Железный кулак. Сага великих битв

ДИКАРЬ В ГОРОДЕ

Когда его семья приобрела дом в Кросс Плэйнс, Роберту Говарду было тринадцать лет. Он еще мог ходить в школу Баркетта, но поселившийся у них племянник миссис Говард — Эрл Ли Комер по возрасту должен был посещать высшую школу, отсутствовавшую в этом местечке. Об этом родственнике будущего писателя нам известно лишь то, что он несколько лет проживал вместе с Говардами. Роберт ни разу не упоминает в письмах к Лавкрафту о своем кузене, чье присутствие рядом, несомненно, должно было тем или иным образом влиять на него — мальчики делили спальню на веранде, ели за одним столом, посещали одну и ту же школу. Поэтому достаточно загадочным представляется тот факт, что упоминания о Ли Комере отсутствуют в корреспонденции как Роберта, так и его отца.

Расспросы бывших учителей школы в Кросс Плэйнс не позволили пролить света на этот вопрос. Все, что нам удалось узнать, это то, что, закончив курс высшей школы, Ли Комер уехал из города, устроившись на службу в одну из нефтяных компаний в штате Даллас. Возможно, никто никогда не узнает, как относился Роберт к своему родственнику, а также о том, что думал этот осиротевший юноша о своем тринадцатилетнем кузене.

Первая электростанция была построена в Кросс Плэйнс в 1919 году; однако огромные сельскохозяйственные равнины Техаса электрифицировать было довольно сложно. До начала 30-х годов лишь в пятую часть всех домов было проведено электричество. Остальные освещались масляными лампами, в качестве отопления использовались дровяные печи. Подавляющее большинство женщин кипятили белье в огромных котлах, использовали при его стирке старинные стиральные доски и гладили тяжелыми железными утюгами. Телефоны имелись примерно у половины семей, радио было большой редкостью, а единственной книгой в домах большинства была Библия.

Но почти все семейства имели в своем распоряжении автомобили, поскольку надежды, связанные с развитием общественного транспорта, быстро угасли, а удаленность поселений друг от друга требовала иметь какое-либо средство передвижения.

Новый дом Говардов стоял на участке величиной более четырех акров. Окруженный изгородью дом располагался по южной стороне шоссе N 36, где замощенная, но не покрытая асфальтом дорога изгибалась от Кросс Плэйнс к западу. За домом простиралось огромное поле, открывавшее широкий, хотя и не особенно привлекательный обзор. Высокий раскидистый кедр затенял северо-западный угол дома.

Роберту досталась маленькая комнатка с четырьмя окнами, три из которых были обращены к лужайке, находившейся позади дома. Она стала той обителью, в которой Роберт Говард провел остаток своей жизни.

Эта комната, выделенная из части задней веранды, стала после отъезда кузена личным владением Роберта. Здесь, напротив застекленной стены, отделявшей ее от комнаты матери, стояла его узкая кровать. Поскольку обычно это окно оставалось незанавешенным, у Роберта не было никакой возможности для уединения. Нетрудно представить, какую роль в жизни подростка сыграл этот — аквариум. Ханжество родителей, подаваемое под видом традиционного полового воспитания, усугубленное их запретом на посещение дома людьми, пользующимися плохой репутацией, заставляло Роберта подавлять в себе эмоции и устремления, свойственные периоду возмужания. Это еще в большей степени сжимало пружину его внутреннего напряжения и заставляло искать возможности для разрядки.

Некоторые из знакомых Роберта открыто утверждали, что он посещал публичные дома. Нам понятно их желание укрепить в сознании мужественный образ создателя Конана, однако известные факты свидетельствуют об обратном. Роберт Говард был на редкость благопристойным молодым человеком. Его привязанность к больной матери и уважение к отцу исключают возможности подобного поведения в родном городе, даже если бы бордели и существовали в Кросс Плэйнс после того, как пошел на убыль нефтяной бум.

А в путешествия Роберт почти никогда не отправлялся без матери — даже тогда, когда у него появилась собственная машина. Неприязнь молодого Говарда к вульгарным женщинам времен нефтяного бума проявляется в его письмах, а также в неопубликованном автобиографическом романе. Хотя не исключено, что во время его посещений Браунвуда вне материнского общества друзья водили Роберта в «Дом Сэл» (так именовался один из трех местных борделей). Однако имеющиеся у нас многочисленные свидетельства говорят скорее о том, что знаменитый писатель прожил свою жизнь, ни разу не вкусив наслаждений секса.

Из этого вовсе не следует, что Говард был в той или иной степени половым извращенцем. Он был человеком с нормальной половой ориентацией, выражению сексуальности которого мешало неблагоприятное окружение. Если бы он прожил дольше, его мужественность, вероятно, преодолела бы то давление, которое он испытывал в юности. Мы никогда не узнаем, как бы это отразилось на его фантазиях и на его творчестве. Вполне возможно, что герой-варвар с легкостью одерживал свои победы как в схватках, так и в любви, потому что его создатель вынужден был сдерживать свои собственные мечты и желания.

У выходящего на юг трехстворчатого окна, из которого открывался приятный для созерцания вид, стоял письменный стол Говарда. Этот стол был не просто красивым и удобным предметом мебели, но чем-то большим, по крайней мере для Роберта. Толстая столешница из красного дерева удерживалась двумя парами ножек, сходившимися с каждой стороны в одну большую тумбу. В столе был ящик, в котором Роберт, хранил карандаши, резинки и прочие письменные принадлежности. Когда он начал писать ради заработка, обстановку довершили пишущая машинка «Ундервуд» и солидный плоский сундук, служивший ему в качестве архивного шкафа.

Со временем узкий комод с ящиками, где хранилась его одежда, был выдворен из комнаты и перемещен в прихожую. Для гардероба Говарда, состоявшего из его любимых брюк цвета хаки, рубашек и рабочих ботинок, хватило небольшого сундука. Об обстановке веранды в конце коридора, использовавшейся в качестве спальни, нам известно немного — там стояли две железные кровати, составленные вместе. На одной из них Роберт провел последние несколько часов своей жизни. Поскольку дверь в ванную открывалась из этого узкого застекленного закутка, можно признать, что в нем было не так уж много привлекательного.

Неизвестно, приехали ли Говарды в Кросс Плэйнс до того, как было завершено переустройство дома, или нет. В письме к Лавкрафту Роберт писал, что ему было почти четырнадцать, когда он впервые обосновался в более-менее крупном городе. Из этих слов можно предположить, что семья перебралась в Кросс Плэйнс в конце 1919 года и что именно здесь Роберт пошел в восьмой класс. Поскольку школа Кросс Плэйнс тогда была десятилетней, Роберт, вероятно, должен был закончить ее весной 1922 года.

Хотя он был новичком в городе, перед Говардом не возникло серьезных трудностей, чтобы привыкнуть к жизни в школе Кросс Плэйнс. Его отношение к школе не изменилось: он по-прежнему ненавидел ее, хотя восьмой класс был им закончен с отличием. Роберт приобрел здесь несколько новых друзей. Среди них был Линдсей Тайсон, оставшийся близким другом Говарда на всю его жизнь. Тайсон был сыном одного из шести практиковавших в городе врачей. Возможно, что эта дружба первоначально была инициирована доктором Говардом, который всегда пытался знакомить своего сына с отпрысками коллег. Она окрепла благодаря совпадению пристрастий обоих мальчиков к спортивным состязаниям и походам на охоту.

Вообще, отношения между ними были достаточно странными. Несмотря на то что Линдсей был частым и желанным гостем в доме Говардов, Роберт никогда не знакомил его с другими своими друзьями и не посвящал в свои сокровенные мысли. Линдсей Тайсон и не предполагал, что Говард способен покончить с собой. Он никогда не понимал причин некоторых необычных поступков Роберта и того гнева, что постоянно кипел в глубине души его приятеля. Он не мог ни разделить, ни одобрить пристрастия Роберта к сочинительству. Однако Линдсей, который не смог закончить колледж из-за затянувшейся болезни его отца, требовавшего его постоянной заботы, оставался единственным человеком, с которым Роберт предпочитал бродить по лесам, обсуждать достоинства стрелкового оружия и посещать футбольные матчи.

В Баркетте Роберт продолжал поддерживать отношения с Эрлом Бэйкером, но с Остином Ньютоном они несколько отдалились. Молодой Ньютон стал проявлять интерес к командным видам спорта и вскоре сделался профессиональным тренером. Еще одним близким другом Говарда стал Том Рэй Уилсон, живший в Кросс Плэйнс до 1924 года. Будучи учеником высшей школы, он иногда возил доктора Говарда к его пациентам. Время от времени Боб ночевал в доме Тома. Позднее Уилсон утверждал, что опасался Боба, всегда носившего с собой охотничий нож или пистолет. Не меньшие его опасения вызывали ночные кошмары, мучившие его друга. Их проявления были столь серьезны, что Тому приходилось привязывать Боба к кровати, чтобы во сне тот не смог подняться и напасть на своего соседа по комнате.

К участку Говардов примыкал дом Батлеров. В их семье Роберт нашел еще одного товарища для игр — Лероя, который был на два с половиной года старше его. Два огромных дерева — древний вирджинский дуб на заднем дворе Батлеров и тутовник на границе владений — стали кораблем с поднятым «Веселым Роджером» и берегом для «пиратов», карабкавшихся по их ветвям в повязках, закрывающих глаз. Вельветовые бриджи до колена поддерживали яркие, обернутые вокруг талии шарфы, взъерошенные головы мальчишек украшали красные косынки либо черные шляпы с мягкими загнутыми полями.

Иногда, когда кто-нибудь из компании был вооружен ружьями, выструганными из сосновых досок и заряженными резиновыми полосками, — пираты превращались в «индейцев». Те, кто не обладал «огнестрельным» оружием, становились «негритянскими стрелками» — стреляли из рогаток. Многие мальчишки научились удивительно метко стрелять из них и могли сбить в воздухе птицу или подстрелить кролика. Вся детвора, включая девочек, стремились добиться совершенства в стрельбе из рогаток. Они считали, что этим оружием Давид победил Голиафа и, как библейский герой, хотели достичь с его помощью мировой славы.

Роберт все еще увлекался сочинением небольших пьес и распределением ролей в них между своими приятелями. Зачастую луки «индейцев» становились норманнскими арбалетами, вирджинский дуб превращался в Шервудский лес, где веселые стрелки Робин Гуда приводили в ярость «шерифа Ноттингемского», а Пестрик носился вокруг с оглушительным лаем.

Роберт любил рассказывать приятелям выдуманные им истории. Его мастерство как рассказчика все возрастало. Новый автомобиль отца давал ему возможность ездить в Кросс Кат и Баркетт, а также привозить оттуда друзей. Иногда Роберт приглашал к себе на выходные Эрла Бэйкера и Остина Ньютона.

Долгое время в Кросс Плэйнс существовала традиция: в середине лета в городе устраивался большой пикник, который обычно совпадал с карнавалом. Кроме обычных карнавальных развлечений произносили свои речи местные политики, проходили соревнования по боксу, а частенько случались и незапланированные схватки между подвыпившими участниками празднества.

Карнавал был значительным событием в жизни Кросс Плэйнс. Несомненно, Роберт и его друзья принимали в нем участие. Хотя празднество и вносило яркие краски в монотонную обыденную жизнь города, отношения между участвовавшими в нем уличными артистами и жителями нельзя был назвать идиллическими. Роберта раздражали деревенские недотепы, явившиеся поглазеть на красочно разодетых артистов и сыграть в азартные игры. Надеясь получить легкую и верную прибыль, они немедленно впадали в ярость, оказавшись одураченными.

Говард также не переносил городских хулиганов, ради забавы задиравших артистов. Говард рассказывал, как один его приятель участвовал в игре, целью которой было сбить как можно больше деревянных фигурок кошек тяжелым бейсбольным мячом. Вместо этого — шутник— бросил мячом в девушку, обслуживавшую аттракцион, которая потеряла сознание от сильного удара. Когда Роберту было четырнадцать лет, он сам работал в подобном аттракционе, подбирая сбитые фигурки. Один из горожан поступил с ним таким же образом, сбив мячом с ног.

Городские пикники прекратились в начале Депрессии. Они возобновились в 1932 году, чтобы через несколько лет вновь — на этот раз навсегда — исчезнуть из жизни Кросс Плэйнс.

Так прошло лето 1920 года — последние счастливые месяцы перед очередной переменой в жизни Роберта, вновь все перевернувшей с ног на голову. Осенью этого года д-р Говард решил пройти шестинедельный врачебный курс «Специальные линзы» в офтальмологическом отделении Высшей Медицинской Школы Университета Нового Орлеана. Так в середине октября семейство Говардов последовало за ним в Новый Орлеан.

Внезапный интерес доктора к офтальмологии, возможно, был обусловлен тяжелыми воспоминаниями о состоянии его матери, которая в последние годы своей жизни полностью лишилась зрения. Однако более вероятным представляется то, что д-ра Говарда беспокоили изменения в его собственном зрении. Как нам известно, начальные симптомы диабета появились у д-ра Говарда еще во время пребывания семьи в Баркетте. Кроме неутолимой жажды и зверского аппетита больные диабетом в начальной его стадии испытывают ослабление зрения. Действительно, позже д-р Говард страдал от катаракты; а диагноз его болезни — диабет — был подтвержден медиками.

В Новом Орлеане Говарды снимали комнаты у обедневших луизианских аристократов по фамилии Даррелл. Между собой члены этой семьи общались по-французски и, хотя родились в этом городе, по-английски говорили с заметным акцентом. Они презирали итальянцев, приехавших в этот южный штат и разбогатевших в результате тяжелой работы и бережливости.

Четырнадцатилетний Роберт был потрясен, наблюдая, как Джо Рицца и его жена сами стоят за прилавком, вскрывая устрицы, хотя всем было известно, что они богаты и владеют сетью итальянских ресторанов. Хотя Роберт не разделял снобистского отношения к ним Дарреллов, тем не. менее мальчик в глубине души считал, что глупо изнурять себя скучной тяжелой работой, когда есть возможность избежать этого.

Годы спустя Говард вспоминал Старый Французский Рынок. В шуме и суете, экзотической смеси самых разнообразных запахов было какое-то старомодное очарование. Здесь он попробовал великолепное креольское блюдо гумбо — суп из стручков бамии, приготовленный по французскому рецепту, а также впервые полакомился различными дарами моря. Единственное, что вызывало у него чувство неловкости, — это толстые громкоголосые итальянки, расхваливающие свои товары. Впоследствии в письмах к Лавкрафту, который, как и Говард, воспитывался в сдержанном духе, он делился своими впечатлениями от шумных откровенных манер уроженцев Средиземноморья.

Живя в Новом Орлеане, Говарды совершали различные ознакомительные экскурсии. Так, они посетили Пончартрэйн, видели сросшиеся дубы, осмотрели развалины испанских укреплений и даже поднимались на лодке на несколько миль вверх по течению Миссисипи, чтобы взглянуть на сохранившиеся старинные дома плантаторов. Говард говорил впоследствии, что остался чрезвычайно доволен тем, что ему удалось увидеть старый город до его переустройства, уничтожившего многие неповторимые черты креольского Нового Орлеана. Так, знаменитые сросшиеся дубы срубил какой-то местный вандал, чтобы поставить на их месте прилавок с хот-догами.

Молодому Роберту нравились музеи Нового Орлеана, особенно те, в которых были представлены экспонаты времен Гражданской войны. Мальчика всегда интересовала история, особенно если она касалась его родного штата.

Хотя исторические повествования Говарда полны рек крови, а в его рассказах непременно встречаются отрубленные головы или конечности, это представляется только бравадой. В реальной жизни он был далек от кровожадности или насилия. Когда, уже будучи взрослым, он беседовал со встретившимся ему в Сан-Антонио жителем Индии, который среди всего прочего рассказал ему о массовой казни коммунистов в Китае, Роберт ощущал позывы к рвоте.

Находясь в Новом Орлеане, Роберт, по его собственным словам, пережил незабываемое впечатление — он стал свидетелем уличной поножовщины, во время которой был убит человек. Долгие годы воспоминания об этом случае вызывали у Говарда ужас днем и кошмары — ночью. Он рассказал об этом инциденте нескольким своим друзьям. Если эта история была очередной выдумкой Роберта, то следует признать ее гораздо более правдоподобной, чем большинство его небылиц. Возможно, потрясенный этим происшествием, он говорил о нем, чтобы избавиться от причиняемого воспоминаниями беспокойства.

Когда семья обосновалась в Новом Орлеане, Роберт первым делом отправился в ближайшую публичную библиотеку. Он обнаружил ее на Кэнал-стрит и провел в ней счастливейшие часы, «проглатывая» одну за другой самые разные книги. Особенно привлекала его история Британии с древнейших времен до завоевания норманнами. Изданная специально для детей книга красочно описывала жизнь и историю пиктов, что обитали в Северной Британии до нашествия римлян. Очарованность этим загадочным смуглокожим народом осталась с Говардом до конца его дней.

Роберт испытывал искреннюю симпатию к пиктам, которые представлялись ему вечной жертвой чужих притязаний. Со свойственным ему сочувствием к побежденным, Роберт в своем воображении изменил историю, нравы и жизненный уклад пиктов. Туземцы, придуманные Говардом, оказались почти полной противоположностью тем, о которых сообщалось в историческом труде. Они также были противоположностью самому Роберту. В книге описывался хитрый и трусливый народ охотников и собирателей плодов, тогда как пикты Говарда— сильные воинственные люди. У настоящих пиктов существовала лишь довольно слабая племенная организация, их жизнь была жестко ограничена многочисленными обычаями и табу. Говард же наделил своих пиктов централизованной властью короля Брана МакМорна. Набор не связанных между собой легенд и суеверий был представлен Говардом как последовательная история минувших славных лет.

В отличие от Роберта-ребенка, который был светловолосым, голубоглазым и худощавым, король пиктов был невысок, коренаст и крепок, со спутанной гривой черных волос и непроницаемыми черными глазами. Этимология его имени — Бран МакМорн, — как объяснял Роберт, была затеряна в древности, хотя фонетически оно совпадает с современным гэлльским Bran Mac Mom, что означает — Ворон, сын Морна-.

Идентификация пиктского короля привела Говарда к поискам корней собственного имени, которое неизменно обладает личной историей, определенным прошлым и предсказуемым будущим, а также служит защитой от враждебно настроенного мира. Хотя у Брана МакМорна нет реального исторического прототипа, противопоставления, используемые в описании его личности имеют художественную значимость.

Детским героем Роберта был Фрэнсис Ксавье Гордон по прозвищу Эль Борак, человек среднего роста, но обладающий огромной силой и кошачьей ловкостью. Вот как говорит об этом сам Говард:

Следующим был Бран МакМорн, король пиктов. Он явился итогом открытия мною истории народа пиктов, когда я знакомился с историческими трудами в библиотеке Нового Орлеана, когда мне было тринадцать лет. Физически он очень напоминал Эль Борака.

Хотя память Говарда уменьшила на один год собственный возраст, эти два героя, несомненно, открыли череду других героев писателя, величайшим из которых стал Конан из Киммерии.

Чтобы понять, как Говард использовал историю и ложные исторические представления, мы должны более подробно рассмотреть понятия «пикт» и «ариец», которые сыграли столь значительную роль в его мыслях и творчестве. Говард познакомился из предназначенной для детей истории Британии с обычным для тех времен представлением о пиктах как невысоком смуглокожем народе, что был покорен и оттеснен в лесные пределы высокими светлокожими кельтами. Это представление основывалось, вероятно, на средневековой истории Норвегии, где пикты кратко описывались как маленький народец, живший в земляных норах, в которых вынуждены были прятаться, так как в полдень теряли всю свою силу, как и придуманные впоследствии Толкиеном хоббиты. Эта легенда вошла в исторический обиход во времена Говарда и смешалась с арийскими учениями конца XIX — начала XX века.

В начале XIX века ученые обратили внимание на сходство столь далеких языков, как хинди и исландского. Они также пришли к выводу, что около 1500 г. до н. э. Индию и Иран наводнили приручившие лошадей варвары, называвшие себя «ариями», что означало «знатные». Ученые стали употреблять слово «арийские» для обширной языковой семьи, включавшей английский, шведский, русский, итальянский, греческий, армянский, персидский и хинди. Позже предпочтение было отдано термину «индоевропейские языки».

Хотя под термином «арийский» никогда не подразумевался народ, а лишь языковая семья, наиболее почитаемый из первых филологов Фридрих Макс Мюллер однажды случайно упомянул об «арийской расе». Он вскоре отказался от своей оговорки, но тем временем в 1850-х годах французский дипломат и писатель граф Жозеф Артюр де Гобино обнародовал идею о высшем народе ариев в своей книге «О неравенстве человеческих рас» Де Гобино отождествлял ариев с высоким светлокожим долихоцефальным нордическим типом, обычным для Северной Европы. Определенно арийцами являлись германские франки, заявлял он, завоевавшие в V веке Францию и обеспечившие с тех пор это стране ведущее положение в Европе. Франция погубила себя, уничтожая и высылая представителей нордической знати во время Великой Французской Революции. Подобные утверждения не удивляют, поскольку сам де Гобино принадлежал к французской аристократии.

Ярыми приверженцами этой идеи стали композитор Рихард Вагнер и его пасынок Хьюстон Стюарт Чемберлен, англичанин, принявший немецкое подданство, друг кайзера Вильгельма. Книга Чемберлена «Устои XIX века» появилась в Германии в 1899 году, а в английском переводе в 1911 году. Сей труд, изданный год спустя и в Америке, представлял вульгарную мешанину искаженных фактов и ошибок переводчика. Не вызывает удивления тот факт, что перед своей смертью в 1927 году Чемберлен объявил Гитлера спасителем Германии.

Американское издание книги, вероятно, было источником, из которого почерпнул свою страстную приверженность ко всему арийскому друг Говарда Лавкрафт. Идеи Чемберлена приняли также другие американские писатели, среди которых были Мэдисон Грант и Лотроп Стоддард, чьи популярные труды повлияли в 1924 году на американский закон об эмигрантах.

Суть всех этих работ заключалась в том, что европейская раса считалась высшей, а нордический или арийский тип белой расы далеко превосходил все остальные. Поскольку, в соответствии с этим мировоззрением, кровь благородных людей нордического типа должна предохраняться от смешения с кровью низших народов, арианство дало Вагнеру и Чемберлену разумное объяснение их неприязни к евреям. Де Гобино, однако, эту навязчивую идею не разделял.

Антропология не поддерживает подобную точку зрения. Согласно современной науке, различие физиологических характеристик различных рас возникло в доисторические времена в результате приспособляемости народов к климату тех мест, в которых они обитали. Темная плотная кожа негритянских народов и шапка жестких курчавых волос предохраняли их от палящего африканского солнца; бледность жителей Европы возникла из-за влияния сырого климата, в котором недостаток солнечного света способствовал появлению рахита у новорожденных смуглых детей.

Более того, первоначальным достижениям цивилизации мы обязаны темнокожим южанам с Ближнего Востока и желтокожим обитателям Дальней Азии. Сами арии были полукочевыми племенами скотоводов, которые около 2000 года до н. э. приручили лошадей на территории современных Польши или Украины. В дальнейшем они распространили свою экспансию по всей территории Европы, покоряя соседей, навязывая им свой язык, обычаи и верования, а также, разумеется, смешивая с ними свою кровь. Их потомки, в свою очередь, покоряли более отдаленные земли, и так продолжалось до тех пор, пока бронзовые мечи, небесные боги и грамматика ариев не распространились от Португалии до Ассама.

Эти арийцы — если можно так назвать древних всадников и их потомков — никогда не составляли расу. Они были, судя по всему, коренастыми крупноголовыми людьми, похожими на современных славян, но каков бы ни был их изначальный облик, он сохранялся недолго в связи с ассимиляцией множества завоеванных ими народов. Арианство бьшо частью мировоззрения Роберта Говарда, что доказывает его переписка с Лавкрафтом. Являясь меньшим приверженцем расы блондинов, чем его друг, Роберт гордился своими собственными темными волосами и голубыми глазами. Поскольку подобное сочетание чаще всего встречалось в Ирландии, это дало Говарду повод считать, что он по крови ирландец или кельт.

Хотя британские археологи XIX века, обнаружив доримские остатки кельтских складских ям, предположили, что эти сооружения относятся к пиктам норвежских легенд, в свете современной науки нет оснований верить тому, что пикты сильно отличались от современного населения Шотландии. Древние скотты были потомками ирландцев, которые во времена нашествия Рима вторглись в Шотландию с запада. Пикты успешно противостояли им, пока другой народ, также северяне, не напал на них с востока. В IX веке Кеннет МакАлпин, предводитель шотландцев, сам бывший наполовину пиктом, покорил этот народ и основал королевство скоттов и пиктов. Два народа смешались друг с другом, и современные шотландцы являются их потомками.

Действительные события противоречат точке зрения, что нордические кельты подавляли маленьких смуглых пиктских туземцев. Древние нордики Британии были по крайней мере дважды побеждены и покорены более темнокожими южанами — бакерами, населявшими территорию современной Испании около 1700 лет до н. э., а затем в I веке римлянами. С древнейших времен до норманнского нашествия Британия завоевывалась множество раз, причем всегда поработители приносили с собой какое-либо новшество — бронзовое оружие вместо каменного, железо вместо бронзы, римскую воинскую дисциплину и тому подобное.

В любом случае Роберт Говард воспринял легендарное учение о маленьких темнокожих пиктах, как сделал это и Редьярд Киплинг в двух рассказах о Паке с Холма Пуха — «На Великой стене» и «Крылатые шапки». Большой поклонник Киплинга, Говард перефразирует вторую строфу стихотворения Киплинга «Песня пиктов— в первой строфе своей поэмы — Песнь безумного менестреля».

Говард смешивал в своих рассказах различные представления о пиктах. В раннем рассказе «Исчезнувший народ» — это маленькие, смуглые, но ловкие и подвижные люди. На севере Британии живет другой народ, писал Говард, также называемый пиктами, — они коренасты, неуклюжи, с глазами-бусинками и скошенным назад лбом. Пиктский вождь объясняет, что эти коренастые люди — плод браков между средиземноморскими завоевателями и «рыжеголовыми варварами», обитающими в Британии. А последние, как намекает Говард, являются выжившими потомками неандертальской расы, которые заселяли территорию Европы до последнего отступления льдов.

В рассказах Говарда о Римской Британии пикты похожи на тех, что описаны в «Исчезнувшем народе», однако позже в рассказах о Конане пикты больше походят на ирокезов, схожих с выведенными в романах Джеймса Фенимора Купера и Роберта Чамберса.

Роберт Говард перенес свои новые исторические взгляды, почерпнутые из библиотеки на Кэнал-стрит в Новом Орлеане, на пастбища вокруг Кросс Плэйнс. Теперь военные кличи «грабителей» «команчей» и крики «ковбоев» сменились воплями «шотландских горцев», обрушивающихся со склонов холмов на находящиеся внизу армии «англичан». Позже Говард писал:

«Я обладал удивительным шотландским патриотизмом. Мне очень нравилось читать об англо-шотландских войнах, и я воспроизводил их в моих играх, скача через заросли мескита на верховой кобыле, размахивая мексиканским мачете, которым срезал верхушки кактусов, — вместо них я видел головы английских рыцарей. Но когда я читал о стычках между скоттами и пиктами, я всегда чувствовал, что мои симпатии странным образом раздваиваются».

В первые годы в Кросс Плэйнс изменились не только исторические взгляды Говарда. Изменился весь его мир — причем с ужасающей быстротой. — Как можно удержать их на ферме, если они видели Париж? — спрашивал известный поэт в популярном рэгтайме. Ответ, разумеется, очевиден.

В 1920 году соотношение между городским и сельским населением в Америке изменилось в пользу первого. Впервые за историю Соединенных Штатов в городах проживало больше народа, чем в сельской местности. Графство Кэллахан, которое в свое время подвергалось частым набегам команчей, где в конце 60-х годов XIX века дважды случался массовый падеж скота, которое испытало конокрадство, набеги разбойников, пикетирование и линчевание, эпидемию чумы и постоянные засухи, теперь испытывало другой значительный катаклизм — наплыв населения.

Среди полей, засеянных арахисом, и рощ пекана вырастали первые буровые вышки. Каждый день бурились новые скважины, и новые толпы людей приезжали сюда в надежде отыскать черное золото. Деревеньки, насчитывавшие несколько сотен жителей, оказывались заполненными тысячами привлеченных запахом нефти чужаков, стремящихся в страну буровых вышек. Каждый хотел поспеть первым; каждый мечтал, что из его скважины вверх взметнется маслянистый фонтан нефти.

Десятилетия спустя Роберт Говард продолжал с отвращением вспоминать обстоятельства техасского нефтяного бума.

Он говорил Фарнсуорту Райту, издателю «Сверхъестественных историй»:

«…Нефть пришла в графство, когда я был маленьким мальчиком, — и осталась там. Мне кажется, что о нефтяном буме можно сказать: он весьма быстро научил ребенка тому, что жизнь — весьма гнусная штука».

Своему другу по переписке Лавкрафту взрослый Роберт Говард жаловался на темную сторону человеческой природы, с которой весьма часто имел возможность сталкиваться во времена нефтяного бума. Его «насилия и звериных грехов» было достаточно, чтобы отправить ребенка прямиком в пасть к дьяволу. Весьма подробно он описывал чувства сексуального возбуждения и одновременно отвращения, что поднимались в нем, когда он в юности работал рассыльным у портного. Танцовщицы местного клуба, которых Говард называет шлюхами, отдавали ему для чистки свои наряды. Тонкий шелк, атласные ленты, изысканная работа — все казалось ему пропитанным грехом и позором. Эти платья, писал Говард Лавкрафту, символизировали для него дни и ночи бума, дразнящие, чарующие, яркие как мечты, но замаранные грязью.

Сомнения в душе подростка сеяли не только непонятные перемены в обществе, происходившие на глазах юного Роберта, но и люди, приехавшие в город из-за нефтяной лихорадки. Люди уже не имели четкого деления на «хороших» и «плохих». Джентльмены-южане и их преследователи; ковбои и индейцы; конные отряды полицейских и контрабандисты; всадники из Уэллс Фарго и преступники; скотоводы и фермеры из поселенцев — представляли из себя невообразимо пеструю, разношерстную смесь. В укладе их жизни не было ни южных, ни западных традиций — эти люди прибыли с промышленного Севера и Востока; они приехали для того, чтобы использовать возможность «погреть руки» на нефтяном буме.

Внезапный подъем нефтяной промышленности заинтересовал, как обычно, в первую очередь отбросы общества — людей без определенных целей и занятий. Они прибыли в зону нефтяного пояса из любопытства и остались, надеясь на удачу; но, кроме них, было множество молодых людей, которых война выбила из жизненной колеи, — они искали подходящее место для того, чтобы открыть свое дело и добиться процветания на фоне всеобщего оживления экономики в стране. Многих из них сопровождали жены и дети. Переселенцы, как правило, устраивались на работу в быстро расширяющиеся нефтяные компании. Другие новоприбывшие были сотрудниками компаний, которых направили работать в этот регион. Они жили рядом с нефтеперегонными заводами в так называемых «нефтяных поселках» — одинаковых огороженных бараках, построенных за счет нефтяных компаний, чтобы обеспечить рабочим крышу над головой на фоне всеобщей нехватки жилья. Эти более или менее постоянные жители были истинными колонистами, и их потомки до сих пор живут в этом районе.

Противоположностью колонистам были «эксплуататоры» — карьеристы, с помощью любых уловок стремящиеся к наживе. Занимаясь всевозможными торговыми махинациями и обманами, они умело использовали различные мошеннические уловки при операциях с недвижимостью и наживали целые состояния. Во многих случаях их жертвами становились горожане и фермеры, которых они попросту грабили, лишая законной прибыли от разворачивающейся нефтедобычи. Несмотря на то что поселенцы пытались отмежеваться от этих мошенников, им часто приходилось поддерживать деловые контакты с теми, к кому они чувствовали лишь презрение и ненависть.

В то же время переселенцы из городов недолюбливали местных старожилов, считая их невежественными, а их взгляды и уклад — устаревшими. Так получалось, что Говарды были вынуждены «служить и нашим, и вашим». Должно быть, юный Роберт сильно разочаровался в этих утонченных, интеллигентных мошенниках. Если те самые люди, от которых он имел полное право ожидать поддержки, понимания и любви к литературе, оказывались проходимцами, то кому же можно было доверять? С чувством глубокой горечи он писал:

«Вы создали целый мир из бумаги и дерева, прелестей цивилизации, традиций и лжи. Изменила ли кобра облик под своим капюшоном, или вспыхнули хищным огнем глаза тигра?»

В то время как днем улицы кишели обозревателями с Уолл-стрит и агентами по продаже недвижимости, ночью поднимался адский шум — это брали свое нефтяники. Шахтеры, экскаваторщики, бурильщики, строители буровых вышек и торговцы контрабандными спиртными напитками важно разгуливали в компании веселых подружек, бросая шумный вызов протестантам-южанам, которые поплотнее задергивали шторы, чтобы даже лунный свет не мог проникнуть в их комнаты.

Раскол между моральными принципами и разгулом контрабандистов выразился в политической борьбе между сторонниками и противниками сухого закона — «сухими» и «мокрыми», а позже, во времена воинствующего сухого закона, — между законопослушными членами общества и контрабандистами, которых осуждали почти все. Даже с отменой сухого закона графство Каллахан, находящееся под сильным влиянием баптистов-южан, запрещало торговлю спиртными напитками. До недавних пор сухой закон сохранял свою силу и в Абилене (соседнее графство Тэйлор), пока там не проголосовали за его отмену. Голосование совпало с незначительным'— около двух с половиной баллов по шкале Рихтера — землетрясением, что в этих краях было большой редкостью. Один из тех, с помощью которых составлялась данная книга, предупредил нас в чисто техасской манере: «Шкала Рихтера тут совершенно ни при чем — это десять тысяч баптистов перевернулись в своих могилах».

В перерывах между оживленной куплей-продажей и уличными склоками для жителей Кросс Плэйнс жизнь шла своим чередом. Дети рождались, вырастали и шли в школу. Их родители — старожилы и новоприбывшие переселенцы — нашли в конце концов общий язык, учреждая школы, церкви, клубы, библиотеки и прочие институты, необходимые для распространения образования. Многие переселенцы воспользовались случаем, для того чтобы ознакомить своих соседей с нравами и обычаями крупных городов Северо-Запада. Старожилам предоставился удобный повод для борьбы за возвращение нравов и обычаев края. Эта смесь старого и нового внесла еще один конфликт в жизнь Техаса 1920-х годов и, должно быть, привела в полное смятение мысли и чувства юного Роберта.

И все же влияние старой церкви в Кросс Плэйнс было достаточно сильным, таким оно остается и по сей день. Местные жители не стесняются открыто говорить о своих религиозных убеждениях. Северянин, воспитанный в убеждении, что его религиозные взгляды исключительно его личное дело, может быть шокирован, когда техасец, с которым он только что познакомился, спрашивает: «Вы верующий?», или: «В какую церковь вы ходите?», или даже: «Обрели ли вы спасение души?»

После того как нефтяной бум пошел на спад, в Кросс Плэйнс остались четыре церкви различного вероисповедания. Д-р Говард — вечно беспокойная натура — бывал на службах во всех четырех и позже попросил священников из каждой церкви прочесть молитву на похоронах жены и сына. Хотя он сам и миссис Говард ходили в церковь нерегулярно, четырнадцатилетний Роберт посещал воскресную школу. Он ходил в баптистскую церковь до тех пор, пока его приятель Линдсей Тайсон не заставил Роберта сходить с ним на службу в методистскую, находящуюся напротив редакции местной газеты.

Позже, будучи взрослым, Роберт перестал посещать церковь. Он называл себя агностиком, но, как и его отец, проявил заинтересованность индийской теорией переселения душ. Всю жизнь им владела тяга к самоубийству, которая еще больше подкреплялась постулатами этой философии Преданные сторонники христианской доктрины считающие самоубийство грехом, наказание за который — вечное проклятие и горение в аду. Индийская же философия, в которой реинкарнация была основной доктриной, и множество культов было образовано в соответствии с ее догмами, напротив, прекрасно укладывалась в сознание потенциального самоубийцы, верившего, что смерть — это не уход в вечное забвение, а наоборот — вознесение к яркому свету лучшего бытия. Поэма Говарда «Дьявол-искуситель» — прекрасно отражает это трагическое противоречие. Описывая свое разочарование жизнью и надежду на покой после смерти, главный герой, в конце концов, берет пистолет и стреляет в себя со словами: «И душа моя плавно летит из области тени к свету».

Несмотря на то что Айзек Говард постоянно переезжал с места на место, в попытках реализовать свои бесконечные несбыточные мечты, земных благ ему хватало лишь на оплату счетов и для обеспечения семье более или менее сносного существования. Наличные в доме Говардов были редкостью. Некоторые пациенты «забывали» заплатить нетребовательному доктору или длительное время тянули с оплатой. Другие вместо денег предлагали овощи и фрукты со своего огорода или же мясо только что забитой скотины.

Нехватка денег была причиной постоянных раздоров между Айзеком и Эстер, которая так и не осознала, что наступил кризис, и продолжала отчитывать мужа за то, что он оказывал свои услуги в обмен на продукты. Несмотря на то что доход Говардов мало чем отличался от доходов большинства горожан в Кросс Плэйнс в первые годы после Первой мировой войны, отсутствие денег на такую роскошь, как мороженое и журналы, заставляло Роберта ощущать себя почти что нищим. Он позже упоминал об этом в письме к Лавкрафту: «Я был бедным всю жизнь, так же, как и мои друзья».

Роберту приходилось самому зарабатывать себе на карманные расходы, потому что родители денег ему не давали. Он с отвращением писал о различной мелкой работе, которую ему приходилось выполнять, и вспоминал, как был мальчиком на побегушках. Юный Роберт занимался тем, что вывозил мусор, стоял за прилавком в бакалейном магазине, «перетаскивал багаж» и «рыл канавы». Однажды на каникулах он работал в модном салоне Полищука. Вот как Говард вспоминает об этом:

«Как-то я работал в магазине одежды, принадлежавшем одному еврею. Перед каждой распродажей — а в таких магазинах они происходили постоянно — я в соответствии с распоряжением хозяина — удешевлял товары. Например, пара брюк после снижения цены стоила пять долларов. Я выводил на ярлыке крупными цифрами — 9.50$, затем зачеркивал их жирной линией и снизу приписывал — 5$».

В 1921 году Роберт стал постоянным читателем «Приключенческого журнала», самого популярного из дешевых изданий, выходившего три раза в месяц. Как-то, перечитав все доступные ему номера и страстно желая прочесть что-нибудь новое, Роберт вспомнил, что журналы продаются и в аптеках-закусочных. С пристальным интересом рассматривая журналы в городской аптеке, он внезапно обнаружил, что для покупки журнала ему не хватает двадцати пяти центов. Не растерявшись, он попросил записать журнал на его счет и заплатил за него, когда появился следующий выпуск, чтобы опять взять его в долг и сполна насладиться чтением.

Юный Говард и его закадычные друзья часто ходили на «охоту». В основном это были обыкновенные прогулки на природе. Том Уилсон объяснял: «Роберт отправлялся на охоту, но никогда никого не убивал».

Роберт, по его словам, стремился к «единению с природой». Как-то раз, в 1923 году, после окончания высшей школы в Браунвуде, Роберт пошел на охоту вместе с Бэйкером, Тайсоном и Уилсоном; мальчики предполагали поохотиться на енотов и опоссумов. Они поймали опоссума, но зверек притворился мертвым. Роберт поднял и осмотрел его. Когда же он опустил его на землю, опоссум внезапно ожил и сильно укусил Роберта за ногу — так, что пошла кровь. Роберт запрыгал, отчаянно пытаясь стряхнуть вцепившегося в него зверька. Наконец тот разжал зубы, похожие на иглы. «Даже после этого он не позволил нам убить его», — вспоминает Уилсон.

Любовь Роберта к дикой природе неудивительна, так как имеет связь с некоторыми чертами его личности. Хэролд Ф. Сирлс, психиатр, утверждает, что первые детские впечатления усиливают зависимость ребенка от родителей и его привязанность к ним. Затем любопытство переключается на материальные объекты, например любимого плюшевого мишку или детское одеяльце. Д-р Сирлс называет такие предметы «транзитивными». У нормально развивающихся детей такая любовь к вещам постепенно перерастает в любовь к людям, эти перемены начинаются в период полового созревания подростков. Поэтому большинство детей от полной зависимости от родителей переходят к самостоятельным отношениям со своими сверстниками — одноклассниками, возлюбленными, соседями и товарищами по работе. Сирлс пишет:

«Те люди, которым… не удается осуществить этого в подростковом периоде, в течение всей своей жизни продолжают отождествлять себя с Природой, а не с людьми. Они чувствуют особенно тесную, почти интимную связь с Природой, а к людям относятся враждебно; люди кажутся им чужими».

У д-ра Говарда до некоторой степени было такое же отношение к природе. Джек Скотт, талантливый редактор журнала «Кросс Плэйнс Ревю», вспоминает, как однажды в осенний полдень доктор остановил свою машину перед редакцией и несколько раз нажал на гудок. Не обращая внимания на толпу клиентов, пришедших заказать рекламные объявления, телефонные звонки, сообщения о полученных новостях — со всем этим приходилось иметь дело единственному в городе типографу и газетному издателю, — Скотт вышел на улицу.

«Привет, док, — сказал он, — здесь машину ставить нельзя! Что вам нужно?

— Садись в машину, — приказал д-р Говард, указывая на сиденье рядом с собой. — Я хочу тебе кое-что сказать».

После непродолжительной борьбы его природной воспитанности с любопытством Скотт уселся рядом с ним, стараясь не обращать внимания на клиентов, смотревших на него в окно.

«Я только что из Коттонвуда, — начал доктор. — Ты знаешь, какой дорогой нужно туда добираться? Деревья растут так тесно по обеим сторонам дороги, что их ветки переплетаются над ней. Листья падали прямо на меня и кружили над дорогой. Я остановил машину и подумал о тех людях, которым я помог появиться на свет, и о тех, которых я навещал в их последние дни. Люди похожи на листья, кружащиеся над дорогой в Коттонвуд. Они живут, затем кружатся над землей, падают и умирают. После этого они предаются забвению».

На мгновение доктор погрузился в задумчивость. Затем промолвил: «Вот и все. Можешь выходить из машины. Я просто хотел рассказать тебе об этом».

В такой бесцеремонной манере д-р Говард выражал те же самые мысли, которыми Роберт делился со своим другом Хэролдом Присом. Для кельтов, говорил он, упавший лист может иметь большее значение, чем падение империи.

В подростковом возрасте в характере Роберта все ярче проявлялись две черты, характерные, по Сирлсу, для любящего природу мизантропа. Одной из них было отдаление от мира людей; другой — запоздалое, «нерешительное» сексуальное развитие. В то время как другие в подростковый период с восторгом узнают о существовании противоположного пола, Роберт с каким-то фанатичным упорством отказывался доверять людям, особенно женщинам, за исключением матери. Он не обращал внимания на девочек в классе и избегал школьных вечеринок и совместных вылазок на природу. В тех редких случаях, когда он оказывался в смешанной компании своих сверстников, он был застенчив и необщителен и как можно скорее старался уйти.

Однако он все же не избежал мальчишеской любви; это произошло в 1921 году, когда пятнадцатилетний Роберт оказался в гуще ежегодно устраиваемого карнавала. Он хотел посмотреть соревнования по боксу, так как сам занимался этим видом спорта и иногда даже подумывал о карьере профессионального боксера.

Проталкиваясь сквозь толпу любопытных зрителей, он замер от восхищения, увидев девочку в карнавальном костюме, которая вела себя крайне непринужденно. Он видел ее лишь какое-то мгновение, затем она скрылась в палатке. Но у Роберта захватило дух от непонятной боли и сладкого томления, которыми всегда сопровождается первая любовь — страсть, о которой объект любви и не подозревает. В глазах Роберта эта девочка олицетворяла свободу, живость, приключения, переживания — все то, чего так не хватало в его жизни. В течение нескольких лет у него перед глазами стоял образ девочки в ярком карнавальном костюме; он игнорировал более земных и доступных девушек из своего города. Та девочка — или ее сложившийся в мозгу Роберта образ — бесспорно повлияла на его представление о женском идеале.

Три года, с осени 1919 до конца весеннего семестра 1922 года, Роберт посещал ненавистную ему школу в Кросс Плэйнс. Варвар до мозга костей — каким он себя считал, — Говард с трудом выносил строгую школьную или любую другую рабочую дисциплину и никогда не мог безоговорочно принять правила, установленные кем-то другим. Его редко устраивали даже те стандарты, которые он устанавливал сам для себя.

И все же, если он принимал решение сделать что-то, ничто не могло его остановить, о чем свидетельствует следующий пример. Как многие мальчишки, вступающие в полный противоречий подростковый период, тринадцатилетний Роберт впервые попробовал курить; но к тому времени, как Говарды переехали в Кросс Плэйнс, он бросил это занятие. Годы спустя он предложил Э. Хоффману Прайсу следующее эксцентричное объяснение: «Запах табачного дыма — самый отвратительный из всех». И глубокомысленно добавил: «Боюсь, я непоследователен. Я дышу, и тот сукин сын тоже!»

Одноклассники Роберта помнят его как худого, высокого и симпатичного парня с хорошим телосложением. В школе его считали тихим и скрытным. Вежливый, но необщительный, он не принимал участия в школьных мероприятиях, не доставлял неприятностей учителям и получал оценки выше средних. Больше всего ему нравилось заниматься историей: по этому предмету он был лучшим в классе. Роберт изучал латынь, думая, что это поможет ему лучше усвоить испанский язык в колледже, но в колледж он так и не поступил, поэтому в испанском освоил лишь азы.

Говард сам называл себя лентяем и был уверен, что мог бы учиться гораздо лучше, если бы заставил себя по-настоящему заниматься. Возможно, проблема была вовсе не в лени, а в том, что он направлял свои усилия и энергию отнюдь не на учебу. Люди, работающие в состоянии постоянного эмоционального стресса, независимо от того, осознают они это или нет, расходуют такое огромное количество энергии на то, чтобы справляться с накопившимся гневом, ненавистью или страхом, что на творческую деятельность у них остается мало сил.

В свободное от учебы и выполнения домашних заданий время Роберт жадно читал. Позже он говорил, что его плохое зрение и необходимость носить очки для чтения — следствие того, что как-то во время занятий боксом его ударили в глаз, а также того, что он «часто читал в темноте, сидя на поленнице дров». Роберту нужно было постоянно носить очки, но он боялся, что какой-нибудь недоброжелатель может ударить его по лицу.

Мы попытались выяснить как можно больше об этих «врагах», о которых Роберт продолжал упоминать в течение всей взрослой жизни. Единодушное мнение всех, кто знал Говарда, сводится к тому, что все враги были лишь плодами его воображения. Для него границы между реальностью и воображаемым миром были размыты, поэтому Роберт относился к воображаемым недоброжелателям как к настоящим врагам из плоти и крови. Когда Говарду было уже около тридцати, он спросил Хоффмана Прайса о том, есть ли у того враги. Узнав, что у Прайса их нет, он не поверил ему. Как же может быть так, что у человека нет неприятелей? Если уж на то пошло, у любого героя из приключенческой литературы обязательно было несколько врагов. То, что врагов иметь плохо, а постоянно остерегаться их означает подвергать себя стрессам и отнимать у себя время, Говарду никогда в голову не приходило.

Доктор Говард все еще продолжал лелеять слабую надежду, что его сын станет медиком; однако с каждым годом Роберт все больше хотел стать писателем. Кроме матери, которая гордо рассказывала всем соседям о том, что ее сын — будущий писатель, единственным человеком, поддерживающим его юношеское стремление к литературной карьере была его учительница английского языка, Дорис Пайл.

Ободряемый мисс Пайл, Роберт написал рассказ и отослал его в «Приключенческий журнал». Рассказ, конечно, не приняли. Несмотря на то что почти все первые попытки вхождения в литературу обречены на подобный провал, Роберт воспринял отклонение рукописи как личное оскорбление. Двенадцать лет спустя он жаловался: «Я так и не смог продать ни один рассказ в „Приключения“; наверное, после той первой неудачной попытки я не захотел больше с ними связываться!»

Продать рассказ в «Приключения» было мечтой всей жизни Говарда. Ему удалось опубликовать много своих рассказов, но ни один из них он не сумел продать в «Приключенческий журнал». Хотя они все-таки напечатали два небольших произведения Говарда, но не заплатили ему за них. В журнале была рубрика, называвшаяся «Старые песни», и в 1926–1927 годах в ней появились тексты двух песен, сочиненных Говардом; одна из них называлась «Молодой Джонни», другая — «Ручьи Сэнфорда».

Неудачная попытка Говарда продать рассказ в «Приключения» — никак не была связана с его первым литературным опытом 1921 года: редакторы очень скоро забыли о ней. Дело было в том, что Роберт осмелился соперничать с такими талантливыми и признанными авторами, как Гарольд Лэм и Тэлбот Мэнди. И в то время, и годы спустя рассказы Говарда не соответствовали литературным стандартам, установленным этими выдающимися писателями. Проживи он немного дольше, сформировавшись и как писатель, и как личность, он вполне мог бы достичь своей цели, в то время как писатели старого поколения, публиковавшиеся в «Приключениях», ушли бы со сцены.

Когда Роберту было шестнадцать лет, он создал образ одного из своих главных героев, Соломона Кейна, английского пуританина, который в конце XVI века, во времена правления королевы Елизаветы I, предпринимает кругосветное путешествие. Соломон Кейн отличается от большинства героев Говарда. Он не бесчинствующий хулиган, не вор в законе, не ловкий авантюрист, а человек со строгими нравственными принципами, посвятивший свою жизнь борьбе с несправедливостью. Всегда одетый в черное, угрюмый и неуклонно придерживающийся строгой морали, он мучается из-за душевных метаний, размышлений о бессмысленности бытия и сомнений религиозного характера. Кейн — более сложная натура и, в рамках фантастико-приключенческой литературы, более правдоподобная по сравнению с известными героями Говарда, созданными им позже.

Работая над образом своего главного героя, писатель обычно наделяет его некоторыми чертами своего характера — включая самые тайные стремления, страхи и надежды, укрупняет их и приписывает своему герою. Говард писал про Соломона Кейна:

«Я придумал Соломона Кейна, когда учился в старших классах, мне было тогда около шестнадцати, но прошло несколько лет, прежде чем его образ, как и другие персонажи, о которых я уже упоминал, появился на бумаге. Возможно, он был следствием моего восхищения определенным типом людей, живших в шестнадцатом веке, — холодных, сдержанных, обладающих железной волей борцов с несправедливостью».

Даже если мы отвлечемся от трагической борьбы Соломона с миром зла, характером Говард больше напоминает Кейна, нежели Конана. Как и Кейн, он был, в общем-то, пуританином. Говард был настолько законопослушен, что, прогуливаясь по улицам Кросс Плэйнс, никогда не осмеливался сокращать путь, проходя по участкам соседей, хотя все в городке поступали именно так. Говард же упорно огибал их лужайки. Единственное исключение составлял участок Линдсея Тайсона, по нему он ходить не боялся. Один раз Роберт нашел кошелек с пятьюдесятью долларами (по нынешним меркам это составляет несколько сотен долларов). Он начал поиски владельца и в конце концов возвратил ему утерянную вещь. Тот дал ему десять долларов в качестве вознаграждения. Позже Говард с иронией рассказывал об этом Тайсону: «Я заработал десять долларов на своей честности; но, с другой стороны, из-за нее же я потерял сорок». Как-то его друг, Тевис Клайд Смит, остроумно заметил, что Роберт «был живым воплощением Соломона Кейна в гораздо большей степени, нежели Конана».

В Техасе 1920-х годов для поступления в колледж бьшо необходимо закончить одиннадцать классов школы. В Кросс Плэйнс школьная система предусматривала только десять классов, поэтому ученики, собирающиеся поступить в колледж, обучались в течение еще одного необходимого для поступления года в Браунвуде, расположенном в двадцати трех милях от города. Даже те, кто учился в городах, где было одиннадцатилетнее образование, стремились попасть в Браунвуд, потому что школа там была более оснащенной, как с точки зрения учебного оборудования, так и по составу преподавательского коллектива.

Осенью 1922 года, после семейного отдыха на море в Чамберси, Роберт поступил в одиннадцатый класс Браунвудской школы. В то время она была переполнена. За партами, предназначенными для двоих, сидело по три ученика. Положение изменилось к лучшему на следующий год, когда было построено отдельное здание для младших классов.

Миссис Говард полагала, что семье следует переехать в Браунвуд, чтобы сын после учебы мог возвращаться домой. Но доктору Говарду идея пришлась не по душе. Он жаловался Бэйкерам, что Эстер и Роберт все больше отдаляются от него. Однако в конце концов доктор сдался и снял для них дом на Уилсон-стрит, в нескольких кварталах от центра города. Айзек Говард остался в Кросс Плэйнс, чтобы продолжить работу, но приезжал в Браунвуд на каждые выходные.

Возможно, Айзек Говард смутно и сознавал, что нужно что-то предпринять, чтобы разорвать нить, связывавшую Роберта с матерью, а возможно, он просто не хотел оставаться один. Теперь мы никогда не узнаем, какие аргументы были приведены в данном случае и какие были найдены компромиссы.

Роберт решил заняться естественными науками, что было странным выбором дня человека, до сих пор не проявлявшего к ним интереса. Возможно, к этому подтолкнул сына д-р Говард, поскольку это было необходимо для изучения в колледже медицины. Он все еще надеялся, что Роберт почувствует тягу к врачеванию. Такая надежда — яркий пример заблуждения родителей Говарда, не желающих понимать, что из-за отвращения, которое их сын испытывал при виде крови и мучений больных, он никогда не выберет для себя эту стезю.

Результаты занятий естественными науками оказались совершенно неожиданными. Несмотря на то что Роберт считал учителя биологии жалким неудачником, неспособным утихомирить расшумевшихся учеников, он получил отличные оценки. На выпускном экзамене оценка Роберта по биологии была равна 100 баллам, в то время как по экономике — 85, а по английскому — 80. Но он не проявлял ни малейшего интереса ни к экономике, ни к естественным наукам. Оба эти предмета символизировали скучные, прозаичные, ограниченные и приземленные стороны жизни для молодого человека, чье воображение стремилось к совершенно иным сторонам бытия.

Десять лет спустя Роберт яростно выступал против поверхностной и эфемерной науки и против засилья ее материалистических догм. Он делал небольшую поправку, утверждая, что ничего не имеет против «истинной науки», только против притязаний некоторых ученых и инженеров, чья самоуверенность намного превосходит их действительные познания. Он также заявлял, что никогда не пытался писать научно-фантастические произведения, так как забыл все, что проходил в Браунвудской средней школе, а его познания в науке слишком скудны, чтобы писать подобные рассказы убедительно.

Тем не менее Роберт утверждал, Что из него мог бы выйти неплохой биолог. На самом деле, об этой профессии его заставил задуматься учитель биологии. Он говорил, что ему, возможно, больше удавалась бы биология, чем сочинение рассказов, но у него не было никакого желания заниматься первым.

Роберт живо интересовался такими естественными науками, как антропология и археология. Он хотел бы провести свою жизнь, раскапывая развалины древних городов, но, не обучаясь в колледже, не мог систематически заниматься этими предметами. Все свои знания в данной области он почерпнул из книг, которых прочел почти без разбору великое множество. Во многих из них излагались уже устаревшие взгляды и факты. В одном из своих рассказов Роберт упоминает некоего антрополога Боаза, но представляется маловероятным, что он действительно прочел хоть одно произведение Франца Боаза (1858–1942), одного из первых разоблачителей теории превосходства «арийской расы».

Так же непримиримо Роберт относился и к экономическим наукам, утверждая, что это абсолютно чуждый ему предмет, по которому он не знал ровным счетом ничего. Но это не помешало ему высказывать свое негативное мнение о государственной экономической политике и, гораздо позже, ловко подгонять свои рассказы под требования редакции журнала и продавать их. И все же отвращение к экономике сказалось на его произведениях. Соломон Кейн был бы гораздо более правдоподобным персонажем, если бы имел какие-то средства к существованию, а не натыкался в нужный момент на сундуки с сокровищами, необходимыми для того, чтобы позволить себе странствовать по всему миру.

Возможно, Роберт и провалил бы экзамен по математике, если бы его не сдавали в два захода. Во второй раз из всех учеников пришел только он один. Учитель заметил, что тот едва справился с первой частью, и выразил надежду, что результаты второй будут лучше. «Нет, — сказал Роберт, — я уже решил ту единственную задачу из учебника, с которой мог справиться». Узнав, что по всем остальным предметам у Говарда хорошие и отличные оценки, учитель избавил себя от лишних забот и поставил ему 60 баллов, которые он получил за первую часть работы, как оценку за весь год.

Из школьных учителей на Говарда самое большое влияние оказала Ози Мэдген, которая преподавала американскую литературу и была критиком в школьной газете, называвшейся «Сплетник». Мисс Мэдген проверяла сочинения Роберта, учила его отшлифовывать их и рассказывала о загадочных вещах — сравнениях и метафорах.

Впервые произведения Роберта опубликовали еще в ту пору, когда он учился в Браунвуде. «Сплетник», начавший выходить за год до того, как Говард поступил в одиннадцатый класс, учреждал призы за лучший короткий рассказ. Роберт написал, два рассказа, оба из которых появились в выпуске от 22 декабря 1922 года. За рассказ «Золотая рождественская мечта» он получил золотую десятидолларовую монету, а за рассказ «Запад есть Запад» — пять долларов. Ни одна из историй не представляет собой особой ценности для потомков, но обе они грамотно написаны и выглядят гораздо интереснее и лучше, чем обычные школьные сочинения.

«Золотая рождественская мечта» — это сентиментальная история о том, как некий мошенник, уроженец западной части Америки, продает одному простаку иссякший золотой прииск и приходит в ярость, узнав, что этот человек обнаружил там золото. Он ищет удобного случая покончить с удачливым владельцем прииска, но не решается убить его, потому что наступило Рождество. «Запад есть Запад»- коротенький смешной рассказ о неопытном наезднике, пытающемся скакать на норовистой, брыкающейся лошади.

«Достань мне, — сказал я управляющему ранчо, где проводил каникулы, — смирного, объезженного мустанга, на котором я мог бы спокойно разъезжать среди холмов и преследовать бизонов. Ты ведь знаешь, что я не умею ездить верхом, поэтому мне нужна спокойная лошадка, и я даже не буду возражать, если она уже пожила на этом свете».

Хотя Роберт не стал штатным сотрудником «Сплетника», он регулярно писал для него истории и рассказы. Им было написано их такое количество, что газета продолжала публиковать их еще полтора года после того, как Роберт окончил школу. В мартовском выпуске 1923 года появилась хвалебная редакционная статья, которая на пятьдесят лет вперед предопределила отношение к Роберту современных почитателей его таланта:

РОБЕРТ ГОВАРД, АВТОР КОРОТКИХ РАССКАЗОВ

Читали ли вы рассказы Роберта Говарда в последних выпусках «Сплетника»? Если нет, то вы много потеряли. О его рождественской истории с похвалой отозвался редактор «Браунвудского Бюллетеня», а последующие его рассказы столь же хороши.

Нам повезло, что среди учеников школы есть такой талантливый автор, и мы надеемся, что он будет продолжать писать для нашей газеты. Большинство его рассказов написаны в стиле О'Генри, Брег Гарта и Марка Твена и так же интересны, как и их произведения. Его рассказы богаты событиями, а остроту им добавляют крепкие словечки и сленг. «Сплетник» обычно стоит десять центов, но если в нем опубликован рассказ Роберта Говарда — то гораздо больше! Читайте его рассказ «Шейх» в этом выпуске!

Одна из ранних сохранившихся историй Говарда называется «Вот оно что, или Тайна ожерелья королевы». Это пародия на рассказы о Шерлоке Холмсе, но литературному отцу великого сыщика она не могла дать повода для беспокойства.

В первый год своей учебы в школе Роберт подружился с одноклассником, жителем Браунвуда, по имени Труэтт Винсон. Как-то весной 1923 года один из школьных приятелей спросил Винсона, знает ли он Роберта Говарда. Этот приятель — очень высокий, стройный парень с повелительным голосом, по имени Тевис Клайд Смит — вспоминает:

«Мы стояли на школьной площадке, когда Труэтт вдруг заметил: „Ну, вот и он“. Я сказал Труэтту, что хотел бы познакомиться с Бобом, и тот, окликнув его, представил нас. Мы пожали друг другу руки, если это можно так назвать, потому что Боб лишь вяло протянул свою: мы называли такое рукопожатие „полотенцем“.

Клайд Смит, как называли его друзья, хоть и был на два года моложе Говарда, тоже мечтал о литературном успехе. С помощью Винсона он выпускал любительский журнал небольшого формата, печатая его самостоятельно. Вскоре после знакомства он и Роберт начали совместную работу над рассказом, который назывался „Великий тигр“, они собирались издавать его по частям в журнале Смита. Проект скоро был забыт, но все трое остались хорошими друзьями вплоть до смерти Говарда тринадцать лет спустя.

Другие ученики относились к Говарду так же, как и те, что учились с ним в Кросс Плэйнс. Он был неизменно учтив, но скрытен, и не принимал участия в совместных мероприятиях. В школе было общество, называвшееся „Каблуки“, в которое входили избранные представители мужской половины. У девочек было аналогичное общество. В силу своих достаточно высоких оценок Говард был зачислен в — Каблуки» и в ежегоднике отмечался как его член вместе с Труэттом Винсоном и Остином Ньютоном, его старым приятелем из Кросс Плэйнс. Деятельность общества заключалась в основном в «вылазках» — пикниках на природе, иногда сопровождавшихся тайным принятием спиртных напитков. Несмотря на любовь Роберта к прогулкам на природе, члены общества не припоминают, чтобы он принимал участие в этих пикниках. Он даже не поставил свою подпись на отпечатке подошвы ботинка, на которой подписались все остальные члены общества и фотография которой была помещена в ежегоднике.

Неизгладимое впечатление на Роберта произвел один несчастный случай. Клайд Смит рассказывает:

«В то время Боб учился на четвертом, а я — на втором курсе. Один из его однокурсников покончил жизнь самоубийством за несколько недель до выпуска. Бобу тогда было семнадцать, а мне пятнадцать лет. Эта смерть очень повлияла на него, и с течением лет он все более настойчиво защищал право человека на самоубийство, намекая на то, что это лучший способ уйти из жизни».

К сожалению, мы не смогли узнать об этом печальном происшествии больше, чем рассказал Смит. Говорят, после смерти Говарда его отец заявил, что в Браунвуде Роберт был членом клуба «самоубийц», где члены давали торжественное обещание покончить жизнь самоубийством после смерти своих матерей. Говорят также, что два члена этого клуба покончили с собой до того, как это сделал Роберт, но все это больше похоже на деревенские сплетни вроде тех, в которых говорится, что Роберт оставил после себя состояние в десять тысяч долларов или что в его машине было сделано хитрое устройство — пистолет, автоматически выстреливший в тот момент, когда он сел в машину. Такие слухи нельзя воспринимать всерьез.

Ранней весной 1923 года Роберт получил диплом, и д-р Говард приехал в Браунвуд, чтобы забрать жену и сына домой. Так как Роберт был очень решительно настроен против медицинской карьеры, встал вопрос, следует ли ему поступить в гуманитарный колледж. В Браунвуде было два таких колледжа, Говард Пэйн и колледж поменьше — Дэниэл Бейкер.

Даже несмотря на то что Эстер Джейн Говард боялась оставить сына без своего надежного присмотра, она убеждала его поступить в колледж, как и его друзья — Тайсон и Винсон. Но Роберт заупрямился… Он не хотел поступать в колледж. С него уже хватило сидения в классах, выговоров учителей и жестких расписаний занятий. Более того, в колледже ему пришлось бы заниматься множеством обязательных предметов, которые совсем его не интересовали. Он заявлял, что ненавидит письменные предметы, хотя ни разу в жизни этим не занимался. Ему хотелось остаться дома, совершенствуя свой писательский талант и зарабатывая необходимые деньги какими-нибудь случайными приработками.

Здесь Роберт допустил серьезную ошибку, которую делают многие молодые люди и особенно начинающие писатели. Они считают, что раз обязательные предметы в колледже могут не найти мгновенного применения, то не стоит терять время на их изучение. Писатель никогда не знает, какие знания могут ему пригодиться. Обычно все, что знает писатель, может оказаться с течением времени чрезвычайно полезным. Десять лет спустя Роберт осознал справедливость этого утверждения:

«Я думаю, образование, полученное в литературном колледже, сослужило бы мне хорошую службу. Я считал, что не могу себе этого позволить, вот и все. Может, мне и понравилось бы учиться в колледже, но я ненавидел грамматику и школу слишком сильно, и с годами это чувство не исчезло».

Утверждение Говарда, что бедность удерживала его от поступления в колледж — всего лишь запоздалая попытка оправдать свою ошибку. На самом деле он без труда мог бы справиться с этой проблемой. Плата за обучение была не такой уж высокой, и он легко бы мог совмещать учебу с работой на полставки. Ну и конечно Доктор Говард, желающий, чтобы его сын добился успеха, не отказался бы помочь Роберту. Настоящей причиной, скорее всего, была все та же:

«Я терпеть не мог школу и ненавижу даже воспоминания о ней. Я имею в виду не занятия; у меня не было проблем с заучиванием той чепухи, которую они выдавали нам в форме уроков — кроме арифметики, и даже ее я мог бы хорошо знать, если бы дал себе труд заниматься этим предметом… Обычно я занимался ровно столько, чтобы не провалить экзамены, и не особенно жалею, что бездельничал. Но что я действительно ненавидел, так это ограниченность — все делалось с точностью часового механизма; все, что я говорил и что делал, находилось под постоянным контролем; больше всего мне была ненавистна мысль, что кто-то мог думать, будто имеет власть надо мной, что кто-то мог требовать от меня ответственности за мои действия и вмешиваться в мои мысли».

Другими словами, не бедность препятствовала поступлению Роберта в колледж, а независимость духа и абсолютная нетерпимость к надзору в любом его виде (исключение составляла его мать), которые привели этого так и не привыкшего жить в обществе человека к тому, что он стал поступать во вред себе. Немногие из злоключений в жизни Роберта более трагичны, чем это, когда он впервые в жизни не послушался совета своей матери; это был редкий случай, когда миссис Говард была права, а ее сын — нет. Колледж мог бы дать Роберту шанс избежать судьбы, которая его подстерегала.

Леон СПРЭГ ДЕ КАМП