Жизнь Чака

- О, Господи! – воскликнула Кэт. – Покажи, как ты это сделал!

Чак снова изобразил походку. Кэт попробовала, но ей не удалось добиться иллюзии обратной походки.

- Сними туфли, - сказал Чак. – Сделай это на носках. Просто скользи на них.

Кэт так и сделала. Получилось уже лучше и все дети зааплодировали. Мисс Рорбахер ушла, а остальные стали тренировать лунную походку, как сумасшедшие. Даже Дилан Мастерсон, самый неуклюжий из них, не отставал. В тот день занятия «Вертушек и Волчков» продлились на полчаса дольше, чем обычно.

Чак и Кэт выходили из зала вместе.

- Мы просто обязаны зажечь на Балу, - сказала она.

Чак, который и не планировал вообще-то идти, остановился и поглядел на неё, вздёрнув брови.

- Не в смысле свидания, или чего-то такого, - поспешила добавить она. – Я иду с Дуги Уэнтуортом, – это Чак знал. – но это не означает, что мы не можем показать им всем пару крутых движений. Я, например, хочу, а ты?

- Не знаю, - ответил Чак. – Я намного ниже тебя. Думаю, люди будут смеяться.

- Я тебя прикрою, - сказала Кэт. – У моего брата есть пара кубинских каблуков, и я думаю они тебе подойдут. У тебя достаточно большие ноги для маленького мальчика.

- Премного благодарен, - проговорил Чак.

Кэт рассмеялась и по-дружески обняла его.

На следующую встречу «Вертушек и Волчков» Кэт МакКой принесла кубинские каблуки своего брата. Чак, который уже натерпелся оскорблений в адрес своей мужественности за то, что состоял в танцевальном клубе, приготовился возненавидеть каблуки, но это была любовь с первого взгляда. Каблуки были высокими, мыски заострёнными, а цветом не уступали черноте московской полночи. Они очень походили на такие, какие были у Бо Диддли* (американский певец, гитарист, автор песен; один из родоначальников рок-н-ролла) в своё время. Ну хорошо, они были всё же великоваты, но туалетная бумага, набитая внутрь заострённых мысков, решила эту проблему. Ну а вишенкой на торте было то, что… елки-палки, они скользили. На протяжении свободной тренировки, когда мисс Рорбахер включила «Карибскую королеву», пол ощущался, как покрытый льдом.

- Ты расцарапаешь весь пол и дворники набьют тебе жопу, - сказала Тэмми Андервуд. Она, вероятно, права, но на полу не осталось ни единой царапины. Чак скользил слишком легко и невесомо, чтобы оставить хоть одну.

8

Чак прибыл на Осенний Бал, так сказать, холостяком, но всё оказалось не так страшно, потому что все девчонки из «Вертушек и Волчков» хотели с ним потанцевать. Особенно Кэт, так как её парень, Дуги Уэнтуорт, был таким же хорошим танцором, как жопа козла - флейтой. Он провёл большую часть вечера, прислонившись к стене со своими приятелями, они попивали пунш и смотрели на всех танцующих с барскими презрительными усмешками.

Кэт всё спрашивала его, когда же они смогут, наконец, зажечь свой номер, а Чак отнекивался, говоря, что, как только он услышит правильную мелодию. Тогда он думал о своей Бабе.

Около девяти вечера, за полчаса или около того, как по регламенту Балл должен был завершиться, правильная мелодия, наконец, прозвучала. Джеки Уилсон пел «Выше и Выше». Чак подкатил к Кэт, вытянув руки. Она отбросила свои туфли, и вместе с Чаком на каблуках её брата, они были примерно одного роста. Они вышли в центр зала, и когда изобразили двойную лунную походку, она получилась у них идеальной. Дети окружили их и начали аплодировать. Мисс Рорбахер, одна из сопровождающих, была среди учеников, хлопала в ладоши и кричала: «Давай, давай, давай!»

И они дали. Когда Джеки Уилсон пропел свою весёлую, с евангельским оттенком, мелодию, он танцевали, как Фред Астер, Джинджер Роджерс, Джин Келли и Дженнифер Билс вместе взятые. Завершили танец они разворотом Кэт сначала в одну сторону, затем в другую, и падением её назад на руки Чака, а её собственные были вытянуты в движении умирающего лебедя. Он упал на шпагат, который чудом не разорвал промежность его штанов. Две сотни детей возликовали, когда Кэт повернула голову и запечатлела поцелуй в уголке губ Чака.

- Давайте ещё! – прокричал кто-то из детей, но Чак и Кэт покачали головами. Они были молоды, но понимали, когда стоит остановиться. Нужно уйти на победной ноте.

9

За шесть месяцев до смерти от опухоли в мозгу (в нечестном возрасте тридцати девяти лет), и пока его разум ещё мог соображать (по большей части), Чак поведал жене правду о шраме на своей руке. Не то, чтобы это было очень важно, как не была великой ложь, которую Чак всегда говорил жене по поводу этого шрама, но в его стремительно кончавшейся жизни настал момент, когда нужно подчистить хвосты. Один единственный раз, когда Джинни спросила Чака об этом шраме (который на самом деле был очень маленьким), он ответил, что получил его в столкновении с парнем по имени Дуг Уэнтуорт, когда тот, обозлившись, что Чак отплясывал с его девушкой в Средней Школе, толкнул Чака на загородку из цепей за спортзалом.

- Что же произошло на самом деле? – спросила Джинни, не потому, что это было для неё важно, а потому что, судя по всему, это было важно для него. Ей в сущности было всё равно, что бы там ни произошло с Чаком в Средней Школе. Врачи говорят, что, вероятно, он умрёт ещё до Рождества. Вот что действительно её волновало.

Когда их феерический танец завершился, а Ди-Джей завёл новую, более современную мелодию, Кэт МакКой побежала к своим подругам, которые хохотали, визжали и обнимали её с таким рвением, на которое были способны только тринадцатилетние девочки. Чак сильно вспотел, а щёки, казалось, сейчас просто вспыхнут синим пламенем. Но также он чувствовал невероятную эйфорию. Всё, чего он сейчас желал – это темнота, холодный воздух и одиночество.

Он прошёл мимо Дуга и его друзей (которые не удостоили его малейшего внимания), словно во сне, толкнул дверь в конце спортзала и вышел на мощёную половину площадки. Приятный осенний воздух потушил пожар на его щеках, но не эйфорию. Он посмотрел наверх, увидел миллионы звёзд, и понял, что за каждым из этих миллионов есть ещё больше.

Вселенная огромна, подумал он. В ней – великое множество. Также она вмещает и меня, и в этот самый миг я прекрасен. У меня есть полное право быть прекрасным.

Он пошёл лунной походкой прямо под баскетбольным кольцом, следуя музыке, доносящейся из спортзала (когда он совершал перед Джинни свою маленькую исповедь, он уже не помнил, что за песня тогда играла, но для протокола отметим, что это была «Реактивный самолёт» Стива Миллера), а затем закружился, расставив руки. Словно хотел обнять всё на свете.

Почувствовал боль в правой руке. Не сильную, как небольшой порез, но её было достаточно, чтобы остановить его счастливое духовное восхождение и вернуть на землю. Он увидел, что тыльная сторона его ладони кровоточит. Пока он тут вертелся под звёздами и пытался слиться с космосом, его вытянутая рука ударилась о цепное заграждение и торчащий кусок проволоки порезал его. Ранка была поверхностной, едва ли заслуживающей вмешательства пластыря «Бен-Эйд». И тем не менее она оставила шрам. Тонкий белый серповидный шрам.

- Почему же ты лгал об этом? – спросила Джинни. Она улыбалась, когда подняла его руку и поцеловала шрам. – Я могла бы понять, если б ты рассказал, как избил хулигана до полусмерти и получил в бою этот шрам, но ты никогда так не говорил.

Нет, он никогда об этом не говорил, и у него никогда не было и намёка на проблемы с Дуги Уэнтуортом. С одной стороны потому что тот был довольно приветливый увалень. А с другой - Чак Кранц был лилипутом-семиклассником, недостойным внимания.

Но зачем же тогда он солгал, если не для того, чтобы показать себя героем в вымышленной истории? Потому что этот шрам был важен по другой причине. Потому что он был частью истории, которую Чак не мог рассказать, даже не смотря на то, что на месте викторианского дома, где он провёл большую часть своего детства, теперь находились многоквартирные апартаменты. Викторианского дома, полного призраков.

На самом деле шрам значил куда больше, а, может, Чак пытался превысить его значимость. Он не мог сделать его важнее, чем он был на самом деле, но это единственное, к чему пришёл его рассыпающийся разум, пока глиобластома завершала свой победоносный блицкриг в его мозгу. Он, наконец-то, поведал Джинни правду о том, как шрам появился, и этого вполне хватит.

10

Дедушка Чака, его Деда, умер от сердечного приступа через четыре года после танцев на Осеннем Балу. Это случилось, когда Альби взбирался по ступеням к публичной библиотеке, чтобы вернуть копию книги «Гроздья гнева», - которая по его словам была так же хороша, как и всегда. Чак только перешёл в старшую школу, пел в музыкальной группе и танцевал, аки Джаггер во время инструментальных проигрышей.

Дедуля оставил ему всё. Имущество, когда-то весьма немалое, значительно уменьшилось с тех пор, как дедушка рано ушёл на пенсию, но его всё равно хватило, чтобы оплатить образование Чака в колледже. Позже продажа викторианского дома позволила оплатить жилище (небольшое, но в хорошем районе и с чудной задней комнатой, как раз для детской), куда Чак и Вирджиния переехали сразу после медового месяца в горах Катскилл. Будучи только-только нанятым в Мидвест Траст – скромным кассиром, - он бы ни в жизнь не смог приобрести себе жилище без наследства Дедули.

Чак наотрез отказался переезжать в Омаху, чтобы поселиться в доме родителей его матери.

- Я люблю вас, ребята, - сказал он. – но это место, где я вырос и где я хочу остаться, пока не поступлю в колледж. Мне уже семнадцать, я не ребёнок.

Так что они, оба давно на пенсии, приехали к нему и оставались с ним в викторианском доме около двадцати месяцев, пока Чак не уехал учиться в Университет Иллинойса.

Однако они не смогли присутствовать на похоронах и погребении. Всё произошло быстро, как и хотел Дедуля, а у маминой родни, прежде чем приехать, ещё оставались незаконченные дела в Омахе. Чак никогда по-настоящему не скучал по ним. Он был окружён друзьями и соседями, которых знал намного лучше родителей-гоев* (слово «гой» в современной трактовке обозначает «нееврей») своей матери. За день до их запланированного прибытия Чак, наконец, открыл конверт из манильской бумаги, который находился на столе в холле. Он был прислан Похоронным Бюро «Эберт-Халлоуэй». Внутри содержались личные вещи Альби Кранца – по крайней мере, те, что находились в его карманах, когда он пал на лестнице в библиотеке.

Чак вытряхнул содержимое конверта на стол. Прозвенело несколько монет, за ними явились капли от кашля «Холлс», карманный нож, новый мобильный телефон Дедули, которым он едва успел попользоваться, и его бумажник. Чак поднял бумажник, вдохнул запах старой дряблой кожи, поцеловал его и немного поплакал. Теперь-то он стопроцентный сирота.

Также в конверте находилась связка ключей Дедули. Чак всунул указательный палец правой руки (той, где был серповидный шрам) в связывающее ключи кольцо и взобрался по короткому, тускло освещённому лестничному пролёту к башенке. На этот раз он пошёл куда дальше простого бряцанья Йельским навесным замком. После непродолжительного поиска правильного ключа Чак открыл замок. Он оставил его висеть на запоре и толкнул дверь, содрогнувшись от скрежета несмазанных петель. Чак готовился ко всему.

11

Но там ничего не было. Комната оказалась пуста.

Она была маленькая, круглая, не более четырнадцати футов в диаметре, может даже меньше. В дальнем конце находилось единственное широкое окно, покрытое старой плотной грязью, копившейся тут годами. Хоть день выдался солнечным, свет, пробивающийся сюда, был тусклым и рассеянным. Стоя на пороге, Чак вытянул ногу и коснулся мыском досок, словно мальчик, который пробует, насколько холодная вода в пруду. Не последовало ни скрипа, ничего. Он сделал шаг внутрь, готовый отскочить назад в тот момент, если доски под ним начнут проседать, но пол оказался прочным. Он прошёл через комнатку к окну, оставляя следы на плотном ковре из пыли.

Дедуля врал насчёт прогнившего пола, а вот что касается вида из окна – тут он был чертовски прав. Там действительно особо не на что смотреть. Чак мог наблюдать торговый центр прямо за лесопосадкой, а ещё дальше поезд «Амтрак», тянувший за собой коротенький хвост из пяти пассажирских вагонов, и направляющийся к городу. В это время дня, когда пригородные поезда носятся туда-сюда, ездоков там наберётся не слишком много.

Чак постоял у окна, пока поезд не скрылся из виду, а затем вернулся обратно по своим следам. Когда он повернулся, чтобы закрыть дверь, он увидел кровать, стоящую в центре круглой комнатки. Больничную кровать. На ней лежал человек. Он, похоже, был без сознания. Не было видно никакой аппаратуры, но Чак всё же слышал один повторяющийся звук: бип… бип… бип. Возможно, кардиомонитор. Но возле кровати стоял столик. На нём различные крема и пара очков в чёрной оправе. Глаза человека на кровати закрыты. Одна рука выбилась из-под покрывала и Чак абсолютно без удивления заметил на ней серповидный шрам.

В этой комнате дедушка Чака – его Деда, - видел свою жену, лежащую мёртвой на полу, и буханки хлеба, которые она, падая, сбросила с полок были разбросаны вокруг. Ожидание, Чаки, говорил Деда. Вот что самое сложное.

Теперь началось его собственное ожидание. Как долго придётся ждать? Насколько стар тот человек, что лежит сейчас на больничной койке?

Чак сделал шаг в сторону кровати, чтобы посмотреть ближе, но видение исчезло. Ни человека, ни больничной койки, ни столика. Послышался последний исчезающий «бип» невидимого прибора, затем пропал и он. Человек не растаял, как призрачные явления в фильмах; он просто пропал, словно пытаясь убедить, что его тут и не было никогда.

«Его и не было, - подумал Чак. – Я могу утверждать, что не было, и я буду жить, пока не придёт моё время. И я прекрасен, я заслуживаю быть прекрасным, и во мне - великое множество».

Он закрыл дверь и щёлкнул замком.