Глубина

Глава 2. Сухо́

Вопреки переживаниям, реакция девушки была спокойной. Она пристально посмотрела на Чжио и Сонюль и лишь спросила, не загробный ли это мир. Вместо того чтобы неловко ходить вокруг да около, Сонюль рассказала все, что знала. Что ледники в мире растаяли, немного спустя уровень моря поднялся, поэтому вокруг Кореи построили дамбу. Однако началась война, и Сеул оказался затоплен. И с этого момента прошло уже пятнадцать лет. Безмолвно выслушав объяснения, девушка недоуменно спросила:

– Тогда почему я здесь?

– Потому что мы ныряльщики. Мы погружаемся на дно Сеула и достаем оттуда старые вещи. Мы побывали в подвале одного здания, и там находились люди в пластиковых коробках.

Сонюль умолчала о пари с Учханом. Ей показалось, что лучше рассказать подробности, когда они откроются друг другу. Удовлетворившись объяснением, девушка кивнула и затихла. Ее отстраненное поведение напоминало исследователя, который одной ногой стоял в прошлом и размышлял, безопасно ли переходить в новый мир. Это порядком нервировало.

– Слушай, здесь будет хуже, чем раньше, это точно. Мы не видели Сеул, когда он был цел, и не знаем, как раньше обстояли дела. Но ты знаешь. И ты жила там не так давно. Так что… Если не желаешь оставаться здесь и хочешь вернуться в море, я отведу тебя обратно.

– То есть ты собираешься меня убить? – Встречный вопрос девушки натолкнул Сонюль на мысль, которую она даже не рассматривала. Минутку, а девушка знает, что она андроид? Если воспоминания остаются, надолго ли они сохраняются?

«У нее вообще есть воспоминания о смерти? И разве она не спросила про загробный мир, как только увидела нас?» – Ныряльщица подумала, не объясняет ли это, почему девушка не испугалась и не разозлилась. Она знает, что умерла, но не думает, что стала андроидом. Вот почему вся ситуация не кажется ей реальной.

– Нет, что за глупости… – Оглядевшись по сторонам, Сонюль заметила брошюру у ног Чжио. – Вот, это было вместе с тобой в коробке. Прочти. Текст небольшой.

Девушка взяла брошюру обеими руками и стала перечитывать снова и снова. Не то чтобы эти четыре предложения было трудно понять, но, похоже, оказалось трудно принять за правду. Сонюль проследила за взглядом девушки, чувствуя, как потеют руки. Разные по ширине контуры окружали маленькое черное отверстие в центре, образуя зрачок. Казалось, что кусочки света, мерцающие у краев век, втягивались внутрь. Затем девушка заговорила:

– Я помню, как несколько месяцев назад меня консультировала эта компания. В декабре 2038 года. Они сказали, что мне нужно провести месяц с электродами в голове, чтобы правильно собирать данные. Поэтому я сбрила волосы… Проснулась, а они снова растут. – Девушка уставилась на Сонюль, уголки рта дернулись, она слегка улыбнулась. – Получается, нельзя сказать, что это было пару месяцев назад?

Предположения оказались ошибочными. Девушка знает, что умерла и стала андроидом. Или, точнее, смирилась с тем, что станет андроидом после смерти. Подобная реакция была гораздо лучше рыданий, но Сонюль все равно чувствовала, словно оказалась в ловушке тайны.

– Значит, твое последнее воспоминание относится к 2038 году, так?

– Да, мне тогда было восемнадцать. А какой сейчас год?

– О, сейчас 2057 год. Может быть, подсчет неверный, но так думают все, – нерешительно ответил Чжио.

– А как же остальные провинции?

– Остальные?

– Сеул ведь не единственный город в Корее. Есть еще Сувон, Вончжу и Сечжон.

Мир, который знала Сонюль, заканчивался в провинции Кёнгидо, а точнее в Пхангё. Дальше ехать не было смысла.

Пхангё был местом, где собирались знатоки техники. Они чинили сломанные электроприборы в обмен на консервы или покупали необходимые запчасти. Люди говорили, что следует заглянуть в Пхангё, если вы не знаете, что делать с найденной вещью. Сонюль тоже несколько раз ездила туда вместе с дядей.

– Слышала, Сувон находится под Пхангё, но никогда там не была. О двух других не знаю. Я не выезжала дальше Пхангё.

– Когда ты говоришь о Пхангё, ты имеешь в виду место рядом с Пундан-гу?[2]

– Да, там находятся высокие здания с большими окнами и живет много дяденек, которые любят механизмы.

– В Пхангё, кажется, неплохо. Удивительно…

– Нет, нет, он полностью затоплен. Как и Сувон. И, скорее всего, как другие города.

Жители Пхангё жили на крышах зданий, а не в горах. Кубические строения с расположенными решеткой окнами было сложно отличить друг от друга, а солнечный свет, отражавшийся в них, слепил до боли в глазах. В некоторых местах окна были во всю стену, и при подъеме на крышу возникало ощущение, словно идешь по свету. Вот почему Пхангё, где возвышались подобные здания, походил на стеклянное полотно. Стекло, которое плавилось и застывало по мере того, как всходило и заходило солнце.

Сонюль вспомнила историю, которую мельком услышала в Пхангё: если долго идти от места, где кончается море и видна огромная гора, то попадешь в место под названием Канвондо[3]. Однако территория, где живут люди, огорожена электрическим забором – можно погибнуть, если подойти слишком близко. Даже если повезет перебраться через забор, вас все равно прогонят.

– Есть одно место, где все в порядке. Я только слышала об этом, но говорят, горы в Канвондо настолько высоки, что вода до них не добралась. Оттуда приходили, чтобы спасти нас, но теперь в Канвондо не пускают. Люди не хотят, чтобы мы жили вместе с ними.

– Не пускают только тех, кто не жил там раньше, или вообще никого? Сколько там людей?

– Не знаю, но забор выше нашего роста.

– Хм, – вырвался у девушки-андроида короткий вздох, и губы сжались в задумчивости.

Сонюль посмотрела прямо в лицо девушки. Глаза человека всегда были темными, но не линзы машины. Свет поблескивал в их черных контурах, становясь то фиолетовым, то светло-зеленым, то голубым.

Ресницы, наполовину прикрывавшие глаза, были очень изящные, словно сеть прожилок погруженного в воду листа. Ныряльщица подумала о металлическом мозге и сердце, скрывавшихся внутри нее. О разуме, переместившемся из Сеула декабря 2038 года в Сеул 2057 года и принимавшем свою смерть. В голову пришла мысль, что электрический мозг такой же сложный, как и человеческий, состоящий из плоти и крови.

Когда молчание стало невыносимым, младшенькие открыли дверь хижины и вбежали внутрь. Они сказали, что дядя вернулся. Сонюль рассудила, что девушке стоит немного побыть одной и привести мысли в порядок. Они с Чжио пригрозили детям, чтобы те не беспокоили гостью, и вышли наружу, прихватив с собой брошюру.

– Как много известно дяде? Дети так шумели, что он наверняка уловил суть.

– О чем? – переспросил Чжио.

– В этот раз дядя говорил, что поедет в Пхангё чинить радиоприемник, поэтому давно не появлялся. Он, наверное, даже не знает, что мы с Учханом поссорились.

– Ты же не планировала это скрывать?

– Нет, ну… Раз уж произошло, то ничего не поделаешь. Но как сказать об этом дяде?

– В вопросе уже есть ответ. Это же уже случилось.

– Ты слишком беспечный.

– Еще страннее то, что ты трясешься по такому поводу, хотя без проблем погружаешься на 15–20 метров только из-за своего самолюбия. Если бы ты не смогла подняться, я собирался просто отвязать веревку и уплыть. Если бы лодка перевернулась, мы оба погибли бы. Лучше пожертвовать одним, чем умереть вдвоем и потерять лодку.

– Шутишь же?

– Я серьезно, – нахмурился Чжио и показал язык. Сонюль с силой хлопнула его по спине и посмотрела вперед. Дядя сидел на камне, подперев двухместный ховерборд. Встав позади, Сонюль положила руку ему на плечо:

– Ты так долго не приходил. Уже решила, что утонул по дороге.

– Я пробыл в Пхангё целый месяц. Когда собирался возвращаться, мой ховерборд сломался, пришлось снова ремонтировать. Рад, что у вас все хорошо, но… – ответил дядя, не отрывая взгляда от горизонта, а потом вдруг повернул голову и посмотрел на Сонюль. – Еще один человек должен подойти, не так ли?

Он слышал новость, теперь настало время выслушать оправдания виновника. Чжио отошел на несколько шагов, как бы говоря: «Я ничего не знаю». Сонюль схватила его за руку и присела рядом с дядей.

– О чем тебе успели рассказать?

– Что вы с Учханом заключили пари: выиграет тот, кто за пятнадцать дней найдет в Ёнсан-гу вещь круче. И что тебя не было какое-то время, но ты вдруг привела с собой девушку.

– Это андроид. Она знает, что мертва и стала машиной. – Сонюль достала из кармана брошюру и протянула дяде. – Ты все поймешь, когда прочитаешь. Там есть зарядное устройство для аккумулятора.

– Снова обнять ребенка, оформив пожизненную подписку… – Прочитав вслух, мужчина задумчиво кивнул. – Значит, собираешься взять ее с собой на пари? Ты рассказала ей, в чем дело? Не только о проблемах между тобой и Учханом, но и о том, почему Сеул стал таким?

– Я все объяснила. Она говорит, что 2038 год – это ее последнее воспоминание. Насчет пари… До него еще несколько дней, так что, думаю, мы можем подождать и посмотреть, а потом поднять вопрос, когда придет время. Не так уж сложно попросить пойти вместе на Тунчжисан – вряд ли у нее есть другие дела.

– Она примерно нашего возраста. Ей восемнадцать, – вклинился в разговор Чжио.

– Посмотрим, если ей было восемнадцать в 2038 году… Она немногим моложе меня, на семь-восемь лет… – Дядя резко замолчал на полуслове.

Сонюль привыкла к чувству неловкости, когда он прерывал речь подобным образом. Мужчина не любил говорить о прошлом.

– Допустим, ты выиграешь пари. Нечасто встретишь исправного андроида. Что собираешься делать после?

– Узнаем, когда доберемся на место. Но я сказала, что верну ее в море, если она пожелает. Не думаю, что она захочет жить в таком месте. – Сонюль произнесла «в таком месте» с особой осторожностью. Ей не хотелось создать впечатление, что с Ногосаном что-то не так.

Конечно, Ногосану было нечем гордиться. Людей здесь становилось все меньше. Взрослые давно уехали, Учхан тоже перебрался на другую гору. На Ногосане остались лишь несколько детей, ровесников Сонюль, и дядя. Пройдет немного времени, и эти дети отправятся в другие места. До Намсана и Ансана можно было добраться на ховерборде всего за полчаса. И там было лучше, чем здесь.

Но дядя, похоже, не собирался их слушать. За прошедшие девятнадцать лет разница между Ногосаном и Намсаном стала незначительной.

– Вы пришли к такому выводу после разговора с ней или перед пробуждением?

– Перед. Я хотела спросить, можно ли вставить аккумулятор. – Сонюль сузила глаза и ткнула в сторону Чжио. – Это он сказал, чтобы мы ее разбудили, вот он.

– Эй! Ты же ее сюда принесла, – возмущенно воскликнул парень, но после выпрямился, заметив перемену в настроении. Веселое выражение лица дяди стало серьезным. Сейчас было не время для шуток и перекладывания ответственности.

– Выходит, разбудили, потому что хотели выиграть пари. Хотя все понимали.

– Да, – удрученно кивнули они.

– Так делать нельзя. Убивать плохо, но и спасать насильно тоже не стоит. Тем более когда делаешь это ради себя, а не самого спасенного. Обещание вытащить аккумулятор не решит проблемы. Даже если человек проснется всего на час, день или месяц, а потом снова отключится, в тот момент, когда вставишь аккумулятор без разрешения, ты уже поступишь эгоистично.

– Но без аккумулятора не получится спросить, хочет ли человек жить или нет, – осторожно возразил Чжио. – Конечно, если спросить, он скажет «нет».

– Сомневаюсь, что вы можете ответить на этот вопрос, просто чувствуя, что живым быть хорошо, а мертвым – плохо. Коли не пришли к ответу, ничего не делайте. Невежливо спрашивать о чем-то после того, как ты уже это сделал. Особенно если не подумал о дальнейших шагах. Не знаю, как вы к этому относитесь, но я верю, что так будет правильнее… – Дядя уставился вдаль, на башню Сэган, возвышающуюся над горизонтом, а затем произнес похожую на вздох фразу: – Это не просто человек.

Его голос затих, но Сонюль словно уже знала слова, которые остались невысказанными.

Дядя был странным. У него имелась привычка говорить, что не стоит держаться за прошлое, но сам он совершенно не следовал своим словам.

Продолжал жить в Сеуле, хотя и повторял, что город, для защиты которого необходима дамба, все равно затопит. Ему не нравилось, что туда погружались ныряльщики, но когда кто-то просил починить машину – соглашался. Твердил, что не нужно поминать умерших, зато всегда клал цветы на могилы.

Сопоставляя эти факты, Сонюль порой задавалась вопросом, чего же он хочет.

В хижине девушки не было. Дети сказали, что она спустилась к берегу, добавив, что со спины ее фигура не показалась им живой, и они списали все на оптический обман, созданный солнцем, на мгновение пробившимся сквозь облака. Поэтому не подумали пойти за ней и проследить. Сонюль знала, что это такое.

Были люди, которые помнили названия кусков цемента лучше, чем названия гор. Перед рассветом они шли к берегу и всматривались в морскую гладь. Глыбы, которые некогда служили квартирами и зданиями, на заре становились все меньше и меньше, пока совсем не растворялись в солнечном свете.

Воспоминания о таких людях всегда ограничивались ходьбой. Они просто шли. Вперед и вперед, пока их макушки не погружались в воду, а песок не уходил из-под ног. Они были совершенно спокойны, будто ступали не по морю, а по асфальту.

Это было совсем непохоже на смерть из-за болезни или старости. Поговаривали, что в таких случаях ты не умираешь, а просто уезжаешь в Сеул, к лучшей жизни, например в Канвондо или Пхангё. Многие взрослые поступали так, и девушка тоже могла. Но так не должно быть.

Странный комок сжимался в глубине души, желающей выиграть в споре с Учханом. Это было просто чувство – чувство, для которого не хватало слов, чтобы обратиться в мысль, и у которого не было направления, чтобы стать эмоцией. Чувство о чувстве.

Сонюль попыталась назвать его, например, тревогой или беспокойством, но в итоге бросила попытки и сделала шаг за пределы хижины. Дядя и Чжио вышли первыми. Все трое молча смотрели в сторону, куда указывали мальчики. Заросли кустарника скрывали границу между сушей и водой. После долгого молчания дядя заговорил:

– Ты спрашивала ее имя?

– Нет.

– Значит, мы не сможем сделать ей могилу.

Сонюль двинулась вперед, Чжио следом. Когда они прошли через кусты и спустились по склону, показалась спина девушки. Ее футболка имела странный цвет, какой не найти ни на суше, ни в воде. Она была белой от влаги.

Девушка заметила чужое присутствие и, повернув голову, посмотрела на Сонюль. Ее лицо не двигалось, но голос звучал приглушенно, ощущение реальности странно размывалось:

– Корпус довольно прочный. Даже если немного поплаваешь, он не сломается.

Был ли это эффект динамика, который позволял говорить, даже не открывая рта? Сонюль задавалась этим вопросом в попытках уловить скрытый смысл сказанных слов. Мальчишки были шумными – должно быть, много обсуждали ставку на горе Тунчжисан. Девушка, вероятно, таким образом узнала, какова ее роль, ведь целые андроиды очень ценны.

– Ага. – Все мысли в голове вмиг улетучились, с губ ныряльщицы сорвался тяжелый вздох.

Девушка хихикнула и больше ничего не сказала. За то время, пока сердце Сонюль быстро-быстро билось, подошли дядя и Чжио. На лице первого мелькнуло удивление, но лишь на мгновение. Ныряльщица с напарником отошли на несколько шагов и наблюдали, как общаются люди из старого мира.

Какое-то время они обсуждали 2042 год. От бомбардировки пострадала не только плотина. Целые здания в Ёыйдо[4], Сечжоне и Ингедоне[5] превратились в порошок и ушли под воду. Были и другие разрушения, о которых не знали или забыли. По словам дяди, «самым удивительным было то, что башня Сэган все еще стояла».

– Она не упала? В новостях только и говорили о том, что из-за грунта она накреняется, разрушается, что ее нужно отстраивать заново. Кажется, она рухнула бы и без бомбы.

– Каждый раз, когда смотрю на нее, удивляюсь. Ее видно даже отсюда.

– Сеул ведь не один такой. Есть ли люди, которые живут не в горах? Например, в квартирах? Кажется, это возможно, раз высокие здания не затопило.

– В районах, где почти нет гор, так и есть, но не в Сеуле. Полезные вещи в основном остаются в горах, холодильники и подобные предметы уже вышли из строя. Выращивать еду трудно, поскольку вокруг лишь бетон. Днем там жарко, как в парнике, а подвалы затоплены, поэтому это не место для жизни…

И тут тема в одно мгновенье оборвалась, переключившись с целого мира на одного человека. Девушка поинтересовалась, чем дядя раньше занимался, и тот, как всегда, уклонился от ответа. Наступило молчание, а затем мужчина спросил ее имя.

– Чхэ Сухо. Чхэ. Сухо.

– Чхэ Сухо.

Сонюль показалось, что дядя немного отстранился от мира, повторяя эти два слова. Только взрослые могли делать такое лицо, пытаясь найти друг в друге давно позабытые моменты, чтобы нарисовать картину прошлого. Мужчина хотел что-то сказать, но потом закрыл рот. И снова открыл.

– Как ты в итоге хочешь поступить?

– Пока не знаю.

– Тогда я отправлюсь в мастерскую, а ты приходи, когда соберешься с мыслями. Спроси у ребят в хижине дорогу, они подскажут.

Дядя ушел вместе с Чжио. Наверное, они вдвоем пошли проверять ховерборд. После, вероятно, поставят на стол в мастерской радиоприемник, отремонтированный в Пхангё. А может быть, проверят отложенные заказы. Вместо того, чтобы последовать за ними, Сонюль присела рядом с Сухо.

– Почему? – коротко спросила Сухо.

Почему она осталась? Потому что ей нужно было набирать очки, чтобы доставить девушку на Тунчжисан целой и невредимой? Или же ей было стыдно за то, что она обращалась с ней как с вещью? Эти мысли схватили Сонюль за руки и потянули в разные стороны, и в итоге ныряльщица не могла определить, какая из них правильная.

После долгих раздумий осталось лишь ощущение, что стоит извиниться, однако возникло еще больше вопросов. Извиняется ли она только ради доверия или искренне? Раз это был вопрос, который Сонюль задала сама себе, она была уверена, что сможет на него ответить, но в голову ничего не приходило. В конце концов она произнесла лишь: «Просто». Просто. Уголки губ Сухо растянулись в улыбке.

На некоторое время воцарилось молчание. Солнце опустилось, словно коснувшись невидимого потолка, и остановилось в центре башни Сэган. Небо за ней было голубым, но с примесью красного. Когда красный оттенок стал более отчетливым, Сухо заговорила:

– Я уже видела эту башню в новостях. Говорили, она опасна, поскольку земля неустойчивая, что может скоро обрушиться. Поэтому иногда я молилась, чтобы это произошло побыстрее. Или чтобы это вообще не попало в новости.

– Почему?

– Наверное, мне было тяжело на душе, – сказала Сухо, и с этого момента история неожиданно стала набирать обороты.

Девушка рассказала, что долгое время болела, поэтому родители сделали копию ее воспоминаний на компьютере.

– С двенадцати лет я лежала в больнице, прикованная к постели. Радиотерапия, уколы в позвоночник, всевозможные виды лечения. Мне не становилось лучше, но я и не умирала. Тогда подумала, что нет необходимости стараться жить.

Стараться, чтобы выжить. Стараться, чтобы жить. Сонюль поняла, что ощущение может измениться, если просто добавить или убрать приставку.

Хотя ныряльщица видела больницу лишь издалека, она знала, что такое болеть. Наблюдала, как тетя постоянно кашляла и страдала, пока наконец не умерла. Когда ты провел шесть лет в состоянии бездыханности, не имея возможности ни выздороветь, ни умереть, кажется, что просто жить может быть тяжело.

– Значит, несмотря на все усилия, ничего не изменилось?

– Это лишь отсрочило день смерти.

– А родители знали?

– Конечно. Притворялись, будто не знают, но верь они в мое выздоровление, стали бы сохранять воспоминания? Они думали, что я скоро умру, вот почему.

– Понятно.

– Разве не забавно?

– Что именно?

– Человек, который не хотел жить, жив. Здание, которое должно было рухнуть, до сих пор стоит. Ни спасенных людей, ни других зданий больше нет.

Спина Сухо слегка задрожала, и раздался странно оживленный смех. Длинная тень позади нее выглядела так, будто ее вырезали и сшили из исчезнувшего времени. Сонюль положила руку за спину и опустила кончики пальцев в тень, словно пыталась что-то украсть из нее. Странные факты перемешивались с землей и песком под ее ладонью.

То, что родители, зная о скорой смерти дочери, пытались отсрочить момент. То, что она наконец вернулась к жизни. И что это действительно было возможно. Даже если она не хотела. Все казалось абсурдным, подобно сну, однако говорили, что Сеул когда-то действительно был полон абсурда. Еды производилось так много, что продукты буквально гнили. Их можно было положить в холодильник и забыть, а если пища была невкусной – ее просто выбрасывали.

Сонюль думала о мире, где все возводилось в абсолют, будь то драгоценные или незначительные вещи. Она подумала о том, как родители Сухо, должно быть, держались за свою дочь, и о взрослых, которые плакали, рассказывая о своей семье. Ныряльщица могла представить такие слезы. Однако жизнь Сухо не казалась такой же ценной, как ее разум, поэтому Сонюль не могла поставить себя на ее место.

– Прости.

– Не стоит извиняться. Это всего лишь пари. Так или иначе, все закончится, если ты вытащишь аккумулятор. А можно просто опуститься на дно океана. Если бы хотела, я бы уже это сделала. Смотри, вот так.

Солнце уже почти коснулось кромки воды. Сухо поднялась с места, взобралась на ближайший камень и бросилась в море. Столб воды цвета туши взметнулся в воздух, словно случайный штрих, и принял форму человека.

– Но у меня есть один вопрос, и я собираюсь жить, пока не найду ответ на него.

Вода вновь стихла. Рябь слегка мерцала, скрывая великолепный город.

Внизу в течение пятнадцати лет были двери, которые ни разу не открывались. Когда открываешь их, вода начинает двигаться, создавая сильное течение. Если неосторожно попасть в него, можно разбиться о стену или пробить баллон с воздухом.

Но даже предчувствуя неудачу, невозможно не отворить эти двери. Хорошие вещи находятся только там. Сонюль поняла, что и в жизни иногда бывают такие моменты. Моменты, когда страх неудачи и навязчивая идея о том, что так и должно быть, переплетаются.

– Вопрос? – медленно переспросила Сонюль.

– Сейчас 2057 год, а мое последнее воспоминание – 2038-й, между которыми прошло девятнадцать лет. Но ты сказала, что Сеул затопило пятнадцать лет назад. Четыре года пустоты. Почему? Что я делала все это время?

Сухо вышла на берег и остановилась перед ныряльщицей. Тело девушки, стоявшей спиной к солнцу, напоминало фитиль факела, а заходящее солнце – гигантское пламя. Два глаза из пластика и стекла безумно светились на погруженном во тьму лице.

– Я сидела здесь и думала об этом, снова и снова, снова и снова. Почему родители бросили меня? Из-за того, что настоящая Чхэ Сухо чудесным образом исцелилась и клон оказался не нужен? Или потому, что она умерла через четыре года и они хотели воссоздать ее, но не сохранили воспоминания после 2038 года? Или поняли, что клон не сможет заполнить пустоту, оставшуюся после смерти дочери?

Ее голос набегал волнами. Сонюль тяжело сглотнула, чувствуя, как сжимается сердце. За эти четыре года все воспоминания погрузились в воду, так что их невозможно было различить, и они, вероятно, даже не принадлежали стоявшей перед ней Сухо.

– Я поучаствую в пари. Взамен найди мои четыре года.

Именно тогда Сонюль осознала, что вытащила из пластикового куба: не предмет для пари, не полностью функционирующего андроида, а прошлое, которое пока их не настигло.