Железный Грааль

Глава 7 СЫНОВЬЯ ЛЛЕУ

Свирепая буря налетела с запада и закрыла для них пролив, отделяющий Альбу от материка. Урта, вождь корнови, стоял на высоком утесе на краю страны бельгов, глядя через кипящее серое море на далекую белую полоску – берег его родной земли. Раны, полученные в поединке, зажили, и он снова был полон сил.

Внизу на прибрежной гальке стояла женщина. Ветер развевал ее светлые волосы и хлопал бы полами плаща, если бы она не завернулась в него так плотно. За ее спиной две лодки, готовые перенести их через пролив, стояли на берегу, закрепленные колышками и укрытые от дождя. За них пришлось отдать двух из четырех оставшихся лошадей. Лодочники, молодые неразговорчивые атребаты, часто плавали в страну туманов, перевозя вино и бронзу, реже – мясо или заложников. Но выйти в такое бурное море они не осмеливались.

Женщина – Уланна, охотница из племени скифов, дочь царя Андрогона, – привыкла к теплой погоде и более приветливым водам. Она обернулась, так и не отодвинувшись от обдававших ее ледяных брызг прибоя, и сурово взглянула на человека на утесе. Чайки пронзительно кричали, кружа над ними, но голос женщины перекрыл шум волн и вопли чаек.

– Унылое море. Пустынные просторы. Здесь нет ни капли тепла.

– Оно бывает и веселым, и ласковым! – крикнул в ответ Урта. – И оно не обязано доставлять тебе удовольствие. Оно охраняет остров и его королевства. Мое в том числе!

– Ужасный ветер. Пробирает до костей!

– Чем хорош ветер, – отозвался Урта, сложив руки трубой, – это тем, что он проходит навылет и не застревает в костях!

Уланна прищурилась:

– Что-то ты весел, несмотря на бурю.

– Почему бы и нет? Я наконец стою у границы моей страны. Далековато к югу, признаться, и все же дом уже виден.

– Только когда стихает ветер, – напомнила Уланна, но ее слова почти потонули в шквале.

– Ничто не вечно, как бы сильно оно ни было!

– Ничто? Даже любовь? – в полный голос прокричала женщина. Она ожидала ответа, скрестив руки на груди и склонив набок голову.

– Не слышу! – усмехнувшись, прокричал в ответ Урта.

Он отошел от края утеса и зашагал по крутой тропе к селению, где они нашли приют и лодки. Две лодки: одна для Урты, двух его людей и двух псов; другая для коней и колесницы. Катабах и Манандун, утэны Урты, грелись у огня. Натянутые на распорки плащи защищали их от ветра. На земле поверх свежей соломы были расстелены конские попоны. Входя, Урта услышал ворчание Катабаха:

– Ну и местечко!

За этими стенами скрывалось грубое общество, и Урта предпочел неудобства загона для скота радостям общинного круглого дома.

Катабах медленно поворачивал на вертеле ощипанную куриную тушку. В мрачном доме было, по крайней мере, тепло.

– Кому-то не хочется, чтобы ты добрался до дому, – сухо продолжал он. – Сперва не та река, теперь не та погода…

Он намекнул на то обстоятельство, что Урта, с отчаянной и неоправданной самоуверенностью, вывел их несколько дней назад не в ту долину. Вместо мутных вод реки, протекающей по землям Сомы и впадавшей в море в самой узкой части пролива, они вышли в широкую и чистую Секвану и оказались далеко к югу, после чего чуть ли не семь дней потратили, добираясь к этому скалистому берегу, откуда видна была Альба.

– После того, что мы уже прошли, – возразил вождь, пожирая взглядом курятину, – меня ничто не остановит. Даже те ублюдки, что живут за белыми скалами на нашем берегу.

Манандун мрачно пробурчал:

– Те меня не беспокоят. Они только и могут, что вопить с берега да торчать на переправах. А вот ублюдки с севера, тринованты! Они собирают головы, как мы собираем яйца, и запасаются заложниками, как другие – мясным скотом. И больно уж странные боги бродят в их лесах.

– Мало ли странного мы повидали за последнее время, – напомнил Урта.

Манандун зябко поежился. Он устал. Все они устали. Дорога из Македонии оказалась долгой и утомительной. Урта большую часть пути провел между жизнью и смертью. Раны не торопились заживать. Зато теперь, исцелившись, он был полон неистощимой бодрости.

А вот воины оказались на пределе. Им не терпелось добраться до дому, и в то же время они мало надеялись обнаружить там что-нибудь, кроме пустыни. Оба знали, что их родные погибли. И знали, что двое детей правителя спаслись. Они были утэны Урты, и делом чести считали доставить правителя домой целым и невредимым.

– Надо украсть лодки, как только переправимся на ту сторону, – проворчал Манандун, – и плыть к северу вдоль берега.

Катабах недоверчиво покачал головой:

– Знаешь, сколько лодок затонуло у этих берегов? Там дно внезапно поднимается, и песок на мелях засасывает корабли, как карась – мух! Рассказывают, что в отлив над водой виднеются мачты и на реях хлопают обрывки парусов. И к гнилым обломкам привязаны облепленные тиной утопленники. Или ты у нас искусный кормчий?

– С каких пор ты веришь всяким сказкам? – сухо поинтересовался Манандун. – Ах да, забыл! Ты же бывший друид. Ну, зыбучие пески – это просто легенда. А вот твари в лесах Тринованты живут давным-давно и очень опасны. Это тебе не сказки.

Оба оглянулись на улыбающегося Урту.

– Кроме шуток, – сказал тот, – мне не нравится мысль о морском плавании к северу – есть там зыбучие пески или нет. Впрочем, как и идея бродить по лесам, живут там бешеные вепри и псы с горящими глазами или нет. Так что я согласен с Манандуном: переправимся на ту сторону, а лодки возвращать не станем. И пройдем на них рекой к северо-западу, до самых границ нашей земли. Конечно, это тоже небезопасно. Но Уланна хорошая охотница и чует верную дорогу.

Манандун с Катабахом многозначительно переглянулись.

Урта негромко проговорил:

– Объясните, что означают эти взгляды.

Ответил Манандун:

– Эти взгляды означают всего-навсего, что я не уверен, поможет ли ее чутье в море. Но если ты на нее полагаешься, мне этого довольно.

Катабах эхом отозвался:

– Они означают всего лишь, что я сомневаюсь, знает ли Уланна нашу землю, Альбу, с ее лесами, долинами, реками, горами, равнинами, кланами, опасностями и радостями. Но если ты доверяешь ее искусству, мне этого довольно. Ты, может быть, знаешь что-то, чего не знаем мы.

– Я не доверяю ее искусству, – напрямик возразил Урта, предпочитая не замечать обиды в голосе воина. – Но мы: два коня, колесница и четверо людей – полгода шли холмами и долинами, через леса, какие мне и не снились, с севера Греческой земли, через снежные горы с ледяными пиками, через покрытые льдом реки, снова через леса, кишащие вепрями и враждебными племенами и голодными бродягами, и я сам по ошибке вывел нас слишком далеко на юг. И все это время ты, Манандун, прикрывал нам спину, а ты, Катабах, прокладывал путь. А я охотился, дожидаясь, пока вернутся силы. А Уланна, которую я люблю, – и не скрываю того! – Уланна кормила и чистила наших коней, и смазывала и чинила колесницу, и нюхом угадывала ветер и дождь, след зверя и цветок на ветке. Она стреляла для нас дичь на лету. В том, что мы добрались так далеко, ее заслуга не меньше вашей. При этом я согласен с вами. На Альбе она будет так же беспомощна, как любой из нас.

– Я о том, как ты живешь с этой скифской охотницей… – пробормотал Катабах.

– Да, я еще в тех горах к северу от Македонии почувствовал, что тебя что-то гложет.

Оскорбленный Катабах побледнел, его зеленые глаза враждебно сощурились.

– Айламунда, жена твоя, мертва, но никто не воздал ей должных почестей. Не пристало тебе делить одеяло с этой скифкой! Тяжело мне говорить такое, но ты нарушаешь запреты правителей! Пока живой дух Айламунды не проводили в путь к Острову Женщин, тебе следует быть, как говорят в Ибернии, «с унылым лицом и стенающим сердцем».

– Мы говорим «в печали», старый друг, и я поистине печалюсь. Просто у меня не было времени на стенания.

– Против закона, чтобы ты любил ски…

– Уланну! Дочь царя Андрагона, потомка Аталанты.

– Скифку! Против нашего закона, чтобы ты вел с ней «разговоры на подушке». Ты навлечешь горе на весь клан, если не воздашь должного матери твоих детей, дочери Арбама. Твоей подруге в войне и совете. Ты не омылся у ручья. Ты не сделал щита, чтобы защитить ее. Ты не прошел трехдневное поминание. Ты не пропел «Три Высокие Песни».

– Все это я намерен сделать, – спокойно возразил Урта. Добрый бог знает, как мне недостает Айламунды.

– По тебе не скажешь!

– Невежа!

– Это ты забыл правила чести!

Минуту двое мужчин сидели, уставившись в землю. Каждый сожалел о сказанных сгоряча словах. Потом Урта вдруг спросил:

– Катабах… что делать, если вдруг умрет мой любимый конь?

– Исполнить обычай. Потом взять и выездить нового коня.

– А если конь убит в битве?

Катабах, сообразив, к чему клонит правитель, покачал головой:

– Ясно, ты возьмешь нового коня тут же, на поле. Сравнение неравномерно. Насчет тебя и Уланны…

– Скифки? – поддразнил Урта. – Право определяется потребностью. Выбор делается необходимостью. Закон и обычай хороши, когда все на своем месте. Но когда Уланна вошла в мою жизнь, я был не на земле предков. Я воздам почести Айламунде, Катабах, старый друг мой, – у меня душа рвется сделать это. Владыка Лесов, услышь мои слова.

Простодушный Манандун буркнул:

– Не понимаю, о чем весь разговор. Если тепло, что дает Уланна, помогает правителю оставаться правителем – мы все разделим радость победы! Можно двигаться на запад, и северную дорогу мы знаем. Боги! Уланна умеет отыскивать следы и тропы. Лишь бы не повернуть назад, а там любая тропа в конце концов приведет нас домой, к Тауровинде.

Буря за ночь улеглась, и море стало спокойнее, однако надежды Урты не спешили оправдываться. Над землей и водой лежал густой туман, тихий и неподвижный. Урта с Манандумом вдоль берега прошли туда, где ждали корабельщики. Капли росы блестели у них в волосах и бородах.

– В какую погоду можно идти на веслах? – спросил Урта, но оба только покачали головами.

Рассекающий Волны, которого они называли Краакнором, всегда посылает такой туман, когда его дочери поднимаются с морского дна наверх. Спины у них покрыты песком, и корабль, наткнувшись на них, неминуемо застрянет и пойдет ко дну.

Манандун глядел недоверчиво, однако Урта, подозревающий, что буря могла передвинуть песчаные банки, решил не пренебрегать приметой местных жителей.

Кроме того, при такой видимости легко было сбиться с пути. Магнитного камня, помогавшего держаться прямо по курсу, не оказалось ни среди сокровищ утэнов Урты, ни у гостеприимных атребатов.

Между тем их хозяева тоже забеспокоились. Две лошади, которых Урта надеялся без труда заменить на той стороне, уже казались им малой платой за опасное плавание через пролив. Они поглядывали на крепкую, окованную железом колесницу, подаренную Урте в Македонии после поединка. Дважды они вежливо намекнули – и получили отказ. Тогда они предложили отвезти путников дальше к северу, минуя земли Тринованты, – и получили отказ. Урта с Манандуном не спешили обнажать мечи, но распустили завязки тяжелых шерстяных плащей.

Однако, если на берегу и могли возникнуть недоразумения, все они были забыты, когда перед рассветом сквозь туман с юга донесся ноющий звук рога, размеренные удары барабана и свист весел. Какое-то судно осторожно двигалось вдоль берега. Урта вышел к самой воде, не замечая, что ленивые волны заливают ему сапоги. Манандун стоял у него за плечом, всматриваясь в туман. У тех, кто плыл в такую погоду через пролив, должен быть проводник. Две маленькие лодки могли бы пристроиться к большому судну.

Корабль проходил мимо. Медленный, мерный бой барабана, скрип досок и снастей, в такт движению весел в тихой воде. Урта готов был окликнуть корабельщиков, но один из местных остановил его.

– Это почти наверняка береговые разбойники, – поспешно шепнул он. – В такую погоду они выходят на добычу. Расстояние отсчитывают по ударам весел. Смотри: как минуют песчаную отмель, войдут в устье.

Урта берегом поспешил туда, где в пролив скал впадали мутные воды маленькой речушки. Вдоль ее берегов тянулись деревянные причалы. Барабан смолк; слышался только тихий шорох волн на отмели и в тростниках. Туман то расходился на миг, то снова смыкался.

И он увидел корабль, лениво дрейфующий поперек течения. Мужчина, стоявший у огромной кормовой фигуры, и женщина, державшаяся за высокий форштевень, наклонились вперед и смотрели пристально.

Урта мгновенно узнал корабль: узкие недобрые глаза, нарисованные на носу, резная фигура Госпожи Леса северян, Миеликки, богини – покровительницы судна, развернутой лицом к палубе, ее длинные спутанные пряди словно летели по ветру. На борту щиты – с разными девизами. Десять весел на обращенном к земле борту нежно гладят воду. Низкий, стройный, красивый корабль. Корабль из иного века.

Арго.

Урта встретил взгляд Ясона, большого чернобородого человека, стоявшего в черном плаще и греческом медном шлеме перед грозной лесной богиней. Но Ясон, казалось, не замечал его. Женщина на носу, в плаще, блестевшем золотыми и алыми нашивками под спадающими свободным потоком каштановыми волосами, выкрикнула что-то на своем языке. Снова ударил барабан, весла поднялись и опустились.

Урта узнал Ниив, северную колдунью, которая всю дорогу в Дельфы дразнила Мерлина, пытаясь очаровать.

«Кто там еще на Арго», – задумался Урта. Кто еще из этих его «аргонавтов»? Двадцать гребцов, по десять на каждом борту, – значит, Ясону наверняка пришлось вербовать по пути новых. Там ли тот великан-дак, Рубобост? Со своим конем Рувио, способным в одиночку тащить волоком корабль? А может, и Мерлин сидит на одной из скамей – молодой парень, обращающийся с чарами, как Урта с оружием: с отточенной, сдержанной уверенностью? Мерлин, человек без возраста, сохраняющий юность, отказываясь использовать волшебный дар. Мерлин, почуявший что-то в Урте из Альбы, так же как сам верховный вождь почуял, какую роль в его жизни и судьбе сыграет немытый, заеденный вшами человечек, очутившийся – сколько же лет тому назад – на зимовке в одной палатке с Уртой и его утэнами.

С борта дивного корабля послышался вдруг птичий крик Ниив. Ее звонкий голос эхом разлетелся в невысоких меловых берегах. Урту пронизал озноб, волоски на затылке встали дыбом. Заметила она его? Или колдунья в забытьи? Душа покинула тело и нащупывает путь? Так, как в тот раз, когда Ниив сумела провести Арго в узкое, богатое мелями русло великой реки Рейн?

Блестя щитами по бортам, под грозным взглядом богини-покровительницы, корабль греков скрылся в тумане, уходя обратно в серое море, за тихий пролив.

Только теперь Урта услышал, что Манандун настойчиво окликает его. Старый воин побледнел от злости. Кажется, сообразил Урта, я грезил наяву.

– Это же Арго! – твердил рыжебородый Манандун. – Наш корабль! Наш старый корабль… почему мы не пошли за ним?

Оказывается, Манандун несколько раз окликал гребцов. Урта ничего не слышал. Моряки из прибрежного селения угрюмо молчали, и только один проговорил:

– Я уже видал такие корабли. Они из старого мира: корабли-призраки. Их посылает Рассекающий, чтобы заманить нас к гибели.

– Чушь, – фыркнул Манандун. – Никакой не призрак. А если и призрак, нам уже случалось плавать на нем. Там наши друзья.

Послышались презрительные смешки.

– Что-то они вас не признали! – выкрикнул кто-то из местных.

Манандун не слушал. Он обращался к Урте:

– Если отчалить сейчас же, мы еще можем найти их по бою барабана. Раз Ясон возвращается на Альбу, значит, ищет тебя. Других дел у него там нет, верно?

– Есть еще его второй сын. Мальчика называют Маленький Сновидец. Помнишь, что сказал ему Мерлин? Пророчество Аркамонского оракула. Сын Ясона скрыт «между двух омываемых морем стен».

– Остров, – заключил Манандун. – Омываемые морем стены – это остров. Но какой? Мы-то знаем, Урта: наш остров не единственный в мире.

– Это так. Однако Арго идет на запад.

Манандум не сдавался:

– Тогда за ним!

Но хозяева побережья, малый род клана атребатов, и думать не хотели, чтобы выйти в море.

Урта мрачно побрел по затянутому туманом берегу обратно в поселок.

Вскоре, однако, сквозь туман донесся грохот колес двуконной колесницы, подгоняемой отчаянными воплями двух восторженный молодых глоток. Урта медленно поднялся на ноги, прислушиваясь к стуку колес, свисту кнута, жалобному ржанию коней. Любопытство заставило его взобраться на вершину утеса. Его утэны, Манандун и Катабах, встали рядом, напрягая острое зрение и чуткий слух, тыча пальцами в сторону невидимой в тумане колесницы.

– Знакомые голоса, – пробормотал Катабах. – Где я их слышал?

Туман насквозь промочил его рыжую бороду и капал с острых кончиков усов.

– И я их помню, – крикнула снизу, из загона, Уланна. – Это парочка из нашего времени, из века Арго. Кимбры. Они отправились в Дельфы с Ясоном, после того как мы откололись от его отряда.

Урта тоже узнал голоса:

– Верно. Конан и Гвирион. Непослушные сыновья сияющего бога Ллеу.

– И куда их несет? – проворчал Катабах. Он стоял, откинув назад тяжелый плащ, и поглаживал костяную рукоять меча.

Однако Манандун перебил:

– Если у них колесница, мы, похоже, скорей доберемся в Тауровинду. Четверым в одной повозке было бы тесновато.

Катабах покачал головой:

– Колесница не перелетит через море. А в лодках на нее не хватит места.

– Помолчите-ка! – приказал Урта. – Что, во имя Керна, они вытворяют?

Сквозь туман пробился золотистый свет. Колесница, сверкнув, промелькнула мимо и снова скрылась в тумане, резко развернулась… щелкнул бич, голос прокричал:

– Слишком круто! Ось сломаешь!

– Дыши воздухом, братец, а править позволь мне!

Мальчишеский смех. Снова сквозь туман сверкнула слепящая вспышка. Земля содрогнулась. Колесница неслась к обрыву. Урта, почуяв неладное, бросился туда же:

– Обрыв! Обрыв! Сворачивайте, дурачье! Назад!

Паническое ржание коней, вопли возничих, скрежет колес: колесница явно чудом избежала падения с крутого берега, свернув в последний миг. То ли парни услышали предупреждение, то ли сами заметили, что берег резко обрывается к морю, – не важно.

Катабах уже подбегал к ним. Взъерошенные юнцы тяжело дышали. Они успели поднять опрокинувшуюся повозку и теперь осматривали ее на предмет повреждений.

– Ослеп? – спрашивал один другого. – Обрыва не видишь?

– Править – моя работа, братец! Ты прикрываешь спину и, если надо, бросаешь копья. Знай свое дело. Колеса вроде целы.

Оба взглянули на решительно направлявшегося к ним Катабаха. Различить братьев было нелегко: одинаковые золотые кудри до плеч, светлые, гладко выбритые лица, бронзовые обручи на головах и цветные одеяния, достойные царских сыновей. Оба в коротких плащах, заколотых на груди фибулой, у обоих на туниках вышит суровый лик солнечного бога.

– Катабах! – обрадовался первый. – Вот это радость! Мы думали, ты давно пропал. Помоги нам куда-нибудь пристроить колесницу: ей нужна починка.

Катабах, онемев от ярости, подошел к мальчишкам – возничего звали Конан, копейщика – Гвирион – и, схватив за шкирки, приложил головами друг о друга.

Конан схватился было за меч, но, наткнувшись на взгляд Катабаха, опустил руку. Гвирион ощупывал висок, проверяя, не течет ли кровь.

– Пара бестолковых дурней! – рявкнул на них воин. – Что, колесницы растут на деревьях?

Парни изумленно уставились на него.

– По-моему, их делают из деревьев, – робко предположил Конан.

– Колесница – огромная ценность. Почему вы ее не бережете?

– Мы торопились на Альбу… – Ребята неуверенно переглянулись.

Катабах мгновенно приступил к допросу:

– Зачем? Чья это колесница?

– Мы взяли ее у Ноденса, – пояснил Гвирион. – В одном старом святилище. Она там лежала в углу. Где-то в Диводуруме.

– У Ноденса? В святилище? Взяли? Что вы тут мне плетете?

– Мы украли ее у Ноденса. Из его святилища в Диводуруме, – поправился Конан.

Урта, слушавший эту беседу, ожидал, что его друг-друид вот-вот вспыхнет, как соломенное чучело в ночь середины зимы. Но Катабах, что бы он ни думал обо всем этом, умудрился сдержать себя. Гвирион, видимо угадав мысли старика, добавил:

– Это мы лучше всего умеем.

– Что вы умеете?

– Воровать колесницы, – объяснил Гвирион.

– Это у нас врожденное, – важно согласился Конан. – Я только это и знаю. За себя скажу: когда дело доходит до битвы, мне по нраву править лучшей колесницей на земле и знать, что спину мне прикрывает лучший копьеносец. Желательно, не этот неуравновешенный болван. Но колесницам свойственно ломаться, если они не стоят без дела…

– Вот-вот, – вмешался Гвирион, – особенно если ты держишь поводья. Потому-то нам и приходится их воровать. Мы всегда крали самые лучшие, – согласился Гвирион. – Раз мы даже отцовскую угнали. Золотую колесницу Ллеу, с дышлом из полированного кедра и перламутровыми ободьями.

– Правда, мы ее разбили, – с сожалением признался Конан и тут же просветлел лицом. – Зато эта – его родича, Ноденса. Он, говорят, тоже великий муж.

Гвирион поморщился:

– Только подушки в его колеснице никудышные: мало гусиного пуха. И оси не из лучших. Но все же неплохая была повозка!

– И будет, когда мы ее починим, – заверил Конан.

Прервав их болтовню, Катабах взревел:

– А Ноденс? Добрый бог Ноденс, среброрукий защитник наших тел в сражении, добрый целитель, нагоняющий тучи?.. Он знает, куда подевалась его колесница?

Конан выдавил смешок:

– Ну да. У него только эта одна и была. Думаю, он ее уже хватился. Потому-то мы так и спешим вернуться на Альбу. Придется на время затаиться.

– Хоть вы и плоть от плоти божества, – сурово, медленно подбирая слова, произнес Катабах, – клянусь, что наложу гейс на каждого из вас, если на пути в Тауровинду вы совершите еще хоть одно безрассудство. И вы лишитесь удовольствия раскатывать на колеснице в дни игр или в сражении.

– Это может только друид, – огрызнулся на старшего Конан.

Катабах распахнул рубаху на груди, открывая девятнадцать шрамов-полумесяцев и четыре спирали времен года.

– Я был друидом и буду им снова. Гейс вынудил меня десять лет носить меч. – Он склонился к Конану, заглядывая тому прямо в глаза. – И срок почти вышел.

Парень почесал висок. На его лице отразилось опасливое любопытство.

– Сложный ты человек, – проговорил он.

– Простых людей не бывает, – таинственно ответствовал Катабах.

Отчаянные юнцы поломали ось колесницы и повредили ногу упряжной лошади, хотя и не слишком серьезно. И угрозы Катабаха только подлили масла в две головы, где огня и без того хватало. Каждый из близнецов винил другого, будто бы не в ту сторону отклонившегося при повороте. Они никак не могли выяснить, чья ошибка привела к поломке колесницы. А когда повозку поставили на колеса, обнаружилось к тому же, что острые корни, торчавшие из земли на подходе к меловому обрыву, поцарапали золоченый лик строителя колесницы, самого Ноденса!

Как будто мало им было гнева божественного отца, Ллеу, Владыки Света, не чуждавшегося охоты за головами. Теперь и огневолосый родич Ллеу потребует выкупа, платы за обиду, а может, и кровавого трофея.

Осталась одна надежда, решили братья, – как можно быстрее добраться до Альбы. Лучше знакомый мститель, чем мстительный чужак. Отца всегда можно разжалобить, убедительно изобразив сыновнее раскаяние. И можно принести ему в дар колесницу Ноденса, а там уж пусть отец сам разбирается, следует ли принимать такие подарки.

Так что Урта с Манандуном, придя к ним в лагерь, застали парней в отличном настроении. Оба с готовностью согласились перетащить сломанную колесницу к берегу. Они ничуть не сомневались, что сумеют привести ее в порядок и перемахнуть море по волнам.

Урта был другого мнения.

– Рассказывайте-ка, что творится в Греческой земле? Что там с Ясоном и Мерлином?

Гвирион ответил недоуменным взглядом. Конан просто затряс головой, уставившись на правителя.

– Ясон? Он же погиб, разыскивая старшего сына. Он во время битвы вошел к Дельфийскому оракулу – а обратно не вышел.

– А вы его ждали? Искали?

Гвирион, уловив в вопросах Урты обвинение, простодушно развел руками:

– Он умер. Так нам сказала богиня-покровительница Арго. А мы охраняли сердце корабля. Вы с Ясоном вырубили сердце Арго – ту мрачную деревянную голову, – и мы повезли ее сушей на колеснице. Разве ты не помнишь?

– Отлично помню.

– Мы сидели с ней, с этой оскаленной деревянной головой, пока в долине перед разграбленным святилищем бушевало сражение. Конан отправился собирать оружие погибших, а пока его не было, ко мне подошел друг Ясона, Мерлин. – Парень содрогнулся, вспоминая, как смотрели сверху на хаос в долине Дельфийского оракула. – Он открыл голову Миеликки и молился ей. Что-то вроде: «Миеликки! Арго! Дух корабля! Мне нужно попасть в Додону, где срублен был дуб, ставший частью тебя». Что-то в этом роде.

Потом взгляд у него стал пустым. Как если бы он прибегал к чарам. Он ушел вниз по склону, и земля поглотила его. Конан вернулся, и мы ждали целый день, и еще… А потом к нам явилась сама богиня. Северная богиня. Ее лицо скрывала белая вуаль, а тело ее было юным. Она сказала: «Все кончено. Мерлин ушел. И Ясон ушел. Вам больше нечего здесь делать. Ищите сами путь домой». Кто мы такие, чтобы с ней спорить? Поймали лошадей, оставшихся без всадников, и поступили, как она велела. Все это дело в Дельфах было сплошной неудачей. Святилище оказалось заброшенным задолго до нашего появления.

– Вы решили, что богиня говорила о смерти Мерлина и Ясона…

Конан пожал плечами:

– Ну да. Все это дело в Дельфах было посвящено убийствам и грабежу. Все мы это понимали. А ты, насколько мы знали, тоже умер от ран после поединка с Куномаглом.

Урта обменялся с Манандуном долгим взглядом.

– Ясон жив, – сказал он, – и Ниив тоже. Они на Арго, возвращаются на Альбу. И мне не верится, будто Мерлин так глуп, чтобы позволить себе умереть, сколько бы крови ни пролилось в Дельфах. Думаю, не было ли его на борту?

Манандун уставился взглядом в туман:

– Что-то происходит, и нам следует принять в этом участие. В конце концов, это твоя земля. На твоем месте я убедил бы Катабаха нарушить запрет и тронуть один из девятнадцати шрамов. Если бы он призвал Тевтата, тот мог бы вызвать бурю и развеять туман.

Впрочем, уговаривать Катабаха не пришлось.

Из тумана вдруг вынырнула Уланна, промокшая и дрожащая. Она выгуливала собак – иными словами, охотилась, но ничего не добыла.

– Где мои собаки? – спросил Урта, когда она потянулась, чтобы согреться у него под плащом.

– У моря, пялятся в этот забытый богами туман. Чуют свой остров и скулят по нему. Готова поклясться, они его почувствовали!

Им потребовалось не больше минуты, чтобы сообразить, что отсюда следует: Маглерд и Гелард отыщут Альбу в самом непроглядном тумане!

– Возьмите всех коней. Колесницы оставляем здесь. И берем обе лодки, что бы ни говорили здешние жители!

– Колесницу оставлять не должно! – высокопарно заявил Конан.

– Колесница остается! – рявкнул Урта. – У нас нет места. Оставьте ее вместо извинения перед Ноденсом. А золотые щитки будут хорошей платой нашим хозяевам. Не вы ли говорили, что украсть новую ничего не стоит?

Однако упрямые кимбры все-таки сняли колеса и повесили их за спины, как щиты. Хорошие колеса попадались не часто, тем более колеса от колесницы Ноденса.

На берегу, толкая большую лодку по твердой гальке к морю, Манандун тихонько заметил:

– Возможно, конечно, что псы чуют свою хозяйку, Ниив. Ты ведь доверил их ей, помнишь? Они слушались ее и после того, как Мерлин ее бросил.

Урта, лицо которого налилось кровью от напряжения, столкнул лодку на воду.

– Лишь бы переправиться, друг Манандун, – только и вымолвил он. – А теперь заводите лошадей и уложите их. Пока на море спокойно, можно погрести. Поторапливайтесь. – Он оглянулся на скрытое в тумане селение. – Знай я, какой бог заботится о Мерлине, я бы обратился к нему с просьбой устроить нашу встречу. Но я не знаю, так что придется нам постараться самим. Маглерд! Гелард! Сюда!

Глава 8 ТРУДНАЯ ПЕРЕПРАВА

Через пролив шли в густом тумане, а теперь Арго, пробиравшийся вдоль побережья, не упуская из виду крутые серые утесы, хлестал шторм. Бухта все не открывалась. Высокие волны обрушивались на палубу и проникали в трюм, где сидели, сбившись потеснее, чтобы противостоять качке, аргонавты. Рубобост, смуглый дак, привязавшись веревками к мачте, вцепился в рулевое весло, сильной и опытной рукой удерживая судно подальше от линии берегового прибоя. Парус надорвался вдоль реи, и Ясон, закутавшись в мокрый плащ, с кормы следил, как расходится прочная парусина.

Впереди, прижавшись к крутой носовой балке, лежала ничком маленькая северянка – волшебница Ниив. Ее темные волосы сбились в колтун, а острый взгляд неотрывно обшаривал утесы, чтобы не пропустить приметы входа в бухту.

Впервые в этом странствии Ясон ощутил тупую боль отчаяния. Он не мог допустить, чтобы его, как обломок кораблекрушения, выбросило не на тот берег. Остров был слишком велик, и путь к его сердцу лежал по одной из пяти рек, проложивших себе путь силами, превосходящими даже могущество его старых богов.

– Богиня, помоги нам! Мне нужно на этот берег. Там мой сын!

Он обернулся к грозному лику Миеликки. Фигура скалилась на него с кормы. Узкие глаза демона, презрительно искривленный рот. Где когда-то улыбалась божественная Гера, розовогубая, с добрым взглядом, теперь стояла эта северная ведьма, ставшая новой проводницей корабля. Гера излучала солнце, благоухала вином и оливами. Госпожа Леса была тенью мрачных, заснеженных дебрей, где полгода одна луна лила бледный прозрачный свет на скованный морозом мир.

Голос Рубобоста прозвучал еще одним воплем ветра и ливня:

– Море получит свою добычу! Мне не удержать весла! Ясон, надо попробовать выброситься на берег!

– Нет! Держи курс. Держи, пока кормило не треснет!

– Раньше треснет моя спина! На каждой волне перегибает пополам!

– Держись!

Ясон положил ладони на щеки злобного лица, вырезанного из березы. Ему показалось, что глаза богини насмешливо скосились на него. Миеликки ненавидела его. Ни разу не заговорила с ним с самой Греции.

– Гавань, дай укрыться от бури! Молю тебя, Госпожа! Пусть разойдутся утесы или ветер спадет.

– Ни то, ни другое не в моих силах, – пробормотала богиня. – Но я позабочусь, чтобы хребет этого великана остался цел. Он стоит большего, чем ты, Гнилая Кость. И я помогу своей дочери, что теперь на носу.

Арго зарылся носом в волну, накренился, мачта угрожающе заскрипела. Бессильно захлопал разорванный парус. Под низкой палубой промокшие бледные аргонавты, набранные для этого плавания в пяти странах, закричали в ужасе, подхватив вопль дака, требовавшего выбросить корабль на берег. Над палубой закружил морской орлан, высматривая легкую добычу.

И тут послышался крик Ниив, едва не затерявшийся в реве ветра:

– Проход! Проход в бухту!

Она сквозь завесу дождя искала глазами Ясона, указывая рукой к югу. Берег словно отступил от них: верный знак, что это устье реки. Рубобост, вскрикивая от напряжения, навалился на весло. Волна ударила в борт, отбросив Ясона. Но он отполз обратно, вызвал наверх двух моряков и сорвал парус, помогая даку сделать свое дело, а хрупкому кораблику прорваться сквозь ревущий шквал и бешеный прибой к широкой серой полосе распахнувшей объятия земли.

Еще немного – и они в гавани, якорь брошен, корабль качается на волнах, но защищен от ярости бури. Еще немного – и ветер спадет, тучи расходятся, небо светлеет. От Арго поднимается пар. Голые моряки отжимают соленую одежду, потом расчищают палубу и закрепляют тюки, снасти и бочонки, сорванные качкой. Смеются и задирают друг друга, занимая места на скамьях гребцов, готовятся к плаванию вверх по реке.

Не все. Шестеро угрюмых темнолицых мужчин так и сидят, устало скорчившись на скамьях. Остальные не замечают их. И Рубобост как упал, так и заснул на месте, выжатый досуха борьбой со штормом. Ясон стоит рядом с Миеликки, разглядывая темноволосую девушку, присевшую на носу. Подождав немного, он выходит вперед и машет ей. Она неохотно пробирается по палубе, встречается с капитаном у духа Арго.

– Чего ты хочешь?

– Она заговорила со мной. В первый раз после Греции она заговорила. Вы с ней походите на парочку гарпий!

Ниив перекинула волосы через левое плечо и принялась выжимать. Она не ответила. Ясон, подождав немного, перехватил пук ее волос и стал тщательно выкручивать, словно помогая девушке. Их лица оказались совсем рядом.

– Она говорила со мной!

– Кто?

– Кто, по-твоему? Лесная ведьма!

– Тебе следует быть почтительней.

– Глаза господни! Я ведь обещал вернуть эту козлицу на север! Чего же еще? Она не слишком облегчила нам путь!

Говоря это, Ясон собирал ее волосы. Ниив отпустила руки. Волосы натянулись, дергая кожу на голове. Ясон, заметив, что причиняет боль, еще раз угрожающе дернул мокрую косу.

– Что это она вдруг вздумала говорить со мной? Это же ты, ее невинная дочурка, ее малютка! Вы с ней шепчетесь по ночам. Я не боюсь ни тебя, ни ее, но я должен знать. Вот! Мое сердце тебе открыто! Я должен знать.

Ниив облизнула губы, светлые глаза вспыхнули, несмотря на боль.

– Я могу быть опасной.

– Это я знаю.

– Очень опасной.

– Понятно.

– Я могу заставить тебя по-другому видеть мир!

– Знаю. Ты и тысячи таких, как ты. Немножко колдовства, и вы уверены, что мир принадлежит вам.

– Насмешки тебе не помогут. Наоборот.

– Это ты так думаешь. А мой опыт говорит другое.

– Я могу быть очень опасной для тебя! – зарычала она.

Ясон притянул ее поближе:

– Но не будешь. И я это знаю. Читать твои мысли для меня – все равно что сказать, в какую сторону полетят осенью птицы.

– Не всякая птица летает в стае.

– Такая достается коршуну. – Он выпустил ее волосы и присел перед девушкой на корточки. – Я знаю, между нами не было любви…

– Вот уж правда!

– Я помню, что хотел убить тебя. Больше не стану. Это была ошибка, и я запомнил урок.

Ниив рассмеялась ему в лицо, скорее удивленная попыткой извиниться.

– Долго же ты собирался это сказать! Сам понимаешь, я не верю тебе.

– Другого и не ждал. Ты оказалась хорошим кормчим. Я мало об этом говорил, но без тебя на носу и того гиганта у руля, – он кивнул на Рубобоста, – мы не увидели бы Альбы. Я это знаю. Миеликки, дух корабля, покинула меня в Греции. Вопрос: почему? Вот что меня точит.

Ниив улыбнулась, растирая замерзшие ладони. Пожалуй, ее позабавила мысль, что какой-то «вопрос» может точить этого человека, на семь веков обогнавшего свое время, но не избавившегося от призраков прошлой жизни.

– Какая разница? Тебе не понадобилась богиня: хватило крепкого паруса, хороших гребцов и пары острых глаз. Вот что привело тебя на Альбу. Оставь Госпожу в покое.

Что-то в ее голосе, какая-то тревожная нотка, насторожило Ясона. Ему понадобилось лишь мгновение, чтобы догадаться.

– Она ослабела. Слишком долго не была дома, слишком далеко ее занесло. Она больна! Теперь понятно.

Ниив посмотрела на него ровным, бесстрастным взглядом. Промолчала. Когда же Ясон оглянулся на деревянную фигуру, то услышал шепот самой Миеликки:

– Не больна, не ослабела. Просто я не вся здесь. Часть меня сейчас в сердце этого острова: лодка, что старше меня, с человеком, что старше тебя. Все мы еще соберемся вместе, Ясон. Вот-вот начнется второе действие драмы.

Поднимался ветер, небо снова нахмурилось. Отдохнувшие аргонавты уже торопились убраться подальше от прибоя и чаек, круживших над самой мачтой.

Ясон встал перед Миеликки, откинул со лба мокрую прядь седых волос:

– Ты говоришь о Мерлине! Мерлин уже здесь! И под ним один из твоих древних отголосков. Твой сокровенный корабль. Вот почему ты была так молчалива!

– Он уже давно здесь. Его плавание было много короче твоего. К тому же он живет по обе стороны Времени. Мы еще встретимся, Ясон. Нас влечет друг к другу. Поднимаются ветры, и Мерлин в сердце бури.

Ясон рассвирепел. Он вспоминал долгий путь по суше на север, через Македонию и продуваемые снежными ветрами долины, сквозь мрачные чащобы, к реке Даан, где оставался спрятанным корпус Арго, пока они таскали с собой его «дух» – эту несчастную деревянную башку, березовый истукан, охранявший сердце корабля. Хорошо еще, что встретились с Рубобостом. Его невероятный конь, Рувио, смирно лежавший сейчас в трюме, помогал тащить телегу и сберег им немало времени. А потом плавание на восток, к Битнийскому морю, и на юг, через предательские течения, где волны громыхали о скалы и водяные смерчи поднимались над водоворотами. Обходя с юга его родную Грецию, они сражались с бурями и пиратами у скалистых берегов Сицилии и Галлии, во враждебном море Ибернии. И наконец снова повернули на север. Сквозь холодные туманы у западных островов, где на каждом утесе пылали кострами идолы и боевые трубы завывали, как легионы проклятых душ.

А Мерлин добрался короткой дорогой! Через подземный мир, ясное дело. Милостью Арго!

– Я тебя выстроил! – взревел он. – И не один раз, дважды! Ты – мой корабль!

– Этот корабль был построен задолго до твоего прихода в мир, – тихо возразила Миеликки. – Ты, как и другие, до тебя, всего лишь придал ему угодный тебе образ. Твое владение им преходяще. И корабль не полон. Волшебник Мерлин плывет в слабом отзвуке Арго, в его древнейшей части. Корабль жаждет вернуть ее себе, но лишь тогда, когда Мерлин пожелает ее отпустить. Спорить за нее тебе придется с Мерлином.

Ярость Ясона улеглась вместе с бурей, уходившей за пролив. Он поймал настороженный взгляд Ниив и прошел к ней через палубу. Девушка поеживалась, пряча руки под плащом, и смотрела на капитана недоверчиво, но в ее взгляде мелькнул намек на улыбку.

– Он нужен нам обоим, – заговорил Ясон. – Я знаю.

– Кто?

– Мерлин, конечно. Не разыгрывай невинность. Мы могли бы отыскать его вместе. Но теперь, когда мы на Альбе…

Она удивленно хмыкнула:

– Как? Вместе? Но, Ясон, ты ищешь его смерти. А мне он нужен живым.

– Кто тебе сказал, что я ищу его смерти?

– Ты сам! Ты стонал во сне. Он причинил тебе боль.

– Он меня предал. Он был старым другом. Он помог мне вернуться к жизни. Он помог мне найти Тезокора, моего старшего. Но он не сказал всего. Знал, что Медея рядом, оберегает сына, и не сказал мне. А когда я наконец нашел Тезокора – вот что он сделал…

Ясон задрал просохшую льняную рубаху, открыв неровный, вспухший рубец, оставленный мечом Тезокора. Ниив уже видела рану, украдкой, пока Ясон спал, однако изобразила испуг:

– Это сделал Мерлин?

– Тезокор! Он мне больше не сын. Но Маленький Сновидец здесь, на острове, и я найду его или умру. – Ясон, прикрыв живот, нагнулся, глядя хитро и весело. – И тебе это известно! Ты все обо мне знаешь. Не думай, что я не чувствовал твоих пальчиков во сне. Ты открываешь тайны людей, щупая их кожу и кости, как все колдуны мира. Вот почему нам лучше искать вместе: тебе, чтобы учиться у него; мне – чтобы он привел меня к Киносу, к малышу Киносу. А уж когда ты узнаешь все, что хотела, а я найду, что искал, тогда мы можем поговорить о Медее, и о предательстве, и о том, чем за это платят.

– Ты убьешь его.

– Необязательно, – осторожно проговорил Ясон. – Я сперва послушаю тебя…

Ниив молчала, только передернула плечами то ли в знак согласия, то ли обещая обдумать предложение.

По правде сказать – и это хорошо видел кружащий над ними орлан, – она еще многого не знала и не понимала.

Лигуриец, с наколкой на лице в виде змеиных колец, встал и окликнул Ясона на своем наречии. Впрочем, его жесты были достаточно внятны: «Давай двигаться, пока нет дождя. Погода как раз для гребли».

Ясон согласно махнул рукой. Грубые глотки затянули песню – бодрый напев, принесенный на борт сицилийцем. Последняя строка каждого куплета неизменно вызывала общий хохот.

У всех на уме были подвиги и добыча. Ясон соблазнил их рассказами о талисманах, отличном новом оружии и прекрасных островитянках. Набрать такую команду недолго, но он не доверял здесь никому, кроме шестерых молчаливых гребцов.

Ниив тоже было не по себе. Пару раз только широкие плечи Рубобоста да капитанская власть Ясона спасали ее от насилия. Правда, оба насильника загадочным образом лишились дара речи и были высажены на пустынный берег далеко на юге.

Арго словно сам собой скользил по воде, повинуясь согласным ударам весел. Русло реки сужалось, по берегам ее обступил густой лес. Ниив все так же стояла склонившись вперед, предупреждая аргонавтов о плавучих бревнах и отмелях. Рубобост, стоя перед гребцами, взмахом смуглой руки командовал поворотами. Ясон хорошо обучил свою дикую команду. Арго ровно двигался против течения, пробираясь к сердцу острова.

Глава 9 ПО ВОЛЧЬЕМУ СЛЕДУ

Первыми учуяли волка два больших пса Урты. Сперва Маглерд, за ним Гелард – старинные имена для старых собак – медленно поднялись на ноги со своего места у потрескивавшего костра. Ощетинили загривки, пригнули головы. Их низкое рычание разбудило задремавшую Уланну. Охотница мгновенно подхватила лук, кончиком дотянулась до ступни Урты, закутанной полами плаща. Рычание то замирало, то снова становилось громче. Собаки дрожали. Навстречу прикованным к чаще подлеска взглядам псов загорелись неподвижные яркие глаза волка. Блеснули зубы. Узкая морда повернулась из стороны в сторону, обводя взглядом распростертые у огня фигуры спящих, – и исчезла. Маглерд рвался в погоню, но Уланна негромко приказала:

– Тихо, пес! Хорошая собачка. Лежать, Маглерд!

Волк еще пару раз мелькнул на краю лагеря и беззвучно скрылся.

Собаки прилегли к огню.

Уланна недовольно покачала головой:

– Зачем ты меня остановил? Я бы успела загнать в него пару стрел.

– Обычный волк, – нахмурился Урта, – нам не опасен. Кроме того… лошади не встревожились. Тебе это не кажется странным?

Скифка покосилась на стоявших тут же стреноженных лошадей. Обе даже не проснулись. Урта прав. Странное спокойствие.

– Стало быть, необычный волк. Ты к тому ведешь?

Предводитель натянул на плечи красный плащ. Он задумчиво хмурил брови.

– Да, по-моему, так. Я как раз видел сон, когда ты меня разбудила. Мне снились Кимон и Мунда. Бежали мне навстречу и выкрикивали какое-то предупреждение. А позади них глядел на меня из глубины сна наш старый друг-северянин, юный старец, владеющий чарами…

– Мерлин?

– Друг Мерлин. Да. Я не звал его. Не умею. Он сам нас нашел. Может быть, давно уже.

Оба оглянулись на чащу, где скрылся волк, потом – вспомнив, как Мерлин вселялся в тело птицы, – подняли глаза к ночному небу, отыскивая сокола. В небе не было ничего, кроме летящих облаков и случайных проблесков звезд.

– Что-то тут не так, – пробормотал Урта.

– Ты только это и твердишь, – мягко поддразнила его Уланна. – Ясно, что-то не так. Твоя земля превратилась в пустыню… Мы ведь затем и отправились в Македонию, чтобы убить человека, оставившего свою страну беззащитной.

– Они предупреждают меня о чем-то другом, – настаивал Урта. – Иначе стоило ли являться в мой сон?

– Я верю снам, – согласилась охотница, но тут же добавила, протирая заспанные глаза: – Но не забываю: никогда не знаешь, как они сбудутся. И не всякий сон правдив. Подожди тревожиться, пока не доберешься до холма.

Урта оглянулся на обступивший их темный лес и улыбнулся Уланне:

– Ты права. Но прошу Лесного Отца – дай нам свободно добраться до холма, как ты его называешь, и побыстрее.

Пробормотав эту краткую деловитую молитву, он снова завернулся в плащ и просидел так, уставившись в огонь, пока первые проблески рассвета не подняли людей на ноги. Пора было готовиться к следующему дню пути.

Вот до чего дошло. Правитель, по собственной воле ставший изгнанником, пробирается домой украдкой, как побитая собака – в вонючую нору на задворках хозяйского дома. Как же все это вышло? Никакой враг не сумел бы добиться худшего. Видно, у меня особый дар!

Ах, Айламунда! Зачем ты слушалась моих снов? Взяла бы лучше жернов да вбила мне в голову капельку здравого смысла. Как мне плохо без тебя! Я найду тебя и поцелую на прощанье, провожая на Остров Женщин. Обещаю.

Прости, что я полюбил Уланну. Она спасла мне жизнь. Она никогда не заменит тебя. Катабах готов утопить меня в луже и в придачу проткнуть ореховым колом за любовь к ней, но я знаю – ты бы поняла. Получив удар, шагни вперед, бей в ответ, а о дрожащих ногах подумаешь, когда все кончится. Ты была моим боевым кличем. И всегда будешь.

И зачем мне понадобился щит Диадары? Какой мартовский заяц заразил меня безумием? Такие подвиги – удел глупцов. Нельзя было бросать крепость по прихоти вызванного друидом видения. С тем же успехом можно было искать Чашу Дагды, тот железный котел, возрождающий убитых, наполненный до краев избранными душами, ожидающими, пока их выловят из похлебки и вернут к жизни. Порой мне сдается, я чувствую запах той похлебки! Тень ночи и ягода дикой розы. Сын и дочь. Земля и камень…

– Урта! Ты спишь? – Уланна опустила ладонь ему на плечо. Смотрела озабоченно. – Бормочешь, вздыхаешь…

– Я думал о том, что потерял. Время, жизни. Гляди, до чего я дошел! Все войско правителя: два старых ворчуна, один из них – наполовину друид; два взбалмошных братца из Иного Мира, сыновья божественного Ллеу, а он не из тех богов, с кем можно шутки шутить, одна колесница, четыре клячи, одна палатка, подушки, в которые поскупились положить гусиного пуха, сколько-то вонючих попон… – Он с улыбкой покосился на женщину, уже открывшую рот, чтобы возмутиться, что не попала в перечень. – Благословляю целительную руку Ноденса, пославшего тебя.

– Вспомнил все-таки, – усмехнулась она. – Я уж готовы была дать тебе повод обратиться к лекарю за помощью. Не так все плохо. Мы уже недалеко от дома… – Она вдруг приподнялась, тряхнула головой. – Звучит странно, и все же это так. Я привыкаю считать твою страну домом. А ведь я ее, почитай, и не видела. Ну что ж, дом там, где ты прислонишь копье к двери, как говорят у нас в Скифии.

Волк показывался и исчезал, собаки скулили, но проворный серый пришелец держался на расстоянии, а псов сдерживал властный приказ правителя. Маглерд и Гелард были стары, принадлежали к древнему роду и давно научились доверять хозяину.

Но не могли забыть ненависти к волчьему запаху, который, как видно, доносился по ветру.

Скоро, однако, запах рассеялся, и воины направились мимо тотемных камней, под причудливыми резными фигурками лошадей, подвешенных к ветвям дуба и отмечавших проход через лес, к землям Коритании. Здесь властвовал некогда громогласный весельчак и выпивоха верховный вождь Вортингор, которому платили дань пятнадцать правителей. Владелец пяти быков и сотни коней, предъявлявший права на десятую часть от тысячи голов скота. Свиное стадо так расплодилось в его лесу, что он, приказав забить пятую часть от каждого приплода, мог устроить в своей крепости пир на четыре сотни гостей – если верить его словам, конечно.

Но Вортингор со своими воинами сгинул, когда губительная тень опустошила эту страну. Только разные образы из полированного дуба и вяза стояли в полном вооружении чуть ли не под каждым деревом, и каждый напоминал о человеке, унесенном прочь тем жнецом, что собирал жатву в лесах Коритании.

Два дня спустя Урта провел маленький отряд между высокими изваяниями вепря, быка и журавля, стоявшего на длинных тонких ногах над извилистой дорогой, отмечая начало его лесных владений. Рядом текла река. Узкие тропы были перегорожены солнечными колесами, плетенными из ореховых и ивовых прутьев. Колесница скрипела и дребезжала, объезжая ухабы. Кимбры, с колесами колесницы Ноденса за спиной, ехали впереди верхом на лошади. Псы принюхивались и ворчали, чуя впереди поджарого волка, отступавшего при их приближении, но неотступно сопровождавшего их всю дорогу.

Еще через день река стала другой. Она текла тяжелее, тише, берега ее скрывались под нависшими ветвями плакучих деревьев. Собаки рвались вперед, их едва удавалось сдержать. Они натягивали поводки, зарывались носами в землю, впервые за много-много дней учуяв знакомый запах.

Кимбры галопом неслись по лесу, выбирая из переплетения троп те, что вели к западу. Потом Конан вернулся: глаза горят, в длинных волосах набились листья.

– Впереди равнина, – заявил он, задорно ухмыляясь. – А за ней холм, и на нем какие-то постройки. Что-то вроде овчарни. Это вам ничего не напоминает?

– Может, и напоминает, – отозвался Урта.

Следом примчался Гвирион. Он едва не свалился с коня, остановив его на всем скаку, глаза отчаянный, улыбка до ушей.

– Впереди у реки роща с могильными курганами и каменными столбами, а на самом высоком кургане лежит волк и глядит в нашу сторону… это тебе ни о чем не говорит?

– Может, и говорит, – согласился Урта. – Одолжи-ка мне лошадку.

Довольный Конан уступил ему коня. Урта, низко пригибаясь под ветвями, выехал к краю рощи. Он протянул руку и погладил ближайший из высоких каменных столбов, поднимавшихся над колючими кустами, затем снова погнал коня, держась луга, тянувшегося вдоль быстрого потока Нантосвельты, пока не увидел отдыхающего волка, в черном плаще, темноволосого, с блестящими глазами.

Дождавшись правителя, волк спокойно поднялся, отбросил плащ.

– Долго же ты добирался, – заметил я. – Надеюсь, хоть прихватил с юга хорошего вина?

– Мерлин! Так и знал, что это ты! Давно за нами следишь?

– Нашел в том тумане над морем. Я уж было решил, вы совсем пропали.

– Ну вот он я. Снова дома.

Я сбежал с могильного холма. Урта соскочил с седла, и мы обнялись, смеясь от радости и не находя слов.

– Пора приводить дела в порядок, – тихонько проговорил он и нахмурился, поймав мой взгляд.

– Не так легко, как кажется, – начал я, но он прервал меня, не желая, должно быть, слышать дурных вестей, пока не отпразднует самого лучшего – возвращения!

Глава 10 ТЕМНАЯ ЛУНА

Урта и слышать не хотел о том, чтобы проехать мимо собственной крепости в тайную долину изгнанников, где укрылись Арбам и остальные. Он стоял на опушке, глядя на ряд идолов, отмечавших земли, захваченные духами. Он выкрикивал проклятия врагам, весьма напоминая при этом собственного сына несколькими днями раньше, он призывал Сегомонаса, Могучего Победителя и Ригонеметиса, Повелителя Священных Рощ, обратить к нему благосклонность Воронов и Ворон, отвратив их от захватчиков крепости.

Распалив себя до бешенства, правитель вскинул свое тяжелое тело в седло подаренной мной лошади, махнул мне, и мы поскакали через заросший травой луг к закрытым воротам. В крепости все было тихо, хотя за нами, конечно, наблюдали. Подъехав к разбросанным трупам, он сдержал лошадь и торжественно проехал мимо распростертых изрубленных тел. Не все были ему знакомы, да и невозможно было опознать лица, на которых попировали стервятники, однако правитель обращался к каждому, заверяя, что скоро они смогут укрыться плащом земли с должным обрядом, песнями и поминанием.

Однако придется немного подождать, извинялся он.

Я спросил, зачем оставлять этих мертвых валяться в траве, но ответом мне была только сумрачная улыбка да взгляд, который словно говорил: «Уж ты-то должен понимать!»

Я не стал напоминать возвратившемуся в свои владения правителю, что многие из мертвых, у чьих могил мы нашли приют, были теперь, вероятно, во вражеском войске. Правитель еще не был готов к такому разговору.

Урта опечалился, услышав о страшной ране, полученной Арбамом. Он послал за ним кимбров, – те уже приспособили колеса Нонденса к найденной в роще колеснице, брошенной здесь после неудачного приступа Кимона, – и близнецы с жаром кинулись исполнять поручение, нахлестывая лошадок так, что равнина МэгКата и холм Тауровинды остались у них за спиной прежде, чем воины-тени успели перехватить повозку.

Тем временем мы принялись возводить вдоль края леса короткий частокол с единственными воротами, открывавшимися на равнину. Это был знак – предупреждение захватчикам, что ты готовимся к осаде. В свое время, когда людей станет больше, можно будет подобраться ближе к стенам и устроиться понадежнее, пока же мы растянули единственную палатку у реки и посвятили ее Таранису Громовнику.

К концу первого дня, когда на крутых стенах крепости вспыхнули в сумерках факелы, Урта вывел двух своих утэнов к ряду идолов. Они зацепили их веревками и впрягли лошадей, чтобы свалить истуканов наземь. Все десять изваяний, по два зараз, проволокли по равнине вскачь, сбивая ими терновник и чертополох и сминая высокую траву.

Ворота Тауровинды оставались закрытыми. В крепости не спешили принять вызов.

Урта намеревался устроить из истуканов костер в память Айламунды. Ободранные молчаливые идолы стали теперь всего лишь поленьями.

К концу второго дня стая птиц, внезапно метнувшаяся к западу, заставила нас броситься к оружию. Приближался, медленно и опасливо, маленький отряд. В полутьме нелегко было различить знамена, но внезапный грохот колесницы с золотыми колесами и радостный вопль мальчишеских глоток возвестили прибытие Кимона и Мунды, а с ними – остального населения лагеря изгнанников. Дети ехали в колеснице, которой управлял ухмыляющийся, голый до пояса Конан. Он развернул коней, ворвался в ворота и промчался между деревьями. Кони фыркали, роняя пену с боков.

С колесницы соскочил Кимон, в коротком плаще, при кинжале. Мунда, в свободном платьице, с заплетенными в косички волосами, бросилась прямо в объятия отца. Она стала выше, чем ему помнилось, и рослый правитель кряхтел и постанывал, целуя девочку в макушку.

– И когда ты успела так вырасти? – обратился он к ней. – А на братца-то посмотри!

Кимон приблизился с сияющими глазами, но скованный стыдом. Урта положил руку на плечо сына.

– Я совершил ужасную ошибку, – мрачно проговорил Кимон.

– Верно, совершил, – согласился отец. Потом он взъерошил пареньку волосы и зло усмехнулся: – Еще одна в море ошибок, которые мы совершаем всю жизнь, пополняя убоиной котел доброго бога! Но с каждой ошибкой мы становимся малость мудрее. Владыка Дуба! Поверить не могу, как вы оба вымахали. Ваша мать торопит вас взрослеть: не терпится ей увидеть новый круг.

– Какой круг? – простодушно спросил Кимон, и Урта рассмеялся.

Я заметил, что Мунда тоже улыбается. Может быть, женщины-старейшины уже заметили Свет прозрения, пробивающийся в девочке, и потихоньку начали соответствующее обучение?

Быстро разбили палатки и устроили навесы. Уланна, приметив лебедей, тянувших на восток вдоль реки, рвалась поохотиться, но Урта удержал ее. Мунда все это время с неприязненным любопытством косилась на замызганную скифку. Теперь Урта собрался представить ее детям.

Знакомство произошло на берегу реки, в брюхе одной из самых крутых змеистых излучин. Не мое было дело лезть в их семейные дела, но я поглядывал на них издали, ожидая, что Кимон осыплет отца упреками, подобно Катабаху на туманном берегу пролива.

Однако встревожена была скорее девочка. Кажется, ее трясло. После первой радостной вспышки она совсем сникла и старалась не встречаться глазами с отцом.

Запахи кухни и устрашающие звуки воинских песен нарушили покой святыни. Сейчас мы оказались бы легкой добычей для любого врага.

Уланна оставила Урту с детьми и, заметив меня, быстро подошла. Кивнула на веселье у костров и спросила, почему я держусь на отшибе.

– Подсматривал за вами, – откровенно признался я. – Мне, как и всякому другому, приходится возвращаться шаг за шагом.

– Мунда напоминает мне Ниив, – чуть нахмурившись, сказала скифка. – Не испытывает ко мне ни приязни, ни неприязни. Но ее тревожит моя тень. – Уланна поймала мой осторожный взгляд. – Она сказала: «Ничто не скрыто». И, сказав эти слова, словно отшатнулась от меня. Что она хотела сказать? Что «не скрыто»?

– Она обладает, как говорят в Ибернии, «имбас фораснай». Попросту, видит проблески будущего. Свет прозрения. Дар у нее еще сырой, но она сумела увидеть смерть здесь, на равнине: кости, оставшиеся белеть там, где ее брат проиграл свой первый бой.

– И что же тогда не скрыто? – спросила женщина, присев рядом со мной. Она казалась бледной в мягком свете луны. Лицо, покрытое шрамами, омрачила тревога.

– Все женщины, владеющие подобным даром, произносят эти слова. Это как привычка спать или бодрствовать. Значит: «Я вижу дни, еще не рожденные». Мунда увидела в тебе что-то испугавшее ее.

Уланна обдумала мои слова, потом спросила:

– И что мне делать? Вытянуть это из нее? Если она видела мою смерть, это ничего. Меня не пугает встреча с восьмой лошадью. Не пугает скачка по травянистым лугам с матерью и отцом. Если она видела мою смерть, стоит ли расспрашивать ее? Я хотела бы поладить с ней…

«Восьмая лошадь» – это конь в полной сбруе без всадника. В той части мира, откуда происходила Уланна, этого скакуна вели за собой семеро героев, собиравшие мертвых.

– Она потеряла мать. Ты ей не мать. Притом она, конечно, понимает, что вы с ее отцом близки. Есть отчего негодовать. Нужны ли другие причины?

– Нет, тут что-то еще, – пробормотала Уланна. – Что-то она чувствует. Хотела бы я знать что.

И, коротко передернув плечами, она встала и отошла.

Урта выставил на опушке два поста, чтобы следить за темной крепостью, но я был вполне уверен, что занимавшие ее призраки не явятся тревожить нас в этом священном месте.

После ужина Амалгайд-поэт продекламировал несколько стихов в честь Урты, затем мягко и искусно укорил сына правителя за безрассудство и перешел к восхвалению мужей и жен, выступивших под его знаменами на МэгКата. Теперь все мы собрались вокруг Урты, внимая его рассказу о путешествии в Македонию и обратно. Заинтересованнее всех слушал Кимон. Мальчик то и дело бросал на меня укоризненные взгляды, яснее ясного говорившие: «Мерлин этого не рассказывал!»

Я тогда, в лагере изгнанников, дал довольно точный отчет о случившемся.

Урта, как ни странно, поначалу принижал свою роль в событиях. Однако, заметив, как жаждет Кимон полнокровного подвига, он вспомнил о своем даре сказителя, и вот заблистало железо, на боках коней выступила пена, и воздух в тесной палатке подернулся багровой дымкой.

Он не упустил ни единой подробности поединка с молочным братом Куномаглом.

– Он скрывался среди великого войска, затерявшись в легионах, скакавших на юг, к Дельфийскому оракулу. Но собаки знали его запах и день за днем шли по его следу, а я шел за собаками. Мерлин был со мною. Однажды Маглерд громко залаял. Один из воинов обернулся в седле и взглянул на меня. Видели вы морду пса, скулящего в страхе? Таким становится лицо человека, узревшего свою смерть. Лицо Собачьего вожака напоминало ужаснувшийся череп, словно он не брата увидел, а стаю воронов. Весело было мне видеть это.

Вождь Бренн, предводительствовавший этим воинством – добрый приятель, добрый вождь, – установил место для поединка. Катабах снабдил меня оружием и мудрым советом, Куномагл же слушал предателя Лексодома. Мы обменялись Тремя Неизбежными Объятиями – никогда не пренебрегай этим, Кимон…

– Я знаю, отец, – подхватил мальчик. – За прошлую дружбу, за слово правителя и за будущее, где вы скачете бок о бок в Стране Призраков.

– …никогда. Как бы велика ни была обида. И ты, Мунда, если случится тебе встать с железом и щитом ради мести…

– Я запомню, – прошептала девочка. – Хотя, думаю, мне не понадобится железо. Рога луны за меня пронзят горло обидчику.

– Вот как? – Брови Урты поползли кверху, но он продолжал: – Сперва сражались мы тяжелыми копьями, со щитами, сделанными из дуба, крытыми телячьей шкурой, с бронзовыми клепками по краям и с накладками в виде звериных голов. Все утро я разил ублюдка и почувствовал голод, и тогда я наполнил брюхо его мясом, смыв кровь чистой речной водой.

«Вот так, – усмехнулся я про себя. – От чистой правды к нелепым выдумкам».

– И второй день мы сражались, – продолжал Урта. – Теперь взяли мы мечи с широкими клинками и рукоятями слоновой кости, легкие щиты из ясеня, крытые козловой кожей и украшенные серебряными цаплями. Я уподобился форели, выскакивая из-под воды, прыгая через его голову и нанося удар сверху вниз, пока он тянулся ко мне, как дитя – к яблоку на ветке. Двадцать Прыжков Гриффа! На одном дыхании – двадцать прыжков через шлем вопящего врага, и в каждом прыжке я подбривал ему бороду. Вы бы гордились мной, если бы видели!

И все же этот пес был сильным врагом. Он всегда был силен. Мы сражались и третий день. Выбирать оружие выпало ему. Знаете вы, что он выбрал?

– Два копья, которые возвращаются в руку после удара! – воскликнул Кимон, забыв от волнения мой рассказ. – И поющие щиты с острыми кромками, те, что можно метать как диски.

Урта покачал головой, на его лице промелькнул отблеск изумления, пережитого тогда.

– Он выбрал: «что пошлет нам река». Никакого оружия, кроме камней, воды и силы наших мышц.

Теперь Кимон вспомнил и ударил в ладоши, склоняясь ближе к отцу.

– Каждый из нас потерял вес, равный весу малого человека мясом и костями, – мрачно продолжал Урта, – так что оба мы были не в силе. Но мы схватились, как славные герои Ферди на переправе Обманного Удара. Я исполнил прием Семи Падений, семь раз перебросив ублюдка через голову за время, какое нужно сове, чтобы выследить и схватить мышь.

Кимон обернулся ко мне, глаза его горели восторгом.

– Ты не рассказывал мне об этом, Мерлин!

Я виновато развел руками:

– Позабыл…

Урта воздел руки, привлекая внимание слушателей. Огонь гудел, отбрасывая блики ему в лицо. Даже Мунда нетерпеливо склонилась вперед.

– Но знаете ли вы, что творилось выше по реке? Отряд Бренна схватился с войском македонцев, ужасных бойцов, которым отсекают уши, чтобы они не слышали воплей умирающих товарищей, на глаза надевают шоры, словно горячим скакунам, чтобы они видели только врага перед собой, а мышцы шеи перевязывают так, чтобы они не в силах были повернуться и бежать. Великое было побоище. Мертвые плыли по реке, все еще сжимая в руках копья и разящие мечи; плыли щиты, зажатые в отрубленных руках; головы, еще клацавшие зубами и вращавшие глазами, моля о помощи.

Куномагл – да не сгниют вовеки его глаза, чтобы вороны могли вечно клевать их! – этот собачий ублюдок, схватил копье и нанес мне этот удар. – Рассказчик распахнул рубаху, открыв страшный шрам. – Он расколол драгоценный нагрудник моего отца…

Теперь правитель извлек из кошелки золотую лунулу: золотой полумесяц был пробит посредине.

– Сто поколений это сокровище переходило от отца к сыну. Наследство отца спасло мне жизнь. Когда наконец придет мне срок уходить, через эти узкие врата попаду я к Арауну, в Царство Теней Героев. – Он засунул палец в пробоину и продолжал: – Я нанес псу ответный удар. Кому принадлежало копье, врагу или другу? Не знаю. Острие вошло ему в горло. Куномагл ушел под воду. Маглерд кинулся в реку и не дал ему всплыть, пока тело не унесло в море. Потом добрый пес вытянул труп обратно из океана и положил на берегу, слизывая с лица ил и водоросли, чтобы очистить его. Сам я был слишком слаб, чтобы действовать, но друг Манандун совершил достойное деяние, и потому я могу принести вам особый дар…

Правитель снова порылся в кожаной кошелке и вытащил из нее маленький кожаный мешочек. Кимон нетерпеливо захлопал в ладоши. Мунда прижала ладошку ко рту. Манандун, ухмыляясь, покосился на сына своего друга.

– Это тебе, – сказал Урта. – Благодарю за то, что ты пытался совершить там, на равнине Воронов Битвы.

Урта держал в руках промасленную голову Куномагла. Жир стекал с бороды и усов, полуоткрытые глаза смотрели на мальчика неподвижным взглядом, рот был приоткрыт, словно в отчаянном крике.

Кимон спросил с беспокойством:

– Ты оказал ему почести?

Этим способом обычно сохранялись головы достойных мертвецов.

– Я не оказывал ему почестей, – мрачно возразил Урта. – Я оставил его себе. Я не пустил его в путь. Ублюдок целую вечность проживет во тьме. Найди дыру в камне и заткни его туда, лицом внутрь. Замажь дыру глиной и грязью. Я хочу знать, что он будет стенать тысячу тысяч лет, пока мы с тобой станем охотиться в лесах Прекрасного Острова.

Он спрятал голову обратно в мешок, завязал его и передал сыну. Тот встряхнул подарок и злобно пихнул кулаком.

– Мне по нраву этот дар! – свирепо заявил он нам всем. – И я уже знаю, где схороню его.

Теперь Урта взглянул на Мунду, снова запустил руку в мешок и вытащил последнее, что там оставалось: соломенную куколку в красном платье и вышитой шали, заколотой на плече крошечной блестящей серебряной брошью.

– Я нашел ее в покинутом городе у подножия снежных гор. Увидев ее, я вспомнил о тебе, но теперь я вижу, что ты уже слишком большая, чтобы играть в куклы.

– Мне нравится эта кукла, – сказала Мунда. – У меня уже есть такие.

Отец вручил ей игрушку, но девочка явно была разочарована, и Урта это заметил. Он помедлил всего минуту и положил перед собой на землю пробитую лунулу:

– Я хочу сделать каждому из вас еще один подарок. Как вы знаете, эта вещь досталась мне от отца. Было время, когда ее называли сотней имен. Те, кто помнили эти имена, уже мертвы.

Друид, Глашатай правителя, многозначительно кашлянул, но Урта предпочел не услышать.

– Она не дала мне разлучиться с вами. Теперь я хочу, чтобы она связала вас двоих.

И прежде чем кто-либо успел сказать хоть слово, он вытащил из разукрашенных ножен свой широкий блестящий меч и одним ударом разрубил лунулу пополам, так что на каждой половинке остался след удара, нанесенного Куномаглом.

– Вот. Каждому по половине. Выбирайте.

– Мне левую, – быстро сказала Мунда. – Темную сторону луны.

Кимон подобрал левую половину драгоценного украшения и передал сестре.

– Этот подарок нравится мне еще больше, чем первый, – сказал он. – Я прибью свою половину на щит. Пусть ее блеск ослепит моих врагов. А ты, сестра?

– Я подожду видения, прежде чем решать, – со спокойной уверенностью проговорила девочка.

Урта с гордостью смотрел на них. Он сказал еще кое-что прежде, чем перейти к другим делам.

– Когда я уйду, помните: эти две половины должны быть вместе. Пусть сейчас они разделены, но их нужно соединить прежде, чем вы опустите мою остывшую плоть в последний холм.

– Я насыплю курган на этом самом месте, где мы теперь сидим! – вскричал Кимон, сильно позабавив отца. – Но, надеюсь, только через много-много лет.

– Я тоже надеюсь.

Праздник встречи затянулся до глубокой ночи и из-за нехватки вина и любимого правителем хмельного меда оказался более трезвым, чем можно было ожидать, но от этого не стал менее шумным. Вокруг жарких костров, среди курганов предков, все на время забыли несчастья второго опустошения.

Назавтра должны были начаться приготовления к погребению жены Урты, Айламунды. Тело ее утащили куда-то при разграблении крепости, и оно сгнило в лесах, так что предвиделись долгие споры о способе достойно почтить покойницу.

Перед рассветом мой чуткий сон потревожило девичье пение. Мунда, конечно. Она вовсе не ложилась: провела ночь, сидя в излучине реки, ловила свет луны и звезд обломком отцовской лунулы и нашептывала про себя. Теперь она завела песню о лебедях.

Легкий туман висел над затихшей рекой и среди деревьев. Мунда подняла на меня глаза, но продолжала напевать тем же тонким, дрожащим голоском. Я нагнулся сполоснуть лицо речной водой, и тогда она замолкла, глядя на меня.

– Лебеди летят. Слышишь, Мерлин? По реке с моря. Слышишь?

– Нет еще.

– Чужие крылья, – сказала она и замерла, глядя на восток.

Стая вынырнула из тумана, два или три десятка птиц летели низко над водой. Слышался только легкий шелест воздуха под крыльями, поднимавшимися и опускавшимися, как во сне. Птицы пролетели у нас над головами, их длинные шеи изогнулись ко мне.

Стая скрылась, но одна лебедь вернулась: черная кайма на белых крыльях, глаза яркого золота. Она пролетела над водой совсем рядом со мной, потом поднялась вверх, набрала скорость и унеслась назад, к морю.

– Она посмотрела на тебя, – сказала Мунда. Голос у девочки звучал хрипловато, то ли от усталости, то ли от удивления. Ее невинное личико осветилось вдруг пришедшим пониманием.

Меня заметили. Нашли.

Глава 11 МОРНДУН

Возвращение правителя отпраздновали, и Урта приступил к обряду поминовения жены. Он выбелил лицо и руки растертым в порошок мелом и начал «Три Высокие Песни»: первая, длившаяся целый день, оплакивала умершую, вторая, не менее долгая, чтила ее память весельем, и третья – на третий день – должна была вызвать проводника из Иного Мира, чтобы отыскать ее душу и, усыпив, перенести в уготованное ей место в Царстве Теней Героев.

Уланна прекрасно понимала, что не пристало ей – новой возлюбленной правителя – оставаться в этом святилище предков в такое время. Она захватила провизию и крепкого серого коньяка и отправилась с кимбрами в их быстрой сверкающей колеснице на север, поискать отбившихся от стада коров и свиней. Кимон и Мунда, одетые в белое, вместе с отцом оплакивали мать, проводя дни среди круглых камней и надгробий священной рощи, бродя по тропе, что, начинаясь от реки, трижды обвивала рощу, прежде чем затеряться на равнине МэгКата и снова появиться перед Бычьими воротами Тауровинды.

С ними этот горестный срок отбывали Рианта-Заботница и старый жрец, Глашатай Прошлого, в плаще из шкуры белого быка, с ожерельем из белых и голубых перьев.

Урта звал и меня присоединиться к ним, однако человек в шкуре и перьях не одобрил приглашения. Кажется, у меня судьба вечно сталкиваться с такими, как он. Необъятная память, глубокая мудрость и непростые мысли. Яростный защитник обычая, он был одарен от роду лишь смутным провидением будущего. Даже Ниив была способнее. Эти дикие жрецы брали не врожденным даром, а упорным трудом, да еще получали силу через обряд посвящения.

Однако в этой дикой стране их несложные обряды вполне могли пробудить спящие души, чтобы те приняли к себе новую. Я рассудил, что лучше мне держаться в стороне, хотя Урта предупреждал меня не забредать слишком далеко.

Айламунда потерялась: не только тело пропало при осаде крепости, но и душа. Она скиталась неизвестно где, а у кельтов такие скитания считались ужасной участью. Следовало призвать назад заблудшую душу, а вот какие средства применить к тому – вызвало много споров.

Эти споры затянулись бы до конца второго дня, если бы не Арбам. Воин с проломленной грудью поднялся, сжимая копье, чтобы принести жертву любви своей дочери. Он едва держался на ногах, лицо осунулось и побледнело, кожа туго обтянула череп. Я смотрел на старика с сочувствием, догадавшись, что она до сих пор не поддавался смерти ради этой минуты. Он должен был дождаться ее похорон и помочь вернуться ее душе. Что будет дальше – его уже не волновало.

Катабах, отставной жрец, отыскал меня позже у реки. Не знаю, пришел ли он сам или по поручению правителя. Волосы его были связаны в пучок, а лицо и руки до плеч покрыты защитными синими знаками.

– Ты не мог бы полететь и отыскать ее? – напрямик спросил он. – Это немалая просьба, и, быть может, тебе не по силам исполнить ее. Но такую смерть нам трудно почтить как следует. Может, Айламунда сейчас глядит на нас с той поляны, а может, она за полмира отсюда, испугана и не знает, что делать. Вернуть ее будет нелегко для нашего малого племени.

Он осторожно поднял на меня взгляд. Скрывать ему было нечего, и он это знал.

– Завтра мы призовем к ней проводника. Было бы много легче, знай мы, где искать ее во тьме.

– Что за глушь тут у вас! – заметил я, и воин рассмеялся, сразу ухватив мой намек: все здесь теряются!

– Самому мне сдается, – сказал он, помолчав, – что она следует за Таураном, белым красноухим Быком, на боках которого бурый рисунок глаз Тараниса Громовника. За Донном Ревущим Быком, чья поступь сотрясает крепости. Но это всего лишь догадка. Запрет еще действует, и знать наверняка мне не положено.

Теперь я понял, что за бычий рев слышал, впервые вернувшись в покинутую твердыню. Древний дух холма пробудился, предчувствуя перемены.

Я объяснил Катабаху, что в образе сокола, пса или плывущей форели мне не отыскать Айламунды. Для этого пришлось бы воспользоваться обликом Морндуна-призрака. Дело предстояло нелегкое и дорого обходилось волшебнику. Я не так давно использовал это обличье в Греции, и глубокие шрамы, оставленные мне тем странствием, ныли до сих пор.

Катабах заверил, что понимает меня.

– Десять чар на десять личин, – повторил он, вспоминая мой колдовской дар. – Так?

– Да, я не делаю из этого тайны.

– Призраки и создания этого мира, и Луна, и Скорбь, и Память, и одно – для земного дитяти, и одно – чтобы видеть тени забытых лесов. Так?

– Так. Все верно.

– Память – это любопытно, и тень забытых лесов тоже. Мы поговорим об этом как-нибудь… в другой раз. – Он подергал свою нечесаную бороду, глядя на меня. Он размышлял о моих личинах. И о том, откуда я взялся. – А в других обличьях ты не смог бы увидеть мертвую правительницу?

«Лунная греза, – подумалось мне. – Быть может, лунная греза даст способность видеть женщину на земле. Но я никогда не прибегал к нему, чтобы увидеть призрака, а только чтобы призвать живущих».

– Придется обратиться к Морндуну, – сказал я Катабаху. – Я готов попытаться. Но нужно дождаться ночи. И мне потребуется помощь.

– Чтобы сменить обличье?

– Нет, это всегда во мне. Время, когда мне приходилось срезать древесную кору, давно прошло. Нужно, чтобы кто-нибудь бодрствовал надо мной.

Он коснулся пальцем лба – жест благодарности.

– Если тебе нужен спутник, я с радостью останусь с тобой. Меньше года осталось ждать времени, когда я сброшу гейс и снова стану учиться странствовать во сне.

Я сказал ему, что с благодарностью принимаю предложение. Но добавил, что он ничему не научится от меня, а увидит только мое спящее тело. Однако мне стало спокойнее, оттого что мое беззащитное тело, покинутое разумом, будет под надежным присмотром друга.

Часовые у ворот подняли тревогу. Было далеко за полдень, свирепый ветер гнал по небу грозовые облака. Урта не показывался, но Манандун с десятком воинов схватили копья и бросились к частоколу.

Трава на равнине пригнулась под ветром. Высокие стены крепости казались черными, вымпелы призрачного войска бились на шестах, как грозящие змеи, нарисованные на них звериные морды скалились издалека. К нам шли двое: один сгибался под тяжестью ноши, второй широко шагал впереди, держа в руке высокий посох. Мне видно было, как блестят его глаза. Оба незнакомца казались серыми: тусклые бороды, седые волосы, серые плащи.

Потом я узнал Волчьи Головы проходивших не так давно через долину изгнанников.

В двадцати шагах от ворот оба упали на колени, пугливо глядя на нас и моля о приюте и пище. Манандун, пожав плечами, позволил им войти. Они прошли в лагерь, огляделись и присели к ближайшему костру.

Когда встала луна, добавив серебра в облака у нас над головами, я ушел с Катабахом вниз по реке, на край священной рощи, и на лодочке переправился на тот берег. За Нантосвельтой, чуть выше места причала, тянулись широкие серебристые болота, окруженные зарослями ивняка, вязов и грабов. Среди мшистых берегов темнели в тростниках окна: то глубокие, то мелкие, но все одинаково опасные.

Это было место священных казней, и Катабаху не хотелось ступать на него, хотя однажды уже приходилось, когда он участвовал в жертвоприношении. Юного заложника королевского рода, оставленного на произвол судьбы племенем виделици, утопили в болоте, чтобы был не бесплодным брак знатной пары из клана Урты.

Крутая тропа поднималась к зарослям над высохшей и покрытой сухим тростником землей. В темноте не видно было помостов с идолами над темными прудами. На этих помостах проводились последние обряды перед закланием несчастной жертвы. Над болотами и теперь звучали рыдающие голоса тех, кого сбросили в воду вниз лицом, забросали грязью и утопили: кого ради возвращения солнца, кого для умиротворения воющих духов жестокой зимы, кого за нарушение гейса – данного при рождении запрета.

– Почему здесь? – шепотом спросил Катабах, прижимая пальцы к одному из знаков на правом запястье.

– Мне нужны мертвые, – ответил я. – Чтобы добраться, куда нужно.

– Этих здесь хватает. Но ведь это не обычные мертвые, Мерлин. Они уже не наши.

Он следил за мной, гадая, знаю ли я, о чем он говорит: утопленные в болоте становились собственностью богов, земли или ночного вора Арауна, собиравшего души тех, кто предал собственную жизнь. Здесь были прелюбодеи, матереубийцы, заложники из чужих кланов, покинутые своими, и те, кто струсил в битве.

– И ко всему, – добавил он, – это место использовали еще до прихода нашего клана. В этих прудах лежат очень старые трупы.

– Я собираюсь… (как сказать это оробевшему спутнику?) одолжить один. На время. Я принимаю на себя последствия.

– Да уж, принимаешь, – многозначительно повторил бывший друид. – Я берусь охранять тебя, но лишь от живого врага с железным мечом.

– Большего я и не прошу, – успокоил я побледневшего воина-друида.

Деревянные мостки, на которые мы выбрались, были так же стары, как укрепления на холме: растрескались от зимних морозов, подгнили от сырости, наполовину ушли в трясину. Я пробирался по ним с особой осторожностью. Дважды от мостков отходили другие, тянувшиеся к ивняку, но я держался левой тропы. Катабах, шедший позади, зажег факел. Его мигающий огонек в этой зловонной бесшумной тьме был каким-никаким, а утешением.

Наконец я добрался до помоста, столь же побитого ветрами. Несколько уцелевших досок едва давали место, чтобы усесться. Вокруг в темноте мельтешили какие-то твари, плескалась вода, шуршал тростник. Место казней давно вернулось во владение болотной живности. Кожаные челны лежали полузатопленными, и в них гнездились угри да крысы. Плакучие ивы походили в скудном свете на склонившихся к воде гигантов, шарящих пальцами веток в грудах костей, скопившихся на дне за три тысячелетия жертвоприношений.

Я уже описывал раз тот мучительный и страшный способ, каким призывают Морндуна, чтобы обратиться к мертвым и найти среди них проводника. Последний раз я прибегал к этому чрезвычайно неприятному способу передвижения у реки Даан, перед нападением на Дельфы в Греческой земле. До сих пор мне слышались во сне голоса и являлись видения растревоженных тогда душ. И теперь, вызывая мертвецов, я ощутил тошноту.

Они боролись. Первое, что я почувствовал, – как они цепляются за колышки и веревки, удерживавшие их в трясине. Почти все они сгнили, кости распадались, все, что осталось, – усмешка обнаженных челюстей. И все же они вопили – тени душ, осколки света в побелевших костях, что есть сил прорываясь вернуться.

Мне нужно было что-нибудь не столь разложившееся.

Я ощутил судороги несправедливо обиженного: руки связаны за спиной, горло перерезано, легкие полны илом.

Он бился как рыбешка в нескольких футах под корнями тростника. Я видел, как вздыбилась и раздалась болотная земля, когда он умудрился подняться на колени. Запавшие глаза моргали, ловя лунный свет, шершавая кожа не давала рассыпаться костям.

Мертвец был в лучшем виде: борода изящно подстрижена, ногти накрашены, узор на коже выдавал знатного юношу.

«Я был не готов! – бушевала у меня в голове его обида. – Меня предали. Обманули. Девятилетний срок еще не вышел».

«Пройдет девять лет, и правителя утопят», – вспомнил я. Хотя это было за много поколений до Урты. Стало быть, не просто знатный юноша – молодой правитель, избранный в жертву зимнего солнцеворота до срока. Его гнев был ужасен, неизбежен… полезен.

– Мне нужна твоя помощь, – шепнул я ему.

Брат поставил меня на свое место. Он выезжает с жрецами, когда встает луна; с ними он проливает кровь на стоячие камни. Он меня предал.

Как было сказать ему, что предательство это давно забыто? Пока он сгорал от ярости в трясине, брата его утопили где-то рядом. Можно не сомневаться, что тот пал жертвой собственного честолюбия. Меня не было при этом, но я не раз видел, к чему ведет подобное предательство.

– Мне нужна твоя помощь, – повторил я.

Он встал на ноги, зашаркал по болотной грязи, блестя мокрым телом, горбясь от ярости.

За спиной у меня прошуршал голос:

– Я помогу тебе, если ты поможешь мне встретиться с моими детьми.

Я быстро обернулся. Уродливая фигура с обвисшими волосами клонилась ко мне, цепляясь за доски помоста. В пустых глазницах еще мелькали искры жизни. Веревка, врезавшаяся в жилы горла, не заглушала призрачного голоса. Высокий мужчина пошатывался, в надежде уставившись на меня. Руки связаны за спиной, ореховый кол торчит из горла, как сломанное копье.

– Я помогу, – шептал он. – Ты можешь освободить меня? Я был заложником. Со мной обращались как с рабом. Убили из прихоти.

– Я ничего не могу сделать для вас.

Пробуждая мертвых, лучше говорить с ними без обиняков. Они не способны осознать течение Времени или поверить, что ничто уже не изменит прошлого. Правда, иногда Время допускает возрождение. Как с вернувшимся в мир Ясоном. Но такие его причуды – большая редкость.

Мне не терпелось покончить с делом, пока новые полусгнившие воспоминания не всплыли, чтобы стонать у меня над ухом. Шершавый принц, на удивление хорошо сохранившийся, был именно тем, что мне нужно.

Остальных я послал обратно в трясину, пинком оттолкнув женщину, цеплявшуюся за помост.

Погружаясь в грязь, она жалобно рыдала, но я ожесточил свое сердце, как ожесточал его уже десять тысяч лет.

– Перережь веревки, – простонал шершавый принц.

– После того как ты мне поможешь.

– Я привязан к этому месту, – шептал он.

– Ты – порог, на который я должен шагнуть, – отвечал я. – Я ищу женщину, она умерла и скитается. Наверняка она ходила по кругу, так что не должна была уйти слишком далеко.

Шершавый молчал. Я дал ему время поразмыслить. Разум у него прогнил, но в нем застряло острое воспоминание, которое поможет ему принять решение. Он не может покинуть этого места, и, стало быть, для него не может быть награды за помощь – если говорить о возрождении. Зато я обладаю даром провидения, памятью и могу сделать для него иное. Он пробормотал:

– Я скажу тебе свое имя. Ты повторишь это имя. Сделай где-нибудь надпись, чтобы я не был забыт. Меня не должны забыть. Ты сделаешь?

– Сделаю все возможное, чтобы твое имя не было забыто. Но сперва помоги мне найти дух женщины, правительницы этой земли, Айламунды.

Он уже шел ко мне через трясину. Теперь я рассмотрел золотой обруч у него на лбу и красно-синие полоски на шее слева.

Троянец? Здесь, на Альбе?

– Ты узнаешь меня?

– С осады твоего города прошло тысячелетие. Рассказ о ней знают во всем известном мире: долгое ожидание греков, жестокую гибель вашего героя Гектора, коварство Одиссея. Спаслись лишь немногие из вас. Долго ли ты странствовал?

– Половину своей жизни. Удар меча Ахилла вскрыл мне череп. Я потерял память, но потом исцелился, и силы вернулись. Я собрал отряд наемников и уплыл на запад. Нашел этот легендарный остров. Остров туманов и теней. Мой корабль сожгли и заложили в основание крепости. Хотел бы я знать, стоит ли она еще? Я ушел из своей крепости, чтобы изучить страну, и забрел слишком далеко на север. Далеко от дома, и попал в дурные руки. Такая судьба. Теперь ты узнаешь меня?

– Крепость на Альбе, заложенная троянцем? Одну такую я знал. На юге, над широкой рекой, крепость, посвященная Ллеу. Ее давно поглотила земля.

– Брут. Ты сбежал с благородным Энеем.

– Эней… Эней. Добрый друг. Я потерял его, пока лежал без памяти. Хотел бы я знать, что с ним сталось.

«Прославился на весь южный мир, – подумал я про себя, – основал династию…» Но эти мысли я скрыл от любопытного мертвеца. Брут, неудачливый основатель разрушенной теперь крепости над рекой Темезис, принес на этот остров знание и искусство, а в награду получил обрядовую казнь, потому что забрел в каменное святилище на заросших ивами берегах Нантосвельты.

– Запомни мое имя, – шелестел призрачный шепот Брута, – и отметь место моей смерти…

– Сделаю, – пообещал я.

Он еще раз попытался разорвать веревки, стягивавшие его руки, потом повернулся и побрел назад к своему месту. Он позвал меня за собой, и я пошел, уже в облике Морндуна, призрака в темной стране, где скитаются неупокоенные и лишенные пристанища.

Это был ночной мир, царство сумрака, схожее с нижними мирами греков и скифов. Здесь не было ничего от Элизиума, только одетые листвой деревья, омуты да расколотые скалы. Повсюду ощущалось невидимое глазом движение теней, ускользавших в расщелины камней, в непроходимые лесные чащи.

Я шел, пока не заболели ноги, минуя широкие тихие озера, пересекая медленные ледяные ручьи, стекавшие с безлунных холмов. Дух Брута молча шел позади. Веревки свалились с его призрачных рук. Временами он тянул меня за рукав, указывая на неуклюжий силуэт зверя или на одинокую женскую фигуру.

Красноухого быка он видел не раз. Тот часто переходил хрустальные воды Нантосвельты: когда один, когда в сопровождении нескольких беловолосых всадников в серебристой броне.

Я пытался не потерять счет времени, но в этом однообразном темном мире нечем было измерить его. Ни отдыха, ни сна, ни еды, ни питья. Я ждал именно этого: странствий, ровного шага вдоль неглубоких равнин, вокруг шелестящих лесов. Два дня и две ночи, а может быть, три, по кругу, малому отражению Тропы, по которой я шел всю жизнь.

Быка мы нашли.

Он неторопливо шел к югу, опустив голову, раздвигая огромными рогами высокие травы. Он возвышался надо мной, и земля от каждого его шага отзывалась дальним громом. Гора белого тела поросла кустами и кривыми деревьями, узловатые корни проросли в бока, с ветвей свешивались веревки, на концах их болтались останки жертв. При каждом движении животного они дергались и подскакивали, словно куклы. За быком, скрестив руки на груди, двигалась кучка людей: десять-двенадцать человек, так же клонивших головы к земле. Это были затерянные и забытые, чья смерть пришлась на время, когда мимо проходил Донн. Они пристали с быку.

Я окликнул Айламунду, и одна из скорбных теней встрепенулась и взглянула на меня. Блестящие глаза на опечаленном лице встретили мой взгляд, рука пригладила нечесаные седеющие волосы. Она не могла меня узнать. Мы никогда не встречались. Но в ее снежно-белых чертах мелькнул луч надежды, словно она догадывалась: время ее скитаний истекает.

Донн вдруг остановился, тряхнул плечами и ударил в землю левым копытом. Огромная морда повернулась ко мне, дыхание его ноздрей гудело, словно пара огромных мехов в кузне Вайланда. Морда приблизилась, смрадное дыхание окутало меня. Глаза – каждый, как большой щит, – моргнули, прикрыв веками мое отражение. Затем голова поднялась вверх, и бык замычал, повернул назад по тропе, туда, где через поля протекала река.

Я дрожал. Облегчение и усталость. Ненавижу странствовать с Морндуном: это все равно что разгуливать с самой смертью. Однако выдержал и теперь вместе с Брутом последовал за быком к тому самому месту, где троянец встретил свой конец.

Бык с Айламундой и остальной свитой ушел дальше и скоро скрылся из виду.

Я переправился назад в ночной мир Урты и шепнул качнувшимся тростникам, под которые лег Брут:

– Я сдержу обещание.

Потом потянулся, затекшие руки и ноги ныли.

Светало. Я слышал голос Катабаха, звавшего меня с дальнего конца болотной гати, где он остался ждать меня. Он звал равнодушно и терпеливо. Должно быть, он повторял мое имя все это время, поддерживая связь между нами.

Я побрел на зов. Катабах сидел на клочке сухой земли, закутавшись в плащ. Он встретил меня улыбкой облегчения и протянул мех с холодным медовым элем. Еды при нем не было. Мясо и ячменная лепешка, захваченные им для меня, оказались слишком большим искушением в унылом ожидании, притом что я, как оказалось, отсутствовал всего одну ночь. Не важно. Мой рассказ обрадовал его. Теперь они знали, как подобающим образом завершить похоронный обряд.

– Дух ее вернулся домой. И лодка уже построена, – таинственно провозгласил бывший друид. – Готов путь шествия, и скоро загорится погребальный костер.

Мы возвратились в рощу.

Глава 12 ГРОМ

Беглецам из Тауровинды представлялось, что двойной круг камней на взгорье над рекой стоял там испокон веку. Путь, заросший ныне высокой травой, вился через равнину МэгКата от Бычьих ворот к каменным кругам. Дальше короткая тропа вела от святилища к самой реке. Камни теперь окружали высокие ивы, но резные верхушки столбов были выше деревьев, а к берегу деревья расступались.

В давно забытые времена шествие мертвых начиналось на холме и двигалось к реке, проходя сквозь каменные кольца. В них совершалось обрядовое расчленение трупа и отмывание ножей. Шествия, прославлявшие пробуждение весны или созревание жатвы, начинались от реки и в танце тянулись к вершине холма, где мужчина вступал в брак с Землей, а женщина – с Древом.

Однако сегодня похоронное шествие начиналось на берегу, где стояла на причале грубая плоскодонная ладья, покачиваясь на стуле, как снулая рыба. Суденышко до краев было наполнено ветвями, засыпано яркими цветами, желтыми листьями и пучками травы, перевязанной нарядными ленточками. Поверх лежали две половинки лунулы. Я не сразу рассмотрел, что травяные снопы изображали женское тело, покойно раскинувшееся на живой постели, головой к корме. Золотой полумесяц Урты лежал на груди.

Маленькая ладошка пробралась в мою ладонь. Мунда смотрела на меня снизу вверх и улыбалась.

– Я слышу ее песню, – сказала она. – Или чудится?

– Не знаю, – признался я. – Но она сейчас рядом с тобой. Скоро она отправится за реку, как должно.

Девочка мучительно задумалась, склонила голову. Потом решилась спросить.

– Ты очень стар, – начала она.

– Очень.

– Ты когда-нибудь кого-нибудь любил?

– Да, – признал я, не понимая, к чему она ведет.

– Что ты делал, когда они умирали? Ты, по-моему, нигде не свой. Как ты их хоронил? Как навещал их потом?

Я не сумел ответить ей. В моей жизни было слишком много кратких встреч, слишком многих женщин я оставил позади. Иногда я видел их смерть, иногда печалился о них, иногда даже горько печалился. Но я никогда не позволял себе вернуться туда, где оставил давнюю привязанность. Слишком тяжело смотреть на то, что оставило время от знакомых мест.

Единственная моя настоящая любовь все еще оставалась в тени, скрываясь в Стране Призраков. Медея, волшебница Колхиды, ставшая когда-то женой Ясона. Она снова была где-то рядом со мной, испуганная, сомневающаяся, виноватая и оскорбленная. Я знал.

Она должна была состариться: в отличие от меня, она тратила дарованные Временем силы, защищая себя и сыновей. И все же она наверняка прекрасна.

– Ты плачешь, – прошептала девочка. Ее пальчики сжали мою руку. – Не плачь. Я видела тебя, Мерлин. Ничто не скрыто. Я видела постоянство, я видела радость. Не сейчас, но это будет. Все будет хорошо.

На миг я остолбенел, пораженный ее словами. Потом схватил за плечи и встряхнул мягко, но сильно.

– Никогда не делай этого, – внушал я ей. – Опасно заглядывать в будущее друга.

– Я не нарочно! – испуганно отозвалась она, глядя на меня округлившимися глазами. – Я не заглядывала. Видение пришло само. А почему нельзя?

Объяснять пришлось бы слишком долго. Ее слова властно и ярко напомнили мне Ниив, северную колдунью, потрясающую убитым лебедем и кричащую мне в лицо: «Я видела, лес плащом окутывает тебя!»

Ниив пробралась в мое будущее и использовала во зло обретенное знание. Теперь она возвращается на Альбу. Урта видел ее в тумане над морем, да и лебеди…

Я был обеспокоен – мягко говоря.

И уж вовсе ни к чему мне была пара пророчиц, сующих нос в будущее, ожидавшее меня на земле.

Я успокоил девочку и оставил ее сидеть на носу ладьи, тихонько напевая и не отрывая взгляда от созданного из травы образа.

Уланна – в гораздо более шумном обществе, нежели уезжала, – возвратилась с севера на дальний берег к вечеру того же дня. Она гнала стадо из трех десятков тучных белых и бурых коров. Их много осталось бесхозными в тот год опустошения. Со спины белого конька спускались две оленьи туши. Пять одичавших коней лягались и вставали на дыбы, но все же позволили завести себя в наспех устроенный загон на берегу. К маленькому отряду присоединились семеро новых воинов: в кожаных доспехах, без шлемов, в тяжелом вооружении, с тяжелыми лицами. Однако эти грубые люди, казалось, трепетали перед Уланной и слушались ее с полуслова.

Скифка увидела, что похоронный отряд не завершен. Она махнула мне рукой, одновременно приветствуя и прощаясь, и снова ускакала в лес. Конан и Гвирион последовали за ней: им было еще мало приключений. Остальные разбили лагерь за рекой, присматривая за добычей и ожидая приглашения переправиться на наш берег, чтобы договориться о плате за службу.

Ночь обняла землю; рога луны истончались. Она стояла низко на западе небосклона, освещая темную кайму лесистых холмов и стены Тауровинды.

Медленно, глухо забили барабаны. Затрещали медные тимпаны. Заплакали флейты.

В роще заметались факелы. Излучина реки словно вспыхнула. Ладью вытянули на берег, и восемь крепких мужчин подняли ее на плечи. Они шли медленно, ровным шагом, поднимаясь к ожидающим на холме камням. Перед ними шествовала фигура в плаще и маске. Посох предводителя задавал ритм шествия.

Погребальная ладья проплыла в ворота стены ивняка к сердцу каменных колец. Барабаны смолкли, замолчали жалобно плакавшие рога, и прекратился грохот тимпанов. Ладью опустили наземь. Тишина, только трещит огонь.

Долгое молчание оборвал звон бронзового колокольчика. Один грохочущий удар барабанов, и ладью подняли снова.

Теперь рога ныли в такт друг другу, и голоса флейт сливались в плач дивной красоты, прорезаемый торжественными ударами по телячьим кожам барабанов. Шествие выступило за круг камней, миновало рощу и выдвинулось на равнину, извиваясь змеей по древней тропе, еще отмеченной горбатыми спинами рухнувших столбов.

Извилистая тропа повторяла изгибы реки, по которой дух Айламунды стремился к месту рождения. Назад к смерти ей предстояло отправиться с Таураном Громовым Быком.

Трижды шествие замирало в мертвой тишине, лодка касалась земли, жрец в маске, возглавлявший процессию, оборачивался лицом к плакальщикам. В небе клубились серебряные лунные облака, тревожно ржали кони, ведомые за людьми, трава переливалась и шуршала под ветром.

И снова звон колокольчика, удар барабанов, и лодка поднимается. Глухо и горестно вскрикивают рога, и шествие движется дальше.

Так мы приблизились к откосу холма, к Бычьим воротам, отмечавшим границу укреплений.

Смотрели на нас со стен Тени Героев? Лишь знамена, черные с серебром в ночном небе, отмечали их присутствие.

Все звуки замерли. Коней прогнали вперед. За ними волочились изломанные тотемы Страны Призраков. Темные резные поленья свалили грудой. На поверженные святыни Мертвых мягко опустили ладью – вызов врагу. Урта мягко снял с «тела» разрубленную лунулу. Под поленья подсунули факелы. Занялось быстро, и пламя взметнулось высоко. Когда загорелась ладья и огненные языки лизнули травяные снопы, снова зазвучали рога и барабаны.

Урта стоял перед костром. Он был в боевом снаряжении. Огонь блестел на шлеме и нагруднике, на узком наконечнике тяжелого осинового копья, зажатого в правой руке. Он неподвижно смотрел в огонь, а мне чудилось – сквозь огонь, на темные гребни стен своей крепости.

Он закричал: крик перешел в напев, но слова терялись в вое рогов, и я расслышал только повторявшийся призыв к Таурану. Правитель взывал к великому Донну.

Я ждал, что бык появится из леса, оставшегося у нас за спиной, пройдет неспешно по равнине, и несколько раз я оглядывался туда, любопытствуя, каким явится он в земном мире. Но он поднялся прямо из холма. Следовало ожидать, памятуя имя крепости.

Земля под ногами содрогнулась, и груда горящих бревен рассыпалась в искрящемся вихре, взметнувшемся в ночное небо. Сама луна загорелась, казалось, ярче, и облака над крепостью свились в грозовую тучу.

В голосе Урты нарастали мощь и угроза. Я теперь разобрал слова и вздрогнул, узнав наречие, много старше напевного говора этих гипербореев. Это были слова языка моего времени, роковые и жизненосные, несущие чары и заклятия, напев, восславляющий, смиряющий, зовущий первую жизнь на земле.

«Ка-скарагат, раа-дауроч, Куум Каулауд, Нуат-Райдунфрай, Одонн Тауран…»

Рыскающий в ночи Волк, зеленоликий Охотник дикого леса, старейшая из Сов, среброногий Олень с бархатными рогами, буро-пегий, одетый солнцем Бык…

И Тауран ответил на зов.

Над крепостью вставало солнце. Два широких изогнутых рога поднимались из-за самых высоких башен. Солнце сияло меж ними. Смрадное дыхание наполнило воздух. Ворота распахнулись, и воинство Царства Теней Героев вырвалось в страхе и смятении из-за стен, захваченных ими коварством и удерживаемых доселе доблестью. Они промчались в ворота и растеклись по равнине в обе стороны – более сотни воинов. И снова дрогнула земля: Великий Бык над ними ударил копытами, его широкая темная морда вытянулась над равниной, солнечный диск между рогами кружился огненным вихрем.

Войско Мертвых и Нерожденных склонило копья, обнажило мечи, строясь против нас. Урта вскочил в высокое седло рванувшегося к нему жеребца, перенял у Манандуна поводья. Катабах, еще кто-то скакали к костру, огонь блестел на клинках, лица горели предвкушением битвы. Кимон, в доспехах и шлеме, был с ними.

Но нас было слишком мало!

Тут земля отозвалась новым рокотом. Я успел, обернувшись, увидеть, как конное войско вырывается из леса на равнину, в грохоте копыт и кличах вооруженных всадников с непокрытыми головами. Они смыкали кольцо вокруг подножия холма. Золотая колесница Конана подкатила ко мне.

– Прыгай! Хватай копье! – прокричал возничий. Пот стекал по его лицу. – Живее!

Я повиновался. Дротики рассекали воздух, мечи врубились в плетеные борта колесницы и застряли там. Конан гнал коней прямо в схватку. Копье вырвали у меня из руки и метнули в меня же, но я в прыжке уклонился от удара и снова поймал древко.

– Хорошо сделано! – восторженно выкрикнул возничий. – Скоро братцу придется искать себе другого копьеносца. Мне нравится, как ты прыгаешь!

– Откуда эти всадники?

– Из рукава Урты, – был единственный ответ, какого я дождался. Разве что он добавил еще: – Коритани! Мы встретились на обратном пути!

Кони вскачь вынесли нас из боя. Конан развернул колесницу и, завывая, подобно фурии, промчал по краю схватки. Манандун с Уртой пустили коней вслед, за ними Катабах, за ним Уланна со своим пополнением. Мы сужали круги, забирая влево, перелетая через тела павших людей и коней. Всадники из леса вливались в сутолоку рукопашной, кое-кто спрыгивал с коней, чтобы драться пешим. Конан орал, хохотал, подстегивал коней, отпустив поводья. Длинные золотые волосы летели за ним по ветру. Выпуклые мускулы блестели от пота. Одержимый!

Я ждал, что наш маленький отряд, выбрав время, вернется в бой, но Конан вдруг рывком свернул к Бычьим воротам. Правитель со своими людьми скакали рядом, сговорившись заранее, и короткая скачка по вьющейся между стенами частокола дороге перенесла нас в ворота прямо к сердцу Тауровинды.

Победный клич, крики радости приветствовали возвратившегося домой Урту. И вдруг наступила тишина.

У дальней дороги стены крепости высилась сияющая туша Быка Таурана. Ноги широко расставлены, солнечный диск померк, вращаясь между рогами, как блестящее звездным светом колесо. Дыхание застывало паром у его ноздрей в остывшем вдруг воздухе. Его огромные глаза были обращены к нам, но с места бык не сходил. Прямо между его передними ногами, опираясь на сияющий овальный щит, стоял и смотрел на нас высокий человек с желтыми волосами и желтой бородой.

Кони в колеснице Конана пугливо попятились, но испуганы были не они – возничий.

Отчаянный веселый юнец вдруг стал пепельно-белым и застыл в ужасе.

– Мерлин, – тихо сказал он, – слезай.

Я помедлил, и он ладонью столкнул меня с колесницы, не сводя глаз со спокойного золотого человека на дальнем краю крепости.

До меня еще доносились вопли людей и коней, звон железа. Урта победно кричал. Новые всадники, окровавленные, взмыленные, въезжали в крепостные ворота, спешивались и взбегали на стены, чтобы сорвать знамена павших царей Страны Призраков. Кто-то крикнул, что призраки бегут по болотам к реке.

В ворота въехал Гвирион. Мунда, сидевшая у него за спиной, держалась за его локоть. И его конь вздыбился при виде Быка и его златовласого хозяина. Девочка не удержалась в седле, Гвирион соскочил и, рассыпавшись в извинениях, помог ей подняться.

Среди этого гомона и сутолоки Катабах и мудрый Манандун молча смотрели на нас, чувствуя, что молодые кимбры попали в беду.

Конан, чуть не плача, обернулся ко мне.

– Ну, Мерлин, – сказал он, – путь был долгий, и мы славно повеселились. Жаль, не было времени познакомиться получше.

– Что происходит? – спросил я его.

Но он только улыбнулся и пожал плечами:

– Кажется, пора.

Воин перед грудью Быка поднял копье и взмахнул им, подзывая к себе парней. Я начал понимать то, что должен был понять с первого взгляда.

– Мы украли его колесницу, – безнадежно сказал Конан. – Помнишь? Золотые украшения ковал тот греческий бог Гефест, и он вплел в борта железо, так что они стали крепче каменной стены. Он очень гордился своей колесницей. И страшно рассердился, когда мы ее украли, хотя он и сам ее тоже украл прежде. Жаль, но мы разбили ее в гонке. Они победили нечестно, приделали мечи к ступицам колес, ублюдки! Боюсь, эта меднобокая плетенка его не годится, даже с золотыми колесами.

– Кто он?

– Мой божественный отец, – вздохнул Конан, – кто же еще? Сам великий бог Ллеу. Это его солнечный бык. Он всегда появляется, когда скотина выходит из темноты. Легко нам не отделаться. Мы же не единственные его сыновья, есть другие, более послушные, – маленькие подлизы! – так что не сносить нам голов. До свидания, Мерлин.

Гвирион, такой же убитый, бледно улыбнулся мне, вскочил на колесницу и стиснул борта.

– А хорошо было, хоть и недолго, – выкрикнул Конан в последней вспышке мальчишеской отваги. – И ты еще станешь великим воином-колесничим!

Он тряхнул поводьями, и легкая колесница понеслась к ожидающему. Великий бог Ллеу поднялся в повозку и, взяв поводья, повернулся спиной к сыновьям. Их лица казались серебряными в его золотом сиянии. Застывшие, помрачневшие, рассеянные, лишь тени в гневных глазах отца, они цеплялись за бортики и с грустью ждали конца своих приключений среди смертных.

Властно хлестнув поводьями, Ллеу повернул дрожащий коней, прогнал их прямо между ногами быка и скрылся во мгле холма. Бык мощно тряхнул головой, и тяжело развернувшись, нырнул назад во тьму, возвращаясь в тень, чтобы продолжить свое неторопливое странствие через подземный мир.

Он сделал свое дело. Мы потеряли молодых друзей, зато дух Айламунды вернулся к жизни и занял подобающее ему место среди Теней Героев. А Урта вернул свою крепость. Тяжелые ворота уже закрылись, а знамена жителей Страны Призраков прибивали к «дереву насмешек», составленному из гнилых ветвей осины и орешника. Потом их вывесят на северной стене, чтобы они никогда не видели солнца.

Я нашел Урту на стене. Воины Мертвых рассеялись, унося с собой павших. Но если правитель и торжествовал, он выказывал свою радость весьма сдержанно.

– Мы еще увидим их, – спокойно проговорил он. – Согласен, Мерлин? Они не сдадутся так легко. Они расширяют свое царство. Хотя зачем им это, я пока не могу понять.

За нашими спинами воины и их домочадцы разбежались, отыскивая развалины домов и уже обдумывая, как обновить их. Работа предстояла долгая.

Я узнал среди других знамена Коритании.

По-видимому, Урта, проходя через земли верховного правителя Коритании, нашел там вернувшихся жителей. Возвращаясь из отчаянного путешествия, которое увело воинов клана в Грецию и Македонию, они опередили его. Я, рыская в образе волка, не видел их встречи. Урта, зная, что Тауровинда захвачена, завоевал уважение этих людей и заручился их помощью. Они оставались в лесу, соблюдая тишину и не показываясь на глаза. Урта сам не знал, что его ожидает, но таким образом воины тени, смертные в нашем мире, оказались перед сильнейшим войском.

Ему еще предстояло расплачиваться с наемниками за службу, но этот мост можно было перейти в свой черед. На одну луну они задержатся здесь. Потом потребуют скота и коней.