Глаз бури

1. ТЫСЯЧА ГВОЗДЕЙ

Кто-то крушил дверь топором — кромсал, рубил, разбивал в щепки непрочную деревянную преграду.

— Доктор! — закричал Саймон, садясь. — Это солдаты! Солдаты здесь! Но он не был в комнате Моргенса. Завернутый в мокрые от пота простыни, он сидел на маленькой кровати, в маленькой аккуратной комнатке. Удары топоров по дереву продолжались; спустя мгновение дверь приоткрылась и шум усилился. В щели показалось незнакомое лицо: бледная, вытянутая физиономия, увенчанная гребешком редких волос, отливавших в ярком солнечном свете той же медью, что и волосы Саймона. Тот глаз, который был виден, сиял нежно-голубым, второй был закрыт черной повязкой.

— Аха! — сказал незнакомец. — Ты проснулся. Ну что ж, это отрадно. — Судя по правильному произношению с оттенком северной твердости, он был эркинландером. Субъект закрыл за собой дверь, несколько приглушив шум работы, доносящийся снаружи. На нем была длинная ряса священника, которая болталась как на вешалке на худых плечах.

— Я отец Стренгьярд. — Он опустился в кресло с высокой спинкой у изголовья Саймона. Это кресло, кровать да еще письменный стол, заваленный всяким хламом, составляли всю меблировку комнаты. Устроившись поудобнее, незнакомец нагнулся и погладил Саймона по руке. — Как ты себя чувствуешь? Я надеюсь, произошло некоторое улучшение?

— Да… думаю, да, — Саймон огляделся. — Где я?

— В Наглимунде, но ты, конечно, знал это. Более конкретно — ты в моей комнате… а также в моей кровати. — Он поднял руку. — Я надеюсь, тебе удобно в ней? Она не очень хорошо устроена — но. Боже! Какая глупость с моей стороны. Ты ведь спал в лесу, верно? — Священник снова быстро, нерешительно улыбнулся. — Я думаю, это все-таки немного лучше, чем в лесу, ммм?

Саймон спустил ногу на холодный пол, с облегчением убедился, что он в штанах, и испытал легкое смущение по поводу того, что это не его штаны.

— Где мои друзья? — страшная мысль набежала на него, как дождевая туча. — Бинабик… он умер?

Стренгьярд поджал губы, как будто Саймон произнес нечто святотатственное.

— Умер? Слава Узирису, нет. Хотя он и нездоров, м-да, совсем нездоров.

— Можно его повидать? — Саймон опустился на пол в поисках своих сапог. — Где он? И как Мария?

— Мария? — лицо священника приняло озадаченное выражение, он с некоторым удивлением наблюдал за тем, как Саймон ползает по полу. — А-а! Твоя спутница хорошо себя чувствует, и в конце концов ты ее увидишь, я в этом не сомневаюсь.

Сапоги оказались под письменным столом. Пока Саймон натягивал их, отец Стренгьярд пошарил кругом и снял со спинки своего кресла чистую белую блузу.

— Вот, — сказал он. — Ты очень спешишь. Что будешь делать сначала — повидаешь своего друга или съешь что-нибудь?

Саймон уже застегивал рубашку:

— Бинабика и Марию, а потом уж есть, — сосредоточенно проворчал он. — Кантаку тоже.

— Тяжелые времена, тяжелые времена, — укоризненно сказал священник. — Мы в Наглимунде никогда не едим волков. Я полагал, что вы считаете ее другом.

Подняв глаза, Саймон убедился, что одноглазый человек шутит.

— Да, — сказал он, неожиданно смутившись. — Другом.

— Тогда пойдем, — сказал священник, вставая. — Меня просили обеспечить тебя всем необходимым, таким образом, чем скорее я накормлю тебя, тем лучше я выполню это поручение. — Он распахнул дверь, впуская в комнатку новую волну солнечного света, тепла и шума.

Сморщившись от яркого света, Саймон глядел на высокие стены замка и пурпурно-коричневую громаду Вальдхельма, нависшую над ними и превращавшую в карликов одетых в серое часовых. В центре замка возвышалось скопление прямоугольных каменных строений, резко отличавшееся от эксцентричной красоты Хейхолта с его разнообразием эпох и стилей. Темные, задымленные кубы из песчаника с маленькими окошками, не пропускавшими света, и тяжелыми деревянными дверьми, казалось, бьши построены с единственной целью — не впустить в себя кого-то.

На расстоянии брошенного камня в центре хозяйственного двора, кишевшего людьми, команда голых по пояс рабочих колола бревна, кидая дрова в общую кучу, уже возвышавшуюся над их головами.

— Ах вот что рубили, — сказал Саймон, глядя, как взлетают и падают тяжелые топоры. — Зачем все это?

Отец Стренгьярд обернулся, чтобы проследить за его взглядом.

— А! Складывают костер, вот что. Собираются сжигать гюна — великана.

— Великана? — мгновенно вспомнилось рычащее кожистое лицо и протянутые руки. — Он не убит?

— О, конечно убит, разумеется. — Стренгьярд повернул к центральным зданиям, и Саймон двинулся следом, в последний раз оглянувшись на растущую груду поленьев. — Видишь ли, Саймон, некоторые солдаты Джошуа хотели бы устроить из всего этого представление, понимаешь ли, отрезать ему голову, повесить ее на воротах, ну и в таком вот аспекте. Но принц сказал: нет. Он сказал, что это страшное существо, но оно все-таки не зверь. Видишь ли, они ведь носят что-то вроде одежды и пользуются дубинками, в сущности палками. Ну вот, и Джошуа сказал, что он не станет вывешивать для развлечения головы своих врагов, даже таких. Сказал: сожгите его. — Стренгьярд подергал себя за ухо. — Итак, вот почему они собираются сжечь его.

— Сегодня? — Саймону приходилось поторапливаться, чтобы поспевать за широкими шагами священника.

— Как только костер будет готов. Принц Джошуа не хочет, чтобы это длилось дольше, чем необходимо. Я уверен, что охотнее всего принц вообще закопал бы его в горах, но люди, видишь ли, они хотят видеть его мертвым. — Отец Стренгьярд быстро сотворил знак древа. — Видишь ли, это уже третий в этом месяце. Они приходят с севера. Один из них убил брата епископа. Все это крайне противоестественно, знаешь ли.

Бинабик лежал в маленькой комнатке при церкви, стоявшей в центре двора главных зданий замка. Он выглядел очень бледным и казался неожиданно маленьким, как будто часть плоти вытекла из него вместе с потерянной кровью, но улыбка тролля была жизнерадостной, как и прежде.

— Друг Саймон, — сказал он и осторожна сел. Его коричневый торс был туго забинтован. Саймон подавил желание крепко обнять маленького человека, побоявшись разбередить еще не зажившие раны. Вместо этого он осторожно присел на край кровати и сжал теплую руку тролля.

— Я уже думал, что мы тебя потеряли, — сказал он, едва ворочая пересохшим от волнения языком.

— Ив этом предположении была доля истинности, когда стрела залетела в меня, — сказал Бинабик, горестно покачивая головой. — Но, во всей видимости, ничто серьезное не было испорчено. Я получил здесь очень прекрасный уход, так что если бы не чрезмерная болезненность движения, я стал бы совершенно новым. — Он повернулся к священнику:

— Я имел небольшую прогулку по двору сегодня.

— Хорошо, весьма славно. — Отец Стренгьярд рассеянно улыбался, крутя тесемку своей глазной повязки. — Что ж, вынужден вас покинуть. Я уверен, что таким добрым товарищам найдется что обсудить. — Он двинулся к двери. — Саймон, я прошу тебя пользоваться моей комнатой столько, сколько тебе угодно. В данное время я разделяю жилище с братом Иглафом. Он производит невероятный шум, когда спит, но был очень любезен, согласившись принять мена.

Саймон от души поблагодарил его, и, пожелав Бинабику скорейшего выздоровления, священник вышел.

— Он обладает очень великим умом, Саймон, — сказал Бинабик, вместе с другом вслушиваясь в звук удаляющихся шагов. — Возглавляет архивность замка. Мы уже имели с ним занимательные беседы.

— Он немного странный, правда? Как бы немного… не в себе?

Бинабик засмеялся, потом поморщился и закашлялся. Саймон наклонился к нему, желая помочь, но тролль жестом остановил его.

— Всего одна секунда, — сказал он и, отдышавшись, продолжал:

— Имеются люди, Саймон, у которых головы так переполнены разными мыслями, что они забывают говорить и действовать, как очень нормальные люди.

Саймон кивнул, с интересом оглядывая комнату. Она напоминала комнату Стренгьярда: маленькая, полупустая, с белыми стенами. Вместо груды книг и пергаментов на столе лежала только Книга Эйдона. Красная ленточка, словно дразнящий язычок, отмечала то место, где в последний раз остановился читатель.

— Ты знаешь, где Мария? — спросил юноша.

— Нет, — Бинабик выглядел чрезвычайно серьезным, и Саймон не понимал почему. — Я полагаю, она передавала послание для Джошуа. Может быть, она путешествует к тому месту, где сейчас сидит принцесса, чтобы передавать ей ответ.

— Быть не может! — Саймону вовсе не понравилось такое предположение. — Не могли ее отправить обратно так быстро.

— Так быстро? — Бинабик улыбнулся. — Это утро второго дня, который мы имеем нахождение в Наглимунде.

Саймон был ошеломен:

— Но как же? Я только что проснулся!

Бинабик покачал головой, опускаясь обратно на кровать:

— Не совсем так. Ты имел сновидения весь вчерашний день и открывал глаза, только чтобы принять немного воды. Я имею предположение, что последняя часть нашего путешествия ослабляла тебя после лихорадки, которую ты имел на реке.

— Узирис! — Он не ожидал от своего тела такого предательства. — И Марию отослали?

Бинабик выпростал руку и успокаивающе погладил Саймона по плечу.

— Я не знаю этого с несомненностью. Это только одно такое предположение. Имеет такую же вероятность, что она сейчас бывает где-нибудь здесь — например, в помещении для слуг. Я имею предположение, что она служанка.

Саймон покраснел. Тролль снова мягко взял его за руку, которую тот в возбуждении вырвал.

— Имей немного терпеливости, Саймон, — сказал Бинабик. — Ты уже совершал героическое действие, когда умудрился забраться так очень далеко. Кто теперь знает, что может случаться еще?

— Ты прав… наверное… — вздохнул Саймон.

— И ты спасал мне жизнь, — добавил Бинабик.

— Разве это так уж важно? — Саймон смущенно погладил маленькую руку и встал. — Ты ведь тоже спасал мою несколько раз. Друзья есть друзья.

Бинабик снова улыбнулся, но глаза его выдавали подступившую усталость.

— Друзья есть друзья, — согласился он. — И раз уж мы имеем такой разговор, теперь я имею очень большое желание очень немного спать. Много дел предстоят нам в близкие дни. Посмотри, пожалуйста, как ощущает себя Кантака. Стренгьярд имел намерение приводить ее ко мне сюда, но я питаю страх, что это выскальзывало из его переполненной головы, как из… — Он уронил голову. —..Подушки.

— Конечно, — сказал Саймон, направляясь к дверям. — Ты знаешь, где она?

Оказавшись в центральном дворе, он остановился, чтобы поглазеть на проходящих мимо придворных, слуг и духовных лиц, которые не обращали на него ни малейшего внимания, и сделал удивительное двойное открытие.

Во-первых, он не имел никакого представления, где могут находиться конюшни, и, во-вторых, он был очень, очень голоден. Отец Стренгьярд говорил, что ему поручили позаботиться о Саймоне, но его нигде не было видно. Он таки действительно был немного не в себе.

Внезапно в толпе мелькнуло знакомое лицо. Саймон сделал уже несколько шагов к нему, когда вспомнил имя.

— Сангфугол! — крикнул он, и арфист остановился, озираясь в поисках окликнувшего его человека. Он увидел Саймона, бежавшего к нему, прикрыл рукой глаза и продолжал выглядеть удивленным, даже когда юноша остановился перед ним.

— Да? — сказал он. На нем был богатый камзол бледно-лилового цвета, из-под такой же шапочки с перьями выбивались красивые темные волосы. Даже в новой чистой одежде Саймон выглядел до крайности жалко, стоя перед вежливо улыбающимся музыкантом. — Тебя послали что-то передать мне?

— Я Саймон. Может быть, вы вспомните меня… Вы заговорили со мной, когда были на похоронных церемониях в Хейхолте.

Сангфугол еще некоторое время смотрел на него, слегка сморщив лоб, потом лицо его прояснилось.

— Саймон! Да-да, конечно! Разносчик выпивки с хорошо подвешенным языком! Я искренне сожалею, что совершенно не узнал тебя. Ты здорово вырос!

— Вырос?

— Еще бы, — улыбнулся арфист. — Уж во всяком случае у тебя не было этого пуха на подбородке, когда я видел тебя в последний раз. По крайней мере я этого не помню.

— Пуха? — Саймон удивленно поднял руку и провел по щеке. Она оказалась пушистой, но волосы были мягкими, как на руках.

Сангфугол скривил губы и засмеялся.

— Как мог ты не знать об этом? Когда у меня отрастала "мужская борода", я целыми днями торчал у зеркала моей матери, чтобы видеть, как она увеличивается, — он поднес руку к своему гладко выбритому подбородку. — Теперь я с проклятиями сбриваю ее каждое утро, чтобы угодить дамам.

Саймон почувствовал, что краснеет. Он, наверное, выглядит неотесанным болваном.

— У меня некоторое время не было возможности смотреть в зеркало.

— Хмммм, — Сангфугол критически оглядел собеседника с головы до ног. — И ростом стал выше, если память мне не изменяет. Что привело тебя в Наглимунд? Вообще-то я наверное могу догадаться. Здесь теперь обретаются многие, оставившие Хейхолт. Мой господин принц Джошуа не последний из них.

— Я знаю, — сказал Саймон. Ему хотелось сказать что-нибудь особенное, чтобы хоть как-то сравняться с этим лощеным молодым человеком. — Я сам помог ему бежать.

Арфист поднял брови:

— Неужели? Что же, это безусловно звучит как великолепное начало многообещающей истории. Ты уже ел что-нибудь? А может быть, выпьешь вина? Я знаю, что час еще ранний, но честно говоря, я еще не ложился в постель — для сна.

— Перекусить — это было бы неплохо, но сперва я должен кое-что сделать. Ты не можешь мне показать, где здесь конюшня?

Сангфугол улыбнулся:

— Зачем тебе это, юный герой? Теперь ты собираешься отправиться в Эрчестер, чтобы вернуться с головой Прейратса в мешке?

Саймон снова вспыхнул, но на этот раз безо всякого удовольствия.

— Пошли, — сказал арфист. — Конюшни и потом еда.

Согбенный человек, перекидывавший вилами сено, очень подозрительно отнесся к вопросу Саймона о Кантаке.

— Эй, а чего тебе от него надо? Он здорово злобный. Нечего было его сюда сажать. Ну уж я бы не стал, да только так велел принц. Чуть не отхватил мне руку, зверюга проклятая.

— В таком случае, — заметил Саймон, — вы рады будете от нее отделаться. Отведите меня к ней, прошу вас.

— Это распроклятая дьявольская тварь, вот чего я скажу, — сказал человек и захромал через темные стойла к задним дверям в грязный внутренний двор, гнездившийся в тени стены. Они проследовали за ним.

— Сюда приводят коров для убоя, — сказал старик, показывая на квадратную яму. — Вот уж не знаю, почему это принц притащил сюда этого живым и заставил бедного старого Лукумана ходить за ним. Надо было проткнуть пикой этого злобного ублюдка, в точности как того великана.

Саймон бросил на согоенного недовольный взгляд и подбежал к краю ямы. Вниз спускалась веревка, привязанная к шее волчицы, которая лежала на боку в чудовищной грязи.

Саймон был потрясен.

— Что ты с ней сделал?! — заорал он, поворачиваясь к конюху.

Сангфугол, осторожно пробиравшийся через грязный двор, медленно подошел сзади. Подозрительность старика переросла в раздражение.

— Ничего я с ним не делал! — возмущенно огрызнулся он. — Настоящий дьявол — рычал и рычал, изверг косматый. Да еще укусить меня хотел.

— И я бы укусил, — отрезал Саймон. — Собственно, я и сейчас не прочь. Вытащи ее оттуда немедленно.

— Как это? — обеспокоенно спросил человек. — Просто вытянуть за веревку? Он слишком большой, она оборвется…

— Она, идиот! — Саймон горел желанием помочь волчице, отважной спутнице последних бессчетных миль, лежащей в вонючей яме. Он наклонился вниз.

— Кантака! — позвал он. — Хо, Кантака!

Она тряхнула ушами, словно отгоняя муху, но глаза так и не открыла. Саймон оглядел двор и сразу же увидел то, что ему было нужно, — разделочная колода, щербатый обрубок бревна величиной с торс взрослого мужчины. Он подтащил обрубок к яме. Конюх и арфист озадаченно смотрели на него.

— Теперь смотри, берегись, — крикнул юноша волчице и толкнул обрубок. Тот перекатился через крайни упал в яму, где стукнулся о землю на расстоянии локтя от задних лап волчицы. Она приподняла голову, чтобы посмотреть, что происходит, но гут же снова легла.

Саймон, перегнувшись через край ямы, еще раз попытался уговорить Кантаку встать, но она не обращала на него никакого внимания.

— Ради Бога, осторожнее, — сказал Сангфугол.

— Его счастье, что чертова зверюга сейчас отдыхает, — заметил конюх, глубокомысленно покусывая ноготь на большом пальце. — Его счастье, что он не слыхал, как этот дьявол выл. и вообще.

Саймон спустил ноги в яму и соскользнул вниз, плюхнувшись в хлюпающую грязь.

— Что ты делаешь? Ты с ума сошел?! — закричал арфист.

Саймон склонился над волчицей и медленно протянул ей руку. Она зарычала, но он растопырил пальцы, и перепачканный нос ткнулся в руку юноши. Потом она высунула длинный язык и тихонько лизнула ладонь. Саймон позволил себе почесать ее за ухом, потом быстро осмотрел в поисках ран или переломов, но таковых не оказалось. Тогда он поставил колоду стоймя, зарыв ее основание в грязь у стены, и снова повернулся к Кантаке, обхватив руками ее косматое туловище, вынуждая волчицу подняться на ноги.

— Он, видать, полоумный? — прошептал кислолицый конюх Сангфуголу.

— Заткни глотку! — зарычал Саймон, оглядывая перепачканную одежду, которая только что была незапятнанно чистой. — Берите веревку и тащите, когда я скажу. Сангфугол, оторви ему голову, если будет отлынивать.

— Уже оторвал, как же, — укоризненно сказал конюх, но веревку схватил. Сангфугол пристроился сзади, готовый помочь.

Саймон подтащил Кантаку к колоде и с трудом уговорил волчицу поставить на нее передние лапы. Потом он подвел плечо под лохматое брюхо.

— Готовы? Тащите! — приказал он. Веревка натянулась. Сначала Кантака вырывалась и сопротивлялась тащившим ее людям как могла, навалившись всей своей тяжестью на плечо Саймона. Когаа он понял, что больше не выдержит, сейчас упадет и будет раздавлен в жидкой грязи огромным волком, она все-таки сдалась и подалась за натянутой веревкой. Тут Саймон и в самом деле поскользнулся, но зато с удовлетворением увидел, как волчица, брыкаясь, перевалилась через край ямы. Раздался вопль измумления и ужаса — это перед конюхом и Сангфуголом появилась огромная желтоглазая голова.

Для того, чтобы выбраться наверх, сам Саймон использовал колоду, но обошелся без веревки. Конюх съежился от страха, стоя перед перед волчицей, которая злобно смотрела на него. Санпругол, выглядевший более чем встревоженным, осторожно отползал назад, сидя на заду, видимо совсем не беспокоясь при этом за свой роскошный костюм.

Саймон засмеялся и помог арфисту встать на ноги.

— Пойдем со мной, — сказал он. — Мы доставим Кантаку к ее другу и хозяину, с которым вы все равно должны познакомиться, а потом, может быть, — вы кажется что-то говорили о еде?

Санпругол медленно кивнул:

— После того, как я увидел Саймона Друга Волков, легче поверить в некоторые другие вещи. Во всяком случае нам действительно надо идти.

Пока воссоединялись Бинабик и Кантака, которую сдерживал Саймон, стараясь предохранить все еще слабого тролля от бурного ликования его лошади, Санпругол ускользнул на кухню. Вскоре он вернулся с кувшином пива и порядочным количеством баранины, сыра и хлеба, завернутых в чистую ткань. К большому удивлению Саймона, арфист не переменил заляпанного грязью камзола.

— Южные стены, куда мы сейчас направимся, чертовски пыльные, — объяснил он. — Будь я проклят, если погублю еще один костюм.

Пока они шли до главных ворот замка, к крутой лестнице, ведущей на стену, Саймон обратил внимание, как много людей снуют по двору, расставляя палатки и навесы.

— Большинство из них. ищут убежища в Наглимунде, — объяснил Санпругол. — Многие пришли из Фростмарша и долины реки Гринвуд. Некоторые из Утаньята, они считают руку графа Гутвульфа тяжеловатой, но в основном это люди, изгнанные из родных мест погодой и разбойниками. Или чем-то вроде гюнов. — Он показал на готовый костер, мимо которого они проходили. Рабочие ушли, и дрова лежали покинутые и многозначительные, как разрушенная церковь.

Взобравшись на стену, они уселись на грубо отесанный камень. Солнце стояло высоко в небе и пекло вовсю, пробив горячими лучами последние оставшиеся облака.

— Ты или кто-то другой, уж не знаю, привез нам хорошую погоду, — Санпругол распахнул камзол навстречу теплу. — Это был самый странный майа на моей памяти. Снегопады во Фростмарше, холодные дожди до самых Утаньят… Град! У нас был град две недели назад, с неба сыпались ледяные камни величиной с голубиной яйцо. — Он стал разворачивать сверток с едой, а Саймон тем временем молча наслаждался великолепным видом. С высоты, на которой они находились, с высоких стен внутреннего двора, Наглимунд казался огромным лоскутным одеялом.

Замок был выстроен в глубокой ложбине Вальдхельмских гор, как будто они держали его в сложенных чашечкой ладонях. Под западными стенами, напротив которых они сидели, лежала широкая внешняя стена замка. За ней вились кривые улочки Наглимунда, также огороженного высокой стеной. Дальше расстилались бесконечные каменистые пастбища и небольшие холмы.

Между восточными стенами и фиолетовыми хребтами Вальдхельма с гребня гор спускалась длинная извилистая дорога. По обе стороны от нее склоны были усыпаны тысячами играющих на солнце железных пик.

— Что это такое? — Саймон показал пальцем. Санпругол с набитым ртом прищурился.

— Ты имеешь в виду гвозди?

— Какие гвозди? Нет, я спрашиваю вон про те пики на склоне.

Арфист кивнул:

— Гвозди. Как ты думаешь, что обозначает слово "Наглимунд"? Вы там, в Хейхолте, забыли свой родной эркинландский? "Форт Гвоздей" — вот что значит "Наглимунд". Герцог Эсвайдес поставил их там, когда строил Наглимунд.

— Когда это было? И для чего они? — вглядываясь, Саймон позволил ветру сдуть крошки хлеба с его колен и закрутить их над хозяйственным двором.

— Еще до того, как риммеры пришли на юг, вот собственно и все, что я знаю, — ответил Сангфугол. — Но железо он привез из Риммергарда, все эти, как ты говоришь, пики. Их сделали двернинги, — добавил он значительно, но это слово Саймону ни о чем не говорило.

— Зачем все-таки? Это похоже на железный сад.

— Чтобы преградить путь ситхи" — заявил арфист. — Эсвайдес страшно их боялся, потому что на самом деле эта земля принадлежала им. Один из их великих городов, я забыл, как он назывался, тоже был неподалеку, на той стороне гор.

— Да'ай Чикиза, — тихо сказал Саймон, глядя на чашу из тусклого металла.

— Правильно, — согласился Сангфугол. — Ну вот, говорят, что ситхи не выносят железа, они просто болеют и умирают от него. Поэтому Эсвайдес окружил весь замок этими стальными "гвоздями" — раньше они огораживали всю переднюю часть замка, но когда ситхи окончательно исчезли, все это стало просто мешать — неудобно было провозить телеги на рынок в базарный день, ну и всякое такое. Так что, когда король Джон подарил этот город Джошуа — я подозреваю, что он это сделал для этого, чтобы держать порознь его и Элиаса, — мой господин приказал убрать их все, кроме вот этих, на склонах. Я думаю, они развлекают его. Он очень любит старые вещи, /мой господин принц Джошуа. Когда они прикончили кувшин пива, Саймон поведал арфисту сокращенную версию всего того, что с ним произошло с тех пор, как они виделись, опуская наиболее загадочные подробности, с тем чтобы избежать вопросов, на которые он все равно не смог бы дать вразумительного ответа.

Рассказ произвел на Сангфугола большое впечатление, но особенно его потрясла история освобождения принца Джошуа и гибели Моргенса.

— Ну и негодяй этот Элиас, — вымолвил он наконец, и Саймон был крайне удивлен, увидев, как подлинный гнев исказил потемневшее лицо молодого человека. — Королю Джону следовало удавить это чудовище при рождении или в крайнем случае назначить генералом и отправить покорять тритингов, но только не сажать этого изверга на трон из костей дракона, чтобы он не превратился в чуму для своего народа.

— Но он там, — сказал Саймон, жуя мясо. — Ты думаешь, он попробует атаковать Наглимунд?

— Только Бог и дьявол знают, — кисло улыбнулся Сангфугол, — а дьявол, как всегда, ведет нечестную игру. Элиас может не знать, что Джошуа уже здесь, но такое неведение долго не продлится. Этот замок очень, очень хорошо укреплен, за это нам следует благодарить давно умершего Эсвавдеса. Но хорошо он укреплен или нет, я не могу себе представить, что Элиас кротко стоит в стороне, пока Джошуа собирает силы здесь, на севере.

— Но я думал, что принц Джошуа не хочет быть королем, — сказал Саймон.

— А он и не хочет. Но Элиас не такой человек, чтобы это понять. Властолюбивые люди никогда не верят, что другие хоть чем-то от них отличаются. Д кроме того, Прейратс нашептывает ему свои змеиные советы.

— По-моему, Джошуа и король враждовали задолго до того, как появился Прейратс.

Сангфугол кивнул:

— Да, между ними всегда были трения. Когда-то они любили друг друга и были ближе, чем большинство братьев, по крайней мере так мне говорили старые слуги Джошуа, но потом они поссорились и… умерла Илисса.

— Илисса? — спросил Саймон.

— Жена Элиаса из наббанаи. Джошуа вез ее к Элиасу, когда тот был еще принцем и воевал за своего отца в Тритингах. Кавалькаду подстерегли рейдеры тритингов. Джошуа потерял правую руку, пытаясь защитить Илиссу, но рейдеров было слишком много.

Саймон тяжело вздохнул:

— Так вот как это случилось.

— Тогда умерли все братские чувства, которые еще оставались между ними… так говорят люди.

Немного поразмыслив над словами Сангфугола, Саймон встал и потянулся. Еще не зажившая рана на ребрах немедленно дала о себе знать резкой болью.

— И что же теперь собирается делать принц Джошуа?

Арфист почесал руку и посмотрел вниз, на двор.

— Не приходится даже гадать, — сказал Сангфугол. — Принц Джошуа осторожен и нерешителен; да и как бы то ни было, они обычно не зовут меня обсудить с ними дальнейшую стратегию. — Он улыбнулся. — Ходят слухи, что к нам съезжаются важные эмиссары и что в течение этой недели Джошуа созовет официальный рэнд.

— Что?

— Рэнд. Это старое эркинландское название чего-то типа совета. В этих краях люди вечно цепляются за старые традиции. В селах, подальше от замка, крестьяне говорят на древнем языке, так что человеку из Хейхолта вроде тебя, наверное понадобился бы переводчик.

Саймон не желал отвлекаться на разговор о недостатках местного населения.

— Совет, ты сказал? Э-э… Рэнд? Это будет… военный совет?

— В эти дни, — ответил музыкант, и лицо его снова стало сумрачным, — любой совет в Наглимунде будет военным советом.

Они шли рядом вдоль стены.

— Я удивлен, — говорил Сангфугол, — что, учитывая все те услуги, которые ты оказал моему господину, он до сих пор не дал тебе аудиенции.

— Я вылез из постели только этим утром, — сказал Саймон. — Кроме того, он мог просто не понять, что я — это я; на темной поляне в чаще леса, в обществе умирающего великана… и вообще.

— Да, наверное, ты прав, — сказал арфист, хватаясь за шляпу, которая делала все что могла, чтобы улететь с очередным порывом ветра.

Все-таки, думал Саймон, если Мария передала ему послание от принцессы, она наверное упомянула своих спутников. Я никогда бы не подумал, что она девочка такого сорта, что легко забывает друзей.

Хотя, справедливости ради, следовало заметить, что любая девчонка, чудом спасенная из сырого, полного опасностей леса, предпочла бы проводить время с благородными обитателями замка, а не с нищим судомоем.

— Ты случайно не видел эту девчонку, Марию, про которую я тебе говорил, — спросил он Сангфугола.

Арфист покачал головой:

— Люди каждый день входят в эти ворота, и не только те, которые бегут из окрестных деревень и ферм. Прошлой ночью на лошадях с попонами из кожи прибыли из Эрнистира первые всадники принца Гвитина. Основной отряд принца будет здесь сегодня вечером. Лорд Этельферт из Тинсетта с двумя сотнями людей уже две недели как прибыл. Барон Ордмайер приехал вслед за ним и привел еще сотню из Итерселла. И другие лорды съезжаются отовсюду со своими войсками. Готовится большая охота, Саймон, — хотя один Бог знает, кто за кем охотится.

Они дошли до северо-восточной башни, где Сангфугол приветственно помахал молодому солдату, стоявшему в карауле. За его плечами поднимался Вальдхельм. Горы, казалось, были так близко, что протяни руку — и дотронешься.

— Как он ни занят, — внезапно сказал арфист, — все-таки как-то нехорошо, что он до сих пор тебя не видел. Не возражаешь, если я замолвлю за тебя словечко? Я буду при нем сегодня вечером за обедом.

— Конечно, я хотел бы его увидеть. Я… очень тревожился за его безопасность. И мой господин очень много отдал за то, чтобы Джошуа смог вернуться домой.

Саймон и сам был удивлен, услышав нотку горечи в своих словах. Он не хотел, чтобы она звучала, но все же ему пришлось многое перенести, чтобы добраться сюда, и не кто иной как он нашел Джошуа связанным и подвешенным, словно фазан на двери охотника.

Тон замечания не ускользнул и от Сангфугола, он взглянул на Саймона со смесью сочувствия и восхищения.

— Я понимаю. Но не советую тебе излагать это моему хозяину именно таким образом. Он гордый и непростой человек, Саймон, но я уверен, что он не забыл тебя. Видишь ли, в этих краях в последнее время тоже было тяжело и даже почти так же мучительно, как и твое путешествие.

Саймон вздернул подбородок и уставился на горы и далекие кроны взъерошенных ветром деревьев.

— Я знаю, — сказал он. — Если принц примет меня, это будет большой честью, если нет — что ж, так оно и будет. Арфист лениво улыбнулся, веселые глаза блеснули:

— Гордая и справедливая речь. Позволь мне теперь показать тебе Гвозди Наглимунда.

При полном свете дня это и в самом деле оказалось потрясающим зрелищем. Поле сверкающих кольев начиналось в нескольких эллях от рва под восточной стеной замка и поднималось по склону и вдоль него примерно на четверть лиги к подножиям гор. Они стояли ровными радами, как будто легион часовых был похоронен здесь, оставив свое оружие торчать над тесной землей в доказательство, что они добросовестно несли свою службу.

— И что же, этот, как-его-там-звали, устроил все это только потому, что очень боялся ситхи? — спросил Саймон, сбитый с толку полем серебристо-серого сияния, расстилавшимся перед ними. — Почему бы ему просто не поставить их на стены?

— Герцог Эсвайдес его звали. Он был наббанайским наместником и нарушил обычаи, построив дворец на землях ситхи. А почему не на стенах — что ж, я думаю, он боялся, что они смогут найти способ перебраться через единственную стену или под ней. А так им пришлось бы пройти сквозь этот строй. Здесь ведь нет и половины, Саймон, раньше они торчали со всех сторон. — Сангфугол взмахнул рукой, обводя склоны холмов.

— А что ситхи? Они атаковали его?

Сангфугол поморщился:

— Я ничего об этом не слышал. Тебе надо спросить отца Стренгьярда — он архивариус и историк этого замка.

Саймон улыбнулся:

— Я встречал его.

— Забавная старая развалина, верно? Он как-то рассказал мне, что когда Эсвайдес построил этот замок, ситхи назвали его… назвали его… Проклятье! Мне следовало бы знать все эти старинные байки, раз уж я пою баллады. Во всяком случае, это название означало что-то вроде "Ловушки, которая ловит охотника"… как будто бы Эсвайдес так окружил себя стенами, что поймал себя же в ловушку.

— Так оно и было? Что с ним сталось?

Сангфугол удрученно покачал головой и снова чуть не потерял свою шапочку:

— Будь я проклят, если знаю. Наверное состарился и умер. Вряд ли ситхи особенно обращали на него внимание.

Им потребовался целый час, чтобы завершить обход. Давно уже иссяк кувшин пива, который Сангфугол принес, чтобы смочить трапезу, но предусмотрительный арфист захватил с собой еще и бурдюк с вином и спас их тем самым от мук жажды. Они смеялись; старший учил Саймона непристойной песенке о благородной даме из Наббана, когда приятели наконец добрались до Главных ворот и винтовой лестницы, ведущей обратно на землю. Выйдя из сторожки, они оказались в бурлящей толпе рабочих и солдат, причем последние, судя по их расхристанному виду, все до одного были в отпуску. Люди кричали и толкались;

Саймон моментально оказался зажатым между двумя толстыми бородатыми стражниками.

— Что происходит? — крикнул он Сангфуголу, которого людской поток протащил немного дальше.

— Точно не знаю, — отозвался тот. — Может быть, прибыл Гвитин из Эрнисадарка.

Один из толстяков повернул к Саймону красное лицо.

— Да нет, все не так, — весело крикнул он. От него здорово несло пивом и луком. — Тут дело из-за великана, которого убил принц. — Он показал на костер, сложенный во дворе.

— Великана-то не видно, — сказал Саймон.

— Так вот же они и тащат его, — ответил толстяк. — Я вот как раз и пришел вместе со всеми, чтобы уж как следует все разглядеть. Сын моей сестры сам помогал загнать этого зверя-дьявола! — добавил он гордо.

Новая волна криков прокатилась по толпе: кто-то стоящий впереди умудрился что-то разглядеть, и теперь новость передавали тем, кто еще ничего не видел. Шеи вытягивались, и спокойные грязнолицые матери брали на руки детей.

Саймон огляделся. Сангфугол исчез. Сам он стоял на цыпочках и к своему удивлению обнаружил, что только несколько человек из толпы выше его. За костром он увидел яркие шелка палатки и нарядные одежды придворных, сидевших перед ней. Они беседовали и, жестикулируя, взмахивали широкими рукавами, напоминая ветку со стайкой великолепных экзотических птиц. Он всматривался в лица, надеясь увидеть среди них Марию — может быть она уже подыскала себе благородную леди и состоит теперь при ней; вряд ли-девушка отправится в опасное путешествие к принцессе в Хейхолт или где там она находится. Однако ни одно из лиц не было похоже на нее, и, прежде чем он успел поискать в другой группе, в арке внутренней стены появился отряд вооруженных людей.

Теперь толпа загудела по-настоящему, потому что вслед за шестеркой солдат из арки появилась упряжка лошадей, тащивших высокую деревянную телегу. Саймон мгновенно почувствовал пустоту в желудке и тут же попытался отогнать неприятное чувство — нельзя же, чтобы его тошнило всякий раз, как он увидит обычную деревянную повозку.

Когда телега остановилась и вокруг засуетились солдаты, Саймон заметил там, где стояли придворные, за кучей поленьев, промелькнувшие волосы цвета воронова крыла и белую кожу. Он пригляделся получше, надеясь, что это Мария, но ряды смеющихся придворных сомкнулись, и видение исчезло.

Восемь стражников с трудом подняли шест, на котором, словно олень, пойманный в королевском лесу, висело тело великана, но им все равно пришлось сперва выгрузить на землю существо, распластавшееся на ложе телеги, чтобы удобнее уложить шест на плечах. Локти и колени гиганта были связаны, и когда он ударился спиной о землю, огромные руки махнули в воздухе, словно аплодируя. Толпа, прежде жадно тянувшаяся ближе, проталкиваясь вперед, теперь отшатнулась с возгласами ужаса и отвращения.

Саймон подумал, что теперь великан кажется гораздо более человекоподобным, чем в ту ночь, когда он горой возник перед ним в лесу. Кожа на темном лице теперь одрябла, угрожающий оскал сгладился, на лице застыло озадаченное выражение, как у человека, который только что получил совершенно необъяснимое известие. Как и говорил Стренгьярд, вокруг бедер чудовища виднелась повязка из грубой ткани. Пояс из каких-то красноватых камней волочился по пыли двора.

Толстяк рядом с Саймоном, призывающий солдат идти побыстрее, весело обернулся к юноше.

— Знаешь, чего у него болталось на шее? — крикнул он. Зажатый с обеих сторон Саймон молча пожал плечами. — Черепа! — сообщил человек с такой гордостью, как будто сам в свое время преподнес их мертвому великану. — Носил их, нроде как бусы, верно тебе говорю. А принц, он отдал их попам, чтобы они похоронили их по-эйдонитски, а уж чьи они, так этого никто на свете не знает. — И он снова углубился в созерцание разыгравшегося перед ним спектакля.

Еще несколько солдат взобрались на кучу дров, и помогли водрузить на место огромное тело. Положив его на спину на вершину кучи, они выдернули шест, на котором его несли, и разом отскочили в стороны. Когда последний солдат оказался на земле, великан немного съехал вперед, и это неожиданное движение заставило истошно закричать какую-то женщину. Несколько ребятишек заплакали. Офицер в сером плаще выкрикнул приказ; один из солдат наклонился и сунул факел в груду соломы, наваленную по краям. Пламя, странно бесцветное в свете послеполуденного солнца, изогнулось вокруг соломы и потянулось вверх, в поисках более ощутимой пищи. Струйки дыма обвивали тело великана, поток горячего воздуха согнул лохматый мех, как сухую летнюю траву.

Вот! Он снова заметил ее у костра! Силясь продвинуться вперед, Саймон получил сильный удар в ребра от кого-то, кто намеревался сохранить выбранный им наблюдательный пункт. Тогда расстроенный юноша остановился, не сводя глаз с того места, где, как фму показалось, он видел ее.

Потом он нашел ту, что искал, и понял, что это не Мария. Эта темноволосая женщина, закутанная в изысканно расшитый темно-зеленый плащ, была лет на двадцать старше ее. Тем не менее, она определенно была очень красива — кожа цвета слоновой кости и огромные раскосые глаза.

Пока Саймон ее разглядывал, она обратила взор к горящему великану, чьи волосы, по мере того как огонь взбирался по груде сосновых дров, начали скручиваться и темнеть. Дым поднимался все выше, завесой скрывая ее от глаз Саймона, а он все думал, кто же она такая и почему, когда все вокруг кричат и размахивают кулаками перед столбом дыма, она смотрит на разгорающееся пламя такими грустными и злыми глазами.

2. СОВЕТНИКИ ПРИНЦА

Хотя он успел здорово проголодаться, пока прогуливался по стенам замка в обществе Сангфугола, когда отец Стренгьярд повел его на кухню, выполняя свое давнее обещание, Саймон почувствовал, что весь его аппетит куда-то исчез. Запах костра все еще преследовал его, и липкий дым щипал глаза, когда он покорно шел следом за архивариусом.

Когда они возвращались через сырой двор, после того как Саймон без малейшего успеха поковырялся в тарелке с сосисками, поставленной перед ним суровой кухаркой, отец Стренгьярд изо всех сил старался поддерживать разговор.

— Я думаю, что ты просто… просто устал, мой мальчик. Да, наверное так оно и есть. Аппетит скоро вернется. У молодых людей всегда есть аппетит, знаешь ли.

— Я уверен, что вы совершенно правы, отец, — сказал Саймон. Он действительно устал, а иногда бывает легче согласиться с человеком, чем долго объяснять, что к чему. Кроме того, он и сам не понимал, почему он кажется себе сейчас таким никчемным неудачником.

Некоторое время они молча шли по мрачному внутреннему коридору.

— О, — сказал наконец священник. — Я давно уже собирался спросить тебя… Я надеюсь, ты не почтешь это за нескромность с моей стороны?

— Да?

— Видишь ли, Бинабик… Я хотел сказать, Бинабик говорил мне… говорил мне о некоем манускрипте — манускрипте, написанном доктором Моргенсом из Эрчестера… Такой великий человек, такая трагическая потеря для сообщества ученых… — Стренгьярд горестно покачал головой, потом, видимо, напрочь позабыл, о чем спрашивал, потому что несколько шагов прошел молча, погрузившись в мрачные размышления. Саймон наконец почувствовал, что должен прервать затянувшееся молчание.

— Книга доктора Моргенса? — подсказал он.

— О! О да… Так вот о чем я хотел бы просить — и это было бы знаком величайшей благосклонности с твоей стороны — Бинабик говорил мне, что этот манускрипт был спасен, он был спасен и прибыл с тобой, в твоем мешке.

Саймон спрятал улыбку. Этот человек так видно никогда и не доберется до сути.

— Я не знаю, где сейчас этот мешок.

— О, он лежит под моей кроватью, то есть, я хотел сказать, под твоей кроватью. Я видел, знаешь ли, как люди принца положили его туда. Но я до него не дотрагивался, смею тебя заверить, — поспешно добавил он.

— Вы хотите прочесть манускрипт? — Саймон был тронут серьезностью архивариуса. — В любом случае, сейчас у меня нет сил читать. Кроме того, я уверен, что доктор предпочел бы, чтобы его прочитал ученый человек, что, конечно, ко мне никак не относится.

— Правда? — Стренпьярд с потрясенным видом дергал тесемку своей глазной повязки. Казалось, что он вполне способен сорвать се и с воплем восторга подбросить в воздух. — Ох, — выдохнул священник, стараясь успокоиться. — Это было бы просто чудесно.

Саймон чувствовал себя страшно неловко: в конце концов архивариус предоставил свою комнату в полное владение Саймону, совершенно чужому человеку. Юношу очень смущало, что священник теперь так благодарит его.

А, это не мне он так благодарен, решил он наконец, особенно и не за что, он просто счастлив, что предоставился случай прочитать работу Моргенса о короле Джоне. Этот человек боготворит книги примерно так же, как Рейчел обожает мыло и воду.

Они уже почти добрались до низкого жилого здания, тянувшегося вдоль южной стены, когда перед ними возникла призрачная фигура человека, неузнаваемая в тумане и быстро меркнущем свете. Издавая легкий, непонятный звон, фигура приблизилась к ним.

— Я ищу священника Стренгьярда, — заявила фигура; и голос этот был более чем неразборчив. Странный человек слегка покачнулся, и звенящий звук повторился.

— Он это я, — сказал Стренгьярд, несколько более высоким голосом, чем обычно. — Хммм, то есть это я. В чем дело?

— Я ищу одного молодого человека, — сказал незнакомец, подойдя еще на несколько шагов. — Это он?

Саимон напрягся и отметил про себя, что угрожающая фигура не очень велика. Кроме того, что-то было в ее походке…

— Да, — хором сказали Саимон и Стренгьярд, после чего архивариус замолчал, рассеянно теребя свою повязку, а Саимон продолжал:

— Это я. Что вам нужно?

— Принц хочет говорить с тобой, — сказал маленький человек и, приблизившись на несколько шагов, пристально посмотрел на Саймона. Снова раздался слабый звон.

— Таузер! — радостно завопил Саимон, узнав наконец. — Таузер! Что ты здесь делаешь? — Он положил руки на плечи старика.

— Ты кто? — удивленно спросил шут. — Я тебя знаю?

— Понятия не имею. Я Саймон! Помощник доктора Моргенса! Из Хейхолта!

— Хммм, — с сомнением протянул шут. С близкого расстояния от него сильно пахло вином. — Наверное… что-то это смутно для меня, парень, смутно. Таузер становится старым, как бедный король Тестейн: "Обветренная голова в шапке из снега, как далекая гора Макари", — он прищурился. — И я уже совсем не такой памятливый на лица, как был когда-то. Это тебя я должен отвести к принцу Джошуа?

— Думаю, да, — настроение Саймона сильно повысилось. Видно Сангфугол все-таки поговорил о нем. Он повернулся к отцу Стрегьярду. — Я должен пойти с ним. А мешок я еще не трогал — даже не знал, что он там.

Архивариус пробормотал неразборчивую благодарность и устремился на поиски вожделенной рукописи. Оставшись одни, Саимон с Таузером повернули обратно и пошли через хозяйственный двор. Саимон взял старого шута за локоть.

— Брррр! — сказал Таузер, вздрогнув, и бубенчики у него на куртке снова зазвенели. — Солнце сегодня стояло высоко, но ветер вечером слишком уж резок. Плохая погода для старых костей — не могу понять, почему вдруг Джошуа послал меня? — Он немного пошатнулся, на секунду склонившись на руку Саймона. — На самом деле это не правда, — продолжал он. — Принц любит давать мне всякие поручения. Он никогда не приходил в восторг от моего шутовства и фокусов, и я не думаю, что ему нравится созерцать меня без всякой цели.

Некоторое время они шли молча.

— Как ты попал в Наглимунд? — спросил наконец Саимон.

— Последним торговым караваном по Вальдхельмской дороге. Теперь Элиас перекрыл и ее, собака. Трудное было путешествие, да еще пришлось отбиваться от бандитов севернее Флетта. Все разваливается, мальчик. Все это довольно кисло.

Стражи у входа в комнаты принца тщательно изучили их лица в колеблющемся свете факелов и постучали в дверь, чтобы ее открыли. Саимон и шут медленно брели по холодному коридору, выложенному каменными плитами, наконец они подошли к двери из тяжелых балок и второй паре стражников.

— Вот ты и пришел, мальчик, — сказал Таузер. — Я отправляюсь в постель, поздно лег вчера. Приятно было увидеть знакомое лицо. Приходи ко мне, выпьем кружечку, расскажешь, что там с тобой было, ладно? — Он повернулся и зашаркал по коридору, лоскуты его пестрого шутовского костюма слабо светились, пока их не поглотили тени.

Саймон прошел мимо безмятежных стражников и постучал в дверь.

— Кто идет? — спросил мальчишеский голос.

— Саимон из Хейхолта к принцу.

Дверь тихо распахнулась, обнаружив важного мальчика лет десяти в костюме пажа. Он отступил в сторону, и Саимон последовал за ним, в занавешенную прихожую.

— Проходите, — раздался приглушенный голос. Немного пошарив, юноша обнаружил скрытую занавеской дверь.

Эта была строгая комната, обставленная едва ли лучше, чем келья отца Стренгьярда. Принц Джошуа в халате и ночном колпаке сидел за столом, придерживая локтем развернутый свиток. Он не обернулся, когда Саимон вошел, а только махнул рукой в сторону другого кресла.

— Пожалуйста, садись, — сказал он, остановив Саймона в середине глубокого поклона.

Опустившись в твердое деревянное кресло, Саимон заметил какое-то легкое движение в глубине комнаты. Тонкая рука отодвинула в сторону занавеску, пропустив в кабинет серебристый свет лампы. Появилось бледное лицо черноглазой женщины, обрамленное густыми черными волосами, — это ее он видел во дворе замка, когда сжигали великана. Она настойчиво смотрела на принца, потом ее взгляд встретил взгляд Саймона и задержался на минуту. Глаза женщины были злыми и отчаянными, как у загнанной в угол кошки. Занавеска упала.

В первый момент, встревожившись, он собирался немедленно предупредить Джошуа. Шпион? Убийца? Потом он понял, что может делать эта женщина в спальне принца, и почувствовал себя очень глупо.

Джошуа взглянул на покрасневшего Саймона и позволил свитку свернуться в тугую трубку.

— Теперь прими мои извинения, — он встал и передвинул свое кресло поближе к юноше. — Я был крайне невнимателен. Надеюсь, ты понимаешь, что я ни в коей мере не хотел проявлять такого неуважения к человеку, который помог мне выбраться из заточения.

— Не… нет нужды в извинениях, ваше высочество, — запинаясь, сказал Саймон.

Джошуа вытянул пальцы левой руки, на лице его отразилась боль. Саймон вспомнил рассказ Сангфугола и подумал, как страшно, наверное, потерять руку.

— Пожалуйста, просто "Джошуа" в этой комнате или "принц Джошуа", если тебе это необходимо. Когда я жил среди узирианских братьев в Наббане, они звали меня "мальчик" или "служка". Вряд ли я очень далеко ушел с тех пор.

— Да, сир.

Взгляд Джошуа снова скользнул к письменному столу; в минуту тишины Саймон внимательно осмотрел сидевшего перед ним человека. Честно говоря, он не намного больше походил на принца, чем тогда, когда Саймон видел его в кандалах в комнатах Моргенса. Он выглядел усталым, изношенным заботой, как камень, стертый беспощадным временем. На нем был ночной халат, высокий лоб избороздили глубокие морщины; Джошуа казался скорее архивариусом, товарищем отца Стренгьярда, чем принцем Эркинланда и сыном Престера Джона.

Джошуа встал и направился к свернутому свитку.

— Писания старого Дендиниса, — принц постучал свитком по прикрытому черной кожей правому запястью. — Военный архитектор Эсвайдеса. Ты знаешь, что никому еще не удавалось взять Наглимунд при осаде? Когда Фингил из Риммергарда напал с севера, ему понадобилось две тысячи человек, чтобы окружить город и тем самым защитить свои тылы. — Он постучал еще раз. — Дендинис хорошо строил.

Наступила долгая пауза. Наконец Саймон застенчиво прервал ее:

— Это могущественная крепость, принц Джошуа.

Принц бросил свиток обратно на стол, поджав губы, как скупец, подсчитывающий убытки.

— Да… но даже такую могущественную крепость можно уморить голодом. Наши линии снабжения очень ненадежны, и мы не знаем, от кого можно ждать помощи. — Джошуа посмотрел на Саймона так, как будто надеялся услышать мудрый ответ, но юноша только широко раскрыл глаза, совершенно не представляя себе, что тут можно сказать. — Может быть, Изгримнур привезет утешительные новости, а может быть и нет. С юга приходят вести, что мой брат собирает войска. — Джошуа мрачно смотрел на пол, потом внезапно поднял ясные и внимательные глаза. — И снова приношу извинения. В последнее время я так погряз в тяжких мыслях, что мои слова обгоняют здравый смысл. Знаешь, одно дело читать о великих битвах и совсем другое дело — планировать их. Ты даже не можешь себе представить, о скольких вещах приходится заботиться. Собрать лесные отряды, перевезти в замок людей и их пожитки, найти продовольствие, укрепить стены… и все это совершенно бесполезно, если никто не придет нам на помощь, напав на Элиаса сзади. Ведя борьбу в одиночку, мы будем стоять долго… очень долго… но падем в конце концов.

Саймон был ужасно смущен. Ему льстило, что Джошуа так откровенен с ним, но было что-то пугающе безнадежное в принце, настолько полном дурных предчувствий, что готовом разговаривать с необразованным мальчишкой, как со своим лучшим советником.

— Что ж, — вымолвил он наконец, — что же, все повернется так, как будет угодно Богу. — Он возненавидел себя за эту глупость в тот самый момент, когда она прозвучала.

Джошуа кисловато усмехнулся-

— Ах, я пойман простым парнишкой, как Узирис знаменитым терновым кустом. Ты прав, Саймон. Пока мы дышим, остается надежда, и этим я обязан только тебе.

— Лишь отчасти, принц Джошуа.

"Не звучит ли это неблагодарно?" — подумал Саймон. Холодное выражение вернулось на суровое бледное лицо принца.

— Я слышал о докторе. Это жестокий удар для всех нас, и, я уверен, стократ более жестокий для тебя. Нам будет очень не хватать его мудрости — доброты тоже, но мудрости больше. Я только надеюсь, что другие смогут хоть отчасти заменить его. — Джошуа снова наклонился вперед. — Нам необходим совет, и чем скорее, тем лучше. Гвитин, сын Луга, будет здесь завтра. Другие ждут уже несколько дней. Многое зависит от нашего решения, много жизней. — Джошуа задумчиво кивнул головой.

— А… а герцог Изгримнур жив, принц? — спросил Саймон, набравшись смелости. — Я… я провел ночь с его людьми на пути сюда, но… но мне пришлось оставить их.

— Он и его люди останавливались здесь на пути в Элвритсхолл. Это было много дней назад. Вот почему я не могу ждать их: могут пройти недели. — Он снова отвел глаза. — Ты владеешь мечом, Саймон? — спросил он внезапно. — Тебя обучали этому?

— Всерьез нет, сир.

— Тогда пойди к капитану стражи, пусть он найдет кого-нибудь, чтобы заниматься с тобой. Нам понадобится каждая рука, особенно молодая и сильная.

— Да, принц.

Джошуа встал и, повернувшись спиной к юноше, пошел к столу, как бы давая понять этим, что аудиенция закончена. Саймон застыл в кресле. Ему хотелось задать еще один вопрос, но он не знал, прилично ли это. Наконец он тоже встал и медленно попятился к занавешенной двери. Джошуа, по-видимому углубился в изучение свитка Дендиниса. Саймону оставался всего только шаг до выхода, когда он решительно остановился, расправил плечи и все-таки задал вопрос, который так волновал его.

— Принц Джошуа, сир, — начал он, и высокий человек обернулся через плечо.

— Да?

— А… а эта девочка, Мария… девочка, которая доставила вам послание вашей племянницы Мириамели… — он набрал побольше воздуха в легкие. — Вы знаете, где она сейчас?

Джошуа поднял бровь.

— Даже в самые мрачные дни мы не можем удержаться от мыслей о них, так ведь? — Принц покачал головой. — Боюсь, что ничем не могу тебе помочь, юноша. Спокойной ночи.

Саймон склонил голову и, пятясь, вышел за занавеску.

Он шел домой, расстроенный аудиенцией принца, и думал о том, что теперь будет с ними со всеми. То, что они все-таки добрались до Наглимунда, казалось грандиозной победой. Неделями для него не было другой цели, ему не светила никакая другая звезда.

Для него, жестоко оторванного от дома, это было средством не подпускать к себе более серьезные вопросы. Теперь же то, что казалось безопасным раем в дни его отчаянного путешествия, обериулось новой, еще более страшной ловушкой. Джошуа почти прямо сказал это — если они и выстоят, их уморят голодом.

Добравшись до крошечной комнатки отца Стренгьярда, он сразу же залез в постель, но еще два раза услышал, как часовые выкликают время, прежде чем заснул.

Саймон, пошатываясь, ответил на стук в дверь, открыв ее, и обнаружил на пороге серое утро, огромного волка и тролля.

— Со всей ошеломленностью вижу тебя в постели в такое время! — Бинабик ехидно улыбнулся. — Всего несколько дней, свободных от дикости, и цивилизация уже вонзает в тебя когти лени.

— Я не, — Саймон поморщился, — не в постели. Но вот почему ты не там?

— В постели? — спросил Бинабик, входя в комнату и задом прикрывая дверь. — Мне очень лучше, по крайней мере в достаточности очень лучше. Есть действия, которые нуждаются в совершении. — Он прищурившись оглядывал комнату, а Саймон, снова опустившись на край матраса, с интересом разглядывал собственные босые ноги.

— Имеешь ты знание, где местополагается мешок, который мы спасали? — спросил наконец тролль.

— Бррр, — проворчал Саймон, показывая на пол. — Был под кроватью, но я думаю, что его взял отец Стренгьярд, чтобы достать книгу доктора.

— Имеется возможность, что он теперь здесь, — сказал Бинабик, быстро опускаясь на четвереньки. — Священник, по моему убеждению, очень забывательный, говоря о людях, но любит класть на место вещи, когда ничего с ними не делает. — Он завозился под кроватью. — Аха! Вот я отыскивал его!

— Послушай, это вредно для твоей раны, — сказал Саймон, чувствуя себя виноватым за то, что не сделал этого сам.

Бинабик, пятясь, вылез обратно, и встал, двигаясь при этом, как заметил Саймон, очень осторожно.

— Тролли здоровеют очень быстро! — сказал он и широко улыбнулся, но Саймон все еще беспокоился.

— Вряд ли тебе полезно вставать и бродить повсюду, — продолжал он, пока Бинабик сосредоточенно рылся в мешке. — Так ты никогда по-настоящему не поправишься.

— Отличная мама-тролль получалась бы из тебя, — заметил Бинабик, не поднимая глаз. — Мясо ты будешь также пережевывать за меня? Кинкипа! Где эти кости?

Саймон опустился на колени, чтобы попытаться помочь ему, но это было трудно, потому что Кантака тоже принимала деятельное участие в поисках.

— А Кантака не может подождать снаружи? — спросил он, когда волчица очередной раз пихнула его в бок.

— Оба твоих друга будут счастливы уйти, если их присутственность доставляет тебе неудобность, Саймон, — чопорно сказал тролль. — Айа, вот где они спрятывались!

Совершенно обескураженный, юноша уставился на тролля. Бинабик был храбрым, умным, добрым, был ранен, сражаясь на стороне Саймона, — и кроме всего прочего он бьш слишком мал, чтобы его ударить. Саймон издал возмущенный звук и подполз к нему.

— Зачем тебе эти кости? — спросил он, заглядывая через плечо Бниабика. — А моя стрела еще там?

— Стрела — да, лежит на месте, — ответил его друг. — Кости? Потому что в эти дни будет надобность принимать много решений, и я буду очень большим глупцом, если не буду принимать к свидетельству каждый умный совет.

— Я был у принца прошлым вечером.

— Я имею это знание, — Бинабик вытряс кости из мешка и взвесил их на ладони. — Я говаривал с ним этим сегодняшним утром. Эрнистири прибывали. Сегодня вечером мы будем иметь совет.

— Он сказал тебе? — Саймон был страшно разочарован, что не с ним одним принц делится своими замыслами; но в то же время испытывал некоторое облегчение от того, что разделил с кем-то груз ответственности. — И ты пойдешь туда?

— Как единственный житель моего народа, когда-либо посещавший Наглимунд? Как ученик Укекука, Поющего Человека Минтахока? Конечно, я буду посещать совет. Как и ты.

— Я?! — Саймон почувствовал, что теряет равновесие. — С какой стати я? Что, во имя Господа, я буду делать на… военном совете? Я не воин, я даже не взрослый мужчина!

— Ты, с безусловностью, не торопишься им стать. — Бинабик сделал насмешливое лицо. — Но ты не можешь вечно воевать с возмужанием. Кроме того, твой возраст не имеет при этом много значительности. Ты видывал и слышивал вещи, важность которых может оказаться решающей, и принц Джошуа захотел бы тебя там видеть.

— Захотел бы? Так он звал меня?

— Не с точностью. Но он звал меня, а я возьму тебя со мной. Джошуа не имеет знания о том, что ты видел.

— Божья кровь, Бинабик…

— Пожалуйста, не ругай меня эйдонитским богохульством. Теперь, пожалуйста, давай мне немного тишины, чтобы я мог раскидывать кости, и тогда я имею еще новости для тебя.

Саймон замолчал. Он был встревожен и расстроен. Что если они станут расспрашивать его? Неужели его заставят что-то рассказывать перед всеми этими баронами, герцогами и генералами? Его, беглого судомоя?

Бинабик тихонько ворковал сам себе, встряхивая кости, как солдат, играющий в таверне. Они пощелкивали и падали на каменный пол. Он изучил их Положение, потом собрал в горсть и бросил еще дважды. Поджав губы, тролль долго внимательно рассматривал последний расклад.

— Тучи в пути, — задумчиво сказал он наконец. — Бескрылая птица… Черная расщелина. — Он потер губы рукавом, потом постучал по груди тыльной стороной руки. — И что я должен думать про такие слова?

— Это что-то значит? — спросил Саймон. — Какие слова ты сейчас говорил?

— Это названия определительных комбинаций — или узоров. Три раза бросаем мы, и каждый раз имеет свое значение.

— Я не… я… Ты можешь объяснить? — спросил Саймон, и чуть не рухнул на пол, потому что Кантака протискивалась мимо него, чтобы положить голову на колено сидевшего на корточках Бинабика.

— Вот, — ответил тролль, — во-первых: Тучу в пути. Имеет значительность, что с того места, где мы стоим сейчас, очень трудно посматривать вдаль, но впереди что-то совсем не такое, как то, что позади.

— Это и я мог бы тебе сказать.

— Тихо, тролленыш. Ты очень хочешь всю жизнь оставаться таким глупым? Во-вторых, была Бескрылая птица. Это говаривает, что наша беспомощность может оказывать нам услугу, по крайней мере, так я сегодня читываю кости. И наконец, в-третьих, чего мы имеем должность остерегаться…

— Или бояться?

— Или бояться, — хладнокровно согласился Бинабик. — Черная расщелина. Это очень странная значительность, такой я еще сам никогда не получал. Оналюжетзначивать предательство.

Саймон судорожно глотнул воздух, вспомнив о чем-то.

— Как "фальшивый посланник"?

— Со всей справедливостью. Но она может иметь другие значительности, необычные значительности. Мой наставник говаривал мне, что она может означать вещи, приходящие из других мест, врывающиеся из других сторон… это может указывать на западни, которые мы встречали… Норны, твои сны… Имеешь понимание?

— Немного. — Он встал, потянулся и принялся искать свою рубашку. — Ну а насчет других новостей?

Тролль, задумчиво гладивший Кантаку, не сразу поднял глаза.

— Ах, — сказал он наконец и полез к себе в куртку. — У меня есть кое-что для твоего чтения в свободную минуту. — Он протянул юноше сплющенную трубочку пергамента. Саймон почувствовал, что по спине у него побежали мурашки.

Это было написано твердым, но изящным почерком в центре развернутого листа.

Для Саймона.

Прими благодарность за твою храбрость во время нашего путешествия. Пусть Всемилостивый Господь пошлет тебе удачу, друг.

Бумага была подписана одной буквой "М".

— От нее, — медленно произнес он, еще не зная, разочарован он или обрадован. — Это от Марии, да? Это все, что она послала? Ты видел ее?

Бинабик кивнул, он казался очень грустным.

— Я видел ее, но только одно мгновение. Она говорила, что со всей вероятностью ты еще будешь видеть ее, но сначала что-то должно быть сделано.

— Что сделано? Она что… Нет, я не то хотел сказать. Она чдесь, в Наглимунде?

— Она давала мне записку, рассуди головой. — Бинабик с трудом поднялся на ноги, но Саймон в этот момент был слишком поглощен запиской, чтобы обратить на это внимание. Она написала! Она не забыла! Правда, написала совсем немного и даже не подумала прийти, чтобы увидеть его, поговорить, сделать что-нибудь…

Спаси меня Узирис, это значит влюбиться? подумал он вдруг. Это совершенно не походило на те баллады, которые он слышал, — скорее раздражало, чем возвышало. Он думал, что влюблен в Эфсебу. Он и в самом деле много о ней думал, но его интересовало в основном, как она выглядит, как она ходит. Что же касается Марии, то он конечно прекрасно помнил, как она выглядит, но ничуть не меньше хотел знать, о чем она думает.

О чем думает! Он был крайне недоволен собой. Я даже не знаю, откуда она, куда уж. мне до того, о чем она думает! Я не знаю о ней самых простых вещей, и если я ей почему-то нравлюсь, она не потрудилась написать мне об этом.

И он знал, что все это было только правдой.

Но она пишет, что я был храбрым. Она назвала меня другом!

Он поднял глаза от пергамента и увидел, что Бинабик пристально смотрит на него. Лицо его было печальным и мрачным, но Саймон не понимал почему.

— Бинабик, — начал он, но не смог придумать ни одного вопроса, ответ на который мог бы как-то упорядочить сумбур в его голове. — Да, — сказал наконец Саймон. — Ты не знаешь, где может быть начальник стражи? Я должен взять у него меч.

Воздух был сырым и тяжелым, серое небо нависало над головой. Они шли к наружной стене. Через городские ворота текли толпы народа: некоторые несли овощи и лен на продажу, другие тащили за собой старые расшатанные тележки, на которых, казалось, помещается все их жалкое земное имущество. Спутники Саймона, маленький тролль и огромный желтоглазый волк, производили немалое впечатление на этих вновь прибывших; некоторые, указывая на них пальцами, выкрикивали возбужденные вопросы на местных диалектах, другие в ужасе отшатывались, осеняя лохмотья на груди защищающим знаком древа. На всех лицах был страх — страх перед невиданным раньше, страх перед тяжелыми временами, пришедшими в Эркинланд. Саймон чувствовал, что разрывается между желанием как-то помочь им и желанием немедленно убежать куда-нибудь, чтобы не видеть больше эти невзрачные раздраженные лица.

Бинабик оставил его у караульного помещения наружной стены и отправился в библиотеку навестить отца Стренгьярда. Саймон довольно быстро оказался перед начальником стражи — измученным, загнанным молодым человеком, который уже несколько дней не брился. Голова его была не покрыта, а блестящий шлем полон счетных камешков, при помощи которых он учитывал количество иноземных воинов, прибывших в замок. Он был предупрежден о Саймоне, которому весьма льстило, что принц помнит о нем, и юноша был препоручен медведеподобному стражнику из северного Эркинланда по имени Хейстен.

— Что, парень, ростом не вышел, а? — прорычал он, поглаживая кудрявую каштановую бороду и разглядывая долговязую фигуру Саймона. — Тогда значит лучником будешь, вот какая история. Меч-то мы тебе достанем, да только для дела-то он коротковат будет. Вот лук — это да.

Вместе они прошли вдоль наружной стены к оружейной — длинной узкой комнате за звенящей кузницей. Следуя за оружейником, который водил их по рядам мятых доспехов и потускневших мечей, Саймон огорченно думал, что это вооружение будет слабой защитой против сверкающих легионов, которые, без сомнения, выведет Элиас на поле битвы.

— Мало чего осталось, — заметил Хейстен, — не хватит даже на первое время. Может, только чужеземцы додумаются захватить что-нибудь, кроме вин и неприятностей.

Прихрамывающий сторож наконец отыскал меч в ножнах, который, по мнению Хейстена, подходил по размерам для Саймона. Оружие было шершавым от засохшего масла, и сторож вынужденно скрыл недовольную гримасу.

— Отполируй его, — сказал он. — Будет вещь что надо!

В результате дальнейших поисков обнаружился длинный лук, у которого недоставало только тетивы, в остальном он был в хорошем состоянии, а при нем нашелся даже кожаный колчан.

— Работа тритингов, — заявил Хейстен, указывая на пучеглазых оленей и кроликов, вытравленных на темной коже. — Они делают славные колчаны, эти тритинги. — Саймон решил, что стражник чувствует себя несколько виноватым из-за этого непрезентабельного меча.

В караулке его новый учитель вытянул у квартирмейстера тетиву и полдюжины стрел, и показал Саймону приемы чистки и ухода за его новым оружием.

— Наточи его как следует парень, понял, наточи его как следует, — говорил грузный стражник, проводя лезвием по мокрому камню. — Иначе ты превратишься в девку, прежде чем станешь мужчиной. — Вопреки-всякой логике под слоем засохшего масла и ржавчины вскоре заблестела благородная сталь.

Саймон надеялся, что они сразу займутся упражнениями с мечом или по крайней мере стрельбой по мишени, но вместо этого Хейстен достал два обитых тканью деревянных шеста и повел его за городские ворота, на склон горы. Саймон быстро понял, как мало его игры с Джеремией, мальчиком свечника, напоминали настоящие солдатские упражнения.

— Больше толку было бы с пикой, — сказал Хейстен, когда Саймон после сильного удара в живот рухнул на траву, чтобы отдышаться. — Только в замке сейчас ничего такого нет, видишь, какая история. Потому-то твоей игрушкой будет лук, парень. Но и меч знать неплохо для ближнего боя, понял меня? Тут ты тыщу раз скажешь спасибо старому Хейстену.

— А… когда же… лук? — пропыхтел Саймон.

— Завтра, парень, завтра будут и лук, и стрелы… или послезавтра, — Хейстен засмеялся и протянул широкую ручищу. — Поднимайся, парень, наше с тобой веселье нынче только начинается.

Уставший, замученный, Саймон чувствовал себя вымолоченым, как пшеница, и боялся, что мякина вот-вот полезет у него из ушей. За дневной трапезой стражников он подкреплялся бобами и хлебом, а Хейстен продолжал словесную часть его образования, которую юноша в основном пропустил из-за непрерывного низкого шума в ушах. Наконец его отпустили, предупредив, что все начнется сначала ранним утром следующего дня. Он поплелся в пустую комнату Стренгьярда и провалился в сон, даже не сняв сапоги.

Капли дождя залетали в открытое окно, в отдалении гремел гром. Саймон проснулся и обнаружил, что его, как и утром, ждет Бинабик, как будто и не было длинного, полного синяков дня. Эта иллюзия быстро рассеялась, когда он сел. Каждый мускул закостенел и ныл, и Саймон чувствовал себя столетним стариком.

Бинабику пришлось немало потрудиться, чтобы заставить его встать с постели.

— Саймон, мы будем не развлекаться, ты не можешь соглашаться или не соглашаться, ты просто не имеешь выбора. На этих весах будут полеживать наши жизни.

Саймон откинулся на спину:

— Да я не спорю. Но если я сейчас встану, я умру.

— Довольно, — маленький человек схватил его за руку, уперся ногами и, морщась, стал тянуть юношу в сидячее положение. Раздался душераздирающий стон и стук, когда одна из обутых в сапоги ног Саймона опустилась на пол. Потом была долгая тишина — и другая присоединилась к ней.

Через несколько минут он уже хромал к двери вслед за Бинабиком навстречу пронизывающему ветру и ледяному дождю.

— Нам и за ужином придется сидеть? — поинтересовался Саймон. В первый раз в жизни он чувствовал себя слишком разбитым, чтобы есть.

— Не полагаю так. Джошуа очень такой странный в этой области, не очень-то любит есть и пить при обществе своего двора. Ему симпатично одиночество. Так что, полагаю я, все принимали немного пищи до совета. Именно благодаря этой причине я собираюсь уговаривать Кантаку сиживать в комнате. — Он улыбнулся и похлопал Саймона по плечу. — Сегодня вечером мы будем иметь в виде пищи только беспокойство и споры. Это не есть хорошо для пищеварения человека, тролля или волка.

Снаружи бесчинствовала свирепая буря, а Большой зал Наглимунда был сух, согрет пламенем трех открытых очагов и освещен несметным количеством свечей. Косые балки крыши терялись в темноте высоко над головой, а стены были плотно завешаны религиозными гобеленами.

Десяток столов сдвинули вместе и составили в форме огромной подковы; высокое, узкое деревянное кресло Джошуа с резным лебедем Наглимунда стояло в середине дуги. Уже полсотни человек расположились с разных сторон подковы, увлеченно беседуя друг с другом — высокие люди, одетые в отороченные мехом куртки с цветистыми побрякушками, по большей части мелкая знать, но попадались среди них и носившие грубую солдатскую одежду. Некоторые, когда вновь прибывшая парочка продефилировала мимо них, провожали ее оценивающими взглядами и снова возвращались к прерванным разговорам.

Бинабик ткнул Саймона в бок:

— Они наверное думают, что мы — специально приглашенные акробаты. — Он засмеялся, но Саймону показалось, что на самом деле ему не очень-то весело.

— Кто все эти люди? — прошептал юноша, когда они устроились на дальнем конце одной из сторон подковы. Паж поставил перед ними кубки с вином, и, прежде чем отступить назад к стене, добавил туда горячей воды.

— Лорды Эркинланда, оказывающие некоторую поддержку Джошуа или, в крайнем случае, еще не имеющие решения на этот счет. Этот, коренастый, в красном с белым — Ордмайер, барон Итерселла. Он говорит с Гримстедом, Этельфертом и другими, которых я еще не узнавал. — Тролль поднял бронзовый кубок и сделал порядочный глоток. — Хммм. Наш принц не особенно расточительствует в отношении этого вина или может быть он немножко пропагандировает очень хорошую местную воду. — Озорная улыбка снова озарила лицо маленького человека. Саймон откинулся в кресле, опасаясь, что вместе с улыбкой вернется и маленький острый локоть, но Бинабик уже изучал сидевших за столом.

Саймон глотнул вина. Оно действительно было водянистым;

И он размышлял, кто же его разбавил, у кого туго с деньгами: сенешаль или сам принц, и все-таки это было лучше, чем ничего, и могло сослужить хорошую службу его ноющим суставам. Когда он опорожнил кубок, паж вышел вперед и наполнил его снова. Подходили еще люди, некоторые тихо переговаривались между собой, другие холодно оглядывали тех, кто уже прибыл. Появился очень, очень старый человек в церковном облачении, поддерживаемый молодым священником, и начал расставлять на столе рядом с местом Джошуа различные блестящие предметы. Выражение его лица свидетельствовало о дурном характере. Молодой священник усадил его в кресло, потом наклонился и шепнул ему что-то на ухо. Старший ответил что-то, по-видимому с сомнительной вежливостью, потому что священник возвел страдающий взгляд к балкам крыши и удалился.

— Это Ликтор? — тихонько спросил Саймон.

Бинабик покачал головой:

— Нахожу сомнительным, что глава всей эйдонитской церкви может оказаться в этом месте, которое есть логово опального принца. Скорее предположу, что это Анодис, епископ Наглимунда.

Пока Бинабик говорил, вошла последняя группа людей, и тролль оборвал сам себя, чтобы наблюдать за ними. Большинство вновь прибывших с заплетенными в тонкие косички волосами были одеты в белые камзолы Эрнистира. Их лидер — сильный, мускулистый молодой человек с длинными темными усами — разговаривал с каким-то южанином, выглядевшим слегка старше эрнистирийца. Этот, с тщательно завитыми волосам, в камзоле нежнейших оттенков верескового и голубого, был так изысканно одет, что, как показалось Саймону, произвел бы впечатление даже на Сангфугола. Старые солдаты, сидевшие вокруг стола, открыто посмеивались над франтоватостью его костюма.

— А эти? — спросил Саймон. — А эти, в белом, с золотом вокруг шеи? Эрнистирийцы, да?

— С несомненностью. Принц Гвитин и с ним его люди. Принц разговаривает, если не будет ошибки у меня, с бароном Дивисаллисом из Наббана. О нем говаривают как о человеке с острым умом, который слишком очень много думает о собственной одежде. К тому же отважный боец, так рассказывали мне.

— Откуда ты все это знаешь, Бинабик? — спросил Саймон, возвращаясь от эрнистирийцев к своему другу. — Ты подслушивал у замочной скважины?

Тролль надменно выпрямился.

— Я не всегда проживал на вершине гор! — сказал он. — Кроме того, я имел беседование со Стренгьярдом и много других информационных средств, пока ты тепло согревал свою постель.

— Что?! — голос Саймона прозвучал гораздо громче, чем он рассчитывал; он понял, что по меньшей мере слегка пьян. Несколько сидевших рядом с любопытством обернулись к нему. Саймон наклонился, чтобы продолжить защищаться более тихим голосом.

— Я был… — начал он, но тут по всему залу задвигались стулья: люди вскакивали с мест. Саймон поднял глаза и увидел, что в дальнем конце зала появилась стройная фигура принца Джошуа в одежде его обычных серых тонов. Он спокойно, без улыбки оглядел зал. Единственным признаком его сана был серебряный обруч на лбу.

Джошуа приветственно кивнул собравшимся и Сел; остальные быстро последовали его примеру. Пажи вышли вперед, разливая вино по кубкам, старый епископ, сидевший по левую руку от принца (по правую руку сидел эрнистирийский Гвитин), поднялся со своего места.

— Теперь прошу вас, — голос епископа звучал кисло, как у человека, который делает одолжение, но заранее знает, что ни к чему хорошему это не приведет, — склоните головы, и мы испросим благословение Узириса Эйдона этому совету и всем, кто собрался здесь, — говоря так, он поднял перед собой прекрасное древо литого золота, украшенное синими каменьями.

Старик перевел дыхание и огляделся. Саймон, вытянувший шею, чтобы лучше видеть, раскрыв рот так, что касался подбородком груди, подумал, что у епископа такой вид, как будто ему хочется схватить свое усыпанное драгоценностями древо и размозжить головы всем присутствующим.

— А также, — поспешно закончил епископ, — прости всякую тщеславную глупость, которая может быть произнесена здесь. Все мы — Твои дети.

Старик покачнулся и сел в кресло. За столом поднялся гул — все разом заговорили.

— Тебе бы приходило в голову, друг Саймон, что старый епископ не очень в восторге оттого, что он среди всех этих?

Джошуа встал:

— Благодарю вас, епископ Анодис, за ваши… сердечные молитвы. И спасибо всем, кто пришел сюда сегодня. — Он оглядел высокую, освещенную комнату. Левая рука принца лежала на столе, правую скрыли складки плаща. — Пришли мрачные времена, — произнес он, переводя взгляд с одного лица на другое. Саймон. почувствовал, как тепло разливается по его телу, и подумал, расскажет ли принц о своем спасении. Моргнув, он открыл глаза как раз в тот момент, когца принц, скользнув по нему взглядом, снова обратил его к центру зала.

— Мрачные и беспокойные времена. Верховный король в Хейхолте — он мой брат конечно, но мы здесь будем говорить о нем как о короле — кажется, повернулся спиной к нашим невзгодам. Налоги были подняты им так, что превратились в суровое наказание, хотя страна сотрясалась от жестокой засухи в Эркинланде и Эрнистире и снежных бурь на севере. И в это тяжелое время Хейхолт тянется к нам, чтобы забрать больше, чем брал когда-либо за все время правления короля Джона. Элиас отозвал отряды, ранее хранившие безопасность на дорогах и в пустынных землях Вальдхельма и Фростмарша.

— Как верно! — воскликнул барон Ордмайер, с грохотом опуская на стол тяжелый кубок. — Благословит вас Бог, но это так верно, принц Джошуа! — Он повернулся и погрозил кулаком, ища поддержки у остальных. Раздался хор одобрительных голосов, но среди них были и такие, кто возмущенно качал головой, слыша эти безрассудные слова в самом начале совета. К этим последним принадлежал и епископ Анодис.

— И таким образом, — продолжал Джошуа, слегка повысив голос, чтобы заставить собравшихся затихнуть, — таким образом перед нами возникает естественный вопрос: что же нам делать? Вот почему я пригласил вас сюда и вот почему, как я предполагаю, вы откликнулись на мой зов. Чтобы решить всем вместе, что мы можем сделать, и чтобы держать эти цепи, — он поднял левую руку и продемонстрировал всем наручник, все еще скованный на ней, — подальше от нашего горла, когда король возжелает надеть их на нас.

Раздался гром одобрительных выкриков. Жужжание тихих перешептываний тоже усилилось. Джошуа призывал к тишине, размахивая здоровой рукой, когда в дверях как будто вспыхнуло яркое красное пятно. В комнату скользнула женщина, ее длинное шелковое платье сияло ярче факелов. Это ее, темноглазую, властную и гибкую, Саймон видел в комнатах Джошуа. За одно мгновение она достигла кресла принца, глаза мужчин следили за ее движениями с неподдельным интересом. Джошуа, судя по всему, чувствовал себя неловко, когда она наклонилась и прошептала ему что-то на ухо, но так и не отвел глаза от чаши с вином.

— Кто эта женщина? — спросил Саймон. Судя по торопливому шепоту, доносившемуся со всех сторон, не он один хотел выяснить этот вопрос.

— Ее именовывают Воршева, и она дочь главы одного клана из Тритингов, а кроме того она… что? дама, я предполагаю, дама принца. Говаривают, что она красива до чрезвычайности.

— Она красива, — Саймон некоторое время еще смотрел на нее, потом повернулся к троллю. — "Говорят"? Что ты имеешь в виду? Она же здесь, верно?

— Мне очень затруднительно судить в этом спрашивании, — он улыбнулся. — Видишь ли, я не вдохновляюсь видом высоких женщин.

Леди Воршева, как видно, закончила передавать свое сообщение. Она выслушала ответ Джошуа и выскользнула из зала так же быстро, как и появилась, оставив на прощание только слабое алое мерцание в дверях.

Принц поднял глаза, и по его спокойному лицу прокатилось что-то похожее на… смущение?

— Итак, — начал принц Джошуа, — мы начали… Да, барон Дивисаллис?

Франт из Наббана поднялся с места:

— Вы сказали, ваше высочество, что думаете об Элиасе только как о короле, но это, к сожалению, очевидная… не правда.

— Что вы имеете в виду? — спросил лорд Наглимунда, заглушая возмущенный ропот своих вассалов.

— Простите, принц, но я имею в виду вот что: если бы он был только королем, мы не были бы здесь, или, по крайней мере, герцог Леобардис не послал бы меня. Вы тоже сын короля Джона, вот что побудило нас отправиться так далеко. В противном случае недовольные политикой Хейхолта обратились бы в Санкеллан Магистревис или в Таиг в Эрнисадарке. Но вы ведь его брат, не так ли? Брат короля?

Холодная улыбка скользнула по губам Джошуа.

— Да, барон Дивисаллис, это так. И я понимаю, о чем вы говорите.

— Благодарю вас, ваше высочество, — барон слегка поклонился. — Тогда остается один вопрос. Чего вы хотите, принц Джошуа? Отмщения? Трона? Или просто мира с самодурствующим королем, который оставил бы вас в покое в вашем Наглимунде?

Теперь уже присутствующие эркинландеры заревели в полную силу. Многие встали, нахмурив брови и раздувая усы. Но прежде чем кто-либо из них успел вымолвить хоть слово, юный Гвитин из Эрнистира вскочил на ноги, наклоняясь через стол к барону Дивисаллису, как конь, закусивший удила.

— Наббанаец желает знать, чего мы хотим? Вот чего хочу я — драться! Элиас оскорбил кровь и трон моего отца и прислал Руку Короля в наш Таиг с угрозами, как будто мой отец ребенок, которого надо наказывать. Мы не нуждаемся в обсуждениях — мы хотим драться!

Несколько человек бурно приветствовали дерзкие слова эрнистириица, но Саймон, туманно оглядывая помещение, после того как допил последние капли очередного кубка вина, увидел, что еще больше тех, кто выглядел озабоченным и встревоженным, — они тихо переговаривались с соседями по столу. Рядом нахмурился Бинабик, зеркально отражая выражение, тенью промелькнувшее по лицу принца.

— Слушайте меня! — крикнул принц. — Наббан в лице барона Дивисаллиса задал непростые, но справедливые вопросы, и я отвечу на них, — он бросил на барона ледяной взгляд. — У меня нет никакого желания быть королем, барон. Мой брат тоже знал это и тем не менее захватил меня, убил два десятка моих людей и бросил меня в подземелье. — Он снова взмахнул закованной в наручник рукой. — За это — да, я действительно хочу отмщения, но если бы Элиас правил хорошо и справедливо, я пожертвовал бы местью ради блага всего Светлого Арда и особенно моего Эркинланда. Что касается примирения… боюсь, что это невозможно. Элиас стал недоверчивым и вспыльчивым;

Некоторые говорят, что временами он впадает в безумие.

— Кто говорит? — требовательно спросил Дивисаллис. — Лорды, чьи спины согнуты под его, надо признать, тяжелой рукой? Мы говорим здесь о возможности войны, которая разорвет жизнь наших народов, как гнилую тряпку, и прольет реки крови. Тяжким позором будет, если такая война начнется из-за слухов.

Джошуа откинулся назад и, подозвав пажа, прошептал ему распоряжение. Мальчик прямо-таки вылетел из зала.

Встал мускулистый бородатый человек в белых мехах с серебряной цепочкой на груди.

— Если барон забыл, кто я такой, я напомню ему, — сказал он, чувствуя себя явно смущенным, — Этельферт, лорд Тинсетта, вот кто я. Собственно, вот что я хотел бы сказать: если мой принц говорит, что король потерял разум, что ж, мне довольно его слова. — Он нахмурился и сел.

Встал Джошуа, прямой, как серая стрела.

— Спасибо тебе, лорд Этельферт, за твои добрые слова. Но, — он обвел глазами собрание. Все, притихнув, ловили каждое его слово, — никто не должен сейчас считаться с моими словами или со словами моих вассалов. Вместо того я представлю вам человека, в чье ближайшее знакомство с нравами и привычками Элиаса трудно будет не поверить. — Он протянул руку к ближней к нему двери, той, через которую исчез паж. Мальчик немедленно появился вновь. За его спиной в дверях появились две фигуры. Одна из них была леди Воршева. Другая, в одежде небесно-голубых тонов, прошла мимо нее к озерцу света у настенного канделябра.

— Мои лорды, — сказал Джошуа. — Принцесса Мириамель, дочь Верховного короля!

А Саймон, раскрыв рот, смотрел на ореол золотистых волос, видневшийся под вуалью и короной, и — о, такие знакомые черты! — похолодел от страшной догадки. Он хотел было встать, как это уже сделали остальные, но колени его ослабли, и он рухнул обратно в кресло. Как? Почему? Так вот в чем был ее секрет — отвратительный, предательский секрет!

— Мария… — пробормотал он, и когда она села в кресло, которое уступил ей Гвитин, принимая его жест со строгим, изящным кивком, а все остальные последовали ее примеру, обмениваясь громкими, удивленными возгласами, Саймон наконец вскочил на ноги.

— Ты, — сказал он Бинабику, хватая маленького человека за плечо. — Ты… ты знал?!

Тролль, казалось, хотел что-то сказать, но потом поморщился и пожал плечами. Саймон посмотрел вперед, через море голов, и увидел, что Мария… Мириамель… смотрит на него печальными, широко раскрытыми глазами.

— Проклятье! — прошипел он, потом повернулся и опрометью бросился вон из зала, чувствуя, что глаза его наполняются постыдными для мужчины слезами.

3. СЕВЕРНЫЕ ВЕСТИ

— На, паренек, — сказал Таузер, подталкивая через стоя новую бутыль. — Ты прав, как никогда. От них одни неприятности, всегда так было, и вряд ли когда это переменится.

Саймон искоса посмотрел на старого шута, который в данный момент казался ему вместилищем всей земной мудрости.

— Они пишут человеку письма, — сказал он и сделал большой глоток. — Лживые письма. — Он шваркнул кружкой об стол и долго смотрел, как плещется вино, угрожая пролиться.

Таузер прислонился спиной к стене своей похожей на ящик комнаты. Он был в холщевой нижней рубахе и не брился день или два.

— Они действительно пишут такие письма, — согласился он, мрачно кивая обросшим белой щетиной подбородком. — Иногда они еще лгут о вас другим леди.

Саймон сморщился, подумав об этом. Она-то наверняка именно так и сделала и рассказала всяким там высокородным дамам о глупом судомое, который плыл с ней в одной лодке по Эльфевенту. Эта история наверное развеселила весь Наглимунд.

Он сделал еще глоток и почувствовал, что кислый вкус возвращается, наполняя его рот желчью.

Таузер пытался встать на ноги.

— Смотри, смотри, — сказал старик, подходя к массивному деревянному сундуку и погружаясь в поиски чего-то. — Проклятие, я точно знаю, что это где-то здесь!

— Я должен был догадаться, — бранил себя Саймон. — Она написала мне записку. Откуда служанке знать, как писать правильно, лучше, чем я.

— Ну вот, теперь, конечно, она здесь, эта будь-она-проклята лютневая струна!

— Но, Таузер, она ведь написала мне записку — она написала: да благословит меня Бог! Назвала меня другом!

— Что? Да, это прекрасно, паренек, прекрасно. Это как раз такая девушка, какая тебе нужна, не какая-нибудь капризная неприступная леди! Уж она-то не будет смотреть на тебя сверху вниз, как та, другая! Ах, вот оно где!

— Ась? — Саймон потерял нить разговора. Ему-то казалось, что они говорили только об одной девушке — этой архипредательнице, этой притворщице Марии… Мириамель-Марии… Что же, это все не имеет никакого значения, вот так.

Но она спала на моем плече. Смутно, пьяно он вспомнил теплое дыхание на щеке и почувствовал пронзительную боль утраты.

— Посмотри-ка на это, парень, — Таузер, покачиваясь, стоял над ним, протягивая что-то белое. Саймон озадаченно моргнул.

— Что это? — спросил он, и голос прозвучал немного отчетливее, чем прежде.

— Шарф. Для холодной погоды. Видишь? — Старик показал согнутым пальцем на серию странных значков, вывязанных по белому темно-синей ниткой. Форма этих рун напомнила Саймону о чем-то, что коснулось глубоко запрятанного пульсирующего холода даже через винный туман.

— Что это такое?

— Руны Риммергарда, — объяснил старый шут, рассеянно улыбаясь. — Они читаются как Круин — мое настоящее имя. Это связала девушка, она связала этот шарф. Для меня. Когда я сопровождал моего дорогого короля Джона в Элвритсхолл. — Неожиданно старик заплакал, медленно нащупывая путь к столу, чтобы рухнуть наконец в твердое кресло. Через несколько минут всхлипывание прекратилось, и слезы застыли в его покрасневших глазах, как лужи после грибного дождя. Саймон ничего не стал говорить.

— Я должен был жениться на ней, — выговорил наконец Таузер. — Но она не хотела оставлять свою страну — не хотела ехать в Хейхолт. Боялась поселиться в чужом замке, вот оно как, боялась оставить свою семью. Она умерла много лет назад, бедная моя девочка. — Он громко шмыгнул носом. — А как я мог покинуть моего дорогого короля Джона?

— Что ты хочешь сказать? — спросил Саймон. Он не мог вспомнить, где и когда он видел руны Риммергарда, а может быть и не хотел вспоминать. Куда проще было молча сидеть при свете свечи, а старик пусть рассказывает свои истории. — Когда они… когда ты был в Риммергарде? — спросил он поспешно.

— О парнишка, годы, годы и годы. — Таузер без смущения вытер глаза и высморкался в огромный носовой платок. — Это было после битвы при Наарведе, через год после нее. Тогда я встретил девушку, которая связала его.

— Что это за битва при Наарваде? — Саймон потянулся, чтобы налить себе еще вина, но передумал. Интересно, что сейчас происходит в Большом зале?

— Наарвед? — Таузер удивленно вытаращил таза. — Ты не знаешь Наарведа? Битву, в которой Джон разбил старого короля Йормгруна и стал Великим королем севера?

— Мне кажется, я что-то слышал об этом, — смущенно отозвался Саймон. — Столько всего приходится знать в этом мире! Это была знаменитая битва?

— Конечно! — У Таузера заблестели глаза. — Джон держал Наарвед в осаде всю зиму. Йормгрун и его советники считали, что южане, эркинландеры, никогда не смогут выстоять так долго в суровых снегах Риммергарда. Они были уверены, что Джону придется снять осаду и отступить на юг. Но для Джона не было ничего невозможного! Он не только захватил Наарвед, но при заключительном штурме сам перелез через стену внутреннего двора и открыл подъемную решетку — один отбился от десяти человек, когда перерезал веревку. Так он сломил оборону Йормгруна и зарубил старого короля над его собственным языческим алтарем!

— Правда? А ты был там? — Саймон действительно уже знал всю эту историю, но услышать рассказ о таких событиях из уст непосредственного участника было захватывающе интересно.

— В общем да. Я был в лагере Джона. Он всюду брал меня с собой, мой старый добрый король.

— Как Изгримнур стал герцогом?

— Ахх! — рука Таузера, крутившая белый шарф, пустилась на поиски винной кружки, вскоре увенчавшиеся успехом. — Видишь ли, первым герцогом был его отец, Изборн. Это был первый человек из языческой знати Риммергарда, получивший благословение Узириса Эйдона. Джон сделал его дом первым домом Риммергарда. Так что сын Изборна, Изгримнур, теперь законный герцог, и более благочестивого эйдонита тебе не сыскать.

— А что случилось с сыновьями этого короля Йорг-как-его-там-звали? Они не захотели стать эйдонитами?

— О-о! — Таузер небрежно махнул рукой. — Я думаю, они все погибли в сражении.

— Хммм… — Саймон откинулся назад, стараясь забыть о запутанных отношениях религии и язычества, чтобы лучше представить себе эту великолепную битву. — У короля Джона уже был тогда Сверкающий Гвоздь?

— Да… да, был, — сказал Таузер. — Божье древо, он был так прекрасен в бою! Сверкающий Гвоздь сиял так ярко и бил так быстро — что временами казалось, будто Джон озарен святым серебристым нимбом. — Старый шут тяжело вздохнул.

— Так кто же была та девушка? — спросил Саймон.

Таузер недоуменно взглянул на него.

— Какая девушка?

— Ну та, которая связала тебе этот шарф.

— О! — Таузер нахмурился, сморщившись. — Сигмар. — Он снова надолго замолчал. — Ну, видишь ли, мы не уезжали почти год. Это нелегкая работа, наводить порядок в покоренной стране, я даже иногда думал, что проще сражаться на этой проклятой войне. А она убирала покои короля — там жил и я. У нее были золотые волосы — нет, светлее, почти белые. Я приманивал ее к себе очень осторожно, обращался с ней, как с диким жеребцом: ласковое слово тут, лакомый кусочек для ее семейства там… Ох, и хорошенькая же она была!

— Ты хотел тогда на ней жениться?

— Думаю, да, но это было много лет назад, парнишка. Я хотел забрать ее с собой, вот это уж вернее верного. Но она не захотела.

Некоторое время оба молчали. Штормовой ветер стонал за толстыми стенами замка, как забытые хозяином собаки. Воск свечи с шипением капал на стол.

— Если бы ты мог вернуться назад, — сказал наконец Саймон, — если бы ты мог снова оказаться там… — Он изо всех сил пытался справиться с трудной мыслью, — ты бы… ты бы позволил ей уйти во второй раз?

Сперва не последовало никакого ответа. Только когда Саймон совсем уже собрался встряхнуть его легонько, старик зашевелился и откашлялся.

— Я не знаю, — медленно произнес Таузер. — Бог решает наши судьбы так, как он считает нужным, но ведь должен же быть выбор, а, мальчик? Без выбора не будет ничего хорошего. Я не знаю — и вообще мне не хочется так глубоко залезать в прошлое. Лучше оставить все, как есть, правильно я выбрал тогда или нет.

— Но ведь гораздо легче выбирать потом, — сказал Саймон, поднимаясь на ноги. Таузер не отрывал глаз от колеблющегося пламени свечи. — Я хочу сказать, когда приходится принимать решения, ты никогда не знаешь всего. Это только потом понимаешь, как на самом деле нужно было поступить.

Внезапно он почувствовал себя скорее уставшим, чем пьяным; усталось накинула на него свои липкие сети и влекла за собой. Он поблагодарил за вино, пожелал доброй ночи старому шуту и вышел в пустынный двор под косые струи дождя.

Саймон стоял, сбивая грязь с сапог, и смотрел, как Хейстен спускается вниз по мокрой, исхлестанной ветром горе. Очаги распростертого внизу города посылали слабые дымки в стальное небо. Разворачивая тряпку, в которую был обернут его меч, он видел белое лезвие солнечного света, пробивавшееся сквозь тучи на северо-западном горизонте. Этот лучик мог быть посланцем лучшего, светлого мира по ту сторону бури, а мог явиться просто равнодушной игрой света, безразличной к миру и его заботам. Саймон задумчиво смотрел на него, крутя тряпье в руках, но настроение его ничуть не изменилось. Ему было ужасно одиноко. С тем же успехом он мог бы быть камнем или обрубком дерева, забытым среди волнующихся трав.

Бинабик заходил к нему этим утром, и стук его в конце концов прорвался сквозь тяжелый от вина сон Саймона. Юноша не обращал внимания на стук и смутно доносящиеся сквозь сон слова тролля, до тех пор пока все это не прекратилось, предоставив ему возможность свернуться в клубок и еще немного подремать. Он еще не был готов к тому, чтобы разговаривать с Бинабиком, и благословлял безразличную дверь, разделявшую их.

Бессердечный Хейстен долго смеялся над тем зеленоватым оттенком, который имело лицо Саймона, когда он пришел утром в казармы, и, пообещав вскоре взять его на настоящую выпивку, приступил к изгнанию винных паров через пот. Сначала Саймон был убежден, что одновременно из него вытекает жизнь, но примерно через час он почувствовал, что движение крови по его жилам начинает восстанавливаться. Хейстен заставил его работать с обернутым тряпкой мечом и подбитым войлоком щитом даже усерднее, чем накануне, но Саймон был рад отвлечься, погрузившись в безжалостный ритм ударов меча о щит: удар и контрудар.

Ветер пронизывал насквозь мокрую рубашку. Саймон поднял свое снаряжение и двинулся к Главным воротам.

Пробираясь через размокший от дождя внутренний двор, мимо группы стражников в плотных шерстяных плащах, которые шли сменить часовых, юноша думал, что, кажется, все краски вытекли из Наглимунда вместе с дождевой водой. Засыхающие деревья, серые плащи стражников Джошуа, темные рясы священников — все казалось изваянным из камня, даже торопливые пажи были всего лишь статуями, получившими кратковременную жизнь, но в конце концов обреченные на неподвижность.

Саймон с некоторым удовольствием забавлялся этими мрачными рассуждениями, когда внезапная вспышка цвета на дальней стороне двора привлекла его внимание. Яркость мелькнувших красок была такой же вызывающей, как зов трубы в тихий вечер.

Сверкающие шелка принадлежали трем молодым женщинам, которые появились из сводчатого прохода и со смехом понеслись через открытый двор. На одной было красное с золотом платье, другая отливала золотисто-желтым, как поле скошенного сена; третья была в длинном блестящем платье голубино-серого и голубого тонов. Менее чем через секунду он узнал в последней Мириамель.

Он уже шел по направлению к удаляющейся троице, прежде чем понял, что собственно собирается сделать; через мгновение, когда они исчезли в длинной колоннаде, перешел на рысь. Звук их голосов дразнил его, как особенно соблазнительный запах дразнит ценного мастиффа. Сделав тридцать длинных шагов, он поравнялся с ними.

— Мириамель! — сказал он, и это получилось у него так громко, что леди остановились в изумлении и замешательстве. — Принцесса!

Когда она обернулась, он сделал еще несколько шагов. Узнавание сменилось на ее лице другим чувством, чувством, которое он принял за жалость.

— Саймон? — спросила она, но в глазах ее не было сомнения. Они стояли на расстоянии трех-четрых аллей, глядя друг на друга, словно через глубокий каньон. Некоторое время они молча смотрели, причем каждый надеялся, что другой перекинет через пропасть мост надлежащей репликой. Потом Мириамель коротко и тихо сказал что-то своим спутницам. Саймон не разглядел их лиц, заметив только явное неодобрение, отразившееся на них. Парочка поспешно попятилась, потом дамы повернулись и отошли немного вперед.

— Мне… мне кажется странным не называть вас больше Мария… принцесса, — Саймон посмотрел вниз, на забрызганные грязью сапога, на штаны, покрытые зелеными пятнами от травы, и вместо стыда, которого следовало бы ожидать, почувствовал что-то вроде странной, свирепой гордости. Может, он и мужлан, но по крайней мере честный мужлан.

Принцесса быстро оглядела его, оставляя лицо напоследок.

— Извини меня, Саймон. Я лгала тебе не потому, что хотела, а потому что должна была. — Она разжала пальцы, сделав быстрый беспомощный жест. — Извини.

— Не… не надо извиняться, принцесса. Просто… просто… — Он подыскивал слова, сжимая ножны так, что побелели костяшки пальцев:

— Просто все это кажется мне странным.

Теперь он оглядывал ее. Он нашел красивым ее платье — и решил, что узкие зеленые полоски на нем, наверное, символ упрямой преданности ее отцу, — и все это присоединилось к Марии, которую он помнил, и что-то отняло у нее. Ему пришлось признать, что выглядит она хорошо. Прелестные тонкие черты ее лица были теперь заключены в драгоценную оправу, подчеркивающую их достоинство. В то же время что-то ушло от нее, что-то смешное, земное и небрежное, что было в Марии, разделявшей с ним тяготы путешествия по реке и страшную ночь на Переходе. Немногое могло напомнить ему об этом в ее смягчившемся лице; только слабый намек в прядях коротко остриженных волос, выбивавшихся из капюшона.

— Вы красили волосы в черный цвет? — спросил он наконец.

Она застенчиво улыбнулась.

— Да. Задолго до того, как убежать из Хейхолта, я придумала, что нужно сделать. Я обрезала волосы — они были очень длинные, — добавила она с гордостью, — и женщина из Эрчестера сделал из них парик, а Лилит доставила его мне. Он был выкрашен в черный цвет, так что я могла наблюдать за людьми, окружавшими отца, слушать разговоры, которые я бы не могла услышать иначе, при этом оставаясь неузнанной. Я хотела понять, что же на самом деле происходит.

Саймон, несмотря на чудовищную неловкость, которую он чувствовал, был совершенно восхищен хитростью девушки.

— Но почему вы следили за мной? Какое значение я имел для вас?

Принцесса продолжала нервно сплетать и расплетать пальцы.

— Я не собиралась следить за тобой, во всяком случае первое время. В церкви я просто слушала спор моего отца и дяди. А потом… да, я действительно следила за тобой. Я видела тебя в замке, та был сам по себе, никто не говорил тебе, что делать, где находиться, кому улыбаться и с кем разговаривать… Я завидовала тебе.

— Никто не говорил мне, что делать! — Саймон улыбнулся. — Ты, девочка, просто никогда не встречала Рейчел Дракона… то есть принцесса.

Мириамель, сперва тоже улыбнувшаяся, теперь снова показалась смущенной. На Саймона накатила волна гнева, который жег его все утро. Кто она такая, чтобы стесняться его? Разве он не снимал ее с дерева? Разве она не спала у него на плече?

Что ж, в том-то и дело, верно? подумал он.

— Мне пора, — он поднял ножны, как бы желая показать ей украшающий их узор. — Я весь день сегодня упражнялся с мечом. Ваши подруги заждались вас. — Он повернулся было, чтобы идти, потом остановился и опустился перед ней на одно колено. На лице ее было еще больше смущения и грусти, чем раньше. — Принцесса, — сказал он и пошел прочь. Он ни разу не оглянулся. Он держал голову высоко, спина его была очень прямой.

Бинабик, одетый во что-то, что казалось его парадным одеянием, — белая куртка из оленьей кожи и ожерелье из птичьих черепов — встретил его на пути в комнату. Саймон холодно приветствовал его, втайне удивившись, что на месте вчерашнего яростного гнева сейчас в душе была только странная опустошенность. Тролль, подождав, пока он соскребет грязь с сапог, последовал за ним в комнату. Саймон стал переодеваться в чистую рубашку, которую любезно оставил для него отец Стренгьярд.

— Я имею уверенность, что ты сейчас содержишь сердитость, Саймон, — начал Бинабик. — Я имею желание, чтобы ты вооружился пониманием, что я не имел знания о принцессе, пока принц Джошуа не говаривал мне позапрошлым вечером.

Рубаха священника была чересчур длинной даже для долговязого Саймона, и он заправил ее в штаны.

— Почему ты мне не сказал? — спросил он, довольный той легкомысленной небрежностью, с которой это у него получилось. Совершенно незачем сокрушаться по поводу вероломства маленького человека — в конце концов он всегда был сам себе хозяин.

— Это потому, что было дано обещание, — Бинабик выглядел очень несчастным. — Я давал соглашение прежде, чем узнавал в чем дело. Но ты только один день не имел знания, когда я имел — разве в этом была такая очень большая разница? Она имела должность говорить все нам обоим сама, вот мое мнение.

В том, что сказал маленький человек, была правда, но Саймон не желал слушать, как ругают Мириамель, несмотря на то, что сам он винил ее в гораздо большем количестве гораздо менее

Значительных преступлений.

— Теперь это уже не имеет значения. — Вот все, что он сказал.

Бинабик изобразил жалкую улыбку:

— Питаю надежду, что так. В настоящий момент, с несомненностью, наибольшую важность имеет рэнд. В один такой вечер твоя история должна быть рассказана, и я имею предположение, что сегодняшний вечер будет именно этим вечером. Со своим уходом ты пропускал немного. В основном барон Дивисаллис требовал заверений принца Джошуа, чтобы принимать решения, насколько наббананцам нужно связывать себя с ним. Но сегодня…

— Я не хочу туда идти. — Он закатал свисавшие рукава. — Я собираюсь пойти повидать Таузера или Сангфугола. — Он возился с непокорным манжетом. — Принцесса там будет?

Тролль казался озабоченным.

— Кто может отвечать? Но ты нужен, Саймон. Герцог и его люди теперь здесь. Они приезжали меньше, чем час назад. Они очень грязные и очень ругают всех, а их лошади в изможденности и пене. Сегодня будут обсуждаться важности.

Саймон уставился себе под ноги. Проще было бы найти арфиста и выпить, это хорошо отвлекает от всевозможных проблем. Многие из его новых знакомых стражников могли бы составить прекрасную компанию. Можно, например, всем вместе, прогуляться в Наглимунд, город, которого он, в сущности, еще как следует и не видел. Все это было бы легче и приятнее, чем сидеть в этой огромной тяжелой комнате, придавленному грузом проблем и опасностей, нависших над ними. Пусть другие спорят и решают — он только судомой, слишком долго занимавшийся не своим делом. Разве так не будет лучше для всех? Разве нет?

— Я пойду, — неохотно произнес он. — Но только если я сам буду решать, надо мне говорить или нет.

— Договорились, — сказал Бинабик и широко улыбнулся, но Саймон был совсем не в том настроении, чтобы отвечать тем же. Он натянул плащ, чистый, но испещренный незалатанными шрамами дороги и леса, и позволил Бинабику увести себя в огромный зал.

— Вот оно! — рычал герцог Элвритсхолла. — Какие еще вам нужны доказательства? Очень скоро он заберет все наши земли!

Изгримнур, как и все его люди, еще не нашел подходящего спокойного момента, чтобы сменить свою дорожную одежду. Вода, капавшая с его насквозь мокрого плаща, образовала на полу небольшую пужицу.

— Подумать только, когда-то я держал на коленях это противоестественное чудовище! — Он конвульсивно вцепился в куртку на груди и обернулся к своим людям в поисках поддержки. Все, кроме узкоглазого Айнскалдира, лицо которого было лишено всяческого выражения, склонили головы в знак угрюмого сочувствия.

— Герцог! — позвал Джошуа, поднимая руку. — Изгримнур, сядь пожалуйста. Ты кричишь, не переставая, с того момента как ввалился в эту дверь, и я до сих пор не понял, что…

— Что сделал брат твой, король?! — Изгримнур побагровел. Выглядел он так, как будто в любую минуту может сгрести принца в охапку и перекинуть его через широкое колено. — Он украл мою землю! Он отдал ее изменникам, и они заключили в тюрьму моего сына! Чего вам еще надо, чтобы доказать, что он злобный демон?

Собравшиеся лорды и генералы, вскочившие на ноги, когда риммеры ворвались в помещение, сердито бормоча, начали падать обратно в деревянные кресла. В дюжины ножен с немелодичным скрежетом скользнула сталь.

— Должен ли я просить твоих людей говорить за тебя, добрый Изгримнур, — спросил Джошуа, — или ты сам сможешь рассказать нам, что произошло?

Старый герцог некоторое время смотрел на него, потом медленно поднял руку и провел ею по лбу, как бы вытирая пот. В какой-то момент Саймон был уверен, что Изгримнур сейчас заплачет; красное лицо герцога сморщилось в маске беспомощного отчаяния, глаза его напоминали глаза оглушенного животного. Он сделал шаг назад и опустился в кресло.

— Он отдал мою землю Скали Острому Носу, — выговорил он наконец. Когда из голоса герцога ушла неукротимая ярость, в нем явственно зазвучала опустошенность. — У меня больше ничего нет, и идти мне некуда, только сюда. — Он покачал головой.

Встал Этельферт из Тинсетта, его широкое лицо было полно сочувствия.

— Расскажите нам, что случилось, герцог Изгримнур, — сказал он. — Всех нас связывают общие беды, но помимо них существует еще долгая история нашего товарищества. Мы призваны быть друг для друга мечом и щитом.

Герцог благодарно взглянул на него.

— Спасибо вам, лорд Этельферт. Вы хороший товарищ и хороший северянин. — Он повернулся к остальным. — Простите меня. Я не правильно веду себя. Это ни к черту не годится, так сообщать новости. Позвольте мне теперь рассказать то, о чем всем вам следует знать. — Изгримнур поднял неизвестно чей кубок с вином и осушил его. Многие сидевшие за столом, предвидя длинный обстоятельный рассказ, распорядились наполнить свои кубки.

— Я уверен, что о многом из случившегося вы уже знаете, поскольку Джошуа и некоторые другие из здесь присутствующих были тому свидетелями. Я сказал Элиасу, что не могу больше оставаться в Хейхолте, когда снежные бури убивают моих людей и погребают наши города, а мой юный сын вынужден разбираться со всем этим вместо меня. Король препятствовал моему возвращению и препятствовал месяцами, но наконец вынужден был согласиться. Я забрал своих людей и двинулся на север.

Первым происшествием на нашем пути была засада в аббатстве Святого Ходерунда; прежде чем напасть на нас, негодяи перебили всех обитателей этого святого места. — Изгримнур коснулся дерерянного древа, висевшего у него на груди. — Мы сражались и обратили их в бегство; они скрылись, когда нас остановил чудовищный ливень.

— Я не слыхал об этом, — сказал Дивисаллис из Наббана, задумчиво глядя на герцога. — Кто устроил засаду в аббатстве?

— Не знаю, — с отвращением ответил риммерсман. — Нам не удалось захватить ни единого пленника, хотя изрядное количество мерзавцев отправилось по холодной дороге в ад. Некоторые из них были похожи на риммеров. Тогда я был уверен, что это наемники — теперь я не тороплюсь с выводами. Один из моих родственников погиб в схватке с ними.

Во-вторых, когда мы стояли лагерем недалеко от Нока, на нас напали мерзкие буккены, целый рой буккенов, да еще на открытом месте, хотите верьте, хотите нет. Они напали на большой, хорошо вооруженный лагерь! Их мы тоже разбили, но понесли при этом большие потери… Хани, Тринин, Уте из Сигарда…

— Буккены? — Барон Дивисаллис поднял брови, и невозможно сказать, чего в этом было больше — изумления или презрения. — Вы хотите сказать. Что ваших людей атаковали маленькие Человечки из северных легенд, герцог Изгримнур?

— Может быть, на юге это и считают легендами, — фыркнул со своего места Айнскалдир. — Все может быть в изнеженных дворцах Наббана, но у себя на севере мы не сомневаемся в них и держим топоры наготове.

Барон Дивисаллис явно разозлился, но прежде чем он успел бросить сердитую реплику, Саймон ощутил рядом с собой быстрое движение, и зазвенел голос.

— Не правильное понимание и невежество мы имеем как на севере, так и на юге, — сказал вставший на стул Бинабик, положив руку на плечо Саймона. — Буккены, землекопы, не распространяются в своих норах за северные границы Эркинланда, но то, что приносит большую удачу южанам, не должно оказаться принимаемым за веселую сказку.

От изумления Дивисаллис откровенно разинул рот, да и не он один.

— Это что, сам буккен явился эмиссаром в Эркинланд? Теперь я видел все сущее под солнцем и могу умереть счастливым.

— Если я представляюсь собой самое странное существо, которое вы видели в прохождении этого года… — начал Бинабик, но его прервал рев Айнскалдира, вскочившего со своего места подле остолбеневшего Изгримнура.

— Это хуже всякого букки! — прорычал он. — Это тролль, гнусная тварь! — Он рванулся вперед, отбросив сдерживающую руку герцога. — Что здесь делает этот похититель младенцев?

— Тебе не понять, громадный бородатый идиот! — огрызнулся Бинабик. Собрание обрушилось во всеобщий крик и неразбериху. Саймон схватил тролля за запястье, потому что маленький человек так далеко наклонился вперед, что мог вот-вот рухнуть на залитый вином стол.

Наконец над всем этим бедламом разнесся голос Джошуа, сердито призывающий к порядку.

— Кровь Эйдона, я не потерплю подобного безобразия! Вы мужчины или дети?! Изгримнур, Бинабик из Йиканука мой гость. Если твой человек не желает уважать правила моего замка, он может испробовать на себе гостеприимство моих подвалов. Я требую извинений! — Принц подался вперед, как пикирующий ястреб, и вцепившийся в куртку Бинабика Саймон был поражен его сходством с покойным Верховным королем. Перед ним был Джошуа, каким ему следовало бы быть.

Изгримнур склонил голову:

— Я приношу извинения за моего вассала, Джошуа. У него горячая голова, и он не привык к приличному обществу. — Риммер бросил свирепый взгляд на Айнскалдира, который, бормоча что-то себе в бороду, уселся на место, упорно глядя в пол. — Между нашим народом и народом троллей — многолетняя вражда, — объяснил герцог.

— Тролли Йиканука не враждуют ни с кем, — более чем высокомерно ответил Бинабик. — Это риммеры питают такой страх к нашему огромному росту и ужасной силе, что предпринимают нападение везде, где видят нас, даже в замке Джошуа.

— Довольно, — принц раздраженно махнул рукой. — Это не место для откупоривания старых бутылок. Бинабик, вы еще получите слово. Изгримнур, ты не закончил свой рассказ.

Дивисаллис откашлялся. — Позвольте мне сказать только еще одно, принц, — он обернулся к Изгримнуру. — Теперь, когда я увидел маленького человека из… Киванука? — мне легче поверить вашему рассказу о буккенах. Прошу простить мои слова сомнения, добрый герцог.

Нахмуренное лицо герцога смягчилось.

— Не стоит об этом, барон, — проворчал он. — Я уже позабыл ваши слова, так же, как вы, уверен, позабыли глупую речь Айнскалдира.

Герцог немного помолчал, чтобы собраться с мыслями.

— Итак, как я уже говорил, в этом-то и была странность всего происходящего. Буккены редки даже во Фростмарше и в пустынных северных горах, и мы благодарим Бога за это. Никто никогда не слыхал, чтобы они нападали на такие вооруженные отряды, как наш. — Его взгляд скользнул по Бинабику и остановился на Саймоне. Всматриваясь в его лицо, он снова нахмурился. — Маленькие… они маленькие… но свирепы и очень опасны, когда нападают в большом количестве. — Тряхнув головой, как бы освобождаясь от смутных воспоминаний, рожденных видом Саймона, герцог перевел взгляд на остальных присутствующих. — Мы избавились от обитателей нор и направились к Наглимунду. Здесь мы быстро пополнили запасы и двинулись дальше на север. Мне не терпелось поскорее увидеть родные места, обнять жену и сына.

Верхняя Вальдхельмская дорога и Фростмарш стали сейчас нехорошими местами. Те из вас, чьи замки находятся на севере, поймут, о чем я говорю, без лишних слов. Мы были счастливы на седьмую ночь пути увидеть впереди огни Вественби.

На следующее, утро у ворот нас встретил Сторфот, тан Вественби — то, что, как я полагаю, вы назвали бы бароном, — и полсотни его крестьян. Но он ждал не для того, чтобы приветствовать своего герцога.

Смущенно — и еще бы он не смущался, предательская собака, — он сказал мне, что Элиас объявил меня предателем и отдал мои земли Скали Острому Носу. Сказал, что Скали требует, чтобы я сдался, а он, Сторфот, отвезет меня в Элвритсхолл, где уже задержан мой сын Изорн… И что Скали обещал быть честным и милостивым. Честным! Скали из Кальдскрика, который убил собственного брата в пьяной ссоре! Он, видите ли, обещает мне милосердие под моей собственной крышей! Если бы мои люде не удержали меня… если бы… — Герцог Изгримнур был вынужден прерваться, в гневном раздражении теребя бороду. — Что ж, — заключил он, — вам не трудно будет догадаться, что я собирался в ту же минуту вышибить из Сторфота дух. Лучше помереть с мечом в потрохах, подумал я, чем кланяться такой свинье, как Скали. Но, как верно заметил Айнскалдир, еще лучше будет отобрать у Скали свой дом и заставить его самого нажраться стали.

Изгримнур обменялся кислыми усмешками со своим вассалом, снова повернулся к собранию и хлопнул по пустым ножнам.

— Итак, я обещаю. Даже если мне придется ползти на брюхе, на старом толстом брюхе до самого Элвритсхолла, однажды я окажусь там, чтобы воткнуть мой верный Квалнир в его черное сердце. Клянусь молотом Дро… Узирисом Эйдоном, извините, епископ Анодис.

Гвитин, принц Эрнистира, бывший до того момента необычайно молчаливым, теперь с грохотом стукнул кулаком по столу. Щеки его горели, но, как подумал Саймон, не только от вина, хотя юный эрнистириец выпил его предостаточно.

— Отлично, — сказал принц. — Но смотрите, смотрите, Изгримнур, вовсе не этот Скали ваш злейший враг — нет, сам король!

Шум прокатился по столу, но на этот раз, казалось, он был в основном одобрительным. Сама мысль о том, что чьи-то земли могут забрать и запросто отдать кровному врагу, задела болезненную струну почти в каждом из них.

— Эрнистириец верно говорит, — закричал тучный Ордмайер, приподнимаясь со своего места. — Ясно, что Элиас так долго держал вас в Хейхолте, чтобы у Скали было время осуществить свое предательство. Элиас — тот враг, который стоит за всем этим.

— Руками своих чересчур рьяных подручных Гутвульфа и Фенгбальда он не задумываясь попирает права большинства присутствующих здесь! — Гвитин уже ухватился за тему и держал ее крепко. — Это Элиас пытается сокрушить нас всех, пока мы не прекратим сопротивляться ненавистной власти, пока мы не будем задушены налогами или раздавлены грязными сапогами рыцарей Элиаса. Верховный король — враг, нам пора понять это и действовать! — Гвитин'повернулся к Джошуа, словно серая статуя возвышавшемуся над этой бурей эмоций:

— Вы, принц, должны взять на себя руководство этой борьбой. Ваш брат несомненно вынашивает планы относительно каждого из нас, как он совершенно ясно показал в случае с вами и Изгримнуром. Разе не он наш истинный и самый опасный враг?!

— Нет! Это не так!

Резкий, неожиданный звук нового голоса в Большом зале Наглимунда щелкнул, как кнут гуртовщика. Саймон вместе со всеми остальными обернулся, чтобы увидеть, кто это. Ибо этим человеком не был принц; который вскочил, так же недоумевая, как и все остальные.

В первый момент им всем показалось, что старик возник из ничего прямо у них на глазах, так внезапно он шагнул вперед, к свету, выходя из глубокой тени. Он был высок и почти невероятно худ; черные тени лежали в его впалых щеках и глубоких глазницах. На нем был плащ из волчьей шкуры, длинная борода заткнута за пояс; Саймону старик показался каким-то диким духом зимнего леса.

— Кто ты, старик? — спросил Джошуа. Два его стражника шагнули вперед и встали по обе стороны кресла принца. — Как ты попал на наш совет?

— Шпион Элиаса, — прошипел один из северных лордов, и остальные откликнулись ему эхом.

Встал Изгримнур:

— Он здесь, потому что я привел его, Джошуа, — сказал герцог. — Он ждал нас на дороге в Вественби — знал, куда мы направляемся, и раньше нас знал, что мы снова вернемся сюда. Он сказал, что так или иначе должен поговорить с тобой.

— Ив ваших интересах как можно скорее выслушать меня, — закончил старик, не отрывая от принца холодного взгляда сверкающих голубых глаз. — У меня есть что сказать вам — всем вам, — он окинул собрание тревожащим взглядом, и перешептывание затихло, едва родившись. — Вы можете выслушать меня, а можете выгнать, это ваш выбор… и это всегда дело выбора в подобных обстоятельствах.

— Мы не дети, чтобы разгадывать твои загадки, старик, — с издевкой сказал барон Дивисаллис. — Кто ты такой и что ты знаешь о тех предметах, которые мы обсуждаем здесь? В Наббане, — он улыбнулся Джошуа, — мы бы отправили его к Вильдериванским братьям, они хорошо ухаживают за безумцами.

— Довольно, — отрезал Джошуа. — Говори немедленно, или я прикажу заковать тебя в цепи, как настоящего шпиона. Кто ты и что у тебя за дело к нам?

Старик чопорно наклонил голову:

— Прошу прощения. Я давно не имел дела с придворными обычаями. Мое имя Ярнауга, я прежде жил в Танголдире.

— Ярнауга! — вскричал Бинабик, снова взбираясь на кресло, чтобы взглянуть на пришельца. — Поразительно! Ярнауга! Хо, я Бинабик, я долгое время был учеником Укекука.

Старик глянул на тролля своими стальными глазами, как бы пришпилив его к месту:

— Да. Мы поговорим об этом и поговорим скоро. Но сейчас у меня дело в этом зале и к этим людям. — Он стоял выпрямившись, лицом к креслу принца. — Я слышал, что юный эрнистириец назвал врагом короля Элиаса, и слышал, что остальные вторили ему в этом. Вы — все вы — похожи на мышей, которые, сидя в норах, тихонько обсуждают страшного кота и грозятся когда-нибудь разделаться с ним. Ни один из вас не понимает, что дело тут не в коте, а в хозяине, который принес кота только для того, чтобы тот перебил всех мышей.

Джошуа подался вперед, обнаруживая вынужденный интерес:

— Ты хочешь сказать, что Элиас сам чья-то пешка? Чья? Я полагаю, этого дьявола Прейратса?

— Прейратс играет с черной магией, — усмехнулся старик, — но он дитя! Я говорю о том, для кого жизни королей — это всего лишь мимолетные мгновения… О том, кто стремится отнять нечто гораздо большее, чем ваши никому не нужные земли.

Мужчины снова начали перешептываться.

— Этот сумасшедший монах ворвался сюда, чтобы прочитать нам очередную проповедь о проделках дьявола? — воскликнул один из баронов. — Для нас не секрет, что этот архидемон частенько использует людей для своей надобности.

— Я говорю не о вашем эйдонитском главном дьяволе, — проронил Ярнауга и снова обратил взор к высокому креслу принца. — Я говорю об истинном демоне Светлого Арда, который так же реален, как этот камень, — он опустился на корточки и похлопал рукой по полу, — ив такой же степени как камень составляет часть нашей страны.

— Богохульство! — закричал кто-то. — Выкиньте его вон!

— Нет, дайте ему говорить!

— Говори, старик!

Ярнауга поднял руки, успокаивая зал:

— Я не какой-нибудь безумный полузамерзший святой, который прибыл спасать ваши заблудшие души. — Он растянул сжатые губы в холодной улыбке. — Я пришел к вам как один из членов Ордена Манускрипта. Я провел всю свою жизнь — и всю ее потратил на наблюдения — возле этой смертоносной горы, именуемой Пиком Бурь. Орден Манускрипта, как может подтвердить вам тролль, долгое время бодрствовал, пока все остальные спали. Теперь я пришел исполнить клятву, данную очень давно, и рассказать вам о вещах, которые вы вряд ли хотели бы услышать.

Нервная тишина воцарилась в зале, когда старик прошел и распахнул дверь, ведущую во двор замка. Вой ветра, который раньше казался всего лишь смутным стоном, теперь был оглушительным и беспощадным.

— Месяц ювен! — сказал Ярнауга. — Всего недели остались до середины лета! Скажите мне, может ли король, даже Верховный король, сделать это? — Струи дождя хлестали в открытую дверь за его спиной. — Обросшие шерстью великаны гюны охотятся на людей в Вальдхельме. Буккены выползают из холодных нор и нападают на вооруженных солдат, и горны Пика Бурь на севере горят всю ночь напролет. Я сам видел это зарево на небе и слышал, с каким стуком падают ледяные молоты. Как Элиас мог устроить все это? Неужели вы не видите, что черная беспощадная зима спускается на вас вне зависимости от времени года, непостижимая и коварная?

Изгримнур снова поднялся на ноги. Он прищурился, круглое лицо его побелело:

— И что же получается? Ты хочешь сказать, что мы бьемся с Белыми лисицами из старинных легенд? — За его спиной забормотали, зашептали, спрашивая о чем-то.

Ярнауга посмотрел на герцога, и его морщинистое лицо смягчилось выражением, которое можно было принять за жалость или печаль.

— Ах, герцог Изгримнур, Белые лисицы — некоторые их знают как норнов — как бы плохи они ни были, стали бы счастьем для нас, если бы только в них было все дело. Но я вынужден сказать вам, что Утук'ку, царица норнов, хозяйка ледяного Пика Бурь, не более повинна во всем этом, чем Элиас.

— Подожди, старик, придержи язык хоть на одну минуту, — сердито вмешался Дивисаллис. — Принц Джошуа, простите меня, но достаточно уже одного того, что сумасшедший старик врывается на совет и получает слово без всяких к тому оснований. Почему я, будучи эмиссаром герцога Леобардиса, вынужден тратить время на выслушивание северных сказок о привидениях? Это невыносимо!

В поднявшемся вновь гуле голосов Саймон почувствовал приятный холодок возбуждения. Подумать только, что они с Бинабиком вдруг оказались в самом центре, в гуще событий истории, которая легко перешибла бы все то, что мог когда-нибудь выдумать Шем-конюх. Но, думая об истории, которую он будет потом рассказывать у костра, Саймон вспомнил тупые морды собак норнов и бледные сверкающие войска в недрах ледяной горы своего сна, и снова, не в первый раз и не в последний, отчаянно захотел оказаться на кухне в Хейхолте, чтобы все оставалось по-прежнему и никогда не изменялось.

Старый епископ Анодис, наблюдавший за вновь прибывшим свирепым проницательным взглядом чайки, которая в борьбе с пришельцами отстаивает свою любимую помойку, встал.

— Я должен сказать, и мне стыдно в этом признаться, что всегда был очень невысокого мнения об этом… рэнде. Возможно Элиас и совершал ошибки, но его святейшество Ликтор Ранессин призвал нас одуматься, найти путь, чтобы принести мир эйдонитам, включая, конечно, и наших благородных языческих союзников, — он небрежно кивнул в сторону Гвитина и его людей, — но все, что я слышу здесь, это разговоры о войне, в которой неизбежно прольется эйдонитская кровь и которая должна явиться следствием самых незначительных обид.

— Незначительные обиды?! — вспылил Изгримнур. — Вы называете кражу моего герцогства незначительной обидой, епископ? Как бы вам понравилось возвратиться домой и обнаружить, что в вашей церкви устроили стойло проклятого Хирии или гнездо троллей? Назвали бы вы это незначительной обидой?

— Гнездо троллей?! — сказал Бинабик, медленно поднимаясь на ноги.

— Все, что было сказано, только доказывает мою точку зрения, — рявкнул епископ, вращая древо в костлявой руке, словно это был нож для защиты от бандитов. — Ты, сын мой, кричишь на служителя церкви, когда он хочет направить тебя на путь истинный… — Он поднялся. — А теперь, — Анодис указал древом на Ярнауга, — теперь этот… этот… бородатый отшельник рассказывает глупые и вредные сказки о ведьмах и демонах и вбивает клин между сыновьями Верховного короля! Кому это выгодно, а? Кому служит этот Ярнауга, а? — Красный и трясущийся епископ рухнул в кресло, схватил графин с водой, принесенный его прислужником, и стал жадно пить.

Саймон взял Бинабика за руку и тянул ее до тех пор, пока его друг не сел.

— Я все еще желаю иметь объяснение по поводу "гнезда троллей"! — задыхаясь, рычал он, но когда Саймон нахмурился, тролль поджал губы и замолчал.

Принц Джошуа некоторое время сидел, пристально глядя на Ярнаугу. Старик выдерживал его взгляд спокойно, как кошка.

— Я слышал об Ордене Манускрипта, — сказал наконец принц. — Но мне казалось, что его приверженцы не пытаются воздействовать на решения правителей и жизнь государства.

— Я не слышал о таком ордене, — отозвался Дивисаллис. — И я думаю, что настало время этому странному старику рассказать, кто послал его и что, по его мнению, угрожает нам — если это не Верховный король, как здесь многие думают.

— Тут я согласен с наббанайцем, — заявил Гвитин из Эрнистира. — Пусть Ярнауга выскажется, и тогда мы сами решим, поверить ему или выгнать вон из зала.

В самом высоком кресле кивнул принц Джошуа. Старик огляделся, увидел вокруг только полные ожидания лица и поднял руки в странном жесте, прижав указательные пальцы к большим, как бы держа перед глазами невидимую нить.

— Хорошо, — сказал он. — Хорошо. Таким образом мы делаем первые шаги по единственной дороге, способной вывести нас из-под тени горы. — Он развел руки, как бы вытягивая невидимую нить на огромную длину, и раскрыл ладони. — История Ордена коротка, — начал он, — но она входит в большую историю. — Он снова подошел к двери и на этот раз закрыл ее. Потом Ярнауга коснулся тяжелой створки. — Мы можем закрыть дверь, но это не остановит холода и града. Точно так же вы можете объявить меня сумасшедшим — но это не остановит того, что угрожает вам. Он ждал пять веков, чтобы вернуть то, что считает своим, и его руки сильнее и холоднее, чем кто-либо из вас в силах вообразить. Он и есть та — большая — история, в которой гнездится история Ордена, как старый наконечник стрелы, застрявший в огромном дереве, который так зарос корой, что уже неразличим. Зима, спустившаяся на нас сейчас, зима, свергнувшая лето со своего законного места, это его зима. Так проявляется его власть, когда он выходит в мир и изменяет все по своей воле.

Взгляд Ярнауги был свирепым, и долгое время ничто, кроме пения воды за окнами, не нарушало тишину.

— Кто он? — спросил наконец Джошуа. — Есть ли имя у этого существа, старик?

— Я надеялся, что вы знаете, принц, — ответил старик. — Вы многое изучали. Ваш враг… Ваш враг умер пятьсот лет назад; место, где кончилась его первая жизнь, там, где началась ваша, под фундаментом того замка. Имя его Инелуки… Король Бурь.

4. ИЗ ПЕПЛА АСУ'А

— Часть истории, — произнес Ярнауга, стягивая с себя волчий плащ. Огонь высветил изгибы змеи, опоясывающей его руки, породив новую волну шепота. — Вы ничего не поймете об Ордене Манусткрипта, не зная полностью истории падения Асу'а. Конец короля Эльстана Рыбака, чьи руки заложили стену между нами и тьмой, нельзя отделить от конца Инелуки, властелина тьмы, которая сейчас стремится поглотить всех нас. Итак, эти истории сплетены, как нити одной ткани, переплетены одна с другой. Если вытащить одну нить, это и будет только нить. Попробуйте-ка, глядя на нее, представить себе весь гобелен!

Говоря так, Ярнауга тонкими пальцами поглаживал свою спутанную бороду, стараясь привести ее в порядок, как будто она и сама была своего рода гобеленом и могла как-то проиллюстрировать его историю.

— Задолго до того, как люди пришли в Светлый Ард, — продолжал он, — здесь уже жили ситхи. Нет смертного мужчины или женщины, который бы знал, когда они пришли, но известно, что они прибыли с востока, от восходящего солнца, и осели на этой земле.

В Эркинланде, на том месте, где сейчас стоит Хейхольт, создали они когда-то величайшее творение своих рук, замок Асу'а. Они вошли глубоко в землю, закладывая фундамент в самых недрах Светлого Арда, потом возвели стены из слоновой кости, перламутра и опала и башни выше самых высоких деревьев, прекрасные, как мачты кораблей, с которых был виден весь Светлый Ард и с которых остроглазые ситхи следили за тем, как огромный океан бьется о западный берег.

Бесконечные годы они были полновластными хозяевами Светлого Арда, строя свои хрупкие города на склонах гор и в лесных чащах; стройные горные города, похожие на ледяные цветы, и лесные селения, как вытащенные на берег корабли с поднятыми парусами. Но Асу'а был величайшим из них, и долгоживущие короли ситхи правили здесь.

Люди, впервые появившиеся в Светлом Арде, были простыми пастухами и рыбаками, и пришли они по какому-то давно исчезнувшему перешейку в пустынных северных землях. Может быть, они бежали от какой-нибудь вселяющей страх твари, преследовавшей их с запада, а может быть просто искали новых пастбищ для своего скота. Ситхи обрашали-на них не больше внимания, чем на оленей или других диких животных, даже когда быстро сменяющиеся поколения умножились и человек стал строить грубые каменные города и ковать бронзовые инструменты и оружие. Пока люди не понимали, что такое ситхи, и оставались на землях, которые дозволял им занимать король-эрл, мир царил между народами.

Даже южная империя наббанаи, могущественная и великолепно вооруженная, отбросившая длинную тень на всех смертных Светлого Арда, не имела никакого значения ни для ситхи, ни для их короля Ий'Унигато.

На этом месте Ярнауга огляделся в поисках какого-нибудь питья, и пока паж наполнял его кубок, слушатели обменивались недоуменными взглядами и озабоченным бормотанием.

— Доктор Моргенс говорил мне обо всем этом, — шепнул Саймон Бинабику. Тролль улыбнулся, но казался расстроенным собственными мыслями.

— Я уверен, что нет необходимости, — продолжал Ярнауга, возвысив голос, чтобы вернуть внимание гудевшего зала, — говорить о тех переменах, которые принесли с собой первые риммеры. У нас достаточно старых ран, которые могут открыться, чтобы останавливаться на том, что случилось, когда они нашли путь по воде с запада.

Но о чем действительно следует сказать, так это о походе с севера короля Фингила и падении Асу'а. Пять долгих веков, прошедших с тех пор, засыпали эту историю обломками времени и невежества, но когда двести лет назад король Эльстан Рыбак создавал наш Орден, его целью было собирать и сохранять знание о тех временах. Итак, о том, о чем я сейчас расскажу, большинство из вас никогда не слышало.

В битвах при Ноке, на равнине Ач Самрата и в Утанваше Фингил и его армия одерживали одну победу задругой, все крепче затягивая петлю вокруг Асу'а. У Самерфильда и Ач Самрата ситхи потеряли последних своих союзников-людей, а с разгромом эрнистири никого не осталось среди ситхи, кто мог бы противостоять северному железу.

— Мы были разгромлены благодаря предательству! — сказал красный и дрожащий от волнения принц Гвитин. — Ничто, кроме предательства, не могло оттеснить Синнаха с поля — только продажность тритингов! Они ударили в спину, собаки, надеялись на объедки с кровавого стола Фингила!

— Гвитин! — рявкнул Джошуа. — Ты слышал, что сказал Ярнауга: нет нужды теребить старые раны! Здесь даже нет тритингов. Может быть, ты хочешь прыгнуть через стол и ударить герцога Изгримнура за то, что он риммер?

— Пусть попробует! — прорычал Айнскалдир.

Гвитин смущенно покачал головой:

— Вы правы, принц Джошуа, примите мои извинения. Простите и вы, Ярнауга. — Старик кивнул. Сын Луга повернулся к Изгримнуру:

— Добрый герцог, мы, конечно, ближайшие союзники.

— Не было никакой обиды, молодой сир, — улыбнулся Изгримнур, но Айнскалдир, сидевший рядом с ним, перехватил взгляд принца, и эти двое тяжело уставились друг на друга.

— Так и случилось, — сказал Ярнауга, как будто его никто не перебивал, — что в Асу'а, хотя стены его и были скреплены старыми и могущественными заклятьями и он все еще оставался домом и сердцем народа ситхи, появилось чувство, что конец неизбежен, выскочки-смертные разрушат дом их предков и ситхи придется навсегда уйти из Светлого Арда.

Король Ий'Унигато и королева Амерасу оделись в траурные белые одежды и провели долгие дни осады, которые складывались сначала в месяцы, а потом и в годы, — ибо даже холодная сталь не могла быстро разрушить работу ситхи, — слушая печальную музыку и изысканную поэзию, созданные в лучшие дни ситхи в Светлом Арде. Из лагерей осаждающих северян Асу'а все еще казался воплощением великого могущества, окутанным чарами и волшебством… но древнее сердце уже умирало в сверкающем теле.

Однако был среди ситхи один, кто не хотел проводить все последние дни, причитая над потерянным покоем и поруганными трудами. Он хотел действовать. Это был сын короля Ий'унигато, и имя его было… Инелуки.

Не произнеся ни слова, но производя ужасающий шум, епископ Анодис собирал свои вещи. Он махнул рукой молодому прислужнику, и тот помог ему подняться.

— Прошу прощения, Ярнауга, — сказал Джошуа. — Епископ Анодис, почему вы покидаете нас? Как вы слышали, на нас надвигаются страшные темные силы, и мы ждем, чтобы ваша мудрость и слово Матери Церкви направило нас.

Анодис рассерженно поднял глаза:

— Вы хотите, чтобы я сидел здесь, на военном совете, которого я никогда не одобрял, и слушал, как этот… этот дикий человек пугает вас именами языческих демонов? Посмотрите на себя — вы внимаете его словам, как будто они, все до одного, взяты из Книги Эйдона!

— Те, о ком шла речь, были рождены задолго до вашей священной книги, епископ, — коротко сказал Ярнауга, но при этом вскинул голову свирепо и воинственно.

— Ерунда, — проворчал Анодис. — Вы можете считать меня раздражительным стариком, но такие сказки приведут вас к вечному проклятию. А еще более огорчительно, что вы можете утащить за собой всю страну.

Он словно щитом осенил себя знаком древа и вышел, опираясь на руку прислужника.

— Ерунда или нет, демоны или ситхи, — сказал Джошуа, поднимаясь со своего места, чтобы оглядеть собравшихся, — но это мой дом, и я просил этого человека рассказать нам то, что он знает. Больше никто не будет прерывать его. — Он грозно обвел глазами темный зал и сел, суда по всему, удовлетворенный тем, что увидел.

— Что ж, теперь вам потребуется все ваше внимание, потому что я буду говорить о сути того, что принес вам. Речь пойдет об Инелуки, сыне короля-эрла.

Инелуки, чье имя на языке ситхи означает "Вот Блестящая Речь", был младшим из двух сыновей короля. Вместе со своим старшим братом Хакатри он победил черного червя Идохеби, мать Шуракаи Красного, которого убил Престер Джон, и Игьярика, белого дракона севера.

— Прошу прощения, Ярнауга, — это встал один из спутников Гвитина. — Ваш рассказ странен и для нас, но возможно не все в нем незнакомо нам. Мы, эрнистири, знаем о черном драконе, матери всех червей, но у нас всегда называли ее Дрочкатенр.

Ярнауга кивнул, как учитель кивает прилежному ученику.

— Так ее звали среди первых людей, поселившихся на западе, задолго до того, как эрнистири построили Таиг в Эрнисадарке. Так крохи правды сохраняются в сказках, которые слышат дети в колыбели или солдаты и охотники у ночного костра. Но Идохеби — это имя, данное ей ситхи, и она была могущественнее любого из своих детей. Победив ее, что само по себе стало длинной и всем известной историей, Хакатри, брат Инелуки, был тяжко ранен, обожжен страшным пламенем червя. Не было лекарства от его ран, во всем Светлом Арде не нашлось средства, которое могло бы смягчить ужасную боль, мучившую его. Но он и не умирал. Наконец король погрузил его на корабль вместе со своим самым доверенным слугой, и корабль этот отплыл на запад, Там, в стране позади заходящего солнца, по верованиям ситхи, не было боли, и Хакатри снова смог бы стать невредимым и здоровым.

Таким образом, после великого подвига — поражения Идохеби — Инелуки стал единственным наследником своего отца, но жизнь его омрачала тень гибели Хакатри. Возможно, обвиняя себя в случившемся, он провел долгие годы в поисках знаний, одинаково запретных и для людей, и для ситхи. Сначала он мечтал сделать своего брата здоровым, вернуть его с не нанесенного на карты запада… но, как бывает со всеми подобными поисками, вскоре сами они превратились в его единственную цель и вознаграждение. Так Инелуки, чья красота некогда слыла безмолвной музыкой Асу'а, становился все более и более чужим для своего народа и превратился в искателя темных, бесконечно опасных истин.

Так и случилось, что когда северяне, грабя и убивая, окружили Асу'а кольцом гибельного железа, один Инелуки направил все свое знание на то, чтобы разрушить западню.

В глубоких пещерах под Асу'а, освещенных хитроумными зеркалами, росли сады волшебных деревьев, которые ситхи использовали так же, как южные народы — бронзу, а северные — железо. За волшебными деревьями, чьи корни, по некоторым утверждениям, достигали центра земли, ухаживали садовники, к которым относились с тем же почтением, с каким сегодня вы относитесь к вашим эйдонитским священникам. Каждый день они произносили древние заклятья и выполняли таинственные ритуалы, благодаря которым сады оставались невредимыми и деревья росли, в то время как король и его двор в палатках над ними все больше погружались в отчаяние и забытье…

Но Инелуки не забыл о садах, не забыл он и темные книги, которые читал, и призрачные тропы, по которым шел в поисках мудрости. Запершись в своих покоях, где никто не осмеливался помешать ему, он начал труд, которому, как он думал, суждено было спасти ситхи и Асу'а.

Каким-то образом, причиняя себе тем самым огромную боль, он добыл холодное железо и стал подкармливать волшебные деревья, подобно тому, как монахи поливают свои виноградники. Многие деревья, не менее чувствительные к железу, чем сами ситхи, заболели и погибли, но одно уцелело.

Инелуки трижды обвил дерево заклятьями, которые, вероятно, были старше самих ситхи, и чарами, проникавшими глубже, чем корни волшебных деревьев. Дерево снова стало сильным, но теперь смертоносное железо текло через него, как кровь. Опекавшие священный сад сбежали, увидев, что их подопечные погибли. Они рассказали обо всем Ий'унигато, и король был огорчен этим, но, так как он видел впереди конец всему, он не стал останавливать сына. Что проку было в волшебном дереве, когда замок окружают светлоглазые люди, а в руках у них смертоносное железо?

Сила дерева сделала Инелуки таким же больным, как загубленные им сады, но воля его была сильнее любой болезни. Он терпеливо ждал, пока наконец не пришло время собирать созревший урожай. Тогда он взял ужасное растение, волшебное дерево, все пропитанное зловещим железом, и пошел наверх, в кузницы Асу'а.

Измученный, больной до безумия, но полный мрачной решимости, он смотрел, как бегут от него лучшие кузнецы Асу'а, но ничто не шевельнулось в нем.

Он сам раздул огни горна, в одиночестве пропел Слова творения и взял Молот, придающий форму, который до него держал в руках только Верховный кузнец.

Один в красном свете глубоко сокрытой кузницы он выковал меч, само вещество которого, казалось, дышало ужасом. Чары Инелуки были такими отвратительными и сверхъестественными, что даже воздух Асу'а наполнился гневом, а стены качались, словно под ударами могучих кулаков.

И тогда он взял выкованный им меч, и понес его в Главный зал своего отца, показать остальным то, что когда-нибудь спасет их. Но так ужасен был его вид и так мучителен вид серого меча, сверкающего почти непереносимым светом, что ситхи в страхе бежали из зала, оставив там только Инелуки и отца его, Ий'унигато.

В тишине, в которой звучали последние слова Ярнауги, в тишине, такой глубокой, что даже огонь, казалось, перестал потрескивать, как будто он тоже задержал дыхание, Саймон почувствовал, как встали дыбом волосы у него на шее и на руках и странное головокружение подкралось к нему.

Меч!.. Серый меч! Я отчетливо его вижу! Что это значит? Почему эта проклятая мысль засела у меня в голове?! Он сжал виски обеими руками, как будто от боли ответ мог прийти к нему.

Когда король-эрл увидел, что сделал его сын, сердце в его груди превратилось в лед, потому что лезвие, которое держал Инелуки, было не просто оружием, но надругательством над самой землей, которая произвела и железо, и волшебное дерево. Это было отверстие в гобелене мироздания, и жизнь вытекала через него.

— Этого не должно быть, — сказал он своему сыну. — Пусть лучше мы сгинем в пустоте забвения, пусть смертные терзают наши кости — да пусть бы мы лучше вообще никогда не жили, чем родить такую вещь, не говоря уж о том, чтобы использовать ее.

Но Инелуки обезумел от могущества меча и страшно запутался в заклятьях, создавших его.

— Это единственное оружие, которое может спасти нас! — сказал он своему отцу. — Иначе эти мерзкие создания, эти назойливые насекомые так и будут ползать по лицу земли, разрушая все на своем пути, уничтожая красоту, которую они даже не могут увидеть или понять. Мы должны предотвратить это любой ценой.

— Нет, — сказал Ий'Унигато, — нет, иные цены слишком велики даже для нас. Посмотри на себя! Уже сейчас это истощило твой разум и сердце. Я твой король и господин, и я приказываю тебе уничтожить это, пока оно еще не уничтожило тебя полностью.

Но услышав, что отец требует уничтожить то, что чуть не стоило ему жизни, пока он ковал, и то, что было сделано, как он думал, только для того, чтобы спасти народ от последней тьмы, Инелуки совсем обезумел. Он поднял меч и нанес отцу чудовищный удар, убив короля ситхи.

Никогда ничего подобного не совершалось среди ситхи, и когда Инелуки увидел лежащего перед ним Ий'Унигато, он зарыдал, и рыдал не только об отце, но и о себе и своем народе. Наконец он снова взял в руки серый меч.

— Из скорби ты явился, — сказал он, — и скорбь ты принес с собой. Скорбь — имя тебе. Так он назвал клинок: Джингизу. Так "скорбь" звучит на языке ситхи.

Скорбь… меч по имени Скорбь… — раздавалось в ушах Саймона, как эхо билось в его голове, и казалось, что в этом тонут слова Ярнауги, буря, разыгравшаяся снаружи, все. Почему это звучит так страшно знакомо? Скорбь… Джингизу… Скорбь…

— Но история не кончается на этом, — продолжал северянин, и голос его набирал силу, окутывая пеленой тревоги внимающее ему общество. — Инелуки, еще больше обезумев от содеянного, поднял корону отца из белой коры березы и объявил себя королем.

Его семья и народ были так ошеломлены этим убийством, что у них не хватило сил препятствовать ему. Некоторые втайне приветствовали перемену власти, в частности пятеро, которым, как и Инелуки, претила сама мысль о том, что можно сдаться без всякого сопротивления.

Инелуки, со Скорбью в руке, был силой необузданной. Со своими пятью прислужниками, которых испуганные и суеверные северяне назвали Красной Рукой за их количество и плащи огненного цвета, он принял бой под стенами Асу'а, впервые за три года долгой осады. Только огромное количество вооруженных железом орд Фингила не позволило ночному кошмару, в который превратился бой Инелуки, прорвать осаду замка. Если бы другие ситхи последовали за принцем, могло бы случиться, что короли ситхи и сейчас ходили бы по стенам Хейхолта.

Но у ситхи не было больше воли для сражений. Испуганные силой своего нового короля, потрясенные убийством Ий'унигато, они вместо этого воспользовались ударом, нанесенным Инелуки и его Красной Рукой, чтобы бежать из замка под предводительством Амерасу, королевы, и Шима'Онари, сына Хакатри, изувеченного драконом брата Инелуки. Они бежали под защиту темного, но безопасного Альдхорта, прячась от кровожадных смертных и своего собственного безумного короля.

Так случилось, что Инелуки обнаружил бегство тех, за кого сражался. Он остался со своими пятью воинами и еще несколькими ситхи в сверкающем остове Асу'а. Даже его страшная магия не смогла долго противостоять несметному числу воинов Фингила. Северные шаманы нашли нужные заклинания, и последние защитные чары спали с вековых стен. При помощи смолы, соломы и факелов риммеры подожгли хрупкое здание. Среди клубов дыма и лижущих языков пламени северяне обратили в бегство последних ситхи, которые были слишком слабыми и робкими, чтобы бежать, или слишком преданы своему древнему дому. В том костре ужасные деяния совершали воины Фингила, а у ситхи уже не оставалось сил, чтобы сопротивляться. Их мир кончился. Жестокие пытки, изнасилования и убийства потерявших волю к борьбе ситхи, глумливое разрушение тысяч изысканных невосстановимых вещей — всем этим армия Фингила Кровавого наложила алую печать на нашу историю, и это пятно не смывается. Несомненно, те, кто бежал в лес, слышали крики и стоны, и, содрогаясь, взывали к предкам о правосудии.

В этот последний роковой час Инелуки и его Красная Рука взобрались на вершину самой высокой башни. Он решил, что место, где теперь никогда не будут жить ситхи, никогда не станет домом и для людей.

И тогда он произнес слова, более ужасные, чем какие-либо из тех, которые он говорил раньше, гораздо более зловещие, чем даже те, которые помогали ему создать Скорбь. Когда гром его голоса перекрыл шум пожара, риммеры во дворе замка с криком упали на землю и кровь хлынула у них из ушей и глаз, а лица почернели. Монотонный голос поднялся до нестерпимой высоты и перешел в вопль агонии. Внезапная вспышка света сделала небо белым, а затем наступила тьма, такая глубокая, что даже Фингил в своем шатре на расстоянии мили от замка думал, что он ослеп.

Но в некотором роде Инелуки все-таки потерпел поражение. Асу'а все еще стоял и горел, несмотря на то, что большая часть войска Фингила лежала теперь в смертных корчах у подножия башни. А на ее вершине ветер медленно играл шестью кучками серого пепла.

Скорбь… голова Саймона кружилась, он с трудом дышал. Казалось, что огни факелов дико трепещут. Склон горы. Я слышал, как скрипят колеса телеги… они привезли Скорбь! Я помню, это был дьявол в ящике… Сердце всех скорбей.

— Итак, Инелуки умер. Один из офицеров Фингила перед тем, как испустить последний вздох, клялся, что видел, как огромное тело отделяется от башни, алое, как угли в огне, и, извиваясь, как дым, хватается за него, как огромная красная рука…

— Не-е-ет! — закричал Саймон, вскакивая. Рука потянулась, чтобы остановить его, потом другая, но он стряхнул их, словно паутину. — Они привезли серый меч, этот ужасный меч! А потом я видел его! Я видел Инелуки! Он был… он был…

Комната качалась взад и вперед, и лица смотревших на него людей — Изгримнура, Бинабика, старика Ярнауги — вытягивались, как рыба, прыгающая в пруду. Он хотел говорить, хотел рассказать им всем о склоне горы и о белых демонах, но темная завеса натянулась перед его глазами, и что-то гремело в ушах.

Саймон бежал по темной дороге, и единственными его спутниками были голоса в темноте.

Простак! Иди к нам! Тут есть местечко, приготовленное для тебя!

Мальчик! Смертное дитя! Что оно видело, что оно видело?

Заморозьте его глаза и унесите его вниз, в тень. Укройте его звенящим, пронзительным морозом.

Перед ним маячила фигура, тень, увенчанная рогами, огромная, как гора. На ней была корона из бледных сверкающих камней, и красные огни были ее глазами. Красной была ее рука, и, когда она схватила и подняла его, пальцы жгли, как огненные головешки. Вокруг мелькали бледные невнятные лица, колеблющиеся, словно огоньки свечей.

Колесо вращается, смертный, вращается, вращается… Кто ты такой, чтобы остановить его?

Он мошка, маленькая мошка…

Алые пальцы сжались, глаза разгорелись темным неопределенным светом. Саймон кричал и кричал, но ответом ему был только безжалостный смех.

Он выплыл из странного водоворота певучих голосов и алых рук и обнаружил, что его сон, словно в зеркале, отражен в кольце склонившихся над ним лиц, бледных в свете факелов, вызывающих воспоминание о ведьмином круге. За пятнами лиц стены были расчерчены точками сверкающего света, вздымавшегося к небесам.

— Он просыпается, — раздался голос, и сверкающие точки внезапно превратились в ряды стоящих на полках горшков.

— Плохо он выглядит, — нервно сказал глубокий голос. — Я бы, пожалуй, дал ему еще воды.

— Я уверена, что все будет в порядке, так что, если хотите, можете вернуться туда, — ответил первый голос, и Саймон начал изо всех сил таращить глаза до тех пор, пока пятно, от которого исходил голос, не перестало быть просто пятном. Это была Мария — нет, Мириамель, стоявшая подле него на коленях. Он не мог не заметить, как измялся подол ее платья, лежавший на грязном полу.

— Нет, нет, — сказал другой. Герцог Изгримнур нервно подергивал бороду.

— Что… случилось? — Может быть, он упал и разбил голову? Он попытался ощупать себя, но ныло все тело, и нигде не было шишки.

— Опрокинулся ты, вот что, мальчик, — проворчал Изгримнур. — Кричал очень… о том, что видел. Я отнес тебя сюда и, между прочим, чуть кишки не надорвал.

— А потом стоял, как бесполезное чучело, и глядел на тебя, — сказала Мириамель, и голос ее был суров. — Хорошо, что я вошла. — Она подняла глаза на старого риммера. — Ты ведь сражался в битвах, верно? Что ты делаешь, когда кто-нибудь ранен? Бесполезно пялишься?

— Там другое дело, — защищался герцог. — Перевязываю их, если течет кровь, и уношу на щитах, когда сделать уже ничего нельзя.

— Да, это очень разумно, — резко сказала Мириамель, но Саймон заметил скрытую улыбку в уголках ее губ. — А если они не истекают кровью и не мертвы, ты, надо думать, попросту перешагиваешь через них? Ну ничего, не волнуйся. Изгримнур закрыл рот и вцепился себе в бороду. Принцесса продолжала отирать лоб Саймона своим смоченным водой платком. Он не думал, что это может принести ему какую-нибудь пользу, но что-то невыразимо приятное было в том, чтобы принимать такие заботы. Он знал, что очень скоро ему предстоит давать объяснения, и эта перспектива вовсе не прельщала его.

— Я… я так и думал, что узнал тебя, парень, — сказал наконец герцог. — Это ведь тебя мы подобрали у святого Ходерунда, верно? И этот тролль… Мне казалось, что я видел…

Дверь буфетной приоткрылась.

— А, Саймон, я питаю надежду, что ты теперь чувствуешь себя немного самим собой?

— Бинабик, — начал Саймон, делая попытку сесть. Мириамель нежно, но твердо надавила ему на грудь, принуждая снова лечь. — Я действительно видел все это, я видел! Это то, чего я не мог раньше вспомнить! Склон горы, и огонь, и… и…

— Я знаю, друг Саймон. Я многое понимал, когда ты вставал, хотя и не все. Среди этих загадок очень много необъяснительных.

— Они, наверное, думают, что я рехнулся! — простонал Саймон, отталкивая руку принцессы и тем не менее наслаждаясь мгновенным прикосновением. Что она о себе воображает? Сейчас она смотрела на него, как взрослая девушка на беспутного младшего брата. Будь прокляты девушки, женщины и весь женский род!

— Нет, Саймон, — сказал Бинабик, скорчившийся возле Мириамели, чтобы тщательно осмотреть друга. — Я рассказывал там очень многие истории, и наше совместное путешествие не являлось последней среди них. Ярнауга имеет подтверждение многому, на что намекал мои наставник. Он тоже получал последнее посылание от Моргенса. Нет, не говаривают, что ты… рехнулся, хотя многие еще не совсем имеют понимание настоящей опасности. Барон Дивиссалис имеет к ним отношение, как я полагаю.

— Умммм, — Изгримнур шаркнул сапогом. — Я думаю, раз уж парень здоров, мне лучше будет вернуться туда. Значит, Саймон? Что ж, хорошо… мы с тобой еще поговорим. — Герцог с трудом развернулся в узкой буфетной и протопал по коридору.

— Я тоже пойду, — сказала Мириамель, быстро стряхивая пыль с платья. — Есть вещи, которые очень зависят от того, что думает мой дядя.

Саймон хотел поблагодарить ее, но не смог придумать ничего, что можно сказать лежа на полу, без всякого ущерба для чувства собственного достоинства. К тому времени, как он решил поступиться своей гордостью, принцесса уже исчезла, прошуршав водопадом шелков.

— И если ты в достаточности оправился, Саймон, — сказал Бинабик, протягивая маленькую загрубевшую руку, — то есть много вещей, которые мы с непременностью должны услышать в зале совета, потому что, я имею предположение, Наглимунд никогда не видывал рэнда такого, как этот вот.

— Прежде всего, юноша, — сказал Ярнауга, — хотя я верю всему, что ты рассказал нам, знай, что это не Инелуки видел ты там на горе. — Недавно яркие, огни факелов рассыпались засыпающими углями, но ни одна душа не покинула зал, — ибо если бы ты увидел Короля Бурь в том облике, который он принял сейчас, только лишенная разума скорлупка встретила бы рассвет у Камней гнева. Нет, то, что ты видел, — я, разумеется, не говорю о бледных норнах, Элиасе и его легионерах, — то был один из Красной Руки. Но и в этом случае просто чудо, что ты остался невредимым и в здравом уме, после того как пережил все это.

— Но… но… — Вспомнив, что старик говорил перед тем, как рухнула стена забвения, выпустившая воспоминания о той страшной ночи. Ночи камней, как называл ее доктор Моргенс, Саймон снова был озадачен и смущен. — Но мне казалось, вы сказали, что Инелуки и эта… Красная Рука… погибли?

— Да, погибли. В эти последние ужасные мгновения их земные тела полностью сгорели. Но что-то уцелело: было что-то или кто-то, способный воссоздать Скорбь. Как-то — и именно поэтому был создана Орден Манускрипта, так что мне не понадобился твой опыт, чтобы сказать: Инелуки и его Красная Рука уцелели. Живые сны, мысли, может быть тени, которые сохраняются только ненавистью и страшной силой последнего заклятия Инелуки. Каким-то образом та тьма, в которую был погружен разум Инелуки в его последние дни, не погибла вместе с его земным телом.

Тремя столетиями позже в Хейхолт, замок, который стоял на костях Асу'а, пришел король Эльстан Рыбак. Эльстан был мудр, он шел по дороге знаний и в руинах под Хейхолтом обнаружил он нечто, предупредившее его о том, что Инелуки не был полностью уничтожен. Он основал Орден, членом которого я являюсь, — и мы быстро теряем свое значение, особенно теперь, со смертью Моргенса и Укекука, — чтобы древнее знание не было утеряно. Мы должны были хранить не только знание о темном повелителе ситхи, но и другие вещи, ибо тогда злые времена были на севере Светлого Арда. Спустя годы было обнаружено, или, скорее, угадано, что каким-то образом Инелуки, или его дух, или тень, или живая воля, снова появился среди тех, которые одни только и могли приветствовать его.

— Норны, — сказал Бинабик, как будто могучий порыв ветра в секунды развеял густой туман, окутавший его.

— Норны, — согласился Ярнауга. — Я думаю, что сначала даже Белые лисицы не догадывались, чем он стал, а потом его влияние в Пике Бурь стало слишком велико, чтобы кто-нибудь набрался мужества сказать ему нет. С ним вернулась Красная Рука, но она возродилась в форме, невиданной доселе на земле.

— А мы-то думали, что Локкен, которого почитают черные риммеры, это наш языческий бог огня, — задумчиво сказал Изгримнур. — Если бы я знал, как далеко они ушли с истинного пути… — Он погладил древо, висевшее у него на шее, и вздохнул:

— Узирис!

Принц Джошуа, долгое время молча слушавший рассказ Ярнауги, наклонился вперед.

— Но если этот демон из далекого прошлого действительно наш истинный враг, то почему он не показывается? Почему он играет, как кошка с мышкой, с моим несчастным братом Элиасом?

— Мы подошли к вопросу, ответить на который не помогут нам даже мои долгие годы изучения Танголдира. — Ярнауга пожал плечами. — Я наблюдал, слушал и снова наблюдал, потому что именно для этого я там находился, — но мне неподвластны тайны мыслей такого существа, как Король Бурь.

Этельферт из Тинсетта встал и откашлялся. Джошуа кивком дозволил ему говорить.

— Если все это правда… а моя голова от всего этого идет кругом, могу вам сказать… может быть… я мог бы догадаться об этом. — Он огляделся, как бы ожидая, что ему не простят такую самонадеянность, но на лицах окружающих была только печаль и смущение. Тогда он снова прочистил горло и продолжил:

— Риммер, — он кивнул в сторону Ярнауга, — сказал, что это Эльстан Рыбак первым догадался, что вернулся Король Бурь. Это было через триста лет после того, как Фингил захватил Хейхолт, или как он там тогда назывался. С тех пор прошло уже двести лет. Мне кажется, что этому демону потребовалось немало времени, чтобы набраться сил. — Теперь, — продолжал он, — мы все знаем, мы, мужчины, которые годами удерживали землю от притязаний жадных соседей, — тут он кинул хитрый взгляд на Ордмайера, но толстый барон, сильно побледневший во время рассказа Ярнауга, казалось, оставался равнодушным к его намеку, — что лучший способ обеспечить свою безопасность и накопить сил для новой схватки, это заставить своих соседей драться друг с другом. Сдается мне, что это самое тут и происходит. Этот риммергардский демон предлагает Элиасу сомнительный дар, а потом устраивает так, чтобы он подрался со своими вассалами и всякими такими. — Этельферт еще раз огляделся, одернул камзол и сел.

— Никакой это не "риммергардский демон", — зарычал Айнскалдир, — мы правоверные эйдониты.

Джошуа проигнорировал замечание северянина.

— Есть правда в твоих словах, лорд Этельферт, но боюсь, что те, кто знает Элиаса, согласятся, что у него есть собственные планы.

— Он и без всякого ситхи-демона собирался украсть мою землю, — с горечью сказал Изгримнур.

— Как бы то ни было, — продолжал Джошуа, — я нахожу Ярнаугу, Бинабика из Йиканука и юного Саймона, ученика доктора Моргенса… огорчительно достойными доверия. Я хотел бы не верить им. Я хотел бы сказать, что я не верю в эти россказни. Я еще не совсем уверен, что верю всему сказанному, но у меня нет основания не доверять рассказчику. — Он снова повернулся к Ярнауге, ворошившему огонь в ближайшем камине железной кочергой. — Если эти страшные вещи, о которых вы говорили, действительно готовы произойти, скажите мне только одно: чего хочет Инелуки?

Старик молча смотрел на догорающие угли, потом снова энергично помешал кочергой.

— Как я уже говорил, принц Джошуа, я был глазами Ордена. Оба погибших, и Моргенс, и наставник молодого Бинабика, больше, чем я, знали о том, что может таиться в мыслях хозяина Пика Бурь. — Он поднял руку, как бы предостерегая от новых вопросов. — Но если бы мне пришлось угадывать, я сказал бы вот что: подумайте о той ненависти, которая сохранила Инелуки живым, о той ненависти, которая вырвала его из огня страшной смерти…

— Так значит то, чего хочет Инелуки, — слова Джошуа тяжело падали в гробовом молчании затаившего дыхания зала, — это отмщение?

Ярнауга только смотрел на угли.

— Тут есть о чем подумать, — сказал господин Наглимунда. — И нам нечего ждать легких решений. — Он встал, высокий и бледный, тонкое лицо казалось только маской его потаенных мыслей. — Мы вернемся сюда завтра на заходе солнца. — Он вышел, сопровождаемый двумя стражниками в серых плащах.

С его уходом люди в зале впервые за время рассказа Ярнауга стали поворачиваться друг к другу, затем поднялись с мест, сбиваясь в маленькие безмолвные группки. Саймон увидел Мириамель, которой так и не представился случай высказаться, выходившую из зала между Айнскалдиром и прихрамывающим Изгримнуром,

— Пойдем, Саймон, — сказал Бинабик, дергая его за рукав. — Я питаю намерение пустить Кантаку очень немного бегать, потому что дождь сейчас уменьшался. Мы имеем должность пользоваться этими моментами. Я все еще не потерял своей любви к думанью, когда ветер ударяется мне в лицо… и очень много о чем я имею должность думать.

— Бинабик, — сказал Саймон, измученный этим ужасным днем. — Ты помнишь тот сон, который мне снился… всем нам снился… в доме Джулой? Пик Бурь… и эта книга?

— Да, — мрачно сказал маленький человек. — Это тоже относится к тревожностям. Слова, слова, виденные тобой, не оставляют мне покоя. Я питаю страх, что среди них скрывается ужасно важная загадка.

— Ду… Ду Свар… — Саймон боролся со своей измотанной, запутавшейся памятью. — Ду…

— Ду Сварденвирд это было, — вздохнул тролль. — Заклятие Мечей.

Горячий воздух беспощадно жег незащищенное безволосое лицо Прейратса, но он не подавал виду, что ему это неприятно. Проходя по литейной в своей развевающейся красной сутане, он с удовлетворением отметил, что рабочие, одетые в маски и плотные плащи, испуганно расступаются при виде его. Озаренный пульсирующим светом горна, он даже усмехнулся, представив себя архидемоном, шагающим по плитам ада, перед которым лебезят и суетятся подручные дьяволята.

Но настроение тут же упало, и он нахмурился. Что-то не то происходило с этим негодным мальчишкой колдуна — Прейратс чувствовал это так же ясно, как если бы кто-нибудь ударил его в спину кинжалом. Какая-то невидимая связь была между ними со времени Ночи камней; это грызло его и мешало сосредоточиться. Свершившееся в ту ночь было слишком важным, слишком опасным, чтобы допустить любое вмешательство. И вот теперь мальчишка снова думает об этой ночи — вероятно, рассказывает что-нибудь Лугу, Джошуа или кому-нибудь еще. Пора принимать серьезные меры к этому отвратительному, сующему повсюду нос мальчишке.

Священник остановился у огромного тигля и встал, скрестив руки на груди. Он стоял так довольно долго, и чем больше проходило времени, тем больше он свирепел. Наконец один из литейщиков поспешил к нему и преклонил колено, обтянутое плотной брючиной.

— Чем мы можем служить вам, господин Прейратс? — спросил он. Голос был приглушен мокрой тканью, закрывавшей нижнюю часть лица рабочего.

Священник молча смотрел на него, выдерживая паузу, пока выражение частично открытого лица не изменилось, от услужливой неловкости к откровенному страху.

— Где ваш надсмотрщик? — прошипел Прейратс.

— Здесь, отец, — человек указал на одно из черных отверстий в стене пещеры-литейной. — На лебедке сломалось ослабевшее колесо, ваше высокопреосвященство.

Титулование было безосновательным, потому что официально он все еще оставался простым священником, но прозвучало очень гармонично.

— Ну?.. — спросил Прейратс. Человек не ответил, и священник сильно лягнул его по затянутой в кожу голени. — Так приведи его тогда! — завопил он.

Склонив трясущуюся голову, человек заковылял прочь, походкой едва научившегося ходить ребенка в подбитой ватой одежде. Капли пота катились по лбу священника, выплюнутый горном воздух немилосердно жег его легкие, но тем не менее быстрая довольная улыбка растянула его худое лицо. Ему случалось испытывать и худшие муки: Бог… или кто-бы-там-ни-был… знает, что он видел и худшее.

Наконец подошел надсмотрщик, огромный и неторопливый. Когда он наконец дотащился до места и навис над Прейратсом, священник подумал, что за один только непомерный рост этого человека можно было бы расценить как ходячее оскорбление.

— Я думаю, ты знаешь, почему я пришел сюда? — Черные глаза священника яростно сверкали, рот вытянулся в тонкую Полоску.

— Насчет машин, — ответил надсмотрщик голосом тихим, но по-детски капризным.

— Да, насчет осадных машин, — рявкнул священник. — Сними эту проклятую маску, Инч, нечего прятаться, когда с тобой разговаривают!

Надсмотрщик протянул заросшую грубой щетиной руку и сдернул маску. Его изувеченное лицо, покрытое чудовищными шрамами от ожогов, с пустой правой глазницей, снова вызвало у священника ощущение, что он находится в передней верхнего ада.

— Машины не готовы, — упрямо сказал Инч. — Потерял трех человек, когда большая развалилась в последний дрордень. Медленно идет дело.

— Я знаю, что они не готовы. Достань еще людей. Эйдон свидетель, что их в достатке шатается по Хейхолту. Мы и некоторых благородных приставим к делу, не вредно им заработать несколько мозолей на свои нежные ручки. Но король хочет, чтобы они были готовы сейчас! Он отправляется в поход через десять дней. Десять дней, будь ты проклят.

Одна бровь Инча медленно поднялась, напоминая подъемный мост.

— Наглимунд. Он идет на Наглимунд, так ведь?

— Не твоя это забота, ты, паленая обезьяна! — презрительно сказал Прейратс. — Ты делай свое дело! Ты знаешь, за что получил это место, но мы можем и отнять его.

Уходя, Прейратс чувствовал на себе каменный взгляд Инча, его молчаливое присутствие в задымленном зале. Он опять задумался, стоило ли сохранять жизнь этому животному, а если нет, нужно ли исправить ошибку.

Священник дошел до площадки перед следующим лестничным маршем, от которой в обе стороны уходили темные коридоры. Внезапно из тьмы выскользнула темная фигура.

— Прейратс?

Священник спокойно мог не закричать после удара топором, но сейчас он почувствовал, как его сердце забилось быстрее.

— Ваше величество, — сказал он ровно.

Элиас, как будто в насмешку над своими литейщиками, надел черный плащ с капюшоном, прикрывая лицо. В эти последние дни он всегда одевался так — по крайней мере когда покидал свои комнаты, — и никогда не вынимал меч из ножен.

Обладание этим мечом принесло королю такую власть, которой немногие из смертных когда-нибудь обладали, но груз этой власти был очень тяжел.

Красный священник был слишком умен, чтобы не понимать, какой может быть расплата в подобных сделках.

— Я… я потерял сон, Прейратс.

— Это и понятно, мой король. Такой тяжкий груз лежит на ваших плечах.

— Ты помогаешь мне… во многом. Ты проверял осадные машины?

Прейратс кивнул и только потом сообразил, что закутанный в черный капюшон Элиас может не заметить этого жеста в темноте лестницы.

— Да, сир. Я с радостью поджарил бы эту свинью Инча на одном из его горнов. Но так или иначе, они будут у нас, сир.

Король долго молчал, постукивая по рукояти меча.

— Наглимунд должен быть разрушен, — сказал он наконец. — Джошуа ни во что не ставит меня.

— Он больше не брат вам, сир, он только злобный враг, — сказал Прейратс.

— Нет, нет, — медленно произнес Элиас, глубоко задумавшись. — Он мой брат. Вот почему нельзя допустить, чтобы он пренебрегал мной. Мне это кажется очевидным. Разве это не очевидно, Прейратс?

— Конечно, ваше величество.

Король еще плотнее завернулся в плащ, как будто защищаясь от ветра, но воздух, поднимающийся снизу, был обжигающе горячим от жара горнов.

— Ты еще не нашел мою дочь, Прейратс? — спросил Элиас, внезапно поднимая глаза. Священник с трудом различал блеск глаз и тень лица короля в пещере его капюшона.

— Как я говорил вам, сир, если она не отправилась в Наббан, к родным своей матери, а наши шпионы так не думают, значит, она в Наглимунде у Джошуа.

— Мириамель, — выдохнутое имя плыло вниз по каменному проему лестницы. — Я должен вернуть ее. Должен! — Король вытянул перед собой раскрытую ладонь и медленно сжал ее в кулак. — Она — единственный кусок доброй плоти, который я должен спасти из разбитой скорлупы дома моего брата. Остальное я сотру в порошок.

— У вас есть теперь сила для этого, мой король, — вставил Прейратс. — И могущественные друзья.

— Да, — медленно кивнул Верховный король, — да, это правда. А что с этим охотником Ингеном Джеггером? Он не нашел мою дочь, но и не. вернулся. Где он?

— Он все еще охотится за мальчишкой колдуна, ваше величество. Это стало чем-то вроде… навязчивой идеи, — Прейратс махнул рукой, как бы силясь отогнать неприятное воспоминание о черном риммере.

— Масса усилий потрачена на поиски дрянного мальчишки, который, как ты говоришь, знает несколько наших секретов. — Король нахмурился и резко продолжил:

— И гораздо меньше сил положено на мою плоть и кровь. Я недоволен. — Глаза его злобно сверкнули из тени капюшона. Он повернулся, чтобы идти, потом задержался.

— Прейратс? — голос короля снова изменился.

— Да, сир?

— Так ты думаешь, я буду спать лучше… когда Наглимунд будет разрушен и я верну свою дочь?

— Я уверен в этом, мой король.

— Хорошо. Я буду наслаждаться еще больше, помня об этом.

Элиас скользнул прочь по темному коридору. Прейратс не двигался, но прислушивался к удаляющимся шагам короля, сливавшимся с молотами Эркинланда, монотонно грохотавшими глубоко внизу.

5. ЗАБЫТЫЕ МЕЧИ

Воршева сердилась. Кисточка дрогнула в ее руке, и красная полоска протянулась по подбородку. — Смотри, что я сделала! — от гнева усилился акцент тритингов. — Жестоко с твоей стороны торопить меня. — Она промокнула рот салфеткой и начала все сначала.

— Во имя Эйдона, женщина, меня занимают множество более важных предметов, чем раскрашивание твоих губ. — Джошуа встал и снова принялся расхаживать взад-вперед.

— Не говорите со мной в таком тоне, сир! И не ходите так за мой спиной… — Она помахала рукой, подыскивая слова:

— туда-сюда, туда-сюда. Если вы собираетесь выкинуть меня в коридор как последнюю маркитантку, я должна, по крайней мере, приготовиться к этому.

Принц поднял кочергу и поворошил угли.

— Вы не будете "выкинуты в коридор", моя леди.

— Если я действительно ваша леди, — сердито нахмурилась Воршева, — тогда почему я не могу остаться? Вы стыдитесь меня?

— Потому что мы будем говорить о вещах, которые вас не касаются. Если вы до сих пор не обратили внимания, то знайте, что мы готовимся к войне. Я очень огорчен, если это причиняет вам неудобства. — Он хмыкнул и встал, аккуратно положив кочергу на ее место у камина. — Займите время разговорами с другими леди и радуйтесь, что вам не приходится нести мою ношу.

Воршева резко повернулась и с вызовом посмотрела ему в лицо.

— Другие леди ненавидят меня! — сказала она, глаза ее сузились, непослушный черный локон упал на щеку. — Я-то слышу, как они шепчутся о замарашке принца Джошуа из травяных земель. А я ненавижу их — северные коровы! В пограничных землях моего отца их бы нещадно высекли за такое… такое… — она боролась с языком, все еще плохо подчиняющимся ей, — такое неуважение. — Она глубоко вздохнула, чтобы унять дрожь. — Почему вы так холодны ко мне, сир? И зачем вы привезли меня в эту холодную страну?

Принц поднял глаза, и на мгновение его суровое лицо смягчилось.

— Я и сам задумываюсь иногда. — Он медленно тряхнул головой. — Прошу вас, если вам не нравится общество других придворных леди, ступайте и попросите арфиста сыграть вам. Пожалуйста. Мне сегодня не хочется пререкаться.

— И никогда, — огрызнулась Воршева. — Вы, кажется, совсем не хотите видеть меня — только глупые древности, да, да, ими вы интересуетесь! Вы и ваши старые книги!

Терпение Джошуа готово было иссякнуть.

— События, о которых мы будем говорить сегодня, произошли давно, но значение их мы познаем только сейчас, и это поможет нам в борьбе. Проклятие, женщина, я принц и не могу бесконечно уклоняться от своих обязанностей!

— Вы делаете это лучше, чем думаете, принц Джошуа, — ледяным голосом сказала она, отбросив на плечи капюшон. Подойдя к дверям, Воршева обернулась. — Я ненавижу ваши мысли о прошлом — старые книги, старые битвы, старая история… — Губы ее скривились:

— Старая любовь!

Дверь захлопнулась за ней.

— Благодарствую вас, принц, тому, что вы принимали нас в ваших комнатах, — сказал Бинабик. Его круглое лицо было озабоченным. — Я не сделал бы такого предложения, если бы не предполагался, что это имеет важность.

— Конечно, Бинабик, — сказал принц. — Я тоже предпочитаю обсуждать серьезные дела в тишине.

Тролль и старый Ярнауга перетащили твердые деревянные стулья, чтобы сесть около Джошуа и его стола. Отец Стренгьярд, пришедший с ними, тихо бродил по комнате, разглядывая гобелены. За все годы, проведенные им в Наглимунде, он впервые оказался в личных покоях принца.

— У меня все еще голова кругом идет от того, что я вчера услышал, — сказал Джошуа. Потом он указал на листы пергамента, которые Бинабик разложил на столе, — А теперь вы говорите, что есть и еще что-то, о чем мне необходимо знать. — Принц грустно усмехнулся. — Бог, должно быть, разгневался на меня. Ничего хорошего нет в управлении городом во время осады, а в довершение моих бед еще все это…

Ярнауга наклонился вперед:

— Если вы помните, принц Джошуа, мы говорим не о кошмарном сне, а об ужасной реальности. Мы не можем" позволить себе роскоши думать, что это всего лишь фантазия.

— Отец Стренгьярд и я во время дня занимались разысканиями в архивах замка, — сказал Бинабик. — Со времен моего прибытия мы питали надежду найти смысл Заклятия Мечей.

— Вы имеете в виду сон, о котором мне рассказывали? — спросил Джошуа" лениво перелистывая страницы разложенной перед ним рукописи. — Тот, который вы и мальчик видели в доме колдуньи?

— И не одни они, — произнес Ярнауга, глаза его казались кусочками голубого льда. — Последние ночи перед тем, как оставить Танголдир, я тоже видел во сне огромную книгу. Ду Сварденвирд было написано на ней огненными буквами.

— Я, конечно, слышал о книге священника Ниссеса, — кивнув, сказал принц, — когда был студентом у узирианских братьев. Тогда она имела дурную репутацию и уже была утеряна. Надеюсь, вы не хотите сказать, что нашли копию в библиотеке моего замка?

— Не благодаря недостаточным поискам, — заметил Бинабик. — Если бы эта книга — была где-нибудь, кроме, разве что, библиотеки Санкеллана Эйдонитиса, она отыскивалась бы здесь. Отец Стренгьярд собрал библиотеку огромной удивительности.

— Вы очень добры, — сказал священник, стоя лицом к стене, как бы изучая гобелен, чтобы еле заметный румянец удовольствия не повредил его репутации уравновешенного историка.

— Но, несмотря на все отыскания, мои и Стренгьярда, Ярнауга только и мог частично разрешить наши проблемы.

Старик наклонился и тощим пальцем постучал по пергаменту.

— Это было просто везение. Единственное из комнат Моргенса, что было спасено молодым Саймоном, оказалась эта книга. — Он схватил маленькой корявой рукой стопку пергаментов и помахал ею. — "Жизнь и царствование короля Джона Пресвитера, описанная Моргенсом Эрчестрисом" — доктором Моргенсом из Эрчестера. Итак, немного по-другому, но доктор все еще пребывает здесь, с нами. Мы обязаны ему большим, чем можем сказать, — торжественно произнес Ярнауга. — Он предвидел наступление черных дней и успел сделать много приготовлений, о некоторых мы не знаем до сих пор.

— Но самое главнейшее в текущий момент, — перебил тролль, — вот это: "Жизнь Престера Джона", смотрите! — он впихнул бумаги в руку Джошуа.

Принц пролистал их, потом, слабо улыбаясь, поднял глаза.

— Архаический язык Ниссеса возвращает меня в дни моего студенчества, когда я рыскал среди архивов Санкеллана Эйдонитиса. — Он огорченно покачал головой. — Все это очень мило, и я молю Бога, чтобы мне когда-нибудь довелось полностью прочитать работу Моргенса, но я все еще не понимаю. — Он поднял страницу, которую читал. — Здесь описано, как выковывалось лезвие Скорби, но обо всем этом нам уже рассказал Ярнауга. Чем это может нам помочь?

Бинабик с разрешения Джошуа снова взял манускрипт.

— Мы должны смотреть с великой пристальностью, принц Джошуа, — сказал он. — Моргене цитировает Ниссеса — и это только подтверждает находчивость доктора, читавшего как минимум частичность Ду Сварденвирда — он цитировает Ниссеса, где он говаривает о двух других Великий Мечах, еще двух, которые кроме Скорби. Прошу позволения прочитывать то, что Моргене называет истинными словами Ниссеса.

Бинабик откашлялся и начал:

Первый Великий Меч в своей истинной форме был ниспослан Небесами одну тысячу лет назад. Узирис Эйдон, коего мы, дети Матери Церкви, зовем сыном и воплощением Бога живого на земле, девять дней и девять ночей провел, пригвожденный к Древу казней на площади перед храмом Ювениса в Наббане. Ювенис был языческим богом правосудия, и император Наббана наказывал перед его храмом преступников по приговору своих продажных судей. Обвиненный в святотатстве и бунте за провозглашение Единого Бога, Узирис Озерный висел вверх ногами, подобно бычьей туше.

И вот, когда наступила девятая ночь, раздался страшный грохот, ослепительно вспыхнул свет, и посланная Небесами молния разбила нечестивый храм Ювениса, в руинах которого погибли все судьи и священники, бывшие в нем. Когда же дым и пыль рассеялись, тело Узириса исчезло с Древа казней, и люди стали говорить, что Господь забрал тело Его к себе и покарал Его врагов. Другие, впрочем, думали, что это терпеливые ученики и последователи Узириса сняли Его тело и удалились в смущении, но этих противоречивших быстро заставили замолчать. Слово о чуде разнеслось по всему городу. Так началось падение языческих богов Наббана.

А в закопченных руинах храма лежит теперь огромный дымящийся камень. Эйдониты провозгласили, что там находился языческий алтарь, растопленный мстительным огнем Единого Бога.

Я же, Ниссес, верю, что это была горящая звезда с небес, упавшая на землю, что иногда случается.

И потом взята была часть от расплавленных останков, и императорские оружейники сочли ее пригодной к обработке, и из небесного металла был выкован огромный клинок. В память о ветвях, хлеставших Узириса по спине, звездный меч — каковым я его считаю — был назван Торн, и могучая сила была в нем…

— Таким образом, — сказал Бинабик, — меч Торн, прошедший по линии правителей Наббана, оказывался наконец у…

— Сира Камариса, лучшего друга моего отца, — закончил Джошуа. — Я слышал множество историй о Торне, но до сего дня не знал с точностью, откуда он появился… если только можно верить Ниссесу. У этого отрывка был неприятный привкус ереси.

— Те из его утверждений, которые можно проверить, соответствуют истине, ваше высочество, — сказал Ярнауга, поглаживая бороду.

— И все-таки, — сказал Джошуа, — я не понимаю, какое это может иметь значение. Меч Камариса был утерян, когда утонул его хозяин.

— Позвольте мне зачитать еще кусочек из писаний Ниссеса, — ответил Бинабик. — В этом месте он говаривает о третьей части нашей загадки.

Второй из Великих Мечей явился из моря, придя в Светлый Ард через соленый океан с запада.

Много лет морские разбойники приплывали на наши земли из далекой холодной страны, которую они называли Изгард. Закончив грабеж., они возвращались назад.

Потом случилось так, что какая-то трагедия или роковая случайность у них на родине заставила их захватить эту землю, перевезти в Светлый Ард свои семьи и поселиться в Риммергарде, на севере, где несколько позднее родился и я.

Когда они высадились, король Элврит возблагодарил Удуна и других языческих богов и приказал перековать в меч железный киль своей лодки "Дракон", чтобы это оружие служило защитой его народу на новой земле.

Так получилось, что киль отдали двернингам, таинственному искусному народу, и они неизвестным способом получили чистый и великий металл и выковали длинный сверкающий клинок.

Но король Элврит и-мастер из двернингов заспорили о цене, и король убил кузнеца и взял меч неоплаченным, что стало причиной страшного несчастья, случившегося позднее.

В раздумьях о новой стране Элврит назвал меч Миннеяр, что значит Год Памяти.

Тролль кончил и подошел к столу, чтобы глотнуть воды из кувшина, стоявшего там.

— Итак, Бинабик из Йиканука, ты прочел о двух могущественных мечах, — сказал Джошуа. — Может быть, эти ужасные последние годы размягчили мои мозги, но я все еще не понимаю…

— Три меча, — пояснил Ярнауга, — считая Джингизу Инелуки, который мы зовем Скорбью. Три Великих меча.

— Чтобы понять все до конца, вы должны прочитать последнюю часть книги Ниссеса, которую цитирует Моргенс, — сказал наконец присоединившийся к разговору отец Стренгьярд.

Он поднял пергамент, который Бинабик положил на стол.

— Вот, пожалуйста. Это стихи из заключительной части рукописи безумца.

— Мне кажется… мне кажется, я понимаю, — сказал принц с возрастающим интересом. — Это похоже на предсказание, предсказание наших дней — как будто Ниссес заранее знал, что Инелуки когда-нибудь вернется.

— Да, — согласился Ярнауга, почесывая подбородок, и заглянул принцу через плечо, — и, по-видимому, чтобы все исправить, мечи вернутся вновь.

— Мы имеем понимание, принц, — вставил Бинабик, — что если Король Бурь и может быть побежден каким-то образом, то это только путем нашего нахождения мечей.

— Трех мечей, о которых говорит Ниссес? — спросил Джошуа.

— Такое предположение.

— Но если молодой Саймон говорит правду, Скорбь уже в руках моего брата. — Принц нахмурился, его высокий бледный лоб избороздили глубокие морщины. — Если бы можно было запросто забрать его из Хейхолта, нечего было бы дрожать от страха в Наглимунде.

— О Скорби следует думать в последнюю очередь, принц, — сказал Ярнауга. — Теперь мы должны действовать, чтобы заполучить остальные два. Мое имя было дано мне за необычайно острое зрение, но даже я не могу видеть будущее. Возможно, нам представится случай отнять Скорбь у Элиаса, может быть, сам король допустит какую-нибудь ошибку. Нет, сейчас нам надо найти Торн и Миннеяр.

Джошуа откинулся в кресле, скрестив ноги и закрыв лицо руками.

— Все это похоже на страшную детскую сказку! — воскликнул он. — Как сможет народ перенести такие времена? Ледяной ветер в ювене, поднявший голову Король Бурь и он же — умерший принц ситхи… А теперь еще безнадежные поиски давно утерянных мечей… Безумие! Безрассудство! — Он открыл глаза и выпрямился. — Но что мы можем сделать? Я верю всему этому, значит и я, должно быть, безумен.

Принц встал и начал расхаживать по комнате. Остальные смотрели на него, радуясь, что их самые смелые надежды оправдались и им удалось убедить Джошуа в мрачной и страшной правде.

— Отец Стренгьярд, — молвил наконец принц. — Не позовете ли вы сюда герцога Изгримнура? Я отослал пажей и всех слуг, чтобы мы могли поговорить без помех.

— Конечно, — сказал архивариус, поспешив вон из комнаты. Полы широкой рясы хлопали на ветру.

— Неважно, что произойдет в дальнейшем, — произнес Джошуа. — Мне придется многое объяснить на сегодняшнем рэнде. Я хотел бы, чтобы Изгримнур был рядом со мной. Бароны знают его как здравомыслящего человека, а я все еще вызываю некоторое подозрение благодаря годам, проведенным в Наббане, и странным привычкам. — Принц слабо улыбнулся. — Если все это безумие — правда, то наша задача сложнее, чем когда бы то ни было. Если герцог Элвритсхолла будет на моей стороне, баронам придется поверить всему этому. Я не думаю, что поделюсь с ними самой последней информацией, хотя в ней и есть какие-то черепки надежды. Я не доверяю способности некоторых из них держать при себе такие потрясающие новости.

Принц вздохнул. Вполне хватало и одного Элиаса в качестве врага. Он встал, глядя на огонь. Глаза его блестели, словно какая-то влага наполняла их.

— Мой несчастный брат!

Бинабик поднял глаза, пораженный щемящей интонацией этих слов.

— Мой бедный брат, — повторил Джошуа, — он теперь совсем завяз в этом кошмаре: Король Бурь! Белые лисицы! Я не могу поверить, что он понимает, что делает.

— Кто-то знал, что делает, принц, — произнес Бинабик. — С великой вероятностью господин Пика Бурь и его подручные не хаживают от дома к дому с танцеванием, чтобы расхвалить свой товар, как будто бродячие коробейники.

— О, я не сомневаюсь, что это Прейратс каким-то образом добрался до них, — ответил Джошуа. — Я знаю его и эту бесовскую жажду к запретным знаниям еще по семинарии у узирианских братьев. — Он скорбно покачал головой. — Но Элиас, хотя и храбр как медведь, всегда с недоверием относился к старым магическим книгам и презирал ученость. Кроме того, брат всегда боялся разговоров о духах и демонах. Он стал еще хуже после… после смерти жены. Что он мог счесть стоящим того ужаса, которым ему наверняка пришлось платить за эту сделку? Хотел бы я знать, сожалеет ли он теперь — такие страшные союзники! — бедный, глупый Элиас…

Снова шел дождь. Стренгьярд и Изгримнур закончили свой переход через открытый двор совершенно мокрыми. Изгримнур стоял на пороге покоев Джошуа, притоптывая, как возбужденный конь.

— Я только что видел жену, — объяснил он. — Она и другие женщины успели уйти еще до прихода Скали и укрылись у ее дяди, тана Тоннруда. Она привела полдюжины моих людей и два десятка женщин и детей. Она отморозила себе пальцы, бедная Гутрун.

— Я очень сожалею, что вынужден был оторвать тебя от нее, Изгримнур, особенно если она не совсем здорова, — извинился принц, протягивая руку старому герцогу.

— Ах, да я мало чем могу помочь ей. С ней сейчас наши девочки. — Он нахмурился, но в голосе его явственно звучала гордость:

— Она сильная женщина и родила мне сильных детей.

— И мы найдем способ помочь твоему старшему, Изорну, не волнуйся. — Джошуа провел Изгримнура к столу и вручил ему манускрипт Моргенса. — Но может сложиться так, что нам придется выдержать не один бой.

Герцог прочитал Заклятие Мечей, задал несколько вопросов и снова перелистал страницы.

— Вот эти стихи, да? — спросил он. — Вы считаете, что это ключ ко всему происходящему?

— Если ты имеешь в виду ключ, которым можно запереть дверь, — ответил Ярнауга, — то да, мы надеемся на это. И тогда все, что нам нужно сделать, — это собрать у себя три меча из пророчества Ниссеса, и Король Бурь окажется в безвыходном положении.

— Но ведь ваш мальчик говорил, что меч ситхи уже у Элиаса, а я действительно видел у него какой-то незнакомый меч, когда король отпускал меня в Элвритсхолл. Огромный меч и престранного вида.

— Это мы знаем, герцог, — вмешался Бинабик. — Но сначала нам нужно найти остальные.

Изгримнур подозрительно покосился на тролля.

— А чего ты хочешь от меня, маленький человек?

— Только помощи, любой, какую ты мог бы нам оказать, — сказал Джошуа, протягивая руку, чтобы похлопать риммера по плечу. — И Бинабик из Йиканука здесь по той же причине.

— Может быть, вы слышали что-нибудь о судьбе Миннеяра, меча Элврита? — спросил Ярнауга. — Вообще-то мне следовало бы знать это, ибо назначение Ордена в том, чтобы собирать подобные знания, но с давних пор никто не слышал никаких рассказов о Миннеяре, и след его потерян.

— Я слыхал что-то такое от своей бабушки, она была мастерица рассказывать разные истории, — проговорил Изгримнур. Он задумчиво пожевывал ус, стараясь припомнить:

— Меч перешел по линии Элврита к Фингилу Кровавому и от Фингила к его сыну Хьелдину — а потом, когда Хьелдин упал с башни, оставив на полу в своих покоях мертвого Ниссеса, — офицер Хьелдина Икфердиг взял его себе вместе с короной риммеров и всем Хейхолтом.

— Икфердиг умер в Хейхолте, — застенчиво вставил Стренгьярд, грея руки над очагом. — В моих книгах он зовется Сожженным королем.

— Его погубило пламя Красного Шуракаи, — сказал Ярнауга. — Он был поджарен как кролик в собственном тронном зале.

— Так… — задумчиво сказал Бинабик. Нервный Стренгьярд передернулся от жестоких слов Ярнауги. — Миннеяр лежит где-то под стенами Хейхолта в случайности, если он не был уничтожен огнем Красного Дракона.

Джошуа встал и подошел к очагу, где устремил печальный взор на пляшущее пламя. Стренгьярд осторожно подвинулся, чтобы никак не стеснить своего принца.

— И то, и другое одинаково плохо, — сказала Джошуа, поморщившись, и повернулся к отцу Стрегьярду. — Вы не принесли мне добрых вестей, мудрые люди. — При этих словах архивариус помрачнел. — Сперва вы убеждаете меня, что единственная наша надежда — собрать вместе это трио легендарных клинков, а потом добавляете как бы между прочим, что два из трех уже у моего брата, если вообще существуют. — Принц недовольно вздохнул. — Что с третьим? Прейратс режет им мясо за ужином?

— Тори, — сказал Бинабик, взобравшись на стол, чтобы все присутствующие хорошо видели его. — Меч очень великого рыцаря, которым был Камарис.

— Меч, сделанный из звездного камня, который разрушил храм Ювениса в Наббане, — добавил Ярнауга. — Но он, судя по всему, сгинул в морской пучине вместе с Камарисом, когда того смыло с борта в заливе Ферракоса.

— Ну вот, видите?! — воскликнул принц. — Два меча во владении моего брата, а третий крепко схвачен великим океаном! Наше дело проклято, даже не начавшись.

— Так же невероятно было, что работу Моргенса сумеют спасти из чудовищного пожара, уничтожившего его комнаты, — сказал Ярнауга, и голос его был суров, — а мы сможем пробраться сюда, избежав многочисленных опасностей, и прочитаем куски рукописи Ниссеса. Но рукопись уцелела. И дошла до нас. Надежда всегда есть.

— Извините, принц, но оставается только одно, — сказал Бинабик, глубокомысленно кивая через стол. — Мы имеем должность вернуться к архивам и поискам, чтобы разгадывать загадочность Торна и двух других клинков. Мы имеем необходимость отыскивать их очень быстро.

— Очень быстро, — закончил Ярнауга, — потому что время, которые мы теряем, драгоценно, как бриллиант.

— В любом случае, — вздохнул Джошуа, падая в подвинутое к очагу кресло, — в любом случае нам надо торопиться, но я очень боюсь, что наше время уже истекло.

— Проклятье, проклятье и еще раз проклятье! — сказал Саймон, сбрасывая со стены очередной камешек в зубы ледяного ветра. Наглимунд, казалось, стоял в бескрайней серой мутной пустоте, огромной горой подымаясь из моря струящегося дождя. — Проклятье! — заключил он, нагибаясь, чтобы отыскать еще один метательный снаряд на мокрой холодной стене.

Сангфугол смерил юношу неодобрительным взглядом. Элегантная шапочка арфиста превратилась в размокшую бесформенную массу.

— Послушай, Саймон, выбери что-нибудь одно, — сказал он сердито. — Сперва ты их проклинаешь за то, что они повсюду тащат тебя с собой, как мешок коробейника, а потом богохульствуешь и швыряешься камнями, потому что они не пригласили тебя на дневное совещание.

— Я знаю, — сказал Саймон, послав вниз новый камень, — но я не знаю, чего я на самом деле хочу. Я вообще ничего не знаю.

Арфист нахмурился:

— Вот что я бы хотел знать, так это чего ради мы торчим здесь? Неужели нельзя найти лучшего места для того, чтобы чувствовать себя одиноким и покинутым? На этой стене холодно, как на дне колодца. — Он сильнее застучал зубами в расчете на снисхождение. — Что нам здесь надо?

— Малость дождя и ветра прочищает мозги, — крикнул Таузер, возвращаясь по стене к двум своим товарищам. — Нет лучшего лекарства после большой пьянки. — Старик подмигнул Саймону. Юноша подумал, что старый шут спустился бы давным-давно, если бы не восхитительный вид Сангфугола, трясущегося от холода в великолепном серо-голубом камзоле.

— Нет, — прорычал Сангфугол, несчастный, как мокрая кошка. — Ты наверное с годами только молодеешь, а может быть и вовсе впал в детство. Иначе я не могу объяснить твое противоестественное стремление скакать по стенам, как неразумный мальчишка.

— Ах, Сангфугол, — задумчиво сказал морщинистый Таузер, следя за тем, как один из снарядов Саймона плюхнулся в грязную лужу, когда-то бывшую хозяйственным двором. — Ты чересчур… Хо! — Таузер ткнул пальцем куда-то вниз:

— Уж не герцог ли это Изгримнур? Я слышал, что он вернулся. Хо, герцог! — закричал шут, помахав плотной фигуре, появившейся внизу. Человек сощурился и, прикрыв глаза ладонью от косых струй дождя, посмотрел наверх. — Герцог Изгримнур! Это Таузер!

— Ах, вот кто это! — закричал герцог. — Будь я проклят, коли это и вправду не ты, старый сукин сын!

— Поднимись к нам, — крикнул Таузер. — Поднимись и расскажи, какие новости!

— Удивляться нечему, — сардонически сказал Сангфугол, когда герцог двинулся через затопленный двор к лестничному проему. — Единственный, кто мог бы согласиться по доброй воле влезть на эту верхотуру, кроме нашего старого безумца, это только риммер. Ему, наверное, даже жарко, раз не все завалено снегом.

Изгримнур устало улыбнулся, кивнул Саймону и арфисту, потом повернулся, пожал оплетенную венами руку шута и дружески хлопнул его по плечу. Он был настолько выше и крепче Таузера, что казался медведицей, играющей со своим медвежонком.

Пока герцог и шут обменивались новостями, Саймон слушал, продолжая бомбардировать двор, а Сангфугол стоял рядом с видом терпеливого и безнадежного страдания. Вскоре, что, впрочем, не удивительно, разговор перешел от общих друзей и домашних к более мрачным темам. Когда Изгримнур заговорил об угрозе войны и тучах, собирающихся на севере, Саймон почувствовал, что мертвящий холод, который странным образом рассеял пронзительный ветер, вернулся, вызвав резкий озноб. Когда же герцог. Понизив голос, упомянул повелителя севера и сразу ушел в сторону, сказав, что некоторые вещи слишком ужасны, чтобы открыто обсуждать их, холод проник в самое существо Саймона. Он всматривался в мглистую даль, где над северным горизонтом нависал черный кулак бури, и медленно соскальзывал в темноту, в новое путешествие по дороге снов.

Открытый натиск каменной горы, сияние голубых и желтых огней. Королева в серебряной маске на ледяном троне, и поющие голоса в каменной твердыне…

Черные мысли давили его, сокрушая, как обод огромного колеса. Он не сомневался в том, что с удивительной легкостью сделает шаги к теплой темноте, скрытой холодом бури.

…Это так близко… так близко…

— Саймон! — прогремело у него в ушах. Чья-то рука схватила его за локоть. Он ошеломленно посмотрел вниз и увидел, что стоит на самом краю стены. Ветер баламутил грязную воду далеко внизу.

— Что это ты делаешь? — поинтересовался Сангфугол, еще раз тряхнув его руку. — Если ты спрыгнешь с этой маленькой стенки, то переломанными костями не отделаешься.

— Я хотел, — проговорил Саймон, но черная мгла все еще туманила его разум, черная мгла, которая не быстро рассеивается. — Я…

— Торн? — громко спросил Таузер, отвечая на какой-то вопрос Изгримнура. Саймон обернулся и увидел, что маленький шут, словно надоедливый ребенок, дергает риммера за край плаща. — Торн, ты сказал? Хорошо, а почему ты тогда сразу ко мне не пришел? Уж если кто-нибудь и знает что-то о Торне, так это только я. — Старик повернулся к Саймону и арфисту. — Как вы думаете, кто был с нашим Джоном дольше всех? Кто? Я конечно. Шутил, кувыркался и играл для него шестьдесят лет. И я видел, как пришел ко двору великий Камарис. — Он снова повернулся, чтобы видеть герцога, и в глазах его горел свет, какого Саймон никогда раньше не видел. — Я тот человек, которого вы ищете, — гордо сказал Таузер. — Отведите меня к принцу Джошуа. Быстро!

Казалось, что кривоногий старый шут танцует, так легки были его шаги, когда он тащил к лестнице онемевшего риммера.

— Благодарение Богу и его ангелам! — сказал Сапгфугол, провожая их взглядом. — Я считаю, что нам необходимо что-нибудь влить в себя — чтобы влага внутри гармонировала с влагой снаружи.

Он повел все еще покачивавшего головой Саймона с залитой дождем стены вниз, в гулкий, освещенный факелами проем лестницы, в защищенное на некоторое время от северных ветров тепло.

— Мы признаем твое участие в этих событиях, Таузер, — нетерпеливо сказал Джошуа. Принц, может быть для того чтобы уберечься от всепроникающего холода, замотал горло плотным шерстяным шарфом. Кончик его тонкого носа покраснел.

— Я только, если можно так выразиться, подготавливаю почву, ваше высочество, — благодушно сказал Таузер. — Если бы у меня была кружечка вина, чтобы промочить горло, я сразу бы перешел к сути дела.

— Изгримнур, — простонал Джошуа, — будь добр, найди почтенному шуту что-нибудь выпить, а не то, боюсь, мы до самых эйдонтид не дождемся конца этой истории.

Герцог Элвритсхолла подошел к кедровому шкафу, стоявшему возле стола Джошуа, и нашел там кувшин пирруинского красного вина.

— Вот, — сказал он, протягивая Таузеру наполненный кубок. Старик сделал глоток и широко улыбнулся.

Не вина он хочет, подумал риммер, а внимания. Эти времена тяжелы и для молодых, чья сила нам так нужна, что уж говорить о старом трюкаче, хозяин которого уже два года как умер.

Он смотрел на сморщенное лицо шута, и на мгновение ему показалось, что из-за завесы морщин проступает другое, детское лицо.

Боже, даруй мне быструю достойную смерть, взмолился Изгримнур, не допусти меня стать одним из этих старых дураков, которые, сидя по ночам у костра, рассказывают молодым, что в этом мире никогда уже не будет так хорошо, как прежде. И все-таки, думал герцог, возвращаясь к своему креслу и прислушиваясь к волчьему вою ветра за окном, все-таки на этот раз в этих рассказах может быть и есть доля истины. Может быть, мы и на самом деле видели лучшие времена. Может быть, впереди и вправду нет ничего, кроме проигранной битвы с наступающей тьмой.

— Видите ли, — говорил Таузер, — меч Камариса не сгинул в океане вместе с ним. Сир Камарис отдал его на сохранение своему оруженосцу Колмунду из Ростанби.

— Отдал свой меч? — удивленно спросил Джошуа. — Судя по тому, что я о нем слышал, это очень не похоже на Камариса са-Винитта.

— Ах, но вы ведь не знали его в тот, последний год. Да и как вы могли? Вы тогда только что появились на свет! — Таузер сделал еще глоток и задумчиво уставился в потолок. — Сир Камарис стал странным и даже жестоким после того, как умерла ваша мать, королева Эбека. Он был ее рыцарем, вы знаете, и готов был поклоняться даже каменным плитам, по которым она ступала, — как будто она Элисия, Матерь Божья. Мне всегда казалось, что он винил себя в ее смерти, словно он мог излечить ее болезнь силой оружия или частичкой своего сердца… несчастный безумец.

Заметив нетерпение Джошуа, Изгримнур наклонился вперед:

— Итак, он отдал звездный меч Торн своему оруженосцу?

— Да, да, — раздраженно ответил старик, недовольный тем, что его прерывают. — Когда Камарис пропал в море у острова Хача, Колмунд взял Торн себе. Он вернул земли своей семьи на Фростмарше и стал бароном довольно большой провинции. Торн был известен всем, и когда враги видели этот меч — а его нельзя было ни с чем спутать: черный, блестящий, с яркой серебряной рукояткой, красивое, страшное оружие — ужас поражал их и никто не смел обнажить клинка. Колмунду редко приходилось вынимать его из ножен.

— Так значит он пребывается в Ростанби? — возбужденно спросил из своего угла Бинабик. — Это два дня пути от места, где мы сейчас сиживаем.

— Нет, нет, нет! — рявкнул Таузер, передавая Изгримнуру кубок, чтобы тот налил еще вина. — Если ты наберешься терпения и немного подождешь, тролль, я расскажу вам все до конца.

Прежде чем Бинабик, принц или кто-нибудь другой успели ответить, Ярнауга, сидевший на корточках перед очагом, встал и склонился над маленьким шутом.

— Таузер, — сказал северянин, и голос его был тверд и холоден, как лед на соломенной крыше, — мы не можем ждать. С севера надвигается смертоносная тьма, холодная, роковая тень. Нам необходим этот меч, ты понимаешь? — он наклонился к самому лицу Таузера; клочковатые брови маленького человека тревожно взлетели вверх. — Мы должны найти Торн, потому что скоро сам Король Бурь будет стучаться в нашу дверь.

Таузер ошалело смотрел, как Ярнауга так же спокойно опускается на корточки у очага, выставляя острые костлявые колени.

Что ж, подумал Изгримнур, если мы хотели, чтобы эти новости кочевали по всему Наглимунду, то теперь мы этого добились. Однако похоже, что старик все-таки засунул репей под седло Таузеру.

Прошло несколько мгновение, и шут, наконец, оторвал взгляд от свирепых глаз северянина. Когда он повернулся к остальным, стало ясно, что старик больше не наслаждается своей неожиданной значительностью.

— Колмунд, — начал он. — Сир Колмунд слышал рассказы о великой сокровищнице дракона Игьярика высоко на вершинах Урмсхейма. Говорили, что там лежит величайшее сокровище мира.

— Только житель равнины может иметь желание искать горного дракона — да еще из-за золота, — с отвращением сказал Бинабик. — Мой народ большую давность уже живет возле Урмсхейма, но только в благодарность тому, что мы не ходим туда.

— Но, видите ли, — отозвался Таузер, — многие поколения считали дракона просто старой сказкой. Никто его не видел, никто не слышал ничего о нем, кроме рассказов путешественников, потерявших рассудок в снегах Урмсхейма. А у Колмунда был меч Торн, волшебный меч, и с ним он не боялся идти на поиски тайного сокровища волшебного дракона.

— Что за глупость! — сказал Джошуа. — Разве у него не было всего, чего только можно желать? Могущественное баронство? Меч героя? Почему он погнался за этим бредом сумасшедшего?

— Будь я проклят, Джошуа, — выругался Изгримнур. — А почему люди вообще что-то делают? Почему они повесили нашего Господа Узириса вверх ногами? Почему Элиас бросает в тюрьму родного брата и заключает договор с мерзкими демонами, когда он уже Верховный король всего Светлого Арда?

— Есть что-то в натуре смертных мужчин и женщин, что заставляет их мечтать о несбыточном, — сказал Ярнауга от очага. — Иногда то, чего они ищут, находится за пределами понимания.

Бинабик легко спрыгнул на пол.

— Слишком очень много разговариваний о том, на что никогда не хватит нашего понимания, — сказал он. — Наш вопрос все еще один и тот же: где меч? Где Торн?

— Он потерян где-то на севере, вот где, — сказал Таузер. — Я никогда не слышал, что сир Колмунд вернулся из путешествия. Говорили, правда, что он стал королем гюнов и до сих пор живет там, в ледяной крепости.

— Похоже, что к этой истории примешаны древние воспоминания об Инелуки, — задумчиво сказал Ярнауга.

— Колмунд дошел по крайней мере до монастыря Святого Скенди в Хетстеде, — неожиданно вмешался отец Стренгьярд. Он выходил и успел вернуться так быстро, что никто не заметил его недолгого отсутствия; на впалых щеках архивариуса играл легкий румянец удовольствия. — Слова Таузера вызвали одно воспоминание. Мне казалось, что в архиве были некоторые монастырские книги ордена Скенди, уцелевшие во время пожара времен войны на Фростмарше. Вот приходно-расходная книга на год основания 1131. Видите, здесь перечислено снаряжение экспедиции Колмунда. — Он гордо передал книгу принцу. Джошуа поднес ее ближе к свету.

— Сушеное мясо и фрукты, — с трудом прочитал он, силясь разобрать выцветшие строки, — шерстяные плащи, две лошади, — он поднял глаза. — Здесь говорится об отряде из "дюжины и одного" — тринадцати, — он передал книгу Бинабику. Тролль примостился рядом с Ярнаугой и углубился в чтение.

— Значит, с ними случилось несчастье, — сказал Таузер, снова наполняя свой кубок. — Я слышал, что когда они вышли из Ростанби, их было более двух дюжин отборных бойцов.

Изгримнур наблюдал за троллем. Он, конечно, умен, думал герцог, хотя я все равно не доверяю этому племени. И почему он имеет такое влияние на этого мальчика? Не уверен, что мне это нравится, хотя истории, которые они оба рассказывают, видимо, по большей части правда.

— Ну и что в этом толку? — спросил он вслух. — Если меч потерян, так тут уж ничего не сделаешь. Нам бы лучше подумать об обороне.

— Герцог Изгримнур, — сказал Бинабик, — вы не имеете понимания: у нас нет выбора. Если Король Бурь действительно наш общий враг — с чем, я думаю, мы все с несомненностью согласились, то вся наша надежда — это владение тремя мечами. Два находятся в недоступности. Остается только Торн, и мы имеем должность найти его, если только нахождение возможно.

— Не надо меня учить, маленький человек, — зарычал Изгримнур, но Джошуа устало махнул рукой, чтобы прекратить разгорающийся спор.

— Теперь потише, — сказал принц. — Пожалуйста, дайте мне подумать. У меня голова трещит от всех этих безумных идей, наваленных одна на другую. Мне нужно немного тишины.

Стренгьярд, Ярнауга и Бинабик изучали монастырскую книгу и манусткрипт Моргенса, переговариваясь шепотом, Таузер потягивал свое вино; Изгримнур тоже налил себе кубок и угрюмо прихлебывал из него. Джошуа сидел неподвижно, глядя в огонь. Усталое лицо принца выглядело, как натянутый на кость пересохший пергамент, герцог Элвритсхолла с трудом мог смотреть наттего.

Его отец выглядел ничуть не хуже в последние дни перед смертью, размышлял Изгримнур. Хватит ли у него сил выдержать осаду, которая, по всей видимости, скоро начнется? Хватит ли у него сил выжить самому? Он всегда был ученым, беспокойным человеком… хотя, честно говоря, с мечом и щитом он тоже молодец. Не раздумывая, герцог встал, подошел к Джошуа и положил медвежью лапу ему на плечо.

Принц поднял глаза.

— Ты сможешь выделить мне хорошего человека, старина? У тебя есть кто-нибудь, кому знакомы северо-восточные земли?

Изгримнур задумался:

— У меня есть два или три таких человека. Фрекке, пожалуй, слишком стар для такого путешествия, о каком ты думаешь; Айнскалдир не уйдет от меня, пока я не выкину его из ворот НагЛимунда на острие пики. К тому же, его свирепость понадобится нам и здесь, когда битва станет горячей и кровавой. Он как барсук — дерется лучше всего, когда загнан в нору, — герцог помолчал. — А вот пожалуй Слудига я могу тебе дать. Он молод и здоров, а кроме того очень неглуп. Да, Слудиг — это тот, кто тебе нужен.

— Хорошо, — Джошуа медленно наклонил голову. — У меня есть три или четыре человека, которых можно послать, а маленький отряд лучше, чем большой.

— Смотря для чего, — Изгримнур оглядел теплую, надежную комнату и снова подумал, не гонятся ли они за призраком, не заморозила ли зимняя погода их мозги, мешая принять правильное решение.

— Для того, чтобы отправиться на поиски меча Камариса, дядюшка Медвежья Шкура, — сказал принц, и тень улыбки промелькнула по его бледному лицу. — Это, конечно, безумие, и все, на что мы опираемся, это старые сказки и несколько слов в пыльных потускневших книгах, но этой возможностью нельзя пренебрегать. Месяц ювен, а на дворе зимние бури. Этого не могут изменить никакие сомнения. — Он тоже оглядел комнату, задумчиво сжав губы.

— Бинабик из Йиканука, — наконец позвал принц, и тролль поспешил к нему, — поведешь ли ты отряд на поиски Торна? Ты знаешь северные горы лучше всех присутствующих, кроме, разве что, Ярнауги, который, надеюсь, тоже пойдет с вами.

— Я был бы полон чести, принц, — сказал Бинабик и упал на одно колено. Даже Изгримнур был вынужден улыбнуться.

— Я тоже благодарен за честь, принц Джошуа, — сказал Ярнауга, вставая. — Но не думаю, что мне следует идти. Здесь, в Наглимунде, я принесу больше пользы. Ноги у меня старые, но глаза все еще остры. Я помогу Стренгьярду в архивах, ибо много еще вопросов, требующих ответа, много еще неясного в истории Короля Бурь и меча Миннеяра. Кроме того, могут возникнуть и другие обстоятельства, при которых вам понадобятся моя помощь.

— Ваше высочество, — вступил Бинабик, — если в оста-точности есть незаполненное место, могу ли я иметь ваше разрешение брать с собой юного Саймона? Моргене просил в последнем послании, чтобы за мальчиком присматривал мой наставник. С его смертью это становилось моей обязанностью, и я не имею желания от нее уклоняться.

Джошуа был настроен скептически:

— Ты думаешь присматривать за ним, взяв в опаснейшую экспедицию в не нанесенные на карты северные горы? Бинабик поднял брови:

— Большими людьми ненанесенные, это возможно. Но это общий двор моего народа, кануков. Кроме того, я не питаю уверенности, что более безопасно оставить его в замке, готовом к воеванию с Верховным королем.

Принц поднес ладонь ко лбу, как к источнику невыносимой боли.

— Наверное, ты прав. Если бы наши слабые надежды оказались тщетными, не нашлось бы безопасного места для тех, кто сражался на стороне лорда Наглимунда. Если мальчик согласится, можешь взять его. — Принц опустил руку и похлопал Бинабика по плечу. — Что ж, хорошо, маленький человек — маленький, но отважный. Возвращайся к своим книгам, а завтра с утра я пришлю тебе трех добрых эркинландеров и Слудига, человека Изгримнура.

— Приношу все благодарности, ваше высочество, — серьезно кивнул Бинабик. — Но я думаю, что очень лучше будет уезжать завтра ночью. Это будет очень маленький отряд, и наша лучшая надежда — это не призывать недоброе внимание.

— Да будет так, — сказал Джошуа, вставая и поднимая руку как бы в благословении. — Кто может знать, совершаем ли мы безумство или встаем на путь к спасению? Вас следовало провожать звуками фанфар и оваций. Но безопасность важнее славы, и отныне "тайна" будет вашим паролем. Знайте, что в мыслях мы с вами.

Изгримнур помедлил, потом наклонился и пожал маленькую руку Бинабика.

— Чертовски странно все это, — сказал он, — но да хранит вас Господь. Если Слудиг поначалу будет сварливым, не сердитесь на него. Он вспыльчив, но сердце у него доброе, а преданность его сильна.

— Спасибо вам, герцог, — ответил тролль. — Мы имеем нужду в благословениях вашего бога. Мы отправливаемся в неизвестность.

— Как и все смертные, — добавил Джошуа. — Рано или поздно.

— Что?! Ты сказал принцу и всем им, что я пойду… куда? — Саймон в ярости сжал кулаки. — Какое ты имел право?!

— Саймон, друг, — спокойно ответил Бинабик. — Ты совершенно не имеешь обязанности никуда идти. Я только спрашивал разрешения Джошуа на твое участвование в этом поиске, и оно было получено. Ты имеешь выбор.

— Проклятое древо! Ну и что мне теперь делать? Если я скажу нет, все будут думать, что я попросту струсил.

— Саймон, — маленький человек успокоительно покачал головой. — Очень пожалуйста, не посылай при мне свежеизученные солдатские проклятия. Мы, кануки, вежливый народ. Не очень хорошо так волноваться о чужих мнениях. В любом случае много смелости понадобится, чтобы оставаться в Наглимунде, когда здесь будет осада.

Саймон с шипением выдохнул облачко морозного воздуха и обхватил руками колени. Он смотрел на мрачное небо, на размытое тусклое пятно солнца, скрытого облаками.

Почему все всегда все решают за меня? Разве я младенец?

Некоторое время он молчал, и лицо его было красным не только от холода, когда Бинабик протянул маленькую руку.

— Друг мой, я полнюсь скорбью, что это не кажется тебе той честью, о которой я думаю, — честь ужасной опасности, но все-таки честь. Я уже объяснялся, какими важными мы считаем эти вот поиски и что судьба Наглимунда и всего Светлого Арда находится в зависимости от них. И еще, что все могут погибать, не имея славы и песен, в белой северной пустыне. — Он торжественно похлопал Саймона по локтю, потом поискал что-то в кармане меховой куртки. — Здесь, — сказал тролль и вложил маленький холодный предмет в ладонь друга.

На мгновение отвлеченный от своих тягостных раздумий, Саймон взглянул. Это было кольцо, тонкий обруч из какого-то золотистого металла. На нем. был выгравирован странный рисунок: длинный овал с острым треугольником на одном конце.

— Рыбий знак Ордена Манускрипта, — сказал Бинабик. — Моргене привязывал это к ноге воробья вместе с запиской, о которой я говаривал раньше. Конец записки разъяснял, что это для тебя.

Саймон поднял кольцо, пытаясь поймать отблеск тусклого солнечного света.

— Я никогда не видел этого у Моргенса, — сказал он, слегка удивленный, что кольцо не вызывает никаких воспоминаний. — Такие были у всех членов Ордена? И как я могу носить его? Я едва могу читать. И пишу не очень-то грамотно.

Бинабик улыбнулся:

— У моего наставника не было такого кольца, по крайней мере я никогда его не видел. Но Моргенс имел желание, чтобы оно было у тебя, и такого разрешения с несомненностью достаточно.

— Бинабик, — сказал Саймон, прищурившись. — Там внутри что-то написано. — Он поднес кольцо к глазам, чтобы рассмотреть получше. — Я не могу прочитать.

Тролль сузил, глаза.

— Это было написано на каком-то языке ситхи, — сказал он, поворачивая кольцо, чтобы разглядеть его внутреннюю сторону. — Это трудно прочитывать, потому что очень мелко, и еще я не знаю этого стиля. — Бинабик посмотрел еще раз.

— "Дракон" означивает это, — прочитал он наконец. — А этот, я предполагаю, "смерть"… Смерть Дракона?.. Смерть и Дракон? — тролль посмотрел на Саймона и пожал плечами. — Я не имею понимания, что это может означивать. Я не имею такого знания. Это какая-то выдумка твоего доктора, я предполагаю, или, может быть, фамильный девиз? Ярнауга может иметь в прочитывании больше успеха.

Кольцо легко скользнуло на третий палец правой руки Саймона, как будто было нарочно сделано для него. Но Моргенс был таким маленьким! Как он мог это носить?

— Ты думаешь, это волшебное кольцо? — внезапно спросил Саймон, нахмурившись, словно заклятья летали вокруг золотого ободка, как роящиеся пчелы.

— Если и так, — с насмешливой мрачностью сказал Бинабик, — Моргенс не вкладывал никакой инструкции для его употребления. — Он покачал головой. — Я предполагаю, что это имеет малую вероятность. Просто подарок от человека, который любил тебя.

— А почему ты отдал его мне именно сейчас? — спросил Саймон, чувствуя, что у него щиплет в глазах, и изо всех сил пытаясь подавить слезы.

— Потому что я имею должность уходить завтра и продвигаться на север. Если ты захочешь оставаться здесь, у нас может не быть случая снова видеть друг друга.

— Бинабик! — Напряжение увеличилось. Сейчас Саймон чувствовал себя маленьким мальчиком, которого толкают то в одну сторону, то в другую ссорящиеся взрослые.

— Это только правда. — Круглое лицо тролля теперь было совершенно серьезным. Он поднял руку, останавливая дальнейшие расспросы и протесты. — Теперь тебе надо иметь решение, мой дорогой друг. Я еду в страну, где много снега и льда, чтобы выполнять дело, которое может оказаться просто глупостью и может стоить цену жизни для дураков, взявшихся за него. Те, кто будет оставаться в этом месте, будут очень испытывать большую злость армии короля. Я питаю страх, что это пагубный выбор. — Бинабик мрачно покачал головой. — Но, Саймон, выберешь ты идти с нами или останешься здесь, биться за Наглимунд — и принцессу, — мы все равно будем очень добрыми друзьями, да?

Он поднялся на цыпочки, чтобы похлопать Саймона по плечу, потом повернулся и пошел через двор к архивам.

Саймон застал ее в одиночестве. Она бросала камешки в замковый колодец. На ней был хорошо защищающий от холода тяжелый дорожный плащ с капюшоном.

— Здравствуйте, принцесса, — сказал он. Она взглянула на него и грустно улыбнулась. Сегодня она почему-то выглядела гораздо старше своих лет, совсем как взрослая женщина.

— Привет, Саймон, — облачко дыхания морозным туманом закрыло ее лицо.

Он начал было сгибать колено для глубокого поклона, но она уже отвернулась. Еще один камешек со стуком упал в колодец. Он решил сесть рядом, что было бы вполне естественно, но единственным пригодным для этого местом был край колодца, так что Саймон мог либо оказаться в неловкой близости к принцессе, либо сидеть, повернувшись к ней спиной. Лучше уж было оставаться на ногах.

— Как вам тут живется? — спросил он наконец.

Она вздохнула.

— Мой дядя обращается со мной так, как будто я сделана из яичной скорлупы и паутинок и могу разбиться вдребезги, если подниму что-нибудь тяжелое или кто-нибудь толкнет меня.

— Я уверен… Я уверен, что он просто хочет, чтобы вы были в безопасности. Вы совершили очень рискованное путешествие, прежде чем попасть сюда.

— Мы, кажется, путешествовали вместе, но никто не ходит за тобой и не следит, как бы ты не ободрал коленку. Они даже учат тебя владеть мечом!

— Мири… Принцесса! — Саймон был шокирован. — Но вы же не собираетесь сражаться с мечом в руках, верно?

Она посмотрела на него, и глаза их встретились. На мгновение взгляд ее засиял, как полуденное солнце, и какая-то необыкновенная решимость была в нем; почти сразу же принцесса опустила глаза.

— Нет, — сказала она. — Наверное нет. Но, о, я действительно хочу сделать хоть что-нибудь!

Саймон с удивлением услышал подлинную боль в ее голосе и вспомнил в этот момент, какой она была во время подъема к Переходу — безропотная, сильная, самый надежный спутник, какого только можно было пожелать.

— Что… что вы хотите делать?

Она снова-подняла глаза, довольная тем, как серьезно он спросил об этом.

— Ну, — начала она, — ты ведь знаешь, что Джошуа никак не может убедить Дивисаллиса, что его господин, герцог Леобардис, должен поддержать принца в борьбе с моим отцом. Дядя мог бы послать меня в Наббан!

— Послать вас… в Наббан?

— Ну конечно! — Она нахмурилась. — По материнской линии я происхожу их дома Ингадаринов, это очень знатный наббанайский род. Моя тетя замужем за Леобардисом. Кто же лучше меня может уговорить герцога? — Она выразительно всплеснула затянутыми в кожаные перчатки руками.

— О… — Саймон не знал, что и сказать. — Но Джошуа, наверное, думает, что это будет… будет… я не знаю. — Он подумал. — Я хотел сказать, что, может быть, дочери Верховного короля не следует устраивать заговор против него?

— А кто лучше меня знает Верховного короля? — Она уже сердилась.

— А вы… — Он осекся, но любопытство все-таки победило. — Что вы чувствуете к своему отцу?

— Ты хочешь сказать, ненавижу ли я его? — В ее голосе звучала горечь. — Я ненавижу то, чем он стал. Я ненавижу то, на что его толкают люди, которые окружают его. Если его сердце вдруг смягчится и он увидит, что творит, и раскается — что ж, тогда я снова смогу любить его.

Целая процессия камешков отправилась в колодец. Саймон молча стоял рядом, чувствуя себя крайне неловко.

— Извини, Саймон, — нарушила молчание принцесса. — Я разучилась разговаривать с людьми. Моя старая няня была бы в ужасе от того, во что я превратилась, бегая по лесам. Как ты живешь и что ты делаешь?

— Бинабик просил меня отправиться вместе с ним по поручению Джошуа, — сказал он, поднимая больную тему куда более резко, чем собирался. — На север, — добавил он значительно.

Вместо того, чтобы отразить тревогу и страх, на которые он рассчитывал, лицо принцессы как будто осветилось изнутри. Хотя она и улыбнулась ему, казалось, что Мириамель его не видит.

— О Саймон, — сказала она, — как мужественно! Как это хорошо! Ты можешь… когда вы уходите?

— Завтра ночью, — ответил он, мрачно осознавая, что "просил поехать" каким-то таинственным образом превратилось в "уходите". — Но я еще не решил, — продолжал он слабым голосом. — Я думал, я еще понадоблюсь здесь, в Наглимунде, чтобы с пикой защищать стены, когда начнется осада, — последнее добавление было сделано на случай, если она вдруг подумает, что Саймон остается работать на кухне или что-нибудь в этом роде.

— Ох, Саймон, — сказала Мириамель, внезапно сжав его холодные пальцы тонкой рукой в кожаной перчатке. — Если моему дяде нужно, чтобы ты пошел в ними, ты должен! У нас остается так мало надежд, судя по всему тому, что я слышала.

Она подняла руки и быстро развязала повязанный вокруг шеи небесно-голубой шарф, тонкую прозрачную полоску. Ее принцесса протянула Саймону.

— Возьми это и носи — для меня, — сказала Мириамель. Саймон почувствовал, как кровь хлынула к его щекам, и постарался удержать губы, разъезжавшиеся в потрясенной улыбке простака.

— Спасибо… принцесса, — вымолвил он наконец.

— Если ты будешь носить его, — сказала она, вставая, — получится, почти как будто я сама там, с вами. — Она присела в шутливом реверансе и засмеялась.

Саймон безуспешно пытался понять, что именно произошло и как оно могло произойти так быстро.

— Так оно и будет, принцесса, — сказал он. — Как будто вы с нами.

Что-то в том, как он это сказал, изменило ее настроение; выражение лица принцессы стало спокойным, даже грустным. Она снова улыбнулась, но теперь в улыбке ее была печаль, и быстро шагнула вперед, так ошеломив Саймона, что он чуть не поднял руку, чтобы защититься. Мириамель прикоснулась холодными губами к его щеке.

— Я знаю, ты будешь храбрым, Саймон. Возвращайся невредимым. Я буду молиться за тебя.

Сказала — и исчезла, пробежав через двор, словно маленькая девочка. Темный капюшон мелькнул дымным облачком и скрылся в сумрачной арке перехода. Саймон стоял неподвижно, держа в руке легкий голубой шарф. Он думал об этом подарке и о том, как она улыбнулась, когда поцеловала его, и чувствовал, как горячее светлое пламя разгорается в его груди. Казалось, он еще не полностью осознал, что в безбрежном сером холоде, надвигающемся с севера, только что зажегся единственный факел. Крошечный яркий огонек в гуще ужасной бури… но даже одинокий огонь может привести усталого путника к дому целым и невредимым.

Он бережно скатал мягкую ткань в шарик и спрятал его у себя на груди.

— Я рада, что ты не стал медлить, — сказала леди Воршева. Ее темные глаза, казалось, отражали роскошь желтого платья.

— Большая честь для меня, моя леди, — ответил монах, взгляд его блуждал по комнате.

Воршева резко рассмеялась:

— Похоже, что ты единственный человек в этом замке, который считает честью навестить меня. Впрочем, это неважно. Ты понял, что должен делать?

— Я уверен, что понял все правильно. Трудно будет только выполнить мою задачу, понять ее куда легче.

— Хорошо. Тогда тебе нечего больше ждать, и чем больше промедлений, тем меньше шансов на успех. И больше свободы для болтливых языков.

Взметнув вихрь желтого шелка, она скрылась в задней комнате.

— Э-э-э… моя леди? — человек подул на руки. В комнатах принца было холодно, огонь не горел. — Остается вопрос… оплаты?

— Я думала, что ты сделаешь это просто из уважения ко мне" — отозвалась Воршева.

— Что поделаешь, моя леди, я всего только бедный монах, а на то, что вы просите, нужны деньги. — Он снова подышал на замерзшие пальцы и спрятал руки в рукава рясы.

Она вернулась, держа в руках кошелек из блестящей ткани.

— Это я знаю. Вот. Это золото, как я и обещала. Половина сейчас, половина после того, как я получу подтверждение, что твоя задача выполнена. — Воршева вручила ему кошелек и отвернулась. — От тебя разит вином! Да можно ли тебе доверить такое серьезное дело?!

— Это священное вино, моя леди. Иногда единственное, что остается мне на моем тернистом пути. Вы должны понять. — Он одарил ее застенчивой улыбкой и осенил золото знаком древа, прежде чем спрятать его в карман рясы. — Мы делаем то, что должно, дабы служить Божьей воле.

Воршева медленно кивнула:

— Я могу понять это. Не подведи меня, монах. Ты служишь великой цели, а не только мне.

— Я понимаю, леди, — он поклонился, потом повернулся и вышел вон. Воршева посмотрела на пергамент, разложенный на столе принца, и глубоко вздохнула. Дело сделано.

Сумерки следующего дня застали Саймона в покоях принца Джошуа, готовым к прощанию. Охваченный какой-то дремотой, словно только что проснувшийся, Саймон слушал последний разговор принца с Бинабиком. Юноша и тролль провели весь этот хмурый день, собирая снаряжение в дорогу. У Саймона теперь был новый, подбитый мехом плащ, шлем и тонкая кольчуга, чтобы носить под верхней одеждой. Хейстен сказал, что она не спасет от удара мечом или от стрелы, пущенной в сердце, но может сослужить хорошую службу при каком-нибудь менее гибельном нападении.

Саймону она показалась не слишком тяжелой, но Хейстен предупредил его, что после долгого дневного перехода он вряд ли будет так веселиться.

— Солдату всегда тяжело, парень, — сказал ему этот огромный человек. — И тяжелее всего подчас остаться в живых. Сам Хейстен был одним из трех эркинландеров, которые шагнули вперед, когда капитаны вызывали добровольцев. Как и два его товарища — Этельберн, покрытый шрамами ветеран с пышными усами, почти такой же огромный, как Хейстен, и Гримрик, худой, похожий на ястреба человек с гнилыми зубами и внимательным взглядом — он провел столько времени, готовясь к предстоящей осаде, что теперь радовался любому настоящему делу, даже такому опасному и таинственному, каким обещали стать эти поиски. Когда Хейстен узнал, что Саймон тоже идет, он еще больше утвердился в своем желании присоединиться к экспедиции.

— Посылать на такое дело мальчишку — это бред, — рычал он. — А он ведь даже еще не кончил учиться махать мечом и пускать стрелы. Лучше уж я пойду с ним и будут учить его дальше.

Слудиг, человек герцога Изгримнура, как и эркинландеры, был одет в меха и конический шлем. Вместо длинного меча, какими вооружились остальные, Слудиг заткнул за пояс два ручных топора с прорезными фигурными лезвиями. Он весело улыбнулся Саймону, предвидя его вопрос.

— Когда один застрянет в чьем-нибудь черепе, — риммер говорил на вестерлинге свободно, почти с таким же легким акцентом, как и сам герцог Изгримнур, — хорошо иметь под рукой запасной, чтобы было чем драться, пока не вытащишь первый.

Кивнув, Саймон попытался улыбнуться в ответ…

— Рад снова видеть тебя, Саймон, — сказал Слудиг, протягивая мозолистую руку.

— Снова?

— Мы уже встречались однажды в аббатстве Ходерунда, — рассмеялся Слудиг. — И ты потом путешествовал задом вверх, перекинутый через седло Айнскалдира. Надеюсь, что ты не только так умеешь ездить.

Саймон вспыхнул, пожал руку северянина и отвернулся.

— Мы не намного продвинулись, чтобы помочь тебе в пути, — с сожалением говорил Ярнауга Бинабику. — Скендианские монахи оставили скудные сведения о путешествии Колмунда, кроме записей о его снаряжении. Они, вероятно, считали его сумасшедшим.

— С великой вероятностью они были правы, — заметил Бинабик, полируя костяной нож, недостающую часть своего посоха.

— Но кое-что мы все-таки обнаружили, — сказал Стренгьярд. Волосы священника стояли дыбом, глазная повязка съехала немного на сторону, как будто он явился в покои принца прямо из архивов, в которых рылся всю ночь, как оно, впрочем, и было. — Библиотекарь аббатства написал: "Барон не знает, как долго продлится его путешествие к Дереву Рифмоплета…"

— Это нам непонятно, — вмешался Ярнауга, — скорее всего, монах просто чего-нибудь не расслышал или получил эти сведения через третьи руки… но все-таки это название. Возможно, что-нибудь прояснится, когда вы доберетесь до Урмсхейма.

— Может быть, — задумчиво сказал Джошуа, — это какой-то город, селение у подножия горы?

— Может быть, — с сомнением ответил Бинабик, — но насколько я могу знать, между развалившимся монастырем и Урмсхеймом ничего не находится — кроме Льда, деревьев и камней, с несомненностью. Этих предметов там сколько угодно.

Когда были уже произнесены последние слова прощания, Саймон услышал доносившийся из задней комнаты голос Сангфугола, который пел там для леди Воршевы:

Саймон поднял свой колчан и в третий или четвертый раз проверил, на месте ли Белая стрела. Сбитый с толку, словно пойманный сетями какого-то длинного, прилипчивого сна, он вдруг понял, что снова собирается в путешествие — и снова не знает почему. Его отдых в Наглимунде оказался таким кратким! Теперь он кончился — навсегда, или, по крайней мере, надолго. Дотронувшись до голубого шарфа, повязанного на шее, он осознал, что может никогда больше не увидеть оставшихся в Наглимунде… Сангфугола, старого Таузера или Мириамель. Ему показалось, что сердце его внезапно споткнулось, начало заикаться, как деревенский пьяница, и он хотел было прислониться к чему-нибудь, как вдруг сильная рука сжала его локоть.

— Вот ты где, парень. — Это был Хейстен. — Мало того, что ты еще ничему не научился ни с мечом, ни с луком, так теперь мы тебя еще посадим на лошадь.

— На лошадь? — спросил Саймон. — Это мне нравится.

— А вот и нет, — ухмыльнулся Хейстен. — Уж месяц или два это не будет тебе нравиться, это точно.

Джошуа сказал несколько слов каждому из них, а потом были долгие, торжественные рукопожатия. Вскоре после этого они вышли в темный холодный двор, где их ждали бьющие копытами лошади: пять верховых, две вьючных и Кантака. Если луна и была, она пряталась, как кошка, под одеялом облаков.

— Очень хорошо это, что мы имеем сейчас такую темноту, — сказал Бинабик, усаживаясь в новое седло на серой спине Кантаки. Люди, впервые видевшие коня Бинабика, обменивались удивленными взглядами, но тут тролль щелкнул языком, и волчица помчалась вперед. Солдаты тихо подняли смазанную подъемную решетку, и путники оказались за воротами, под широким, затянутым облаками небом. Они двинулись к казавшимся такими близкими горам; поле призрачных гвоздей простиралось вокруг.

— До свидания всем, — тихо сказал Саймон. Они ехали по дороге, ведущей вверх.

Высоко вверху, на Переходе, у хребта горы, возвышающейся над Наглимундом, притаилась черная фигура.

Даже своими острыми глазами Инген Джеггер не мог разглядеть в безлунной мгле ничего, кроме того, что маленькая группа всадников покинула Наглимунд. Этого, тем не менее, было вполне достаточно, чтобы вызвать его интерес.

Он стоял, потирая руки, и собирался уже позвать кого-нибудь из своих людей, чтобы спуститься вниз и посмотреть получше, но вместо этого поднес кулак ко рту и заухал, как снежная сова. Через несколько секунд огромная собака появилась из зарослей кустарника и выскочила на Переход рядом с ним. Она была даже больше той, которую убил ручной волк тролля, — белое чудовище с длинными перламутровыми прорезями глаз на улыбающейся морде. Она зарычала глубоким грудным рокотом и повела головой из стороны в сторону. Ноздри ее трепетали.

— Да, Никуа, да, — тихо прошептал Инген. — Снова пришло время охотиться.

Мгновение спустя Переход был пуст. Листья нежно шуршали по каменным плитам, но ветра не было.

6. ВОРОН И КОТЕЛ

Когда лязг начался снова, Мегвин вздрогнула. Этот скорбный звук означал так много — и ничего хорошего. Одна из девушек, маленькая красотка с нежной кожей, про которую Мегвин сразу решила, что она трусиха, отпустила бревно, которое они толкали, и зажала руками уши. Тяжелый кусок изгороди, предназначавшийся для того, чтобы запереть ворота, чуть не упал, но Мегвин и две другие девушки держали его крепко.

— Стада Багбы, Сигва, — заворчала она на ту, которая отпустила, — ты что, рассудка лишилась? Если бы оно упало, кого-нибудь могло бы раздавить или по меньшей мере перебить ногу!

— Я виновата, я очень виновата, моя леди, — сказала девушка, вспыхнув. — Просто этот шум… Он так пугает меня! — Она шагнула назад, занимая свое прежнее место, и девушки снова навалились на бревно, силясь приподнять его и опустить в массивную дубовую развилку, служившую пазом ворот. По ту сторону изгороди мычали сбитые в кучу рыжие стада, так же, как и молодые женщины, обеспокоенные непрекращающимся звоном.

С грохотом и скрежетом бревно упало на место, и девушки опустили на землю, прислонившись спинами к воротам.

— Милостивые боги, — простонала Мегвин. — Мне кажется, что у меня треснул позвоночник.

— Это не правильно, — высказалась Сигва, мрачно разглядывая кровоточащие царапины на ладонях. — Это мужская работа.

Металлический лязг прекратился, и мгновение сама тишина, казалось, радостно пела. Дочь Лута вздохнула и набрала полную грудь морозного воздуха.

— Нет, маленькая Сигва, — простонала она. — Мужская работа — это то, что делают сейчас мужчины, а все остальное — женская работа, если только ты не хочешь носить мечи и копья.

— Это Сигва-то? — смеясь спросила одна из девушек. — Да она не убьет даже паука!

— Я всегда зову для этого Товилета, — сказала Сигва, гордая своей утонченностью, — и он всегда помогает мне.

Мегвин нахмурилась.

— Что ж, боюсь, что нам придется учиться самим разделываться с нашими пауками. Не много мужчин останется с нами в эти дни, а у тех, кто не уйдет, будет достаточно других дел.

— Вы совсем другая, принцесса, вам проще, — отвечала Сигва. — Вы большая и сильная.

Мегвин пристально посмотрела на нее, но ничего не сказала.

— Вы же не думаете, что война будет все лето, — спросила другая девушка, как будто речь шла о какой-то скучной повседневной работе. Мегвин обернулась и посмотрела на всех троих, на мокрые от пота лица и глаза, уже блуждающие в поисках других, более интересных тем. На секунду ей захотелось закричать, испугать их, чтобы они поняли, что все предстоящее им — не турнир, не веселая игра, а смертельный неравный бой.

Но зачем сейчас тыкать их носом в грязь? подумала она. Очень скоро у нас будет ее гораздо больше, чем нам бы хотелось.

— Я не знаю, Гвелан, — сказала она и покачала головой. — Я надеюсь, что нет. Я действительно надеюсь, что нет.

Когда она возвращалась от выгонов к дворцу, два человека снова ударили в большой бронзовый котел, висевший вверх ногами в раме из дубовых столбов перед передними дверями Таига. Когда она проходила мимо, шум, который производили эти люди, бьющие по котлу дубинами с железными наконечниками, был таким громким, что ей пришлось заткнуть уши. Она снова удивилась, как это ее отец и его советники могут думать, не говоря уж о том, чтобы планировать жизненно важную стратегию, при этом ужасном грохоте у самого дворца. Но если Котел Ринна замолчит, потребуется много дней, чтобы предупредить о грозящей опасности все отдаленные города, особенно прилегающие к склонам Грианспога. А так те селения и поместья, которые услышат этот звон, пошлют гонцов к тем, кто находится дальше. Лорд Таига звонил в котел в дни бедствий задолго до того, как Эрн Охотник и Ойндут, его могучее копье, превратили их страну в великое королевство. Дети, никогда ранее не слышавшие его звука, мгновенно узнавали его, так много было сложено песен и сказок о Котле Ринна.

Высокие стены Тайга сегодня закрыли ставнями от тумана и холодного ветра. Мегвин вошла, когда Луг и его советники серьезно беседовали о чем-то у огня.

— Моя дочь, — сказал Лут, вставая. С видимым усилием он улыбнулся ей.

— Я взяла несколько женщин и загнала остатки стада в большой загон, — доложила Мегвин. — Мне кажется, что им не нужно находиться в такой тесноте. Коровы беспокоятся.

Лут махнул рукой.

— Лучше потерять несколько коров сейчас. Мы не сможем загнать их, если придется спешно отступать в горы.

В дальнем конце зала отворилась дверь, и часовые один раз ударили по щитам, как бы эхом отозвавшись на грохочущий призыв Котла.

— Благодарю тебя, Мегвин, — сказал король, поворачиваясь, чтобы приветствовать вновьприбывшего.

— Эолер! — воскликнул он, когда граф вышел вперед. На нем все еще была перепачканная дорожная одежда. — Ты быстро вернулся от целителей. Это хорошо. Как твои люди?

Граф Над Муллаха подошел, упал на одно колено и быстро поднялся в ответ на нетерпеливый жест Лута.

— Пятеро здоровы; двое раненых чувствуют себя неважно. За остальных четверых я еще рассчитаюсь со Скали. — Тут он наконец увидел принцессу и широко улыбнулся, но на лбу его все еще оставались морщины тяжелого, утомительного раздумья. — Моя леди Мегвин, — сказал он и снова поклонился, прикоснувшись губами к ее тонким длинным пальцам, на которых, как она смущенно заметила, все еще оставалась грязь изгороди.

— Я слышала, что вы вернулись, граф, — молвила она. — Я бы только хотела, чтобы ваше возвращение было более счастливым.

— Ужасна судьба твоих храбрых муллачи, Эолер, — сказал король, усаживаясь рядом со старым Краобаном и другими верными людьми, — но спасибо Бриниоху и Мюрагу Однорукому, что вы все-таки наткнулись на этот отряд разведчиков. В противном случае Скали и его ублюдки застали бы нас врасплох. Он будет более осторожен после схватки с твоими людьми, а может быть и вовсе изменит намерения.

— Хотел бы я, чтобы это было так. Мой король, — сказал Эолер, грустно качая головой. Сердце Мегвин дрогнуло, когда она увидела, как стойко он переносит свою слабость; она безмолвно проклинала свои детские чувства. — Но, — продолжал он, — боюсь, что это не так. Если Скали задумал такое предательское нападение так далеко от его земель, значит он убежден, что обстоятельства складываются в его пользу.

— Но в чем дело? Что ему от нас нужно? — спросил король. — Мы уже много лет не воюем с риммерами!

— Боюсь, сир, что дело не в этом. — Эолер был почтителен, но не боялся поправить своего короля. — Если бы старый Изгримнур по-прежнему правил в Элврйтсхолле, вам было бы чему удивляться, но Скали — ставленник Верховного короля. В Наббане говорят, что со дня на день Элиас выступит против Джошуа. И поскольку мы ответили отказом на ультиматум Гутвульфа, он не хочет оставлять у себя за спиной необремененных налогами эрнистирийцев, когда двинется на Наглимунд.

— Но Гвитин все еще там! — испуганно сказала Мегвин.

— Ас ним, к несчастью, полсотни наших лучших людей, — рыкнул у камина старый Краобан.

Эолер обернулся и ласково посмотрел на Мегвин, впрочем, принцесса была уверена, что в глазах его была только снисходительность.

— За толстыми стенами Наглимунда ваш брат, бесспорно, в большей безопасности, чем был здесь, в Эрнисадарке. Кроме того, если он узнает о нашем тяжелом положении и сможет выехать сюда, его пятьдесят человек окажутся за спиной у Скали, что крайне выгодно для нас.

Король Лут потер глаза, как будто хотел выжать из них усталость и забыть тревоги прошедшего дня.

— Не знаю, Эолер, не знаю. У меня неважное ощущение от всего этого. Не нужно быть хорошим предсказателем, чтобы видеть, какой страшный, зловещий год нас ожидает. Таким он и был с первой секунды.

— Я все еще здесь, отец, — сказала Мегвин и подошла, чтобы опуститься на колени подле короля, — и я останусь с тобой. — Лут погладил ее по руке.

Эолер улыбнулся и кивнул, услышав обращенные к отцу слова девушки. Но мысли его были заняты двумя его умирающими людьми и огромной силой риммеров, двигающейся по Фростмаршу к Иннискрику неостановимой железной волной.

— Те, кто останется, пожалуй, не поблагодарят нас, — сказал он шепотом.

А снаружи бронзовый голос котла разносился по всему Эрнисадарку, непрестанно взывая к виднеющимся вдалеке горам:

— Берегитесь… Берегитесь… Берегитесь…

Барон Дивисаллис и маленький отряд наббанайцев каким-то образом умудрились превратить продуваемые сквозняками комнаты в восточном крыле Наглимунда в частичку своего южного дома. Хотя капризная погода была слишком холодной, чтобы распахивать окна и двери, как это широко распространено в Наббане, они завесили хмурые каменные стены ярко-зелеными и небесно-глубыми гобеленами и заставили все пригодные для этого поверхности свечами и масляными лампами, так что комнаты за закрытыми ставнями расцвели светом.

В полдень здесь светлее, чем снаружи, решил Изгримнур. Но, как сказал старый Ярнауга, мрачные вести выгнать не так легко, как зимнюю тьму. И вполовину не так легко.

Ноздри герцога раздулись, как у разгоряченной лошади. Дивисаллис повсюду расставил горшочки с ароматическими маслами, в некоторых плавали зажженные фитили, наполнявшие комнату густым ароматом островных благовоний.

Хотел бы я знать, что ему так не нравится — запах страха или старого доброго железа? Изгримнур неодобрительно фыркнул и подвинул свое кресло к двери в коридор.

Барон Дивисаллис был несказанно удивлен, обнаружив у своей двери нежданных и необъявленных герцога Изгримнура и принца Джошуа, но, быстро оправившись, предложил им войти и отбросил в сторону несколько разноцветных одеяний, висевших на стульях, чтобы гости могли сесть.

— Простите, что побеспокоил вас, барон, — сказал Джошуа, наклоняясь вперед и уперев локти в колени. — Но я хотел поговорить с вами наедине, прежде чем закончится рэнд.

— Конечно, конечно, мой принц, — ободряюще кивнул Дивисаллис. Изгримнур презрительно оглядывал его искусно завитые волосы и безделушки, которые барон носил на шее и запястьях, и удивлялся, как это он может быть, согласно общепризнанной репутации, таким свирепым и бесстрашным воином.

На вид так кажется, что он может зацепиться рукоятью за свои висюльки и удавиться.

Джошуа поспешно рассказывал о событиях двух последних дней, бывших истинной причиной того, что рэнд не мог состояться. Дивисаллис, который, как и многие другие лорды, с сомнением принял заявление о болезни принца, поднял брови, но ничего не сказал.

— Я не мог говорить откровенно и не могу до сих пор, — подчеркнул Джошуа. — В этой безумной толкотне, в бесконечных прибытиях и отъездах слишком легко было бы какому-нибудь бесчестному человеку, а'то и просто шпиону Элиаса, передать Верховному королю известия о наших опасениях и планах.

— Но наши опасения известны всем, — возразил Дивисаллис. — И у нас нет никаких планов — пока.

— К тому времени, когда я буду готов говорить об этом со своими людьми, ворота будут надежно заперты — но видите ли, барон, вы еще не знаете всей правды.

И тут принц начал рассказывать Дивисаллису обо всех последних открытиях, о трех мечах и пророческих стихах в книге сумасшедшего священника, и о загадочных сновидениях, посещавших многих людей.

— Но если вы и так собираетесь вскоре рассказать все это вашим вассалам, зачем сейчас говорите со мной? — спросил барон. У двери фыркнул Изгримнур: у него возник тот же вопрос.

— Потому что мне нужен ваш господин Леобардис, и он нужен мне прямо сейчас, — сказал Джошуа. — Мне нужен Наббан. — Принц вскочил и стал кругами ходить по комнате, как бы разглядывая гобелены, но взгляд его был сфокусирован за много-много лиг от каменных стен и узорчатой ткани. — Я с самого начала ждал слова вашего герцога, но сейчас я нуждаюсь в нем больше, чем когда-либо. Элиас для своих целей отдал Риммергард Скали и его кальдскрикскому клану Ворона. Таким образом, он воткнул нож в спину короля Лута: эрнистири теперь пришлют мне много меньше людей, вынужденные оставить у себя количество, достаточное, чтобы защитить свои земли. Гвитин, который еще неделю назад рвался воевать с Элиасом, хочет возвращаться домой, чтобы помочь отцу защищать Эрнисадарк.

Джошуа резко повернулся, чтобы посмотреть прямо в глаза Дивисаллису. Лицо принца было только маской холодной гордости, но и барон, и герцог Изгримнур видели его руку, вцепившуюся в ворот рубашки.

— Если герцог Леобардис хочет быть чем-то большим, чем просто лакеем Элиаса, он должен разделить со мной мою ношу.

— Но почему вы говорите все это мне? — спросил Дивисаллис. Он казался искренне удивленным. — Мне кажется, что эти последние события — мечи, книга и все прочее — ничего не меняют.

— Меняют, черт побери! — отрезал Джошуа, голос его поднялся почти до крика. — Без Леобардиса, да еще когда эрнистири под угрозой с севера, мой братец получит нас аккуратно упакованными, как в бочке, забитой гвоздями. Кроме того, он имеет дело о демонами, и никто не знает, какие ужасные преимущества он получит благодаря этому союзу. Мы, конечно, сделали слабую попытку нанести ответный удар, но даже если эта попытка против всех ожиданий увенчается успехом, она ничем не сможет помочь нам, если не останется ни одного вольного владения. Ни ваш герцог, ни кто-нибудь другой никогда не посмеют ответить Элиасу ничего, кроме "да".

Барон тихо покачал головой, и его бусы тихо зазвенели.

— Я в большом смущении, мой лорд. Как случилось, что вы не знаете? Еще вчера я отправил депешу в Санкеллан Магистревис с моим самым верным гонцом. Я сообщил Леобардису, что вы выступаете против Элиаса и, по моему мнению, он должен привести людей на подмогу.

— Что? — Изгримнур вскочил. Он и принц были одинаково потрясены. Они стояли, нависая над испуганным Дивисаллисом, лица их напоминали лица людей, попавших ночью в засаду.

— Но, мой принц, я сообщил вам. По крайней мере, поскольку мне посоветовали не беспокоить вас, я отправил послание с моей печатью в ваши покои. Вы, разумеется, прочли его?

— Благословенный Узирис и Мать Его! — Джошуа хлопнул себя по бедру. — Мне некого винить, кроме себя самого. Оно и сейчас лежит у меня на столе. Деорнот вручил его мне, но я собирался дождаться более удобного часа. Я просто забыл о нем. Но это не страшно, а то, что вы сообщили нам, — превосходно.

— Вы считаете, что Леобардис приедет? — подозрительно спросил Изгримнур. — Почему вы так уверены? Раньше вы, по-моему, сами сильно сомневались в этом.

— Герцог Изгримнур, — тон Дивисаллиса был ледяным, — надеюсь, вы понимаете, что я только исполнял свой долг. В действительности герцог Леобардис уже давно склонялся к тому, чтобы поддержать принца Джошуа. Более того, он был крайне недоволен неоправданной дерзостью Элиаса. Войска уже несколько недель готовы к бою.

— Тогда зачем было посылать вас сюда? — спросил Джошуа. — Что он надеялся узнать здесь, чего я не мог сообщить ему через посланников?

— Он'не ждал ничего нового, — ответил Дивисаллис. — Хотя мы и получили здесь гораздо больше новых сведений, чем кто-нибудь мог предположить. Нет, я был послан более для того, чтобы устроить небольшое представление некоторым людям в Наббане.

— Есть разногласия между вассалами? — сверкнув глазами, спросил Джошуа.

— Конечно, но в этом нет ничего необычного… и не в этом первопричина моей миссии. Она в том, чтобы подорвать сопротивление более близкого герцогу человека, — тут, хотя в маленькой комнатке явно не было никого, кроме них троих, Дивисаллис огляделся по сторонам. — Это его жена и сын ни в коем случае не желают его союза с вами.

— Вы имеете в виду старшего, Бенигариса?

— Да, а иначе бы он или один из младших сыновей Леобардиса был здесь вместо меня, — барон пожал плечами. — Бенигарису многое нравится в правлении Элиаса, так же, как и герцогине Нессаланте… — Наббанаец снова пожал плечами.

— Она тоже отдает предпочтение шансам Верховного короля, — горько улыбнулся Джошуа. — Нессаланта — умная женщина. Жаль, что ей придется волей-неволей подчиниться выбору своего мужа. Она вполне может оказаться права в своих опасениях.

— Джощуа! — Изгримнур был шокирован.

— Я только шучу, старый друг, — сказал принц, но выражение его лица свидетельствовало об обратном. — Так что, герцог выйдет нам на помощь, добрый Дивисаллис?

— Так скоро, как только возможно, принц Джошуа. И сливки наббанайского рыцарства будут в его свите.

— И большой отряд копьеносцев и лучников, я надеюсь. Что ж, да будет милость Эйдона со всеми нами, барон.

Они с герцогом распрощались с Дивисаллисом и вышли в темный коридор. Яркие краски жилища наббанайца остались позади, как сон, оставленный за порогом пробуждения.

— Есть человек, которого очень обрадует эта новость, Изгримнур.

Герцог вопросительно поднял брови.

— Моя племянница Мириамель была очень расстроена, когда узнала, что Леобардис колеблется. Нессаланта все-таки ее тетка. Принцесса действительно очень обрадуется этому известию.

— Тогда пойдем и расскажем ей, — предложил Изгримнур, взяв Джошуа под локоть и направляя его ко двору замка. — Оца, наверное, с другими придворными дамами. Я устал глазеть на бородатых солдат. Я, конечно, старый человек, но иногда приятно бывает повидать парочку-другую красивых леди.

— Пусть так, — улыбнулся Джошуа, и это была первая искренняя улыбка, которую видел у него Изгримнур за последние несколько лет. — А потом мы навестим твою жену, и ты сможешь и ей рассказать о своей неувядающей любви к дамам.

— Принц Джошуа, — вкрадчиво сказал старый герцог. — Я никогда не буду до такой степени стар и немощен, чтобы не суметь надрать тебе уши. И ты можешь в этом убедиться!

— Не сейчас, дядюшка, — усмехнулся Джошуа. — Мне они понадобятся сегодня, чтобы по достоинству оценить то, что ответит тебе Гутрун.

Легкий ветер с воды приносил запах кипариса. Тиамак, вытирая со лба капли пота, мысленно благодарил Того, Кто Всегда Ступает По Пескам, за это неожиданно прохладное дуновение. Возвращаясь после ежедневной проверки ловушек, он чувствовал, как воздух Вранна застыл в ожидании бури. Это был горячий, злой воздух, неотступный, как крокодил, который кружит возле давшего течь ялика.

Тиамак снова вытер лоб и взял пиалу чая из желтого корня, которая томилась на раскаленном камне. Прихлебывая чай, обжигавший его потрескавшиеся губы, он раздумывал, что же ему делать.

Это странное послание Моргенса так расстроило его! Целыми днями угрожающие слова доктора грохотали у него в голове, как камешки в пустой тыкве, направлял ли он маленькую лодку через протоки Вранна, или плыл на рынок в Кванитупул, торговый городок, притулившийся у ручья, вытекавшего из озера Эдна. Трехдневное путешествие на плоскодонке в Кванитупул он предпринимал каждое новолуние, используя свои необычные познания для извлечения выгоды из рыночной торговли. Он помогал незадачливым враннским торговцам заключать сделки с наббанайскими и пирруинскими купцами, которые появлялись в прибрежных селениях Вранна. Утомительное путешествие в Кванитупул было необходимостью, даже если удавалось заработать всего несколько монет и мешочек риса. Рис он использовал в качестве гарнира к случайному крабу, слишком глупому или слишком самонадеянному, чтобы избежать его ловушек. Но на подобную любезность крабов трудно было рассчитывать, так что обычное меню Тиамака составляли рыба и коренья,

Скорчившись в крошечном домике, выстроенном на баньяне, в сотый раз озабоченно перечитывая послание Моргенса, он мысленно перенесся назад, на шумные холмистые улицы Анзис Пелиппе, столицы Пирруина, где он впервые встретил старого доктора.

Так же ясно, как гам и суету огромного торгового порта, в сто, во много сотен раз превосходящего по размерам Кванитупул, во что никогда бы не поверили его соплеменники, провинциальная деревенщина, — Тиамак помнил запахи, миллионы удивительных запахов: сырой соленый запах причала с пряным привкусом от рыболовецких судов, ароматы уличных жаровен, у которых бородатые островитяне предлагали нанизанную на палочки хрустящую сочную баранину, запах мускуса от потных конец, грызущих удила, чьи надменные хозяева, солдаты и купцы, нагло гарцевали на них по булыжной мостовой, заставляя пешеходов разбегаться в разные стороны, и, конечно, щекочущие ароматы шафрана и имбиря, корицы и кардамона, клубившиеся в районе улицы Пряностей, словно экзотические благовония.

Даже воспоминания обо всем этом великолепии возбудили в нем такой голод, что хотелось плакать, но Тиамак взял себя в руки. Есть дело, которое необходимо выполнить, и он не имеет права отвлекаться на такие плотские желания. Моргенс как-то нуждался в нем, и Тиамак был готов сделать все возможное для старого доктора.

В сущности, именно еда много лет назад в Пирруине привлекла к нему внимание Моргенса. Доктор, разыскивавший что-то в торговых рядах Анзис Пелиппе, налетел на враннского юношу, пристально смотревшего на ряды марципана, выставленного на прилавке пекаря, и чуть не сбил его с ног. Старик был очарован и заинтригован парнишкой с болот, забравшимся так далеко от дома, чьи извинения перед старшим были полны тщательно выученных наббанайских выражений. Узнав, что мальчик приехал в столицу Пирруина, чтобы заниматься наукой с узирианскими братьями, и первым в своей деревне оставил болотистый Вранн, Моргенс купил ему большой квадрат марципана и чашку молока. С того момента Моргенс стал истинным богом для потрясенного Тиамака.

Грязный пергамент было уже трудно читать, хотя он и сам был только копией подлинного послания, развалившегося на куски от частого пребывания в руках. Впрочем, это давно уже не имело значения: Тиамак знал текст наизусть. Он даже записал письмо шифром и снова перевел, чтобы убедиться, что не пропустил какую-нибудь мелкую, но значительную деталь.

Без сомнения, настало время Звезды завоевателя, писал доктор, предупредив Тиамака тем самым, что это письмо надолго может стать последним. Понадобится помощь Тиамака, уверял доктор, если неких страшных событий, на которые — как сказано — есть намеки в запрещенной, утерянной книге священника Ниссеса, можно будет избежать.

В первую же поездку в Кванитупул после получения доставленного воробьем послания, Тиамак спросил Миддастри, пирруинского купца, с которым он изредка пил пиво, что за ужасные вещи происходят в Эрчестере, городе, где жил Моргенс. Миддастри сказал, что слышал о раздоре между Верховным королем Элиасом и Лутом из Эрнистира, и, конечно, уже многие месяцы все говорят о затянувшейся ссоре Элиаса с принцем Джошуа, но кроме этого купец не смог вспомнить ничего необычного. Тиамак, после послания Моргенса ожидавший более грозной и неотвратимой напасти, немного успокоился. И все-таки несомненная важность письма доктора не давала ему покоя.

Запрещенная, утерянная книга… Откуда Моргенс узнал его секрет? Тиамак никому ничего об этом не говорил; он собирался удивить доктора при встрече, которую планировал на следующую весну. Это была бы его первая поездка севернее Пирруина. Теперь оказывается, что Моргенсу уже что-то известно о его находке, но почему доктор прямо не говорит об этом? Почему он пишет намеками, загадками и предположениями, словно краб, аккуратно вытаскивающий рыбью голову из ловушки Тиамака?

Вранн отставил миску с чаем и двинулся через низкую комнату, согнувшись в три погибели. Горячий кисловатый ветер усилился, слегка покачивая дом на высоких ходулях и со змеиным шелестом пригибая камыш. Тиамак поискал в сундучке завернутый в листья предмет, тщательно спрятанный под пачкой пергамента с его собственной переработкой "Совранских лекарств целителей Вранна", которую он втайне считал своей великой работой. Когда его поиски увенчались успехом, он вынул и развернул свиток, не в первый уже раз за последние две недели.

Когда свиток лег рядом с переписанным посланием Моргенса, вранн был поражен контрастом. Слова Моргенса были переписаны черными чернилами из болотного корня на дешевом пергаменте, таком тонком, что, казалось, он мог вспыхнуть даже на некотором расстоянии от пламени свечи. Другой листок, его счастливая находка, представлял собой кусок хорошо выделанной кожи. Красно-коричневые слова безумно плясали на нем, как будто писавший сидел на лошади во время землетрясения.

Это была жемчужина коллекции Тиамака — а если он правильно установил, что это такое, пергамент мог бы стать жемчужиной чьей угодно коллекции. Он нашел свиток в Кванитупуле в огромной кипе других использованных пергаментов, которые торговец предлагал купить для упражнений в письме. Продавец не знал, кому принадлежал сундук с бумагами, сказал только, что приобрел его среди прочего продаваемого с аукциона имущества в Наббане. Опасаясь, что свиток может растаять а воздухе в любую секунду, Тиамак воздержался от дальнейших расспросов и тут же купил его вместе с кучей других пергаментов за один блестящий наббанайский кинис.

Тиамак посмотрел на него опять, хотя и перечитывал даже чаще, чем послание Моргенса, — если только такое было возможно — и особенно на верхнюю часть пергамента, не столько оборванного, сколько обгрызенного, на обезображенном краю которого можно было различить буквы Д. А. В. Р.

А исчезнувший том Ниссеса, который некоторые даже называли "воображаемым" — он же, кажется, называется Ду Сварденвирд? Откуда Моргенс знал?

Под заглавием шел текст, написанный северными рунами, местами смазанными, местами рассыпавшимися в порошок, но все же вполне читаемый. Это был архаический наббанайский, пятивековой давности.

Под этим странным стихотворением большими старинными рунами было начертано единственное слово: Ниссес.

Хотя Тиамак бесконечно долго всматривался в загадочные строки, вдохновенное озарение оставалось мучительно далеким. Наконец, тяжело вздохнув, он снова завернул древний свиток в листья и запихал обратно в сундук из колючего дерева.

Итак, чего же хочет Моргенс? Следует ли привезти это самому доктору в Хейхолт? Или отослать другому мудрому — колдунье Джулой, толстому Укекуку из Йиканука или человеку из Наббана? Может быть, разумнее всего будет подождать дальнейших указаний доктора, вместо того, чтобы в спешке творить глупости, не понимая истинного положения вещей? В конце концов из того, что говорил ему Миддастри, выходит, что та опасность, которой боялся Моргенс, видимо, еще далеко. Конечно, время еще есть и можно подождать и точно узнать, что именно нужно доктору.

Время и терпение, советовал он себе, время и терпение.

За окном стонали ветви кипариса, содрогаясь под грубыми прикосновениями ветра.

Дверь неожиданно распахнулась. Сангфугол и леди Воршева виновато вскочили, как будто их застали за чем-то дурным, хотя их разделяла почти вся длина комнаты. Пока они широко раскрытыми глазами смотрели на дверь, лютня менестреля, прислоненная к его креслу, покачнулась и упала к его ногам. Он поспешно подхватил ее и прижал к груди, словно раненого ребенка.

— Черт возьми, Воршева, что вы сделали? — свирепо спросил Джошуа.

Герцог Изгримнур стоял в дверях за его спиной, лицо его было встревоженным.

— Успокойся, Джошуа, — уговаривал он, дергая серый камзол принца.

— Только после того, как я узнаю правду от этой… этой женщины, — резко оборвал его Джошуа. — А до того не вмешивайся, старый друг.

Краска возвращалась к щекам Воршевы.

— Что это значит? — сказала она. — Вы врываетесь сюда, словно разъяренный бык, и выкрикиваете непонятные вопросы. Что это значит?

— Не пытайтесь дурачить меня. Я только что говорил с начальником стражи; боюсь, он еще долго будет жалеть, что попался мне под руку, так зол я был. Он сказал, что Мириамель покинула замок вчера еще до полудня с моим разрешением — которое не было разрешением. Это была моя печать, поставленная на фальшивый документ!

— И почему же вы кричите на меня? — надменно спросила леди. Сангфугол бочком двинулся к двери, все еще прижимая к груди свои раненый инструмент.

— Это вам прекрасно известно, — зарычал Джошуа. Краска постепенно сходила с его лица. — И не двигайся с места, музыкант, потому что я еще не закончил с тобой. Ты в последнее время пользуешься большим доверием моей леди.

— Только по вашему приказу, принц Джошуа, — сказал Санпругол, останавливаясь. — Чтобы скрасить ее одиночество. Но, клянусь, я ничего не знаю о принцессе Мириамели!

Джошуа вошел в комнату и, не оглядываясь, захлопнул за собой тяжелую дверь. Не по возрасту ловкий Изгримнур успел отскочить.

— Хорошо, дорогая Воршева, не надо обращаться со мной так, как будто я один из тех мальчишек-возчиков, среди которых вы росли. Я постоянно слышал от вас, что бедная принцесса грустит, бедная принцесса скучает без своей семьи. Теперь Мириамель ушла из замка в обществе какого-то негодяя, а еще кто-то украл мой перстень с печатью, чтобы ее пропустили! Вы думаете, я глупец?

Темноволосая женщина не мгновение встретилась с ним взглядом. Потом губы ее задрожали, на глазах появились сердитые слезы, и она опустилась в кресло, шелестя длинными юбками.

— Прекрасно, принц Джошуа, — сказала она. — Вы можете отрубить мне голову, если хотите. Я помогла бедной девочке бежать к ее семье в Наббан. Если бы вы не были так бессердечны, то сами отослали бы ее в сопровождении вооруженных людей. Вместо этого с ней только один добрый монах. — Она вынула из-за корсажа платок и отерла глаза. — И все-таки там ей будет лучше, чем быть запертой здесь, как птица в клетке.

— Слезы Элисии! — выругался Джошуа, вскинув руку. — Вы глупая женщина! Мириамель просто хотела прославиться, она надеялась уговорить своих наббанайских родственников сражаться на ее стороне.

— Может быть, несправедливо говорить, что она хотела только ''прославиться", — возразил Изгримнур. — Мне кажется, что принцесса искренне хотела помочь.

— И что тут плохого? — защищаясь, спросила Воршева, — Вам же нужна помощь Наббана, разве нет? Или вы слишком горды для этого?

— Да поможет мне Бог, но наббанайцы уже с нами! Вы понимаете? Я час назад говорил с бароном Дивисаллисом. И вот теперь дочь Верховного короля бессмысленно блуждает по разоренной стране, в то время как войска ее отца готовы перейти в наступление, а шпионы его шныряют повсюду, словно мухи.

Джошуа раздраженно махнул рукой и рухнул в кресло, вытянув длинные ноги.

— Это уже слишком, Изгримнур, — устало сказал он. — Ты еще спрашиваешь, почему я не оспариваю трон у Элиаса? Я не могу даже сохранить в безопасности юную леди под моей собственной крышей!

Изгримнур меланхолически улыбнулся:

— Насколько я помню, ее отцу тоже не больно-то удалось удержать ее.

— Все равно. — Принц потер лоб. — Узирис, моя голова раскалывается от всего этого.

— Ну, Джошуа, — сказал Изгримнур, взглядом призывая остальных хранить молчание, — еще не все потеряно. Мы просто отправим большой отряд прочесать кустарники и отыскать Мириамель и этого монаха, этого… Цедрина или как его.

— Кадрах, — без выражения сказал Джошуа.

— Да, верно, Кадрах. Что ж, юная девица и благочестивый монах пешком далеко не уйдут. Надо послать за ними несколько всадников.

— Если только леди Воршева, присутствующая здесь, не припрятала для них лошадей, — мрачно сказал Джошуа. Он выпрямился. — Ведь вы этого не сделали?

Воршева не могла выдержать его взгляда.

— Милостивый Эйдон, — выругался Джошуа. — Это последняя капля! Я отправлю вас в мешке к вашему дикому отцу, дикая кошка!

— Принц Джошуа! — Это был арфист. Не получив ответа, он прочистил горло и предпринял новую попытку:

— Мой принц!

— Что? — раздраженно спросил Джошуа. — Ты можешь идти. Я поговорю с тобой позже. Ступай.

— Нет, сир… просто, вы сказали, что монаха зовут… Кадрах?

— Да, так его называл начальник стражи. Ты что, знаешь его, можешь сказать, где он скрывается?

— Нет, сир, но мне кажется, что юноша Саймон встречал его. Он мне много рассказывал о своих приключениях, и имя Кадрах знакомо мне. О сир, если это тот человек, о котором он говорил, то принцесса может быть в большой опасности.

— Что ты хочешь сказать? — Джошуа подался вперед.

— Кадрах, о котором говорил мне Саймон, был мошенником и карманным вором, сир. Он был одет как монах, но он не эйдонит, это точно.

— Этого не может быть, — сказала Воршева. Краска с ее ресниц потекла по щекам. — Я говорила с этим человеком, и он цитировал мне Книгу Эйдона. Он хороший, добрый человек, брат Кадрах.

— Даже демон может цитировать Книгу Эйдона, — сказал Изгримнур, скорбно качая головой.

Принц вскочил на ноги и двинулся к двери.

— Мы должны немедленно послать людей, Изгримнур, — сказал он. Потом остановился, повернулся и взял Воршеву за руку. — Пошли, леди, — приказал он. — Вы не можете исправить то, что случилось, но по крайней мере можете рассказать нам все, что знаете: где были спрятаны лошади и тому подобное. — Он заставил ее встать.

— Но я не могу выйти, — в ужасе сказала она. — Смотрите, я плакала! Я ужасно выгляжу.

— За то зло, которое вы причинили мне и, может быть, моей глупой племяннице, это небольшое наказание. Пойдемте.

Он быстро вышел из комнаты, подталкивая перед собой леди Воршеву. Изгримнур последовал за ними. Их сердитые голоса эхом разносились по каменному коридору.

Оставшись в одиночестве, Санпругол печально посмотрел на свою лютню. Длинная трещина бежала по изогнутой ясеневой спинке, и одна из струн повисла бесполезным завитком.

— Сегодня вечером у нас будет скудная и угрюмая музыка, — сказал он.

До рассвета оставался еще целый час, когда Лут подошел к ее постели. Она всю ночь не могла заснуть, сгорая от тревоги за него, но когда король наклонился и бережно коснулся ее рукой, она притворилась спящей, стремясь уберечь его от того единственного, от чего еще можно было его уберечь: она не хотела, чтобы он заметил, как она боится.

— Мегвин, — мягко сказал он. Ее глаза все еще были крепко зажмурены. Она подавила жгучее желание обнять его. Он был уже в доспехах, только без шлема, как она поняла по звуку его шагов и запаху смазочного масла, и ему было бы трудно выпрямиться, если бы она слишком низко притянула его к себе. Даже прощание она вынесет, хоть оно и будет горьким. Она не могла подумать о том, что в эту ночь он мог бы обнаружить свою бесконечную усталость и преклонный возраст.

— Это ты, отец? — спросила она наконец.

— Да.

— И ты уже уходишь?

— Пора. Солнце скоро взойдет, а мы надеемся к полудню достигнуть края Комбвуда.

Она села. Камин давно погас, и, открыв глаза, она почти ничего не видела в темноте. За стеной раздавался слабый звук рыданий ее мачехи Инавен. Мегвин взбесила эта показная скорбь.

— Да будет над тобой щит Бриниоха, отец, — сказала она, пытаясь на ощупь найти склоненное над ней лицо. — Я хотела бы быть мужчиной и сражаться вместе с тобой.

Она почувствовала, как дрогнули губы под ее пальцами.

— Ах, Мегвин, ты всегда была такой. Разве у тебя мало обязанностей здесь? Это не легко, быть хозяйкой Таига в мое отсутствие.

— Ты забыл о своей жене.

Лут снова улыбнулся в темноте:

— Нет, я не забыл. Ты сильная, Мегвин, сильнее, чем она. Ты должна будешь отдавать ей часть своей силы.

— Она обычно получает то, чего хочет.

Голос короля оставался мягким, но твердой была рука, взявшая ее за запястье:

— Не надо, дочь. Вместе с Гвититом вы трое мне дороже всего на свете. Помоги ей.

Мегвин ненавидела плакать. Она вырвала у отца руку и свирепо вытерла глаза.

— Помогу, — сказала она. — Прости меня.

— Не надо никаких извинении, — ответил он и снова сжал ее руку. — Прощай, дочь, до той поры, когда я вернусь. В наших полях жестокие вороны, и придется потрудиться, чтобы выгнать их.

Она встала с постели и обвила его шею руками. Дверь открылась и закрылась. Она услышала, как его шаги медленно удаляются по коридору под грустную музыку звона шпор.

Позже она с головой накрылась одеялом, чтобы никто не услышал, что она плачет.

7. СВЕЖИЕ РАНЫ И СТАРЫЕ ШРАМЫ

Лошади побаивались Кантаки, так что Бинабик на серой волчице ехал далеко впереди остальных, потайным фонарем освещая путь в кромешной тьме. Маленький караван двигался вдоль подножия холмов, и дрожащий свет прыгал перед ними, как болотный огонек.

Луна съежилась от холода в своем облачном гнезде, и движение отряда было медленным и осторожным. Подчиняясь спокойному, встряхивающему ритму мерного шага лошади, Саймон несколько раз чуть не заснул, но его будили тонкие пальцы, царапающие лицо, — низко свисающие ветки деревьев. Разговоров почти не было. Время от времени кто-нибудь из мужчин шепотом подбадривал своего коня, или Бинабик вполголоса предупреждал едущих следом о каком-то препятствии; но если бы не эти звуки да приглушенное постукивание копыт, они вполне бы сошли за серую, бестелесную толпу затерянных душ.

Когда лунный свет наконец просочился через прорезь в небесном потолке, незадолго до рассвета, они остановились и разбили лагерь. Когда они привязывали верховых и вьючных лошадей, пар их дыхания казался в лунном блеске серебристо-серыми облаками. Огня разжигать не стали. Этельберт караулил первым; остальные, завернувшись в тяжелые плащи, устроились на влажной земле, чтобы урвать хоть час спокойного сна.

Проснулся Саймон под серым небом, напоминающим жидкую кашицу. Его нос и уши, судя по всему, каким-то волшебным образом превратились в кусочки льда. Он скорчился у маленького костра, пережевывая хлеб и твердый сыр, который выделил ему Бинабик, рядом сел Слудиг. Щеки молодого риммера раскраснелись и заблестели от свежего ветра.

— Очень похоже на раннюю весну моей родины, — улыбнулся он, нанизывая горбушку хлеба на длинное лезвие своего ножа и протягивая ее к огню. — Это быстро сделает из тебя мужчину, вот увидишь.

— Я надеюсь, что есть и другие способы стать мужчиной, кроме превращения в ледышку, — проворчал Саймон, растирая руки.

— Ты еще можешь убить копьем медведя, — сказал Слудиг. — Это мы тоже делаем.

Саймон не мог понять, шутит он или нет.

Бинабик, отослав Кантаку охотиться, подошел к ним и сел, скрестив ноги.

— Ну что, вы два, готовы к очень тяжелой езде сегодня? — спросил он. Саймон не ответил, потому что рот его был набит хлебом; когда промолчал и Слудиг, юноша посмотрел на него. Риммер не мигая смотрел в огонь, его сжатые губы вытянулись в совершенно прямую линию. Молчание становилось тягостным.

Саймон быстро проглотил хлеб.

— Я думаю, да, Бинабик, — сказал он поспешно. — А нам далеко ехать?

Бинабик жизнерадостно улыбнулся, как будто не было ничего естественнее молчания риммера:

— Мы поедем так далеко, как будем желать.

— А мы знаем, куда направляемся?

— Частью, друг Саймон, — Бинабик вытащил из костра тонкий прутик и принялся чертить на сырой земле. — Здесь находится Наглимунд, — сказал он, рисуя грубый кружок. Потом он провел зубчатую линию от правого края круга наверх. — Это Вальдхельм. Этот крестик — нахождение нас здесь, — он сделал отметку недалеко от круга. Потом быстро очертил большой овал у дальнего конца гор, несколько меньших колец, разбросанных у его края, и нечто, что казалось новой линией холмов далеко позади.

— Итак, — сказал он, опустившись на корточки возле исчерченного куска земли, — уже очень скоро мы будем подходить к этому озеру, — он указал на большой овал, — которое именовывают Дрорсхоллх.

Слудиг, явно против своего желания, наклонился вперед, чтобы посмотреть, и выпрямился.

— Дроршульвен — Озеро Молота Дрора. — Он нахмурился и еще раз наклонился вперед, ткнув пальцем в западный край озера. — Здесь Вественби — земли одного изменника. Сторфота. Хотелось бы мне пройти через нее ночью. — Он вытер хлебные крошки со своего кинжала и поднял его, ловя слабый отблеск огня.

— Но, тем не менее, мы не будем идти туда, — твердо сказал Бинабик, — и твое отмщение должно ожидать. Мы идем мимо Рульнира к Хетстеду, около которого местополагается аббатство святого Скенди, а потом, с большой вероятностью, вверх, через северную равнину к горам. И никаких остановок до этого для перерезывания глоток. — Он ткнул прутиком в ряд закругленных фигур за озером.

— Это потому, что вы, тролли, не понимаете долга чести, — с горечью сказал Слудиг, бросив на Бинабика хмурый взгляд из-под белобрысых бровей.

— Слудиг, — умоляюще простонал Саймон, но Бинабик не стал отвечать на колкость риммера.

— У нас имеется задача, которую мы имеем должность выполнять, — сказал он спокойно. — Изгримнур, твой герцог, тоже хочет этого, и его желание невыполнимо путем перерезания глоток глубокой ночью. И отсутствие чести у тролля здесь не играет роли, Слудиг.

Риммер долго пристально смотрел на Бинабика, потом тряхнул головой.

— Ты прав. — К удивлению Саймона, угрюмость исчезла из его голоса. — Я зол, и мои слова были необдуманными. — Он встал и пошел туда, где Гримрик и Хейстен снова навьючивали лошадей. Направляясь к ним, он несколько раз передернул плечами, как будто стряхивая с них что-то. Саймон и тролль провожали его взглядами.

— Он извинился, — сказал Саймон.

— Все риммеры не такие, как этот фанатик Айнскалдир, — ответил его друг. — Но также все тролли тоже не есть Бинабик.

Это был очень длинный дневной переход вдоль края гор под прикрытием деревьев. Когда они наконец сделали остановку для вечерней трапезы, Саймон в полной мере осознал справедливость предупреждения Хейстена: хотя лошади шли медленно и путь их лежал по мягкому грунту, его ноги болели так, словно он провел весь день на каком-то ужасном орудии пыток. Хейстен не без улыбки объяснил ему, что ночью все тело одеревенеет, а утром будет еще хуже; после этого замечания стражник предложил ему как следует глотнуть из винного меха. Когда Саймон в конце концов свернулся клубком между горбатых, обросших мхом корней почти лишенного листьев дуба, он чувствовал себя немного лучше, хотя от выпитого вина ему слышались в шуме ветра грустные голоса, тянувшие странные песни.

Проснувшись утром, он обнаружил, что все, о чем говорил Хейстен, подтвердилось в десятикратном размере, а с неба, кружась, падает снег, покрывая одинокий Вальдхельм, холмы и путников белым пуховым покрывалом. Но даже дрожа в слабом солнечном свете этого странного ювена, он все еще слышал голоса ветра, и речь их была понятна ему. Они издевались над календарями и смеялись над путниками, которые осмелились войти по своей воле в белое царство новой зимы.

Принцесса Мириамель не сводила полных ужаса глаз с открывшейся картины. То, что еще утром казалось разгулом ярких красок и черного дыма, теперь во всей своей неприглядности предстало перед нею и Кадрахом, застывшим на склоне горы, возвышавшейся над Иннискриком. Это был гобелен смерти, сотканный из плоти, металла и исковерканной земли.

— Милостивая Элисия, — задохнулась она, осаживая испуганную лошадь. — Что здесь произошло? Неужели это дело рук моего отца?

Маленький круглый человек прищурился. Губы его шевелились в том, что принцесса приняла за безмолвную молитву.

— Большая часть мертвых — эрнистирийцы, моя леди, — сказал он наконец. — А остальные, как я думаю, риммеры, — он нахмурился, когда вспугнутые вороны все разом взмыли вверх, словно выводок мух, покружились и снова опустились на землю. — Похоже, что битва или только ее заключительная часть отодвинулась на запад.

Глаза Мириамели наполнились слезами, она подняла руку, чтобы смахнуть их.

— Уцелевшие, наверное, ушли к Эрнисадарку, к Тайгу. Что же случилось? Неужели же все обезумели?

— Все уже были безумны, моя леди, — сказал Кадрах со странной грустной улыбкой. — Дело просто в том, что времена обнаружили это в них.

Первые полтора дня они ехали очень быстро и гнали лошадей леди Воршевы, насколько у них хватало дыхания. Потом они пересекли реку Гринвуд у ее верхней развилки, примерно в двадцати пяти лигах к юго-западу от Наглимунда, и замедлили шаг, давая лошадям отдохнуть на случай, если им снова придется спешить.

Мириамель хорошо ездила, в мужском стиле, соответствовавшем одежде, которую она носила теперь. Это были те самые камзол и штаны, в которых она бежала из Хейхолта. Ее остриженные волосы снова были выкрашены в черный цвет; впрочем, они были почти не видны под дорожным капюшоном, защищавшим от холода и скрывавшим ее лицо. Брат Кадрах в грязной серой одежде путешественника привлекал внимание не более, чем принцесса. Да и в любом случае на речной дороге было немного других путников в такое ненастье и в такие опасные времена. Принцесса начинала чувствовать уверенность, что ее побег благополучно удался.

С середины вчерашнего дня они ехали по торговой дороге над широкой вздувшейся рекой. В ушах у них звучали трубы, пронзительные медные голоса которых перекрывали даже стоны тяжелого от дождя ветра. Сначала это пугало, вызывая видение мстительного отряда ее отца или дяди, мчавшегося за ними по пятам, но скоро стало ясно, что они с Кадрахом подходят к источнику шума, а не удаляются от него. А этим утром они увидели первые знаки близкой битвы: одинокие столбы черного дыма на чистом небе.

— Разве мы ничего не можем сделать? — спросила Мириамель, спешившись и встав рядом со своей испуганно фыркающей лошадью. Но если не считать тут и там прыгающих птиц, сцена внизу была так же неподвижна, как если бы она была вырезана из серого и красного камня.

— А что мы могли бы сделать, моя леди? — спросил Кадрах, все еще сидя в седле, и сделал глоток из бурдюка с вином.

— Я не знаю. Вы же священник! Разве вы не обязаны произнести маису за их души?

— За чьи именно души, принцесса? Души языческих крестьян или добрых эйдонитов из Риммергарда, которые нанесли им визит? — его горькие слова, казалось, повисли в воздухе, как черный дым битвы.

Мириамель повернулась и посмотрела на маленького человека, глаза которого были так непохожи на глаза шутливого спутника последних дней. Рассказывая множество забавных историй и распевая зрнистирийские дорожные и застольные песни, он прямо-таки светился весельем. Теперь он выглядел как человек, который смакует страшное исполнение сомнительного пророчества.

— Не все эрнистирийцы язычники, — сказала она, рассердившись на его странное настроение. — Вы сами эйдонитский монах!

— И что же мне спуститься вниз и спросить, кто здесь язычник, а кто нет? — он махнул пухлой рукой в сторону страшной бойни. — Нет, моя леди, все, что еще можно сделать, сделают за нас падальщики. — Он тронул лошадь каблуками и отъехал чуть-чуть вперед.

Мириамель стояла и смотрела вниз, прижимаясь щекой к шее лошади.

— Верующий человек не смог бы безучастно смотреть на такую сцену! — крикнула она ему вслед. — Даже это красное чудовище Прейратс!

При упоминании советника короля Кадрах вздрогнул и сгорбился, как от удара в спину. Потом он отъехал еще на несколько шагов и некоторое время молчал.

— Поехали, леди, — кинул он наконец через плечо. — Мы должны спуститься по этому склону. Здесь мы чересчур на виду. Не все падальщики крылаты, некоторые ходят на двух ногах.

Принцесса молча пожала плечами, вскочила в седло и последовала за монахом вниз, по безлесому склону, идущему вдоль кровавого Иннискрика. Глаза ее были сухими.

Этой ночью в долине над плоской белой поверхностью озера Дроршульвен Саймону опять приснилось колесо.

Снова он был совершенно беспомощен, его мотало, как старую тряпичную куклу, поднятую на огромный обод колеса. Холодный ветер колотил его, осколки льда ранили его лицо, когда его тащило в мглистую морозную тьму. На вершине медленного тяжеловесного поворота он увидел в темноте странное сияние, светящуюся вертикальную полосу, тянувшуюся из непроглядной тьмы наверху в такую же мрачную глубину внизу. Это было белое дерево, чей широкий ствол и тонкие ветви сияли, словно наполненные звездным светом. Он пытался освободиться от хватки колеса и броситься навстречу манящей белизне, но зловещее колесо не выпускало его. Последним невероятным усилием он все-таки вырвался и прыгнул. Он летел вниз, через море сверкающих листьев, как будто по звездному небу; он громко молил благословенного Узириса спасти его, он молил о Божьей помощи, но ничьи руки не подхватили его, когда он, словно свинцовый груз, вспарывал небесный свод…

Гульнир, городок у восточного края медленно замерзающего озера, был свободен даже от привидений. Наполовину похороненный под тяжелыми снегами, с домами, крыши с которых сорвало ветром и градом, он лежал под темными равнодушными небесами, как скелет умершего от голода лося.

— Неужели вороны Скали так быстро уничтожили жизнь по всему свету? — широко раскрыв глаза, спросил Слудиг.

— Похоже, что все убежали, когда ударил последний мороз, — сказал Гримрик, туго стягивая плащ под узким подбородком. — Слишком здесь холодно и слишком далеко от последних свободных и безопасных дорог.

— С очень большой вероятностью в Хетстеде будет то же самое, — сказал Бинабик, заставляя Кантаку снова подняться вверх по склону. — Очень хорошо, что мы не имели плана по дороге прибавлять что-нибудь к нашим запасам.

Здесь, у дальнего края озера, горы постепенно сглаживались, и северный Альдхорт вытянул свою огромную руку, чтобы прикрыть их последние низкие склоны. Он отличался от той южной части леса, которую видел Саймон, и не только ковром снега, покрывавшим лесную почву и заглушавшим звук их шагов. Деревья здесь были прямыми и высокими, темно-зеленые сосны и ели — колонны в белых одеяниях, образующие широкие тенистые коридоры. Всадники двигались по белому лабиринту, а снег сыпался сверху, словно пепел веков.

— Здесь кто-то есть, брат Кадрах, — шепнула Мириамель. Она протянула руку. — Вот там! Видите, как блестит металл?

Кадрах опустил мех с вином и посмотрел. В уголках его рта застыли лиловато-красные капельки. Он нахмурился и прищурился, как будто для того, чтобы успокоить капризного ребенка. Через мгновение он нахмурился еще больше.

— Боже милостивый, вы правы, принцесса, — прошептал он, осаживая лошадь. — Что-то там есть, это точно. — Он передал ей поводья и соскочил на густую зеленую траву. Жестом приказав ей сохранять тишину, монах прокрался вперед, укрываясь за широким древесным стволом. На расстоянии примерно ста шагов от блестящее предмета он вытянул шею, чтобы рассмотреть его, и стал похож на ребенка, играющего в прятки. Через некоторое время он повернулся к девушке и кивнул. Мириамель подъехала к нему, ведя в поводу лошадь Кадраха.

Это был человек, полуприслонившийся к извилистым корням дуба. Его доспехи все еще блестели в нескольких местах, несмотря на чудовищные удары, видимо, нанесенные по ним. В траве рядом с ним лежала рукоять разбитого меча, сломанное древко и зеленое знамя с геральдическим изображением Белого Оленя Эрнистира.

— Элисия, Матерь Божья, — ахнула подбежавшая Мириамель. — Он еще жив?

Кадрах привязал лошадей к одному из дугообразных корней дуба и подошел к ней.

— Не похоже.

— Но он жив, — сказала принцесса. — Слушайте… он дышит.

Монах встал на колени, чтобы посмотреть на человека, чье слабое дыхание действительно доносилось из разбитого шлема. Кадрах поднял маску под крылатым гребнем и открыл бледное усатое лицо в пятнах засохшей крови.

— Небесные псы! — выдохнул Кадрах. — Это Артпреас, граф Куимна.

— Вы знаете его? — спросила Мириамель, роясь в седельной сумке в поисках меха с водой. Она нашла его и смочила водой кусок ткани.

— Правда, я знаю его, — сказал Кадрах и указал на двух птиц, вышитых на порванной накидке. — Он сеньор Куимна, который около Над Муллаха, вот он кто. Его эмблема — два полевых жаворонка.

Мириамель смачивала лицо Артпреаса, монах тем временем исследовал окровавленные проломы в его доспехах. Ресницы рыцаря затрепетали.

— Он сейчас очнется, — сказала принцесса, резко вздохнув. — Кадрах, мне кажется, он будет жить.

— Недолго, леди, — тихо сказал маленький человек. — У него в животе рана шириной с мою руку. Позвольте мне сказать ему последние слова, и он умрет спокойно.

Граф застонал, и струйка крови потекла из уголка его рта. Мириамель заботливо вытерла ее. Артпреас медленно открыл глаза.

— И гундейн слуит, ма конналбен… — пробормотал он на эрнистирийском. Потом рыцарь слабо кашлянул, и кровь снова показалась у него на губах. — Ты хороший… парень. Они… взяли Оленя?

— Что это значит? — шепнула принцесса. Кадрах показал на разорванное знамя, лежащее на траве у руки графа.

— Вы спасли его, граф Артпреас, — сказала она, склонившись к нему. — Оно в безопасности. Что случилось?

— Вороны Скали… они были повсюду. — Долгий кашель, и глаза рыцаря открылись шире. — Ах, мои храбрые друзья… убиты, все убиты… порублены, как, как… — Из груди Артпреаса вырвалось полное боли сухое рыдание. Взор его устремился в небо, как бы следя за медленным движением облаков.

— А где король? — спросил он наконец. — Где наш храбрый старый король? Эти гойрахи северяне, да сгноит их Бриниох, окружили его. Бриниох на ферт уб… уй строцини…

— Король? — прошептала Мириамель. — Он, должно быть, говорит о Луте.

Взгляд графа внезапно остановился на Кадрахе, и глаза его блеснули, словно какая-то радость зажгла их.

— Падреик? — спросил он и положил дрожащую окровавленную руку на запястье монаха. Кадрах вздрогнул и хотел отодвинуться, но глаза его, казалось, источали странное сияние.

— Это ты, Падреик-фейр? Ты… вернулся…

Потом рыцарь резко вытянулся и мучительно закашлялся. Изо рта его хлынул фонтан крови. Секундой позже глаза его закатились под темные веки.

— Мертв, — сказал Кадрах, и жесткие нотки звучали в его голосе. — Да спасет его Узирис, да успокоит Господь его душу. — Он начертал знак древа над окровавленной грудью Артпреаса и встал.

— Он назвал вас Падреик, — сказала Мириамель, отсутствующим взглядом глядя на покрасневшую тряпку.

— Он перепутал меня с кем-то, — ответил монах. — Умирающий человек искал старого друга. Пойдемте. У нас нет лопат, чтобы вырыть могилу, но давайте, по крайней мере, наберем камней" чтобы закрыть его. Он был… мне говорили, что он хороший человек.

Кадрах повернулся и пошел прочь. Принцесса бережно стянула железную перчатку с руки Артпреаса и завернула ее в разорванное зеленое знамя.

— Пожалуйста, придите и окажите мне помощь, моя леди, — позвал Кадрах. — Мы не можем себе позволить терять здесь много времени.

— Я иду, — ответила она, укладывая сверток в свою седельную сумку. — Столько времени мы можем потратить.

Саймон и его спутники медленно двигались по краю озера, вдоль полуострова высоких деревьев и мерцающею снега. Слева от них сверкало замерзшее зеркало Дроршульвена, справа виднелись белые плечи верхнего Вальдхельма. Песни ветра заглушали любую беседу, если она была чуть тише громкого крика. Саймон смотрел на широкую темную спину Хейстена, трясущуюся перед ним, и думал, что они похожи на острова в холодном море: видят друг друга, но не могут сократить разделяющее их расстояние. Саймон почувствовал, как путаются его мысли, убаюканные мерным шагом лошади.

Странным образом недавно покинутый им Наглимунд казался сейчас призрачным, как слабые воспоминания далекого детства. Даже лица Мириамели и Джошуа расплывались, как будто он пытался вспомнить давно потерянных и забытых людей. На него нахлынули воспоминания о Хейхолте… о долгих летних вечерах во дворе, щекотных от покалывания скошенной травы и насекомых, ветреные весенние дни на стенах, когда пьянящий аромат розовых кустов притягивал его, словно теплые нежные руки. Вспоминая запах помещения для слуг, слегка отдающий сыростью, он чувствовал себя королем в изгнании, лишенным всех прав иноземным узурпатором, как, в сущности, оно и было.

Остальные тоже казались погруженными в раздумья. Если не считать насвистывания Гримрика — тоненькой мелодии, изредка различимой в вое ветра, но казавшейся постоянной, — путь над Дроршульвеном проходил в глубоком молчании.

Несколько раз за легким занавесом снежных хлопьев он различал Кантаку — волчица останавливалась и наклоняла голову, словно прислушиваясь. Когда центральная часть озера осталась позади к юго-западу от них и они наконец разбили лагерь, Саймон спросил об этом у Бинабика.

— Она что-то чует, Бинабик? Перед нами кто-то есть?

Тролль покачал головой, протягивая к огню свои замерзшие руки.

— Может быть, даже в такую погоду Кантака чует что-то в ветре, навстречу которому мы идем, но скорее она слушает что-то сзади или сбоку.

Некоторое время Саймон раздумывал над этим. Вряд ли кто-нибудь преследовал их от вымершего Гульнира, в котором не было даже птиц.

— Кто-то идет за нами? — спросил он.

— С сомнительностью. Кто? И зачем?

Тем не менее Слудиг, замыкавший колонну, тоже заметил видимое беспокойство волчицы. Он еще не чувствовал себя свободно в общении с Бинабиком и тем более не хотел доверять Кантаке — устраивался на ночлег на другом конце лагеря, подальше от тролля и его коня — но не сомневался в остроте чувств серого волка. Пока остальные жевали черствый хлеб и сушеную оленину, он затачивал ручные топоры на большом точильном камне.

— Между Диммерскогом — лесом на севере от нас — и Дроршульвеном, — нахмурившись, сказал северянин, — всегда была дикая страна, даже когда в Элвритсхолле правили Изгримнур или его отец, а зима знала свое место. Кто знает, что разгуливает в эти дни по Белой пустыне и Тролльфельсу? — Топор ритмично скользил по камню.

— Во-первых, тролли, — сардонически ответил Бинабик. — Но я могу заверять вас, что очень скудным может быть страх перед народом троллей, которые спускаются вниз, чтобы убивать и грабить.

Слудиг кисло улыбнулся, продолжая точить свой топор.

— Этот риммер дело говорит, — сказал Хейстен, недовольно поглядев на Бинабика, — я и сам-то боюсь, только вовсе не троллей.

— Мы далеко от твоей страны, Бинабик? — спросил Саймон. — От Йиканука?

— Большая близость произойдет, когда мы будем достигать гор, но место, где я родился, местополагается, как я предполагаю, восточнее, чем то, куда мы направляемся.

— Ты предполагаешь?

— У нас еще нет великой очевидности знать, куда мы идем. Дерево Рифмоплета — дерево рифм? Я знаю, что гора Урмсхейм, куда с предположительностью направлялся Колмунд, местополагается где-то между Риммергардом и Йикануком, но это очень большая гора. — Тролль пожал плечами. — Дерево на ней? Перед ней? Вообще в другом месте? Сейчас я не имею такого знания.

Саймон и остальные мрачно смотрели в огонь. Одно дело выполнять опасное поручение своего сюзерена, и другое дело вслепую без толку бродить по ледяной пустыне.

Пламя шипело, пожирая сырое дерево. Кантака, растянувшаяся на снегу, вдруг встала и подняла голову, потом быстро подошла к краю облюбованной ими поляны в рощице сосен на низком склоне. Постояв в нерешительности несколько минут, она вернулась обратно и снова легла. Никто не произнес ни слова, но внезапное напряжение заставило снова замереть их сердца.

Когда трапеза была окончена, в костер подбросили новые сучья. Они щелкали и дымились в сердитом снежном веселье. Бинабик и Хейстен о чем-то тихо беседовали, а Саймон точил меч на одолженном у Этельберна точиле, когда в воздухе возникла нежная мелодия. Обернувшись, Саймон увидел, что это насвистывает Гримрик, недвижно глядя на пляшущее пламя. Увидев, что Саймон смотрит на него, жилистый эркинландер улыбнулся, обнажив сломанные зубы.

— Вспомнилось кое-что, — сказал он. — Старая зимняя песня, вот это что.

— Так что же ты бубнишь себе под нос? — спросил Этельберн. — Спой для всех, парень, нет никакой беды в тихой песне.

— Валяй, спой, — присоединился и Саймон.

Гримрик посмотрел на Хейстена и тролля, как бы ожидая возражений, но они все еще горячо обсуждали что-то.

— Ну ладно тогда, — сказал он. — Надеюсь, что беды в этом нет. — Он прочистил горло и опустил глаза, словно смущенный неожиданным вниманием. — Ну, это просто песня, которую мой старый папаша пел, когда мы с ним в декандере выходили дрова рубить. Зимняя песня, — добавил он и, снова прочистив горло, запел хриплым, но не лишенным приятности голосом:

Окошко снегом замело,

И лед в соломе крыши.

И кто-то в дверь твою стучит -

Все громче стук, ты слышишь?

Пой-ка, пой-ка, хей-а хо, кто стучится там?

А в доме тени на стене,

Огонь горит в печи,

И крошка Арда говорит:

— Кто в дверь мою стучит?

Пой-ка, пой-ка, хей-а хо, кто стучится там?

И голос раздался из тьмы:

— Открой мне дверь скорее!

У твоего огня в ночи

Я руки отогрею!

Пой-ка, пой-ка, хей-а хо, кто стучится там?

Но Арда скромно говорит:

— Скажите мне, мой друг,

Кто это бродит по двору,

Когда все спят вокруг?

Пой-ка, пой-ка, хей-а хо, кто стучится там?

— Я странник бедный, я монах,

Идти уж нету силы!

Была мольба так горяча,

Что лед бы растопила.

Пой-ка, пой-ка, хей-а хо, кто стучится там?

— Святой Узирис, вы ума лишились? — Слудиг вскочил, ошарашив всех слушателей. Глаза его расширились от ужаса, он широко чертил перед собой знак древа, как будто защищался от нападающего зверя. — Вы ума лишились! — повторил он, глядя на онемевшего Гримрика.

Эркинландер посмотрел на своих товарищей и беспомощно пожал плечами.

— Что с этим риммером, тролль? — спросил он.

Бинабик, прищурившись, взглянул на все еще стоящего Слудига.

— В чем была не правильность, Слудиг? Мы никто совсем не понимаем.

Северянин оглядел недоумевающие лица.

— Вы потеряли разум? — спросил он. — Вы что, не понимаете, о ком поете?

— Старый Одноглаз? — спросил Гримрик, удивленно подняв брови. — Да просто глупая песня, северянин. Научился от папаши.

— Тот, о ком вы поете, эту Удун Один Глаз — Удун Риммер, старый черный бог моего народа. В Риммергарде все поклонялись ему, погрязнув в языческом невежестве. И не надо призывать Удуна, Небесного Отца, когда идете по этой стране — а не то он придет вам на горе.

— Удун Риммер… — задумчиво пробормотал Бинабик.

— Но если вы в него больше не верите, — спросил Саймон, — то почему тогда вы боитесь говорить о нем?

Губы Слудига все еще были тревожно сжаты.

— Я не говорил, что не верю в него… да простит меня Эйдон… Я сказал, что мы, риммеры, больше не поклоняемся ему. — Он опустился на землю. — Вы, конечно, считаете меня дураком. Пусть так. Лучше это, чем призывать на себя гнев ревнивых старых богов. Мы сейчас в его стране.

— Так ведь это просто песня, — защищаясь, сказал Гримрик. — Никуда я ничего не призывал. Это просто чертова песня.

— Бинабик, так вот почему мы говорим Удунсдень, — начал Саймон, но замолчал, увидев, что тролль не слушает. На лице маленького человека сияла широкая улыбка, как будто он только что сделал добрый глотою сладкой наливки.

— Так оно и есть, конечно! — сказал он и повернулся к бледному Слудигу. — Ты додумался до этого, мой друг.

— О чем ты говоришь? — с некоторым раздражением спросил светловолосый северянин. — Я не понимаю.

— Наше искательство. Место, куда шел Колмунд. Дерево Рифм. Мы думали, это в действительности рифма или поэзия, но теперь ты находил. Дерево Рифм — Дерево Риммера\ Вот что мы ищем.

Мгновение лицо Слудига оставалось непонимающим, потом он медленно кивнул головой.

— Благословенная Элисия, тролль, — Удундрево! Как я раньше не догадался? Удундрево!

— Ты знаешь, о чем говорил Бинабик? — Саймон тоже начинал понимать.

— Конечно. Это старая, старая наша легенда — о ледяном дереве. Удун сам вырастил его, чтобы взобраться на небо и сделаться королем всех богов.

— А что это нам дает? — услышал Саймон голос Хейстена, но как только слова о ледяном дереве достигли его ушей, какой-то тяжелый холод навалился на него, нечто вроде одеяла из дождя и снега. Ледяное белое дерево… он видел его: белый ствол, уходящий в темноту, непостижимая белая башня, светлая полоса на фоне непроглядной тьмы… все они стояли на дороге его жизни, и Саймон знал, что нет дороги, по которой он смог бы обойти их… нет дороги вокруг тонкого белого пальца — манящего, предостерегающего, ожидающего.

Белое дерево.

— Потому что легенда говорит, где оно, — голос был гулким, как будто шел из длинного коридора. — Если даже оно и не существует, сир Колмунд должен был пойти туда, куда указывает легенда, — на северную сторону Урмсхейма.

— Слудиг прав, — сказал кто-то…

Бинабик сказал:

— Мы имеем должность идти туда, куда шел Колмунд с Торном, ничто другое не имеет значимости, — голос тролля был бесконечно далеким.

— Я думаю, мне… мне пора спать, — Саймон еле ворочал языком. Он встал и заковылял прочь от костра — не замеченный своими спутниками, которые оживленно обсуждали длину полных переходов по горам. Саймон свернулся калачиком под теплым плащом, чувствуя, как снежный мир головокружительно вращается вокруг него. Закрыв глаза, он все еще ощущал головокружение, и в то же время тяжело и беспомощно скатывался в полный сновидений сон.

Весь следующий день они продолжали путь вдоль лесистой снежной излучины между озером и оседающими горами, надеясь к вечеру добраться до Хетстеда, находившегося на северо-восточном краю озера. Если его обитатели не испугались суровой зимы и не убежали на запад, по решению путников Слудиг спустится туда один и пополнит их запасы. Даже если город пуст, они смогут приютиться в покинутом доме и высушить свои вещи перед долгим путешествием по необитаемым местам. Так что, в приятном предвкушении и весело беседуя, они ехали вдоль берега озера.

Хетстед, городок примерно из двух дюжин больших домов, стоял на земляном мысе, не более широком, чем сам город. Сверху он казался выросшим прямо из замерзшего озера.

Радость, загоревшаяся при первом взгляде, продлилась недолго. Чем дальше они спускались вниз, тем яснее становилось, что здания были всего лишь выгоревшими оболочками.

— Будь прокляты мои глаза, — злобно сказал Слудиг. — Это не просто покинутый город, тролль. Их выгнали оттуда.

— И хорошо, если они выбрались живыми, — пробормотал Хейстен.

— Я думаю, мы имеем должность соглашаться с тобой, Слудиг, — сказал Бинабик. — И все-таки надо идти туда и смотреть, как давно происходил этот пожар.

Пока они спускались на дно лощины, Саймон смотрел на обгоревшие останки Хетстеда и не мог не вспомнить обугленный скелет аббатства Святого Ходерунда.

Священник в Хейхолте всегда говорил, что огонь очищает, думал он. Если это правда, то почему огонь и пожар так пугают всех? Нет, клянусь Эйдоном, верно, никто не хочет быть очищенным так основательно.

— Ну нет, — сказал Хейстен. Саймон чуть не столкнулся с ним, когда огромный стражник осадил лошадь. — О, милостивый Бог, — добавил он. Саймон глянул через его плечо и увидел темные фигуры, гуськом выходящие из-за деревьев у селения и медленно двигающиеся к снежной дороге — люди на лошадях. Саймон считал их, по мере того, как они выезжали на открытое место… семь, восемь, девять. Все они были вооружены. На предводителе был шлем в форме собачьей головы, и когда человек поворачивался, отдавая приказы, в профиль, была видна оскаленная морда собаки. Девятеро двигались вперед.

— Этот, который с собачьей головой, — Слудиг вытащил топоры и показал на приближающихся людей. — Это тот самый, который командовал засадой у Ходерунда. Это ему я должен за молодого Хова и монахов аббатства.

— Никогда нам с ними не справиться, — спокойно сказал Хейстен. — Они нас вырежут — шестеро против девяти; а у нас еще двое — тролль и мальчик.

Бинабик невозмутимо развинтил свой посох, засунутый за подпругу седла Кантаки, и сказал:

— Мы имеем должность побежать.

Слудиг уже пришпорил коня, но Хейстен и Этельберн настигли его за несколько шагов и поймали за локти. Риммер, даже не надевший шлема, отчаянно вырывался, взгляд его голубых глаз был ледяным.

— Черт побери, не дури, парень, — сказал Хейстен. — Поехали. За деревьями у нас еще будет хоть какой-то шанс.

Предводитель приближающихся всадников что-то крикнул, и они пустили лошадей рысью. Белый туман поднимался из-под лошадиных копыт, как будто они ступали по морской пене.

— Поворачивай его! — закричал Хейстен Этельберну, схватив поводья лошади Слудига и развернувшись в другую сторону; Этельберн сильно шлепнул рукоятью меча по заду лошади риммера, и они помчались прочь от надвигающегося отряда. Всадники с воплями скакали за ними, размахивая топорами и мечами. Саймон так дрожал, что боялся вывалиться из седла.

— Бинабик, куда?.. — закричал он ломающимся голосом.

— К деревьям, — ответил Бинабик. Кантака прыгнула вперед. — Смерть это принесет, взбираться обратно на дорогу. Скачи, Саймон, и держись близко ко мне.

Когда они съехали с широкой дороги и поскакали прочь от сгоревших развалин Хетстеда, лошади начали брыкаться и становиться на дыбы. Саймон умудрился сорвать с плеча лук, прижался к шее лошади и вонзил шпоры в ее бока. Она прыгнула и понеслась по снегу к все сгущающемуся лесу.

Саймон видел маленькую спину Бинабика и серый мех Кантаки. Со всех сторон с головокружительной скоростью наступали деревья. Крики сотрясали воздух и, оглянувшись, он увидел четырех своих товарищей, скакавших тесной группой, и развернутый строй преследователей за ними. Послышался звук, как будто разорвали пергамент, и стрела задрожала в стволе дерева прямо перед ним.

Приглушенная барабанная дробь копыт колотилась у него в ушах; он изо всех сил вцепился в раскачивающееся седло. Свистящая черная нить щелкнула у самого его лица, потом другая; преследователи окружали их, почти залпом выпуская стрелы. Саймон услышал, что кричит что-то в подпрыгивающие лица, мелькающие среди ближайших деревьев, и еще несколько свистящих стрел пронеслось мимо. Вцепившись одной рукой в луку седла, он другой потянулся к колчану, болтавшемуся у него за спиной, и увидел, как стрела сверкнула белизной на фоне лошадиного плеча. Это была Белая стрела — он не знал, что теперь делать.

В мгновение, показавшееся ему очень долгим, он сунул Белую стрелу обратно в колчан и вытащил другую. Что-то в нем смеялось над тем, как можно в такой момент перебирать стрелы. Потом он чуть не потерял и лук и стрелу, когда его лошадь пошатнулась, огибая занесенное снегом дерево, которое, казалось, внезапно выскочило на дорогу перед ними.

Спустя секунду он услышал крик боли и отчаянный надрывающий душу стон падающей лошади. Он кинул взгляд через плечо и увидел за своей спиной только трех спутников — и удаляющуюся с каждой минутой груду рук, брыкающихся лошадиных ног и взбаламученного снега. Преследователи навалились сверху, обезоруживая беззащитного свалившегося всадника.

Кто это был? — мелькнула мысль.

— В гору, в гору, — хрипло кричал Бинабик где-то справа от Саймона. Флагом мелькнул хвост Кантаки, прыгнувшей на склон, где деревья росли гуще, плотная группа сосен, стоявших, словно равнодушные часовые, когда кричащий хаос пронесся мимо них. Саймон сильно дернул за правый повод, не надеясь, что лошадь обратит на это хоть какое-то внимание; через мгновение они уже поднимались по склону вслед за прыгающим волком. Остальные три всадника промчались мимо них, подгоняя своих взмыленных лошадей к ненадежному прикрытию прямых, как мачты, стволов.

Слудиг все еще не надел шлема, а тощий, без сомнения, был Гримрик, но третий, плотный и в шлеме, уже ускакал вперед пр склону; и прежде чем Саймон разглядел, кто же это был, раздался хриплый восторженный вопль. Всадники настигли их.

Застыв на секунду, он поднял лук, но атакующие с такой скоростью мелькали между деревьями, что его стрела пролетела над головой ближайшего человека, не причинив тому никакого вреда, и исчезла. Саймон выпустил вторую стрелу, и ему показалось, что она попала в ногу одного из закованных в доспехи воинов. Кто-то закричал от боли. Слудиг с ответным воплем пришпорил белую лошадь, опуская на голову шлем. Двое нападавших отделились от остальных и поскакали к нему. Саймон увидел, как северянин уклонился от удара первого и, повернувшись на скаку, ударил топором ему по ребрам. Яркая струя крови хлынула из отверстия в броне всадника. Когда Слудиг отвернулся от первого, второй уже почти нагнал его. Риммер успел парировать удар вторым топором, но лезвие нападавшего все-таки скользнуло по его шлему. Саймон увидел, что Слудиг пошатнулся и едва не упал, когда нападавший развернулся.

Прежде чем они снова сошлись, Саймон услышал отчаянный крик и, повернувшись, увидел еще одну лошадь и всадника, которые направлялись к нему. Кантака, которую тролль, видимо, отпустил, вцепилась человеку в ногу, одновременно царапая когтями бок кричащей лошади. Саймон выхватил меч из ножен, но поскольку всадник был занят волком, их лошади столкнулись. Клинок Саймона отлетел в сторону, а потом и сам он быстро оказался легким и невесомым. Через мгновение воздух вышел из него, словно под ударом гигантского кулака. Он проехался на животе по снегу и остановился недалеко от своей лошади, которая сплелась с другой, образовав беспомощный кричащий клубок. Открыв залепленные снегом глаза, Саймон увидел, как Кантака выбралась из-под сплетенных лошадей и унеслась куда-то в сторону. Кричащий человек, зажатый между ними, выбраться не мог. С трудом встав на ноги, выплевывая ледяную фязь, Саймон схватил лук и колчан, валявшиеся поблизости. Он слышал, как удаляются, поднимаясь в гору, звуки сражения, и повернулся, чтобы бежать туда.

Кто-то засмеялся.

Меньше чем в двадцати шагах от него, верхом на неподвижной серой лошади сидел человек в черных доспехах и шлеме, изображавшем голову рычащей собаки. Маленькая пирамида, вышитая на его черном камзоле, сияла белизной.

— Вот ты где, мальчик, — сказал Собакоголовый, и его низкий голос отдавался погребальным звоном. — Я искал тебя.

Саймон повернулся и бросился вверх, по занесенной снегом горе, спотыкаясь и увязая в глубоком снегу. Человек в черном счастливо засмеялся и последовал за ним.

Поднимаясь, снова и снова удивляясь вкусу собственной крови от разбитых губ и носа, Саймон наконец остановился, прижавшись спиной к накренившейся ели. Он схватил стрелу, дав упасть колчану, и натянул тетиву. Человек в черном остановился на несколько эллей ниже, наклоняя закрытую шлемом голову то на один бок, то на другой, как бы имитируя собаку, которую он олицетворял.

— Ну, убей меня, мальчик, если сможешь, — издевался он. — Стреляй! — Он пришпорил лошадь, направляя ее вверх, к Саймону.

Раздался свист и резкий шлепок. Серый конь попятился, откинув благородную голову с развевающейся гривой, в груди его трепетала стрела. Собакоголовый упал в снег и лежал бесполезным мешком с костями даже когда его бьющий копытами конь упал на колени и тяжело навалился на него. Саймон смотрел на эту картину, совершенно зачарованный. Потом он еще более удивленно посмотрел на лук, который он все еще держал в вытянутой руке. Стрела осталась на месте.

— Х-хейстен?.. — спросил он, обернувшись наверх. В просвете между деревьями стояли три фигуры.

Ни один из них не был Хейстеном. Ни один из них не был человеком. У них были яркие кошачьи глаза и плотно сжатые губы.

Ситхи, выпустивший стрелу, взял другую и опускал ее, пока чуть дрожащее острие не остановилось, направленное прямо в глаза Саймону.

— Т'сии им т'си, судходайя, — сказал он, и его легкая улыбка была холодна, как мрамор. — Кровь… как вы говорите… за кровь.

8. ОХОТА ДЖИРИКИ

Саймон беспомощно смотрел на черный наконечник стрелы и на узкие лица ситхи. Подбородок его дрожал.

— Ске'и! Ске'и! — закричал кто-то. — Остановитесь!

Двое ситхи повернулись взглянуть на гору справа от себя, но первый, холодно сжимающий наведенный лук, даже не вздрогнул.

— Ске'и нас-зидайя! — прокричала маленькая фигурка и, прыгнув вперед, превратилась в катящийся снежный шар, остановившийся в снежном вихре в нескольких шагах от Саймона.

Бинабик медленно поднялся на ноги, облепленный снегом, словно небрежный пекарь засыпал его мукой.

— Ч-что? — Саймон пытался заставить двигаться онемевшие губы, но тролль жестом приказал ему молчать, красноречиво помахав узловатыми пальцами.

— Шшшшш, медленно опускивай лук, который ты держишь — медленно! — Когда юноша последовал этим указаниям, Бинабик выдал новый поток слов на незнакомом языке, умоляюще размахивая руками перед немигающим ситхи.

— Что… где остальные… — прошептал Саймон, но Бинабик снова заставил его замолчать, на сей раз коротко и резко покачав головой.

— Нет времени, нет времени — мы имеем сражение за твою жизнь. — Тролль поднял вверх руки, и Саймон, бросивший лук, сделал то же самое, показывая раскрытые ладони. — Я питаю надежду, что ты не утеривал Белую стрелу?

— Я… я не знаю.

— Дочь Гор, питаю надежду, что нет. Медленно давай мне свой колчан. Так, — он снова пробормотал несколько слов на том, что, как понял Саймон, было языком ситхи, потом ударил по колчану, и стрелы рассыпались по измятому снегу черными прутиками… все, кроме одной. Только ее перламутрово-голубой наконечник выделялся на фоне окружающей белизны.

— О, спасибо Высоким Местам, — простонал Бинабик. — Стайя Аме ине! — крикнул он ситхи, следившим за ним, словно кошки, чья пернатая добыча решила повернуться и спеть вместо того, чтобы попробовать улететь.

— Белая стрела! Вы не можете иметь невежественность в этом вопросе! Им шеис тси-кео'су д'а Яна о Лингит!

— Это… редко удается, — сказал ситхи с луком. Он говорил со странным акцентом, но ясно было, что вестерлингом он владеет превосходно. Ситхи мигнул. — Учиться Правилам Песни у тролля. — Его холодная улыбка быстро вернулась к нему. — Избавь нас от этих увещеваний… и грубых переходов. Подними эту стрелу и принеси ее мне. — Бинабик наклонился за колчаном, а ситхи прошипел несколько слов остальным. Они еще раз оглянулись на Саймона и тролля и ринулись в гору с ошеломляющей быстротой. Казалось, что они едва касаются снега, такими быстрыми и легкими были их шаги. Оставшийся направлял на Саймона стрелу, пока Бинабик с трудом подходил к нему.

— Передай ее мне, — приказал ситхи. — Перьями вперед, тролль. Теперь возвращайся к своему спутнику.

Слегка ослабив тетиву, так чтобы можно было держать лук с наведенной стрелой в одной руке, ситхи углубился в изучение тонкого белого предмета. Саймон глубоко вздохнул и только тут понял, что все это время почти не дышал. Когда, посапывая, подошел Бинабик и остановился рядом с ним, юноша немного опустил трясущиеся руки.

— Этот молодой человек получил ее за услугу, которую он оказал, — вызывающе сказал тролль. Ситхи посмотрел на него и поднял косые брови.

Саймону он показался очень похожим на того первого ситхи, которого он видел, — те же высокие скулы и странные птичьи движения. На нем были штаны и куртка из мерцающей белой ткани, на плечах, рукавах и талии усеянная тонкими зелеными чешуйками. Черные волосы с зеленоватым оттенком были заплетены в две тугие косички над ушами. Сапоги, пояс и колчан были сделаны из кожи мягкого молочного оттенка. Саймон понял, что только благодаря тому, что силуэт ситхи выделялся на тусклом небе, его можно было как следует разглядеть. На фоне снега, в лесу, мирный был бы невидим, как ветер.

— Иси-иси-йе, — с чувством пробормотал ситхи, поворачивая стрелу к свету. Опустив ее, он некоторое время с любопытством смотрел на Саймона, потом сузил глаза.

— Где ты нашел это, судходайя? — резко спросил он. — Каким образом такой, как ты, мог получить эту вещь?

— Она была дана мне, — сказал Саймон. Цвет вернулся к его щекам, и голос вновь обрел силу. Он знал то, что знал. — Я спас одного из ваших людей. Он выпустил ее в дерево перед тем, как убежать.

Ситхи снова внимательно оглядел его и, казалось, собирался сказать что-то еще, но вместо этого повернулся к склону горы. Запела птица, по крайней мере так сперва подумал Саймон, пока не заметил еле видимые движения губ одетого в белое ситхи. Он стоял неподвижно, как статуя, пока не услышал ответную трель.

— Теперь идите передо мной, — ситхи развернулся и махнул луком юноше и троллю. Они с трудом пошли вверх по крутому склону, их конвоир легко двигался за ними, вертя в тонких пальцах Белую стрелу.

Несколько сотен раз ударило сердце, они достигли закругленной вершины холма и начали спуск с другой стороны. Четверо ситхи сидели, согнувшись, вокруг окаймленной деревьями и засыпанной снегом лощины: двое, которых Саймон уже видел, узнав их по голубоватому цвету заплетенных в косы волос, и двое других, чьи косички были дымно-серыми, но золотистые Лцца второй пары были такими же гладкими, как и у остальных. На дне лощины под прицелом четырех стрел ситхи сидели Хейстен, Гримрик и Слудиг. Все трое были окровавлены, на лицах застыло безнадежно вызывающее выражение загнанных в угол животных.

— Кости святого Эльстана! — выругался Хейстен, увидев вновь прибывших. — Бог мой, парень, а я-то надеялся, что ты ушел! — Он покачал головой. — Все лучше, чем быть мертвецом, вот оно как.

— Видишь, тролль, — горько спросил Слудиг, его бородатое лицо было измазано кровью. — Видишь, что мы накликали? Демоны! Никогда не надо шутить… с тем, темным.

Ситхи, державший стрелу, видимо, главный в небольшом отряде, сказал несколько слов остальным на родном языке и жестом приказал спутникам Саймона вылезти из впадины.

— Не есть они демоны, — сказал Бинабик. Они с Саймоном упирались ногами в землю, чтобы помочь своим товарищам вскарабкаться наверх — нелегкая задача на скользком снегу. — Они ситхи, и они не станут приносить нам вреда. Их собственная Белая стрела заставляет их.

Главный ситхи сурово посмотрел на тролля, но ничего не сказал. Гримрик, задыхаясь, выбрался на поверхность.

— Ситх… ситхи.? — спросил он, пытаясь отдышаться. Под самыми волосами у него красной полоской тянулась рана. — Похоже, что мы отправились продляться по старым, старым сказкам, вон что. Народ ситхи! Да защитит нас всех Узирис Эйдон. — Он начертал знак древа и устало повернулся, чтобы помочь вылезти Слудигу.

— Что случилось? — спросил Саймон. — Как вы… что случилось с…?

— Те, кто преследовал нас, мертвы, — сказал Слудиг, прислонившись спиной к дереву. Его броня была разрублена в нескольких местах, а шлем, болтавшийся у него на руке, был помят и искорежен, как старый котелок. — Некоторых мы прикончили сами. Остальные, — он слабо махнул рукой в сторону сторожей ситхи, — так и попадали, утыканные стрелами, как подушечки для булавок.

— Они бы и нас подстрелили, если бы тролль не заговорил на ихнем языке, — сказал Хейстен и слабо улыбнулся Бинабику. — Мы о тебе плохо не подумали, когда ты удрал. Молились мы за тебя, вот что.

— Я ушел искать Саймона. Я за него отвечающий, — просто сказал Бинабик.

— Но… — Саймон огляделся по сторонам в безумной надежде, но четвертого пленника нигде не было видно. — Тогда… тогда это Этельберн упал. До того, как мы стали взбираться на гору.

Хейстен медленно кивнул:

— Это был он.

— Будь прокляты их души, — выругался Гримрик. — Это были риммеры, эти ублюдки-убийцы.

— Люди Скали, — сказал Слудиг, взгляд его был тверд. Ситхи жестами показывали пленникам, чтобы они вставали. — Там было двое кальдскрикских воронов, — продолжал он, поднимаясь. — Ох, как я молюсь повстречать его и чтобы между нами не было ничего, кроме боевых топоров!

— Их будет множественность, — сказал Бинабик.

— Подождите! — сказал Саймон, ощущая странную пустоту: это было не правильно. Он повернулся к главному ситхи. — Вы видели мою стрелу. Вы знаете, что я сказал правду. Вы не можете увести нас, пока мы не посмотрим, что с нашим товарищем.

Ситхи оценивающе взглянул на него.

— Я не знаю, говорил ли ты правду, человеческое дитя, но мы скоро выясним это. Скорее, чем ты мог бы желать. Что до остальных… — он некоторое время изучал ободранную свиту Саймона. — Хорошо. Мы позволим вам увидеть вашего человека. — Он сказал что-то своим товарищам, и они вслед за мужчинами начали спускаться с горы. Молчаливая процессия прошла мимо тел двоих сраженных стрелами нападавших, чьи рты и глаза были широко раскрыты. Снег уже засыпал их, скрыв алые пятна крови.

Они нашли Этельберна в ста эллях от дороги. Сломанное древко ясеневой стрелы торчало из его шеи, по положению тела было понятно, что через него перекатилась агонизирующая лошадь.

— Он недолго помирал, — сказал Хейстен, в глазах у него стояли слезы. — Хвала Узирису, это было недолго.

Они вырыли яму, мечами и топорами врубаясь в заледеневшую землю; ситхи все это время стояли рядом, равнодушные, как домашние гуси. Этельберна завернули в его плотный плащ и опустили в неглубокую могилу. Когда все было кончено, Саймон воткнул в землю меч убитого.

— Возьми его шлем, — сказал Хейстен Слудигу.

Гримрик согласно кивнул.

— Он был не захотел, чтобы шлем валялся без дела, — подтвердил эркинландер.

Прежде чем взять его, Слудиг повесил свой собственный изуродованный шлем на эфес меча Этельберна.

— Мы отомстим за тебя, — сказал риммер. — Кровь за кровь.

Наступила тишина. Снег падал и падал сквозь ветки деревьев, а они стояли молча, глядя на пятно голой земли. Скоро оно тоже станет белым.

— Пойдем, — сказал наконец главный ситхи. — Мы ждем вас слишком долго. Есть кто-то, кому будет интересно посмотреть на эту стрелу.

Саймон шел последним. У меня не было времени узнать тебя, Этельберн, думал он. Но ты умел хорошо, весело смеяться. Я буду помнить это.

Они шли назад, в холодные горы.

Паук висел неподвижно, как темно-коричневая гемма в сложном драгоценном ожерелье. Паутина была закончена. Она затянула угол потолка, слегка дрожа от поднимающегося воздуха, словно невидимые руки играли на ней, как на лютне.

На некоторое время Изгримнур потерял нить разговора, хотя разговор был очень важен для него. Глаза герцога блуждали по озабоченным лицам людей, совещавшихся у камина в Большом зале, время от времени поднимаясь в темный угол, к отдыхавшему маленькому ткачу.

В этом все дело, говорил он себе. Ты строишь что-то и остаешься там. Так оно задумано. Никуда не годится эта беготня, когда больше года не видишь своего дома и своей семьи.

Он подумал о своей жене, остроглазой, краснощекой Гутрун. Она не высказала ему ни единого упрека, но он знал, как сердило ее, что он так надолго уехал из Элвритсхолла и оставил их старшего сына Изорна, гордость ее сердца, управлять огромным герцогством… и потерпеть поражение. Не то чтобы Изорн или кто-нибудь другой в Риммергарде мог остановить Скали и его приспешников, за спиной которых стоял Верховный король. Но все-таки именно Изорн был хозяином в Элвритсхолле в отсутствие своего отца, и это Изорна запомнят как того, кто видел, как клан Кальдскрйка, традиционные враги Элвритсхолла, вступил хозяином в Большой дом.

А я-то хотел быть уже дома в этом время, грустно думал герцог. Как славно было бы ухаживать за лошадьми и коровами, слегка ссориться с соседями и смотреть, как мои детирастят своих детей. А теперь землю снова разорвали на мелкие кусочки, как протекающую камышовую крышу. Спаси меня Бог, мне хватило сражений моей молодости… что бы я там ни говорил.

Сражения хороши для молодых, которые держатся за жизнь крепко и беспечно, а старикам хватает воспоминаний в тепле, у огня, когда ветер завывает снаружи.

Проклятая старая собака, вроде меня, всегда готова улечься и спать у огня.

Он дергал себя за бороду и смотрел, как паук бежит к темному углу, где сделала короткую остановку неосторожная муха.

Мы думали, что Джон выковал мир, который продержится еще тысячу лет, а он пережил короля только на два лета. Ты. строишь и строишь, укладываешь нить за нитью, как мой маленький приятель на потолке, и все это только для того, чтобы первый же порыв ветра разорвал все в куски.

-..И я чуть не загнал двух лошадей, чтобы привезти эти вести как можно быстрее, лорд, — закончил молодой человек, когда Изгримнур снова прислушался к оживленным голосам.

— Ты все сделал правильно, Деорнот, — сказал Джошуа. — Встань, пожалуйста.

Молодой солдат с прямыми волосами и все еще влажным после скачки лицом встал, кутаясь в тонкий плащ, который дал ему принц. Он выглядел почти так же, как в тот раз, когда, одетый в костюм монаха для празднования дня святого Туната, принес принцу весть о смерти его отца.

Принц положил руку ему на плечо.

— Я рад, что ты вернулся. Я беспокоился за тебя и проклинал себя за то, что дал тебе такое опасное поручение. — Он повернулся к остальным. — Итак, мои лорды, вы слышали доклад Деорнота. Элиас готов к бою. Он направляется к Наглимунду с… Деорнот? Ты сказал.

— Около тысячи рыцарей, а может быть и больше, и десять тысяч пехоты, — печально сказал солдат. — Это среднее число по различным донесениям, и оно кажется наиболее вероятным.

— Я уверен, что так оно и есть. — Джошуа махнул рукой. — И меньше чем через две недели он будет под нашими стенами.

— Я полагаю так, сир, — кивнул Деорнот.

— А что мой господин? — спросил Дивисаллис.

— Ну, барон, — начал Деорнот, но сжал зубы, пережидая очередную волну дрожи. — Над Муллах был в большом волнении — да это и понятно, учитывая то, что произошло на западе… — Он остановился и взглянул на принца Гвитина, сидевшего в некотором отдалении, печально глядя в потолок.

— Продолжай, — спокойно сказал Джошуа. — Мы выслушаем все.

Деорнот отвел глаза от эрнистирийца.

— Как я уже говорил, трудно получить надежные сведения. Но если верить нескольким речникам из Абенгейта на побережье, ваш герцог отплыл из Наббана и сейчас в открытом море. Вероятно, он планирует высадиться в Краннире.

— Сколько с ним людей? — громыхнул Изгримнур.

Деорнот пожал плечами.

— Все говорят по-разному. Триста всадников и возможно тысяча или две пехотинцев.

— Наверное, так и есть, принц Джошуа, — задумчиво сказал Дивисаллис. — Многие из лендлордов не пойдут, опасаясь ссориться с Верховным королем, и это можно понять. Пирруинцы, как всегда, сохранят нейтралитет, а граф Страве предпочтет оказаться полезным обеим сторонам и сбережет свои корабли для перевозки товаров.

— Так что мы все еще можем ожидать сильной помощи от Леобардиса, хотя я надеялся, что она будет еще сильнее, — Джошуа оглядел присутствующих.

— Даже если наббанайцы отбросят Элиаса от ворот, — сказал барон Ордмайер, пытаясь скрыть страх, отразившийся на его пухлом лице, — все равно у него будет втрое больше людей, чем у нас.

— Но у нас есть стена, сир, — отрезал Джошуа, его узкое лицо приняло жесткое выражение. — Мы хорошо укреплены, очень хорошо. — Потом принц повернулся к Деорноту, и лицо его смягчилось. — Расскажи нам все, что еще осталось, верный друг, и отправляйся спать. Мне будет очень дорого твое здоровье в грядущие дни.

Деорнот через силу улыбнулся.

— Да, сир. Оставшиеся известия, боюсь, тоже не радостны. Эрнистири потерпели поражение у Иннискрика. — Он посмотрел на Гвитина, но потом опустил глаза. — Говорят, что король Лут ранен, а его враги отступили, чтобы поторопить Скали и его людей.

Джошуа мрачно взглянул на эрнистирийского принца.

— Ну вот, все не так плохо, как ты думал. Твой отец жив и продолжает бороться.

Молодой человек повернулся. Глаза его покраснели:

— Да! Они сражаются, а я сижу здесь, ем хлеб с сыром и пью эль, словно толстый горожанин. Мой отец может быть при смерти. Как же я могу оставаться здесь?

— Ты думаешь, что сможешь оттеснить Скали с твоей полусотней бойцов, юноша? — не без сочувствия спросил Изгримнур. — Или ты ищешь быстрой и славной смерти, чтобы не ждать и не решать, как лучше поступить?

— Я не так глуп, — холодно ответил Гвитин. — Стадо Багбы! Изгримнур, ты ли это? Ты ведь, кажется, собирался накормить Скали сталью?

— Наоборот, — смущенно пробормотал Изгримнур. — Я вовсе не говорил, что могу штурмовать Элвристхолл с моей дюжиной рыцарей.

— А я хочу всего-навсего обойти Скали с фланга и уйти к моим людям в горы.

Не в силах выдержать ясного требовательного взгляда принца, Изгримнур отвел глаза и посмотрел на потолок, где в темном углу маленький трудолюбивый ткач усердно заворачивал что-то в липкие шелковые нити.

— Гвитин, — успокаивающе проговорил Джошуа. — Я прошу только подождать, пока мы решим что-нибудь. Один или два дня не имеют большого значения.

Молодой эрнистириец вскочил, и его кресло проскрежетало по каменным плитам.

— Ждать! Это все, что вы делаете, Джошуа! Ждать местных лордов, ждать Леобардиса и его армию, ждать… ждать, чтобы Элиас взобрался на стены и предал Наглимунд огню! Я устал от вашего бесконечного ожидания. — Он поднял дрожащую руку, предупреждая протесты Джошуа. — Не забывайте, Джошуа, а тоже принц. Я пришел к вам в память дружбы наших отцов. А теперь мой отец ранен и может быть в плену у этих северных дьяволов. Если он умрет, не получив помощи, и я стану королем, вы тоже будете мне приказывать? Вы снова будете удерживать меня? Бриниох! Я не могу понять такого малодушия! — Не дойдя до двери, он обернулся. — Я скажу своим людям, что мы отбываем завтра на закате. Если вы придумаете причину, по которой я должен остаться, причину, которая мне не известна, то — вы знаете, где меня можно найти.

Дверь с грохотом захлопнулась, и принц Джошуа устало поднялся на ноги.

— Я думаю, что многие из нас… — Он помолчал и безнадежно покачал головой. — Хотят есть и пить — и ты не последний, Деорнот. Но я прошу тебя еще некоторое время подождать. Пока остальные пойдут вперед, я хотел бы задать тебе несколько частных вопросов. — Принц жестом пригласил собравшихся в обеденный зал и молча смотрел, как они выходят, приглушенно переговариваясь между собой. — Изгримнур! — неожиданно позвал он, и герцог, остановленный в дверях, озадаченно обернулся. — Ты тоже, пожалуйста, останься.

Когда Изгримнур снова уселся в кресло, Джошуа выжидательно посмотрел на Деорнота.

— У тебя есть другие вести для меня? — спросил он.

Солдат нахмурился:

— Если бы у меня были добрые вести, мой принц, я бы сообщил их вам первому до прихода остальных. Я не нашел никаких следов вашей племянницы или монаха, сопровождавшего ее, кроме свидетельства одного сельского фермера около Гринвудской равнины, который видел пару, похожую на описанную, она переходила реку несколько дней назад, двигаясь на юг.

— Что было и так понятно из того, что нам говорила леди Воршева. А сейчас они уже давно далеко в Иннискрике, и только благословенный Узирис знает, что с ними может случиться и куда они пойдут дальше. Остается только надеяться, что мой брат Элиас поведет свою армию вверх по краю холмов, поскольку в этот мокрый сезон Вальдхельмская дорога — единственное безопасное место для тяжелых повозок. — Принц посмотрел на колеблющиеся языки пламени. — Ну что же, тогда, — сказал он наконец, — спасибо, Деорнот. Если бы мои вассалы были такими, как ты, я только смеялся бы над угрозами Верховного короля.

— У вас хорошие люди, сир, — умиротворяюще сказал молодой рыцарь.

— Теперь ступай, — Джошуа протянул руку и похлопал Деорнота по плечу, — поешь и отправляйся спать. Ты не понадобишься мне до завтра.

— Да, сир, — молодой эркинландер встал, сбросил свой плащ и вышел из комнаты, выпрямив спину. После его ухода Джошуа и Изгримнур некоторое время сидели молча.

— Мириамель ушла Бог знает куда, а Леобардис гонит Элиаса к нашим воротам. — Принц покачал головой, кончиками пальцев массируя виски. — Лут ранен, эрнистири отступают, а Скали хозяйничает от Вественби до Грианспога. И, наконец, легендарные демоны разгуливают по землям смертных. — Он угрюмо улыбнулся герцогу. — Сеть затягивается, дядя.

Изгримнур запустил пальцы в бороду.

— Паутина качается на ветру, Джошуа. На сильном ветру.

Он не стал объяснять свое замечание, и тишина наполнила высокий зал.

Человек в собачьей маске слабо выругался и выплюнул в снег еще один сгусток крови. Любой менее сильный человек был бы уже мертв, лежа на снегу с разбитыми ногами и лопнувшими ребрами, но мысль эта приносила лишь слабое удовлетворение. Все годы тяжелых упражнений и изнурительного труда, спасшие ему жизнь, когда умирающая лошадь перекатилась через него, окажутся бессмысленными, если он не сможет добраться до какого-нибудь сухого укрытия. Час или два закончат работу, которую начал его подстреленный конь.

Проклятые ситхи — а в их неожиданном вмешательстве не было ничего удивительного — провели пленников-людей в нескольких футах от того места, где, засыпанный снегом, лежал он. Ему понадобились все его силы и мужество, чтобы лежать сверхъестественно тихо, пока справедливый народ рыскал вокруг. Они, видимо, решили, что он уполз куда-нибудь умирать — на что он и рассчитывал — и через несколько мгновений продолжили путь.

Теперь он, дрожа, лежал там, где выбрался из под плотного белого одеяла, собирая силы для следующего рывка. Единственной его надеждой было каким-нибудь образом добраться до Хетстеда, где должны были ожидать два его человека. Он сотни раз проклинал себя за то, что доверился этой деревенщине Скали — пьяные тупые мародеры, недостойные чистить ему сапоги, вот кто были его люди. Он сожалел, что вынужден был отослать своих собственных бойцов по другому делу.

Он тряхнул головой, пытаясь освободиться от надоедливых белых мух, танцующих на фоне темнеющего неба, и сжал потрескавшиеся губы. Его собачий шлем все еще был на нем, и когда из-под маски донеслось уханье снежной совы, это прозвучало нелепо. Ожидая ответа, он снова попробовал ползти или даже встать. Это было бесполезно: что-то ужасное случилось с его ногами. Не обращая внимания на обжигающую боль в сломанных ребрах, он прополз несколько локтей к лесу, подтягиваясь на руках, и остановился, тяжело дыша.

Немного позже он ощутил горячее дыхание и поднял голову. Черная морда его шлема повторилась, словно в кривом зеркале, улыбающейся белой мордой в нескольких дюймах от него.

— Никуа! — выдохнул он на языке, совсем не похожем на его родной риммерпакк. — Иди сюда, да проклянет тебя Удун! Иди!

Огромный пес сделал еще шаг, белой громадой нависнув над своим раненым хозяином.

— Теперь… держи, — сказал человек, ухватившись сильными руками за белый кожаный ошейник. — И тащи!

Когда собака потянула, он застонал и сжал зубы под равнодушной собачьей мордой шлема. Он едва не лишился сознания от раздирающей тело боли, подобной бьющему молоту, когда собака тащила его по снегу, но не ослабил хватки, пока не достиг деревьев. Только тогда он разжал руки и отпустил — все отпустил и соскользнул вниз, в темноту, к недолгому отдыху от невыносимой боли.

Когда он очнулся, серое небо стало на несколько тонов темнее, а принесенный ветром снег прикрывал его пушистым одеялом. Огромный пес лежал рядом, безразличный ко всему. Несмотря на свою короткую шерсть, он явно чувствовал себя так же хорошо, как если бы отдыхал перед пылающим камином. Человек на земле не удивился: он хорошо знал ледяные песни Пика Бурь, где были выращены эти звери. Глядя на красную пасть, изогнутые зубы и крошечные белые глаза Никуа, словно полные какого-то молочного яда, он снова возблагодарил судьбу за то, что он хозяин, а не жертва этих тварей.

Он стащил с себя шлем — не без труда, потому что тот помялся во время падения — и положил на снег рядом с собой. Ножом он разрезал свой черный плащ на длинные полосы и стал медленно и старательно подпиливать молодое, тоненькое деревце. Это было почти невыносимо для его изувеченных ребер, но он продолжал, изо всех сил стараясь не обращать внимания на вспышки боли. У него бьшо две причины для того, чтобы выдержать все это: долг рассказать своим хозяевам о неожиданной атаке ситки и жгучее желание отомстить этой компании подонков, которая так часто нарушала его планы.

Когда он наконец кончил пилить, бело-голубой глаз луны с любопытством выглянул из облаков между верхушками деревьев. Он туго примотал короткие палки к ногам полосками своего плаща, сделав нечто вроде лубка; потом, вытянув перед собой негнущиеся ноги, словно ребенок, играющий в грязи в крестики-нолики, прибинтовал короткие поперечины к верху двух оставшихся длинных палок. Аккуратно захватив их, он, снова взялся за ошейник Никуа, позволив белой собаке поставить себя на ноги. Некоторое время он угрожающе раскачивался, но в конце концов ему удалось пристроить только что сделанные костыли под мышки.

Он сделал несколько шагов, неуклюже передвигая негнущиеся ноги. Сойдет, решил он, морщась от невыносимой боли — впрочем, выбора-то у него и не было.

Он посмотрел на ощерившийся шлем, валяющийся в снегу, подумал о том, сколько усилий придется затратить, чтобы поднять его, и о тяжести теперь уже бесполезной вещи. Потом, задыхаясь, все-таки нагнулся и взял его. Шлем был дан ему в священных пещерах Стурмспейка Ею Самой. Она назвала его тогда Священным охотником — его, смертного. Теперь невозможно было оставить его лежать на снегу, как нельзя бьшо бы остановить собственное бьющееся сердце. Он не мог забыть то невероятное, опьяняющее мгновение и голубые огни в Покоях Дышащей Арфы, когда он опустился на колени перед троном, и спокойное мерцание Ее серебряной маски.

Терзающая его боль утихла на мгновение от сладкого вина воспоминаний. Никуа молчаливо трусил у ног. Инген Джеггер медленно, с остановками спускался по длинному, поросшему деревьями склону горы и тщательно обдумывал месть.

У спутников Саймона, потерявших одного из своих товарищей, не было желания разговаривать, да и ситхи не поощряли их к этому. Они медленно и молчаливо шли через заснеженные подножия гор, и серый день постепенно переходил в вечер.

Каким-то образом ситхи точно определяли, как им идти, хотя Саймону утыканные соснами склоны казались одинаковыми, неотличимыми друг от друга. Янтарные глаза предводителя все время двигались на его неподвижном, как маска, лице, но казалось, что он ничего не ищет, а, скорее, читает запутанный язык земли так же легко, как отец Стренгьярд разбирается в своих книгах.

Единственный раз, когда главный ситхи хоть как-то отреагировал на происходящее вокруг, был в самом начале их пути, когда по склону рысью спустилась Кантака и пошла рядом с Бинабиком, сморщив нос и обнюхивая его руку и нервно виляя хвостом. Ситхи с некоторым любопытством поднял брови и обменялся взглядами со своими товарищами, чьи желтые глаза удивленно сузились. Он не сделал никакого знака, по крайней мере Саймон ничего не заметил, но волчице было позволено беспрепятственно сопровождать их.

Дневной свет уже угасал, когда странная процессия наконец повернула на север и медленно пошла вдоль основания крутого склона, чьи заснеженные бока были усеяны крупными камнями. Саймон, шок и оцепенение которого уже достаточно прошли, чтобы позволить ему заметить до боли замерзшие ноги, мысленно поблагодарил предводителя, когда тот сделал знак остановиться.

— Здесь, — сказал он, показывая на огромный валун, возвышающийся над их головами. — На дне, — он снова показал на этот раз на широкую, по пояс вышиной трещину в передней части камня. Прежде чем кто-либо успел вымолвить хоть слово, двое ситхи проворно прошли мимо них и головой вперед скользнули в отверстие. В мгновение ока они исчезли.

— Ты, — сказал предводитель Саймону. — Иди следом. Хейстен и два других солдата хотели было что-то возразить, но Саймон чувствовал странную уверенность, что все будет в порядке, несмотря на необычность ситуации. Встав на колени, он сунул голову в щель.

Это был узкий сверкающий тоннель, облицованная льдом труба, уходившая вверх и, судя по всему, пробитая в самом камне горы. Он решил, что ситхи, скользнувшие в трубу, видимо, взобрались наверх и исчезли за следующим поворотом. Они пропали бесследно, а вряд ли кто-нибудь смог спрятаться в этом гладком, как стекло, узком проходе, таком узком, что в нем, наверное, трудно было бы даже поднять руки.

Он вынырнул обратно и полной грудью вдохнул свежий холодный воздух.

— Как я могу попасть внутрь? Тоннель покрыт льдом и идет прямо вверх. Я просто съеду обратно!

— Посмотри над головой, — ответил главный ситхи. — Ты поймешь.

Саймон снова залез в тоннель и прополз немного дальше, так что его плечи и торс тоже оказались внутри. Теперь он мог повернуться на спину и посмотреть вверх. Лед на потолке, если только можно было назвать потолком то, что находилось на расстоянии локтя от пола, был покрыт горизонтальными зарубками, расположенными на равном расстоянии друг от друга, которые тянулись по всей видимой длине прохода. Зарубки были довольно глубокими и достаточной ширины, чтобы можно было удобно ухватиться обеими руками. Немного подумав, он решил подтягиваться вверх руками и ногами, упираясь спиной в пол тоннеля. С некоторым неудовольствием восприняв эту перспективу, поскольку он не имел никакого представления о длине тоннеля и о том, кто еще может оказаться в нем, он хотел было снова вылезти наружу, но потом передумал. Ситхи взобрались наверх быстро и ловко, как белки, и ему почему-то хотелось показать им, что если уж он не такой ловкий, как они, то по крайней мере достаточно смелый, чтобы залезть в тоннель без уговоров.

Подъем оказался трудным, но не непреодолимым. Проход поворачивал достаточно часто, так что можно было делать остановки и отдыхать, упираясь ногами в изгибы тоннеля. Пока он карабкался наверх, раз за разом напрягая мускулы, все преимущества такого тоннеля стали очевидны: этот трудный подъем был бы невозможен для любого животного, кроме двуногого, а всякий, кто хотел выйти, мог соскользнуть по льду легко, как змея.

Он как раз собирался в очередной раз остановиться для отдыха, когда услышал, как кто-то переговаривается на плавном языке ситхи прямо над его головой. Через мгновение сильные руки ухватились за ремни его кольчуги и вытащили наверх. Он выскочил из тоннеля, от удивления лишившись дара речи, и плюхнулся на теплый каменный пол, мокрый от растаявшего снега. Двое ситхи, которые вытащили его, согнулись над проходом, лица их были неразличимы в полутьме. Свет проникал в комнату — которая на самом деле была не столько комнатой, сколько пещерой, тщательно очищенной от обломков камня — из отверстия размером с дверь в противоположной стене. Сквозь него сочилось желтое сияние, прочертившее яркую полосу на полу пещеры. Когда Саймон поднялся на колени, сдерживающая рука легла на его плечо. Темноволосый ситхи подле него показал на низкий потолок, потом взмахнул рукой и протянул ее к отверстию тоннеля.

— Жди, — сказал он спокойно. Говорил он не так хорошо, как предводитель. — Мы должны ждать.

Следующим, ворча и ругаясь, влез Хейстен. Двум ситхи пришлось вытягивать его грузное тело из прохода, как пробку из бутылки. Бинабик появился сразу после него — проворный тролль быстро догнал эркинландера, — за ним последовали Слудиг и Гримрик. Три оставшихся ситхи легко взобрались следом.

Когда последний из справедливых вышел из тоннеля, компания снова двинулась вперед через каменную дверь и в проход за нею, где они, наконец, смогли выпрямиться.

В стенных нишах были установлены лампы из какого-то молочно-золотистого хрусталя или стекла. Свет их был таким ярким, что путники сперва не заметили на другом конце коридора распахнутой двери в ярко освещенную комнату. Один из ситхи вошел в это отверстие, в противоположность первому занавешенное темной тканью, и позвал. Мгновение спустя из-за занавеси появились еще двое справедливых. Каждый из них держал в руках короткий меч, сделанный из чего-то, что напоминало темный металл. Они молча стояли на страже, не показывая ни удивления, ни любопытства, когда заговорил предводитель группы, приведшей людей.

— Мы свяжем вам руки, — как только он сказал это, другой ситхи вынул откуда-то нечто вроде блестящего черного шнура.

Слудиг отступил на шаг, налетев на одного из стражей, который издал тихое шипение, но не сделал никаких попыток применить насилие.

— Нет, — сказал риммер, в голосе его чувствовалось угрожающее напряжение. — Я не позволю им. Никто не сможет связать меня против моего желания.

— И меня, — сказал Хейстен.

— Не делайте глупостей, — сказал Саймон, протягивая вперед скрещенные руки. — Скорее всего мы выйдем живыми из этой переделки, если только вы не затеете драку.

— Саймон говорит с правильностью, — согласился Бинабик. — Я тоже разрешаю им связывать меня. И у вас не будет разума, если вы будете поступать иначе. Белая стрела Саймона имеет подлинность. Она служила причиной того, что нас не убивали, а приводили сюда.

— Но как мы можем… — начал Слудиг.

— Кроме того, — перебил его Бинабик. — Что вы собираетесь предпринимать? Даже если вы будете затевать драку и одержите сражение с этими, и с другими, которые, весьма вероятно, есть еще, что будет тогда? Если вы будете спускаться вниз по тоннелю, то с несомненностью свалитесь на Кантаку, которая дожидается внизу. Я питаю страх, что при такой внезапности у вас не будет момента объяснять ей, что вы не враги.

Слудиг быстро глянул на тролля, видимо, представляя себе, что будет, если его перепутает с врагом испуганная Кантака. Наконец он слабо улыбнулся.

— И опять ты прав, тролль, — северянин протянул руки вперед.

Черные шнуры были холодными, как змеиная кожа, но податливыми и мягкими, как промасленные кожаные ремни. Всего пара петель сделала руки Саймбна неподвижными, как если бы их сжал кулак великана. Когда ситхи покончил с остальными, их повели дальше, через занавешенную тканью дверь, навстречу ослепительному потоку света.

Когда Саймон позже пытался восстановить в памяти это мгновение, ему казалось, что они прошли через облака в прекрасную сияющую страну солнца. После унылых снегов и темных тоннелей это напоминало безумную карусель праздника Девятого дня, после череды восьми серых предшествующих дней.

Повсюду был свет самых разных оттенков. По стенам широких каменных покоев, высотой меньше, чем в два человеческих роста, спускались цепкие древесные корни. В одном из углов, в тридцати шагах от входа, по каменному желобку, выбитому в скале, бежал сверкающий ручеек, и, выгибаясь аркой, стекал в естественный каменный резервуар. Нежный плеск воды сливался и расходился со странной изысканной музыкой, наполнявшей воздух.

Повсюду были лампы, напоминавшие те, что путники уже видели в коридоре, и в зависимости от своего устройства источали потоки оранжевого, желтоватого, пастельно-голубого или розового света, окрашивая каменный грот сотней разных оттенков там, где они набегали один на другой. На полу, недалеко от края журчащего пруда, весело пылал огонь, дымок которого исчезал в щели на потолке.

— Элисия, Матерь Святого Эйдона, — благоговейно прошептал Слудиг.

— Никогда не думал, что тут может поместиться кроличья нора, — покачал головой Гримрик. — А у них здесь целый дворец.

В комнате была примерно дюжина ситхи — все мужчины, насколько мог судить Саймон после беглого осмотра. Некоторые из них расположились перед высоким камнем, на котором стояли двое. Один держал длинный инструмент, напоминающий флейту, а другой пел; музыка была для Саймона такой странной и непривычной, что понадобилось некоторое время, чтобы он начал отделять голос от флейты и от постоянного шума маленького водопада. И все-таки изысканная вибрирующая мелодия, которую они играли, до боли тронула его сердце и какой-то восторженный озноб охватил его. Несмотря на всю необычность нежной музыки, было в ней что-то, что побуждало его оставаться на месте и не двигаться до тех пор, пока она не кончится.

Не слушавшие музыкантов ситхи тихо переговаривались или просто лежали на спине, глядя вверх, словно видели ночное небо сквозь сплошной камень горы. Большинство обернулись посмотреть на пленников у дверей, но Саймон чувствовал, что ситхи уделяют им не больше внимания, чем человек, который слушает интересный рассказ и отвлекается на пробегающую мимо кошку.

Он и его спутники, совершенно не ждавшие всего этого, застыли, разинув рты. Предводитель их стражи пересек комнату и остановился у противоположной стены, где еще две фигуры лицом друг к другу сидели за столом — высоким кубом из блестящего белого камня. Оба сидящих внимательно смотрели на что-то, лежавшее на столе, освещенном еще одной странной лампой, которая была установлена в стенной нише поблизости. Стражник остановился и тихо стоял рядом со столом, словно дожидаясь, когда его заметят.

Ситхи, сидевший спиной к остальным, был одет в красивую куртку с высоким воротом цвета зеленой листвы; его штаны и сапоги были того же цвета. Заплетенные в косички рыжие волосы отливали еще более огненными красками, чем волосы Саймона, а на руках, которыми он двигал что-то по поверхности стола, блестели кольца. Напротив него сидел ситхи, закутанный в просторную белую одежду, лежащую красивыми складками. Волосы его имели вересковый или голубоватый оттенок, над одним ухом висело блестящее черное перо ворона. Как раз когда Саймон смотрел на него, одетый в белое ситхи, сверкнув зубами, сказал что-то своему компаньону и потянулся, чтобы подвинуть какой-то предмет. Саймон всмотрелся внимательнее и моргнул.

Это был тот самый ситхи, которого он спас из ловушки лесника. В этом не было никакого сомнения.

— Это же он! — возбужденно прошептал юноша Бинабику. — Это тот, чья стрела…

Когда он произнес это, их страж подошел к столу, и спасенный Саймоном ситхи поднял глаза. Страж быстро сказал что-то, но одетый в белое только мельком взглянул на сгрудившихся у дверей пленников и отстраняюще махнул рукой, снова обращаясь к тому, что, как решил Саймон, было причудливой картой или игральной доской. Рыжеволосый ситхи даже не обернулся. Спустя мгновение страж вернулся к пленникам.

— Вы должны подождать, пока лорд Джирики закончит, — он перевел взгляд бесстрастных глаз на Саймона. — Поскольку стрела твоя, тебя я могу развязать. Остальных — нет.

Саймон готов был броситься вперед и встать лицом к лицу с одетым в белое ситхи Джирики, если это было его именем. Он стоял всего в броске камня от того, кто дал ему странный долг-подарок, но никто здесь не хотел обращать внимания на владельца Белой стрелы. Бинабик, почувствовав его намерение, предостерегающе пихнул юношу локтем в бок.

— Если мои товарищи останутся связанными, значит, останусь и я, — наконец сказал Саймон. В первый раз ему показалось, что по лицу невозмутимого-ситхи скользнуло выражение беспокойства.

— Это действительно Белая стрела, — сказал предводитель стражей. — Ты не должен быть пленником, если не будет доказано, что ты получил ее обманным путем, но я не могу освободить твоих спутников.

— Тогда я останусь связанным, — твердо сказал Саймон. Ситхи внимательно посмотрел на него, потом медленно, как рептилия, опустил веки и поднял их, грустно улыбаясь.

— Пусть будет так, — сказал он. — Мне не нравится связывать носителя Стайя Аме, но я не вижу другого пути. Верно или нет, этот поступок будет лежать на моем сердце. — Потом он качнул головой и почти с уважением поглядел светящимися глазами в глаза Саймона. — Моя мать называла меня Аннаи, — сказал он.

Сбитый с толку Саймон молчал до тех пор, пока сапог Бинабика не наступил на его носок.

— О! — сказал он. — А моя мать называла меня Саймоном… Сеоманом на самом деле. — Потом, увидев, что ситхи удовлетворенно кивнул, юноша торопливо добавил:

— А это мои товарищи: Бинабик из Йиканука, Хейстен и Гримрик из Эркинланда и Слудиг из Риммергарда.

Может быть, подумал Саймон, раз уж ситхи придают такое значение обмену именами, это вынужденное представление чем-то поможет его друзьям.

Аннаи еще раз качнул головой и отошел, заняв переднюю позицию у каменного стола. Прочие стражи на удивление деликатно помогли пленникам сесть и разбрелись по пещере.

Саймон и его спутники тихо переговаривались, более подавленные странной музыкой, чем своим незавидным положением.

— Все-таки, — горько сказал Слудиг, предварительно посетовав на то, как с ним обращаются. — По крайней мере мы живы. Мало кому из столкнувшихся с демонами так повезло.

— Ну и башковитый ты, Саймон-парень, — засмеялся Хейстен. — Башка у тебя варит, дай Бог. Чтобы честный народ кланялся и расшаркивался! Не забыть бы попросить мешок золота, пока не ушли.

— "Кланялся и расшаркивался"! — Саймон грустно усмехнулся, смеясь над собственной наивностью. — Разве я свободен? Разве я не связан? Разве я ужинаю?

— Верно, — печально сказал Хенстен. — Кусочек бы хорошо проскочил. И кружечка-другая.

— Я предполагаю, что мы не будем ничего получать, пока Джирики не будет видеть нас, — сказал Бинабик. — Но если Саймон действительно именно его освобождал, мы еще можем хорошенько подкрепляться.

— Думаешь, он важная персона? — спросил Саймон. — Аннаи называл его лорд Джирики.

— Если не больше одного ситхи живет под этим именем… — начал Бинабик, но был прерван возвращением Аннаи. Его сопровождал Джирики собственной персоной, сжимавший в руке Белую стрелу.

— Пожалуйста, — обратился Джирики к двум другим ситхи. — Теперь развяжите их. — Он обернулся и быстро проговорил что-то на своем плавном языке. В его мелодичном голосе звучал упрек. Аннаи принял замечание Джирики, если только это было замечанием, совершенно бесстрастно, только чуть опустил янтарные глаза.

Саймон внимательно наблюдал за Джирики и наконец решил, что это был тот самый ситхи, только без синяков и ссадин от нападения лесника.

Джирики махнул рукой, и Аннаи удалился. Глядя на уверенные движения ситхи и на то уважение, которое оказывали ему окружающие, Саймон сперва подумал, что Джирики старше остальных или, по крайней мере, одного возраста с ними. Несмотря на безвозрастное спокойствие золотистых лиц, Саймон внезапно понял, что на самом деле лорд Джирики еще молод, во всяком случае по стандартам ситхи.

Освобожденные пленники растирали онемевшие запястья, а Джирики поднял стрелу.

— Прости мне твое ожидание. Аннаи принял не правильное решение, зная, как серьезно я отношусь к игре в шент. — Он переводил взгляд с людей на стрелу и обратно. — Я не думал, что снова встречу тебя, Сеоман, — сказал он, дернув птичьим подбородком, с улыбкой, не коснувшейся глаз. — Но долг есть долг… а Стайя Аме даже больше, чем просто долг. Ты изменился со времени нашей прошлой встречи. Тогда ты больше напоминал одно из лесных животных, чем твой человеческий род. Ты казался потерянным во многих смыслах. — Глаза его сияли.

— Вы тоже изменились, — сказал Саймон.

Тень боли пробежала по узкому лицу Джирики.

— Два дня и три ночи висел я в западне у этого смертного. Мне недолго оставалось жить, даже если бы лесник не пришел — я умер бы от позора. — Выражение лица ситхи мгновенно изменилось, словно он накрыл свою боль крышкой. — Пойдем, — сказал он. — Вы должны получить еду. К несчастью, у нас нет возможности накормить вас так, как мне хотелось бы. Мы немногое приносим в наш, — он обвел рукой комнату, подыскивая нужное слово, — охотничий домик. — Он гораздо более свободно владел вестерлингом, чем мог вообразить Саймон после их первой встречи, но все-таки в его манере говорить было что-то неуверенное, так что можно было понять, насколько чужд ему этот язык.

— Вы здесь… охотитесь? — спросил Саймон, когда людей вели к огню. — На кого? По-моему, в лесах сейчас и зверей-то нет.

— Ах, но добыча, которую мы ищем, более обильна, чем когда-либо, — сказал Джирики, подходя к ряду каких-то предметов, лежащих вдоль одного края пещеры, которые покрывала полоска мерцающей ткани.

Рыжеволосый ситхи, одетый в зеленое, встал из-за игрального стола, где место Джирики занял Аннаи, и заговорил на своем языке с вопросительными, а может быть и сердитыми интонациями.

— Только показываю нашим гостям плоды последней охоты, дядюшка Кендарайо'аро, — весело ответил Джирики, но Саймон опять почувствовал, что чего-то недостает в улыбке ситхи.

Джирики грациозно присел на корточки, легкий, как морская птица. С гордостью он оттянул в сторону ткань, обнаружив ряд из полудюжины огромных светловолосых голов, чьи мертвые лица оскалились звериной ненавистью.

— Камни Чукку, — выругался Бинабик. Остальные остолбенели.

Ужаснувшийся Саймон не сразу смог разглядеть кожистое лицо и понять, кто это.

— Великаны, — проговорил он наконец, — гюны!

— Да, — сказал принц Джирики и обернулся. В его голосе вспыхнула угроза. — А вы, смертные путешественники… на что вы охотитесь в горах моего отца?

9. ПЕСНИ СТАРЕЙШИХ

Деорнот проснулся в холодной тьме, мокрый от пота. Ветер снаружи свистел и завывал, цепляясь за закрытые ставни, как стая не нашедших покоя мертвецов. Сердце рыцаря подпрыгнуло, когда он увидел на фоне догорающих углей склоняющийся к нему темный силуэт.

— Капитан! — это был один из его людей, и в голосе солдата слышалась паника. — Кто-то идет к воротам! Вооруженные люди!

— Древо Бога! — выругался он, натягивая сапоги. Надев кольчугу, он подхватил ножны и шлем и выскочил вслед за солдатом.

Еще четверо сгрудились на верхней площадке сторожевой башни у ворот, укрывшись за крепостным валом. Ветер налетел на Деорнота, сбивая с ног, и он быстро опустился на корточки.

— Вон там, капитан, — сказал солдат, разбудивший его. — Поднимаются по дороге через город. — Он наклонился над Деорнотом и показал.

Лунный свет, сочившийся сквозь проносящиеся над городом облака, посеребрил жалкий камыш скученных крыш Наглимунда. По дороге действительно двигалась небольшая группа всадников, что-то около дюжины.

Люди на башне наблюдали за медленным продвижением отряда. Один из солдат тихонько застонал, сердце Деорнота тоже сжималось от боли ожидания. Было легче, когда гремели трубы и поле боя было наполнено криками и кровью.

Это бесконечное ожидание лишило нас всех мужества, думал Деорнот. Когда дело снова дойдет до крови, наглимундцы будут держаться достойно.

— Остальные, наверное, в засаде, — выдохнул молодой солдат. — Что будем делать? — Казалось, что его голос перекрывал даже вой ветра. Как подъезжающие всадники могли не слышать его?

— Ничего, — твердо ответил Деорнот. — Ждать.

Время тянулось бесконечно долго. Когда всадники приблизились, луна озарила сверкающие наконечники пик и блестящие шлемы. Безмолвные воины направили коней к воротам и застыли, как бы прислушиваясь.

Один из стражников встал, поднял лук и направил стрелу в грудь первого всадника. Деорнот бросился к нему, увидев напряженное лицо и отчаянный взгляд предводителя отряда. Снизу раздались громкие удары по воротам. Деорнот схватился за лук и силой направил его вверх; стрела вылетела и пропала в ветреной тьме над городом.

— Во имя милостивого Бога, откройте ворота! — И снова торец копья ударился о дерево. Это был голос риммера, как подумал Деорнот, находящегося на грани безумия. — Вы что, все заснули? Впустите нас! Я Изорн, сын Изгримнура, мы бежали из рук врагов!

— Смотри! Видишь, как рвутся облака? Тебе не кажется, что это добрый знак, Веллигис?

Говоря это, герцог Леобардис махнул широким жестом в сторону распахнутого окна каюты, едва не стукнув тяжелой, закованной в железо рукой по голове своего взмокшего оруженосца. Оруженосец, возившийся с ножными латами герцога, нырнул, проглотив проклятие, и повернулся, чтобы ударить пажа, недостаточно быстро убравшегося с его пути. Паж, старавшийся быть как можно незаметнее в переполненной каюте, возобновил свои горестные попытки немедленно превратиться в невидимку.

— Может быть, мы некоторым образом острие клина, который положит конец всему этому безумию? — железная рукавица Леобардиса лязгнула по окну, оруженосец ползал по полу, пытаясь удержать на месте полупристегнутый наколенник. На низком небе голубые полоски и вправду зацепили и порвали тяжелые облака, будто темные массивные скалы Краннира, нависающие над заливом, где качался бросивший якорь флагман Леобардиса "Сокровище Эметтина".

Веллигис, огромный, тучный человек в золотых одеждах эскритора, шагнул к окну и встал подле герцога.

— Как можно погасить огонь, мой лорд, подлив в него масла? Прошу простить мою прямоту, но думать так — большая глупость.

Ропот барабанной переклички разносился по заливу. Леобардис смахнул упавшую на глаза прядь белых волос.

— Теперь я знаю, что думает Ликтор, — сказал он. — И знаю, что он просил вас, дорогой эскритор, попытаться отговорить меня от этого предприятия. Любовь его святейшества к миру… что ж, она прекрасна, но боюсь, что сейчас вряд ли удастся добиться его при помощи разговоров.

Веллигис открыл маленькую медную шкатулку, достал из нее сахарную конфетку и аккуратно положил на язык.

— Вы опасно близки к кощунству, герцог Леобардис. Разве молитвы — это просто "разговоры"? Разве посредничество его святейшества Ликтора Ранессина может быть менее действенным, чем сила ваших армий? Если вы полагаете, что это так, тогда ваша вера во всеблагого Узириса и его ближайшего помощника Сутрина — это не что иное, как притворство. — Эскритор тяжело вздохнул и принялся сосать конфетку.

Щеки герцога порозовели; махнув рукой, он отослал оруженосца и, с трудом нагнувшись, сам прикрепил последнюю пряжку, потом приказал, чтобы ему подали накидку темно-синего цвета с бенидривинским золотым геральдическим зимородком на груди.

— Да поможет мне Бог, Веллигис, — сказал он раздраженно, — но я Не намерен спорить с вами сегодня. Я слишком далеко отброшен Верховным королем Элиасом, и теперь у меня не остается другого выбора.

— Но я надеюсь, что сами вы не будете сражаться, — сказал большой человек, и в первый раз истинная озабоченность прозвучала в его голосе. — Под вашим началом сотни, нет, тысячи людей — нет, душ, — и их благополучие ваша забота. Ветер носит семена катастрофы, и Мать Церковь ответственна за то, чтобы они не пали на удобренную почву.

Леобардис грустно покачал головой, когда маленький паж застенчиво подал ему золотой шлем с гребнем из выкрашенного в синий цвет конского хвоста.

— Почва уже удобрена, Веллигис, и катастрофа уже грядет — простите мне заимствование ваших поэтических слов. Наша задача — отрезать ее еще не раскрывшийся цветок. Пойдем. — Герцог погладил жирную руку эскритора. — Нам пора в лодку. Пойдем со мной.

— Конечно, мой дорогой герцог, конечно. — Веллигис слегка повернулся боком, протискиваясь через узкую дверь. — Надеюсь, вы простите меня, если я пока не последую за вами на берег? Я уже не так твердо стою на ногах, как прежде. Боюсь, что я делаюсь стар.

— Ах, но ваше красноречие не утратило своей силы, — ответил Леобардис, когда они медленно двигались по палубе. Маленькая фигурка в черном одеянии пересекла им путь, на минуту задержавшись, чтобы кивнуть, сложив руки на груди. Эскритор нахмурился, но герцог Леобардис с улыбкой кивнул в ответ.

— Нин Рейсу много лет плавает на "Сокровище Эметтина", — сказал он. — Она лучший вахтенный из всех, которые когда-либо у меня были. Я смотрю сквозь пальцы на ее педантичность — ниски в некотором роде странный народ, Веллигис, вы бы знали это, если бы чаще выходили в море. Пойдем, моя лодка здесь. — Портовый ветер синим парусом раздул плащ герцога на фоне изменчивого неба.

Леобардис увидел своего младшего сына Вареллана, ожидающего у схода на берег. Он казался слишком маленьким для своих сверкающих доспехов. В отверстии шлема виднелось его узкое озабоченное лицо, когда он обозревал марширующие по берегу наббанайские войска, как будто должен был ответить отцу за любую неряшливость или неорганизованность в рядах ругающихся солдат. Некоторые из них проталкивались мимо Вареллана, как будто он был бесполезным мальчишкой-барабанщиком, весело ругая, пару испуганных беспорядком лошадей, спрыгнувших со сходней на мелководье, утащив за собой вожатого. Сын герцога попятился от плещущего, визжащего столпотворения, наморщив лоб. Эти морщины не разгладились, даже когда он увидел сходящего с нагруженной лодки герцога и подошел к каменистому берегу южного побережья Эрнистира.

— Мой лорд, — сказал он и помедлил; герцог догадался, что сын размышляет, следует ли ему слезть с лошади и преклонить колено. Герцог сдержал раздражение. Он винил Нессаланту за робость мальчика, потому что она носилась с сыном, как пьяница с пивной кружкой, не желая признавать, что дети ее давно выросли. Конечно, он наверное и сам мог бы как-то повлиять на их воспитание. Вряд ли так необходимо было смеяться над вспыхнувшим много лет назад интересом сына к духовенству. Впрочем, все это было очень давно, и теперь уже ничто не могло изменить пути мальчика: он будет солдатом, даже если это убьет его.

— Итак, Вареллан, — сказал он и огляделся. — Что ж, сын мои, похоже, что все в порядке.

Молодой человек прекрасно видел, что его отец в таком случае или безумен, или сверхснисходителен, но все-таки сверкнул благодарной улыбкой.

— Я бы сказал, что мы успеем выгрузиться за два часа. Когда мы выходим? Сегодня?

— Проведя неделю в море? Люди убьют нас обоих и отправятся искать новый герцогский дом. Кроме того, если они захотят оборвать линию, им придется отправить на тот свет к тому же и Бенигариса. Кстати, почему твоего брата здесь нет?

Он легко говорил об этом, но на самом деле находил возмутительным отсутствие своего старшего сына. После длившихся неделями горьких споров о том, следует ли Наббану выдерживать нейтралитет, и бурной отрицательной реакции на решение Леобардиса поддержать Джошуа, Бенигарис сменил кожу, как змея, и объявил, что собирается ехать вместе со своим отцом. Герцог был уверен, что Бенигарис не мог отказаться от возможности вести в бой легионы зимородка, даже если это означало отказ от обязанности некоторое время посидеть на троне Санкеллана Магистревиса.

Неожиданно герцог понял, что слишком углубился в раздумья.

— Нет, нет, Вареллан, мы должны дать людям провести ночь в Краннире, хотя вряд ли это будет очень весело, теперь, когда наступление Лута закончилось так неудачно для севера. Где, ты сказал, Бенигарис?

Вареллан покраснел.

— Я ничего не говорил, простите, мой лорд. Он и его друг граф Аспитис Превис уехали в город.

Леобардис предпочел не заметить замешательства своего сына.

— Во имя древа, мне не казалось чрезмерно самонадеянным ожидать, что мой сын и наследник найдет время встретить меня. Ну что ж. Пойдем и посмотрим, как идут дела у наших командиров. — Он щелкнул пальцами, и оруженосец подвел позвякивающую колокольчиками сбруи лошадь.

Они нашли Милина са-Ингадариса под красно-белым знаменем его дома со знаком альбатроса. Старик, многие годы бывший заклятым врагом Леобардиса, сердечно приветствовал герцога. Некоторое время они наблюдали за тем, как Милин следит за разгрузкой двух своих последних каррак, а позже присоединились к старому графу в его полосатом шатре за бутылкой сладкого ароматного вина.

После обсуждения порядка похода — и примирившись с безуспешными попытками Вареллана принять участие в разговоре — Леобардис поблагодарил графа Милина за его гостеприимство и покинул шатер в сопровождении своего младшего сына. Взяв поводья у оруженосцев, они пошли дальше по бурлящему лагерю, нанося короткие визиты в шатры других сеньоров.

Когда они повернулись, чтобы ехать назад к берегу, герцог увидел знакомую фигуру на широкогрудом чалом боевом коне рядом с другим всадником, лениво двигающуюся по дороге из города.

Серебряные доспехи Бенигариса, его радость и гордость, были так испещрены гравировками и дорогими инкрустациями иленита, что свет не отражался в них, так что доспехи казались почти серыми. Подтянутый нагрудным панцирем, исправлявшим излишнюю грузность его фигуры, Бенигарис выглядел до мозга костей храбрым и доблестным рыцарем. Молодой Аспитис, ехавший рядом с ним, тоже был в доспехах великолепной работы: на нагрудном панцире перламутром был инкрустирован фамильный герб — скопа. На нем не было накидки или плаща, но, как и Бенигарис, он был закован в сталь с ног до головы, словно блестящий краб.

Бенигарис что-то сказал своему спутнику; Аспитис Превис засмеялся и ускакал, Бенигарис же спустился к отцу и младшему брату, хрустя по каменистому пляжу.

— Это был граф Аспитис, не правда ли? — спросил Леобардис, стараясь, чтобы в голосе не прозвучала горечь, которую он испытывал. — Разве дом Превенов враждует с нами? Почему он не считает нужным подъехать и приветствовать своего герцога?

Бенигарис наклонился в седле и похлопал по шее своего коня. Леобардис не видел, куда смотрит сын, потому что его густые темные брови были нахмурены.

— Я сказал Аспитису, что нам нужно поговорить наедине, отец. Он подошел бы, но я отослал его. Он уехал из уважения к тебе, — Бенигарис повернулся к Вареллану, завистливо смотревшему на яркие доспехи брата, и быстро кивнул мальчику.

Чувствуя легкую неуравновешенность, герцог сменил тему.

— Что привело тебя в город, сын мой?

— Новости, сир. Я надеялся, что Аспитис, который бывал здесь раньше, поможет мне получить полезные сведения.

— Ты долго отсутствовал, — у Леобардиса не было сил спорить. — Что ты узнал, Бенигарис, и узнал ли хоть что-нибудь?

— Ничего, что не было бы уже известно с абенгейтских кораблей. Лут ранен и отступил в горы. Скали контролирует Эрнисадарк, но у него не хватает сил, чтобы двигаться дальше, по крайней мере пока эрнистирийцы не будут окончательно сломлены. Так что побережье пока свободно, и свободна вся земля по эту сторону Ач Самрата — Над Муллах, Куимн, все речные земли вверх по Иннискрику.

Леобардис потер лоб, прищурившись на огненную корону солнца, тонущего в океане.

— Может быть лучше всего мы послужим принцу Джошуа, если прорвем ближнюю осаду Наглимунда. Подойдя со спины Скали с двумя тысячами людей, мы бы освободили армии Лута — то, что от них осталось, и тыл Элиаса оказался бы незащищенным, когда он начнет осаду.

Он взвесил эту идею, и план ему понравился. Ему казалось, что нечто в этом роде мог бы предпринять его брат Камарис: быстрый сильный удар, напоминающий щелчок кнута. Камарис никогда не медлил с началом войны, он был безупречным оружием, неотвратимым и решительным, как сверкающий молот.

Бенигарис качал головой, и что-то похожее на искреннюю тревогу было в его лице.

— О нет, сир! Нет! Тогда Скали просто уйдет в Циркколь или в те же Грианспогские горы, и уже у нас будут связаны руки — нам придется ждать, когда выйдут из лесу риммеры. Тем временем Элиас покорил бы Наглимунд и повернулся к нам. Мы были бы раздавлены, как червивый орех, между воронами и Верховным королем.

Леобардис отвернулся, чтобы не смотреть на ослепительное солнце.

— Я полагаю, твоя речь разумна, Бенигарис… хотя, как мне кажется, недавно ты говорил совсем другое.

— Это было до того, как вы приняли решение воевать, мой лорд. — Бенигарис снял шлем и некоторое время вертел его в руках, прежде чем повесить на луку седла. — Теперь, когда мы приняли на себя обязательства перед севером, я лев из Наскаду.

Леобардис тяжело вздохнул. Запах войны висел в воздухе, и этот запах наполнял его тревогой и сожалением. Тем не менее отделение от Светлого Арда после долгих лет мирного правления Джона — опеки Верховного короля, — судя по всему, привлекло его умного сына на его сторону. Это событие было радостным, но незначительным в потоке великих грядущих дел. Герцог Наббана вознес безмолвную благодарственную молитву своему искушающему, но в конце концов торжествующему Богу.

— Слава Узирису Эйдону за то, что он вернул нам тебя! — сказал герцог Изгримнур и снова почувствовал, что на глаза наворачиваются слезы. Он склонился над кроватью и грубо и весело тряхнул Изорна за плечо, заработав сердитый взгляд Гутрун, ни на шаг не отходившей от своего взрослого сына с тех самых пор, как он появился здесь прошлой ночью.

Изорн, хорошо знакомый с суровым характером своей матери, слабо улыбнулся Изгримнуру. У него были отцовские голубые глаза и широкое лицо; но большая часть юношеского блеска, казалось, исчезла с тех пор, как отец видел его в последний раз: лицо молодого человека было потемневшим и натянутым, как будто что-то вытекло из его сильного тела.

Это просто тревога и лишения, которые он перенес, решил герцог. Он сильный мальчик. Достаточно посмотреть на то, как он управляется с приставаниями своей не в меру заботливой матери. Он будет настоящим мужчиной — нет, он уже настоящий мужчина. Когда он станет герцогом, после меня… и после того, как Скали, визжа, отправится в преисподнюю…

— Изорн! — новый голос прервал эту случайную, хоть и приятную мысль. — Чудо, что ты опять с нами! — Принц Джошуа наклонился и сжал руку Изорна своей левой рукой. Гутрун одобрительно кивнула. Она не поднялась, чтобы приветствовать принца, ее материнские чувства явно перевесили правила этикета. Джошуа, казалось, не заметил этого.

— Черта с два это чудо! — грубо сказал Изгримнур и нахмурился, стараясь утихомирить разрывающееся сердце. — Он бежал только благодаря своей храбрости и присутствию духа. И это Божья правда.

— Изгримнур, — предостерегающе сказала Гутрун. Джошуа рассмеялся.

— Конечно. Но позволь мне тогда сказать, Изорн, что твоя храбрость и присутствие духа — это просто чудо!

Изорн приподнялся, поудобнее устраивая перевязанную ногу, лежащую на подушке поверх покрывала, как святые мощи.

— Вы слишком добры ко мне, ваше высочество. Если бы у некоторых воронов Скали хватило присутствия духа, чтобы и дальше пытать своих ближних, мы навсегда остались бы там — ледяными трупами.

— Изорн! — с досадой сказала его мать. — Не надо так говорить о таких вещах. Ты должен благодарить Бога за эту милость.

— Но это правда, мама. Это вороны Скали дали нам возможность убежать. — Молодой человек повернулся к Джошуа:

— Что-то темное затевается в Элвритсхолле — и во всем Риммергарде, принц Джошуа! Вы должны поверить мне! В городе полно черных риммеров из земель вокруг Пика Бурь. Это они сторожили нас по приказу Острого Носа. Это они, Богом проклятые чудовища, истязали наших людей — безо всякой причины! Нам нечего было скрывать от них! Они делали это просто ради удовольствия, если только можно себе вообразить такую жестокость. Ночами мы засыпали под крики наших товарищей, не зная, кого они возьмут в следующих раз. — Изорн застонал, выдернул руку из успокаивающих ладоней Гутрун и поднес ее к виску, как бы стирая страшные воспоминания. — Все это было мучительно даже для собственных людей Скали — мне кажется, они начинают задумываться над тем, во что ввязался их тан.

— Мы верим тебе, — мягко сказал Джошуа, и взгляд, который он бросил на стоящего Изгримнура, был полон тревоги.

— Но были и другие — они приходили ночью в черных капюшонах, и даже наши стражи не видели их лиц! — голос Изорна оставался тихим, но глаза его округлились. — Они даже двигались не как люди — Эйдон свидетель! Они пришли из холодных пустынных земель за горами. Мы чувствовали леденящий холод, когда они проходили мимо стен нашей тюрьмы! Мы боялись их больше, чем всего раскаленного железа черных риммеров!.. — Изорн тряхнул головой и опустился на подушку. — Прости, отец… Принц Джошуа. Я очень устал.

— Он сильный человек, Изгримнур, — сказал принц, когда они быстро шли по мокрому коридору. Крыша здесь текла, как и много где еще в Наглимунде — во время плохой погоды зимой, а также весной и летом.

— Я только не могу простить себе, что оставил его один на один с этим сукиным сыном Скали. Черт побери! — Поскользнувшись на мокром месте, Изгримнур проклинал свой возраст и неуклюжесть.

— Он сделал все возможное, дядюшка. Ты должен гордиться им.

— Я и горжусь.

Некоторое время прошло в молчании, потом Джошуа заговорил:

— Я должен признаться, что теперь, когда Изорн здесь, мне легче будет просить тебя о том… о чем я вынужден просить. Изгримнур дернул себя за бороду.

— О чем это?

— Это одолжение, о котором я не молил бы, если бы… — Он помедлил. — Нет. Пойдем ко мне. Об этом деле надо говорить наедине. — Правой рукой Джошуа взял герцога под руку. Укрытое кожей обрубленное запястье безмолвным укором предупреждало любой отказ.

Изгримнур снова до боли вцепился в бороду. У него было предчувствие, что ему не понравится просьба принца.

— Во имя древа, давай захватим с собой кувшин вина, Джошуа. Я чертовски нуждаюсь в нем.

— Во имя любви к Узирису! Во имя красного молота Дрора! Кости святого Эльстана и святого Скенди! Ты безумен?! Почему это я должен покинуть Наглимунд? — Изгримнура трясло от гнева и изумления.

— Я бы не просил, если бы можно было сделать что-нибудь другое, Изгримнур, — принц говорил спокойно, но даже сквозь застилающую глаза пелену ярости герцог видел, как трудно ему дается этот разговор. — Я две ночи провел без сна, пытаясь что-нибудь придумать. У меня ничего не вышло. Кто-то должен отыскать принцессу Мириамель.

Изгримнур сделал долгий глоток. Вино потекло ему на бороду, но герцогу было наплевать на это.

— Почему?! — сказал он наконец и с грохотом поставил кувшин на стол. — И почему я, черт возьми все на свете? Почему я?

Принц был само терпение:

— Ее нужно найти, потому что ее присутствие жизненно необходимо. Кроме того, она моя единственная племянница. Что, если я умру, Изгримнур? Что, если мы отобьемся от Элиаса и прорвем осаду, но в последний момент в меня попадет стрела или я упаду со стены? Вокруг кого тогда сплотится народ — я имею в виду не только баронов и военачальников, но и простой народ, который тысячами собирается в стенах Наглимунда, ожидая защиты? Нелегко будет победить Элиаса, если я буду командовать армией — я, такой странный и нерешительный, как обо мне думают, — но вдруг я умру?

Изгримнур смотрел в пол:

— Есть еще Лут и Леобардис.

Джошуа покачал головой и жестко сказал:

— Король Лут ранен и, может быть, умирает. Леобардис — герцог Наббана, и многие помнят его как врага Эркинланда. Сам Санкеллан не забыл тех времен, когда Наббан правил всем и всеми. Даже ты, дядя, добрый и всеми уважаемый человек, не смог бы удержать вместе силы, направленные на удар по королю Элиасу. Он сын Престера Джона. Сам Джон растил его для трона из драконьих костей. Как бы гнусны ни были его деяния, выступить против него может только кто-то из семьи… и ты знаешь это.

Долгое молчание Изгримнура было ему ответом.

— Но почему я? — спросил он наконец.

— Потому что никто из тех, кого я еще могу послать, не сможет уговорить Мириамель вернуться. Деорнот? Он храбр и предан, как охотничий ястреб, но доставит принцессу в Наглимунд, только если посадит ее в мешок и крепко завяжет. Кроме меня, ты единственный можешь уговорить ее не оказывать сопротивления, а она должна вернуться по доброй воле, иначе вас обнаружат, и это будет несчастье. Скоро Элиас поймет, что ее нет здесь, и тогда он сожжет весь юг, чтобы найти принцессу.

Джошуа подошел к столу и рассеянно разворошил пачку пергаментов.

— Подумай, пожалуйста, Изгримнур. Забудь на минутку, что мы говорим о тебе. Кто еще повсюду бывал? У кого еще столько друзей в разных местах? И наконец, прости мою дерзость, но кто лучше тебя разбирается в путанице темных сторон жизни Наббана и Анзис Пелиппе?

Изгримнур кисло улыбнулся.

— Все равно это не имеет смысла, Джошуа. Как я могу оставить своих людей, когда Элиас уже выступает против нас? И каким образом все это может оставаться в секрете, когда меня все хорошо знают?

— Во-первых, вот почему мне кажется Божьим знаком возвращение Изорна. Айнскалдиру, мы оба с этим согласны, не хватает самообладания, чтобы командовать войсками. У Изорна его предостаточно. В любом случае, дядя, надо дать ему шанс отыграться. Падение Элвритсхолла сильно ударило по его молодому самолюбию.

— Раненое самолюбие — это как раз то, что делает из мальчика мужчину, — зарычал герцог. — Продолжай.

— Что до второго твоего возражения, то да, действительно тебя хорошо знают. Но за последние двадцать лет ты не так уж часто бывал на юге Эркинланда. И в любом случае ты будешь переодет.

— Переодет?! — Изгримнур яростно вцепился в бороду, а Джошуа подошел к двери и позвал. У герцога было тяжело на сердце. Перед грядущим сражением он испытывал страх, не столько за себя, сколько за своих людей, жену… Теперь здесь был и его сын, прибавив к общему грузу еще один камень тревоги. Но уехать, даже пускаясь навстречу такой же огромной опасности, как та, которую он оставляет позади… Это казалось невыносимым, как трусость, как предательство.

Но я присягал отцу Джошуа — моему дорогому старику Джону — и как я могу теперь отказать в просьбе его сыну? И к тому же в его аргументах слишком много проклятого смысла.

— Сюда, — сказал принц, отступая от двери, чтобы пропустить кого-то. Это был отец Стренгьярд. На его крутом розовом лице с черной глазной повязкой сияла застенчивая улыбка. Он держал в руках сверток черной ткани.

— Надеюсь, что это подойдет, — сказал он. — Это редко бывает впору, я не знаю почему, просто еще одно маленькое бремя, данное нам Господом. — Он растерянно замолчал, потом, казалось, снова поймал нить разговора. — Иглаф был очень любезен, одолжив ее. Она примерно вашего размера, может быть только чуть короче, чем нужно.

— Иглаф? — озадаченно спросил Изгримнур. — Кто такой Иглаф? Джошуа, что это за бессмыслица?!

— Брат Иглаф, конечно, — объяснил Стренгьярд.

— Твой костюм, Изгримнур, — поспешил добавить Джошуа. Архивариус вытряхнул из свертка полный комплект черного шерстяного монашеского облачения. — Ты благочестивый человек, дядя, — сказал принц. — Мне кажется, что этот костюм подойдет тебе. — Герцог готов был поклясться, что Джошуа прячет улыбку.

— Что? Одежда священника? — Изгримнур начинал понимать смысл происходящего, и нельзя сказать, что это ему нравилось.

— Как меньше всего выделяться из толпы в Наббане, где царствует Мать Церковь и священников всех типов вдвое больше, чем простых горожан? — Джошуа действительно улыбался.

Изгримнур был в ярости.

— Джошуа, я и раньше опасался за твой разум, но теперь я вижу, что ты полностью его лишился! Это самый бредовый план, о каком я когда-либо слышал! И кроме того, кто, когда и где видел эйдонитского священника с бородой?! — Он презрительно фыркнул.

Принц — бросив предостерегающий взляд на отца Стренгьярда, который положил одежду на стул и теперь осторожно пятился к двери, — подошел к столу и приподнял салфетку, под которой были… тазик с теплой водой и сверкающая, наточенная бритва.

От чудовищного рева Изгримнура задребезжала посуда на кухне замка.

— Говорите, смертные. Вы шпионили в наших горах?

Холодное молчание последовало за словами принца Джирики. Уголком глаза Саймон видел, как Хейстен потянулся к стене, пытаясь нащупать что-нибудь пригодное для защиты. Слудиг и Гримрик загнанными глазами смотрели на окружавших их ситхи, уверенные, что жить им остается уже недолго.

— Нет, принц Джирики, — поспешно сказал Бинабик. — Конечно, вы можете видеть сами, мы не имели ожидания отыскивать здесь ваших людей. Мы из Наглимунда, посланцы принца Джошуа, и несем на себе задачу огромной важности. Мы ищем… — тролль помедлил, как бы опасаясь сказать слишком много. Наконец, пожав плечами, Бинабик продолжил:

— Мы идем к Драконовой горе, чтобы отыскивать Торн, меч Камариса са-Винитта.

Джирики сузил глаза, а его одетый в зеленое соплеменник, которого принц назвал дядей, тоненько присвистнул.

— И что вы будете делать с такой вещью? — требовательно спросил Кендарайо'аро.

На этот вопрос Бинабик не ответил, а с несчастным видом уставился в пол. Воздух, казалось, загустел от затянувшегося молчания.

— Она нужна для защиты от Инелуки, Короля Бурь, — выпалил Саймон. У присутствовавших ситхи не дрогнул ни один мускул. Ни один справедливый не вымолвил ни слова.

— Говори еще, — наконец сказал Джирики.

— Если мы имеем должность, — сказал Бинабик, — это одна часть истории, которая почти такая же очень длинная, как ваша Уа'киза Тумет'ай ней-Рианис — Песнь о падении города Тумет'ай. Мы будем делать попытку рассказывать вам то, что имеем возможность.

Тролль быстро пересказал главные события. Саймону казалось, что он умышленно многое опускает: несколько раз, рассказывая, Бинабик поднимал на него глаза, явно призывая к молчанию.

Маленький человек рассказал молчаливым ситхи о приготовлениях Наглимунда и преступлениях Верховного короля; передал слова Ярнауги и процитировал слова из книги Ниссеса, которые вели их к Урмсхеиму.

Наконец история была закончена. Джирики вежливо смотрел на тролля, его дядя выглядел настроенным скептически, а тишина была такой глубокой, что казалось, звенящее эхо водопада заполонило весь мир. Это было нереальное и безумное место, и положение путников тоже было полным безумием! Саймон чувствовал, как колотится его сердце, но не только страх подгонял его.

— В это трудно поверить, сын моей сестры, — произнес наконец Кендарайо'аро, протягивая унизанные кольцами руки в непонятном жесте.

— Это так, дядя, но, полагаю, сейчас не время говорить об этом.

— Но тот, другой, о котором говорил мальчик, — начал Кендарайо'аро, в его желтых глазах была тревога, голос полон крепнущего гнева. — Тот, темный, под Наккигой…

— Не сейчас, — в голосе принца ситхи звучало раздражение, он повернулся к людям. — Приношу извинения. Не следовало обсуждать это, пока вы еще голодны. Вы наши гости. — При этих словах Саймон почувствовал мгновенное облегчение и слегка пошатнулся, почувствовав, что колени его ослабели.

Заметив это, Джирики жестом пригласил их подойти к огню.

— Сядьте. Наша подозрительность простительна. Пойми, хотя я и обязан тебе кровным долгом — ты мой Хикка Стайя — ваша раса принесла нашей немного добра.

— Я имею должность частично не соглашаться с вами, принц Джирики, — сказал Бинабик, усаживаясь на плоский камень у огня. — Из всех семей ситхи ваша семья имеет должность знать, что мы, кануки, никогда не приносили вам никакого вреда.

Джирики посмотрел на маленького человека, и выражение натянутости на его лице сменилось почти нежностью.

— Ты поймал меня на невежливости, Бинбинквегабеник. После людей запада, которых мы знали лучше, мы, ситхи, любили кануков.

Бинабик изумленно поднял голову.

— Откуда вы знаете мое полное имя? Я не давал упоминания о нем, и спутники мои также.

Джирики засмеялся. Смех был шипящим, но странно веселым, в нем не было и намека на неискренность. В этот момент Саймон неожиданно совершенно ясно понял, что ситхи ему нравится.

— Ах, тролль, — сказал принц. — Тот, кто путешествовал столько, сколько ты, ничему не должен удивляться, и тем более тому, что кому-то известно его имя. Сколько кануков, кроме тебя и твоего наставника, когда-либо видели юг и горы?

— Вы знали моего наставника? Он умер. — Бинабик стащил с себя варежки и несколько раз согнул пальцы. Саймон и прочие постепенно рассаживались у огня.

— Он знал нас, — сказал Джирики. — Разве не он учил тебя нашему языку? Ты сказал, что тролль говорил с тобой, Аннаи?

— Говорил, мой принц. В основном правильно.

Довольный, но смущенный Бинабик вспыхнул.

— Укекук немного учил меня, но никогда не говорил, откуда он сам знает язык. Я думал, что, может быть, его наставник научил его.

— Сядьте теперь, сядьте, — Джирики призывал Хейстена, Гримрика и Слудига последовать примеру Саймона и Бинабика. Они медленно подошли, напоминая собак, которые боятся побоев, и нашли себе места у огня. Появились несколько других ситхи с подносами из покрытого искусной резьбой полированного дерева, уставленными разнообразными яствами: черным хлебом, маслом, кругом острого соленого сыра, маленькими красными и желтыми фруктами, каких Саймон никогда раньше не видел. Кроме того, там были миски с вполне узнаваемыми фруктами и ягодами и даже несколько кусков растекающихся медовых сот. Когда Саймон осторожно взял два маленьких кусочка, Джирики снова засмеялся тихим шипением, словно сойка на далеком дереве.

— Повсюду зима, — сказал он. — Но пчелы под защитой твердыни Джао э-Тинукай. Берите все, что вам нравится.

Ситхи, превратившиеся в гостеприимных хозяев, подали путникам незнакомое, но крепкое вино, наполнив деревянные бокалы из каменных кувшинов. Саймон задумался, надо ли произносить молитву перед ужином, но ситхи уже приступили к еде. Слудиг и Гримрик озирались с несчастным видом. Они были страшно голодны, но все еще полны страха и недоверия. Солдаты внимательно следили за тем, как Бинабик отломил хрустящий ломоть хлеба и набил полный рот, предварительно намазав хлеб маслом. Убедившись, что он не только не умер, но и продолжает весело жевать, они решили, что могут вполне безопасно испробовать пищу ситхи, к чему и приступили с энергией заключенных, только что узнавших об отмене смертного приговора.

Вытирая с подбородка мед, Саймон на некоторое время перестал есть, чтобы понаблюдать за ситхи. Справедливые ели медленно, иногда подолгу рассматривая каждую ягодку, зажав ее тонкими пальцами, прежде чем положить в рот. Разговоров было мало. Иногда кто-нибудь произносил несколько коротких фраз на певучем языке ситхи или звенел быстрой трелью странной песни, все остальные слушали. Чаще всего ответа не было, но если кто-нибудь хотел ответить, к нему относились с таким же вниманием. Звучал тихий смех, но никто не повышал голоса в споре, и Саймон ни разу не слышал, чтобы ситхи перебивали друг друга.

Аннаи придвинулся ближе, чтобы сидеть около Саймона и Бинабика. Один из ситхи сделал серьезное замечание, вызвавшее у остальных взрыв смеха. Саймон попросил Аннаи объяснить шутку.

Ситхи явно почувствовал себя неловко.

— Киушапо сказал, что твои друзья едят, как будто боятся, что пища убежит от них. — Он указал на Хейстена, который обеими руками запихивал в рот хлеб.

Саймон не совсем понял, что они имели в виду — наверное они и раньше видели голодных людей, — но на всякий случай улыбнулся. По мере того, как трапеза продолжалась, а неиссякаемая, по-видимому, река вина текла в деревянные кубки, риммер и эркинландеры все больше расслаблялись. В какой-то момент Слудиг поднялся на ноги, в его бокале плескалось вино, и предложил сердечный тост за своих новых друзей ситхи. Джирики улыбнулся и кивнул, но Кендарайо'аро напряженно застыл; когда же Слудиг затянул старую северную застольную песню, дядя принца ситхи тихо скользнул в угол широкой пещеры, где обратил ледяной взор в журчащий, освещенный лампами пруд.

Прочие ситхи, сидевшие за столом, засмеялись, когда раздался блеющий баритон Слудига. Слегка покачиваясь в определенно нетрезвом ритме, Слудиг, Хейстен и Гримрик выглядели совершенно счастливыми, и даже Бинабик улыбался, всасываясь в кожуру груши, но Саймон, вспомнив прекрасную чарующую музыку ситхи, почувствовал, как его обожгло стыдом за товарища, как будто риммер был карнавальным медведем, который танцует по праздникам в Центральном ряду, если ему дать кусочек сахара.

Понаблюдав некоторое время, он встал, вытирая руки о перед рубашки. Бинабик последовал его примеру и, спросив разрешения Джирики, пошел по закрытому переходу посмотреть на Кантаку. Три солдата громогласно хохотали. Саймон не сомневался, что они рассказывают друг другу пошлые солдатские анекдоты. Он подошел к одной из стенных ниш и стал рассматривать странную лампу. Внезапно ему вспомнился сияющий кристалл Моргенса — может быть, тоже работа ситхи — и холодная ру" са одиночества сжала его сердце. Он поднял лампу, и увидел слабую тень костей своей ладони, как будто плоть была только мутной водой. Как он ни старался, он так и не смог понять, каким образом пламя заключено в глубине таинственного кристалла.

Внезапно почувствовав чей-то взгляд, Саймон обернулся. Сияя кошачьими глазами через огненный круг костра, на него смотрел Джирики. Саймон вопросительно поднял брови; принц кивнул.

Хейстен, в чью косматую голову, вероятно, ударило вино, вызвал одного из ситхи — того, кого Аннаи называл Киушапо — помериться силами. Киушапо, желтобородый ситхи в черной с серым одежде, получал пьяные советы от Гримрика. Было совершенно ясно, почему тощий гвардеец считал необходимым предложить свою помощь: ситхи был на голову ниже Хейстена, на вид казалось, что и весит он вдвое меньше эркинландера. Когда ситхи со смущенным видом склонился над гладким столом и сжал широкую лапу Хейстена, Джирики встал, повернувшись боком, прошел мимо них и направился к Саймону, ступая легко и грациозно.

Саймон думал, что трудно отождествить это утонченное самоуверенное создание с разъяренным существом, повисшим в ловушке лесника. И все-таки, когда Джирики резко поворачивал голову или изгибал длинные пальцы, в нем снова мелькали искры той необузданной дикости, которая одновременно пугала и очаровывала. И когда отблеск огня падал на отливающие золотом янтарные глаза, они сияли древним пламенем, как драгоценности из черной лесной земли.

— Пойдем, Саймон, — сказал ситхи. — Я кое-что покажу тебе. — Он взял юношу под руку и повел его к пруду, где сидел Кендарайо'аро, водя пальцами по воде. Когда они проходили мимо костра, Саймон увидел, что борьба в полном разгаре. Соперники намертво сомкнули руки, ни у кого пока не было преимущества. Хейстен, сжав зубы, улыбался крайне напряженной улыбкой, его бородатое лицо покраснело. На лице изящного ситхи страсть сражения не оставила никаких следов, но одетая в серое рука его слегка дрожала от усилия. Саймон сомневался, что все это свидетельствует о скорой победе Хейстена. Слудиг, ошеломленно наблюдая, как маленький сокрушает большого, сидел, разинув рот.

Джирики прошелестел что-то своему дяде, когда они подошли к пруду, но Кендарайо'аро не ответил: казалось, что его лишенное возраста лицо заперто, как каменная дверь. Саймон, следуя за принцем, прошел мимо него вдоль стены пещеры. Спустя мгновение на глазах у остолбеневшего Саймона Джирики исчез.

Он всего лишь вошел в тоннель, скрывавшийся за каменным шлюзом водопада. Саймон шагнул за ним; тоннель вился вверх, все дальше и дальше в каменное сердце горы, крутые ступени освещал ряд ламп.

— Иди, пожалуйста, за мной, — сказал Джирики, начиная подниматься.

Казалось, что они далеко углубились в гору, виток за витком поднимаясь по спирали. Наконец осталась позади последняя лампа. Несколько шагов было сделано почти в полной темноте, пока Саймон не заметил прямо перед собой сияние звезд. Спустя мгновение проход закончился маленькой пещеркой, с одного конца открытой ночному небу.

Юноша пошел за Джирики к краю пещеры, где был каменный выступ высотой по пояс. Заснеженная поверхность горы уходила далеко вниз: добрых десять локтей до вершин вечнозеленых деревьев и еще не менее пятидесяти до засыпанной снегом земли. Ночь была ясная, звезды мерцали на темном небе, и лес необозримой тайной окружал гору.

Некоторое время они стояли молча. Потом Джирики сказал:

— Я обязан тебе жизнью, человеческое дитя. Не бойся, что я забуду.

Саймон ничего не сказал, боясь заговорить и нарушить волшебство, позволившее ему непрошенным гостем стоять в самом центре лесной ночи, в темном саду Бога. Закричала сова.

Минуты протекли в молчании, потом ситхи легко коснулся плеча Саймона и протянул руку над безмолвным океаном деревьев.

— Там. На севере, под Скалой Лу'йасса… — Он указал на линию из трех звезд на склоне бархатного неба. — Ты можешь разглядеть горы?

Саймон всмотрелся. Ему показалось, что он видит на темном горизонте слабейший намек на огромный белый силуэт, так далеко, что, казалось, до него не мог дойти тот же лунный свет, что серебрил деревья и снег под ними.

— Мне кажется, да, — сказал он тихо.

— Туда вы идете. Пик, который люди называют Урмсхеймом, находится в том направлении, но нужна более ясная ночь, чтобы разглядеть его как следует. — Принц вздохнул. — Твой друг Бинабик говорил сегодня о падении Тумет'ай. Некогда он был виден далеко на востоке, — он показал в темноту, — с этого места, но это было еще во времена моего прапрадеда. При свете дня Сени Анци'ин… Башня Наступающего Рассвета… отражала солнечные лучи крышами из золота и хрусталя. Говорят, что это было похоже на прекрасный факел, пылающий на утреннем горизонте… — Он замолчал, обратив к Саймону янтарные глаза, остальная часть его лица была скрыта ночной тьмой. — Тумет'ай давно разрушен и похоронен, — закончил он, пожав плечами. — Ничто не длится вечно, даже ситхи… даже само время.

— Сколько… сколько вам лет?

Джирики улыбнулся, в лунном свете блеснули белые зубы.

— Старше, чем ты, Сеоман. Пойдем теперь вниз. Ты многое увидел и пережил сегодня и, без сомнения, нуждаешься в сне.

Когда они вернулись в уютную, освещенную пещеру, три солдата бодро храпели, завернувшись в плащи. Бинабик вернулся от Кантаки и сидел молча, слушая, как несколько ситхи поют медленную печальную песню, которая гудела, как пчелиный улей, и текла, как река, словно наполняя пещеру густым ароматом какого-то редкого умирающего цветка.

Завернувшись в плащ и глядя, как пляшут по камням отблески пламени, Саймон заснул, убаюканный странной музыкой рода Джирики.

10. РУКА ВЕРХОВНОГО КОРОЛЯ

Саймон проснулся и увидел, что свет в пещере изменился. Огонь все еще горея слабым желтым языком вокруг белой золы, но лампы потухли. Дневной свет проникал в помещение сквозь трещины в потолке, не замеченные им прошлой ночью, превращая каменную пещеру в колонный зал света и тени.

Трое его спутников-солдат все еще храпели, закутавшись в плащи, беззащитно распростершись по полу, как жертвы ужасного сражения. В остальном комната была пуста. Только Бинабик сидел у огня, скрестив ноги, и рассеянно наигрывал на костяной флейте.

Саймон сел, чувствуя легкий шум в голове.

— А где ситхи?

Бинабик, не обернувшись, просвистел еще несколько нот.

— Мои приветствия тебе, мой друг, — сказал он наконец. — Был ли удовлетворителен твой сон?

— Похоже на то, — пробурчал Саймон, снова укладываясь, чтобы полюбоваться пылинками, танцующими под каменным потолком. — Куда делись ситхи?

— Ушли продолжать свою охоту. Вставай, я имею нужду в твоей помощи.

Саймон застонал и привел себя в сидячее положение.

— Они охотятся на великанов? — спросил он через некоторое время, сунув в рот какой-то незнакомый фрукт. Храп Хейстена стал таким громким, что Бинабик, недовольно сморщившись, положил флейту на пол.

— Охотятся на то, что имеет угрозу их жилищам, так я предполагаю. — Тролль мрачно уставился на что-то лежащее перед ним на камнях. — Киккасут! В этом нет совсем никакого смысла! Мне это ни одной капли не нравится.

— Что не имеет смысла? — Саймон лениво обозревал пещеру. — Это дом ситхи?

Бинабик, нахмурившись, взглянул на него.

— Я полагаю, это очень хорошо, что ты опять имеешь свою особенность задавать сразу очень много вопросов. Нет, это не есть дом ситхи. Это, я предполагаю, именно то, что сказал Джирики: охотничий домик, место, где охотники могут спать и питаться, когда скитаются в лесу. А про второй твой вопрос — это мои кости не имеют смысла, или, скорее, имеют слишком много его.

Кости лежали у колен Бинабика. Саймон с интересом посмотрел на них.

— И что это значит?

— Я буду рассказывать тебе. Может быть будет лучше, если ты употребишь это время, чтобы смывать грязь, кровь и ягодный сок со своего лица. — Тролль сверкнул кисловатой желтозубой улыбкой, указывая на маленький пруд. — Это пригодно для умывания.

Он подождал, пока Саймон разом окунул голову в обжигающе холодную воду.

— Ааххх! — сказал юноша дрожа. — Холодно!

— Ты можешь видеть, — начал Бинабик, игнорируя жалобы Саймона, — что этим утром я раскидывал свои кости. Они говаривали следующее: Темный путь. Развернутый дротик и Черная расщелина. Это причиняет мне много смущения и беспокойства.

— Почему? — Саймон плеснул на лицо еще горсть воды и вытерся рукавом камзола, который тоже был не слишком чистым.

— Потому что я также раскидывал кости перед тем, как мы оставляли Наглимунд, — ответил Бинабик сердито. — И те же фигуры я получал. В точности!

— Но почему это так плохо? — Что-то яркое, блеснувшее у края пруда, привлекло его внимание. Он осторожно поднял маленький предмет и обнаружил, что это круглое зеркальце в изумительной резной рамке. Край темного стекла был гравирован непонятными знаками.

— Это часто очень плохо, когда всякие вещи остаются одинаковыми, — ответил Бинабик, — но что касается костей, то это совсем очень плохо и значительно. Кости для меня это проводники к большой мудрости, верно?

— Уу-гуу. — Саймон полировал зеркальце о свою накидку.

— Ну вот, что будет, если ты будешь открывать вашу Книгу Эйдона и на всех страницах найдешь только один одинаковый стих, много раз?

— Если бы я раньше уже видел эту книгу, и знал бы, что она такой не была, я бы сказал, что это волшебство.

— Ну вот, — сказал Бинабик, несколько успокоившись. — Теперь ты можешь иметь понимание моей проблемы. Есть триста положений, которые могут занимать кости. Когда они одинаковы шесть раз подряд, я могу только думать, что это очень плохо. Я много учился, и я не люблю слово "волшебство", но есть одна такая сила, которая хватает все эти кости, как сильный ветер поворачивает все флаги в одну сторону… Саймон? Ты слушаешь?

Пристально глядя в зеркало, Саймон с удивлением обнаружил в нем совершенно незнакомое лицо. Оно было продолговатым и костистым, под глазами лежали глубокие синие тени, а подбородок, щеки и верхнюю губу покрывали заросли красно-золотистых волос. Саймон еще больше изумился, когда понял, что — о, конечно! — это он сам, похудевший и обветренный за время долгих странствий и заросший самой настоящей мужской бородой. Что за странное лицо? — неожиданно подумал он. Его черты все еще не стали действительно мужскими, усталыми и жесткими, но некоторая часть примет простака теперь исчезла. Тем не менее, что-то разочаровало его в этом юноше с длинным подбородком и копной рыжих волос.

Вот каким видела меня Мириамель? Фермерский сын — крестьянский парень?

И как только он подумал о принцессе, в зеркале мелькнуло ее лицо, почти вырастая из его собственного. В какой-то момент их черты перемешались, как две облачные души в одном теле; через секунду в зеркале осталось только лицо Мириамели, или скорее Малахиаса, потому что ее волосы снова были коротко острижены и выкрашены в черный цвет, и к тому же на ней снова была мальчишеская одежда. За ней было бесцветное небо в пятнах грозовых туч. Кроме того, рядом стоял еще один человек, круглолицый монах в сером капюшоне, Саймон был уверен, что уже видел его раньше, но кто он?

— Саймон! — голос Бинабик плеснул на него, как холодная вода из маленького пруда, и полузабытое имя сразу же улетело безвозвратно. Ошеломленный, он чуть не выронил зеркальце. Снова подхватив его, юноша не увидел никакого лица, кроме своего собственного.

— Ты что, заболеваешь? — спросил Бинабик, обеспокоенный ослабевшим, озадаченным лицом Саймона.

— Нет… я думаю…

— Тогда, если ты уже умылся, приди оказать мне помощь. Мы перейдем к беседованию о гаданиях позже, когда твое внимание не будет таким слабым. — Бинабик встал, ссыпая кости обратно в кожаный мешок.

Бинабик первым подошел к ледяному спуску, предупредив Саймона, чтобы он не сгибал ноги и обхватил голову руками. Безудержные секунды, в течение которых он несся по тоннелю, были давним сном о падении с высоты, так что когда Саймон рухнул в мягкий снег под щелью пещеры и ясный холодный дневной свет ударил ему в глаза, юноше захотелось посидеть немного спокойно и насладиться ощущением сильно бьющегося сердца.

Через мгновение его опрокинул на землю внезапный толчок в спину, и серая гора железных мускулов и пушистой шерсти перекрыла всякий доступ к нему воздуха.

— Кантака! — раздался голос смеющегося Бинабика. — Если твои друзья имеют от тебя такое обращение, то я питаю большую радость, что я не враг.

Саймон, тяжело дыша, оттолкнул волчицу, и тут же подвергся новому нападению шершавого языка, которым Кантака жаждала облизать его лицо. Наконец, не без помощи Бинабика, он выбрался на свободу. Кантака вскочила на ноги, возбужденно поскуливая, описала несколько кругов вокруг юноши и тролля и рванулась в заснеженный лес.

— Теперь, — сказал Бинабик, стряхивая с черных волос прилипший к ним снег. — Мы должны отыскивать, куда ситхи спрятывали наших лошадей.

— Не очень далеко, канук-смертный.

Саймон подпрыгнул, потом повернулся и увидел отряд ситхи, бесшумно появившийся из-за деревьев.

— А почему вы ищете их?

Бинабик улыбнулся.

— Только не для того, чтобы побегать от вас, добрый Кендарайо'аро. Ваше гостеприимство слишком щедрое, чтобы торопиться уходить прочь от него. Нет, просто есть вещи, в местоположении которых я хочу убедиться. Я с очень многим трудом добыл их в Наглимунде, и они будут необходимы нам в дальнейшем пути.

Кендарайо'аро некоторое время бесстрастно смотрел вниз на тролля, потом дал знак двум другим ситхи.

— Сиянди, Киушапо, покажите им.

Желтоволосая пара сделала несколько шагов вдоль склона горы, в сторону от входа в пещеру, и остановилась в ожидании Бинабика и Саймона. Когда юноша оглянулся, он увидел, что Кендарайо'аро все еще смотрит им вслед, но выражение его узких глаз оставалось непроницаемым.

Они обнаружили лошадей неподалеку, в маленькой пещере, прикрытой двумя засыпанными снегом елями. Пещера была удобной и сухой; все шесть лошадей удовлетворенно жевали сладко пахнущее сено.

— Откуда все это взялось? — удивленно спросил Саймон.

— Мы часто приводим сюда наших лошадей, — ответил Киушапо, тщательно выговаривая трудные слова вестерлинга. — Удивляет ли вас, что мы имеем стойло для них?

Пока Бинабик рылся в одной из седельных сумок, Саймон исследовал пещеру, заметив, что в щели, расположенные высоко на стенах, проникает свет. Рядом с кучей сена стояло каменное корыто, наполненное чистой водой. У противоположной стены лежали, сложенные грудой, мечи, топоры и шлемы. В одном из мечей Саймон узнал свой собственный, найденный в оружейной Наглимунда.

— Это наши, Бинабик, — сказал он. — Как они сюда попали?

Киушапо ответил медленно и вразумительно, словно ребенку:

— Мы отнесли их сюда после того, как они были взяты у тебя и твоих спутников. Здесь они сохраняются сухими.

Саймон подозрительно посмотрел на ситхи.

— Но я думал, что вы не можете коснуться железа — что оно яд для вас! — Тут он осекся, испугавшись, что ступил на запретную почву, но Киушапо только переглянулся со своим молчаливым спутником, прежде чем ответить.

— Ты слышал рассказы о Днях Черного Железа, — сказал он. — Некогда действительно было так, но те из нас, кто пережил эти дни, многому научились. Мы знаем теперь, какую воду и из каких источников пить, так что теперь ситхи могут некоторое время держать железо смертных без вреда для себя. Потому мы разрешили тебе не снимать железную рубашку. Мы не любим железа, не пользуемся им… и даже не касаемся, если в этом нет необходимости, — ситхи взглянул на Бинабика, который все еще рылся в походных мешках. — Мы оставим вас, чтобы вы могли в одиночестве закончить ваши поиски, — сказал он. — Вы не найдете ни одной пропажи среди тех вещей, которые попали к нам в руки.

Бинабик поднял глаза.

— Конечно, — сказал он. — Я только боюсь, что некоторые вещи могли потериваться во время вчерашнего сражения.

— Конечно, — ответил Киушапо. Он и тихий Сиянди проскользнули под нависшие ветки входа и быстро скрылись из виду.

— Ах! — сказал наконец Бинабик и поднял сумку, звеневшую, как будто она была полна золотых монет. — Тревога успокоилась, вот оно! — Он бросил мешок назад, в седельную сумку.

— Что это? — спросил Саймон с некоторый раздражением.

Ему не нравилось бесконечно задавать вопросы. Бинабик озорно улыбнулся:

— Это определенные ухищрения кануков, которые в ближайшем будущем станут обладать большой полезностью. Пойдем теперь, мы имеем должность возвращаться. Если наши друзья будут просыпаться в одиночестве и отупевшие от большого пьянства, они могут начать питать страх и творить очень глупости.

Кантака нашла их на пути назад, ее морда была в крови какого-то незадачливого животного. Она несколько раз проскакала вокруг них, потом остановилась, принюхалась, шерсть у нее на загривке встала дыбом. Волчица опустила голову, с шумом втянула в себя воздух и рванулась вперед.

Джирики и Аннаи присоединились к Кендарайо'аро. Принц сменил свою белую одежду на коричневую с голубым куртку. Он держал большой ненатянутый лук, за спиной у ситхи висел колчан, полный длинных стрел с коричневым оперением.

Кантака носилась вокруг ситхи, рыча и принюхиваясь, но хвост ее с силой мотался из стороны в сторону, как будто она увидела старых друзей. Коща Бинабик и Саймон присоединились к справедливому, она подошла, ткнулась черным холодным носом в руку Бинабика, танцуя, отошла в сторону и продолжила свое нервное кружение.

— Ваши вещи были найдены в целости и сохранности? — спросил Джирики.

— Да, конечно, — кивнул Бинабик.. — Спасибо, что присматривали за нашими лошадьми.

Джирики небрежно махнул тонкой рукой.

— И что теперь? — спросил он.

— Я предполагаю, что мы имеем должность скоро снова быть в пути, — ответил тролль и, прикрыв глаза рукой, поглядел в серо-голубое небо.

— Не сегодня, я надеюсь, — сказал Джирики. — Отдохните и разделите с нами еще одну трапезу. Мы многое еще должны обсудить, и вы сможете'выехать завтра на рассвете.

— Вы… и ваш дядя… оказали нам много доброты, принц Джирики. И чести, — Бинабик поклонился.

— Мы не добрый народ, Бинбиниквегабеник, не такой, каким мы были прежде, но мы вежливы. Пойдем.

После прекрасного завтрака из хлеба, сладкого молока и восхитительного ароматного супа, сваренного из орехов и подснежников, люди и ситхи провели длинный день в странных беседах, тихом пении и сладком ленивом отдыхе. Саймон дремал, и ему снилась Мириамель, стоявшая на океане, как на полу из неровного зеленого мрамора, и манившая его к себе. Во сне он видел на горизонте свирепые черные тучи и крикнул, пытаясь предостеречь ее. Но принцесса не слышала его призыва в усиливающемся ветре, а только улыбалась и манила. Он знал, что не сможет стоять на волнах, и нырнул, чтобы подплыть к ней, но холодные воды потащили его вниз, затягивая в пучину…

Когда он наконец выбрался из глубины этого сна, день уже угасал. Колонны света потемнели и наклонились, как пьяные. Некоторые ситхи устанавливали лампы в стенных нишах, но даже наблюдение за этим процессом не помогло Саймону понять, что же все-таки их зажигало: после того, как их ставили на место, они просто медленно начинали светиться мягким, обволакивающим светом.

Саймон присоединился к своим товарищам, сидевшим у огня. Они были одни: ситхи, хоть и оставались вежливыми и дружелюбными, похоже, предпочитали собственную компанию, маленькими группками рассевшись по всей пещере.

— Ну, парень, — сказал Хейстен, похлопав его по плечу. — Мы уже боялись, что ты проспишь весь день.

— Я бы тоже спал, если бы ел столько хлеба, сколько он, — поддразнил его Слудиг, чистивший ногти деревянной щепкой.

— Все здесь имеют согласие на завтрашний ранний отъезд, — сказал Бинабик, а Гримрик и Хейстен кивнули в подтверждение. — Мы не питаем уверенности, что мягкость погоды будет иметь длительное продолжение, а путь еще очень далек.

— Мягкость погоды? — спросил Саймон, садясь, и нахмурился, потому что ноги плохо слушались его. — Снег метет, как сумасшедший!

Бинабик довольно хихикнул:

— Нет, друг Саймон, если хочешь узнавать холодную погоду, спрашивай у жителя снега. Это — как канукская весна, коща мы неодетыми играем в снегах Минтахока. Когда мы будем в горах, тогда, я огорчен сказать, ты будешь чувствовать настоящий холод.

Он вовсе не выглядит огорченным! — подумал Саймон.

— Так когда же мы выходим?

— Как только первый луч света появится на востоке, — сказал Слудиг. — Чем скорее, — добавил северянин, значительно оглядывая пещеру и ее странных хозяев, — тем лучше.

Бинабик холодно посмотрел на него и снова повернулся к Саймону.

— И вечером мы имеем должность приводить в порядок наши вещи.

Неизвестно откуда возник Джирики и присоединился к ним.

— Ах, — сказал он. — Я хочу говорить с вами обо всем этом.

— Питаю надежду, что никаких проблем не связывается с нашим отъездом? — спросил Бинабик; за веселым выражением его круглого лица сквозила некоторая озабоченность. Хейстен и Гримрик выглядели встревоженными, Слудиг, как всегда, слегка негодующим.

— Не думаю, — ответил ситхи. — Но есть некоторые вещи, которые я хочу послать с вами, — узкой рукой с длинными пальцами принц с легкостью вытащил из складок одежды Белую стрелу Саймона.

— Это принадлежит тебе, Саймон, — сказал он.

— Что?.. Но это… это же ваше, принц Джирики.

Ситхи вскинул голову, словно прислушиваясь к какому-то отдаленному зову, потом снова опустил глаза.

— Нет, Сеоман, это не мое, пока я не заслужил право взять ее обратно: жизнь за жизнь. — Он держал стрелу между ладонями, как конец веревки, и косые лучи зажгли мельчайшие запутанные узоры по всей ее длине. — Я знаю, что ты не в силах прочитать эти письмена, — медленно произнес Джирики. — Но я скажу тебе, что это Слова Творения, вырезанные на ней самим Вандиомейо, Отцом Стрел, в глубоком, глубоком прошлом, еще до того, как Первый Народ был разделен на три племени. Эта стрела — такая же часть моей семьи, как если бы она была сделана из моей плоти и крови, и такая же часть меня самого. Нелепее получить ее — немногие смертные когда-либо держали в руках Стайя Аме — и конечно, я не могу взять ее назад, пока не оплачу долг, обозначенный ею, — говоря это, он вручил ее Саймону. Пальцы юноши дрожали, коснувшись гладкого древка стрелы.

— Я… я не понимал… — запинаясь, пробормотал Саймон, чувствуя себя так, как будто это ему делали одолжение. Он пожал плечами, не в силах больше вымолвить ни слова.

— Итак, — сказал Джирики, поворачиваясь к остальным. — Моя судьба, как сказали бы вы, смертные, как-то странно переплетена с судьбой этого сына рода человеческого. Поэтому не удивляйтесь, коща я скажу, что именно я собираюсь послать с вами в это необычное и, вероятно, бесплодное путешествие.

Через мгновение Бинабик почтительно спросил:

— И что же это, принц?

Джирики улыбнулся самодовольной кошачьей улыбкой.

— Меня, — сказал он. — Я поеду с вами.

Юный копьеносец долго стоял молча, не зная, следует ли ему прерывать размышления принца. Джошуа смотрел вдаль, его рука, вцепившаяся в парапет западной стены Наглимунда, побелела.

Наконец принц обнаружил чье-то присутствие. Он обернулся. Лицо Джошуа было таким неестественно белым, что солдат испуганно отшатнулся.

— Ваше высочество… — сказал он, с трудом глядя в его глаза. Взгляд принца, подумал солдат, напоминает взгляд виденной им однажды раненой лисицы, которую собаки загнали, а потом разорвали насмерть.

— Пришли ко мне Деорнота, — сказал принц и насильственно улыбнулся. Эта улыбка показалась солдату самым страшным из всего, что он уже видел сегодня. — И найди старика Ярнаугу, риммера. Ты знаешь его?

— Думаю, что знаю, ваше высочество. Тот, что сидит с одноглазым отцом в книжной комнате.

— Молодец, — Джошуа поднял глаза к небу, на чернильно-черные тучи, как будто они были книгой пророчеств. Копьеносец помедлил, неуверенный, что его отпустили, потом повернулся, чтобы идти.

— Послушай. — Остановил его принц, не успел юноша сделать и полушага.

— Ваше высочество?

— Как тебя зовут? — Непонятно было, к кому обращается принц, к солдату или к небу.

— Острейл, ваше высочество, сын Фирсфрама, лорда… из Ранчестера.

Принц быстро взглянул на него, но потом его взор снова обратился к темному горизонту, как будто его притянули силой.

— Когда ты последний раз был дома в Ранчестере, мой добрый Острейл?

— Перед последней Элисиамансой, ваше высочество, но я посылаю домой половину своих денег, мой лорд.

Принц подтянул высокий воротник и кивнул, как будто услышал великую мудрость.

— Это прекрасно, Острейл сын Фирсфарма. Иди и пришли Деорнота и Ярнаугу. Ступай.

Задолго до этого дня молодому копьеносцу говорили, что принц полоумный. Когда он топал тяжелыми сапогами по ступенькам сторожевой башни, ему не давало покоя лицо Джошуа и глаза, похожие на яркие исступленные глаза нарисованных мучеников л их семейной Книге Эйдона — и не только ноющих мучеников, но и усталую грусть глаз самого Святого Узириса, когда, закованного в цепи, его вели к Древу Казней.

— И разведчики уверены в этом, ваше высочество? — осторожно спросил Деорнот. Он боялся нанести обиду, но была в принце какая-то дикость, которой он не мог понять.

— Божье древо, Деорнот, конечно они уверены. Ты знаешь их обоих — это люди, достойные доверия. Верховный король в Гринвудском Форде, меньше чем в десяти лигах от нас. Он будет у стен к завтрашнему утру — с неисчислимой армией.

— Значит, Леобардис медлит, — сказал Деорнот, глядя не на юг, откуда неумолимо надвигались армии Элиаса, а на запад, где за утренними туманами пробирались через Иннискрик и южный Фростмарш легионы Зимородка.

— Остается надеяться на чудо, — сказал принц. — Ступай, Деорнот, скажи сиру Идгрему, чтобы он был наготове. Я хочу, чтобы все копья были наточены, луки натянуты, а в сторожевой башне не было ни капли вина… и в стражниках тоже. Понятно?

— Конечно, ваше высочество, — кивнул Деорнот. Сердце его забилось быстрее, он почувствовал легкую тошноту от нервной мучительной дрожи ожидания. Во имя Всемилостивого Бога, Верховный король узнает, что такое честь Наглимунда — он был уверен, что. узнает.

Кто-то предостерегающе кашлянул. Это Ярнауга поднимался по крутым ступеням к широкой площадке. Он легко преодолевал подъем, трудный даже для человека вполовину моложе его. Риммер был одет в одну из просторных черных ряс Стренгьярда, конец его длинной белой бороды заложен за пояс.

— Я явился на ваш зов, принц Джошуа, — сказал он с чопорной вежливостью.

— Спасибо, Ярнауга, — ответил принц. — Ступай, Деорнот. Мы встретимся за ужином.

— Да, ваше высочество, — Деорнот поклонился, держа шлем в руке и стал спускаться по лестнице, перешагивая через две ступеньки.

Некоторое время после его ухода Джошуа молчал. Потом он простер руку над суетой города Наглимунда к фермерским полям за ним, переливающимся желтыми и зелеными красками.

— Посмотри туда, старик. Посмотри! Крысы идут грызть наши стены. Мы теперь долго не увидим этой мирной картины, если вообще увидим когда-нибудь.

— О наступлении Элиаса уже говорят в замке, Джошуа.

— Так и должно, — принц, словно налюбовавшись открывшимся перед ним зрелищем, повернулся спиной к парапету и пристально посмотрел на ясноглазого старика. — Ты проводил Изгримнура?

— Да, Он не был удивлен, что приходится уходить тайно и до восхода.

— Что еще можно было сделать? После того, как мы распустили слухи о его важной миссии в Пирруине, было бы неловко, если бы кто-нибудь увидел его в одеждах священника — и безбородого, как мальчишка из Элвритсхолла. — Принц натянуто улыбнулся. — Видит Бог, Ярнауга, хотя я сам переодевал его, это нож в моем сердце, что я отрываю этого доброго человека от семьи и посылаю его исправлять мои собственные промахи.

— Вы господин здесь, Джошуа; иногда у господина нет той свободы, которая дана даже самому презренному рабу. Принц сунул правую руку под плащ.

— Он взял Квалнир?

Ярнауга улыбнулся:

— Спрятал под верхним платьем. Да поможет Господь тому, кто попробует обокрасть этого старого толстого монаха.

Усталая улыбка принца на мгновение стала шире.

— Даже сам Бог ничего не сможет сделать для них, когда Изгримнур в таком настроении. — Улыбка не дожила до конца фразы. — Теперь, Ярнауга, пройдись со мной по стене. Мне нужны твои зоркие глаза и мудрые слова.

— Я вижу дальше, чем большинство людей, Джошуа, этому научили меня мой отец и моя мать. Вот почему мое имя переводится с риммерпакка как "Железные глаза": я вижу сквозь пелену облаков так же хорошо, как железо разрушает чары. Что же до остального, то мне трудно будет сказать то, что достойно называться мудростью, в такой поздний час.

Принц отмахнулся.

— Подозреваю, что ты уже помог мне увидеть многое, что было недоступно моему взору. Расскажи мне что-нибудь об Ордене Манускрипта. Это он послал тебя в Танголдир, чтобы ты наблюдал за Пиком Бурь?

Старик быстро шел рядом с принцем, рукава его рясы вились за ним, как черные знамена.

— Нет, принц, приказывать не в обычаях Ордена. Мой отец тоже был Носителем свитка. — Северянин достал из-за ворота своего одеяния золотую цепь и показал Джошуа резное перо и свиток, висевшие на ней. — Он растил меня, чтобы я занял его место, и мне не оставалось ничего другого, кроме как угодить ему. Орден не принуждает; он только просит, чтобы каждый делал то, что может.

Джошуа некоторое время шел молча, размышляя о чем-то.

— Вот если бы так можно было управлять страной, — сказал он наконец. — Если бы люди всегда делали то, что следует. — Он перевел на старого риммера взгляд задумчивых серых глаз. — Но не всегда все так просто — а добро и зло иногда трудно отличить друг от друга. Скажи, у Ордена Манускрипта ведь был верховный жрец или принц? Это был Моргенс?

Ярнауга скривил губы.

— Безусловно, бывают времена, когда необходимо иметь вождя, сильную руку. Наша горестная неподготовленность к настоящим событиям еще раз доказывает это. — Старик покачал головой. — И мы бы немедленно доверили такое руководство доктору Моргенсу, если бы он об этом попросил — он был человеком невероятного ума, Джошуа. Я надеюсь, что вы по достоинству ценили его, пока он был жив. Но он не хотел. Он хотел только искать, читать и задавать вопросы. Тем не менее спасибо тем силам, какими бы они ни были, которые оставляли его с нами все это время. Сейчас единственная наша защита — это его предвидения.

Джошуа остановился, облокотившись на парапет.

— Значит, у этого вашего Ордена никогда не было вождя?

— Нет, с тех пор, как Эльстан, Король Рыбак, — ваш святой Эльстан — свел ученых вместе… — Он помолчал, вспоминая. — Один было появился, уже в мое время. Маленький эрнистириец, очередное открытие Моргенса. У него был почти такой же могучий ум, как и у доктора, только меньше предусмотрительности, так что он изучал предметы, которых Моргенс никогда бы не стал трогать. Он был честолюбив и настаивал, чтобы мы активнее и деятельнее боролись за добро. Он действительно мог однажды стать тем вождем, о котором вы говорите, Джошуа, человеком великого ума и силы…

Когда старик замолчал, Джошуа взглянул на него и увидел, что острые глаза риммера устремлены к западному горизонту.

— И что случилось? — спросил принц.. — Он умер?

— Нет, — медленно ответил Ярнауга, не отводя взляда от каменистой равнины. — Нет, не думаю. Он… изменился. Что-то испугало его, или причинило ему боль, или… что-то еще. Он давно покинул нас.

— Значит у вас все-таки случались поражения? — спросил принц, снова начиная движение. Старик не последовал за ним.

— О конечно, — сказал он и поднял руку, как бы заслоняя лоб, вглядываясь в смутную даль. — Прейратс тоже некогда был с нами.

Прежде, чем принц смог что-либо ответить на это потрясающее сообщение, его перебили.

— Джошуа! — крикнул кто-то со двора. Принц плотнее сжал губы.

— Леди Воршева, — сказал он и посмотрел вниз, где стояла возмущенная женщина в горящем красном платье. Ее черные волосы стлались по ветру, как горький дым. Рядом с ней маячила унылая фигура Таузера. — Что вам от меня нужно? — спросил принц. — Вы должны быть в замке. Собственно говоря, я приказал вам быть в замке.

— Там я и была, — ответила она сердито. Приподняв подол платья, леди Воршева направилась к лестнице, ведущей наверх, продолжая свою пылкую речь. — И скоро уйду обратно, не беспокойтесь. Но сначала я хочу еще раз взглянуть на солнце — или вы собираетесь вечно держать меня в темном погребе?

Справившись с раздражением, Джошуа с трудом сохранял лицо спокойным и суровым.

— Небу известно, что в замке есть окна, леди. — Тут принц, нахмурившись, посмотрел на Таузера:

— Неужели ты не можешь даже не пускать ее на стены, Таузер? Скоро начнется осада. — Маленький человек пожал плечами и захромал по ступенькам вслед за Воршевой.

Леди слегка задыхалась, когда подошла к принцу.

— Покажите мне войска вашего ужасного брата, — попросила она.

— Если бы его войска были здесь, — раздраженно сказал Джошуа, — здесь бы не было вас. Пока что видеть нечего. Спускайтесь, пожалуйста, вниз.

— Джошуа? — Ярнауга все еще щурился на западный горизонт. — Пожалуй, кое-что все-таки можно увидеть.

— Что?! — в одно мгновение принц оказался подле старого риммера, всем телом навалившись на парапет и вытянувшись, чтобы разглядеть то, что увидел старик. — Элиас? Так скоро? Я ничего не вижу! — В возбуждении он ударил кулаком по камню.

— Я сомневаюсь, что Верховный король может подходить с запада, — сказал Ярнауга. — Не удивляйтесь, что не видите их. Как я уже говорил вам, у меня очень острые глаза. Тем не менее они там. Много лошадей и людей — слишком далеко, чтобы сказать, сколько именно, — двигаются по направлению к нам. Там. — Он протянул руку.

— Слава Узирису! — возбужденно воскликнул Джошуа. — Ты наверное прав! Это может быть только Леобардис! — Он выпрямился, полный жизни и энергии, хотя лицо его омрачала тревога. — Положение довольно затруднительное, — сказал он, обращаясь в основном к себе. — Наббанайцы не должны подходить слишком близко, иначе они окажутся зажатыми между Элиасом и стенами Наглимунда. Тогда нам пришлось бы впустить их, и они стали бы просто лишними ртами. — Он поспешил к лестнице. — Если они встанут слишком далеко, мы не сможем оказать им никакой помощи в схватке с Элиасом. Надо послать к ним гонцов! — Он сбежал по ступенькам, громкими криками призывая Деорнота и Идгрема, лорда-констебля Наглимунда.

— О Таузер! — сказала леди Воршева. Щеки ее раскраснелись от ветра и от стремительного развития событий. — Мы все-таки спасемся! Помощь близка!

— Я тоже надеюсь на это, моя леди, — ответил шут. — Я уже прошел все это вместе с Джоном, моим господином, вы же знаете… Но я не стремлюсь пережить это снова!

Внизу во дворе кричали и ругались солдаты. Джошуа стоял на краю колодца с мечом в руке и отдавал распоряжения. Лязг металла, когда копья ударялись о щиты, а мечи и шлемы торопливо разбирали из углов, где они были сложены, разнесся над стенами замка, как звук мольбы.

Граф Аспитис Превис обменялся несколькими выразительными словами с Бенигарисом и направил лошадь к герцогу. Вместе, шаг за шагом, продвигались они по мокрой густой траве. Восходящее солнце казалось размытым сияющим пятном над серым горизонтом.

— Молодой Аспитис! — сердечно сказал Леобардис. — Какие новости? — Если у него и были не лучшие отношения с собственным сыном, он должен хотя бы проявлять снисходительность к друзьям Бенигариса, даже если речь шла об Аспитисе, которого он считал наименее приятным представителем дома Превенов.

— Разведчики только что вернулись, мой герцог. — Граф, стройный, красивый молодой человек был страшно бледен. — Мы меньше чем в пяти лигах от стен Наглимунда, мой лорд.

— Хорошо. Если Господь будет милостив к нам, мы окажемся там к концу дня.

— Но Элиас опередил нас. — Аспитис взглянул на сына герцога. Бенигарис тряхнул головой и выругался про себя.

— Он уже осадил крепость? — удивленно спросил Леобардис. — Как? Он научил свои войска летать?

— О нет, мой лорд, это не Элиас, — поспешил поправиться Аспитис. — Это большое войско под флагом Вепря и Копий — знамена графа Гутвульфа Утаньятского. Он от нас в полулиге или около того, и он не пустит нас к воротам.

Герцог облегченно покачал головой:

— Сколько человек у Гутвульфа?

— Около ста лошадей, мой лорд, но Верховный король не может намного отстать от него.

— Что же, это мало должно нас беспокоить, — сказал Леобардис, направляя коня к одному из маленьких ручьев, пересекающих луговые земли на восток от Гринвуда. — Пусть Верховный король и его войска там и томятся. Мы понадобимся Джошуа на близком расстоянии, где сможем беспокоить осадивших и держать открытыми их линию обороны, — с громким плеском он въехал в поток. Бенигарис и граф Аспитис тоже пришпорили коней.

— Но, отец, — сказал Бенигарис, догоняя его. — Подумай только! Наши разведчики говорят, что Гутвульф опередил армию короля всего с сотней рыцарей. — Аспитис согласно кивнул, и Бенигарис сдвинул брови, стараясь, чтобы его слова звучали как можно убедительнее:

— Нас втрое больше, а если послать вперед гонцов, к нам присоединятся и войска Джошуа. Мы раздавили бы Гутвульфа о стены Наглимунда, как между молотом и наковальней. — Он улыбнулся и хлопнул по закованному в доспехи плечу отца. — Подумай, как это понравится королю Элиасу — ему придется дважды подумать, верно?

Некоторое время Леобардис молчал. Он оглянулся на развевающиеся знамена своих легионов, растянувшихся по лугам на целую милю. Солнце на минуту пробилось через дымку облаков, окрасив пригнувшуюся от ветра траву. Это напомнило ему Лекелендский восточный зал его дворца.

— Зовите трубача, — вымолвил он. Аспитис повернулся и прокричал приказание.

— Хеа! Я пошлю всадников в Наглимунд, отец, — сказал Бенигарис, с облегчением улыбнувшись.

Герцог видел, как сильно жаждал славы его сын, но этот подвиг принесет славу и Наббану.

— Выбери лучших, сын мой, — крикнул он, когда Бенигарис поскакал к войскам. — Потому что мы должны опередить время! — Он повысил голос до крика, и головы его легионов повернулись к нему:

— Скачите, легионы! За Наббан и Мать Церковь! Да страшатся наши враги!

Бенигарис вскоре вернулся доложить, что гонцы отправлены. Герцог Леобардис приказал трубачу замолчать и потом затрубить снова. Огромная армия помчалась вперед. Когда они выезжали из Иннискрика, копыта стучали, раскатываясь барабанной дробью по лугам и долинам. В мутном утреннем небе сияло солнце, и по ветру полоскались голубые с золотом знамена. Зимородок летел к Наглимунду.

Выводя из ворот Наглимунда сорок конных рыцарей, Джошуа все еще не надел свой ничем не украшенный шлем. Арфист Сангфугол выбежал следом, протягивая ему что-то; принц натянул поводья, и лошадь перешла на шаг.

— Что тебе? — нетерпеливо спросил он, оглядывая туманный горизонт.

Арфист задыхался.

— Это… знамя вашего отца, принц Джошуа, — сказал он, передавая сверток. — Привезено… из Хейхолта. У вас нет никакого знамени, кроме Серого Лебедя Наглимунда — а что лучше Дракона и Древа могли бы вы желать?

Принц посмотрел на красно-белое знамя, полуразвернутое у него на коленях. Глаз огненного Дракона сурово сверкал, как будто кто-то угрожал древу, вокруг которого он обвился. Деорнот, Изорн и еще несколько ближайших рыцарей выжидательно улыбались.

— Нет, — сказал Джощуа, передавая знамя обратно Сангфуголу. Взгляд его был холоден и суров. — Я не мой отец. И я не король.

Он повернулся, намотал поводья на правое запястье и поднял руку.

— Вперед! — воскликнул он. — Мы идем навстречу друзьям и врагам.

И отряд двинулся вперед по узким улочкам города. Цветы, брошенные провожающими со стен замка, падали на грязную, разбитую дорогу за их спинами.

— Что ты там увидел, риммер? — нахмурившись, спросил Таузер. — Что ты там бормочешь?

Маленький отряд Джошуа цветным пятнышком исчезал в тумане.

— По краю горы к югу спускаются всадники, — ответил Ярнауга. — Мне не кажется, что их много, но то далеко. — Он прикрыл глаза, как бы вспоминая что-то, потом снова открыл их, всматриваясь вдаль.

Таузер непроизвольно начертал знак древа: глаза старого риммера были ясными и свирепыми и светились, как сапфировые лампы!

— Голова вепря на скрещенных копьях, — прошипел Ярнауга. — Чье это?

— Гутвульф, — смущенно сказал Таузер. Судя по тому, что видел на горизонте старый шут, северянин наблюдал за призраками. — Граф Утаньята, Рука Короля.

Рядом на стене леди Воршева тоскливо смотрела вслед исчезающему отряду принца.

— Он идет с юга, опережая основную армию Элиаса. Кажется, Леобардис увидел его. Наббанаи повернули к югу, как будто навстречу ему.

— Сколько… сколько человек? — спросил Таузер, чувствуя, что перестает понимать, что происходит. — Как тебе удается видеть все это? Я ничего не могу разглядеть, а мое зрение, это единственное, что не…

— Сто рыцарей, может быть даже меньше, — перебил его северянин. — Вот что меня беспокоит: почему их так мало?

— Боже милостивый! Что затеял герцог? — выругался Джошуа, поднимаясь в стременах, чтобы лучше видеть. — Они повернули на восток и на полном ходу мчатся к южным горам! Он потерял разум?

— Смотрите, мой лорд! — крикнул Деорнот. — Смотрите, там, у подножия Бычьей Спины!

— Во имя любви к Эйдону, это же армия короля! Что делает Леобардис? Он собирается атаковать Элиаса без нашей поддержки?

Джошуа хлопнул лошадь по шее, пришпорил ее и помчался вперед.

— Кажется, их немного, принц Джошуа, — окликнул Деорнот. — Возможно, это передовой отряд.

— Почему он не послал гонцов? — жалобно спросил принц. — Смотри, они хотят оттеснить его к Наглимунду и прижать к стене. Почему, во имя Господа, Леобардис не поспал ко мне гонцов?! — Он вздохнул и повернулся к Изорну, откинувшему со лба медвежий шлем своего отца, чтобы лучше видеть горизонт. — Ну что же, дружище, в конце концов это проверка для нашего мужества.

Неизбежность боя, казалось, словно мантией окутала Джошуа полной безмятежностью. Глаза его были спокойны, на губах играла странная полуулыбка. Изорн улыбнулся Деорноту, отвязывавшему щит от луки седла, и снова взглянул на принца.

— Пусть испытают его, лорд, — сказал сын герцога.

— Вперед! — вскричал Джошуа. — Перед нами разоритель из Утаньята! Вперед! — с этим призывом он пустил галопом своего пегого скакуна, и дерн фонтаном разлетался под копытами лошади.

— За Наглимунд! — закричал Деорнот, высоко подняв меч. — За Наглимунд и за нашего принца!

— Гутвульф еще держится, — сказал Ярнауга. — Он остановился на горе, хотя наббанайцы наступают. Джошуа повернул им навстречу.

— Он вступил в сражение? — испуганно спросила Воршева. — Что происходит с принцем?

— Он еще не достиг поля боя — вот! — Ярнауга побежал по стене к юго-западной башне. — Рыцари Гутвульфа приняли первую атаку наббанайцев! Все смешалось! — Он прикрыл глаза и постучал по векам костяшками пальцев.

— Что?! Что?! — Таузер сунул палец в рот и яростно грыз его, безуспешно пытаясь что-нибудь разглядеть. — Ты мне тут не молчи, риммер!

— Трудно понять, что там происходит, с такого расстояния, — сказал Ярнауга, и совершенно напрасно, потому что ни один из двух его слушателей, так же, как и никто другой во всем замке, не видел ничего, кроме слабого двигающегося пятна в тени Бычьей Спины. — Принц приближается к месту сражения… Рыцари Гутвульфа и Леобардиса разбросаны по холмам. Теперь… теперь… — Он замолчал, сосредоточившись.

— Ах! — свирепо зарычал Таузер, хлопая себя по тощему бедру. — Во имя Святого Муирфата и Архангела, это хуже всего, что только можно себе вообразить. С тем же успехом я мог бы прочесть это в… в книге! Черт тебя побери, старец, говори!

Все это разворачивалось перед Деорнотом, словно во сне — мрачное мерцание доспехов, крики и глухие удары клинков о щиты. Когда отряд принца приблизился к сражающимся, он увидел, как меняются лица рыцарей Наббана и эркинландеров и почувствовал, как вихрь удивления пронесся по битве при их появлении. В какое-то мгновение он почувствовал себя частицей сверкающего моря, несущейся на гребне нависающей волны. Через секунду рев и лязг оружия охватили его; рыцари Джошуа врезались с фланга в Вепря и Копья Гутвульфа.

Кто-то оказался прямо перед ним: пустое лицо в маске шлема над обезумевшими глазами боевого коня. Деорнот почувствовал удар в плечо, от которого пошатнулся в седле, копье врага ударилось в его щит и скользнуло в сторону. Он видел перед собой его темную накидку, и, схватив меч двумя руками, взмахнул им. Меч прошел мимо щита и ударил в грудь рыцаря, скинул его с коня в грязную окровавленную траву.

Теперь он был свободен; Деорнот огляделся, пытаясь различить знамя Джошуа, и почувствовал, как слабо пульсирует плечо. Принц и Изорн, сын Изгримнура, спина к спине сражались в центре бурлящей лавины рыцарей Гутвульфа. Быстрая рука Джошуа метнулась вперед, и Найдл пронзил забрало одного из украшенных черным гребнем всадников. Руки врага взлетели к закрытому металлом лицу, немедленно окрасившись кровью, и рыцарь рухнул на землю, скрывшись из глаз, когда попятилась оставшаяся без хозяина лошадь.

Деорнот увидел Леобардиса, герцога Наббана, на юго-восточном фланге битвы, под развевающимся знаменем Зимородка. Два рыцаря поблизости от него сдерживали упирающихся коней, и Деорнот догадался, что гигант в гравированых доспехах — должно быть сын герцога Бенигарис. Черт бы побрал этого человека! Герцог Леобардис стар, но почему Бенигарис не вступает в битву? Это война!

Новая фигура возникла перед ним, и Деорнот дернул за поводья, чтобы избежать стремительного удара боевого топора. Всадник, не оборачиваясь, промчался мимо, но за ним по пятам следовал другой. На некоторое время он позабыл обо всем, обмениваясь яростными ударами с утаньятом. Лязг и крики боя казались ему теперь ровным гулом стремительного водопада. Наконец он нащупал слабое место в защите своего противника и обрушил меч на его шлем, сминая шарнир забрала. Рыцарь повалился в сторону и сполз с коня, зацепившись ногой за стремя. Так он повис, напоминая заколотого борова В замковой кладовой. Обезумевшая лошадь уволокла его прочь.

Граф Гутвульф в черном плаще и черном шлеме наносил удары направо и налево, отбиваясь от двух одетых в голубое наббанайских воинов, как будто они были несмышлеными мальчишками, всего в броске камня от Деорнота. Молодой рыцарь уже пригнулся в седле, чтобы мчаться к нему — сколько славы в том, чтобы обменяться ударами с Чудовищем Утаньята — когда упавшая рядом с ним лошадь развернула его собственного коня в другую сторону. Остановившись, все еще одурманенный, словно во сне, он обнаружил, что скакал вниз с горы через самую гущу сражения. Перед ним было синее с золотом знамя Леобардиса; герцог с развевающимися из-под шлема белыми волосами, стоял, высоко поднявшись в стременах, выкрикивая слова ободрения своим людям, потом опустил забрало и скрыл свои ясные глаза, собираясь вступить в бой.

На глазах у Деорнота сон обернулся кошмаром. Тот, кого он считал Бенигарисом, двигаясь так медленно, что Деорноту казалось, он может в любой момент протянуть руку и остановить его, вытащил длинный клинок и аккуратно, обдуманно вонзил его сзади в шею герцога. В шуме и безумии бурлящей битвы, никто, кроме Деорнота, не видел этой чудовищной сцены. Когда обагренный кровью клинок был вытащен, Леобардис воздел к небу дрожащие руки в железных перчатках, как бы пытаясь проговорить что-то через душащее его всепоглощающее горе, и спустя секунду осел в седле, склонившись к белой шее своей лошади, по которой потоком хлынула его кровь. Потом он медленно упал на землю.

Бенигарис некоторое время смотрел на него, как будто увидел выпавшего из гнезда птенца, потом поднес к губам рог. На мгновение Деорноту показалось, что в черной прорези шлема Бенигариса что-то блеснуло, словно сын герцога перехватил его ошеломленный взгляд через головы сражающихся людей.

Рог пел долго и хрипло, и многие головы повернулись на зов.

— Тамбана Леобардис эйс! — проревел Бенигарис, и, как это ни чудовищно, голос его был хриплым и скорбным. — Герцог пал! Отец убит! Отходите!

Он снова затрубил в рог. Деорнот в ужасе смотрел на него, не в силах поверить, как вдруг со склонов горы ответил другой сигнал. Одетые в доспехи всадники выскочили из-за тенистого укрытия деревьев.

— Огни Севера! — простонал Ярнауга, погрузив Таузера в пучину отчаяния.

— Скажи нам, как вдет битва?!

— Боюсь, она проиграна, — сказал риммер голосом гулким, как ночное эхо. — Кто-то упал.

— О! — выдохнула Воршева, и слезы были в ее глазах. — Джошуа! Это не Джошуа?!

— Не могу сказать. Я полагаю, что это может быть Леобардис. Но еще одно войско спускается с горы. Одеты в красное, на знамени… Орел?

— Фальшир! — простонал Таузер и, стянув с головы шапку с бубенцами, со звоном швырнул ее о камень. — Матерь Божья, это граф Фенгбальд! О Узирис Эидон, спаси нашего принца! Ублюдки королевские!

— Они ударят по Джошуа, как молот, — сказал Ярнауга. — А наббанайцы, по-моему, в замешательстве. Они… они…

— Отступайте! — кричал Бенигарис, и Аспитис Первис рядом с ним выхватил знамя из рук потрясенного пажа Леобардиса и растоптал мальчика копытами своего коня.

— Их слишком много! — кричал он. — Герцог мертв! Отступайте!

Деорнот развернул коня и поскакал через кровавую свалку обратно к Джошуа.

— Западня! — кричал он. Рыцари Фенгбальда ураганом неслись с горы, их клинки сверкали. — Это западня, Джошуа!

Он прорубил дорогу через двух вепрей Гутвульфа, пытавшихся преградить ему путь, получив несколько сильных ударов по щиту и мечу. Он сразил второго прямым ударом в горло и чуть не потерял свой меч, застрявший в теле. Он видел, что по его забралу течет кровь, но не знал, чья.

Принц звал назад своих рыцарей, рог Изорна трубил, перекрывая крики и звон оружия.

— Бенигарис убил герцога! — крикнул Деорнот. Джошуа ошеломленно обернулся, когда окровавленная фигура молодого рыцаря выехала на него. — Бенигарис заколол его сзади! Мы в ловушке!

На мгновение принц замешкался, подняв руку, словно хотел откинуть забрало и оглядеться. Фенгбальд и его орлы скакали к тылу наглимундцев, стараясь отрезать им путь к отступлению.

Принц поднял обернутую поводьями руку со щитом.

— Труби в рог, Изорн! — крикнул он. — Мы должны пробиться! Назад! Назад в Наглимунд! Мы преданы!

Под звук рога со страшными гневными криками рыцари Джошуа бросились вперед прямо к растянувшейся по холму цепи всадников Фальшира. Деорнот гнал лошадь, пытаясь достигнуть передовых рыцарей, и видел, как сверкающий клинок Джошуа обходил защиту первого орла, нанося змеиные удары под рукой рыцаря. Потом Деорнот увидел прямо перед собой красные плащи. Он взмахнул мечом и выругался: он не знал и сам, что его щеки, закрытые шлемом, были мокры от слез.

Люди Фенгбальда, смущенные свирепостью нападающих, медленно поворачивались, и в этот момент наглимундцы прорвались. Наббанаиские легионы в панике и беспорядке бежали к Инникскрику. Гутвульф не стал преследовать их, а послал свой отряд на подмогу Фенгоальду.

Деорнот гладил шею коня. Он слышал тяжелое дыхание лошади, когда они галопом неслись назад, через луга и вспаханные поля. Звуки погони постепенно затихали, а впереди вырастали стены Наглимунда.

Ворота были подняты и ждали их, словно черная разверстая пасть. Голова Деорнота пульсировала, как барабан, по которому выбивают дробь. Ему внезапно очень захотелось быть проглоченным — чтобы скатиться в глубокое темное забвение и никогда больше не выходить на свет.

11. ЗЕЛЕНЫЙ ШАТЕР

— Нет, принц Джошуа. Мы не можем допустить, чтобы вы сделали такую глупость. — Изорн тяжело сел, оберегая раненую ногу.

— Не можете? — Принц оторвал глаза от пола и посмотрел на риммера. — А разве вы мои тюремщики? Разве я неразумный ребенок или полный идиот? Почему вы указываете мне, что я должен делать?

— Мой принц, — сказал Деорнот, успокаивающе положив руку на колено раздраженного Изорна. — Вы, конечно, господин здесь. Разве мы не следуем за вами, куца бы вы ни позвали нас? Разве мы не клялись вам в преданности? — По всей комнате угрюмо закивали головы. — Но вы просите у нас слишком многого. Поймите это. После страшного предательства, которое мы только что видели, неужели вы считаете, что королю вообще можно доверять?

— Я знаю его, как никто из вас. — Джошуа, словно сжигаемый каким-то внутренним огнем, вскочил с кресла и подошел к столу. — Он желает моей смерти, конечно, но не такой. Не такой бесчестной. Если он поклянется, что это будет совершенно безопасно, и если мы не совершим явной глупости, я вернусь назад целым и невредимым. Он все еще играет роль Верховного короля, а Верховные короли не убивают своих братьев, когда они приходят к ним безоружные и под флагом перемирия.

— Тоща почему он бросил вас в подземелье, о котором вы нам рассказывали? — нахмурившись, спросил Этельферт из Тинсетта. — Вам кажется, что это доказательство его благородства?

— Нет, — отвечал Джошуа. — Но я не думаю, что это было делом рук Элиаса. Мне кажется, что этим управлял Прейратс, по крайней мере до того, как дело было сделано. Элиас превратился в чудовище — и да поможет мне Бог, потому что некогда он был моим братом больше, чем по крови, — но у него все еще сохранилось какое-то понятие о чести.

Деорнот зашипел:

— Такое, какое он показал Леобардису?

— Честь волка, который убивает слабых и бежит от сильных! — фыркнул Изорн.

— Я не думаю. — Спокойное лицо Джошуа напряглось. — Отцеубийство Бенигариса было продиктовано завистью. Я подозреваю, что Элиас…

— Простите, принц Джошуа, — вмешался Ярнауга и, подняв брови, обвел глазами слушателей. — Не кажется ли вам, что вы ищете оправдания вашему брату? Озабоченность ваших подданных весьма похвальна. То, что Элиас попросил о переговорах, вовсе не означает, что вы должны немедленно спешить к нему. Не будет бесчестьем, если вы откажетесь.

— Спаси меня Узирис, старик, меня ни капли не беспокоит, кто и что подумает о моей чести! — отрезал Джошуа. — Я знаю моего брата и понимаю его так, как никто из вас понять не может, — и не говорите мне, что он переменился, Ярнауга. — Принц сверкнул бешеным взглядом, предупреждая неизбежные слова старика. — Как бы то ни было, я пойду, и больше тут нечего обсуждать. Теперь оставьте меня. Еще много дел, о которых я должен подумать.

— Он сошел с ума, Деорнот? — спросил Изорн. Широкое лицо северянина потемнело от мрачного предчувствия. — Как он может по собственной воле идти прямо в кровавые руки короля?

— Упрямство, Изорн! Но кто я такой, чтобы так говорить о нем? Может быть, он действительно знает, что делает. — Деорнот покачал головой. — Эта проклятая штука все еще здесь?

— Шатер? Да. На расстоянии полета стрелы от стен — и столько же до лагеря Элиаса.

Деорнот шел медленно, подделываясь под шаг молодого риммера, которому сильно мешала его раненая нога.

— Спаси нас Бог, Изорн, никогда раньше я не видел его таким, а уж я служу ему с тех пор, как у меня хватило силы держать в руках меч. Кажется, он решил доказать, что Гвитин был не прав, когда назвал его нерешительным. Что ж, если мы не можем его остановить, надо сделать все возможное, чтобы его защитить. Герольд короля сказал: не больше двух телохранителей?

— И столько же у короля.

Деорнот задумчиво кивнул.

— Если эта моя рука, — он показал на перевязь из белой ткани, — сможет двигаться послезавтра, никакая сила на небе и на земле не удержит меня от того, чтобы быть одним из этих двух.

— А я буду другим, — сказал Изорн.

— Мне кажется, тебе лучше оставаться за стенами с двумя десятками всадников. Давай поговорим с лордом-констеблем Идгремом. Если будет засада, если заметят, что хоть воробей вылетит из лагеря к этому шатру, — вы будете там за несколько мгновений.

Изорн кивнул.

— Хорошо. Может быть, нам стоит еще поговорить с мудрецом Ярнауга? Пусть он даст Джошуа какие-нибудь чары.

— В чем он действительно нуждается, и мне больно говорить об этом, — так это в заклятье, которое защитило бы его от собственной неосторожности. — Деорнот перешагнул через большую лужу. — Как бы то ни было, никакие чары не защитят от удара кинжалом в спину.

Губы Лута постоянно безмолвно двигались, как будто он непрерывно что-то объяснял. Его непрестанное бормотание стало безмолвным накануне, и Мегвин проклинала себя за то, что не записала его последних слов, но тогда она надеялась, что он снова обретет голос, как это бывало уже много раз с тех пор, как его ранили. Теперь она понимала, что этого уже не будет.

Глаза короля были закрыты, но на восковом лице постоянно сменялись выражения страха и скорби. Касаясь его горящего лба, глядя на то, как напрягаются губы, силясь что-то сказать, она все время чувствовала, что должна заплакать, что когда непролившиеся слезы переполнят ее, они хлынут наружу прямо через кожу. Но Мегвин не плакала с той самой ночи, когда ее отец повел войско на Иннискрик — даже тогда, когда его принесли к ней на носилках, обезумевшего от нестерпимой боли, замотанного ярдами потемневшей от крови ткани. Если она не плакала тогда, то теперь уж никогда не заплачет. Слезы нужны детям и идиотам.

Чья-то рука коснулась ее плеча.

— Мегвин, принцесса. — Это был Эолер. Его умное лицо было сложено в горестную маску так же тщательно, как складывают на зиму летнюю одежду. — Мне нужно поговорить с вами, но не здесь.

— Уйдите, граф, — сказала она, оглядываясь на грубую постель из палок и соломы. — Мой отец умирает.

— Я разделяю ваше горе, леди. — Его прикосновение стало тяжелее, как ласка животного, слепо тыкающегося носом в темноте. — Разделяю, поверьте. Но живые должны жить, поймите, а ваши люди нуждаются в вашей помощи. — Как бы почувствовав, что его слова слишком холодны и горды, он быстро и нежно сжал ее руку и сразу отпустил. — Пожалуйста. Лут уб-Лутин не хотел бы, чтобы это было как-нибудь иначе.

Мегвин подавила горестные возражения. Он был прав, как всегда. Она встала. Колени, так долго упиравшиеся в каменный пол пещеры, теперь ныли. Принцесса молча последовала за ним мимо мачехи Инавен, которая сидела в ногах постели короля, глядя на коптящий факел на стене.

Только посмотреть на нас, удивленно подумала Мегвин. Эрнистири понадобились тысячи лет, чтобы выползти из пещер на солнце, — она склонила голову, чтобы пройти под низкими сводами очередного перехода, щуря глаза от едкого дыма факелов. Но один только месяц сумел загнать нас обратно. Мы превращаемся в животных. Боги отвернулись от нас.

Она снова подняла голову, вслед за Эолером выходя на солнечный свет. Шум дневного лагеря оглушил ее: дети, играющие на глинистой земле под бдительным присмотром, придворные дамы — многие в лохмотьях, оставшихся от их парадной одежды, — приготовляющие белок и зайцев для котла с похлебкой и мелющие зерно на плоских камнях. Деревья, тесно окружившие каменный пятачок на склоне горы, нехотя кланялись ветру.

Мужчин почти не было; те, кто не погиб у Иннискрика и не залечивал раны в сотах пещер, были на охоте или стояли на страже нижних склонов, чтобы пресечь любые попытки Скали окончательно сокрушить сопротивление гордого Эрнистира.

Все, что у нас осталось, это воспоминания, подумала она, глядя на свою изорванную, грязную юбку, м потаенные пещеры Грианспога. Мы загнаны, как лисица в нору. Когда Элиас, охотник, явится, чтобы забрать добычу у пса Скали, с нами будет покончено.

— Чего вы хотите от меня, граф Эолер? — спросила она.

— Это не я хочу, Мегвин, — сказал он, тряхнув головой. — Это Скали. Часовые сообщают, что все утро он стоял у подножия Моир Браха, призывая вашего отца.

— Пусть свинья визжит. — Мегвин нахмурилась:

— Почему никто из мужчин не воткнул стрелу в его грязную шкуру?

— Стреле не долететь до него, принцесса. И с ним полсотни людей. Боюсь, что мы должны спуститься и выслушать его — из укрытия, конечно, невидимые.

— Конечно, — презрительно сказала она. — А почему нас должно заботить, что там говорит Скали Острый Нос? Не сомневаюсь, он снова предлагает нам сдаться.

— Возможно. — Граф Эолер задумчиво опустил глаза, и Мегвин внезапно стало жаль, что он должен терпеть ее недоброжелательство. — Но я думаю, и что-то еще, леди.

— Хорошо, — сказала она. Мегвин хотелось уйти от постели умирающего Лута, и она ненавидела себя за это желание. — Позвольте мне только надеть туфли, и я пойду с вами.

Почти час понадобился им, чтобы спуститься по заросшему лесом склону. Земля была мокрой и раскисшей, воздух холодным. Мегвин шла по оврагу вслед за Эолером, и за ней тянулись облачка дыхания. Серый холод выгнал из Циркколя птиц, а может быть лишил их голоса. Ни один звук не сопровождал их в пути, кроме смутного бормотания шелестящих веток.

Мегвин смотрела на стройную фигуру графа Над Муллаха, который легко пробирался через густой подлесок, двигаясь с фацией и безмятежностью ребенка, и снова была полна глупой и безнадежной любви к нему. Это чувство казалось ей, длинноногой, неуклюжей дочери умирающего человека, таким нелепым, что перешло во что-то вроде злобы. Когда Эолер повернулся, чтобы помочь ей перейти через выступающий валун, она нахмурилась возмущенно, как будто он предложил ей не руку, а оскорбление.

Люди, столпившиеся под прикрытием маленькой рощи, из которой был виден длинный хребет, именуемый Моир Брах, были ошеломлены появлением Мегвин и Эолера, но быстро опустили вскинутые луки и знаками показали вновь прибывшим подойти к ним. Глядя вниз на каменный палец, благодаря которому хребет получил свое название, сквозь заросли папоротника, она увидела толпу маленьких как муравьи фигурок, на расстоянии примерно полумили от их укрытия.

— Он только что заткнулся, — прошептал один из часовых, почти мальчик, с расширенными от возбуждения глазами. — Он сейчас опять начнет, принцесса, вот увидите!

Как бы в подтверждение его слов, одна из фигурок отделилась от толпы людей в шлемах и капюшонах, окружавших повозку и упряжку лошадей. Фигурка поднесла руки ко рту и стояла так, повернувшись слегка к северу от укрытия эрнистирийцев.

-..последний раз… — его голос едва доносился к ним, приглушенный расстоянием. — Я предлагаю вам… заложники… вернуть за…

Мегвин напрягала слух, чтобы разбирать слова. Информация?

-..о мальчишке колдуна и… принцессе.

Эолер быстро взглянул на Мегвин, которая сидела неподвижно, застыв, как статуя. Что им нужно от нее?

-..если вы не скажете… где… находится принцесса… мы… этих заложников.

Человек, который говорил — а Мегвин в душе была уверена, что это сам Скали, просто по тому, как он шел, широко расставив ноги, и злобному издевательскому тону, которого не могло скрыть даже расстояние, — помахал рукой, и к месту, где он стоял, подтащили от повозки сопротивляющуюся фигурку в светло-голубых лохмотьях. У Мегвин страшно сжалось сердце. Она знала, что светло-голубое платье принадлежит Сигве, маленькой Сигве, хорошенькой и глупенькой.

-..если вы не скажете нам… вы знаете… принцесса Мириамель, вещи… плохо для этих… — Скали махнул рукой, и брыкающаяся, тоненько кричащая девушка — которая могла и не быть Сигвой, старательно убеждала себя Мегвин, — была брошена обратно в повозку, к другим пленникам, лежащим в ней.

Итак, это принцессу Мириамель они ищут, сообразила она, дочь Верховного короля! Она убежала? Похищена?

— Неужели мы не можем сделать хоть что-нибудь? — прошептала она Эолеру. — А что это за мальчишка колдуна?

Граф резко покачал головой, лицо его было мрачным.

— Что мы можем сделать, принцесса? Скали только того и хочет, чтобы мы спустились вниз. У него вдесятеро больше людей, чем у нас!

Долгие минуты прошли в молчании. Мегвин смотрела вниз, и неукротимая ярость поднималась в ней. Она уже собиралась сказать Эолеру и остальным, что если никто из мужчин не захочет сопровождать ее, она одна спустится в Таиг и освободит пленников Скали… или, что более вероятно, погибнет, сражаясь за них, — когда толстый человек внизу сдернул шлем, обнажив желтое пятно шевелюры, и снова вышел к основанию Моир Браха.

— Очень хорошо! — прогремел он. —..и проклятие Локкена… бессмысленное упрямство! Мы… и заберем этих… — маленькая фигурка показала на повозку. — Но… оставим вам подарок. — Какой-то темный тюк отвязали от седла одной из лошадей и бросили к ногам Скали Острого Носа. — Просто на случай… ждут помощи!.. Не очень-то поможет… против… Кальдскрика!

Он вскочил на коня и под хриплый скрежет рога вместе с сопровождающими ускакал к долине. Повозка, громыхая, катилась за ними.

Они выждали час, прежде чем начали спускаться в лощину, двигаясь настороженно, как олениха, пересекающая открытое место. Спустившись к подножию Моир Браха, они побежали к завернутому в черное узлу, оставленному Скали.

Когда его развернули, люди в ужасе закричали и забились в рыданиях беспомощного горя… но Мегвин не проронила ни слезинки, даже когда увидела, что сделали мясники Скали с ее братом, прежде чем он умер. Когда Эолер положил ей на плечо руку, чтобы увести от пропитанного кровью плаща, она молча стряхнула ее, потом повернулась и с силой ударила его по щеке. Он не протестовал, только с отчаянием смотрел на нее. Она знала, что не из-за удара слезы стояли в его глазах — и от этого еще больше ненавидела его.

Но глаза ее оставались сухими.

Хлопья снега кружились в воздухе, залепляя глаза, оседая на одежде, замораживая пальцы и уши так, что их сильно щипало, — но Джирики и трое его спутников-ситхи, казалось, не замечают этого. Саймон и остальные медленно двигались, сидя на лошадях, а ситхи весело шли впереди, часто останавливаясь, чтобы подождать всадников, спокойные, как сытые коты. Их светящиеся глаза были безмятежны. Проведя в пути весь день от рассвета до сумерек, Джирики и его товарищи казались этим вечером у костра такими же бодрыми и полными сил, какими они были на рассвете.

Пока остальные собирали хворост, Саймон нерешительно подошел к Аннаи.

— Могу ли я задать вам один вопрос? — спросил он. Ситхи невозмутимо поднял глаза:

— Спрашивай.

— Почему дядя принца Джирики рассердился на то, что принц решил пойти с нами? И почему Джирики взял с собой вас троих?

Аннаи поднес ко рту паучью руку, как бы прикрывая улыбку, хотя никакой улыбки на самом деле не было. Спустя мгновение он снова опустил ее, и на лице его застыло прежнее бесстрастное выражение.

— Происходящее между принцем и С'хаи Кендарайо'аро не мое дело, и я не намерен обсуждать это. — Он угрюмо кивнул. — Что до второго вопроса, то, может быть, он сам тебе на него ответит… да, Джирики?

Удивленный Саймон поднял глаза и увидел стоящего у себя за спиной принца, тонкие губы которого разошлись в улыбке.

— Почему я привел их? — спросил Джирики, махнув рукой от Аннаи к двум другим ситхи, медленно бредущим к лагерю, завершив свои поиски. — Киушано и Сиянди я взял, потому что кто-то должен был присмотреть за лошадьми.

— Присмотреть за лошадьми?

Джирики поднял бровь и щелкнул пальцами.

— Тролль, — позвал он через плечо, — если это человеческое дитя чему-то училось у тебя, то ты неважный учитель! Да, Сеоман, за лошадьми — или ты думаешь, что они будут взбираться на гору вместе с тобой?

Саймон был смущен:

— Но… взбираться? Лошади? Я не думал о… Я хотел сказать, мы ведь могли просто оставить их? Отпустить? — Это просто несправедливо: за все время этого путешествия он ни разу не почувствовал себя чем-то большим, чем бесполезная обуза, волочащаяся где-то в хвосте, — кроме, разумеется, истории с Белой стрелой, а теперь этот ситхи еще требует, чтобы он отвечал за каких-то лошадей!

— Отпустить? — голос Джирики был резким, почти сердитым, но лицо оставалось мягким. — Оставить их погибать, это ты хочешь сказать? Когда их затащили туда, куда бы они никогда не отправились по собственной воле, мы должны бросить их, чтобы они пробирались назад через снежную пустыню или погибли?

Саймон хотел возразить, сказать, что это просто не его дело, но решил, что вряд ли стоит спорить с самоуверенным ситхи.

— Нет, — сказал он вместо этого.. — Нет, конечно, не годится оставлять их умирать.

— А кроме того, — сказал подошедший с охапкой хвороста Слудиг, — как мы тогда сами вернемся обратно?

— Вот именно, — кивнул довольный Джирики, улыбка его стала шире. — Поэтому я взял Киушапо и Сиянди. Они присмотрят за лошадьми и приготовят все к моему… к нашему возвращению. — Джирики соединил концы двух воображаемых фигур, как бы показывая, что тут теперь все будет в порядке. — Теперь Аннаи, — продолжал он, — это сложнее. Причина, по которой поехал он, больше похожа на мою. — Он посмотрел на другого ситхи.

— Честь, — сказал Аннаи, глядя на свои переплетенные пальцы. — Я связал Хикка Стайя, Носителя стрелы. Теперь я должен искупить вину.

— Это маленький долг, — мягко сказал Джирики, — в сравнении с моим огромным, но Аннаи отдаст его.

Саймон не знал, сам ли Аннаи так решил, или это Джирики просил его присоединиться к ним. Трудно было понять что-нибудь в этих ситхи: о чем они думают, чего хотят. Они были слишком другими, спокойными и утонченными.

— Идите теперь, — провозгласил Бинабик. Маленький язычок пламени извивался перед ним, и тролль бережно прикрывал его рукой. — Теперь мы разжигаем огонь, и я питаю уверенность, что все вы заинтересованы получать немного еды и вина, чтобы согревать ваши внутренние пространства.

За следующие несколько дней они оставили позади северный Альдхорт, спустившись с последних отрогов Вальдхельмских гор на занесенную снегом пустошь.

Теперь холодно было всегда: каждую долгую ночь, каждый сумеречный белый день их грыз жестокий, едкий холод. Снег непрестанно летел в лицо, обжигая глаза и заставляя трескаться губы. Лицо Саймона болезненно покраснело, как будто он много часов подряд провел на солнце, юноша едва мог держать поводья из-за сильной дрожи. Он чувствовал себя так, как будто его выкинули за дверь за какую-то провинность и наказание затянулось. Но ничего нельзя было сделать, так что Саймон мог только каждое утро возносить безмолвные молитвы Узирису, чтобы Господь дал ему сил продержаться до вечера, когда будет разбит лагерь.

В конце концов, грустно размышлял он, растирая окоченевшие даже под капюшоном уши, надо радоваться, что хотя бы Бинабик хорошо проводит время.

Тролль действительно чувствовал себя в своей стихии — он скакал вперед, немилосердно подгоняя своих спутников, и время от времени смеялся от удовольствия, перепрыгивая на Кантаке через громоздящиеся сугробы. Долгими вечерами у костра, когда его смертные товарищи, отчаянно дрожа, смазывали отсыревшие перчатки и сапоги, Бинабик подробно рассказывал о разных типах снега и первых предвестниках наступающих лавин, чтобы подготовить друзей к путешествию по горам, которые неумолимо росли у далекого горизонта, непреклонные, как карающие боги в коронах белых снегов.

Каждый день их отделяло от гор огромное пространство. Казалось, что они не сделали и шагу вперед, сколько бы путники ни прошли за день. После недели, проведенной в однообразной ледяной пустыне, Саймон стал стремиться скорее добраться до зловещего Диммерскогского леса, о котором ходили дурные слухи, или даже до иссеченных ветрами горных высот — что угодно, только не эти бесконечные пустынные равнины с их пронизывающим до костей холодом.

На шестой день они прошли развалины аббатства Святого Скенди, почти полностью заваленные снегом; только полусгнивший шпиль церкви, увенчанный железным древом, обвитым пальцами какого-то змееподобного чудовища, возвышался над сугробом. Тонкий шпиль в дымке морозного тумана мог бы быть мачтой корабля, почти затонувшего в этом море ослепительной белизны.

— Если оно и сохраняет какие-то секреты и знает что-то о Колмунде и мече Торне, то держит их слишком очень крепко для наших сил, — сказал Бинабик, когда их лошади с трудом пробирались мимо тонущего аббатства. Слудиг начертал древо у лба и сердца, и в глазах его была тревога, но ситхи только крутили головами, разглядывая руины, как будто никогда в жизни не видели ничего более интересного.

Когда в этот вечер путешественники сгрудились у костра, Слудиг захотел узнать, почему Джирики и его сородичи провели так много времени, осматривая аббатство.

— Потому что, — ответил принц, — мы находили это приятным.

— Что это значит? — раздраженно и озадаченно спросил Слудиг, глядя на Хейстена и Гримрика, как будто они понимали, что имеет в виду ситхи.

— Может быть, лучше не говорить об этом, — сказал Аннаи, успокаивающе протягивая длинные пальцы к Слудигу. — Мы все товарищи у этого огня.

Джирики некоторое время торжественно смотрел в огонь, а потом вдруг расплылся в неожиданной озорной улыбке. Саймон подумал, что иногда Джирики кажется едва ли старше, чем он сам, такими молодыми и безрассудными были его поступки. Но он помнил и пещеру над лесом. Юность и древность странно смешались в нем; таков был Джирики.

— Мы рассматриваем вещи, которые интересуют нас, точно так же, как и смертные, — сказал Джирики. — И различны только причины. Наших вы вероятно не поймете. — Его широкая улыбка казалась совершенно дружелюбной, но теперь Саймон видел, что какой-то оттенок натянутости был в ней. — Вопрос в том, северянин, — продолжил принц ситхи, — почему наше внимание к этим развалинам так оскорбляет тебя?

У костра воцарилась мертвая тишина. Слудиг пристально смотрел на принца. Пламя потрескивало и шипело, пожирая сырое дерево, и ветер гудел, как снежная сова, и лошади нервно отфыркивались.

Слудиг опустил глаза.

— Вы, конечно, можете рассматривать все, что хотите, — сказал он, грустно улыбаясь; на его светлой бороде таяли снежные хлопья. — Просто аббатство напомнило мне Сигард, Скипхавен. Получилось так, как будто вы насмехаетесь над чем-то дорогим для меня.

— Скипхавен? — пробурчал Хеистен, уткнувшись носом в меховой воротник. — Никогда не слыхал. Это церковь?

— Корабли… — Узкое лицо Гримрика сморщилось в попытке вспомнить. — Там корабли.

Слудиг кивнул, лицо его было серьезно:

— Можно сказать. Рай Кораблей. Это место, где лежат длинные суда риммеров.

— Но риммеры же никогда не плавали по морям! — Хейстен был крайне удивлен. — Во всем Светлом Арде нет другого народа, который был бы так привязан к земле, как вы.

— Да, но мы плавали раньше! — Лицо Слудига горело отраженным светом костра. — Еще до того, как мы пришли из-за моря. Когда мы жили в Йасгарде, на Потерянном западе, наши отцы сжигали людей и хоронили корабли. Так говорится в наших сказаниях.

— Сжигали людей? — спросил Саймон.

— Умерших, — пояснил Слудиг. — Наши отцы строили корабли смерти из ясеня, спускали их на воду и предавали огню. Они верили, что души мертвых вместе с дымом уходят на небо. Но наши длинные корабли, носившие нас по морям и океанам, — они были жизнью для нас, точно так же, как земля для пахаря и стадо для пастуха. И когда они становились слишком старыми, чтобы выходить в море, их хоронили в земле, чтобы души кораблей перешли в деревья, и заставили их расти стройными, прямыми и высокими, и потом деревья снова стали бы кораблями.

— Но ты говорил, это было давным-давно, еще по ту сторону океана, — заметил Гримрик. — Сигард ведь здесь, верно? В Светлом Арде?

Ситхи были безмолвны и неподвижны, внимательно слушая рассказ Слудига.

— Да. Это там впервые коснулся земли киль корабля Элврита, и там он сказал: "Мы пришли через черный океан в новый дом". — Слудиг оглядел круг слушателей. — И там они сожгли свои огромные корабли. "Никогда не поплывем мы назад, через море, в котором живет дракон", — сказал Элврит. И в долине Сигард у подножия гор стоят теперь курганы последних кораблей. На мысе у края воды под самым большим курганом похоронили они корабль Элврита "Сотфенгсел", оставив на поверхности земли только его высокую мачту, одинокую, как дерево без ветвей — вот что я вспомнил, когда посмотрел на аббатство. — Он тряхнул головой, в глазах его светился огонь воспоминаний. — Омела растет на кургане "Сотфенгсела". Каждый год в день смерти Элврита молодые девушки Сигарда собирают белые ягоды и несут их в церковь…

Слудиг замолчал, огонь сердито шипел.

— Ты забыл упомянуть, — сказал Джирики через некоторое время, — что люди Риммергарда пришли в эту страну, чтобы изгнать из нее других.

Саймон резко выдохнул. Он ожидал чего-то в этом роде от обманчивого добродушия принца.

Слудиг ответил на удивление мягко, может быть погрузившись в сладкие мечты о набожных девицах Сигарда.

— Я не могу исправить ничего, сделанного моими предками.

— В этом есть правда, — сказал Джирики, — но мы, зидайя, — мы, ситхи, — вправе не повторять ошибок своего рода. — Он обратил свирепый взгляд к Бинабику, который встретил его серьезно, но твердо. — Между нами не должно быть недоговоренностей, Бинбиниквегабеник. Я говорил только правду, объясняя причины, по которым я сопровождаю вас: мне интересно то место, куда вы идете, и я не хочу нарушать хрупкую необычную связь между человеческим ребенком и мной. Вы не должны думать, что я хоть на мгновение разделяю ваши страхи и надежды. Что касается меня, то вы и ваш Верховный король можете смолоть друг друга в серую пыль, нас это не беспокоит.

— С полным уважением, принц Джирики, — отвечал Бинабик. — Но вы не рассматриваете всю правду. Если бы это была борьба смертных королей и принцев, мы, пятеро, не были бы здесь — мы защищали бы Наглимунд. Вы знаете, однако, что мы питаем другие цели.

— Тогда знайте вот что, — жестко сказал Джирики. — Годы, которые мы были разъединены с хикедаия, многочисленны, как снежинки, но мы и норны все же одной крови. Как можем мы сражаться на стороне внезапно возникших людей против нашего рода? Ведь мы некогда вместе ходили под солнцем Крайнего Востока! Что может связывать нас со смертными, которые уничтожали нас с той же небрежностью, с какой уничтожают все на своем пути… даже самих себя? — Никто из людей, кроме Бинабика, не мог выдержать холодного взгляда ситхи. Джирики поднял длинный палец. — А тот, кого вы шепотом называете Королем Бурь… чье имя Инелуки, — он горько усмехнулся, когда люди зашевелились и стали тревожно озираться, — даже оно пугает вас! Он некогда был лучшим из нас — прекрасным, умным далеко за пределами понимания смертных, ярким, словно пламя! — и если теперь это сгусток темного ужаса, холодный, полный ненависти, — чья это вина? Если теперь, бестелесный и мстительный, он собирается смести человечество с лица своей земли, как пыль со страниц старой книги, — почему мы должны огорчаться?!

Никто не мог ответить ни слова, но в тишине, наступившей после того, как замолчал Джирики, возник тихий жалобный звук. Он парил в темноте, полнясь неведомыми словами, осколками прозрачной прекрасной мелодии.

Окончив петь, Аннаи посмотрел на молчаливого принца и на своих товарищей ситхи, а потом, поверх танцующего пламени, взглянул на замерзших людей.

— Это наша песня, которую некогда пели и смертные, — пробормотал он. — Западные люди любили ее в прежние времена и даже перевели на свой язык. Я… Я попробую вспомнить.

Задумавшись, он поднял глаза к небу. Ветер стихал, и, словно снежинки, таяли холодные и далекие звезды.

Мох вырос на камне сени О'хиса,

— запел наконец Аннаи, смягчая щелчки и долгие гласные ситхи.

Когда голос Аннаи зазвенел, лаская грустные слова, у Саймона появилось чувство, которого он никогда раньше не испытывал, — тоска по дому, которого он никогда не знал, ощущение потери чего-то, что никогда ему не принадлежало. Никто не сказал ни слова, пока пел Аннаи. Никто не смог бы.

Песня кончилась. Огонь был одиноким ярким пятнышком в пустынной стране теней.

Зеленый шатер одиноко стоял в сырой пустоте равнины перец стенами Наглимунда. Его края вздымались и трепетали на ветру, как будто один он из всего того, что могло незаметно двигаться на этом огромном, совершенно открытом поле, был живым и дышащим.

Скрежеща зубами, чтобы не давать воли суеверной дрожи — для того, чтобы дрожать, вполне хватало сырого, пронзительного как нож ветра, — Деорнот наблюдал за Джошуа, который ехал чуть-чуть впереди.

Взгляните-ка на него, думал он, как будто уже увидел своего брата — как будто смотрит прямо через зеленый шелк и черный гребень дракона прямо в сердце Элыаса.

Обернувшись и посмотрев на третьего и последнего участника этой безрассудной экспедиции, Деорнот почувствовал, как упало его и без того тяжелое сердце. Молодой солдат, на присутствии которого настоял Джошуа — имя его было Острейл, — казалось, готов был потерять сознание от страха. Его грубое лицо, загар с которого сошел за ненастные недели весны, было перекошено смертельным ужасом.

Да проклянет нас Эйдон, если от этого парня будет какой-нибудь толк. Какого черта Джошуа взял его?

Они медленно подъехали к шатру, и в этот момент кто-то откинул полог. Деорнот напрягся, готовый схватиться за лук. Он успел уже проклясть себя за то, что позволил своему принцу совершить такой глупый, глупый поступок, но солдат в зеленом плаще, появившийся из шатра, только взглянул на них без всякого любопытства и отступил в сторону, придерживая полог.

Деорнот вежливо сделал Джошуа знак подождать и быстро объехал кругом зеленый шатер. Он был большой, больше двенадцати шагов с каждой стороны, оттягивающие углы веревки мерно гудели под яростными ударами ветра, но засады на примятой траве не было.

— Хорошо. Острейл, — сказал он, вернувшись, — ты будешь стоять здесь, рядом с этим человеком, — тут Деорнот указал на солдата Элиаса, — так, чтобы твое плечо было видно изнутри, понятно?

Приняв слабую улыбку юного копьеносца за утвердительный ответ, Деорнот повернулся к стражнику короля. Бородатое лицо этого человека было знакомо ему, без сомнения, они виделись в Хейхолте.

— Если ты тоже встанешь у двери, это будет лучше для всех участников.

Стражник скривил губы, но сделал шаг к входу. Джошуа уже спешился и двинулся к шатру, но Деорнот быстро шагнул перед ним, положив руку на рукоять меча.

— Вряд ли такая осторожность необходима, Деорнот, — сказал мягкий, но пронзительный голое. — Это твое имя, не так ли? Все мы здесь люди слова, в конце концов.

Деорнот вздрогнул, когда Джошуа вошел вслед за ним. Внутри было поразительно холодно и темно. Стены плохо пропускали слабый дневной свет, окрашивая его зеленым, так что казалось, будто обитатели шатра плавали в огромном, но несовершенно обточенном изумруде.

Бледное лицо маячило перед ним. Черные глаза, булавочными проколами в ничто буравили вошедших. В зеленом мраке алая мантия выглядела ржаво-коричневой, цвета засохшей крови.

— Джошуа! — сказал Прейратс, и ужасное легкомыслие было в его голосе. — Вот мы и снова встретились. Кто мог предвидеть, что столько всего произойдет со времени нашего последнего разговора?

— Закрой рот, священник — или кто бы ты ни был, — резко ответил принц. Такая холодная сила была в его голосе, что даже Прейратс быстро и удивленно мигнул, как испуганная ящерица. — Где мой брат?

— Я здесь, Джошуа, — ответил новый голос, или, скорее, глубокий надтреснутый шепот, похожий на эхо ветра.

Король сидел в кресле с высокой спинкой, стоявшем в углу шатра, рядом был низкий столикий еще одно кресло находилось перед ним — вся мебель в огромном темном шатре. Джошуа двинулся вперед. Деорнот туже закутался в плащ и последовал за ним, больше от нежелания оставаться рядом с Прейратсом, чем в стремлении как можно скорее увидеть короля.

Принц занял кресло напротив брата. Элиас казался скованным; на ястребином лице как драгоценные камни горели глаза, высокий белый лоб окаймляла железная корона Хейхолта. Обеими руками он опирался на меч в ножнах из черной кожи. Сильные руки Верховного короля тяжело лежали на рукояти, над странным двойным эфесом. Глаза Деорнота не хотели останавливаться на мече; у него возникла неприятная тошнота, какая бывает, когда смотришь на землю с большой высоты. Тоща он решил смотреть на короля, но это было едва ли лучше. В леденящем холоде шатра — а воздух был таким холодным, что пар от дыхания не рассеивался, застывая в воздухе, — Элиас сидел в одном камзоле без рукавов. Белые руки короля были обнажены, на запястьях гремели тяжелые браслеты, синие жилы пульсировали, как будто жили собственной жизнью.

— Итак, брат, — сказал король, обнажив зубы в свирепой улыбке. — Ты хорошо выглядишь.

— А ты нет, — скучающе ответил Джошуа, но Деорнот видел огорчение в глазах принца. Что-то ужасающе не правильное было во всем этом, и это было ясно всем присутствующим. — Ты просил переговоров, Элиас. Так говори.

Король прищурил глаза, скрыв их блеск в зеленой тени, и долго молчал, прежде чем начать:

— Мою дочь. Я хочу вернуть мою дочь. Есть еще другой, тоже… мальчишка, но это не так важно. Нет, мне. нужна Мириамель. Если ты отдашь ее мне, я дам слово, что все женщины и дети в безопасности покинут Наглимунд. В противном случае все изменники, скрывающиеся за стенами… умрут.

Последнюю фразу король сказал совершенно спокойно, даже небрежно, но Деорнота ошеломило голодное выражение, промелькнувшее по его лицу.

— У меня ее нет, Элиас, — медленно сказал Джошуа.

— Где она?

— Не знаю.

— Лжец! — голос короля был полон такой злобы, что Деорнот чуть не выхватил меч, ожидая, что Элиас вскочит с кресла. Но король остался недвижим, только махнул Прейратсу, чтобы он наполнил его кубок из кувшина, полного какой-то черной жидкости. — Не считайте меня плохим хозяином из-за того, что я не угощаю вас, — сказал король, сделав долгий глоток, и мрачно улыбнулся. — Боюсь, что этот ликер не понравится вам. — Он протянул кубок священнику, который осторожно взял его кончиками пальцев и опустил на стол. — Итак, — продолжал Элиас, и голос его звучал почти разумно, — не лучше ли нам избавить друг друга от этой бесполезной сцены? Я хочу только свою дочь, и я получу ее. — Тут тон его стал издевательски жалобным:

— Разве несчастный отец не имеет никаких прав на дочь, которую растил и любил? Джошуа глубоко вздохнул:

— Что до твоих прав на нее, это ваше с ней депо. У меня ее нет, и я не отдал бы принцессу тебе против ее вопи, даже если бы она была у меня. — Он заговорил быстрее, не давая королю времени вмешаться. — Послушай, Элиас, пожалуйста, — ты был мне братом когда-то, и это так. Наш отец любил нас обоих, тебя больше, но сильнее всего он любил эту землю. Неужели ты не видишь, что делаешь? И речь вдет не о нашей борьбе — Эйдон знает, что эта земля видела достаточно войн. Но тут есть и что-то другое. Прейратс знает, о чем я говорю. Это он руководил твоими первыми шагами по этому пути, я не сомневаюсь в этом!

Деорнот видел, как при этих словах принца удивленно повернулся красный священник.

— Пожалуйста, Элиас, — говорил Джошуа, и узкое лицо его было полно горя, — вернись только с пути, который ты избрал, верни этот проклятый меч тем нечестивцам, которые отравляют тебя и Светлый Ард… и моя жизнь будет в твоих руках. Я открою ворота Наглимунда, как девушка открывает окно своему возлюбленному! Я переверну каждый камень на небе и на земле, чтобы найти дочь твою Мириамель! Выкинь этот меч, Элиас! Выкинь его! Не случайно Скорбь — его имя!

Король смотрел на Джошуа, как человек, внезапно оглушенный. Прейратс с каким-то злобным бормотанием бросился вперед, но Деорнот подскочил и поймал его за локоть. Священник извивался, как змея, стремясь вырваться, и прикосновение его было ужасно, но Деорнот не ослаблял хватки.

— Не двигайся! — прошипел он в ухо священника. — Даже если ты поразишь меня страшным заклятием, я успею выпустить из тебя кишки, прежде чем умру. — Он ткнул кинжалом в бок Прейратса ровно настолько, чтобы священник чувствовал острие у самого тела. — У тебя нет голоса в этом деле — так же, как и у меня! Это — между братьями.

Прейратс затих. Джошуа подался вперед, пристально глядя на Верховного короля. У Элиаса был такой вид, словно он не в состоянии разобраться в происходящем.

— Она красавица, моя Мириамель, — полушепотом произнес он. — Иногда она страшно похожа на свою мать Илиссу — бедная погибшая девочка! — Лицо короля, гневное минуту назад, сейчас было только печальным. — Как мог Джошуа допустить это? Как он мог? Она была так молода…

Его белая рука ощупью потянулась вперед. Джошуа слишком поздно отдернул свою. Длинные ледяные пальцы короля сжались на завернутом в кожу обрубке правой руки принца. Глаза короля загорелись новой жизнью, лицо застыло в маске всепожирающей ярости.

— Ступай к себе в нору, изменник! — зарычал он, когда Джошуа вырвал у него руку. — Лжец! Лжец! Я вытрясу это из тебя! — Такая черная ненависть била струей из короля, что Деорнот, отшатнувшись, выпустил Прейратса. — Я сокрушу тебя! — Элиас бился в своем кресле. Джошуа быстро шел к выходу. — Этот ваш Господь Всемогущий тысячу лет будет искать и никогда не найдет даже твоей души!

Молодой солдат Острейл был так напуган лицами принца и Деорнота, что тихо рыдал под порывами сокрушительного ветра всю дорогу назад, к нависающим стенам Наглимунда.

12. ХОЛОДНОЕ ПЛАМЯ И ЗАВИСТНИК

Постепенно уходил и таял как туман ужасающий сон, в г котором его душило зеленое море. Не было в нем верха и низа, был только ровный холодный свет и сонмы страшных теней, акул с безжизненными черными глазами Прейратса.

Море ускользнуло, и Деорнот, прорвав блестящую поверхность, вырвался из сна в тусклое полубодрствование. На стенах сторожевых казарм серебрились пятна лунного света, равномерное дыхание спящих звучало, как шелест ветра в сухих листьях.

Сердце его еще отчаянно колотилось, но сон уже подбирался, чтобы смягчить страдания его измученной души, успокоить прикосновениями легких как пух пальцев, беззвучно нашептывать в уши что-то неведомое.

Он соскальзывал в мир сновидений. На сей раз прилив сна нес его нежнее, чем прежде. Он оставил его светлым утром, наполненным влагой и мягким полуденным солнцем. Это была земля его отца в Хевеншире, где он рос и работал в полях вместе с двумя сестрами и старшим братом. Какая-то часть его все еще оставалась в бараках, в предрассветных часах девятого дня ювена — но другая перенеслась в прошлое. Снова он чувствовал мускусный запах вспаханной земли, слышал спокойное поскрипывание плуга и мерное чириканье колес повозки, когда вол тащит телегу к рынку.

Потрескивание стало громче, резкий запах грязной пахоты начал слабеть. Плуг приближался, телега была как раз позади. Заснули погонщики, что ли? Или кто-то отвязал быков, и они теперь бродят по полям? Детский ужас нахлынул на него.

Вот отец обозлится — а может, это я упустил? Может, это мне велели за ними смотреть? Он знал, как будет выглядеть его отец — морщинистое искаженное яростью лицо человека, который не будет слушать никаких оправданий, человека, как всегда думал маленький Деорнот, посылающего грешников в ад. Мать Элисия! Он доберется до меня с ремнем, это уж точно!

Он сел, тяжело дыша. Сердце его колотилось так же сильно, как после сна об акулах, но когда он обвел взглядом казармы, оно немного успокоилось.

Сколько уж лет прошло с тех пор, как ты умер, отец? подумал он, тыльной стороной руки вытирая со лба холодный пот. Почему же ты до сих пор меня преследуешь? Разве годы и молитвы…

Внезапно холодный палец ужаса коснулся спины Деорнота. Он же уже проснулся, разве нет? Тогда почему этот беспощадный скрип не исчез вместе с прошедшим сном?

В одно мгновение он вскочил на ноги и громкими криками принялся будить спящих. Призрак умершего отца погас, как свечка.

— Вставайте! Подъем! К оружию! Штурм начался!

Натянув кольчугу, он пошел вдоль ряда кроватей, вбивая бодрствование в плохо держащихся на ногах и одурманенных вином и отдавая распоряжения тем, кого вернул к жизни первый же его крик. Из сторожевой башни раздавались сигналы тревоги и прерывистое блеянье трубы.

Когда он выбегал из дверей, пытаясь справиться с ремнем ножен, шлем на его голове сидел косо, а щит бил по боку. Заглядывая в другие помещения казарм, он убедился, что их обитатели уже встали и торопливо натягивали доспехи.

— Хо, наглимундцы! — крикнул он, грозно размахивая кулаком и в то же время другой рукой застегивая ремень. — Теперь будет проверка для всех, да возлюбит нас Бог, теперь будет проверка!

Он улыбнулся ответившему нестройному крику и направился к ступенькам, поправляя шлем.

Верх Большой сторожевой башни в западной внешней стене выглядел странно уродливым в свете туманного полумесяца над головой: деревянные стены и крыша, призванные охранять защитников от стрел, были закончены только несколько дней назад. Сторожевая башня кишела полуодетыми стражниками, бесшумными фигурами, как проволокой оплетенными лучами лунного света, проникавшего сквозь деревянные заграждения.

Вдоль стены горели факелы, лучники и копьеносцы занимали положенные позиции. Еще одна труба закричала, словно петух, потерявший надежду на восход солнца, призывая все новых и новых солдат во двор.

Пронзительный протест деревянных колес становился все громче. Деорнот смотрел на обнаженную наклонную равнину под городской стеной, в поисках источника шума. Он знал, что это будет, но все-таки не был готов к тому, что увидел.

— Божье древо! — воскликнул он и услышал, как мужчины по всей стене вторили ему.

Медленно, как хромые великаны, возникая из предрассветных теней, к ним двигались шесть огромных осадных башен такой же вышины, как могучие внешние стены Наглимунда. Увешанные темными шкурами, они, сутулясь, шли вперед, как разбуженные медведи ростом с дерево и с квадратными головами; бормотание и крики двигавших их людей и скрип огромных как дома колес казались ревом чудовищ, невиданных с Древних дней.

Деорнот ощутил неожиданную волну страха. Король пришел, наконец, и; армия его стоит у дверей. Видит Всемилостивый Бог, люди будут складывать песни об этом когда-нибудь, что бы ни случилось!

— Берегите стрелы, дурачье! — закричал он, когда несколько напуганных защитников сделали слепые выстрелы в темноту и стрелы упали, много не долетев до своих далеких целей. — Ждите, ждите! Очень скоро они будут гораздо ближе, чем вам бы хотелось!

В ответ на огни, расцветающие на стенах Наглимунда, в войсках Элиаса громче застучали в барабаны. Их раскатистое громыхание прорезало тьму, медленно распадаясь на неумолимый топот шагов великана. С каждой башни трубили в рог защитники крепости, слабый и неверный звук, по сравнению с грохотом барабанов, но, тем не менее, означающий жизнь и сопротивление.

Кто-то коснулся плеча Деорнота. Обернувшись, он обнаружил у себя за спиной двоих: на одном — медвежий шлем Изорна, второй — сверкающий Айнскалдир в стальной шапке без украшений с металлическим клювом, крючком закрывавшим нос. Глаза чернобородого риммера горели, как факелы. Он положил тяжелую руку на плечо своего господина Изорна, сына Изгримнура, осторожно, но непреклонно отодвинул его с дороги и подошел к парапету. Глядя во тьму, он тихо рычал, как готовая к прыжку собака.

— Там, — рявкнул он, показывая на основания осадных башен, — у ног больших медведей. Камнеметы и таран. — Вслед за башнями действительно двигались другие большие машины. Длинные сильные рычаги катапульт были подняты наверх, точно головы удивленных змей. Другие машины были плотно покрыты шкурами, чтобы, подобно крабам в твердом панцире, безопасно дойти до стен под градом камней и стрел, а там уж выполнить ту задачу, для которой они предназначались.

— Где принц? — спросил Деорнот, не в силах оторвать глаз от ползущих машин.

— Идет, — ответил Изорн, становясь на цыпочки, чтобы попробовать заглянуть через плечо Айнскалдира. — Он был с Ярнаугой и архивариусом с тех пор, как вы вернулись с переговоров. Я надеюсь, что они придумали что-нибудь, чтобы придать нам сил или подорвать силы короля. Правда, Деорнот, ты только погляди на них, — он указал на темную громаду королевской армии, на бесчисленных, как муравьи, солдат, следующих за машинами. — Их там дьявольски много!

— Раны Эйдона! — зарычал Айнскалдир и свирепо взглянул на Изорна красными глазами. — Пусть приходят. Мы их съедим и выплюнем!

— Вот, — сказал Деорнот, надеясь, что изобразил именно улыбку, а не что-нибудь другое. — С Богом, принцем и Айнскалдиром чего нам бояться?

Армия короля вышла на равнину вслед за осадными машинами, толпясь на мокрых от тумана лугах, как мухи на зеленой апельсиновой корке. Шатры, казалось, росли из земли, словно уродливые угловатые грибы.

Восход наступил незаметно, когда осаждающие двигались к месту боя. Укутанное облаками солнце сорвало только один покров с ночной тьмы, оставив мир залитым ровным серым светом.

Огромные осадные башни, которые долгие часы стояли на месте, словно дремлющие часовые, внезапно снова двинулись вперед. Солдаты сновали между могучими колесами и тянули за крепкие веревки — тяжелые машины с трудом вкатывались вверх по склону. Наконец башни выстроились в ряд. Лучники на стенах обрушили на них шквал стрел. Они устрашающе восторженно кричали, словно вместе с тетивами спустили и тугую перевязь своих сердец.

После первого неуверенного залпа, защитники Наглимунда стали пристреливаться. Солдаты короля падали мертвыми, раненых вмалывали в землю беспощадные колеса их собственных машин. Но на место каждого упавшего, пронзенного стрелой, вставал новый солдат в шлеме и голубой куртке и хватал бесполезно повисшую направляющую веревку. Осадная башня неудержимо громыхала к стенам.

Теперь лучники короля приблизились настолько, что могли открыть ответную стрельбу. Стрелы мелькали между стенами и землей, встречаясь и расходясь как взбешенные пчелы. Башни, скрежеща, пробирались к стене заграждения, и когда солнце на минуту прорезалось сквозь серую дымку, стены, словно мелким дождем, были забрызганы красным.

— Деорнот! — круглое, грязное лицо солдата было бледным, как полная луна. — Гримстед просил тебя прийти и побыстрее! К стене под башней Дендиниса принесли лестницы!

— Святое древо! — Деорнот в расстройстве стиснул зубы и обернулся в поисках Изорна. Риммер вырвал лук у раненого стражника и обстреливал последние несколько эллей свободной земли между осадной башней и стеной, убивая каждого солдата, который пытался выйти из-под защиты застрявшей башни и подхватить конец направляющей веревки, свободно трепетавшей на ветру.

— Изорн! — крикнул Деорнот. — Пока мы тут не подпускаем башни, они притащили лестницы к юго-западной стене!

— Тогда иди! — Изорн не отрывал глаз от своей стрелы. — Я догоню тебя, как только смогу!

— Но где Айнскалдир? — Уголком глаза он видел, как в страхе и нетерпении подпрыгивает гонец.

— Бог знает!

Ругаясь про себя, Деорнот низко опустил голову и неуклюже побежал вслед за гонцом сира Гримстеда. По дороге он собрал еще с полдюжины усталых стражников, опустившихся под прикрытие зубчатой стены, чтобы перевести дыхание. Когда он позвал их, они горестно покачали головами, но натянули шлемы и двинулись следом; Деорноту доверяли, многие звали его Правой Рукой принца.

Но Джошуа не очень-то повезло со своей первой правой рукой, сердито думал Деорнот, когда, обливаясь потом, несмотря на холодный серый воздух, сгорбившись, бежал по проходу. Надеюсь, что эту он сохранит несколько дольше. Кстати, где же он сам? Во всяком случае принц должен быть наверху…

Обогнув громаду Башни Дендиниса, он бью поражен, увидев, что люди сира Гримстеда отступают, а толпа красно-голубых келлодширцев барона Годвига неудержимо переливается через зубцы на стену.

— За Джошуа! — закричал он, прыгая вперед, и шедшие за ним люди отозвались ему эхом. Они сошлись с врагами под отвратительный лязг мечей и некоторое время теснили келлодширцев. Один из них с криком свалился со стены, размахивая руками, как будто холодный ветер мог внести его наверх. Воодушевленные люди Гримстеда двинулись вперед. Пока все были увлечены сражением, Деорнот выхватил пику из неподвижной руки распростертого на камнях тела, вздрогнув от сильного случайного удара древком пики, и с силой оттолкнул от стены одну из лестниц. Еще два стражника присоединились к нему. Лестница, дрожа, качнулась назад, келлодширцы с проклятиями цеплялись за нее, их рты раскрывались, как черные дыры. Некоторое время она стояла неподвижно, на полпути между небом и землей и перпендикулярно к обоим; потом опрокинулась назад, стряхивая солдат, как фрукты с дерева.

Вскоре почти все красно-голубые лежали в крови на камнях. Защитники столкнули оставшиеся три лестницы, и Гримстед заставил своих людей сбросить один из больших камней, который они не успели подвинуть в начале штурма. Они прокатили его между зубцами, так что камень с грохотом опрокинулся на упавшие лестницы, разбив их в щепки и убив одного из штурмующих, идиотически смотревшего, как огромный камень катится прямо на него.

Один из стражников — бородатый молодой человек, с которым Деорнот некогда играл в кости, — лежал мертвым, шея его была сломана краем щита. Погибли еще четверо стражников сира Гримстеда, помятые, точно поваленные ветром вороньи пугала, они лежали рядом с семью келлодширцами, которые тоже не пережили неудачного штурма.

Деорнота слегка мутило от того удара древком, и он стоял, тяжело дыша, когда к нему, хромая, подошел Гримстед, большая рваная дыра была в голенище его сапога.

— Семеро здесь и еще полдюжины кувыркнулись с лестницы, — сказал рыцарь, удовлетворенно глядя на скорчившиеся внизу тела и обломки. — Под стеной все тоже мертвы. Куда больше нас потерял король Элиас, куда больше.

Деорнота тошнило, в раненое плечо как будто воткнули гвоздь.

— У короля осталось куда больше, чем у нас, — ответил он, — он может… выбрасывать их, как яблочную кожуру. — Теперь он знал, что его вырвет, и пошел к краю стены. — Яблочную кожуру, — повторил он, наклонясь над парапетом, слишком больной, чтобы стыдиться.

— Прочти еще раз, пожалуйста, — тихо сказал Ярнауга, глядя на свои переплетенные пальцы.

Отец Стренгьярд поднял глаза и уже устало открыл рот, чтобы задать какой-то вопрос. В этот момент снаружи раздался ужасающий грохот, и выражение лица одноглазого священника стало почти паническим. Он быстро начертал древо на черной сутане на груди.

— Камни! — голос его напряженно звенел. — Они… они бросают камни через стену! Разве мы не должны… разве мы…

— Люди, защищающие стены, сейчас в большей опасности, — сказал старый риммер, и лицо его было сурово. — Мы здесь, потому что мы нужны здесь. Наши товарищи ищут один меч далеко на севере, подвергаясь смертельной опасности. Другой уже в руках нашего врага, и этот враг осаждает эти стены. Если есть хоть крупица надежды на то, что отыщется Миннеяр, клинок Фингила, мы должны искать, — он взглянул на огорченного Стренгьярда, и суровое лицо смягчилось. — Те несколько камней, которые достигнут внутренней башни, должны еще перелететь через высокую стену за этой комнатой. Мы не очень рискуем. Теперь, пожалуйста, прочитай это место еще раз. Мне кажется, там есть что-то важное, но я не могу понять, что именно.

Высокий священник некоторое время печально смотрел на лежащую перед ним страницу. В комнате воцарилась тишина, и только отдаленный шум криков и призывав доносился до них. Стренгьярд скривил губы.

— Читай! — приказал Ярнауга.

Священник откашлялся:

…И Джон спустился вниз, в пещеры под Хейхолтом, в дымящиеся колодцы и покрытые испариной коридоры, отравленные огненным дыханием Шуракаи. При нем не было никакого оружия, кроме копья и щита, и когда он приближался к логову огненного дракона, кожа его сапог дымилась. Со всей очевидностью, он был испуган, испуган так, как никогда…

Стренгьярд прервал чтение.

— Какой в этом смысл, Ярнауга? — Что-то рухнуло на землю неподалеку от их убежища с таким грохотом, как будто великан уронил свой железный молот. Стренгьярд стоически перенес это, не подав виду, что он что-то заметил. — Ты хочешь, чтобы я продолжал? Про всю битву короля Джона с драконом?

— Нет, — Ярнауга махнул корявой рукой. — Переходи к заключительному куску.

Священник бережно перевернул несколько страниц:

И сложилось так, что он вышел на свет, хотя не было уже никаких надежд на его благополучное возвращение. Те же, кто ожидал его у входа в пещеру — что было великой храбростью, ибо кто мог знать, что может сотворить разгневанный дракон? — страшными клятвами клялись от радости и потрясения: радости от того, что они вновь увидели Джона из Варинстена, вышедшего живым из логова дракона, и потрясением от вида ужасающей лапы с крючковатыми когтями, залитой кровью, которую нес Джон на своем окровавленном плече. И с радостными криками пошли они по дороге перед ним, и ввели они лошадь его в ворота Эрчестера, и выходили люди из домов на улицы, чтобы приветствовать его. Некоторые говорили также, что те, кто прежде пророчил Джону ужасную смерть и без конца злословил о безрассудстве молодого короля, теперь громче всех поднимали голоса, прославляющие его. И слух о подвиге Джона все дальше разносился по городу, и восторженные горожане кидали цветы под копыта его лошади, и ехал Джон, высоко подняв Сверкающий Гвоздь, ехал по улицам города, отныне принадлежащего ему…

Вздохнув, Стренгьярд стал укладывать тонкий пергамент в ящичек из коры, специально предназначенный для этого.

— Прелестная и печальная история, сказал бы я, и Моргенс, хммм, да, он замечательно излагает все это — но какая в этом польза для нас, Ярнауга? Надеюсь, ты понимаешь, что я не хотел бы проявить неуважения;

Ярнауга, прищурившись, посмотрел на распухшие суставы своих пальцев и нахмурился.

— Я не знаю. Тут что-то есть. Доктор Моргенс, хотел он этого или нет, заложил сюда что-то, кроме самой истории. Небо, тучи и камни! Еще мгновение, и я смог бы дотронуться! Я чувствую себя слепым!

Новая волна шума плеснула в окно: громкие тревожные крики и тяжелый лязг оружия, ставшие невыносимо громкими, когда отряд стражи пробежал в наружный двор.

— Я не думаю, что у нас остается много времени для размышления, Ярнауга, — сказал Стренгьярд.

— Я тоже, — ответил старик и потер глаза.

Весь день прибой армии короля Элиаса бился о каменные скалы Наглимунда. Слабый солнечный свет высекал сверкающие искры отражений из полированного металла доспехов, когда волна за волной солдаты короля карабкались по лестницам, и снова и снова защитники Наглимунда сбрасывали их вниз. Время от времени войска Элиаса находили брешь в непреклонном кольце сильных мужчин и безжалостного камня, но раз за разом были отбиты защитниками. Толстый Ордмайер, барон Утерселла, один защищал такую брешь долгие минуты, пока не подоспела помощь. Он схватился врукопашную с взбирающимися по лестницам солдатами, убил четверых и отбивался от остальных, и в сражении получил смертельную рану.

Сам принц Джошуа привел отряд, очистивший стену от неприятеля и уничтоживший лестницы. Меч Джошуа Найдл, словно луч света, пробившийся сквозь листву, опускался снова и снова, оставляя за собой мертвецов. Противники Джошуа, казалось, ничего не могли сделать, защищаясь тяжелыми широкими мечами или маленькими кинжалами.

Когда нашли тело Ордмайера, принц заплакал. Не было любви между принцем и бароном, но толстый Ордмайер умер, сражаясь, и в пылу битвы смерть его внезапно показалась Джошуа средоточием всех других — копьеносцев, лучников и пехотинцев, с обеих сторон во множестве умирающих и захлебывающихся кровью под холодным, затянутым тучами небом. Принц приказал отнести безвольное тело барона в замковую церковь. Его гвардейцы подчинились, страшно ругаясь про себя.

Когда краснеющее солнце медленно поползло к закатному горизонту, армии короля Элиаса потеряли почти все силы: их попытки запустить свои страшные машины под градом свистящих стрел стали вялыми, солдаты теперь покидали лестницы, как только чувствовали малейшее сопротивление сверху. Эркинландеры неохотно убивали эркинландеров даже по приказу короля, в особенности когда эти братья-эркинландеры дрались, как загнанные в нору барсуки.

Наступил закат, и скорбный звук рога пронесся над полем от линии шатров лагеря Элиаса. Войска короля начали отступать, таща за собой раненых и многочисленных мертвых, покидая обитые шкурами осадные башни и стенобойные машины, так что все это снаряжение стояло, никому не нужное, в ожидании утреннего штурма. Рог протрубил снова, и тогда загремели барабаны, как бы напоминая защитникам, что армия короля, как зеленый океан, может вечно посылать свои волны к стенам Наглимунда.

В конце концов, казалось, говорили барабаны, даже самый упрямый камень превратится в прах.

Осадные башни, как одинокие обелиски, застывшие перед стенами, были еще одним очевидным напоминанием о намерении Элиаса снова вернуться к стенам. Мокрые шкуры, висевшие на них, были хорошей защитой от горящих стрел, но Идгрем, лорд-констебль, размышлял весь день, советовался с Ярнаугой и Стренгьярдом и наконец придумал один план.

Когда последний из людей короля прохромал по склону к своему лагерю, Идгрем приказал своим солдатам бесшумно зарядить две маленькие катапульты бурдюками с маслом. Рычаги спустили, и мешки с маслом, пролетев небольшое открытое пространство, разорвались над кожаным покрытием башен. Когда это было сделано, несколько просмоленных зажженных стрел прочертили голубые сумерки, и в считанные секунды четыре огромные башни превратились в бушующие пламенем факелы.

Люди короля были не в состоянии сбить пламя. Защитники на стенах топали ногами, пожимали друг другу руки и кричали, устало, но от всего сердца, а оранжевые отсветы танцевали на зубчатой стене.

Словно призрак из мира теней, завернувшись в длинный черный плащ" из лагеря выехал король Элиас, и защитники Наглимунда осыпали его насмешками. Король же поднял свой странный серый меч и закричал, как безумный, призывая дождь пролиться и погасить пламя. Люди натянуто засмеялись. Король ездил взад и вперед под стенами, его капюшон хлопал на холодном ветру, и только тогда по чудовищной злобе в гулком голосе Элиаса наглимундцы поняли, что король действительно ждал, что дождь прольется по его призыву, и был оскорблен, потому что этого не случилось. Смех перешел в страшную тишину. Один за другим защитники Наглимунда оставляли свое торжество и спускались со стен, чтобы перевязать раны. Осада еще только начиналась. Передышки не стоило ждать, и не было отдыха по эту сторону небес.

— Я снова видел странные сны, Бинабик.

Лошадь Саймона шла рядом с Кантакой, в нескольких ярдах от остальных путешественников. Шестой день перехода через Белую пустыню был ясным, но ужасно холодным.

— Какие сны?

Саймон стянул маску, которую сделал для него тролль: узкую полоску кожи с прорезями для глаз. Она была нужна для защиты от ослепительного сияния бесконечных снегов.

— О Башне Зеленого ангела… О какой-то башне. Прошлой ночью мне приснилось, что она истекает кровью.

Бинабик сощурился под маской и показал на смутную серую полоску, тянущуюся вдоль горизонта у подножия гор.

— Питаю уверенность, что это край Диммерскога — или Килакитсхока, как с правильностью именовывает его мой народ, — Призрачный лес. Мы будем подходить к нему через день или около того.

Разглядывая мрачную полосу, Саймон почувствовал, что в нем вскипает разочарование.

— Мне наплевать на этот проклятый лес! — огрызнулся он. — И мне до смерти надоели лед и снег, лед и снег! Мы замерзнем и умрем в этой жуткой пустыне! И что за идиотские сны мне снятся?!

Кантака пробиралась через группу небольших сугробов, и тролль некоторое время молча подпрыгивал в седле. Сквозь завывание ветра доносился голос Хейстена, который что-то кричал.

— Я уже полон скорби, — Бинабик говорил размеренно, как бы подделываясь под ритм их движения. — Я не имел сна две ночи в Наглимунде, тревожась, что большую вредность причиняю тебе, когда беру с собой в это путешествие. Я не имею знания о том, что означивают твои сны, и мы можем выяснять это, только если будем идти по Дороге снов.

— Как в доме Джулой?

— Да, но я не имею таких сил, и никакой помощи — не здесь, не теперь. Возможно, твои сны будут приносить нам помощь, но все равно, мне не кажется разумным хождение по Дороге снов сейчас. Мы уже здесь, и такова наша судьба. Имею сказать только, что я делал то, что видел наилучшим.

Саймон подумал об этом и фыркнул.

Мы уже здесь. Бинабик прав, мы уже здесь, слишком далеко, чтобы повернуть назад.

— А Инелу… — пальцы, которыми онначертал знак древа, дрожали не только от холода. — Король Бурь… он дьявол? — спросил он наконец.

Бинабик сморщился.

— Дьявол? Враг вашего Бога? Почемуспрашиваешь ты этот вопрос? Ты не слушал, когда говорил Ярнауга?

— Наверное, — он съежился, — это просто… Я вижу его в своих снах. Во всяком случае мне кажется, что это он. На самом деле я вижу только красные глаза, и вокруг них все черно — как сгоревшее полено, в котором еще видны красные точки. — Ему было нехорошо от одного только воспоминания.

Тролль пожал плечами, обеими руками ухватившись за шею Кантаки.

— Нет, он не ваш дьявол, друг Саймон. Но он зло — или, я предполагаю, что то, чего он желает, будет злом для всех нас, а этого достаточно, чтобы именовывать его злом.

— А… дракон? — медленно произнес Саймон мгновение спустя. Бинабик, резко повернув голову, странно посмотрел на Саймона сквозь прорези в маске.

— Тот, который живет на горе. Тот, чье имя я не могу произнести.

Бинабик разразился смехом, пар его дыхания клубился в воздухе.

— Игьярик его именовывают! Дочь Гор, у тебя много забот, юный друг! Дьяволы! Драконы! — От смеха слезы выступили у него на глазах. Тролль поймал одну слезинку на палец перчатки и поднял вверх. — Смотри! — засмеялся он. — Как будто нам и так не хватает льда!

— Но там был дракон! — горячо отозвался Саймон. — Все так говорят!

— Очень сильно давно, Саймон. Это место полно дурных предзнаменований, но я предполагаю, что в этом виновна его оторванность от остального мира. Легенды кануков говаривают, что ледяной червь некогда жил здесь, и мой народ не ходил сюда, но теперь я предполагаю, что на самом деле это бывал снежный леопард или кто-то подобный. Нельзя говорить, что мы вообще не имеем никакой опасности. Гюны, как ты очень хорошо знаешь, имеют далекие захождения в эти дни.

— Так что на самом деле ничего такого страшного нет? По ночам в голову приходят такие ужасные вещи!

— Я не говаривал, что не надо питать страха, Саймон. Мы не имеем должности забывать, что имеем врагов, и некоторые из них, как я предполагаю, весьма могущественные.

Еще одна ледяная ночь в пустыне; еще один маленький костер в пустынной тьме бескрайних снежных полей. Саймону ничего бы так не хотелось, как свернуться калачиком под теплым одеялом в Наглимунде, даже если самая кровавая битва всей истории Светлого Арда будет бушевать за дверями. Он был уверен, что если в этот момент кто-нибудь предложил бы ему теплую сухую кровать, он солгал бы, убил, дал любую клятву именем Узириса, чтобы получить ее. Сидя скорчившись, закутавшись в попону и стараясь не стучать зубами, он был уверен, что чувствует, как его ресницы примерзают к векам.

Волки пронзительно лаяли и завывали в бесконечной темноте вне круга слабого света, ведя длинные, тоскливые разговоры. За две ночи до этого, когда путники впервые услышали их пение, Кантака провела весь вечер, нервно расхаживая вокруг костра. Но с тех пор она успела привыкнуть к ночному крику своих собратьев и только изредка отвечала беспокойным поскуливанием.

— Почему она не от-т-т-ветит им? — озабоченно спросил Хейстен. Житель равнин эркинландского севера, он любил волков не больше Слудига, хотя успел почти полюбить коня Бинабика. — Почему она не велит им мучить кого-нибудь другого?

— Как и люди, не все племена рода Кантаки имеют мир между собой, — ответил Бинабик, никого не успокаивая.

В эту ночь огромная волчица делала все, что могла, чтобы не обращать внимания на вой — даже притворялась спящей, но выдавала себя, сверкая колючими глазами в сторону самых громких воплей. Волчья песня, решил Саймон, закутываясь в одеяло, это пожалуй самая одинокая песня, которую ему приходилось слышать.

Почему я здесь? думал он. Почему все мы здесь? Ищем в ужасных снегах какой-то меч, о котором долгие годы никто и не вспоминал. А тем временем принцесса и все остальные, оставшиеся в замке, со дня на день ждут королевской атаки! Глупо! Бинабик вырос в горах, в снегу; Слудиг, Гримрик и Хейстен солдаты, они ко всему привыкли; один Эйдон знает, чего хотят ситхи, — но почему я здесь?! Это глупо!

Вой стих. Длинный указательный палец коснулся руки Саймона, заставив его подпрыгнуть от неожиданности.

— Ты слушал волков, Сеоман? — спросил Джирики.

— Т-трудно не слышать.

— Они поют такие свирепые песни, — ситхи покачал головой. — Они такие же, как вы, смертные. Они поют о том, где они были, что видели и чуяли. Они рассказывают друг другу, где бежит лось и кто кого выбрал себе в пару, но по большей части просто кричат: Я здесь! Вот я! — Джирики улыбнулся, прикрыв глаза, сонно глядя на умирающий огонь.

— И ты думаешь, то же самое говорят… говорят смертные?

— Словами и без них, — ответил принц. — Попытайся посмотреть на вещи нашими глазами — нам, зидайя, твой народ часто кажется детьми. Вы видите" что долгоживущие ситхи не спят, что мы бодрствуем всю темную ночь истории. Вы, люди, как дети, хотите оставаться у костра со старшими, слушать песни и сказки, смотреть на танцы. — Он сделал широкий жест, как будто окружающая темень была полна танцующих весельчаков. — Но вы не можете, Сеоман, — ласково продолжал он. — Вы не должны. Вашему народу дано засыпать последним сном, так же как нам дано всю ночь гулять и петь под звездами. И возможно, что ваши сны драгоценны, но мы, зидайя, не можем понять этого.

Звезды, повисшие в хрустально-черном небе, казалось, скользнули прочь, утонув во всепоглощающей ночи. Саймон думал о ситхи, о жизни, у которой нет конца, и не мог заставить себя понять, что это может означать. Промерзший до костей — а может быть даже до самой души — он наклонился ближе к костру, стягивая с себя мокрые перчатки, чтобы согреть руки.

— Но ситхи могут ум-мереть, п-п-правда? — спросил он осторожно, проклиная свою закоченевшую, запинающуюся речь.

Джирики быстро склонился к нему, глаза его сузились, и на одно ужасное мгновение Саймону показалось, что принц сейчас ударит его за такое неуместное любопытство. Но ситхи только взял дрожащую руку Саймона и поднес ее к свету.

— Твое кольцо, — сказал он, глядя на причудливую завитушку в форме рыбы. — Я не видел его раньше. Кто дал тебе это?

— Мой… мой наставник, я д-д-думаю, — запинаясь, ответил Саймон, — доктор Моргенс из Хейхолта. Он послал его для меня Б-б-бинабику. — Ледяная хватка принца пугала его, но он не смел отнять руку.

— Значит, ты один из рода смертных, кто знает тайну? — спросил Джирики, внимательно глядя на него. Саймона пугала глубина его золотистых глаз со ржавыми отблесками огня.

— Т-т-тайна? Н-н-нет! Нет, я не знаю никакой тайны! Джирики некоторое время не сводил с него глаз, удерживая

Взгляд мальчика так же надежно, как если бы держал его голову

Двумя руками.

— Тогда почему они дали тебе кольцо? — спросил Джирики, обращаясь главным образом к самому себе, и покачал головой, отпустив руку Саймона. — А сам я дал тебе Белую стрелу…

Воистину, предки уготовили нам странный путь. — Он отвернулся, устремив взор в пляшущее пламя, и перестал отвечать на вопросы.

Тайны! сердито думал Саймон. Опять эти тайны! У Бинабика тайны, у Моргенса были тайны, ситхи полны тайн! Я ничего больше не хочу знать ни о каких тайнах! За что мне такое наказание? Почему все всегда навязывают мне свои ужасные тайны?!

Некоторое время он беззвучно плакал, обхватив руками колени, мечтая о невозможном.

Они достигли восточных окраин Диммерскога вечером следующего дня. Лес прятался под толстым одеялом белого снега, но тем не менее казался, как говорил Бинабик, Обителью Призраков. Путешественники не вошли под его покровы, больше того, им вообще не хотелось идти в ту сторону, настолько была полна запретов атмосфера леса. Деревья, какого бы размера они ни были — а некоторые из них были действительно огромными — казались карликовыми, скрученными, как будто они скорчились под ношей покрытых иглами ветвей и тяжелого снега. Открытые пространства между искривленными стволами безумно изгибались, словно ходы, вырытые пьяным гигантским кротом и ведущие к опасным тайнам глубин.

Они двигались почти бесшумно. Копыта лошади Саймона мягко скрипели по снегу колонноствольных залов Диммерскога, под сверкающей белой крышей засыпанных снегом ветвей. Кто мог знать, куда ведут эти переходы? Может быть в темное, злобное сердце леса, где едино дыхание деревьев, где они передают друг другу бесконечные слухи, когда трут друг о друга чешуйчатые ветви под злобным выдохом ветра сквозь прутья и замерзшие листья.

На этот раз они снова разбили лагерь на открытом месте, хотя Диммерског скорчился совсем рядом, как спящее животное. Никто из них не хотел проводить ночь под покровом леса — особенно Слудиг, который вырос на страшных историях об омерзительных тварях, крадущихся по ночам по белым коридорам леса. Ситхи, казалось, все было безразлично, но Джирики провел часть вечера, смазывая свой клинок из волшебного дерева. Снова путники сгрудились у открытого огня, и весь длинный вечер напролет восточный ветер, словно бритва, пронизывал их, насылая неукротимые струи снежных вихрей и забавляясь в верхних пределах Диммерскога. Коща они засыпали в эту ночь, их окружали тихие звуки потрескивающего леса и ветвей, трущихся друг о друга под ударами ветра.

Еще два дня медленной езды вдоль леса через последний участок открытой ледяной земли — и они оказались у подножия гор. Равнина была все такой же унылой, днем ледяная корка сверкала так, что у Саймона голова болела оттого, что он постоянно прищуривался, но казалось, что погода чуть-чуть потеплела. Снег все еще падал, но острый ветер уже не пробивался сквозь плащ и куртку, как прежде, близ широкой стены гор.

— Смотрите! — крикнул Слудиг, показывая вверх, на наклонный выступ предгорья.

Сначала Саймон не увидел ничего, кроме вездесущих камней и деревьев, одетых снегом. Потом, скользя взглядом по линии низких холмов к востоку, он заметил какое-то движение. Две фигуры странной формы — а может быть четыре, причудливо связанные, — виднелись на вершине хребта, меньше чем в полумиле от них.

— Волки? — нервно спросил он.

Бинабик на Кантаке отделился от отряда, дал товарищам время отойти, потом сложил рупором руки в перчатках.

— Ях аконик мий-айа ну тутусик, хениматук? — его слова разнеслись быстрым эхом и замерли среди покрытых снежной пеленой гор. — На самом деле мы не имеем должности кричать, — прошептал он удивленному Саймону. — Выше в горах это может вызывать снежный оползень.

— Но кого ты…

— Шшш, — Бинабик махнул рукой. Через мгновение фигуры ближней дорогой двинулись вниз по хребту, к путешественникам. Теперь Саймон видел, что это были маленькие люди верхом на круторогих баранах. Тролли!

Один из них что-то крикнул. Бинабик внимательно выслушал и с улыбкой повернулся к товарищам.

— Они хотят знать, куда мы идем, не пожирающий ли людей риммер с нами и не пленник ли он?

— Дьявол их возьми! — зарычал Слудиг. Улыбка Бинабика стала шире, и он снова повернулся к хребту.

— Бинбиниквегабеник эа сикка! — крикнул он. — Ук сиккан мохинак да Йиджарьюк.

Две круглых головы в меховых капюшонах посмотрели на них тупо, как попавшие на солнце совы. Потом один из них постучал себя по груди, другой маленькой рукой в меховой варежке описал широкий круг, и, повернув своих баранов, они в облаке снежной пыли поехали вверх по хребту.

— И что это все значит? — раздраженно спросил Слудиг. Улыбка Бинабика выглядела несколько натянутой.

— Я сказал им, что мы собираемся идти на Урмсхейм, — объяснил он. — Один давал знак питать страх перед злом, другой употребил заклятье против сумасшедших.

Поднявшись в горы, они разбили лагерь в маленькой пещере, выдолбленной в кайме покрова Урмсхейма.

— Вот здесь мы будем оставлять лошадей и те вещи, которые будут в дальнейшем без необходимости, — сказал Бинабик, осмотрев защищенное место.

Джирики подошел к входу в пещеру и прислонился спиной к камню, глядя на скалистую, покрытую снегом голову Урмсхейма, с западной стороны окрашенной заходящим солнцем в розовый цвет. Ветер развевал его плащ и взлохматил, волосы, обрамлявшие его лицо подобно лиловатым облакам.

— Прошло очень много времени с тех пор как я в последний раз видел это место, — сказал он.

— А ты раньше уже влезал на эту гору? — спросил Саймон, возясь с пряжкой подпруги своей лошади.

— Я никогда еще не видел противоположной стороны пика, — ответил ситхи. — Это будет чем-то новым для меня — самая восточная область хикедайя.

— Норнов?

— В Дни Расставания все, что лежит к северу от этой горы, было уступлено им, — Джирики пошел обратно в пещеру. — Киушапо, ты и Сиянди приготовите укрытие для лошадей. Смотри, под наклонными камнями растет кустарник, это может вам пригодиться, если не хватит сена. — Тут он перешел на язык ситхи. Аннаи и двое других ситхи немедленно принялись устраивать лагерь, более постоянный и удобный, чем любой из тех, какими наслаждался отряд с тех пор, как покинул охотничий домик.

— Эй, Саймон, смотри, что я приносил! — крикнул Бинабик. Юноша прошел мимо троих солдат, раскалывавших только что срубленные небольшие деревья на дрова. Тролль сидел на корточках, вытаскивая обернутые промасленной кожей предметы из седельной сумки. — Кузнец в Наглимунде думал, что я настолько же безумный, насколько маленький, — улыбнулся Бинабик, когда подошел Саймон. — Но он изготовлял для меня все, чего я желал.

Из развязанных мешочков посыпались очень странные предметы: покрытые гвоздями металлические пластины с кожаными ремнями и пряжками, странные Молотки с острыми концами и нечто вроде упряжи для очень маленьких лошадей.

— Что это такое?

— Для уговаривания и покорения гор, — самодовольно улыбнулся Бинабик. — Даже кануки, очень быстроногие жители, не влезают на очень высокие вершины, когда совсем не готовы к этому. Смотри, вот это, чтобы надевать на сапоги. — Он показал на пластины с гвоздями. — А это ледяные топоры — они имеют большую пользу. Слудиг, с несомненностью, узнает их.

— А сбруя?

— Чтобы мы могли связывать себя вместе. Если идет дождь со снегом или если прибежала лавина, или если лед слишком тонкий, когда один упадет, другие могут удерживать его тяжесть. Если бы я имел время, то приготовлял бы упряжь и для Кантаки тоже. Она будет огорчаться, оставаясь сзади, и мы будем иметь грустное расставание, — смазывая и полируя все это, тролль напевал себе под нос тихую мелодию.

Саймон молча смотрел на снасти Бинабика. Почему-то он думал, что лазить по горам ничуть не труднее, чем подниматься по ступенькам Башни Зеленого ангела — круто в гору, но, в сущности, ничего более страшного, чем обыкновенный трудный переход. Эти разговоры о падениях и лавинах…

— Хо, Саймон-парень! — Это был Гримрик. — А ну-ка давай, делай дело. Собери хотя бы немного щепок. Устроим последний хороший костер перед тем как лезть в горы, искать свою смерть.

Этой ночью в его снах снова возникла белая башня. Он отчаянно цеплялся за ее скользкие окровавленные стены, а волны выли внизу, и черная красноглазая тень наверху звонила в гибельные колокола.

Трактирщик поднял глаза и открыл рот, чтобы заговорить, но остановился, не сказав ни слова. Он моргал и сглатывал, как голодная лягушка.

Вошедший был монахом в черной рясе с капюшоном, его одеяние в нескольких местах было запачкано дорожной пылью. Что в нем бьшо удивительным, так это размеры. Он был нормально высокий, но могучий, как бочка, достаточно большой для того, чтобы комната таверны — не самая светлая из всех возможных, надо отметить, — заметно потемнела, когда он протиснулся в дверь.

— Я… Извините, отец, — трактирщик заискивающе улыбнулся. Этот слуга эйдонитского бога выглядел так, как будто, увидев грешника, сжимает его, пока грех не вытечет вместе с кровью. — Что вы спрашивали?

— Я сказал, что обошел все кабаки на каждой улице у этой пристани, и нигде мне не было удачи. Спина у меня болит. Налей мне кружку чего-нибудь покрепче. — Он протопал к столу и опустил свое грузное тело на скрипучую скамью. — В этом богом проклятом Абенгейте больше трактиров, чем дорог, — трактирщик заметил, что монах говорит с акцентом жителя Риммергарда. Это объясняло нежный розовый цвет лица монаха: трактирщик слышал, что густые бороды мужчин-риммеров приходится брить трижды в день — а те, которые этого не делают, просто отращивают их.

— Это портовый город, отец, — сказал он, поставив здоровенную бутыль перед сердитым помятым монахом. — А в эти дни, когда такое творится. — Тут он передернул плечами и состроил гримасу. — Ну просто уйма приезжих ищет комнату.

Монах вытер пену с верхней губы и нахмурился.

— Я знаю. Проклятый позор. Бедный Лут…

Трактирщик нервно огляделся, но эркинландские стражники в углу не обращали на них никакого внимания.

— Вы говорили, что вам не повезло, отец, — сказал он, меняя тему. — Могу я узнать, что вы ищете?

— Монаха, — прорычал огромный человек. — Брата-монаха, я хотел сказать, да еще парнишка при нем. Я прочесал пристань сверху донизу.

Хозяин таверны улыбнулся, вытирая фартуком тяжелую бутыль:

— И вы пришли сюда под конец? Прошу простить меня, отец, но боюсь, что ваш бог решил испытать вас.

Большой человек хрюкнул и оторвался от зля.

— Что ты хочешь сказать?

— Так они же были здесь — были, если только это та самая пара. — Удовлетворенная улыбка трактирщика окаменела, когда монах поднялся со скамьи. Его покрасневшее лицо оказалось в нескольких дюймах от лица трактирщика.

— Когда?

— Д-два-три д-дня назад — я не уверен…

— Ты действительно не уверен? — угрожающе спросил монах. — Или просто хочешь денег? — Он мрачно похлопал себя по одеянию. Трактирщик не знал, кошелек иди нож нащупывает этот странный Божий человек; как бы то ни бьшо, он никогда особенно не доверял эйдонитам, и проживание в самом космополитичном городе Эрнистира не улучшило его мнения о них.

— О нет, отец, правда! Они… они были здесь несколько дней назад. Спрашивали о ложе в Пирруин. Монах маленький такой, лысый? Парнишка узколицый, черноволосый? Они были здесь.

— Что ты им сказал?

— Чтобы шли к старому Гелгиату, к "Иргвд Рам" — эта таверна с веслом, нарисованным на входной двери, у конца ближнего берега!

Трактирщик в ужасе замолчал, потому что огромные руки монаха легли ему на плечи. Будучи вполне сильным мужчиной, он чувствовал, что его держат легко, как ребенка. Через мгновение у него закружилась голова от сокрушающего ребра объятия, так что когда монах вслед за этим сунул ему в руку золотую монету, он мог только тихо хрипеть, пытаясь расправить сдавленные легкие.

— Милостивый Узирис да благословит твой трактир, эрнистириец, — прогремел огромный человек, и по всей улице головы рыбаков повернулись на шум. — Это первая удача с тех пор, как я начал этот Богом проклятый поиск! — Он протиснулся в дверь со скоростью, достойной человека, бегущего из горящего дома.

Трактирщик медленно вздохнул, морщась от боли, и сжал в кулаке монету, еще теплую от огромной руки монаха.

— Сумасшедшие, как лунатики, эти эйдониты! — сказал он себе. — Вот уж тронутый!

Она стояла у поручней и смотрела, как скользит прочь Абенгейт, отступая в туман. Ветер растрепал ее коротко остриженные волосы.

— Отец Кадрах! — крикнула она. — Идите сюда! Видели ли вы когда-нибудь что-то более прекрасное? — Она указала на расширяющуюся полосу зеленых вод океана, отделявшую их от туманной серой линии берега. Над пенистым кильватером корабля с криками носились чайки.

Монах слабо махнул рукой с того места, где присел у груды связанных бочек.

— Ты наслаждайся… Малахиас. Я никогда не был особенно хорошим мореплавателем. Видит Бог, я не думаю, что это путешествие может что-нибудь изменить, — он вытер со лба соленые брызги — или капли пота. Кадрах не выпил ни капли вина с тех пор, как ступил на палубу корабля.

Мириамель подняла голову и увидела двух эрнистирийских матросов, с интересом наблюдающих за ней с верхней палубы. Она тряхнула головой, встала и подошла, чтобы сесть рядом с монахом.

— Почему вы поехали со мной? — спросила она через некоторое время. — До сих пор я не могу этого понять.

Монах не поднял глаз:

— Поехал, потому что леди заплатила мне.

Мириамель натянула капюшон.

— Ничто не может так, как океан, напомнить о том, что действительно важно, — сказала она тихо и улыбнулась. Ответная улыбка Кадраха получилась невыразительной и слабой.

— Ах, видит милостивый Бог, это правда, — простонал он. — Мне он напомнил, что жизнь прекрасна, море полно предательства, а я дурак.

Мириамель таинственно кивнула, глядя на раздувшиеся паруса.

— Эти прекрасные вещи действительно стоит вспомнить, — сказала она.

13. ПОД ДЕРЕВОМ УДУНА

— Нам некуда спешить, Элиас, — рычал Гутвульф. — Никакой спешки. Наглимунд — крепкий орешек… дьявольски крепкий. Вы знали, что так будет. — Он и сам слышал, как невнятна была его речь: ему пришлось выпить перед тем, как встретиться со своим старым другом. Граф Утаньята не чувствовал себя больше свободно с королем, тем более что принес ему плохие новости.

— У тебя было две недели. Я дал тебе все — войска, осадные машины — все! — Король, нахмурившись, ущипнул себя за подбородок. Лицо его было болезненно искаженным, казалось, что он избегает встретиться глазами с Гутвульфом. — Я не могу больше ждать! Завтра — канун летнего солнцестояния.

— А какое это имеет значение? — чувствуя себя продрогшим и больным, Гутвульф отвернулся и выплюнул потерявший вкус кусок цитрила — в шатре короля было холодно и сыро, как на дне колодца. — Никому еще не удавалось захватить одну из великих крепостей за две недели, разве только в рядах защитников были предатели и крепость была плохо подготовлена к осаде — а эти наглимундцы дерутся как загнанные в угол звери. Будьте терпеливы, ваше величество; терпение — это все, что нам нужно сейчас. Мы уморим их голодом за считанные месяцы.

— Месяцы! — раздался глухой смех Элиаса. — Он говорит о месяцах, Прейратс.

Красный священник оскалился в безразличной улыбке скелета.

Смех короля внезапно смолк. Элиас низко опустил голову, едва не касаясь подбородком рукояти серого меча, стоящего у него между колен. Что-то в этом мече было отвратительно Гутвульфу, хотя он и понимал, что глупо испытывать такие чувства к обыкновенной вещи. И все-таки в последние дни Элиас нигде не появлялся без меча, словно клинок был какой-нибудь избалованной комнатной собачонкой.

— Сегодня у тебя есть последний шанс, Утаньят, — голос Верховного короля был хриплым и тяжелым. — Или ворота будут открыты, или мне придется принять… другие меры. Гутвульф встал, он слегка покачивался.

— Ты обезумел, Элиас, ты обезумел! Как мы можем… саперы прорыли только половину… — Голова у него кружилась. Он замолчал, пытаясь сообразить, не слишком ли далеко он зашел. — Какое нам дело до кануна летнего солнцестояния? — Он снова умоляюще опустился на одно колено. — Скажи мне, Элиас.

Граф боялся вспышки гнева своего рассерженного короля, но была у него и слабая надежда на возвращение старой дружбы. Он не дождался ни того, ни другого.

— Ты не сможешь понять, Утаньят. — Пристальный взгляд покрасневших глаз короля упирался в стенку шатра или в пустоту. — У меня есть… другие обязательства. Завтра все переменится.

Саймон думал, что хорошо знает, что такое зима. После перехода через безлюдные просторы Белой пустыни, бесконечной вереницы однообразных дней, полных ветра, снега и рези в глазах, он был уверен, что зима уже не сможет приготовить ему никаких сюрпризов. После нескольких дней на Урмсхейме он мог только восторгаться своей прежней наивностью.

Они шли по узким ледяным тропинкам, связанные цепочкой, и осторожно пробовали лед посохом и пяткой, прежде чем сделать следующий шаг. Временами налетал ветер, швырявший их, словно сухие листья, и тоща они прижимались к ледяному боку Урмсхейма и цеплялись за него, пока ветер не успокаивался. Сами тропинки тоже таили предательство; Саймон, считавший себя мастером по восхождениям на башни Хейхолта, постоянно соскальзывал там, где не более локтя было между стеной и пропастью, а на пути к далекой земле он мог встретить только облако снежной пыл": И забраться на Башню Зеленого ангела, которая раньше казалась вершиной мира, теперь было таким же уютным детским занятием, как, например, встать на табуретку в кухне.

С горной дороги были видны вершины других пиков и облака, клубящиеся вокруг них. Северо-восток Светлого Арда простирался так далеко, что Саймон отворачивался от этого вида. Не годилось смотреть с такой высоты — от этого колотилось сердце и перехватывало дыхание. Больше всего Саймону хотелось оказаться внизу, но теперь единственным путем туда было дальнейшее восхождение.

Часто он ловил себя на том, что горячо молится в надежде, что со столь высокой точки слова его недолго будут добираться к небесам.

Вполне хватило бы головокружительных высот и бесконечных ударов по самолюбию, но Саймон к тому же еще веревкой у пояса был связан со всем остальным отрядом, за исключением ситхи. Поэтому приходилось опасаться не только собственных ошибок: неверный шаг любого из них грозил стащить их с тропы, как перегруженную рыболовную леску, и ввергнуть в беспредельные глубины безмолвия. Они двигались вперед невыносимо медленно, но никто не протестовал, и Саймон меньше всех.

Нельзя сказать, что все уроки гор были такими уж мучительными. Воздух был настолько разреженным и до боли холодным, что Саймону иногда казалось: следующий вдох превратит его в кусок льда, но эта морозная атмосфера приносила странный восторг открытости и бестелесности, словно возбуждающий, тревожащий ветер дул прямо сквозь тело.

Сама ледяная поверхность горы была до боли прекрасна. Саймону даже присниться не могло, что у льда может быть цвет. Он был знаком только с прирученным вариантом, украшавшим крыши Хейхолта в эйдонтиды затейливой бахромой и покрывавшим колодцы. Тот был чистым, как бриллиант, или молочно-белым. Покоробленная, выщербленная ветром и далеким солнцем ледяная броня Урмсхейма поражала радужным многоцветием и разнообразием форм. Над головами усталых путников склонялись ледяные башни, пронизанные фиолетовыми и сине-зелеными венами; раскрошившиеся скалы рассыпались хрустальными слитками, похожими на драгоценные камни, чьи сверкающие края отливали неистово синим; все это вместе образовывало ледяную мозаику, как покинутые кварталы города, построенные по проекту какого-то безумного архитектора.

В одном месте над краем залитой белым туманом расщелины чернели кости двух замерзших, давно погибших деревьев, похожих на забытых часовых. Пелена льда, протянутая между ними, растаяла на солнце до толщины пергамента. Мумифицированные деревья казались воротными столбами Небес, а лед между ними был мерцающим нежным веером, разбивавшим сияние дня в пылающую радугу рубинового и персикового, вихрями золотого, бледно-лилового и бледно-розового. Саймон был уверен, что рядом с этим великолепием даже знаменитые окна Санкеллана Эйдонитиса показались бы тусклыми, словно вода в грязном пруду или оплывшие свечи.

Великолепное одеяние горы радовало глаз, но ее холодное сердце вынашивало темные планы против незваных гостей. В конце первого дня пути, когда Саймон и его смертные товарищи приспосабливались к медленной и осторожной поступи, которую навязывали им шипы Бинабика, а ситхи, пренебрегавшие подобными предосторожностями, двигались, тем не менее, ничуть не быстрее их — тьма расползлась по небу так внезапно и неотвратимо, как расползаются чернила по промокашке.

— Ложитесь! — закричал Бинабик Саймону и двум эркинландерам, которые с любопытством смотрели туда, где минуту назад было солнце. За спинами Хейстена и Гримрика Слудиг уже бросился ничком на твердый снег. — Вниз на землю! — кричал тролль. Хейстен тоже упал, потащив за собой Саймона.

Когда он пытался догадаться, какую опасность увидел впереди Бинабик и что делают ситхи, скрывшиеся за поворотом тропы с юго-восточной стороны Урмсхейма, — низкий, ровный гул ветра внезапно взлетел до визга. Саймон почувствовал сильный рывок, потом что-то потащило его, и юноша утопил пальцы в снежной пыли, пытаясь ухватиться за ледяную корку тропы. Потом фянул гром, едва не разорвавший его уши. Первый раскат еще разносился эхом по далеким ущельям, и в это время второй тряхнул Саймона, как Кантака могла бы трясти пойманную крысу. Он захныкал и с новой силой вцепился в землю, а костлявые пальцы ветра рвали его одежду, и гром раз за разом обрушивался на гору, как будто она была наковальней гигантского кузнеца.

Буря прекратилась так же внезапно, как и началась. После того, как вопль ветра стих, скорчившийся на земле Саймон еще долго не мог заставить себя двинуться с места. Когда он наконец сел, стараясь не обращать внимания на непрерывный звон в ушах, солнце уже проглядывало сквозь чернильные брызги туч. Около него с видом озадаченного ребенка сидел Хейстен, нос солдата был разбит, а борода полна снега.

— Во имя Эвдона! — выругался он. — Во имя страждущего, истекающего кровью скорбного Эвдона и Бога Всевышнего! — Хейстен вытер нос тыльной стороной руки и тупо уставился на красные полоски, оставшиеся на меховой рукавице. — Что?..

— Много счастья, что мы местополагались на широком куске тропы, — сказал Бинабик, поднимаясь на ноги. Хотя он тоже был в снегу с головы, до ног, тролль выглядел почти весело. — Здесь бури летают очень быстро.

— Быстро… — пробормотал Саймон. Он проколол лодыжку правого сапога шипом, надетым на левый, и по тому, как сильно болела нога, был уверен, что серьезно поранился.

У поворота тропы появилась стройная фигура Джирики.

— Вы никого не потеряли? — крикнул он. Когда Бинабик ответил, что все живы, ситхи насмешливо отдал честь и снова исчез.

— Я не вижу на нем снега, — мрачно ответил Слудиг.

— Горные бури летают быстро, — сказал Бинабик. — Но также и ситхи.

Семеро путешественников провели эту первую ночь в горах у задней стены неглубокой пещеры на восточной стороне Урмсхейма, всего в пяти или шести локтях от узкой тропы над черной пропастью. Дрожа от пронизывающего ветра, утешенный, но не согретый нежным пением Джирики и Аннаи, Саймон вспомнил слова, сказанные ему доктором Моргенсом одним душным летним полднем, когда юноша жаловался наставнику, что живет в переполненных помещениях для слуг, где совершенно невозможно уединиться.

Никогда не привязывай дом к определенному месту, сказал тогда старик, слишком разомлевший от летнего тепла даже для того, чтобы пошевелить пальцем, устраивай себе дом в собственной голове. Когда-нибудь ты поймешь, что твой дом нуждается в меблировке — воспоминаниях, друзьях, которым ты доверяешь, любви к учению… и прочее в том же духе. Моргенс улыбнулся. Все это останется с тобой, куда бы ты ни отправился. Тебе никогда не понадобится дом — конечно, если только ты не потеряешь голову.

Он до сих пор не мог понять, что имел в виду доктор; сейчас по крайней мере больше всего на свете ему хотелось иметь дом, который можно было бы назвать своим. Пустая каморка отца Стренгьярда всего за неделю стала для него настоящим домом. И все-таки было что-то соблазнительное в идее жить свободным, в дороге, и каждое место, где останавливаешься, превращать в дом, как хирка — торговец лошадьми. Но он был готов к другому. Начинало казаться, что сам он долгие, годы провел в пути — и в самом деле, сколько же именно?

Он старательно отсчитывал перемены луны, прибегая к помощи Бинабика в тех местах, гае не мог вспомнить сам, и был ошарашен тем, что прошло… меньше двух месяцев. Невероятно, но факт: тролль подтвердил, что прошло только три недели ювена, и Саймон точно знал, что все его ужасное путешествие началось в злополучную Ночь камней, в последние часы авреля. Как сильно изменился мир за какие-то семь недель! И — подумал он мрачно, уже погружаясь в сон, — главным образом к худшему.

Утром путешественники пытались преодолеть массивную ледяную плиту, которая упала с плеча горы, и теперь лежала посреди тропы, как выброшенный кем-то сверток. В этот момент Урмсхейм нанес им новый удар. Внезапно раздался страшный треск, сине-серая трещина расколола плиту как раз под ногами Гримрика, и огромный кусок плиты отвалился и скользнул, крошась, вниз по склону горы. Эркинландер успел только коротко изумленно вскрикнуть, мгновением позже он исчез в проломе. Саймон ни о чем не успел подумать, он только почувствовал, как его с силой потащило вперед. Он свалился, отчаянно выбросив руку, чтобы схватиться за ледяную стену. Черная расщелина неуклонно приближалась. В беспомощном ужасе Саймон увидел сквозь трещину туманные очертания гор в полумиле внизу.

Он закричал и медленно покатился вперед, бесполезно цепляясь пальцами за скользкую тропу.

Бинабик шел во главе процессии; услышав звук ломающегося льда, он бросился на землю с быстротой, которую может дать только большой опыт, и теперь растянулся лицом вниз, вонзив свой топорик и шипы как можно глубже в лед. Широкая рука Хейстена схватила Саймона за пояс, но даже тяжесть тела огромного стражника не могла остановить их неотвратимого скольжения. Подвешенный на тонкой веревке над вихрящейся снегом пустотой Гримрик жалобно кричал, но тело его неумолимо тянуло вниз остальных. Замыкающий цепочку Слудиг спешно делал зарубки, чтобы хоть как-то остановить движение Саймона и Хейстена, и тревожно звал ситхи.

Аннаи и принц Джирики быстро вернулись назад по горной тропе, двигаясь по пушистой поверхности легко, как снежные зайцы. Они вонзили свои топорики глубоко в лед и привязали к ним концы веревок Бинабика. Освобожденный таким образом тролль вместе с ситхи обошел вокруг расщелины, чтобы помочь Слудигу.

Саймон почувствовал, что его все сильнее тянут за пояс, и страшная пропасть медленно начала отступать. Юноша скользнул назад. Он не умрет — по крайней мере не сейчас. Встав на ноги, он ухватился за одну из вырванных у него веревок. Голова его раскалывалась от боли.

Теперь, когда за веревки тянул весь отряд, они наконец подтащили Гримрика, уже потерявшего сознание, с безжизненным серым лицом, к тому месту, где он был в безопасности. Много времени прошло после того, как он пришел в себя, прежде чем солдат стал узнавать своих товарищей. Несчастный трясся, словно в лихорадке. Слудиг и Хейстен соорудили носилки из связанных вместе меховых плащей, чтобы нести Гримрика до того места, где они смогут разбить лагерь. Когда они нашли глубокую расщелину, уходившую внутрь до самого каменного сердца горы, солнце едва перевалило за полдень, но им не оставалось другого выбора — пришлось разбить лагерь пораньше. Они разожгли костер, едва ли выше колена, из дров, собранных у подножия Урмсхейма и вознесенных к его вершинам специально для такого случая. Дрожащий Гримрик лежал около него в ожидании снадобья троллей, которое Бинабик готовил, смешивая с растопленным снегом травы и порошки из своей сумки. Никто не скупился на драгоценное для Гримрика тепло.

По мере продвижения послеполуденного солнца к западу, когда его смутное серебро, падавшее в расщелину, стало подниматься все выше и выше по синим стенам и под конец совсем исчезло, спутников охватил более глубокий и более мучительный холод. Напряженные мышцы Саймона дрожали, как струны лютни, уши болели, несмотря на меховой воротник, юноша чувствовал, что проваливается — так же стремительно и беспомощно, как скатывался он к обнаженной пустоте пропасти, — в туманный, полный миражей сон наяву. Но вместо мрачного беспощадного холода, которого он ожидал, сон заключил его в теплые, душистые объятия.

Вокруг царило лето — как давно это было? Неважно, потому что времена года наконец вспомнили о своем естественном порядке, и упоительно горячий воздух был полон низким пчелиным жужжанием. Весенние цветы разбухли и перезрели, их окаймляла хрустящая коричневая корочка, напоминавшая о пирогах с бараниной, таившихся в духовке у Юдит. В полях под стенами Хей-холта желтела трава, начиная неотступное превращение, которое завершится осенью, когда ее соберут в ароматные золотые стога. Эти стога усеют всю землю, точно маленькие домики.

Саймон слышал сонное пение пастухов, вторящих пчелам, и блеяние их подопечных в теплых лугах. Лето! Он знал, что скоро наступит праздник… Лафманса Святого Сутрина, но сначала его любимый канун летнего солнцестояния.

Канун летнего солнцестояния, когда все менялось и принимало новые формы, когда закрытые масками друзья и переодетые враги смешиваются в затаившей дыхание темноте… когда музыка играет всю долгую бессонную ночь, когда сад украшен серебристыми лентами и смеющиеся, танцующие фигуры населяют лунные часы…

— Сеоман! — Чья-то рука осторожно трясла его за плечо. — Сеоман, ты плачешь. Проснись.

— Танцоры… маски…

— Проснись! — Его снова трясли, теперь уже сильнее. Он открыл глаза и увидел узкое лицо Джирики. Смутный свет падал под таким углом, что видны были только лоб и скулы ситхи. — Тебе, кажется, приснился страшный сон, — сказал принц, опускаясь на корточки рядом с Саймоном.

— Но… на самом деле нет. — Юноша дрожал. — Это было л-лето… Канун летнего солнцестояния.

— А! — Джирики поднял бровь, пожал плечами и достал из-под плаща — тем жестом, каким любимый дедушка достает игрушку, чтобы развлечь капризного ребенка, — блестящий предмет в деревянной рамке, покрытой искусной резьбой.

— Ты знаешь, что это такое? — спросил Джирики.

— Зе-зеркало. — Саймон не знал, о чем спрашивает ситхи. Может быть, ему известно, что Саймон уже рассматривал зеркальце в пещере?

Джирики улыбнулся.

— Да. Особое зеркало, зеркало, у которого очень долгая история. Ты знаешь, для чего может служить такая вещь? Кроме того, разумеется, чтобы бриться, как это делают мужчины.

— В-видеть вещи, которые далеко, — брякнул он и съежился в ожидании вспышки гнева, по его мнению неминуемой. Некоторое время ситхи молча смотрел на него.

— Ты слышал о Зеркале справедливого народа? — спросил он, наконец, удивленно. — Он нем до сих пор упоминается в сказаниях и песнях людей запада?

Теперь у Саймона появилась возможность уклониться от правды. Но он удивил сам себя, сказав:

— Нет. Я смотрел в него, когда был в вашем охотничьем домике.

Еще удивительнее было то, что от этого признания Джирики только широко раскрыл глаза:

— И ты увидел в нем не только отражение? Еще и что-то другое?

— Я видел… я видел принцессу Мириамель, моего друга, — кивнул он и погладил голубой шарф, окутывающий его шею. — Это было похоже на сон.

Ситхи нахмурившись посмотрел в зеркало, но гнева не было в его взгляде. Скорее казалось, что он смотрит на поверхность мутного пруда, ще мечется рыба, которую ему страшно хочется поймать.

— У тебя очень сильная воля, — медленно проговорил Джирики. — Сильнее, чем ты думаешь, — может быть дело в этом, а может быть тебе каким-то образом были даны другие силы… — Он бросил взгляд на зеркало через плечо Саймона и снова помолчал. — Это зеркало — очень древняя вещь, — вымолвил он спустя несколько минут. — Говорят, что это чешуйка Великого Червя.

— Что значит "червь"?

— Великий Червь, как говорится во многих сказаниях, обвивает землю. Мы, ситхи, считаем, что он окружает все миры — миры проснувшихся и грезящих, те, что были, и те, что будут… Хвост его у него во рту, так что он не имеет ни конца, ни начала.

— Червь? Вы имеете в виду дракона?

Джирики кивнул быстрым движением, как птица, клюнувшая зерно.

— Говорят также, что все драконы произошли от Великого Червя и что каждый последующий меньше предыдущих. Игьярик и Шуракаи были меньше, чем их мать Идохеби, а она, в свою очередь, была не так велика, как ее родитель Хирукато Золотой. Однажды, говорит легенда, драконы исчезнут все до одного — если уже не исчезли.

— Это б-было бы хорошо, — сказал Саймон.

— Хорошо? — Джирики снова улыбнулся, но глаза его напоминали холодные сияющие камни. — Люди растут, а Великие Черви… и другие… исчезают. Что ж, очевидно, таков путь вещей. — Он потянулся с сонной грацией только что разбуженной кошки. — Путь вещей, — повторил он. — Но я принес тебе чешуйку Великого Червя, чтобы кое-что показать. Хотел бы ты посмотреть, сын человеческий?

Саймон кивнул.

— Это путешествие было нелегким для тебя, — Джирики бросил взгляд назад, где вокруг огня и спящего Гримрика сгрудились их товарищи. Только Аннаи ответил на его взгляд, и между двумя ситхи промелькнуло бессловесное понимание. — Смотри, — через мгновение сказал принц.

Зеркальце, лежавшее в его ладони, словно горсть драгоценной воды, казалось, покрылось рябью. В темноте, которую оно заключало, медленно проступали зеленые точки, словно звезды, прорастающие в вечернем небе.

— Я покажу тебе настоящее лето, — мягко сказал Джирики. — Более настоящее, чем ты когда-либо знал.

Сияющие зеленые крапинки трепетали и соединялись, сверкающие изумрудные рыбки поднимались к поверхности тенистого пруда. Саймон чувствовал, что погружается в зеркало, хотя не двигался с места, на котором сидел. Зеленый превратился во множество самых разных зеленых — здесь было столько тонов и оттенков, сколько когда-либо существовало. Через мгновение круговерть зеленого превратилась в дивную путаницу деревьев, мостов и башен: это были город и лес, растущие среди травянистой равнины вместе, как одно целое — не лес, выросший на развалинах города, как в Да'ай Чикиза, а цветущая, живая смесь растений и полированного камня, мирта, нефрита и трав.

— Энки э-Шаосай, — прошептал Джирики. Трава на равнине с наслаждением сгибалась под напором ветра, алые и голубые знамена развевались на ветвящихся башнях, словно полевые цветы. — Последний и величайший город Лета.

— Где… где… он?.. — выдохнул Саймон, изумленный и очарованный его красотой.

— Не столько где, сколько когда, человеческое дитя. Мир не только больше, чем ты можешь даже вообразить, Сеоман, он еще и гораздо, гораздо старше. Энки э-Шаосай уже давно разрушен. Он лежит к востоку от Великого Леса.

— Разрушен?

— Это было последнее место, где зидайя и хикедайя жили вместе, еще до Расставания. Это был город великих ремесел и величайшей красоты; даже ветер, путающийся в башнях, рождал музыку, а ночные фонари сияли ярче небесных звезд. Ненайсу танцевала в лунном свете у лесного пруда, и восхищенные деревья склонялись, наблюдая за ней. — Он медленно покачал головой. — Все исчезло. Это были летние дни моего народа. Сейчас для нас наступила поздняя осень.

— Исчез?.. — Саймон все никак не мог осознать этой трагедии. Казалось, ничего не стоит протянуть сквозь зеркало руку и коснуться одной из острых, как стекло, башен. Слезы рвались из него на волю. Нет дома. Дома ситхи разрушены. Они одиноки и бездомны в этом мире.

Джирики провел рукой над зеркалом, и оно затуманилось.

— Исчезло, — сказал он. — Но пока есть память, лето остается. И даже зима проходит. — Он повернулся и долгим взглядом посмотрел на Саймона. Измученное лицо юноши вызвало у ситхи осторожную, слабую улыбку.

— Не печалься так, — сказал он и похлопал Саймона по руке. — Краски не окончательно покинули мир — пока нет. Еще цела Джао э-Тинукаи, обитель моей семьи и моего народа. Быть может однажды, если мы оба живыми спустимся с этой горы, ты увидишь его. — Он улыбнулся странной улыбкой. — Быть может…

Дальнейшее восхождение на Урмсхейм — еще три дня на узких опасных тропках, не шире ледяных лент, скользкие отвесные скалы, которые преодолевали при помощи зарубок для рук и ног; еще две ночи злющего, сводящего челюсти мороза — показалось Саймону мучительным, но быстрым сном. Он боролся со смертельной усталостью, охватившей его, держась за подаренное Джирики Лето — потому что он знал, что это подарок, — и Лето утешало его. Даже когда его окоченевшие пальцы тщетно цеплялись за выступы льда, а онемевшие ноги скользили по узкой тропе, он помнил, что когда-нибудь вернется лето, и будет тепло, мягкая кровать и горячая вода, чтобы помыться. Все это существует, и нужно только сохранить голову и вернуться живым с горы.

Если подумать, размышлял он, не так уж много в мире вещей, которые действительно нужны человеку. Хотеть слишком многого — хуже жадности, это глупость, трата драгоценного времени и усилий.

Отряд медленно продолжал свой путь вокруг ледяного тела горы до тех пор, пока солнце не начало вставать над их правым плечом. Воздух теперь был таким разреженным, что приходилось делать частые остановки, чтобы восстановить дыхание. Даже выносливый Джирики и никогда не жалующийся Аннаи двигались медленнее, как будто их руки и ноги сковывала тяжелая, неудобная одежда. Что касается людей, то они, за исключением тролля, вообще еле шли. Гримрик, пришедший в себя благодаря могуществу эликсира кануков от Бинабика, во время восхождения дрожал и кашлял.

Время от времени ветер усиливался, заставляя облака, обнимавшие плечи Урмсхейма, носиться по воздуху, словно оборванных духов. Медленно материализовывались горы, безмолвные соседи Урмсхейма, их зубчатые пики вели свои неспешные беседы высоко над поверхностью Светлого Арда, равнодушные к мелкому, грязному ландшафту у своих ног. Бинабик, чувствовавший себя в разреженном воздухе Крыши Мира гораздо лучше, чем, скажем, в буфетной Наглимунда, показал задыхающимся товарищам широкий, скалистый Минтахок на востоке, и другие пики, составляющие страну троллей — Йиканук.

Они вышли к нему внезапно, когда не меньше половины горы еще возвышалась над ними. Они пробирались через скопление камней — веревки, связывающие их, были натянуты, словно тетивы луков, каждый вдох сжигал их легкие — как вдруг один из ситхи, который ушел вперед и совершенно скрылся из вида, издал странный свистящий крик. Спутники теперь торопились, как могли, никто не задавал вопросов. Бинабик, шедшей во главе цепочки, остановился на гребне горы, слегка покачиваясь, чтобы сохранить равновесие.

— Дочь Гор! — ахнул тролль, и струйка пара его дыхания поднялась в воздух. Несколько секунд он стоял, видимо не в силах двинуться с места. Саймон осторожно сделал несколько последних шагов.

Сначала он не увидел ничего, кроме еще одной широкой снежной долины, ее белая стена преграждала им путь. Справа она была открыта воздуху и небу, так что можно было видеть ряд снежных скал, спускающихся по склону Урмсхейма. Он повернулся к Бинабику, спросить, почему тролль кричал, и вопрос застыл у него на губах.

По левую сторону долина глубоко вгрызалась в скалу, дно ее поднималось вверх по мере того, как сходились друг к другу ее высокие стены. Там где они сошлись, к треугольнику ярко-синего неба поднималось Дерево Удуна.

— Элисия, Матерь Божия! — хриплым голосом сказал Саймон. — Матерь Божья! — повторил он.

Столкнувшись лицом к лицу с безумным, невозможным не правдоподобием того, что стояло перед ним, он решил, что это действительно дерево — титаническое ледяное дерево в тысячу эллей вышиной, с мириадами сверкающих и искрящихся на полуденном солнце ветвей, с вершиной, охваченной туманным сиянием. Только убедив себя, что оно настоящее и существует в одном мире с такими вещами, как свиньи, миски и изгороди, он начал понимать, что это такое на самом деле: ледяной водопад! Много лет снег падал на зубчатый каменный гребень горы, образовавшей ствол Дерева Удуна, таял под горячими лучами близкого солнца и застывал скоплением сосулек, безумным кристаллическим узором.

Джирики и Аннаи стояли, окаменев, в нескольких эллях от дна долины, глядя вверх, на сказочное дерево. Саймон вслед за Бинабиком стал спускаться навстречу им по склону, и почувствовал, как натянулась веревка у него на поясе, когда Гримрик достиг вершины и застыл в потрясении. Он терпеливо ждал, пока эта процедура повторится еще дважды — с Хейстеном и Слудигом. Наконец, спотыкаясь, поглощенные своими мыслями, они спустились в долину. Ситхи тихонько пели и не обратили никакого внимания на прибытие отставших людей.

Никто не произнес ни слова. Волшебство Дерева Удуна останавливало дыхание и замедляло бег крови. Долгое время путешественники смотрели на Дерево, чувствуя себя опустошенными.

— Идем вперед, — сказал наконец Бинабик. Саймон одарил его возмущенным взглядом. Голос тролля казался юноше грубым посягательством на таинственную магию этого места.

— Это с-с-самое проклятое зрелище, которое в-видели мои г-глаза, — запинаясь, сказал Гримрик.

— Здесь старый черный Одноглаз взбирался к звездам, — тихо сказал Слудиг. — Спаси меня Бог от святотатства, но я все еще ощущаю его присутствие.

Бинабик двинулся вперед через открытую долину. Через несколько мгновений, когда веревка натянулась, остальные неохотно последовали за ним. Снег, доходивший до бедер, не позволял идти быстро. Когда они сделали около тридцати невероятно трудных шагов, Саймон наконец оторвал глаза от Дерева и оглянулся. Джирики и Аннаи еще не присоединились к ним, они стояли бок о бок на снегу, словно ожидая чего-то.

Путники двигались вперед. Стены долины склонялись все ближе к их головам, как бы зачарованные появлением таких необычных гостей. Теперь Саймон видел, что основанием Дерева была огромная груда камней, скрытая под изогнутыми нижними ветвями — не настоящими ветвями, а, скорее, пластом растаявших и замерзших сосулек, сужающихся кверху, так что над россыпью валунов образовался потолок величиной с половину турнирного поля.

Они подошли так близко, что стало казаться, будто величественная ледяная колонна проткнула крышу неба. Саймон до боли изогнул шею, чтобы бросить последний взгляд на утопающую в облаках вершину, и тут волна удивления и страха накатила на него, да так, что на мгновение потемнело в глазах.

Башня! Башня с ветвями из моих снов! Оглушенный внезапностью понимания, он споткнулся и упал в снег. Хейстен протянул широкую руку и, не сказав ни слова, вытащил его. Саймон успел еще раз взглянуть наверх. Нечто большее, чем просто головокружение, овладело им.

— Бинабик! — закричал он. Тролль, скрытый фиолетовым сумраком тени Дерева Удуна, быстро обернулся.

— Тихо, Саймон, — прошипел он. — Мы не имеем знания, не может ли громкий вопль сбивать весь этот острый лед к большому нашему сожалению.

Саймон пробирался сквозь липнущий снег так быстро, как только мог.

— Бинабик, это же та башня, которую я видел во сне, — белая башня, с ветками, как у дерева! Это она!

Тролль оглядел гигантские валуны и каменные обломки в темноте под деревом.

— Я предполагал, ты считал, что видывал Башню Зеленого ангела в Хейхолте?

— Да — то есть, это была одновременно и та, и другая. Но ведь я никогда раньше не видел эту и не знал, а теперь знаю, что часть той была частью этой. Ты понимаешь?!

Бинабик поднял густые черные брови:

— Когда мы одни раз будем иметь время, я буду раскидывать кости. Сейчас мы имеем задачу, до сих пор не выполненную. — Он подождал, пока подойдут остальные, и снова заговорил:

— Я думаю, что мы скоро будем устраивать лагерь. Потом мы можем тратить последние часы дневного света на разыскивание следов от Колмунда или меча Торна.

— А они… — Хейстен указал на далеких ситхи. — Собираются помогать?

Прежде, чем Бинабик успел высказать свою точку зрения по этому вопросу, Гримрик возбужденно присвистнул и показал вверх, на кучу камней.

— Глядите, вы, — сказал он. — Похоже, там кто-то останавливался раньше! Глядите туда, на камни!

Саймон проследил за направлением пальца солдата. В верхней части насыпи, у одной из пещер, камни были сложены в несколько рядов.

— Ты прав! — воскликнул Хейстен. — Он прав! Здесь кто-то делал себе лагерь, это так же верно, как то, что кости святого Туната лежат с севера на юг.

— Осторожно! — настойчиво сказал Бинабик, но Саймон уже сбросил свое снаряжение и карабкался по насыпи, вызывая неосторожными движениями маленькие лавины. Юноша быстро достиг пещеры и остановился, покачнувшись на шатком камне.

— Эту стенку сделали люди, это точно! — возбужденно крикнул он. — Здесь раньше был вход примерно в три элля шириной, и кто-то поспешно, но не бездумно складывал перед ним камни — может быть для того, чтобы сохранить тепло? Или для защиты от диких зверей?

— Окажи доброту не кричать, Саймон, — ответил Бинабик. — Мы поднимаемся прямо к тебе.

Охваченный нетерпением, позабыв о разреженном воздухе и убийственном холоде, Саймон смотрел, как догоняют его спутники. Когда Хейстен начал влезать на груду, под Деревом Удуна появились ситхи. Оценив открывшуюся перед ними сцену, они взобрались к пещере легко, как белки, прыгающие по ветвям.

Через мгновение глаза Саймона привыкли к темноте низкого свода пещеры. Когда он наконец обрел способность видеть, глаза его изумленно расширились.

— Бинабик… это… они… — сказал он.

Тролль, выпрямившийся во весь рост на том месте, где Саймон стоял, согнувшись крючком, медленно прижал руку к груди.

— Кинкипа! — сказал он. — Они имели ожидание нашего прихода!

Пещера была усеяна пожелтевшими человеческими костями. Скелеты, обнаженные, не считая снаряжения и украшений из ржавого черного с прозеленью металла, сидели, прислонившись к стенам пещеры. Топкий ледяной покров закрывал все это, как предохраняющее стекло.

— Это Колмунд? — спросил Саймон.

— Да спасет нас Узирис, — задохнулся позади них Слудиг. — Выходите скорее! Воздух, должно быть, отравлен!

— Здесь нет яда, — успокоил его Бинабик. — Что же до того, наблюдаем ли мы остатки сира Колмунда, то наши шансы в этом должны быть велики.

— Интересно бы узнать, почему они умерли? — голос Джирики пугающе отскакивал от стен маленькой пещеры. — Если они замерзли, то почему не прижались друг к другу, чтобы согреться? — Он указал на тела, прислоненные к стене. — Если они были убиты животными или погибли в междоусобице, то почему тела их лежат так, как будто они по очереди ложились умирать?

— Здесь мы имеем загадки, о которых с интересом можно будет разговаривать когда-нибудь в последующем, — отрезал Бинабик. — Но мы имеем другие обязательства и мало времени до темноты.

— Все, — сказал Слудиг, и в голосе его звенело напряжение. — Идите сюда! Сюда!

Он стоял над одним из скелетов. Некоторые кости рассыпались желтоватой грудой, но все равно казалось, что этот человек умер во время молитвы — на коленях, с протянутыми руками. Между костями рук, ушедшими в лед, как камни в миску с молоком, лежал длинный сверток, прикрытый полуистлевшей промасленной тканью.

Казалось, что внезапно в пещере не стало воздуха. Мертвенная тишина наступила, придавив людей к земле. Тролль и риммер встали на колени, принимая положение древних костей, и начали скалывать лед вокруг свертка своими топориками. Промасленная ткань сходила пластами, как прогнившая кора. Отскочила длинная полоска, обнаружив глубокий черный блеск обернутого в ткань предмета.

— Это не металл, — разочарованно протянул Саймон.

— Но Торн и не сделан из металла, — проворчал Бинабик. — По крайней мере не из такого, который ты когда-нибудь в своей жизни видывал.

Слудиг с трудом пропихнул острие топорика под задубевшую ткань, и с помощью Хейстена ему удалось оторвать еще полосу.

Саймон разинул рот. Бинабик был прав: предмет, появившийся на свет, словно бабочка из хрустального кокона, был не просто мечом. Такого меча никто из присутствовавших никогда не видел: он был длиной с широко разведенные руки мужчины и черный, как смоль. На конце меча сверкала радуга, словно он был таким неестественно острым, что расщепил даже тусклый дневной свет, но и ее яркие цвета не могли изменить его глубокого черного существа. Если бы не серебряный шнур, обернутый вокруг рукояти — оставляя непокрытую гарду и часть эфеса такими же черными, как и лезвие, — он казался бы и вовсе не имеющим отношения к роду человеческому. Скорее его можно было бы принять за часть природы, за чистую сущность ее черноты, случайно вылившуюся в форму совершенного изысканного меча.

— Торн, — прошептал Бинабик, и, кроме естественной радости, что-то вроде уважения было в его голосе.

— Торн, — повторил Джирики. И Саймон не мог даже попытаться угадать, что чувствовал он, произнося это имя.

— Так это он? — спросил Слудиг. — Красивая вещь. Что же убило их, когда с ними был такой клинок?

— Кто имеет знание, что с ними случалось? — сказал Бинабик. — Но даже такой меч, как Торн, не может служить вам пропитанием, когда вы не имеете совсем никакой еды.

Путешественники еще долго молча смотрели на клинок. Гримрик, сидевший ближе всех к выходу, наконец поднялся на ноги.

— Как говорит тролль, мечом сыт не будешь. Пойду, разведу костер на ночь, — он вышел из пещеры и потянулся, тихонько насвистывая; мелодия, сперва сбивчивая, становилась все яснее.

— В расщелине у камня растет кустарник! — крикнул ему вслед Слудиг. — Он будет гореть с нашей растопкой!

Хейстен наклонился и осторожно коснулся лезвия пальцем.

— Холодное, — улыбнулся он. — Неудивительно, верно? — Он повернулся к Бинабику и странная робость была в его голосе:

— Можно я подниму его?

Тролль кивнул.

— С осторожностью.

Хейстен аккуратно просунул пальцы под обмотанную шнуром рукоять и потянул, но меч не сдвинулся с места.

— Примерз, — догадался стражник и потянул снова, сильнее, но ничего не добился. — Здорово его прихватило, — сказал он, запыхавшись, и потянул еще раз, теперь уже изо всех сил. От его тяжелого дыхания вверх поднимались клубы пара.

Слудиг наклонился помочь ему. Гримрик снаружи вдруг перестал свистеть и сказал что-то неразборчивое.

Когда риммер и эркинландер потянули вместе, черный меч, наконец, начал двигаться, но вместо того, чтобы отскочить от сковавшего его льда, клинок просто медленно скользнул в одну сторону и остановился.

— Он не примерз! — у Слудига перехватило дыхание. — Он тяжелый, как мельничный жернов! Мы вдвоем его еле подвинули!

— Как же мы спустим его с горы, Бинабик? — спросил Саймон. Его разбирал нервный смех. Это было так глупо и странно — найти волшебный клинок и не суметь унести его! Он протянул руку, ощутив глубокий, холодный вес — и что-то еще. Предостережение? Да, ощущение было такое, что холодная древняя змея живет под черной поверхностью и шевелится, просыпаясь, — или это просто воображение?

Бинабик смотрел на неподвижное лезвие и думал, запустив руку в косматую шевелюру. Вдруг в пещере появился Гримрик, размахивая руками. Они повернулись к нему, и тут он рухнул на колени и повалился ничком, обмякший, словно мешок с мукой.

Черная стрела дрожала в его спине.

Синий свет омывал серебряную маску, бледным огнем очерчивая ее контуры. Лицо под маской некогда служило моделью для изваяний сверхъестественной красоты, но ни одно живое существо не могло сказать, что теперь прикрывала она. Неисчислимые перемены произошли в мире с тех пор, как лицо Утук'ку навеки скрылось под ее сияющей неподвижностью.

Тронутая голубым отсветом маска повернулась и обратила взор на полный теней каменный зал, где суетились ее слуги, трудолюбиво исполняя то, что она приказала им. Их голоса поднимались в песнях хвалы и гимнах памяти, их волосы трепетали в бесчисленных ветрах Зала Арфы. Она спокойно прислушивалась к грохоту молотов из волшебного дерева, разносившемуся эхом по запутанному лабиринту коридоров, пронизывающих замерзшую Наккигу, которую норны называют Маска Слез. Смертные называют ее дом Пиком Бурь. Утук'ку знала, что он преследует их по ночам… как и следовало. Серебряное лицо холодно кивнуло. Все было готово.

Погруженная в туман, окутавший Великий Колодец, внезапно застонала Арфа, печально и одиноко, словно ветер в высоких просторах. Королева норнов знала, что это не Его голос — не Того, кто может заставить Дышащую Арфу петь и кричать, не Того, чья гневная песнь заставляет греметь невероятной музыкой весь Зал Колодца.

Нет, это какой-то меньший голос пробирался через Арфу, заключенный в ее безграничных пространствах, словно насекомое, запечатанное в лабиринте.

Она подняла палец, обтянутый серебряной с белым перчаткой, над черным камнем своего кресла, сделав едва заметный жест. Стон стал громче, и что-то затрепетало, появляясь в тумане над колодцем — серый меч Джингизу, пульсировавший невыносимым светом. Что-то держало его: слабая тень, чья призрачная рука казалась бесформенным узлом на гордой рукояти Джингизу.

Утук'ку поняла. Теперь ей не нужно было видеть просителя. Меч был здесь, и был он реальнее, чем любой смертный, временно допущенный владеть им.

Кто предстает перед королевой хикедайя? спросила она, прекрасно зная, каким будет ответ.

Элиас, Верховный король Светлого Арда, отвечала призрачная фигура. Я принял решение выполнить условия твоего господина.

Слово "господин" разгневало ее. Смертный, сказала она с царственным величием, то, что ты хочешь, будет тебе даровано. Но ты ждал долго… почти слишком долго.

Были… Призрачное существо, держащее меч, корчилось, словно от слабости. Как хрупки, как слабы эти смертные! Как они мокли причинить столько вреда? Я думал, продолжало оно… Что будет… иначе. Теперь я подчиняюсь.

Конечно подчиняешься. И получишь то, что было тебе обещано.

Спасибо тебе, о королева. И в ответ я дам тебе то, что обещал я.

Конечно дашь.

Она опустила пальцы, и видение исчезло. Когда пришел Он, красный свет расцвел в глубине колодца. Когда Он вступил во владение им, вибрация Арфы превратилась в Песнь Триумфа.

— Я… не хочу умирать!.. — хрипел Гримрик. На его щеке и подбородке пузырилась кровавая пена, полуоткрытый рот обнажил кривые зубы. Несчастный был похож на затравленного и растерзанного гончими зайца. — Т-так… так дьявольски холодно! — Он дрожал.

— Кто это сделал? — взвизгнул Саймон. Потрясенный и испуганный, он совсем потерял контроль над голосом.

— А кто бы ни был! — пробормотал Хейстен с серым, как пепел, лицом, наклоняясь над раненым земляком. — Они изловили нас как кроликов в норе.

— Мы должны выбраться! — резко сказал Слудиг.

— Заматывайте руки плащами, — сказал Бинабик, развинчивая посох. — Мы не имеем щитов, чтобы бороться со стрелами, но это будет оказывать нам небольшую помощь.

Без единого слова Джирики перешагнул через Хейстена и Гримрика и проследовал к выходу из пещеры. Аннаи, поджав губы, пошел за ним.

— Принц Джирики?.. — начал Бинабик, но ситхи не обратил на него внимания.

— Пойдем, — сказал Слудиг. — Мы не можем позволить им идти туда одним! — Он схватил свой меч с плаща, на который положил его.

Когда все побежали за ситхи к выходу из пещеры, Саймон посмотрел вниз, на черное тело Торна. Они проделали такое путешествие, чтобы найти его, — неужели им суждено тотчас же его потерять? Что если они спасутся, но будут отрезаны от пещеры и не смогут вернуться за ним? Он положил руку на рукоять и снова ощутил странное тепло. Саймон потянул, и, к его восторгу, меч подался. Вес был громадным, но двумя руками юноша смог поднять клинок с обледеневшего пола пещеры.

Что происходит? У Саймона кружилась голова. Два сильных мужчины не смогли поднять меч, а тощий юнец сделал это довольно легко. Волшебство?

Он осторожно потащил длинное, до боли тяжелое лезвие туда, где уже стояли его товарищи. Хейстен снял плащ, но вместо того, чтобы намотать его на руку для защиты от стрел, он бережно накрыл им Гримрика. Раненый кашлял, и крови вокруг становилось больше. Оба эркинландера плакали.

Прежде чем Саймон успел вымолвить хоть слово о мече, Джирики вышел из пещеры и остановился на камнях перед ней, дерзкий, словно жонглер.

— Выйди вперед! — крикнул он, и ледяные стены долины отослали его крик обратно печальным эхом. — Кто осмелился напасть на отряд принца Джирики И-са'Онсерей, сына Шима'онари и потомка Дома Танцев Года? Кто хочет воевать с зидайя?

В ответ на его призыв дюжина фигур спустилась по ледяным склонам долины и остановилась в ста эллях от основания Дерева Удуна. Все были вооружены, на всех были сверкающие маски и белые плащи с капюшонами, и у каждого на груди был треугольный значок Пика Бурь.

— Норны? — задохнулся Саймон, забыв на мгновение о странном клинке, лежавшем у него на руках.

— Это не хикедайя, — коротко ответил Аннаи, — это смертные, но они действуют по приказанию Утук'ку.

Один из мужчин, прихрамывая, шагнул вперед. Саймон узнал обожженную солнцем кожу и светлую бороду.

— Уходи, зидайя, — сказал Инген Джеггер. Голос его был спокоен и холоден. — Охотники королевы не ищут ссоры с тобой. Это смертные, скорчившиеся за твоей спиной, перечат мне. Им не будет позволено покинуть это место.

— Они под моей защитой, смертный, — принц Джирики погладил свой меч. — Ступай обратно и прячься под столом Утук'ку — здесь тебя могут поцарапать.

Инген Джеггер кивнул.

— Пусть будет так. — Он небрежно махнул рукой, один из его охотников легким движением вскинул лук и выстрелил. Джирики отскочил в сторону, потянув и Слудига, стоявшего сразу за его спиной. Стрела раскололась о камень над входом в пещеру.

— Ложись! — закричал Инген, когда Аннаи выпустил ответную стрелу. Охотники рассыпались в разные стороны, но один из них остался на снегу, лицом вниз. Саймон и его спутники побежали вниз по скользким камням к основанию ледяного дерева, а вокруг жужжали стрелы.

В считанные секунды запас стрел обеих сторон оказался истраченным, но Джирики успел подстрелить еще одного из охотников Джеггера, всадив стрелу в глаз бегущего человека так аккуратно, как будто это было яблоко, лежащее на каменной стене. Слудигу попали в мягкую часть бедра, но стрела отскочила от камня, так что риммер довольно быстро поднялся и захромал в укрытие.

Саймон пригнулся за каменным выступом на стволе Дерева Удуна, проклиная себя за то, что оставил в пещере лук и драгоценные стрелы. Он видел, как Аннаи, опустошив свой колчан, отбросил лук в сторону и вытащил из ножен тонкий темный меч; лицо ситхи было жестоким и непримиримым. Саймон был уверен, что на его собственном лице, как в зеркале, отражаются жестокий страх, спотыкающееся сердце и пустота в желудке. Он посмотрел на Тори и ощутил в нем пульсацию жизни. Тяжесть клинка стала какой-то другой, живой, словно он был полон гудящих пчел; меч казался связанным животным, которое зашевелилось, почуяв дразнящий запах свободы.

Слева, недалеко от него, за другим концом каменного ствола, Слудиг и Хейстен тихонько крались вперед, используя странные ледяные ветви в качестве прикрытия. Теперь уже не опасаясь стрел, Инген Джеггер собирал своих охотников для решающей атаки.

— Саймон! — прошептал кто-то. Он испуганно обернулся и увидел Бинабика, скорчившегося на каменном выступе у него над головой.

— Что будем делать? — спросил Саймон, безуспешно пытаясь унять дрожь в голосе. Тролль молча уставился на черное тело Торна, лежащее на руках у Саймона, словно ребенок.

— Как? — спросил Бинабик. Лицо его выражало крайнее изумление.

— Я не знаю, я просто поднял его, я не знаю. Что будем делать?

Тролль покачал головой:

— Ты теперь будешь оставаться прямо тут. Я собираюсь оказывать помощь, как смогу. Хотел бы я иметь копье, — он легко спрыгнул вниз, обдав Саймона дождем мелких камешков, и умчался.

— За Джошуа Безрукого! — закричал Хейстен и выскочил из-под прикрытия Дерева Удуна на белое дно долины. Слудиг целеустремленно ковылял за ним. Дойдя до глубокого снега, они замедлили шаг, как будто ступали по патоке. Охотники Ингена с трудом двигались к ним, исполняя тот же медленный смертельный танец.

Хейстен взмахнул тяжелым мечом, но прежде чем он дошел до атакующих, один из одетых в белые плащи схватился за горло и упал.

— Йиканук! — торжествуя, закричал Бинабик и согнулся, чтобы перезарядить свою духовую трубку.

Как только первый из людей Ингена достиг Хейстена и Слудига, зазвенели мечи. Через секунду тут же оказались ситхи, легко спустившиеся по склону, но нападающих все равно было больше. Хейстен получил удар плашмя мечом по капюшону и рухнул на землю в облаке снежной пыли. Аннаи прыгнул вперед и встал над распростертым телом — только это и спасло эркинландера от смертоносного удара копья.

Клинки блестели в неярком солнечном свете, лязг оружия был едва слышен из-за криков боли и ярости. Сердце Саймона упало, когда он увидел, что Бинабик, чьи стрелы были бесполезны против плотных плащей охотников Утук'ку, выхватил из-за пояса кинжал.

Как он может быть таким храбрым? Он слишком мал — они убьют его, прежде чем он подойдет достаточно близко, чтобы можно было воспользоваться кинжалом.

— Бинабик! — крикнул он и вскочил на ноги. Он поднял тяжелый меч над. головой и почувствовал, как закачался под его огромным весом, торопясь на помощь другу.

Земля поехала у него из-под ног. Он пошатнулся, стараясь удержаться, и понял внезапно, что это качается сама гора. Грохочущий, зловещий звук ударил в уши, словно гром тяжелого камня, который тащат по каменоломне.

Сражающиеся остановились, остолбенев, и уставились себе под ноги.

С ужасающим визгом раскалывающегося льда земля в центре долины начала вспучиваться. Всего в нескольких шагах от того места, где в растерянности стоял Инген Джегтер, с треском поднялась огромная ледяная пластина, стряхивая сугробы снега.

Ошарашенный внезапными колебаниями земли, Саймон споткнулся и упал, крепко вцепившись в Торн. Он покатился по камням и остановился прямо среди сражавшихся. Казалось, никто не обратил на него внимания, словно древние льды Дерева Удуна превратили их кровь в сгустки парализующего мороза. Люди в оцепенении смотрели на невероятную тварь, выбирающуюся из-под снега.

Ледяной дракон.

Из образовавшейся расщелины появилась змеиная голова, длиной со взрослого мужчину: над зубастой пастью плотная белая чешуя, пристальные голубые глаза прикрыты прозрачной пленкой. Она волнообразно раскачивалась на длинной шее, словно с любопытством разглядывая крошечные существа, пробудившие ее от многолетнего сна. Потом, с ужасающей быстротой, голова чудовища метнулась вперед, блеснули страшные зубы, и один из охотников Ингена Джеггера был раскушен пополам. Дракон проглотил ноги несчастного, окровавленный торс отлетел в сторону, как ненужная грязная тряпка.

— Игьярик! Это Игьярик! — слабо вскрикнул Бинабик. Сверкающая голова цвета слоновой кости ударила еще раз, и новый охотник отчаянно закричал в последнее предсмертное мгновение. Все прочие бросились врассыпную, с лицами, опустошенными бездумным ужасом, и тогда кривые когти белых лап вцепились в край расщелины, и длинное тело дракона появилось на поверхности. Огромная спина была покрыта странным бледным мехом, пожелтевшим, как старый пергамент. Удар хвоста, длинного, как турнирная дорожка, смел в расщелину еще двух вопящих охотников.

Саймон сидел на снегу, не в силах заставить себя поверить в существование чудовищной твари, свернувшейся на краю расщелины, точно кошка на спинке кресла. Длинная голова медленно повернулась, и мрачные, немигающие голубые глаза оказались прямо напротив глаз Саймона. Спокойная вечная злоба была в них. В голове у Саймона стучало, как будто он открыл глаза глубоко под водой — глаза дракона были пустыми, как ледяные пропасти. Червь видел его, он знал его — древний, как кости гор, мудрый, жестокий и равнодушный, словно само Время.

Челюсти разжались. Серебристо-черное жало высунулось, как бы пробуя воздух. Голова приблизилась к Саймону.

— Ске'и, отродье Идохеби! — закричал кто-то. Мгновением позже Аннаи прыгнул на спину чудовища, вцепившись в густой мех, чтобы удержаться. С песней поднял он меч и ударил по чешуйчатой лапе. Саймон поднялся на ноги и снова упал, когда хвост дракона поднялся, смахивая ситхи со спины. Аннаи пролетел пятьдесят локтей и бесформенной грудой упал в снег у открытого края долины. За ним был только туман. Джирики кинулся к нему с криком ярости и отчаяния.

— Саймон! — закричал тролль. — Побеги! Мы ничего не можем делать!

От резкого голоса Бинабика туман, заполнивший сознание Саймона, начал рассеиваться. В одно мгновение он вскочил на ноги и побежал следом за Джирики. Бинабик, стоявший на другой стороне расщелины, прыгнул в сторону, когда дракон сделал выпад, и огромные челюсти клацнули впустую, со звуком, с каким захлопываются железные ворота. Тролль упал в трещину во льду и исчез.

Джирики, неподвижный, как статуя, согнулся над телом Аннаи. Спеша к нему, Саймон обернулся. Игъярик выскользнул из разрушенной ледяной крепости и теперь, извиваясь, цепляясь за лед короткими лапами, полз через маленькую долину, быстро сокращая расстояние между собой и бегущей добычей.

Саймон хотел позвать Джирики, но горло у него перехватило, так что получился только придушенный хрип. Ситхи обернулся, его янтарные глаза сияли гневом и болью. Он встал на ноги возле тела своего товарища и поднял длинный клинок из покрытого рунами волшебного дерева.

— Иди, Древняя Тварь, — вскричал Джирики. — Иди ко мне и испробуй Ивдрейу, ты, незаконное дитя Идохеби!

Саймон, пробиравшийся к принцу, слегса поморщился. Не было нужды кричать — дракон шел и так.

— Подойди сзади… — начал Джирики, когда Саймон подошел к нему, потом внезапно бросился вперед: снег под ним провалился. Джирики скользил назад, к краю долины и пустоте пропасти. В отчаянии он пытался схватиться за снег и остановился, когда ноги его уже болтались над пустотой. Аннаи лежал окровавленной грудой на расстоянии локтя от него.

— Джирики! — Саймон остановился. За его спиной раздался звук, подобный грому. Он резко повернулся и увидел надвигающегося на него Игьярика; голова чудовища раскачивалась в такт движениям его лап. Нырнув вбок, в сторону от Джирики и Аннаи, Саймон откатился на несколько локтей и вскочил на ноги. Голубые глаза-блюдца неотступно следили за ним, чудовище повернуло к юноше.

Саймон вдруг понял, что все еще несет Торн. Он поднял меч, — клинок теперь был легким, как ветка ивы, и пел в руках Саймона, словно натянутый канат на ветру. Саймон бросил взгляд через плечо; еще несколько локтей твердой поверхности — и все, дальше пустота. По ту сторону расщелины парила в облачном венце одна из отдаленных вершин — белая, тихая, спокойная.

Узирис, спаси меня, думал он. Почему дракон не издает ни звука? Несмотря на весь ужас происходящего, мысли его текли медленно и спокойно. Коснувшись рукой шарфа Мириамели у горла, он снова сжал обернутую серебром рукоять. Голова Игьярика раскачивалась прямо перед ним: пасть — черная яма, глаза — голубые огни. Мир, казалось, был создан из тишины.

Что же он крикнет перед концом?

Даже когда на него повеяло ледяным мускусным запахом дракона — запахом кислой холодной земли и мокрых камней, Саймон вспомнил слова, сказанные Джирики о смертных.

— Я здесь! — закричал он и вонзил Торн в пустой глаз червя. — Я… Саймон!

Клинок встретил сопротивление. Брызги черной крови полетели на него, обжигая, как огонь, как лед, опаляя лицо. Потом огромное бело нечто с грохотом обрушилось на него и унесло вниз, во тьму.

14. ТЕРЗАНИЯ

Оранжевая грудка малиновки, сидевшее на одной из нижних ветвей вяза, блестела, как тускнеющий янтарь. Птица медленно поворачивала головку из стороны в сторону, разглядывая заросший травой сад, и сердито чирикала, как будто была недовольна тем, что застала все в таком беспорядке.

Джошуа смотрел, как она улетала через стену сада, круто взмыв вверх над зубцами. Через секунду она превратилась в крошечное темное пятнышко на сером рассветном небе.

— Первая малиновка за долгое, долгое время. Может быть, это добрый знак в темном для нас ювене?

Принц удивленно обернулся и увидел Ярнауга, стоящего на дорожке, устремив взгляд туда, где исчезла птичка. Старик, стоя босыми ногами на холодной земле, по-видимому, не обращал внимания на холод, на нем были только штаны и тонкая рубашка.

— Доброе утро, Ярнауга, — сказал Джошуа, стягивая ворот плаща, словно ему холодно было даже смотреть на нечувствительного риммера. — Что привело тебя в сад в столь раннюю пору?

— Старому телу не нужно много сна, принц Джошуа, — улыбнулся северянин. — Я, в свою очередь, мог бы спросить вас о том же, но полагаю, что знаю ответ.

Джошуа угрюмо кивнул:

— Я не спал как следует с тех пор, как впервые вошел в подземелье моего брата. Теперь постель моя несколько удобнее, чем в тюрьме, но заботы заняли место цепей и не дают мне отдохнуть.

— Тюрьмы бывают разными, — кивнул Ярнауга.

Некоторое время они молча брели по запутанным дорожкам. Некогда сад этот был гордостью леди Воршевы, он был разбит по ее воле и под ее руководством — и придворные принца шептались, что для девушки, рожденной в фургоне, она, безусловно, неплохо борется за изящество и утонченность, — но теперь сад пришел в упадок, благодаря ненастной погоде, равно как и изобилию более печальных обстоятельств.

— Что-то не так, Ярнауга; — сказал наконец Джошуа, — я это чувствую. Я ощущаю это, как рыбак ощущает погоду. Что делает мой брат?

— Мне кажется, он делает все, что только возможно, чтобы сокрушить нас, — ответил старик, широко улыбнувшись. — В этом есть что-то не правильное?

— Нет, — серьезно ответил принц. — Нет, в этом-то и дело. Мы отбивались от него месяц и несли тяжелые потери — барон Ордмайер, сир Гримстед, Вулдорсен из Кальдса… не говоря уже о сотнях смелых крестьян, — но прошло почти две недели с тех пор, как он предпринял последний серьезный штурм. Теперь атаки стали… поверхностными. Он только изображает осаду. Почему? — Принц присел на низкую скамейку, и Ярнауга опустился рядом с ним. — Почему? — повторил Джошуа.

— Не всегда только военная сила решает успех осады. Может быть, он собирается уморить нас голодом.

— Но тогда вообще зачем атаковать? Мы нанесли им огромный урон. Почему бы им не подождать, пока мы все перемрем с голода? Такое ощущение, что он просто хочет, чтобы мы оставались внутри, а он снаружи. Что делает Элиас?

Старик пожал плечами.

— Я уже говорил вам — многое вижу я, но видеть глубины людских сердец — не в моей власти. Пока что мы выстояли. Будем же благодарны за это.

— Я и благодарен. Но я знаю своего брата. Он не из тех, кто может спокойно сидеть и ждать. У него есть какой-то план… — Джошуа замолчал, глядя на клумбу переросшего львиного зева. Цветы так и не раскрылись, и сорняки нагло стояли среди переплетенных стеблей, словно падальщики, смешавшиеся с умирающими коровами.

— Он мог бы стать великолепным королем, ты знаешь, — сказал внезапно Джошуа, словно отвечая на какой-то невысказанный вопрос. — Было время, когда он был сильным, но не безжалостным. Он бывал и жестоким, когда мы были моложе, но то была неосознанная жестокость, с которой старшие мальчики обращаются с младшими. Он даже учил меня — фехтованию, борьбе. Я же никогда и ничему его не научил. Его не интересовало то, что знаю я.

Принц грустно улыбнулся, и на какое-то мгновение его суровые черты приняли обиженное, детское выражение.

— Мы могли бы даже быть друзьями. — Принц поднес к губам сжатые длинные пальцы и подышал на них. — Если бы только Илисса осталась жива.

— Мать Мириамели? — тихо спросил Ярнауга.

— Она была очень красива — южанка, как ты знаешь: черные волосы, белые зубы. Застенчивая, тихая, а когаа она улыбалась, казалось, что в комнате зажгли лампу. Она любила моего брата — как могла. Но он пугал ее: слишком громкий, слишком порывистый, необузданный. А она была очень маленькая… тоненькая, как ива… вздрагивала, если кто-нибудь касался ее плеча.

Принц замолчал, погрузившись в воспоминания. Водянистое солнце на горизонте пробилось сквозь пелену облаков и принесло краски в серо-коричневый сад.

— Вы говорите так, как будто много думаете о ней, — мягко сказал старик.

— О, я любил ее, — просто сказал Джошуа. Он по-прежнему не сводил глаз с заросшего сорняками львиного зева. — Я сгорал от любви к ней. Я молил Бога избавить меня от этой любви, но знал, что если такое случится, от меня останется пустая скорлупка и ничего живого не будет во мне. Мои молитвы не помогли мне. И я думаю, что они тоже любила меня! Я был ее единственным другом, она часто говорила. Никто не знал ее так, как я.

— Элиас подозревал?

— Конечно. Он подозревал каждого, кто стоял рядом с ней на придворных маскарадах, а я ни на шаг не отходил от нее. Но, конечно, никогда не переступая определенных границ, — добавил он поспешно, потом остановился. — Почему я должен чувствовать себя виноватым даже теперь? Да простит меня Узирис, я хотел бы, чтобы мы и в самом, деле предали его! — Джошуа стиснул зубы. — Я хотел бы, чтобы она была моей умершей любовницей, а не просто умершей женой моего брата. — Он обвиняюще посмотрел на покрытый шрамами обрубок, торчащий из его правого рукава. — Ее смерть тяжелым камнем лежит у меня на совести — это была моя вина! Боже мой, наша семья населена призраками!

Он замолчал, услышав звук шагов на дорожке.

— Принц Джошуа! Принц Джошуа, где вы?

— Здесь, — рассеянно ответил принц, и через мгновение из-за куста выбежал один из стражников.

— Мой принц, — задыхаясь, проговорил он, падая на одно колено. — Сир Деорнот говорит, что вы должны немедленно идти к нему.

— Они снова на стенах? — спросил Джошуа, вставая и стряхивая росу с шерстяного плаща. Голос его звучал так, как будто доносился издалека.

— Нет, сир, — сказал стражник, рот его судорожно открывался и закрывался, словно он был усатой рыбой. — Это ваш брат — то есть, я хочу сказать, король, сир. Он отступает. Осада снята.

Принц бросил на Ярнаугу озадаченный, встревоженный взгляд. Оба они поспешили по дорожке вслед за возбужденным стражником.

— Верховный король отступил! — закричал Деорнот, когда Джошуа в развевающемся на ветру плаще поднялся по ступенькам. — Смотрите! Он пождал хвост и бежит!

Деорнот повернулся и дружески хлопнул по плечу стоящего рядом Изорна. Молодой риммер улыбнулся, но находившийся тут же Айнскалдир свирепо нахмурился на тот случай, если глупый эркинландер вздумает и на нем испробовать подобную глупость.

— И что теперь? — спросил Джошуа, протискиваясь мимо Деорнота к парапету оседавшей внешней стены. Прямо под ними валялись обломки разрушенного укрытия саперов, свидетельство безуспешной попытки свалить внешнюю стену, подкопавшись под нее. Стена осела на несколько футов, но выдержала — Девдинис строил на века! Саперы были убиты теми несколькими камнями, которые они сами же и расшатали.

Вдали виднелся разворошенный муравейник лагеря Элиаса. Уцелевшие осадные машины были свалены в кучу и разбиты, чтобы они больше никому не могли послужить; бесконечные ряды палаток исчезли, словно унесенные штормовыми ветрами.

По мере того, как нагружались фургоны Верховного короля, грозный рокот барабанов сменился отдаленными криками Погонщиков и щелканьем хлыстов.

— Он отступает! — счастливым голосом сказал Деорнот. — Мы это сделали!

Джошуа покачал головой:

— Но почему? Мы уничтожили лишь малую часть его войск.

— Может быть, он просто понял, как силен Наглимунд? — прищурившись, спросил Изорн.

— Тогда почему они не ждут нас снаружи? — возразил принц. — Эйдон! Что здесь происходит? Я мог бы еще поверить, что сам Элиас отправился обратно в Хейхолт, но почему он не оставил хотя бы видимость осады?

— Чтобы выманить нас, — тихо сказал Айискалдир, — на открытое место. — Нахмурившись, суровый риммер провел большим пальцем по лезвию своего ножа.

— Это возможно, — сказал принц. — Но странно — король хорошо меня знает.

— Джошуа… — Ярнауга смотрел вдаль за снимающуюся с лагеря армию, на утренний туман, заволакивающий северный горизонт. — Там, на севере, очень странные тучи.

Остальные напрягали зрение, но не увидели ничего, кроме смутных пределов Фростмарша.

— Какие тучи? — медленно спросил принц.

— Штормовые тучи. Очень странные. Я никогда не видел таких к югу от гор.

Принц стоял у окна, прижавшись лбом к холодной оконной раме, и слушал бормотание стелющегося ветра. Пустой двор внизу окрашивал нежный лунный свет, темные силуэты деревьев раскачивались на ветру.

Воршева выпростала белую руку из-под мехового покрывала.

— Джошуа, в чем дело? Холодно. Закрой окно и возвращайся в постель.

Принц не обернулся.

— Ветер проникает всюду, — сказал он тихо. — Его нельзя не впустить и нельзя остановить его, если он захочет уйти.

— Слишком поздняя ночь для твоих загадок, Джошуа, — сказала она, зевая, и расправила свои чернильные волосы, так что они распростерлись по простыне, словно черные крылья.

— Может быть, для многого уже слишком поздно, — ответил он и подошел, чтобы сесть на кровать рядом с ней. Джошуа нежно провел рукой по изгибу ее лебединой шеи, но все еще не отводил взгляда от окна. — Прости меня, Воршева. Я… непонятен тебе, я знаю. Я никогда не был правильным — ни для моих учителей, ни для моего брата или отца… ни для тебя. Иногда мне кажется, что я появился на свет не в свое время. — Он погладил ее по щеке, ощутив тепло ее дыхания. — Когда я гляжу на мир, каким он предстал передо мной, меня охватывает только чувство невыносимого одиночества.

— Одиночества?! — Воршева села. Меховая накидка упала; гладкую кожу женщины прикрывали только нити лунного света. — Клянусь моим кланом, Джошуа, ты жестокий человек! Неужели тебе не надоело наказывать меня за злосчастную попытку помочь принцессе? Как ты можешь делить со мной постель и называть себя одиноким?! Уходи, ты, унылый страдалец, иди спать с вашими холодными северными дамами в монашеской келье! Убирайся!

Она замахнулась, но он поймал ее руку. Несмотря на всю ее грацию, Воршеву трудно было назвать слабой женщиной, и она успела дважды хлестнуть его свободной рукой, прежде чем принц обезвредил ее, крепко прижав к себе.

— Спокойно, леди, спокойно, — засмеялся он, но лицо его горело. Воршева хмурилась и вырывалась. — Ты права, — сказал он, — я нанес тебе оскорбление и прошу прощения. Мира, о благородная леди. — Джошуа наклонился и поцеловал белую шею и покрасневшую от гнева щеку.

— Подвинься ближе, и я укушу тебя, — шипела она. Принц слышал, как бешено колотится ее сердце. — Я боялась за тебя, когда ты шел в бой, Джошуа. Я очень боялась, что они убьют тебя.

— И я был испуган не меньше, моя леди. Многое есть в этом мире, чего следует бояться.

— Ты и теперь чувствуешь себя одиноким?

— Одиноким можно быть, — сказал принц, подставляя губы для укуса, — в благороднейшей и прекраснейшей компании.

Ее освобожденная рука обвилась вокруг его шеи. Воршева ближе притянула его к себе. Лунный свет серебрил их сплетенные тела.

Джошуа бросил костяную ложку в тарелку с супом и сердито смотрел на маленькие волны, избороздившие его поверхность. Обеденный зал гудел наплывом множества голосов.

— Я не могу есть! Я должен знать!

Воршева, которая ела молча, но со свойственным ей хорошим аппетитом, тревожно взглянула на него через стол.

— Что бы ни произошло, мой принц, — застенчиво сказал Деорнот, — вам понадобятся силы.

— Они понадобятся, чтобы говорить с вашими подданными, Джошуа, — заметил Изорн. — Люди удивлены и встревожены. Король ушел. Почему в замке нет никакого празднования?

— Вы дьявольски хорошо знаете, почему! — отрезал Джошуа и, сморщившись от боли, поднес руку к голове. — Вы прекрасно знаете, что это какая-то ловушка: Элиас не мог сдаться так легко!

— Наверное, — сказал Изорн, но в его голосе не было убежденности. — Но это не значит, что люди, словно стадо набившиеся за внутренней стеной, — он указал широкой рукой на толпящихся вокруг стола принца людей, большинство которых сидело на полу у стен обеденного зала, ибо стулья были драгоценностью, принадлежащей только знати, — что они тоже поймут. Вы можете ожидать этого от тех, кто провел долгую зиму в заваленном снегом Элвритсхолле. — Изорн откусил еще один огромный кусок хлеба.

Джошуа вздохнул и повернулся к Ярнауге. Старик, чья татуированная змея в свете фонарей казалась живой и подвижной, был поглощен беседой с отцом Стренгьярдом.

— Ярнауга, — тихо сказал принц. — Ты собирался поговорить со мной о странном сне, который ты видел.

Северянин, извинившись, отвернулся от священника.

— Да, Джошуа, — сказал он, наклонившись поближе, — но может быть стоит подождать и обсудить это наедине. — Он прислушался к шуму обеденного зала. — С другой стороны, здесь никто не сможет услышать нас, даже если сядет у вас под стулом, — старик изобразил холодную улыбку. — Я снова видел сны, — сказал он наконец, и его серые глаза под густыми бровями сияли, как драгоценные камни. — У меня нет власти вызвать их, но иногда они являются непрошенные. Что-то случилось с отрядом, посланным в Урмсхейм.

— Что-то? — лицо Джошуа потемнело и обмякло.

— Это был только сон, — защищаясь, сказал Ярнауга. — Но я чувствовал страшный разрыв — боль и ужас — и еще я слышал, как этот мальчик, Саймон, зовет… кричит в страхе и гневе… и что-то еще…

— Могло ли случившееся с ними быть причиной бури, которую ты видел сегодня утром? — спросил принц мрачно, как будто услышал дурные вести, которых давно ждал.

— Не думаю. Урмсхейм восточнее, за Дроршульвеном и Пустыней.

— Они живы?

— Я не вижу пути узнать это. Это был только сон, к тому же короткий. И странный.

Позже они молча шли по высокой стене замка. Ветер унес тучи, и луна превратила покинутый город внизу в кость и пергамент. Глядя в черное северное небо, Джошуа выдохнул:

— Так, значит, пропала даже слабая надежна на Торн. — Облачко пара окутало его слова.

— Я этого не сказал.

— В словах не было необходимости. И, как я понимаю, вы и Стренгьярд ничего не узнали о том, что сталось с Миннеяром, мечом Фингила?

— Как это ни печально, ничего.

— Так что же еще нужно, чтобы убедиться в нашем поражении? Бог сыграл злую шутку… — Джошуа замолчал, потому что старик неожиданно схватил его за руку.

— Принц Джошуа, — сказал он, прищурившись на далекий горизонт. — Вы убеждали меня никогда не насмехаться над богами, даже если они чужие. — Голос его был потрясенным и впервые казался голосом очень старого человека.

— Что ты имеешь в виду?

— Вы спрашивали, что еще может произойти? — Старик горестно фыркнул. — Штормовые тучи, эта черная буря на севере! Она идет к нам, причем очень быстро.

Молодой Острейл из Ранчестера стоял, дрожа, на внешней стене, и думал о словах, сказанных однажды его отцом.

Служить принцу — это здорово. Посмотришь малость на мир, как будешь на солдатской службе, парень. Так говорил Фирсфрам, положив тяжелую загрубевшую руку потомственного фермера ему на плечо. Мать молча смотрела на них заплаканными глазами. Может, попадешь на Южные острова, а может и в Наббан, и нечего тебе будет бояться этого ветра с Фростмарша, будь он проклят.

Отца его больше нет в живых. Он пропал прошлой зимой, волки утащили его в тот жуткий холодный декандер… волки, а может и что другое, потому что от него и следа не осталось. А сын Фирсфрама, так и не отведавший южной жизни, стоял на стене под ударами леденящего ветра и чувствовал, что холод проникает до самого сердца.

Мать и сестры Острейла приютились внизу вместе с сотнями других, оставшихся без крова, они поселились во временных бараках под защитой тяжелых каменных стен Наглимунда. За этими стенами можно было укрыться от ветра, не то что на высоком посту Острейла, но даже самые толстые стены не могли заглушить ужасной музыки начинающейся бури.

Испуганный Острейл не мог отвести глаз от темного мутного пятна на горизонте, которое расплывалось, приближаясь, как серые чернила, налитые в воду. Это было пятно пустоты, как будто кто-то стер живое вещество реальности. Это была точка, где само небо, казалось, прорвалось, и, словно через воронку, сбрасывало в мир взвихренную массу туч. Колючки молний то и дело блестели на вершинах облаков. И все время, все время мерно звучал барабанный бой, далекий, как стук дождя по высокой крыше, настойчивый, как стук зубов Острейла.

Сейчас горячий воздух и сказочные горы в солнечных пятнах далекого Наббана все больше и больше напоминали сыну Фирсфрама истории из Книги, рассказанные священниками, — воображаемое утешение, помогающее спрятать ужас неотвратимой смерти.

Буря пришла. Бой барабанов пульсировал, словно осиный рой.

Фонарь Деорнота замигал от жестокого ветра и едва не погас; рядом с ним в холодную тьму, пронизанную вспышкам молний, смотрел Изорн, сын Изгримнура.

— Божье древо, темно, как ночью, — простонал Деорнот. — Только что было полдень, а я почти ничего не вижу!

Рот Изорна был раскрыт, челюсть отвисла, и только губы безмолвно шевелились.

— Все будет хорошо, — сказал Деорнот, напуганный ужасом сильного молодого риммера. — Это просто буря, какая-то новая злобная пакость Прейратса… — произнося это, он уже знал, что лжет. Черные тучи, скрывшие солнце и принесшие ночь к самым воротам Наглимунда, принесли с собой и тяжелый страх, давивший, словно каменная крышка гроба. Какое же нужно было магическое действо, какое злобное колдовство, чтобы воткнуть ледяную стрелу ужаса в отважные сердца защитников Наглимунда?

Гроза надвигалась на них. Сгусток тьмы, распространившийся далеко за стены замка, нависал над самыми высокими башнями. Голубые вспышки молний простреливали его. Сжавшийся в страхе город на мгновение возникал, как мираж или видение, и снова исчезал в непроглядной тьме. Барабанный бой эхом отскакивал от внешней стены.

Когда молния еще раз блеснула поддельным дневным светом, Деорнот увидел нечто, заставившее его резко обернуться и с такой силой схватить руку Изорна, что молодой риммер испуганно вздрогнул.

— Приведи принца, — глухо сказал Деорнот.

Изорн поднял глаза. Странное поведение Деорнота заставило его на время забыть о своем суеверном страхе перед грозой. Лицо эркинландера обмякло, стало пустым, словно мешок из-под муки, ногти с такой же силой вонзились в руку Изорна, что потекла кровь.

— Что… Что это?

— Приведи принца Джошуа, — повторил Деорнот. — Ступай!

Риммер, в последний раз оглянувшись на своего друга, осенил себя знаком древа и побежал по стене к лестнице. Онемевший Деорнот с тяжелым, как свинец, сердцем стоял и думал, что лучше бы ему было погибнуть у Бычьей Стены — и даже умереть в бесчестье — только бы не видеть того, что было сейчас перед ним.

Когда Изорн вернулся с принцем и Ярнаугой, Деорнот все еще молча смотрел вперед. Не было нужды спрашивать, что он увидел, ибо молнии освещали всю округу.

Неисчислимая армия подходила к Наглимувду. Среди бушующей штормовой мглы вырос бескрайний лес ощетинившихся пик. Млечный путь горящих глаз мерцал в темноте. Снова зароптали барабаны, и буря обрушилась на город и замок, гигантский бурлящий шатер дождя, черных туч и леденящего тумана.

Глаза смотрели вверх, на стены — тысячи сияющих глаз, полных злобного ожидания. Белые волосы развевались по ветру, узкие белые лица были обращены к неприступным стенам Наглимунда. Наконечники пик отливали голубым во вспышках молний. Захватчики в гробовом молчании всматривались во тьму могучей армией призраков, бледные, как слепая рыба, бестелесные, как лунный свет. В тумане за ними шествовали другие длинные тени, закованные в доспехи, с громадными, шишковатыми дубинками. Снова раздался раскат барабанной дроби, и все стихло.

Милостивый Эйдон, даруй мне спасение, молился Изорн. В Твоих руках буду я спать, на Твоем лоне…

— Что это, Джошуа? — спросил Деорнот тихо, как бы из простого любопытства.

— Белые Лисы, норны, — ответил принц. — Это подкрепление, которого ждал Элиас. — Он устало поднял руку, как бы прикрывая глаза, чтобы не видеть призрачного легиона. — Это дети Короля Бурь.

— Ваше преосвященство, прошу вас, — отец Стренгьярд тянул старика за руку, сначала осторожно, потом со все возрастающей силой. Старик цеплялся за скамью, как клещ, маленькая фигурка в темном саду.

— Наш долг молиться, Стренгьярд, — упрямо ответил аббат Анодис. — Встань на колени!

Нарастающий стучащий стон бури все усиливался. Архивариус подавил растущую паническую потребность бежать — куда-нибудь, куда угодно.

— Это… это не естественные сумерки, ваше преосвященство, вы должны войти в дом, я прошу вас. Пожалуйста.

— Я знал, что напрасно остался здесь. Я говорил принцу Джошуа, чтобы он не сопротивлялся законному королю, — жалобно добавил Анодис. — Бог гневается на нас. Мы должны молиться, чтобы Он указал нам верную дорогу, мы должны помнить Его мученичество на древе… — он конвульсивно взмахнул рукой, как бы отгоняя муху.

— Это? Это делает не Бог, — ответил Стренгьярд, его обычно добродушное лицо теперь было нахмуренным и суровым. — Это работа вашего "законного короля" и его домашнего колдуна.

Епископ не обращал на архивариуса внимания.

— Благословенный Узирис, — бормотал он, двигаясь к заросшей клумбе львиного зева, — припадающие к Тебе смиренно раскаиваются в грехах своих. Мы перечили Твоей воле и, поступая так, навлекли Твой праведный гнев…

— Епископ Анодис, — нервно и раздраженно закричал Стренгьярд. Он сделал шаг вслед за стариком и остановился, пораженный густым, вихрящимся холодом, спустившимся на сад. Он все усиливался, и когда архивариус задрожал, звук барабанного боя стих. — Что-то… — Ледяной ветер швырнул капюшон Стренгьярда ему в лицо.

— О да, мы м-м-много грешили в нашем высокомерии, ничтожные и недостойные дети Твои, — пел Анодис, пробираясь через заросли львиного зева. — Мы м-м-молимся… мы… м-м-м-молимся… — старик замолчал на странно высокой ноте.

— Епископ?

На клумбе что-то двигалось. Стренгьярд увидел искаженное лицо старика с широко открытым ртом. Казалось, что-то схватило его. Грязь вокруг взметнулась тучей брызг, мешая разглядеть происходящее в зарослях. Епископ закричал тонким, пронзительным голосом.

— Анодис! — вскрикнул Стренгьярд, бросаясь к нему. — Епископ!

Крик прекратился. Стренгьярд застыл над скорчившимся телом епископа. Словно показывая заключительную часть какого-то сложного трюка, епископ медленно перекатился на бок.

Его лицо было залито кровью. Черная голова торчала из земли подле него, словно кукла, выброшенная ребенком. Челюсти головы быстро двигались. Улыбаясь, она повернулась к Стренгьярду. Ее крошечные глаза походили на белую смородину, спутанные бакенбарды намокли в крови епископа. Существо протянуло длинную руку, чтобы подтащить тело старика поближе, и в этот момент еще две руки высунулись из земли с другой стороны. Священник попятился. Крик камнем застрял у него в горле. Земля снова содрогнулась — тут, там, со всех сторон. Тонкие черные руки, извивающиеся, как мокрые змеи, ползли из-под земли на свет.

Стренгьярд споткнулся и упал, в стремлении добраться до дорожки, уверенный, что холодная черная рука вот-вот схватит его за ногу. Его лицо перекосила гримаса ужаса, но священник не мог издать ни звука. Сандалии остались в густой траве, и теперь он, пошатываясь, бежал бесшумными босыми ногами по дорожке к церкви. Мир, казалось, был покрыт мокрым одеялом тишины, она душила его и сжимала ему сердце. Даже шум двери, которую он захлопнул за собой, казался тихим и приглушенным. Когда он дрожащей рукой нащупывал засов, глаза его затянула серая пелена. Он упал в нее благодарно, как в мягкую постель.

Огни бессчетных факелов поднялись теперь над норнами, словно алые маки в поле пшеницы, превращая кошмарно красивые лица в красноватые пятна, подчеркивая нелепость огромных, закованных в доспехи понов. Солдаты на стенах замка смотрели вниз в потрясенной тишине.

Пять призрачных фигур на прозрачных, как паутина, лошадях выехали на открытое место перед внешней стеной. Свет факелов плясал на длинных белых плащах с капюшонами, и красная пирамида Пика Бурь мерцала и пульсировала у них на щитах. Они были окружены облаком страха, пронзавшего всех, кто видел их. Наблюдатели на стенах были не в силах бороться с бесконечной, изматывающей слабостью, навалившейся на них.

Первый из пяти поднял копье; остальные четверо сделали то же самое. Трижды ударили барабаны.

— Где хозяин Уджин э-д'а сикунаи — ловушки, которая поймает охотника? — в голосе спрашивающего была издевка, отдающийся эхом стон звучал в нем и подобно ветру разносился повсюду. — Где хозяин Дома Тысячи Гвоздей?

Долго не было слышно ничего, кроме тяжелого дыхания нависающей бури; потом раздался ответ.

— Я здесь, — Джошуа шагнул вперед, стройная тень на крыше Сторожевой башни. — Чего хотят странные путешественники у моих дверей? — голос его был спокоен, но слегка дрожал.

— Чего… мы просто пришли посмотреть, как заржавели гвозди, пока мы набирали силы, — слова были растянутыми и свистящими, как будто всадник не привык говорить. — Мы пришли сюда, смертные, чтобы вернуть часть нашей земли. На сей раз человеческая кровь прольется на земле Светлого Арда. Мы пришли задушить тебя в твоем доме.

Неумолимая сила и ненависть глухого голоса была такова, что многие солдаты с криками бежали со стен обратно в замок. Джошуа молча стоял над воротами, и в этот момент испуганный шепот наглимундцев перекрыл пронзительный крик:

— Землекопы! Землекопы в замке!

Принц обернулся, услышав какое-то движение за своей спиной. Деорнот на неверных ногах поднялся по лестнице и встал рядом с ним.

— Сады замка полны буккенов, — уронил молодой рыцарь. Глаза его расширились, когда он увидел белого всадника. Принц сделал шаг вперед.

— Вы говорите, что хотите отомстить, — крикнул он бледной толпе. — Но это ложь! Вы пришли по приказу смертного — Верховного короля Элиаса. Вы служите смертному, как лягушки цапле. Что ж, идите! Вершите злодеяние! Вы увидите, что еще не все гвозди Наглимунда заржавели, и что есть еще здесь железо, несущее смерть ситхи!

Нестройные одобрительные возгласы послышались из рядов еще оставшихся на стенах солдат. Первый всадник заставил лошадь сделать еще шаг вперед.

— Мы — Красная Рука! — голос его был холоден, как могила. — Мы не служим никому, кроме Инелуки, Повелителя Бурь. Наши цели — это наши цели так же, как ваша смерть будет вашей смертью. — Он взмахнул копьем, и барабаны снова взорвались мелкой дробью. Зазвенели пронзительные сигналы.

— Тащите сюда фургоны! — крикнул Джошуа с крыши Сторожевой башни. — Закройте дорогу! Они попытаются свалить ворота.

Но норны не пытались тараном сокрушить надежную сталь и крепкое дерево ворот. Они стояли в молчании и глядели, как пятеро всадников не спеша ехали вперед. Один из солдат, оставшихся на стене, выпустил стрелу. За ней последовали и другие, не если они и достигли цели, то прошли сквозь нее; бледные всадники даже не вздрогнули.

Барабаны свирепо гремели, трубы и странные фанфары стонали и пронзительно вопили. Спешившись, всадники сделали несколько последних шагов к воротам, появляясь и исчезая в непрестанных вспышках молнии. С ужасающей медлительностью вожак поднял руку и развязал плащ. Алый свет пролился вперед. Сорвав плащ, он вдруг потерял форму, став туманным пятном нестерпимо яркого алого света. Остальные четверо повторили его движение. Пять существ, состоящих из перекрещивающихся мерцающих лучей, стояли теперь в своей истинной форме — больше чем прежде, каждый в два человеческих роста, безликие, переливающиеся, как ярко-красный шелк. Черная щель рта открылась на безглазом лице предводителя, когда он шагнул к воротам и прижал к ним свои горящие руки.

— Смерть! — взревел он, и голос его, казалось, потряс самое основание стен крепости. Железные петли ворот вспыхнули тусклым оранжевым сиянием.

— Хеи ма 'акаиао-за! — тяжелые перекладины почернели и задымились. Джошуа, неистово дернув за руку окаменевшего Деорнота, прыгнул к лестнице.

— Гси анхпра ИНЕЛУКИ!

Когда солдаты принца с воплями скатились со стен, блеснула невыносимо яркая вспышка света, оглушительный треск перекрыл раскаты грома, и мощные ворота обратились в дымящийся столб пыли. Обломки посыпались смертоносным дождем, и стена с обеих сторон рухнула, погребая под собой пытавшихся убежать людей.

Закованные в доспехи норны хлынули в дымящуюся пробоину. Огромные темные фигуры разбрасывали обломки; гюны, размахивая длинными дубинками, усеянными железными шипами, рыча, как разъяренные медведи, крушили все на своем пути. Искалеченные тела разлетались перед ними, как ловко сбитые кегли.

Некоторые солдаты, героически преодолевая душивший их страх, поворачивались лицом к чудовищам, чтобы сражаться. Один из великанов свалился с двумя пиками в животе, но через мгновение храбрый копьеносец упал мертвым с белой стрелой норнов в груди. Мертвенно-бледные норны словно черви проскальзывали в замок, оглашая воздух пронзительными криками.

Деорнот потащил медлившего Джошуа к внутренней стене. Лицо принца, измазанное сажей, было мокрым от слез и крови.

— Элиас посеял зубы дракона, — задыхаясь, проговорил Джошуа, когда Деорнот тащил его мимо булькающего кровью солдата. Деорноту показалось, что он узнал молодого копьеносца Острейла, сопровождавшего их на переговорах с королем, ныне погребенного под извивающимися телами землекопов. — Мой брат разбросал семена гибели всего человечества, — стонал Джошуа. — Он безумен!

Прежде чем Деорнот успел ответить — а что тут можно ответить, быстро подумал он, — два норна с горящими из под шлемов глазами, появились из-за внутренней стены, волоча кричащую девушку. Заметив принца и Деорнота, один из них что-то прошипел и длинным темным ножом перерезал ей горло. Она обреченно упала на землю.

Деорнот почувствовал, как тошнота подступает к горлу, и бросился вперед, подняв меч. Принц опередил его. Найдл мелькал как молния, прорезавшая темное небо — полдень, это был только полдень!

Вот и настал час, думал он отчаянно. Сталь скрестилась с полированным волшебным деревом. Помни о чести, последняя безнадежная мысль. Даже если никто этого не увидит… Бог увидит…

Ненавистные и ненавидящие белые лица поплыли перед его залитыми потом глазами.

Никакие сны о преисподней, никакие гравюры в его многочисленных книгах, никакие предостережения его эйдонитских учителей не могли подготовить отца Стренгьярда к тому завывающему аду, в который превратился Наглимунд. Молнии с шипением пронзали небо, гремел гром, голоса убийц и их жертв одинаково возносились к небесам, как кощунственное бормотание проклятых. На ветру под проливным дождем тут и там мелькали огни, убивая многих, кто надеялся крепкими дверьми укрыться от подступающего безумия.

Ковыляя по темным внутренним переходам, он видел норнов, ломающих закрытые ставнями окна церкви и беспомощно стоял рядом, когда они поймали несчастного брата Иглафа, молившегося на коленях перед алтарем. Стренгьярд не мог дальше смотреть на этот кошмар, не мог он и ничем помочь своему собрату, божьему человеку. С полными слез глазами и свинцовой тяжестью на сердце он проскользнул мимо и направился к внутреннему двору и комнатам принца.

Прячась в глубине живой изгороди, он видел стойкого Этельферта из Тинсетта и двух его стражников, раздавленных дубиной рычащего великана.

Он видел, содрогаясь, как истекает кровью лорд-констебль Идгрем, облепленный копошащимися землекопами.

Он видел, как одну из придворных дам разорвал на куски другой косматый гюн, и еще одну женщину, скорчившуюся на земле неподалеку с пустым бездумным лицом.

По всему разгромленному замку эти трагедии повторялись тысячекратно. Ночной кошмар, по-видимому, не имел конца.

Рыдая, он молился Узирису, уверенный, что Господь отвернулся от предсмертной агонии Наглимунда, и молясь, отчаянно, страстно, бездумно, Стренгьярд повернул за внутреннюю стену. Два обожженных рыцаря стояли над кучей мертвых тел, глаза их сверкали белками, как глаза отчаявшихся, загнанных животных. Он не сразу узнал Деорнота и принца, и за долгие, леденящие душу секунды ему удалось убедить их следовать за ним.

В лабиринте коридоров замка было тише. Норны, конечно, прорвались туда; несколько тел было распростерто на каменных плитах, но большинство обитателей внутренних покоев замка бежало искать укрытия в церкви и в обеденном зале, а норны не стали задерживаться для основательных поисков. У них будет время заняться этим позже.

В ответ на крик Джошуа Изорн отодвинул засов. Он, Айнскалдир и горстка эркинлавдских и риммерских солдат охраняли леди Воршеву и герцоганю Гутрун. Здесь же были и несколько других придворных, среди них Таузер и арфист Сангфугол.

Когда Джошуа холодно отстранился от объятий Воршевы, Стренгьярд обнаружил на матрасике в углу Ярнаугу с окровавленной повязкой на лбу.

— Крыша библиотеки рухнула, — с горькой улыбкой сказал старый риммер. — Боюсь, что пламя уничтожило почти все.

Для отца Стренгьярда это было, пожалуй, самым тяжелым ударом из всех, постигших его в этот день. Он разразился отчаянными рыданиями, слезы струились даже из-под черной повязки.

— Хуже… могло быть и хуже, — сказал он наконец, сглатывая слезы. — Ты мог погибнуть с ними, друг мой.

Ярнауга медленно покачал белоснежной головой и вздрогнул.

— Нет. Пока еще нет. Но скоро. Одну вещь я все-таки спас, — он вытащил из складок своего деяния потрепанный пергамент манускрипта Моргенса. На верхней странице пламенел кровавый след. — Храни его. Он еще не раз пригодится, я надеюсь.

Стренгьярд осторожно взял рукопись, перевязал ее шнуром со стола Джошуа и опустил во внутренний карман своей рясы.

— Ты сможешь встать? — спросил он Ярнаугу.

Старик кивнул, и священник помог ему подняться на ноги.

— Принц Джошуа. — окликнул Стренгьярд, бережно поддерживая друга. — Я кое-что придумал.

Принц оторвался от важной беседы с Деорнотом и нетерпеливо взглянул на архивариуса.

— В чем дело? — Принц поднял брови, его бледный лоб казался еще более высоким, чем всегда. — Ты хочешь, чтобы я сейчас же выстроил новую библиотеку? — Принц устало прислонился к стене. Шум снаружи все усиливался. — Прости меня, Стренгьярд. Я сказал глупость. Что пришло тебе в голову?

— Здесь есть выход.

Несколько забрызганных грязью, отупевших лиц повернулись к нему.

— Что? — спросил Джошуа, нагибаясь, чтобы внимательно посмотреть в глаза священнику. — Ты предлагаешь выйти через ворота? Я слышал, что их открыли для нас.

Стренгьярд, понимая важность того, о чем он говорил, нашел в себе силы не опустить глаз под пристальным взглядом принца.

— Есть потайной ход, ведущий от Сторожевой башни к Восточным воротам, — сказал он. — Уж я-то знаю — по вашему приказу я месяцами смотрел на планы замка в рукописи Дендиниса, когда мы готовились к осаде. — Он подумал о том, что знакомые свитки коричневого пергамента, покрытые выцветшими чернилами аккуратных букв Дендиниса, обратились в пепел, сгорев в развалинах библиотеки, и проглотил комок, застывший в горле. — Если… если только мы п-попадем туда, можно будет уйти по Переходу в Вальдхельмские горы.

— А оттуда куда? — ворчливо спросил Таузер. — Помирать от голода в пустынных горах? Устроить банкет для волков в чаще Альдхорта?

— А ты предпочитаешь, чтобы тебя съели здесь и сейчас, да еще куда менее приятные твари? — огрызнулся Деорнот. Сердце его забилось с новой силой при словах священника. Возвращение слабой надежды было почти невыносимым, но он готов был вынести все что угодно ради спасения принца.

— Придется пробиваться силой, — сказал Изорн. — Я уже слышу крики норнов во внутренних покоях, а у нас женщины и несколько детей.

Джошуа оглядел комнату, бледные, испуганные лица двух десятков людей.

— Лучше умереть снаружи, чем заживо сгореть внутри, так я полагаю, — промолвил он наконец, поднимая руку в жесте благословения или покорности. — Идемте быстрее.

— Есть еще одна вещь, принц Джошуа. — Услышав этот голос, принц подошел к тому месту, где священник помогал встать раненому Ярнауге. — Если мы доберемся до входа в тоннель, — тихо сказал Стренгьярд, — нам придется решить еще одну проблему. Дверь предназначалась для защиты, а не для бегства. Ее очень легко открыть и закрыть изнутри.

Принц вытер со лба сажу.

— Ты хочешь сказать, что мы должны найти какой-нибудь способ запереть ее за нами?

— Если хотим иметь хоть какую-то надежду на спасение.

Принц вздохнул. Кровь из раны на губе капала ему на подбородок.

— Сначала надо вообще дойти до ворот, а если уж это случится, постараемся что-нибудь придумать.

Они толпой вывалились из дверей. Увидев ожидавших в коридоре норнов, Айнскалдир обрушил топор на шлем ближайшего из них, высекая искры, озарившие темный коридор. Прежде чем второй успел замахнуться, подняв короткий меч, его пронзили с двух сторон клинки Изррна и одного из наглимундских стражников. Деорнот и принц быстро вывели придворных.

Шум резни стих. Лишь изредка последний крик боли или победное пение проносилось по пустынным коридорам. Едкий дым, тут и там мелькающие языки пламени и издевательские голоса норнов делали внутренние покои Наглимунда похожими на лабиринт мучеников на краю преисподней.

В вытоптанных садах замка на них напали землекопы. Один из солдат упал с зазубренным кинжалом буккенов в спине, остальные свирепо сражались. Молоденькую служанку Воршевы затащили в дыру в черной земле. Деорнот бросился вперед, чтобы помочь ей, и проткнул извивающееся черное тело концом меча, но девушка уже исчезла. Только изящная домашняя туфелька, лежащая в черной грязи, свидетельствовала о том, что бедняжка когда-либо существовала.

Два огромных гюна нашли винные погреба и сцепились в пьяной драке над последней бочкой перед караульным помещением внутренней стены. Они царапались, ревели и яростно молотили друг друга дубинками. Рука одного из них бесполезно болталась сбоку, а у другого все лицо было залито кровью и огромный лоскут кожи свисал со лба, но они свирепо рвали друг друга, рыча что-то на своем непонятном языке, среди расколотых бочек и окровавленных тел защитников Наглимунда.

Скорчившиеся в грязи Стренгьярд и Джошуа щурились от струй непрекращающегося дождя.

— Дверь караулки закрыта, — констатировал Джошуа. — Мы можем еще пройти через открытый двор, но если она заперта — мы погибли. Нам не удастся быстро взломать ее.

Стренгьярд содрогнулся.

— А если бы и взломали, не смогли… не смогли бы запереть ее за собой.

Джошуа взглянул на молчавшего Деорнота.

— И все-таки, — прошептал принц, — для этого мы и пришли сюда. Мы попытаемся бежать.

Построив маленький отряд, они стремительно побежали вперед. Гюны, один из которых вцепился зубами в горло своего товарища, катались по земле, отдавая последние силы смертельной схватке, словно древние первобытные боги. Не обращая внимания на людей, один из них брыкнул ногой от страшной боли и ненароком сбил с ног арфиста Сангфугола. Изорн и старый Таузер помогли ему подняться; в этот момент с другой стороны двора раздался пронзительный возбужденный кряк.

Дюжина норнов, двое из которых восседали на высоких бледных лошадях, обернулись на крик своего товарища. Увидев отряд принца, они пришпорили лошадей и бросились вперед, галопом промчавшись мимо бесчувственных великанов.

Изорн бросился к двери и дернул. Она распахнулась, но когда люди в панике рвались внутрь, первый всадник настиг их. На голове его был высокий шлем, в руке — длинная пика.

Темнобородый Айнскалдир с рычанием загнанный в угол собаки увернулся от змеиного удара копьем и сбоку бросился на норна. Он ухватился за развевающийся плащ и отскочил, стащив на землю своего врага. Лошадь, потерявшая всадника, поскользнулась на мокром булыжнике. Поднявшись на колени над упавшим врагом, Айнскалдир дважды опустил свой топор. Не замечая ничего вокруг, он был бы убит копьем второго всадника, но Деорнот бросил крышку сломанной бочки, сбив его с лошади. Кричащие пехотинцы бежали к ним. Деорнот схватил Айнскалдира и оттащил его от тела убитого норна.

Они проскользнули в дверь за несколько мгновений до того, как к ней подбежали норны. Изорн и два других беглеца с грохотом захлопнули ее. Пики ударились о дерево; один из норнов крикнул что-то высоким щелкающим голосом.

— Топоры! — сказал Ярнауга. — Насколько я знаю язык хикедаия, они пошли за топорами.

— Стренгьярд! — крикнул Джошуа. — Где этот проклятый коридор?

— Так… так темно, — дрожащим голосом ответил священник. Действительно, комнату освещал только неверный свет оранжевого пламени, ползущего по балкам крыши. Дым скапливался под низким потолком. — Я… я думаю, она должна быть с южной стороны… — Айнскалдир и несколько других бросились к стене и начали срывать тяжелые гобелены.

— Дверь! — прогремел Айнскалдир. — Заперта, — добавил он мгновение спустя.

Замочная скважина в тяжелой деревянной двери была пуста. Джошуа смотрел на нее, когда серебристое лезвие топора пробило дверь со двора.

— Ломайте ее, — приказал принц. — А вы, остальные, наваливайте все что можно перед другой дверью.

В несколько секунд Айнскалдир и Изорн выбили засов из косяка, а Деорнот поднес незажженный факел к тлеющему потолку. Еще через мгновение дверь была сбита с петель, и люди, проскочив через проход, побежали по наклонному коридору. Еще один кусок отлетел от двери, сокрушаемой их преследователями.

Несколько фарлонгов они бежали, не останавливаясь, сильные помогали слабым. Один из придворных рыдая упал на землю, не в силах идти дальше. Изорн хотел поднять его, но Гугрун, сама уставшая так, что еле передвигала ноги, отрицательно махнула рукой.

— Оставь его здесь, — сказала она. — Он еще может идти.

Изорн внимательно посмотрел на нее, потом пожал плечами. Продолжая путь по наклонному каменному тоннелю, они услышали, как тот человек с проклятиями поднялся на ноги и последовал за ними.

Когда перед ними возникла последняя дверь, высотой от пола до потолка, темная, прочная, погоня уже шумела в другом конце коридора. Опасаясь худшего, Джошуа протянул руку к одному и железных колец и потянул. Дверь легко отворилась, и петли мягко застонали.

— Слава Узирису, — сказал Изорн.

— Пусть проходят женщины и дети, — распорядился Джошуа, и два солдата повели маленькую группу по темному тоннелю за тяжелой дверью.

— Теперь мы подошли к этому, — сказал Джошуа. — Нам нужно найти способ запереть эту дверь или остаться, чтобы задержатьнаших преследователей.

— Я останусь, — зарычал Айнскалдир. — Я отведал сегодня колдовской крови, могу и еще добавить. — Он погладил рукоять меча.

— Нет. Это дело для меня, для меня одного. — Ярнауга кашлянул и беспомощно повис на руке Стренгьярда, но почти сразу же выпрямился. Высокий священник удивленно посмотрел на старика и вдруг понял.

— Я умираю, — сказал Ярнауга. — Мне не суждено было покинуть Наглимунд. Я всегда знал это. Я прошу только оставить мне меч.

— У тебя же нет сил! — сердито сказал Айнскалдир, словно его постигло неприятное разочарование.

— У меня их достаточно, чтобы закрыть эту дверь, — мягко сказал старик. — Видите? — он показал на огромные петли. — Они сработаны очень тщательно. Если дверь закрыть, клинок, сломанный в петельной щели, задержит самого стойкого преследователя. Идите.

Принц повернулся, как будто хотел что-то возразить; щелкающий крик разнесся по тоннелю.

— Хорошо, — горько сказал он. — Да благословит тебя Бог, Ярнауга.

— Не надо, — сказал Ярнауга. Он стащил с шеи что-то блестящее и вложил это с руку Стренгьярда. — Странно приобрести друга в самом конце, — сказал он. Лицо священника было мокро от слез, и он поцеловал риммера в щеку.

— Друг мой, — прошептал он и прошел в открытую дверь.

Они увидели, как блеснули в свете факелов глаза Ярнауга, когда он навалился плечом на дверь. Потом она захлопнулась, заглушив звуки подступающей погони.

Взобравшись по длинной лестнице, они, наконец, вышли наружу. Был ветреный дождливый вечер. Буря стихала. Стоя на каменистом плато под заросшим деревьями Переходом, они смотрели на далекий огонь, мерцающий на развалинах Наглимунда, и на черные нечеловеческие фигуры, пляшущие среди языков пламени.

Джошуа долго молчал. Капли дождя прочертили белые полоски на его измазанном сажей лице. Маленький отряд, дрожа, сгрудился за его спиной, собираясь снова тронуться в путь.

Принц поднял сжатую в кулак руку.

— Элиас! — крикнул он, и ветер унес далекое эхо. — Ты принес смерть и ужас в королевство нашего отца. Ты призвал Древнее Зло и надругался над опекой Верховного короля! Ты лишил меня дома, ты хотел уничтожить все, что я любил, — он замолчал, пытаясь сдержать слезы. — Отныне ты не король больше! Я отберу у тебя корону! Я отберу ее, клянусь!

Деорнот взял его под локоть и повел к дороге. Люди Джошуа ожидали его, замерзшие, испуганные и бесприютные в диком Вальдхельме. Он на минуту склонил голову в отчаянии или в молитве и повел их за собой в темноту.

15. КРОВЬ И КРУЖАЩИЙСЯ МИР

Черная кровь дракона хлынула на него, обжигая, как адское пламя. В мгновение, когда первые капли коснулись его, все его существо было подавлено. Ужасная кровь протекла через него, выжигая душу и оставляя сознание древнего дракона. Казалось, что он сам стал древним сердцем червя — в момент слабости, перед наступающей тьмой.

Тлеюще-меддительная, запутанная жизнь Игьярика захватила его; он менялся, и эта перемена была мучительна, как смерть или рождение.

Кости его становились тяжелыми и крепкими, как камень, искривленными, словно кости огромного червя. Кожа его обратилась в чешую, подобную драгоценным камням, и шкура на его спине скользила, словно жемчужная кольчуга.

Кровь сердца дракона с могучей, невероятной силой билась в его груди, тяжелая, словно темная звезда в глубокой ночи, и горячая, словно огни земных горнов. Когти его пронзали каменную кожу земли, а его древнее сердце билось… билось… билось… Он постиг всю хрупкую, великую мудрость народа драконов, пережив рождение своего долго живущего племени в детские годы земли и тяжесть бессчетных лет, давивших на него, долгих тысячелетий, несущихся мимо, словно мутные воды. Он был одним из старших всех племен, перворожденным остывающей земли, и теперь лежал, свернувшись, под ее поверхностью, как меньший червь мог бы укрыться под кожурой яблока…

Древняя черная кровь бежала по его жилам. Он рос, осознавал и называл все предметы кружащегося мира. Каменная кожа земли теперь была его собственной кожей — бесконечным пространством, на котором порожденные им живые существа боролись, сдавались и погибали, чтобы снова стать его частью. Их кости были его костями, скальными колоннами, подпиравшими мир, благодаря которым он улавливал любой трепет дыхания жизни.

Он был Саймоном. Но он был змеем. И был он еще самой землей, всей ее гигантской поверхностью и каждой частичкой. Он медленно рос, чувствуя, что смертная жизнь ускользает от него…

Во внезапном одиночестве своего величия, боясь потерять все, он потянулся, чтобы прикоснуться к тому, что знал. Он чувствовал их теплые жизни, маленькие искры в пустынной, ветреной темноте. Множество жизней — таких значительных и таких ничтожных…

Он видел Рейчел — сгорбленную, постаревшую. Она сидела на скамеечке в пустой комнате, обхватив руками седую голову. Когда она стала такой маленькой? У ее ног лежала метла, рядом аккуратная кучка пыли. В комнате замка быстро темнело.

Принц Джошуа стоял на склоне горы и смотрел вниз. Отсветы далекого пламени окрашивали его мрачное лицо. Он видел сомнения и боль принца; он пытался двинуться к нему, чтобы дать уверенность и облегчение, но был не властен прикоснуться к жизням, проносящимся перед ним.

Маленький коричневый человек, которого он не знал, направлял плоскодонку вверх по течению. Огромные деревья почти касались ветвями воды, тучи мошкары дрожали в воздухе. Маленький человек заботливо коснулся куска пергамента, заткнутого за пояс. Ветер трещал в перепутанных ветвях, и маленький человек благодарно улыбался.

Большой человек — Изгримнур? А где его борода? — расхаживал по искореженной ветром пристани и смотрел в темнеющее небо, на иссеченный бурей океан.

Красивый старик со спутанными белыми волосами сидел на камне, играя с толпой полуобнаженных детей. Его голубые глаза были мягкими и далекими, окруженными морщинками спокойной улыбки.

Мириамель, коротко остриженная, смотрела через поручни корабля на тяжелые облака, сгущающиеся на горизонте. Мокрые паруса с щелканьем мотались у нее над головой. Он хотел задержать взгляд, но видение пронеслось мимо, словно падающий осенний листок.

Высокая эрнистирийская женщина стояла на коленях у двух каменных пирамидок в рощице стройных берез на высоком склоне овеваемой ветрами горы.

Король Элиас смотрел в глубину винной кружки, глаза его покраснели, на коленях лежал серый меч Скорбь. Меч был дикой, злобной тварью, которая притворялась спящей.

Моргенс в огненной короне внезапно возник перед ним, и это вонзило ледяное копье боли даже в его драконье сердце. В руках доктора была огромная книга, губы его дергались в безмолвном крике предупреждения: остерегайся фальшивого посланника… остерегайся…

И потом все лица ускользнули, все, кроме одного, последнего призрака.

Мальчик, худой и неуклюжий, шел по темным подземным переходам, с плачем полз по запутанному лабиринту, словно пойманное в ловушку животное. Каждая деталь его пути, каждый новый изгиб или поворот мучительно открывались его сознанию.

Мальчик стоял на склоне горы, освещенный полной луной, и в ужасе смотрел на белолицые фигуры и серый меч. Черная туча закрыла мальчика своей тенью.

Тот же мальчик, только повзрослевший, стоял перед огромной белой башней. Ослепительный свет сверкал на его пальце, хотя вокруг была сгущающаяся тень. Звонили колокола. И крыша башни вдруг вспыхнула пламенем…

Теперь темнота поглощала его, унося в иные, незнакомые миры — но он не хотел идти. Не раньше, чем вспомнит имя этого ребенка, глупого неуклюжего мальчика, который трудился в невежестве. Он никуда не пойдет, он вспомнит…

— Сеоман, — довольно громко сказал чей-то голос. Саймон понял, что его зовут уже не в первый раз.

Он открыл глаза. Цвета были такими яркими и насыщенными, что он быстро зажмурился, ослепленный. За его сомкнутыми веками танцевали безумные вертящиеся серебряные и красные колеса.

— Приди, Сеоман, приди и присоединись к своим спутникам. Ты нужен здесь.

Он снова чуть-чуть приоткрыл глаза, медленно привыкая к свету. Цвета не было вовсе — все было бело. Он застонал, пытаясь пошевелиться, но ужасная слабость сковала его, как будто что-то тяжелое сдавило его со всех сторон; в то же время он казался себе прозрачным и хрупким, словно был соткан из чистого стекла. Лежа с закрытыми глазами, он чувствовал, как свет проходит сквозь него, наполняя сиянием, но не согревая.

Тень пересекла его чувствительное лицо, ему показалось, что он ощущает ее реальный вес. Что-то мокрое и холодное коснулось его губ. Он глотнул, почувствовал ожог боли, закашлялся и глотнул еще. По вкусу можно было определить весь путь этой воды — ледяной пик, тяжелая дождевая туча, каменистый горный шлюз.

Он шире открыл глаза. Все вокруг, кроме маячившего поблизости золотистого лица Джирики, действительно было ошеломляюще белым. Он был в пещере с выбеленными пеплом стенами, исчерченными слабыми темными линиями. У стен грудами лежали шкуры, резные деревянные предметы и красивые изукрашенные чаши. Едва шевеля тяжелыми, онемевшими, но странно сильными руками, Саймон медленно ощупывал деревянное ложе и меховое покрывало. Как?..

— Я… — Он снова закашлялся.

— Ты болен, ты устал. Так и должно было быть. — Ситхи нахмурился, но выражение его светящихся глаз не изменилось. — Ты сделал нечто ужасное, Саймон, знаешь ли? Ты вторично спас мою жизнь.

— Мммм. — Его голова, казалось, так же онемела, как и мышцы. — Что произошло? Была гора… пещера… и… Дракон! — задыхаясь, воскликнул Саймон и попытался сесть. Меховая накидка сползла вниз, и только тут он понял, как на самом деле холодно в комнате. Из-за шкуры, висевшей на другом конце комнаты, сочился слабый свет. Волна внезапного головокружения лишила его всех сил. Он снова опустился на ложе.

— Пропал, — коротко ответил Джирики. — Живой или мертвый, я не знаю, но пропал. Когда ты ударил, он прополз мимо тебя и рухнул в пропасть. Я не разглядел, куда он упал, сложно различить что-нибудь в бездне снега и льда. Ты владел мечом, как истинный воин, Сеоман Снежная Прядь.

— Я… — Саймон прерывисто вдохнул и попытался еще раз. Когда он говорил, болело лицо. — Я думаю… это не я. Торн… использовал меня. Мне кажется, он… хотел, чтобы его спасли. Это наверное звучит глупо, но…

— Нет. Может быть, ты и прав. Смотри, — Джирики показал на стену пещеры в нескольких футах от них. Торн лежал на плаще принца, как на подушке, черный и далекий, как дно колодца. Как могла такая вещь казаться живой в его руках? — Не трудно было нести его сюда, — сказал Джирики. — Может быть, он хотел идти именно в этом направлении.

Слова ситхи запустили в мозгу Саймона медленное движение колеса воспоминаний.

Меч хотел попасть сюда — но куда это "сюда"? И как. мы попали… Матерь Божья, дракон!..

— Джирики, — задохнулся он. — Остальные! Где остальные?

Принц осторожно кивнул.

— О да. Я надеялся подождать с этим, но вижу, что у меня нет выбора. — На секунду он прикрыл янтарные глаза. — Аннаи и Гримрик погибли. Их погребли на горе Урмсхейм. — Он вздохнул и сделал незнакомый, беспомощный жест. — Ты не знаешь, что значит похоронить вместе смертного и ситхи, Сеоман. Это случалось очень редко — и ни разу за последние пять веков. Деяния Аннаи будут жить до конца мира в Танце Лет, и имя Гримрика всегда будет рядом с ним. Они вечно останутся лежать под Деревом Удуна. — Джирики закрыл глаза и некоторое время молчал. — Остальные… Что ж, они все живы.

Сердце Саймона сжалось, но он отогнал на время мысли о погибших. Он увидел, что темные линии, испещряющие потолок, складывались в странные изображения змей и животных с длинными клыками. Пустые глаза животных тревожили его: ему казалось, что если слишком долго смотреть на них, они начнут двигаться. Он снова повернулся к Джирики.

— Где Бинабик? — спросил он. — Нам надо поговорить. Я видел странный сон… Самый странный сон…

Прежде чем Джирики открыл рот, в отверстие пещеры просунул голову Хейстен.

— Король все еще не хочет говорить? — спросил он, потом увидел Саймона. — А ты поднялся, парень! Это здорово!

— Какой еще король? — встревоженно спросил Саймон. — Надеюсь, не Элиас?

— Нет, парень, — покачал головой Хейстен. — После… после того, что было на горе, нас нашли тролли. Ты спал несколько дней. Мы теперь на Минтахоке, Горе Троллей.

— И Бинабик со своими друзьями?

— Не совсем, — Хейстен посмотрел на Джирики. Ситхи кивнул. — Бинабик — и Слудиг с ним — они в плену у короля. Приговорены к смерти, вот что.

— Что?! В плену?! — взорвался Саймон, но тут же рухнул на подушки, потому что боль обручем стянула его голову. — Почему?

— Слудиг потому что он ненавистный риммер, — ответил Джирики. — А Бинабик, как они говорят, совершил какое-то ужасное преступление против короля троллей. Мы еще не знаем, что случилось на самом деле, Сеоман Снежная Прядь.

Потрясенный, Саймон кивнул.

— Это все безумие. Я сошел с ума, а может быть просто сплю. — Он обвиняюще повернулся к Джирики. — А почему ты все время называешь меня таким странным именем?

— Не надо, — начал Хейстен, но Джирики, не обратив на него внимания, достал из кармана куртки маленькое зеркальце. Саймон сел и взял его. Изящная резьба оправы казалась грубой чувствительным пальцам юноши. За стенами пещеры выл ветер, его холодные струи проникали внутрь сквозь меховой полог.

Может быть, уже весь мир покрыт льдом? И зима теперь никогда не кончится.

При других обстоятельствах он был бы очарован красно-золотым пушком, покрывавшим его лицо, но сейчас он смотрел на длинный шрам, поднимающийся от подбородка через всю щеку мимо левого глаза. Кожа вокруг него была лилово-синей и казалась совсем новой. Он потрогал ее и вздрогнул. Потом провел пальцами по голове.

Длинная прядь его волос была белой, как снега Урмсхейма.

— Ты был отмечен, Сеоман, — Джирики протянул руку и коснулся его щеки длинными пальцами. — К добру ли, к худу, но ты был отмечен.

Саймон выронил зеркало и закрыл лицо руками.