Гедамбола

«Чего не вижу – того и нет»

Я помылась и переоделась в чистое – нашла белье и платья в комоде с потрескавшейся росписью. Все это пахло не очень свежо, но вполне прилично сохранилось. Смазала лодыжку мазью, которая сама собой возникла на столике возле камина.

– Девочка, а девочка, – сказал расстроенный бабушкин голос, – где ты, родная?

Но я не ответила. Не знала, что сказать. Сидела тихо на полу у окна и ловила ртом пылинки. Потом я плотно перебинтовала ногу, так что теперь мне было почти не больно на нее наступать.

С наслаждением я одела второй ботинок. Так как я ничего кругом не узнавала, отец хотел показать мне замок и двор. Но для начала вывел меня на балкон. Перед тем мы с ним немножко неловко попетляли по комнате, как два слепых – боясь наткнуться друг на друга. Мы – это я, его голос и запах сена и навоза.

– Добро пожаловать домой, в Гедамболу, – сообщил он с гордостью. – В наше маленькое, но вполне счастливое королевство. – Иногда бывает немного ветрено, но в остальном, ничего, живем. Видишь, какие бабушка посадила розы. Вы их всегда вместе поливали. Вернее, она напоминала тебе, но ты все равно забывала, и тогда она поливала сама.

Королевский голос неуверенно кашлянул. Приподняв брови, я честно оглядела совершенно пустой каменный пол балкона, по которому вяло перекатывались засохшие листья. Может, мне уже перестать огорчать его? Ведь он так старается.

Мы стали обходить балкон вкруговую. Я шла на голос.

– Вот у леса, смотри, деревня, ну, вспоминаешь? И дальше вдоль реки – все тоже сплошь наши деревни. Работы там ух сколько! Иногда я к вечеру аж с ног валюсь, так что приходится ночевать в каком-нибудь сарае, с коровами. Но ничего, – отец весело рассмеялся, – я не жалуюсь. Даже наоборот! Как можно такое забыть, – проворчал он себе под нос с недоумением.

Я промолчала вместо того, чтобы ответить хоть что-то хотя бы из вежливости. Потому что просто не представляла, чего он от меня ждет? Мы потихоньку двигались дальше. Я чувствовала, что он очень разочарован, но ничего не могла поделать. Предположительно, я должна была увидеть рыночную площадь, лодки, стада коров, поля с капустой. Но видела я только мост через реку и все то же бескрайнее море зеленого леса, обрамленное горами, среди которых, будто камень в перстне, возвышалась самая высокая, скалистая.

– А эта гора? – спросила я наконец. – Что за ней?

– Что? – растерялся отец.

Я услышала, как зашуршала его одежа – быть может, он засунул руки в карманы или резко повернулся? Во что он вообще был одет?

– За нашим пролеском, дальше, совсем другой лес. Глухой, даже зверье не водится. Одни тени. Людям там нечего делать. Там живут ветры по-настоящему дикие, их даже Климентин боится! Знаешь, – голос вдруг повеселел, – почему меня называют Коровяком? Ну, угадай? Ты не помнишь? Тогда угадай!

– Ну, ты пахнешь, как коровяк? – нерешительно предположила я.

Отец рассмеялся.

– Точно. Я много родов принял. И все у коров. Все коровы тут – словно мои дети. Пойдем, покажу тебе замок.

Мы шли по замку, и повсюду встречался один только мрак. Пахло мышами и протухшим воском. Канделябры уныло посверкивали темными боками, двери повсюду были наглухо закрыты, ковры в коридорах щеголяли обшарпанными спинами в дырах. Окна были затянуты паутиной, зеркала ничего не отражали, даже меня. Хотя голос отца, за которым я следовала, утверждал, что вокруг сплошь уют и роскошь. Он все время с кем-то здоровался – по-дружески и сердечно. Вскоре я поняла, что он приветствует поваров, слуг или женщин, убирающихся в комнатах. И мне понравилось, как он с ними разговаривал – тепло и весело, хотя я никого и не видела.

Наконец мы спустились в главный зал.

– Вообще-то мы едим на кухне, ну, то есть, ты всегда это любила. Как там пахнет, и все такое. Особенно тебе нравилось смотреть, как бабушка стряпает. А я обычно ем где-нибудь в деревне, где застают дела. Мда, – вздохнул голос, как бы подитоживая, и на меня пахнуло свежим парным молоком, – это раньше здесь были парадные обеды, а сейчас так, иногда.

Что ж, решила я, кажется, это его не особенно огорчает.

В зале на стенах висели картины. Одна из них изображала пожилую женщину – сухопарую, с надменным взглядом, в высоком кружевном воротнике. Глаза смотрели пронзительно и безжалостно, точно ввинчиваясь в того, кто обратил на портрет внимание. Я даже поежилась. Скорее пройти мимо. На другом полотне был нарисован молодой человек с каштановыми волосами и розовыми щеками, довольно упитанный, но не грузный, а скорее плотный, сильный и здоровый. Про таких говорят «сочный, будто спелая груша». Он улыбался в бороду. Такой бы запросто мог жить в деревне и держать хорошее, послушное стадо.

– Это ты? – догадалась я.

Еще я решила, что так может выглядеть кто-то, к кому бы я точно захотела прижаться. Мне показалось, они с волком чем-то похожи.

– Я, молодой еще.

– Это все мои родственники?

– Эгм. Ну да. Только, честно говоря, ты раньше вообще-то не особенно любила их разглядывать.

Голос прозвучал немного смущенно. И я подумала, что иногда не видеть говорящего очень полезно – потому что интонация передает все, что нужно. Обостряется восприятие. Ты не отвлекаешься на детали, типа ленточек на шляпе, узорчатой пряжки на ремне, длинных ресниц или какого-нибудь особенно привлекательного изгиба губ.

– Знаешь, если ты не против, я все-таки хочу, чтобы меня звали Герогха.

В ответ отец промолчал. Но это было многозначное молчание. В воздухе повисло неодобрение. Он уже успел рассказать мне, какая это проблема для королевства – волки. Как стаи нападают на деревни, режут овец и коров, потому что всю дичь, кроликов и прочую мелочь в окрестных лесах сами же повывели.

– Выходит, теперь волк тебе нравится больше, чем родня…