Звук моего голоса эхом разнесся по пустому двору, словно жалобный стон, потерявшийся в гуле ветра.
Но ответа не последовало, лишь тишина давила на уши, как тяжелый груз.
Ветер завывал, словно предупреждая меня о тщетности всех моих усилий, о неизбежности того, что должно было случиться.
Я стояла, прижавшись спиной к двери, и чувствовала, как отчаяние медленно, но верно заполняет меня, вытесняя хрупкую надежду, которая еще теплилась в сердце.
Внезапно я услышала торопливые шаги. Кучер спрыгнул с козел и подбежал ко мне, его лицо было напряжено, а дыхание сбивчиво.
— Мадам! В сторону! — хрипло крикнул он.
Я отпрянула, и его плечо ударилось о дверь, но та не поддалась, словно была заколдована.
— Еще раз! — крикнула я, чувствуя, как сердце разрывается на части. — Еще!
Кучер выдохнул и снова ударил, с такой силой, что дверь затрещала. Но она оставалась неподвижной.
Я в панике посмотрела на окна, намереваясь залезть внутрь, но мысль, что я могла ошибиться, что это не то поместье, заставила меня похолодеть.
Что, если меня нарочно ввели в заблуждение, чтобы я не помешала?
Что, если я уже опоздала?
Кучер ударил снова.
И снова.
С каждым ударом я чувствовала, как время ускользает сквозь пальцы, как песок в песочных часах. С каждым ударом передо мной вставал образ Агостона, лежащего на полу, его жизнь, вытекающая вместе с последним вздохом.
Его глаза, полные боли и отчаяния, его губы, шепчущие мое имя.
— Еще! — закричала я, уже не своим голосом, а каким-то хриплым, надломленным. — Еще!
Наконец дверь треснула и с оглушительным грохотом вылетела из петель.
Я бросилась внутрь, спотыкаясь о разбитые доски и хрустя осколками стекла. Воздух был холодным и затхлым, как в склепе.
Поместье казалось мертвым.
Темным, разрушенным, словно оно было свидетелем бесконечных трагедий.
Тишина давила на меня, как невидимая рука, и я бежала по коридору, выкрикивая имя Агостона, но ответа не было.
Только эхо моих шагов, как призраки прошлого, сопровождало меня, напоминая о том, что здесь происходило.
В конце коридора я увидела свет — слабый, мерцающий, как огонек надежды в бездне отчаяния. Это была свеча или факел, и я знала, что он там.
Что он умирает.
Я бросилась туда, уже зная, что опоздала.
Уже зная, что он мертв.
Уже зная, что я потеряла его.
Навсегда.
Я ворвалась в дверь, едва не споткнувшись о груду разбитых досок.
Они громко хрустнули под моими ногами, как сухие кости.
В воздухе висел запах сырости и пыли, а в ушах стоял оглушительный шум моего бешено колотящегося сердца.
Оно билось так сильно, что казалось, вот-вот разорвет мою грудь, как тонкая бумага.
Легкие горели огнем, но я заставила себя двигаться вперед, не обращая внимания на боль и страх.
И тогда я увидела.
В центре помещения, освещенный мерцающим тусклым светом свечей, был начертан огромный ритуальный круг.
Он выглядел как зловещий символ, вырезанный в самом сердце тьмы.
Внутри круга, с поднятыми руками, стоял Агостон.
Его лицо было бледным, но в глазах горел решительный огонь.
Я не могла понять, что он делает, но одно было ясно: это не сулило ничего хорошего!
Его лицо было бледным, но решительным. Руки, даже больная, были подняты, готовые начать ритуал.
Рядом с Агостоном, привязанный к грубому деревянному столбу магическими путами, стоял Анталь.
Его руки были скованы, а глаза полны отчаяния.
Он извивался, пытаясь освободиться, но путы держали крепко.
Его голос дрожал, когда он закричал:
— Элис! Элис! Скажи ему, чтобы он этого не делал! Скажи ему, чтобы он остановился! У меня нет никого дороже брата! Я не приму эту жертву!
Его слова разрывали мне сердце.
Я бросилась к Агостону, обняла его так крепко, как только могла. Мои пальцы впились в его плечи, словно я пыталась удержать его от падения в бездну. В этот момент я чувствовала, что если отпущу его, то потеряю навсегда.
— Я не позволю! — закричала я, чувствуя, как слезы текут по моим щекам. — Я не позволю тебе умереть ради него! Я что? Для этого лечила тебе руку? Чтобы ты провел ритуал? Да если бы я знала, то я бы… я бы… Сломала ее тебе в трех местах!
Я начала осторожно стирать ногой линии ритуального круга. Я знала, что если удастся разорвать узор, то ритуал не состоится.
Быть может, это даст мне шанс убедить Агостона отказаться от своей безумной затеи.
Я-то знаю упрямство драконов.
Агостон обернулся. Его глаза — не серые. Чёрные. Как ночь. В них читалась боль, которую он пытался скрыть за сарказмом.
— Мадам, вы немного мешаете, — сказал он. — Не могли бы вы поплакать в сторонке, а потом обнять мое бездыханное тело. Разрешаю ходить на мою могилу раз в неделю. Если что, я не люблю цветы. И памятника тоже не надо. Просто все заровнять, как плац. Будет достаточно! Можете первенца назвать в честь меня, если не боитесь, что он разнесет дом и научится хамить раньше, чем разговаривать!