Жажда

Стоп-кадр (первый из трех): активистка

Камилла Коуэн всегда была проблемой для всякого рода бюрократов и начальников. Еще в школе, в старших классах она открыто критиковала лицемерие людей, составлявших расписание, а также несправедливость дисциплинарной системы, и в ней с тех пор ничего не изменилось, хотя теперь она – студентка Университета Калифорнии в Ирвине и специализируется в социальной экологии. Единственное отличие состоит в том, что нынче ей ясна дорожка, которая приведет к изменению этого мира.

Не нужно быть гением для того, чтобы понять, что скоро у нас кончится вода. Достаточно время от времени читать отчеты о состоянии водных ресурсов, что Камилла делает регулярно, чтобы иметь на руках все необходимые цифры. Но как сделать так, чтобы люди не обращали никакого внимания на эти цифры и ошибочно считали, что проблема у начальства под контролем? Для этого нужен талант и специальные навыки. И наделенных этими навыками сверхзлодеев Камилла надеется вытащить за ушко да на солнышко – в самое ближайшее время.

За несколько недель до официального объявления об исчерпании ресурсов Камилла организовала манифестацию протеста возле административных зданий в Санта-Ане, и поддержало ее рекордное количество демонстрантов – все члены студенческого совета ее колледжа. Но она понимала – одной акцией протеста ничего не добьешься. Если прошлый опыт ее чему-нибудь и научил, так это тому, что настоящие изменения возможны лишь при условии постоянного давления на власть и самоотверженной борьбы. Жесткой. Осязаемой. Действенной.

Сегодня ее протест будет вдохновлен тем, что она увидела на дороге – прямо перед собой. Все началось с шока, мгновенно преобразившегося в ярость. Двигаясь по дороге, Камилла видит, как впереди, перед ее машиной, тащится спецгрузовик, в каких обычно перевозят воду. Грузовик этот принадлежит одной из многочисленных административных контор, не справляющихся со своими обязанностями по обеспечению водой населения, и в этом самом грузовике, в кузове, совершенно неприкрытые, стоят десятигаллонные бутыли с водой, которые едут к кому-то из избранных, сильных мира сего. А в это время сама администрация жалуется на полное отсутствие воды – ложь из тех, которые Камилла всю свою жизнь изо всех сил старается разоблачать. Какое лицемерие! Если у вас нет воды – пейте вино! Скоро дойдет и до этого.

Поэтому вместо того, чтобы ехать на запад к опреснителям на побережье, Камилла решает повернуть направо и проследовать за грузовиком.

Стоп-кадр (второй из трех): транспорт водоснабжающей компании округа Ориндж

Уже около года Дэвид Чен служит в компании по снабжению водой округа Ориндж, и недавно ему дали задание, которое, кроме нервотрепки, не приносит ничего или почти ничего. Сегодня он ведет грузовик, нагруженный питьевой водой, а рядом с ним сидит парень с дробовиком и в пуленепробиваемом жилете. Дэвиду тоже выдали жилет.

– На всякий случай, – объяснили ему. – Тебе не о чем беспокоиться.

Как будто он – распоследний дурачок.

Жилет тяжелый, в нем жарко, и не помогает даже кондиционер, установленный в кабине. С Дэвида пот льет в три ручья.

Трубопроводы, по которым раньше подавалась вода, отключены в аварийном режиме; компьютеры, пытающиеся определить, сколько и где воды осталось, постоянно дают сбой; Дэвид же регулярно развозит питьевую воду по точкам, которым отдан высший приоритет. Только вчера он вез одну из дюжины автоцистерн с водой из школьного бассейна на базу морской пехоты в Кэмп-Пендлтон. Жестокие времена требуют жестоких мер, а потому менеджеры, занимающиеся распределением воды, стараются делать все, чтобы небеса в одночасье не рухнули на землю.

Время только что перевалило за полдень, и у Дэвида это лишь третий маршрут за день. Движение на дороге становится все более интенсивным с каждой минутой, а система «джи-пи-эс» только подливает масла в огонь, предлагая всем один и тот же альтернативный маршрут. Текущий протокол предполагает, что вся вода, находящаяся в распоряжении муниципальных властей, должна первым делом идти в больницы и правительственные учреждения. А о простых гражданах позаботится Агентство по чрезвычайным ситуациям.

Дэвид уже отжал баллон воды для себя и своей семьи. Такие баллоны обычно ставили на кулеры, и один из них ничего не значит в большой игре, которую ведут монополисты, владеющие водными ресурсами. Для себя Дэвид решил: это его боевые, так он сам себе заплатил за дополнительную нервотрепку и опасность, которой себя подвергает.

Это – регенерированная вода. Вот до чего мы докатились. Используем воду, оставшуюся в системе канализации, когда было объявлено об исчерпании ресурсов. Всю воду, что выходила из домов перед самым объявлением и направлялась в резервуары водоснабжающей компании округа Ориндж.

Компания не сбрасывает эту воду в океан, а очищает. Микрофильтация, обратный осмос, ультрафиолетовое облучение и прочая абракадабра, и вся канализационная вода последнего дня превращена в пятьдесят тысяч галлонов питьевой воды. Конечно, никто не обязан ее пить. Официальная точка зрения состоит в том, что эту воду следует использовать только для технических нужд муниципальных органов; тот же из чиновников, кто предложит эту сомнительного происхождения воду населению – несмотря на ее чистоту, – нарвется на политический скандал и вылетит со своего места, как пробка.

Но теперь всем наплевать, откуда взялась эта вода – лишь бы она была.

Сегодняшний рейс – по степени напряженности – из ряда вон. Дэвид везет воду рабочим, укрывающимся за забором электростанции в Хантингтон-Бич. Насколько Дэвид знает, станция, в которой одновременно могут работать не больше сорока рабочих, стала убежищем для персонала двух южнокалифорнийских энергоснабжающих компаний, общим количеством около трехсот человек. Стихийно образовавшийся лагерь беженцев. Туда Дэвид и направляется.

Он сворачивает с берегового шоссе и сквозь колеблющийся над асфальтом жаркий воздух видит электростанцию, которая встает на горизонте подобно уродливому индустриальному миражу. Но недалеко от ворот он вынужден остановиться, потому что на дороге кто-то стоит. И то – не рабочий со станции, а девушка лет двадцати. По вызывающей позе, по ее сердитому взгляду Дэвид понимает, что она не собирается позволить ему спокойно проехать дальше.

Тем временем на противоположной стороне берегового шоссе, на прибрежной полосе возле Хантингтон-Бич измученная жаждой толпа, ожидающая прибытия опреснителей, замечает затормозивший грузовик.

Стоп-кадр (третий из трех): менеджер электростанции

Когда Пит Флорес был ребенком, то мечтал стать волшебником. Повзрослев, Пит научился волшебству управления электрическими сетями. Ближе к предмету своей детской мечты он просто не мог оказаться – теперь, в должности менеджера электростанции, он добывает электричество буквально из ничего – из природного газа. Его электростанция в Хантингтон-Бич производит четыреста пятьдесят мегаватт энергии, которой хватает, чтобы обеспечить почти полмиллиона семей. Но сегодня, впервые за все годы, что Пит провел здесь, его станция столкнулась с беспрецедентной ситуацией.

Что он должен был сделать, когда все его рабочие попросили укрытия за стенами станции? Отказать? А как быть с рабочими других электрокомпаний? Тоже отказать? А как быть с членами их семей? Главный офис его компании наверняка отказал бы. Но не потому, что они так жестокосердны. Просто они далеко и за расстоянием не видят человеческое лицо кризиса, поразившего Южную Калифорнию. Пита еще и наказали бы за то, что он сделал, а может быть, и уволили. Но он решил ни о чем не жалеть. Ясно одно: с каждым днем положение будет становиться все хуже, но работа, которую он исполняет, дарует ему чувство гордости и самоуважения.

То, что выпало на его долю, – пустяк по сравнению с тем, что случилось на атомной электростанции в Фукусиме, в Японии, после землетрясения и последовавшего затем цунами. Генераторы были затоплены и остановились, реакторы перегрелись, что могло привести к их расплавлению и выбросу огромной дозы радиации в окружающую среду. И что в этих условиях делал менеджер станции? Не убежал, как мог бы поступить, а остался со своими рабочими и, несмотря на опасность, вместе с ними охлаждал реакторы морской водой. Они все получили смертельную дозу радиации, но в десятки раз уменьшили уровень радиоактивного заражения окрестностей станции и океана. Вот как нужно держаться, когда в твоих руках судьба миллионов. Иногда, чтобы стать героем, приходится идти ко дну вместе с кораблем.

Поскольку его электростанция считается приоритетным объектом, все запросы Пита относительно еды и воды для рабочих беспрекословно удовлетворяются. И именно поэтому сюда явились и семьи рабочих. И Пит чувствует, что он уже не менеджер станции, а что-то вроде мэра небольшого городка. Это одновременно и пугает его, и бодрит. А интересно, не попробовать ли ему себя в роли настоящего мэра, если начальство выгонит его с работы за то, что он помогает этим людям?

Сегодня его турбины работают на полную мощность – электростанции в Редондо и Паломаре остановились. Из неофициальных источников стало известно, что рабочие и служащие просто перестали являться на работу, предпочтя служебному долгу заботу о собственной семье. И Пит, таким образом, убедился, как прав он был, пригласив сюда членов семей своих рабочих. И, тем не менее, остановка двух станций не могла его не обеспокоить. Если остановки продолжатся, каскадный эффект вызовет необратимые сбои в работе магистральных электросетей, преодолеть которые – особенно сейчас, когда так много рабочих бросило работу, – в ближайшее время не представится возможным.

Ближе к вечеру начальник отдела контроля сообщает Питу, что грузовик с водой, которого они ждали весь день, находится перед воротами.

– Но возникли кое-какие трудности, – говорит он.

Пит настораживается. Хотя его работа как раз таки – преодоление разнообразных трудностей, то, с чем ему последнее время приходится сталкиваться, находится вне пределов его компетенции.

– Что за трудности? – спрашивает он.

– Может быть, вы посмотрите сами?

Большинство камер службы безопасности, установленных на станции, показывают, что все идет, как обычно. В закрытых зонах работают соответствующие механизмы и обслуживающие их техники, а в открытых своими делами занимаются неожиданные гости станции – родственники техников.

Но камера перед въездными воротами показывает нечто совершенно иное. Нечто, что ударяет Пита, словно разряд в тысячу вольт.

У ворот столпились десятки людей. Сначала Пит решает, что это какая-то демонстрация, демонстрация протеста. Такие нынче не редкость. Но почему здесь? Но потом Пит понимает, что объектом интереса этих людей является подъезжающий грузовик. И этот грузовик уже взят в кольцо. Нет, это не демонстрация протеста, а нечто гораздо более опасное, подогретое крайней степенью отчаяния.

– Сколько у нас на сегодня дежурит охранников? – спрашивает Пит начальника контрольного отдела.

– Трое, – отвечает тот. – Включая того, что у ворот.

– Пошлите всех к воротам.

– Звонить в главный офис?

– Вы шутите? Звоните девятьсот одиннадцать.

И тут же на экране монитора, соединенного с камерой у ворот, Пит видит: толпа, словно взорвавшись, бросается на грузовик. Все люди одновременно, все, как один, рвут из кузова баллоны с водой, разбивают ветровое стекло, тащат наружу водителя. О господи! Все происходит в мгновение ока!

С пассажирского места встает человек, похожий на охранника.

– У него что, дробовик?

Человек поднимает оружие и бесшумно стреляет в воздух. Секундой позже Пит слышит гром выстрела, приглушенный стенами и расстоянием.

Но охраннику удается сделать лишь предупредительный выстрел – толпа вырывает дробовик из его рук, а самого его тащит вниз, в мешанину гнева и ярости.

Начальник контрольного отдела отправляет охранников к воротам, а сам начинает лихорадочно набирать «девятьсот одиннадцать». Но уже поздно – толпа, в своем праведном гневе, проламывается сквозь ворота и начинает наводнять двор и помещения станции. И их совсем не десятки. Их сотни, если не тысячи.

Не имея возможности ничего предпринять для спасения станции, Пит Флорес смотрит на монитор камеры и понимает: эта толпа представляет собой силу столь же опасную, что и японское цунами. И, может быть, теперь его, Пита, очередь идти на дно с гибнущим кораблем.

7) Келтон

Проходит час за часом, и я начинаю понимать, что моей матери совсем не по душе то, как отец поступил по отношению к Малески, потому что она принимается готовить ужин на час раньше обычного – некий нервический ритуал, который мать исполняет в те дни, когда отношения в нашем доме становятся напряженными. Ранний ужин означает, что и в постель она ляжет на час раньше обычного, чтобы побыстрее рассчитаться с неудачным днем. Помимо прочего, моя мать – настоящий маньяк по части заморозки продуктов; а поскольку всю еду, что у нас есть и что еще остается, мы стараемся законсервировать, то время от времени на ужин запросто можно получить размороженный и запеченный в меду бекон с прошлой Пасхи плюс полпорции бобовой кассероли, которая зависла в холодильнике с Рождества.

Только, бога ради, не цитируйте меня.

Мать наполняет наши стаканы водой. Воды гораздо больше, чем положено по установленному рациону. Более того, на сей раз мать наливает по самый край – так, что нельзя поднять стакан, не пролив. Еще один знак того, что мать в гневе.

Отец садится на свое место во главе стола, в первые мгновения не замечая того, что сделала мать, и начинает резать свой кусок бекона. Постукивают ножи и вилки. Тикают часы. Никто не разговаривает; напряжение так велико, что воздух в кухне, кажется, застыл, и, чтобы пройти от стола к холодильнику, придется разрубать его мачете. Наконец, отец замечает переполненные стаканы. Смотрит на мать, потом на меня. Продолжает невозмутимо резать бекон.

Я пытаюсь разрядить напряжение каким-нибудь позитивом.

– Брэди возвращается? – спрашиваю я в надежде, что кто-нибудь ответит.

Отвечает отец:

– Мы пока не можем до него дозвониться.

Моя попытка не удалась. Я понимаю: нежелание Брэди общаться с нами – еще одна причина напряженности в семье. Брэди никогда не любил звонить. Или писать письма. Вообще, недолюбливал общение – в любой форме. Он выходит на связь только тогда, когда ему того хочется, и отвечает, когда другого выхода нет. Я думал, из-за кризиса хоть что-то изменится, а оказалось, я неправ.

– Мы же дождемся его, верно? – спрашиваю я. – Я имею в виду отъезд в наше убежище.

Отец энергично жует.

– Нам нельзя здесь дольше оставаться, – говорит он. – Вы же видите, как все оборачивается.

Мать доливает мой полупустой стакан доверху.

– Мерибет, – говорит наконец отец, показывая на мой стакан вилкой, – воду следует расходовать экономно.

– Твой сын хочет пить, – отвечает она.

Но я совсем не хочу пить.

– Это не страшно. Легкая жажда напоминает нам, что мы должны придерживаться установленного рациона, – говорит отец, и я чувствую, как злость горячей волной поднимается в нем.

– У нас много воды, – заявляет мать. – И если мы не будем ни с кем делиться, а выпьем все сами, то нас просто разорвет.

Еще когда я был маленьким, я понял: если родители ссорятся при мне, они шифруются, но все покровы срывает стремление к преувеличениям в формулировках.

– Я каждый день с кем-то чем-то делюсь, – парирует отец. – Я показал Кларкам, как построить портативную теплицу, и даже дал им кое-какие материалы. Твоим друзьям из нашего квартала я рассказал, как построить выносной туалет.

Мать встает из-за стола и отодвигает свою бумажную тарелку, хотя едва притронулась к еде.

– Не вижу никакого вреда в том, чтобы поделиться чем-то, что необходимо людям – той же водой. Мы же все равно оставим ее здесь, когда уедем.

Отец делает глубокий вдох, что означает – сейчас начнется лекция. Так океан отступает перед тем, как на берег обрушится первая приливная волна.

– Ты же знаешь, как это бывает, Мерибет, – говорит он. – Если мы начнем бесплатно раздавать воду, люди примутся требовать больше и больше. А когда дойдет до крайности, они попытаются взять ее силой. Как ты могла убедиться, – и он махнул рукой в сторону, где находился дом Малески, – нынче опасно делиться даже информацией.

– Они наши соседи!

– Когда речь идет о выживании, о соседях следует забыть.

– Нам жить с этими людьми, когда все закончится, – говорит мать.

– Жить – это ключевое слово, – отвечает отец. – И если все будет так плохо, как я предполагаю, не у всех это получится. А если мы собираемся остаться среди выживших, нам нужно придерживаться нашего плана и навесить на наши запасы большой замок. Хочешь раздать все, что здесь есть? Отлично. Когда мы отправимся в убежище, просто оставь двери открытыми, и тогда мародеры разнесут наш дом в щепки.

Мать сдается. Отец нажал нужную кнопку – как всегда, многократно испытанную – кнопку силы и власти. Мать замолкает, замыкается в себе и сидит тихо. Такой она будет всю ночь, а может быть, и все завтрашнее утро.

Я встаю на ее защиту, хотя и говорю так, чтобы отец меня понял.

– Как пастухи мы должны руководить и направлять овец, а не помогать им, – говорю я.

– Помогать можно только тогда, когда убедишься в собственной безопасности, – кивает головой отец.

– И когда это будет? – спрашивает мать.

– Я тебе скажу, – отвечает он.

Произнеся эти слова, отец складывает салфетку, большими глотками пьет воду, опустошая свой стакан, после чего покидает кухню, оставив меня наедине с моей проигравшей в этом поединке матерью и остатками праздничного ужина, который мы вкушали в аду.

Схватки, подобные той, что случились сегодня в нашей кухне, я помню с раннего детства. Это была одна из причин, по которым Брэди ушел из дома, когда закончил школу. К тому же он отказался поехать в Стэнфордский университет, хотя и поступил туда. Только это сделало Брэди в глазах отца настоящим Врагом Человечества. Несколько месяцев перед тем, как старший брат закончил школу, отец не отставал от него. Ты понимаешь, какие возможности перед тобой открыты? – говорил он. – Ты хочешь погубить свою жизнь ради какой-то девицы! Потому что Брэди собирался сделать именно это. Его девушка отправлялась в Сэдлбэк, в наш местный колледж, и он не желал с ней расставаться.

Хотя настоящая причина была в другом. Я знаю Брэди лучше, чем родители. Он не поехал в Стэнфорд потому, что боялся. Точно я не знаю чего. Может быть, боялся остаться один и полагаться во всем только на себя? Боялся не соответствовать уровню университета? Жить среди незнакомых людей? А может быть, и того, и другого, и третьего понемногу? Так или иначе, он ушел из дома, нашел работу в магазине компьютерных игр и приезжает домой только в отпуск. Приезжает уже без своей подружки, и это может означать одно из двух: либо она терпеть не может нашу семью, либо он с ней расстался. Сам Брэди об этом ничего не говорил.

Мой отец делает вид, что по-прежнему сердит на Брэди, но я-то знаю, как он его любит. Хотя мы регулярно меняем замки на наших дверях, в укромном месте во дворе отец всегда оставляет для Брэди ключ – на тот случай, если тот захочет приехать. Он – единственный человек во всей вселенной, ради которого отец готов пренебречь всеми нашими системами безопасности.

В тот самый день, когда было объявлено об исчерпании ресурсов, я написал Брэди письмо и позвал его домой – так же, как это сделали и родители. Мы сообщили Брэди, что ему нужно присоединиться к нам, чтобы отправиться в наше убежище. Но, как я уже сказал, Брэди не любитель отвечать на письма. Наша с ним основная форма общения – ролевые игры в режиме онлайн. В зависимости от того, какую игру мы выбираем, он всегда – либо рыцарь, либо наемник, либо убийца. Я же – его закадычный друг. В эти дни я постоянно выходил в Сеть, надеясь его застать, но не получилось.

После ссоры с отцом мать долго сидит на кушетке с безучастным лицом. Она напилась успокоительного и теперь смотрит новости, меланхолично потягивая воду из стакана. Отец скрылся в гараже, что-то пилит и варит с утроенным усердием, из чего я делаю вывод, что родители так и не помирились.

– Ты как? – спрашиваю я мать.

– Все хорошо, Келтон, – говорит она. – Просто устала.

Я знаю, что определения к этому «устала» могут занять несколько томов.

Я догадываюсь, что отец работает над ловушкой, которую мы задумали сделать пару недель назад. Ловушка будет супер, я уверен – лучшие средства защиты отец мастерит именно тогда, когда сердится. Но в том, что родители поссорились, есть и светлая сторона – я могу уйти из дома и проведать Алиссу.

Алиссу и Гарретта я нахожу на их заднем дворике, в патио. Сумерки грозят перейти в полную темноту, и в этой обстановке Алисса и Гарретт возятся с пакетом для мусора, ведром и мангалом для барбекю. Похоже, они мастерят устройство для конденсации пара и собираются с его помощью очищать воду. И, хотя это производит на меня впечатление, я вижу, что они все делают не так.

– Привет! – говорю я.

– Привет! – отвечает Алисса из-за мешка.

– А вам не кажется, что лучше заниматься этим при дневном свете? – спрашиваю я. – Солнце уже почти село. Испарения и все такое прочее…

Алисса раздраженно отбрасывает пакет в сторону.

– Мы и начали при свете, – говорит она. – Но какая разница, день сейчас или ночь? Все равно не работает.

Она прислоняется к стене дома и делает маленький глоток из бутылки, в которой воды уже на донышке.

– Не трать свою воду и возьми моей, – говорю я и протягиваю ей фляжку.

Алисса, поколебавшись, берет ее и пьет.

– Сколько я тебе должна за глоток? – спрашивает она. – Десять долларов? Двадцать?

Я улыбаюсь.

– Не переживай, – говорю я. – У меня цистерна на тридцать пять галлонов, разве ты не помнишь?

Алисса возвращает фляжку.

– Прости, – качает она головой. – Я дошла до ручки. Родители днем уехали на побережье и пока не вернулись.

– Уже шесть с половиной часов, – плеснул свою долю печальки Гарретт.

Я понимаю, что быть здесь оптимистом – это моя роль. И хотя эта роль, как правило, не по мне, в трудные времена нужно проявлять гибкость.

– Думаю, с ними все в порядке, – говорю я. – Там наверняка очереди и немалые.

– Они не отвечают на звонки, – говорит Гарретт.

– Я же тебе уже говорила, – поворачивается Алисса к брату. – У них телефоны отключились. У матери аккумулятор не держит заряд, а отец всегда забывает зарядить свой.

– К тому же, – вставляю я, – система перегружена. Частоты, на которых работают мобилы, не справляются, когда звонят все сразу.

– Как на концерте, – говорит Алисса, не сдерживая чувства облегчения.

– Вот именно.

– Ну что ж, – говорит она. – Тогда будем просто надеяться на лучшее.

Я рад, что смог хотя бы вселить в нее надежду.

Их собака, Кингстон, вяло подходит к Алиссе и тычется носом в ее ладонь. Нос у него не такой влажный, каким обязан быть собачий нос. Я наливаю на пол патио немного воды, чтобы он полизал, что пес и делает.

– Послушай, – говорю я. – Я тут подумал и нашел для вас новый способ добычи воды.

Я произношу это интригующим тоном, каким фокусники объявляют свой новый номер.

– Какой? – спрашивает Гарретт.

– Я покажу.

И я иду внутрь их дома, прямо на кухню.

– Морозильная камера, – объясняю я. – Вы соскребали лед с ее стенок?

– В первый же день, – отвечает Алисса, сложив руки на груди. – Но у нас такой холодильник, что там ничего не намерзает. Нет у нас льда.

Я приоткрываю дверцу морозилки.

– Льда и не будет, если дверца закрыта. Но, если ее приоткрыть, вода начнет конденсироваться и намерзать на стенах. Потом лед можно соскрести и растопить.

– Это круто! – говорит Гарретт.

Я с самым небрежным видом облокачиваюсь на холодильник, нечаянно закрывая дверцу морозилки, и говорю:

– В младших классах я был вторым по рейтингу.

– А почему не первым? – издевательским тоном спрашивает Гарретт.

Теперь улыбается Алисса.

– Не отвечай, – произносит она. – Это ведь из-за Зейка Сринивасар-Смита?

Услышав имя своего вечного соперника, своего адского проклятья, я глубоко вздыхаю. Зейк Сринивасар-Смит. Ученик, прибывший по обмену бог-знает-откуда и, весьма вероятно, генетический мутант.

Похоже, между нами пробежала искорка настоящего взаимопонимания, поскольку Алисса явно хочет рассказать свою историю, связанную с Зейком (у каждого в нашей школе была своя байка про Зейка), но тут ее внимание отвлекает нечто, происходящее на экране стоящего в гостиной телевизора. Программа новостей.

Показывают кадры столкновений полиции с разъяренными толпами на улицах в центре Лос-Анджелеса, и ведущий – один, а ведь они обычно работают парой, – говорит:

– В целях предосторожности жителям рекомендовано не выходить из дома и сохранять спокойствие.

Но на фоне слов ведущего, который пытается утихомирить зрителей, контрастом к его словам внизу экрана бежит строка: «Южные районы штата официально объявлены зоной катастрофы».

И здесь телевизор вырубается. Это Гарретт, он его выключил. А пульт управления спрятал, чтобы ни я, ни его сестра не смогли его вновь включить.

– Я не хочу на это смотреть, – говорит Гарретт. – Они делают все, чтобы у нас крыша поехала.

– Они говорят, чтобы мы сохраняли спокойствие, – напоминает Алисса.

– Ну да, именно это говорили людям на «Титанике», когда уже было известно, что он идет ко дну.

Гарретт прав. С точки зрения властей, менее хлопотно иметь дело с людьми, умирающими спокойно, чем с теми, кто яростно дерется за свою жизнь.

Мы застыли в наступившем неловком молчании, но тут Алисса встает перед Гарреттом на одно колено.

– Все будет хорошо, – говорит она, правда, не вполне уверенным голосом. – Сейчас слишком темно, чтобы что-то делать. Но если до утра не вернутся, я поеду и найду их.

Когда я слышу эти слова и вижу выражение лица Алиссы, что-то странное овладевает мною – некая внутренняя, непонятная сила. То же самое я чувствовал, когда выстрелил в грудь Малески и спас ему жизнь. Это ощущение того, что ты знаешь, что делать, и сделаешь это, независимо от обстоятельств.

– Поедем вместе, – говорю я ей. – А сегодня я останусь у вас, чтобы вам было не страшно.

Алисса, усмехнувшись, качает головой.

– Нет уж, – говорит она, – спасибо. Я думаю, таким образом ты хочешь набрать очки, но я – не хрупкая девица, нуждающаяся в защите.

Я чувствую, что начинаю злиться. Значит, так она про меня думает? Она была бы права, если бы дело происходило на прошлой неделе; но сегодня то, что она назвала «очками», меня совершенно не интересует.

– Послушай, – говорю я совершенно искренне, – я знаю, что я не лучший претендент на роль твоего друга, но сегодня чем больше народу, тем безопаснее. По улицам бродят люди, сходящие с ума от жажды, и произойти может все, что угодно. В дом могут вломиться; а может случиться еще что-нибудь и похуже. Если я останусь, мы будем дежурить по очереди, и ты сможешь поспать.

– Ты думаешь, мне удастся уснуть?

– Если ты собираешься завтра искать родителей, то да.

Алисса обдумывает то, что я сказал. Она колеблется, раздраженная тем фактом, что я прав, и она это понимает.

И тогда свет начинает мерцать. Мы замираем и задерживаем дыхание – как в случае, когда грозит неведомая опасность. А потом свет вырубается.

– О, черт! – стонет Гарретт. – Черт! Черт!

– Не пугайся, – говорит ему Алисса. – Такое уже было на днях. Сейчас опять загорится, вот увидишь.

Но свет не загорается, и в доме повисает настоящая, без дураков, тишина. Гудение холодильника, шелест кондиционера – все затихло. И наступившая тишина оказывается такой пугающей, такой жуткой!

Я чувствую, как кто-то хватает меня за руку. Это Гарретт. Оказывается, я ему ближе, чем Алисса. В этом урагане я – ближайший к нему порт.

Мы начинаем слышать голоса. Соседи перекликаются, пытаясь узнать друг у друга, какого черта вырубили свет и какого дьявола им теперь делать. То, что казалось сюрреалистическим кошмаром, обернулось явной и жесткой реальностью.

Постепенно глаза наши начали привыкать к неясному сумеречному свету, льющемуся из западных окон.

Я знаю, что нужно делать.

– Мне нужно уйти…

Но не успеваю я закончить фразу, как вмешивается Гарретт:

– Нет! Ты обещал остаться!

И, хотя Алисса ничего не говорит, она так же напугана отключением электричества, как и ее младший брат. Как, собственно, и я.

– Мне нужно уйти, – повторяю я. – Но только на минутку. Проверю, как там мои родители – и назад.

А потом подхожу к Алиссе – совсем близко. В наступившей темноте ее лица я не вижу, но это и лучше. Я говорю:

– Я знаю, ты сможешь о себе позаботиться сама, и я тебе здесь не нужен. Но даже если и так, со мной тебе будет лучше и легче пережить эту ночь.

– Хорошо, – говорит Алисса. – Я только хотела сказать… То есть ты не должен думать…

Я знаю, куда она ведет, и избавляю ее от необходимости говорить то, что у нее на уме.

– Алисса, – качаю я головой, – то, что я решил остаться здесь на ночь, ничего не значит. По крайней мере, для тебя. И не бери это в голову.

Она облегченно вздыхает.

– Спасибо, Келтон, – говорит она и добавляет: – Если это что-нибудь и значит, так только то, что тебя официально лишили титула «жуткого парня, живущего по соседству».

– Ты считала меня «жутким»?

Алисса пожимает плечами:

– Типа того.

Я стараюсь понять.

– Ну что ж, – говорю я наконец, – типа, так и было.

И ухожу, напомнив, чтобы они обязательно заперли за мной дверь.

Мой дом – настоящий маяк в кромешной темноте. Независимый от городской инфраструктуры, полностью самодостаточный. Мать спит на кушетке, отец, все еще в гараже, продолжает сварочные работы. Они и не знают, что в нашем районе вырубилось электричество. Но я не пристаю к ним с разговорами, потому что сказать мне нечего. Оставлю в своей комнате записку, что проведу ночь в доме Алиссы, чтобы помочь ей, пока не вернутся родители. Моей матери это понравится, потому что это лучше, чем резаться всю ночь в видеоигры с парнями, считающими, что дезодорант придуман для индейцев. Отцу мое отсутствие не понравится, но он вряд ли заявится, чтобы забрать меня домой. Конечно, поутру он непременно выскажется по этому поводу, но я как-нибудь выкручусь.

Кладу записку на подушку и, забравшись рукой под кровать, сразу нащупываю то, что мне нужно. Это черная металлическая коробка. Открываю ее, и во всей своей красе моему взору является серебристого цвета «Руджер» сорок пятого калибра. Наполняю патронами магазин, стараясь не поддаваться очарованию оружия – тем, как отражает свет лоснящийся серебристый ствол, цветом и тоном резко контрастирующий с черной матовой рукоятью, без остатка поглощающей свет…

Благодаря своей двойственной природе оружие совершенно. Сочетание светлого и темного. Сегодня я тоже существую между двумя этими полюсами. И это правильно, если я вживаюсь в роль первой линии защиты для Алиссы и Гарретта. Засунув пистолет за ремень, я спешу спуститься по лестнице и вернуться к Алиссе, но то, что я вижу, выйдя из дома, заставляет меня замереть.

Хотя улица и стоящие на ней дома из-за наступившей темноты погрузились во мрак, в свете луны я вижу столпившиеся перед нашим домом неясные фигуры. Почти все соседи вышли из своих жилищ, чтобы подивиться на свет, струящийся из нашего дома – как мотыльки, зачарованные пламенем костра. Обеспечив себе независимый источник электричества, мы стали предметом зависти соседей. И одновременно превратились в мишень. И вот я стою в дверях, и порог нашего дома, на котором я нахожусь, отделяет ту жизнь, которую мы вели раньше, от лежащего впереди будущего. Я смотрю на людей, а в ответ сотня глаз вперились в меня и в наш дом.