Гиблое дело

Глава 1 Дедушкин секрет

Я обожал здание мэрии Бербанка. Оно сочетало в себе все черты города, которые я любил: лаконичность дизайна с фресками и панно, чествующими солидарность рабочих. Но вместе с тем здание обладало театральностью стиля ар-деко, а из-за диснейлендовской принудительной перспективы фасад его казался в два раза выше, чем был. Над мэрией явно потрудился хороший архитектор, и плохо сняться на ее фоне практически невозможно. Неважно, кто выступал – мэр за трибуной или группа протестующих с плакатами, все равно ощущение было такое, словно смотришь кино.

Впервые я побывал там в девятом классе на уроке гражданского права. Нарядившись в костюмы для бар-мицвы и конфирмации, мы слушали заседание совета. Само заседание было скучным до усрачки, но здание мне запомнилось.

После этого я не был там несколько лет, но каждый раз испытывал прилив гражданской гордости, проходя мимо, так что экскурсия выполнила свою задачу. Уже потом, на первом году старшей школы, я начал общаться с ребятами, чьи родители состояли в Демократической партии социалистов Америки, и ходить с ними на ежегодные заседания Федеральной службы по трудоустройству и другие важные слушания. И я взглянул на это место свежим взглядом, заново оценив старую латунь и красивые деревянные панели в зале заседаний совета. Мне нравился даже вестибюль на первом этаже, куда отправляли людей, не поместившихся в основной зал.

Но когда я впервые вернулся туда после смерти дедушки, все изменилось. Я привык видеть на собраниях людей из его кружка республиканцев-националистов, требующих предоставить им гарантию занятости, и понимал, что меня обязательно сдадут. Но теперь дедушка умер, и я бы не удивился, подстереги они меня по дороге домой, чтобы облить кислотой или пустить пулю в голову.

Но я их не боялся. Мы пошли большой компанией – тридцать человек, все старшеклассники из Берроуз, – а на лестнице перед зданием встретились с еще несколькими группами. Так и болтали с ними, пока возрождатели Америки сверлили нас взглядами из-под козырьков красных потрепанных кепок. Выцветших, как старые боевые ленты.

Мэрия проводила заседания по трудоустройству раз в год, и каждый год на них приходила толпа престарелых белых мужиков, которые требовали от комитета Федеральной гарантии занятости финансирования организаций, посвященных роспуску этого самого комитета (как и любого комитета, связанного с «Новым Зеленым курсом»). Поначалу они просто издевались, но теперь треть выделяемых программой рабочих мест отходила им, что мешало городу финансировать действительно важные организации, включая (что иронично) сиделок, которые убирались у этих старперов дома, помогали им мыться и подстригали изгороди. Как-то дедушка даже спорил с друзьями, можно ли считать это социальным обеспечением, но потом кто-то из них заметил, что Айн Рэнд получала пособие по безработице, и на этом дискуссия завершилась.

Когда двери открылись, мы поднялись по лестнице отдельными группками, но многие стариканы воспользовались лифтом и вышли прямо к нам. В итоге к моменту прохождения металлоискателей, где и так всегда царила неразбериха, мы все слились в одну большую толпу. Старики, разумеется, начали толкаться первыми, потом кто-то из нас пихнул их в ответ, и не успели мы опомниться, как все начали кричать и ругаться. Затем кто-то из республиканцев назвал наших ребят «гастарбайтерами», и поднялся вой.

Я стоял в конце очереди за худым рыжим парнем с блокнотом, где он постоянно записывал что-то маленьким карандашиком. Когда крики перешли все возможные границы, он оторвался от своего занятия и посмотрел мне в глаза.

– Что там такое? – спросил он, вытянув шею. Он был невысоким, каким-то неловким и странным, а на груди его красовался огромный бейджик с ником @МАМКИНХОХОТАЧЧЧ, который я предпочел бы заметить до того, как поймал его взгляд.

– Политика, – пожав плечами, ответил я как можно громче. – Сегодня заседание по трудоустройству.

Он озадаченно уставился на меня, потом осознал сказанное и тоже пожал плечами.

– А, это меня не интересует. Я на открытый микрофон пришел. Ты тоже сюда выступать?

– Нет, – ответил я. – Я за политикой.

Фыркнув, он снова уткнулся в блокнотик.

Согласно уставу Бербанка, на каждом заседании обязательно отводилось время под публичные высказывания, где все желающие могли выступить с любыми комментариями на тему. Когда много лет назад их попытались засудить за сокрытие информации, они пообещали вести прямую трансляцию и выкладывать записи заседаний на «Ютьюб», пока тот еще существовал, а потом перешли на «Гостьюб» – дочку «Ютьюба», оставшуюся после его развала.

Никто не знает, кому из комиков первым пришла в голову мысль превратить публичные высказывания в площадку для стендапа, но ходили слухи, что добрую половину ныне известных комиков обнаружили как раз на этих трансляциях, после чего они и прославились в интернете.

В итоге все юмористы слетались на них, как мухи, а рассмешить членов городского совета и мэров – и уж тем более людей, которые пришли поговорить о разделе территории и финансировании школ, а в итоге слушали клоунов, скачущих перед подиумом, – было тяжелее, чем народ в баре, и потому любой смех был в тысячу раз ценнее.

За этим рыжий сюда и пришел, и именно поэтому на его груди красовался ник, написанный огромными печатными буквами. Я понятия не имел, насколько смешным будет его материал, но «МАМКИНХОХОТАЧЧЧ» с тремя «ч» не предвещало ничего хорошего.

Ругань впереди стихла, и мимо меня пронеслись сначала республиканцы, которых явно выгнали за плохое поведение, а затем несколько ребят из нашей компании – в лицо я их знал, но не был знаком лично. Они учились в старшей школе Бербанка, и я сталкивался с ними на спортивных соревнованиях и разных тусах.

– Все нормально? – окликнул я молодую латиноамериканку, на лице которой застыло выражение мрачной ярости.

– Что? – Она обернулась и, похоже, узнала меня. – А. Да. Наверное. Эти придурки, – она кивнула в сторону удаляющихся стариканов, – начали пихаться, вот я и усадила одного на жопу. – Она неожиданно ухмыльнулась, продемонстрировав аккуратные, мелкие, очень белые зубы. – Видимо, не зря ходила на джиу-джитсу.

Я «дал ей пять», а она похлопала меня по плечу и ушла чуть более оживленной, чем раньше. Меня это порадовало. Я бы расстроился, если бы меня выгнали еще до начала заседания. Зато благодаря ей не выгонят остальных.

Рыжий парень чуть отодвинулся. Видимо, до него начало доходить, что отнюдь не политика сегодня заставит скучать.

Когда места в зале закончились и народ начал выстраиваться вдоль стен, охранники закрыли двери и погнали оставшуюся толпу в вестибюль, откуда тоже можно было посмотреть заседание.

Представители города уже собрались: члены совета, мэр, ее заместитель, городской прокурор и секретарь сидели на своих местах. На больших экранах отображалась трансляция с камер в зале и в постепенно заполняющемся вестибюле. В таком формате сложно было оценить, сколько собралось республиканцев, а сколько нормальных ребят, но мы, кажется, все же выигрывали.

– А правду говорили насчет демографического замещения, – сказала сидящая рядом со мной девушка. Я ее знал, но имя вспомнил не сразу. Милена. Тоже из школы Берроуз, но на пару лет старше. После выпуска она работала по программе трудоустройства – ремонтировала дома пожилым людям, помогала в приютах во время наводнений, из-за которых несколько улиц лишились домов.

– В смысле?

– Сам посуди: они стареют и умирают, а новых нациков уже не делают – ну, как минимум недостаточно быстро. Зато ребят вроде тебя прибавляется из года в год. Демография определяет будущее. – Она улыбнулась, пожав плечами. – Может, если подождем пару лет, они сами друг друга перебьют. Больно они это любят.

Видимо, я поморщился, не сдержавшись.

– Прости, неправильно выразилась. Это все ужасно, конечно, но…

– Ничего, – сказал я. – Просто я знал убитого.

– Ой, блин. Слушай, прости…

– Не, не, ничего, правда. Перед этим он сам пытался меня убить.

– Погодь… – До нее наконец дошло. – Ох, черт. Прости. Я не поняла сразу. Это такая жесть, слов нет. Ты как, нормально? Ну, морально?

Я снова поморщился.

– Типа того. Вроде. Долго объяснять.

Она кивнула на членов совета, обсуждающих что-то с прокурором и секретарем.

– Время есть. Расскажи, если хочешь. А не хочешь – не надо.

Мы не общались с ней даже в школе, что уж говорить про последние годы, но она всегда мне импонировала, да и после выпуска мне было довольно одиноко.

– Ну, что тут сказать. Просто… – Я втянул носом воздух. – Дедушка умер примерно в то же время. У меня, кроме него, никого не было, и я его не сильно-то и любил, но теперь остался совсем один в его доме. Не знаю, что теперь делать. Я думал год поработать на «Новый Зеленый курс», но сначала надо разобраться с домом, а там так много дел, что я вообще не представляю, с чего начать.

– Ох, блин. Тяжко. Денег хоть хватает?

Я пожал плечами.

– Да вроде. Похороны я оплатил со счета дедушки, а так пока подрабатываю в пользу «Нового Зеленого курса», чтобы на еду хватало. Но это временное решение. Я просто никак не могу взяться за дело, в итоге и дом простаивает, и не поехал никуда, и в универ документы не подал.

– Сходи к психологу. Тебе непросто пришлось.

– Я общался с ними онлайн, вроде как помогало. Может, стоит еще сходить.

– Думаю, стоит. – Она схватила меня за плечо и дружески встряхнула. – Может, просто нужно взглянуть на ситуацию с другой стороны? Смотри, я вот до сих пор живу с родителями, и я их люблю, конечно, но на стены лезу. А насчет «Нового Зеленого курса» – понимаю, работа тяжелая и неблагодарная, но не забывай, что ты меняешь мир к лучшему. Собственными руками спасаешь наш город, нашу цивилизацию, наш вид!

– Да ты вылитая Хартунян, – рассмеялся я, и она рассмеялась в ответ. Хартунян вела у нас НЗК, и ее уроки часто сводились к проповедям. Иногда их было слышно в соседних кабинетах. В началке и средней школе дедушка запрещал мне туда ходить, ссылаясь на закон о свободе убеждений, но в старших классах я уже сам все решал, и уроки Хартунян нравились мне безумно.

Милена, видимо, это мнение разделяла, потому что тут же напустила на себя вид нашей учительницы:

– Вы – первое поколение за последние сто лет, которое не боится будущего. Вы хоть представляете, насколько это чудесно?

Я рассмеялся. Типичная Хартунян с ее цитатами, и Милена пародировала ее просто отменно.

– Скучаю по ней. Обожал ее уроки.

Милена покачала головой.

– Да вон же она, – сказала она, и я действительно разглядел учительницу, которая сидела через несколько рядов от нас. – Мисс Харт! – позвала Милена, и та, обернувшись, узнала нас, просияла и рассыпалась в поцелуйчиках.

– Так непривычно видеть учителей вне школы, – сказал я.

– Привыкай, раз остаешься в Бербанке. Мир тесен.

На этой ноте мэр начала заседание, и разговоры сошли на нет.

Сто. Лет.

Столько шло заседание.

Сначала разобрались с обычными городскими делами: историческое общество Бербанка (исключительно белое) требовало запретить многодетным семьям (исключительно темнокожим) достраивать дома, чтобы с удобством там разместиться; обсудили давний план по сокращению углеродного следа аэропорта и перепрофилированию земли; обсудили другой план, на этот раз по внедрению в Бербанке новых калифорнийских правил закупок – а затем перешли к публичным выступлениям, где сначала на сцене пять минут позорился МАМКИНХОХОТАЧЧЧ, а за ним еще два отвратительных комика, среди которых был МАМИНХОХОТАЧЧЧЧ, окончательно запутавший толпу похожим ником и искренней ненавистью к рыжему коллеге.

Потом выступать вызвали нас – сначала тех, кто записался заранее, а затем, когда заседание перешло к вопросам трудоустройства, всех остальных.

Поскольку к микрофону допускали в порядке живой очереди, а на входе сторонники Великой Америки и сторонники НЗК перемешались, наша сторона организовала групповой чат, чтобы в режиме реального времени редактировать тезисы выступающих. Я собирался рассказать, что вырос в Бербанке, но не надеялся найти здесь хорошую работу и собирался ехать в Сан-Хуан-Капистрано, но выступавший до меня старикан из возрождателей долго распинался, какие они хорошие и как помогают городу, поэтому вместо этого я вышел и перечислил весь собранный народом список фигни, которой на самом деле наши оппоненты страдали (например, под видом «горячих обедов для пенсионеров» они просто напивались по субботам всей братией).

Впрочем, я был не против высказать общее мнение вместо своей истории. Пятью минутами разноса я заработал аплодисменты и парочку мрачных взглядов со стороны стариков, среди которых были и друзья дедушки.

С колотящимся сердцем я вернулся на место. Милена, сжав мою руку, поздравила меня с выступлением, и я тихо ее поблагодарил. Через час настала ее очередь, и она рассказала обо всей проделанной ею работе, о том, как много пользы она принесла обществу, и о том, как сильно им не хватало людей. Ее сменили другие ораторы, потом следующие. Оставшиеся в вестибюле выступали по видеосвязи, и в итоге закончили мы почти в три часа ночи.

После этого мэр объявила голосование. Все предложения по распределению рабочих мест, внесенные за последние три месяца, объединили в две большие группы: пакет НЗК и пакет республиканцев, и обе стороны претендовали на сто процентов рабочих мест. Это был прецедент – до этого никто так не делал, и раз одна сторона попыталась, вторая последовала за ней. И вот наступил решающий день. Победитель получал все, проигравший оставался ни с чем. Если выиграем мы, республиканцы останутся без пригретых местечек, отобранных у НЗК, и долго так не протянут.

В зале воцарилась тишина. Сначала голосовали за предложение республиканцев, требовавших отдать им все рабочие места до единого. Я знал, что они проиграют, еще до голосования. Без вариантов. Иначе город подняли бы на смех. Старики совсем с ума посходили.

Разумеется, совет проголосовал против – четыре к одному, потому что Клейборн трусливо воздержался. Старики стенали и ругались. Из вестибюля по видео донеслись крики. Мэр призвала к тишине, а полицейские пошли тихо беседовать с парой самых громких.

После этого на голосование вынесли наше предложение, и неожиданно с ледяной уверенностью я осознал, что мы тоже проиграем. За все время, что мы планировали и продвигали нашу кампанию, ни разу я не думал о том, что проиграть могут все.

Но если Клейборн снова воздержится, то все решится печально: двое проголосуют «за», двое «против», зайдут в тупик, и вопрос отложат на пару месяцев. Скажут, что дадут сторонам «прийти к компромиссу», и тогда республиканцы, испугавшись проиграть, предложат отдать часть мест им, а часть нам. И так и поступят. Ну конечно. Тогда недовольны будут все, и советники с мэром не загубят себе карьеру.

Твою мать.

Ладони вспотели. Подмышки тоже. В зале было душно и жарко. Старики яростно перешептывались, косясь в нашу сторону. Среди них были друзья дедушки. Они знали, где я живу.

Твою мать.

Зачитав предложение для протокола, мэр объявила голосование. Два члена «против». Кто «за»?

Две руки.

Сердце колотилось в ушах. Я уже готов был расстроенно застонать, но тут… Клейборн поднял руку.

Хаос.

Судя по крикам восторга и ярости, не один я опасался патовой ситуации. Но Клейборн усмехался себе под нос, опустив руку. Быстро попрощавшись, советники выскользнули из зала в сопровождении полиции. Милена обняла меня, потом обнял кто-то другой, а потом я сам обнял кого-то (как оказалось, мисс Харт!), потом еще и еще. Безумный усталый смех разносился по залу, люди прыгали и улюлюкали, а полицейские трясли народ и выпроваживали на улицу. В вестибюле мы слились с теми, кто наблюдал за трансляцией, и вместе нас стало так много, что я даже не видел дверей, ведущих на улицу, а потому до последнего момента не замечал, как сильно там поливает. Ручьи хлестали по водостоку и омывали тротуар, и я попытался остановиться, вернуться в сухой вестибюль, но толпа вытолкнула меня под ливень. Я моментально вымок. Полицейская в дождевике схватила меня и потянула в сторону, чтобы пропустить напирающих сзади. Второй полицейский помогал у второй двери, чтобы республиканцы не пересекались с нами (хотя я впервые позавидовал их козырькам).

Через несколько минут две группы забили лестницу, тротуар и парковку. За хлещущим ливнем разглядеть что-либо было сложно, но когда я обернулся на стариков, то заметил парочку дедушкиных приятелей, которые буквально пожирали меня глазами, да с такой ярой ненавистью, что я оступился.

Меня поймала Милена; подобралась ко мне сзади в толпе.

– Все нормально? – заорала она, перекрикивая дождь и голоса.

– Да, – ответил я. – Просто те мужики – друзья моего дедушки. Они в бешенстве и знают, где я живу.

– Блин, – сказала Милена. – А где ты живешь?

– Фэйрвью, рядом с Вердуго.

– О, близко. Пойдем, найдем ребят, чтоб проводили тебя домой.

Так я обзавелся личным почетным караулом.

Поначалу старики шли за нами, но отстали, когда мы перешли шоссе и выбрались из центра города. Моих сопровождающих тоже становилось меньше квартал за кварталом, и вскоре мы с Миленой одни пробирались сквозь ливень.

– Спасибо, – сказал я, перекрикивая дождь, когда мы остановились на переходе на Олив-авеню.

– Да не за что. Я недалеко здесь живу, на Голливуд-уэй. Все равно пришлось бы идти в эту сторону.

Милена оказалась хорошей девушкой. На Фэйрвью она свернула вместе со мной. Время клонилось к четырем, и у дома я пригласил ее заглянуть в гости. На секунду подумал, что мы можем оказаться в одной постели – идея одновременно потрясная и ужасная, учитывая безумную ночку. Да и Милена была жутко красивой, пусть и не совсем в моем вкусе.

Но.

– Я всего на минутку, ладно? Обсохнуть и до туалета дойти. – А потом, на пороге: – На всякий случай: я ни на что такое не намекаю. Просто устала.

Поэтому я ответил:

– Да, конечно, я все понимаю. Слушай, может, на ночь останешься? Дедушкина спальня пустует, белье я там поменял, матрас перевернул после его смерти… – Я услышал, что говорю, и прервался. – Ну, или можешь лечь на диване.

– Да, на диван соглашусь, – рассмеялась она. – Спасибо, Брукс.

Там она и легла, переодевшись в старую дедушкину пижаму, и мы проспали до полудня, а потом вместе приготовили славный завтрак и выпили кофе.

– Слушай, Милена…

Она отвлеклась от телефона и взяла чашку с кофе.

– А?

– Ты не подумай, я ничего такого не предлагаю, но переночевать с кем-то было приятно. Серьезно. Одному тут было тяжело. Наверное, в основном из-за смерти дедушки, но благодаря тебе я понял, что во многом мне было просто одиноко. Спасибо, что осталась. Знаю, ты живешь с родителями, но если вдруг понадобится где-то переночевать – диван всегда свободен. И я правда так думаю, без всякого умысла. Честно.

– Я тебе верю, – сказала она и отставила чашку в сторону.

Полчаса спустя мы решили, что будем жить вместе.

От дедушкиной комнаты она категорически отказалась – понимаю, было бы неловко спать там, где только что умер старик, даже (особенно?) если он был не самым приятным человеком.

Поэтому она переехала в кладовку. Раньше, когда дедушка занимался консалтингом, она была его кабинетом, но сейчас была сверху донизу забита всяким хламом, часть из которого мы вытащили на тротуар, чтобы его разобрали соседи, а часть вывезли на свалку.

С переездом Милене помогал Вилмар, ее давний друг. Время у него как раз было – ураганы, бушующие последнюю неделю, вывели из строя все солнечные батареи в долине, поэтому его завод закрыли до момента, когда снова появится солнце, и сеть будет потреблять меньше электричества, чем вырабатывает. Завод Вилмара занимался производством экологически чистых бетонных плит, которые использовались для строительства новых городов в глубине страны и на возвышенностях – замены прибрежных, которые рано или поздно уйдут под воду. При этом завод не оставлял углеродный след: работал только на бесплатной энергии, и тогда Вилмар пахал как проклятый, а в остальное время отдыхал, развлекался и учился.

В свое время Вилмар окончил старшую школу Бербанка, поэтому мы не были близко знакомы, но он был дружелюбным, трудолюбивым и веселым, поэтому мы позвали его жить с нами. А то он устал намекать, как Милене повезло съехать от предков и как ему не нравится жить с родителями.

Ипотеку выплатил еще отец дедушки, так что дом был практически бесплатным, если не считать налогов, коммуналки и ремонта раз в пару десятков лет. Мы договорились платить поровну и откладывать по десять процентов на всякие непредвиденные расходы, что было значительно дешевле любых других вариантов, если не считать стопроцентных субсидий для иммигрантов.

Одна проблема: Вилмар тоже не захотел спать там, где только что кто-то умер, и в итоге к дедушке отправили меня. Освободив комнату, где некогда вырос мой отец, я перебрался в спальню, где ночевали еще родители дедушки, когда в сорок девятом году строили дом на сбережения из «Локхида».

Ну и ладно. И ничего. Жизнь идет по кругу, это нормально. Конечно, было немного неуютно, зато мне наконец-то пришлось заняться разбором дедушкиного хлама. Многие вещи можно было сдать в комиссионку, многие – в антикварные магазины на Магнолия-авеню, а все остальное я бы отдал его друзьям, если бы они выразили желание. Среди хлама нашлись семейные фотоальбомы, и я просидел несколько часов, разглядывая папу в детстве, в моем возрасте, в молодости, видя в нем себя; потом нашел фотографии молодого дедушки – и, признаю, я был похож и на него тоже. Заодно узнал, каким дом был раньше. Судя по выцветшим фотографиям, под паласом в спальне дедушки скрывался дубовый паркет, поэтому, разобравшись с остальными вещами, я поднял древний свалявшийся синий ковер, решив, что в худшем случае покрою прогнивший дуб лаком, зато не буду жить с отвратительным вонючим паласом.

Так я и нашел дедов тайник.

Стоило бы сразу насторожиться: ковер был даже не прибит, просто положен, и пол под ним оказался в нормальном состоянии. Но люк я заметил только потом, когда свернул палас рулоном и оставил на тротуаре, чтобы его забрали городские рабочие.

Ощупав люк по краю, я нашел неприбитую половицу, а под ней – тяжелую нейлоновую ручку. Я потянул за нее, и люк приподнялся, явив дедушкин секрет.

Он углубился в фундамент примерно на метр и выдолбил в бетоне небольшой тайник, в котором обнаружились: три винтовки AR-15; сорок коробок патронов; мешок просроченных антибиотиков; набор для выживания в дикой природе – с таким же он отправлял меня ночевать в лагерь, только топорик конфисковал мой вожатый; топографические карты Лос-Анджелеса и его округов; и завернутая в клеенку деревянная коробка для покерных фишек, только набитая тяжелыми, тускло поблескивающими крюгеррандами, датированными в основном первым и вторым десятилетиями этого века.

Дедушка был не простым чудаком, он был выживальщиком, и я нашел его схрон.

Как я поступил с этим добром? Вернул на место и передвинул дедушкину (мою!) кровать так, чтобы спрятать люк, потому что, пока я копался в его вещах, ковер успели забрать с обочины и увезти.

Что я сделал потом? Попытался забыть о том, что увидел.

Сами посудите: мне и так было непросто. Золото, оружие и патроны пролежали под домом бог знает сколько и могли полежать еще. У меня была своя жизнь, а я и без того потратил немало времени на то, чтобы разгрести последствия дедушкиной смерти.

Уснуть долго не получалось, так что я съел пару жевательных мишек с ТГК и отрубился до семи утра, когда прозвенел будильник. На кухне обнаружилась Милена: ела тамале и пила кофе. Она сварила достаточно, поэтому я попробовал, и оказалось, что ее кофе куда вкуснее той горькой жижи, которую пил дедушка, так что я налил себе чашку, а свой кувшин из холодильника оставил на потом.

– Чего ты так рано встал? – спросила она, когда я долил себе остатки кофе.

– Да вот, думаю работу найти, – сказал я. – Деньги пока есть, конечно, и на коммуналку хватает, но мне надоело рыться в хламе. Хочется в люди выбраться, что ли.

– Да, понимаю. Я даже предложить хотела, но потом решила не лезть.– Мы пока только привыкали друг к другу, но жить с ними было приятно – всегда можно было поиграть с кем-то в «Боггл»[1] по вечерам или выпить в приятной компании.

– Я прошлым летом подрабатывал по гарантии трудоустройства. Просто заходил на сайт и выбирал место, где требовались люди. Сегодня тоже планировал так сделать. Я пока не знаю, чем хотел бы заняться, вот и думал подыскать, что по душе придется.

– Это мысль, – сказала она. – Я сама так пришла к работе с солнечными панелями. Попробуй всякое разное, освойся. У меня на сегодня такие же планы. – Милена махнула перевязанной рукой: накануне она порезалась о кровлю, и пришлось наложить швы. – Доктор запретил ползать по крыше, пока их не снимут.

– Хм. Не хочешь пойти вместе?

– Давай, вместе веселее. Работа для двоих всегда найдется.

Так мы и пришли на Эвон-стрит помогать Викраму Сэму по дому. Он был из тех жителей Бербанка, с которыми я здоровался на улице, хотя не был знаком лично.

– Заходите, – сказал он, отъезжая на коляске в сторону, чтобы нас пропустить. – Рад вас видеть.

Он был моложавым мужчиной лет сорока, с черными волнистыми волосами и доброй улыбкой. Дом у него был самым типичным: с тремя спальнями и двумя ванными, оборудованными поручнями и прочими приспособлениями, помогающими вести самостоятельный образ жизни. Он предложил нам освежиться и налил ледяной воды из красивого фаянсового кувшина, в котором плавала веточка мяты.

– С моего огорода, – сказал он, указывая на закрытую сеткой дверь, за которой виднелись ряды аккуратных ящиков с овощами. – Ящики – это чтобы не сажать овощи прямо в землю, после «Локхида» она слишком загрязнена, да и мне так удобнее до них добираться.

– Круто, – сказала Милена. – Ну так что, мистер Сэм…

– Викрам, – сказал он. – Пожалуйста.

– Чем можем помочь, Викрам?

По правде говоря, задачи оказались довольно простыми: немного прибраться, перестелить постель, закрутить разболтавшуюся петлю. Викрам угостил нас обедом – разогрел невероятно вкусное вегетарианское карри со шпинатом и сыром («У папы был индийский ресторанчик, но я научился готовить только это») – и в целом составил компанию, пока мы работали.

После этого он налил нам домашнего лимонада с бузинным сиропом из собственного сада. Лимонад был потрясным: ледяным, освежающим, вкусным. Мы пили уже второй стакан, и тут он вдруг щелкнул пальцами.

– Понял, – сказал он. Я вздрогнул от неожиданности, и он виновато улыбнулся. – Ты случаем не сын Джина Палаццо?

– Э, ну да, – ответил я.

– Обалдеть. Сын Джина. Черт, а я весь день думал, откуда я тебя знаю. Мы с Джином дружили. Познакомились в средней школе, потом вместе учились в старшей. Постоянно влипали в неприятности. – Он ухмыльнулся, вспоминая, а потом улыбка угасла. – Меня так потрясла его смерть. Тогда много людей умерло, конечно, но в основном старики. А он был таким молодым. Никто и не знал, пока все не успокоилось. Кажется, я был на онлайн-поминках твоих родителей, но, если честно, мы тогда только и делали, что ходили на поминки, так что могу с кем-то путать. Но Джин, блин, он был таким славным парнем, а ты с ним одно лицо. Не понимаю, как сразу тебя не узнал.

– Столько лет прошло, – сказал я. У папы в городе были друзья, но я знал немногих. Дедушка их недолюбливал: винил за то, что папа решил уехать к маме в Канаду и присоединиться к «Канадскому чуду».

Он вздрогнул.

– Ё-мое, я только вспомнил. У тебя же дедушка умер, да?

– Ага, – сказал я.

Он встряхнулся.

– Прости, не надо было так резко. Я очень тебе соболезную, просто… – Он перевел взгляд на Милену. – Соболезную, в общем.

– Да ничего, – сказал я. – Если честно, мы с ним не то чтобы ладили.

Он рассмеялся.

– Ты прямо как папа. Он тоже постоянно воевал с твоим дедушкой. Тот пару раз его поколотил, но потом твой папа его перерос…

– Со мной было так же, – сказал я, и Милена пристально на меня посмотрела. – Только я еще соцработников вызвал.

– М-да, – сказал он. – Паршиво. Сочувствую. А ты помнишь родителей? Я, если честно, постоянно о твоем отце вспоминаю.

Вопрос был странным: меня уже много лет об этом не спрашивали. Складывалось впечатление, что Викрам записал себя из «мужика, которому я пришел помогать» в «старого друга семьи», едва меня вспомнил. Вел себя как минимум соответствующе.

– Если честно, не очень. Мне было восемь, я три месяца прожил в детском доме, пока не сняли режим чрезвычайной ситуации, а потом переехал сюда. В голове все смешалось. Что-то я хорошо помню, что-то отрывками, и иногда сложно понять, что я запомнил, а что мне рассказывали, и за годы это превратилось в воспоминания. – Я пожал плечами. Друзья иногда спрашивали меня о родителях, но так я практически о них не рассказывал. Все разговоры с дедушкой сводились к ссоре, а остальные обязательно спрашивали о вещах, которых я не помнил, и от одной этой мысли становилось грустно.

– Прости, – сказал Викрам. Не знаю, за что он извинялся.

– Ничего страшного, – сказал я, чтобы не грубить давнему другу папы.

В его взгляде появилась задумчивая отстраненность.

– Можно тебе кое-что рассказать? Кое-что личное, насчет твоего отца?

– Конечно, – сказал я.

– Мне выйти? – спросила Милена, одновременно шутливо и нет.

– Да нет, – ответил я.

Его взгляд был устремлен в пустоту.

– Мы с Джином постоянно прогуливали уроки. Курили травку, лазили на холмы, катались на великах. Твой дедушка держал его на коротком поводке, не давал денег, а стоило Джину найти подработку – тряс с него процент на продукты и коммуналку, и деньги быстро заканчивались. В итоге он начал шарить по отцовским заначкам – тот прятал наличку по всему дому. Считай, такая дурацкая игра.

– Дедушка и при мне наличку прятал, – сказал я. – До сих пор нахожу деньги в книгах и за холодильником.

– Да, помню! – рассмеялся Викрам. – В книгах Хайнлайна смотрел? Там постоянно двадцатку можно было надыбать. Твой папа думал, что он так мотивирует его читать.

Значит, в книги Хайнлайна стоило заглянуть. Я не приближался к ним со средней школы: тогда дедушка заставил меня прочитать «Не убоюсь я зла», потому что я заикнулся о том, что мы проходили на уроке биологии.

– В общем, – сказал он, – как-то раз я был на мели, твой папа тоже, а мы уж больно хотели накупить пиццы в «Монте-Карло» и поехать на великах на холмы, накуриться да на закат посмотреть. Твой дедушка был на работе, так что мы перевернули дом вверх дном.

Мне не нравилось, куда это шло.

– Когда мы все перерыли, Джин сказал: «Так, теперь в спальню», хотя это было единственное место, куда мы никогда не совались, но у него была цель, и в какой-то момент он поднял ковер…

Сука.

– …и там был люк, прямо как в кино, мы его открыли, а там…

Сука-сука-сука.

– …целый склад: винтовки, патроны, медикаменты, а главное – золото! Твой папа жутко испугался, и мы так и не добрались до холмов.

– Серьезно? – спросила Милена. – Золото и оружие?

– Клянусь.

– И как, вы за ним потом возвращались? – рассмеялась она. – На золотишко-то можно купить тонну травы, хотя народ в аптеке, наверное, обалдел бы.

– В какой аптеке? Дорогая моя, это был две тысячи первый год. Трава была запрещена законом. И нет, насколько знаю, Джин все так и оставил. Через неделю со мной случилось вот это, – он хлопнул себя по ногам, – и у нас появились новые темы для разговоров. – Он посмотрел на меня. – Слушай, я все это к тому, что ты теперь сам за себя отвечаешь, и ты, уж прости, совсем еще зеленый, и, раз уж твой дедушка был с прибабахом и хранил под полом целое состояние, пусть оно достанется тебе, уж всяко пригодится. Не подумай, что я в тебя не верю, просто хочу помочь.

– Да нет, что вы, – сказал я тем же тоном, которым успокаивал дедушку. – Спасибо.

Вскоре после этого мы попрощались и какое-то время шли молча, прячась от дождя под зонтами и шлепая кроссовками по воде, стекающей вдоль тротуара.

Мы перешли Магнолию, по которой мчались машины, отправляя потоки воды в сточные канавы, и только на углу Калифорнии Милена наконец-то подала голос.

– Это было внезапно.

– Ага.

– Дедушка у тебя, конечно, интересный персонаж.

– Это мягко сказано, – фыркнул я.

– Слушай, – сказала она. – Не мое дело, конечно, но я не очень хочу жить в доме с кучей огнестрела в подполье.

Я напрягся и чуть не послал ее за то, что она раскомандовалась, хотя живет в моем доме, но в итоге сдержался.

– Да уж.

– Конечно, Вик с твоим папой давно не подростки, и все могло измениться. Может, и нет уже никакого оружия. – Остановившись, она повернулась ко мне. – Знаешь, вот меня это все очень пугает, но если уж начистоту, то я в полном восторге. Я живу в доме с тайным схроном. Это же крутота!

Я рассмеялся. С того момента, как я понял, о чем хотел рассказать Викрам, я все думал: почему я сразу ничего не сделал со схроном, который нашел? И вот ответ. Иметь под полом тайный склад было, как выразилась Милена, уж больно круто.

– Да, еще какая. – Перепрыгнув через огромную лужу, я снял ее на телефон и отправил фотографию в службу по борьбе с наводнениями. – Давай сегодня откроем и посмотрим, что там. И Вилмара позовем.

И хотя поначалу я притворялся, будто удивляюсь каждой находке, восторг Милены оказался заразительным, и к тому времени, как все реликвии прошлого оказались на полу, во мне разгорелся немалый энтузиазм.

Аккуратно все разложив и выровняв, Милена достала телефон.

– Только не фоткай! – сказал я поспешно и слишком громко.

Она опустила руку.

– А. Извини. Не подумала, что стоит спросить.

– Да просто… – Как бы так выразиться? – Куда круче, когда тайный тайник все-таки остается тайным.

– Это правда, – согласилась она. – Хотя какой же он теперь тайный, если я о нем знаю? «Двое могут сохранить тайну… если один из них мертв».

– Жуть какая, – сказал я. – И вообще, цитировать «Пиратов Карибского моря» в двух шагах от диснеевской студии? Не перебор ли?

– Там было «мертвецы не рассказывают сказки», а я цитирую Бенджамина Франклина, невежда. Боже, как тебе аттестат только выдали.

Ее шутка помогла разрядить неловкую атмосферу, и вот мы уже были друзьями, разглядывающими причудливое наследие моего эксцентричного ворчливого деда.

– Огнестрел, кажется, настоящий, – заметил я, отсмеявшись.

– О да.

– Явно без лицензии.

– О да.

– В полицию позвонить, что ли?

– О да.

– Блин.

– О да, – улыбнулась Милена.

В этот момент внизу открылась дверь и раздался голос Вилмара, так что мы бросились предупреждать, что именно ждет его у дедушки в комнате. Присоединившись к нам, он уставился на заначку и долго смотрел.

– Мать-перемать. Твой дедушка был террористом?

– Скорее, хотел им стать, – ответил я. – Наверное. Надеюсь. Но в полицию позвоню.

– Может, сначала золото перепрячешь, чтобы его не забрали? – предложил он. Я тоже не доверял полиции, но Вилмар вырос в армянской семье: его воспитывали на историях о турецком геноциде, и в каждом вооруженном служителе закона он видел потенциального массового убийцу.

– Ну вот, я теперь волнуюсь. Лучше сложу все обратно и почитаю что-нибудь на эту тему.

– Это правильно, – сказала Милена.

– Не забудь про анонимайзер, – добавил Вилмар.

На следующий день я решил не искать подработку. Подумал, что наверстаю упущенное, когда разберусь с золотом. Цены на него постоянно скакали, в основном из-за бешеных криптовалютчиков и плавающей в нейтральных водах Флотилии, но монет было довольно много, и они явно чего-то да стоили.

Сначала меня разбудила Милена, собирающаяся на работу. Следом за ней ушел Вилмар – его девушка только вернулась со смены на заводе в Сакраменто, и они старались почаще видеться, – и я остался дома один. Поднявшись в туалет, понял, что уже одиннадцать, я голодный, а день наполовину упущен, поэтому позавтракал, выпил кофе, посидел немного в аналогах «Твиттера», которыми пользовались друзья, а потом отправился на поиски полноценного монитора с клавиатурой, чтобы заняться делом.

Я как раз гуглил, какие анонимайзеры все еще безопасны, когда в дверь позвонили. Камера видеонаблюдения продемонстрировала знакомые лица: пришли краснощекие старики, которых я видел то играющими в покер у деда на кухне, то раздающими листовки на пятничной ярмарке, где они щеголяли выцветшими кепками с любимым призывом вернуть Америке былое величие. Впрочем, их имен я так и не вспомнил.

В дверь вновь позвонили. Старики, переглянувшись, уставились в камеру. Один из них помахал ей рукой.

Я открыл дверь.

– Здрасьте, – сказал я.

– Привет, Брукс, – сказал худощавый мужчина с загорелым лицом, испещренным морщинами. Из них двоих он запомнился мне как самый добрый, но память всегда могла подводить. Он протянул руку.

– И вам того же. – Я пожал ее. Дедушкино поколение уважало рукопожатия. Он долго сжимал мою руку, и я представил, как микробы перепрыгивают из складок его ладони и находят новый дом на моей.

– Я Кеннет, – представился он. – Кен. Друг твоего дедушки.

– Знаю, – сказал я. – Помню.

– Соболезнуем, – сказал второй мужчина. Он был покрупнее – явно любил заглянуть в качалку, когда был помоложе. Его лысая голова блестела от пота. Сезон дождей кончился, оставив после себя адскую влажность. Я уже задыхался от жары.

– Заходите, – сказал я.

Они оставили галоши и зонтики у двери и прошли в прохладу дома, исходя паром.

– Соболезнуем насчет дедушки, – повторил лысый мужчина, протягивая руку. Я пожал ее. Ладонь была насквозь мокрая. Какая же гадость.

– Спасибо, – ответил я. – Проходите, сделаю вам кофе.

Они знали, где находится кухня, но все равно последовали за мной.

Я налил кофе – заметив, как они ухмыльнулись при виде кофемашины, будто обязательно было варить его вручную, – и мы сели за стол. Лысый мужчина представился (его звали Деррик), и они перешли к делу.

– Слышал насчет программы застройки? – спросил Кеннет.

Я не просто слышал – я лично писал в совет письма в ее поддержку. Что угодно, лишь бы уплотнить застройку Бербанка. Как только народа станет побольше, автобусы заменят скоростными трамваями. Дедушкины друзья, разумеется, не обрадуются – их нововведения бесили.

– Да? – полувопросительно откликнулся я, чтобы не раскрывать карты сразу.

– Проблема в том, – сказал Деррик, – что наш район попадает под реконструкцию. И не просто район, а конкретно эта улица. Снесут все дома, все до единого, и твой тоже, а потом построят многоэтажки. Парковки тоже не будет – вместо этого оставят только общественный транспорт.

Инстинкт самосохранения подсказывал, что открыто лучше не радоваться.

– Старых хозяев давно уже нет, – продолжил Кеннет. – Во всем районе остались одни только мажоры да хипстеры, а им плевать на город, его историю.

Все это я слышал неоднократно. Друзья дедушки представляли собой воинствующую часть исторического общества Бербанка, и их послушать – так Бербанк был знаменит сражениями времен революции, а не съемками «Отец знает лучше».

– Суть в том, – снова вступил Деррик, – что если хоть один домовладелец откажется продавать землю, мы сделаем из него мученика, у которого отбирают семейный дом, чтобы построить бесполезный для Бербанка район. Мы их раздавим. А ты сохранишь дом детства и родную улицу.

Я с восьми лет слушал бредни этих безмозглых ископаемых, для которых любая попытка спасти планету и человечество превращалась в тайный заговор, нацеленный на то, чтобы вылепить из них геев и отправить доживать век в трущобах. Поразительно, что я сам не начал так думать – с другой стороны, не представляю, каким нужно быть идиотом, чтобы во все это верить.

Я надеялся, что после смерти дедушки мне больше не придется тратить нервы на этот бред. Но пока я жил здесь, его друзья в любой момент могли меня отыскать. И это наталкивало на определенные мысли.

– Получается, если я промолчу, дома снесут, а на их месте построят многоэтажки? И тогда не будет больше старого города, в котором жил дедушка?

– Именно, – сказал Деррик. Кеннет посмотрел на меня с тревогой, словно уже догадался, что сейчас будет.

– Понятно, – сказал я. – Вы меня убедили. Спасибо, что зашли.

Опешив, они смотрели, как я забираю их чашки, выливаю остатки кофе в раковину и направляюсь к двери. Но сидеть не остались: пошли за мной, натянули калоши и вышли на крыльцо за зонтиками, когда я открыл им дверь.

– Хорошо, что ты решил нам помочь, сынок, – сказал Кеннет. – Дедушка бы тобой гордился. – Но он смотрел на меня с прищуром. Знал. Догадался еще до того, как я открыл рот.

– Не стану я вам помогать. Я найду человека, ответственного за план, и выражу свою полную поддержку. Скажу, что буду рад пожертвовать семейным домом ради блага Бербанка. Понимаю, вы это не одобрите, но, серьезно, спасибо, что сказали. Я все думал, что делать с домом, когда уеду учиться. Сдавать я его не хочу, так что это просто идеальный вариант. Серьезно, большое спасибо.

– Брукс… – успел сказать Кеннет, но я решительно и бесшумно закрыл дверь у них перед носом.

На душе полегчало.

На самом деле лучше идеи у меня не появлялось давно. Благодаря деньгам, вырученным с продажи дома, я смог бы какое-то время не беспокоиться о работе, а дедушкины друзья наконец обо мне бы забыли. И мне не пришлось бы волноваться из-за сраного огнестрела под половицами.

Вернувшись в дедушкину-тире-свою спальню, я сдвинул кровать и поднял крышку люка. Трогать винтовки было одновременно приятно и мерзко. Они были реликвиями ушедшей эпохи, когда все в Америке ходили с оружием – еще до того, как президент Увайни показала чинушам-советникам, что с ней шутки плохи. Мне тогда было семь, и мы с родителями жили в Канаде. Помню, как они радовались и танцевали по дому каждый раз, когда американскому президенту – хотя я всегда считал ее нашим президентом – в очередной раз удавалось вырвать победу. Запрет на свободное ношение оружия был одним из самых крупных ее указов, и когда он прошел, люди устраивали гулянки по всей Америке и Канаде.

Зато президент Харт, сменивший ее, оказался пустышкой, хотя тогда я этого не понимал. К тому времени я уже жил с дедушкой и до сих пор не отошел от потери родителей, но, по словам деда, Харт, бывший вице-президент при Увайни, намеревался продолжить ее программу. Вышло, конечно, хреново. Конгресс его не поддерживал, и сам Харт не обладал ни чутьем, ни даром красноречия Увайни. В народе его прозвали никчемным.

В тридцать четвертом году победила Розетта Беннет, и дедушка разбудил меня воплями счастья. Никогда бы не подумал, что он будет так рад женщине-президенту. Но дедушке было важнее, что впервые за последние шестнадцать лет в Белом доме появился республиканец, и неважно, какого он пола. Она клялась и божилась, что вернет свободное ношение оружия, но в итоге нарушила много обещаний. Второй срок ей не сулили. Лично я планировал приложить все усилия, чтобы обеспечить ей поражение.

В общем, оружие для меня было чем-то необычным и странным, реквизитом из документального фильма, религиозным артефактом вымершего культа. Все знали, что в Америке до сих пор больше оружия, чем в других странах, и так будет еще многие поколения, пока не выкорчуют все старые тайники и не перекуют мечи на орала. Помню, как-то на окружной ярмарке одна женщина этим и занималась, методично превращая огромную кучу бывшего огнестрела в садовые инструменты. У нее была своя кузница и разрешение на выброс углекислого газа. Дедушка кривился каждый раз, когда мы проходили мимо. В тот же день я улизнул от него и купил совок.

Я бы мог просто позвонить в полицию Бербанка и сказать, что нашел оружие в шкафу дедушки. Пришлось бы заполнить много бумажек, и запись попала бы в мое дело, но в целом ситуация была довольно стандартной. Демография определяет будущее, а в дедушкином поколении было немало огнестрелодрочеров, и каждый раз, стоило им откинуть копыта, какой-нибудь миллениал внезапно обнаруживал в ящике с носками целый клад адского и крайне нелегального огнестрела. Подозреваю, полиция Бербанка и глазом бы не моргнула.

С того самого дня, как я обнаружил винтовки, я обращался с ними, как с испорченным мясом: прикасался как можно реже, держал только за ствол. Теперь же я поднял одну из них за приклад. Он лег в руку идеально. Придерживая винтовку спереди, я приложил ее к плечу, пальцем почти касаясь спускового крючка. Встал перед зеркалом. Выглядел я глупо – но, стоит признать, откровенно круто. Как герой боевика (ну, или школьный стрелок). Взяв вторую винтовку, я встал с ними, как персонаж шутера, и какое-то время просто тащился. Я бы так сфоткался. Крутые, конечно, были штуковины. Неудивительно, что мужики по ним так фанатели.

Блин.

Я осторожно положил одну из винтовок на пол. А когда клал вторую, в дверь позвонили.

В теории я знал, что полиция может видеть сквозь стены, пользуясь частотой вайфая и радарами миллиметрового диапазона. На практике, однако, подозревал, что у местной полиции ничего подобного нет и в помине. Но в ту секунду я был на сто процентов уверен, что мне сейчас выбьют дверь. Поспешно вытащив телефон – и чуть не выронив вторую винтовку, – я открыл приложение камеры и тут же вспотел, увидев на пороге двух копов.

Голова закружилась, кровь запульсировала в ушах, стало холодно, затем жарко. Я бросился прятать оружие обратно в тайник, но люк, как назло, не хотел закрываться. В дверь снова позвонили. Я передвинул кровать на место и сдернул одеяло так, чтобы оно прикрывало пол. Потом закрыл дверь спальни и медленно спустился по лестнице, пытаясь восстановить сбившееся дыхание и успокоить участившийся пульс.

Я открыл дверь.

– Здрасьте? – сказал я. Вышло тонко, пискляво. Черт.

– Брукс Палаццо? – обратился ко мне белый мужчина. По возрасту и внешнему виду он бы идеально вписался в кружок возрождателей Америки, если бы не напарник латиноамериканского происхождения, с серьгами в ушах.

– Да? – Уже не так тонко.

– Можно войти? Мы расследуем смерть Майка Кеннеди и хотели бы взять у вас показания.

– А. – Да. Точно. – Заходите, конечно.

И вот во второй раз за день мне пришлось подавать кофе непрошеным гостям, мечтая, чтобы все дружно провалились под землю.

Когда мы расположились за столом и сделали по глотку кофе, полицейские – в основном офицер с проколотыми ушами, Веласкес, – перешли к делу, в первую очередь получив с меня согласие на видеозапись.

– Мы проводим дополнительное расследование по запросу Министерства внутренней безопасности; их антитеррористический отдел ведет официальную статистику насилия со стороны белых националистов. Судя по вашему видео, вылазка мистера Кеннеди относится как раз к этой категории.

Повисла тишина – так полицейские надеялись выманить из меня нужную информацию, и я это понимал, но тактика оказалась рабочей. Я так перенервничал из-за винтовок, что готов был выложить все подчистую. Нужно было что-то сказать.

– Не уверен, что Кеннеди был националистом. Скорее, просто переборщил. Он же республиканец.

– Да, мы понимаем, что не все республиканцы обязательно националисты и не все националисты обязательно республиканцы, но переписка мистера Кеннеди говорит об обратном, – проворчал пожилой коп. – В ней он вел себя, как типичный нацист из Шарлоттсвилля.

Было непривычно слышать о Шарлоттсвилле от кого-то помимо дедушкиных друзей – те постоянно вспоминали местные беспорядки, но сам я встречал упоминания о них исключительно в учебниках по истории.

– Ладно, верю. Но у вас уже есть мое видео и показания. Не уверен, что смогу помочь как-то еще. – Сердце гулко стучало.

И снова Веласкес:

– Мы посмотрели ваше видео, Брукс, и заметили, что мистер Кеннеди был весьма близок с вашим дедом.

– Он умер, – выпалил я. – В смысле, дедушка. И Кеннеди тоже, но вы и так в курсе. А дедушка умер буквально через день после Майка.

– Мы знаем. – Веласкес принял траурный вид. – Приносим свои соболезнования. Прежде чем к вам обратиться, мы немного разузнали о вашем дедушке. Он тоже придерживался весьма радикальных взглядов.

– Так он же белый старик, – сказал я, а потом невольно взглянул на пожилого белого полицейского, который уставился на меня мрачным взглядом. Я чуть не сгорел со стыда. С губ второго копа сорвался короткий смешок. – Простите, – пробормотал я.

– Ничего, Брукс. – Снова Веласкес, снова с улыбкой, беззастенчиво пользуясь потрясающей внешностью. – Мы понимаем, тема тяжелая. Вы хорошо ладили с дедом?

Я пожал плечами.

– Если честно, то не особо. Он и с моим отцом не ладил. Папа заставлял меня звонить ему на дни рождения, но удовольствия это никому не приносило. Да и после смерти родителей лучше не стало. Я, конечно, благодарен, что он меня принял, и я его вроде как любил, семья же, в конце концов, но друзьями нас назвать было сложно.

– Конечно, понимаю. Семья – она такая. – Ответ сопровождался ободряющим кивком. – Но, Брукс, при всем уважении: твой дедушка мертв, Майк Кеннеди мертв, а люди, с которыми они общались, все еще на свободе. А это плохие люди, страшные – они не побоятся расправиться с теми, кто перешел им дорогу. Террористы, Брукс. Наши коллеги из внутренней безопасности день и ночь доблестно ищут их, а мы хотим им помочь. А для этого уже нам нужна твоя помощь.

– Ладно, только я не понимаю, как вам помочь.

– Брукс, ты прожил с дедушкой десять лет. Наверняка что-то услышал или увидел. При всем уважении к твоему покойному деду, эти ребята – не самые умные люди. Много болтают. Если ты расскажешь, что слышал, мы сможем понять, что они замышляют, передадим эту информацию коллегам, и они со всем разберутся.

На кухне было жарко. Я забыл закрыть жалюзи в гостиной, и духота стояла невероятная. Ощущение было такое, будто под задницей хлюпает лужа пота.

– Если честно, я слышал только о том, что Майк Кеннеди пошел с вами на сделку, а потом оказался с пулей во лбу.

Пожилой коп поморщился.

– Мистеру Кеннеди очень ясно дали понять, каких именно мер безопасности стоит придерживаться. Он предпочел их проигнорировать. Его смерть – трагедия, без сомнения, но, если честно, он сам виноват. Нельзя помочь тому, кто не хочет принимать помощь. Особенно таким вот упрямцам. Но ты из другого теста, Брукс. Мы видели твой аттестат. Ты смышленый парень. Добрый, по глазам видно. У тебя появился шанс помочь всей стране.

– Ладно. Давайте так: я все обдумаю, напишу, что вспомню, и пришлю вам?

Копы скептически переглянулись. Мысль у них явно была одна: «Ни хрена этот пацан не пришлет». Что ж, они думали правильно.

– Спасибо, Брукс. – На этих словах полицейские встали из-за стола. Я пожал им руки потной, нервной ладонью, с полным ощущением, что они видят меня насквозь. Проводив их, я вышел в гостиную задернуть жалюзи, но осознал, что это может показаться подозрительным, и решил ничего не трогать.

После такого рассказывать полицейским об оружии под кроватью я точно не собирался.

Переложив все оружие и наконец закрыв люк, я смыл с себя пот и достал заявление о приеме на работу в Сан-Хуан-Капистрано, которое забросил после стычки с Майком Кеннеди и смерти дедушки. Я просто хотел свалить отсюда, и как можно быстрее. Продать городу дом, избавиться от всего говна, которое меня с ним связывало, и пару лет поработать над тем, чем я мог бы гордиться. Я все заполнял и заполнял заявление, но постоянно отвлекался на мечты о том, как приеду в новенький, только-только отстроенный Сан-Хуан-Капистрано, с его зданиями на солнечной энергии, защищенными от стихийных бедствий, общественным транспортом, продуманной инфраструктурой и общественными пространствами… Как потом вернусь туда взрослым мужчиной – может, даже с ребенком, сыном или дочуркой. Как буду гулять по тем улицам, сжимая крохотную ручку в своей. Может, мы приедем туда на праздник в честь рабочих, которые съехались со всей Америки и со всего мира, чтобы отстроить город. А праздник будет проходить в штабе миссии, который кропотливо перенесут по кирпичику в более безопасное постоянное место. Может, у нас даже получится поплавать в старом затопленном городе. Или погулять в мангровых лесах, которые высадят там, как поступили во Флориде после потери Майами.

Из глупых мечтаний меня вырвало сообщение Милены. «ОПОЛЗЕНЬ. ПРИХОДИ».

Она прикрепила геолокацию, указав точку в каньоне Брайс, и на секунду я задумался, как Армен и Дэйв могли спровоцировать оползень, но потом опомнился и полез в дедушкин шкаф, пытаясь вспомнить, куда запихнул всесезонную рабочую одежду. Через несколько минут я уже вышел под ливень в непроницаемом комбинезоне, увешанном болтающимися светодиодами, отражающимися в крупных каплях дождя.

Быстрым шагом я добрался до Магнолии, лавируя среди потоков воды, стекающих по дорогам и тротуарам, свернул на восток, а через пару улиц меня подобрал специальный автобус, предназначенный для людей, оказывающих чрезвычайную помощь в подобных ситуациях.

Среди пассажиров я узнал пару знакомых. Кивнув друг другу, мы уткнулись в телефоны, дожидаясь, пока автобус доставит нас к каньону Брайс, петляя по холмам и сбавляя скорость, чтобы объехать небольшие оползни и поваленные деревья. Когда мы поднялись на возвышенность, вокруг автобуса начал завывать ветер, раскачивая его из стороны в сторону. В конце концов капитан аварийного отряда остановил автобус, сказав водителю, что дальше ему не проехать. Высадившись, мы выстроились перед парой волонтеров, которые руководили рабочими группами, координируя их через приложение в телефоне, несмотря на хлещущий дождь. Автобус развернулся и покатился обратно, визжа тормозами и похрустывая колесами в грязи, устилающей улицу.

Когда подошла моя очередь, я сказал диспетчеру, что мои друзья уже работают в группе, и меня направили к Милене и Вилмару. Они отвечали за создание песчаных наносов на вершине холма – отводили потоки воды с самого размытого участка, где уже возникли проблемы с фундаментами пары домов и одного роскошного бассейна (дома на холме были весьма мажорными). Получив маячок, я достал телефон и пошел в сторону Милены и Вилмара, иногда виляя в сторону, чтобы обойти перевернутые машины, поваленные деревья и несущиеся на огромной скорости потоки грязной воды. Друзей я нашел на гребне, огороженном большим забором, который теперь энергично сносила бригада с кусачками и бензопилами, освобождающая дорогу ребятам с песком.

– Пришел-таки! – сказал Вилмар, приобнял меня одной рукой и тут же передал мешок с песком, который тащил в другой. Мешки были черными, тканевыми, а «песок» в них на самом деле был гидрофильными гранулами, впитывающими воду в сотни раз больше собственного веса. Все, что от меня требовалось – это хорошенько их намочить, а потом укладывать один за другим в три ряда. Милена уже закончила со своим участком, выстроив стену до пояса, поэтому сменила меня и отправила с тачкой за новыми мешками. Через несколько минут я уже работал в колонне людей, передавая мешки и выстраивая их в ряд так, чтобы их не унесло ливнем.

Поначалу поток, который мы отводили, был не таким уж и сильным, но время от времени барьеры выше по холму прорывало, и на нас обрушивалась волна грязной воды, которая могла подняться до пояса и легко сбить с ног. Меня сбивало трижды, и на третий раз я сильно приложился головой, так что меня перевели в бригаду расчистки – для колонны с песком меня слишком шатало.

К бензопилам меня не допустили, но накосячить с болторезами было сложно, и вскоре я уже корпел над забором, по мере продвижения сворачивая сетку в рулон. В какой-то момент я оторвался от группы и вышел на пустой участок, поэтому был совершенно один, когда провалился в воронку.

Видимо, изначально на ее месте был погреб или септик, но его засыпали еще тогда, когда на участке ничего не было. В итоге оползень вымыл насыпь, оставив только коварную скважину, которая с виду казалась не глубже окружающей грязи, но засосала меня по пояс в мгновение ока – я не успел даже пискнуть. В попытке выбраться я потерял болторез, но кое-как вылез и похромал к Милене за кольями и светодиодной лентой. Когда я объяснил ей, для чего мне все это нужно, она потребовала показать воронку, а потом отправила меня отдыхать в трейлер. Добравшись до него под непрекращающимся дождем, я вылез из комбинезона в душную жару, повесил его на крючок и принял из рук волонтера чашку какао с маршмеллоу. Тогда я понял, что забыл прихватить фляжку с виски. Я всегда о ней забывал, хотя каждый раз, попивая какао и расслабляясь на складном стуле после работы на очередном оползне, уставший и в синяках, я думал, что дополнить прекрасный момент может только пара глоточков виски.

Застонав, я размял мышцы, потянувшись вперед и вновь откинувшись на спинку стула. И не успел опомниться, как задремал.

Проснулся я несколько минут спустя, клюнув носом, и резко вскинул голову. Пока я дрых, трейлер наполнился волонтерами, пришедшими сменить предыдущих, и в помещении стало шумно и тесно. Я встал, чтобы освободить стул и вернуться в колонну с песком, но вдруг резко осознал, что стою среди большой группы старых дедушкиных приятелей, и все они смотрят на меня.

В трейлере я согрелся, но меня моментально прошиб холодный пот, и одежда прилипла к телу до самых трусов. И да, среди них были Кеннет и Деррик, сверлящие меня взглядами, полными ненависти. Я резко пожалел, что нагрубил им.

Конечно, они явились. Разумеется. Республиканцы постоянно помогали со стихийными бедствиями, в этом была их фишка как «столпов общества». Среди них были выносливые ребята, особенно строители, и работали они хорошо и быстро.

– Присаживайтесь, – пробормотал я, протискиваясь мимо. Пара человек нарочно преградили мне путь, вынуждая обходить их, и так и пялились, пока я натягивал комбинезон. А в десяти шагах от трейлера понял, что забыл вернуть чашку из-под какао. Вернувшись, я поставил ее на нижнюю ступень трейлера, но уйти не успел: Деррик схватил меня за запястье. Его комбинезон был хуже моего, старым и потрепанным, а живот выпирал под липучками.

– Малец, – сказал он, – есть минутка?

– Простите, меня ждут…

– Нет, малец, у тебя есть минутка. – Он крепче сжал мою руку. – Слышал, к тебе тут заглядывали копы.

Откуда, мать его, он это услышал?

– Ага.

– Слышал, их интересует Майк Кеннеди, его друзья. Друзья твоего дедушки.

– Вы слышали, – сказал я.

– Да, слышал. И просто хотел сказать, что смерть Майка меня очень расстроила. Просто кошмар. И поскольку твой дедушка был дорогим другом, я желаю тебе только добра.

– Добра.

– Просто хотел сказать, как чертовски меня расстроила смерть Кеннеди.

– И вы желаете мне только добра.

Он ухмыльнулся.

– А ты сечешь, малец. Сообразительный. Вот уж точно внук Ригарда. В крови, все в крови. У Палаццо хорошая кровь.

Дедушка любил разглагольствовать о своей крови. И ничего, что он умер, когда она свернулась там, где не стоило.

– Меня ждут, – сказал я. Он не отпустил.

– Слушай, да я к чему веду-то, приходят копы – вызывай адвоката и помалкивай. Это всем известно, даже совсем дурачкам. «У меня есть право на адвоката. У меня есть право хранить молчание. Я не даю согласия на обыск себя или своего дома. Пожалуйста, предъявите ордер». Так поступают умные люди, а ты у нас парень умный.

Я не хотел его слушать. Самое паршивое, что он говорил адекватные вещи, и это бесило. По уму мне действительно следовало вызвать адвоката, как только на порог заявились копы. Они никому не верили, даже порядочному белому парню из среднего класса, чья семья жила в Бербанке со времен «Локхида». Даже людям с добротным большим домом в Магнолия-парке.

Но я никого не вызвал, и прошло все нормально. Вроде. А уж звонить адвокату, если ко мне действительно снова заявятся, только потому что какой-то бесполезный старикан хочет защитить свою полоумную шайку нациков-террористов? Нет уж.

– Спасибо за совет, Деррик.

Но он не отпускал.

– И еще кое-что, пока ты не убежал.

– Да? – Господи, да когда это закончится.

– Твой дедушка был дорогим другом. Я хотел поговорить с тобой еще на похоронах, но у него остались наши вещи – они тебе не нужны, и я подумал: может, мы с мужиками их заберем? Ну, на память. Он бы этого хотел.

В начале двадцатых, во время очередной пандемии, дедушка записал все свои пожитки на семейный трастовый фонд. Налоги он обходить любил и умел. Я был доверенным лицом и наследником траста, то есть все вещи дедушки отошли мне. Учитывая, что я планировал нанять грузовик и вывезти большую часть в комиссионку, Деррик мог сэкономить время и силы. С другой стороны, я не хотел, чтобы они с дружками-республиканцами копались у меня дома.

– Давайте вы скажете, что вам нужно, а я все соберу?

– Нет, мы лучше сами придем. Почтить память Джина.

Оружие. Вот что им было нужно. Вот над чем они так тряслись, вот почему испугались копов. Дело было не в том, что я мог всех их сдать, – просто они боялись, что часть их драгоценного арсенала отправится в кузницу. Он был нужен им для войны.