать не станем. А когда к тебе придут из налоговой инспекции, да из пожарной службы, да из санитарной, вот тогда ты запоешь! Ты сам к нам приползешь и деньги принесешь, если у тебя хоть какая-то заначка останется. Только не останется. Так что, думай, братан!

Отпустил брат-солдат рэкетиров, те закурили сигары, гараж скучными взглядами окинули, да и отправились восвояси.

А на другой день явились из налоговой инспекции.

Тут уж Иван-солдат ничего поделать не смог. Налогового инспектора мордой в багажник не сунешь, он при исполнении и грабит в полном соответствии с законом. А что у тебя пока денег нет, так это не его забота.

И пошло-поехало.

Пожарная инспекция, санэпидемслужба, земельный комитет, кого только за неделю не перебывало в старом гараже. Даже из общества защиты животных были. Где, говорят, у вас тут тараканы? Обижаете, значит братьев наших меньших, рожденных ползать…

Работать некогда, только успевай бумажки подписывать, да денежки отсчитывать.

Скоро кончились и боевые, и наградные, и подъемные. Кончились деньги.

А мытари все идут и идут. Дескать, давайте братцы, платите. И все по закону.

— Эх, — сказал Даниил-изобретатель, — видно эти бритые ребята знали, что говорили. Ступай-ка брат-солдат к Мальчишу с Безяйчиком, и забей эту… стрелку. Мириться будем.

— На хрен нужно, — проворчал брат-солдат, однако пошел.

Мальчиш с Безяйчиком официально держали керосиновую лавку на окраине города. Лавка размещалась в невзрачном приземистом строении из красного кирпича, бывшем лабазе купца Скороделова, вошедшего в историю города Растюпинска, как меценат и покровитель искусств. Благодаря купцу Скороделову город Растюпинск славился на всю страну своим театром, в котором ставили пьесы Шекспира и Шиллера, вследствие чего некоторые растюпинцы щеголяли звучными именами, типа «Гамлет» или «Вертер». Но это было давно. В этом же лабазе господина Скороделова местные и приезжие Вертеры да Фортинбрасы пустили в расход. В полном соответствии с канонами драматического искусства.

А теперь над бывшей лавкой-узилищем висела солидная вывеска, выполненная в стиле социалистического официоза. Золоченые буквы складывались в надпись:

«ООО «Мальчиш и Безяйчик» Керосин и сопутствующие товары».

Пониже мелким шрифтом было обозначено:

«Оказываем услуги в организации свадеб, юбилеев и похорон. Гробы напрокат. Недорого!»

Что собой представляют эти самые, сопутствующие керосину, товары, можно было только догадываться. Но искушенный клиент понимал, что «сопутствующие товары» как бы заполняли промежуток между собственно «керосином» и организацией свадеб, юбилеев и похорон с гробами напрокат.

Как бы там ни было, но пахнувший керосином бизнес Мальчиша и Безяйчика процветал, несмотря на непрезентабельный вид лавки. Об этом говорили могучие зверовидные автомобили, приткнувшиеся на засыпанной гравием площадке перед входом в лавку, ну и некоторые другие признаки. Например, вхожесть учредителей в высшие деловые и политические круги города Растюпинска, финансирование собственной газеты с претензионным названием «Солнце Растюпинска», а главное, народная молва. Зачем искать признаки состоятельности человека, когда об этом и так все знают, спрашивается?

Неразговорчивые ребята, все, как один трезвые, с шеями на ширине ушей, покосились на Ивана-солдата и вежливо попросили погодить немного. Потом самый широкий из охранников позвонил по мобиле и коротко бросил:

— Проходи.

Даже обыскивать не стали.

В лавке, как и полагается, пахло керосином.

Мальчиш сидел за обшарпанным конторским столом и пялился в экран навороченного компьютера с плазменным дисплеем. Безяйчик обретался тут же, за другим, не менее обшарпанным столом и что-то азартно кричал в телефонную трубку. Можно было разобрать только отдельные фразы:

— Сколько, говоришь, медных? Понял! С крышками или без? Сам понимаешь, Абдулла, с крышками в полтора раза дороже. А на фига к медному тазу пластмассовую крышку? К медному медная полагается, а то — не фонтан! Лады… ну, бывай! Давай, давай, работай!

— Ага, созрели, значит, — сказал Мальчиш, увидев Ивана-солдата. — Погоди немного, я сейчас этого гада прикончу и займусь тобой.

На экране компьютера, раскорячившись, прыгали многоногие чудовища, которых Мальчиш азартно расстреливал из бластера. Наконец, последний враг в страшных корчах издох, и хозяин лавки с явным сожалением оторвался от монитора.

Однако прежде чем начать разговор с Иваном, он повернулся к Безяйчику и спросил:

— Ну, чего там опять?

— Да у Абдуллы тазы кончились. Просит срочно поставить ему две дюжины медных, да центнер пластмассовых. А крышки брать не хочет. А у нас крышка входит в комплект поставки. Как же без крышки-то? Никакого навару! И насчет Медного Гоблина ругается, сроки, говорит, срываем, санкциями какими-то грозится.

— Что у них там творится, гражданская война, что ли? Ладно, скажи ему, пусть пока по двое в тазу хоронят, а через пару деньков мы новую партию подгоним. И Медного Гоблина в срок доставим, все будет пучком. Абдулла, он хоть и черный эльф, а пацан правильный. Конкретный.

— Да ему, кажись, не для похорон. Он что-то про другое базарил. Вроде как мода там такая у них образовалась. Карачунов они тазами ловят. Экстремальный вид спорта.

— А как к этому сами карачуны относятся? — заинтересовался Мальчиш.

— Нормально относятся. — Пожал плечами Безяйчик. — Ресторан открыли с национальной кухней. Миссионеров в тазах тушат и с укропчиком подают. А поскольку миссионеров нынче раз-два и обчелся, у них за миссионера турист идет. Которому не повезло. Блюдо такое, так и называется, «турист в собственном тазу».

— Во дает Абдулла, в натуре! — восхитился Мальчиш.

Наконец, компаньоны обратили внимание на переминающегося с ноги на ногу посетителя.

— Ну и чего? — ласково спросил Безяйчик. — Чего пришел, Кент? Хреново, значит, без друзей? Обижают?

Иван-воин хотел, было обидеться и устроить в этом подозрительном, отвратительно воняющем керосином офисе погром, но, неожиданно для себя самого, сдержался, и честно ответил:

— Хреново!

— То-то! — назидательно сказал Мальчиш. — Ну, давай, предлагай.

— Чего? — искренне удивился Иван.

— Чего, чего… — бабки, капусту, чего ты там можешь предложить, откуда я знаю? Ты же к нам пришел, а не мы к тебе?

— Ну, не знаю, — сказал Иван и задумался.

— Ладно, — смилостивился Мальчиш. — Условия прежние. Мы пригоняем тачку, вы ее обрабатываете, так, чтобы ее на родной фирме не признали. А мы перетрем с кем надо, и все будет путем. Через год на Канарах отдыхать будете и нам спасибо говорить.

— Или на нарах, — встрял Безяйчик. — Тоже полезно.

— Так тачка же чья-то, — сказал брат-солдат, когда увидел приземистую, налитую силой машину. — Кто-то, может, всю жизнь копил на такую тачку. А мы ее…

— Да не боись! — засмеялся Безяйчик. — Такие тачки на последние копейки не покупают. На нее так просто не заработаешь, можешь мне поверить. Так что, трудитесь спокойно, пусть совесть вас не мучает. Такие тачки с самого начала паленые, потому как покупают их исключительно на краденые бабки. Так и передай старшему вашему.

— С тобой, кстати, особый разговор будет, — Мальчиш задумчиво почесал в бритом затылке. — Парень ты и в самом деле крутой, вон, как нас приложил. Только бестолковый. Не тех мордой в капот суешь.

— А кого надо? — заинтересовался Иван-воин.

— Ты в столице свои кровные сразу получил? — хитро спросил Безяйчик.

Иван-солдат помялся немного, потом решил сказать правду.

— Сразу не получилось. Пришлось какого-то типа слегка погладить. Да, по-моему, это и не человек был, а так, крыса.

— Слегка! — заржал Безяйчик. — Уж на что крысячья порода живуча, а этот лапки-то напрочь отбросил, после твоего «слегка».

— Так что, он и вправду крыса? — изумился Иван-солдат. — А я думал просто так, выродок рода человеческого.

— А ты на сиденье погляди. — Мальчиш откинул вверх дверце спортивного купе ярко-желтого цвета и ткнул пальцем в нежно-кремовое кожаное кресло. Во, видал?

— А зачем здесь дырка? — простодушно спросил солдат.

— Как зачем? Для хвоста! — Безяйчик гордо посмотрел на Ивана. — Эх ты, служба!

— Ну, тогда… — начал, было, солдат, и опять задумался.

Пришел брат-солдат со стрелки в родимый гараж, так и так, говорит. И не хочется, а придется с Мальшишем да Безяйчиком сотрудничать, конечно, неохота, но все не с крысами, а с людьми.

Пожал плечами Данька и ничего не сказал. Только плюнул.

Не прошло и часа, как приехал Безяйчик на желтом «Ломбардини». Выпростался из тесного салона, поздоровался — все путем — и пошел с Данилой в закуток, который офисом служил. О делах тереть.

Через полчаса Даниил с Безяйчиком вышли из закутка — рожи у обоих слегка красноватые — не то поссорились, не то выпили, а может, и то и другое. Но, видно, договорились, потому что Данька махнул рукой в сторону желтой красавицы и скомандовал:

— Заезжай!

И сверкающее европейское чудо, урча мощным мотором и недовольно скрипя низкопрофильными шинами по российскому гравию, скрылось в раззявленной ржавой пасти мастерской.

— Ты это… — дырку в сиденье не забудь заделать, — на прощание сказал Безяйчик. — А то дует. И, повернувшись к Ивану, добавил:

— А ты зайди завтра. Дело есть. — И пошел себе, напевая потихоньку народную песню:

— Дырку в первую очередь, — серьезно кивнул Даниил. Ему тоже когда-то нравилась эта песня, наверное потому, что выросли они все в одном городе, а значит, в детстве распевали одни и те же песни, сами придумывая к ним неприличные слова…. А это, знаете ли, сближает. Все мы вышли из одного и того же Уругвая!

Собрались вечером братья в гараже, стали думу думать. И так и эдак нехорошо получается. Хотя, с другой стороны, живут же те же Мальчиш с Безяйчиком, и на законы поплевывают. А может, ну их, эти законы? Тут Васька-гусляр и говорит:

— Знаете что, братья, по-моему, надо соглашаться. По крайней мере, никто не требует Василисой становиться, да и на крыс Мальчиш с Безяйчиком не похожи. Нормальные мужики. Безяйчика я еще со школы знаю, вместе к Светке Рыжей ходили. По очереди.

— Да чего там, уже, считай, согласились, — вздохнул Даниил и пошел вглубь гаража над «Ломбардини» кумекать. А Иван, тот вообще ничего не сказал, закурил, было, да сразу бросил сигарету. Электроопохмел действовал.

На следующий день Иван пришел в уже знакомую нам керосиновую лавку.

Там его уже, видно, своим считали, потому что даже не спросили, кто такой, да к кому пришел. Сразу пропустили.

— Ну, здорово, сказал Мальчиш. — Присаживайся. Потолковать надо.

Иван присел на шаткий конторский стул. В лавке по-прежнему пованивало керосином, так, что в носу свербело.

— В общем, так, — начал Мальчиш. — С деньгами, как я понимаю, у вас сейчас напряженка. Мы, конечно, клиентов подгоним, но пока вы раскрутитесь — время пройдет. А кушать, между прочим, каждый день хочется. У нас, кстати, тоже с бабками не очень. Чтоб ты не думал, что мы тут в зелени купаемся. Абдулла вон, тазы на реализацию заказал, да все не расплатится никак, ладно, Абдулла эльф свой в доску, хотя и черный. Да мы ему еще истукана задолжали. Перечислили денежки, свои, между прочим, все чин-чинарем, истукана нам изготовили как живого и в срок — только взглянешь — сразу руки-ноги опускаются, не говоря уже обо всем остальном. А эти крысы столичные взяли его и заарестовали. А орки, между прочим, нам платят по факту поставки, так что, пока не получат своего истукана — ни цента!

— А что за истукан такой? — заинтересовался солдат.

— А… Медный Гоблин, понимаешь, — нам через Абдуллу его один оркский пахан заказал для ритуала какого-то. То есть, не нам, конечно, но без нас не обошлось. — Мальчиш довольно ухмыльнулся. — Помнишь, Безяйчик, как мы этого…. Ркацители уговаривали?

— Помню, как же! — Безяйчик тоже ухмыльнулся. — Только его не больно-то и уговаривать пришлось, чуть зеленью запахло, он сразу вдохновился. Тоже, путёвый мужик, правильный. Кто же знал, что крысы нам всю малину обгадят!

— Ну, ничего, мы им устроим день Сурка, — Мальчиш подмигнул Ивану. — Тем более что теперь и армия за нас! Так что, учитывая сложившуюся ситуевину, имеется предложение. Давай-ка, сгоняем в столицу, крыс потрясем, истукана выручим, а, кроме того, крысиное племя проредим — доброе дело сделаем. И если повезет — не одно.

— Так это же, того, бандитизм! — возмутился брат-солдат. — Я лично мародеров в армии… под трибунал отдавал, а ты мне такое предлагаешь!

— Какой же это бандитизм? — в свою очередь удивился Мальчиш. — Если людей грабить, то да, есть немного, присутствует бандитизм, не спорю, а если крыс? Или ты из общества защиты животных такой добрый? В «зеленые» что ли вступил? Что-то непохоже!

— А точно крысы виноваты? — брат-солдат опять задумался. Задумывался в последнее время он часто, только вот придумать ничего путного не мог.

— С людьми всегда договориться можно, — засмеялся Мальчиш. — По понятиям. А вот крысы совсем обнаглели, давить их надо!

— Тогда это…как её, ксенофобия, — не сдавался простодушный Иван-солдат.

— Я три года в университете имени Патрица Лумумбы отучился, и никакой ксенофобии за собой не замечал, — Мальчиш раскурил толстую пахучую сигару. — А уж там, кого только не было. И черные, и белые, и зеленые, и эльфы, и гоблины всякие… Эльфийки, кстати, очень даже ничего, только вот, не дают нашим. Вот у кого ксенофобия! Но это так, к слову. А вот крыс не было. Не было, понимаешь, крыс. Из чего следует, что крысы — это не люди, не животные и даже вообще не эти….

— Говноноиды, — подсказал Безяйчик.

— Ага, гуманоиды, — подтвердил Мальчиш.

— А кто же они тогда? — спросил Иван. Упоминание о трех годах обучения в университете имени Патрица Лумумбы заставило его как-то по-новому посмотреть на Мальчиша. Ишь ты, бандит, а образованный!

— Крысы! — отрезал образованный Мальчиш. — А у твоего братана, кстати, на их розовые задницы приборчик имеется. Не забудь с собой прихватить, пригодится. Хана нам без Медного Гоблина, Абдулла предъяву сделает — не отмоемся!

На том и расстались.

А брат Даниил между тем обдумывал, что бы ему с «Ломбардини» такое сотворить, чтобы в родной конюшне тачку не узнали. Ну, с номерами и прочим — это просто, особенно, если применить темпоральный электролиз. То есть, вернуть атомы в тех местах, где на двигателе и кузове номера выбиты на прежние места. Тогда никаких следов от номеров не останется. А вот внешний облик, это, конечно, проблема. Уж больно спортивная тачка выделяется среди остальных автомобилей. Хотя, ей, конечно, и положено выделяться…

Есть такая занятная штука — топология называется. Согласно этой самой топологии, что бублик, что шар — одно и то же, только введи преобразование — получится из шара бублик или наоборот. Впрочем, об этом каждая кухарка знает. Было бы тесто, а пирог любой слепить можно. И вкус у того пирога будет тот же самый, только видимость другая. Так что, если применить эту самую топологию к преобразованию спортивной тачки в занюханный «Жигуль» — то требуемый результат будет достигнут. Жалко, конечно экстерьера, но существует ведь и обратное преобразование.

Между прочим, топологические преобразования сложных технических систем до недавнего времени широко применялись в нашей стране. Вот кому-то кажется, что это обыкновенные телеграфные столбы вдоль дороги стоят, ан — нет. На самом деле это топологически преобразованные ракеты класса «Земля-воздух» или вообще «Армагеддон-2», так что, агрессор, думай, прежде чем что-нибудь предпринять!

Тут Данька подумал, что и водитель с пассажирами, которые в эту машины сядут, возможно тоже топологически преобразуются, но решил оставить эту проблемы на потом и принялся звонить другу-приятелю Савкину, чтобы вместе сварганить подходящую установку.

Тут как раз и пришел брат-Иван. Пришел и говорит:

— Братка, у тебя случаем действующий крысогон нигде не завалялся?

Брат Иван ткнул пальцем куда-то на полку, возьми, мол, и отвали, не мешай думать.

Иван-солдат отыскал крысогон и включил подзарядку, чтобы к завтрашнему дню все было готово.

А Даниил задумался. Он думал о машинах и прочей всяческой технике, с которой, так или иначе, имел дело.

Каждый человек мужского пола, за редким исключением, всю жизнь, так или иначе, связан с различными механизмами. Сначала это детские игрушечные машинки, которые, в конце концов, ломаются и куда-то теряются. Никто не задумывался — куда? Потом это велосипеды, много-много велосипедов. Человека сопровождает целый выводок этих забавных насекомоподобных машин, причем старые велосипеды долго не хотят уходить из человеческой жизни, покорно заселяя сараи и чуланы, когда становятся ненужными. И однажды, наконец, незаметно уходят. Уходят тогда, когда их уход уже не вызывает грусти и чувства потери. Деликатнейшие существа, эти велосипеды, надо сказать. Честное слово, людям есть чему у них поучиться! Самый первый, самый желанный велосипед — это маленький трехколесный уродец, с которым чадо знакомится на заре своей жизни, потом человек становится старше, и велосипед подрастает вместе с ним. А иногда и в конце жизни человека ожидает трехколесная инвалидная коляска — тоже ведь, велосипед. Правда?

А куда уходят души детских машинок, трехколесных велосипедов, старых мотоциклов и мопедов? Куда вообще уходят души человеческих машин? Может быть, в некий механический рай, в котором правит Великий Небесный Механик, всеблагой справедливый и всемогущий? Похожий на пожилого работягу с в перепачканных солидолом штанах, иногда нетрезвый, но всегда понимающий. Но тогда следует предположить наличие у машин души, что уже само по себе отдает ересью! Хотя, создавая машины, люди вкладывают в них частички своих душ, используя машины, они волей-неволей, оставляют в них немного себя, так что какая-то, пусть мозаичная душа у машин все-таки имеется. Так что, пусть, хоть на краешке нашего воображения, существует этот самый машинный рай, хотя бы для того, чтобы нам не было стыдно перед нашими машинами.

Даниил вспомнил, что этой ночью ему приснился дом его детства, сталинская трехэтажка, у подъезда которого стоял совершенно замечательный спортивный велосипед «Спутник» — о таком он мечтал, когда учился в школе. Только приснившийся велосипед был ослепительно белым, и это было так неожиданно и здорово, что мастер сначала немного испугался, а потом задохнулся от счастья.

Закурил, погрустил еще немного, и принялся за работу, мысленно попросив прощения у красавицы «Ламбордини». Да будет милостив к нему Небесный Механик!

Глава 9

Если бы вы знали, какие дела вершатся за обшарпанными дверями московских коммуналок, вы, честное слово, с большим почтением отнеслись бы к этому городу. Но вы не знаете, вы в лучшем случае догадываетесь, и, слава богу…

Растюпинскские приехали в первопрестольную на старой-престарой «Копейке», посмотреть не на что. Конечно, если бы какому-нибудь продвинутому инспектору приспичило бы проверить ходовые качества этой самой «Копейки», он бы весьма и весьма удивился. Старенький «Жигуленок» запросто разгонялся до сотни за неполных четыре секунды и, при желании, мог развивать скорость около трехсот километров в час. А как же могло быть иначе, если Даниил с помощью хитроумной топологии сотворил его из той самой «Ламбордини»? И пускай машина приобрела истинно копеечный вид, душа у нее осталась прежней, пятисотсильной душой породистого гоночного автомобиля. И как же страдала эта душа!

Безяйчик, сидевший за рулем, то и дело ругался черными словами — тачка ни в какую не хотела плестись по шоссе с приличной для старого «Жигуля» скоростью, все время норовила вырваться из унылого общего потока автомобилей и, когда ее осаживали, обиженно рыкала мотором. Но Мальчиш сказал:

— Нечего выпендриваться, все должно выглядеть естественно и натурально.

Но и нахлебались, конечно, с этой естественностью! Еле доплелись. Хорошо дорожный патруль нигде не остановил, потому что с «копеечников», как известно, взять нечего.

Поставили тачку на стоянку у Измайловского оптового рынка, и для начала решили осмотреться. Тем более что и ночлег рядом имелся. Неподалеку проживала Танька-шаманка, а у нее в былые времена, когда она еще в Растюпинске обреталась, кто только в котятах не ходил. А уж Безяйчик-то и вовсе от Татьяны ума набрался, книжки читать стал и даже стишки пописывал. Типа:

И прочее такое. Лирику, в общем…

Мальчиш в Растюпинске, тоже к Татьяне захаживал, как вернется с зоны, немного придет в себя, так и зайдет. Любил он о всяких высоких материях порассуждать, о происхождении вселенной там, или о способах варки чифиря. Меж собой они Таньку называли «Инессой», только вслух боялись. Шибко сердилась шаманка за это погоняло. Могла и ушибить.

В общем, заваливается Растюпинскская братва к Таньке-Инессе в коммуналку, шамовку в холодильник, пузыри — на стол, знают, что у шаманки, как правило, пожрать-выпить нечего, сама невесть каким духом питается. Только ясно, что не святым. Вон как лицо-то обтянуло.

Сдала, сдала шаманка, а ведь совсем недавно казалось, все ей нипочем.

Надо сказать, владела шаманка древним и почти забытым в России гаданием на мурашках. И силой тоже владела, только силу эту в основном на себя тратила, потому и не старилась. Надо же, четыре раза замуж выходила, и два из четырех — за сотрудников силовых структур. Кагебешники, по идее, должны были бы от Татьяны как черт от ладана шарахаться, а они наоборот, наперебой руку, сердце, да московскую прописку предлагают! Скажете, не шаманство? Шаманство и есть!

Сели они за стол, как полагается, пригубила шаманка зеленого вина, да посетовала, что черного нет. Рюмка черного вина ее живо бы в прежнюю норму привела. Да только где оно теперь в России черное вино? Белое, и то из привозного спирта делать стали, вот и нет в нынешнем вине никакой силы, одна дурь. А черное и раньше, разве что верлиоки умели гнать, на черном грехе оно настояно, в черном чане сброжено, и на черный день приготовлено. Но это так, к слову.

— Ну, Татьяна, ты чего-то не помолодела, — деликатно говорит Безяйчик. — Раньше все молодела, да молодела, любо-дорого было посмотреть на тебя, а сейчас вот сдала. Или чего случилось?

— А… — неопределенно протянула шаманка, по-старушечьи кутаясь в платок. — Ты лучше молодого человека мне представь. Чую я, неспроста он с вами, да еще сам-третий.

— Да это новый наш кореш, Иван-солдат, знакомься, Татьяна. — Говорит Мальчиш. — У нас с ним, понимаешь ли, общие интересы в первопрестольной. Ты его не стесняйся, он свой в доску!

— Вижу, что свой, да не только свой, — отвечает шаманка, и на Ивана эдак так по-особому смотрит. — И сила в нем есть, только не вся, а третья часть.

— Хорошо, хоть не восьмушка, — засмеялся солдат.

— Ты, Танька, опять за свое, — смеется Безяйчик. — Только с охмурежем у тебя сейчас не очень-то получается. Или случилось что? Ба, да ты вроде как и впрямь постарела?

— А ты только заметил? — сказала шаманка.

И тут все сразу увидели, что разговаривают со старухой. То-то она шамкает, зубов ведь почти и не осталось.

— Кто это тебя так? — спросил Мальчиш. — Ты скажи, а мы уж предъяву сделаем по полной программе!

— Беда у меня, — говорит шаманка. И лицо у нее сделалось, как далекая северная луна сквозь черные пихтовые ветви, или, как проигранный до прозрачности бубен, в который стукни — порвется. — Не стало удачи в городе Москве, не стало ее и во всей России, вот и постарела я. Не из чего мне теперь пряжу тянуть. Раньше я у того чуток, у другого чуток — вот и набиралось старой шаманке на жизнь. А теперь глянешь на человека, а у него последняя нитка фарта, да и та вот-вот сгнила почти. Не забирать же! Вот и старею. А вы как сюда, чую, что по делу, да не разберу по какому. Вдаль плохо видеть стала.

— Ты, вот что, — опасливо обратился к ней Мальчиш, — погадала бы нам на фарт. У тебя мурашки-то еще остались?

— Покойны они, — вздохнула шаманка. — Пробудить, конечно, можно, да не знаю, что получится. Силу заемную надо, у меня своей нынче маловато.

— Ну, ты, Инесса, не переживай, — забеспокоился Безяйчик. — Если бабок надобно, так мы сейчас кое-кого тряхнем, и подбросим тебе на прожитье. К врачам сходишь, подлечишься, зубов себе прикупишь, глядишь, следующей весной опять на твоей свадьбе гулять будем.

И поежился, потому что за «Инессу» и схлопотать можно было. Только на этот раз шаманка не обратила на прозвище никакого внимания, видно и в самом деле стала плоха.

— Нету в деньгах той силы, которая мне надобна, — отмахнулась шаманка. — Ты наливай, давай. Да мне в чай маленько плесни, не пью я нынче крепкого.

— А ты вон у него силушки возьми, — сказал не то в шутку, не то всерьез Безяйчик. — Сама же сказала, что есть в нем сила. Пусть с тобой поделится, а ты за это нам погадаешь.

— Не могу, — сморщила и без того запавшие губы Татьяна. — У него сила прямая, как воинский луч, острая, будто холодное железо, и чистая, словно красная медь, не по нутру мне такая сила. Вот кабы эту силушку, да через могильную землю процедить, в ржу, да медную зелень обратить, вот тогда бы…. Да что это я, ведь есть у него то, что мне надобно, есть, вон в кармане лежит. Даже отсюда чую, только никак не разберу, что там у него.

— Давай, Сержант, доставай, что там у тебя в кармане, — серьезно сказал Безяйчик, — не жмоться.

— Я между прочим, капитаном в отставку вышел, — обиделся Иван.

— Это не важно. В нашем деле ты все равно больше чем на сержанта не тянешь, — ответил Мальчиш. — Значит, так и будешь покамест Сержантом. Присваиваю тебе такое погоняло.

Иван неохотно полез в карман и вытащил почерневшую серебряную пулю, размером с инжир. Такую же сплющенную и, по всему видать, старинную, потому, что ни в одно современное охотничье ружье не влезет. Калибры нынче не те.

— Вот, — говорит. — Берите, не жалко. Я ее у одного душмана в подсумке нашел. Сам не знаю, зачем с собой столько лет таскал, а смотри-ка — пригодилась! А то ни выбросить, ни продать.

Это же Несмертельная Пуля, — шаманка аж вскинулась. Глаза зеленым налились, в волосах молнии стреканули. — Да еще и неупокоенная! Ну-ка, давай сюда, покуда делов не наделал!

Иван молча протянул черную луковку шаманке.

Взяла шаманка несмертельную да неупокоенную пулю, с ладони на ладонь перебросила, будто уголек.

Жжется!

Бросила в стакан, водки добавила, отхлебнула глоточек — совсем чуть-чуть, и замерла, словно прислушивалась к чему-то. А в самой, как будто костер развели — в глазах уже не зелень, а алое что-то сквозь веки светится, морщины разгладились, желтое лицо порозовело. Потом вздохнула, и сказала:

— Страшная сила в Несмертельной Пуле, если, конечно, знать, как ее использовать. Вам это, слава создателю, не дано, а кому дано, тот не знает.

— Какая такая сила? — заинтересовался Иван-воин, он же Сержант. — Тем более, сама же сказала, что она несмертельная. По-моему, настоящая сила как раз в смертельных пулях заключается. Сколько раз видел, иная пуля свистнет — и ничего, только волосы холодом продернет, а иная прилетит без звука, шуркнет тихонько, словно кто кровью в снег сплюнул — и все — конец.

— Ошибаешься, солдат, — качает головой шаманка, — ох, как ошибаешься. Несмертельная пуля, эта та пуля, которая крови хлебнула, да жизнь до конца не выпила. И в землю не упала, не упокоилась, значит. Вот и ждет такая пуля своего часа. Сила в ней да ярость великая. Думаешь, почему раненые пулю, которая в них попала, с собой носят?

— Почему? — спросил Иван-солдат и машинально потрогал грудь. Там на стальной цепочке висела обыкновенная автоматная пуля калибра семь целых шестьдесят две сотых миллиметра. В госпитале подарили. После операции.

— А потому, что это смерть свою они на цепи держат. — Шаманка посмотрела на Ивана, и усмехнулась. — А пока смертынька на цепи — быть солдату живу. Одна смерть от другой защитит, если, конечно та, другая, проворней да сильней не окажется.

— А это чья смерть? — Мальчиш показал на черную луковку в стакане. Вокруг пули-луковки хороводились маленькие пузырьки, словно водка ни с того, ни с сего закипать начала.

— Не ваша, — засмеялась шаманка. — А чья — не скажу!

— Так, выходит, это ты от чьей-то смерти так на глазах и раскрасавилась? — возмутился Безяйчик. — Нет, ты правду скажи!

— А жизнь она всегда от смерти происходит, больше-то не от чего. И не зыркай на меня глазищами, не больно-то я пугливая! — сказала Татьяна, достала их карману закопченную трубку-носогрейку и затянулась вонючим болгарским табаком. И в каком только соцреализме она его купила? — Ну, чего знать желаете? Спрашивайте, пока я добрая, а то ведь я и передумать могу. Да и недосуг мне с вами тут…

Иван смотрел рот разинув то на Мальчиша с Безяйчиком, то на шаманку. Что-то вроде изменилось, а не понять что. Потом сообразил — теперь шаманка здесь главной стала, а Растюпинскские ребята перед ней словно съежились и мягкой шерстью обросли. Котята. Хотя и шипят.

А шаманка наоборот, залоснилась-закруглилась, волосы расправились, губы улыбаются, даже зубы, вроде, резаться стали. Да еще, какие острые. Нелюдские.

— Да какая же она старуха? — подумал Иван. — У Безяйчика, вон, похоже, в штанах тесно стало, вон, как заерзал.

— Ты, бабка, — сказал он вслух, — кончай людям мозги парить. — Думаешь я тебе эту хрень — тут он ткнул пальцем в стакан с несмертельной пулей — в подарок привез? Ошибаешься, желторожая, серебряшку еще заработать надо. Оклемалась маленько, и будет! Давай, делай что надо.

Взял стакан с водкой, поболтал, так что пуля о стенки зазвенела, да одним духом в себя и опрокинул. Крякнул, колбаской закусил, черное серебро пальцами из стакана вынул, обтер об рукав, да обратно в карман и сунул. Шаманка только рот открыла.

— Ай, силен, ты Иван-воин, — сказала шаманка, когда Мальчиш с Безяйчиком ее минералкой отпоили. — Надо же, и смерть-водка тебя не берет! Ну, коли, выпил — жди похмелья. А пулю себе оставь на память, нету в ней больше силы, я первую пробу сняла, а остальное ты допил и не поперхнулся.

— С похмельем я, как-нибудь справлюсь, у нас на этот случай прибор имеется, — усмехнулся солдат. — А ты обещала погадать, давай, гадай! Тоже мне, Инесса выискалась!

— Ну ладно, — сказала Татьяна, — погадаю!

Шаманка подошла к серванту, выдвинула ящик и достала оттуда большой плоский предмет, похожий на коробку от конфет, или на шахматы, только без шашечек. Поставила коробку на стол, сдвинув бутылки и тарелки с закуской, потом полезла куда-то в книжные полки и извлекла оттуда тонюсенькую свечку. Таким на рынке цена — пучок пятачок. Граждане теперь часто свечи покупают на случай отключения электричества. Так что, свечной заводик в наше время, стараниями энергетиков, дело очень даже прибыльное.

Между тем, ведьмачка взяла у Мальчиша финку с наборной рукояткой, положила свечку на столешницу и порезала ее на коротенькие желтые цилиндрики, с вершок всего длиной. Лунки в одной стороны концом финки проковыряла и белые фитильки выпростала наружу. Потом открыла коробку. Братва дружно сунулась посмотреть — что там? И так же дружно отпрянула. Аж головами стукнулись.

В коробке было что-то вроде лилипутского кладбища. Аккуратные могилки с квадратными камешками-памятниками располагались ровными рядами, словно конфетные ячейки с поставленными на попа шоколадными батончиками. Только на могилках имелись маленькие, аккуратные холмики, покрытые зеленой плесенью. Кое-где виднелись малюсенькие растрепанные веночки с совсем уж микроскопическими надписями на них.

Шаманка установила свечечки на могилках, но не на всех, а по выбору. На некоторые холмики только посмотрела, покачала головой, поправила камушки, а свечку ставить не стала.

Добыла огонь, трут раздула, и свечечки на могилках затеплила. А потом принялась руками над кладбищем разводить и приговаривать:

Тут над могилками, где свечечки горели, появились светящиеся розовым светом огоньки-пушинки. Встали над горящими свечами, а потом медленно поплыли к шаманке, словно их что-то притягивало. А шаманка ладонями к себе делает медленно так, а потом, когда огоньки в стайку сбились, ладони наружу поворотила, дескать — стоп. Огоньки послушно остановились и принялись тихонько кружиться, образовав небольшой мерцающий шарик.

— Мурашки! — испуганно прошептал не то Мальчиш, не то Безяйчик. А Иван и так уже понял, что это мурашки. Только не страшно ему было. Точнее, не очень страшно, а если и пугало что-то, так только то, что очень уж тихо все происходило. В американском кино все не так — там шум, грохот, слизь во все стороны, и вот уже покойничек из могилы вылез сопли развесил, слюни распустил, так и ищет, кого бы сожрать. А здесь как-то уж больно по-домашнему.

А шаманка и вовсе разошлась, рукава халата разлетаются, круглое лицо золотом налилось, и кажется, что волки ей откуда-то издали отвечают. Хотя, откуда в Москве волки?

Потом вдруг, как дунет на шарик. Мурашки и разлетелись по комнате. Розовым по стенкам так и черкнуло! А братва шарахнулась в стороны. Не дай бог мурашка прицепится.

— Батюшки, форточка-то закрыта, — вспомнила вдруг шаманка. — Форточку отворите, а то побьются они о стены.

Иван опомнился и бросился отворять форточку. И то сказать, пора было, накурили в комнате — не продохнуть.

Мурашки еще немного пометались по комнате, потом сбились у открытой форточки в слабо светящуюся кучку, брызнули наружу и пропали в сентябрьской ночи. Только свечки в коробке остались гореть.

— И куда это они направились? — спросил Безяйчик, когда немного пришел в себя. А Мальчиш промолчал. Только в ухе у себя спичкой ковырял. Потом спичку вытащил, посмотрел на нее и с облегчением сказал:

— Ух, чисто! То есть, в ухе, конечно, как говорится, гречку сеять можно, но мурашки там нет. Показалось.

А шаманка стоит посреди комнаты — ростом даже выше стала, грудь поднялась — дышит! Был бы здесь какой-нибудь полковник, сразу предложил бы свою чистую руку да горячее сердце. А не взяла бы Танька — так бросился бы сгоряча своей холодной головой в ближайший тихий омут. И с концами.

А шаманка повела крутым эскимосским бедром, да и говорит:

— Ну, чего рты разинули. Мурашки еще не скоро вернутся, я их далёко послала. Деньги-то еще у кого остались? Давайте, я за зельем схожу. Да не суетись ты, Безяйчик, я сама, а то еще купишь какой-нибудь ерунды.

Взяла пятихатку, кацавейку накинула, туфли на босу ногу и — только дверь хлопнула.

Вот так шаманка!

Не успели Растюпинскские выкурить по сигарете, как шаманка вернулась — видно идти было и в самом деле недалеко.

— Вот, — сказала она и поставила на стол большую оплетенную соломкой бутыль с чем-то бордовым.

— Ты чо, Танюха, портвешка прикупила? На всю пятихатку? — дурашливо изумился Безяйчик. — Портвешок на беленькую не ляжет. Головка бо-бо будет.

— Заткнись! — бросила ведьмачка, разматывая платок и бросая его на стул. — Это не портвешок, хотя, как помнится, ты раньше и портвешком не брезговал. Слеза это московская пьяная, на чужой беде настоянная да чужим потом крепленая. У нашего дворника купила, у Яшки, знатное пойло, между прочим. Он не всякому его продает, только своим.

— А кто он таков, этот дворник Яшка, что ты ему, вроде как своя? — с некоторой обидой за шаманку, дескать, низко опустилась землячка, спросил Мальчиш.

— Яшка-то? — ведьмачка вздернула крутую бровь. — Яшка — верлиока местный. Староста ночной. И не вздумайте невежество какое-нибудь к Яшке проявить, хоть бы и на словах — убить не убьет, а утра вам точно не видать, притопит в ночи!

— Ишь ты! — Безяйчик хотел было заржать, но покосился на открытую коробку-кладбище с горящими свечечками, и поперхнулся. — Верлиока, надо же! Так бы сразу и сказала, а то дворник…

— Ну, будем! — шаманка наполнила мутной московской слезой фужеры, не забыв плеснуть чуток в коробку, и прошептать что-то так быстро, что слов никто не разобрал. Да и если бы разобрал — не понял бы.

Мальчиш с Безяйчиком опасливо понюхали напиток, переглянулись и со страдальческим видом влили в себя. Иван-солдат покрутил фужер в руках, да и выпил залпом, выкинув из головы мысли о всякой мистике и прочей ерунде. И то сказать, мало ли что пивать в жизни приходится. Если задумываться о том, из чего это сделано, то враз стошнит, а если не думать — то и ладно.

Безяйчик отыскал на столе замусоленную хлебную корочку и усиленно ее нюхал. На его широкой физиономии явственно отображалась внутренняя борьба. Чего, дескать, не сделаешь из уважения к хозяйке!

Танька заметила это и сказала:

— Хорош приблажать-то да придурков из себя корчить. Вон, человек выпил, и ничего, не морщится!

— Так ему чего, он же солдат! — пробасил Безяйчик. — У него желудок, небось, бронированный, а у нас нутро больное, баландой стертое…

— Ничего, — Танька строго посмотрела на Растюпинскских. — Стерпит как-нибудь ваше нутро. Допивайте, а не то старосту обидите.

Упоминание о старосте подействовало. Да и пойло на самом деле было не таким уж отвратительным. Честно говоря, оно вообще было никаким на вкус. Точнее, никто его толком не распробовал. Безяйчик проглотил, наконец, свою корочку, сглотнул и сказал:

— А чего это ты нас слезами потчевать взялась. Сказано же, Москва слезам не верит.

— Ну и дура, что не верит, — шаманка уже налила себе багровой бурды и теперь с наслаждением прихлебывала, щуря узкие, вытянутые к вискам глаза. — А вы верьте. Выпивший слезы на сутки становится как бы местным, что ли. Запах у него московский и все остальное. Короче, теперь никто вас за чужаков не примет в любое Московское место вам проход будет.

— И в Кремль? — спросил Иван-солдат.

Во многих местах он побывал, а вот в Кремле не доводилось. Разве что в детстве.

— И в Кремль, кивнула Танька. — И не только пустят, но и выпустят, а это уже кое-что!

— Это хорошо, — солдат налил себе еще немного, полфужера, выпил, и задумался, что ему, собственно, в Кремле понадобилось. По всему выходило, что ничего, однако, упускать такую возможность все-таки не хотелось.

— А чего это твои мурашки не возвращаются? — спросил Мальчиш. — Наверное, пора уже.

— Куда им торопиться? — легкомысленно бросила ведьмачка. — Рады радешеньки, из могилок-то выбраться, вот и пускай погуляют. Ночь, она длинная, а для них она и вовсе длиной в жизнь. Вот и не торопятся в неволю.

— Ты бы их из коробки почаще выпускала, да на солнышко, им бы веселее было, — пожалел мурашек Безяйчик. — Глядишь, и проворнее бы стали.

— Много ты понимаешь, — фыркнула шаманка. — Нельзя им почаще. И на солнышко нельзя. Они же дохлые!

— Так ты что, нам на дохлых мурашках гадаешь? — возмутился Мальчиш.

— Во-первых, где я вам не дохлых возьму, — Танька опять закурила трубку и выпустила облако вонючего болгарского дыма прямо в потолок. — А во вторых, дело ваше темное, дохлое, может быть, вот я дохлых мурашек и пустила разведать, что к чему. Если они принесут какую весть, то дурную, стало быть, лучше вам собираться и уматывать восвояси, а если спокойные вернутся, да тихо мирно по местам разлягутся, стало быть, все в порядке, можете смело приступать к своим беззаконным делишкам. Нету вас на той стороне! Я доступно объясняю?

— Ни фига себе! Вот так гадание на фарт! — хором выдохнули Мальчиш с Безяйчиком. — Ну, ты, подруга даешь! Тут без бутылки не обойтись!

— За водкой сами идите, — безразлично бросила шаманка, окутавшись дымом. — Мне моего пойла хватит, да вон и ему тоже. — Она кивнула в сторону Ивана.

И застыла каменной бабой, глядя куда-то сквозь осень в зиму, туда, где ей было роднее. И опять вслед за шорохом ночного троллейбуса кто-то проскулил-простонал, хотя, мало ли кто стонет в ночной столице?

Безяйчик вздохнул и начал собираться, что-то ворча себе под нос. Видимо Яшкин продукт его совершенно не устраивал, в том плане, что местным он становиться не собирался, и вообще, водка, как известно, лучший продукт для адаптации в любом российском городе.

Между тем Иван почувствовал, как зелье начинает действовать. Он легко мог бы подсказать Безяйчику, где находится ближайший магазин, более того, он понял, что знает множество вещей, которые ему знать вроде бы неоткуда, вплоть до номеров кодовых замков на подъездах микрорайона «Ясенево», который был весьма, кстати, далеко отсюда. Он мог бы с завязанными глазами отыскать, например, дом, квартиру и комнату какого-нибудь Васи Гомоштейна в коммуналке спального микрорайона «Митино» и даже знал, что означенный Вася пребывает в состоянии глубокого минора по причине потери должности грузчика и нуждается в срочной поправке здоровья. Но Вася — это еще что! При желании Иван мог бы найти любого обитателя столицы, включая званых и незваных гостей, миллионеров и светских шлюх, власть имущих и предержащих, всех, всех, всех…

И это еще не все! Теперь Иван чувствовал, как глубоко под землей, щекотно и жутковато, как тараканы в рукаве, бегут поезда метро, и что рельсовый путь в тоннеле под Москвой рекой износился и ноет, словно зубной нерв. И вялую озлобленность стоящих в пробке на Можайке водителей, он тоже чувствовал, и еще многое другое. Ощущение города было таким, словно он случайно надел чужое тело, по всей видимости, не совсем человеческое, слишком большое, и теперь безуспешно пытался в нем освоиться.

Как ни странно, Танька-шаманка почему-то сразу потерялась, видно, не принадлежала она к московским обитателям, так что Иван не удержался в коммуналке и рухнул в город.

Какое-то время он метался среди нелепо и ярко освещенных улиц, чувствуя себя самозванцем, мурашкой незримой. То и дело, попадая в темные, заставленные автомобилями дворы, все какие-то одинаковые, выскакивая на площади, где негде было притулиться хоть на время, торопливо минуя страшные провалы каких-то базаров и рынков, Иван, наконец, нырнул в нишу Мерзляковского переулка, ощутил рядом что-то грустное и незлое и остановился.

— Отсюда не прогонят, но без бутылки, точно, не обойтись. Холодно, — подумал Иван, сворачиваясь клубочком у низкого постамента памятнику Гоголю, спрятавшемуся от суеты сует в нише Суворовского бульвара, и с головой укрываясь грубой, пахнущей псиной шинелью.

Стало легче, но глоток водки все равно бы не помешал, потому что привыкнуть к некоторым вещам можно только с помощью водки, и Иван, подтянув ноги в холодных кирзачах под шинель, стал дожидаться Безяйчика. При этом в голове у него вертелась совсем уж идиотская мысль, что, вот, придет Безяйчик, и они вмажут на троих с Николаем Васильевичем, которому тоже холодно и неуютно, а там станет ясно, что делать дальше.

— Эй, солдат, кончай кочумать! — обеспокоенный голос шаманки вырвал его из единственного доброжелательного к нему места в огромном городе и вернул в комнату в Измайлове.

Иван с трудом отлепился от постамента и, дергая шеей, натертой грубым шинельным сукном, встал.

— Ты чего вскочил? — спросил его Мальчиш. Глаза у него были выпученные, как у афроамериканца, то есть, негра, по-нашему.

— Почудилось, — с трудом выговорил Иван.

Мальчиш не стал спрашивать, что именно почудилось Ивану, а только хмыкнул, видно и ему было не по себе после Яшкиного зелья.

— Ты, Инесса, вот что, — сказал он, немного придя в себя. — Ты кончай марафет в портвейн мешать, что мы тебе, бобики какие?

— Ничего, ничего… Все путем, — успокоила его шаманка. — Воротились же, вот и радуйтесь. Зато теперь у вас к городу иммунитет.

— Ни хрена себе, иммунитет! — высказался Мальчиш, вытащил дымящийся бычок из пепельницы, и жадно затянулся.

В это время в дверь поскреблись, Танька пошла открывать, и в комнате появился Безяйчик с кожаной торбой в руках. Вид у него был ошалелый.

— Принес? — в один голос спросили Мальчиш с Иваном.

— Ага, — ответствовал Безяйчик и достал из торбы два угловатых штофа, запечатанных сургучом. На мутном пузырчатом стекле были выдавлены какие-то дореволюционные буквы. — Вот, в шланбое взял, пришлось зажигалку отдать. С фонариком.

— Какую еще зажигалку с фонариком? — возмутился Мальчиш. — У тебя что, бабок не было?

— Китайскую, — вздохнул Безяйчик. — Не берут там бабки, смеются. Хорошо рожу не начистили. Ну и темень на улице, а еще столица называется! Больше не пойду, пусть другие идут.

— Во, Танька, видишь, даже Безяйчика приплющило, — сказал Мальчиш расковыривая сургучную пробку. — А все твои штучки.

Танька только усмехнулась белыми зубами. Стояла она прочная, налитая, словно и не было той старухи-развалины, которая пару часов назад, кутаясь в лохматый платок, встретила гостей из Растюпинска.

Отудобевший после стакана водки Безяйчик ущипнул ее за плотное голое бедро. Танька покраснела.

— Когда женщина краснеет, это у нее микрооргазм, — с умным видом сказал Безяйчик, ловко уворачиваясь от затрещины. Видно и в самом деле пришел в себя.

— А что такое «микрооргазм»? — спросил простодушный Иван, думая, однако о том, что Николай Васильевич на этот раз остался без выпивки, и это нехорошо.

— Ну, это вроде микроинфаркта, только в другом месте, — засмеялся Безяйчик и налил еще. — А я только вышел — и вдруг разом все фонари погасли. А те, что не погасли, еле-еле светились, да и далеко очень. Иду, грязища повсюду, а уж воняет-то! Шел, шел встретил какого-то бомжа, одет чудно, в старой дубленке, а ведь тепло пока еще, осень еще не началась. Ну, я и спросил его, где тут магазин. Он сначала не понял, но потом, когда я объяснил, что, мол, за водярой иду, повел меня к какой-то хазе, здесь, говорит, шланбой, а что за шланбой — не пойму никак. Босяк в окошко постучал, окошко и открылось. Я думал, сейчас самогонки возьмем, ан нет — настоящая казенка, вот, два пузыря в обмен на зажигалку газовую. С фонариком. Ну, а босяк чекушку взял за труды и слинял куда-то. И хорошо, а то не понравился он мне почему-то, чешется все время, наверное воши…

— Эк куда тебя носило! — удивилась Танька. — Ну, Яшка, начудил. Он сам любит иногда на хитровку заглянуть, контрабандой промышляет. Не всерьез, конечно, так, больше по мелочам, то эскизик Сурикова, то яичко пасхальное ворованное на хитровке купит, а потом новым русским у нас продаст. За крутые баксы. Жить как-то надо. Видно он давеча себе зелье варил, а посуду плохо помыл, неряха он, Яшка-то, жениться ему пора, триста лет уже бобылем живет. Радуйся, Безяйчик, вон как кругозор расширил, считай бесплатно.

— А пятихатка? — резонно возразил Безяйчик. — Да еще зажигалку за два пузыря отдал. Китайскую.

Между тем стали понемногу возвращаться нагулявшиеся мурашки. Теперь они стали желтыми, и, словно наклевались городских огней, слегка пополневшими.

Тихо и безропотно слетали они в коробку и свечки на могилках одна за другой гасли. Только одна мурашка осталась и, покрутившись немного по комнате, спорхнула Таньке на ладонь. Танька поднесла ладонь к пухлым губам и не то вдохнула, не то проглотила мурашку. Ивана слегка замутило.

А у Таньки глаза загорелись на миг городской желтизной, потом желтизна всосалась внутрь, оставив золотые ободки на радужке, и шаманка сказала:

— Все ребята, на той стороне вас не видно. — А теперь, давай, наливай по полной! Теперь мне можно!

— А фарт? — неуверенно спросил Безяйчик. — Ты же обещала?

— Будет тебе фарт, — загадочно ответила шаманка и покосилась на солдата. — А тебе будет не фарт, а удача и риск, а еще дорога, да встреча, много чего будет. Я тебе, солдат, даже завидую, только с тобой не пойду. Мне недосуг, я теперь опять в силе, жить надо, вон вокруг всего сколько!

И жадно посмотрела на город.

— Ох, Инесса! — протянул Мальчиш. — Доиграешься ты когда-нибудь!

Глава 10

.

А как там братец Даниил поживает? А Васька-гусляр? Можно, конечно, попросить Таньку-шаманку погадать на мурашках, только ведь не всякая дохлая мурашка долетит до города Растюпинска. А на живых гадают не здесь, живые мурашки почитай только у Панзутия и остались, и то, потому что он их холит и лелеет, не то, что Танька. Хотя, у каждого народа свои традиции и свои шаманы, у одних мурашки дохлые, а у других тараканы живые. В голове.

Так что, отправимся обратно из стольного города с патриархальный Растюпинск, прямо сейчас, на электричке с Курского вокзала, поминая Венечку Ерофеева портвешком да вермутом и, по возможности, не сворачивая во всякие там Ливерпули и Манчестеры.

Простим вон того молодого человека, который отравляет нам и без того сомнительное удовольствие от путешествия в раздолбанном вагоне, мелодиями своего мобильного телефона, простим и не тронем, он и так на пути к полуночи. И полночь его безрадостна и совершенно не волшебна, увы ему!

И пока электричка, как зеленый, тронутый ржавчиной червяк, ввинчивается в горькое яблоко провинции, в который раз познавая добро и зло, вздремнем, приткнувшись виском холодной ночной раме. Уснем, чтобы проснуться уже в Растюпинске, спуститься на отсвечивающий электричеством мокрый перрон, вдохнуть прохладный воздух, закурить сигарету и направится в авторемонтную мастерскую братца Даниила, посмотреть, как там идут дела.

А дела идут. Бизнес стоит, а дела идут, и еще как! Это там у них на западе бизнес эквивалентен делу, собственно, слово «бизнес» и означает это самое дело, а у нас «бизнес» и «дело» это иногда абсолютно разные вещи. Например, трудно представить себе всклокоченного, плохо выспавшегося стрельца, вбегающего в низкий коридорчик перед опочивальней какого-нибудь самодержца с воплем «Государев бизнес»! А если и можно, то сразу ясно, что речь идет, скорее всего, о торговле водкой или табаком. И, опять же, не скажешь, «прокурор мне бизнес шьет». Дело он шьет, сволочь эдакая! Кроме того, бизнес всегда связан с деньгами, а большинство дел в России делается совершенно бесплатно. Иногда от неистребимого энтузиазма и любопытства, а чаще — просто по-дурости.

Так что, пока Даниил занимался делом, бизнес стоял. То есть, мастерская не выполняла никаких заказов, в то время как ее хозяин проницал сущность технических устройств, в частности, автомобилей. В душу лез, так сказать…

Мыслительный процесс у российского гения устроен следующим образом:

Созерцание — проницание — претворение или, иначе — творческий угар.

Далее, по идее, должно следовать застолбление, то есть, по-современному — патентование, освоение и получение прибыли. Но, в силу особенностей национального менталитета, последние стадии, как правило, отбрасываются. Поэтому следом за претворением идет расслабление и, соответственно, опохмеление, а далее — снова созерцание.

В процессе созерцания Даниил обозрил технический мир, как посю-, так и потусторонний. Плавно перейдя к проницанию, открыл метод темпорального электролиза, позволяющий возвращать автомобильным деталям молодость, который, после некоторых колебаний, связанных с необходимостью затрат и претворил в жизнь, истратив на покупку необходимых ингредиентов последние деньги. Впечатляющая получилась конструкция.

В данный момент Даниил собирался перейти к стадии расслабления, потому что, состряпанная в творческом угаре установка была готова, но испытать ее было невозможно по причине отсутствия объекта испытаний, то есть, подходящей автомобильной рухляди, которую можно было засунуть в громадную медную обмотку, выполненную по принципу «бутылки Клейна».

К стадии расслабления перейти, однако, тоже не удалось, потому что денег не было, а просить в долг не хотелось. Поэтому Даниил принялся скрести по сусекам и мести по закромам. То есть, отправился на свалку в надежде обнаружить нечто автомобильное, на что не позарились ретивые собиратели металлолома для Китайской народной республики.

И обнаружил-таки! На краю свалки стояла кабина от древнего, еще ленд-лизовского грузовика, не то «Студебеккера», не то «Паккарда». В кабине сохранились даже стекла, на которых красовались кокетливые занавесочки в стиле «Ришелье», что указывало на обитаемость данного обломка автомобилестроения. Мотор, рама и прочие части славного экипажа напрочь отсутствовали, но для Даниила это было не важно, наоборот, отсутствие большинства деталей сулило проведение эксперимента невиданной чистоты.

Даниил уже битый час слонялся вокруг кабины, размышляя о том, каким образом доставить ее в гараж, но ничего путного в его истощенный творческим порывом ум не приходило. Кабина была слишком велика, чтобы поместиться на ручной тележке, имеющейся в распоряжении мастера, а использование механизированных транспортных средств, требовало денег, которых, увы, не осталось. И тут мастера окликнули.

— Чего тебе тут надо? — раздался скрипучий, какой-то ржавый голос, исходящий, казалось из самых глубин свалки.

Мастер не нашелся что сказать, поэтому смешался и брякнул:

— Да вот, прогуляться вышел, стою, архитектурой любуюсь…

— Не фига тут любоваться, — нелюбезно сказал голос. — Проваливай. Здесь тебе не Барселона.

Даниил почувствовал себя неуютно, отчасти потому, что здесь и в самом деле была не Барселона, отчасти — потому что понял, что нарушил границу чьих-то владений, что в свободной экономической зоне, каковой являлась городская свалка, было отнюдь небезопасно.

— Ну, чего стоишь? — поинтересовался голос. — Сказано же, проваливай!

— А вы кто такой, собственно будете? — догадался, наконец, спросить мастер. — Сторож?

— Какай я тебе сторож? Я местный гремлин! — с некоторой заминкой ответил голос. — Не знаешь, кто такой гремлин?

— Так гремлины, вроде, у нас не водятся? — удивился Даниил. — Они больше за рубежом, в Америке. Такие человечки из бензобака, во вторую мировую в самолетных моторах у американских летчиков водились, а потом одичали и про них фильм сняли.

— Фильм, говоришь? — заинтересовался голос. — Небось, в Голливуде снимали? Там вечно все переврут, но все равно, интересно было бы взглянуть на родичей.

— Видеокассету в прокате возьмите и посмотрите, или дивидишник, — Даниилу захотелось сделать неведомому гремлину что-нибудь приятное. — Кстати, снято не так уж плохо, только там гремлины…

— Все равно вранье! — оборвал его голос. — А в прокат мне нельзя, сказал же тебе, я — гремлин. Меня там испугаются.

— Это вряд ли, — сказал мастер. — Они там, в видеопрокате ни черта не боятся, не то, что гремлинов, они всякого нагляделись!

— Странно, — проскрипел невидимый гремлин. — Меня даже бомжи побаиваются. Может, мне проявиться, а то неудобно как-то разговаривать. Ты, я чувствую, механик?

— Валяй, проявляйся, — тоже переходя на «ты», ответил Даниил. — Механик. Ну и что?

И гремлин проявился.

Гремлин оказался существом небольшого росточка, кривоногим, чумазым и совсем не страшным. Одет гремлин был в затертый и заляпанный смазкой джинсовый комбинезон и бейсболку с надписью «Away». Кривоватые задние конечности были обуты в стоптанные, порыжевшие от времени ковбойские сапоги.

— А ты модник! — только и сказал Даниил.

— Еще бы! — с достоинством ответил гремлин. — Я ведь к вам по ленд-лизу приехал, вот и приходится соответствовать.

И поправил бейсболку.

— А звать-то тебя как, турист? — поинтересовался мастер.

— Вообще-то, раньше меня звали Хэппи-боб, а теперь бомжи местные шибздиком кличут, — немного помявшись, ответил гремлин. — Шибздик — это, наверное, что-то обидное, правда?

— В России все погоняла такие. Даже вора в законе могут звать шибздиком, а то и похуже, — утешил его Даниил. — Так что не расстраивайся, шибздик — это еще ничего.

— Все равно, мне не нравится, — сказал гремлин, подходя поближе. От него здорово несло машинным маслом и бензином. — Хотя, с другой стороны, какой я теперь «Хэппи», срамота одна! Я в вашей стране вроде латиноса, иммигрант поневоле. Ребята, которые на «Аэрокобрах» да «Мустангах» служили, все домой отправились, а мне вот на «Студере» ишачить пришлось. А он видишь вот…

И гремлин грустно ткнул лапкой в сторону развалюхи.

— Да не переживай ты, давай, я тебя буду звать так, как тебе хочется, — утешил его Даниил. Маленький чумазый человечек из машины был ему симпатичен. — Меня вот зовут по-настоящему Даниилом, а все равно все Данькой кличут. Я уж привык.

— Знаешь что, — серьезно сказал гремлин. — Зови-ка ты меня Бугивугом. Хорошее имя, оно мне о молодости напоминает.

— Ну, здравствуй, Бугивуг, — сказал Даниил, пожимая твердую мозолистую ладошку.

— Будь здоров, — серьезно сказал гремлин. — У тебя проблемы?

Через час Даниил с Бугивугом обо всем договорились. Бугивуг переселялся в автомастерскую, а в качестве арендной платы передавал в распоряжение Даниила бренные останки «Студебеккера». Проблемы с перевозкой тоже решались, поскольку у хозяйственного гремлина водились какие-никакие деньжата, а доллары, как известно, остаются долларами даже после реформ, чего нельзя сказать о рублях. Так что, на следующий день кабина ленд-лизовского грузовика была водружена в центре «бутылки Клейна», а Даниил с Бугивугом мирно курили на лавочке у ворот гаража перед тем, как включить, наконец, заветный рубильник и тем самым обозначить начало эры исправления несправедливостей, совершенных человеком в отношении механизмов вообще и автомобилей, в частности.

— Ну что, врубаем? — спросил Даниил, отбрасывая бычок и вставая с лавочки.

— Let's go! — решительно сказал Бугивуг и закосолапил к рубильнику.

История подобна поезду, а большинство из нас его пассажирам. Конечно, когда поезд сходит с рельсов, это авария, катастрофа и каждого пассажира она касается. А вот момент, когда поезд перескакивает с одного пути на другой, как правило, проходит практически незаметно. Так, прогремит-проскрежещет что-то под полом вагона, звякнут бутылки на столике, сунутся в окна бесстыжие рожи железнодорожных огней, и все, можно спать дальше. А между тем, стрелки переведены, и поезд уже проследовал, так что точка бифуркации осталась позади, и мы уже едем по новой дороге. Правда, железнодорожные стрелки кто попало не переводит, потому что не положено и правила на этот счет суровые. А вот насчет истории, тут, правила, конечно, тоже имеются, да кто же их читал! Поэтому и балуются все, кому не лень. Впрочем, к нашим приятелям это не относится, они как раз ничего дурного не замышляли. Просто бизнес есть бизнес, ничего личного, как говорят популярные герои боевиков.

И грянул гром! И перекрестился мужик, то есть, Даниил. И восторженно заверещал гремлин Бугивуг, потому что получилось.

Одностороннюю полость бутылки Клейна заволокло электрическим туманом, плотно нашпигованным маленькими беспокойными шаровыми молниями, а когда туман рассеялся, перед интернациональной командой мастеров появился новенький армейский «студебеккер» во всей своей камуфляжной красе. Над капотом грузовика несколько негармонично торчал решетчатый лопух какой-то странной антенны.

— А это еще что такое? — подозрительно спросил Данила-мастер. — Насколько мне известно, эта штуковина в стандартную комплектацию не входит.

— Эфирная антенна, — несколько туманно пояснил Бугивуг и добавил: — Очень трудно объяснить по-русски, можно я на сербский перейду?

— Валяй, — согласился Даниил. — Если тебе от этого легче станет.

Бугивуг покосился на приятеля и вдохновенно заговорил на непонятном языке. Впрочем, отдельные слова все-таки угадывались и имели явно славянское происхождение. Так что Даниил все равно ничего не понял, кроме, разве что последних фраз:

«Коло коло наша дика, пушка пуца цика цика» и «Вина амо пуне чаше, нека живи што зе наше».

Фразы, конечно, тоже были не совсем понятными, но ясно, что речь шла о выпивке. И на том, как говорится, спасибо!

— Ну, как, понял, о чем речь?

— Понял, что в магазин бежать надо, — ответил Даниил. — А больше ничего.

— Эх, — гремлин махнул жесткой лапкой с зажатым в ней гаечным ключом. — А я-то думал, что вы, славяне, друг друга всегда поймете!

— А с чего это ты вдруг по-сербски чирикать взялся? — подозрительно спросил Даниил. — Ты же вроде коренной американец?

— Во-первых, коренных американцев почти не осталось, — назидательно произнес гремлин. — А во-вторых, я очень долго работал с одним славянином, Николай Тесла его звали. Он, кстати и присобачил к грузовику эту самую эфирную антенну. А потом сгинул. Я так и жил в этом «Студебеккере», пока меня, вместе с грузовиком не мобилизовали и к вам в качестве военной помощи не отправили.

— Так грузовичок-то по всему видно, еще довоенный, — сказал Даниил. — Как же он в Россию попал?

— А мы вам всегда старались всякую заваль подсунуть, — честно признался Бугивуг. — Ты уж не обижайся, политика, ничего личного…

— Н-да, — протянул Даниил. — Обидно все-таки.

— Я еще по-сербски ругаться умею! — похвастался гремлин. — Хочешь, покажу?

— Ругаться я и сам умею, — возразил Даниил. — Скажи лучше, а эта штука работает?

— Наверное, работает, — ответил гремлин, немного обиженный тем, что мистер Дан, как он называл мастера, не восхитился его умением ругаться по-сербски. — Вон, лопух шевелится, эфир загребает. Через полчасика можно заводить.

— Ну ладно, разберемся, — несколько туманно изрек мистер Дан, — вот что, сгоняй-ка ты в магазин, купи чего-нибудь эдакого, мозги, понимаешь, надо прочистить. С прочищенными мозгами думается легче, правда ведь? Андестенд?

— Still! — коротко ответил Бугивуг, подсмыкнул комбинезон, взял с полки сторублевку, оставшуюся от размена стобаксовой купюры, и бодро направился к выходу, насвистывая старинную песенку «Told My Captain».

Пока гремлин бегал в магазин, где, кстати, никто не обращал внимания на его внешность, а напротив, предлагали выпить на троих и скоротать времечко за душевным разговором, Даниил, вооружившись универсальным мультиметром, приступил к осмотру возрожденного из ржи и пепла «студебеккера». Приступил, надо сказать, с опаской. Сначала выключил рубильник, чтобы самому ненароком не попасть под омолаживающее действие темпорального электролиза, потом послюнил указательный палец, осторожно коснулся хитро скрученных прядей обмотки бутылки Клейна — и сразу же отдернул руку. Не потому что обжегся или током стукнуло, а просто так, инстинктивно. Потом, по-прежнему с опаской сунул руку в обмотку — ничего не произошло. Да ведь ничего и не должно было произойти, подумал Даниил, бутылка-то односторонняя, значит, что снаружи ее трогай, что внутри — все едино. И тут его аж морозом продернуло! Ну, если бы они с Бугивугом оказались достаточно близко, чтобы попасть в зону темпорального электролиза, вот номер бы получился! По прикидкам Даниила, поле дальше полутора метров от обмотки не действовало, так что вполне могло выйти так, что половина мастера осталась бы такой же, как была, а другая половина — существенно омолодилась.

Даниил отошел от бутылки и принялся прикидывать график распределения омолаживания по его телу. Выходило, что кончик левого мизинца так бы и остался неомоложенным, а кончик правого перешел бы в эмбриональное состояние или даже более того. В продольном сечении мастеру было бы примерно лет восемнадцать, что почему-то успокоило экспериментатора. Но когда он всерьез задумался о том, как мог бы выглядеть левый мизинец в доэмбриональном состоянии, то опять расстроился, потом плюнул, и решительно полез в кабину грузовика.

Отворяя дверцу, он мимоходом отметил, что лопух эфирной антенны больше не шевелится, а стоит торчком и теперь похож на некий фирменный знак, вроде «Крылатого призрака» на капоте престижного лимузина «Роллс-ройс», только более мужественный, и оттого слегка неприличный. Стало быть, преобразователь Тесла, встроенный в старый грузовик зарядился, и можно ехать.

Устроившись на водительском месте, Даниил поерзал немного на дерматиновом сиденье, потом решительно захлопнул дверцу и принялся изучать приборную доску.

Ничего особенного на приборной доске не наблюдалось, а из всех отличий от стандартных автомобилей отмечалось лишь отсутствие педали сцепления. Кроме того, на приборной панели имелся замок зажигания, естественно, без ключа.

— Ерунда, — подумал Даниил, и полез под панель, чтобы скрутить проводки.

Вот только никаких проводков под панелью не было, а имелась изогнутая серебристая трубочка, уходящая куда-то под капот. Трубочку мастер решил на всякий случай не трогать.

Тут в гараже послышалось пыхтенье, отворилась стальная калитка, и появился Бугивуг, отягощенный пластиковым пакетом с выпивкой.

— Эй! — заорал он с порога, — зря ты туда залез, командир. Без меня ничего не трогай, а не то шандарахнет так, что мало не покажется.

— Не шандарахнет, с чего бы ему шандарахнуть… — проворчал Даниил, довольный тем, что импровизировать, скорее всего, не придется, и, стараясь сохранять достоинство, полез наружу. Благо, повод был подходящий. Гремлин деловито выставил на верстак бутылку водки.

— С мировым эфиром, знаешь ли, шутки плохи, — назидательно сказал гремлин, вылавливая из банки соленый огурец. — Некоторые шутили-шутили и дошутились-таки. Мой старый хозяин, например… Ну, ладно, не будем о грустном. Давай сначала выпьем. И вообще, в эту тачку сначала надо душу вселить, а уж потом на ней ехать.

— А где мы эту самую душу возьмем? — спросил удивленный Даниил. — Мы же железяку восстановили, и все.

— Как откуда, из эфира, конечно, — Гремлин откусил огурец, — Души, они все в мировом эфире роятся. На манер пчелок, я, по крайней мере, так себе это представляю. Во всяком случае, машинные, насчет человеческих — врать не стану, не знаю. Ну, вина амо пуне чаше, нека живи што зе наше!

— Амо! — подтвердил человек. — И живи!

Когда в бутылке осталось чуть меньше трети содержимого, Бугивуг решительно встал, отряхнул крошки с комбинезона и заявил:

— Ну вот, немного расслабились, и будет. Остальное — для души.

— Так ведь все для души, — не понял мастер. — Ежели пить не для души, то не впрок пойдет.

— Не для твоей, для его, — гремлин махнул волосатой лапкой в сторону бездушного пока «студебеккера». Душу из эфира приманивать будем. Понял?

— Не понял, — честно признался Даниил. — Но все равно, валяй!

Вдвоем они выкатили «студебеккер» из обмотки. Потом Бугивуг приступил к процессу уловления автомобильной души из эфира, а Даниил тихонько присел в уголке гаража на древний венский стул и принялся наблюдать.

Для начала гремлин забрался в грузовик и засунул в отверстие для ключа зажигания палец. Внутри машины что-то тихо загудело. Бугивуг выбрался из кабины и принялся ходить вокруг автомобиля, время от времени прикладывая волосатое ухо к разным его частям. Потом удовлетворенно хмыкнул и извлек из кармана замасленную тряпицу, в которой что-то тихонько брякнуло.

Гремлин развернул тряпицу, в которой оказалось десять пятигранных автомобильных свечей с полудюймовой резьбой. Похмыкивая и побуркивая что-то рэгтаймовое, Бугивуг аккуратно расположил гайки на капоте «студебеккера» в виде пятилучевой звезды, поставил в центр откупоренную бутылку с остатками водки и отошел в сторону, весьма довольный содеянным. Полюбовавшись немного бутылочно-свечной композицией, он снова подошел к машине, взял бутылку, отхлебнул из горлышка, потом взболтал остатки содержимого, посмотрел на свет, и допил остатки.

Даниил даже несколько опешил от такой наглости.

Гремлин же, нисколько не смущаясь, направился к канистре с бензином, наполнил из нее бутылку и опять водрузил ее в центр конструкции. После чего сел на корточки и негромко запел, вернее сказать, зажужжал и даже, кажется, залязгал. Слова и музыка были совершенно невнятными, так американский дурачок мог бы изображать звук автомобильного мотора, потому что интонации были явно нерусскими. Только звуки, издаваемые гремлином, были не в пример внушительней скворчания дворового дурачка, пусть даже и американского, от них даже в животе забурчало. Запахло электричеством, словно при включении электроопохмела, после чего из свечей посыпались крупные искры.

— Есть искра, — машинально отметил Даниил. — Сейчас бабахнет!

Однако пока ничего не бабахнуло, только бензин в открытой бутылке начал сам собой убывать, словно его кто-то тянул через соломинку.

Гремлин плюхнулся на задницу и заревел еще громче, ни дать, ни взять, придурок, изображающий автогонщика, вырвавшегося на оперативный простор, остервенело дергая несуществующую баранку и дрыгая ногами.

Наконец, бензин в бутылке подошел к концу. Под крышей гаража что-то или кто-то фыркнул, словно хозяйка, сбрызгивающая пересохшие джинсы водой, остро завоняло бензином, и-таки, бабахнуло!

Над капотом вспыхнуло ослепительное голубовато-желтое облако, в котором на миг нарисовалась чья-то вдохновенно-печальная харя. Между свечами проскочила синяя молния, образовав пятиконечную звезду, в центр которой харя немедленно и втянулась. После чего разлитый по капоту бензин весело загорелся, как ему, собственно, и полагалось.

— Чего смотришь! — заорал гремлин. — Туши давай!

И принялся поливать «студебеккер» пеной из невесть откуда появившегося огнетушителя. Предусмотрительный, зараза!

Даниил захлопнул разинутый рот и бросился помогать.

Вдвоем им быстро удалось сбить пламя, и теперь они, отдуваясь, стояли рядом с залитым пеной грузовиком.

— Ну и что ты наделал? — спросил мастер, стирая рукавом пену с горячего капота и обнаруживая на нем горелую проплешину. Прямо-таки, какой-то юный пионер, а не гремлин!

— Ничего, закрасим, — пропыхтел Бугивуг, — как новенький будет!

— Да уж, — отозвался Даниил, вытирая слезящиеся глаза грязной тряпицей. — Вон, какое пятнище!

— Зато теперь у нас теперь уловленная душа имеется! — гордо ответил гремлин и, пренебрегая правилами пожарной безопасности, закурил.

— Какая еще душа? — спросил Даниил, выволакивая безалаберного американца за шиворот из гаража вместе с сигаретой. — Вот кое из кого я сейчас душу вытряхну, это точно!

— Какая, какая… — откуда мне знать, какая? Гремлин изо всех сил выворачивался, но Даниил крепко держал его за лямки комбинезона. — Какая поймалась, такая и есть. Там увидим. Сейчас, вселим куда-нибудь и будет у нас одушевленный механизм!

— Мать вашу! Опять заместо водки бензину хлебнул! — донесся из пространства задушенный хриплый голос. — Дайте огурца, что ли, ироды!

— Все ясно! — вздохнул Даниил. — Наша эта душа, русская, слышишь, как ругается?

Гремлин почесал волосатое ухо, и крепко задумался.

Глава 11

Оставим Даниила с Бугивугом знакомиться с призванной из эфира душой, точнее, с неким странным фантомом русской национальности, о котором пока можно сказать только то, что с вредными привычками у него все в порядке. Пусть Иван-солдат с Мальчишем и Безяйчиком готовятся обрадовать московских крысогархов своим появлением, рискуя уподобится симпатичным, но чересчур доверчивым жуликами из рассказа О'Генри — пусть! Посмотрим-ка лучше, что поделывает Васька-гусляр.

Как помнится, ему определили заниматься рекламой и маркетингом. Сейчас многие занимаются рекламой и маркетингом, пользы от этой деятельности никакой, сплошное моральное удовлетворение, деньги да прочая ерунда. Словом, суета сует и томление духа. Только вот, какой рекламой и маркетингом можно заниматься, работая в свежеиспеченной фирмочке, единственной продукцией которой пока является темпоральный тюнинг паленых тачек? Чем, спрашивается, заняться простому русскому парню, если ему заняться нечем? Правильно! Или уйти в загул, или пойти по бабам. Если кому-то не нравится народное выражение «по бабам», то пусть ищет ему цивилизованную замену, я лично подобными лингвистическими извращениями заниматься не собираюсь.

Так что, Васька пошел по бабам. Тем более что для специалиста по рекламе это совершенно естественно, потому что значительная часть рекламы адресована именно женщинам. Фраза великого поэта «Я, Вань, такую же хочу!» как нельзя лучше определяет суть воздействия рекламы на мужчин, а именно — через женщин. Женщина, как правило, знает, чего хочет, а если и не знает, то все равно хочет чего-нибудь, и реклама просто помогает женщине конкретизировать ее желания. И потребовать от «Вани» их немедленного осуществления. Так что в походе рекламщика «по бабам» есть глубокий смысл. Тем более, все необходимые данные у нашего героя имелись, как-то — кудрявость, могутность и обаяние. Могутность, кстати, после электроопохмела повысилась настолько, что по бабам идти все равно пришлось бы.

Итак, Василий тряхнул кудрями, подстроил отремонтированные братом электрогусли, с удовольствием ощутил гудение напряженной могутности и пошел.

Представляете ли вы себе город Растюпинск? А город Верхнещивск? Вообще, представляете ли вы себе провинциальный российский город, географически расположенный в среднем Подмосковье, а может быть, и в каком-нибудь другом месте? Особенно, если этот город погружен в легкое безвременье, как всегда бывает в последний день лета? Если представляете, то не стоит его и описывать, а если нет — то тем более не стоит, потому что все равно адекватного описания не получится. Ведь в последний день лета чего только не случается, есть в этом дне какая-то особая магия, что-то дремучее и вещее. И хорошо, что этот день не объявлен каким-нибудь официальным праздником, пусть он существует сам по себе и для тех, кто способен в него войти, наподобие тридцать первого июня, хотя, смею вас уверить, дни эти очень даже отличаются друг от друга.

Братец Василий весело шагал сквозь замершее в полуравновесии, готовое медленно и неумолимо опрокинуться в осень пространство российской глубинки, пахнущее хрупким кленовым кружевом, улавливая своей артистической душой тонкие флюиды, словно паутинки, плывущие в прохладном чистом воздухе, серебристые ниточки судьбы, сулящие неожиданное и приятное приключение.

Короче говоря, мужик шел по бабам!

В маленьких российских городках главная улица, как правило, одна-единственная. И эта улица является продолжением дороги, связывающей городок с остальным миром. Конечно же, именно на главную улицу, носившую гордое, но почти забытое имя героя битвы при Калке былинного богатыря Растюпы и вышел Василий-гусляр. Кстати, на чьей стороне сражался богатырь Растюпа, и какова его национальная принадлежность, до сих пор является предметом спора историков, но жителям города Растюпинска это как-то все равно. Они по праву гордятся легендарным основателем своего города, хотя о нем, кроме участия в упомянутой битве, известно было немного. Однажды, как гласят устные предания, Растюпа отбил у неких не то купцов, не то разбойников, аж семь царских дочерей сразу, и, что характерно, на всех женился. Так что, хождение по бабам издревле являлось народным Растюпинскским обычаем, при этом процедура непременной женитьбы почему-то Растюпинскцами, как правило, всерьез не рассматривалась. Видимо, они считали это делом второстепенным.

На проспекте Василий увидел породистый автомобиль нежно-серебристого, с легким оттенком розового, цвета, стоящий поперек неширокой проезжей части. «Bentley Continental GTC» определил его Василий, и подошел поближе. Нечасто такие автомобили радовали прикосновением своих аристократических шин избитые улицы города Растюпинска.

Немного в стороне от роскошного автомобиля раскорячился старенький «Москвич» с развороченным багажником. У «Бентли» же была разбита фара и слегка помят бампер. Но автомобиль-леди оставался таковым даже с подбитым глазом и скособоченной челюстью, чего нельзя сказать о «Москвиче».

Хозяин «Москвича», тощий старикашка склочного вида направлялся к «Бентли», очевидно, для того, чтобы сделать предъяву.

И тут дверь роскошного купе стала отворяться.

В проеме показались невыразимо стройные женские ноги, при виде которых у Василия сладко заныло сердце, а могутность вообще повела себя так, как будто ее напрямую подключили к электроопохмелу.

Я не оговорился, из автомобиля показались именно ноги, а не одна нога, поскольку их обладательница явно была образованной дамой, имеющей представление о том, как женщина должна садиться и выходить из машины и не забывающая об этом даже в аварийной ситуации, которая была налицо.

«Издалека-долга, растёт твоя нога…» пронеслись в кудрявой голове Василия лирические строки, и это было истинной правдой! Ослепившее его видение не блистало вульгарным целлулоидным глянцем лайкры, не шокировало взгляд черными ремешками подвязок, придающих женщине, в лучшем случае, очарование умело запряженной лошади, нет! Это были нормальные в меру длинные ноги молодой здоровой женщины, и именно поэтому они показались Василию прекрасными. И электроопохмел был здесь совершенно не при чем.

Василий мигом оказался у «Бентли» и протянул руку, помогая даме — а это была, безусловно, именно дама — выйти. Одновременно, он самоотверженно заслонил незнакомку от надвигающегося старикашки с недвусмысленно занесенной палкой-клюкой.

— Спасибо! — сказала незнакомка, принимая мужественную руку гусляра, и вышла из лимузина.

Описывать красивую женщину все равно, что попытаться описать летнюю ночь, сложно и малоэффективно. В ночь и в женщину полагается входить. Но, поверьте мне, появившаяся из автомобиля особа и в самом деле была подобна летней ночи, сулящей нечто колдовское, чего, в принципе, не может быть, но все-таки, вот-вот случится.

— А-а! — раздался радостный скрипучий голос старикана. — Понапокупали правов, а сами-то и ездить не умеют! Всех засужу!

Василий обернулся на голос и признал в пострадавшем обладателе «Москвича» бывшего городского прокурора, а ныне известного общественного правозащитника Измаила Петровича Вынько-Засунько. Измаил Петрович, выйдя в отставку, всерьез занялся правозащитной деятельностью, успешно сочетая последнюю с бизнесом. Вышедший на пенсию работник правоохранительных органов неожиданно для многих — но не для всех — оказался полноправным владельцем двух автозаправочных станций, одной в черте города, другой — на шоссе, ведущем в столицу. На стареньком «Москвиче» он ездил исключительно из принципа, демонстрируя, таким образом, патриотизм и близость к народу. Кроме того, «Москвич» был всеяден, то есть безропотно потреблял дрянной, разбавленный соляркой бензин, которым Вынько-Засунько торговал на своих заправках.

Дорогие импортные автомобили, которым неосмотрительные владельцы вкатывали порцию вынько-засуньковского топлива, через десяток километров глохли, как миленькие и отправлялись прямиком на станцию автосервиса, которой владела молодая жена пенсионера, госпожа Венера Засунько-Кобель. Таким образом, с одной стороны, действия бывшего прокурора демонстрировали полное отсутствие классового братства у российских капиталистов с одной стороны, и трепетное отношение к семейному бизнесу, с другой.

Связываться с господином Засунько было опасно, а судиться — бесполезно. Кроме того, очевидно, что незнакомка была, так или иначе, виновата в случившемся дорожно-транспортном происшествии. Может быть, фибры ее женской души почувствовали ступившего на тропу любви Василия и затрепетали? Может, просто каблук подвернулся, и ступня соскочила с педали тормоза — кто знает?

— Не беспокойтесь, сударыня, сейчас я все улажу, — церемонно сказал гусляр, коснувшись подбородком волос незнакомки. Могутность отозвалась на прикосновение радостным колокольным звоном.

Незнакомка ничего не сказала, просто на миг задержала свои пальцы в руке гусляра и отошла в сторонку.

Василий, мощным волевым усилием унял набат в джинсах и храбро вступил в переговоры с господином Вынько-Засунько.

Отставной прокурор, между тем, прислонил палку к крылу спорткара, извлек из кармана дрянной китайский калькулятор и увлеченно нажимал на кнопочки. Потом посмотрел на дисплей, удовлетворенно хмыкнул, и обратил, наконец, внимание на Василия.

— Как расплачиваться будем, молодой человек? — скрипуче спросил он. — По курсу или через суд?

— По курсу, — неосторожно ляпнул Василий. — Мы же цивилизованные люди.

Старикан недоверчиво покосился на владелицу роскошного автомобиля, дескать, кто это тут такой цивилизованный? Потом остро взглянул на Василия и сказал:

— Ну, по курсу, так по курсу. Значит, получается вот что. Автомобильчик я брал еще в семьдесят втором по госцене, это четыре тыщи восемьсот рубликов. Доллар тогда стоил, дай бог памяти, девяносто копеечек за штучку. То есть, получается, с вас, ежели по курсу, то пять тыщ триста тридцать три доллара и тридцать три цента. Учтите, ноль целых, тридцать три сотых цента, и так далее, я вам скостил, учитывая, что сам немного виноват, задумался, что в моем возрасте простительно. Как платить будем? Лучше наличными, пенсия, знаете ли, мизерная, а у меня молодая жена на руках.

Василий опешил и взглянул на незнакомку. Та стояла немного поодаль, поставив ногу на бордюрный камень, стройная и прекрасная, как мраморный ангел на могиле неизвестного братка, и такая же далекая от происходящего. Впрочем, не такая уж и безучастная. Ангелы, как известно, не пользуются мобильными телефонами, а прекрасные незнакомки пользуются. Пока Василий выяснял отношения с пострадавшим пенсионером, красотка успела куда-то позвонить и теперь убирала плоский телефончик в изящную черную сумочку.

Потом женщина подошла к Василию и немного капризным голосом сказала:

— Пожалуйста, проводите меня в какое-нибудь приличное кафе. Придется подождать пару часов, пока за мной приедут.

— А деньги? — вскинулся Вынько-Засунько. — Денежки платите, и идите себе, куда хотите! Хоть в кафе, хоть в трактир с нумерами. Повадились пенсионеров обижать, олигархи проклятые!

— Вам заплатят, — небрежно сказала незнакомка, не глядя на пенсионера. — Так есть здесь куда пойти, ли нет?

И тут Василия осенило!

Чтобы завоевать женщину, надо, прежде всего, помочь ей, потом удивить, а лучше и то и другое одновременно.

— А нет ли другого способа уладить это маленькое недоразумение? — светским тоном произнес он, обращаясь к отставному прокурору и одновременно слегка приобнимая незнакомку, словно беря ее под защиту.

— Как же, есть! — ехидно ответил старикашка. — Сделайте мне машину, чтобы была, как новенькая, тогда с вас будет причитаться только за моральный ущерб.

— Договорились! — воскликнул Василий, надеясь, что братец Даниил не подведет, и подмигнул незнакомке. — Вы не против, сударыня?

— Что ж, пожалуй… — хрустально отозвалась владелица лимузина.

Звонарь в Васильевых джинсах радостно отозвался на эту фразу гулким ударом большого колокола.

У запасливого пенсионера имелся трос, которым искалеченного «Москвича» прицепили к роскошному «Бентли» и автопоезд медленно двинулся в сторону Даниилового гаража, вызывая оживление, как пешеходов, так и автовладельцев. Только милиции нигде не было видно. Наверное, по законам мистики и любви, они были бы здесь лишними, и без них хватило неразберихи.

Когда участники дорожно-транспортного происшествия добрались до гаража, перевалило за полдень.

Даниил с Гремлином сидели за столиком около распахнутой двери и о чем-то вполголоса разговаривали с пустым пространством напротив. На столике стояла бутылка и была разложена немудрящая закусь.

Когда Василий вышел из «Бентли», головы беседующих повернулись к нему, а когда следом за братцем из низкого купе показались ноги прекрасной незнакомки, прямо из пустоты раздался жизнерадостный восхищенный возглас:

— Вот это бабец!

Даниил с гремлином зашикали, вскочили, пытаясь собой прикрыть обладателя голоса, но сделать это оказалось не так-то просто. Попробуй-ка, прикрой пустое место!

Что-то прошуршало в пространстве, легкий ветерок нескромно тронул край и без того короткой юбки незнакомки, на ее лице появилась удивленная гримаска и незнакомка вскрикнула:

— Ай, оно меня…!

— Не надо пугаться, девочка, — донесся из пустоты вальяжный баритон. — Я всего-навсего дотронулся до краешка вашего платья, а поскольку оно оказалось весьма коротким — слегка увлекся… И бросьте это ваше «оно». Я, между прочим, видный мужчина, поэт с высшим техническим образованием.

— Что-то ты какой-то прозрачный, мистер поэт, — с сомнением сказал Бугивуг. — Полезай-ка лучше в грузовик, как и положено, а не то я тебя живо изгоню обратно в эфир! И прекрати приставать к клиенткам, все равно ведь…

— На что ты намекаешь? — вскипел поэт. — Правильно, поэта в России каждый обидеть рад, особенно, если он дух! Не полезу я в вашу раздолбайку, что я вам, барабашка какой, что ли?

— Что же ты, так и будешь мотаться туда-сюда? — миролюбиво спросил Даниил. — Духу непременно надо во что-то вселиться. А то не по правилам получается.

Василий с незнакомкой недоуменно смотрели то на Даниила, то на гремлина, втолковывающих что-то пустому месту, потом бросили это занятие и стали смотреть друг на друга. Честное слово, совместное непонимание некоторых вещей сближает иногда даже больше, чем совместное проживание! Особенно, если присутствует взаимная симпатия. И давайте не будем им мешать…

— Ну, не хочешь в грузовик, — покладисто сказал Бугивуг, — тогда вселяйся куда-нибудь еще. Только машины клиентов не трогай, а то конфуз получится.

— Вселюсь, будь спок! Вон я вижу, у вас тут интересная хреновина имеется, — пропыхтел поэт. — Вот уже вселился!

Внутри бутылки Клейна что-то тихонько загудело, потом послышались шаркающие звуки, словно кто-то подметал пол, хлопнула астральная дверца, и на какое-то время все стихло.

— Вот зараза! — воскликнул гремлин. — Он же в бутылку полез!

— А куда, по-твоему, ему было деваться, если он и впрямь поэт? — спросил Даниил. — Конечно, в бутылку.

А «студебеккер» так и остался неодушевленным. Впрочем, сыщется и для него душа, но об этом потом.

Между тем, отставной прокурор Вынько-Засунько давно уже выбрался из своего покалеченного «Москвича» и с интересом наблюдал за происходящим. Когда поэт залез в бутылку, он неодобрительно пожевал тонкими губами и решил подать голос:

— Машину мне кто ремонтировать будет? Может быть, этот ваш Пушкин?

— Отремонтируем в порядке очереди, — ответил гремлин, осматривая «Бентли». — Хороша тачка!

— А ты кто такой? — спросил пенсионер, словно впервые увидел живого гремлина. — Гастарбайтер?

— Ага, прямо из Америки к нам в Растюпинск, — подтвердил Даниил. — Гастарбайтер и есть.

— Надо же! — с уважением протянул старикан. — Уже из Америки к нам на заработки приезжают.

— Я к вам по ленд-лизу, — пояснил Бугивуг, закатывая «Бентли» в бутылку Клейна.

— Как же, помню, из Америки нам много чего полезного по ленд-лизу привозили, — пенсионер погрузился было в воспоминания, но быстро сориентировался и уже совершенно по-прокурорски спросил:

— А документики у вас какие-нибудь имеются, товарищ ленд-лизовец?

Тут на самом интересном для отставного прокурора месте разговор прервался, потому что из бутылки донеслись невнятные ругательства, потом голос поэта произнес:

— Сволочь, руку отдавил, ты полегче, полегче, а то пихаешь, как не знаю что!

— Посторонись, душа поэта, а не то придавлю! — по-молодецки ухнул Бугивуг и впихнул «Бентли» в бутылку Клейна по самый задний бампер. Зовут-то тебя как, а, поэт?

— Зовут меня Саньком, — донеслось из бутылки. — А вообще-то я — неизвестный поэт.

— Ну, держись, Санёк! — сказал гремлин и включил рубильник. — Как ты там? — спросил он через некоторое время. Жив?

— Нормально, только смешно, — непонятно ответил Санёк-поэт, покамест не мешай, лады?

— Лады, — ответили гремлин с Даниилом, вышли из гаража и закурили.

Василий с незнакомкой куда-то пропали, перед гаражом на лавочке сидел старик Вынько-Засунько и сурово смолил вонючую «Беломорину».

— Когда моей машиной займемся, а, мастер-ломастер? — сварливо спросил он. — Чтобы была, как договаривались, как новенькая! Иначе — суд.

— Будет, — успокоил его Даниил. — Даже новее новенькой будет.

— Ну, ну… — неопределенно отозвался дедуля, достал из потертого портфеля какие-то бумаги, и углубился в их изучение. Наверное, готовился к судебному разбирательству.

— Готово! — донесся из глубины гаража голос поэта-Саньки.

Гремлин отбросил недокуренную сигарету и, кряхтя, выкатил отремонтированный «Бентли» наружу. От повреждений не осталось и следа. Более того, розоватый оттенок кузова стал намного ярче, а на капоте обнаружился изящный лопушок преобразователя Тесла, похожий на женскую ладошку в розовой шелковой перчатке. Дамский, так сказать, вариант.

— Я в нее душу вселил! — гордо пробаритонил поэт, — Такая женщина, я вам скажу! Мэрилин!

— Как я выгляжу? — донеся обеспокоенный голосок из розового чуда. — Мальчики, у меня стрелки на сликах прямые?

Даниил с гремлином переглянулись и плюхнулись на лавочку рядом с пенсионером, который тут же сгреб свои листочки в портфель и тоже изумленно уставился на «Бентли-Мэрилин».

Когда первый шок прошел, гремлин с Даниилом взялись за бампер старого «Москвича» и совместными усилиями впихнули его внутрь обмотки. При этом поэт, уже считавший бутылку Клейна своей вотчиной, грязно ругался, требовал молока за вредность и угрожал вступлением в профсоюз рабочих духов. Наконец все закончилось и Даниил, отдуваясь, включил рубильник. На этот раз поэт помалкивал, видимо, ремонт оказался непростым. Наконец из бутылки донеслось:

— Забирайте вашего урода.

Мастер с подмастерьем направились, было к рубильнику, чтобы выключить ток, но пенсионер прокурорским жестом остановил их.

— Ты давай на совесть делай, а то пырь-мырь — и готово! Со мной этот фокус не пройдет, я вам не олигарх какой, а честный трудящийся пенсионер.

— Санек! — позвал гремлин.

— Чего еще? — гукнуло из бутылки.

— Давай дальше, — сказал гремлин. — Клиент скандалит. Говорит, мало поработали.

— Вот гад, — искренне возмутился дух. — Ну, ужо ему!

Бутылка снова загудела. Распределительный щит нагрелся, по нему побежали маленькие поверхностные разряды, но изоляция выдержала и, наконец, раздался недовольный голос поэта.

— Все. Больше ничего сделать не могу!

Даниил заглянул в бутылку и обомлел:

Из одностороннего горлышка торчала угловатая корма штурмового танка «Sturmtiger».

Отставной прокурор отлепил от лавочки тощую задницу, осторожно подошел к танку и нежно погладил сваренные «в лапу» толстенные броневые листы.

— Ну, держитесь, гады! — страшным голосом сказал он, неизвестно кого, имея ввиду. Из танка гулко и железно донеслось:

— Zum Befel, Herr Oberst!

— Gut! — сказал Вынько-Засунько, сунул в глаз, неизвестно откуда взявшийся монокль, и полез в люк, не забыв прихватить с собой портфель и клюку.

«Sturmtiger» грозно и вонюче заревел, терзая траками нежную обмотку бутылки Клейна, выполз из гаража и тяжело придавив дорогу, уполз, унося в своем стальном чреве пенсионера-прокурора прочь из гаража, города и нашего повествования. Хотя, конечно, такие люди никогда не пропадают, они, увы, возвращаются. И часто на танке.

— Вот падла, — донесся из бутылки слабый голос поэта, — всю душу гусеницами стоптал, — чтоб тебя ковровой бомбежкой накрыло!

— Сам виноват, — заметил гремлин, задумчиво ковыряя носком ковбойского сапога вывороченную гусеницами из дороги кучу бетонных обломков. — Перестарался, поэт! Кого ты, кстати, туда подселил?

— Душу унтер-офицера Ганса Эйбенау, утопшего вместе со своим танком в деревенском пруду при погоне за гусем, во время битвы при Марне — гордо отозвался поэт. Старый мой знакомец.

— Танк-то поновее будет, — задумчиво сказал гоблин. — Битва при Марне когда была?

— Так панцер-то сам по себе, — воскликнул поэт из своей бутылки. — Я «Москвич» восстановил до состояния металлолома, а потом металлолом — до танка. Понятно тебе, кактус ты ковбойский? А уж душу потом подсадил, по-знакомству. Мы с этим Эбернау в эфире вместе по бабам ходили, вот я и помог дружбану!

— Трудненько ему теперь будет бабу найти, — задумчиво прокомментировал гремлин. — Разве что, самоходку какую сосватает…. Удружил ты ему, нечего сказать!

В бутылке что-то злорадно булькнуло.

Первым осенним утром, первосветным, послелунным и послелетним, в гараже появилась давешняя незнакомка, только почему-то без Василия. Вид у нее был сытый и довольный, хотя, какой-то неприятный. Словно дамочка не вытерла губ после, сами понимаете чего. Не сказав ни «спасибо», ни «до свидания», она забралась в розовый «Бентли», сделала компании на прощание ручкой, точнее, ладошкой Тесла, и укатила.

Бледный, какой-то весь встрепанный Василий появился только к полудню. В руке он держал бутылку багрового портвейна, из которой прихлебывал, повторяя, словно клиент Кашпировского:

— Ах, Телла! Любви ты напилась и улетела!

И прочую любовную белиберду.

— Это пройдет, авось через недельку-другую оклемается, — оптимистично заметил освоившийся в бутылке Клейна поэт Санек. — Я хотел его предупредить, насчет этой самой дамочки, что опасно с ней связываться, да вы не дали… Пусть себе отпаивается портвейном, в следующий раз будет знать, как с вамп-секретаршей любовь крутить!

— С кем? — спросили Даниил с Бугивугом и озабоченно посмотрели на Ваську.

Рок-гусляр горестно икнул, кивнул и припал к живительному портвейну.

— С вамп-секретаршей, — охотно повторил эфирный поэт. — Опасные, скажу я вам существа, эти вамп-секретарши, особенно для солидных мужчин. — Враз вылущивают клиента. Иные мужики и пикнуть не успевают. И, что характерно, чем солидней мужчина, тем меньше у него шансов на выживание.

— Ну, тогда с нашим Васькой все будет путем, — облегченно вздохнул Даниил. — Он у нас, слава богу, вон какой несолидный.

— Вот и я о том же, — гукнул из бутылки поэт.

Глава 12

Господин Сувениров. Так его звали теперь в человеческом мире. А раньше, до того, как шустрый молодой крыс вышел из столичных подземелий на свет человеческий, его не звали никак. То есть, какое-то крысиное имя у него, наверное, было, но осталось оно там, внизу, в теплых норах, наполненных сухой бетонной пылью, в старых кабельных колодцах засекреченных подземных командных пунктов, там, где юный крыс провел свое голохвостое детство. Теперь же, обжившись здесь, наверху, в немного неуютном, непривычно распахнутом наружу мире человеков, он стал господином Сувенировым, владельцем таможенного терминала, с крысиной настойчивостью дожиравшего территорию некогда могучего оборонного НИИ. Хотя в душе он по-прежнему оставался крысом. Однако, всем известная история с флейтистом, приключившаяся некогда в городе Гаммельн, доказывает, что и крысам не чуждо чувство прекрасного и именно оно-то их, как правило, и губит. Наверное, поэтому слегка очеловеченная, но по-прежнему в целом крысиная душа господина Сувенирова достигнув вожделенной сытости, внезапно ощутила тягу к искусству. Так что, интеллигенты рода человеческого, возрадуйтесь! Луч света пробился в темные души бывших обитателей мрачных катакомб, целеустремленно карабкающихся вверх по социальной лестнице. А значит, скоро, скоро прольется на вас, вечно эстетствующих и скорбящих зеленая благодать!

Крысам, как известно, свойственна всеядность, так что поначалу эстетические притязания быстро набирающего финансовый и прочий вес господина Сувенирова вполне удовлетворялись покупками дешевых художественных поделок на Арбате, однако, со временем, он разобрался что к чему, и перешел к собиранию ритуальных яиц работы Фаберже. И то сказать, разорение птичьих гнезд, к которым можно отнести и некоторые российские музеи, существующие на птичьих правах, — исконно крысячий промысел, так что, в процессе приобщения к искусству, господин Сувениров еще и тешил свои природные инстинкты. В результате такого рода эстетических упражнений, хилое поначалу чувство прекрасного сына московских подземелий и помоек разрасталось и крепло. Так наш маленький Крыс, в конце концов, докатился до монументального искусства. Нет, конечно, господин Сувениров не бросился коллекционировать работы Вучетича или, скажем, Церетели, не то, чтобы у него не хватило для этого денег, просто не грели его эти произведения, не хватало в них чувства крысиности, что ли. Но однажды, когда на таможенный терминал привезли изваянную из красной меди, не очень крупную, по монументалистским меркам фигуру странного двуногого и остроухого существа, внушавшего трепет и восхищение — коллекционер не устоял.

Статуй явно символизировал пришествие крыс в цивилизацию, кроме того, при одном взгляде на эти кривые лапки и остренькую мордочку, в каждой крысиной душе что-то сладко попискивало. Конечно, ни Сувениров, ни братки, заказавшие изваяние по просьбе некого Запредельного Властителя, не знали и не ведали, что дело тут не в таланте скульптора, а в элементарной порченой магии. В магический порошок, специально привезенный черным эльфом Абдуллой аж из самого Междуземья для добавки в расплавленную медь, по-недосмотру попала добрая толика крысиного помета, поэтому, монумент, который должен был внушить Оркам чувство законной гордости за свой род, внушал аналогичные чувства и крысам-мутантам, ныне прочно оседлавшим человеческую столицу.

Крысы тем и отличаются от людей, что своего они добиваются любыми способами и, как правило, из всех доступных, не мудрствуя лукаво, выбирают самый простой и дешевый. И, знаете, срабатывает! Поэтому крыс Сувениров не стал договариваться с Мальчишем и Безяйчиком о покупке приглянувшегося монумента, а просто задержал его на своем таможенном терминале, сославшись на отсутствие каких-то бумажек. Да и то сказать, не впервой ему было проделывать такие кунштюки, и почти всегда получалось. Словом, таможня, цепко схваченная крысиными лапками, «добро» не дала, а так, пропищала что-то невразумительное, вильнула розовым хвостом и оставила груз, предназначенный для отправки на некий тропический остров себе. На неопределенное время. Так что все таможенные крыски, крысюки и крысенята получили своего первого идола, воплощенного в красной меди, что говорило о зарождении некой крысячьей религии, ложной, конечно, с нашей точки зрения, но — лиха беда начало. Многие религии поначалу считаются ложными…

— Крыс Великий! О-о, Великий Крыс! — вздыхал господин Сувениров, рассматривая арестованное по его просьбе произведение монументального искусства, временно водруженное посередине таможенного ангара. — И что-то голое и беззащитное, как новорожденный крысеныш, шевелилось в его хвостатой душе.

Вот и сегодня, прежде чем приступить к делам, владелец таможенного терминала, предварительно отключив мобильник, чтоб тот не прерывал своим писком процесс медитации, направился в тщательно охраняемый ангар, чтобы с утра засвидетельствовать почтение Крысославу, как он мысленно окрестил статуй. А заодно, попросить у него удачи в текущих крысиных делах. Выходя из кабинета, он с неудовольствием отметил, что секретарша Ксюша снова укоротила хвостик до совершенно неприличного размера, и недовольно поморщился. С укороченным хвостом Ксюша стала еще больше похожа на человеческую самку, которых Сувениров не жаловал, что служило поводом для разных грязных инсинуаций в человеческой прессе.

С женщинами, вообще была беда! Некоторые из них чрезвычайно возбуждались при виде голого розового крысиного хвоста, от них было почти невозможно отделаться, более того, им было очень трудно заткнуть рты. До сих пор, только благодаря тому, что вся желтая пресса была крепко зажата в лапках крысиной диаспоры, удавалось избежать нежелательной огласки.

— Впрочем, люди очень глупые существа, — подумал Крыс, — Они восприняли нас, как нечто неприятное, но естественное. Привядший венец творения грызут остренькие крысиные зубки, а эволюции хоть бы что!

И тут Сувениров услышал, вернее, почувствовал материнский зов. Разумеется, зов доносился из заповедного ангара, куда и таможенник и поспешал, так что направления движения менять не пришлось. Однако, по мере приближения к ангару, передвигаться на двух ногах становилось все неудобнее, поэтому Крыс быстренько опустился на четыре лапки и припустил к ангару. Материнский зов, исходящий, несомненно, от истукана, возвращал мутанта в первозданное состояние, поэтому Крыс, по мере превращения в обычную крысу, выбросил мобильник, скинул неудобный человеческий костюм и обувь, оставив, однако, на себе пояс с кошельком, мимолетно удивился поредевшей шерстке на собственных боках, и побежал дальше уже, практически, в натуральном виде. Розоватый, покрытый редкой шерстью, возбужденно попискивающий. Обыкновенный Крыс!

Нервно вздрагивая хвостом, он поднялся на задние лапки и, призвав на помощь остатки человеческого разума, набрал на панели замка заветный код.

У растопыренных задних лап Крысослава расположились трое человеков, чем-то напоминающие охотников на привале. Между ними стояли бутылки с пивом, на расстеленном полиэтиленовом пакете громоздились ржавые останки вяленого леща. А меж задних лап Крысослава стоял небольшой приборчик, похожий на цифровую телекамеру, из которого и изливались в пространство щемящие, рвущие каждое истинное крысиное сердце звуки материнского зова.

— Есть один, — радостно заорал Безяйчик, ловко хватая Сувенирова за хвост, и запинывая в большую железную клетку. — Ух, какой здоровый! Отожрался, грызун позорный! Ничего, ты у нас живо похудеешь!

Последнее замечание относилось не только к Сувенирову, но и к его кошельку, который каким-то непонятным образом, оказался в руках братка.

Сувениров хотел, было разразиться гневной тирадой, потребовать адвоката, на худой конец, но только жалобно запищал и принялся бессмысленно перебирать лапками по прочным стальным прутьям. Воздействие материнского зова напрочь лишало крыс возможности разговаривать по-человечески.

— А что мы с ним делать будем? — спросил Иван-солдат. — Надо же, какая пакость!

— Вообще-то, топить полагается, — неуверенно отозвался Мальчиш. — Только никому еще не удавалось перетопить всех крыс. Да и не наше это дело. Сейчас крысогон выключим, этот крендель маленько оклемается, подпишет таможенные бумажки, я его — за хвост и об угол. А мы забираем Медного Гоблина, и двигаем восвояси.

Крыс в клетке горестно заверещал, заламывая лапки.

— Понимает, зараза серая! — сказал Безяйчик и бросил в клетку рыбью голову. Накось, погрызи перед смертью!

Добр, все-таки русский народ! И щедр.

Между тем крысогон продолжал работать, заполняя обширную территорию таможенного терминала материнским зовом. Немногие оставшиеся сотрудники НИИ, ютившиеся в полуподвальном помещении, с удивлением и ужасом смотрели на новых хозяев жизни, торопливо срывающих с себя модные костюмы, опускающихся на четыре лапы и вприпрыжку бегущих в сторону металлического ангара с полукруглой крышей.

— С чего бы это их так разобрало, а, Павел Викторович? — спросил пожилой мужчина, с удивлением разглядывая бегущих со всех лап по двору странных существ, отдаленно напоминающих руководящий состав и офисных работников таможенного терминала.

— К кораблекрушению, наверное, Степаныч, — не оборачиваясь, отозвался второй. — Нам-то, какое дело, мы и так давно уже на дне, давайте лучше чай пить, вон и чайник вскипел.

— Не скажите, — любопытный Степаныч задумчиво сощурился. — А ведь они в стендовый бегут, как бы чего не случилось.

— Все, что могло случиться, уже случилось, все остальное — лишь наши иллюзии, не более того, — философски отозвался Павел Викторович, аккуратно опуская пакетики в кружки.

— А не помните, в стендовом регрессивный генератор в рабочем состоянии? — не унимался Степаныч.

— Зачем он теперь нужен этот генератор, — пожал плечами Павел Викторович и отхлебнул из чашки. — Эволюция и без него вспять повернула… За что боролись…. Впрочем, кажется, генератор должен работать, если крысы не сожрали изоляцию. Вы, кстати обратили внимание, что в нашем подвале крыс совсем нет?

— Как же, они все наверху, — невнятно пробормотал Степаныч, включая рубильник на большом текстолитовом щите, — Вот и посмотрим сейчас, кто деградировал, а кто не очень.

— Что вы делаете, — возмутился, было, его собеседник, но сник и махнул рукой, — А, будь что будет! Мне тоже иногда хочется посмотреть, от кого наши новые хозяева произошли, во всяком случае, мне кажется, что Господь Бог не имеет к их сотворению ни малейшего отношения! Давайте я вам помогу настроить рабочие режимы.

И ученые склонились над пультом, совсем, как в былые времена.

Между тем, Мальчиш, Безяйчик и Иван-солдат уже устали отбиваться от странных крысоподобных существ валом валивших со всех сторон и скапливающихся у подножья медного истукана в голохвостую азартно пищащую орду.

Внезапно в углу ангара что-то электрически крякнуло и басовито загудело.

— Линяем отсюда! — заорал Безяйчик, и ведомый безошибочным инсктинктом матерого правонарушителя, подхватил недопитую бутылку с пивом и бросился к дверям. Братва, оставив включенным крысогон, рванула за ним.

— Вот сволочи, все ноги искусали! — сокрушенно сказал Мальчиш, рассматривая разлохмаченные штанины, теперь прививку делать придется. Тебе-то что! — он завистливо покосился на Ивана, обутого в высокие армейские ботинки. Как заранее знал.

— Да я всегда так хожу, — начал, было, Иван, и тут в ангаре страшно и ярко полыхнуло неземной зеленью, и все стихло.

— Пойти, что ли посмотреть? — неуверенно спросил солдат. — У нас же там прибор включенный остался.

— Забудь! — махнул рукой Мальчиш. — … с ним, с прибором!

— Нет, братка ругаться будет, — ответил Иван и решительно шагнул к двери.

Толпа странных существ исчезла. На бетонном полу валялось десятка два-три дымящихся крысиных трупиков. От крысогона остался обгорелый корпус, из которого жалко и беззащитно торчали какие-то проводки.

Безяйчик с Мальчишем, вошедшие следом за Иваном в ангар ахнули.

Идол несостоявшегося крысиного божества, изготовленный знаменитым мастером Ркацители по спецзаказу, Крысослав, он же Медный Гоблин, больше всего напоминал теперь бутылку от лимонада «Буратино», переночевавшую в пионерском костре.

— Что я теперь Абдулле скажу? Он же нам предъяву по всей форме сделает, и будет прав! — ахнул Мальчиш.

— Ничего, — бодро ответил Безяйчик. — Скажем, что это авангардизм и все такое, теперь это в моде.

— Ладно, дома разберемся, — решил Мальчиш. — Ты, Сержант, посторожи тут маленько, а мы пойдем фуру поищем. Надо же этого чудака горелого как-то в Растюпинск переправить. Эх, сходили, называется, за зипунами!

Безяйчик задумчиво посмотрел на медную соплю, свисающую с невнятного бугорка, бывшего некогда носом Медного Гоблина, осторожно потрогал собственный нос, высморкался, и поспешил следом за Мальчишем искать фуру.

Пока Мальчиш с Безяйчиком отсутствовали, Иван-солдат поскучал немного у подножья монумента, потом от нечего делать и из врожденной любви к порядку прибрался в ангаре, то есть, сгреб в кучу обгорелые крысиные трупики и прикрыл куском черного полиэтилена, найденным здесь же. Полюбовался на свою работу — получилось неплохо. Чем-то это напоминало сцену из фильма про американских полицейских. Вот труп в черном мешке, вот молодец в камуфляже, недоставало только стройной, но внутри податливой блондинки с револьвером на боку. Или не блондинки. Но все равно, непременно стройной, и, конечно же, с револьвером. Поразмыслив немного, Иван решил, что, поскольку сам он, очевидно, принадлежал к белой расе, то ему, по канонам американского кино положена темненькая афроамериканка, и немного расстроился. Не то, чтобы он питал к негритянкам, или афроамериканкам какую-то неприязнь, а просто потому, что по-жизни предпочитал блондинок.

Кроме того, Иван собрал десятка два кошельков и кошелечков, платиновых и золотых цепочек и прочей мелочи, вроде часов «Картье», а также несколько косметичек и пудрениц, валявшихся на полу — солдатская жизнь отучила его быть брезгливым — и теперь с любопытством рассматривал трофеи, удивляясь неизвестным доселе атрибутам быта очеловеченных крыс. Впрочем, всякие личные вещи его совершенно не интересовали, а найденные денежные знаки, которых было не так, чтобы очень много, он вытряхивал в общую кучку у левой пятки Медного Гоблина, почти, кстати, не пострадавшей. И то сказать, эти бумажки и раньше-то, по мнению Ивана, крысам были не очень-то нужны, а теперь и подавно.

Когда и это занятие надоело, солдат сложил бледные доллары и цветные евро в пачки, и от нечего делать направился в полуподвальчик, в окнах которого горел желтый насморочный огонек. Там он целый час гонял чаи с обнаружившимися в подвальчике учеными, беседовал о жизни, и на прощание оставил им целую кучу крысиных долларов и евро, справедливо полагая, что, таким образом, если и не поспособствует восстановлению величия отечественной науки, то хоть несправедливость-то слегка исправит. И то ладно. Хотя, как это можно — слегка исправить несправедливость? Не знаете? Вот и я тоже, не знаю, хотя возражать против такого частичного действа не стану. Не имею на то никакого морального права, да и желания тоже.

Ученые, кстати, получив, как они выразились, «долгожданную арендную плату» быстренько допили чаек и засобирались по домам, что было, как раз кстати. Так что на территории бывшего НИИ никого кроме Ивана не осталось. Вы спросите, а где же охрана таможенного терминала, или на худой конец, жалких остатков государственных секретов, куда все подевались?

Могу сказать, что, скорее всего, охранники-крысы, по всей видимости, также подверглись воздействию регрессивного излучения, а значит, в лучшем случае, попрятались по темным углам. Если, конечно, вообще выжили. Ну, а что касается охранников-людей, то, надеюсь, они не упустили своего и неплохо прибарахлились за счет прежних хозяев, которых, надо сказать, и раньше меж собой иначе как крысюками не называли. Охранники, надо сказать, все видят и понимают. Просто помалкивают, работа у них такая.

Итак, Иван сидел у подножья оплавленного истукана посреди совершенно пустого научно-исследовательского таможенного терминала, и подумывал о походе в ближайший киоск за пивом.

Наконец в воротах показалась здоровенная открытая платформа, прицепленная к видавшему виды КАМАЗу. Следом за платформой вкатился раздолбанный автокран «Ивановец», а за автокраном — «Копейка — Ламбордини» с Мальчишем и Безяйчиком.

— Грузим и сматываемся, — коротко приказал Мальчиш.

Кран выпустил сизую струю вонючего дыма, взревел и нехотя въехал в ангар.

Работяги, не обращая внимания на вопли Безяйчика, безжалостно зацепили Медного Гоблина крюками за выступающие детали и с профессиональными матюгами повалили на платформу.

— Все, линяем, — Безяйчик устало закурил, потом деловито помочился на колесо тягача.

— На счастье, — пояснил он, бросив бычок в лужу.

— Прям-таки, Геракл Поверженный, — прокомментировал бригадир грузчиков, пересчитывая деньги. — Гордость Геракланума.

Бригадир когда-то был известным археологом и теперь, познав радость свободного рыночного труда, не упускал возможности высказаться в духе прежней профессии, как выяснилось, теперь никому не нужной и бессмысленной. Имел право отвести душу, чего уж там!

И автопоезд с лежащим на платформе ничком оплавленным истуканом, медленно, обдавая улицы черными вонючими выхлопами, пополз через Москву в сторону кольцевой дороги.

Вот что, однако, странно. Ведь растюпинские ребята запросто вывезли из первопрестольной почти двадцать тонн первосортной меди, причем, вывезли прямо с территории таможенного терминала, не предъявляя представителям властей решительно никаких бумажек, даже долларов, и ничего! Тихо, как на затонувшем Титанике!

Ивану даже обидно стало, что никто не интересуется, что же это за урода такого везут по улицам, почему и, главное — куда?

Хотя, может быть, москвичи просто-напросто тихо радовались, про себя, естественно, что хотя бы одно бессмертное творение придворного монументалиста Ркацители покинет столичную территорию. Может быть, именно поэтому растюпинскую команду никто не задержал по дороге?

Вряд — ли. Скорее всего сказывалось действие снадобья Яшки-сторожа, благодаря которому Мальчиш, Безяйчик и Сержант были для москвичей своими в доску, своими для прохожих, для милиции и для прочих обитателей столицы, исключая, конечно крыс и гастарбайтеров. Но крысам в данный момент было не до похищения какого-то медного идола. Крысы по всей Москве суетились и собирались в стаи. Некоторые для того, чтобы вступить в бой с неизвестно откуда взявшимися истребителями цивилизованного крысиного племени, а другие, наиболее очеловеченные — намереваясь отправиться в теплые края, уподобляясь неким бескрылым журавлям. Ужасная гибель сотрудников терминала уже получила огласку, а стало быть, на них, на крыс нашлась некая управа, что настораживало.

Гастарбайтерам же до вывоза творения Ркацители вообще не было никакого дела, им бы самим впору удержаться в Москве, везут — и пускай везут. Значит надо. Так что, дорогу от Москвы до Растюпинска автопоезд преодолел медленно, но без приключений, а посему, не будем на этом моменте останавливаться и перенесемся на сутки вперед, прямо в гараж брата Даниила, конечный пункт следования многострадального Медного Гоблина, которому так и не было суждено стать Крысославом.

Глава 13

Сентябрьское утро красило нежным абрикотиновым цветом провинциальные заборы Растюпинска, когда Медный Гоблин и сопровождающие его физиономии прибыли, наконец, к месту временного содержания и реставрации неотгруженного заказчику шедевра монументального искусства.

Несмотря на раннее утро, владелец гаража, Даниил совместно с потерявшим в очередной раз любовь, а вместе с ней заодно и и силу воли, братцем Василием предавались пьянству и печали. Обрусевший гремлин Бугивуг изо всех сил поддерживал братьев в этом исконно русском занятии, может быть, по природной склонности, а может — из чувства международной солидарности. Впрочем, какая тут солидарность, если за время проживания на свалке гремлин совершенно пропитался провинциальным духом и даже выучился играть на балалайке, которую искренне считал русским народным инструментом, с чем, однако, можно поспорить.

Безусловно, балалайка уникальный инструмент. Прежде всего, ни у одного народа мира не существует инструментов треугольной формы, заметьте это, пожалуйста. Все струнные музыкальные инструменты по форме и сути своей женственны, а стало быть — округлы. А три струны? Даже у банджо, и то минимум четыре! Так что, балалайка является исключением из общего правила, что позволяет сделать некоторые далеко идущие выводы. Ну, скажем о том, что балалайка инструмент, безусловно, сакральный, о чем говорит наличие у него трех углов и трех струн, а во-вторых — вообще нечеловеческий. Скорее всего, этот инструмент был подброшен древним русичам некими таинственными пришельцами, с целью посмотреть, что из этого получится. С тех пор число «три» является священным числом русской, российской и даже россиянской цивилизаций. Судите сами — пьют у нас на троих, считают до трех и, хотя и говорят, что третий лишний, но на практике чаще звучит — третьим будешь?

Но оставим лирические отступления, вернемся в гараж, где как раз пьют. Разумеется, на троих, и, разумеется, по серьезному поводу. А как же иначе? Пьют, играют на электрогуслях и наяривают на балалайке. Кстати, на балалайке именно наяривают, а не играют, то есть, если и играют, то с особой яростью, или, иногда бренчат.

«Наяривать» и «ярость» — безусловно однокоренные слова. «Бренчать» тоже имеет сакральный смысл, слово это однокоренное со словом «бренность», вас это не наводит на мысли? Меня лично наводит, но я изо всех сил борюсь с всякими незваными наводчиками — что я им, зенитное орудие на танкоопасном направлении, что ли — и поэтому возвращаюсь в гараж братца Даниила, чтобы вместе с вернувшимися из похода на Москву братками, выяснить, наконец, по какому поводу развернулась эта явно внеплановая утренняя пьянка.

Так что, просто примем к сведению, что этим утром на балалайке в авторемонтной мастерской яростно играли что-то невероятно бренное. Интересно с какого такого перепуга?

Пока Мальчиш с Безяйчиком командовали маневрами довольно-таки большой автоколонны, привезшей Медного Гоблина в Растюпинск, то есть, фурой и автокраном, Иван подошел к распевающей печальные народные песни троице и сказал:

— Ну, здорово, орлы! Чего это вы с утра так набрались?

Орлы невнятно клекотнули в ответ и нестройно затянули:

На этом месте Бугивуг ненадолго прервался, отложил свой яростно-бренный инструмент, пошарил вокруг себя мозолистой дланью, вытащил наполовину обглоданный селедочный хвост и стал его печально жевать.

Пока он жевал, Даниил с Васькой успели сообщить от лица вскормленного селедкой ямщика, что:

Подробности любви ямщика и прекрасной селянки остались неизвестными широкой публике, потому что Бугивуг отбросил в сторону селедочный хвост и снова взялся за балалайку. Под душераздирающую трель русского сакрального инструмента он, пропустив пару-другую куплетов, потребовал от окружающих жалостливым ковбойским фальцетом:

На этом песня закончилась, и нетрезвая троица выжидающе уставилась на Ивана.

Иван сообразил, что братцы его, да и Бугивуг очевидно тоже находятся в крайне опасном состоянии, именуемом в России «недопоем». То есть, мировая скорбь полностью затопила их души и на этой скорби их, как бы, заклинило, то есть, для того, чтобы осознать все безобразие своего состояния, они с одной стороны были слишком трезвы, а с другой — наоборот.

— Безяйчик! — воззвал Иван. — У нас выпить что-нибудь есть?

— В бардачке, — коротко бросил Безяйчик, занятый застропливанием Медного Гоблина.

Иван полез в бардачок «Копейки», выудил оттуда сначала пистолет Стечкина, а потом непочатую бутыль водки «Ямщик» с весело летящей птицей-тройкой на этикетке. Из этой бутылки он аккуратно отмерял три раза по полстакана и вручил автомеханикам.

— Бум! — сказали Даниил, Васька и Бугивуг, и сдвинули стаканы. Бума, однако, не получилось, потому что стаканы были пластиковые и к бумканью непригодные.

— За Санька! — почти трезвым голосом печально сказал Даниил, и все сосредоточенно выпили, старательно занюхав водку черными корочками и высохшими лещиными потрохами.

— Ну, рассказывайте! — сурово потребовал Иван-солдат, уже чуя, что произошло что-то очень и очень нехорошее. Мальчиш с Безяйчиком тоже почувствовали, некую кривизну ситуации и теперь стояли рядом, настороженно сопя.

— Санька замели! — Печально сообщил Василий и потянулся к «Ямщику».

— Кто? — в один голос спросили Мальчиш с Безяйчиком.

— Абдулла, террорист эльфийский, — сказал Василий. — Они, это… за бутылкой приехали, а Санёк нипочем не хотел из бутылки вылазить, все орал «Я в своем добром, не трожьте уроды ушастые..», и все такое… Ну, короче, его вместе с бутылкой и забрали. Абдулла сказал, что так даже лучше, будет у них одушевленный этот… ах ты факт!

— Артефакт! — машинально поправил Мальчиш. — И когда это было?

— Когда это было, когда это было, во сне — наяву… — затянул, было отудобивший после полустакана «Ямщика» Бугивуг, но сразу заткнулся и посмотрел на приехавших круглыми желтыми глазами.

— На рассвете! — мрачно сообщил Даниил. — Абдулла еще сказал, что теперь вы в расчете.

— А чего же он нас не дождался? — начал было Безяйчик, но Мальчиш не слушал его. Достав из кармана нечто, сильно смахивающее на раковину-беззубку, он раскрыл створки, приложил квакнувшее совершенно по-лягушачьи устройство, а может быть, существо к уху и заорал:

— Абдулла, это, в натуре, беспредел, слышишь ты, пень горелый? Ты мне Санька верни, а то… Чего, чего, вон он твой статуй, только что привезли… Ну, ты, даешь! Ты чо, болотника что ль накурился? Очуху попей! Ладно, привезем, но поляна с тебя…

Поговорив так минуты три, он с трудом оторвал вцепившееся створками в ухо устройство связи, сунул ему в усеянную мелкими зубами пасть батончик «Сникерса» и убрал в карман.

— Накладка вышла, — пояснил он. — Дело такое…

Оказывается фирма ООО «Мальчиш и Безяйчик, Керосин и сопутствующие товары» подрядилась поставить давнему и проверенному партнеру, похоронному товариществу ООО «Медный таз», одним из владельцев которого являлся известный в Междуземье и его окрестностях криминальный авторитет, черный эльф Абдулла, монументальную статую медного гоблина. Статуя была заказана и изготовлена в оговоренный срок известным на весь тот и этот свет скульптором-монументалистом Сиропом Ркацители, но, по известным причинам напрочь застряла на таможенном складе, откуда и была выручена Мальчишем и Безяйчиком при активной поддержке Ивана. Мальчиш, на сто процентов уверенный в успехе похода на Москву, заранее связался с Абдуллой и сообщил тому, что он может, наконец, забрать заказанное произведение искусства. Поскольку Медный Гоблин должен был открывать народный гоблинский праздник, день наступления половой зрелости у юных гоблинов, «Урукхай», Абдулла сильно торопился и в результате, будучи эльфом весьма далеким от искусства, вместо Медного Гоблина уволок на свой остров бутылку Клейна вместе с поселившимся в ней поэтом Саньком. А на таможни и прочие людские препоны черный эльф глубоко плевал. Он и не на такое плевал, с помощью магии, конечно. С помощью магии, знаете, как можно плюнуть? То-то же!

— Таким образом, — заключил Мальчиш, — ничего не остается, как отправиться на этот чертов остров, отвезти туда настоящего Медного Гоблина и вернуть бутылку Клейна вместе с поэтом, разумеется. Без бутылки Клейна, развитие авторемонтного дела в Растюпинске никогда не достигнет того расцвета, как с бутылкой.

— Хрен с ней, с бутылкой, Санька жалко, — заныл было Бугивуг, но на него никто не обратил внимания.

— Как они в таком виде в зарубежную командировку поедут? — резонно спросил Безяйчик. — Они же лыка не вяжут!

— Оклемаются. Кроме того, алкаши всего мира разговаривают на одном языке, так что, хоть с этим проблем не будет, — сурово сказал Мальчиш. — А мы покамест сопли у этого урода немного подберем, отполируем, и все будет ништяк. Засверкает, как новый мерин. Кроме того, Сержант наш вон стоит, трезвехонек! Штык-парень! А этот ковбой — он махнул рукой в сторону Бугивуга, — пока на хозяйстве останется. Рано ему по заграницам шастать. Тем более что у него и паспорта-то никакого нет.

Бугивуг, впавший в элегическое настроение, горько усмехнулся, сгреб балалайку и заныл:

«Эх, сирота я сирота, Эх, да плохо я оде-е-ата, никто замуж не берет девушку за это!»

Через час объединенная команда братков и братцев-предпринимателей ползала по медному истукану с полировальными машинками, стараясь придать изваянию более или менее товарный вид. Нельзя сказать, что они очень уж преуспели в этом занятии, однако, в конце дня Иван последний раз прошелся шкуркой по громадной медной капле, свисающей с чресл Медного Гоблина и со знанием дела сказал:

— Сойдет для сельской местности!

Мальчиш скептически покосился на начищенные до блеска наплывы на животе монумента, потом посмотрел пониже, присвистнул и, наконец, сказал:

— Может, в какой-нибудь стриптиз-клуб его продадим? А чего, у меня есть кореш, который стрип-клубом владеет. А Абдулле другого сделаем.

— Не успеем, — сокрушенно отозвался Безяйчик. — У них же скоро этот… Урукхай! Давай уж какого есть отправим, авось никто ничего не заметит.

— Как же, не заметят, — Мальчиш стукнул палкой по статуе. Медь отозвалась низким гулом. — Такое не спрячешь!

— Оставь в покое мои яйца! — совершенно явственно произнес Медный Гоблин. — Тоже мне, извращенец выискался!

— Санек! — радостно заорал мигом протрезвевший Бугивуг. — Где ты пропадал? Щас выпьем!

— А вот и не Санек! — обиженно прогудел статуй. — Если хотите знать, меня Парфеном зовут. А для вас я и вовсе Парфен Ярвилович Утыкин.

— А где Санек? — недоуменно спросил Бугивуг. — Куда Санек подевался?

— Уехал Санек, — терпеливо объяснил Парфен. — К обеду просил не ждать.

— Эх, Санек! — горько сказал Бугивуг. — А я-то на радостях даже слегка протрезвел! Теперь опять догонять придется.

Между тем наиболее вменяемые члены этой разношерстной компании, наконец, решили выяснить, в чем дело.

— Ты кто? — опасливо спросил истукана Безяйчик. — И откудова взялся?

— Парфен я, — загудел Медный Гоблин. — Сколько можно одно и то же повторять. — Экие вы тупые, одно слово — электорат!

— Мы поняли, что Парфен, — вкрадчиво сказал Мальчиш. Однако палкой тыкать больше не рискнул. — А что ты здесь делаешь?

— Живу… То есть, вселился недавно, — Парфен, похоже, немного сконфузился. — Вижу — жилплощадь пустует, ну я и того… вселился. А что нельзя?

— Да нет, почему же, — задумчиво протянул Мальчиш. — Только выселяться все равно придется, потому что отправится сейчас эта жилплощадь прямиком и без пересадок к черному эльфу Абдулле на остров Алаули, а там, может быть и еще куда подальше.

— Это как же так? — возмутился Парфен. — Я, понимаете ли, в квартирке прибрался, одного крысиного дерьма выкинул знаете сколько? А вы мою законную жилплощадь на сторону продать хотите? Тоже мне, черные риэлтеры выискались! Ничего у вас не получится! Ну, скажите, и как вы собираетесь меня выселять? Омон вызовете? Ха-ха и еше много раз «Ха-ха»! Поняли? Ну то-то же! Нет уж, господа хорошие, куда квартирка — туда и я.

— Ну, как знаешь, — пожал плечами Мальчиш. — Только потом, когда тебе голых девственниц пачками в жертву приносить будут, не говори, что тебя не предупреждали. Лады?

— Девственницы — это здорово! — восхитился Парфен и громыхнул причиндалами. — Если еще и девственниц давать будут забесплатно, то вам меня отсюда вообще вовек не выселить. Я ведь на чем прокололся-то? На девственницах, на них родимых! Понимаете, в детстве я был половым беспризорником…

Тут Парфен хотел было поведать печальную историю о том, как из полового беспризорника выбился в мелкие, но вполне осязаемые политические деятели, а потом из-за козней завистников превратился и вовсе в духа бесплотного, и как от этого страдал, мучаясь эфирным воздержанием, но браткам, да и почти уже протрезвевшим братцам было не до него.

Прямо на пустыре около гаража разверзлась клубящаяся изумрудным сумраком пасть эльфийского портала, из которого донесся хрипловатый голос эльфа Абдуллы:

— Занасы, дарагой! Сматры только не покарябай!

— Вот что, пацаны, — торопливо заговорил Мальчиш, бегая от не совсем трезвого Даниила к совсем нетрезвому Василию, а от них к трезвехонькому Ивану. Ну, точно, папаша, провожающий в армию непутевых детишек. — Портал работает только от нас к ним, а наоборот не пускает. Так что, вот вам на сигареты и пиво, и давайте следом. Бутылку свою обратно уж как-нибудь пердячим паром переправите. С Абдуллой побазарьте — он поможет. И мы тут тоже покумекаем, может транспорт какой подвернется, в общем, не бросим. Ну, пока, не прощаюсь…

Оторопевшие от такого оборота дел братцы мигом оказались в портале вместе с Медным Гоблином Парфеном. Родимый город растаял в синей дымке, и только Парфен, соблюдая традиции, медно пробасил:

— Поехали!

— Бум! — донеслось со стороны гаража.

И братья вдруг поняли, что та сторона стала «этой» и наоборот.

— Добро пожаловать на наш веселый остров! — встретил их местный криминальный авторитет, черный эльф Абдулла.

Глава 14

— Добро пожаловать на наш веселый остров! — первое, что услышали братья-предприниматели, когда вместе с Медным Гоблинов вывалились из эльфийского портала на задний двор всем известной фирмы «Медный таз».

Пока Даниил, Иван и Василий щурились от непривычно яркого солнышка, да оглядывались по сторонам, кучка гоблинов-рабочих, кривоногих, узкоглазых и ушастых, одетых все как один в аккуратные синие, приятно гармонирующие с цветом зеленых рож, комбинезоны с изображением медного таза на груди и спине, споро ухватили монумент, рванули и выдернули из портала словно какую-нибудь репку. Оставшаяся дыра в пространстве еще немного покурилась, воняя торфяным дымком, да и пропала.

Гоблины-работяги засуетились вокруг изваяния, заводя стропы и тали, потом бережно поставили истукана на попа и почтительно отошли в сторонку.

Среди валяющихся в буйной тропической поросли бракованных, по большей части пластмассовых тазов, статуя смотрелась весьма и весьма внушительно.

— Красавэц! — сказал одетый по случаю хорошей погоды в белые бермуды и нежно-розовую гавайку тощий остроухий тип, здорово смахивающий на международного террориста — черный эльф Абдулла. — А яйца-то как блестят! Джигит!

— Зовите меня Парфеном! — бухнул истукан. — А где электорат?

Черный эльф нисколько не удивился говорящему идолу, а напротив, благосклонно покивал патлатой, перетянутой шелковой банданой головой, и ответил:

— Народ ждет! Только тебя сначала, как полагается воздвигнуть надо.

— Воздвигай! — милостиво согласился Парфен. — А девственницы скоро будут?

— Скоро, — уверил его Абдулла, и повернулся к сопровождающим лицам.

Сопровождающие лица тем временем ошеломленно озирались по сторонам и немилосердно потели.

— Вот что, уважаемые! — вежливо обратился к ним Абдулла, потом подумал немного и совершенно по-свойски спросил:

— Пива хотите?

Двоим уважаемым пива ох, как хотелось, честно говоря, пиво им было в такой ситуации совершенно необходимо, тем более что электроопохмел остался в далеком Растюпинске, да и третий уважаемый от пива не отказался бы. Абдулла щелкнул смуглыми татуированными пальцами, сверкнув перстнями, и две хорошеньких легкомысленно одетых эльфийки принесли несколько запотевших кувшинов.

— Девственницы! — медно выдохнул бывший половой беспризорник Парфен.

Одна из эльфиек хотела было сделать откровенно непристойный жест, но, посмотрев на радостно сияющего Парфена, неожиданно для самой себя смутилась и стыдливо позеленела.

— Так вот, уважаемые, — Абдулла закурил тонкую черную сигариллу. — Скоро первый день Урукхая, так что вы как раз вовремя. Сейчас нашего медного дружка воздвигнут в положенном месте, так что здесь все в порядке. Но я хочу сделать вам небольшое предложение.

— Какое? — спросил Даниил и сделал большой глоток пальмового пива.

— Дело в том, что мне не хотелось бы расставаться с вашим прежним э-э… артефактом, с этим, как его, с Саньком. Конечно, ночной клуб «Урукхай» для него не самое подходящее место. Во-первых, он плохо влияет на посетителей, то есть заговаривает им зубы до того, что они уже и жевать-то не могут, а во-вторых, требует, чтобы каждый день его бутылку заполняли французским шампанским пополам с абсентом.

— Так бутылка-то односторонняя, — удивился Даниил. — Ее же заполнить невозможно!

— В том-то и дело! — огорченно всплеснул руками Абдулла. — Представляете, какие мы несем убытки? Но, будучи деловым человеком, я поразмыслил немного, и пришел к выводу, что вашего дружка вполне можно использовать в качестве оракула. Оракулы, кстати, сейчас в большом дефиците.

— Так бутылка — это ведь еще и средство производства, — возразил Даниил. — Как же так, мы свою кормилицу-поилицу вам оставим, а сами по миру пойдем?

— Зачэм идти, когда ехать можно! — с внезапно воротившимся акцентом воскликнул Абдулла, потом наклонился к уху Даниила и шепотом назвал сумму. — А бутылку вы себе еще сделаете, — уже вслух добавил он.

— Так-то оно так, — задумался Даниил, — А Санек-то согласится?

— Покажите мне такого поэта, который не мечтал бы стать оракулом или на худой конец пророком? — тонко усмехнулся черный эльф, переходя на нормальный деловой язык. — Конечно, согласится. Может быть, поломается немного для порядка, и согласится. Мы его пророчества отдельной книжкой издать пообещаем, пифий к нему приставим парочку помоложе да с ножками, и все такое…. Если уж очень упираться будет, так и гонорар посулим. Не бывает таких поэтов, чтобы от гонорара отказывались, уж вы мне поверьте!

— Пожалуй, — согласился Даниил.

— Ну, тогда милости прошу в офис для оформления договора! — заключил Абдулла. — Кстати, там у нас кондиционер работает, а то я смотрю, вы совсем запарились.

По дороге в офис Абдулла, оказавшийся на редкость словоохотливым эльфом в законе, рассказал братцам о празднике половой зрелости у гоблинов, Урукхае, который в этом году проводился в одноименном ночном клубе, где и предполагалось воздвигнуть Медного Парфена и посетовал на небольшой спад в торговле ритуальными тазами. Кроме того ушлый эльф, порекомендовал несколько приятных местечек на острове, которые братцы должны были непременно посетить, чтобы потом всю жизнь не жалеть об упущенных возможностях.

— А «Урукхай», это в честь кого, — поинтересовался Даниил. — Я вот тут смотрел один фильм, так там урукхаями звали особо злобных орков.

— Великий Орк, Просвещенный Магарх Междуземья, который как раз отдыхает на нашем острове, милостиво позволил назвать ночной клуб своим родовым именем. Урукхаи — древний и оркский род, давший Медуземью великих воинов и Владык. Что касается злобности — это, конечно, полнейшая чушь, хотя истинные урукхаи и впрямь суровы, как и подобает вождям и героям, — церемонно ответил Абдулла. — А вообще, Великому наша драконовка понравилась. Я говорю, можно, Ваша Грозность, в честь вас культурный центр назвать, а он махнул пару кубков, крякнул, и отвечает — валяй! Он у нас хоть и суровый, но простой. В общем — просвещенный Магарх, ничего не скажешь.

— А этот… праздник, — тоже в честь него?

— Нет, это в честь его пращура, — Тот некогда прославился тем, что девственниц спасал. Пунктик у него такой был. Сегодня дюжину спасет, завтра — еще две дюжины. Подвижником был.

— А от кого он их спасал? — спросил простодушный Васька-гусляр. — От драконов?

— От девичьего томленья, — ответил Абдулла. — Ну, вот мы и пришли.

В офисе чуть слышно шуршал кондиционер, длинноногая, раскосая эльфийка разговаривала по трем телефонам сразу, ухитряясь одновременно щелкать серебряными ноготками по клавиатуре черного ноутбука и улыбаться посетителям. В общем, контора, как контора, ничего особенного. Разве кожа у секретарши нежно травянистого цвета, да ведь в Москве и не такое, бывает, увидишь. И тату на щиколотках и бедрах самое простое — листочки да цветочки какие-то — провинция, одним словом. Столичные-то секретарши больше кабалистические знаки да прочие мистические закорявки предпочитают.

Наконец, договор был подписан, деньги получены тут же, на месте, и компания отправилась в ночной клуб, чтобы переговорить с Саньком на предмет его работы оракулом, полюбоваться, как воздвигают Медного Парфена, ну, а заодно поужинать и поразвлечься.

— Ушлый он тип, этот черный эльф, — негромко, так, чтобы Абдулла не услышал, пробурчал Даниил, устраиваясь на кожаном сиденье раритетного «Эльдорадо» нежно-салатового цвета. — А в книжках еще пишут, что эльфы все, как один, благородные существа!

— Так благородные же, а не бескорыстные! — пожал плечами Василий. — Разные вещи. У нас бы он, наверное, продюсером работать пошел. Эй, давай в универмаг какой-нибудь заедем, купим себе что-нибудь летнее, а то жарко в нашем-то шматье.

Только Иван промолчал. Нипочем ему была жара, да и пальмы-баобабы не впечатляли. Да и то сказать, что он тропиков не видел, что ли? Всякого нагляделся Иван-солдат за время своей службы и ничему не удивлялся. Только ухо востро держал.

Кадиллак остановился у небольшого и явно недешевого бутика, торговавшего модной одеждой. Бутик, как скоро выяснилось, принадлежал тому же Абдулле, так что обслужили братьев по высшему разряду и, кстати, с очень приличными скидками. После чего Васька, облаченный в шорты цвета тропического урагана и майку популярного в этом сезоне покроя «торнадо», сообщил, что «Абдулла точно продюсер», потому что первое, что делает настоящий продюсер — это обеспечивает своим подопечным модный прикид.

— А потом уже имеет их во все дырки! — весело заключил поднаторевший в шоу-бизнесе рок-гусляр, отчего Даниил с Иваном помрачнели и принялись оглядывать друг друга на предмет обнаружения в одежде нежелательных двусмысленностей.

Впрочем, таковых, к счастью не нашлось.

Даниил в мешковатых парусиновых штанах, в парусиновом же пиджаке на голое тело и сандалетах с круглыми дырками здорово смахивал на знатного шахтера эпохи развитого социализма, угодившего на отдых куда-нибудь в Ялту или Коктебель. Иван же и вовсе выбрал короткие штанцы защитного цвета с желтыми разводами и такую же безрукавку с множеством карманов и карманчиков. На ногах у него красовались болотного цвета кроссовки на шипованой подошве.

— Мундирчик, конечно, не уставной, но сойдет, — сказал братец-солдат, попрыгал немного на месте, убедился, что ничего не брякает, и счел проблему летней экипировки закрытой.

Выходя из бутика, они случайно обратили внимание на трех чем-то подозрительно знакомых типов, одухотворенно накачивавшихся пивом под зонтиком уличной забегаловки.

— Глянь-ка! — Василий толкнул Ивана в бок. — Вон тот косолапый бугай, который с алебардой, по-моему, здорово на тебя смахивает?

— Угу. Точь в точь я перед дембелем, — ответил Иван. — А вон тот, вертлявый шибздик с мохнатыми ногами — на тебя. — А вон тот — вылитый Данька, только зеленоватый какой-то.

— Кто зеленоватый? Я что-ли? — так это у меня еще после вчерашнего, ничего, сейчас по пиву ударим, и все пройдет… — начал, было, Даниил, но, увидев своего двойника, озадаченно замолчал. Только и сказал:

— Умеют ребята расслабиться, даром, что туземцы!

К сожалению, времени рассматривать подозрительно похожих на них самих аборигенов, не было, потому что «Кадиллак» мягко тронулся и устремился к загородному ночному клубу «Урукхай».

— Слышь, Дробила, а это не твой братан в Абдулловом «Кадиллаке» сейчас проехал? — спросил хоббит Василий порядком-таки уже набравшегося гнома.

— Не-а! Сирота я, круглый… — прогудел пригорюнившийся Дробила, — Нету у нас таких братьёв, чтобы на «Кадиллаках» раскатывали. Давай лучше еще по одной, а то скоро на дежурство пора… — А вон тот, в бурмалиновой майке, кажись вылитый ты, это точно…

— Скорее квадратный, — ехидно заметил задетый хоббит, окинув взглядом мощный торс гнома. — Факт, ты, Дробила, вылитый квадратный сирота!

— Кончайте фигней маяться, — встрял Ватерпас, — вот лучше послушайте…. Тут я как схвачу свой верный карамультук, да как жахну! Полдракона сразу вдрызг, а другая половина, значит, на меня прёт…

Так произошла первая встреча гоблинов и братцев, и произошла она на далеком острове, тамбуре между Междуземьем и нашим, таким неромантичным миром… А где еще, по-вашему, она могла произойти? И случилось это, примерно за сутки до похищения Сенькой-горлумом раритетных челюстей Великого Орка.

Тем временем, «Кадиллак» с принарядившимися в соответствии с местной модой братцами, выбрался из курортного городка, миновал пальмовую рощицу и устремился к красноватым холмам, у подножья одного из которых и располагался загородный ночной клуб «Урукхай».

В клубе кипела работа. Еще бы! До наступления темноты, требовалось убрать с эстрады бутылку Клейна, с засевшим в ней поэтом, который, ухитрился-таки преобразовать шампанское с абсентом в эфирный аналог алкоголя. Теперь, крепко вдохновившийся Санёк держал одностороннюю круговую оборону, пугая гоблинов-рабочих, а заодно и прочий обслуживающий персонал клуба невнятными пророчествами. Исключение делалось для особ женского пола, которые из свойственного им любопытства спустились из своих комнат, посмотреть, что такое интересное происходит внизу. Полуодетым эльфийкам, оркессам и прочим дамам поэт немедленно предлагал порезвиться в эфире и приглашал в гости к себе в бутылку.

— Сейчас я этих задранцев налажу, и мы с тобой, цыпуля, завертим бутылочку! — орал Санёк.

Всем прочим он обещал скорую и бесславную погибель на свалке истории.

— Санек, кончай разоряться! — обратился к нему Иван-солдат. — Ты своими воплями всю клиентуру распугаешь?

— Ба! — заорал Санёк. — И вы тут ребята! А где же мой кореш Бугивуг?

— Гараж остался сторожить, — объяснил Даниил-мастак. — Тебе как здесь, не скучно? Не надоело, в смысле?

— Да как сказать, — отозвался поэт из бутылки. — С одной стороны, тут у меня, вроде, аудитория имеется, а с другой стороны, не та это аудитория, которая достойна настоящего поэта. Плохо, понимаешь, внемлют. Больше жрут и девок лапают. Одно слово, дикари, вроде новых русских. Да еще все время требуют, чтобы я спел про харю.

— Ну и спел бы им про харю, — сказал Иван. — Чего тебе жалко что-ли? Публику требуется уважить.

— Да сколько можно про харю-то петь! — возмутился поэт. — Все про харю, да про харю. Так настоящая поэзия и гибнет, одни хари остаются.

— А что это за песня такая, про харю? — заинтересовался Василий. — Я много песен знаю, а про харю — ни одной. Может, споешь, так сказать, в порядке обмена опытом?

— И ты туда же! — горько воскликнул поэт, и противным тоненьким голосом заорал:

«Харю набила, харю набила, харю набила сорок семь раз!..»

— Достаточно, — поспешно замахал руками музыкально чувствительный Василий, — про то, что было дальше, я знаю…»

— Вот-вот! — поэт хлюпнул чем-то в своей бутылке, а потом сказал:

— Поэт должен петь светло и яростно. Или наоборот, мрачно и величественно. А в этом гадюшнике настоящей поэзии не понимают. Сами они хари набитые!

— А давай мы тебя отсюда заберем, — хитро сощурился Даниил. — Ты ведь не против?

— Да… — замялся поэт, — В общем… Харя, она харей, да только климат здесь уж больно хороший, опять же, какая ни есть, а публика, а у вас в гараже и такой нет. Я уже перерос провинцию в творческом смысле, так что…. В общем, извини, браток, буду мучаться здесь. Авось через лет пятьдесят аборигены меня оценят, эволюционируют или просто привыкнут…

— Так мы тебя отсюда никуда забирать не собираемся, — успокоил его Даниил. — Просто переедешь в отдельный офис, так сказать. Секретаршу тебе дадут, чтобы стихи записывала, или даже двух. Каждый год книгу будут издавать, а если поднапряжешься, то и каждый месяц. В общем, оракулом работать пойдешь?

Поэт помолчал немного, вспоминая, что ему известно о профессии оракула, потом осторожно спросил:

— А эти, секретарши, то есть, пифии, они же с когтями?

— Все секретарши с когтями, — успокоил его Василий. — А вообще-то, ты, наверное, пифий с гарпиями перепутал. Вот, например, Кассандра, она, говорят, была очень даже ничего брюнеточка… или Бакбюк.

— Мне надо, чтобы секретарш, то есть, пифий, было три, — сказал уже почти согласный поэт. — Блондинка, брюнетка и рыженькая. Как у Джубала Харшоу. А, кроме того, я собираюсь работать в три смены. И еще музу…

— Должность музы может выполнять какая-нибудь секретарша, — посоветовал Иван. — А то, знаешь, если их слишком много, то так на одних колготках да прокладках разориться можно, не говоря уже обо всем остальном. Да и перессорятся твои музы с пифиями, что тогда делать будешь?

— Ладно, насчет секретарш я потом лично разберусь, — сказал Санек. — В общем, братцы, считайте, что вы меня уговорили. Только, чтобы с каждого печатного экземпляра мне причиталось не меньше семи процентов, лады?

— Лады! — сказал невесть откуда появившийся Абдулла. — Договорились. А теперь мы тебя переедем на новое место.

— Ладно уж, грузите меня, только кантуйте поосторожней, — милостиво согласился Санек-оракул. — Прощайте, друзья, вот теперь я и в самом деле ухожу!

И запел:

Грузчики-гоблины ловко сковырнули поэта с эстрады, положили бутылку Клейна на бок, поволокли к выходу, умело погрузили на трейлер и увезли. И долго еще над горами и равнинами Междуземья разносилось пронзительное, полное неистовой веры в лучшее будущее этого мира, пение:

«Дзивный естем свят…»

Все-таки, Санек был настоящим поэтом!

— Может быть зря мы так с ним? — сказал погрустневший Василий.

— Ничего личного, просто бизнес, — пожал плечами Даниил. И Абдулла согласно кивнул.

— Так у нас скоро копыта вырастут, — резюмировал Иван. — Хотя, я думаю, мы еще не раз услышим о Саньке.

— Еще как услышите, и по телевизору увидите, и в кино, — успокоил расстроенных братцев деловой эльф. — Доброе дело сделали, предали поэта гласности, и еще переживают. Не понимаю я вас, кореша! Радоваться надо, а не грустить!

— Все равно, как-то на душе погано стало, — Василий поежился. — Вроде как мы друга продали…

— Прошу к столу! — перебил его Абдулла, стараясь как-то разрядить ситуацию, и широким жестом приглашая гостей к уставленному всем, что душа пожелает столу. — Выпьем же за неизбежный успех и громкую всемирную славу нашего общего кунака Санька!

Тем временем к ночному клубу подкатила платформа с Медным Гоблином. Шустрые рабочие при помощи подъемного крана ловко установили Парфена на заранее подготовленный пьедестал посередине поляны у входа в ночной клуб, закрепили ступни анкерными болтами и с головой накрыли изваяние белым покрывалом. Из-под покрывала немедленно донесся недовольный голос:

— Ноги освободите, сволочи. И тряпку с глаз уберите, а то не видно ничего.

Абдулла извинился перед гостями и побежал улаживать конфликт. Братья, устав уже удивляться чему бы то ни было, понемногу выпивали и закусывали, а в это время со стороны монумента доносились невнятные возгласы.

— А как я в народ сходить буду с пришпиленными ногами, ты подумал? И девочек зажал, сволочь немытая! Где девочки? Я тебя спрашиваю, чурек остроухий, зеленой плесенью покрытый?

Ответов несчастного Абдуллы и вовсе не было слышно, но по размахиванию руками, чувствовалось, что на беду свою связавшийся с мелким российским политиканом эльфийский криминальный авторитет, долго сопротивляться не сможет, или, говоря попросту, «и раунда не выстоит». Тем более что, судя по всему, на празднике «Урукхай» без Медного Гоблина обойтись было нельзя, а вот без эльфа, тем более черного, очень даже можно.

Наконец Абдулла с Парфеном договорились. Взмокший эльф наскоро опрокинул пару рюмок «драконовки горькой» и убежал по делам, оставив братьев дожидаться ночи и посоветовав ни в чем себе не отказывать, поскольку они почетные гости, и все такое…

Братья посидели немного, потом погуляли вокруг клуба, окрестности которого напоминали насильственно облагороженную саванну, познакомились с местными барышнями, в общем, с толком провели время до полуночи, когда и начался великий гоблинский праздник «Урукхай».

Глава 15

— А где Ванька с Даниилом? — спросил Василий удивленно рассматривая высокую стройную эльфийку, протягивающую ему пузатый бокал с чем-то красно-бурым.

— Васьюша! — нежно просвистела эльфийка, трогательно вытягивая трубочкой зеленоватые губы, — Выпей очуха, уже вечер, пора вставать. Мне надо работать.

Васьюша не глядя, глотнул из бокала, скривился и принялся собирать разбросанную по комнате одежду. Очух подействовал практически мгновенно, не хуже электроопохмела, поэтому гусляр быстро собрался, отыскал под кроватью свои электрогусли и, чмокнув нечаянную подружку на прощание в оливковую щечку, вышел на балюстраду, опоясывающую ночной клуб «Урукхай» по периметру, где его уже ожидали вполне очухавшиеся к этому времени Даниил с Иваном.

Фиолетово-лиловые тропические сумерки уже поглотили остров в Междуземье. На поляне перед парадным входом были расставлены белые пластмассовые столики за которыми сидели многочисленные гости клуба. Немного в стороне, чем-то похожие на юных пионеров перед принятием в комсомол или активистов демократических молодежных движений на выездном слете, топтались виновники торжества — юные гоблины из хороших семей, достигшие, наконец, половой зрелости.

Над толпой молодежи, рассыпая трескучие искры, горели чадные факелы.

Из саванны доносилось слитное уханье барабанов судьбы и торжественно-грозное пение:

— Знакомая мелодия! — встрепенулся Василий, перебросил гусли на грудь и ловко втерся в общее звучание, не нарушив, впрочем, ни гармонии, ни ритма, а, напротив, придав древней музыке разухабистое очарование кадрили, то есть, немного очеловечив.

Тут же из темноты вывалился Абдулла, одетый в богато изукрашенную робу, кивнул братцам, одобрительно подмигнул Василию и увлек всю троицу к накрытому столику, расположенному неподалеку от ступней Медного Парфена. Усадив гостей, эльф махнул рукой официанту — низкорослому хоббиту в белом смокинге и босому, и скрылся в густой, как осьминожьи чернила темноте. Наверное, присоединился к другим эльфам, которым по правилам, официально присутствовать на Урукхае не полагалось, и даже более того — было весьма опасно. Поэтому эльфы наблюдали за праздником так сказать нелегально, то есть, на время официальной церемонии прикинувшись орками или другими уважаемыми представителями гоблинского народа. Конечно же, фальшивые клыки и накладные когти никого не могли обмануть, но, тем не менее, традиция, хотя бы формально была соблюдена. А это, знаете ли, самое главное.

Тем временем, барабаны судьбы приблизились настолько, что, казалось, грохотали совсем рядом с местом проведения Урукхая, обозначенном горящими каким-то особо кровавым огнем факелами. Факелы, казалось, светили только внутрь поляны, все пространство снаружи словно исчезло, проглоченное ночью. Казалось участники и зрители предстоящего действа очутились внутри непрекращающегося мерно грохочущего обвала, из которого не было выхода наружу.

Внезапно грохот умолк, но пространство отнюдь не разомкнулось, напротив, тишина отгородила поляну Урукхая от окружающего мира еще более плотной стеной. Василий озадаченно посмотрел на внезапно замолкшие электрогусли и на всякий случай пощелкал выключателем. Гусли молчали. Братья с ужасом обнаружили, что могут выпивать и закусывать, могут смотреть по сторонам, но не могут издать ни единого звука. Над их столиком сгустился из темноты и беззвучно вспыхнул бледно-кровавый, медленно сжимающийся и разжимающийся пузырь формой и размерами, похожий на человеческое сердце.

Даниил молча показал братьям на другие столы. Над ними один за другим загорались большие и маленькие светящиеся фигуры. Над столами, где расположились орки, пульсировали темно-кровавые сгустки, над теми, где сидели хоббиты, горели небольшие голубоватые огоньки, кое-где пульсировали странные фиолетовые кольца и мохнато-зеленые клочья света — кто там сидел, рассмотреть не было возможности. Да, откровенно говоря, и страшновато было.

Одновременно из постамента Медного Парфена выплеснулись разноцветные огненные языки, мгновенно сожравшие укрывавшую идола ткань. Схлестнувшись над макушкой истукана, огненные языки оторвались от постамента и сплелись в стремительно крутящееся кольцо цвета побежалости, повисшее наподобие нимба над ушами Медного Гоблина. Кольцо поднялось еще немного, вращаясь все быстрее и быстрее и замерло в пространстве, заключив идола в радужный стакан света, в котором, словно чаинки кружились и падали по спирали вниз лохмотья пепла, оставшиеся от сгоревшего покрывала.

Братья аж рты раскрыли, увидев Медного Парфена во всей его языческой красе. И было от чего!

Более всего сейчас бессмертное творение человеческого скульптора-монументалиста напоминало статую матроса на станции метро «Площадь революции». Только голого, хотя и не вполне. Обнаженные чресла Парфена были перепоясаны чудовищным патронташем из красной кожи, в ячейках которого располагались дюжины две крупнокалиберных патронов, торчащих, как бы, пулями вверх, что, в общем-то, не слишком противоречило революционным традициям.

Тем временем в круге света появилась внушительная темная фигура, облаченная во что-то вроде древнеегипетского передника, тяжело сверкающего грубо коваными золотыми пластинами. Фигура подняла могучую руку, и сразу появился звук. Гусли загудели недоиграным остатком звона.

— Великий Орк! — услышали братья чей-то выдох.

— Слава Великому Орку! — грохнули гости так слитно, словно неделю перед этим репетировали в какой-нибудь оркской театральной студии.

— Слава Великому Орку! — тоненько отозвались молодые гоблины из под своих скворчащих факелов.

Великий Орк опустил руку и все замерли.

Справа от Великого Орка обнаружилась шеренга тоненьких и темных женских фигур под покрывалами из пальмовой рогожи, а слева выстроилась такая же шеренга посвящаемых гоблинов с факелами в руках.

Великий окинул собравшихся яростно горящим взглядом, воздел обе руки к небу и проревел:

— Урукхай!

И тотчас же из темноты справа выступила женщина, поднялась на пьедестал идола и выдернула из патронташа то, что братья сначала приняли за крупнокалиберный патрон. Держа это в одной руке, женщина взяла за руку молодого гоблина из левой шеренги и пропала с ним во мгле, засунув ненужный факел в освободившуюся ячейку патронташа.

— Урукхай! — опять взревел Великий Орк.

— Урукхай! — отозвался молодой басок из темноты.

А справа и слева в круг света уже вступили другая женщина и другой гоблин, и опять Великий Орк взревел:

— Урукхай!

Так продолжалось до тех пор, пока патронташ на поясе Парфена не опустел, а вокруг талии идола не образовался целый пионерский костер из отчаянно сыплющих искрами гоблинских факелов.

— Урукхай! — Ревели уже все собравшиеся. — Отдай огонь своей юности! Отдай! Отдай! Отдай!

Объятый пламенем Парфен грозно возвестил на всю округу медным колокольным голосом:

— Кончено!

И официальная часть закончилась, Великий Орк шумно утер трудовой пот с широкого лба и, на ходу снимая церемониальный золотой передник, направился к отдельному столику, за которым его дожидался какой-то тощий, размалеванный с ног до головы светящимися полосами субъект. Среди гостей проворно забегали хоббиты-официанты, у ног истукана, на радость публике и Парфену, принялись извиваться и струиться профессиональные стриптизерщи-эльфийки. Из кустов стали выползать счастливые молодые гоблины со своими подружками, впервые использовавшие дарованную Урукхаем мужественность по назначению.

— А с кем это там Великий Орк? — полюбопытствовал у пробегавшего мимо хоббита любознательный Василий.

— Его Грозность изволят с Вождем Черных Карачунов беседовать! — шепотком объяснил хоббит. — Небось, опять пари держать будут, ох, и жулик же этот карачун, даром, что туземец! Но наш Великий по части выпивки покруче будет, так что, пары-другой жен вождь таки лишится. Ну да, у него их много, не обедняет!

— Скажи-ка, любезный, а чего это здесь все по-русски разговаривают? — спросил официанта Даниил. — И Абдулла, и ты вот, и вообще все?

— Как это, по-русски? — изумился в свою очередь хоббит. — Мы по-своему разговариваем, по-междуземски.

— А кажется, что по-русски! — восхитился Иван. — До чего же похоже получается!

— Так ведь Междуземье же за углом, мать твою гладь! — объяснил официант и почесал мохнатую щиколотку, торчащую из штанины с атласным лампасом. — Еще чего-нибудь желаете? Горячее заказывать будете?

Тут у столика появилась широкая рожа, цвет которой распознать было невозможно из-за высокохудожественных татуировок, покрывавших все тело ее обладателя.

— Спорим на жену, что тебе меня не перепить? — вежливо обратилась рожа к Даниилу, признав в нем старшего.

— Нет у нас жен, — ответил за брата Иван. — Не на что нам спорить?

— Возьми напрокат у кого-нибудь, и давай соревноваться! — не отставала рожа. — А то уважать не буду!

— А ты кто, собственно такой? — спросил задетый Даниил. — Впервые он почувствовал себя неполноценным оттого, что был холост. Раньше все было с точностью наоборот.

— Я — черный карачун! — гордо сказал черный карачун. — И у меня достаточно жен, чтобы одолжить тебе пару другую для спора. За деньги, конечно. Деньги-то у тебя есть?

— Есть! — неосмотрительно вякнул Даниил, и сам об этом тут же пожалел, потому что карачун немедленно выволок невесть откуда пару зловеще раскрашенных созданий и подтолкнул их к столу. В хулиме он их прятал, что ли?

Даниил, вздохнув, отделил от пачки несколько купюр и протянул их карачуна. На этот раз было видно, что все свое богатство карачун носит именно в хулиме, потому что купюры буквально канули в эту часть гардероба карачуна, представляющую собой не то продолговатую высушенную тыкву, не то кабачок, привязанный веревочками к талии.

— Эх, не добрались, видно до вас еще русские туристы! — сказал Даниил. — Ну, давай, посмотрим, на что ты способен!

— Брось, Данька, не заводись, зачем тебе лишние жены? — попытался образумить братца Иван.

— Так ведь задарма же, — Даниил покосился на одолженных жен. — Вон какие ладные карачуночки, у нас в Растюпинске таких и не видывали.

— Бесплатные дамочки бывают только в мужеловке, — назидательно промолвил Василий и принялся наигрывать на гуслях что-то безразлично-веселое.

Несмотря на худобу, карачун, как выяснилось, был способен очень и очень на многое, но все-таки тягаться с природным россиянином, да еще уроженцем Растюпинска, по части потребления горячительных напитков, ему было рановато.

Поэтому через пару часов Даниил оказался счастливым обладателем двух чумазых милашек, цвет кожи которых определить в темноте не представлялось возможным из-за толстого слоя смешанной с каким-то маслом разноцветной краски.

— Н-да, похоже, продукция компании Лореаль де Пари не пользуется особой популярностью у карачунов, — прокомментировал Василий, разглядывая хихикающих красоток. — Сказано, не вкушайте плодов греха, не помыв их, как следует.

Любезный, — окликнул он пробегавшего мимо хоббита. — А нет ли у вас при клубе сауны? Или бассейна?

Любезный мотнул головой куда-то в сторону, вскинул на плечо поднос, уставленный тарелками и, сверкнув волосатыми пятками, ускакал в сторону столика Великого Орка.

Даниил, пошатываясь, взял выигранных женушек под локотки и повлек в сторону бассейна, весело отражавшего огни разноцветных фейерверков, взметнувшихся как раз в этот момент над саванной.

О, если бы братья знали, что простое купание в бассейне пары замурзанных черных карачунок, является для всего племени страшным оскорблением, караемым даже не смертью, а скармливаниям преступника тем самым женщинам, которых несчастный так неосмотрительно помыл, ну, и их немытым подружкам, разумеется. Так что, быть бы Даниилу поданным к дамскому столу с ананасом в зубах, если бы не природное везенье и заступничество Медного Пафена.

Кстати, в отмытом виде карачуночки оказались стройненькими блондиночками ни дать, ни взять Мэрилинки в молодости, только гораздо натуральнее и аппетитнее. Между прочим, парадоксальность обычаев племени черных карачунов заключается еще и в том, что ценность свежевымытой женщины в племени многажды возрастает, а вот мойщик немедленно отправляется на кухню в качестве продукта.

Но простодушный Даниил, разумеется, ничего не знал о местных традициях. Да и откуда ему было знать-то? О нравах и обычаях Черных Карачунов вообще никто ничего не знает, и не узнает, если конечно автору не взбредет в голову эти нравы описать, а ему, увы, пока что ничего подобного не взбродит. Хотя, может быть, зря. Хорошая глава могла бы получиться.

В общем, когда протрезвевший Даниил вынырнул посередине бассейна, подобно некому левиафану, а за ним словно пара афродиток из благоухающей пены «Пальмолива» появились свежеотмытые красотки, водоем оказался оцеплен воинами племени, потрясающими здоровенными копьеметалками. Намерения у воинов были самые, что ни на есть серьезные.

Даниил, подсмыкнув трусы, по дюралевой лесенке выбрался из бассейна и нос к носу столкнулся с вождем Черных Карачунов, прервавшим по такому случаю свой поединок с Великим Орком.

— Миссионер! — провозгласил вождь и ткнул пальцем в грудь братца Даниила, едва не опрокинув того обратно в бассейн.

Надо сказать, слово «миссионер» на языке карачунов эквивалентно слову «пища», а может быть просто «говядина», но это уже детали. Бедного Даниила немедленно схватили за руки и за ноги и поволокли в сторону здания клуба. Надо сказать, Черные Карачуны частенько пользовались котлами и электроплитами элитного клуба «Урукхай» для приготовления своих национальных блюд, особенно из скоропортящихся продуктов. Абдулла даже приветствовал такое сотрудничество, клубу это добавляло экзотики и таинственности, а главное в этом был экстрим! А какой богатый турист не любит безопасного экстрима?

Когда процессия проходила мимо Медного Парфена, внутри последнего раздался недовольный гул, после чего страшный голос бывшего полового беспризорника произнес:

— Немедленно отпустите маво слугу, а не то я вам все хулимы поотрываю, вместе с тем, что в них находится!

Испуганные карачуны, среди которых, кстати, были и сияющие чистотой жены Даниила, замерли, но добычу тем не менее, не бросили.

— Ослобоните, корешка моего, говорю! — заревел Парфен, и погасшие было факелы на его поясе, разом полыхнули страшно и гневно. — И девок этих сюда давайте, я их забираю!

Тут орки и прочие благородные гоблины, включая заполучившую половую зрелость молодежь повскакивали из-за своих столов и с угрожающим ворчанием обступили карачунов. И случиться бы этой ночью смертоубийству, взаимному истреблению и обоюдному геноциду, если бы на поляну не выступили вождь племени в обнимку с Великим Орком.

— Ну, чего расшумелись? — добродушно произнес вождь, обращаясь к воинам. — Али вина мало?

Воины потоптались немного, потом выдавили из своих рядов давешнего Даниилового собутыльника-соревнователя, который, путаясь и время от времени порываясь рассказать неприличный анекдот, кое как прояснил ситуацию.

— Ага, — мудрым голосом сказал вождь, слегка покачнулся и задумался.

Поразмыслив немного и между делом осушив пару другую пламенных чаш с вином, бдительно следя, однако, чтобы Великий Орк не отставал, он, наконец, изрек:

— Какая кара ожидает нечестивца, помывшего свою жену на глазах у всех, чтобы единолично ей воспользоваться?

— А-ам! — выдохнула толпа.

— А не единолично?

Толпа замерла в ожидании мудрого слова.

— А ежели человек не для себя, а ради символа старается? — вопросил Вождь. — Тогда как?

— Какого-такого символа? — осторожно поинтересовались из толпы.

— Вот он, великий символ мужества! — провозгласил Вождь. И указал на Парфена, точнее, на наиболее выдающуюся его часть.

И орки, образовавшие вокруг карачунов оскаленное кольцо, дружно выдохнули:

— Урукхай!

Великий Орк, до этого пребывавший в состоянии легкого алкогольного ступора встрепенулся и проревел:

— Урукхай форевер!

— Такой человек в ночь урукхая неподсуден никому! — продолжал Вождь. — Но на следующий день он должен быть изловлен, приготовлен со всем тщанием, и подан на стол, согласно древним обычаям. А пока пусть ест, пьет и веселится! Я сказал!

— А-ам! — взревела толпа.

Само собой есть пить и веселиться Даниилу и остальным братьям как-то расхотелось, поэтому, бросив полный ненависти взгляд на двух плотоядных блондинок, эротично прильнувших к радостно гудящему Парфену, они направились искать Абдуллу, в надежде поскорее убраться из этого места. Пока кому-нибудь шибко умному не пришло в голову запереть Даниила, словно особо ценный продукт в холодильнике, чтобы не испортился раньше времени, или не сбежал.

— Ну, как тебе семейная жизнь? — спросил Даниила Иван, когда они катили на взятых взаймы у Абдуллы велосипедах по дороге в сторону города. — Впечатляет, не правда ли?

— А так всегда, — сообщил братьям Василий. — Как только женщина смоет с себя старые грехи, с твоей же помощью, так сразу же и норовит тебя же и слопать. Обычное дело!

— Понимал бы что, мальчишка, — беззлобно отозвался отудобевший Даниил. — Сам-то холостой!

— Потому и холостой, — ответил Василий, — И принялся негромко наигрывать на гуслях «Sweet Georgia Brown».

Саванна сменилась тропическим лесом, вернее сказать, парком, над выглянувшим из-за пальм океаном поднялась утренняя глазунья солнца, когда братья, бросив ненужные теперь велосипеды на набережной, вступили в портовый квартал, в надежде попасть на какое-нибудь судно. Все равно, какое, лишь бы убраться подальше от всей этой изрядно поднадоевшей экзотики.

— Надо бы какие-нибудь сувенирчики купить, — озабоченно сказал Василий, вышагивая по замусоренным улочкам портового квартала. — А то неудобно как-то возвращаться из загранкомандировки без сувениров.

— Только сувенирчиков нам еще и не хватало! — откликнулся Даниил. — Тут чуть было самого, по косточкам не разобрали, а тебе всё сувенирчики!

А Иван с запоздалым мужеством подумал, что, если дело дошло бы до потасовки, то неизвестно, кого подали бы на стол, Даньку или этого…. В общем, Иван, пытался сообразить, почему это он не затеял драку и не навалял этим карачунам как следует. Потом решил, что черт с ним, раз и так обошлось, а вообще, воздух здесь такой, расслабляющий. Одно слово — вестибюль Междуземья!

Глава 16

— Ба! Сувенирчики! — радостно воскликнул Васька-гусляр, заприметив тетку-лоточницу, разложившую свой товар на прилавке неподалеку от входа в какую-то подозрительную тратторию.

Сувенирчики при ближайшем рассмотрении, оказались довольно необычными.

— Чего это у вас? — не выдержал Даниил, поняв, наконец, что самостоятельно разгадать предназначение предметов престранного и непристойного вида, аккуратно, по ранжиру разложенных на лотке, никак не получится.

— Чего, чего… — тетка повернула к братьям широкое лицо, недовольно зевнула и сказала:

— Сам что ли не видишь? Товар!

— Нам бы сувенирчиков! — радостно воскликнул Василий. — А то мы, понимаете ли, туристы, скоро домой, приедем, а похвастаться-то и нечем.

— Извращенцы, что ли? — брезгливо спросила тетка. — Что-то не похоже. Ну, да ладно, мое-то какое дело. Выбирайте, да поскорее, а то мне спать пора.

— А для чего это? — осторожно поинтересовался Иван и показал пальцем на нечто сморщенное и продолговатое.

— Для охренения, — невежливо пояснила тетка и снова зевнула.

Братья озадаченно замолчали и принялись внимательно изучать содержимое лотка. Наконец, Даниил, кажется, понял, что к чему, отвел Ивана с Васькой в сторонку и принялся объяснять непонятливым братцам, чем именно торгует неразговорчивая коммерсантка. Братья переглянулись и заржали.

— Охренеть! — сказал Васька. — А может и впрямь купить парочку на сувениры? Для прикола?

— Нет уж, ты свои попсовые замашки брось, — сказал Иван. — Мы неприличные сувениры не празднуем. А приколов таких, где хочешь сейчас полно, даже в нашем Растюпинске. Заприколили.

— Послушайте, сударыня, — обратился Василий к торговке. — Дозвольте представиться, мы гости из далекой страны, приехали к вам сюда по важному делу и сейчас направляемся прямо домой. Не подскажете, где бы тут у вас разжиться парой-другой изделий местных народных промыслов. Попристойнее.

— Чего? — сказала сударыня. — Так вам сувениры нужно? Пешками-матрешками у нас карачуны торгуют, к ним и обращайтесь.

— Какие карачуны? — спросил на всякий случай Даниил, — Черные?

— Черные, — кивнула тетка. — Белые все больше электроприборы ремонтируют, когда с гор спускаются, да еще туристов на гидропланах катают. Другие народные промыслы у белых карачунов еще не развились. Чего нет, того нет. Дикие они покамест.

— А кроме как у черных карачунов, значит, ни у кого ничего не купишь? — Васька с надеждой посмотрел по сторонам. — А то у нас с этими черными карачунами неувязочка вышла… Кроме того, этих самых пешек-матрешек у нас, откровенно говоря, и дома хватает.

— А другого у них ничего и нету, все остальное — сплошное табу — пояснила тетка и, убедившись, что продать странным туристам ни хрена не удастся, принялась понемногу сворачивать торговлю.

И тут Василий почувствовал, как кто-то осторожно дернул его за штанину.

— Мистер, — донеслось откуда-то снизу. — Мистер, сувенир нужен?

Василий обернулся и обнаружил возле себя плюгавого типа, весьма потрепанной наружности. Тип заговорщицки подмигивал выпуклым лягушачьим глазом и тыкал зеленоватым пальцем свободной руки в синюю спортивную сумку, застегнутую на молнию. Неприятный был тип, чего там и говорить. Не вызывающий доверия.

— Не подаем, — машинально ответил Василий, и попытался высвободить штанину.

— Ну, чего там у тебя? — спросил Иван-солдат, тоже заметивший типа. В отличие от брата, он служил в десантных войсках, а не подвизался на стезе шоу-бизнеса и поэтому был не чужд гуманизма.

— Не здесь, — проквакал тип и поманил братьев в сторону подозрительного подъезда.

Братья переглянулись. В подъезд им не хотелось, хотя, с другой стороны, отказаться от предложения плюгавца, означало проявить робость, что им было совершенно не к лицу. Особенно, после прошедшей ночи. Иван первым сделал шаг к зияющему провалу подворотни, откуда явственно несло каким-то болотным и нечистым запахом. Мочой игуаньей, что ли? Одновременно солдат нащупал в кармане мелкую купюру, полагая, что типу всего-то и надо, что опохмелиться и рассчитывая на этом закончить уличное знакомство. С минимальными потерями, так сказать.

Однако у Сенечки-горлума — а это был, конечно же, он — намерения были самые серьезные и, что для него нехарактерно, совершенно честные. Если, конечно, попытку продать свежеукраденные артефакты, можно считать честной. Дело в том, что похищенные из бунгало Великого Орка раритетные челюсти вели себя весьма беспокойно и даже опасно. Так при попытке выковырять алмазный зуб из Парадной Челюсти, Сенечка был натуральным образом укушен, и притом пребольно. И обруган вдобавок, причем всеми трофеями по очереди. Кроме того, все три комплекта зубов непрерывно скандалили и ругались на непонятном языке, так что, с точки зрения мелкого, но тертого уголовника, каковым Сенечка и являлся, беспокойную добычу следовало как можно скорее толкнуть каким-нибудь лохам, желательно заезжим. После полагалось залечь на дно в обнимку с парой другой бутылок Коки и обдумать сложившуюся ситуацию. Тем более что кураж прошлой ночи грозил обернуться крупными неприятностями. Это Сенечка чувствовал всей своей бледной, многажды спущенной шкурой.

— Вота! — гордо, но с опаской сказал Сенечка, раздергивая молнию спортивной сумки до середины и позволяя потенциальным покупателям заглянуть внутрь. Челюсти, кстати, вели себя довольно прилично. Только Целовальная слегка скривилась и тихонько сказала Боевой:

— Хам!

— Вша мелкая, — согласилась Боевая. — Меж зубов проскакивает, не уцепишь.

А Парадная и вовсе промолчала, дескать, много чести…

Иван заглянул в сумку и слегка оторопел. Ему показалось, что слегка тронутая ржавчиной стальная штуковина, сильно смахивающая на медвежий капкан, заговорщицки улыбнулась и даже подмигнула. Хотя подмигивать ей было совершенно нечем.

— Это что такое? — спросил Иван. — Капкан на тираннозавра?

Сенечка почувствовал, что клиент заинтересовался, и закивал.

— И на тираннозавра, и на дракончика можно сходить. Самохватный и самокусающий капкан. Редкость, между прочим. Такую штуковину так просто не купить, никто не продаст. Западло, то есть, табу! Посмотрите, какая работа, настоящее оркское железо, ему, этому капкану, уже столько тысяч лет, а он все кусается! Бери, начальник, не пожалеешь, недорого отдам.

Иван сунул руку в сумку, извлек оттуда Древнюю Боевую Челюсть, гордость оркских воителей, тускло и грозно сверкнувшую черно-красным железом.

Челюсть плотоядно оскалилась и командирским голосом рявкнула:

— Равняйсь! Глаза на меня, гнумский помет! Я вас научу весело помирать!

— Ишь ты, ругается! — восхитился Иван. — Точь в точь, как старшина в учебке, как бишь его звали? А, вспомнил, Несоленый!

При этом его тренированной солдатское тело само собой встало по стойке «смирно», чуть было не уронив челюсть, однако, не уронило, а держало на сгибе левой руки, на манер гусарского кивера.

— Тайваньская штучка? — полюбопытствовал между тем Василий, с некоторой опаской поглядывая на грозные зубы. — А я вот еще прикольную вещицу видел, такая сумочка, а из нее…

— Заткнись, штафирка, — презрительно лязгнули железные зубы. — Смазка для сариссы!

Василий замолчал и на всякий случай отступил в сторону.

— Сколько за командира хочешь? — спросил Иван. Ему почему-то показалось совершенно необходимым не столько заполучить странный говорящий капкан, сколько отобрать его у этого мелкого урки. Словно бы боевого товарища из запоя вытащить или из плена, что, собственно, близко по сути.

— Сто! — храбро сказал Сенечка и замер в вожделении.

— На! — брезгливо бросил Иван-солдат и сунул в мокрую перепончатую лапку комок смятых купюр. — И вали отсюда, пока цел!

Железная Боевая Челюсть на некоторое время успокоилась в солдатском ранце, утешившись тем, что на ее месте находились многие маршальские жезлы.

Докучливый торговец сувенирами, однако, валить никуда не собирался. Правда, от Ивана старался держаться подальше, так, на всякий случай, но надежды распродать прочий товар не оставил и теперь переключился на Василия, как на самого молодого, а следовательно, легко поддающегося психологической обработке. В рекламных целях он извлек из сумки Серебряно-алую Целовальную Челюсть и принялся вертеть ее перед гусляром на манер куклы, надеваемой на ладонь. При этом Целовальная Челюсть невнятно шипела и норовила плюнуть горлуму в физиономию, в чем несколько раз преуспела.

— У-у, зараза! — не выдержал Сенечка, когда особо удачный плевок повис на его остроконечном ухе, — Вот продам сутенерам, они тебе живо зубы пообломают!

— Эй ты, кукольник фигов, — возмутился Васька. — Кончай дурью маяться. Что там у тебя, давай, кажи!

Целовальная Челюсть вывернулась и окинула Василия серебристым томным взглядом. Хотя, по правде говоря, неизвестно, как у нее это получилось, но факт — окинула. Пухлые губы сложились сердечком и чмокнули воздух. Васька попятился.

— Душка! — сказала челюсть хрипловатым контральто. — Оттянемся?

— Это что еще за секс по телефону? — возмутился Василий.

— Именно! — радостно нашелся Сенечка. — Это новейшая гонконгская разработка для секса по телефону. Представляете, сколько бабок она может принести предприимчивому человеку.

— Фу, — сказала Челюсть. — Урод.

— Любопытно, — заинтересовался Василий. — А что-нибудь еще она умеет?

— Рисую, пою и пляшу, — скромно отозвалась Челюсть. — Насчет первого и последнего, я, конечно, погорячилась, а вот второе — истинная правда.

— А ну спой! — потребовал Василий. — Как это ты споешь, у тебя же ни легких, ни прочего, чем поют. Даже ног нет!

— Да уж, как умею, — скромно сказала Челюсть. — Только мне бы аккомпанемент желательно, а то я не всегда в тональность попадаю, если без аккомпанемента.

— Это запросто! — обрадовался Васька и перекинул электрогусли на грудь.

Голосом Джо Кокера заблажила Целовальная Челюсть. И, надо сказать, так здорово у них с Васькой вдвоем получилось, что братьев дрожь пробрала. Даже Сенечка забыл на время про Коку и темные свои делишки и захотел чего-то напрочь забытого. Может быть любви?

— Сколько? — трясущимися губами спросил Васька-гусляр. — Сколько ты хочешь, за это чудо, зараза ты этакая?

— Нельзя же так, — плаксиво сказал горлум. — Мы же так не договаривались. Мне теперь полдня подлость восстанавливать, и цинизм понизился прямо до «не могу», меня же такого голыми руками возьмут! Мне же растрагиваться не полагается, я же хоть и мелкий, но злодей, все-таки… Забирай даром! Пользуйся, гад!

Васька молча вытащил деньги и сунул их горлуму, который машинально зажал их в кулаке и двинулся, было прочь, позабыв и про бизнес, и про то, что с ним сделают гоблины, когда поймают. А в том, что поймают, он почему-то ни секунды не сомневался.

— А ты собственно, какого пола? — между тем, спросил Васька у Целовальной Челюсти. — С одной стороны, вроде бы, женского, а с другой…

— Я мужская часть женского пола! — гордо сказала Целовальная Челюсть. — Вообще, мужчина без частей женского пола вообще, не мужчина. Без рук, без ног и прочего. И без головы, кстати. Так, червяк ничтожный, член ползучий. Понятно?

— Понятно! — ошалело ответил Василий. — Мне как-то до сих пор не приходил в голову такой взгляд на вещи, но, надо сказать…

Что было надо сказать, так и осталось неизвестным, потому что из потрепанной спортивной сумки донесся бархатистый голос:

— Господа, а что же вы про меня-то забыли?

— Это еще что такое? — подал голос Даниил, который все это время молчал, наблюдая за братцами, так не вовремя возжаждавшими сувениров, но, не вмешиваясь из природной деликатности и любопытства. Тем более что ничего плохого не происходило, а только волшебное, а это, согласитесь, стоит того, чтобы позволить ему произойти. Хоть иногда.

— Это я, — донесся из сумки немного смущенный, но донельзя приятный голос. — И не соблаговолите ли вы избавить меня от общества этого омерзительного типа, этого позора славного гоблинского рода? Поверьте, моя благодарность будет воистину безгранична!

— Интересно, на кой она нам, эта благодарность, да еще безграничная, — пробормотал Даниил, — На одних таможенных пошлинах разоришься. А вслух сказал:

— Да жалко, что ли! Эй, ты, как тебя там?

— Сеня, — отозвался слегка восстановивший прыть горлум. — Я Сеня, и у меня кое-что осталось именно для вас.

— Ну, так давай сюда, — невежливо бросил Даниил, которому страшно не хотелось покупать кота в мешке, точнее, нечто в спортивной сумке. — Сумку можешь оставить себе.

Извлеченная из пропахшего Кокой нутра старой спортивной сумки Парадная Челюсть воссияла в старой подворотне подобно утренней звезде. Да что там звезде! Подобно целому созвездию!

— Твои глазки, как алмазки! — только и смог сказать впечатлительный Василий, а практичный Даниил довольно хмыкнул и спрятал сокровище за пазуху, предварительно завернув в чистый носовой платок — хорошо, что таковой нашелся, а то неловко бы получилось.

Ну, бывай, дружок, — ласково попрощался Даниил с горлумом, сунул ему дежурную сотню и слегка подтолкнул, чтобы нацелить в нужном направлении. — Остерегайся дурной компании, и все будет в порядке!

Горлум почесал ушибленное место и потрусил по улочке в сторону бара «Голубой Павиан», где намеревался провести остаток дня в грусти и печали. На том месте, где у порядочных существ расположена душа, у него было погано. Словно некий нахальный гнум в кошелек помочился.

— В общем, так, — сказал Даниил, когда братья уселись в портовом кабачке и собрались перевести дух и выпить по кружечке пивка. — По-моему, нам пора домой. Что-то этот рай мне начинает понемногу надоедать. Сувенирчиками мы запаслись, так что делать нам здесь решительно нечего. Да и жены мои нас, небось, уже обыскались. Слышите, к обеду звонят!

И в самом деле. Со стороны города доносились недвусмысленные звуки боевых тамтамов и литавр Черных Карачунов.

— А как мы отсюда выберемся? — резонно спросил Василий.

— Хорошо бы еще знать, куда мы попали, — тоже резонно, хотя и с некоторым опозданием заметил Иван.

— Чего тут гадать, в прихожую Междуземья, ясное дело! Вестибюль мира, так сказать, — объяснил Василий. Ему, как человеку творческому это было совершенно понятно.

— Неважно куда мы попали и как, важно, как отсюда унести ноги и остальные части тела. Желательно в полном комплекте, — сказал Даниил. — Но вообще-то, я чувствую, что нынче день такой, что что-нибудь, да подвернется. В воздухе этакое что-то разлито… — Даниил пошевелил пальцами и дополнил:

— Особенное! В общем, сейчас нам повезет или поплывет, а может быть, даже полетит.

— Точно, прямо-таки, разлюли вы мои разлюли, — подтвердил Васка-гусляр.

— Как же! — скептически буркнул Иван и принялся смотреть на зеленовато-синюю океанскую даль, волшебно вздыхающую за пальмами.

Говорят, вдаль смотреть весьма полезно, и это — истинная правда, потому что скоро на горизонте появилась нестерпимо сверкающая белая точка, которая все росла и росла, пока не превратилась в самолет-амфибию Бе-220, совершивший лебединую посадку неподалеку от берега. Летающая лодка взревела моторами, гоня перед собой волну, двинулась к пляжу и выползла на него, явив взглядам ошеломленных путешественников черное разлапистое шасси. Наконец Бешка утвердилась на белоснежном коралловом песке, дверца пилотской кабины распахнулась, и оттуда вывалились Мальчиш. с Безяйчиком, одетые в шорты и татуировки. Ну и, естественно, в шлемофоны с темными очками.

Братаны крутили головами, привыкая к местному тропическому великолепию, а может быть, высматривая что-то. Или кого-то.

— Похоже, это за нами, — сказал Иван. — Пошли, парни, нечего рассиживаться.

Братцы продрались через заросли каких-то пахучих растений и, отряхивая с себя пыльцу, увязая в мелком горячем песке, зашагали по пляжу к самолету.

— Привет, — сказали Мальчиш с Безяйчиком. — как погуляли?

— Да ничего себе, — отозвались братья. — А вас сюда, каким ветром? И где это вы такой клёвый лайнер раздобыли?

— Нравится? — гордо спросил Мальчиш. — Нам тоже. Единственный экземпляр, уникальный, между прочим. Лебединая песня российского авиапрома. Прикупили по-случаю, тем более, что керосин у нас свой, сам понимаешь. Вот, обкатку делаем, а заодно и за вами залетели. Я же говорил, что все будет ништяк!

— Хэллоу! — радостно заорал кто-то, вываливаясь из моторного кожуха, и на пляже возник Бугивуг во всей своей чумазой гремлинской красе. — Здорово здесь, прямо Гавайи, только лучше!

— А на хозяйстве кто остался? — начал было Даниил, но гремлин только лапой махнул. Дескать, хозяйство хозяйством, а возможность полетать на таком самолете, упускать никак нельзя.

В это время грохот боевых литавр и тамтамов выплеснулся на пляж, словно противоестественное цунами, налетевшее со стороны суши. Вопящая и размахивающая копьеметалками толпа Черных Карачунов, одетых в боевые хулимы захлестнула пляж, подобно полчищу тараканов-гастарбайтеров, получивших халявное гражданство в метрополии.

— Кажется, вам пора, да и нам тоже, — озабоченно сказал Мальчиш, оценив сложившуюся ситуацию, и шустро полез в кабину. — Бугивуг, заводи!

Гремлин кивнул и нырнул в ближайшую турбину.

Компания дружно, но без паники погрузилась в самолет, турбины взвыли, амфибия задним ходом тяжело и неуклюже сползла в океан, развернулась и пошла на взлет, зачерпнув пожарным отсеком дюжину русалок легкого поведения, задремавший в полосе прибоя после трудовой ночи.

— Домой, — одновременно выдохнули братья и братва, — Ну их, эти чудеса, хватит! Картошки с огурцами хочется.

Хотя, по правде говоря, нельзя сказать чудесам «Ну вас!», это не только невежливо, но и неосмотрительно. Если кому-то так уж надоели чудеса, то пусть пошарит в карманах, выметет сусеки и выбросит за порог все, что ему кажется мусором. Но и тогда этот несчастный не застрахован от всяких штучек-дрючек. Разве что, душу выкинет за порог, тогда уж конечно — да, тогда никаких чудес. Но ведь скучно же, а братцы?

Конец второй части