Глубинный путь

1. СНЕЖНАЯ КОРОЛЕВА

После дождливого дня наступил сырой, темный вечер. Шумело море, волны прибоя ударялись о стены набережной. Кое-где электрические фонари бросали тусклый свет на мокрые деревья и посыпанные гравием дорожки. С главной улицы курортного города доносился шум, но здесь, на бульваре, гуляющих было мало.

Я стоял у моря и с наслаждением дышал морским соленым воздухом. Прибой, разбиваясь об отвесный берег, осыпал бульвар водяной пылью. В некотором отдалении бульвар круто сворачивал. Там волны прибоя ударяли с такой силой, что над берегом то и дело взлетал фонтан и на несколько метров заливал набережную. Где-то далеко, в окутанном темнотой море, светились огоньки парохода.

Я сел на мокрую скамью. Невозможно было оторвать взгляд от темной пропасти, где бушевала стихия, откуда долетал отзвук борьбы невидимых сил. Темнота одновременно пугает человека и влечет к себе, обещая открыть неведомые тайны.

Вдруг рядом остановились какие-то люди. Не поворачивая головы, я догадался, что их двое. Они постояли молча, потом тихий мужской голос предложил:

— Сядем.

Мужчина и женщина сели на другом конце скамьи. Я незаметно повернулся к ним, однако разглядеть своих соседей в темноте не смог.

— Завтра ты едешь, а я остаюсь, — грустно сказал мужчина.

Приглушенный голос мужчины свидетельствовал о какой-то растерянности, тревоге; он говорил тихо, чтобы никто посторонний не услышал его слов.

Она промолчала.

— Пять дней, — снова сказал он.

— Значит, разлука будет очень короткой.

У нее был чистый голос, звучал он весело.

— Лида, если хочешь, я готов хоть сейчас…

— Глупенький, — проговорила она нежно, — ну кто тебе позволит потерять пять дней!

— Но тогда я буду с тобой…

Он сказал это очень тихо — я скорее угадал, чем услышал последнее слово.

Лида засмеялась.

— Нет, нет, — сказала она, — тебе нужно как следует отдохнуть. Я хочу, чтобы ты остался.

Тон, которым она произнесла «я хочу», убедил, меня, что она в самом деле хочет этого, но совсем не потому, что это нужно ее спутнику.

Какое мне дело до разговора и взаимоотношений курортной парочки? И я снова стал прислушиваться к голосу моря, стараясь понять незнакомый язык волн и прибоя.

Пароход, который шел с моря, приближался к берегу, оповещая гудком о своем прибытии. Наконец я поднялся, чтобы идти в гостиницу.

Едва сделав несколько шагов, я споткнулся обо что-то мягкое. Я наклонился и поднял дамскую сумочку. На бульваре уже никого не было. Без сомнения, сумочку потеряла обладательница приятного голоса. Но она давно уже ушла вместе со своим спутником и, вероятно, не вернется сюда. Завтра она уезжает. Может быть, в сумочке есть какие-нибудь документы, которые помогут найти ее хозяйку?

Последняя мысль заставила меня подойти к фонарю и открыть сумочку.

Внутри я увидел шелковый платочек с инициалами Л. Ш., тюбик с губной помадой, флакончик «Крымской розы», гребенку, пудреницу и какое-то письмо. Никакого документа, никакой бумажонки, которые могли бы что-нибудь сказать о хозяйке сумочки…

В гостиницу я возвратился далеко за полночь.

Очутившись в своем номере, я зажег настольную лампу и внимательно разглядел находку. Это была элегантная сумочка, разрисованная нежно-синими васильками. Снова пересмотрев ее содержимое, я позволил себе прочитать письмо: может быть, хоть оно скажет что-нибудь о незнакомке.

«Уважаемая Лидия Дмитриевна!

Я хотел написать «милая Лида», но не знаю, позволите ли Вы мне такую вольность. Прошло много времени с тех пор, как мне это разрешалось. Однако и до сих пор я хочу называть Вас, как когда-то… Сегодня я приехал в Ваш город, узнал Ваш адрес, но Вас не видел. Я должен сегодня же уехать, но через несколько дней вернусь. О моем следующем приезде я Вас извещу, и, если захотите, Вы дадите мне возможность взглянуть на вас.

Сегодня у меня особенный день. Ведь именно в этот день, несколько лет тому назад, я впервые увидел Вас. На моем столе стоит сейчас букет белых роз. Это «снежная королева»…

Вспоминаешь ли ты тот солнечный, радостный день, когда мы встретились с тобой в Долине цветов? Ты пришла туда за «снежной королевой». Вокруг зеленели деревья, на плантациях цвели розы, алели гвоздики, под маленьким мостиком, на котором мы стояли, журчал ручеек, над нами высились снежные вершины. Моя память сохранила, кажется, все, до мельчайших подробностей. Белое платье, цветы в левой руке, светлые шелковистые завитки на твоей головке, задорный носик и чудесные глаза, словно капли утренней росы… Я сравнил тебя с розами, которые ты держала в руке, я назвал тебя Снежной Королевой.

Вспоминаешь ли ты, как шутя пообещала позволить мне поцеловать тебя один-единственный раз, если я встречу тебя через месяц на маленькой станции между Киевом и Одессой? Ты смеялась — ведь ты знала, что вскоре я должен ехать далеко за Урал, в заснеженную Сибирь.

Прошел месяц, и поздним вечером я пришел на станцию, через которую ты должна была проехать утром следующего дня. В ту ночь я не спал. Около полуночи, перейдя по виадуку через станцию, я очутился в маленьком городке. На улицах было темно, только звезды едва освещали силуэты домов и тополей. Редко-редко встречались прохожие. Было время уборки, и в воздухе пахло пылью и снопами.

Блуждая по улицам городка, я вышел в поле. Вспоминаю высокую, поросшую густой травой насыпь. Я взошел на эту насыпь и долго стоял там, глядя на небо. С рассветом я вернулся на станцию. Когда дежурный прозвонил в колокол о приближении поезда, я почувствовал сильное волнение. «Едет ли она именно сегодня? Помнит ли наше условие и свое обещание? Наверное, давно позабыла о своей шутке. Если и едет этим поездом, то спокойно спит на своей полке. А если и проснется, то как я найду ее, не зная, в каком она вагоне? Поезд ведь так мало стоит на станции!» Правда, у меня был билет на этот самый поезд, и я утешался надеждой, что, может быть, найду тебя во время поездки.

Паровоз загудел у семафора и с грохотом влетел на станцию. В дверях одного из вагонов стояла ты. Ты была так радостно удивлена, когда увидела меня! Не верю, чтобы ты забыла эту чудесную минуту. Помнишь тот день в вагоне? Под конец мы немного поссорились, но потом, как тепло, как сердечно мы попрощались с тобой! Я верил, что скоро увижу тебя. А дальше? Я был за несколько тысяч километров от тебя, долгое время писал тебе письмо за письмом, но ответа не получал. Я начал думать, что потерял тебя. Шло время, острота боли стихла, но в самой глубине моего сердца при воспоминании о тебе что-то щемило. Узнав твой адрес, не могу не написать тебе еще раз и не попросить о свидании, моя Снежная Королева…»

«Вот они и встретились, — подумал я, вспомнив парочку у моря. — Но встретились ли?» И почему-то меня охватила уверенность, что автор письма не он.

Дело с возвратом сумочки усложнялось. Сначала я хотел на следующий же день дать объявление о своей находке в местную газету или повесить его где-нибудь на стене у моря. Но теперь мне показалось, что этого делать не следует. Ведь хозяйка сумочки утром уезжает отсюда, а ее спутник остается. Вероятно, он знает о потере сумочки и может прийти за ней, а письмо не должно попасть в его руки.

И я решил оставить находку у себя, пока не встречусь с женщиной, голос которой я слышал над морем. Может быть, это никогда не случится. Тогда у меня сохранится человеческий документ о любви, об искренности чувства, о какой-то трагической разлуке.

2. РЕДАКТОР УЛЫБАЕТСЯ

Антон Павлович Черняк, редактор научно-популярного журнала «Звезда», прислал мне письмо с просьбой немедленно приехать в столицу для переговоров о чрезвычайно интересной работе. Я собирался отдыхать на юге еще недели две, тем более что в моей квартире шел капитальный ремонт, но вызов Черняка меня заинтересовал.

В письме намекалось также на желательность моего постоянного сотрудничества в «Звезде».

Давнее знакомство с Антоном Павловичем, мое увлечение «Звездой», которая уже тогда была одним из лучших научно-популярных журналов, постоянный интерес к научно-техническим проблемам заставили меня отнестись к этому предложению серьезно. Я ответил Черняку телеграммой и немедленно выехал. В телеграмме я просил позаботиться о номере в гостинице — моя квартира ведь ремонтировалась.

На вокзале меня встретил молодой человек. Он отрекомендовался сотрудником «Звезды» Догадовым и пригласил меня ехать вместе с ним прямо в редакцию.

С Черняком мы договорились очень быстро.

— Человек, который умеет писать, знает стенографию, два иностранных языка, человек, который хорошо владеет фотоаппаратом, уверенно ведет мотоцикл, переносит качку на самолетах, пароходах, автомобилях и верблюдах, а кроме того, отличается большим интересом ко всему, что его касается и не касается, — такой человек нужен нам на должность специального разъездного корреспондента.

— Ты преувеличиваешь мои достоинства, — ответил я Черняку. — И к тому же, откровенно говоря, в технике я смыслю очень мало. Я ею интересуюсь, но этого, вероятно, недостаточно для такого журнала…

— Ты, Олекса Мартынович, будешь писать не статьи, а очерки. Нам крайне необходим живой рассказ о новых открытиях, о проблемах, стоящих перед нашими учеными. Мы дадим тебе возможность объехать самые интересные строительства, заглянуть в самые замечательные лаборатории, принять участие в самых опасных экспедициях.

— Что касается последнего, то, думаю, это необязательно, — нерешительно проговорил я.

— Но желательно… Думаю, у тебя хватит смелости, скажем, спуститься в батисфере в океан, на глубину пять-шесть километров. Или подняться на сорок — пятьдесят километров в стратосферу…

— Безусловно. Но ведь в такие экспедиции очень редко берут журналистов. Для них не хватает места… Вот почему я не претендую на то, чтобы…

— Ну, если проявить с нашей стороны некоторую настойчивость, всегда можно устроить. Вот, например, вскоре в Ледовитый океан выходит подводная лодка. Она долгое время будет плавать подо льдом в районе полюса. Необыкновенно интересная экспедиция! Ну, и, понятно, опасная. Как правило, пятьдесят процентов таких экспедиций погибает… Я могу устроить тебя на лодку нашим корреспондентом.

«Черти бы тебя взяли!» — совершенно искренне подумал я и поспешил отклонить предложение. Ссылаясь на переутомление, я намекнул, что хотел бы поехать сейчас куда-нибудь поближе к экватору.

Впрочем, тут же выяснилось, что в данный момент речь идет всего только о том, чтобы написать несколько очерков о строительстве нового большого туннеля под Крымскими горами; туннель этот должен был кратчайшей дорогой связать Симферополь и Ялту. С автором этого проекта редактор обещал познакомить меня в самое ближайшее время.

В конце концов мы договорились. Я был назначен на должность разъездного корреспондента для специальных поручений.

Прощаясь со мной, Черняк сунул мне в руку какой-то билет и сказал:

— Приходи сегодня непременно.

Это было приглашение редакции «Звезды» на вечер-встречу с известным летчиком Шелемехой. Этого летчика я когда-то очень близко знал. Мы начинали вместе: он — свою летную службу, а я — работу корреспондента. Не раз я летал с ним на самолете во время парадов и демонстраций в маленьком городе, где я тогда жил, а он заканчивал авиационную школу.

Вот почему я так поспешил вечером на эту встречу.

Нужно сказать, что незадолго до этого Шелемеха установил новый рекорд скорости, пролетев за пятнадцать часов из Москвы до Владивостока. Теперь славного летчика чествовала вся страна. Рассказывали, что он получает бесчисленное количество писем, телеграмм, сотни букетов, тысячи приглашений на разные предприятия, в клубы, университеты, города; его просили о свиданиях, интервью, автографах.

Шелемеха отвечал, что каждого рад видеть, хотел бы всюду выступить, но не может этого сделать, так как сутки имеют только двадцать четыре часа.

В редакцию «Звезды» летчик приехал, очевидно, только потому, что там собрались его самые близкие друзья — конструкторы самолетов, а также весьма им уважаемые математики и физики.

Можно представить себе мою радость, когда летчик сразу же узнал меня, крепко пожал мне руку и выразил Черняку благодарность за встречу со старым другом. Моя особа приобрела в глазах присутствующих соответствующий вес, и мне перепала какая-то частица общего внимания. Я догадывался, что одной из причин радости Шелемехи от встречи со мной была та неловкость, которую он ощущал перед собравшимися профессорами и академиками. Но я не мог надолго спасти его от внимания известных ученых. Да вскоре он и сам убедился, что они не страшны, и охотно вступил с ними в беседу.

Вечер проходил, как и все такие вечера, очень интересно для присутствующих, радостно и хлопотно для организаторов и немного утомительно для героя, который все время был в центре внимания.

Провозглашая тост за рекорд Шелемехи, Черняк, улыбаясь, сказал:

— Я хочу предупредить, что вашему рекорду угрожает недолговечность. Вчера мы получили письмо от одного из наших читателей, школьника. Он сообщает, что у него есть проект, как провести нагруженный поезд из Москвы во Владивосток за восемь часов.

Громкий смех покрыл слова редактора. Шутка всем понравилась.

— Что ж, — тоже смеясь, ответил Шелемеха, — тогда я провозглашаю тост за автора этого проекта и надеюсь, что, когда он вырастет и станет инженером, он осуществит свое намерение.

После шампанского, когда все почувствовали себя необыкновенно весело и свободно, беседа совершенно утратила свой официальный тон; гости разделились на группы. В одной шел разговор об авиации, в другой спорили о политике, в третьей обсуждали какие-то новости. Черняк, показывая мне то одного, то другого гостя, называл его и коротко сообщал о нем все, что, по мнению редактора, должен был знать сотрудник «Звезды».

Мое внимание привлекла группа гостей, где спорили особенно резко. В центре этой группы находились двое молодых людей. Один, худощавый, небольшого роста, очень подвижный, говорил энергично и подкреплял свои доводы широкими жестами и выразительной мимикой. Второй, гораздо выше своего собеседника, с лицом, которое явно портили большой нос, крепко сомкнутые губы и хмурое выражение, вел себя спокойнее, но, очевидно, ни на какие уступки своему противнику не шел. Возле них стоял уже знакомый мне сотрудник редакции Догадов и внимательно прислушивался к спору. Время от времени в разговор вмешивался вооруженный большими очками старый человек.

— Кто эти люди? — спросил я Черняка.

— Это молодые инженеры, приятели, давно не виделись, а вот встретились и о чем-то поспорили. Маленький — это инженер Самборский, электрик. Конструктор нескольких новых аппаратов для шахт. Теперь он работает в одной из лабораторий академика Саклатвалы. Высокий — инженер Макаренко, большой мечтатель, очень упорный человек, хотя и не совсем последовательный. Он начал учиться в университете на физико-математическом факультете, потом перешел на геологический, а закончил горный институт. После окончания института его послали строить шахты в Иркутском угольном бассейне. Там он показал чудеса в области подземного строительства, и в узком кругу высококвалифицированных специалистов на него смотрят как на новую звезду. Но так зарекомендовав себя, он при первом же случае оставил строительство шахт и приехал сюда, к Саклатвале, с проектом туннеля между Симферополем и Ялтой.

— Так это о нем и его проекте я должен писать?

— Да, да. Только пока ты ему об этом ничего не говори. Завтра или послезавтра мы поговорим с ним специально.

— А кто этот маленький старичок в очках, который как будто хочет их помирить? — спросил я.

— Это бывший их учитель, ныне профессор ботаники Довгалюк.

— Профессор Довгалюк? Тот самый? Известный своими экспедициями?

— Да… Кажется, он идет к нам. Сейчас я тебя с ним познакомлю…

Старичок действительно подошел к Черняку, и тот представил меня ему. Профессор приветливо пожал мне руку и, отвечая на вопрос редактора, сказал:

— Не могут прийти к согласию относительно эффективности электроустановок на шахтах. Эти их споры — вечная история! В школе, бывало, доходило до драки… А я к вам, Антон Павлович, с просьбой.

— Пожалуйста, Аркадий Михайлович.

— Покажите мне письмо юного корреспондента, о котором вы упоминали, когда провозглашали тост.

— Снова в поисках молодых талантов? Только там нет ничего заслуживающего внимания.

— Ну что ж, посмотрим. Вы только покажите письмо.

— Попробуем разыскать, если оно не погибло в редакционной корзинке. Мы ведь сохраняем только письма, имеющие какую-нибудь ценность… Товарищ Догадов, пожалуйста, на минутку!

Догадов быстро подошел. Черняк попросил его найти и передать профессору Довгалюку письмо школьника.

Догадов отправился выполнять поручение, а мы приблизились к молодым инженерам, и редактор меня с ними познакомил. Самборский горячо пожал мне руку и сказал комплимент по поводу моих очерков. Макаренко промолчал, и только в глазах у него мелькнула какая-то настороженная заинтересованность.

Время было позднее. Гости один за другим покидали редакцию. Шелемеха подошел к Черняку и стал прощаться.

— Аркадий Михайлович, — как старый знакомый, обратился летчик к профессору Довгалюку, — вы готовы?

— Да… Сейчас мне здесь дадут одно письмо, и я смогу ехать.

— Кайдаш, а тебе куда? — спросил Шелемеха меня. — Может быть, подвезти тебя?

Я назвал свою гостиницу.

— О, это очень далеко. Знаешь что? Зачем тебе гостиница? Поедем ко мне. У меня огромная квартира, и сейчас там, кроме сестры, никого нет. Родители и жена на даче, послезавтра я тоже туда поеду. Можешь жить у нас, пока остаешься здесь. Поехали?

Последнее слово прозвучало так властно, что я не стал возражать, а просто присоединился к уже выходившим на улицу Шелемехе и профессору Довгалюку.

3. НОЧНОЙ ГОСТЬ

Из разговора в машине я узнал, что Шелемеха и профессор живут в одном доме.

— Станислав, — обратился к летчику профессор, — у меня в дендрарии очередной, двести пятьдесят третий, «вечер фантазии». Я рад пригласить тебя.

— С большой охотой пришел бы, Аркадий Михайлович, — ответил летчик, — но, по всей вероятности, я завтра уеду на дачу к своим. Вчера туда поехала жена, и я обещал ей не задерживаться. Я ведь уже в отпуске. Передайте, пожалуйста, друзьям от меня привет. Много фантастов у вас теперь собирается?

— Будет человек шесть-семь. Ведь Макаренко приехал.

— А-а, этот молодой человек? Я его до сих пор что-то не встречал.

— Так ты ведь лет на семь старше его. К тому же он учился у меня всего года два, а потом переехал с родителями в Сибирь. Впрочем, он часто писал мне. Он когда-то очень дружил с Самборским. Правда, они каждый день о чем-нибудь спорили. Жить без этого не могли. И все-таки их, бывало, водой не разольешь.

— Самборского как будто припоминаю. Встречал раза два на ваших вечерах.

— Простите, — вмешался я в разговор, — что это за вечера с таким заманчивым названием?

— Если ты интересуешься, профессор может пригласить и тебя на один из них. Ведь можно, Аркадий Михайлович?

Профессор выразил согласие.

— Должен тебе сказать, — обратился ко мне Шелемеха, — Аркадий Михайлович сохраняет связь с большинством своих учеников и после школы. Особенно с теми, которые принимали участие в разных экспедициях и поездках. У нас существует традиция: раз в месяц собираться у Аркадия Михайловича на чашку чая, рассказывать о своей работе, обсуждать самые различные проблемы науки и техники, обдумывать планы экскурсий и экспедиций профессора, вспоминать прошлые поездки, в которых мы участвовали. На таком вечере ты можешь встретить людей разных профессий: врача, астронома, физика, летчика, артиста, художника…

Шелемеха прервал свой рассказ, потому что шофер остановил машину.

— Приехали, — сказал летчик, — прошу выходить. Улица Красных Ботаников, дом номер пять.

На тротуаре перед домом мы распрощались с профессором (он жил в другом подъезде) и поднялись по лестнице на третий этаж. Мой хозяин отпер дверь, вошел в широкий коридор, включил электричество и пригласил меня войти.

— Раздевайся, — негромко сказал летчик. — Только потише, сестра спит.

Я повесил плащ и шляпу на вешалку и спросил, который час.

— Четверть третьего, — ответил гостеприимный хозяин. — Поздно. Сейчас я тебя устрою.

— Стась, это ты? — послышался из-за дверей встревоженный голос.

— Я. Ты не спишь?

— Стась, в кабинете воры! — взволнованно проговорил тот же голос.

Шелемеха посмотрел на меня и нахмурился. Мгновенно он сунул мне в руку стеклянную вазу с цветами, а сам схватил высокий столик-подставку и, держа его, как дубину, порывистым движением второй руки открыл дверь в темную комнату. Не останавливаясь, он ринулся туда. Я бросился вслед за летчиком, но с разбега наскочил на стул и грохнулся на пол. Падая, я выпустил из рук вазу, и она разлетелась вдребезги.

— Стась! — послышался женский крик.

В то же мгновение комната осветилась, и я вскочил на ноги. Летчик стоял возле выключателя и осматривал комнату. Я увидел большой, окруженный стульями стол и буфет в углу. Очевидно, мы находились в столовой. В дверях, сжимая обеими руками высоко поднятый стул, стояла полуодетая девушка. Дверь напротив вела, как я потом узнал, в кабинет. Там было темно.

Внимание Шелемехи привлекло открытое окно. На подоконнике лежал перевернутый горшок с цветами. Летчик подошел к окну и высунулся из него, оглядывая улицу.

Тем временем девушка исчезла.

На полу лежал стул, валялись осколки вазы и цветы.

Шелемеха спокойно прошел в кабинет, зажег там свет, потом сразу же вышел, сел на стул и громко расхохотался.

— Ну и вид у тебя! — сказал он. — Лида! — позвал он сестру.

Только сейчас я заметил, что весь мокрый: когда Шелемеха в коридоре сунул мне вазу, я перевернул ее и вылил на себя воду. Поняв, что все закончилось благополучно и никаких воров нет, я и сам засмеялся, вспоминая, как мы атаковали эту комнату.

В столовую вошла Лида. Она успела надеть пестрый халатик, но все еще была немного растрепана и взволнована.

— Удрали, — сказал летчик, показывая сестре на окно.

Она взглянула на меня, потом вопросительно посмотрела на брата.

— Это мой старый приятель, Олекса Мартынович Кайдаш, журналист. Знакомьтесь.

Я повернулся к девушке, намереваясь протянуть ей руку, но она только кивнула мне.

— Расскажи, что тут случилось, — попросил брат.

— В половине двенадцатого я легла спать и скоро уснула… Вдруг просыпаюсь…

— Снилось что-нибудь?

— Нет… Проснулась. Раскрыла глаза — темно. Хотела повернуться на другой бок, но тут слышу какой-то шорох в столовой. Сначала я подумала, что это ты приехал. Потом различила тихие, осторожные шаги. На твои не похожи. Вспомнила, что я одна в квартире, и стало страшно. Закрыла глаза и лежу тихонько, не дышу. А он вдруг остановился, затих. Стало еще страшнее… Не знаю, много ли прошло времени, слышу только, как у меня бьется сердце. И вдруг дверь ко мне в спальню — ри-ип. Ты не можешь себе представить, что со мною сделалось! Я вся похолодела. Слышу, как дверь постепенно открывается, а потом что-то словно пробежало по моему лицу, по глазам. Догадалась, что он светит электрическим фонариком. Дальше слышу, как он прикрыл дверь и пошел в кабинет. Тут уж я не знала, что и делать. Выбежать из квартиры и поднять шум на лестнице или броситься к окну, разбить стекло и звать на помощь? Вдруг мелькнула мысль: а что, если их двое и один стоит здесь, в моей комнате, и караулит каждое мое движение, пока второй смотрит, что самое ценное забрать? Ну, думаю, если они придут еще сюда, к платяному шкафу…

— Представляю, как у тебя сердце замерло, когда ты вспомнила о своих туалетах! — улыбаясь, сказал брат.

— Нет. Здесь я как раз услышала, что кто-то отпирает дверь на лестнице, входит в коридор, потом твой голос. Раскрыла глаза, вижу — из коридора пробивается свет. Снова твой голос. Тогда я подбежала к двери и окликнула тебя.

— Удрал через окно, — с сожалением проговорил Станислав. — С третьего этажа по трубе, верно.

Он снова засмеялся и стал припоминать, какой вид был у каждого из нас в решительный момент. Особенно смеялся он, вспоминая, как вооружился столиком.

— Револьвер я никогда не ношу с собой, — словно извиняясь, сказал он мне.

Я не мог отвести глаз от его сестры.

Быть может, причиной были электрический свет и ее взволнованный вид, но мне показалось, что я никогда в жизни не видел такой очаровательной девушки. Сначала она поглядывала на меня несколько сурово, но потом начала лукаво улыбаться и рассказала, как, услышав грохот падающей мебели и звон разбитого стекла, испугалась за брата и выбежала со стулом ему на помощь.

— Увидев вас, я в первое мгновение подумала — вор. И едва не стукнула вас по голове своим оружием…

Услышав это, Шелемеха снова залился смехом.

— Вот номер был бы! — проговорил он, ударяя себя кулаком по колену.

— Я надеюсь, вы меня простите? — обратилась ко мне Лида.

— Напротив, я глубоко благодарен…

— Еще бы, — бросил Станислав, — еще бы… Получить стулом по голове… В самом деле, стоит поблагодарить за то, что ты не доставила ему такого удовольствия.

Я охотно до самого утра разговаривал бы с сестрой летчика, но он, по-видимому, смотрел на это иначе. Вежливо, но решительно он предложил отложить болтовню на завтра, а сейчас идти спать.

— Сколько тревог приносит неожиданный ночной гость! — сказала на прощание Лида.

— Это вы о ком? — спросил я. — О воре или обо мне?

— Пусть будет о вас, — улыбнулась она, скользнув глазами по моему мокрому пиджаку.

Лида исчезла за дверью спальни, а Станислав отвел меня в кабинет и указал на широкий диван:

— Устраивайся, как сам хочешь. В диване найдешь свежее белье, подушку и одеяло. Это у меня специально для гостей.

— Твоя сестра замужем? — спросил я.

— Ишь, какой любопытный! Нет. Но здесь есть один доктор. Барабаш. Молодой, но толковый паренек. Только мешковат. Явный кандидат под ее башмак. Ну, всего, высыпайся. Утром будить не будем!

Станислав вышел, а я устроился на диване и попытался уснуть. Это удалось мне не сразу. Происшествие с вором взволновало меня. Да и приятно было думать о Лиде… Вдруг я поднялся: ведь Лидин голос я уже слышал прежде! Это, без сомнения, голос женщины, которую я встретил несколько дней назад ночью у моря в сопровождении какого-то мужчины!

Уверенности в этом у меня, конечно, не было, но мысль, что случай свел меня с хозяйкой найденной сумочки, долго не давала мне заснуть… С кем Лида тогда была? Кто этот доктор, о котором упоминал Станислав? Может быть, он автор письма? А может быть, все-таки, то была не Лида? Гм!.. В сумочке лежал платок с инициалами Л. Ш. Да, это, без всякого сомнения, была Лида Шелемеха. Я еще не видел доктора Барабаша, но в глубине души шевельнулась ревность. Одно из двух: или Барабаш — автор письма, или он тот, кто гулял тогда с Лидой у моря и кому она не позволила ехать вместе с ней. В последнем случае позавидовать ему нельзя.

Итак, я нашел Снежную Королеву неведомого мне юноши. Такая могла очаровать и не одного…

Передо мной возник вопрос: вернуть ли Лиде Шелемехе сумочку и письмо? Следовало все-таки убедиться, что моя находка принадлежит действительно ей.

Одолеваемый мыслями, я заснул только на рассвете.

4. ПРИГЛАШЕНИЕ

На следующий день новый сотрудник «Звезды» проснулся только после полудня.

На стенах кабинета висели портрет Валерия Чкалова и карта земных полушарий. За стеклами высоких шкафов виднелись корешки книг. Тут же стояли почему-то целых два письменных стола, придвинутых друг к другу, каждый с отдельной лампой и письменным прибором, словно здесь работали два человека. Вчера я не обратил на это внимания.

Пока я одевался, скрипнула дверь, и голос Станислава спросил:

— Не спишь?

— Нет. Кажется, время вставать, а?

— Еще бы! — сказал хозяин, входя в комнату и улыбаясь.

— Ну что, непрошеные гости ночью больше не появлялись?

— С меня и одного посещения хватит. Если бы мы своевременно не подоспели, верно, плакали бы кое-какие вещи. Хотя, что же особенно ценного мог вор отсюда вынести?

— Вероятно, он как раз к твоему письменному столу и добирался, когда мы вошли.

— Там-то ценное есть, но не для него. Денег я в столе не держу, золотых часов тоже. А мои расчеты ему не нужны. Лидины бумаги тоже. — Станислав показал на один из столов: — Это ее. Я дома бываю не часто, так что у нас кабинет на двоих. Пока миримся… Ну, давай умываться и завтракать.

Завтрак состоял из холодных закусок и чая.

Я ожидал, что с нами будет завтракать и Лида, но она не показывалась. Я спросил:

— Где же твоя сестра?

— Лида на работе. Не все ведь специальные корреспонденты и свободно распоряжаются своим временем.

— А ты?

— Я в отпуску. Разве я тебе не говорил?

— Да, да. И едешь на дачу, к жене и родителям.

— Хотел бы сегодня, но не знаю. Верно, завтра придется.

— А почему сестру с собой не берешь?

— Она недавно вернулась из отпуска. В Крыму была. Теперь у нее много работы.

— Где она работает?

— У академика Саклатвалы. В лаборатории металлов.

— Она занимается строительством?

— Не совсем так. Она физик и химик. Специализировалась на изучении разных металлов. Ну, а металлы — строительный материал. Она и мне помогла. Мой самолет и мотор построены из новых материалов. Рассказывать тебе о них я не буду, потому что это военная тайна, но они значительный шаг вперед для нашей авиации.

— Интересно!

— Без сомнения. Сейчас я думаю отдохнуть месяца полтора, а там снова займусь своим самолетом. Мне думается, что если инженеры помогут, то будущей весной я перекрою свой рекорд не меньше чем минут на сорок пять.

После завтрака, распрощавшись с Шелемехой, я поехал в редакцию договориться о своих первых заданиях.

Черняка я застал немного не в духе. Он признался, что после вчерашнего вечера не выспался.

— Ты на несколько дней задержись у нас. Подождем, пока выяснится положение с проектом Макаренко. А пока вот тебе интересная тема. Возьми одну из лабораторий научно-исследовательского института строительных материалов и строительной техники.

— Академика Саклатвалы?

— Да. Он руководит этим институтом

— Я охотно взял бы лабораторию металлов.

— Не возражаю. Приготовь бумажку от редакции, я подпишу, и отправляйся туда.

Я поспешил к пишущей машинке. Тут меня увидел Догадов, приветливо, как со старым знакомым, поздоровался и сообщил, что имеется письмо на мое имя, только что принесенное в редакцию почтальоном. Он сразу же прошел в комнату секретаря и принес оттуда письмо. В конверте было приглашение от профессора Довгалюка заглянуть к нему сегодня вечером, так как именно сегодня у него соберутся на чашку чая несколько друзей.

— Большое спасибо, — поблагодарил я Догадова. — Это приглашение на «вечер фантазии».

— Что это за вечер? — поинтересовался он.

Когда я объяснил, он стал просить меня взять его с собой. Я был бы рад выполнить его просьбу, но не знал, как отнесется к этому профессор.

— Знаете что? — сказал я своему коллеге. — Я сейчас позвоню Шелемехе и спрошу, удобно ли это. Лучше будет, если вас приведет туда он. Я человек совсем новый и профессору Довгалюку, вероятно, мало интересный.

Догадов согласился. Я воспользовался стоящим возле меня телефоном и через минуту уже разговаривал со Станиславом. Летчик ответил, что привести нового гостя к профессору — дело деликатное, он не хочет быть навязчивым. Все же он обещал попросить Аркадия Михайловича, чтобы тот пригласил Догадова на один из следующих вечеров.

— А почему так неожиданно? — спросил я Станислава. — Ведь вчера профессор ничего не говорил…

— Он сегодня, как только ты ушел, звонил мне и просил обязательно навестить его вечером. Это, собственно, ради моей недостойной персоны, потому что завтра я все-таки уезжаю.

— А кто там будет еще?

— Не знаю. Ты, я, Лида, а кто еще, неизвестно. Только не опаздывай, профессор этого не любит.

— Хорошо.

Я повесил трубку.

— Ну что? — спросил Догадов.

Я пересказал ему ответ Шелемехи и его обещание.

— Жаль! — разочарованно проговорил он. — Ну, буду тешить себя надеждой, что летчик замолвит за меня слово и я еще попаду туда.

Мне и самому было жаль коллегу: я видел, что ему очень хотелось попасть на этот вечер.

— А кто там еще будет? — с интересом спросил он.

— Шелемеха не знает. Сестра его будет.

— Лида Шелемеха? — быстро спросил Догадов.

— Да. А вы с нею знакомы?

— Нет. Когда-то видел.

И он отошел от меня.

«Может быть, это он?» — вдруг возникло новое подозрение.

Должен признаться, что вместе с подозрением сразу же во мне шевельнулось и недоброжелательство к молодому человеку. Но я поборол это досадное чувство.

Через час с письмом, подписанным Черняком, я ехал в институт академика Саклатвалы.

5. «ВЕЧЕР ФАНТАЗИИ»

Аркадий Михайлович Довгалюк занимал маленькую квартиру на пятом этаже, под самой крышей. Дверь мне открыл профессор. Он пригласил меня в солярий, где уже были гости.

Очутившись на крыше, я невольно удивился, увидев там сад-цветник. В центре возвышалась клумба, засаженная резедой, левкоями, табаком. Вокруг в кадках стояли пальмы, а рядом с ними — обычные вишни и кусты орешника. Немного дальше пристроилось несколько елочек. Под ними были поставлены стол и несколько стульев. Все это освещала прикрытая темным абажуром электрическая лампочка.

Возле клумбы стояли два человека. Я узнал инженеров Самборского и Макаренко.

— Как вам здесь нравится? — спросил Самборский, подавая мне руку.

— Чрезвычайно нравится. Давно существует этот сад?

— Уже лет десять. Так, Ярослав?

Самборский посмотрел на Макаренко.

— Я в этом дендрарии впервые, — сказал Макаренко. — Профессор устроил его после того, как я уехал отсюда. Когда-то мы собирались на квартире у Аркадия Михайловича или во Дворце пионеров.

— И с тех пор вы на этих вечерах не бывали? — спросил я.

— Нет. Вот уже десять лет… С Аркадием Михайловичем я несколько раз встречался на Кавказе… — Он на мгновение остановился, словно перед ним проплыло какое-то воспоминание. — Да, на Кавказе, в Средней Азии, на Алтае, на Дальнем Востоке. Он ведь каждый год ездит в какую-нибудь экспедицию.

— А с Шелемехой вы давно знакомы?

— Нет, — вмешался Самборский. — Шелемеха ведь из Староднепровска. Аркадий Михайлович преподавал там раньше и знает его с тех пор. Я видел его уже несколько раз, а Ярослав вчера встретил его впервые.

— Я приехал сюда месяц назад, побыл здесь недолго, уехал и только позавчера вернулся, — объяснил Макаренко.

— Думаете здесь остаться?

— Наверное еще не знаю.

К нам присоединились несколько гостей. Меня познакомили с ними. Они называли свои фамилии, а Самборский тут же пояснял, кто они.

— Свечка, — сказал длинный, неуклюжий юноша.

— Астроном, — объяснил Самборский.

— Гопп.

— Физик.

— Макуха.

— Географ.

— Барабаш.

— Доктор. Лечит все болезни, кроме сердечных, — пошутил инженер.

Врач сразу привлек мое внимание. Как раз в это времся кто-то из гостей зажег еще одну лампу, и в дендрарии стало светло как днем.

У Барабаша было приятное и умное лицо, в котором угадывались черты волевого характера. Вместе с тем в его движениях была какая-то мешковатость.

Услышав шутку Самборского, он немного подумал и только после этого ответил:

— К счастью, ты в таком лечении не нуждаешься.

И лицо врача просияло, словно он неожиданно для самого себя сказал что-то очень остроумное.

— Не прошло и получаса, как он нашел ответ, — насмешливо продолжал Самборский. — Вот, знакомься с моим лучшим другом: Макаренко.

— Очень рад, очень рад, — сказал Барабаш, пожимая руку Макаренко. — Ваш друг любит пошутить.

— Он всегда этим отличался, — ответил Макаренко.

Слушая доктора, я теперь убедился, что тогда, у моря, встретил Лиду именно с ним.

Но вот и Лида.

На крыше появился Аркадий Михайлович в сопровождении брата и сестры Шелемех. Увидев своего старого учителя, а с ним и знаменитого летчика, гости сразу зашумели. Приход Лиды тоже немало способствовал общему оживлению, и я заметил, что вольно или невольно взгляд каждого присутствующего задерживался на ней дольше, чем на профессоре и майоре.

Но почему девушка вздрогнула и изменилась в лице, когда посмотрела в нашу сторону? Она сразу же овладела собой, но я был уверен, что случилось нечто для нее неожиданное. Неужели на нее так подействовало присутствие Барабаша?..

— Прошу садиться, — обратился к гостям профессор.

— Лида, на минутку, — позвал Самборский. — Познакомься с единственным из присутствующих, с которым ты еще не знакома. Мой лучший друг, — сказал он, указывая на Макаренко.

Инженер, молча поклонившись, пожал Лидину руку. Лида тоже молчала.

— Ну, что вы словно воды в рот набрали! — продолжал неугомонный Самборский. — Прикажете вас отрекомендовать? Пожалуйста. Лидия Дмитриевна Шелемеха, инженер. Ярослав Васильевич Макаренко, инженер-изобретатель, умеет строить шахты.

Стоявший рядом Барабаш весело засмеялся.

— Вы тоже здесь? — спросила меня Лида, как будто для нее это было новостью.

Когда я с ней здоровался, у меня было такое чувство, словно мне передалось от нее какое-то беспокойство.

Самборский посадил Лиду рядом с Макаренко. По другую сторону от нее хотел пристроиться Барабаш, но, пока он собирался это сделать, место занял я, и он вынужден был сесть на другой стул.

— Сегодня я был в вашем институте, — обратился я к Лиде.

— Зачем?

— Буду писать очерк о лаборатории металлов.

Наш разговор прервал Аркадий Михайлович.

— Начнем, — сказал он, обращаясь к присутствующим. — Как, товарищи инженеры, — он посмотрел на Самборского и Макаренко, — можно выключить большую лампу?

— Думаю, что можно, — ответил Самборский, погасил не прикрытую абажуром лампу и, показывая на звездное небо, сказал: — Сегодня «вечер фантазии» должен начать Свечка. Пусть он, пользуясь этими многочисленными маяками, поведет наши мысли в космический океан.

— Нет, — возразил Аркадий Михайлович, — именно сегодня это больше зависит от вас и от вашего друга Ярослава. Сегодня мы высоко подниматься не будем. Прежде всего выслушайте это письмо.

Он вынул из кармана бумажку и начал читать:

— «Уважаемый товарищ редактор! У меня есть проект, как сделать, чтобы поезда проходили путь от Москвы до Владивостока за восемь часов, а может быть, и скорее. Я уже писал в несколько редакций, но они или не отвечают, или пишут, что мой проект фантастический, неосуществимый. Посылаю этот проект вам. Моя последняя надежда на вас. Иначе придется ждать, пока я вырасту и закончу учение.

Ученик 32-й Староднепровской средней школы

Т а р а с Ч у т ь».

Это, очевидно, было то самое письмо, о котором вчера упоминал Черняк.

Прочитав письмо, профессор положил его на стол, снял очки и, прищурив глаза, оглядел своих друзей.

Все молчали, ожидая, что он скажет.

Аркадий Михайлович начал:

— Вы сами когда-то были юными фантастами и знаете мои симпатии к тем, кто составляет головокружительные проекты. Смелая мысль — то, что я больше всего ценю в людях. Подростки, еще не вооруженные знаниями, особенно смелы, хотя почти всегда их замыслы слишком фантастичны и практически неосуществимы. Но не может быть ни великого инженера, ни выдающегося химика, ни знаменитого врача, если у них нет склонности фантазировать…

—…и энергии, чтобы претворять свою фантазию в действительность, — заметил Шелемеха.

— Совершенно справедливо. Мы об этом не раз говорили. Я не буду задерживать ваше внимание общими рассуждениями и сразу перейду к делу. Вместе с этим письмом Тарас Чуть прислал и свой проект, даже с рисунками. Я не специалист ни в области механики, ни в других науках, относящихся к этому проекту, а потому решил пригласить вас и услышать ваше мнение…

В эту минуту в солярии появился новый человек и бесцеремонно прервал речь профессора.

— Гражданин Довгалюк, — послышался пискливый голос, — я предлагаю вам и вашим гостям немедленно освободить крышу и забрать отсюда ваши цветы и деревья. Это мое последнее предупреждение!

Профессор с удивлением смотрел на человека, видимо не зная, что ему ответить.

— А в чем, собственно говоря, дело? — спросил, поднявшись со своего места, Самборский.

— Я управляющий этим домом. Управдом, значит. Моя фамилия Черепашкин. Я неоднократно предупреждал гражданина Довгалюка, чтобы гражданин Довгалюк освободил солярий, который гражданину Довгалюку не принадлежит.

— У вас ведь есть еще один солярий, на другом конце крыши… И вы его тоже не используете, — сказал наконец профессор.

— Мы и этот тоже пока не собираемся использовать, но это не ваше дело, — с вызовом сказал управдом. — Все равно, это не порядок, что вы заняли солярий. Освободить немедленно!

— Да вы просто какой-то формалист! — возмутился Довгалюк.

— А, так вы меня еще и оскорблять вздумали! — завопил Черепашкин. — Я предвидел это! Я знал заранее! Я даже акт приготовил о вашем возмутительном поведении, гражданин Довгалюк! Вот, получайте! — И управдом вытащил из портфеля лист бумаги. — Подпишите, граждане… Вы все будете свидетелями, что меня оскорбили!

— Послушайте, вы в своем уме? — гневно спросил Самборский.

Но управдом не слушал его. Он суетился, протягивал каждому из нас лист, требуя подписать его. А так как никто из нас, само собой разумеется, не соглашался это сделать, управдом наконец с проклятиями и угрозами завтра же передать дело в суд удалился.

— Вы заплатите большой штраф, гражданин Довгалюк, — кричал он. — Вы заплатите два штрафа: один — за незаконное пользование солярием, а другой — за то, что оскорбили меня!

— Убирайтесь, убирайтесь вон отсюда! — под общий смех присутствующих крикнул ему Самборский.

Я все время поглядывал на свою соседку. Бросалось в глаза, что она почти не слушает профессора, а когда внимание всех было обращено на Черепашкина, она украдкой обменялась несколькими словами с Макаренко. О чем они говорили, я не слышал, но поведение обоих показалось мне немного странным. Удивляла сдержанность, которая, впрочем, никак не могла быть объяснена тем, что они только сегодня познакомились. Она говорила, глядя в сторону, словно опасалась, что кто-нибудь обратит внимание на их разговор. Макаренко ответил ей очень коротко, но, очевидно, она поняла его.

— Я думаю, мы продолжим, — сказал профессор, когда смех затих.

— Просим, просим! — послышались голоса.

— Так вот, я читаю проект Тараса Чутя.

Аркадий Михайлович поднес к глазам вторую бумажку.

— «Нужно построить абсолютно прямой туннель из Москвы к Тихому океану…» На рисунке этот туннель имеет вид хорды между двумя точками на поверхности земного шара. «…тогда и в Москве и на берегу Тихого океана будет казаться, что туннель спускается вниз. Если по такому туннелю пустить поезд, то он, по рельсам, идущим наклонно, будет катиться чем дальше, тем скорее и скорее. Нужно только сразу хорошо его толкнуть. Мне кажется, что такой поезд в ближайшем к центру земли месте может развить скорость свыше шести тысяч километров в час, потому что путь будет прямой, без поворотов и остановок. Правда, когда поезд дойдет до середины туннеля, перед ним предстанет как бы подъем, который будет тянуться до конца туннеля. Но инерции поезда хватит, чтобы преодолеть этот подъем и добежать до конца».

С минуту царило молчание.

— И это весь проект? — спросил Самборский.

— Весь.

— Значит, он хочет просверлить четверть земного шара и пустить по этой трубе поезда?

— Да.

— Почти перпетуум мобиле, — пробормотал астроном.

— Не совсем так, — возразил Макаренко. — Теоретически это возможная, да и не совсем новая вещь. Если бы из этого туннеля выкачать воздух, чтобы он не тормозил движение поезда, и устранить трение на осях поезда и между его колесами и рельсами, то можно было бы, чего доброго, проехать из Москвы до Тихого океана за восемь часов, а то и скорее.

— Но ведь не в этом дело, — возразил Самборский. — Ты, Ярослав, хотя и строитель туннелей, а забыл, что середина такого туннеля пройдет на несколько сот километров под поверхностью земли. Представляешь, какая там температура?.. Ведь в самой глубокой шахте на земле, глубина которой, кстати, не достигает и двух километров, такая жара… А на глубине в сотни километров расплавятся все металлы.

— Я и не утверждаю, что создание этого туннеля практически осуществимо при современном состоянии техники, — улыбнулся Макаренко.

— А мне этот проект нравится, — заявил Щелемеха. — Не знаю, можно ли его сейчас осуществить и сколько такой туннель будет стоить, но это была бы идеальная дорога. В случае войны ее не могли бы повредить никакие авиабомбы… И что из того, что поезд своим ходом не достиг бы конца туннеля?..

— Ведь поезд можно подтолкнуть, — вмешался молчавший до сих пор Гопп. — Пустите электропоезд, и он пойдет по этому туннелю с колоссальной скоростью и минимальной затратой энергии. Я поддерживаю этот проект… хотя бы для фантастического очерка в «Звезде». — И Гопп посмотрел на меня.

Я с благодарностью поклонился ему.

— Разве что для фантастического рассказа, — обратился к физику Макаренко. — Представляете вы себе степень нереальности этого замысла? Туннель в несколько тысяч километров длины и глубиной до тысячи километров! Симплонский туннель в Альпах сейчас самый длинный на свете. Он имеет около двадцати километров. Строили его несколько лет, и стоил он огромных денег. А вы хотите построить туннель в четыреста или пятьсот раз длиннее. Грандиозная задача. Это станет возможным разве лет через сто пятьдесят — двести, а может быть…

— Заспорили! — сказал Барабаш Лиде.

Он подошел к ней и стал за ее стулом. Девушка досадливо отмахнулась. Она внимательно следила за Макаренко.

— Я с тобой не согласен, — перебил Ярослава Макаренко Самборский. — В принципе для нашей техники это вполне возможно.

— А представляешь ли ты, сколько пришлось бы раскопать грунта, пробивая такой туннель?

— На строительстве Панамского канала было выбрано двести двенадцать миллионов кубометров, — вставил Макуха.

— Не может быть! — возразил Барабаш.

— Факт! — даже вскрикнул географ.

— Доктор, не спорьте, — безапелляционно заявил Самборский. — Речь идет не о медицинском вопросе.

— Самборский прав, — снова заговорил Макаренко. — Возможно, в конце концов, мы могли бы преодолеть высокую температуру глубин земли нашими генераторами низких температур. Мы уже умеем в промышленных масштабах добывать холод, близкий к абсолютному нулю… Но что знаем мы о сейсмическом состоянии глубин?

— То есть?

— Мы ничего не знаем о сдвигах глубинных пластов земной массы. Нет, практически проект этого паренька теперь абсолютно неосуществим, но…

Макаренко замолк и глубоко задумался.

— Но что? — вдруг нетерпеливо спросила Лида.

Макаренко невольно поднял голову и посмотрел на Лиду.

— Но мы могли бы проложить абсолютно прямой туннель между Москвой и Дальним Востоком, на уровне, скажем, поверхности моря. И это дало бы нам возможность ускорить движение поездов настолько, что поездка к берегам Тихого океана стала бы делом не дней, а часов… Аркадий Михайлович, у вас можно достать физическую карту Советского Союза?

— Пожалуйста, у меня в кабинете.

— Ярослав! — вскричал вдруг Самборский. — Ты прав! Сейчас я принесу карту!

— Зачем? — вмешался Макуха. — Позвольте мне кое-что сказать вам. Можно?

— Пожалуйста, — пожал плечами Довгалюк.

— Я вижу, что предложение Тараса Чутя натолкнуло Ярослава Васильевича на интересную мысль… Я немного знаю местность, на которой нужно прокладывать предложенный вами туннель. Если хотите, могу познакомить вас с тем, что вы собирались разглядывать на карте.

— Ну что ж, пусть так, — решил профессор. — Послушаем географа!

Макуха потер пальцем лоб и начал:

— Вот что пришло мне на ум, когда вы, Ярослав Васильевич, перешли от фантазии к вещам осуществимым. Для вашего глубинного пути я предложил бы пятьдесят шестую параллель. Туннель начнется около Москвы, примерно в Пушкине. Отсюда пятьдесят шестая параллель проходит равниной до Уральских гор. На этом просторе она пересекает реки Оку, Волгу, Вятку, Каму. Высота Уральских гор под пятьдесят шестой параллелью вряд ли больше пятисот метров над уровнем моря. Разве только кое-где. Дальше идет Западно-Сибирская низменность с реками Тоболом, Иртышом и Обью. За Обью встретятся отроги Саянского хребта. Теперь материк начнет значительно повышаться. Перерезав Енисей, Ангару и Лену, пройдем почти мимо северного берега Байкала. Отсюда начинается гористая, малоисследованная местность с хребтами Станового водораздела. Она тянется до самого Охотского моря. Высота этих гор не больше двух тысяч метров над уровнем моря. Наш путь заканчивается на берегу Охотского моря, немного на север от Шантарских островов. От Владивостока это будет больше чем тысяча километров, а от Николаевска-на-Амуре — километров триста — четыреста. Таким образом, мы обойдем стороной глубоководный Байкал и пройдем по местности, где вечная мерзлота останется над нашим туннелем, а землетрясения наблюдаются чрезвычайно редко и несильные.

— Чудесно! — заявил Шелемеха. — Этот туннель не только свяжет самым коротким и сверхскорым путем — если не считать авиацию — Европейскую часть Советского Союза с Дальним Востоком, но также оживит безлюдное побережье Охотского моря.

Макаренко молчал. Он что-то обдумывал.

— Нужно, разумеется, все точно подсчитать, — сказал он наконец. — Дайте мне на это два дня.

Видно было, что инженеру трудно сосредоточиться. Что-то его тревожило, и мне казалось, что этим «что-то» было присутствие Лиды.

Гости Аркадия Михайловича поговорили еще немного. Наконец, видимо устав, все решили, что на протяжении ближайших дней каждый обдумает проект Тараса Чутя и то главное, что из проекта возникло, а инженеры и физики сделают, кроме того, необходимые расчеты. Потом, на внеочередном «вечере фантазии», все это снова станет темой дискуссии.

— Только прошу журналистов пока не спешить с писанием и даже с разговорами, — сказал профессор, — а то еще попадем в юмористический журнал.

— Понимаю, — ответил я профессору. — Обещаю молчать.

— Очень рад, что меня понимают, — засмеялся профессор.

Короткая летняя ночь уже кончалась, когда мы выходили из квартиры профессора Довгалюка.

6. НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ

Станислав уехал на дачу. Он оставил меня в своей квартире, заявляя, что моя обязанность, пока не приедут родители, охранять его сестру. Должно быть, Лида и в самом деле после случая с ворами побаивалась оставаться одна на ночь.

Мне была отведена небольшая комната рядом с кабинетом, и Станислав взял с меня слово приходить домой не позже одиннадцати вечера.

Я обещал сдержать слово и за это получил запасной ключ от квартиры.

Около часа дня я перевез из гостиницы на улицу Красных Ботаников свои вещи и отправился в редакцию. Первым я встретил там Догадова. Он обнял меня за плечи и, ведя по коридору, начал расспрашивать о «вечере фантазии».

— Интересно. Расскажите, кто был.

— Не так интересно, как я думал, но мне нравится эта затея. Получается очень забавно.

— О чем же там говорили?

Вспомнив, что профессор просил не рассказывать о фантастическом плане Тараса Чутя, я не знал, что ответить Догадову. Собственно, и без того я не отважился бы говорить: вчерашняя беседа в дендрарии профессора Довгалюка казалась мне делом несерьезным. Но ответить было надо.

— Ничего особенного. Ну, говорили о мальчике, приславшем в «Звезду» письмо…

— То письмо, которое взял у нас профессор?

— Да.

— А что о нем говорили?

— Говорили, что из парнишки человек получится, — выдумывал я, лишь бы что-нибудь сказать. — По мнению нескольких присутствующих, это должен быть талантливый мальчик. Ну, а по-моему, — я засмеялся, чтобы мой собеседник понял, что это шутка, — по-моему, он просто гениален.

— Да ну?

— Вот вам и «ну».

Я рассказал о вторжении в дендрарий идиота Черепашкина и вызвал своим рассказом у Догадова веселый смех. Он снова попросил меня помочь ему посетить один из вечеров профессора.

— Сестра вашего летчика была?

— Была.

— Вы меня с нею познакомите?

— Постараюсь, — не особенно охотно пообещал я.

Из редакции я пошел обедать в ресторан, а перед вечером вернулся на новую квартиру. Из столовой выглянула Лида.

— Идите сюда, — позвала она.

В столовой, возле широко раскрытого окна, того самого, через которое позапрошлой ночью удрал вор, стоял — кто бы вы думали? — инженер Макаренко.

Он был высокого роста, но не очень строен. Густые черные брови над темными глазами, то хмурыми, то, наоборот, спокойными, жизнерадостными. Хорошее мужественное лицо, которое немного портили большой нос и тонкие губы. Он говорил не очень громко, отчетливо выговаривая слова и сопровождая их короткими жестами… Вряд ли Ярослав Макаренко мог понравиться кому-нибудь с первого взгляда. Но, присмотревшись к нему ближе, нельзя было не заметить, что это человек полный противоречий, борющийся с самим собой, человек, который остро чувствует, лишен самоуверенности, наоборот — склонен к сомнениям и колебаниям, но в то же время отличается невероятной настойчивостью.

— Выспались? — спросил я его, чтобы завязать разговор.

— Я могу мало спать, когда нужно. Один шахтер научил меня так спать, что минут за двадцать — тридцать высыпаешься и чувствуешь себя совершенно бодрым, — улыбнулся он.

— И вы всегда так спите?

— Нет. Злоупотреблять этим не следует.

— Вы бы меня научили.

— Это нужно показать. Может быть, когда-нибудь сделаю.

— Ну, а я едва не опоздала на работу, — сказала Лида. — Сегодня лягу рано… Хотите чаю?

— Если позволите, то немного погодя, — сказал я.

— Хорошо. Тогда я угощу вас концертом. У нас радиола, а Станислав принес новые пластинки.

— Я предпочел бы пианино, — проговорил Макаренко.

Он посмотрел на Лиду таким ясным, хорошим взглядом, что мне захотелось сказать:

«Я знаю, что вы называли Лиду Снежной Королевой».

Лида подошла к пианино, открыла крышку и провела рукой по клавишам.

— Ярослав, что?

— Ты знаешь, что я люблю.

— Шопена?

Они на «ты»? А как же Барабаш?

Хотя я и не очень понимаю в музыке, но Шопена люблю. Лида играла так, что и сейчас, много лет спустя, закрыв глаза, я с необыкновенной яркостью вспоминаю ее за пианино, снова в ушах моих звучит музыка, снова меня охватывает очарование тех минут.

Прислонившись головой к оконной раме, прикрыв глаза, Ярослав Макаренко слушал музыку.

«Может быть, мне лучше уйти отсюда?» — подумал я.

Вдруг у входных дверей прозвучал звонок. Я встал, чтобы открыть. Лида оборвала игру.

За дверью стоял Барабаш.

— Добрый вечер! Добрый вечер! — весело приветствовал он меня.

Я постарался ответить ему тем же тоном:

— Доброго здоровья, доктор!

— Лидия Дмитриевна дома?

И он, как человек почти свой, не ожидая ответа, направился в столовую.

Мы вошли туда вместе. Ярослав прощался с Лидой. Кивнув мне и Барабашу, он быстро вышел. Лида проводила его до лестницы.

— Что, работает инженер над проектом? — спросил с явным любопытством Барабаш.

— Не знаю, — сказал я. — Мне лично вчерашние разговоры кажутся сплошной фантазией.

— Вы правы. Но наш старик всю жизнь увлекался разными фантазиями. Увлекался искренне и старался их осуществить, хотя это удавалось ему редко. Но мы любим его именно за это. Вы знаете, он возил одних из нас в Арктику, других в тропики, поднимал в воздух, спускал под воду и под землю, искал с нами каучуконосы, выращивал в комнатах бананы, строил модели ракет для космических путешествий, носился с идеей показа живых акул в нашем зоологическом саду… Интересный дед! Я, например, глубоко благодарен ему за все его фантазии…

В комнату вернулась Лида. Она выглядела немного смущенной и встревоженной.

— Лида, я зашел, чтобы идти в кино, — обратился к ней Барабаш.

— Я в кино не пойду.

— Почему? Ведь мы условились.

— У меня болит голова. Две бессонные ночи и столько волнений… Я устала. Сегодня рано лягу спать.

Слушая объяснения Лиды, я задумался. Они звучали неискренне. Да, Лида провела две бессонные ночи; вероятно, у нее и в самом деле болела голова. Но бесспорно и то, что она радовалась предлогу не пойти с Барабашем в кино. Ее счастливое настроение исчезло, что-то ее раздражало… Вероятно, мне лучше уйти в мою комнату.

Я так и сделал.

Вскоре после этого стукнула дверь на лестнице. Это вышел Барабаш.

С час я лежал на диване, думая о Лиде, о Макаренко и Барабаше. Их взаимоотношения были неясны мне, но письмо, найденное на берегу моря, помогло кое в чем разобраться. Когда-то, давно, где-то на Кавказе, Макаренко и Лида встретились. Лида понравилась инженеру… Вероятно, он еще не был инженером… Любопытно, сколько лет ему и ей?.. Она, без всякого сомнения, на несколько лет моложе его. Шутя девушка назначила ему свидание. И вот встреча на маленькой станции. Договорились они там о чем-нибудь? Почему она не отвечала на его письма? Почему он, такой энергичный и влюбленный, не вернулся и не разыскал ее? Потом все-таки он вернулся… Ну, а Барабаш? Любит она его? Он, по-видимому, очень любит ее. Станислав ждет, что они поженятся…

На этом мои размышления оборвал легкий стук в дверь.

— Идите пить чай, — позвала Лида.

Я вскочил и пошел в столовую. На столе стоял букет белых роз.

— Так вы не спите? — сказал я.

— После чая лягу.

— Чудесные розы! — проговорил я, садясь к столу и глядя на бутоны с нежно-белыми лепестками.

— Это «снежная королева».

— Они напоминают… вас.

— Спасибо за комплимент! Вам какого варенья?

Пока мы пили чай, она рассказывала о своей лаборатории, о людях, там работающих, о директоре института — академике Саклатвале.

— Вы знаете, это необыкновенный человек. Он исключительно точен во всем. Он живет по расписанию и всегда работает. Только во время отпуска он разрешает себе отдых: занимается физкультурой, купается, копает огород, сажает цветы.

— Вы хорошо осведомлены о жизни вашего начальника.

— Я работаю с ним третий год.

— А когда вы окончили институт?

— Позапрошлой весной.

— Сколько же вам лет?

— Много, — лукаво улыбнулась она. — А вам?

— Тридцать восемь.

— Какой вы старый!

— Разве это старость? — обиделся я. — Для мужчины это самое лучшее время.

Она рассмеялась.

— Возможно, возможно… Между прочим, Саклатвала заинтересовался нашими вчерашними разговорами.

— Как он узнал о них?

— По всей вероятности, ему звонил Аркадий Михайлович. Они старые друзья. А сегодня Саклатвала пригласил к себе Самборского и Макаренко и долго разговаривал с ними. Кажется, речь шла об этом деле.

— Завидую Тарасу Чутю. Чего доброго, и в самом деле что-нибудь выйдет из его выдумки.

— У нас в последнее время вообще шли разговоры о строительстве туннелей. Макаренко предложил свой проект крымского туннеля. Вы знаете Макаренко?

— Мало. Сегодня видел его в третий раз. Говорят, способный инженер. Он мне нравится, а сначала, откровенно говоря, показался несимпатичным.

— А-а… — Она что-то хотела сказать, но вдруг замолчала, потом пожелала мне спокойной ночи и ушла к себе.

Я вернулся в свою комнату и, по привычке, начал ходить из угла в угол.

«Что она хотела сказать? Почему оборвала разговор?» — роились в моей голове вопросы.

После получасовой прогулки по комнате я лег спать, так и не решив ни одного из них.

7. ДОКЛАДЫ ДВУХ ИНЖЕНЕРОВ

Заседание Научного комитета новых сооружений началось точно в назначенное время. За минуту до этого все члены комитета заняли места за длинным столом, на краю которого пристроились и мы с Черняком. Антон Павлович был членом комитета. Благодаря его протекции мне разрешили присутствовать на этом заседании, причем предупредили заранее, что здесь могут рассматриваться дела, не подлежащие оглашению.

Заседание открыл председатель комитета, академик Саклатвала. Высокий, бородатый, с седой головой, он возвышался над столом, словно монумент. Сразу же он предоставил слово инженеру Макаренко.

С самого начала доклад крайне удивил меня. Месяц назад, присутствуя на «вечере фантазии», я не сомневался, что разговоры о фантастическом туннеле для сверхскоростного движения так разговорами и останутся. Теперь же речь шла о туннеле как о чем-то вполне реальном, а Комитет новых сооружений, очевидно, уже готовил материалы по этому вопросу для рассмотрения их правительством.

Сегодня комитет слушал информацию Макаренко и Самборского. Первый должен был изложить все «за» и «против» строительства туннеля, второй — ответить на вопрос, можно ли создать энергетическую базу для такого колоссального сооружения.

Все члены комитета уже ознакомились с докладными записками Макаренко и Самборского. Инженеры сделали только предварительные наброски. Но даже по этим наброскам можно было достаточно отчетливо представить, каким явится подземный путь от Москвы до Дальнего Востока. В докладах были четко определены задачи, которые следовало решить при работе над проектом. Теперь происходила, так сказать, публичная защита идеи, носившейся в воздухе. В том, что вопрос о строительстве гигантского туннеля поступил на рассмотрение в комитет, некоторая заслуга принадлежала и редактору «Звезды». Антон Павлович Черняк, непосредственно связанный со многими учеными, сделал все, чтобы их заинтересовать. Разумеется, мой редактор принимал живое участие во всем, о чем шла речь на заседании, задавал вопросы и время от времени подталкивал меня, чтобы обратить мое внимание на то, что, по его мнению, было самым важным.

Макаренко закончил свой доклад так:

— Я изложил свои взгляды на осуществление этой идеи. Мы пришли к выводу, что объем грунтовых работ составит около одного миллиарда кубометров. Разумеется, круглая форма туннеля была бы наилучшей, но для поездов она не совсем удобна, а потому туннель должен иметь немного иную форму. Это будет колоссальная труба со стенками различной толщины — в зависимости от грунта, где она будет проходить. В скалистых грунтах достаточно будет стальной рубашки толщиной в один сантиметр. В самых плохих грунтах, таких, как глина, пески, плывуны, подземные воды, это должна быть труба со стенками в три — три с половиной метра. Оболочка туннеля в таких местах должна слагаться из четырех слоев: бетона, железобетона, стали и так называемой чугуностали. Эти слои гарантируют туннель от каких-либо повреждений извне. Если правительством будет утверждено такое строительство, нам придется выкопать около двух тысяч шахт, чтобы можно было проводить туннельные работы на всей трассе одновременно. По моему мнению, следует строить двухколейный путь, чтобы поезда могли двигаться в обоих направлениях без остановок. Весь туннель будет пролегать на уровне поверхности моря, поэтому под Москвой вокзал придется строить на значительной глубине… Итак, наши технические возможности дают нам право заявить, что туннель Москва — Дальний Восток не фантазия. Его можно построить за два года. Опыт наших горных инженеров и строителей порука в том, что все работы будут проведены быстро и энергично. Конечно, строительство потребует чрезвычайно большого количества материалов и людей. Для того чтобы через два года закончить туннель, непосредственно на строительстве должны работать полтора миллиона человек. Получится немногим больше четырех погонных метров туннеля на одного человека. Не менее двух миллионов человек будет занято производством материалов. В Сибири нужно создать специальные металлургические и другие заводы. В первые годы они будут работать исключительно на туннель. Но эти колоссальные затраты целиком оправдают себя. Скорость движения поездов в таком туннеле составит полтораста километров в час. Расстояние Москва — Владивосток будет покрыто за шестьдесят часов, а теперь скорые поезда проходят его за двести сорок часов.

Далее докладывал инженер-энергетик Самборский.

Он рассказал о своих подсчетах: сколько необходимо электроэнергии для обслуживания строительства и для эксплуатации туннеля. По мнению Самборского, туннель должен иметь пять мощных электростанций, с линиями высоковольтных передач на расстояния до семисот километров. Новейшие изоляционные материалы дают возможность делать такие передачи кабелями, проложенными под землей.

— Вы видите из моей докладной записки, — говорил Самборский, — что намеченные станции будут иметь несколько необычный вид. Это гидро- и теплоцентрали, расположенные под землей, что, так сказать, отвечает стилю нашего строительства. Почему я предлагаю такие станции? Я исхожу из того, что, пока существуют на земном шаре империалистические государства, мы не избавлены от угрозы военного нападения на нашу страну. Вражеская авиация может сбросить огромное количество взрывчатых веществ на наземные строения и уничтожить их. Но подземные сооружения останутся в полной безопасности — наши электростанции мы спрячем на большую глубину. Кроме того, я лично убежден, что в данном случае подземное строительство будет дешевле, так как мы широко используем подземную газификацию и подземные воды. Из докладной записки вы видите, что сама прокладка туннеля требует колоссального количества электроэнергии и тем самым ставит на реальную почву проблему Ангарского гидроэлектрокомбината. Ранее, как вам известно, вопрос о создании серии огромных электростанций на Ангаре упирался в невозможность найти поблизости потребителей для десяти миллионов киловатт энергии. Теперь такими потребителями будут подземный электропуть и связанные с ним предприятия. В число подземных электростанций я включаю гидроцентраль, которая использует воду Байкала. Идею этой станции подсказал мне мой друг инженер Макаренко. Нужно создать подземную реку, вытекающую из Байкала на глубине приблизительно пятидесяти метров. Эта река образует водопад вышиной в сто — сто пятьдесят метров. Мы предлагаем создать подземную Ниагару, пользуясь тем, что уровень воды в Байкале на полкилометра выше уровня океана. Сделать это тем легче, что именно на больших глубинах геологические условия будут нам благоприятствовать. Я очень благодарен Ярославу Васильевичу за то, что он натолкнул меня на такую мысль, но… — голос Самборского зазвучал резко, — но я не могу не выступить здесь с критикой некоторых его утверждений. Я считаю, что сумма затрат, количество рабочей силы и материалов в его докладной записке сильно преувеличены. Одной из причин его неправильных расчетов является то, что он слишком большое внимание уделяет внутреннему оборудованию туннеля. В скалистых грунтах, часто встречающихся на больших глубинах и в горных местностях, туннелю не понадобится никакой рубашки. Во всех других грунтах расчеты этой рубашки у Макаренко недопустимо преувеличены.

Слушатели зашумели. То, что между основными докладчиками возникли несогласия, было для всех неожиданностью.

Снова выступил Макаренко. Он защищал свои расчеты, но даже мне, не такому уж знатоку в этих делах, его доказательства казались гораздо менее убедительными, чем доказательства Самборского. Почти все выступавшие по этому поводу склонялись на сторону Самборского, хотя и советовали еще раз все подсчитать.

Заседание затянулось допоздна. Закрывая его, академик Саклатвала сказал:

— Не знаю, следует ли говорить, насколько своевременна идея такого строительства. Хочу верить, что она претворится в жизнь. Должен уведомить членов комитета, что правительство очень интересуется туннелем. По мнению авторитетных людей, туннель, кроме экономического, будет иметь также большое стратегическое значение. Каждый из нас получит для обработки один из разделов эскизного проекта Глубинного пути, с тем чтобы через месяц можно было доложить правительству результаты. Что касается спора между молодыми людьми, я ему очень рад, ибо, как известно, в спорах рождается истина.

…Когда все вышли на улицу, была уже ночь. Антон Павлович подвез меня на своей машине домой. Я снова жил в гостинице, так как вернулись в город родители Станислава. В этой же гостинице жил и Макаренко.

Со дня на день я ждал откомандирования на строительство новых нефтяных промыслов, но Черняк задерживал меня. После очерка о лаборатории металлов, где работала Лида, он заставил меня писать о велосипедных моторах, потом о новом рефлекторе в обсерватории, но из города не отпускал.

— Как вам нравится? — торжествуя, спрашивал редактор.

— Что именно?

— А то, что мы заварили с проектом. Ведь это заслуга нашего журнала. Скольким редакциям парнишка посылал свой проект, а к нам попал — и вот видите.

Я прямо-таки оторопел, слушая самовосхваления Антона Павловича, которого до сих пор знал как человека скромного.

— Но… при чем здесь мы с вами? Ведь от замысла Тараса Чутя осталось совсем мало. Это Макаренко… Самборский… И не мы, а профессор Довгалюк познакомил их с фантазией мальчика.

— Но ведь Довгалюк наш старый сотрудник, а Самборский и Макаренко — его ученики, люди, которые бывают в редакции чуть ли не каждый день. Где они нашли проект? В редакции «Звезды»! Кто горячее всех откликнулся на предложение осуществить эту идею? Мы! Понятно? То-то оно и есть!..

8. НЕОЖИДАННОЕ НАЗНАЧЕНИЕ

Кому же все-таки принадлежала идея строительства Глубинного пути?

Такой вопрос я задавал себе не впервые. И каждый раз, пытаясь ответить на него, я приходил к выводу, что идея прямого, совершенно безопасного скоростного пути между столицей и Дальним Востоком носилась в воздухе. Такой путь был необходим нашей стране. Письмо староднепровского школьника и беседы на «вечере фантазии» у профессора Довгалюка дали толчок этому делу. Инженеры Макаренко и Самборский начали работать над проектом туннеля. А может быть, они думали о таком туннеле и раньше, но не в их силах было добиться реализации задуманного? Завершил все дело безусловно академик Саклатвала, ученый с мировым именем.

Интересовал меня еще один вопрос, до сих пор мною не решенный: кто будет душой строительства, практическим осуществителем идеи?

Хотелось поговорить с кем-нибудь из близких людей, но Антон Павлович был очень занят, а Станислав Шелемеха уехал в командировку и задерживался там на неопределенное время.

Иногда ко мне заходил Догадов, который заведовал в «Звезде» отделом писем. Поскольку вопрос о строительстве туннеля пока хранился в секрете, я не мог обсуждать с ним эту тему. Правда, мне казалось, что он что-то подозревает. Временами он наводил разговор на работы Научно-исследовательского института строительства. Впрочем, его, по всей видимости, больше всего интересовала Лида Шелемеха.

Часто, когда беседа заходила о ком-нибудь из известных или неизвестных нам корреспондентов, письма которых читал Догадов, я вспоминал о Тарасе Чуте.

Как-то, не сдержавшись, я сказал:

— Мне кажется, от этого мальчика кое-что будет зависеть в деле роста нашей техники.

И тогда же Догадов спросил меня:

— Олекса Мартынович, мне кажется, что вокруг имени Тараса Чутя существует какая-то тайна. Я много слышу о нем от вас, от Антона Павловича, слышал, как говорил об этом мальчике профессор Довгалюк, но до сих пор не могу понять, что особенно интересного нашли в его письме. В чем тут дело?

— Знаете, — ответил я, чувствуя к своему собеседнику дружеское расположение, — Тарас Чуть — это мальчик, на которого нам, журналистам, нужно обратить такое же внимание, какое иногда обращают на маленьких музыкантов или художников.

— Между прочим, Аркадий Михайлович Довгалюк вызывает этого вундеркинда сюда.

— Да ну? — удивился я. — А я об этом ничего не слышал!

— Неужели? Собственно, вызывает его Антон Павлович, но по инициативе Довгалюка.

Дня через три профессор Довгалюк, мой редактор, Лида Шелемеха и я ехали в машине на вокзал встречать поезд, на котором должен был приехать из Староднепровска Тарас Чуть. Было уже поздно. Поезд, который по расписанию прибывал в девять вечера, на этот раз почему-то опаздывал на три часа. Сидя в машине, мы оживленно разговаривали. Только Лида была молчалива и грустна. Последнее время я ее не видел, не встречал также ни Макаренко, ни Барабаша. Мне хотелось ее развлечь, и я начал рассказывать разные старые анекдоты. Но она едва усмехалась, а потом равнодушно сказала:

— От ваших анекдотов пахнет нафталином.

— Простите. Мне показалось, что вы чем-то опечалены, и я хотел вас развлечь.

Машина подъехала к вокзалу. Мы взяли перронные билеты и прошли на платформу. Моросил мелкий осенний дождик. Но вот между многими станционными огнями показались еще огни, которые приближались к нам. Под навес над платформой вкатился мощный паровоз, за ним застучали вагоны.

Аркадий Михайлович достал из кармана телеграмму, чтобы еще раз проверить, в каком вагоне ехал Тарас Чуть. В телеграмме стояло: «Выехал шестнадцатого поездом номер шесть вагон три место двенадцать Тарас Чуть».

Мы подошли к третьему вагону. Один за другим выходили пассажиры. Это были мужчины с чемоданами и портфелями, дамы с коробками, сумочками и разными пакетами, двое или трое вышли с маленькими детьми, но ни одного подростка, которого можно было бы принять за Тараса Чутя, мы не увидели.

Вот уже вышел и последний пассажир. Проводник поднялся на ступеньки вагона, намереваясь запереть дверь на ключ. Мы растерянно переглядывались. Черняк задержал проводника и спросил:

— Товарищ, в вашем вагоне, на двенадцатом месте, должен был ехать паренек из Староднепровска. Вы не замечали такого пассажира?

Проводник оказался человеком приветливым. Он подтвердил, что такого пассажира видел, но не помнит, выходил ли он из вагона. Может быть, мальчик спит на своей полке? Черняк поднялся в тамбур и следом за проводником вошел в вагон. Мы втроем остались ждать.

Через минуту Черняк вернулся.

— Товарищи, войдите сюда, — взволнованно сказал он.

Охваченные тревогой, мы двинулись в вагон.

— Мальчика нет, — пояснил Черняк, — но на третьей полке над его местом остался чемоданчик.

Когда мы очутились возле двенадцатого места — это была верхняя полка, — Черняк предложил отпереть чемоданчик и по вещам определить, кому он принадлежит. Но проводник на это не согласился. В таких случаях полагалось вызвать представителя железнодорожной милиции и в его присутствии составить официальный акт.

Тем временем я нагнулся и, заглянув под лавку, заметил там калоши. Осмотрев новую находку, мы пришли к выводу, что они могут принадлежать мальчику лет тринадцати-четырнадцати.

— Э-э, дело плохо, — горевал проводник. — Мальчик, наверное, отстал. Вышел на какой-нибудь станции и не успел сесть в поезд.

Пришлось взять чемоданчик и калоши и вместе с проводником идти к дежурному железнодорожной милиции. Там чемодан открыли, и выяснилось, что он действительно принадлежит Тарасу Чутю. В чемодане лежали его ученический билет и тетрадь с надписанной фамилией.

По нашей просьбе, на предыдущие станции были посланы телеграммы с запросом, не знают ли там о пассажире Тарасе Чуте, отставшем от поезда номер шесть на пути из Староднепровска.

— Ответа раньше чем через два-три часа не получим, — сказал дежурный милиции.

Оставаться на вокзале было не к чему. Мы сели в машину и поехали домой. Аркадий Михайлович упрекал себя в том, что, вызывая Тараса, не позаботился, чтобы мальчика сопровождал кто-нибудь из взрослых.

— Не волнуйтесь, — успокаивал его Черняк. — Завтра утренним поездом он будет здесь. Наверное, отстал, случается.

Машина остановилась на улице Красных Ботаников. Здесь должны были выйти профессор и Лида.

— Когда возвращается Станислав? — спросил я девушку.

— Станислав сегодня приехал. Я забыла сказать вам об этом. Зайдите. Брат будет рад вас видеть. Он еще не спит, в кабинете горит свет.

Странно, что Лида забыла рассказать о приезде брата. И говорила она каким-то безразличным тоном, даже не заботясь, чтобы ее слова звучали вежливо.

Все-таки я решил пойти с ней. Правду говоря, я по Станиславу соскучился.

Майор в самом деле встретил меня с радостью, хотя был уже первый час ночи. Он внимательно выслушал рассказ о Тарасе Чуте и поинтересовался, что нового в городе.

Я рассказал о заседании комитета, о выступлениях инженеров, об активности Черняка, о своих размышлениях по этому поводу.

Он так же внимательно слушал. Под конец я спросил, что случилось с Лидой, почему она грустна.

— Неприятности, — ответил, сразу нахмурившись, Станислав.

— Какие? Это не секрет?

— Нет. Она заболела.

— Что с ней? — воскликнул я.

— Диабет.

— Разве это так страшно?

— Форма довольно тяжелая. Надо соблюдать очень строгий режим. Барабаш давно уже подозревал. Как теперь выяснилось, он когда-то встретился с врачом, лечившим Лиду на курорте, и тот сказал, что, по его мнению, у Лиды диабет. Теперь вся надежда на эндокринологический институт.

— Грустная история…

Станислав помолчал.

— Не будем об этом говорить. Все равно помочь мы не можем… Лучше я теперь расскажу тебе кое-какие новости.

— Я слушаю.

— Сегодня на заседании правительства академик Саклатвала делал доклад о туннеле. Утверждено постановление о создании проектного комитета. Черняк и Довгалюк — члены комитета. Кандидатуру ботаника отстаивал Саклатвала. Не знаю, что наш Аркадий Михайлович будет в этом комитете делать. В комитете есть представители от вооруженных сил. Один из них… я. До весны проект должен быть закончен. За проект отвечают Макаренко и Самборский.

— Черняк об этом знает?

— Еще нет. Завтра узнает.

— Завтра будет в газетах?

— Нет. В газетах об этом объявят, когда начнет работать прессбюро комитета.

— Будет такое бюро?

— Признали целесообразным организовать. Все сообщения для прессы — только через него. И вообще, пока проект не будет закончен, писать нужно поменьше, потому что это еще экспериментальная работа. Ну, о прессбюро ты завтра будешь знать больше меня.

— Откуда?

— Заведующим рекомендован ты. Если ты согласишься, Саклатвала завтра подпишет приказ.

Я был до крайности удивлен.

— Почему меня? — стал я допытываться у Шелемехи.

— По моей рекомендации. Академик сразу же поддержал. Как журналист, ты достаточно популярен.

— Но я…

—…самая лучшая кандидатура, — оборвал меня Шелемеха. — Саклатвала так и сказал. Он ведь постоянный читатель твоих произведений.

Сказать правду, слышать о себе такие слова было весьма приятно, и я возражал очень невразумительно.

9. ПРОФЕССОРА ДОВГАЛЮКА ВЫЗЫВАЮТ

С тех пор как я возглавил вышеупомянутое прессбюро, прошло две недели. Новые обязанности пока отнимали очень мало времени. Я должен был раза два в месяц давать небольшие информации о работе комитета над проектом подземного пути. И, хотя прессбюро состояло из меня одного, я по-прежнему с увлечением работал в журнале.

В последнее время меня волновали две вещи. Первая — болезнь Лиды. Внешне болезнь как бы и не отразилась на девушке. Но исчезли ее энергия, оптимистическое настроение, я не слышал больше ее звонкого смеха. Теперь мне приходилось видеть Лиду часто, так как она работала в одной из проектных групп. Лаборатория металлов изыскивала новые металлические сплавы. Лида испытывала новый вид специального сплава, который должен был быть более крепким, чем сталь, и более легким, чем алюминий. После окончания этой работы она собиралась ехать в санаторий лечиться.

Часто заходивший ко мне Догадов рассказывал, что в последнее время о Лиде и Барабаше много говорят. Работая в эндокринологическом институте, доктор Барабаш уже давно занимался проблемой лечения диабета, а сейчас отдался этому целиком. В ближайшее время он должен был защищать диссертацию о лечении диабета. Мой коллега откуда-то узнал, что, еще будучи студентом медицинского института, Барабаш проявлял к этой болезни большой интерес. Догадов рассказывал также, что Барабаш влюблен в Лиду, а она относится к нему не слишком приветливо.

Из этих рассказов видно было, что ни Догадов, ни кто-либо другой не знали о взаимоотношениях Лиды и Макаренко.

За последнее время я только один раз видел Лиду и Макаренко вместе. Как-то утром, придя в институт к академику Саклатвале, я заметил их в институтском саду на скамье возле клумбы с астрами. Было свежее и ясное осеннее утро. Желтые кленовые листья словно ковром укрыли землю. Ни Лида, ни Макаренко не видели меня, и я издали мог их наблюдать. Они разговаривали.

Чтобы не потревожить их, я ушел из сада.

Через несколько дней, зайдя к Шелемехе, я встретил там Барабаша и, оставшись с ним наедине, начал расспрашивать его о болезни Лиды.

Доктор подробно рассказал, что такое диабет, какие бывают формы диабета и чем он опасен.

У самого Барабаша был в последнее время болезненный вид, он сильно похудел, его порывистые движения выдавали скрытую тревогу.

Нужно сказать, что я до сих пор еще не знал как следует молодого врача. Иногда он казался мне очень хорошим, умным и симпатичным человеком, а иногда вызывал какое-то раздражение.

Я не знал, известно ли Барабашу о взаимоотношениях Лиды и Макаренко, но был уверен, что Барабаш чувствует разницу в отношении девушки к нему и к инженеру.

Вторым делом, сугубо занимавшим мои мысли, было таинственное исчезновение Тараса Чутя.

Пророчество Черняка не оправдалось: мальчик на следующее утро не появился. Телеграфные ответы, полученные железнодорожной милицией, свидетельствовали, что Тараса Чутя нигде не нашли. Не было его и в Староднепровске.

Мы узнали, что Тарас Чуть — воспитанник детского дома. Родители его несколько лет назад умерли от какой-то эпидемии. Мальчик учился в восьмом классе. Он отличался способностями и дисциплинированностью, мечтал поступить на географический факультет и стать путешественником-исследователем. О его проекте никто не знал, пока он не получил приглашение из редакции «Звезды». Только тогда он рассказал о своих замыслах. В детском доме не возражали против поездки, тем более что если бы он не попал сразу в редакцию, то заехал бы к родственникам матери, живущим совсем недалеко от вокзала.

Специальное следствие показало, что почти весь день, проведенный в поезде, мальчик лежал на полке и читал книгу. Проводник припомнил, что новый пассажир раза два просил у него чаю и, кажется, ходил обедать в вагон-ресторан. Удалось также установить, что перед вечером мальчик играл в шахматы с высоким пассажиром, севшим в поезд днем. Высокий пассажир сошел с поезда, не доезжая столицы. Был ли еще тогда Тарас на своей полке, проводник не помнил.

Аркадий Михайлович ездил в Староднепровск, но ничего там выяснить не смог. Возможно, что следователь Томазян, которому было поручено дело Тараса Чутя, знал больше, чем мы, но ничего не говорил, а только спрашивал.

Прошло две недели.

Аркадий Михайлович очень нервничал, обвиняя себя в том, что из-за него Тарас исчез неведомо куда.

Я как-то зашел к старику, чтобы немного успокоить его. Профессор встретил меня очень радостно, провел в свой маленький кабинет, посадил в кресло, а сам, возбужденно шагая из утла в угол, начал рассказывать, что он предпринимает для того, чтобы разыскать Тараса.

— Я хотел еще поместить в газету объявление, но следователь не позволяет. Просит немного подождать. Не понимаю. Ему все чудится какое-то преступление. А какое, скажите на милость, здесь может быть преступление? Кому этот мальчонка нужен? Денег у него не было, костюмчик и обувь дешевенькие, чемодан оставил в вагоне, калоши тоже…

Профессор остановился, задумчиво посмотрел на книжные полки, которыми были заставлены стены кабинета, и снова начал:

— Я думал, случилось какое-нибудь несчастье в дороге. Но ведь все несчастные случаи на железной дороге регистрирует железнодорожная милиция. Были в тот день два несчастных случая, но оба — со взрослыми разинями. О мальчике же ничего не известно.

Прошло несколько минут. Вдруг тишину нарушил звонок телефона. Аркадий Михайлович снял трубку и сказал:

— Ага-а!

То, что я услышал дальше, заставило меня насторожиться.

— Да, это его квартира, — сказал профессор. — Ну? Да, да, это я сам. Да, профессор Довгалюк. Слушаю вас… Откуда? Ага.

Наступила длинная пауза. Профессор внимательно слушал и вдруг взволнованно крикнул:

— Как его зовут?

Сразу же лицо его выразило крайнее разочарование.

— Нет, я такого не знаю.

Снова последовала долгая пауза.

— Кто со мною говорит? Как? Корсакова? Хорошо. Сколько к вам езды? Хорошо. Постараюсь сейчас выехать.

Когда он положил трубку, я спросил:

— Что-нибудь о Тарасе?

— Нет, — покачал головой профессор. — О каком-то Адриане Маковском. Не имею о нем ни малейшего представления.

— А что случилось, Аркадий Михайлович?

— Вы же слышали.

— Нет, это вы слышали, а не я.

— Да, да… Говорили из Демидовской хирургической больницы. У них уже две недели лежит тяжело раненный юноша Адриан Маковский. И никто в больнице не знает, есть ли у него тут какие-нибудь родные или знакомые. Сегодня он пришел в сознание и назвал, видите ли, профессора Аркадия Михайловича Довгалюка, то есть меня. А потом опять потерял сознание. Придется…

— Аркадий Михайлович, можно с вами?

— Пожалуйста. Только едем сейчас же.

10. ПАЛАТА № 32

Пока профессор собирался, я задумался над фамилией неизвестного больного: она показалась мне удивительно знакомой. Адриан Маковский… Не читал ли я о нем что-то совсем недавно? Я напряг память и вспомнил, что видел это имя в одном из последних номеров вечерней газеты. Но где оно там фигурировало?

— Аркадий Михайлович, есть у вас «Вечерка» за последние числа?

— Нет. А что?

Я объяснил. Но газеты не было, и мы решили не задерживаться.

Демидовская больница находилась очень далеко, и добраться до нее было трудно. Решили ехать автобусом, так как по телефону профессору сказали, что автобусная остановка возле самой больницы.

Спустя полчаса мы подъехали к расположенному посреди небольшого леска красному трехэтажному зданию. Через калитку в железных воротах мы прошли, никого не встретив. Только у подъезда, в вестибюле, мы увидели наконец швейцара и нескольких посетителей. Швейцар не обратил на нас никакого внимания, если не считать бдительного взгляда, брошенного на нашу обувь, Очевидно, его больше всего интересовала чистота ног посетителей. Убедившись, что тут все в порядке, он не спеша возобновил разговор с какой-то старушкой.

Не успели мы осмотреться, как в вестибюль вошла сестра. Аркадий Михайлович подошел к ней и спросил:

— Скажите, пожалуйста, где можно видеть доктора Корсакову?

Пристально взглянув на него, сестра в свою очередь спросила:

— Вы профессор Довгалюк?

— Да. Меня просили сюда приехать.

— Мы с нетерпением ждем вас. Сейчас я попрошу сюда доктора.

Один из посетителей, юноша, сидевший в углу, внимательно прислушивался к разговору. Едва сестра скрылась за дверью, он подошел к Аркадию Михайловичу.

— Я тоже жду вас, профессор, — сказал он.

Довгалюк удивленно посмотрел на него.

— Моя фамилия Маковский, — сказал юноша. — Адриан Маковский.

— Прошу прощения, — Аркадий Михайлович оглядел юношу с головы до ног, — прошу прощения, но вы, как я вижу, совершенно здоровы!

— Я? Разумеется, я здоров. Меня сюда вызвали.

— И вас вызвали?

— Главный врач вызвал меня по делу о моем паспорте.

Тут память моя совершенно прояснилась. Я вспомнил, что читал в газете объявления об утерянных документах и среди них было одно с фамилией «Маковский».

— Я потерял паспорт, — объяснял тем временем юноша, — а может быть, у меня его украли. Я дал об этом объявление. Позавчера оно было напечатано в газете, а сегодня мне позвонили, позвали сюда и сказали, чтобы я ждал вас. Вы знаете, где мой паспорт?

Аркадий Михайлович посмотрел на меня поверх очков, потом повернулся к юноше, беспомощно развел руками и сказал:

— Голубчик мой, впервые слышу и о вас и о вашем паспорте. Может быть, нам объяснят, в чем дело, те, которые нас сюда вызвали?

Вернулась сестра.

— Снимите, пожалуйста, пальто и наденьте халат, — предложила она профессору. — Пойдем в палату. Доктор ждет вас возле больного.

— Со мной этот товарищ, — Аркадий Михайлович указал на меня.

— Товарищ тоже наденет халат.

Выдав нам халаты, сестра повела нас на второй этаж. В конце длинного коридора она отворила дверь в тридцать вторую палату.

В большой, с голыми стенами комнате стояли три кровати. Две были пусты, на третьей лежал больной. Над ним склонилась светловолосая женщина в халате.

Как только мы вошли, она улыбнулась профессору и сказала:

— Здравствуйте, Аркадий Михайлович. Я не видела вас больше десяти лет, но узнала сразу. Когда я училась в школе, вы преподавали нам ботанику.

Довгалюк, по всей вероятности, не узнал свою бывшую ученицу, но приветливо пожал ей руку.

— Очень приятно! Я к вашим услугам.

— Прошу вас подойти к больному и посмотреть на него. Он без сознания сейчас… Знаете ли вы его?

Склонившись вместе с профессором над больным, я пристально вглядывался в его лицо. Насколько позволяли разглядеть бинты, это был подросток со вздернутым носом и тонкими, плотно сомкнутыми губами.

— Аркадий Михайлович, ведь вы видели фотографию? — спросил я.

— Видел. Да разве по ней можно узнать?

Фотографию Тараса Чутя Аркадию Михайловичу показывали в Староднепровском детском доме.

— Может быть, и он, — проговорил наконец профессор, но уверенности в словах его не было. — Попрошу вас, — обратился он к врачу, — покажите мне его уши.

Умелые пальцы Корсаковой осторожно отогнули марлю, и из-под нее показалось сначала одно, а потом и другое ухо. Меня они ничем не поразили. Но Аркадия Михайловича этот осмотр совершенно удовлетворил.

— Видите, — прошептал он, — уши без мочек. А верх левого словно чуть-чуть срезан.

Врач, сестра и я смотрели на профессора, ничего не понимая.

— Это его приметы, — объяснил он нам, но понял его только я. — О них мне сказали в Староднепровском детском доме. Это он… он, он! — взволнованно повторял профессор.

— Вы знаете его? — спросила сестра.

— Это Тарас Чуть, — ответил профессор, не сводя глаз с больного.

— Так он не Адриан Маковский? — спросила доктор.

— Нет, Адриан Маковский сидит в вестибюле. А это Тарас Чуть… Но расскажите же нам о состоянии его здоровья и как он попал к вам.

— Присядьте, профессор.

Аркадий Михайлович сел у постели на предложенный ему стул.

— Очень прошу вас, товарищ Корсакова, объяснить нам, что с мальчиком.

— Состояние его тяжелое, но не безнадежное, — ответила та. — Правда, первые дни мы почти не верили, что он выживет. Его принесли к нам с проломленной головой и разбитой грудью. Кроме того, у него сломана рука. Его нашли возле высокого моста, по которому проходит железная дорога. По-видимому, он упал с этого моста и разбился. Мы три раза делали ему операцию. Только прошлой ночью он впервые пришел в сознание и проговорил несколько слов… Из всего, что он говорил, я разобрала только вашу фамилию, профессор. Он повторил ее несколько раз. Я и решила позвонить вам. Ведь мы ничего об этом мальчике не знаем. Мы думали, что его зовут Адрианом Маковским — при нем нашли паспорт на это имя, — но вчера, прочитав в газете объявление об утерянном паспорте на имя Адриана Маковского, мы вызвали владельца паспорта сюда.

— Видел, видел этого владельца, — кивнул профессор. Настоящий Маковский его совершенно не интересовал. — Вы мне скажите, — он показал на больного, — этот мальчик будет жить?

— Я почти уверена в этом.

— Очень вам благодарен! И имейте в виду: чужих паспортов он не крал, а своего не имел. Хотя он выглядит, как шестнадцатилетний, ему всего тринадцать лет.

Через минуту мы были в кабинете врача. Аркадий Михайлович составлял телеграмму в Староднепровск, а я звонил в редакцию, чтобы сообщить Черняку новость. Редакторский телефон был занят, и я набрал номер общего телефона. Трубку снял Догадов. Он сразу узнал мой голос.

— Послушай, друг, — закричал я, — позови редактора. Важная новость.

— А что именно?

— Скажи, что нашелся Тарас Чуть.

— Где?

— Зови скорее!

— Он жив?

— Жив, жив! Давай Антона Павловича.

Черняк прибежал немедленно и, судя по голосу, чуть не плясал у телефона.

— Сейчас я приеду к вам на машине, — взволнованно сказал он. — Как проехать?.. Ну, ждите. Позвони следователю, я за ним заеду.

Прокуратура откликнулась сразу.

— Хорошо, — сказал, выслушав меня, Томазян. — Вы еще кого-нибудь оповестили о Тарасе, кроме меня?

Я сказал.

— Не следовало бы… Больше никому не говорите и предупредите всех, чтобы об этом деле не разговаривали. Телеграмму в Староднепровск без меня не посылайте. Маковского задержите до моего приезда.

11. СПОР

Академик Саклатвала, встречая меня, любезно улыбался, и, казалось, в его глазах светилось даже сочувствие.

В самом деле, заведующий прессбюро — это человек, которому по должности положено заботиться о многочисленных статьях, посвященных строительству, о специальных страницах в газетах, о широкой популяризации всего, что касается проектируемого туннеля. Но у меня пока все обстояло наоборот. Два раза в месяц я писал коротенькие информационные заметки. Кроме этого, мои обязанности сводились к беседам с журналистами. Они интересовались будущим строительством, а мне приходилось убеждать их, что сейчас писать что-либо о туннеле нет никакого смысла.

— Не огорчайтесь, — несколько раз говорил мне Саклатвала. — Скоро обстоятельства изменятся. Будет и на вашей улице веселее.

Наконец академик вызвал меня и сказал, что в ближайшие дни начнет набирать штат для моего бюро.

Это было в начале зимы. У академика Саклатвалы снова собрались видные специалисты. Заседал комитет проектирования колоссального подземного строительства. Мое место было за небольшим столиком, рядом со стенографисткой. Лучшее место, чтобы наблюдать и слушать. Я видел известных ученых, инженеров, экономистов и среди них — трех моих друзей: профессора Довгалюка, Антона Павловича Черняка и майора Шелемеху. Летчик сидел на краю длинного стола между двумя военными — полковником и инженер-полковником. Этих военных я видел впервые.

Самыми молодыми среди присутствующих были инженеры Макаренко и Самборский. Я обратил внимание на то, что они, хотя и сидели рядом, почти не разговаривали и не смотрели друг на друга.

Академик Саклатвала открыл заседание.

— Товарищи, — начал он, — есть указание правительства ускорить работу. Эскиз проекта почти закончен. Итак, если мы признаем принципиально возможным начать подготовку к строительству, на это немедленно будут ассигнованы необходимые средства. Наряду с работой по окончанию проекта можно будет начать заготовку материалов, проектирование и даже строительство соответствующих заводов, электростанций, организовать геолого-геодезическую разведку, а также заложить на трассе нашего пути некоторые шахты. Сейчас мы заслушаем информацию полковника Файзулова, а потом инженеров Макаренко и Самборского.

Полковник Файзулов тоже сказал немного, но из его выступления мы узнали, что за рубежом уже известно о подготовке к какому-то подземному строительству в нашем Союзе.

— Там еще не имеют достаточного представления о значении этого строительства, — говорил полковник, — но, очевидно, скоро это представление получат. Нет никакого сомнения в том, что задуманное нами гигантское сооружение, помимо народнохозяйственного, будет иметь и большое оборонное значение. Разумеется, засекретить наше строительство нам не удастся. Шила в мешке не утаишь. А тут шило такое, что пройдет через всю нашу страну до самого Тихого океана. Вот почему мы стоим за возможно более скорое начало и окончание строительства. Военное командование выделило нас троих для работы в комитете, а потом — в совете начальника строительства. Инженер-полковник Дубков будет заниматься обороннотехническими сооружениями, а майор Шелемеха — вопросами обороны надземных строений с воздуха.

После полковника Файзулова докладывали Макаренко и Самборский. Странное дело: споры, возникшие между инженерами в самом начале работы, теперь разгорелись еще сильнее. Единственное, в чем они были согласны, — это намеченная трасса туннеля: пятьдесят шестая параллель и ни на шаг от нее! Но, когда речь заходила о диаметре, о внутреннем оборудовании, о количестве материалов, энергии, рабочей силе, тут мнения их расходились.

— Макаренко хочет строить туннель с излишним великолепием, — уверял Самборский. — Но туннель — не метрополитен. Сегодня страна еще не может позволить себе такой роскоши, да это и не нужно. Предложения Макаренко обойдутся в лишних два, а может быть, и три миллиарда рублей, работы затянутся на лишний год!

И, когда он приводил цифры, с ним нельзя было не согласиться.

В противоположность ему, доводы Макаренко были обоснованы недостаточно. Он главным образом настаивал на том, что такое сооружение должно быть долговечным.

Снова, как и прежде, большинство присутствующих поддерживало Самборского.

Военные представители по этому поводу не выступали. Полковник Файзулов подошел к Саклатвале и тихо сказал ему, что в этих вопросах у них тоже нет единого мнения и они должны посоветоваться с командованием.

Я сидел неподалеку и слышал этот разговор. Меня очень заинтересовало, кто же из военных поддерживает Макаренко.

Заседание окончилось. Саклатвала прекратил дебаты заявлением, что выступления членов комитета дают ему смелость в ближайшие дни доложить правительству о возможности начать подготовительные работы. Что касается установок Макаренко и Самборского, он обещает объективно изложить правительству их содержание.

— Кроме того, — сказал академик, — члены правительства читают стенограммы наших выступлений.

После заседания академик на несколько минут задержал меня, и я спросил у него:

— О несогласиях между Самборским и Макаренко можно писать?

— Разумеется, можно, — чуть улыбнувшись, ответил он. — Только я просил бы делать это в академическом, так сказать, плане. Окончательно мы условимся обо всем после моего доклада правительству.

В вестибюле я догнал Шелемеху и Аркадия Михайловича. Летчик любезно предложил довезти и меня в своей машине.

Дорогой мы с Аркадием Михайловичем много говорили, а Шелемеха молчал. Я высказал мнение, что аргументы Самборского убедительнее, чем доводы Макаренко. Профессор согласился со мной.

— Мне кажется, — сказал он, — что поведение Макаренко можно объяснить только его упрямством. Эта черта всегда была в его характере. Я помню его совсем мальчишкой. Он и тогда был такой же… Это постоянно вредит ему в жизни.

— Во всяком случае, — заметил я, — это может привести к тому, что Макаренко не будет работать на строительстве.

— Конечно. Он такой, что может отказаться, если сделают не по нем.

— Нет, это вы слишком, — отозвался наконец майор. — Работать он будет, Аркадий Михайлович. И… я, знаете, не убежден доводами Самборского. Правда, в технике я слаб. Может быть, меня убеждают не столько цифры, сколько… Самборский, конечно, выступал очень пылко, но…

— Что «но»? — спросил Аркадий Михайлович.

Я был удивлен. Сколько я помнил, Шелемеха всегда говорил очень уверенно и ясно, без пауз и умолчаний.

—…но я согласен с аргументами Макаренко, — подумав, сказал он.

— Отчасти вы правы, — задумчиво сказал профессор. — Макаренко фантаст. Поэтому у него перспектива больше. Зато Самборский непревзойденный мастер любого конкретного дела.

Мое любопытство в отношении того, кто из военных поддерживает Макаренко, было удовлетворено.

Шелемеха внезапно перевел разговор на другую тему. Он спросил Аркадия Михайловича, как здоровье Тараса Чутя.

— Мальчик выздоравливает, хотя выглядит очень плохо и говорить еще не может, — охотно ответил профессор. — К нему никого не пускают. Это Томазян, как мне кажется, распорядился, чтобы Тараса никто не видел.

— Когда же выяснится наконец, как он попал с поезда в больницу?

— Не знаю. Я сам этим очень интересуюсь.

— Когда можно будет с Тарасом говорить, вы, Аркадий Михайлович, позовите и меня.

— Хорошо.

Я обратился к профессору с той же просьбой и получил его согласие. Тем временем мы подъехали к гостинице, и я вышел из машины.

В гостинице портье сообщил мне, что меня ожидает дама. Очень удивленный, я быстро поднялся в приемную.

Действительно, в пустой приемной, повернувшись лицом к окну, стояла женщина. На ней было элегантное пальто из серого каракуля и такая же шапочка. По-видимому, она очень внимательно всматривалась в сумеречную темноту за окном, а может быть, глубоко задумалась, потому что обернулась только тогда, когда я подошел совсем близко и спросил:

— Простите, вы хотели…

Я не договорил. Передо мной стояла Лида Шелемеха.

— Да, Олекса Мартынович, у меня к вам просьба.

— Зайдемте ко мне.

12. РАЗГОВОР С ЛИДОЙ ШЕЛЕМЕХА

Не сняв пальто и не слушая моих приглашений присесть, Лида остановилась посреди комнаты. Светлые пряди волос, выбившись из-под шапочки, прикрывали ее ухо и щеку. Сильная электрическая лампочка освещала девушку, давая возможность видеть каждую черточку ее лица.

«Зачем она пришла, что случилось?» — думал я, но, не решаясь спросить, заговорил о заседании комитета.

В глазах Лиды блеснул интерес. Перебив меня, она спросила:

— Разумеется, Ярослав был там?

— Макаренко? Был.

Она прошлась по комнате и зажгла настольную лампу.

— Электричество режет мне глаза. Погасите, пожалуйста, верхний свет.

Я поспешил выполнить ее просьбу. Лида села в кресло и достала из сумочки конверт.

— Я прошу вас передать это письмо инженеру Макаренко. Я хотела послать письмо почтой, но не уверена, что оно до него дойдет.

Я был удивлен. Зачем ей передавать письмо? Ведь она могла поговорить с Макаренко, тем более что он живет в этой же гостинице и уже, вероятно, дома.

— Вас удивляет моя просьба? Я уезжаю на два месяца в Ессентуки. Мой поезд отходит на рассвете… А я уже десять дней не могу увидеться с Ярославом.

— Почему? — вырвалось у меня.

— Инженер Макаренко занят, — с иронией сказала Лида. — Десять дней назад он исчез, чтобы работать над своим проектом. Я думала, что сегодня он вернется к себе в гостиницу, но, оказывается, он снова звонил сюда, что еще несколько дней его не будет.

Для меня это было новостью. Правда, я знал, что Макаренко много работает, но о его исчезновении ничего не слышал.

— Это манера инженера Макаренко, — с горечью сказала Лида. — Свою работу он ставит превыше всего.

— Да, он много работает. Энергичный и настойчивый человек.

— Возможно… Когда он появится, пожалуйста, передайте ему письмо. Вы ведь соседи… И… я надеюсь, вы никому не расскажете об этом маленьком поручении.

— Обещаю, — торжественно сказал я.

Она отдала мне письмо.

Некоторое время мы молчали. Потом Лида встала и протянула мне на прощание руку. Я не знаю, что меня толкнуло на это, но у меня вырвалось:

— Лидия Дмитриевна, я перед вами виноват.

— В чем? — удивленно посмотрела она на меня.

Я помолчал, досадуя на свою несдержанность.

— У меня ваша сумочка… которую вы потеряли у моря…

Лида вспыхнула.

— Уверяю вас, никто об этом не знает. Я хотел ее вернуть, но не знал, чья она… Потом догадался… Мне очень совестно…

— Вы прочитали письмо, которое там было?

Я склонил голову. Последовало долгое молчание.

— Верните мне его, пожалуйста.

Пришлось вытащить из шкафа большой чемодан и достать из него сумочку, которую до сих пор я так старательно оберегал от чужого глаза.

Лида открыла сумочку, перебрала ее содержимое и вынула письмо.

Читала она его долго и внимательно. Сидя против нее, я видел, как менялось выражение ее лица. Наверное, это письмо было для нее очень ценным. Да иначе и быть не могло.

Я любовался Снежной Королевой, как называл ее Ярослав Макаренко. Правда, болезнь уже отразилась на ней, а может быть, и взаимоотношения с Макаренко сыграли роль. Я вспомнил слова Барабаша, что при диабете больному очень вредны острые душевные переживания, так как они ускоряют развитие болезни.

Лида дочитала письмо, сложила его и положила в сумочку, с которой пришла сюда.

— Вы не в претензии, что я забираю вашу находку?

— Лидия Дмитриевна!

— Я очень вам благодарна. В сумке, кажется, не было ни одного предмета, который указывал бы, кому она принадлежит. Итак, я не могу сердиться на вас за то, что вы прочитали письмо… Как вы ее нашли?

— Вы припоминаете вечер у моря накануне вашего отъезда с курорта домой?.. Я ждал вас тогда с этой сумочкой до полуночи, не читая письма.

— Откуда вы знали, что на следующий день я должна уехать?

— Я слышал ваш разговор с…

—…с Юрой… Это вы сидели на скамейке, когда мы пришли на набережную?

— Я.

Девушка легонько вздохнула.

— Лидия Дмитриевна, что вас так волнует? Я вижу, в последнее время вы очень нервничаете. Неужели из-за нездоровья?

Болезненно улыбаясь, она посмотрела на меня:

— Вы дипломат, Олекса Мартынович. Я вспоминаю, как вы сравнивали меня с белой розой. К сожалению, я не знала тогда, что вы читали это письмо.

— Уверяю вас, я сказал это только потому, что чувствовал правильность сравнения, сделанного когда-то Ярославом Васильевичем.

— Я ни в чем вас не виню. Я вспомнила просто так. Вы хотите о чем-нибудь спросить меня?.. Но вы и так знаете больше, чем кто-либо другой.

— Позвольте мне быть с вами совсем откровенным. После того как я догадался, кто автор этого письма и кому оно адресовано, я узнал и много другого… Но совсем не все.

— Вы хотите знать все?

— Нет, простите. Хотя моя профессия и требует, чтобы я ко всему проявлял интерес, но в данном случае это было бы нечто большее, чем даже неделикатность. Просто я не понимаю, почему вы нервничаете, когда вам это вредно. И сержусь на вас за это.

— Иначе говоря, вы обвиняете меня?

— Если друг может обвинять.

Лида сдвинула шапочку и рассматривала светлое пятно на столе.

Я чувствовал себя неловко. Без сомнения, девушка считает, что я вмешиваюсь в дело, которое меня не касается и не должно касаться.

— Знаете, — неожиданно проговорила Лида, — я вам доверяю… Вам покажется странным… но нужно ведь с кем-нибудь поделиться своими мыслями… Я сама себя не понимаю. Может быть, вам удастся понять…

Она с минуту помолчала, потом, волнуясь, заговорила снова:

— Когда-то — это было несколько лет назад — я случайно встретила Ярослава. Не скажу, чтобы он сразу мне понравился… Но вы знаете об этом из его письма… Когда он уехал, я часто думала о нем. И неожиданная встреча на маленькой станции — она казалась мне шуткой — поразила меня. Мне показалось, что я начинаю его любить… Тогда я была на первом курсе, а он готовился к защите дипломной работы. Мы провели вместе несколько чудесных дней. Я всегда с большим удовольствием вспоминаю эти дни. Сколько было смеха и радости!.. Те чудесные дни, казалось, предвещали нам радостное будущее. Мы стали большими друзьями… хотя перед расставанием и поспорили. Я настаивала, чтобы он поскорее защитил свой дипломный проект и сейчас же после этого переехал в наш город. Он почти согласился, но твердо обещать отказался. Мы разъехались. Очень скоро Ярослав написал мне, но я на его письмо не ответила. Я спрашивала себя: действительно ли я так сильно люблю его, что должна связать с ним свою жизнь? И мне почему-то начало казаться, что это только увлечение, которое быстро пройдет. В другом письме он написал, что в ближайшее время приехать не сможет. Я рассердилась и снова не ответила. Только после четвертого письма я ему написала. В этом письме он упрекал меня за молчание и заявлял, что и он пишет в последний раз. Я испугалась и ответила. Потом написала еще одно письмо, в котором почти призналась, что люблю его. Оба мои письма вернулись с надписью, что адресат выехал… Ну, а это письмо я получила после длинного перерыва.

Я внимательно смотрел на нее.

— Спустя некоторое время появился Юра. Собственно, я с ним очень давно знакома. Мы вместе учились в школе. Это прекрасный человек. Я люблю его за ум, за работоспособность, за чуткость, за доброту… Мы часто проводили с ним вместе и каникулы. Сначала мы были с ним в одном институте, но через год он перешел в медицинский. Вот почему он окончил позже меня. Юра был дружен со всеми моими товарищами, к нему очень хорошо относились в моей семье, хотя Станислав иногда и подшучивал над ним. Я знала, что Юра любит меня. Такая любовь встречается редко. Для Юры никто не существует, кроме меня… Дальнейшее вам известно. Снова появился Ярослав… Я не буду от вас скрывать… Я до сих пор его не понимаю. Может быть, моя болезнь… Лучше нам с Ярославом не встречаться. Работа поможет ему забыть меня.

Я покачал головой:

— Лидия Дмитриевна, на таких, как Ярослав, не нужно сердиться.

— Не понимаю.

— Говорят, что великий изобретатель Эдисон в день своей женитьбы зашел в лабораторию и так увлекся каким-то исследованием, что позабыл о свадьбе. Невеста и гости прождали полдня и едва разыскали его.

— Вы меня не понимаете, Олекса Мартынович. Я не ревную его к работе. Я сама люблю работать и знаю, что значит отдаваться работе. Но для нормального человека во всем существуют границы… Впрочем, дело не в этом. Вы не понимаете, что со мною происходит.

— Я понимаю вас, Лидия Дмитриевна. Я уверен, что вы любите Ярослава, но боитесь сделать больно Юрию.

— Оставьте! — нервно проговорила девушка и поднялась с кресла. — И довольно об этом. Вот письмо. Прошу передать его Макаренко… Спокойной ночи!

Я выразил свое удовлетворение тем, что завтра она едет на курорт. Там она все спокойно обдумает, снова обретет душевное равновесие, потому что с нею не будет ни Юрия, ни Ярослава.

Лида порывисто качнула головой.

— Юра едет со мной. Он сейчас работает над диссертацией, тема которой связана с моей болезнью… Очевидно, он ищет новые способы ее лечения. До свиданья.

— До свиданья, — тихо ответил я.

Вдруг, уже у самой двери, Лида обернулась:

— Юра сменил свою профессию ради меня. Он специально перешел в медицинский институт, когда узнал, что я заболела. Он посвятил мне свою жизнь… — Она не закончила, потому что в это мгновение в дверь постучали.

Лида повернулась и столкнулась в дверях с Догадовым.

— Можно? — спросил он.

— Прошу, входите, — пригласил я его, а сам вышел вслед за Лидой.

Но девушка уже спускалась в вестибюль.

— Так вот кто у вас бывает! — с усмешкой сказал Догадов, когда я возвратился в комнату.

Я взглянул на него так, что усмешка мгновенно исчезла с его лица.

— Лидия Дмитриевна Шелемеха завтра уезжает в Ессентуки и любезно занесла мне некоторые сведения о лаборатории металлов, где она работает, — холодно пояснил я. — Как вам известно, я писал об этой лаборатории и буду писать еще.

— Знаю, знаю… Прекрасный очерк у вас получился.

Это было сказано так искренне, что я изменил тон, тем более что Догадов тут же добавил:

— Я к вам зашел с новостью.

— С какой именно?

— Скоро мы с вами распрощаемся. Я уезжаю.

— Куда?

— Надоело сидеть и возиться с правкой корреспонденции. Хочу писать сам. Я договорился с Антоном Павловичем, что поеду специальным корреспондентом «Звезды» на Урал. Подвластная мне территория — весь Урал и вся Западная Сибирь до самого Байкала.

— Ого! Тогда я, по всей вероятности, весной приеду к вам в гости. Ну, а Новый год вы все же встретите здесь?

— Должно быть. Говорят, что на встрече Нового года в редакции будет много выдающихся людей. Антон Павлович надеется даже на Саклатвалу, хотя академик никогда не ходит на банкеты.

— Не знаете, кого еще приглашают?

— Видел у секретарши список. Всё старые наши друзья и новые светила технической мысли — Самборский и Макаренко… Кстати, говорят, будто Самборский в разговоре с кем-то сказал о Макаренко: «Если бы это не мой бывший друг, то я подумал бы, что это вредитель». В чем дело? Они поссорились?

— Не имею ни малейшего представления, — ответил я и, зная склонность моего коллеги посплетничать, промолчал о сегодняшнем заседании комитета.

13. ПОД ЕЛКОЙ

В конце декабря погода начала портиться. Наступила оттепель. В городе совершенно исчез снег и не осталось никаких признаков зимы. Казалось, вернулась осень с туманами, дождями и грязью. Метеорологи сообщали о вторжении на Европейский континент теплых масс воздуха, рассказывали о циклонах и антициклонах, но на вопрос, интересовавший обыкновенных граждан, а особенно конькобежцев, хоккеистов, лыжников и вообще любителей зимнего спорта, когда снова начнутся морозы и выпадет снег, не отвечали. Перед Новым годом стало так тепло, что форточки в комнатах день и ночь оставались открытыми, и было смешно смотреть, как, шлепая по грязи, прохожие тащат на плечах елки.

Редакция «Звезды» тоже деятельно готовилась к новогоднему празднику. Тридцатого утром мне принесли оттуда билет с приглашением «на новогодний вечер под заснеженной елкой». Было еще несколько приглашений, но я с благодарностью отклонил их.

Кроме, так сказать, служебного патриотизма, у меня было очень важное основание встречать Новый год именно в редакции. Стало известно, что тридцать первого декабря правительство слушает доклад академика Саклатвалы.

На заседание членов правительства никого из комитета не пригласили, но Черняк должен был увидеться с академиком сразу же после окончания заседания, а от него приехать в редакцию на вечер…

Одно препятствие едва не помешало мне пойти на встречу Нового года. Я мог встретить Макаренко. Я должен был отдать инженеру письмо Лиды, но вот уже несколько дней искал это письмо и никак не мог найти. Куда оно девалось, этого я никак не мог понять.

Не раз случалось, что я прятал какую-нибудь нужную вещь и находил ее только через несколько месяцев. По всей вероятности, то же самое случилось и теперь. Я страшно ругал себя за неряшливость и беспорядочность. Снова и снова я обыскивал всю комнату — письмо словно растаяло. Но не могло же оно в самом деле исчезнуть!

Перед тем как ехать на вечер, я еще раз поискал его и снова не нашел.

В редакцию я приехал без четверти одиннадцать и застал там довольно много народа. Черняка еще не было. Не было также и Шелемехи. В одном из отделов я увидел Самборского, а в большой комнате, возле роскошной елки, — Макаренко. Догадов держал его под руку и что-то рассказывал.

Догадов сразу же ухватился за меня, затараторил о своем отъезде на следующий день, оставил мне кучу поручений: способствовать помещению его корреспонденций, отвечать на письма, последить за своевременным переводом гонораров — все, что может сказать друг-журналист, когда уезжает в длительную командировку.

— Мы еще успеем обо всем условиться, — сказал я ему. — Дайте посмотреть на елку.

— Елка необыкновенная, — проговорил Ярослав.

Действительно, елка, густая, развесистая, с широким основанием, с блестящими ярко-зелеными иголками, была замечательно красива. На ее верхушке сияли семь серебристых звезд, напоминавших созвездие Малой Медведицы; самая высокая из них должна была быть Полярной звездой. На золотых и серебряных цепочках, опоясавших елку, слегка покачивались куклы и игрушки.

— Следите за елкой, — сказал Догадов, — я вам что-то сейчас покажу.

Он подошел к стене и щелкнул выключателем. Тихонько загудел мотор, и елка медленно закружилась перед нами, показывая себя во всей красе.

— Техники не могут без выдумок, даже когда речь идет о елке, — засмеялся Ярослав.

Догадов остановил елку и отправился в другие комнаты. Мы еще немного постояли возле дерева и тоже отошли.

— Ярослав Васильевич, — обратился я к инженеру, — я очень виноват перед вами.

— А что такое?

— Когда Лидия Дмитриевна уезжала на курорт, она оставила мне для вас письмо…

Инженер исподлобья посмотрел на меня.

— Это письмо я, как мне казалось, положил в ящик стола, но не мог найти, когда ехал сюда… У меня иногда бывает такое, — скороговоркой объяснил я.

— Вы уверены, что найдете его?

— Обязательно. Оно не могло исчезнуть из комнаты.

— Я вас очень прошу.

— Завтра с утра все пересмотрю и во что бы то ни стало найду.

— Может быть, мне завтра утром постучать к вам, чтобы вы не забыли?

— Хорошо, пожалуйста. Как только проснетесь, заходите.

Приглашая его, я был неспокоен. «Ну, а если не найду?» — мучила меня мысль.

— А почему она передала письмо через вас?

— Она искала вас, но не могла найти. Вы куда-то исчезли.

— Я работал, — коротко сказал Макаренко.

В этот момент приехал Антон Павлович.

Он сразу же подошел к столу, поздоровался со всеми и попросил побыстрее занять места. Напротив висели часы, и редактор нетерпеливо поглядывал на них. Через несколько минут должно было пробить двенадцать.

Гости уселись вокруг стола. Я оказался возле Самборского, который успел уже пошутить с соседом с другой стороны и посмеяться над гостем, сидящим напротив.

— Вы знаете, — сказал мне Самборский, — я волнуюсь.

— Я тоже.

Мы понимали друг друга, потому что оба ждали сообщения Антона Павловича о заседании правительства и результатах доклада Саклатвалы. Редактор не заставил себя ждать и с бокалом в руке поднялся:

— Этот бокал, — сказал он, — я поднимаю за минувший год, за год наших успехов, за год, в котором родилась необыкновенная идея сверхскоростного подземного пути между Западом и Востоком. Отмечаю: наша редакция была тем местом, где эта идея зародилась.

Гости шумно откликнулись на этот тост. Сразу же Антон Павлович распорядился налить еще вина в бокалы. Мы едва успели выполнить его приказ, как обе стрелки часов подошли к двенадцати. Послышался первый удар полночного боя, и хозяин произнес новый тост:

— За новые замечательные успехи, за год, когда начнется осуществление нашей идеи, за Новый год!

Мы поддержали оратора громким «ура».

— Товарищи, — продолжал Антон Павлович, — сегодня наше правительство слушало доклад академика Саклатвалы и решило с первого января начать строительство Глубинного пути. Так названа новая дорога между Востоком и Западом.

Вспыхнула буря выкриков и рукоплесканий, захлопали пробки из бутылок с шампанским, зазвенели бокалы.

Только два человека остались неподвижными и с бокалами в руках смотрели на Антона Павловича, ожидая, что он скажет еще. Это были Самборский и Макаренко. У первого дрожала рука, второй ничем не выдавал своего волнения. Я понимал, что оба инженера хотят услышать, какому из двух вариантов правительство отдало предпочтение.

Догадов тоже следил за Самборским и Макаренко. Иногда он испытующе поглядывал на меня, не понимая, должно быть, странного поведения молодых инженеров.

Черняк предложил еще один тост — за начальника строительства Глубинного пути. Все с любопытством ждали, кого он назовет.

— Начальником строительства назначен академик Саклатвала.

В честь академика вспыхнула овация, какой можно было только позавидовать.

В первом часу ночи, после музыки, пения и поздравлений, радио передало ту самую новость, о которой мы узнали от Антона Павловича. Итак, фантастическая идея начала становиться действительностью.

Бесспорно, наша «Звезда» кое-что сделала для этого, и Черняк имел законное основание важничать, несколько преувеличивая, по обыкновению, заслуги своего журнала.

Но знает ли о постановлении один из самых деятельных членов нашего коллектива — профессор Довгалюк? При первой возможности я подошел к редактору и спросил, звонил ли он Аркадию Михайловичу.

— Нет. Но он знает. При мне секретарь Саклатвалы говорил по телефону с членами совета… Ведь утвержден совет строительства… Профессора Довгалюка назначили членом совета… Меня тоже…

— Поздравляю, Антон Павлович!

— Спасибо. Между прочим, у меня поручение от Саклатвалы переговорить с тобой.

Черняк отвел меня в сторону. Я был уверен, что речь пойдет о деятельности прессбюро.

— Академик думает, что ты с твоим характером не совсем подходишь для такой работы, как заведование прессбюро.

Меня бросило в жар. Правда, заведовать кем-либо или чем-либо я никогда не любил и не умел. Но заведовать прессбюро такого строительства! Об этом бесспорно можно только мечтать. Ведь я был бы в курсе самых необыкновенных и интересных событий. И вообще, не очень-то приятно услышать о себе отрицательное мнение Саклатвалы. Вероятно, волнение отразилось на моем лице, потому что Черняк усмехнулся и успокаивающе сказал:

— Саклатвала очень ценит тебя и считает, что тебе нужно найти соответствующее применение… Хотел бы ты объехать вокруг света и одновременно оказать большую услугу строительству?

— Это интересно, — равнодушно произнес я.

— Мы посылаем за границу специальную техническую миссию для ознакомления с техникой тамошнего туннелестроительства и разными техническими навыками. Правда, ничего подобного нашему строительству там нет и не предвидится. Но посмотреть на уже сделанное стоит: возможно, кое-что из их методов нам пригодится… Нужен ответственный секретарь миссии. Ему придется пробыть в командировке не меньше года и очень много путешествовать. Саклатвала просил меня узнать, согласен ли ты поехать таким секретарем.

— Ты мог бы ответить и не спрашивая. Что может быть интереснее, чем путешествие вокруг света?

Вероятно, глаза у меня заблестели, потому что Черняк засмеялся.

— Итак, — сказал он мне, — позвони завтра в секретариат Саклатвалы.

Антон Павлович собрался отойти от меня.

— А как проект? — остановил я его. — Чей вариант? Макаренко или Самборского?

Черняк немного помолчал.

— Кажется, правительство передало все на рассмотрение Саклатвалы. Официально ни тот, ни другой вариант не утверждены. Есть третий вариант, самого Саклатвалы. Но он… он мало чем отличается от варианта Макаренко.

— Гм!.. Удивительно!

— Я сам удивлен. Этот молодой человек, видимо, имеет большое влияние на старика. Но вариант Макаренко нельзя было утвердить. Против него все, кроме Саклатвалы и военных. Последние, собственно, заняли позицию нейтралитета.

Я вернулся на свое место взволнованный, в радостно-приподнятом настроении. В моем воображении уже замелькали пароходы, самолеты, поезда, автомобили, которые понесут меня через океаны и континенты, возникли большие города обоих полушарий.

В третьем часу, в разгар танцев, я решил поехать домой, так как танцую не очень хорошо и дамы не заинтересованы в таком кавалере.

Догадов поехал меня провожать.

Несмотря на позднее время, на улицах было шумно и людно, светились разноцветные фонарики, на площади вспыхивали фейерверки, рассекали небо ракеты.

Погода изменилась к лучшему. Похолодало, падал снежок.

В гостинице тоже встречали Новый год. Дверь в ресторан была широко раскрыта. Там играла музыка, и даже в вестибюле танцевало несколько пар.

— Послушайте, — сказал мне Догадов, когда мы вошли в номер, — Антон Павлович говорил, что вы тоже едете… Куда?

— Кажется, буду путешествовать вокруг света…

— Что вы? Здорово!.. Завидую вам. И надолго?

— Успею соскучиться.

Мы еще долго разговаривали, и он ушел от меня около пяти. Мне запомнились его последние слова, сказанные уже у выхода:

— Знаете, Олекса, мне кажется, что этот Макаренко — гениальный человек.

14. ТАРАС ЧУТЬ

Я проснулся от стука в дверь. Часы показывали пять минут десятого. Я вслух выругал неожиданного посетителя, помешавшего мне спать. Являться в такой ранний час первого января — это ведь просто нахальство. Сначала я хотел притвориться, что сплю, но в дверь сыпались равномерные, не очень громкие, но и не тихие удары. Пришлось встать и открыть.

За дверью стоял Макаренко. Молодой человек извинился.

— Не сердитесь на меня за то, что я так рано вас разбудил. Через час я покидаю гостиницу.

— Пожалуйста, пожалуйста. А что случилось?

— Нужно быть в институте — завтра я по делам строительства выезжаю в Иркутск.

— Простите, что я не одет, но я недавно лег. Сейчас начну поиски.

«Он так торопится, — тем временем думал я, — ну, а если не найду?»

Вообще надежды найти письмо у меня не было ни в течение нескольких минут, ни даже в течение часа. Сказать же это я не решался.

Инженер, нетерпеливо ожидая, стоял посреди комнаты.

Я предложил ему присесть, подошел к столу и выдвинул средний ящик. Уже несколько раз перед тем я рылся в этом ящике, но письма не находил. И сейчас я стал перебирать каждый листок, каждую мелочь. В ящике лежало несколько журналов. Я поднял один, другой — и с облегчением вздохнул: письмо Лиды оказалось между ними. Я отдал его Макаренко.

Он поблагодарил, пожал мне руку, сказал, что надеется видеть меня в Иркутске, и поспешно вышел из комнаты.

Заглянув еще раз в ящик, я развел руками и хотел снова завалиться в постель, но зазвонил телефон. Говорила секретарша академика Саклатвалы. Он вызывал меня к себе сегодня в восемь часов вечера.

Телефон зазвонил вторично. На этот раз я узнал голос Аркадия Михайловича.

— Вы не спите, голубчик? Хотите поехать к Тарасу? Наконец-то доктора разрешили проведать его и поговорить.

— Очень хочу. Когда вы едете?

— Сейчас. Заехать за вами?

— Обязательно!

— Вы, верно, еще в постели?

— Почти.

— Ну, быстренько одевайтесь.

Едва я вышел из-под душа, портье позвонил мне и сказал, что меня ожидает машина.

Выбежав из гостиницы, я увидел в автомобиле следователя Томазяна и Аркадия Михайловича.

— А Шелемеха, а Черняк? — спросил я, здороваясь с ними.

— Шелемеха только что поехал к Саклатвале, академик его вызвал. А Черняк, вероятно, спит непробудным сном. Я к нему не дозвонился.

Автомобиль медленно двигался по людным улицам. Томазян сидел за рулем. Мне видна была только его широкая спина. Иногда в зеркальце над рулем появлялось спокойное худощавое лицо.

Со следователем я познакомился, когда он вызвал меня, чтобы допросить по делу об исчезновении Тараса. С тех пор прошло много времени, но мы ни разу не встретились. Я слышал о нем как о человеке настойчивом, проницательном и очень способном, однако с делом Тараса Чутя ему не повезло. Происшествие с мальчиком оставалось тайной. Адриан Маковский, которого Томазян на несколько дней задержал, доказал свое алиби. Оставалось ждать, пока Тарас сколько-нибудь окрепнет и все расскажет сам.

Когда машина очутилась за городом, Томазян погнал ее с бешеной скоростью. В несколько минут мы доехали до больницы и остановились перед воротами. Томазян дал несколько длинных гудков. Ворота никто не отворял. Но вот из калитки выскочил маленького роста мужчина и возмущенно закричал, что мы нарушаем тишину и покой в зоне больницы. Человек имел сонный вид и явно был недоволен. Бедняга, вероятно, встречал Новый год, провел бессонную ночь и теперь дремал в сторожевой будке. Я полностью ему сочувствовал.

Вдруг он перестал кричать, виновато улыбнулся и переменил тон — должно быть, узнал Томазяна.

Оставив машину под присмотром сторожа, мы направились через двор больницы к подъезду. Я попал сюда вторично, а Томазян и Аркадий Михайлович побывали в больнице уже несколько раз. Врачи и обслуживающий персонал встретили их, как старых знакомых.

Сегодня для Тараса Чутя был радостный день: утром его навестили воспитательница и директор детского дома из Староднепровска. До этого мальчику говорить с посетителями не позволяли.

— Он уверен, что вы к нему придете, — сказала доктор Корсакова. — Он ждет вас с нетерпением.

Тарас встретил нас, смущенно и радостно улыбаясь. Он сидел в постели, с подушками за спиной. На голове у него еще белела повязка. Корсакова попросила нас оставаться у больного не более часа.

— Ну, Тарас, будем знакомиться, — сказал следователь. — Это профессор Довгалюк, этот товарищ — журналист, фамилия его Кайдаш, а моя фамилия Томазян.

— Я знаю Аркадия Михайловича, — ответил Тарас, восторженно глядя на профессора. — И их статьи читал, — сказал он обо мне.

— Ну, а со мной знакомство, собственно, только начинается, — шутливым тоном заметил следователь.

— Я вас уже видел… помню… Вы, верно, доктор?

— Немножко не угадал.

— Молодец, Тарас! — сказал, обращаясь к мальчику, профессор. — Быстро выздоравливаешь.

Шутливый разговор длился недолго. Скоро мы перешли к тому, что нас всех наиболее интересовало. Мальчик рассказал нам:

— Я хорошо, очень хорошо помню, как устроился в поезде. Сначала я смотрел в окно, а потом лег на полку и начал читать. На какой-то станции в вагон вошел высокий человек. Лица его я сейчас не могу вспомнить. У него был билет в наш вагон, но что-то там не получалось с местом, и он попросил у моего соседа разрешения сесть возле него. Тот позволил. Через некоторое время новый пассажир спросил у меня, что я читаю. Потом он оставил у меня свой портфель и пошел в ресторан, а когда вернулся, вытащил из кармана маленькие шахматы, и мы с ним играли. Один раз я выиграл у него, потом он у меня. За шахматами этот человек рассказывал мне разные вещи по ботанике, а потом о профессоре Довгалюке. Я сказал, что знаю этого профессора и получил от него письмо. Тогда он стал интересоваться, куда я еду и есть ли у меня уже паспорт. Я показал ему телеграмму из редакции. Он все допытывался, почему меня вызывают. Я сказал, что не знаю, но потом добавил, что везу важные документы. Он попросил, чтобы я показал ему эти документы, но я боялся, что незнакомый человек будет смеяться, когда увидит их, и не показал.

— А что же это было? — спросил Аркадий Михайлович.

— Это были мои расчеты туннеля, — краснея, ответил Тарас. — Я убедился, что раньше сделал ошибку и что с такой скоростью поезда ходить не смогут… Я теперь понимаю, что вообще все это — необоснованная фантазия…

Щеки Тараса горели, словно их натерли кирпичом.

— Ну, ну, рассказывай дальше, о чем ты толковал с этим человеком, — попросил Томазян.

— Дальше? Он пошутил, что у меня, верно, полный чемодан бумаг. Я ответил, что важные бумаги в чемоданах не возят — их хранят при себе. Когда наступили сумерки, этот человек предложил мне пойти в вагон-ресторан поужинать. Я согласился. Мы пошли через вагоны. В одном тамбуре дверь была открыта… Мы остановились. Человек выглянул в дверь и что-то сказал о чудесном пейзаже. Я подошел и тоже выглянул. Помню, он еще спросил меня: «А где же ты держишь свои важные документы?» Я рассмеялся и повернулся к нему. Я тут мне стало страшно. Он крепко стиснул мою руку и как-то странно смотрел на меня. Я хотел вырваться. Он требовал у меня бумаги… И больше ничего не помню. Верно, тут я упал с поезда.

Тарас замолчал и на мгновение закрыл глаза.

— Устал, — сказала Корсакова и многозначительно посмотрела на нас.

— А ты не помнишь, как он был одет и как себя называл? — опросил Томазян.

— Нет.

Доктор недовольно покачала головой.

— Завтра можно продолжить беседу, — тихо сказала она.

— А нам ничего нельзя ему рассказать? — спросил Аркадий Михайлович.

— Вам?.. Можете, только коротко.

— Помнишь, Тарас, свой проект туннеля?

— Это, верно, несерьезное дело, — снова краснея, проговорил Тарас.

Мы все улыбнулись. Аркадий Михайлович взял больного за руку и сказал:

— Почему несерьезное? Сейчас инженеры разрабатывают проект туннеля. Не такого, как ты предлагал, но он все-таки свяжет Москву с Дальним Востоком. А ведь ты именно об этом мечтал.

Мальчик взволнованно смотрел на нас. Корсакова настойчивыми жестами показывала, что время уходить.

— Выздоровеешь — познакомишься с этими инженерами, — сказал, вставая, Довгалюк.

Минут через пятнадцать мы покинули больницу. Мне казалось, что Томазян недоволен результатами беседы с мальчиком. Ясно было, что совершено преступление, но где его причина? Как оказался у Тараса паспорт Адриана Маковского и куда исчезли документы Тараса?

15. ПРОЩАНИЕ НА БУЛЬВАРЕ

Поздно вечером я вышел на улицу, чтобы после целого дня утомительной беготни подышать свежим воздухом. Подготовка к моему отъезду доставляла много работы ногам и забот голове. Нужно было уладить бесконечное количество дел, сообщить родным и знакомым о продолжительном путешествии, а главное — позаботиться об инструкциях и документах, которыми должно было снабдить меня управление строительством.

После дневных хлопот гудело в голове, и я с удовольствием шел по опустевшему бульвару, стараясь ни о чем не думать.

Уголок бульвара, куда я попал, выходил к реке. Здесь почти не было фонарей, под деревьями мрак еще более сгущался. Тонким белым покрывалом лежал на земле снег — еще никто не успел протоптать на нем дорожку. Едва долетал отдаленный шум города.

Я медленно брел между черными деревьями, пока не очутился возле обрыва над рекой, где стояли беседка и несколько скамеек. Летом здесь всегда было людно, а теперь по дороге мне не встретился ни один человек. Никого, казалось, также не было ни в беседке, ни поблизости.

Но вскоре я заметил, что в нескольких шагах от меня, там, где от беседки вниз к реке сбегали ступеньки, прислонившись к перилам лестницы, неподвижно стоит человек.

Я вошел в беседку и сел. Человек на лестнице, по-видимому, меня не заметил.

Мое обычное любопытство заставило меня внимательно приглядеться к одинокому темному силуэту. Кто этот человек? Почему он здесь стоит?

Вспыхнувшее во мне любопытство сразу отвлекло мои мысли от всего, чем я жил последние дни. Мне показалось, что исчезли невероятная усталость и головная боль.

Прошло с полчаса. Кроме нас двоих, в этот уголок не заглянул ни один человек. В такой поздний час и в такую погоду ни у кого не было охоты слоняться по бульвару.

Я понимал, что пора возвращаться домой, но фигура на лестнице удерживала меня на месте. У меня было такое чувство, словно я вступил в соревнование с этим незнакомцем и если я уйду раньше, чем он, то буду побежден.

Сидеть уже надоело, но я упорно выжидал, пока незнакомец тронется с места… Наконец фигура на лестнице зашевелилась и медленно начала подниматься вверх по направлению к беседке. Человек остановился в двух шагах от меня и снова повернулся к реке. Тем временем мне захотелось курить. Это позволило мне обратиться к незнакомцу.

— Простите, нет ли у вас спичек? — опросил я его.

Человек резко обернулся, показывая этим, что до сих пор он меня не замечал.

— Нет ли у вас спичек? — повторил я.

Он молча сделал шаг ко мне и протянул коробку со спичками. В полутьме я не мог разглядеть его лицо, он же, казалось, не проявлял по отношению ко мне никакого любопытства.

— Может быть, закурите? — предложил я ему папиросу.

— Нет, спасибо, — ответил он, и голос его показался мне знакомым.

Я чиркнул спичкой и зажег ее. Огонек осветил мое лицо.

— Олекса Мартынович, это вы? — удивленно спросил незнакомец.

И тут по голосу я узнал Макаренко.

— Не знал, что вы любите романтические прогулки в одиночестве, — сказал я смеясь.

— Оказывается, между нами есть сходство, — с едва заметной иронией ответил он. — Вы давно здесь?

— Порядочно. Но все же меньше, чем вы.

— Разве я так долго? — Он поднял руку с часами к глазам и удивился: — Ого!

Мы помолчали.

— Завтра вечером я уезжаю, — сказал я первое, что пришло мне в голову.

— И я тоже вечером выезжаю в Сибирь.

Мы снова помолчали, охваченные каждый своими мыслями. Не знаю, о чем думал инженер, но я вспомнил Лиду Шелемеху, письмо от нее, переданное мной Макаренко, разговор с девушкой перед ее отъездом.

Сквозь тучи начал пробиваться лунный свет, и хотя самой луны не было видно, но темнота немного поредела. Снег перестал падать.

— Вы не знаете, как Лидия Дмитриевна устроилась на курорте и как себя чувствует? — спросил Макаренко.

— Не знаю. А вы разве с нею не переписываетесь?

— Нет.

Мне захотелось вызвать Макаренко на откровенность.

— Слушайте, Ярослав Васильевич… Простите меня, но я хотел бы спросить, что произошло между вами и Лидой. Не думайте, что это пустое любопытство. Вышло так, что я невольно узнал вашу тайну. Это случилось раньше, чем я познакомился с ней и с вами. А теперь я испытываю к вам и к Лидии Дмитриевне больше, чем простой интерес. Я чувствую к вам обоим горячую симпатию, меня тревожит здоровье Лидии Дмитриевны. Вы должны знать: о том, что мне известно, я сказал только ей, когда она поручила мне передать вам письмо. Я уверен, что она вас любит. Об этом я ей тоже сказал.

Инженер сделал шаг ко мне. Он, по-видимому, немного растерялся, а может быть, даже смутился.

— Вы знаете… — начал он, но махнул рукой и замолчал.

Потом попросил у меня папиросу, вошел в беседку, смел рукой снег со скамьи и сел. По крайней мере минута прошла, пока он закурил. Глубоко затянувшись, он повернулся ко мне и приглушенным голосом заговорил:

— Я люблю Лиду. Но любит ли она меня?.. Я много думал о наших взаимоотношениях. Мне кажется, что она все-таки любит Барабаша… Возможно, Лида любила меня. Во всяком случае, мне хочется так думать. Любила… Но случилось так, что мы долго не виделись, и… Лида больна, очень больна… Чем я могу ей помочь? А Барабаш, кажется, может ее спасти. Вся цель его жизни теперь — борьба с этой болезнью. Вы думаете, мне легко сказать себе, что между мной и Лидой все кончено? Я этого и до сих пор не сказал со всей решимостью, но, уверяю вас, еще сегодня вечером я это сделаю.

Макаренко замолк.

Нет, этот инженер говорил бессмыслицу, какую пристало бы говорить только сильно влюбленному юноше.

Я хотел было сказать, что не согласен с ним.

— Вы знаете… — обратился я к инженеру.

— Нет, не знаю и знать не хочу. Молчите. Я не могу и не должен менять свое решение. Я сказал вам об этом, потому что человеку трудно все время оставаться наедине со своими мыслями. Может быть, я даже пожалею потом… Хочу верить, что когда-нибудь вы поймете меня и, не рассказывая Лиде о нашем разговоре, хоть немного заступитесь за меня, если она будет обо мне плохо думать.

Что мог я на это сказать?

Не сговариваясь, мы встали. Вся дорога до гостиницы прошла в молчании. В коридоре гостиницы мы так же молча простились.

В моей комнате вещи были уложены и все готово к отъезду. В последнюю ночь перед далеким путешествием нужно было выспаться, но мне не спалось. Я долго думал о Макаренко, энергичном, разумном человеке, который одновременно и привлекал и раздражал меня.

Только перед рассветом, утомленный размышлениями, я уснул.