Герой

Роберт Рид Герой

— А теперь насчет его возраста, — сказал Андерлол. — Он у него уже преклонный, но дело даже не в этом. Нас беспокоит весь пакет ваших предложений. Факторы износа, необходимость срочного хирургического вмешательства…

— То происшествие в Южной Зоне случилось почти год назад, значит, ваш персонаж живет в уединении вот уже… — И очень удачно восстанавливается, — вставила женщина, глядя только на меня. Ее звали Блондиночка (очень подходящее имя), ей было лет тридцать пять, и она была чертовски хороша собой. Густые золотистые волосы, ярко-синие глаза, атлетическое и притом отчетливо женственное телосложение.

Словом, ее пакет сильно меня заинтересовал. Беспардонно игнорируя моего ассистента, Блондиночка демонстрировала полное доверие ко мне. Ухмыльнувшись и даже слегка подмигнув, она заявила:

— Мой Родни полностью поправил здоровье. Загорел, окреп, отдохнул.

Андерлол раздраженно фыркнул.

— Что за бессмыслица?

— Это старые земные понятия, — объяснил я. — Люди нефтяного века принимали поврежденную солнцем кожу за признак крепкого здоровья.

Блондиночка была сверстницей Андерлола и наверняка повторяла слова своего старика-босса, уроженца Земли. Но почему она называет его «мой Родни»?

— Все равно, — не сдавался Андерлол. — Самое свежее, что в нем есть, — новый позвоночник. И соответствующие шрамы.

— Не позвоночник, а загляденье, — вмешался второй представитель скромного лагеря Родни. Этот назвался Сверхзвуковым Громом — более дурацкого имени я не слыхивал. Что ж, ему было двадцать с небольшим — ужасный возраст, когда люди позволяют себе невесть что. Гром был крупным мускулистым парнем, не менее импозантным внешне, чем Блондиночка, только каким-то слишком уж правильным. С намеком на страсть в голосе молодой Гром добавил: — Наш персонаж очень крепок и везуч. Не персонаж, а ходячая легенда. Мне даже непонятно, зачем понадобилось это бессмысленное совещание…

— Спокойно, — приструнила его Блондиночка.

Гром закрыл рот и больше его не открывал, кривя губы, словно от горечи.

— Это бессмысленное совещание — моя блажь, — объяснил я. — Представьте, у меня тоже есть сомнения. Всякий полет на Сатурн требует больших капиталовложений. Нам необходима аппаратура, транспорт для ее перемещения и для нас самих. Все это тоже стоит денег. Прежде чем начать, я встречусь со своими испытанными банкирами, продемонстрирую им океан уверенности, пообещаю вернуться живым, с продукцией, которая принесет всем прибыль. Потому что это — бизнес. Коммерческое предприятие. Без надежды на доход никто пальцем не пошевелит. — Глядя на молодую женщину, я заключил: — Ваш Родни — известная физиономия на Сатурне, но давайте не будем лукавить. Он не из первого ряда, не тот искатель приключений, которого тут же узнает любой мальчишка на Земле.

— Кто же тогда из первого ряда?

Я не задумываясь назвал пять имен.

— Двое из них погибли, — напомнила Блондиночка. — Остальные — пожизненные инвалиды.

— Мозги в консервных банках, — подытожил Гром.

Я бросил на него недовольный взгляд.

— Список претендентов второго ряда раз в десять длиннее. Я могу выбирать из полусотни кандидатур. Зачем мне рисковать именно с ним? Что в вашем Родни такого уж особенного?

Наши гости выразительно переглянулись. Блондиночка дотронулась до моей руки.

— Помните последнюю экспедицию в Южную Зону?

— Это когда он чуть не погиб? — проворчал Андерлол.

— Тогда мы оставили на одном из них наш зонд, — проговорила она, по-прежнему касаясь меня.

— На ком это? — спросил мой ассистент, хотя мы оба сразу догадались, на что она намекает.

— Вы про дорадо? — спросил я шепотом.

— Сигналов от зонда все равно не получить, — отрезал Андерлол, отметая все надежды. — Всем известно, какие у этих чудовищ электрические поля.

— А телеметрия? — оживился я. — Порадуйте меня, скажите «да»!

Она утвердительно кивнула и улыбнулась.

— Мы применили экспериментальную схему. Сигнал усиливают токи самого дорадо.

— Значит, вам известно, где он сейчас находится?

Она опять кивнула, не переставая улыбаться. Эта женщина была неотразима. Голосом с соблазнительной хрипотцой она проговорила:

— Заключите с нами контракт. — Ухватив меня за локоть, она объяснила: — Если вы нас наймете, то сможете найти дорадо, когда захотите. Самое знаменитое существо в Солнечной системе к вашим услугам!

Тянет ли дорадо на самое знаменитое существо, известное человечеству, — вопрос спорный. Но то, что он твердо занимает одно из первых мест по части сенсационности, сомнений не вызывает. Это огромные, могучие хищники — сразу три свойства, от которых широчайшая аудитория послушно выпучивает глаза. Полезно и то, что обитают они в штормовой атмосфере Сатурна, образующей чрезвычайно фотогеничный задний план. Самое же главное — эти чудища, как любая колоссальная дрянь из мифологии, крайне редко встречаются: во всей необъятной Южной Зоне, как полагают знатоки, взрослых дорадо наберется от силы десять тысяч экземпляров.

И один из этих десяти тысяч порхает с работающим зондом!

Взяв со своих спонсоров клятву свято хранить тайну, я показал им объемные графики перемещений нашего птенчика. Со мной была Блондиночка — ворчливых ассистентов мы с собой не пригласили, — и с ее помощью я определял местоположение существа со сверхъестественной точностью.

— Сейчас он летит и охотится в штормовом сгустке, — говорил я — А теперь переваривает органику. Кормится живыми облаками… Опустился пониже и дремлет в неподвижном воздушном пузыре…

Моими спонсорами были триллионеры с Титана, смельчаки, сколотившие свои состояния добычей ископаемых на спутниках Сатурна и превращением этих спутников в подобия Земли. Но с тех пор прошло уже несколько десятилетий, и гордость за свои былые успехи сменилась у них легким разочарованием. Внимая мне, они превратились в малых детей, восторгающихся разноцветными игрушками. Лишь под конец, спохватившись, они пожелали узнать, как мы поступим, когда наконец доберемся до своего дорадо.

Четкого представления об этом у нас не было. Не мог же я сказать им правду: «Что-нибудь придумаем…» Вот я и брякнул, изобразив самоуверенную безмятежность:

— Родни Мастерс заменит прежний зонд новым. Прибор изнашивается от ударов молний и обмена веществ существа, но если мы сумеем внести в него усовершенствования, то…

Один из триллионеров, победнее, спросил:

— Этот ваш парень, Родни как его там… Он что, собирается прогуляться по туловищу дорадо?

Ничего такого я им не обещал. Прочтя в моем взгляде мольбу о помощи, Блондиночка без колебаний заявила:

— Однажды он это уже сделал. — И добавила со своей обезоруживающей улыбкой: — А в этот раз он прихватит самую современную голографическую камеру, чтобы все заснять. Все!

Вообще-то прошлая прогулка длилась меньше двенадцати секунд: больше бедняга на чудовище не удержался. Но эту деталь Блондиночка опустила. Вместе с другими мелочами: как его зацепило огромное крыло и как он падал десять километров, пока его люди не поймали то немногое, что от него осталось.

Кто-то додумался спросить:

— Где сам мистер Мастерс?

— На Энцеладе, — ответил я.

А моя сообщница добавила:

— Родни хотел присутствовать, но он сейчас на обновлении. Ему ведь надо стать очень крепким.

Это были самые правильные слова, потому что сразу после них богатейший из спонсоров спросил меня, наклонившись вперед:

— Контракт стандартный?

По этому контракту половина прибыли принадлежала им, четверть мне и моей команде и четверть моим новым партнерам. Я хотел было кивнуть в знак согласия, но, как оказалось, у Блондиночки был другой план.

— По-моему, мой Родни достоин одной трети доходов, — брякнула она без предупреждения. — Еще треть пошла бы им. — Она заговорщически подмигнула мне. — Вам тоже пришлось бы довольствоваться третью — но какой! Кажется, у нас получится самое успешное приключение после подвигов Вальдеса на дне моря на Европе.

После этих слов температура в комнате упала градусов на пятьдесят. Но я не подал виду, что близок к панике, — и правильно сделал. В конце концов спонсоры пошли на предложенные условия, так что моя паника сменилась эйфорией. Не проронив ни слова, я получил значительную прибавку. Очаровательная Блондиночка упорхнула вместе со мной и, положив руку мне на плечо, радостно пропела:

— Это надо отпраздновать. Ты знаешь Титан, — польстила она мне. — Как здесь могут по-настоящему развлечься двое людей?

Встреча с нашей знаменитостью состоялась на Энцеладе. На первый взгляд, Родни ничем не удивлял. Да и на второй, даже на третий взгляд, он остался похож на пожилого бизнесмена в непрекращающемся отпуске. На нем были крохотные плавки, над которыми топорщился внушительный живот. Обрюзгшим лицом и покатыми плечами он походил на человека, знакомого со скукой и растерянностью. Но в представительности Родни нельзя было отказать. Он был очень высок, тем более для уроженца Земли, и потому внушителен, хотя внушительности немного вредил возраст. Волосы у него были длинные, довольно редкие, где-то уже с проседью, где-то еще глянцево-черные. В его генеалогическом древе соединились, должно быть, все мыслимые расы, отчего его кожа имела оттенок карамели. Издали он казался симпатичным, но вблизи это впечатление улетучивалось. С четвертого и пятого взгляда, я отнес Родни к тем счастливчикам, в которых зритель может разглядеть все, что пожелает: и благородного героя, потрепанного судьбой, и умницу, сверхкомпетентного специалиста, и — это чаще — человека из толпы, угодившего в переделку.

Блондиночка позвала его, но было поздно: Родни уже спрыгнул со своего парящего катера, и его крупное тело надолго зависло, поддерживаемое слабой гравитацией и густым тропическим воздухом. Женщина грациозно прыгнула следом за ним. Я поступил так же, очень стараясь выглядеть поизящнее. Но мой опыт жизни при слабой гравитации был недолог, поэтому я слишком сильно оттолкнулся и взмыл высоко в знойное небо. Сверху я наблюдал, как они сблизились и обнялись. Потом их приняла в свое лоно зеленая вода океана, и я потерял их из виду. Одно из тысяч подводных солнц Энцелады било прямо в мои прищуренные глаза.

Вода оказалась теплой и солоноватой, покрытой невидимой, местами проницаемой пленкой, гасящей волны. Подо мной кружили очаровательные ручные рыбки несчетных разновидностей. Я медленно вошел ногами вперед в гостеприимно разомкнувшуюся океанскую толщу. Длинные руки плывущего Родни красиво скользили в воде, выдавая человека, с детства привыкшего к водным забавам. Разумеется, я попытался от него не отстать, и, разумеется, из этого ничего не вышло. Когда я вылез на сушу, Родни уже успел высохнуть и напялить на лицо улыбку. Я по земному правилу протянул ему руку, он потряс ее и, гаркнув «привет!», так стиснул, что я чуть не заскулил.

— Простите, — сказал он.

— Ничего страшного, — пробормотал я, все еще кривясь от боли.

— Никак не привыкну, как будто у меня протезы. Вы же знаете, как это бывает: говорят, что новые конечности будут ощущаться как мои собственные, но где там! Врачи — бессовестные лгуны.

У меня не было опыта в таких делах, тем не менее я вежливо согласился:

— Хорошо вас понимаю.

— А вообще-то я рад знакомству. Наконец-то!

Родни был выше меня, но ненамного. Главное, он был лет на десять, а то и на все двадцать старше, хотя операции и многочисленные шрамы повлияли на него странно: добавили одновременно и мальчишества, и потрепанности. По сравнению с последними съемками его речь немного изменилась: стала сердечнее и быстрее, к тому же он, как мне показалось, не был до конца уверен, о чем говорить, поэтому, скрывая колебания, выпаливал первое, что приходило в голову.

— Как вам нравится мой дом? — спросил он и тут же осведомился о нашем перелете, потом признался, что не любит разросшиеся мегаполисы, к которым принадлежит Титан, и подивился, как я могу там жить. Прежде чем я успел ответить, что рассказываю в своих программах о людях, а вблизи Сатурна люди обитают именно в такой обстановке, он уже принялся живописать свои достижения.

— Мы почти готовы к полету, — заверил он меня и, моментально меняя тему, указал на воду. — Это моя акула! Видите зарубку на спинном плавнике?

На Энцеладе люди держат рыб на правах домашних любимцев. Но мало кто осмеливается дружить со взрослыми белыми акулами, даже если им вживлены имплантанты, заставляющие вести себя прилично. Эта, впрочем, смиренно просила кусочки, по-дельфиньи балансируя на хвосте.

Неуемный поток вдохновенных речей хозяина дома меня настораживал. Почувствовав, наверное, мое настроение, Блондиночка крепко ухватила его заново выращенную руку.

— Как насчет экскурсии, Родни? Уверена, гость будет тебе очень благодарен.

— Действительно, — промурлыкал я.

Он был благодарен за возможность перейти к делу. С проворством давнего местного обитателя он повел нас в свое круглое жилище посередине плота и на протяжении получаса демонстрировал мне бесчисленные реликвии, накопившиеся за многие годы приключений на второй по степени непригодности для жизни планете Солнечной системы. Там хранились плоские фотографии, неподвижные и движущиеся голограммы; все до одного виды были захватывающе красивы, пусть их запечатлевали роботы и непрофессионалы. Каких только трофеев там не было: куски белых шкур, отщипнутые от живых облаков; огромные, невесомые, иссиня-черные снежинки; яичная скорлупа, превосходящая прочностью любую броню; даже шмат заряженного жира из мегафауны Южной Зоны.

— Заряд еще остается, — предостерег меня Родни, поглаживая изолирующий корпус и чуть усмехаясь. — Вы ведь знаете, как это опасно? Я смотрел вашу последнюю работу… сколько раз, Блондиночка? Целых двадцать! — И с неподдельным уважением качая тяжелой головой, добавил: — Отличная работа! Вы умудрились заснять все, что происходило с Калебом на его последнем задании…

Мне не хотелось говорить о Калебе, даже вспоминать беднягу. Помолчав, я с трудом выдавил:

— Большое спасибо.

Образец наэлектризованного жира был выставлен рядом с высоким окном, которое открывало вид ночи, встающей из океанских глубин. Солнца, плывущие под нами, готовились ко сну. Небо, прежде высокое и дымчато-голубое, почернело, приблизилось, усеялось звездами и маленькими зелеными лунами, среди которых царил сам Сатурн со своими ослепительными кольцами. Конечно, Родни поместил свой дом-плот там, откуда была видна планета, которой он посвятил всю жизнь. Поняв мой взгляд, он подошел ко мне, положил на плечо тяжелую руку и спросил:

— Разве не красота?

— Мои камеры беспристрастны, — предупредил я его тихо.

Какое-то время мы оба смущенно молчали.

— Другие колдуют над картинкой, — продолжил я, — но мне это чуждо. Я никогда не делаю цифровых подчисток, понимаете, никогда! То, что вы наблюдаете в моих программах, — это именно то, что происходило на самом деле.

Не знаю, озадачил ли я Родни. Старое и одновременно мальчишеское лицо улыбалось, голос звучал почти ободряюще.

— Другого я не ожидаю. Ведь мы этого хотим, правда, Блонди? Честной работы. Только об этом и твердим, уже язык отсох…

Сатурн полон жизни, но жизнь эта протекает лениво.

В отсутствие свободного кислорода химический метаболизм идет там в темпе брожения. Соблюсти такой темп могут только крохотные бактерии, но это существование очень хрупко. Чудовищные ветры разносят микробы повсюду, но они чаще попадают вместе со спорами в такие места, где слишком высокие температуры препятствуют органическим процессам. Немногим счастливчикам удается продержаться чуть дольше, и их потомство рассеивается при следующем порыве ветра. Если умудриться сложить вместе все микроскопические организмы Сатурна, то их живая масса сравняется с массой полновесной луны.

Не имея свободного кислорода, Сатурн вовсе не обделен энергией. Атмосферный гелий устремляется в направлении ядра, создавая по пути огромное количество тепла. Нутро планеты, подобное топке, питает ветры и прочие колебания погоды. Одна бесконечно терпеливая мелочь способна выносить сверхзвуковые шквалы, несущиеся вдоль экватора; зато у полюсов ветры стихают до безобидного шепота простых ураганов. Вертикальные потоки, проходя сквозь насыщенные влагой зоны, порождают чудовищные грозы. Электрические токи заменяют ферментное горение сахаров. Органические молнии сверкают не переставая, часть этой смеси засасывается в пласты органических батарей. Залог успеха здесь — масштаб. Своих мелких детей Сатурн изжарил бы, жукам и кондорам его условия сулили бы преждевременную гибель. Там не обойтись без гигантских крыльев и огромных пузырей с горячим газом, которым подавай огромные аккумуляторы…

Дорадо — главный хищник на южном полюсе Сатурна. С виду он смахивает на альбатроса — такое же стремительное тело промеж длинных крыльев, созданных для парения в восходящих потоках горячего воздуха. Правда, рот нормального альбатроса не набит зубами, предназначенными для убийства и раздирания жертвы, а брюхо не способно вместить живое облако. Глаза альбатроса не как окна, распахнутые в инфракрасный диапазон, когти не источают яда. А главное, я никогда не видел птицы с размахом крыльев в добрый километр и с ареалом, простирающимся, по сведениям Родни, на площади, превосходящей Индийский океан.

Наш корабль «Авангард» представлял собой легкий, совершенно прозрачный шар. Наполненный чистым водородом с давлением менее одного бара, он плыл в зоне повышенной влажности с давлением более десяти бар. Помещения команды и машинное отделение располагались на дне сферы; все вместе было накрыто плотным колпаком, и масса помогала удерживать корабль в равновесии посреди коварных воздушных рек. В Южной Зоне уже много лет длилось лето. Слабый солнечный свет с трудом просачивался сквозь плотные облака аммиака и серных соединений. Однако это был свет солнца, и ему не было конца. А в мире фотосинтеза даже тоненький золотой лучик способен вселить надежду.

«Авангард» был большим кораблем, но мы для экономии веса и денег ограничились минимальной командой. Помимо Родни, Блондиночки и Сверхзвукового Грома, в нее входили три техника, работавших с Родни раньше. Плюс я и Андерлол — вот и все. Прелесть самых лучших камер — в их автономности. Они крылатые, самонаводящиеся и очень прочные. От меня требовалось всего лишь поставить им задачу и задать стиль съемки; правда, мой ворчун-ассистент оспаривал все мои решения — и в отношении камер, и по любому другому поводу.

— Нужна большая глубина, — доказывал он. — Чтобы потом было, что редактировать.

— He хочу рисковать камерами, — возражал я. На Сатурне с погружением в атмосферу дружно выходила из строя любая техника. — Лучше подождем. Займемся съемкой по верхам — тоже неплохо.

Не знаю, согласился ли он с моим вердиктом. С физиономии Андерлола никогда не сходит скептическое выражение. Голосом, полным сомнения, он предупредил меня:

— До нашего дорадо еще тысяча кликов, к тому же он летит в противоположном направлении.

— Он следует стандартным маршрутом, — напомнил я. — Траектория полета кажется хаотичной, но, согласно модели Родни, через два дня мы сблизимся.

— Будем надеяться.

— Тем более, что нам больше ничего не остается. Пока что…

На самом деле его беспокоили не камеры и даже не дорадо. Андерлол — тугодум с минимумом творческих способностей, зато наделен двумя ценнейшими качествами: во-первых, умеет обслуживать и чинить мои камеры, во-вторых, сам напоминает хорошую камеру, замечая все, чем занимаются другие, и без зазрения совести за всеми подглядывая.

— В чем дело? — пристал я к нему.

Он откашлялся и с невыносимой серьезностью доложил:

— Она ходит к нему в каюту. По ночам.

— Ну и что?

— Они любовники.

— Да, любовники, — согласился я. — Мне это известно.

На короткое мгновение Андерлол смешался, потом глуповато хохотнул — очень редкий звук в его исполнении — и заявил с широкой улыбкой знатока:

— У нас маленький корабль.

Оспаривать этот тезис было бессмысленно, и я промолчал.

— Ты меня не понял, — продолжал он.

— Чего тут не понять?

На это Андерлол чеканно изрек:

— Я нервничаю, когда слишком много думаю. Придется разобраться, что к чему.

Родни всегда сам пилотировал свои корабли. Блондиночка предупреждала меня об этой его причуде, а Гром расхвастался, словно речь шла о нем самом.

— Старик в роли пилота заткнет за пояс Искусственный Интеллект, даже два! — трубил этот невежда. Впрочем, в его словах был резон: двум искусственным интеллектам ни за что не сработаться; это то же самое, что поручить управление кораблем сразу десяти пилотам, даже самым умелым — обязательно перессорятся и испортят простейший рейс.

Сам Родни не упоминал этого своего пристрастия. Он просто пригласил меня во флаер, затолкал в багажное отделение позади своего кресла, оторвался от «Авангарда» и учинил свободное падение, длившееся вечность — пока он, наконец, не удосужился включить реактор.

Поза «руки на штурвале» — для зрителя редкое блюдо. Я сделал себе пометку, чтобы камеры как следует зафиксировали это отклонение от нормы.

— Правда, красиво?

Ускорение от включившегося двигателя вдавило меня в и без того неудобное кресло.

— Что красиво? — выдавил я.

— Все, — последовал жизнерадостный ответ.

— Вот и хорошо, — прохрипел я.

Мы быстро набирали высоту. Как следует разогнавшись, Родни снова позволил летательному аппарату упасть, так что меня вытолкнуло из кресла, и я оживленно завертел головой, чтобы не испугаться. Ничего подобного нашему флаеру не существовало во всей Солнечной системе. Построенный для специфических задач, он имел узкий фюзеляж с пастью, как у усатого кита. Но у этого кита имелись крылышки, и когда главный двигатель стихал, крылышки резали облака, гнулись, даже извивались, подчиняясь какой-то сверхъестественной аэродинамической логике.

Родни сам управлял флаером — юной птицей, пожирающей планктон.

— Да, красиво, — согласился я с ним. — Все красиво.

Небеса походили на птичий глаз и еще лучше всякого глаза впитывали и усиливали льющийся со всех сторон слабый свет. Слева от меня находился грандиозный грозовой фронт, в спокойном состоянии коричневато-оранжевый, но то и дело наливавшийся бело-синим свечением от пронзающих его изнутри молний. Справа завис сонм тучек поменьше — тоненьких, кружевных, цепляющихся друг за дружку трогательными щупальцами и улавливающих одна другую паутиной статических зарядов. Это были знаменитые живые облака. Обычно они старались оставаться невидимыми, сливаясь окраской с фоном и стравливая лишнее тепло, чтобы их не приметили дорадо, парящие на большой высоте. Но пока что ближайшему дорадо было до них целых двадцать часов лету, и облака отъедались молниями. Главной их заботой было сейчас размножение, вот они и занимались крупномасштабным спариванием, демонстрируя себя друг другу во всем блеске и приманивая потенциальных партнеров. Подробности ухаживания и секса на Сатурне почти неизвестны: после десятилетий дистанционного изучения и редких автоматических прощупываний в наших представлениях все еще зияют прорехи с океан величиной. Но у меня создалось впечатление, что бегемоты облачного мира справа от меня — особи мужского пола, которые лезут из кожи вон и демонстрируют во всей красе оперение, лишь бы рассмешить девчонок.

Родни оторвал меня от размышлений биологического свойства.

— Простите?.. — не расслышал я его реплики.

— Паладин! — повторил он с нескрываемым обожанием, даже трепетом. Потом оглянулся, чтобы я видел его широкую улыбку. — Старое слово, означающее «герой-победитель».

— Оно мне знакомо, — заверил я его.

— Для меня это верх стремлений, идеал. — Он сообщал мне нечто важное — это было видно по тому, как он смотрит мне в глаза. Чем больше он заваливал голову вправо, тем сильнее кренился влево наш летательный аппарат. — Знаю, таким был ваш старый друг Калеб. Я дважды с ним встречался и сумел в нем это распознать. В вашем прославленном фильме это прекрасно видно.

— Мы с Калебом не были друзьями, — возразил я.

Родни прищурился и умолк, переваривая услышанное.

— С ним было нелегко — если не сказать покрепче. Вечно мы с ним воевали из-за проектов, вообще из-за всего на свете, — попытался объяснить я.

— Но вы его уважали, — с надеждой проговорил Родни.

— Наверное, уважал. Да, уважал.

— И не можете отрицать: он был смельчаком.

— Не могу, — признал я, думая про себя, что было бы правильнее назвать его отвагу безрассудством.

Наконец-то Родни перестал оглядываться и выправил флаер. После продолжительной паузы он сказал:

— Но героем вы его не считали. Это вы хотите до меня донести?

— Никаким героем он не был.

Теперь мне приходилось довольствоваться только зрелищем всклокоченных волос у Родни на затылке.

— Калеб совершал отважные поступки, — уступил я. И правда, он был первым пилотом, в одиночку пересекшим зону урагана на Сатурне. Его рекорд глубины удержится еще лет десять. Но друг у него был всего один — по имени Калеб.

— Надеюсь, обо мне вы будете лучшего мнения, — отозвался Родни. — Когда все это останется позади, конечно.

Я открыл было рот, но ничего не сказал. Родни опять оглянулся, улыбнувшись мне глазами, и проговорил негромко, но твердо:

— Вот что такое для меня героизм.

Я ждал завершения, ждал долго. Наконец, уже почти не скрывая нетерпения, спросил:

— Так что такое героизм?

— Вот это. — Он опять смотрел вперед, выправляя курс. — Когда обычный человек делает то, чего отчаянно хочется другому.

Наш лагерь был мал, но не настолько, чтобы двое не могли уединиться.

— Какая-то странная экспедиция, — пробурчал я. — Все говорят загадками.

— Может быть, это изъян твоего слуха — во всем слышать загадки, — сказала Блондиночка.

— Видишь? Вот о чем я толкую. — Я прикоснулся к экрану, меняя точку обзора. Перед нами голубели огромные, но примитивные внутренности дорадо, и помигивал красным зонд. Он непрерывно выдавал данные о биоаккумуляторах чудовища, функционировании его сложной нейронной системы и органов, о назначении которых нам оставалось догадываться. Наш план был прост: Родни предстояло высадиться поближе к зонду и, развернув несколько систем безопасности, прогуляться по спине чудовища и заменить прежний зонд новым комплексом приборов.

Комплекс дожидался своего часа в углу отсека. Его сконструировали и собрали подрядчики на другом спутнике Сатурна, Рее, и я знал о его возможностях только то, что мне полагалось знать. Для меня это был всего-навсего черный ящик размером немногим меньше человека, которому предстояло волочить его по спине чертового дракона.

Блондиночка коснулась экрана, меняя изображение.

— Такая мощь — и такая простота! — восхитился я.

— Это тоже загадка? — пошутила она.

Может быть, подумал я. На самом деле я имел в виду дорадо. Внутренним устройством эта гора плоти была не сложнее медузы. На то существовали весомые эволюционные причины, но оставался и простор для догадок, почему эволюция повернула именно в эту сторону. Для развития мегафауны нужен стабильный сгусток воздуха со всем необходимым для здешних микробов: водой, энергией, теплом. Возможно, эти условия возникли в эпицентре тайфуна, вращавшегося на краю южного полярного района. Тайфун просуществовал миллионы лет, микробы заполнили весь объем, где могли обитать. Там они сбились в первые примитивные живые облака, с разделением жизненных обязанностей, как в бактериальных колониях на Земле. Только здесь все происходило стремительнее, с креплением «на живую нитку». Образцы клеток издохших дорадо свидетельствовали: в одном теле умудрялись сожительствовать не менее восемнадцати разных биологических видов. Примерно то же происходило и с живыми облаками, и с крылатыми китами. То, что казалось нам единым существом, было на самом деле сообществом одной-двух дюжин микробов, не утративших идентичности, просто погруженных в одну здоровенную, но несложную емкость с грязной водой и нагретым воздухом.

— Вот, значит, каким тебе видится Родни? — спросила Блондиночка. — Мощным, но простым?

Вместо ответа я заставил себя сосредоточиться, опять потянулся к экрану, приказывая своим камерам, куда лететь и что искать.

Женщина вовсю гладила мою руку.

— Не надо! — взмолился я.

Но на нее не действовали мольбы. Она выразительно смотрела на меня, спрашивая своими голубыми глазами, что меня не устраивает.

— Мне многое не нравится, — признался я.

— Многое?

— Да. — И я вырвал руку.

Тогда она встала и удалилась, оставив меня одного в загроможденном, внезапно ставшем душным отсеке.

Неестественно громкий голос потребовал:

— Дистанция!

Вскоре Гром сообщил:

— Двадцать кликов по горизонтали, на полклика ниже тебя.

— Пока что ничего не вижу, — доложил Родни.

Гром снова обратился к приборам.

— Осталось девятнадцать с половиной. Если сможешь, увеличь высоту. В облаках образуется дыра.

Неподалеку сверкнула чудовищная молния. «Авангард» погасил взрывную волну, содрогнувшись всем туловищем, потом взмыл вверх, трясясь так, что у зрителей, должно быть, тоже ослабли коленки.

— Родни, я его вижу! — Гром пользовался кораблем-разведчиком на автопилоте, оснащенным моими глазастыми камерами. — Там, где ты находишься, уже можно уловить его тепловой отпечаток…

На меня работала дюжина камер, но главными были те три, которыми был оснащен аппарат Родни. Как и он, я только сейчас заметил тонкое, словно лезвие ножа, свечение, пробившееся сквозь черную облачную стену. Потом стали бить одна за одной молнии, нещадно шинкуя воздух, и тот, за кем мы гонялись, опустив одно длинное крыло, нырнул в грозу, охотясь за живыми облаками.

Я испытывал новые для себя ощущения. Дыхание стало затрудненным, сердце переместилось в глотку, как будто вознамерилось перекрыть мне кислород. Я перевел взгляд на Блондиночку.

— Черт! — сказал кто-то. Я догадался, что это Родни.

Гром и Блондиночка подскочили.

— Что случилось?

— Непорядок, — доложил наш персонаж. — Что-то с автопилотом. Барахлит ИИ!

Я впился взглядом в Блондиночку.

— Я думал, он обходится без…

— Родни! — крикнула она, не удостоив меня вниманием. — Это что, молнии? Я уже сбилась со счета…

— Не в том дело. — Я слышал, как тяжело он дышит. — Автопилот не отключается.

— Он теряет высоту, — сообщил нам Андерлол спокойно, с ноткой осуждения. — Если он не возьмет управление на себя…

— Родни, дорогой! — Блондиночка искала смысл в безумном потоке телеметрии. — Отключи ИИ!

— Я пытался. Не выходит. — Его дыхание стало еще более шумным. — Больше на это нет времени.

На нашем персонаже был тяжелый скафандр с отличной изоляцией. Крохотная камера на его прозрачном шлеме показывала, как он наклоняется, словно решил в самый неподходящий момент проверить обувь. Руки в огромных перчатках добрались до гладкого белого ящика. Первые две попытки открыть защелку оказались безуспешными. Пришлось сбивать крышку каблуком башмака с присосками.

— Теперь порядок, — доложил он удовлетворенно.

Но с содержимым ящика было так же трудно справиться, как с ним самим. Врагом стал искусственный мозг в виде сахарной головы, с ним и следовало покончить.

— Тебя тащит вниз, Родни! — Кажется, крик принадлежал Грому.

Блондиночка застонала, потом вскинула голову.

— Набор инструментов…

— Поздно! — отрезал Родни.

— Он уже пикирует, — доложил Андерлол и удостоверился, что виден его горящий взор. Дальше последовал приговор — удрученное покачивание головой. Точно так же он встретил гибель Калеба. Впрочем, на сей раз ему хватило такта, чтобы промямлить: — Время еще есть.

Маловато времени, подумал я.

Сверкнула ярко-синяя вспышка, потом раздался оглушительный рев. Я как раз оглядывался на свой банк изображений, когда вспышка на мгновение лишила меня зрения, заставив отчаянно моргать.

— Что это? — крикнула Блондиночка. — Молния?

Мы услышали надсадный хрип, а потом вздох — звуковое оформление из постановки совсем другого жанра. Потом наш персонаж рассмеялся. Синее марево у него в кабине рассеивалось. Первыми появились его перчатки, вцепившиеся в аварийный штурвал, раскрывшийся после испепеления первого штурвала. Я плохо понимал, что происходит. Словно читая мои замедленные мысли, Родни доложил, по-детски хихикая:

— Я взорвал сигнальную ракету.

Его сигнальные ракеты могли рассмотреть в телескоп с Титана — но что в этом толку? Его скафандр и мои камеры могли выдержать любой нагрев. Но я не догадывался, что его кораблик тоже способен выжить в таком пламени.

— С никчемным Искусственным Интеллектом покончено, — заключил он.

— Родни… — прошептала Блондиночка.

— Теперь все зависит от аварийных систем. Но я полон оптимизма!

Андерлол выразительно посмотрел на меня и глубоко задышал, как аквалангист, поднимающийся со дна морского.

— Ты в порядке, Родни? — твердил рядом со мной женский голос.

— Кресло изрядно поджарилось. — Можно было подумать, что он не просто рассчитывает выжить, а совершенно счастлив. — Зато моя драгоценная задница в тепле.

Я покосился на Блондиночку. Та скосила глаза на Грома, тот наблюдал за мной. И за всеми нами следил, замыкая кольцо, пессимист Андерлол.

— Даю тебе минуту, — сказал я. — Твое мнение?

Мы отошли в сторонку, притворившись, будто обсуждаем мелкие подробности записи предстоящей кульминации. Но мой ассистент, настоявший на этой беседе, теперь словно воды в рот набрал и разглядывал свои ладони с растопыренными пальцами. Наконец, обращаясь к ладоням, он начал:

— Как мог отказать Искусственный Интеллект? Модель стандартная, условия тоже…

— Саботаж, — заключил я.

На его физиономии расцвело изумление, но голос остался бесстрастным.

— Может быть. Или это тот случай, когда молодая машина, разумная, но неопытная, сходит с ума при первых признаках опасности. Так иногда случается. Могу припомнить двадцать три таких происшествия…

— Саботаж! — повторил я. — Ты же сам так думаешь. Вот и скажи.

Но он на это не отваживался, а просто качал головой и вращал глазами. Команда Родни планировала последний эпизод и проверяла системы наблюдения. Все, кроме нас двоих, были заняты полезным делом. Я же чувствовал себя наблюдателем. Что ж, им я в действительности и был. Зритель! Мои глаза и органы чувств наработают на миллиарды или принесут миллионные убытки — все зависело от того, насколько плодотворно я взлелею в себе сладостное ощущение присутствия при великих событиях.

— Знаешь, как он пострадал в своей последней экспедиции? — Я прислушался к словам Андерлола. — Его не просто сбросило с дорадо. Пять систем безопасности отказали, а последняя сработала не полностью.

— Опять саботаж? — И, не давая ему ответить, я продолжил: — Не ты один видел съемку. Одна страховка защелкнулась раньше времени, а последнюю Родни сам не успел развернуть. Если тебе мерещится заговор, изволь предоставить подозреваемого и его мотивы.

Мой ассистент тяжко вздохнул, сверля меня взглядом.

— Я уже тебе говорил.

— Что ты мне говорил?

Он взирал на меня, как на законченного болвана. Вздохнув еще разок для вящей убедительности, он сказал шепотом:

— Она пропадает в его каюте.

Я едва не ответил: «Без тебя знаю». Был наготове и другой ответ: «Не твое собачье дело». Но потом я проследил взгляд Андерлола, косящегося на смазливого юнца с дурацкой кличкой. Тот как раз наклонялся к хорошенькой женщине и что-то шептал, тыча пальцем в экран, а Блондиночка беззаботно хихикала.

— О!.. — На большее меня не хватило.

— Хотя, может, это и не он, — пошел на попятный мой ассистент. — Может быть, постарался кто-нибудь еще.

Он сжал кулаки и уставился на них, словно в одном из них заключался ответ и ему оставалось только догадаться, в каком именно.

— Глядите!!! — надрывался голос. Потом раздался вздох и крик: — Ого!

В моем распоряжении было полтора десятка точек обзора, но я смотрел только на картинку с камеры Родни, щурясь одновременно с ним и вместе с ним выхватывая из черной грозовой тучи бледную тень, прежде чем та, развернувшись, набросится на одинокое, обреченное живое облако. Мы наблюдали, как дорадо врезается в свою жертву, разинув пасть и щелкая челюстями, как резко захлопывает их, глотая добычу и поражая по меньшей мере одного из нас своей первобытной жестокостью.

Я тихо застонал.

Живое облако представляло собой неровное скопление, пузырь горячего водорода, наблюдаемый в инфракрасном диапазоне. В эпицентре бойни находились его жировые аккумуляторы, слизываемые и заглатываемые в мгновение ока. Я снова не сдержал возгласа удивления.

Громкий радостный голос объявил:

— Закладываю маневр. Пока он занят, подберусь к нему с хвоста.

— Осторожнее, Родни, — попросила Блондиночка.

Что это — инструкции или мысли вслух?

Словно отвечая на мой вопрос, Родни сказал:

— Детка, если бы я соблюдал осторожность, то плавал бы сейчас со своей акулой.

Гром тем временем сыпал цифрами: подробности, в которых не было нужды. Андерлол следил за картинками с разных камер, контролируя качество и при необходимости меняя планы и глубину. Как и ожидалось, трех камер мы уже лишились. Невелика потеря, чтобы заставить меня тревожиться. Мне не приходилось вносить редакторскую правку. Оставалось только сидеть и наблюдать, как Родни отправляет свой флаер в пике, положившись на его гибкие крылышки, справляющиеся с давлением лучше крыльев любой птицы, и повторяет низким, рокочущим голосом:

— Разве ты не прелесть? В целом свете не найти лучше!

Я инстинктивно оглянулся на Блондиночку. В волнении она была еще прелестней. Если ее и обидели слова Родни, это никак не повлияло на выражение ее лица и на позу перед нагромождением мониторов. С полных губ то и дело слетал шепот:

— Родни… Осторожнее…

Внезапно ее синие глаза широко раскрылись, на лице появилось не то удивление, не то страх — первый сигнал, что случилось нечто непредвиденное. Я опять сосредоточился на картинке с камеры Родни.

— Поворачивается! — крикнул Гром. — Видишь, хвост?!

— Вижу, — грозно ответил Родни. — А теперь? Где он?..

— Возвращается! — завизжала Блондиночка.

С проворством, вроде бы несовместимым с его размерами, дорадо вонзился в горячий восходящий поток, потом развернулся, уронив одно крыло на несколько сот метров, а в следующее мгновение снова ворвался в поток, расправив крылья, чтобы вместе с горячим воздухом стремительно рвануться вверх.

Огромное туловище то сжималось, как шарик, то снова разбухало, хватая облачка с такой прытью, что у меня от этого зрелища пересохло во рту, а горло перехватил спазм.

Дорадо был огромен, но при этом состоял из множества мелких существ. Подобно медузе «португальский кораблик», он был колонией примитивных созданий. Вспомнив эту странность, я вспомнил и сопутствующую подробность: чтобы совершать такие стремительные движения, он должен быть густо пронизан нервными волокнами.

А при следующей вспышке молнии дорадо показался блеклым и гладким…

Откуда-то донесся тихий мужской голос. Родни спокойно сообщал зрителям:

— Включаю двигатели и рву когти!

Эти деловитые, неподобающие моменту слова были тут же заглушены ревом, и на ближних ко мне экранах дорадо за мгновение вырос до невероятных размеров.

— Проклятие! — сказал Родни, на сей раз не так спокойно. Секунда — и он в ярости, все равно не соответствующей разворачивающейся у нас перед глазами трагедии, добавил: — Реактор не действует.

Блондиночка издала нечеловеческий визг.

Долго еще, удивляясь самому себе, я стоял в глупой озадаченности, почему ничего больше не вижу, хотя должен видеть все, и почему этот великолепный дорадо, наблюдаемый теперь с большой высоты, выглядит таким одиноким.

Красота осталась в одиночестве. Больше ничто не порхало с ним рядом в безумном воздушном океане.

— Он еще жив, — сказал кто-то, кажется, Гром. Сказал удивленно, с сомнением, сопровождая эти простые слова скрипучим дыханием. — Корабль у чудища в брюхе. Видите?

Гром обращался не ко мне, и я глядел не на него. Я снова и снова прокручивал момент заглатывания — с разных точек, применяя разные скорости воспроизведения. Родни снова и снова закладывал последний вираж и исчезал в чудовищной пасти вместе с флаером, отбросившим правое крылышко.

— Действительно, — раздался испуганный писк, наверное, Блондиночки.

Я наблюдал, как бронированный корпус на одном крыле проваливается в пасть к дорадо, как существо захлопывает, а потом раскрывает ее, пытаясь выплюнуть несъедобный кусок. Но Родни то ли слишком далеко забрался, то ли слишком прочно застрял. Челюсти снова сжались, мышцы и язык попытались протолкнуть стальную капсулу с царапающим крылом обратно в глотку…

Захватывающее получилось зрелище, почти невероятное! Даже человеку, зарабатывающему на жизнь съемкой причудливых зрелищ, нечасто выдается увидеть нечто по-настоящему новое, поистине превосходящее воображение. Но ничего не поделать — выдалось. Родни оказался современным Ионой — и я, презирая себя, радовался этой трагедии, ибо ни о чем лучшем не мог мечтать.

— Сделай же что-нибудь! — взмолился кто-то, кажется, Андерлол.

Я переключил экраны на синхронное воспроизведение, обернулся и поинтересовался:

— Откуда вы знаете, что он жив?

— Видите биомедицинские сигналы? — Блондиночка указала на совершенно не доступную мне цифирь. — Жуткие помехи, но сигнал прорывается. У Родни продолжает биться сердце.

Никогда бы не догадался, что эта барабанная дробь — биение человеческого сердца!

— Итак, что мы предпримем? — опять подал голос Андерлол. — Каковы наши возможности?

Непросто говорить о каких-то возможностях; даже задавать какие-то вопросы нелепо. Тем более нелепо на них отвечать. Впрочем, Гром уже все обдумал, потому что у него нашелся ответ:

— Дорадо не сможет переварить это блюдо и попытается от него избавиться. Видите? Он уже проталкивает корабль ближе к выходу.

Он сделал такой вывод, изучая интерполяцию звуковых сигналов старого зонда. Корабль Родни был на дисплее ярким инородным телом, путешествующим по сумрачному тоннелю. Я даже разглядел крыло и корпус и вообразил, что вижу кабину, а в ней нашего злосчастного героя, сидящего в кромешной тьме, зачем-то вцепившись в бесполезный штурвал.

— Оказавшись снаружи, он упадет вниз, — заметил я. — И очень быстро.

Это было очевидно. Они это поняли еще до того, как я это произнес.

— Если подлететь туда на челноке и ждать… — проговорила Блондиночка.

— Ждать? — бесстрастно повторил Гром и неприязненно поморщился. Окинув ее долгим взглядом, он закончил: — Несерьезно! Не заставите же вы меня подлететь прямо к его… Я хотел сказать, лететь без камуфляжа.

— Челноки очень быстро летают, — подсказал Андерлол.

— То есть мне придется ждать, пока дорадо облегчится? Это и есть ваш план?

Блондиночка сидела перед своими дисплеями. Гром стоял справа от нее, я — слева. Вытянув руку, я мог бы прикоснуться к ее плечу. Второй ее кавалер подошел к ней поближе, подчеркивая свою избранность, и объявил:

— Это можно. Подлететь поближе и ждать.

Кабина была полна осязаемых эмоций. Когда мне надоело глазеть на Блондиночку и Грома, я перевел взгляд на Андерлола. Тот таращился на нас троих с брезгливым выражением на лице. Мы внушали ему презрение. Я всерьез подумывал отступиться от этой женщины, отказаться от всяких притязаний на нее. Но стоило мне еще раз взглянуть на мужчину-ребенка, как я в очередной раз возмутился его смазливости, молодости, дурацкому прозвищу и решил не отступать. Не хватало стушеваться перед красавчиком-молокососом!

Он тоже разглядел в моем гневном взгляде нечто такое, что ему не слишком понравилось.

— Мне потребуется помощь, — спохватился он. — Лишняя пара глаз. Человек, умеющий обращаться с камерами, чтобы я ни на что не отвлекался.

Конечно, Андерлол счел наиболее подходящим кандидатом себя. Уголком глаза я заметил, как он выпрямляет спину, расправляет плечи, уговаривает себя не дрейфить, чтобы не опозориться, когда прозвучит его имя.

Однако хитрец Гром назвал меня. Указывая на меня пальцем, он тяжело возложил другую руку Блондиночке на плечо и спросил, едва скрывая злорадство:

— Неужели вы решили, что я лишу вас такого удовольствия?

Наш челнок представлял собой два крылышка, хрупкую конструкцию между ними и два новеньких реактора. Кабина и крохотный грузовой отсек были добавлены как будто в последний момент, словно нечто второстепенное. Однако могучая энергия, с которой мы рванулись вперед, вселяла уверенность — по крайней мере, я, не привыкший к рискованным полетам, облегченно перевел дух. Мы были так сильны и так маневренны, что сумели бы избежать любой опасности. Напряжение, чуть было не раздавившее всех нас на командном пункте, отсюда казалось пустяком.

Гром управлял челноком сам, не полагаясь на Искусственный Интеллект; он даже не позволил прозвучать напоминанию о необходимости надеть шлем.

— Посмотрите вниз, — посоветовал он, слегка косясь в мою сторону.

Мы описывали высокую дугу, сложив крылышки. В относительно разреженной атмосфере мы бодро пожирали километр за километром. Подчиняясь инструкции, я глянул вниз, соображая, где может находиться наш дорадо, и помогая своим камерам выбрать наилучшие точки обзора, чтобы запечатлеть всего прожорливого гада, миллиметр за миллиметром. Дракон описывал круги; то, под каким углом располагались его крылья, и неестественный наклон головы свидетельствовали, что ему, бедняге, сейчас очень худо. Обжорство ни для кого не проходит даром.

Я засмеялся нервным смехом.

— Молчание затянулось, — сказал Гром напряженно.

Я начал было живописать то, что вижу, но он резко оборвал:

— Не вы! Блонди! Он все еще жив?

— Жив, — ответила Блондиночка с чувством. — Сердце колотится чересчур быстро, но он еще дышит.

— А его корабль?

— Как раз выходит… Из задницы, прости за выражение.

— Целый?

— Как будто…

Задница у дорадо была будь здоров, размером с целый дом, и обслуживалась самой могучей мускулатурой во всей Солнечной системе, но даже ей было не под силу сокрушить броню, внутри которой томился Родни. Памятуя об этом, я проверил изображение, получаемое камерой в нашей кабине: двое с виду безмятежных мужчин, пристегнутых к мягким креслам так крепко, что нельзя шелохнуться…

По воле случая я как раз смотрел на Грома, когда он вдруг оторвал руку от штурвала и отвесил мне полновесную оплеуху.

— Не думай, что я ничего не знаю!

Я не разозлился, даже не удивился. Сначала я даже не обратил внимания на боль. Потому что меня мгновенно охватил жуткий страх.

Мне платили за то, чтобы улавливать мельчайшие детали в выражении чужих лиц, однако я ничего не предчувствовал, не предвидел, а значит, способен заблуждаться в очевиднейших вещах…

— Зачем ты это сделал? — прорычал юнец.

— Что сделал? — пробормотал я.

Он врезал мне снова, в этот раз сильнее, уже кулаком. И тут же был вынужден схватиться обеими руками за штурвал, чтобы удержать челнок от штопора.

— Не притворяйся! — Он определенно любовался тем, как у меня сочится из носа кровь и пылает от страха лицо. — Я же знаю, что это сделал ты! Искусственный Интеллект не выходит из строя просто так, сам по себе.

Я кашлянул, глотая кровь.

— Нас показывает камера, — предупредил я его.

— Отлично!

Теперь я собственными глазами, а не посредством объектива, увидел, как грозовую тучу снизу доверху пронзает молния.

— Я этого не делал, — ответил я хрипло.

— Тогда кто же? — крикнул он и опять занес кулак, но я тоже сжал кулаки и успел отразить новый удар.

— Не я. И не надейся заставить меня сознаться в том, чего я не совершал.

— А кто?

— Ты сам! И в последней экспедиции ты напакостил — испортил страховые ремни Родни. Только тогда это оказалось напрасно: ему повезло, и тебе пришлось взяться за дело еще раз. Разве не так все было?

Юнец смотрел на меня с ужасом, способным внушить доверие. Впрочем, меня ему было не провести.

— Зачем? — спросил он тихо, но гневно. — Я же его люблю!

— Его женщину ты любишь сильнее, — припечатал я.

Это возымело действие. Как ни был молод Гром и как ни были тяжелы его кулаки, я нащупал его слабое место. Мы стремительно проваливались во влажные глубины Сатурна, а он знай себе щурился, будто боролся со слезами.

— Ты ничего не знаешь. Ничего! — Теперь в его голосе слышалась ярость. Еще немного — и он бы у меня завертелся, как уж на сковородке.

Но тут ворвалась Блондиночка и испортила мне своим вмешательством всю игру.

— Что у вас там творится? — спросила она. — Вы сейчас пролетите мимо!

— Черт! — простонал мой пилот и принялся выводить челнок из пике.

Перекрывая надсадный вой моторов и преодолевая тошноту от перегрузки, я все же умудрился задать вопрос:

— Она помогала тебе пакостить?

Гром менял геометрию наших крыльев, колдовал с моторами. Это не помешало ему переспросить с непритворной болью:

— А тебе она помогала?

Вот негодяй! Он все еще надеялся выцарапать из меня признание…

— А теперь что?! — Я не сразу понял, кому принадлежит этот крик, потому что Андерлолу не были свойственны такие интонации. Потом, с крохотным, но все же опозданием, дорого нам обошедшимся, он завизжал: — Идиоты, он же переворачивается! Чего вы там ковыряетесь? Ослепли, что ли?

Я посмотрел вверх. То есть мы оба посмотрели вверх. На смену взаимной злобе пришла паника. Из черного завихрения бури высунулась разинутая пасть, в которую стремительно засасывало нас — маленьких и беспомощных.

Подсчитано, что эту сцену видели 20 миллиардов зрителей. Страстная ссора между двумя любовниками одной и той же женщины, прерванная катастрофическим столкновением; двое мужчин, повисших на ремнях, крутивших головами и корчивших немыслимые рожи. Гнев, ступор! И испепеляющий стыд, особенно у молодого пилота, допустившего этот позор. Почти все человечество любовалось выражением страха на лице мужчины постарше — дикие глаза, вылезшие из орбит, а потом бесславный приступ рвоты, отнявший у сцены всякую фотогеничность, зато придавший ей максимальную достоверность.

Зря я позавтракал перед вылетом!

А голос — мой голос, — кричавший никому конкретно не адресованные бранные слова!

И тогда Гром, бросив штурвал, приказал Искусственному Интеллекту:

— Включить управление! Экстренная ситуация.

Двигатели засвистели, затряслись и вдруг стихли. Зрителю оставалось внимать голосу Искусственного Интеллекта, который спокойно докладывал о трудностях и запрашивал инструкции. Камера на обшивке корабля показывала то, что видели мы, то есть практически ничего: чернильную черноту, разделенную надвое мерцающей оранжевой лентой света. Лента находилась в движении, становилась все ярче, приобретала глубину, обрастала подробностями — и зритель вдруг догадывался, что заглядывает в самую пасть дорадо, что ярко-оранжевое нечто — это язык, превосходящий размерами кита и с причмокиванием пробующий утлый челнок на вкус.

— Сейчас он нас раскусит, — предрек Гром.

Но нет, язык вдруг загорелся синим светом, а когда челюсти сомкнулись, обшивка выдержала напор, только отчаянно застонали деформирующиеся крылья. Гром успел прижать их к фюзеляжу, а потом повис на бесполезном штурвале.

— Блонди! — позвал он.

Ответа не последовало. Эфир был наглухо забит помехами. С тем же успехом мы могли бы сейчас попытаться докричаться до другой планеты.

— Проклятие! — простонал Гром.

Я отозвался какой-то совсем неподобающей, жалкой репликой — чем-то вроде «мне очень жаль». Точно не помню и, даже отредактировав звук, не могу разобрать собственных слов. Одно ясно: голос прозвучал виновато. Желая принести хоть какую-то пользу, я задумал вытереть свою рвоту, забрызгавшую всю кабину. Нашел, чем заняться!

Сбросив сгустки полупереваренной пищи на пол, я решился спросить:

— Что теперь?

— Понятия не имею, — сообщил Гром и еще раз неубедительно чертыхнулся, утирая со лба обильный пот и растерянно моргая.

— Может, попробуем стартовать? — предложил я. — С такими двигателями, за такой оболочкой…

— Ни за что! — отрезал он.

— Почему?

Но уже в следующую секунду я сам понял, почему.

— Если мы прикончим птичку, Родни грохнется вместе с ней. А его мне убивать не хочется.

— Мне тоже не хочется его убивать.

— Это хорошо. — И Гром, протирая глаза, уставился на огромный синий язык за прозрачным колпаком кабины. Синева бледнела у нас на глазах, но челюсти, судя по всему, не собирались размыкаться.

— Ну и влипли! — прокомментировал я.

— Что делать? — спросил Гром.

Я шевелил мозгами, надеясь на озарение.

— Ничего страшного, — резюмировал я наконец. — Мы в безопасности. Глотать нас целиком он не собирается, а разжевать нас ему, что называется, не по зубам…

— Надеюсь, что нет!

Какое-то время я сидел неподвижно, потом нашарил перчатку и опять взялся за уборку.

Внезапно пасть чудовища стиснула челнок, как леденец. Давление нарастало ежесекундно, но бронированная капсула пока что сопротивлялась, беспрерывно изменяя форму и источая энергию, сопровождая все это визгом, как на лесопилке в разгар рабочего дня.

— Нет! — простонал Гром.

Я сидел, как истукан, сожалея о своей загубленной жизни.

Вдруг раздался новый звук: не выдержал люк нашего грузового отсека. Потом была высажена дверца, и нас окатило тугой струей водорода и не слишком ароматного дыхания дорадо. Мы поспешно, как положено обреченным, вспоминали ключевые эпизоды своей жизни. Затем Гром взглянул на меня, и я, еще не повернувшись к нему, уже почувствовал этот взгляд, потому что тоже приготовился принести извинения за свою долю вины во всей этой истории.

Голографическая съемка не передает мыслей, но я собирался сделать именно это, клянусь!

А дальше отошла, обдав нас серной вонью, задвижка шлюза, и между нашими креслами протиснулось что-то огромное и страшное. От испуга мы оба подскочили. Но неведомое наклонилось, протянуло левую руку в перчатке, стиснуло Грому плечо и как ни в чем не бывало сказало:

— Ну, парни, как у вас тут делишки?

После этого сценического явления Родни без лишних церемоний запеленал Грома в страховочную сбрую, подхватил под мышки, оторвал от кресла и проговорил успокаивающим, как наркотик, голосом:

— Пора двигаться, ребятишки.

Все, кому это интересно, видели дальнейшее. По меньшей мере по одному разу этим любовался каждый, а чудаки, которым больше нечем заняться, раз по сто, а то и больше.

Но со мной даже им не сравняться. Я просматриваю эти кадры как минимум десять раз в день. Для меня это самые незабываемые события в жизни, наивысшая ее точка. Внезапное появление Родни стало величайшим, счастливейшим сюрпризом в моем существовании. Я помешался от возбуждения: хихикал, пел, издавал разные идиотские звуки. Потом стартовала сигнальная ракета, и черное жерло драконовой пасти опалило сине-белым огнем, на мгновение лишившим меня зрения. А когда я разлепил мокрые глаза, всхлипывая, задыхаясь от едкого дыма и сильно опасаясь за сохранность позвонков, по прозрачному колпаку нашей кабины уже хлестал горячий дождь.

— Как?.. — выдавил я.

— Какая разница? — поморщила Гром, приплюснутый ускорением к переборке. — Я просто чертовски благодарен тебе, старина, за своевременное появление!

Однако Родни не удержался от соблазна и пустился в объяснения. Держа обеими руками штурвал и не забывая про ножную педаль управления крыльями, он начал:

— Я догадывался, что вы за мной прилетите. А где вам было меня поджидать, кроме как у него… под кормой? Вот только момент моего появления оттуда вам было не рассчитать. Вот я и сказал себе: «Родни, от тебя не убудет, если ты подстегнешь события». Вылез я из своего корабля и побрел себе из желудка обратно в драконью глотку. Та еще вышла прогулочка: на каждом шагу — сюрпризы. Вы удивитесь, но у дорадо в утробе оказалось красиво. Даже роскошно! — Он похлопал себя по макушке шлема. — Ваша камера засняла много любопытного. Она цела, чего ей сделается? — Он заговорщически подмигнул мне. — Уж, наверное, вы найдете этому применение. Хотя я понятия не имею, как у вас делаются дела…

Это он поскромничал. Ни один кадр, снятый им внутри дорадо, не пропал даром. В ход пошел каждый нетвердый шаг Родни в булькающей кислоте желудка и склизкой преисподней глотки. При окончательном монтаже я любовно сохранил 200–300 метров безумия, оттенив небывалую отвагу одного позорной нерешительностью другого (Грома, естественно); впрочем, как честный человек, я явил миру и собственную нефотогеничную панику.

Премьера прошла на Энцеладе, в специально построенном для этого зале. Уже перед третьим коктейлем на послепремьерном приеме мне представили первые восторженные отзывы и прогнозы сборов. Один Титан окупал все затраты и обеспечивал спонсорам прибыль. Даже без колоссальной земной аудитории я прятал в карман добрую сотню миллионов. А в следующие два часа, когда поделка со скромным названием «Родни и дорадо» окажется в земной компьютерной сети, я мог надеяться на миллиард!

Понятное дело, мои спонсоры были в восторге. Они обступили знаменитость, похожие на школьниц, воспылавших влечением к звезде. Но зазнавшийся Родни не уделил им должного внимания, поэтому они перебежали ко мне — поодиночке и попарно, предлагая мне деньги и вдохновляя на новые проекты. Разумеется, с участием Родни — без него теперь никак. Как насчет экспедиции в Северную Зону? Или в эпицентр тайфуна? А лучше всего — опять в Южную Зону, в гости к нашему дорадо.

Чудище оправилось от ран: ротик заживал, на месте вырванного языка отрастал новый. Мы все про него знали, потому что Родни, выбравшись из своего погубленного флаера, нашел смелость и время установить новый зонд. Прибор работал превосходно, исправно сигнализируя нам из глубокой складки у дорадо в брюхе.

— Все просто! — твердили спонсоры, как будто сговорились, закатывая глаза в приступе вдохновения. — Родни, вы, Гром и Блондиночка. Снова выслеживаете дорадо, а дальше у вас полная свобода действий.

— Все так, — барабанил я в ответ, как заведенный. — За исключением Грома: он вручил Родни заявление об отставке. Об этом известно уже несколько недель.

— Неважно! — слышал я в ответ. — Главное — Родни. И вы, конечно. Мы ведь понимаем друг друга?

Еще бы не понимать!

— Скоро поговорим! — закруглялись триллионеры и торопились назад к Родни, стараясь протиснуться поближе к великому человеку, буквально вымаливая честь дотронуться до геройского плеча, подышать одним с ним воздухом, полным винных паров.

Признаться, Родни и впрямь был хорош. Сама доброжелательность, сама признательность за оказанное ему внимание. То душка, то воплощение каменной суровости. Сжимая лапищей только что опорожненный бокал, он удачно шутил, вызывая у слушателей счастливый смех. Вспоминая какое-то из своих старых приключений, он демонстрировал шрамы, перечислял, что у него свое, что искусственное, расписывал завороженным поклонникам ужасы, через которые был вынужден пройти, чтобы заслужить тот или другой болезненный знак отличия.

Я покинул толпу его почитателей незамеченным.

Андерлол блаженствовал в компании трех молоденьких женщин, внучек триллионеров. Каждая старалась соблазнить его своими видом и деньгами, и не без успеха. Мой чрезмерно подозрительный ассистент улыбался, как образцовый маньяк, пил все, что ему подносили, и едва удостоил меня взглядом, когда я прошествовал мимо него к двери.

Зал плавно покачивался посреди искусственного моря. Была ночь, вверху сиял Сатурн, но мне было не до него. Моим вниманием завладела женщина в длинном серебристом платье. Блондиночка стояла одна у перил, глядя на темную воду. При моем приближении она ласково произнесла мое имя.

— Поплаваем вместе, — предложил я.

— Когда? — только и спросила она.

— Прямо сейчас.

— Я не одета для заплыва.

— Раздевайся! — приказал я.

Она засмеялась, но ни голос, ни выражение ее лица не были веселы. Окинув меня задумчивым взглядом, она снова стала смотреть на воду, притворяясь, что ничего не слышала.

— Я знаю, как ты это сделала, — сказал я.

Она отлично владела собой: никак не отреагировала, даже не шелохнулась. Только спустя некоторое время чуть заметно кивнула и спросила:

— Ты о чем?

— Не здесь, — предостерег я.

Заплыв все же состоялся. Мне пришлось ее догонять. Ей ничего не стоило от меня улизнуть, но вскоре она смилостивилась и дождалась, чтобы спросить:

— Что я сделала?

— Первый зонд. Это ведь была штучка с секретом?

Она оттолкнулась руками и почти выпрыгнула из воды.

— Слишком все неестественно. Два раза подряд дорадо разворачивается и заглатывает летательные аппараты. Разве он принимает искусственную пищу?

— По-твоему, весь фокус в моем зонде?

— Мне остается только гадать. Хотя чего тут сложного? Родни проходил курс омолаживания, а ты все эти месяцы наблюдала за дорадо, его привычками. С высоты у тебя был лучший обзор, чем у него. Ты могла ему подсказывать, где охотиться, когда поворачиваться…

— Каким же это образом?

— Уж как-то ухитрялась. — Я забарахтался, чтобы удержаться на поверхности. — Управлять можно не только разумными существами. «Развернись и укуси» — чем не эффектный фокус?

— Предположим, — сказала она, словно не желая расходовать силы на борьбу с моей логикой. — Но зачем мне было науськивать дорадо?

— Чтобы превратить Родни в звезду первой величины.

— Между прочим, ты теперь тоже богат и знаменит. Только как я могла предусмотреть именно такой результат?

— Ты натравила нас с Громом друг на друга.

— Неужели? — Она не скрыла улыбки.

— Ты погнала нас за своим Родни, устроила эту несчастную спасательную вылазку, — сказал я и тут же справедливости ради добавил: — Дорадо легко поддается дрессировке, но мужчин дрессировать еще легче.

Эти слова вызвали у нее приступ смеха и желание посмотреть на меня сверху вниз, по пояс высунувшись из воды.

— Ты утверждаешь, что я все это подстроила?

— Может быть, при участии Родни, — уступил я. — Хотя сомнительно, чтобы у него возникли даже малейшие подозрения.

— А ему нечего было подозревать, — отрезала Блондиночка. — Просто у тебя паранойя.

Подплыв ближе, я схватил ее за руку:

— У меня всюду натыканы камеры. Всюду! Если как следует приглядеться к твоим рукам на пульте управления…

— Что тебе от меня нужно? — спросила она изменившимся голосом.

— Сам не знаю, — сознался я.

— Отыскав доказательства того, что тебя обвели вокруг пальца, ты загубишь собственную репутацию, — угрожающе прошипела она.

Я барахтался в воде, держась с ней рядом, и молчал. Она позволила мне прижать ее к себе.

— Еще понятно, зачем было подвергать таким испытаниям Родни, — пробормотал я. — Его ведь надо было изобразить героем! Но зачем превращать в марионеток еще двоих?

— Учти, я ни в чем не собираюсь признаваться, — сказала она. Но не прошло и нескольких секунд, как последовало продолжение: — Ты же понимаешь, из какого теста слеплены герои, чего им больше всего нужно…

И, запрокинув голову, доверив мне удерживать ее на воде, она закончила, глядя на сияющий Сатурн:

— Когда твой герой не вполне тянет на героя, надо окружить его дураками.

Я отпустил Блондиночку. К моему облегчению, плеск от сильных гребков заглушил ее презрительный смех.

Robert Reed. "Hero", 2001 г.

Перевел с английского Аркадий КАБАЛКИН

Журнал "Если", № 12, 2001 г.

Иллюстрация Владимира Овчинникова