Гиппина

1. ЛОШАДИ

Невероятная история эта произошла года три назад в областном городе С… Головой за достоверность ее ручаться не могу, хотя Галя клялась, что все было именно так, в точности. Алла, ее школьная подруга, сама была участницей событий.

Самого же Забродина, к великому сожалению, я не сумел отыскать. Адресное бюро выдало справку: «Выехал в неизвестном направлении». Единственная надежда осталась: может, Забродину попадутся на глаза эти строки, и он подтвердит истинность всей истории. Пока же ручаться нельзя. Поэтому я и не называю место действия. Областной город С… Можете выбрать по своему усмотрению.

Итак, о Забродине. О нем отзывались, как о хорошем человеке, вежливом, молчаливом и застенчивом, очень застенчивом, болезненно застенчивом. Оттого-то у Забродина не было друзей, даже приятелей не было, ибо по принципу противоположности таких бессловесных выбирают в наперсники любители разглагольствовать. Забродин же был человеком дельным, многословия не любил. И семьи он не завел, жил одиноко в свои тридцать лет.

— Тихий мужчина, — сказала о нем домохозяйка, румяная чернобровая вдовушка. — Сидит и сидит, уткнувшись в книжку, как красная девица над пяльцами. Много ли книг набрал, спрашиваете? Целый сундучок. Оставил, когда уехал. Сказал, что адрес пришлет… Но не прислал, — заключила она со вздохом.

Хозяйка принесла мне и групповую фотографию, забытую, а может, и припрятанную на память, и указала с нежной почтительностью: «Вот они, Петенька». Не заметить Забродина было нельзя. Он стоял в последнем ряду, но голова его все равно торчала. «Петенька» вымахал на добрых 190 сантиметров, может, и на все двести.

— Тихий мужчина, — повторила хозяйка сокрушенно. — Непьющий, такой деликатный, а у нас разобидели его, ох и разобидели!

Тихий и непьющий мужчина прибыл в С… по распределению. И поскольку квартиру Институт Вакцины предоставить ему не мог, приезжего откомандировали в районный филиал, километров за сорок от города, в пункт сбора вакцины.

В пункте содержались лошади. Конюшню, собственно говоря, поручили молодому фармакологу, дав в подчинение фельдшера и двух конюхов. А когда они запивали, что случалось, молодому специалисту приходилось подменять их, то есть конюшню подметать самолично, что называлось иносказательно «играть в бильярд».

Сначала, как и полагается горожанину, Забродин различал только цвета: лошади белые, черные, рыжие, коричневые. Потом разобрался в мастях, стал говорить: вороные, гнедые, каурые, караковые, саврасые, пегие, буланые, чубарые, в яблоках, с чулками и без чулок. Потом стал узнавать их по силуэту и морде. И поскольку с каждой приходилось иметь дело, постепенно знакомился с лошадиными характерами. Среди коней оказались покорные и строптивые, работящие и ленивые, ласковые и угрюмые, тупые и понятливые… Невыразительных, пожалуй, не было. Даже глуповатый Осел и тот был выразителен со своей длинной шеей и долгими ногами — этакий акселерат, смущенный своими размерами и неуклюжестью, — лошадиная пародия на самого Забродина.

У каждого коня были свои особенности. Добродушный Поток, например, был выпивохой. Другие кони пили в меру — ведро, два ведра от силы в самый жаркий день. Поток выхлебывал восемь ведер. Можно представить себе, как работали у него почки, сколько сил требовала уборка.

Кобылка Нецветущая была стройна, мила и нежна. К Забродину она ласкалась, умильно закрывая глаза, кладя головку на плечо. Под седлом ходила охотно и резво… но один недостаток был у нее: лошадка никому не разрешала обскакать себя, а это было невежливо, когда приходилось сопровождать начальство, директора например.

Бывали среди коней характеры и посложнее. Рыжий, горбоносый и толстопузый Краб, явный потомок коней Чингис-хана, был откровенным лодырем, но не тупым ленивцем, который еле плетется, делая вид, что у него подгибаются ноги. Нет, Краб был убежденным и воинствующим лодырем. Из конюшни он выходил, не упираясь, но завидя упряжь, превращался в тигра, безделье свое отстаивал бескомпромиссно. Кидался на конюха, встав на дыбы, того и гляди, забьет копытами на смерть. В результате Краба и не беспокоили. Но полный сил тунеядец заскучал. У него появилась «прикуска» болезнь бездельничающих лошадей. Кроме того, Краб покусывал соседей, да и людей проходящих тоже. Стоило к нему повернуться спиной — «цап», и морду в кормушку. «Я — не я, меня тут и не было совсем.»

Читателей, проявляющих нетерпение, прошу извинить, но этот лошадиный парад имеет прямое отношение к событиям.

Все они — действующие лица нашей невероятной истории, и каждый сыграл свою роль. Но главная досталась Колдуну. Это был особенный конь, действительно выдающаяся личность с твердыми взглядами на мир и жизнь, конь-законник, ревнитель конского долга и конских прав. Колдун работал безотказно, полный рабочий день возил телегу с сеном, соломой и навозом, раз в неделю ходил и в город — за продуктами и библиотечными книгами для Забродина, готовившего трактат «Лошадь как личность». И прививки Колдун позволял делать легко, разрешал брать кровь для вакцины, видимо, понимал, что такая у него служба, а жизненное назначение каждый уважающий себя конь должен выполнять неукоснительно и без принуждения. Но за это его должны уважать и вообще избавить от ненужных унижений. Колдун категорически не разрешал себя привязывать ни в конюшне, ни на дворе. Всех других лошадей поутру выводили наружу на коновязь. Колдун отправлялся на место самостоятельно в свою персональную загородку. Там у него были свои запасы сена и воды, он ел и пил, когда хотелось, не дожидаясь нерадивых двуногих слуг с ведром. По ночам все другие лошади стояли, как дураки, к дверям задом, уткнувшись мордой в кормушку, а Колдун становился к кормушке хвостом, как бы презирая пищу материальную и алча духовной, выставлял в проход длинную умную морду. И Забродин, если случалось ночное дежурство, задерживался, чтобы поговорить с Колдуном.

С него-то и началось невероятное.