Гений

Аполлодор потянул его за хитон.

— Ты не обязан этого делать, — сказал он сдавленным голосом, явно стараясь не разрыдаться.

— Не обязан? — оглянулся Сократ. — Люди обязаны услышать правду. Люди обязаны говорить правду. Ты видишь кого‑нибудь еще, кто делает это вместо меня? — Он пошел дальше.

— Но что будет с тобой? — зарыдал Аполлодор.

— А что будет с Афинами? — ответил Сократ.

Он остановился там, где погиб Критий. Основание статуи Аристогитона было до сих пор запачкано кровью. Сократ стоял и ждал. Его товарищи, уже не раз слушавшие его поучения, образовали нечто вроде небольшой аудитории — и проходившие мимо афиняне поняли, что сейчас начнется речь. По одному, по двое они подошли поближе, чтобы ее услышать.

— Афиняне, — начал он, — я всегда старался творить добро, насколько я мог видеть, в чем оно заключалось. Ибо я верю, что добро для человека важнее всего: важнее удовольствия, важнее богатства, важнее даже мира. Наши деды могли бы жить в мире с Персией, отдав посланцам Великого Царя землю и воду. И все же они видели, что нет в этом добра, и они предпочли воевать, чтобы остаться свободными.

— Теперь у нас мир со Спартой. Заключается ли в этом добро? Алкивиад говорит, что да. Был человек, который возразил, и вот теперь он мертв, как и его юный родственник, который осмелился возмутиться неправедным убийством. Нам всем известно, кто все это устроил. Я не выдаю никаких тайн. И я не выдаю никаких тайн, когда говорю, что нет в этих убийствах добра.

— Да ведь это ты обучал Алкивиада! — закричал кто‑то.

— Я пытался научить его добру и истине, или, вернее, показать ему то, что уже было в нем заложено, как заложено это во всех нас, — ответил Сократ. — И все же я, наверное, потерпел неудачу, ибо какой же человек, знающий добро, выберет зло? А убийство Крития, и тем более убийство юного Аристокла, было злом. Как можно в этом сомневаться?

— Что же нам тогда делать? — спросил кто‑то из толпы. Это не был один из товарищей Сократа.

— Мы — афиняне, — ответил он. — Если мы не являемся примером для всей Эллады, то кто же тогда является? Мы управляем собой сами вот уже сотню лет, с тех пор как мы изгнали последних тиранов, сыновей Писистрата. — Он возложил руку на статую Аристогитона, напоминая своим слушателям о том, почему эта статуя здесь стояла. — Вернее, сыновья Писистрата были последними тиранами до Алкивиада. Мы, афиняне, победили персов. Мы победили спартанцев. Мы…

— Это Алкивиад победил спартанцев! — закричал кто‑то еще.

— Я был там, мой добрый друг. А ты? — спросил Сократ. Ответом ему была внезапная тишина. Он продолжил: — Да, Алкивиад нами руководил. Но триумфа добились мы, афиняне. Писистрат тоже был хорошим полководцем — так, во всяком случае, о нем говорят. Тем не менее и он был тираном. Разве кто‑нибудь может это отрицать? У Алкивиада, как у человека, есть немало хороших человеческих качеств. Мы все это знаем. У Алкивиада же, как у тирана… Ну какие качества могут быть у тирана, кроме тиранических?

— Ты говоришь, что мы должны его изгнать? — спросил один из слушателей.

— Я говорю, что мы должны делать то, что хорошо, что правильно. Мы — люди. Мы знаем, что хорошо и что плохо, — сказал Сократ. — Мы знаем, в чем заключается добро, еще до рождения. Если вам нужно, чтобы я об этом напомнил, то я так и сделаю. Вот почему я стою сейчас перед вами.

— Алкивиаду это не понравится, — грустно заметил другой слушатель.

Сократ пожал своими широкими плечами:

— Мне тоже не понравились многие вещи, которые он сделал. Если ему не по душе то, что делаю я… Сомневаюсь, что это лишит меня сна и покоя.

* * *

— Бум! Бум! Бум!

Удары в дверь разбудили Сократа и Ксантиппу одновременно. В их спальне не было видно ни зги.

— Глупый пьяница, — проворчала Ксантиппа, ибо стук не прекращался. Она толкнула своего мужа: — Иди и скажи глупцу, что он ошибся дверью.

— Я думаю, он не ошибся, — ответил Сократ, вылезая из постели.

— Что ты имеешь в виду? — потребовала ответа Ксантиппа.

— Кое‑что, сказанное мной на площади. Пожалуй, я был неправ, — сказал Сократ. — Я все‑таки лишился сна и покоя.

Удары зазвучали громче.

— Ты тратишь на агоре слишком много времени. — Ксантиппа толкнула его снова. — Иди вон лучше и поговори с этим пьяницей.

— Кто бы там ни был, не думаю, что он пьян.

Но все же Сократ натянул через голову хитон. Он прошел через небольшой тесный дворик, в котором Ксантиппа выращивала специи, и подошел ко входной двери. Когда он начал ее отпирать, стук прекратился. Он открыл дверь, за которой стояли полдюжины больших, коренастых мужчин. Трое из них несли факелы. Все до одного несли дубинки.

— Приветствую вас, друзья, — мирно сказал Сократ. — Что вам такое нужно, что не может подождать до утра?

— Сократ, сын Софрониска? — спросил один из громил.

— Да Сократ это, Сократ, — сказал другой, хотя Сократ и сам кивнул головой.

— Надо знать точно, — сказал первый, после чего снова обратился к Сократу: — Пойдем с нами.

— А если не пойду? — спросил он.

Все незваные гости подняли дубинки.

— Пойдешь, — сказал их предводитель, — по–хорошему или по–плохому. Выбирай сам.

— Сократ, чего этому идиоту нужно? — заорала Ксантиппа из глубины дома.

— Меня, — сказал он, и ушел вместе с громилами в ночь.

* * *

Алкивиад зевнул. Даже такому опытному дебоширу, как он, бодрствование в середине ночи казалось странным и неестественным. Когда садилось солнце, большинство людей шли спать до утра. Даже дебоширы, пусть и не всегда. Глиняные лампы, слабо освещавшие этот пустынный дворик и наполнявшие его запахом горелого оливкого масла, не шли ни в какое сравнение с яркими, теплыми, веселыми лучами Гелиоса.

Откуда‑то появилась летучая мышь, схватила моль около одной из ламп — и тут же пропала снова.

— Теперь их не могу, — пробормотал один из людей, находящихся в дворике вместе с Алкивиадом. — Они противоречат самой природе.

— Про меня говорили то же самое, — беспечно ответил Алкивиад. — Впрочем, замечу, что я красивей летучей мыши. — Он самодовольно улыбнулся. Любуясь собственной внешностью, Алкивиад совершенно не знал меры, пусть его гордыня и не была лишена оснований.

Его приспешники ухмыльнулись. Открылась входная дверь.

— А вот и они, — сказал ненавистник летучих мышей. — Давно уж пора.

Вошел Сократ в сопровождении полудюжины мордоворотов.

— Приветствую тебя, — сказал Алкивиад. — Мне очень жаль, что ты заставил меня так поступить.

Сократ склонил голову набок и посмотрел на Алкивиада изучающим взглядом. В этом взгляде не было страха — только любопытство, хотя он наверняка понимал, что его ждет.

— Как это один человек может заставить другого? — спросил он. — А уж если человек сам знает, что данный поступок нехорош, то как можно заставить его такой поступок совершить?

— Этот поступок хорош — для меня, — сказал Алкивиад. — Ты нарушал на агоре общественный порядок.

— Нарушал порядок? — покачал головой Сократ. — Прости, но тот, кто тебе об этом сказал, руководствовался ложными сведениями. Я сказал людям правду и задал им вопросы, которые, может быть, помогут им решить, что истинно, а что нет.

— Это и есть нарушение общественного порядка, — сухо сказал Алкивиад. — Если ты критикуешь меня, то кто же ты еще, как не нарушитель?

— Правдолюбец, как я уже сказал, — ответил Сократ. — Ты не можешь этого не знать. Мы с тобой нередко это обсуждали. — Он вздохнул. — Я думаю, что мой гений был неправ, призывая сопровождать тебя в Сицилию. Да, он раньше никогда не ошибался — но как же ты можешь с такой легкостью отказаться от всего, что ранее полагал истинным?

— Это верно, ты показал мне, что боги не могут быть такими, какими их вообразили Гомер и Гесиод, — сказал Алкивиад. — Но ты сделал из этого неверный вывод. Ты говоришь, что мы должны жить так, как если бы боги за нами наблюдали, пусть они этого и не делают.

— И мы действительно должны так жить, для нашей же пользы, — сказал Сократ.

— Но если боги за нами не наблюдают, о наилучший, так чего же нам стесняться? — спросил Алкивиад. — Если это и есть моя единственная жизнь, то я возьму от нее все, что смогу. И если кто‑нибудь встанет на моем пути… — он пожал плечами, — …то мне будет очень жаль.

— Хватит этой болтовни, — сказал приспешник Алкивиада, ненавидящий летучих мышей. — Дай ему лекарство. Уже поздно, домой хочу.

Алкивиад достал горшочек из красной глины, окрашенный в черный цвет.

— Цикута, — сказал он Сократу. — Легко и быстро, и куда меньше возни и шума, чем в случае с Критием.

— Как ты благороден, — заметил Сократ. Он сделал шаг вперед и потянулся за горшочком. Приспешники Алкивиада ему не помешали. Да и зачем? Если он выпьет яд безропотно — тем лучше.

Но когда до Алкивиада оставалась лишь пара шагов, Сократ закричал «Элелеу!» и бросился на своего бывшего ученика. Горшочек с цикутой упал на змелю. Алкивиад сразу же понял, что его жизнь находится под угрозой. Хоть Сократ и был на двадцать лет старше, но его широкоплечее тело казалось одним сплошным мощным мускулом.

Сократ и Алкивиад покатились по земле, обмениваясь ударами, проклятиями, пинками и попытками выдавить сопернику глаза. Это был самый настоящий панкратион, борьба без правил, в которой соревновались атлеты на Олимпийских играх. Алкивиад опустил голову поближе к своей груди. Большой палец Сократа, направленный Алкивиаду в глаз, попал вместо этого ему в лоб.

Будучи еще мальчиком, Алкивиад однажды укусил противника, одолевавшего его в борьбе.

— Ты кусаешься подобно женщине! — закричал тогда его соперник.

— Нет, подобно льву! — ответил он.

Он укусил противника тогда, потому что терпеть не мог поражений. Он укусил Сократа теперь, чтобы не дать ему себя задушить — рука Сократа уже пробиралась к его горлу. Сократ заревел. Рот Алкивиада наполнился его горячей, соленой кровью. Алкивиад ударил Сократа локтем в живот, но это не помогло — живот Сократа, казалось, был сделан из того же мрамора, что и Парфенон.

Тут с криками подбежали приспешники Алкивиада. Они начали бить Сократа дубинками. Проблема состояла в том, что почти столько же ударов доставалось и Алкивиаду. И вдруг Сократ застонал и перестал сопротивляться. Алкивиад высвободился и увидел рукоятку ножа, торчавшего из спины его противника. Без сомнения, острие ножа достало до сердца.

В глазах Сократа, смотревших на Алкивиада, все еще теплился рассудок. Он попытался что‑то сказать, но вместо слов изо рта его полилась кровь. Поднятая им рука снова упала. Дворик заполнился вонью — кишечник мертвеца опорожнился.

— Ф–фух! — сказал Алкивиад, только сейчас начавший чувствовать боль и заметивший свои синяки. — Да он со мной почти справился.

— Кто бы мог подумать, что старый болтун может так драться? — заметил один из его приспешников с удивлением и уважением в голосе.

— Это уж точно, болтун он был изрядный. — Наклонившись, Алкивиад закрыл уставившиеся вдаль глаза. Нежно, подобно влюбленному, он поцеловал Сократа в щечку и в кончик широкого носа. — Да, он был болтуном. Но что он был за человек, клянусь богами!

* * *

Алкивиад и царь Спарты Агис стояли бок о бок на помосте для ораторов на Пниксе — холме к западу от агоры, на котором собиралось афинское Собрание. Поскольку Алкивиад взял власть в Афинах в свои руки, настоящим Собранием назвать это было нельзя. Но Пникс, равно как и театр Дионисия, по–прежнему был удобным местом для того, чтобы собрать туда граждан, дабы они могли послушать Алкивиада — и Агиса.

Здесь собрались не только сновавшие туда–сюда и болтавшие афиняне — один из углов Пникса занимали несколько сотен спартанцев, пришедших вместе с Агисом из Пелопоннеса. Они выделялись не только своими красными плащами и выбритыми верхними губами — они также стояли на своих местах без единого движения или звука. По сравнению с оживленным местным людом они казались статуями.

Спартанцы были не единственными эллинами, пришедшими сюда из других полисов. Делегацию в Афины прислали Фивы. То же сделал Коринф. Так же поступили фессалийцы из городов на севере собственно Эллады. Не обошлось и без полудиких македонцев. Их посланники глазели во все стороны, особенно назад в направлении Акрополя. Кивнув в их сторону, Алкивиад негромко сказал Агису:

— В их отсталой стране ничего подобного нет.

— У нас тоже ничего подобного нет, — сказал Агис. — Сомневаюсь, к добру ли вся эта роскошь.

— Нас она не испортила, и твердости нам не убавила, — ответил Алкивиад. «Как ты и сам уже убедился». Он не сказал этих слов вслух, но они все равно словно повисли в воздухе.

— Да, — лаконично сказал Агис.

Вслух же Алквиад сказал следующее:

— Мы потратили достаточно времени — слишком много времени — воюя друг с другом. Если Афины и Спарта придут к согласию, если за нами последует остальная Эллада, и даже Македония…

— Да, — снова сказал Агис. На этот раз он добавил: — Вот почему я пришел. Это дело достойное, и одной Спарте не под силу. Как и Афинам.

«Хочешь уязвить меня в ответ?» — подумал Алкивиад. Впрочем, не то чтобы Агис был неправ. Алкивиад дал знак глашатаю, стоящему на помосте вместе с ним и спартанцем. Глашатай подошел к краю помоста и обратился к собравшимся громовым голосом:

— Народ Эллады, слушай слова Алкивиада, вождя Афин, и Агиса, царя Спарты.

Слово «вождь» звучало куда лучше, чем слово «тиран», пусть эти два слова и означали одно и то же. Алкивиад сделал шаг вперед. Он любил обращенный на него взгляд тысяч глаз, тогда как Агису это явно доставляло неудобство. Конечно же, Агис был царем из‑за своей родословной. Алкивиаду же пришлось внимание народа зарабатывать. Ему пришлось, и он это сделал.

И вот сейчас он сказал:

— Народ Эллады, ты видишь перед собой афинянина и спартанца, и никто из нас двоих не спорит с другим за то, чтобы заставить всю Элладу поступать так, как угодно именно ему.

«Конечно, мы не спорим," — подумал он. — «Я уже победил.» Мысленно он поинтересовался, хорошо ли это понимает Агис. Впрочем, этим вопросам придется подождать до другого раза. Он продолжил:

— Слишком долго эллины воевали с другими эллинами. И пока мы воевали между собой, пока мы тратили наши собственные богатства и проливали нашу собственную кровь, кто получал от этого выгоду? Кто улыбался? Кто смеялся, клянусь богами?

Некоторые из собравшихся — самые умные, самые расторопные — явно начали соображать, что он имел в виду. Остальные просто стояли, ожидая от него пояснений. «Сократ бы сразу понял.» Ноготь оставил на лбу Алкивиада розовую царапину. «Сократ сказал бы, что я указываю афинянам новое направление, чтобы отвлечь их внимание от себя. И он был бы прав. Но сейчас он мертв, и мало кто по нему скучает. Он раздражал не только меня.»

Все эти мысли заняли не больше времени, чем пара сердцебиений. Вслух Алкивиад продолжил:

— Во времена наших дедов, Великие Цари Персии со своими воинами пытались завоевать Элладу, но не смогли. У нас в Афинах еще есть люди, которые бились при Марафоне, близ Саламина и у Платей.

Кучка этих древних ветеранов находилась тут же в толпе. Их бороды были седы, а спины — согбенны, и они опирались на палки подобно последней части головоломки Сфинкса. Некоторые из них сложили пальцы трубочкой и приложили к ушам, дабы лучше его слышать. Чего они только не повидали за свою долгую жизнь!

— С тех пор, однако, эллины сражались с другими эллинами, забыв об общем противнике, — сказал Алкивиад. — Более того, Дарий, ныне правящий Великий Царь, пытался купить власть над Элладой с помощью золота, и добился большего, чем добились Кир и Ксеркс с помощью своих несметных войск. Ибо наши междоусобицы идут Персии на пользу. Используя наши раздоры, она достигает того, чего не могла достигнуть копьями и стрелами.

— Два поколения назад Великий Царь Ксеркс взял Афины и сжег их. Мы отстроили свой полис и сделали его еще лучше и краше, но наш пепел не отомщен до сих пор. Только сравняв Персеполь с землей, мы, эллины, сможем сказать, что теперь мы с персами наконец‑то квиты.

Какой‑то человек из Геликарнаса написал большую и длинную книгу о борьбе между эллинами и персами. Там было написано отнюдь не только про сожжение Афин — автор очень подробно описал всю эту вражду, существовавшую еще до Троянской войны. Как же его звали? Алкивиад не мог вспомнить. Но значения это не имело. Народ знал, что Афины были сожжены. А остальное? Это было давно и далеко отсюда.

Теперь уже почти все на Пниксе понимали, куда клонит Алкивиад. Толпа тихо и возбужденно забормотала. Он продолжил:

— Мы доказали одну вещь, и доказали ее убедительно. Эллинов могут победить только другие эллины. Это хорошо известно и Великому Царю. Вот почему он берет на службу наемников из Эллады. Но если все наши полисы соберутся вместе, если все наши полисы пошлют гоплитов, гребцов и корабли против Персии, даже эти предатели нас не остановят.

— Персия и богатства Персии будут нашими. У нас будут новые земли, которыми мы будем править и которые будем заселять. Никому из нас больше не придется умерщвлять нежеланных младенцев. Им найдется место для обитания. Сокровищница Великого Царя попадет к нам в руки. Сейчас нам не хватает серебра. Когда мы победим персов, у нас будет достаточно золота.

Теперь уже никто не бормотал. Теперь люди, собравшиеся на Пниксе, издавали радостные крики. Алкивиад посмотрел на спартанцев. Они кричали не менее громко, чем афиняне. Идея о войне с Персией заставила их забыть о своем обычном спокойствии. Кричали и фиванцы, как и посланцы городов Фессалии. Во время вторжения Ксеркса им пришлось отдать персам землю и воду в знак подчинения.

А македонцы кричали с еще большим энтузиазмом, ударяя друг друга по спине. Увидев это, Алкивиад улыбнулся. Во–первых, македонцы в свое время тоже подчинились персам. Во–вторых, он не очень‑то на них рассчитывал в борьбе против Персии. Их царь, Пердикка, сын Александра, был всего лишь бандитом с холма, которому приходилось постоянно грызться с другими подобными бандитами. Македония всегда была именно такой. И останется такой навсегда. Нет и смысла ожидать от нее чего‑то большего — только зря потратишь время и усилия.

Алкивиад шагнул назад и уступил свое место царю Агису. Спартанец сказал:

— Алквиад говорил хорошо. Мы должны отомстить Персии за наших предков. Мы можем победить. Мы должны победить. Мы победим. Пока мы вместе, нас никто не остановит. Так пойдем же вперед, к победе!

Он шагнул назад. Последовали новые крики восторга. Если учесть прямую и безыскусную манеру Агиса, то получилось у него неплохо. Афинянина б за такую пресную речь высмеяли и согнали с помоста, но для спартанцев мерки были другими. «Бедняги," — подумал Алкивиад. — «Они скучны, и ничего не могут с этим поделать.»

Он посмотрел на Агиса. А так ли уж скучен и прямолинеен спартанский царь? «Пока мы вместе, нас никто не остановит». Это было так. Алкивиад был в этом верен. Но как долго эллины будут вместе? Достаточно ли долго, чтоб разбить Великого Царя Дария? Что ж, борьба с общим врагом единству поможет.

Но как долго эллины будут вместе после победы над персами? «Пока мы не начнем спорить, кто будет править покоренными землями.» Алкивиад снова посмотрел на Агиса. А он‑то это понимает, или думает, что как‑нибудь поделимся? Может, и думает. Спартанцы иногда медленно соображают.

«Сейчас я один на вершине Афин," — подумал Алкивиад. — «Скоро я буду один на вершине цивилизованного мира, от Сицилии до самой Индии. Вот что, наверное, видел гений Сократа. Вот почему он послал Сократа со мной в Сицилию, чтобы облегчить мне путь на вершину. Безусловно, гений знал, что делает, даже если об этом не знал Сократ.»

Алкивиад улыбнулся Агису. Агис, глупец этакий, улыбнулся в ответ.

В реальном мире Сократ не сопровождал экспедицию Алкивиада в Сицилию в 415 году до н. э. Как и сказано в рассказе, политические противники Алкивиада в Афинах сумели вызвать его обратно. В реальной истории он оставил экспедицию, но по дороге в Афины сбежал. В конце концов он попал в Спарту, которая была злейшим врагом афинян в Пелопоннесской войне, и посоветовал спартанцам помочь Сиракузам и продолжить войны с Афинами. (Кроме того, он зачал незаконорожденного ребенка с женой царя Агиса, который пренебрегал супружескими обязанностями из религиозных соображений.)

Афинская экспедиция, несмотря на существенные подкрепления в 413 году до н. э., провалилась полностью. Афиняне не взяли Сиракуз, и мало кто из примерно 50 000 посланных на запад гоплитов и моряков снова увидел Афины. Никий, который командовал войском после отзыва Алкивиада, был казнен сиракузянами. Алкивиад перешел обратно на афинскую сторону, потом снова предал Афины после новых политических волнений, и в 404 году до н. э. был убит. В том же году спартанцы одержали над афинянами решительную победу и выиграли, пусть и дорогой ценой, Пелопоннесскую войну.

После войны ученик Сократа Критий стал главой Тридцати Тиранов, и был убит во время гражданской войны, которая привела к восстановлению афинской демократии в 403 году до н. э. Сам же Сократ, признанный виновным в том, что принес в Афины новых богов, выпил цикуту в 399 году до н. э., отказавшись бежать, хотя многие предпочли бы, чтобы он отправился в изгнание. Его ученик Аристокл — более известный под именем «Платон» из‑за своих широких плеч — прожил еще более полувека. Именно из работ Платона, равно как и Ксенофонта с Аристофаном, мы знаем о Сократе, который не оставил после себя ни одной написанной строчки.

В реальной истории с нападением на Персию пришлось подождать до правления Александра Македонского (336–323 гг. до н. э.), и произошло это под главенством Македонии, а не эллинских полисов.