#20. В погоне за Королевой

Третий ежегодный фестиваль альтернативной музыки в Труро. Более странное мероприятие, которое Теодор в здравом уме не посетил бы ни в коем случае, и придумать нельзя. Тем не менее в пятницу они с Беном впопыхах проводят быстрые сборы, чтобы на следующий день выехать еще засветло и попасть к самому открытию фестиваля. Как ярые фанаты из числа молодежи.

– Вот! – Бен радостно бегает по комнатам, словно только и ждал случая выбраться и «потусоваться». – Я нашел нам униформу.

Он останавливается в дверях спальни Теодора. У него в руках две черные футболки с кричащими логотипами каких-то рок-групп и неадекватными лозунгами, пропагандирующими разврат и анархию в обществе.

– Какую тебе?

– Ты издеваешься? – возмущается Теодор. – Я тебе кто, хиппи немытый?

– «Квин» или «Роллинг Стоунз»? – не унимается Паттерсон, явно вознамерившись свести друга с ума подобными выходками. Теодор снова чувствует себя бесконечно далеким от молодого поколения, вечно брюзжащим стариком, рядом с которым Бенджамин пышет ярой энергией и вновь кажется юным. Идейный максималист, фанат семидесятых и приверженец классики рока – таким Паттерсон был в годы своей юности, и вся эта взрывная смесь так осталась при нем, спрятанная под пиджаками классических костюмов и за медицинскими лекциями.

– Думаю, старик Фредди тебе больше подходит, – кивает своим мыслям Бен и бросает Теодору футболку с изображением человека в смокинге в окружении свеч.

– Я не надену это! – вопит Атлас. – Что за фокусы, Бенджамин?

– Кто хоочет жизни вечно-ой![9] – нараспев цитирует Бен. – Брось, отличная футболка. Лучшая из моей коллекции.

Когда Теодор морщится и поджимает губы, Паттерсон хмыкает:

– А ты думал, на рок-фестиваль можно заявиться в костюме-тройке при полном параде? Теодор, тебя вся молодежь камнями закидает.

– Разве обязательно прикидываться грязными рокерами с нечесаной головой? – бурчит Теодор, разглядывая потрескавшийся и посеревший от времени принт на черной ткани футболки.

– Почему сразу нечесаными? У тебя совершенно нелепые представления о старых рокерах, Теодор. Ты же их видел, они нормальные ребята.

Были нормальными в середине прошлого века, – фыркает Теодор. – Представляю, как они выглядят сейчас. Седовласые скелеты в кожаных куртках, костлявые панки семидесятых.

Бен закатывает глаза, что-то бурчит под нос и, тяжело вздыхая, припечатывает:

– Тебе придется влиться в толпу. Ты же хочешь найти Шона?

– Палмера, – привычно поправляет Теодор. Перспектива разодеться в стиле американских хиппи ему не улыбается. – Нельзя ли обойтись без переодеваний?

В ответ Бен только качает головой и уходит, красноречиво высказав этим все свое отношение к придиркам Теодора. Оставшись наедине с потрепанным, выцветшим Фредди Меркьюри, Теодор представляет себе бесконечно долгий завтрашний день и заранее испытывает отвращение. Будь проклят этот Палмер с его рок-фестивалями.

***

«Миникупер» Бена, виляя по узкой дороге, несется на северо-восток, в Труро. Солнце успело подняться выше линии горизонта на целую ладонь и теперь упрямо бьет в глаза. Бен стучит по рулю в такт со звучащей из радиоприемника песней, Теодор щурится и воюет с солнечным светом.

– В бардачке лежат солнечные очки, – подсказывает Бенджамин, замечая выставленную вперед руку Атласа.

– Так я еще больше буду похож на наркомана в отставке, – бурчит тот. Футболку Бена ему все же пришлось надеть, и Теодор, скривив лицо, теперь кидает в сторону приятеля язвительные комментарии раз в пять минут.

– Ну и каков твой план? – спрашивает он. – Что, если мы не найдем его среди выступающих? Может, он вообще там не появится, а мы, как два идиота, заявимся в самую гущу фанатиков кожанок и перхоти и проторчим среди них до ночи?

– Боже мой, Теодор, – с явной усталостью в голосе вздыхает Бен. – Успокойся. Я все узнал, он там будет. Они выступают третьими по счету.

Паттерсон протягивает Теодору распечатанную на обычном листе программу фестиваля с обведенным ручкой названием музыкального коллектива. Среди прочего сброда кричащих имен этот ничем не выделяется.

– «Скрим Пикс»? Ты уверен?

– Я их прогуглил, – кивает Бен, сворачивая по кругу на второй съезд. «4,5 мили до Труро», гласит дорожный указатель. Бен выворачивает руль налево до упора.

– Так вот, этой группе года три, и Шон – то есть Палмер, – их барабанщик. Я видел фотографии, ошибки быть не может.

Теодор поджимает губы, силясь придумать еще одну причину, по которой их с Беном мероприятие обречено на провал. Ему кажется, что это ловушка, что они все сами выдумали; не может этот проныра попасться так легко. Ребра предательски зудят и скрипят, как старая телега, и Теодор боится перспективы вновь получить ножом в селезенку. Он сам за три минуты может вспомнить массу способов заколоть человека в толпе беснующихся людей.

– Мы приедем, затеряемся среди молодежи, – кивает своим мыслям Теодор, лишь бы скоротать время в дороге и заставить себя думать о поимке Палмера, а не о сверле в своем боку. – Допустим, мы увидим этого гаденыша до того, как он нас узнает … а он вполне способен углядеть меня раньше. Придется ловить его по всему стадиону, а потом тащить в укромное местечко, которое еще тоже надо бы придумать. Ты не думаешь, что план у нас идиотский?

– Думаю, – очень серьезно кивает Бен. – Но другого пока нет. Согласен?

Внезапно Теодору кажется, что последний день поменял их с Беном местами: теперь Паттерсон выдает глупейшие идеи, а Атлас молчаливо и понуро за ним следует. Дон Кихот и его оруженосец. Смешно и глупо.

– Если его там не будет, придется искать новые зацепки, – говорит Бен уверенным тоном. И нехотя, как кажется Теодору, добавляет: – Только Клеменс подтвердила мои догадки. И она согласна, что Шон будет на фестивале.

– Ах Клеменс… – цедит Теодор. – Мне следует опасаться еще и ее внезапного появления?

Бен качает головой.

– Вовсе нет. Она сейчас в Лионе с матерью. Мы с ней… Переписывались. Вчера вечером.

Если бы Теодор сидел за рулем, он бы вдавил педаль тормоза в пол до упора. Но на месте пассажира ему приходится только молча вскипать и прятать эмоции за слоями отчужденного равнодушия, скепсиса, снова равнодушия – и, наконец, деланного раздражения.

– И как скоро ты хотел мне это сообщить? – спрашивает он, не глядя на Бенджамина. В зеркале заднего вида отражается его беглый взгляд.

– Я вообще не обязан был тебе это сообщать, – огрызается приятель.

– Да неужели? – вскидывается Атлас. – Ты забыл? Мы с ней больше не водимся, Бенджамин, она нам соврала.

– Это ты с ней не водишься. Я вовсе не собирался строить из себя обиженного и обделенного только из солидарности с тобой. Хватит с девочки и твоего яда.

Теодору так не кажется. Из клубка собственных чувств по отношению к Клеменс он не может выделить ни одно, поддающееся словесному описанию, и до этих пор надеялся, что Бен поймет его без всяких объяснений. А теперь оказывается, что они по разные стороны баррикад, и Атлас вновь один в своей битве с миром.

– Я понимаю, – говорит вдруг Бен, – ты на нее зол. Но Теодор, послушай…

Тут он запинается – впереди маячит мост через реку, на котором ведутся дорожные работы, и Бену приходится сбавить скорость. Теперь они продвигаются в черепашьем темпе.

Теодор не торопит приятеля, но и поддерживать разговор не желает. Бен не поймет. При всем своем необъятном чувстве привязанности он не способен определить без лишних разъяснений, что гложет Теодора, а сам Теодор вслух рассказывать о таком не будет. Ведь все ясно как день. Разве нет?

Они минуют мост и набирают прежнюю скорость, а Бен заметно расслабляется – хоть он и скрывает свои страхи, те лезут наружу всякий раз, когда рядом оказывается что-то, напоминающее о прошлом. Теодор молча наблюдает за ним и ждет того самого знака. Когда зрачки голубых глаз Бенджамина вернутся в прежнее состояние и он перестанет стискивать холодеющими пальцами ободок руля.

– Так вот, Теодор, – продолжает Бен, – послушай. Ты думаешь, что она тебя предала, что узнала всю правду и сбежала, верно? Потому что ты ей больше неинтересен, так?

Это так похоже на Бена и так… неправильно. Теодор мотает головой, но приятель воспринимает его возражение по-своему.

– Не отнекивайся, я понимаю, что тебя это задевает больше, чем ты хочешь показать. Только дело в том, мой друг, что никто тебя предавать не собирался. И сбегать от тебя она не хотела. И все это выглядит нелепо и глупо, что вы друг на друга дуетесь, как маленькие дети.

– А ты пытаешься играть роль старшего воспитателя, так? – устало бросает Теодор и отворачивается к окну. По ту сторону мутного затемненного стекла мелькает однообразный зелено-желтый пейзаж из деревьев и травы.

– Я пытаюсь вас помирить, – возражает Бен. Видя, что разговор их заходит в очередной тупик, он сосредотачивается на дороге и только спустя минуту задумчиво прибавляет к своей последней фразе: – Ты бы знал, какая деспотичная у нее мать…

***

Фестиваль музыки в Труро проводится на стадионе «Тревью Роуд», так что они объезжают город по западной трассе и оказываются на месте ровно в девять. Бен выскакивает из машины первым, за ним, еле волоча ноги, плетется Теодор.

– Очки надень! – шикает Паттерсон, пока сам цепляет на нос квадратную пару темных стекол. Теодор закатывает глаза за спиной приятеля.

Их пропускают не глядя: людей на входе слишком много, все без разбора протягивают охране свои билеты, в суматохе получают порядковый номер – росчерк маркера на ладони – и вливаются в людской поток, тянущийся вглубь стадиона. Теодор протискивается между пухлощекой женщиной средних лет и ее карикатурно тощим кавалером с седой бородой и находит глазами Бена. Тот машет ему у трибуны. На его ладони красуется непримечательное «234».

– Пожалуй, ты был прав! – перекрикивая зудящую толпу, кивает Бенджамин. – Здесь слишком много людей, мы не сможем отыскать Шона до начала выступления!

Теодор вжимается спиной в пластиковое ограждение трибуны, с неудовольствием считая уже девятый тычок в раненые ребра.

– В жизни не поверю, что всем этим недоумкам так уж интересна музыка, – цедит он сквозь зубы. Бен его не слышит, так что Теодор позволяет себе пару непечатных слов в адрес очередного неуклюжего прохожего.

– Идем! – вдруг рявкает Паттерсон ему в ухо и тащит за собой прямо в пекло. Теодор ковыляет за приятелем, как огромная собака самой угрюмой породы, расталкивает локтями чересчур прижавшихся друг к другу людей и с наслаждением отвечает руганью на ругань. Бен лавирует между мужчинами и женщинами на своем пути, как рыба в воде.

Теодор кое-как протискивается к высокому, футов восемь в высоту, деревянному постаменту со столом и пятью стульями. Бен уже изучает прикрепленную к его стенке программу фестиваля.

– Наши ребята будут выступать третьими, как я и говорил, – восклицает он. У Теодора возникает смутное подозрение, что все происходящее здесь Бенджамину очень по душе.

– Прекрасно, – кивает он, не скрывая сарказма в голосе, – предлагаю протискиваться в сторону сцены. К выходу Палмера мы как раз успеем подползти на десяток футов.

– Если поторопимся, успеем застать его вон там, – говорит Бен и указывает на неприметный фургон, стоящий в трех футах от установленной сцены в центре стадиона. Вокруг нее кишат люди и с такого расстояния кажутся муравьями. Почти все они одеты в черные футболки, черные толстовки, кожаные и темные джинсовые куртки, так что сходство складывается почти идеальное. Черная масса гудящего муравейника.

– С чего ты решил, что он будет в том фургоне? – спрашивает Теодор, щурясь от солнца. Зря он не взял очки, как советовал Бен. Бену знать это не обязательно.

– Я почти уверен, что это гримерка, – поясняет Паттерсон.

– И зачем ему быть в гримерке? – Удивление в голосе Теодора почти настоящее, но Бен, видимо, думает, что мужчина снова язвит, поэтому закатывает глаза и идет вгрызаться в толпу.

– Ты застрял в своем восемнадцатом веке, Теодор! – кричит Бен за спину, пока они друг за другом медленно пробираются к фургону. – Пора бы проснуться и жить в настоящем мире!

Теодор прикидывается оглохшим на оба уха и не отвечает. Он чувствует себя Моисеем, что разделил надвое Чермное море, только сил в нем недостаточно, а море слишком упрямо и обладает собственной волей, поэтому ему приходится руками расталкивать людей. Мужчины, женщины, даже дети – здесь собралась вся округа Труро и близлежащих городов, не иначе. Теодор выставляет вперед ладонь с выведенной на ней черной меткой «249», отодвигает влево подростка в длинной не по размеру майке, вправо толкает лысого мужчину в камуфляже.

Фестиваль тем временем объявляется открытым, и без того громкая толпа взрывается криками. «О нет…» – с отчаянием думает Теодор. Перед глазами у него пляшут точки в форме человеческих голов.

К концу этого путешествия, как Теодор и предполагал, на нем не остается живого места; все тело болит, а ребра стонут с удвоенной силой и норовят снова выскочить из еле зажившего мышечного корсета. Стоило предусмотреть такое сумасшествие и запастись обезболивающим, но виски Бенджамин брать с собой запретил.

– Больше никогда… – выдыхает Теодор, сгибаясь к земле. У него кружится голова – то ли от боли, то ли из-за безумия, что творится вокруг, то ли из-за собственного амбре: теперь от него, как он и думал, пахнет всем спектром ароматов, от женских сладких духов, приторно забивающих ноздри, до кислого мужского пота. Так пахли бордели мелких французских городков, так пахли пабы старушки Ирландии.

– Идем, – опять бросает Бен и тянет Теодора. До фургона остается всего пара футов, когда дверца его распахивается – очевидно, от удара ноги, – и оттуда вываливаются несколько человек. Все невысокие и худые, с бледной кожей и щуплыми руками и ногами. Они похожи на Палмера, но мальчишки среди них нет.

– Эй, Байерс, поторапливайся! – кричит вглубь фургона один из них и уходит последним. В открытом проеме двери на мгновение показывается мышино-серая голова.

– Отлично! – цедит Теодор и бросается к фургону первым. Бен, охнув, спешит следом за ним.

Все складывается чересчур гладко, но Теодор об этом не думает: когда он врывается в тесную коробку фургона, все в нем кричит, предчувствуя приближающуюся кульминацию сегодняшних мучений. Палмер оборачивается с видимым раздражением, но оказывается лицом к лицу с Теодором и… молча падает на раскладной стул.

Немую сцену довершает вваливающийся после приятеля Бен, запыхавшийся и встрепанный.

Несколько секунд все трое просто разглядывают друг друга.

– Ну? – разрывает молчание Палмер.

Его гнусавый сиплый голос будит все уснувшее в Теодоре раздражение, и он с силой захлопывает дверь фургона. Все трясется и скрипит, с полочки у крохотного окна падает зеркало и раскалывается на три куска.

– К несчастью, – комментирует Палмер. Похоже, его нисколько не удивляет визит Теодора, а вот на Бена он посматривает с опаской.

– А ты совсем не удивлен, – припечатывает Теодор. Необъяснимая злость, которая кипела в нем при виде Палмера до ночного инцидента, теперь имеет причину, и он с каким-то нездоровым удовольствием стискивает руки в кулаки, кривит губы и весь подбирается, как перед прыжком.

– Клеменс меня сдала, – не спрашивает, утверждает Палмер, вместо того чтобы пугаться и искать пути отступления. Как Теодор и думал: этот не станет прятаться по углам.

– Раз ты сам все знаешь… – Атлас подтаскивает ногой раскладной стул поближе к мальчишке и садится, как можно медленнее и ленивее. Кости ломит и крошит тупой глубокой болью, и он прилагает все усилия, чтобы не казаться разваливающимся стариком рядом с этим мелким выскочкой.

– Что, хочешь поговорить? – вскидывается Палмер. – Поиграем в доброго и злого полицейского? А что, вас тут как раз двое!

Бен за спиной Теодора неуверенно переминается с ноги на ногу. Хорошо, что сейчас он молчит, хотя было бы гораздо легче выпытать у мальчишки все, что нужно, если бы Паттерсона в фургоне не было.

– Я задам пару вопросов, – медленно и с расстановкой говорит Теодор. – Ты на них ответишь. Твои кости останутся целы.

Палмер впивается с него своим взглядом, после чего прыскает со смеху.

– Ой да бро-ось! – театрально восклицает он. – Ты же разваливающийся агрегат прошлого столетия! Ты будешь мне угрожать?

Теодор щурится.

– Ты ничего мне не сделаешь, пока рядом с тобой этот лабрадор, – Палмер кивает в сторону Бена и скрещивает на груди руки. Худые, бледные, такие не смогут задушить и отбиться не смогут, если Теодор вдруг кинется на мальчишку. Остановить его Палмер сможет только проверенным уже способом, а ножа в этой тесной коробке фургона с ним нет.

– Я не убью тебя, если ты об этом, – выделяя каждое слово, произносит Теодор, – только потому, что дал обещание. Скажи спасибо подружке.

Палмер кусает губы. У него дергается одна нога, Теодор видит это и хмыкает. Правильно, гаденыш, понервничай.

– Это она тебя залатала? Бедная малышка Клеменс! Решила, будто ты заслуживаешь спасения, – он запинается, сплевывает в сторону прямо на пол, будто не может сдержать в себе все отвращение, и наконец поворачивается к Теодору тем лицом, с которым и остался в его памяти: бледное, неприятное, искаженное яростью.

– А ведь мы с тобой, – заикаясь, договаривает он, – оба знаем, что тебе место в аду, ублюдок.

Теодор фыркает.

– Это я уже слышал. И я с тобой согласен.

– Теодор… – тихо выдыхает Бен, но оба они – и Атлас, и мальчишка – больше не видят в фургоне никого третьего.

– Пожалуй, мне стоит тебя поблагодарить, – продолжает Теодор. – За попытку меня убить. Бесполезную, конечно. Но и на том спасибо.

Он упирается локтями в колени, склоняется ближе к Палмеру. Тот похож на взведенный курок пистолета, готового выстрелить в любой момент.

– Я вижу, тебе не терпится на тот свет отойти, а? – шипит мальчишка, стискивая пальцами спинку раскладного стула, на котором сидит.

– Мне не терпится послушать твою интересную историю. И еще не терпится съездить тебе по лицу вот этим стулом. Уверен, мы найдем компромисс, если ты все мне расскажешь.

– Спроси у Карлайл, пусть сама все рассказывает!

Атлас стискивает зубы. Несколько секунд ему требуется, чтобы взять себя в руки и не накинуться на трясущегося в припадке Палмера.

– Можешь не клеветать на нее, – цедит Теодор. – Все, что могла, она уже мне рассказала. Теперь твой черед, приятель.

Мальчишка замирает. Его губы складываются в ехидную ухмылку, и он с явным удовольствием говорит:

– Ох, неужели эта девочка тебя испугалась? Узнала о тебе всю правду и сбежала под крыло папеньки с маменькой, я прав?

В то же мгновение, как последний звук вылетает изо рта Палмера, Теодор одним рывком бросается на него и хватает за ворот линялой футболки, чтобы в следующую секунду замахнуться и с огромной, заполняющей тесное пространство фургона яростью, врезать кулаком мальчишке прямо в нос.

– Теодор! – кричит Бен. Он хватает друга за плечи и тянет назад, пытается оттащить от хохочущего в голос Палмера, как будто ему дорога жизнь этого никчемного безумного эпилептика. Тот свалился со стула и корчится на полу. У мальчишки окровавлен нос, губы красные и оскал зубов быстро покрывается розовой слюной.

Теодор замахивается второй раз.

– Либо ты рассказываешь мне все что знаешь, либо я изобью тебя до смерти! – рычит он под причитания Бена и сумасшедший смех Палмера.

– Попробуй, говнюк! – глотая кровавую слюну, вопит тот. – Посмотрим, как это у тебя получится!

Что-то в его голосе, в интонациях, в той уверенности, с которой он выставляется, заставляет Теодора разжать кулак и отпустить ворот его футболки. Палмер с гулким стуком ударяется головой об пол.

– И это все? – Его взгляд мечется с лица Теодора на его руку, а потом он тоже вдруг обмирает и поднимает глаза обратно. – А-а-а… Дошло, наконец?

Теодор грузно опускается на пол перед мальчишкой, неверяще всматривается в мелкие черты его узкого лица. Бледная кожа, заплывшие глаза, мышиного цвета волосы. Неприметный, неприятный.

– Что? – охает Бен позади них. – Что дошло?

Палмер облизывает губы и растягивает их в самодовольной усмешке.

– А ты полагал, ты один такой бессмертный? – ядовито спрашивает он.

Загрузка...