Футбол на планете Руссо

19

"Н. Элоиза, 18 июля 52 г.

Памятная записка

Я, адвокат Мик Йошикава, составил настоящий документ на тот случай, если обстоятельства не позволят мне далее вести сознательную деятельность. Адресуя её корреспонденту газеты "Старлетт" Роберту Симпсону, я почтительнейше прошу его воспользоваться данным документом в известных ему целях. Сожалея об отсутствии у меня литературного дарования, в высочайшей мере свойственного моему высокочтимому другу, я попытаюсь в меру моих слабых возможностей описать произошедшее со мной со всей доскональностью, заботясь при этом не о красоте слога, но о точности изложения.

16 июля после того, как судья Адамсон приняла прискорбное и, на мой взгляд, незаконное решение придать процессу закрытый характер, я имел свидание с моим подзащитным Толлером Таубе, каковое опишу.

— Уважаемый адвокат, — сказал Таубе, смотря на меня весёлым взглядом, присущим этому сильному и не лишённому привлекательности, хотя глубоко порочному, человеку, — хочу быть откровенным. Я водил вас за нос. Сейчас у меня нет связей, меня караулят так, что не пикнешь, а дальше будет хуже, я уж знаю. Одна надежда на вас, станем же играть в открытую. Я действительно купил матч, но моё объяснение — собачья, чушь. Футболом и тотализатором правит подпольная организация под названием "Синдикат", во главе её шесть синдиков, я — шестой, младший. Все предсказанные результаты пропускаются через ЭВМ, и машина выдаёт нам вариант непредсказанный. Основываясь на нём, мы велим командам сыграть так, как нам надо. Наш результат мы вписываем в две-три карточки на подставных лиц и снимаем пенки. Заварушка вышла из-за меня. Синдикату было нужно, чтобы "Скорунда" обштопала "Валендию" — 5 : 4. Но мой человек, имеющий доступ к ЭВМ, прокрутил прогноз с учётом и этого результата, и вышло, что при обратном исходе — 4 : 5 — можно сорвать весь банк. Я не пошёл ни к тренеру, ни к джокерам — дал арбитру в лапу, и точка. У меня нет времени оправдываться, да я и не считаю это нужным. Я люблю жизнь, я игрок. Рискнул, попался, это ясно — судья и прокурор на жалованье у Синдиката, сколько бы они мне ни впаяли, со мной будет то же, что с бедолагой Бронеком… Семь гульдов за маис, разрази меня гром, надо было десять дать, как пенсию вдове и с недотёпой джокером. Проигравший платит, это закон, но пуля в лоб — дороговато, я ещё поторгуюсь. Короче, предлагаю вам десять тысяч за то, что вы пойдёте к одному человеку и скажете, что я попрошу. Я давно почуял, что у вас своя игра, вы зачем-то хотите взорвать нашу лавочку, но, ей-богу, не стоит. Вы же не верите в потустороннюю жизнь, она одна, а мы — пожилые циники, мы и свой геморрой любим, потому что он свой, а не дядин. Можете мне не отвечать, только слушайте — время свидания кончается. Вы пойдёте на стадион "Валендия", там есть сувенирный киоск "Кикса". Киоскёру скажете, что шестой согласен отдать всю сумму. Ответ сообщите, мне. Топайте и знайте — я силён, пока жив, но я и мёртвый сильнее, чем вы живой.

Вечером того же дня я встретился с указанным лицом. Его внешность необычна и заслуживает описания. Он высок и сутул, потрёпанная одежда выглядит так, точно он спит не раздеваясь, маленькая физиономия, похожая на печёное яблоко, не указывает ни на возраст, ни даже на пол. Крупные, оттянутые книзу глаза исполнены не человеческой, а, как писали в старинных книгах, сатанинской мудрости, для которой не существует ни нашей морали, ни нашего здравого смысла.

— Мой дорогой господин может называть меня Том, — произнёс он тонким, отчётливым и несколько гнусавым голосом. — Моё настоящее имя обыкновенно. Я Том, а вы господин адвокат Йошикава, блистательно ведущий это забавное судебное дело. Мне кажется лишь, что судья поступила необдуманно, удалив из зала вместе с публикой представителей прессы. Они никому не опасны им только надо платить подороже.

Назвавшийся Томом живёт в хибарке, примыкающей сзади к киоску, — она так мала, что её нелегко заметить. Внутри помещаются ржавая железная кровать, прикрытая жалким подобием одеяла, и табурет с застарелым круглым следом от сковородки.

Хозяин сел на кровать, табурет был предложен мне, стола не было.

Передав слова моего подзащитного, я вежливо заметил, что должен получить уважаемый ответ.

— Мой господин ничего не должен, — столь же вежливо ответил назвавшийся Томом.

Мы кланялись и улыбались друг другу. У него были чёрные зубы. Я забыл отметить, что он беспрестанно курил дорогие длинные сигареты — допаливал до губ и зажигал от окурка другую. Пёстрые наклейки на коробках этих контрабандных земных сигарет, стоявших под кроватью, были единственным ярким пятном среди его тёмной лачуги. Он сидел на кровати, поджав ноги, руки его казались бескостными.

— Ваш подзащитный вынужден был многое вам открыть, — не столь предположительно, сколь уверенно заметил назвавшийся Томом. — А открыв, пригрозить, но напрасно. Он мало знает, я намерен сообщить вам больше. Ваше лицо и манеры указывают мне на то, что вы умны, не ординарны, и деньги, предложенные вам за услугу, не имеют для вас такого решающего значения, как для несчастного Таубе.

Его взгляд и голос завораживали меня опасной ворожбой удава.

— Синдикат отнюдь не порождение тотализатора. Он сам породил тотализатор, как и футбольную лигу. Создатель любопытнейшей теории переустройства общества когда-то назвал религию опиумом народа. Вот мы и помогли народу создать здесь свою религию — футбол.

— Вы извините меня за вопрос, кто назван вами "мы"?

— Я, — просто сказал мой собеседник.

— Но для чего?

— Для чего нужен опиум? Чтобы реальную действительность заменить иллюзорной — для убогих духом, кому реальность тягостна. И этот же опиум даёт возможность тем, чей дух силён, без помех формировать реальность так, как они считают нужным. Нам остался последний штрих, и мой проницательный господин понимает, что он будет уже чисто формальным,

— Ваша идея по-своему гениальна, — заметил я, поразмыслив. — Футболисты, живые воплощения опиума, будучи всецело зависимы от работодателей и чужды населению, могут представлять собой одновременно идеальное наёмное войско.

Назвавшийся Томом удовлетворённо кивнул:

— Я угадал в моём господине неординарный ум. Но он ещё не оценил всех преимуществ идеи. Вы не задумывались над механизмом нарушения принципа коллективной собственности, декларированного в красноречивом документе, который здесь называют краеугольным камнем цивилизации? За кулисами футбольных клубов Синдикат постепенно формировал правящую элиту, и лица, входящие в неё, вкладывали деньги, которые мы им давали и даём, в создание частных фирм, приобретение и округление сельскохозяйственных плантаций. Нынешняя власть у нас на содержании — мы платим всем, кто нам нужен, строго ограничив круг клиентуры, дабы не допустить увеличения накладных расходов.

— Вы, должно быть, обладаете колоссальными средствами?

— Но достойный господин ведь не думает, что тотализатор для нас — средство личного обогащения? Несчастный Таубе и в миг наказания сочтёт себя только вором, обокравшим воров, но он покусился на иное, чего ему не дано знать.

— Могу ли я, — сказал я осторожно, — спросить, сколько людей на нашей планете посвящено во всю истину?

— Двое, — ответил Том. И, дав оценить значение сказанного, продолжил: Двадцать два "колумба" переоценили человеческую природу. Человек в большинстве своём глуп, зол, жаден и эгоистичен, он самое скверное из животных. Он может быть также умён и дальновиден, но не наделён мышцами быка и не приспособлен к тем испытаниям, которые ему предназначены во имя ложной идеи равенства. Но он выжил. Всё претерпел и всё познал. Он понял, что главную ошибку "колумбы" совершили, когда вышвырнули в людскую помойку самое ценное, чем обладали, власть. Взять её в свои руки — его историческое предназначение.

Он снова помолчал, любуясь на то, как огонь превращается в пепел

— Мне известно, кто вы. Я не пытаюсь вас купить — это невозможно. Не хочу убить — одиночество порой тягостно. Такие, как мы, должны физиологически брезговать принципом равенства — толпа дурно пахнет.

Внезапно я понял сокровенный смысл происходящего. Действительно, одинокий среди окружающей его нечисти, он наслаждался передо мной теоретическим разбором замысленной им шахматной партии, а я был достойным слушателем, хотя, с его точки зрения, безопасным противником. Но я понял и другое: покупая по дешёвке чужую память, чтобы её уничтожить, он продал дьяволу свою, и это бездарная сделка — долгие годы в этой каморке он играет сам с собой так, словно до него никто не играл в такие зловещие шахматы. Помня дебюты истории, он забыл её неизбежные эндшпили. Я понял всё это, и он перестал быть мне страшен.

— Вы не допускаете иного варианта в моей линии поведения? — спросил я.

— Мой дорогой господин лишь ускорил события, исход которых предопределён. Предопределена была и наша встреча, поэтому я не назначаю новой. Вы можете прийти после. Жаль, если я вынужден буду избавить себя от приятной возможности вновь побеседовать с вами. Прощайте, уважаемый адвокат. Передайте своему подзащитному, что мы согласны на его предложение. Отсутствие страха прекрасно, даже если ненадолго.

Я ушёл, пропахший его сигаретами, а он остался в их дыму, равно как в чаду своих человеконенавистнических грёз. Я мог его убить, но это не входит в мои полномочия".