Жаркое лето сорок второго

Глава IV. «Охота на дроф». Миттельшпиль

Сказать, что события наступившего дня огорошили и взволновали Льва Захаровича, значит не сказать ничего. Известие о прорыве Манштейном фронта обрушилось на Мехлиса подобно огромной лавине. Оно его испугало, но не раздавило. Как истинный коммунист, заместитель наркома обороны был готов сражаться с врагом до последней капли крови, но при этом не забывая искоренять притаившуюся по углам измену и наставлять на путь истинный заблудших. Видя очень схожее положение на фронте с положением лета сорок первого года, армейский комиссар был готов действовать в штабе фронта жестко и решительно, но генерал Рокоссовский не позволил ему это сделать. Не позволил не громкими криками и грозной руганью, не угрозами позвонить Сталину или путем прямого физического насилия. Нет, генерал Рокоссовский был одним из немногих советских генералов и маршалов, кто считал любые действия, связанные с унижением человека, открытым хамством, недопустимым для советского военного. Даже краткосрочное нахождение в гостях сначала у Николая Ивановича Ежова, а затем у Лаврентия Павловича Берии не повлияло на потомка польских дворян.

Пойти по привычному пути Льву Мехлису не позволило поведение командующего войсками фронта. Начало боевых действий не застало Рокоссовского в теплой домашней постели, так как с момента перелета хорватского летчика он постоянно находился в штабе. Едва потеряв связь с армиями, командующий не впал в панику, как впадали в неё многочисленные командиры, на которых петлицы с большими звездами и штаны с красными лампасами находились по большому недоразумению. Не выказывая ни малейшего признака страха, он стал требовать её восстановления всеми доступными способами. При этом он не был растерян или не кричал истерично, требуя от подчиненных исправить положение дел. За время нахождения в войсках Мехлис много насмотрелся на подобных персонажей, которые могли только требовать и угрожать. В отличие от них, генерал Рокоссовский давал конкретные поручения, пояснял, как их следует выполнить, и требовательно следил за их исполнением.

Слушая его командный голос, видя его уверенное поведение, трудно было усомниться в том, что этот человек не только знает, как справиться с этой трудностью, но и обязательно сделает это. В действиях комфронта не было ни малейшего признака суетливости, неуверенности в своих действиях и прочих элементов нервозности, наличие которых позволило бы Мехлису начать командовать делами штаба. Соблазн был огромный, но армкомиссар не поддался этому пагубному искушению. Все, что он мог позволить себе в данной ситуации – это громкие наставления порученцам, грозные окрики нерадивым командирам, без дела оказавшимся в штабе фронта, и гневное потрясание черной шапкой волос.

Лев Захарович на время снизил обороты своей активности, внимательно наблюдая за развитием событий. И можно было не сомневаться, что, если что-то пошло бы не так, он с лихвой бы наверстал упущенное. Сил, желания и энергии у него хватало.

Между тем, по планам обеих сторон, где было точно расписано, куда маршируют боевые колонны и как атакуют, ударила третья сила. Её появление всегда было неожиданным и плохо предсказуемым, ибо это была погода. Как бы синоптики ни уверяли Манштейна, что «все будет хорошо и дождя не предвидится», дождь все-таки случился. Не такой обильный и проливной, как тот, что в марте месяце надолго затормозил продвижение русских танков к Перекопу и Симферополю, но достаточно существенный, чтобы на несколько часов прочно сковать рвущиеся на север танки и бронемашины 22-й танковой дивизии вермахта. Прочно увязнув в раскисшей крымской грязи по самое не балуй, они превратились в отличную мишень для советской авиации, которая нет-нет да пролетала на этим районам. Будь у советских летчиков связь с землей, судьба застрявших в грязи гитлеровцев была бы предрешена. Один хороший налет, и ни о каком броске на север мечтать бы уже не приходилось, однако благодаря «ударной деятельности» авиационных генералов, к началу войны подавляющее число советских ударных самолетов связи с землей не имело. Единственное, что могли делать пилоты – это вести переговоры друг с другом, на ограниченном расстоянии. Благодаря требованиям Ставки, в войсках, воюющих на центральных фронтах, это преступное положение постепенно исправлялось, но на второстепенных направлениях положение дел оставляло желать лучшего.

Только после возвращения из полета пилот смог доложить командованию о замеченном им скоплении танков и другой техники. Пока рапорт был принят и доложен по инстанции, пока о нем узнал штаб фронта и командующий принял решение, прошло время. За это время с моря подул теплый ветер, под воздействием которого раскисшая от дождя почва стала сохнуть, предвещая попавшему в ловушку «зверю» скорое освобождение.

Когда начштаба доложил Рокоссовскому данные о застрявших немецких танках, тот моментально позвонил Николаенко и потребовал немедленно нанести по ним бомбовый удар. Ответ командующего авиацией Крымфронта обескуражил его. Находящаяся на Таманском полуострове бомбардировочная авиация фронта не могла взлететь из-за поднявшегося с моря тумана. Единственное, что мог поднять в небо Николаенко – девять штурмовиков Ил-2 с небольшим истребительным прикрытием.

Что выслушал в этот момент Николаенко от Мехлиса, генерал запомнил на всю жизнь, но от этого положение дел не изменилось ни на йоту. Два штурмовика не могли взлететь по техническим причинам, а больше четверки истребителей Николаенко не мог дать из-за их отсутствия. Недовольный таким положением дел, Лев Захарович решил лично проконтролировать исполнение приказа командующего, приказав генералу лично докладывать ему о действиях группы майора Спиридонова. К своему счастью, а также для всего Крымфронта, Гаврила Никифорович не знал, какой грозный и гневный человек собирался следить за его действиями. Привычно подняв в воздух свои штурмовики с полевого аэродрома под Керчью, он повел свою боевую группу на запад. Под крылом его самолета сначала мелькнул обводной керченский оборонительный рубеж, затем позиции наших войск на Турецком валу, и вот поплыла желтая крымская степь.

Двигаясь строго по указанному маршруту, Спиридонов уже собирался развернуть свою группу на северо-запад и начать поиски застрявших танков противника, как с ужасом обнаружил вражеские танки, движущиеся вдоль побережья по направлению к Керчи. В том, что это немцы, сомнений не было. Нанесенные на борта боевых машин белые кресты снимали все вопросы, но майора беспокоило другое. Согласно полученным от истребителей сведениям, до застрявших в грязи танков штурмовикам ещё было лететь и лететь. Ну не могли танки противника так быстро освободиться из грязи и так далеко продвинуться на восток. Логичнее было предложить, что это были другие танки, о существовании и действии которых командование было ещё не в курсе.

В этот момент перед майором Спиридоновым возникла труднейшая задача. Не выполнить приказ командующего по уничтожению танков врага он никак не мог. О степени важности задания его лично проинструктировал генерал Николаенко. Вместе с тем просто так пропустить танковую группу врага в свой глубокий тыл Гаврила Никифорович также никак не мог. О том, что там совсем не готовы к её появлению, он прекрасно знал из общего положения дел. С января сорок второго на каждом собрании присланные Мехлисом политические вдохновители, только и говорили о наступлении, и ни слова об обороне.

Будь у летчика связь с землей, он связался бы со штабом и если бы не получил приказ к атаке, то предупредил бы командование о грядущей опасности. Однако радио на штурмовиках не было ни у кого, и решение приходилось принимать самостоятельно, без долгих раздумий и колебаний. Можно было разбить группу на две части и одной атаковать вражескую колонну, а другую отправить на выполнение главного задания, однако Спиридонов отказался от этого «соломонова решения». То, что хорошо в мирное время, не всегда пригодно на войне, ибо, распыляя силы, вместо хлесткого разящего наповал удара, получилась бы звонкая, но всего лишь пощечина.

Уповая на то, что командование положительно оценит его действия и позволит совершить ещё один вылет, майор отдал приказ об атаке вражеской колонны.

Ах, как славно задергались, засуетились немецкие солдаты под ударами краснозвездных «илов». Как проворно посыпали они на землю из расстрелянных пулеметными очередями грузовиков и подбитых бронетранспортеров. Как запылали чешские «панцеры», попавшие под огонь советских штурмовиков, идущих на них на бреющем полете. Шесть грузовиков мотопехоты так и остались стоять в этот день посреди желтой степи, вместе с тремя бронетранспортерами и двумя танками и штурмовым орудием. Возникшая на земле картина была достойна кисти любого баталиста, но хорошего всегда бывает мало, особенно на войне. Штурмовики майора Спиридонова успели провести только две полноценные атаки, как на выручку своей колонне прилетели «мессершмитты».

Четырнадцать боевых машин смерти, разрисованные различными зверями и карточными мастями, атаковали «илы» майора Спиридонова, и они были вынуждены отходить. Главная причина их столь быстрого отхода заключалась не в страхе перед противником. Будь воля Гаврилы Никифоровича, он ещё раз атаковал бы врага, но большинство его штурмовиков были одноместной комплектации. Это делало штурмовики легкой добычей для вражеских истребителей, и Спиридонов дал команду на отход.

Слабые надежды были на ложные пулеметы, которые летчики самостоятельно устанавливали на заднюю сферу своих кабин. На дальнем расстоянии это хорошо срабатывало, и немецкие пилоты не рисковали атаковать «русские летающие танки».

Возможно, помог этот хитрый трюк, возможно, отчаянные действия четверки прикрытия, но при отходе Спиридонов потерял сбитой только одну машину. Второй штурмовик из-за проблем с мотором сел прямо в степи, перед советскими позициями на Турецком валу.

Преждевременное возвращение «илов» с задания повергло командира полка Гулыгу в шок. Вылет штурмовиков находился на контроле у самого Мехлиса, а это означало самые гадкие последствия вплоть до расстрела.

– Ты что, с ума сошел?! – были первые слова изумленного комполка, выбежавшего на летное поле, прямо под крыло самолета майора Спиридонова. Впрочем, его гнев быстро прошел, когда он услышал про атаку и просьбу майора разрешить повторный вылет после необходимой дозаправки машин.

– Лети, лети, черт с тобой, может, и пронесет! – согласился со Спиридоновым Гулыга, но черт, в лице полкового «особиста» капитана Тимошкина, не пронес. Он не был лицом кавказской национальности а-ля Берия, не стряпал расстрельные дела, не принуждал женскую половину полка к интимным связям и не принимал доклады у подчиненных, одновременно моя ноги в белом эмалированном тазу, тем самым выказывая свое превосходство над летунами. Вся его деятельность заключалась в выявлении длинных языков среди летного и тылового состава и в той или иной мере их наказании. Капитан Тимошкин был типичным представителем того служивого сословия, которое не хватало звезды с небес, но очень трепетно относилось к целостности своих звезд, что украшали их погоны. Не будь вылет штурмовиков на столь высоком контроле, капитан бы так и остался сидеть в столовой, попивать компот и строить определенные планы на повариху Лизавету. Но при виде садящихся раньше времени штурмовиков ему разом поплохело, и рука сама потянулась к телефонной трубке. Уж очень сильно действовало имя заместителя наркома на работников штаба и тыла.

Техники ещё лихорадочно проводили дозаправку самолетов отряда Спиридонова, когда зазвонил телефон комполка, и раздавшиеся в трубке звуки заставили Гулыгу вытянуться во весь фронт.

– Так точно, товарищ армейский комиссар первого ранга, группа майора Спиридонова вернулась на аэродром раньше времени. Причина невыполнения приказа комфронта – атака колонны немецких танков, движущихся на Керчь в районе деревни Серафимовки. Огнем нашей авиации уничтожено девять грузовиков с пехотой противника и восемь танков и бронемашин, – доложил комполка и на некоторое время замолчал, залившись алой краской. – У меня нет подтверждений слов майора Спиридонова, товарищ заместитель наркома, так как наши штурмовики не оборудованы необходимой фотоаппаратурой. Но я хорошо знаю майора Спиридонова и считаю предъявленные ему обвинения в трусости и саботаже в пользу врага необоснованными… Майор Спиридонов – офицер, коммунист, орденоносец. У него двадцать девять боевых вылетов, в результате которых врагу был нанесен урон, подтвержденный наблюдениями с земли, и если он говорит, что атаковал вражескую колонну на подступах к Керчи, значит, атаковал… Я прекрасно понимаю всю сложность обстановки, но я верю майору Спиридонову и готов понести любую ответственность в случае выявления признаков предательства… – Гулыга говорил с небольшими перерывами, вызванными гневными репликами Мехлиса, но при этом твердо стоял за своего летчика.

– Не могу выполнить ваш приказ и арестовать майора Спиридонова, товарищ Мехлис. После заправки самолетов группа штурмовиков вылетела на атаку немецких танков под Ак-Монай, как и было предписано командованием фронта, – не моргнув глазом, соврал комполка, чем вызвал гримасу страха на лице у стоявшего рядом особиста. Он что-то слабо протестующе пискнул, но Гулыга гневно потряс кулаком, и Тимошкин покорно умолк. В том, что комполка врежет ему, особист ни секунды не сомневался, так как знал его решительный нрав и видел кулак в действии. В феврале, во время допроса сбитого немецкого летчика, комполка быстро построил и подровнял славного сына тевтонского народа, вальяжно развалившегося перед ним на стуле.

– У меня некем было его заменить из-за больших потерь личного состава. Есть отстранить от полетов после возвращения с задания и отправить под арест. Есть послать истребитель для подтверждения слов майора. Есть докладывать вам лично, через каждый час, – четко чеканил комполка, добившись отсрочки грозового часа.

Пока между Мехлисом и комполка шел этот диалог, штурмовики прошли рулежку и стали подниматься в воздух. Убедившись, что последняя машина взлетела и вернуть их на землю уже не было возможности, комполка вытер вспотевший лоб рукавом и, бросив злой взгляд на особиста, произнес:

– Ну, ты и гад, Сергей Сергеевич.

Из второй атаки на аэродром вернулось всего пять машин без комэска. Подбитый вражескими истребителями, он дотянул до линии фронта у сельского центра Колодезное и выбросился на парашюте. Повторный удар штурмовиков уже не имел той силы, на которую рассчитывали в высоких штабах. Теплый ветер основательно подсушил раскисшую почву, и когда майор Спиридонов привел своих орлов к месту, обозначенному на карте полетного задания, немецких танков там уже не было. Нет, в наличие они имелись, но к моменту появления «илов» они не стояли покорной массой в одном месте, а уверенно ползли на боевые позиции 47-й армии, под истребительным прикрытием врага.

И вновь группе майора Спиридонова удалось совершить всего две атаки, во время которых его штурмовики расстреляли большую часть своего боекомплекта. Ударь они утром, и польза от их удара была бы гораздо большей, но случилось то, что случилось. В результате воздушной атаки было уничтожено и выведено из строя девять танков, штурмовых орудий и бронетранспортеров с пехотой. Большего, несмотря на отчаянную отвагу летчиков майора Спиридонова, добиться не удалось, хотя кое-что штурмовики смогли приплюсовать к общим итогам.

Шквальным огнем «илов» были уничтожены четыре противотанковых орудия, чьи батареи сыграли значимую роль во встречном сражении между 22-й танковой дивизией вермахта с советскими танковыми бригадами в сражении под Розувановкой.

Общее число танков, находившихся в распоряжении генерала Колганова, исчислялось двумя сотнями, но в подавляющем большинстве это были легкие танки Т-26 и Т-60, славное наследие большого их любителя маршала Тухачевского. Наносить такими силами удар по врагу, главную силу которого составляли не легкие и средние танки, а артиллерия и моторизированная пехота, было преступлением. Это прекрасно понимал генерал Казаков, прошедший горькие университеты московской битвы, и этого не понимал и не хотел понимать генерал Колганов. Был ли в этом виноват Мехлис, чья тень витала над штабом 47-й армии, или Константину Степановичу не хватало боевой практики, но между командармом и прибывшим генералом возникло непонимание тактики ближайшего боя.

Хотя генерал Казаков представлял собой руководство Крымфронта, убедить Колганова отказаться от нанесения встречного удара он не смог. Единственное, на что хватило его полномочий, это отдача приказа о развертывании противотанковых батарей. На их усиление, несмотря на яростные протесты командарма, Казаков изъял из ударного клина пять танков Т-34 и около двадцати танков Т-26. Все эти силы были развернуты по схеме, составленной самим генералом Казаковым и лично проверенной утром 9 мая.

Ночной дождь и заминка немецких танков с выдвижением сыграли на руку советским войскам, а удар штурмовиков майора Спиридонова вселил надежду на успех. Было ближе к полудню, когда свыше ста пятидесяти краснозвездных танков обрушились на врага. Впереди шли грозные КВ и Т-34, вслед за ними – юркие и проворные Т-26 и Т-60. Казалось, что все сулило скорую победу над врагом, но затем оказалось, что до победы очень и очень далеко. Все было совсем не так, как представлялось ранее.

Присутствие в дивизии танков Т-3 и длинноствольных Т-4 позволяло противостоять русским «климам» и «тридцатьчетверкам», а наличие батарей 50-миллиметровых противотанковых пушек и полевых 75-миллиметровых орудий резко снижало результативность советской танковой атаки. После атаки немцев из боя вышли всего два КВ, все остальные танки были либо разбиты, либо уничтожены огнем немецкой артиллерии. С генералом Колгановым случился нервный тик, когда ему доложили о результатах боя и о том, что на боевые порядки 271-й стрелковой дивизии идут немецкие танки.

У каждого генерала есть свое кладбище людей из-за совершенных за годы службы ошибок, и 271-я дивизия имела все шансы пополнить этот список. Уж слишком серьезные силы врага накатывались на позиции дивизии в этот момент, лязгая гусеницами и ревя моторами. Раскинутая на ровной как стол крымской степи, при определенных стечениях обстоятельств дивизия могла отбить наступление немцев, но большее говорило о том, что вражеские танки прорвут созданный на скорую руку оборонительный заслон и разгромят её боевые порядки. Подобный прорыв обороны не раз был в сорок первом, сорок втором годах, и даже в сорок третьем, но на этот раз фашистские танки наткнулись на крепкий орднунг. Пусть даже заслон был создан меньше чем за день, но создан грамотно и квалифицированно, знающими свое дело людьми, что давало шансы дивизии на благополучный исход боя.

На начальном этапе войны легкие Т-26 горели под огнем противотанковой артиллерии немцев, что называется, за милую душу. Германские противотанковые орудия легко пробивали тонкую броню «тэшек», но и их орудия могли наносить урон немцам, успешно громя трофейные танки. Главной ударной силой дивизии являлись чешские и французские легкие танки, разбавленные небольшим числом средних танков. С каким остервенением и ненавистью проклинали немецкие танкисты хрупкость брони своих трофейных машин, которая не спасала их от попадания снарядов советских 45-миллиметровых орудий, независимо от того, установлены они на танке или находятся на земле!

Свою лепту в общее дело вносили и «тридцатьчетверки», медленно, но уверенно сокращая число атакующих машин гитлеровцев. Привыкшие к тому, что противотанковая артиллерия у русских расположена в одну линию, немецкие танкисты шли вперед, не считаясь с потерями, рассчитывая задавить противника своим числом и плотностью огня. Вместе с атакующими цепями пехоты они представляли собой серьезную силу, но атака не получилась. Наступающую пехоту положил на землю оружейно-пулеметный огонь, а яростно рвущимся вперед «панцерам» не помогло присутствие в их рядах штурмовых орудий. Потери от огня русской артиллерии и закопанных по орудийные башни танков оказались весьма чувствительны, и немцы были вынуждены отступить.

Следуя стандартам немецкой тактики, получив «отлуп», панцер-дивизион должен был вызвать самолет-разведчик «раму» и, пользуясь полученными разведданными, раскатать впух и впрах оборону противника силами приданного ей 140-го артиллерийского полка. Однако в это время главные силы люфтваффе были заняты атакой на позиции 51-й армии и выполнить заявку на самолет-разведчик не смогли. Поэтому проводить обстрел советской обороны немцы были вынуждены, основываясь на данных корректировщиков, выдвинувшихся на передовые позиции. Подбитые немецкие танки служили прекрасным ориентиром, и артиллерийский огонь носил гибридный характер, нечто среднее между стрельбой по целям и стрельбой по площадям.

Даже не имея зорких небесных глаз, немцы сумели нанести существенный урон советской обороне, создав в ней некоторые прорехи. Однако полностью выполнить артиллеристам Третьего рейха свою задачу помешало присутствие у противника гаубичных батарей. Не прошло и десяти минут с момента открытия немцами огня, как они открыли ответный огонь.

Нет ничего милее в бою, как за грохотом вражеских пушек расслышать свою артиллерию. Её голос будоражит кровь, укрепляет сердца и наглядно демонстрирует солдатам, что дела обстоят не так плохо, как оно кажется.

Немногим больше двадцати минут продолжалась контрбатарейная борьба, которая продемонстрировала немцам силу атакованной ими дивизии. Помимо гаубиц у советских войск обнаружилось присутствие минометных батарей, чей огонь серьезно осложнил работу корректировщиков.

Когда подгоняемый временем генерал-майор Апель вновь бросил свои танки в атаку, недочеты в работе артиллеристов быстро проявились. Выяснилось, что вкопанные в землю танки мало пострадали от навесного огня немецких пушек. Благодаря потерям советской пехоты, атакующие ряды немцев смогли продвинуться несколько дальше, чем во время первой атаки, но этого оказалось недостаточно, чтобы прорвать советскую оборону. Словно почувствовав у себя под ногами твердую почву, поверив в свои силы, солдаты дивизии были готовы биться насмерть с врагом, но не пропустить его.

Было начало пятого, когда разгневанный повторной неудачей танкистов генерал Манштейн пообещал оказать их командиру действенную помощь. Лучший тевтонский ум никогда не бросался на ветер словами. Вскоре над русскими позициями появились немецкие бомбардировщики, а из тыла прибыло подкрепление в виде бригады румын полковника Попеску. Первые стали вдоль и поперек утюжить оборонительные рубежи дивизии полковника Торопцева, а вторые как «пушечное мясо» были брошены в бой вместе с двумя танковыми ротами батальона разведки.

И вновь судьба дивизии и всей армии повисла на волоске. Падающие с неба, подобно коршунам, проклятые «лаптежники» быстро находили месторасположение вкопанных танков и накрывали их своими бомбами. Асы Рихтгофена работали грамотно, без суеты, и когда вызванные Казаковым истребители прибыли к месту, советская оборона недосчиталась многих огневых средств в результате прямых попаданий.

К огромной радости оборонявшихся, от действия вражеской авиации мало пострадали зенитные орудия, которые вместе с другим подкреплением были переброшены генералом Колгановым к месту боя. Мужественно отбив налет «юнкерсов», их боевые расчеты сразу же вступили в смертельную схватку с немецко-румынской пехотой, бросившейся в третью атаку на позиции дивизии. Из всех трех эта была самой сильной и многочисленной. Несмотря на понесенные за день потери, немецкие войска могли прорвать оборону советских войск и выполнить поставленную задачу дня, но этого не случилось. В самый решающий момент атаки врагу спутали карты советские реактивные минометы. Чудом уцелев за три дня непрерывных воздушных налетов и артобстрелов, две реактивные установки смогли посеять панику в рядах румынских пехотинцев. Едва увидев с гулом несущиеся на них снаряды, а затем попав под их грохочущие разрывы, солдаты Кондукатора бросились врассыпную с проворством испуганных ланей, чем сильно затруднили действия трех немецких рот. Безжалостно раздавая пинки и удары своим трусливым союзникам, а кое-где и пуская в ход оружие для приведения их в чувства, егеря генерала Зиннхубера продолжали идти вперед. На этот раз под прикрытием танкового огня им удалось хорошо продвинуться к русским траншеям и окопам, но не настолько близко, чтобы забросать их гранатами. Как ни хороши были винтовки Маузера, но наличие у советских солдат автоматов и скорострельных винтовок не позволило немцам продвинуться дальше.

Что касалось танков, то выставленные на прямую наводку зенитные орудия крошили в клочья броню фашистских машин ничуть не хуже, чем выбывшие из строя «сорокопятки» и «тридцатьчетверки». Однако главными героями этой схватки были танки КВ. Обе потерявшие возможность передвигаться из-за повреждения ходовой части машины вели огонь по врагу, не щадя своих снарядов и патронов. Советская оборона из последних сил, но отбила атаку противника, что, как бы это ни странно звучало, устраивало обе стороны.