Жабы

Когда чай из блюдца со вкусом пьешь, главное умение – не плескать. Отставной майор Иван Ильич Кнышов этого только что не учел и теперь с сожалением глядел, как на белых полотняных штанах расползается большое пятно, горячее к тому же.

– Стыд какой, – сказал он сам себе, промокнул штаны углом скатерти и постучал ложечкой о сахарницу. Тотчас же появился Архипка.

– Чего изволите, барин? – спросил он.

– Позови-ка Пахома.

– Сию минуту.

Пришел Пахом. Тиская в руках картуз, он стоял в самых дверях, боясь ступить на свежевыкрашенные половицы веранды. Майор еще раз промокнул штаны, сокрушенно цыкнул, покачал головой и перевел взгляд на мужика:

– Здорово, братец.

– Здравствуйте, барин, Иван Ильич.

– Ведаешь, зачем зван?

– Как не ведать… Небось про жаб спрашивать станете?

– Про жаб? Стало быть, что и про жаб. Ты вон садись туда, на лавку, да рассказывай – да с расстановкой, чтоб понятно было.

Пахом огляделся, тихонько сел на лавку и спросил:

– С чего начинать-то, барин, Иван Ильич?

– А с самого начала и начинай, – сказал майор и сунул в рот большой кусок колотого сахару.

– Погода ввечеру была жаркая, все видать, к ливню. Я, помню, телегу смотрел – колесо заднее разболталось, то ли выкинуть, то ли Пантелею чинить велеть. Смотрю, значит, телегу, а тут Пантелей-то сам и бегит. Кричит кричмя, без порток, страм один. Я думаю, пьян напился, варнак. Стой, говорю! Куда тебя бесы несут? Да. А Пантелей остановился и говорит: в речку, говорит, кунался, от жары тоисть. Раз мырнул, два, а на третий как вынырнул наружу, а на берег, где ракиты, как плюхнет! И огнем пышет. Пантелей как был выскочил, токмо рубаху ухватить успел, и побег.

Я говорю: экой ты варнак! Глаза залил, видать, и тебе померешшилось, алибо молонья в дерево ударила. Какая же молонья, говорит, коли дожжа нету? И небо чистое. И пальцем этак в небо кажет.

Ну, думаю, я ж тебя уловлю. А дыхни, говорю. Он дыхнул, и дух не то чтобы крепкий, тоисть ежели и пил, то в обед, не позже того. Ну, в обед кто не выпьет, коли есть чего. А ты, говорит, поди, дядя Пахом, да сам посмотри. А я с тобой не могу, ибо напужалси. Я один и пошел.

– Это когда было-то? – уточнил майор, хрустя сахаром.

– А дней уж десять тому. Как раз как вы в гости уехали.

– Ну-ну. Продолжай, братец, продолжай. Занятно рассказываешь.

Вот я и говорю: пошел, значит, к речке, топор ишо с собой взял на всякий случай. Иду, а сам думаю: «Отче наш, иже еси, не дай пропасть».

– Отчего же пошел?

– Антиресно, барин, Иван Ильич. Это чего жа надо Пантелею, собаке, показать, чтоб он без порток из речки вынырнул. И вот иду я, к речке уже подошел, вот и ракиты. Гляжу – в самом деле чего-то в кустах сверкает. Этак блесь да блесь… Навроде как церква, и наверху востренькая, только махонькая, с меня ростом. Такая вся серебристая, ровно лампада. Ну, думаю, не иначе небесные каменья повалились, как вы сказывали. Эко, думаю, повезло. Небось денег стоит больших, снесу барину, Ивану Ильичу, он в эту… Академию отпишет, в Питенбурх, большая радость будет, почет. Подошел ближе, думал, жар какой от ее исходит, ан нет. Рукой даже тронул, не убоялся, – холодная. Хлад такой, как от крепкого металла. Ну, думаю, пущай пока стоит, а сам вокруг гляжу, не свалилось ли ишо чего с небеси. А они тута.

С этими словами Пахом показал себе под ноги. Был он босиком, и майор некоторое время смотрел на его черные грубые пальцы с большими круглыми ногтями.

– Кто? – переспросил он наконец.

– Да жабы же, барин, Иван Ильич. Сидят, подлые, как бы кружком, и глядят. Такие из себя, почти как наши, токмо покрупнее – с ворону, и не зеленые, а чуть с крапинкой красноватой. И в руках навроде палочки какие… Навроде железные, с крючочками мелкими.

– Это что же ты такое рассказываешь? – удивился майор. – Ты сам-то не пьян был? Жабы тебе с палочками являются…

– Признаюсь, выпил малость, но уж потом, как домой с речки пришел. Токмо вы, барин, Иван Ильич, не перебивайте, а то попутать могу. Тут оно самое антиресное.

– Эк ты, братец, охамел, – покачал головой майор, но незлобно, а так, для порядка. – Ну давай уж, давай дальше говори.

– Вот я и думаю: это какое же чудо, с небеси не только камень упал навроде церквы, а ишо и жабы на ем слетели! Я-то сразу смикитил, жабы при камне, у нас таких отродясь не водилось – алибо я жаб не видал? Собрал их в подол, пока не разбежались, да домой побег. Камень, думаю, здоровый, его одному не своротить, пущай пока там стоит. Прибег, значит, взял ушат, велел Ваньке воды туда колодезной набрать да жаб и пустил. Оно жабам-то без воды несподручно, как бы не попридохли, думаю. Пустил, а сам взял вожжи, холсты да назад – думаю, прикрою камень-то, покамест барин приедет… Мало ли там чего вокруг, а позови мужиков тащить, поистопчут… Пущай, думаю, барин приедет да, сам вокруг и посмотрит прежде. А ну как там редкость какая упала, а я не приметил. Вот… А одну жабу-то…

Пахом умолк, ковыряя половицу большим пальцем ноги.

– Чего еще? Ну, говори.

– Жабу-то одну, барин, Иван Ильич… Взодрал я да с собой взял.

– Это как же – взодрал? – Брови майора удивленно поднялись.

– Как вздирают, так и взодрал. Там под ракитами заводинка, раков больно много. Я подумал, чего туда-сюда бегаю без толку, закину-ка жабу, раки ее обсядут, а завтре вытяну. Оно и правда, как вытянул, раков несметно, большущий чугунок наварил. Вот и говорю, – продолжал Пахом, не замечая, что майор смотрит на него с некоторым ужасом. – Прибег на берег, под ракиты-то, ан там уже нет ничего. Я думал попервоначалу, увидал кто да упер, оно ж с виду как серебряное. А потом гляжу, там проплешина навроде как от кострища. То есть покамест я туда-сюда бегал да жаб этих обихаживал, церква моя шасть – и улетела на небеси, откуда намедни сверглась. Походил я, походил да и вернулся. А тут…

– Что? Что – тут? Что, мерзавец?! – зарычал майор, подымаясь на ноги.

– Дык ребятишки… – забормотал Пахом. – Никишка Косой с Петькой… И Герасим с ими, Маланьин-то, золотушный… Жаб из ушата вымнули да и надули…

– Кхак?! Кхак?! – Майор бессильно опустился в кресло.

– Как жаб надувают, так и надули, – сказал печальный Пахом. – Им обнаковенно соломинку в заднее отверьстие встромят и дуют, а они потом по воде плавают, а мырнуть не умеют. Большая ребятишкам из того потеха. Токмо заместо соломинок они палочки эти встром-нули, они ж с дырочкой внутри, наскрозь. Поплавали они, поплавали, а как я вернулся, так уже и преставились, жабушки-то.

Сказавши так, Пахом осторожно покрестился, косясь на барина, – жаба хотя и некрещеная тварь, а мало ли. Но майор уже ничего не предпринимал и только сидел, бессильно глядя в пол.

– Вот, – робко повел рассказ к завершению Пахом. – Я жаб-то схоронить хотел на леднике, может, вам антиресно даже дохлые, положил в ряднинку…

– Так они целы? – спросил майор оживая, но как только увидел лицо Пахома, как-то сразу оплыл, словно старое сало на солнышке.

– Дык собака, барин, Иван Ильич… Вовсе никчемная шавка, какая при кухне… Пока я ледник отпирал, она, змея, ухватила ряднинку да сволокла. Я за ей, да куда там – под плетень, через огород, и нет ее. Я ее потом хорошенько прибил, барин, Иван Ильич, вот вам крест! А Никишке, идолу, чуть ухо не оторвал! Если повелите, я их и высечь могу!

– Да уж высеки, – пробормотал майор. – А палочки куда дел?

– А палочки в жабах и остались. Я ж на ледник… Я ж хотел…

– Иди. Иди отсюда, ирод. Там Архипка где-то, вели водки нести…

Майор поник головою и слышал, как мужики тихонько говорят меж собою:

– Там барин обмер весь, сидит в мокрых штанах, как есть обдумшись, и водки требовает.

– Сейчас снесу. А что ж ты его так напужал?

– Я ж не пужал, вот те крест! Жабы энти… Кто ж знал?

– А и нечего было туды ходить, Пантелея слушать. Эх! Добрый у нас барин, всем бы таких, а ты его жабами довел. Иди отсюда, аггел, и не являйся!

Спустя пару минут Архипка появился на веранде с подносиком, на котором стоял резной штоф. Отдельно на тарелочке лежали опутанные укропными нитями огурчики.

– Изволите водочки, барин?

– Изволю, – сказал майор, принимая штоф.

– Может, порты переменить надобно, так я скажу…

– Не надо порты.

– А то жаб наловить? Вы не горюйте, барин, я сейчас мужикам велю, на Варнавинском озере этих жаб – видимо-невидимо! Жирнущие, што твоя попадья! – любезно предложил Архипка.

От штофа, с дребезгом разбившегося о стену, он успел увернуться.