Французский дьявол

Глава 1

Я брезгливо оглядел свинцовые волны Ла-Манша, где даже летом вода прохладна, как в глубоком колодце, а сейчас и вовсе холодна. Но британцам хватает, не жалуются, даже в свирепые январские морозы температура в Англии редко падает ниже нуля. Вот в Шотландии, что укрылась на севере острова, климат похуже, и зимой там ложится снег. Раз в три года, и таким тонким слоем, будто природа изо всех сил экономит осадки для некой северной страны, в просторечье Гипербореи.

Насколько я знаю, природа Британии очень сдержанная, ни тебе джунглей, ни тайги, ни водопадов, ни пустынь. Сплошные болота и леса, а на севере даже горы есть, маленькие, словно игрушечные. Во Франции такие возвышенности называют холмами, а на Алтае подобным бугоркам собственного имени не дают, поскольку не заслужили.

Я бросил хмурый взгляд в сторону Шотландии. Где-то там сейчас, если не ошибаюсь, пасет коз некий Дункан Маклауд, здоровенный такой патлатый мужик в клетчатой юбке до колен. Вообще-то шотландцы весьма своеобразные союзники. Деньги у французов «дети гор» берут исправно, но в борьбу с англичанами вступают лишь тогда, когда им самим это выгодно.

Я плюнул в сторону пролива, чуть-чуть не достав до воды. И только собрался дать Англии краткую, но емкую характеристику, как ветер мстительно зашвырнул горсть мелкого песка точно мне в рот. Над головой злорадно захохотали серые чайки, захлопали крыльями в диком восторге. Мол, повезло добраться до острова живым, так и молчи, уткнись в тряпочку. Ну, допустим даже, что высадился в Англии один русский диверсант, так что с того? Мало суметь куда-то войти, ты выйти попробуй, тогда и будешь хвалиться, если останется чем, разумеется. А вот британцы еще потопчут русскую землю, как в девятнадцатом веке, так и в двадцатом!

– Каркайте, каркайте! – оскалился я в ответ. – Уж я постараюсь сделать так, чтобы будущее вторжение англичан выглядело как давно заслуженная и даже выстраданная месть. Камня на камне тут у вас не оставлю!

Я завертел головой, отыскивая спутников. Те успели отойти на пару сотен ярдов и теперь остановились, разглядывая меня с некоторым недоумением. Я прибавил шагу и, как только поравнялся с французами, буркнул под нос, чтобы не выглядеть совсем уж идиотом:

– Показалось, будто я что-то разглядел в волнах.

Жюль де Фюи мгновенно подобрался, я с сожалением покачал головой.

– Увы, почудилось.

– Не отставайте, – каркнул сьер Габриэль, и мы с парижанином дружно прибавили шагу.

Итак, из двадцати одного воина, что неделю назад отплыли в Англию для освобождения из плена дяди французского короля, герцога Карла Орлеанского, в живых осталось только пятеро. Высокий подтянутый воин, что идет во главе нашего маленького отряда, – это командир, шевалье де Кардига. Рядом с ним мягко ступает худой, словно вяленая рыба, воин с желтоватой кожей, острыми скулами и длинным крючковатым носом. Это помощник и правая рука командира, шевалье Габриэль де Бушаж. Он вечно прячет глаза за полуопущенными веками, но прекрасно все подмечает. Сьер Габриэль родом из Наварры, или, как говорят в Англии, гасконец.

Следом грузно топает двухметровый верзила с лысой, как коленка, головой, у него шикарные, дивно ухоженные усы, его гордость и любовь. Это Жан по прозвищу Лотарингский Малыш, прирожденный стрелок и настоящий снайпер, любимая забава у него – сразить одним выстрелом двух, а то и трех британцев зараз. На плече Жан держит кулеврину, и пусть порох и пули сгинули, но достать их в Англии не проблема, главное – цела любимая игрушка. Рядом с Малышом легко, словно танцуя, движется невысокий крепыш, это сьер Жюль де Фюи, парижанин, отменный воин, прекрасный знаток вина и женщин.

Самым последним иду я, шевалье Робер де Армуаз. Когда-то меня звали Робертом Смирновым, и я работал фельдшером на «скорой», мечтал стать хирургом, лечить людей. Затем я попал в пятнадцатый век и успел побывать лекарем, оруженосцем и даже телохранителем королевы-матери. Весь последний год я прослужил врачом и тайным охранителем Орлеанской Девы, ныне же – лекарь в отряде воинов-францисканцев, а по совместительству убийца, который должен отравить спасенного нами герцога. Совет пэров французского королевства желает заменить Карла VII Валуа его дядей, вот почему наставник вручил мне яд и приказал позаботиться о вельможе.

Третий орден францисканцев категорически не желает, чтобы Орлеанец живым ступил на землю Франции, а вот Жанна д'Арк, любовь всей моей жизни, лишь о том и грезит. Собственно говоря, это первая проблема, которая чрезвычайно меня занимает. Как поступить: выполнить приказ и убить отца любимой или взбунтоваться? И в том и в другом случае меня ждет неминуемая смерть, и это вторая проблема, как ни крути, неотделимая от первой.

Сегодняшней ночью судно «Святой Антоний», на котором путешествовал отряд лучших воинов ордена, было атаковано неизвестным кораблем. Каравелла, светящаяся потусторонним светом, вынырнула из густого тумана, словно чертик из коробочки. Всего двумя залпами бортовых орудий она отправила на дно не только судно с командой, но и всех наших боевых жеребцов, доспехи с оружием, деньги. И, что самое худшее, в свинцовых водах Ла-Манша упокоилась большая часть нашего отряда. Мне до слез жаль лежащие где-то там, на дне, нарезной «Зверобой» с улучшенной оптикой, но по возвращении братья Бюро сделают мне новое ружье, ничуть не хуже. А вот вернуть погибших, увы, никто ни в силах. И тем не менее командир не собирается отступать. Раз перед нами поставлена задача, то мы выполним ее любой ценой. Теперь нам придется труднее, но тем почетнее будет возвратиться с победой!

Брести по песчаным дюнам во влажной одежде, когда порывы холодного ветра то и дело кидают в лицо мелкий песок, – то еще удовольствие. Поначалу я все ждал появления солнца, что живительными лучами обогреет и обсушит, но светило, едва выглянув, вновь спряталось за серые тучи. Вскоре заморосил холодный дождь, то усиливаясь, то ослабевая, но до конца не прекращаясь. В результате лично у меня сложилось твердое впечатление, что Англия нам не рада. Ну и ладно, стерпим, как-нибудь перебьемся, мы люди неприхотливые.

Часа через полтора мы наконец поравнялись с рыбачьими сетями, длинными рядами развешенными на кольях, вбитых в песок. До них оказалось не полмили, как оптимистично заявил нам мэтр Жан, а раза в три дальше, – но нам ли жаловаться?

Уже ярдов за сто до сетей, колышущихся под порывами ветра, в лицо нам ударил едкий аромат гниющих водорослей и тухлой рыбы. Я недовольно поморщился, а Лотарингский Малыш смачно сплюнул и грязно выругался, так, как умеют только моряки, солдаты да мы, медицинские работники. Чем ближе мы приближались к сетям, тем сильнее становился запах разложения. Парижанин, побледнев как мертвец, затейливо ругнулся, помянув в одной фразе как святого Георгия, покровителя Англии, так и святого Андрея, покровителя Шотландии.

– Не богохульствуй! – прогундосил командир, тщательно зажимая длинный породистый нос.

Чуть не бегом мы поднялись на пологий пригорок, и я радостно вскрикнул, разглядев неширокую бухту. Подле лодок, вытащенных на берег, копошились какие-то люди, у деревянной пристани мерно покачивались два небольших баркаса. А самое главное – здесь были дома. Не меньше полутора сотен домов, маленькая церковь из серого камня и двухэтажное здание, выкрашенное в зеленый цвет, в котором любой путник сразу узнал бы трактир.

– «Монах и русалка», – прищурившись, прочитал вывеску Лотарингский Малыш, а я плотоядно оскалился.

Переглянувшись, мы дружно прибавили шагу. Появление нашей истрепанной компании вызвало в деревне не меньший переполох, чем приезд странствующего цирка. Распахивались настежь окна, прерывались разговоры, а простодушные дети пялились на нас просто неотрывно. Когда мы наконец подошли к трактиру, по пятам за нами следовала небольшая толпа. Я зашел последним, мягко прикрыв тяжелую дверь, но люди снаружи и не подумали расходиться, застыли в терпеливом ожидании. Надеялись, что как только мы утолим первый голод, то развлечем их свежей балладой или парой затейливых фокусов. А пока, чтобы скоротать время, жители деревни принялись оживленно обсуждать наш внешний вид, манеры и предполагаемые обстоятельства постигшей нас беды.

– Здравствуйте, господа, – кивает нам служанка, полная рыжеволосая девица лет двадцати.

Вытаращив глаза, она с интересом разглядывает нашу потрепанную компанию. Выглянувший на шум поваренок в донельзя засаленном фартуке, изумленно присвистнув, запускает в спутанные волосы грязноватую пятерню, с наслаждением почесав в затылке, плюет на пол. От дверной притолоки его, похоже, не оторвать и лебедкой. Наверное, все дела на кухне давным-давно переделаны, и малец решил взять небольшой отпуск. Шевалье де Кардига недовольно хмурится, на суровом лице командира играют желваки, но тут работники общепита исчезают, как корова языком слизнула. Вместо них появляется сам трактирщик, невысокий и коренастый, с широкой красной физиономией, багровой лысиной и пивным животом. Кто видел одного трактирщика, тот видел их всех. Эту породу людей трудно чем-либо удивить, на секунду сощурив глаза, пузан коротко кивает и представляется:

– Я – хозяин гостиницы, мастер Фокс.

Голос у него замечательный, с таким басом где-нибудь в Италии быть бы ему оперной звездой, вон как дребезжат кружки в такт его словам.

– Гай Фокс? – расплываюсь я в улыбке.

– Да, – растерянно признается трактирщик. – Вы что же, слышали обо мне?

Командир кидает предостерегающий взгляд, и я проглатываю остроту, что так и вертится на кончике языка.

– Это неважно, – рычит он, вновь повернувшись к владельцу «Монаха и русалки». – Найдется ли у вас, добрый мастер Фокс, горячая еда и комната для пятерых путешественников?

– Разумеется, – неторопливо пожимает тот плечами. – Это же трактир. А вы присаживайтесь пока вон за тот стол, поближе к огню.

Ах, какое наслаждение сидеть в дождливую погоду у жарко пылающего камина, особенно когда до тебя доносится упоительный аромат жареного мяса! Крикнув, чтобы подавали обед, трактирщик вновь подходит к нам, взгляд его задерживается на перстне наваррца.

Откашлявшись, спрашивает:

– Попали в небольшую переделку, да?

– Если можно так назвать кораблекрушение, то да, попали, – в тон ему отзывается сьер Габриэль.

– Вы шотландец, сэр? – словно бы невзначай любопытствует трактирщик.

– Я родом из Гиени, верный подданный нашего короля Генриха VI! – важно заявляет наваррец. – Плыл с друзьями, чтобы наняться на службу к какому-нибудь достойному английскому барону. Но, к сожалению, мы – это все, кому удалось спастись.

– И что же за корабль затонул? – спрашивает мастер Фокс, тут же добавляет: – Если об этом будет дозволено спросить вашу милость.

– «Везувиус», – тяжело роняет командир. – Прекрасное торговое судно из Генуи. Мы вышли оттуда месяц назад и шли в Лондон.

Подняв брови, Лотарингский Малыш пару секунд с недоумением пялится на командира, а затем открывает рот. Тут же стрелок подскакивает на месте, словно шилом кольнули, стул под ним протестующе скрипит. Выругавшись, Малыш поворачивается к парижанину, брови насупил, глаза горят. Я буду не я, если сьер де Фюи только что не пнул нашего недогадливого стрелка. Жюль, демонстративно отвернувшись, вовсю подмигивает служанке, лицо девушки расцвело улыбкой, в глазах скачут бесенята.

– И что же случилось? – в голосе трактирщика звучит неподдельный интерес.

– Я вам что, моряк? – пожимает командир плечами. – Среди ночи нас разбудили вопли, в трюм хлынула вода. Проклятье, там были наши жеребцы, оружие и доспехи!

Поймав вопрошающий взгляд мастера Фокса, сьер Кардига раздвигает губы в невеселой ухмылке.

– Не беспокойся, достойный человек, деньги у нас остались.

Кланяясь и твердя, что ни о чем таком и не думал, трактирщик наконец оставляет нас в покое. Тут же появляется служанка с подносом в руках, пухлые руки так и мелькают, расставляя миски с дымящейся похлебкой, кусками жареного мяса, громадными ломтями чуть зачерствевшего ржаного хлеба. А уж рыбы на столе просто навалом: и печенной на углях, и вареной, и просто соленой. Парижанин плещет в деревянную кружку из здоровенного глиняного кувшина и тут же с проклятием ставит его на стол.

– Чертовщина, – рычит он. – Зачем здесь это пойло?

– Добрый портер, – с некоторой обидой в голосе отзывается трактирщик.

– Подай нам вина!

Мастер Фокс скрещивает руки на груди, в его голосе столько льда, что не растопить никаким Гольфстримом:

– Если вам неугодно доброго английского пива, то могу предложить простой воды из колодца. А вина мы отроду не держали, кому оно здесь нужно!

Переглянувшись, мы дружно подставляем кружки. На лице сьера де Фюи искреннее неодобрение, кончики усов обвисли, словно листья, прихваченные морозом. С тяжелым вздохом он наливает нам пиво, помедлив, плещет и себе.

Воду здесь может пить только самоубийца, еще не хватало подхватить какую-нибудь кишечную дрянь вроде холеры! Хотя, признаюсь честно, гепатит А тоже не подарок.

Не проходит и получаса, как мы начинаем дышать чаще и один за другим отваливаемся от стола.

Оглядев наши раскрасневшиеся лица, командир властным жестом подзывает трактирщика, холодно спрашивает:

– Как называется ваша деревня?

– Тидвелл, – охотно отвечает тот. – А расположены мы в бухте Боггортского холма, к западу от мыса Портленд.

– Далеко ли до ближайшего города?

– До Уэймута? Миль пять будет.

– А можно ли в вашем селении купить коней?

В глазах трактирщика мелькает расчетливое выражение.

– Отчего же, конечно можно, – заявляет он, пухлая ладонь медленно разглаживает фартук на круглом животе. – Вам повезло, мой кузен как раз торгует лошадьми. Продаст недорого, у него не кони, а сказка!

– Я посмотрю, – встает из-за стола сьер Габриэль. Уронив руку на плечо трактирщика, добавляет: – Веди меня, мой проводник.

Рука у гасконца длинная и на вид сухая, тем не менее трактирщик ощутимо кренится на бок, словно конечность рыцаря отлита из свинца. Дождавшись, пока они выйдут из трактира, Лотарингский Малыш пихает парижанина, в голосе его неприкрытая обида:

– Ты чего пинаешься?

– А чтобы ты не ляпнул во всеуслышание, будто мы плыли на «Святом Антонии» и нас потопил неизвестный корабль!

– А что тут такого? – хмурит брови Жан.

– А то, – холодно замечает шевалье де Кардига, – что «Святой Антоний» – уже третье подряд судно, посланное Орденом и пропавшее в здешних местах. Благо на сей раз хоть кому-то удалось спастись. И хватит об этом!

С минуту Лотарингский Малыш сидит, как пыльным мешком ударенный, затем, повернувшись к парижанину, шепотом произносит какое-то слово, а Жюль отрешенно кивает.

Я криво ухмыляюсь, прочитав по губам стрелка: «Предатель?»

Тоже мне шарада, а кто же еще? Нас явно подстерегали по чьей-то наводке, ведь напали с ходу, не уточнив ни названия корабля, ни его государственной принадлежности. Так не поступают ни пираты, ни береговая охрана. Неизвестные совершенно точно знали, кого встретили, и честно постарались уничтожить всех нас до последнего человека. Что ж, очень грамотное решение. Вздумай враг брать «Святой Антоний» на абордаж, еще неизвестно, чем закончилось бы дело, ведь отряд францисканцев без труда справился бы со втрое сильнейшим противником. А в открытом море, вдали от берега, мы оказались совершенно беззащитны. Я не удивлюсь, если узнаю, что мы не то что убить, но и ранить никого не сумели! Правильную тактику применил неведомый враг, весьма разумно бить десантное судно на подходе, не давая противнику высадиться на берег.

Одно непонятно: где это наладились делать такие корабли, под чьим флагом они ходят? В былые времена суда строили, прикладывая доски торец в торец, из-за чего приходилось изводить чертову уйму материала для заделки текущих швов. Затем Европа переняла манеру постройки корабельных корпусов у викингов, те лепили доски внахлест, как черепицу на крыше. Так и щели не текут, да и корпус гораздо прочнее.

А надо быть проще, в одной доске делать прорезь, в другой – выступ, тогда они войдут друг в друга, как кубики детского конструктора, из-за чего экономится куча дерева, да и сам корпус становится намного легче. А раз корпус легче, то и корабль пойдет намного быстрее, груза сможет взять больше. Есть и другая хитрость. Начинать постройку следует с каркаса, а обшивку лепить уже после. Ныне же в Европе принято поступать наоборот. Вначале построят корпус, а уж затем крепят его внутренними перегородками, умельцы криворукие.

Таинственный корабль несет сразу три мачты, да и пушки палят из специально проделанных орудийных портов, а не установлены на палубе, как принято пока что во всем мире. Ну и ну, с кем же это мы столкнулись в Ла-Манше? Да десяток таких судов с легкостью перетопят весь французский флот! А вот зловещее свечение с явственно потусторонним оттенком меня как раз не пугает, это всего лишь качественные спецэффекты, не более. Производство фосфора не представляет ровным счетом никаких трудностей, была бы в наличии моча. Я и сам могу заставить светиться любой корабль, все, что мне для этого потребуется, это пара стеклянных колб с изогнутым длинным горлышком да кое-какие знания из школьного курса химии.

Когда хихикающая служанка объявила, что комната для нас готова, а камин там протоплен, я чуть не заплакал от радости. Но куда там! Не успел я толком представить, как стягиваю сапоги и рушусь в кровать, как объявившийся сьер Габриэль потащил нас смотреть на купленных им лошадей. Я бросил взгляд на неказистых животных и сразу же вспомнил статных красавцев, что этой ночью ухнули на дно. Рядом тяжело вздохнул Лотарингский Малыш, скривился так, словно раскусил сразу два лимона, а Жюль де Фюи негромко выругался.

– Ничего, друзья мои, – оживленно проговорил наваррец. – Вы еще не видели их в деле!

Одна из купленных им лошадей апатично подняла голову и, бегло осмотрев новых хозяев, с тяжким вздохом уронила ее вниз. Я, конечно, не знаток, но выглядели лошади так, словно все в жизни им давно и окончательно опротивело. С другой стороны, шерсть у них гладкая и блестящая, глаза ясные, ноги сухие, грудь широкая. Посмотрим.

– Ладно, – неуверенно заявил командир. – Кому же доверять покупку лошадей, как не гасконцу.

Все широко заулыбались, кто же во Франции не знает, что там, где проехал гасконец, двум цыганам делать нечего.

– Смейтесь, смейтесь, – проворчал наваррец. – Посмотрим, как вы запоете, когда проскачете на них пару миль!

Переглянувшись, мы начали знакомиться с лошадьми. Мне достался невысокий рыжий жеребчик лет четырех.

– Буду звать тебя Бобби, – заявил я, и возражений не последовало.

Я внимательно оглядел простенькую уздечку, изрядно потертое седло, конь тихонько фыркнул, переступив с ноги на ногу.

– А теперь, – подбоченясь, заявил сьер Габриэль, – пожалуйте в местную лавку. Я договорился о скидках, поскольку помимо лошадей нам необходимы одежда и оружие.

– Представляю, каким рваньем здесь торгуют, – брюзгливо пробурчал парижанин, но в лавку он ворвался самым первым, чуть ли не бегом, торопился выбрать для себя что-нибудь получше.

Процесс покупок не отнял у нас много времени. Простая одежда взамен испорченной в морской воде, новые, пусть и дешевые сапоги, теплые плащи с капюшонами и шляпы вмиг превратили нас из бродяг подозрительного вида в честных граждан. Ассортимент оружия изрядно подкачал, но пускаться в путь с голыми руками нам не могло бы присниться и в страшном сне. Мы взяли короткие копья с дурными наконечниками, три топора, что на худой конец могли сойти за боевые, да молот для Лотарингского Малыша.

– Мой папаша был кузнецом, – заявил нам верзила с широкой ухмылкой. – Правда, сам я его ни разу не видел, но мать клялась, будто бы отец был весьма достойным человеком. Думаю, это от него у меня тяга к огню, бабахающим ударам и всякому опасному железу.

Шевалье де Кардига долго перебирал пять плохо заточенных кусков железа, яростно бормоча себе под нос, что торговец, скорее всего, подобрал их на помойке.

– Зря вы так, ваша милость, – отозвался тот обиженно. – К нам частенько наведываются купеческие караваны, охранники весьма довольны моим оружием.

Я припомнил сверкающий клинок командира с эльзасским клеймом на лезвии и скривился, а тот, глубоко вздохнув, наконец принял решение.

– Возьму вот этот, – объявил он. – Выбирать не приходится.

Из того, что осталось, каждый взял по мечу. Напоследок мы перешли к доспехам, облачившись в тяжелые куртки из бычьей кожи с нашитыми железными бляхами, кожаные же шлемы и деревянные щиты. Как глубокомысленно заявил парижанин, на безрыбье можно и лягушку. Когда, погромыхивая всем этим дурным железом, мы вернулись в таверну, я уже еле ноги волочил.

В выделенной нам комнате обнаружилось, что кроватей всем не досталось, но Жюль, человек бывалый и прежде не раз посещавший Англию, успокоил меня. Оказалось, эти британские скопидомы для экономии места из-под кроватей выдвигают другие, очень низкие и на колесиках.

Едва я скинул сапоги и плюхнулся на выделенную мне лежанку, в дверь стремительно вошел сьер Габриэль.

Окинул взглядом натопленную комнату, горько ухмыльнулся, в голосе прозвучало нетерпение.

– Лошади у входа в трактир, мы сейчас же уезжаем.

– В чем дело? – вскинул голову парижанин.

– Трактирщик держит почтовых голубей, – ответил наваррец, прикрыв дверь в коридор. – Только что командир заметил, как один из них взмыл в воздух и упорхнул куда-то на север. И я готов съесть мои новые сапоги, если мастеру Фоксу срочно понадобилось сообщить поставщику о нехватке пива!

Командир ждал на крыльце, нетерпеливо притоптывая ногой. Увидев нас, отрывисто скомандовал:

– В седло!

Выскочившему на крыльцо трактирщику шевалье де Кардига бросил несколько монет, тот с благодарностью кланялся, во весь голос сокрушаясь, что почтенные господа так быстро покидают его заведение.

– Мы решили заночевать в Уэймуте, – холодно пояснил командир. – Кстати говоря, какое заведение вы нам посоветуете?

На секунду трактирщик поджал губы, но тут же растянул их в насквозь фальшивой улыбке.

– Конечно «Черном принце», это совсем рядом с мясным рынком, сразу налево после улицы Жестянщиков.

Шевалье де Кардига молча кивнул и послал коня вперед, мы тронулись следом. Да, внешне нашим скакунам было далеко до красавцев, сгинувших в пучине Ла-Манша, но через полчаса скачки по разбитой дороге я с радостным изумлением обнаружил, что мой неказистый Бобби не проявляет никаких признаков усталости, бежит себе помаленьку, успевая разглядывать окрестности, и даже не вспотел. Я с уважением покосился на наваррца. Все-таки гасконцы знают толк в лошадях, этого у них не отнимешь.

Улучив момент, я крикнул:

– Что это за порода?

Наваррец ухмыльнулся:

– Мошенник, продавший мне лошадей, клялся, что это настоящие уэльские кобы.

– А на самом деле?

– А черт его знает! – отозвался он с тем великолепным равнодушием, что так привлекает нас в гасконцах.

Мили через три мы въехали в лес, командир огляделся и объявил привал. Ярдах в тридцати от дороги нашлась подходящая поляна, мы спешились, но костер разводить не стали. Начало темнеть, верхушки деревьев мерно раскачивались, холодный ветер упрямо играл с полами плащей. Из-за низких туч вынырнуло солнце, поглядело на нас устало и вновь скрылось.

Мы терпеливо ждали. Не прошло и получаса, как по направлению к Тидвеллу галопом пролетел отряд из двух десятков тяжеловооруженных всадников.

Мы мрачно переглянулись, Жюль де Фюи беззвучно чертыхнулся, а Лотарингский Малыш сосредоточенно подкрутил кончики усов. Если бы не бдительность командира, нас захватили бы врасплох!

Немного выждав для верности, мы вновь выехали на дорогу, а когда лес кончился, резко свернули вправо. Перед нами простерлась безлюдная пустошь, о лучшем и мечтать нельзя. По еле заметной тропке мы двинулись шагом на северо-восток, в сторону от негостеприимного Уэймута, где нас наверняка подстерегала засада. И не так уж важно, за кого нас принял мастер Фокс, за пиратов, контрабандистов или заговорщиков. Хуже всего та оперативность, с которой кто-то отреагировал на его послание. Похоже, мы встали поперек горла очень серьезным людям.

– Командир, – сказал Лотарингский Малыш на второй день пути. – Нам надо поговорить.

– Слушаю, – отозвался шевалье де Кардига.

– По-моему, пришла пора рассказать, за каким чертом мы собираемся ехать в Лондон, раз уж лишились денег, которые должны были передать заговорщикам. У меня нерадостное чувство, будто в нашем отряде все уже знают, в чем тут дело. Все, кроме меня. И оттого я чувствую себя полным дураком.

Командир и сьер Габриэль переглянулись.

– Что ж, это справедливо, – согласился сьер де Кардига. – Дело в том, что передача золота – отвлекающий маневр. На самом деле у нашего отряда совершенно иное задание.

– И какое же?

– Мы должны выкрасть герцога Карла Орлеанского, дядю нашего короля, из Тауэра, где его держат в заточении. Ясно?

Лотарингский Малыш ошарашенно глянул на парижанина, тот молча кивнул.

– Чего же неясного, – ответил стрелок и, скривив рот, пробормотал: – Всего-то навсего ворваться в Тауэр, да дело выеденного яйца не стоит! Нас же пятеро осталось, а это такая сила, что всю Англию на уши поставить может. Отчего бы нам заодно, чтобы дважды через Ла-Манш не плавать, не выкрасть еще кого-нибудь, например архиепископа Кентерберийского?

– Или английского короля, – подсказал ему Жюль.

– Точно! – согласился стрелок и тут же с подозрением покосился на товарища, но парижанин смотрел абсолютно честными глазами.

– А вот еще неплохо бы… – начал он, но тут Малыш, презрительно фыркнув, отвернулся.

Голову держал высоко, весь из себя гордый, неприступный и на дурацкие шуточки и розыгрыши не реагирующий.

Вообще-то, по совести говоря, англичане ведут себя… неправильно, не по канону. Все знают, что герцога Карла Орлеанского взяли в плен четырнадцать лет назад, прямо на поле битвы при Азенкуре. Тяжелораненый принц крови еле выжил и долго еще мучился от ран, полученных в той бойне. Как истинный рыцарь, Орлеанец поклялся, что выкупится из плена последним, уже после того, как англичане освободят всех французов, захваченных во время битвы. А потому большую часть доходов от принадлежащих ему поместий герцог пустил на выкуп галлов из британской неволи. Но человек предполагает, а Богу виднее. Умирающий от яда английский король Генрих Завоеватель в далеком уже 1422 году потребовал, чтобы герцога Карла Орлеанского держали в плену до тех пор, пока малолетний Генрих VI не достигнет совершеннолетия. Вот и томится Орлеанец в неволе, хоть это и противоречит всем обычаям и законам рыцарства.

Очевидно, спутники мои размышляли о том же, поскольку сьер де Кардига пробормотал со злостью:

– А ведь по неписаному рыцарскому закону принца крови положено отпускать за сто тысяч золотых экю, желаешь ты того или нет!

– Так то по рыцарскому, – с кривой ухмылкой отозвался гасконец. – А кто сказал, что британцы рыцари? Мало носить доспехи, иметь фамильный герб и гордый девиз, это все пустое. Разве не подло было осаждать Орлеан, пока его хозяин находится у них же в плену? И ничего, не один из английских рыцарей не выступил против, все стоя аплодировали герцогу Бедфорду!

– Значит, сэкономим для Орлеанца целую кучу золота, – хохотнул уставший дуться Малыш. – С него за освобождение причитается пир, чтобы яства горой, а вино рекой!

– А хорошенькие женщины – толпой! – мечтательно подхватил Жюль.

Глаза парижанина заблестели, он наклонился к Малышу и прошептал ему на ухо что-то такое, отчего стрелок покраснел как рак и, поперхнувшись, смущенно захохотал.

Дальше они так и ехали, перебрасываясь скабрезными шуточками. Парижанин вызывал стрелка на шуточный поединок, утверждая, что, пока мы будем находиться в Лондоне, он разобьет сердца не менее чем пяти самым знатным и красивым британкам и тем самым сильно подорвет боевой дух англичан. Дамы будут так тосковать по молодому, красивому – тут он подкрутил усики – и галантному кавалеру, что все их мужья и любовники просто вынуждены будут остаться в Лондоне, дабы хоть как-то поддержать безутешных красавиц. Из-за того британская армия существенно сократится в числе и вынужденно перейдет к стратегической обороне по всему фронту.

Малыш отшучивался, что «наши жены – кулеврины заряжены», и грозился показать себя в бою. Мол, не мужское это дело – за бабами ухлестывать, в постели каждый дурак кувыркаться может. И вообще, он, Жан, родом из Лотарингии, а значит – верный семьянин. А вот ты попробуй одним выстрелом сшибить сразу троих британцев, это тебе не мечом размахивать! Постепенно дискуссия увяла, кони все так же мерно переставляли ноги, чавкая по грязи копытами, и я с холодком подумал, что неотвратимо приближается момент, когда мне хочешь не хочешь, а придется делать выбор. Или выполнять долг и убить герцога, или пойти против воли наставника.

Я сквозь одежду нащупал медальон, висящий на шее, в сотый раз подумал о том, что наставник лишь передал мне приказ. Я должен выполнить не его волю, а желание тех, кто управляет орденом. Похоже, недаром покойный Генрих Завоеватель так опасался Орлеанца. Вон Карл VII, его племянник, до сих пор не желает видеть дядю живым, чувствует в нем конкурента.

Но что же делать мне? Убью герцога – и вскоре меня самого незаметно уберут. Байки о киллерах, доживающих век на груде мешков с золотом, сильно преувеличены, – кто же оставит в живых исполнителя столь громкого дела? Сбегу – придется всю жизнь прятаться в какой-нибудь норе, не рискуя показать носа. Да и помогут ли мне эти прятки? Не так уж много народа живет в Европе, чтобы меня не смогли отыскать. А если укроюсь подальше, например на Руси, то никогда больше не увижу Жанну. Что будет с ней без моей помощи и поддержки?

«А то, что и должно случиться! – ответил внутренний голос. – Ты не забыл ли? Сожгут!»

«Заткнись, – твердо сказал я. – Не бывать этому!»

«Посмотрим», – хмыкнул тот, но все-таки замолчал.

Вот и славно.

Узкая тропка незаметно исчезает, унылая равнина переходит в каменистую пустошь, в низинах скапливается серый туман. Вскоре начинает вечереть, и мы, расседлав лошадей, располагаемся на ночлег. На ужин хозяйственный парижанин предлагает изрядного размера окорок, круг козьего сыра и пару караваев хлеба, захваченные им из «Монаха и русалки». Просто, добротно и сытно.

Пока мы с Лотарингским Малышом разводим костер, Жюль раскладывает припасы на большом плоском камне, и, поверьте, дважды к столу никого из нас звать не приходится. Как по волшебству в руках возникают кинжалы, Жюль первым успевает отсечь кусок мяса и тут же пихает в рот. От наслаждения он даже глаза зажмуривает, гурман несчастный. Беда с этими парижанами, очень уж они любят поесть!

Плотоядно облизнувшись, я выхватываю из сапога нож, верчу стопорящее кольцо, острое как бритва лезвие с негромким щелчком выскакивает из рукояти.

– Что это у тебя?

Я перевожу взгляд на зажатый в руке нож, пожимаю плечами:

– Обыкновенный нож. А в чем дело-то?

Сьер Габриэль требовательно тянет руку, я, секунду помедлив, сую ему клинок.

– Так… – говорит де Бушаж озадаченно и, повертев его в руках, добавляет: – Складной нож из Нонтрона, судя по расширяющейся к лезвию рукояти. Удобнейшая вещь в дороге.

Я киваю. Для того и нужна подобная рукоять, чтобы нож не выскальзывал из руки при ударе. В Нонтроне делают лучшие во Франции складные ножи. Там растут самшитовые леса, из которых получаются замечательно прочные рукояти, течет речка Бандиат с чистейшей водой, в которой так хорошо закалять и отпускать сталь, имеются богатейшие залежи железных руд. Парижские торговцы вывозят оттуда складные ножи целыми возами. Кинжалы и обычные ножи приходится носить в ножнах на поясе, что не всегда удобно, а складной нож можно сунуть хоть в карман, хоть в кошель или заплечный мешок без всякой опаски, что лезвием он там что-то повредит. Прекрасные складные ножи делают в Тулузе и Невере, Тьере и Казне, но самые лучшие – нонтронские. У французских пастухов, крестьян и ремесленников складные ножи из Нонтрона пользуются большим спросом.

– Одного я не понял, – продолжает сьер Габриэль, сдвинув густые брови к самой переносице, высокий лоб собрался глубокими морщинами. – Обычно в нонтронских ножах есть дополнительное лезвие, а еще шило или ножницы, а в самых дорогих – чуть ли не десяток всяких щипчиков, буравчиков и прочих хитроумных железяк. В твоем же рукоять неплоха, признаю, но в наличии всего одно лезвие. К тому же, судя по весу, нож изготовлен чуть ли не из чистой стали. В чем же тут подвох?

– Да нет никакого подвоха, – вновь пожимаю я плечами, стараясь держать голос ровным. – Нож мне достался задешево, по случаю. А что до того, что в нем всего одно лезвие, так мне его вполне хватает. Отцы церкви учат ограничивать себя, не так ли?

– Ты прав, – соглашается наваррец, теряя интерес к разговору. – Держи.

Я ловлю брошенный нож, лезвие без труда отхватывает изрядный кусок мяса от здоровенного ломтя, лежащего передо мной. Без ножа в дороге как без рук, чем еще отрезать кусок, чтобы сунуть его в рот? Вилок в Европе отродясь не водилось, вот и пользуемся ножами. Мы же не животные, в конце концов, чтобы раздирать пищу зубами.

Думать-то я думаю, но жевать не перестаю, пока живот не раздувается так, что начинает жалобно поскрипывать кожаный пояс.

– Наелись, наконец? – спрашивает командир.

– Да, – отзывается за всех наваррец.

– Тогда делим ночь на равные части. Часовой бдит, остальные отдыхают.

Возражений не было, последние дни изрядно измотали нас. Закутавшись в плащи, мы улеглись возле костра. По жребию последняя смена выпала мне, и едва лишь солнце начало золотить верхушки далеких холмов, я разбудил отряд.

Весь следующий день мы следовали на северо-запад, стараясь избегать дорог. К счастью, край этот так пустынен, что особых ухищрений прикладывать не пришлось. К вечеру четвертого дня мы с юга обогнули крепость Кларендон, чудом проскользнув мимо усиленных патрулей, так и шнырявших во всех направлениях.

Командир часто уезжал вперед, подолгу о чем-то советовался с наваррцем. Порции еды пришлось сократить, шевалье де Кардига решил не только не заезжать во встречные селенья, но и избегать пастухов, у которых мы могли бы разжиться свежим мясом и овечьим сыром.

Утром следующего дня мы резко повернули на юго-запад, вскоре путь преградила широкая, на две повозки, дорога, по которой безостановочно ехали всадники, тянулись обозы, брели пешие крестьяне, монахи и люди неопределенных занятий. Дождавшись, пока дорога опустеет, мы быстро выехали на нее и мирно потрусили обратно на юг, к морю. Признаюсь, поначалу маневры командира представлялись мне загадкой, но вскоре все разъяснилось.

Ночевки на свежем, изрядно прохладном воздухе, еда впроголодь и дождливая погода изрядно вымотали всех нас, зато лошади держались замечательно. Неказистые на вид животные каждое утро безропотно подставляли спины под седла, с энтузиазмом щипали пожухлую траву и не теряли бодрости. Вскачь не пускались, но и не ползли как улитки, а двигались со скоростью быстрого пешехода, как бы говоря своим видом, что спешить-то на самом деле и незачем, везде успеваем.

О приближении Ла-Манша мы узнали заранее. Сначала в лицо повеяло особым морским запахом, который ни с чем не спутаешь, затем я заметил чаек, а вскоре, поднявшись на холм, мы увидели просторный морской залив, тысячи домов и высокие корабельные мачты, что мерно покачивались над верхушками крыш где-то вдалеке.

– Ну, где мы? – спросил меня наваррец.

– Полагаю, перед нами Саутгемптон, – отозвался я, подумав.

Де Бушаж одобрительно кивнул и покосился на командира. Перехватив его взгляд, шевалье де Кардига хмуро улыбнулся.

У первой же таверны, еще до въезда в предместье, мы остановились. Пока я на пару с Малышом гадал, что за чудовище намалевано на вывеске, а командир с наваррцем тихо о чем-то спорили, Жюль внимательно принюхивался к ароматам, доносящимся изнутри. Наконец он прервал наш спор, авторитетно сообщив, что таверна называется «Невеста моряка». Я покосился на стрелка. Жан выглядел ошеломленным. Вот это существо дикого вида с щупальцами и когтями, утягивающее в море целый корабль с отчаянно вопящими людьми, словом, то, что я принял за Великого кракена, а Малыш – за злобного языческого демона, это – невеста?

– Ты точно ли прочел? – покосился Малыш на парижанина. – Приглядись внимательнее, может быть, там написано: «Невеста дьявола»?

Что ж, стрелку здорово повезло, умрет, так и не повидав творения всяческих авангардистов, все эти «черные квадраты» и прочие «подсолнухи». Отчего, если портной сошьет пальто с тремя рукавами или столяр изготовит нечто кривобокое, на чем и сидеть-то толком невозможно, их в лицо назовут бракоделами, а любую мазню, что по силам не только пятилетнему ребенку, но даже необученному шимпанзе, называют искусством?

Я пригляделся к вывеске повнимательнее, стараясь проникнуть в некий глубинный смысл, в ней запечатленный, наконец довольно кивнул. Уму непостижимо, как же я сразу не догадался! Если современное искусство должно всего лишь передавать настроение «творца», как в голос твердят разного рода знатоки, то парень, намалевавший эту мазню, весьма прохладно относился к институту брака.

– Чего разгалделись? – призвал нас к порядку наваррец, и мы замолчали, смущенно переглядываясь.

И в самом деле, что нам за дело до шедевра какого-то британского неумехи? Такова уж живительная сила искусства, она заставляет нас спорить и переживать, берет за душу, в общем. Иногда так сильно, что ухватил бы того художника за шаловливую ручку, да и перегнул ее резко в локте, пока та жалобно не хрустнет. А не балуйся больше с красками, не рви душу ни в чем не повинным людям!

– Вы трое остаетесь ждать нас здесь, – распорядился командир. – Мы со сьером Габриэлем должны наведаться в порт, кое с кем пообщаться.

Переглянувшись, мы молча спешились. Наверняка орден имеет в порту доверенного человека, вот только не всем положено его видеть. Конспирация есть конспирация.

Сдав лошадей конюху, заторможенному молодцу с черными сальными волосами, мы дружно двинулись к крыльцу. Едва зайдя внутрь, я поморщился, таверна оказалась из разряда препаршивейших. Грязно, людно, гнусная еда и отвратительное пойло, единственное достоинство – внутри тепло. От спертого душного воздуха я закашлялся, похоже, с самого момента постройки помещение ни разу не проветривали. Раз в год выгребали с пола тростник вместе со сгнившими объедками и колониями плесени и щедрой рукой засыпали свежесрезанный, в расчете на то, что он продержится всю следующую дюжину месяцев.

К счастью, надолго мы там не задержались, провели всего-то пару часов. Сели так, чтобы видеть в окно своих коней и в то же время не упускать из вида клубящуюся вокруг публику, уж больно ненадежный народец эти англичане. Рожи такие гнусные, что любого можно смело волочь к ближайшему дереву, даже не спрашивая, виновен в чем-нибудь или не виновен. Душегуб на душегубе, к таким спиной не поворачивайся!

Посетители таверны галлонами поглощали крепкое пиво и шептались о чем-то своем, не обращая внимания на окружающих. Кто-то окидывал соседей дерзким взглядом, явно нарываясь на драку, отдельные шалуны щипали служанок, разносивших по столам выпивку и еду. Откуда-то слева доносился стук костей и азартные выкрики. Жюль все вытягивал и вытягивал шею, пока не стал похож на жирафа, а затем встал, расправив плечи.

– Куда это ты? – удивился Малыш.

– Хочу показать этим недотепам настоящий парижский класс, – гордо отозвался сьер де Фюи, сделав руками некое быстрое движение.

То ли извлек из рукава пару тузов, то ли сбросил под стол лишнюю карту. А может, просто разминал пальцы перед игрой в «скорлупки».

К счастью, в этот самый момент на наш стол бухнули шесть пинт светлого пива, и он ненадолго отвлекся. В конце концов нам удалось убедить Жюля, что не стоит рисковать. Вокруг играющих постоянно возникали яростные ссоры, пару раз дело дошло до открытой поножовщины. Кто-то из игроков попробовал расплатиться фальшивыми деньгами, в результате его изуродованное тело за ноги вытащили из таверны, а одна из служанок тут же засыпала лужу крови свежими опилками. Не успели мы, морщась, выпить по третьей пинте, как объявившийся наваррец вызвал нас наружу. Сьер Габриэль был хмур и непривычно сосредоточен.

– Слушайте внимательно, – быстро сказал он. – Командир связался с человеком, которому мы должны были передать деньги. Тот с пониманием отнесся к тому, что придется еще подождать, и даже, войдя в наше бедственное положение, согласился помочь нам лошадьми и оружием, – немного помолчав, гасконец неопределенно пошевелил в воздухе пальцами левой руки, с явной неохотой буркнул: – Но что-то мне в нем не нравится, и держится несколько скованно, и глаза норовит спрятать… В общем, будьте настороже!

Посерьезнев, мы переглянулись.

– Ясно, господин лейтенант, – за всех ответил сьер де Фюи.

С воинственным видом парижанин подкрутил щегольские усики и двинулся к коновязи. Следом потопал Малыш, машинально похлопывая себя по боку, словно проверяя, на месте ли рукоять топора. Через минуту мы сидели в седлах.

– В путь, – скомандовал наваррец.

Мы пустили коней следом, внимательно осматриваясь вокруг. На въезде в Саутгемптон нас поджидал командир, рядом с ним на неказистом муле восседал потрепанного вида мужичонка, патлатый и скособоченный.

Поймав острый как бритва взгляд холодных глаз, я сразу насторожился, а присмотревшись к тому, как умело держится в седле наш проводник, тихо выругался. Для кого патлатый увалень играет роль безобидного человечка, для окружающих или для нас?

Я незаметно проверил, легко ли выходит клинок из ножен на левом предплечье, твердо решив: если что, первый нож достанется Сусанину. Дождавшись, пока мы подъедем поближе, патлатый послал мула вперед, уверенно маневрируя в лабиринте узких улочек и переулков.

Порт – это отдельная среда человеческого обитания, не город, не деревня, а нечто третье. Стискивая улицу боками, мимо нас тянулись мрачного вида склады, сложенные из дикого камня и просмоленного дерева. За высокими заборами гремели якорными цепями псы, судя по гулкому бухающему лаю, двоюродные братья баскервильского монстра. Изредка ряды складов прерывались скоплениями подозрительного вида хижин либо портовых притонов самого низкого пошиба. Пару раз нам встретились заброшенные пустыри, заваленные гниющим хламом, среди которого рыскали десятки упитанных крыс размером с добрую кошку.

Малыш пихнул меня в бок и ткнул пальцем в одну из мусорных куч, я пригляделся и невольно вздрогнул. Пара жирных крыс тянула в разные стороны полуобгрызенную человеческую руку, остальных частей тела поблизости не наблюдалось, похоже, над жертвой поработал маньяк-расчленитель.

– Саутгемптон – портовый город, – фыркнул проводник, заметив наш интерес. – У нас тут всякое случается.

На мой взгляд, его слова прозвучали как-то недружелюбно, если не сказать угрожающе, и я нахмурился. Минут через десять, когда я окончательно запутался в хитросплетениях переулков, наш проводник остановил мула и неуклюже соскользнул на землю. Слишком неуклюже, чтобы я ему поверил.

– Сюда, – ткнул он пальцем в двухэтажный дом с закрытыми ставнями.

– Что здесь? – поинтересовался командир, даже не делая попытки оставить седло.

– Задний двор таверны «Гордость Британии», – хмыкнул проводник. – Надежнейшее место. Собирается всякая шваль, в том числе воры и контрабандисты. Оттого никто никогда не интересуется, кто и зачем сюда приходит и уходит.

Краем глаза я заметил, как нахмурился Жюль де Фюи, и в чем-то я его понимал. До сих пор из всякой таверны, мимо которой мы проезжали, на всю округу раздавались звуки нестройного пения. Ну хорошо, пусть не звуки, а вопли, хрипы и сипы. Но ведь разносились же, а вокруг этого здания царила мертвая тишина, отчего дом выглядел словно ловушка.

– А почему это никому не должно быть до нас дела? – с вызовом бросил Малыш.

Проводник, всплеснув руками, с удивлением воскликнул:

– Так вы им не сказали?

Мы с недоумением воззрились на шевалье де Кардига.

– Пустяки, – равнодушно заявил тот. – Нас разыскивают по всему побережью. Всем окрестным властям сообщили, что королевский флот потопил французский пиратский корабль, но часть мерзавцев спаслась. За голову каждого из нас обещана весьма круглая сумма.

Не сдержавшись, я хихикнул, а Лотарингскому Малышу, что глянул с недоумением, смущенно пояснил:

– Из трех наград, назначенных за мою голову, это уже вторая, объявленная англичанами. Думаю, им я особенно дорог.

– Приятно, когда о тебе помнят, – кивнул тот. – Значит, мы и в самом деле нужны людям.

– Нужны? Да мы им просто необходимы! – в тон ему отозвался парижанин. – У них же виселицы даром простаивают. А британцы – люди практичные, жалованье палачам зря платить не будут. И тут такая радость, мы подвернулись! Представляешь, как и палачи, и чиновники в нетерпении радостно потирают ладошки?

– Долго вы еще будете торчать на улице? – язвительно спросил проводник. – Давайте решайте, туда или сюда.

– Ладно, – решил шевалье де Кардига. – И впрямь нечего ждать.

Оживленно похохатывая, мы двинулись вслед за проводником и угодили в засаду, разумеется. Ничего сверхъестественного, нас ожидали не стражники шерифа или военные и даже не воины одного из местных баронов. В таверне затаились представители преступного мира, твердо решившие подзаработать на чужой беде. Полтора десятка портовых крыс, изрядно битых жизнью, пропахших потом и кровью, с жесткими глазами и крепкими телами, исполосованными старыми шрамами. В руках они сжимали длинные ножи и тяжелые дубинки, пару топоров и один багор. Словом, ничего особенного. Да, я забыл упомянуть, что какой-то умник вооружился небольшой рыболовной сетью, словно древнеримский гладиатор. И пусть охотники держали оружие так, будто умели им пользоваться, это ровным счетом ничего не значило.

– Что это? – как бы удивленно спрашивает шевалье де Кардига, когда за нашими спинами захлопывается входная дверь и возле нее, хищно улыбаясь, встают сразу трое этих британских мизераблей.

– Только то, что раз вы не привезли деньги, то мы получим их за ваши головы, – ухмыляется наш проводник. – За вас, живых либо мертвых, обещано одинаково, так что выбирайте сами.

О, как он сейчас изменился. Выпрямился, расправил плечи, откуда ни возьмись появились надменный взгляд и уверенная речь. Прямо гордый орел, настоящий борец за независимость.

– Я ведь уже говорил, что за ваши головы назначены неплохие деньги.

– Ну что ж, – кивает шевалье де Кардига. – Так тому и быть.

Командир еще говорит, когда я дергаю рукой. А как еще я мог поступить, услышав заранее обговоренный сигнал? Нож выскальзывает из пальцев и тут же по самую рукоять входит в горло предателя, как раз под адамовым яблоком. Я кидаю еще один нож, и тут французы вступают в бой. В следующие пять секунд умирают еще шестеро бандитов, командир и гасконец дерутся как настоящие дьяволы, а Жюль и Малыш если и отстают от них, то лишь на самую малость.

Я едва успеваю увернуться от здоровенного тесака, который рассекает воздух совсем рядом с левым боком, распоров камзол. Изо рта нападающего плещет алая кровь, придерживая его за плечо, я рывком выдергиваю из груди покойника свой клинок и, оглядевшись, понимаю, что все уже закончилось.

Особого разочарования я не испытываю, никогда не ощущал тяги к душегубствам. Другое дело, что мне приходится вращаться в таких кругах, где убийство – главный способ разрешить накопившиеся противоречия. Эк завернул, с какого перепуга меня потянуло на философию?

Я подбираю ножи и, тщательно оттерев лезвия, сую их обратно в ножны, а вместо плохонького меча, купленного в Тидвелле, вооружаюсь трофейным тесаком.

– Больше тут никого нет, – свешивается с лестницы, ведущей на второй этаж, парижанин. – Нам здорово повезло, эти негодяи не догадались посадить здесь хотя бы пару арбалетчиков!

– В карманах ни гроша, – сплевывает Малыш, поднимаясь с колен. – Зря только руки испачкал.

Покосившись на покойников, лежащих на полу в самых живописных позах, он вытирает руки об одежду ближайшего трупа, в голосе сдержанное негодование:

– С них даже снять нечего!

– Посмотри, можно ли что взять в конюшне, – приказывает шевалье де Кардига наваррцу.

Лязгает тяжелый засов, скрипит входная дверь, и сьер Габриэль выскальзывает во двор. Он возвращается через минуту, поймав взгляд командира, качает головой.

– Уходим, – командует шевалье де Кардига, с тяжелым вздохом добавляет: – Похоже, нам все-таки придется действовать по твоему плану, Робер.

Так мы и делаем. В конце концов, не ради себя, а, как метко заметил один бакалейщик, ради Франции. Для этого нам даже не пришлось покидать Саутгемптон.

В первый же день рождественской ярмарки нас ожидает неприятный сюрприз. Мы поднимаемся на рассвете, чтобы успеть как следует все осмотреть, а заодно и подобрать подходящий для налета объект. Дел куча, ведь нужно разузнать, хорошо ли он охраняется, прикинуть примерный размер добычи и время, подходящее для акции. Каждый должен работать в одиночку, а на вечер шевалье де Кардига назначает совещание, где предстоит обсудить, когда и чем именно мы займемся.

Пока мы собираемся и плотно завтракаем, где-то вдалеке звонко поют трубы, объявляя начало ярмарки. Вслед за празднично наряженной толпой мы спешим на центральную площадь. Как ни странно, ни одна лавка, ни один прилавок еще не начали торговлю. Тысячи людей, перекрикивая друг друга, в радостном ожидании толпятся вокруг эшафота, возведенного в центре площади.

– Что тут происходит? – спрашивает Жюль у почтенного седовласого господина, насквозь пропахшего печеным хлебом и корицей.

Горожанин важно выставил вперед круглый животик, одежда на нем хоть и не богатая, но чистая и опрятная. Весьма достойный человек, да и женщина, которая придерживает его за локоток, выглядит под стать мужу.

– Вижу, вы нездешний? – щурится тот.

– Так и есть, – соглашается парижанин с самым простецким видом.

– В первый день ярмарки, по обычаю, казнят опасных преступников, пойманных за разбоями и грабежами честных граждан, – важно поясняет пекарь.

– Да вы смотрите внимательнее, все будут объявлять, – вмешивается его благоверная.

– А сегодня так вообще особый день, – подхватывает стоящий рядом верзила с красным лицом.

От него ощутимо несет перегаром, язык слегка заплетается, под красными глазами набрякли мешки, но на ногах держится уверенно.

– Не каждый день казнят благородных, ага!

Покосившись на булочника, верзила заговорщически подмигивает ему, оба начинают смеяться, на лицах окружающих расцветают довольные улыбки.

– Будут казнить дворянина? – вполголоса переспрашивает меня Лотарингский Малыш, глаза у стрелка круглые, как пятаки, в ответ я лишь пожимаю плечами.

Переглянувшись, мы начинаем протискиваться в первые ряды, поближе к эшафоту. На высоком, в человеческий рост, помосте, покрытом красной материей, уже воздвигли виселицу, плаху и колесо. В ожидании работы палач, здоровенный как шкаф, безразлично поглядывает на толпу. Лицо укрыл маской, словно ни один житель Саутгемптона не знает, как он выглядит. Сквозь прорези поблескивают глаза, черные, как антрацит.

Двое помощников не сидят без дела, один подкидывает угли в массивную бронзовую жаровню, второй звенит жутковатого вида инструментами, деловито перекладывая их с одного стола на другой. Что-то раскручивает и смазывает, а едва взяв в руки огромный штопор, вздрагивает и воровато оглядывается. Издали заметив что-то неладное, к нему подходит палач и, глянув на инструмент, тут же меняется в лице. Куда только делась недавняя апатия! Похоже, сейчас в его душе борются два желания: дать подручному по шее и не выносить сор из избы. Сквозь стиснутые зубы он шипит помощнику нечто такое, от чего тот сразу сникает и, повесив голову, как побитая собака, возвращается к работе. Ага, вот он и дошел до ножей. Остроту лезвий проверяет на ногте большого пальца, некоторые начинает тут же точить, первые ряды дружно морщатся от пронзительного скрежета, но терпят. Городские стражники, окружившие эшафот двойным кольцом, поглядывают на собравшихся с пониманием.

– Потерпите немного, ребята, – ухмыляются они. – Должны же эти мошенники исповедаться перед смертью.

– Да у них столько грехов накопилось, что нам тут до вечера придется стоять! – бойко отвечают из толпы.

– Не боись! – на всю площадь объявляет сержант. – Их исповедует отец Лоулесс, а у него не забалуешь!

Толпа одобрительно ревет. Похоже, добрый пастырь пользуется у людей авторитетом.

Когда осужденных наконец выводят на эшафот, следом появляется отец Лоулесс. Судя по осанке, резким, уверенным движениям и жуткому шраму через все лицо, падре – бывший воин, и не из последних.

Наваррец, поджав губы, пристально разглядывает священника, а затем одобрительно кивает. Мыслители говорят, будто мы сами выбираем себе богов. Так вот, священник, который вышел вместе с осужденными, явно молится не Иисусу Всепрощающему, а Господу гнева. Под пламенем его глаз толпа на минуту затихает, мне и самому хочется смущенно потупить взгляд. Перекрестив преступников, он дает им приложиться к кресту, затем отступает куда-то в сторону.

На эшафот поднимается невысокий полный господин с серебряной цепью на шее. Камзол и штаны пошиты из дорогого черного бархата, чулки белые как снег, а туфли с золотыми пряжками. На шляпе только одно перо, зато выглядит оно так, словно стоит дороже иного рыцарского плюмажа. У появившегося господина черные навыкате глаза, властные манеры и тяжелые, словно бульдожьи, челюсти.

Разряженный как попугай герольд раскатисто объявляет:

– Тихо вы все! Господин мэр будет говорить!

Дождавшись полной тишины, мэр Саутгемптона начинает речь. Голос у него на удивление громкий, так что горожане, пришедшие поглазеть на казнь, прекрасно разбирают каждое сказанное им слово. Я слушаю внимательно, и чем дальше, тем меньше нравится мне происходящее. Особенно мне не понятно, к чему мэр упирает на то, что перед законом все равны, а честные купцы и торговцы – надежнейшая опора его королевского величества. А вот толпа, похоже, прекрасно улавливает скрытый смысл, поскольку встречает его слова криками «Верно» и «Так оно и есть».

Закончив краткую речь, толстяк повелительно машет символом власти – золоченым жезлом, зажатым в увесистом кулаке, и казнь начинается. Семеро лихих налетчиков, которые грабили и убивали купцов и ремесленников, умирают трудно. Палач с помощниками никуда не спешат, собравшаяся публика смакует каждую деталь наказания. Медленно, словно бахвалясь мастерством, палач перебивает осужденным суставы тяжелым ломом, рвет из тел куски мяса, дергает кишки раскаленными щипцами. Осужденные грабители воют от боли, захлебываясь собственным криком, но палач не разрешает им умереть, ведь впереди их ждут еще более ужасные пытки. На дикие вопли собравшаяся публика отзывается веселым смехом, зрители часто подзывают крутящихся в толпе продавцов пирогов и сладостей, требуют подогретого пива и грога.

Развлечение длится долго. Как только очередной осужденный все же умирает, помощники палача тут же подвешивают труп в петлю. Громко перешучиваясь, они деловито обмазывают покойника кипящей смолой, чтобы тот болтался в петле, не портясь, пока не закончится рождественская ярмарка.

– Погляди, там восемь петель, а на помосте лишь семеро, – пихаю я в бок Малыша.

– Вижу, – сквозь зубы цедит тот.

Когда в петле виснет последний из осужденных, толпа и не думает расходиться. Напротив, все словно подбираются, будто казнь семерых головорезов была лишь легкой закуской перед главным блюдом дня. Когда на помост выводят главного обвиняемого, сьер Габриэль тихонько чертыхается, а Жюль приглушенно ахает. Толпа встречает преступника негодующими воплями, а мы с Лотарингским Малышом озадаченно переглядываемся. Похоже, в Англии какое-то иное правосудие, чем во Франции, поскольку на эшафот выводят дворянина.

Одновременно с ним на помост поднимается высоченный, поперек себя шире бугай в алом камзоле, расшитом серебром, на голове синий берет, лихо сдвинутый на бок, на бычьей шее вызывающе горит золотая баронская цепь. Совершенно разбойничья рожа, бешеные глаза и густая черная борода, коротко остриженная клинышком по последней бургундской моде.

– Шериф, шериф! – испуганно шепчут в толпе.

Если при выступлении мэра над площадью царила тишина выжидательная, то ныне она воняет страхом. Похоже, господин шериф – человек действия и не привык долго рассусоливать. Брякни ему кто сдуру, что за нарушение закона и порядка вместо виселицы или плетей можно выписывать штрафы, такого гнусного фантазера шериф прибил бы на месте одним ударом громадного кулака. Не пускаясь в дальнейшие разъяснения, барон звучно откашливается, львиный рык выплескивается за границы площади, эхом разносясь по окрестным улицам:

– Я, шериф Саутгемптона Ральф де Халь, четвертый барон Стэнфорд, тщательно рассмотрел все детали случившегося. Властью, данной мне его величеством королем, я вынес дело главаря бандитской шайки на суд равных ему дворян.

Задвигавшаяся было толпа цепенеет под свирепым взглядом шерифа.

Несколько секунд помолчав, барон продолжает:

– За учиненные обиды, злодейства и преступления суд приговорил сэра Джеффри Сирхоунда и всех его потомков к лишению герба и звания дворянина!

Подскочивший слуга сует саутгемптонскому шерифу меч в потертых ножнах. Одним плавным движением барон надевает на левую руку латную перчатку, правой стряхивает ножны с клинка, а меч вскидывает над головой. Понимая, что сейчас произойдет, сразу тысяча человек набирает воздух в грудь. Тем временем барон берет меч за рукоять и острие, под дорогой тканью камзола вздуваются чудовищные мускулы, наливается кровью лицо, блестят зубы над черной густой бородой, с громким звоном клинок ломается почти посредине.

Перекрывая радостный выдох толпы, осужденный на смерть Джеффри Сирхоунд издает отчаянный крик. Он, как пойманная рыба, бьется в руках помощников палача, отчаянно звенят кандалы, наконец палач угоманивает его ударом тяжелого кулака.

Не обращая внимания на шум за спиной, шериф вскидывает над головой руки с обломками меча, его густой бас с легкостью перекрывает гомон толпы:

– Все равны перед законом, который установил король в нашем лучшем из христианских королевств. Запомните это хорошенько!

Двигаясь медленно, словно ползущие по льду улитки, двое дюжих молодцов вытаскивают на помост гроб, а помощники палача укладывают в него преступника. Тут же над гробом возникает отец Лоулесс, громко и четко произнося слова, затягивает заупокойную.

– Что происходит? – шепчу я Жюлю.

Вместо него отвечает командир:

– Отпевают, как если бы он уже умер.

– Он и умер, для дворянства по крайней мере, – хмуро роняет гасконец.

Закончив службу, отец Лоулесс медленно крестит преступника и тут же исчезает, на сей раз окончательно. Помощники палача споро вытаскивают бывшего уже дворянина из гроба, действуя слаженно, в четыре руки, срывают с него одежду с вышитым на груди гербом, оставив в одном белье. Еще пара минут, и в восьмой петле виснет когда-то член благородного сословия, а ныне просто безымянный преступник, один из многих, что промышляют на дорогах.

Оживленно переговариваясь, люди начинают расходиться с площади.

Поймав взгляд командира, я молча киваю. Представление закончилось, теперь, как и договорились, пора искать подходящий для ограбления объект. Как по волшебству, двери всех лавок распахиваются настежь, откуда ни возьмись на площади появляются шатры, перед которыми расхаживают крикливые зазывалы. Почтеннейшей публике предлагают незамедлительно обратить свое благосклонное внимание на борцов и музыкантов, фокусников и зверей в клетках. Вон там всего за полпенса вы можете полюбоваться на сумасшедших, что вытворяют самые удивительные трюки, а в соседней палатке за сущие гроши ученый ворон предскажет вам судьбу.

– Чего застыл как вкопанный? – оборачивается ко мне Малыш, усы недовольно шевелятся, губы поджаты.

Я молча киваю в сторону седобородого старца, который, устремив горящий взгляд куда-то в поднебесье, дребезжащим голосом выводит песнь о гибели неустрашимого графа Уильяма Гладсдейла и коварной ведьме Иоанне, дочери дьявола.

Собравшаяся вокруг публика с интересом внимает рассказу о том, как доблестный и исполненный всяческих достоинств граф Гладсдейл всего с дюжиной паладинов оборонял от мятежных французов английскую крепость Турель. Под ударами графского меча мерзкие галлы-пигмеи гибли многими сотнями и даже тысячами, а тела их так запрудили многоводную Луару, что та вышла из берегов, отчего дополнительно утонули бесчисленные отряды грязных туземцев.

Голос певца крепчает, в него вплетаются трагические нотки. Лица слушателей, святящиеся от гордости за национального героя Британии, который одной левой побивал многие сотни пожирателей лягушек, мрачнеют в предвкушении трагического финала. Но вот, вещает старец, сломались английские копья и погнулись мечи, а булавы выпали из усталых рук. Закончились стрелы и порох, а бесчисленные враги все продолжали идти на штурм, и тогда вскричал доблестный Гладсдейл: «Подайте мне знамя Эдуарда, Черного принца!» И как только верный оруженосец графа сквайр Райзингем стащил чехол с бесценной реликвии, тут же все галлы трусливо обратились в бегство. Они жалобно стонали и хныкали, тысячами сгорая в негасимом пламени, исходящем от чудесного стяга, и победа английского воинства была близка как никогда!

Но тут зловредная ведьма Иоанна призвала на помощь самого Сатану, своего родителя, и английскую крепость Турель заволокло черное смердящее облако серы и дыма, а туземцы воспрянули духом и ринулись на новый приступ.

И с горечью молвил граф Гладсдейл: «Простимся же, друзья, ибо грядет горестный час!» А коварные галлы тем временем нагрузили целую баржу бочками с лампадным маслом, пенькой и смолой и, подпалив ее, направили на мост, где доблестный граф Гладсдейл держал оборону. Запылали опоры, вспыхнул настил, и англичане, которых грязные мятежники французы так и не смогли победить силой, рухнули в бурные воды Луары, где и нашли свою смерть. Вечная слава павшим! Вечная слава Британии, нашей дорогой Родине! И да будет проклята во веки веков ведьма Иоанна, дочь самого дьявола!

– Ну и что? – пожимает плечами Лотарингский Малыш, на лице которого написано полное равнодушие. – Песня как песня, слыхивал я и похуже.

– Поэты, черт вас побери! – со злостью плюю я на землю.

Ну это же надо так извратить события, а еще называет себя очевидцем! Не было там никакой пылающей баржи, зато присутствовал меткий выстрел из «Зверобоя», что положил конец жизни мерзавца, грязно оскорбившего Жанну! Несколько минут я борюсь с острым желанием надавать голосистому вралю по шее, затем беру себя в руки. Всем сочинителям глотки не заткнешь, к тому же растроганная публика щедро сыплет в протянутую руку монеты, хлопает певца по плечу, зовет пропустить по стаканчику в ближайшем трактире. Ладно, решаю я, пусть англичане утешатся хотя бы песней, раз проиграли тот давний бой.

Почувствовав на поясе чью-то проворную руку, я крепко стискиваю ее, и кости, тонкие, словно птичьи, жалобно трещат в моих пальцах. Спохватившись, я ослабляю хватку и несколько секунд с интересом разглядываю незадачливого воришку, мальчонку лет двенадцати, а тот таращится на меня с нескрываемым ужасом. С самым зловещим видом я поднимаю правую руку, и пацан на глазах бледнеет, в вытаращенных как у рака глазах плещется ужас. Еще бы, ведь у меня кулак больше его головы.

– Что это за звук? – вздрагивает Малыш, озираясь, а соседи по толпе все как один косятся по сторонам с подозрением.

– Называется щелбан, – отмахиваюсь я.

Мальчишка осторожно трет враз покрасневший лоб, пошатываясь, растворяется в толпе. Ходить ему с шишкой на голове пару дней, уж я свои пальцы знаю. Но не ломать же мне ребенку руку за воровство, а про то, чтобы сдать его местной страже, и речи быть не может. Те попотчуют его вдоволь плетьми, так что же, он тогда воровать перестанет? А на что ему жить? Не похоже, чтобы ребенок сытно питался, да и взгляд у него не наглый, а затравленный какой-то. Нравы у них в Англии самые незатейливые, за украденный кусок хлеба могут попросту отрубить руку или заклеймить раскаленным железом, а то и жизни лишить. Пусть уж лучше живет, наносит британцам экономический ущерб по мере сил.

Час за часом я кружу по узким, забитым людьми улочкам, ощущая смутное беспокойство. Город просто наводнен войсками, минуты не проходит, чтобы я не наткнулся на группу военных или конный патруль. Мало того, на каждом перекрестке торчит по паре стражников, опершись на копья, они так и шарят глазами по проходящим мимо людям.

Где-то позади истошно вскрикивает женщина, громко визжит, тыча пальцем в высокого парня, продирающегося сквозь толпу. Как из-под земли рядом с воришкой возникает неприметный человек в темном, я успеваю уловить молниеносный взмах дубинкой, и парень, не успев увернуться, рушится на мостовую. Толпа раздается в стороны, я с интересом наблюдаю за тем, как к стоящему на четвереньках парню подходят стражники, цепко берут под руки и волокут куда-то в сторону. Воришка бредет, неуверенно переставляя ноги, по разбитому лицу струится алая кровь, заливая правый глаз.

– Ай, молодцы! – кричит высунувшийся из лавки мужчина в окровавленном кожаном фартуке, в мускулистой руке сверкает здоровенный тесак.

Поймав мой взгляд, горожанин словоохотливо объясняет:

– Это все новый шериф, сэр Ральф де Халь. Говорят, он пообещал его светлости герцогу Глочестеру очистить наш город от всяких проходимцев.

– И получается? – спрашиваю я. – Мне, как приезжему, это очень интересно.

– Еще как! – в голосе мясника столько гордости, словно это он лично покарал всех злоумышленников Саутгемптона. – Различное ворье вешают каждую неделю.

– Ну да, ну да, – киваю я. – Сегодня утром я наблюдал, как казнили дворянина. И часто у вас так?

– Закон для всех един, – мясник скрещивает на груди бугрящиеся мышцами руки, голос его разносится по всей улице, – поэтому шериф вешает и дворян. Говорю же вам, он поклялся перед герцогом на Библии!

В соседней лавке я покупаю здоровенный ломоть свежего хлеба с маслом и бреду по улице дальше, внимательно приглядываясь к богатым домам. Ах, что может быть лучше для голодного человека, чем ломоть свежего хлеба! Помню, в детстве, набегавшись по улице, отхватишь от булки хлеба горбушку, натрешь корочку чесноком, посыплешь солью и тут же в рот. Что еще надо ребенку для счастья?

Доев ломоть, я отряхиваю с одежды крошки и проворно отступаю в сторону, пропуская мимо себя четверку лошадей, запряженных в карету с гербом на дверце. Из окошка выглядывает настолько прелестная девушка, что я отвешиваю ей самый галантный поклон, на который только способен. А может, зря меня не стали учить на донжуана? Одернув себя, я достаю из кармана платок Жанны и жадно вдыхаю знакомый запах. Несмотря на купание в Ла-Манше, шелк до сих пор сохранил нежный аромат ее духов.

– Вот так вот с Божьей помощью мы оградим себя от вражеских соблазнов, – твердо заявляю я. – Ни к чему мне все эти англичанки, у меня во Франции уже есть самая прекрасная из женщин!

Вечером того же дня мы сидим за столом в обеденном зале трактира «Услада моряка». Несмотря на двусмысленное название, никакой это не вертеп, а очень даже приличное и, что для нас самое важное, недорогое заведение.

– Наелись? – обводит нас тяжелым взглядом командир. – Тогда докладывайте.

Я внимательно слушаю, о чем говорят остальные, мои наблюдения ничуть не противоречат их выводам. Нынешний Саутгемптон – неподходящее место для грабежа. Мало того что он наводнен городской стражей и военными, так вдобавок подлые купцы и ростовщики превратили свои дома в настоящие бастионы. Мол, мой дом – моя крепость. Богатый особняк в Саутгемптоне – это высокий забор, тяжелые ставни и металлические решетки на окнах, плюс ко всему злые псы и многочисленные вооруженные слуги.

– Только представьте! – горячится сьер Габриэль. – Захожу я в лавку к одному ювелиру, чтобы узнать, сколько он даст за мой фамильный перстень. А этот мерзавец, вместо того чтобы принимать меня с глазу на глаз, как то положено людям его презренной профессии, сделал это в присутствии слуг!

– И много у него этих слуг? – уточняет парижанин, вертя в пальцах кинжал.

– Я видел двоих, – отвечает сьер Габриэль. – Здоровенные такие подлецы с тяжелыми дубинами. Вдобавок за портьерой прятался еще один, с арбалетом.

– Дела, – растерянно тянет Малыш.

Командир долго молчит, опустив голову, а когда встает из-за стола, тяжело роняет:

– Продолжайте искать, землю ройте, но найдите подходящий объект! Орден получил от короля задачу, и мы умрем, но выполним ее!

В этот вечер мы расходимся по комнатам с тяжестью на душе. Саутгемптон оказался крепким орешком, здесь даже дворянам грозит смерть за самые невинные шалости. Что ж, у францисканцев крепкие челюсти, рано или поздно город хрустнет на наших зубах. До Рождества остается всего неделя, на первый взгляд, это совсем немного. На самом же деле у нас уйма времени, чтобы найти, чем удивить этих британских олухов!

Глава 2

Следующие два дня прошли для меня в поисках. Я внимательно приглядывался к ювелирам и торговцам, домам богатых купцов и дворянским особнякам, какое-то время вертелся вокруг армейского казначейства, но затем передумал. Очень уж бдительно охраняли военные финансисты свои богатства, и, подумав как следует, я решил, что овчинка выделки не стоит.

В тот день я возвращался в гостиницу пораньше, решил подремать часок перед тем, как заступить на ночное бдение. Наметился один объект, и надо было уточнить, как поведут себя ночью сторожа, часто ли они его обходят, крепко ли спят. По вбитой в меня привычке я возвращался к трактиру новым путем, так местность лучше узнаешь, а заодно и по сторонам оглядываешься, не идет ли сзади кто лишний. Ярдов за пятьдесят до нужного поворота я повернул в другую сторону. Улица, извилистая, словно течение горной реки, вывела меня на небольшую площадь с колодцем, вокруг которого толпились около полусотни девушек и женщин всех возрастов. В руках ведра и кувшины, и, как и положено существам их природы, никто никуда не торопился, все дружно чесали языками.

Вне всяких сомнений, первыми научились говорить первобытные женщины. Сами посудите, ну к чему мужчине речь? Весь день древние люди проводили на охоте, где приходилось общаться скупыми жестами, то и дело демонстрируя кулак, чтобы остальные неумехи не шумели и не спугивали дичь. А вот дамы, безвылазно сидящие в пещерах, изнывали от скуки и поневоле должны были научиться общаться, изливая друг другу душу. Вдобавок у женщин было столько тем, нуждающихся в срочном обсуждении! Тут и грядущий урожай ягод, и погода, и воспитание детей, и, самое главное, та спорная манера ношения шкур, которую практикуют эти дуры набитые из соседнего племени!

Тем же, кого не убедил, сообщаю: размер центра речи в мозгу женщины значительно крупнее аналогичного образования у мужчины – научно доказанный факт.

Вежливо улыбаясь, я протиснулся мимо одной такой группы болтушек, женщины, как по команде, замолчали, позади раздалось ехидное:

– А ничего мужчинка, я бы с таким пошалила.

– Ишь как гордо вышагивает! – подхватила другая женщина.

Третья, жеманно присюсюкивая, протянула:

– Какой красавчик. Настоящий жеребец!

В спину боевым молотом ударил дружный хохот, и от неожиданности я даже пошатнулся. Только теперь до меня дошло, почему на площади нет ни одного мужчины. Чувствуя, как краснеет лицо, я втянул голову в плечи и прибавил шагу, а сзади, подобно бронебойным стрелам, все били и били циничные комментарии. Очень неуютное ощущение, когда куча незнакомых дам бесцеремонно обсуждает тебя на все лады, при этом каждая вставляет остроумные реплики, изощряясь изо всех сил. Так вот что чувствуют женщины, когда их вслух обсуждает компания мужчин!

«Да не чувствуют они ничего, давным-давно привыкли», – фыркнул внутренний голос, а я лишь поежился.

Ну и толстая же у женщин в таком случае кожа. А нервы – просто как стальные канаты!

Через десять шагов узкий переулок вывел меня на широкую улицу, я уже сделал шаг вперед, как сзади снова донесся взрыв хохота. Поморщившись, я бросил по сторонам вороватый взгляд и тут же отшатнулся к стене, прилипнув лопатками к холодному камню. Перед самым носом, едва меня не стоптав, пронесся громадный жеребец. Прогрохотали по мостовой тяжелые копыта, высекая подковами искры, с визгом хлынули в стороны играющие дети. Я подобрал сбитую наземь шляпу и крикнул вслед что-то обидное, но всадник даже не обернулся.

Поравнявшись с кучей ребятни, вновь собравшейся на прежнем месте, я замедляю шаг. Как-то нехорошо они тут толпятся, молча, словно замороженные.

– А ну, посторонись! – говорю я, раздвигая детей, и тут же сквозь зубы цежу грязное ругательство.

На мостовой лежат два тела, жертвы только что промчавшегося торопыги. У одного мальчишки размозжена голова, по булыжникам вокруг тела расплывается красная лужа. В последний раз дергаются пальцы, выпустив пару разноцветных камушков, горько рыдает какая-то девчонка, совсем еще мелкая, не старше шести лет. Второй пацан вроде бы еще жив, в лице ни кровинки, в глазах стоят слезы, на шее отчаянно колотится синяя жилка. Я осторожно подхватываю его на руки и ровным голосом спрашиваю:

– Где он живет?

– Его отец – хозяин трактира, – галдят дети наперебой.

– Этого? – киваю я на «Усладу моряка». Мальцы кивают, подпрыгивают и суетятся вокруг меня, словно стая маленьких обезьян. Это у них от облегчения, поскольку пришел взрослый человек, который знает, что надо делать.

Беззвучно распахивается тяжелая дверь, я боком протискиваюсь в проем. Прижав руки к лицу, визгливо кричит пожилая служанка, бестолковое существо. Откуда ни возьмись вылетает жена трактирщика, я прошу показать мне комнату, чтобы было где осмотреть пацана, но та молчит, как воды в рот набрала. Тонкие пальцы судорожно комкают подол платья, лицо вмиг побелело как снег, того и гляди, мать рухнет в обморок. Я уже начинаю сердиться, но тут сверху появляется хозяин трактира и за рукав тянет меня куда-то вправо. Я бережно кладу ребенка на твердую кровать, матрас на ней не толще моего большого пальца и ничуть не скрывает, что под ним настоящие дубовые доски.

Немного отойдя от пережитого шока, мальчишка начинает громко всхлипывать.

– Не реви так, пацан, – морщусь я. – Не так уж и сильно тебя потоптали. Подумаешь, один конь прошелся, вот если бы ты попал под карету, было бы куда хуже!

Мать испуганно охает, из-под передника, прижатого к лицу, блестят широко открытые глаза. Я кидаю на женщину быстрый взгляд и незаметно вздыхаю. Она уже искусала до крови губы, и сейчас, судя по всему, ручьем хлынут слезы.

– Покажи, где болит, – прошу я.

– Руку не могу поднять, – жалуется мальчишка.

– До свадьбы заживет, – уверенно парирую я.

Не мной замечено, что подобный тон здорово подбадривает как больных детей, так и их родителей. Если ведешь себя так, будто в медицине для тебя все давным-давно ясно, понятно и вызывает лишь смертную скуку, то родители сразу же берут себя в руки и судорожно начинают подсчитывать, во сколько же им встанет визит медицинского светила. Пока я громким голосом вещаю что-то этакое, мужественно-ободряющее, сам быстро осматриваю и ощупываю ребенка, особенно тщательно проверяю, цел ли череп, кости и суставы. Затем заставляю пацана следить глазами за моим указательным пальцем, которым двигаю из стороны в сторону.

Родители сидят, широко открыв рты, похоже, они впервые видят настоящего лекаря за работой. Мать незаметно крестится, отец пихает ее в бок, боится, что та помешает творимому чародейству. Я сравниваю между собой зрачки, требую высунуть язык, прижимаю ухо к груди пациента, живот изучаю особенно дотошно, если у парня внутреннее кровотечение… К счастью, нет.

Закончив осмотр, я несколько секунд молчу. Лик мой неподвижен, на лбу прорезались глубокие морщины, челюсть мужественно выдвинута вперед. Трактирщик, широкоплечий мужчина с волевым лицом то ли бывшего воина, то ли просто пирата, смотрит на меня с волнением. Жена прижалась к плечу супруга, молча хлопает глазами.

– Тащите чистую простыню и нитки с иголкой, – приказываю я.

Женщина исчезает, то и дело оглядываясь.

– Да хватит ныть, – резко замечаю я мальчишке. – Подумаешь, перелом ключицы. Тебе же скоро восемь лет.

– Девять, – тихо поправляет отец.

Он уже успокоился и вновь стал самим собой – флегматичным и очень рассудительным. Многие, вдоволь постранствовав по всему свету, обзаводятся затем трактирами и постоялыми дворами. Хоть и хлопотно с большим хозяйством, зато сытно и надежно, да и детей можно на ноги поставить. Я кидаю внимательный взгляд на левую руку трактирщика, где задравшийся рукав позволяет разглядеть самый краешек татуировки. Никогда не слышал, чтобы сухопутные искатели приключений выкалывали на себе якорь, стало быть, он бывший моряк. Для такого таверна в портовом городе – идеальный вариант. Постоянно видишь кучу людей, слышишь уйму историй, встречаешь старых знакомых, обзаводишься новыми друзьями, и все это – не выходя из дома. Трактирщик гладит сына по голове, мозолистые пальцы нежно лохматят рыжие, как у матери, волосы.

Перехватив мой взгляд, мужчина смущенно улыбается и деловито говорит:

– Раз с сыном все нормально, пойду я. За прислугой глаз да глаз нужен.

В дверях он сталкивается с женой, та, буркнув что-то резкое, гневно отпихивает его плечом. Я отнимаю простыню, которую женщина судорожно прижимает к груди, сворачиваю ее в узкий валик. Посадив мальчишку, из-за шеи пропускаю получившийся валик под руками, крепко ухватываю концы на спине.

– Сшивайте здесь, – командую я.

Мать без слов принимается орудовать длинной иглой, сноровисто тыча в полотно. Через несколько минут все заканчивается.

– Ну вот, – довольно заявляю я. – Красив, как юный бог!

Пацан косится настороженно, опасаясь насмешки, но я свое лицо знаю. Сейчас на нем написано одна сплошное удовлетворение от хорошо проделанной работы, потому парень тут же успокаивается и вопросительно глядит на мать.

– Что дальше, господин лекарь? – спрашивает та, сцепив пальцы перед собой.

– А ничего, – отзываюсь я задумчиво. – Пока я здесь, буду за ним следить. Как уеду, не забывайте проверять повязку, она все время должна лежать плотно, внатяг.

– И долго ему так ходить?

– Месяц, потом будет как новенький.

Глянув на мальчишку, спрашиваю:

– Ну и чего расселся, как засватанный?

– А можно идти?

– Валяй.

Да, этому ребенку два раза приказывать не надо. Он тут же исчезает, только его и видели. За дверью комнаты звучат быстрые шаги, а через минуту с улицы доносится довольный крик.

– Весь в старшего брата, – замечает мать, растерянно глядя вслед.

– Сорванец, – говорю я одобрительно.

– Сколько я вам должна за лечение сына?

– А нисколько, – отвечаю я, вставая. – Я же не практикующий лекарь, а так, просто мимо проходил, – и, заметив на лице женщины желание возразить, прикрикиваю: – Довольно об этом, голубушка!

Среднестатистическая женщина – существо мелкое ростом, легкое, без особых мышц, но до ушей полное амбиций. Очень уж они энергичные, так и норовят сесть на шею любому мужчине, что попался на глаза. Женщинам лишь бы настоять на своем, поэтому в общении со слабым полом необходима твердость и бесконечная уверенность в себе. То есть те же качества, что и цирковым дрессировщикам. Только дрессировщику проще, запер за хищником клетку и можешь расслабиться, с женщинами же этот номер не пройдет. Некоторые турецкие султаны пробовали топить гаремы в полном составе, ну и что? Новые жены и наложницы все равно вели себя дерзко и нахально. Женщины есть женщины, и что творится в их маленьких головах, нам, мужчинам, никогда не понять.

Ужин нам в тот день подали просто королевский.

– Что это? – растерянно спросил парижанин, тщательно экономящий каждый су. – Мы этого не заказывали, нам дайте попроще, как обычно.

– Успокойся, – ухмыльнулся наваррец, тот, как обычно, был в курсе происходящего. – Просто наш лекарь нашел верный путь к сердцу женщины.

Стол и вправду необычно щедр, и сьер де Фюи покосился на меня с завистью. Сам он несколько раз пытался приударить за женой трактирщика, но, как часто зубоскалили Малыш с гасконцем, английский орешек оказался ему не по зубам. Стройная сероглазая рыжеволоска упорно отказывалась от самых его заманчивых предложений заглянуть на сеновал или выйти в полночь к амбару. Не обращая внимания на озадаченного Жюля, мы дружно накинулись на еду. Мы ели и ели, честно пытаясь одолеть все, что было навалено на стол. Наконец ножки его перестали угрожающе поскрипывать, а дубовая столешница, прогнувшаяся под весом блюд, даже немного распрямилась, но тут уже начали потрескивать стулья.

– Но как?.. – простонал сьер де Фюи, все время обеда не сводивший с меня напряженного взора. – Как ты сумел?

– Знаем кое-какие сарацинские штучки, да, – туманно объяснил я.

Довольно перемигнувшись, шевалье де Кардига и Лотарингский Малыш обидно захохотали, а парижанин досадливо поджал губы.

– Хватит, – произнес командир, и все веселье как ножом обрезало. – Я так понимаю, похвастать нам особо нечем?

Все взгляды дружно потупились, я тоже задумчиво уставился на столешницу, словно пытаясь по холмам обглоданных костей разгадать наше будущее. Как писали бородатые классики, в позднем средневековья Европа стоит на пороге промышленной революции, а это значит, что в обществе правит бал специализация, специализация и еще раз по тому же месту. То есть вокруг нас бродят сплошные профессионалы, мастера своего дела. Воры сноровисто режут кошельки, грабители ловко щекочут ножами упитанных купцов за отвисающие подбородки, неподкупная полиция все это дело строго пресекает, ну и так далее. Кого чему научили, тот и идет по накатанной дорожке, не сворачивая. А мы?

Я тяжело вздохнул. Как-то не выходит у нас найти богатую жертву, учили нас немного не тому.

Вообще-то ограбить человека – наука нехитрая, но в том-то и дело, что нам надо взять много и за один раз. Не станешь же потрошить на улицах прохожих или врываться во все богатые дома без разбору в надежде на легкую поживу. Городская стража вмешается. И что-то мне подсказывает, что произойдет это скорее рано, чем поздно. Вдобавок город битком набит войсками, что никак не соберутся переплыть пролив. Поэтому на городских улицах полным-полно военных патрулей, которые тоже не будут молча глазеть на творимое нами непотребство, а обязательно вмешаются. Вот и ломай голову, где бы найти надежного информатора, что подскажет верное дельце. Не станешь же хватать за рукав людей на улице, жарко шептать им в ухо, воровато оглядываясь по сторонам:

– Подскажи, дружище, где тут найти богатого гуся, да пожирнее! Чтобы при нем и золото, и каменья драгоценные, и охраны поменьше.

Человек-то, может, и подскажет, да только, скорее всего, будет то стукачок полицейский, а сидеть за решеткой нам не понравится, я твердо знаю. Английские тюрьмы традиционно славятся плохой кормежкой, тяжелыми кандалами и уймой суровых надзирателей с плетьми. Вот и бродим мы целыми днями по городу, цедим дешевое пиво в тавернах, внимательно прислушиваясь к сплетням и разговорам, а толку?

Закончив беседу на суровой ноте, командир подозвал меня к себе.

– К вам, шевалье Робер, у меня будет отдельный и очень важный разговор! – громко заявил он, в спину тут же кольнул чей-то острый неприязненный взгляд.

Как бы случайно я развернулся, но трое моих товарищей безмятежно болтали между собой, не обращая на нас с шевалье де Кардига никакого внимания.

Скрестив руки на груди, командир сразу перешел к делу:

– Господин лекарь, к чему рассусоливать, ходить вокруг да около. Думаю, вы уже догадались, что один из нас – предатель.

– А с чего вы взяли… – пробормотал я.

– Что он не погиб вместе со «Святым Антонием»? – перебил меня рыцарь. – Есть на то основания. Похоже, что вы единственный, кому я могу доверять да конца, а потому у меня для вас будет отдельное, очень важное поручение. Слушайте внимательно…

Выслушав, я задумчиво заявил:

– Мне потребуются деньги.

– Нужны деньги, так добудьте, – отрезал командир. – И не забывайте – на войне как на войне!

Несколько раз в тот вечер я спиной чувствовал чей-то косой взгляд, но так и не понял, кому не понравились наши с командиром секреты. Я долго не мог заснуть, раз за разом вспоминал слова и поступки товарищей, все пытался разгадать, кто же из них затаившийся подле меня предатель. Мысленно я разглядывал сухое скуластое лицо сьера Габриэля, Лотарингский Малыш, подкручивая усы, заговорщически подмигивал мне, а Жюль де Фюи, воинственно улыбаясь, как бы спрашивал: «Ну разве можно подозревать меня?» Отчего-то именно его лицо дольше всех висело у меня перед глазами, пока я мысленно не ответил: «Можно!»

Разумеется, это чистое совпадение, но начиная со следующего утра Жюль прямо-таки повис у меня на хвосте. Он держался на отдалении, но глаз с меня на спускал, словом, вел себя как робкий поклонник прекрасной дамы. Поначалу я посчитал, что наши маршруты совпали случайно, но, трижды незаметно проверившись, всякий раз замечал за собой парижанина. Ну и что ему нужно? Охраняет меня, контролирует или следит? А если следит, то по поручению командира или по иной причине? В лоб ведь не спросишь, отопрется и станет еще осторожнее.

Я тяжело вздыхаю, и какой-то мужчина, выглянувший из лавки, тут же начинает мне заговорщически подмигивать и совершать рукой некие странные движения, словно подтягивая что-то невидимое, а затем разбрасывая по сторонам. Странно, на вид он сущий головорез, а ведет себя как какой-то уличный клоун. Заинтригованный, я подхожу поближе.

– Не бойтесь, благородный господин, – произносит он утробным басом. – Посетите благочестивую Марту, лучшую гадалку благословенного Саутгемптона.

– Гадалку? – в задумчивости чешу я затылок. – Что, будет черная магия, гадание на внутренностях с душком, череп утонувшего ребенка и неизменная рука повешенного?

– Что вы, что вы! – машет руками зазывала, силясь изобразить дружескую улыбку. – Ни в коем разе. Гадание по руке, костям барашка и таинственный шар пророчеств, попавший в руки госпоже Марте из таинственных глубин Азии.

– Ну да, наложенным платежом прямо из Шамбалы, – громко хмыкаю я.

Я отворачиваюсь, но в спину ударяет заговорщический шепот:

– Если хотите, можно и по внутренностям, только это обойдется гораздо дороже.

Я быстро оглядываюсь, и голова Жюля, торчавшая из-за угла, тут же пропадает. Тихо скрипит тяжелая дверь, тренькает колокольчик, гадалка, полная дама лет сорока со строгим лицом, властно манит меня рукой. Вновь предупреждающе звякает колокольчик, и я, обернувшись, с недоумением разглядываю зазывалу, который вваливается внутрь сразу вслед за мной. Взгляд у него хмурый, гнилые зубы щерятся в кривой ухмылке, надо думать, заявился охранять таинственный хрустальный шар.

– Идите на улицу, друг мой, – предлагаю я ему по-хорошему. – Гадание – дело индивидуальное, это как любовь, тут третий лишний.

В ответ крепыш выпячивает нижнюю челюсть и вызывающе плюет на пол, бугрящиеся мышцами руки упирает в бока. Как я понимаю, вышибалой в гадальнем заведении служит он же. Секунду полюбовавшись его вздутыми бицепсами, я завистливо вздыхаю и тут же сильно бью ногой в пах. Пока вышибала корчится от боли, разом позабыв про гордую позу, добавляю коленом в лицо. На лице у бедолаги столько шрамов, что одним больше, одним меньше… Оторопевшей гадалке я предъявляю кинжал.

– Прокляну! – нервно заявляет женщина, таращась на холодно блестящее лезвие.

– Если покажете мне другой выход из лавки, то разойдемся по-хорошему, – предлагаю я. – Если нет, придется проверить, что случится быстрее: подействует проклятие, или я насажу вас на клинок.

Гадалка с надеждой глядит на зазывалу-вышибалу, но со стороны тот производит полное впечатление покойника. Крови из расплющенного носа натекло столько, что лужу не перешагнешь, да и перепрыгнуть вряд ли удастся, разве что обойти по самому краешку, прижимаясь к стенам.

– Думайте быстрее, – цежу я сквозь зубы. – Время не ждет!

– Пойдем, – кивает та, угадав, что помощи от вышибалы не дождешься.

Подобрав пышные разноцветные юбки, женщина быстро семенит вперед, показывая дорогу.

Мы ныряем в какую-то низкую дверцу, долго топаем по лабиринту полутемных комнат и коридорчиков, а мимо беспрестанно шмыгают какие-то тени, громко плачут дети, блеет коза, недовольно кудахчут куры. Затем мы пересекаем внутренний дворик, и через несколько минут я оказываюсь в каком-то тупике, заваленном мусором. Расстаемся мы без особого сожаления. Я вежливо киваю, а дама бурчит что-то неразборчивое, то и дело сплевывая в сторону. Резко обернувшись, я замечаю, как колдунья со зловредной ухмылкой тычет мне в спину кукишем, похоже, все-таки решила призвать на помощь всю силу черной магии. В добрый путь, неудачница!

Поймав мой взгляд, гадалка тут же ретируется. Я уже выхожу из переулка, когда за спиной громко хлопает закрытая ею дверь.

Теперь, без взгляда, которым Жюль упорно сверлил мою спину, я могу наконец заняться делом. Правильно говорят, что ненужных знаний не бывает. Науку покойного брата Симона, мир праху его, я помню хорошо. Разумеется, срезать кошельки у богатых прохожих – это мелко, много денег так не добудешь. Но сегодня мне, как и всякому новичку, везет, за один проход по ярмарке я добываю сразу три увесистых кошеля. Мир глядит на меня с доброй улыбкой, солнце расстаралось, светит так, словно на дворе лето, ветер ласково ерошит волосы.

Я нагибаюсь, чтобы поднять с мостовой какого-то мальчишку, который буквально кинулся мне в ноги.

– Берегись, дурак, – шепчет пацан. – Они у тебя за спиной.

Не останавливаясь, я иду дальше, оглядываться даже и не думаю, на лице по-прежнему держу безмятежность, а в душе ощущаю глухую досаду и недоумение. Ну отчего так устроена жизнь, что стоит расслабиться, и кто-то тут же старается испортить тебе либо шкуру, либо настроение? Кто и почему решил меня предупредить, разберемся позже. Сейчас мне надо выбрать место для беседы и срочно решить накопившиеся вопросы, не вынося их на всеобщее обсуждение. Пообщаться тет-а-тет, так сказать.

Как только я сворачиваю в тесный темный переулок, пропахший мочой и какой-то тухлятиной, следом за мной туда втягиваются еще трое мужчин.

– Кто тебе разрешил здесь работать? – в лоб спрашивает самый маленький из них, который ничуть не уступает мне ни ростом, ни шириной плеч. В руке «карлика» зажата увесистая дубинка, остальные тускло поблескивают мясницкими ножами.

– А как же хваленое английское гостеприимство? – укоризненно замечаю я, внимательно оглядываясь.

Да, именно такое место я и искал. Вокруг глухие стены, без лестницы не заберешься, а место, где мы сейчас стоим, с улицы не разглядишь. Превосходно.

– Как ты забавно лопочешь, – отмечает верзила, что зашел справа.

– Откуда ты, придурок? – гулким басом ревет левый.

– И почему не заплатил Большому Джону за право потрошить жирных гусей? – хмурит брови «карлик».

– Так вы не полиция, а обычные грабители! – широко улыбаюсь я, чувствуя нешуточное облегчение. – Хотите отнять у меня честно заработанные деньги?

– Он еще и издевается. – Один из верзил с недоумением пялится на меня сверху вниз, второй грознее сопит.

– А потом гильдия должна платить шерифу за работу всяких залетных мерзавцев! – с чувством жалуется им «карлик».

Не дожидаясь, пока грабители вновь начнут сыпать репликами, я предлагаю:

– Обещаю отпустить вас живыми, если немедленно уйдете, – и тут же расплачиваюсь за проявленную галантность и исконно русское миролюбие.

«Карлик» пребольно тычет мне в живот дубинкой, я со стоном сгибаюсь, меня тут же разгибают и, пока шарят по карманам, добавляют пару раз по лицу. Похоже, опасаются, что я заскучаю. Тихонько лязгают кинжалы, выходя из ножен на предплечьях, рукояти ложатся в мои ладони, как влитые. Одна из крыс, что деловито копошатся в куче мусора, замирает, приподняв морду. Ее усы смешно дергаются, тварь пронзительно пищит, остальные, бросив все дела, кидаются наутек.

С коротким выкриком я вырываюсь и прыгаю влево, развернувшись, на пару секунд прилипаю к верзилам, что кинулись следом. Те немедленно застывают как вкопанные, лица белеют, словно срубленные деревья, громилы медленно заваливаются куда-то вбок. «Карлик»-главарь резко машет рукой, в его маленьких поросячьих глазках мечутся страх и недоумение. Я машинально пригибаюсь, пропуская удар дубинки, жестко бью его в шею, под кулаком хрустят, ломаясь, хрящи гортани. Последняя из крыс исчезает, смешно подпрыгивая. На пару секунд все вокруг меня замирает, словно прислушиваясь к мягким шагам смерти, но тут же жизнь берет свое. Где-то громко лает собака, доносится ржание лошадей, за стеной мычат коровы, вдалеке хрипло поют горны. Я тщательно оттираю кинжалы от крови, тут же убираю их в ножны.

На этот раз все вышло чисто, именно так, как я люблю. Никаких луж крови, натекающих из перерезанных глоток, предсмертных воплей и душераздирающих стонов, никаких любопытных свидетелей с разинутыми от напряженного внимания ртами. Есть в ротозеях что-то от стервятников, те тоже находят трупы неким шестым чувством. Сколько раз я замечал, что драться всегда приходится в одиночку, зато потом от городской стражи, свидетелей и доброхотов отбою нет. Они как будто специально прячутся за ближайшим углом, топчутся в нетерпении, страшась опоздать к финалу.

Оба верзилы умерли без лишних мучений, чисто и аккуратно, кинжалы пропороли им сердца. Одному лезвие вошло точно под грудиной, снизу вверх, второму я вбил клинок между четвертым и пятым ребром слева.

Забрав свои деньги, я осторожно, чтобы не испачкаться, перетаскиваю трупы поближе к грудам мусора. Надеюсь, эти трое – все, кто заметил меня за незаконным промыслом, не хватало только посадить нам на хвост местную преступную шушеру. Не потому, что я их боюсь, бойцы из них никудышные. Дело в том, что многие из воров активно сотрудничают с городской стражей, и пусть сьер Габриэль на пару с Жюлем ловко вырезали необходимые печати, мастерски восстановив утерянные в Ла-Манше рекомендательные письма, лишнее внимание нам все равно ни к чему.

Краем глаза я ловлю чье-то смазанное движение, мышцы сразу же напрягаются, готовые бросить тело в бой, а метательный нож сам прыгает в руку. Клинок словно умоляет искупать его в горячей алой крови. В такие вот минуты отчетливо понимаешь, что холодная сталь – настоящий вампир, и сколько не пои оружие человеческой кровью, ему все будет мало.

Давешний пацан вновь высовывает голову, и я еле успеваю удержать руку, остановив движение в самый последний момент.

– Иди, не бойся, – говорю я. – Все уже кончилось.

– Кончилось, как же, – сплевывает себе под ноги мальчишка.

Безбоязненно подходит и, остановившись в паре шагов передо мною, запрокидывает голову, с живейшим интересом разглядывая мое лицо. Подумав, сообщает:

– Никогда бы не подумал, что кто-то сможет уделать Плешивого Джоба, а вместе с ним и братьев Хатч. Знаю пару человек, что обрадуются этому до одурения!

– Рад, что хоть кому-то сделал приятное, – замечаю я и тут же спрашиваю: – Ты что же, выслеживаешь меня?

– Больно надо, – бормочет тот пряча глаза. – Случайно наткнулся.

– Хотел должок вернуть? – В глазах мальчишки непонимание, тогда я делаю вид, что вновь щелкаю его по лбу.

В ответ он ухмыляется:

– У меня ни один из старших братьев так не умеет. Научишь?

– А отец у тебя есть?

Мальчишка независимо дергает плечом.

– Повесили пару лет назад. Он прирезал стражника шерифа.

– Мне тоже довелось отправить парочку на тот свет, – деловито замечаю я.

Разумеется, врать ребенку нехорошо, недостойно и стыдно, ведь, как ни крути, дети – это наше будущее. С другой стороны, скажи я пацану правду, сколько на моем персональном кладбище высится могильных крестов, он сочтет меня вруном. А сейчас глазенки загорелись, тощие плечи расправил, словно собирается взлететь, на лице восторг, а рот растянул от уха до уха, вылитый лягушонок.

– Ух ты! – восклицает он. – Я так и знал, что ты из рыцарей большой дороги. Я еще тогда понял, когда ты меня на ярмарке за руку ухватил! А ты из чьей шайки, Свирепого Пью или Хохотунчика Боба?

– Нашел с кем сравнивать, – презрительно фыркаю я. – Перед тобой гроза Лондона, профессор Мориарти собственной персоной!

Едва справившись с потоком информации, мальчишка обалдело кивает, помявшись, робко спрашивает:

– Так ты научишь меня щелкать по лбу?

Ха, научишь. Правильный щелбан – наука сложная, она только сибирякам дается, прочим даже пробовать не стоит, окружающие засмеют.

– Тебя зовут-то как?

– Бен Джонс.

– И много у тебя старших братьев, Бенджамин? – медленно спрашиваю я. Чем занимаются, даже на уточняю, ежу понятно, что не рукописи в монастырях переписывают.

– Двое.

– Люди верные? – Я смотрю пытливо, и пацан, как следует подумав, честно отвечает:

– Если плата нормальная. Но все деньги лучше сразу не отдавать.

– Познакомишь? – с широкой улыбкой спрашиваю я, тут же добавляю: – Похоже, с моей помощью ваша семья сможет заработать пару сольдо.

– Не надо нам никаких сольдо, – фыркает мальчишка. – Что мы, шотландцы какие? Возьмем только серебром!

– Годится, – ухмыляюсь я.

Пацан хмурится, в голосе грусть:

– Вот только стража тебя схватит.

– Какая еще стража? – подбираюсь я.

– Которая на выходе из тупика стоит, их Плешивый Джоб привел.

Я раздумываю не дольше секунды. В руку сам собою прыгает кинжал, мальчишка вздрагивает, но я уже нагнулся к одному из трупов и вспарываю ткань его куртки, а со второго покойника сдираю плащ. Тот изрядно испачкался в грязи и здорово воняет, но так даже лучше.

Бен презрительно фыркает через губу:

– Решил переодеться? Не выйдет!

– Не каркай, – отсутствующе замечаю я, пока взгляд рыщет по свалке.

Мне нужна еще одна вещь, последний штрих к образу. Вот и она. Улыбнувшись, я подкидываю ногой в воздух длинную палку, ловко перехватываю ее рукой, на плечи набрасываю трофейный плащ, глаза завязываю отхваченным куском ткани.

Вытянув вперед подрагивающую ладонь, я жалобно скулю:

– Подайте на пропитание герою Азенкурской битвы, лишившемуся зрения в бою за нашу милую Англию.

Нижняя челюсть Бена Джонса падает вниз, я кладу ему руку на плечо и разворачиваю лицом к выходу из тупика.

– Иди не спеша, – говорю я. – И ничего не бойся.

Уже за пять ярдов до выхода из переулка я начинаю громко причитать о том, как нехорошо обижать слепых, обитающих на помойках. А если уж вы решили кого-то там побить, то ни к чему выгонять несчастных, и без того обиженных судьбой. Стражники, загодя предупрежденные о моем появлении, мельком оглядывают слепца с поводырем и тут же отворачиваются, брезгливо морща носы. Да, плащ изрядно пованивает, а потому, едва затерявшись в толпе, я тут же «теряю» его, к вящей радости какого-то прохожего.

– Ну что, Бен, – говорю я мальчишке. – Идем знакомиться с твоей родней?

Тот молча кивает, в глазах восторг и слезы. Не каждый день удается познакомиться с одним из воротил преступного мира столицы, а уж затащить его в гости – о чем еще можно мечтать? После такого остается только лечь и умереть молодым и счастливым!

Сегодня явно мой день. Едва я возвращаюсь, ко мне тут же подходит трактирщик, усаживает за пустой стол, а подлетевшая служанка подает две кружки эля. Надо же, оказывается, хоть кто-то помнит, что я люблю портер. Приятно, черт побери!

– Я смотрю, вы сидите без дела, – начинает тот без обиняков. – А денежки-то тю-тю.

Я киваю.

– Тут по всему городу приглашают записаться в армию, что через пару недель отправляется во Францию, – продолжает мастер Брэкли. – И деньги обещают неплохие.

– И долю в добыче, – подхватываю я, трактирщик кивает. – Боюсь, нам это не подходит, – на моем лице появляется вежливая улыбка. – Но не беспокойтесь, рассчитаться с вами денег нам хватит.

– Я не о том, – машет рукой трактирщик. – Краем уха я слышал, что один из самых уважаемых купцов города задумал перебраться в Лондон. Он продал лавки и склады и теперь подбирает надежных людей для охраны.

Я облизываю враз пересохшие губы, помолчав, говорю:

– Любопытное предложение. И где, ты говоришь, он живет?

Нужный мне дом богатого купца Эллиса Шорби я нахожу без труда. Хозяин, коренастый толстяк с цепкими глазами, разглядывает меня без всякой приязни. Белобрысый и светлоглазый, он выглядит настоящим сагибом, да и разговаривает со мной через губу, презрительно морщась:

– Я уже набрал нужных мне людей, причем не всяких подозрительных прохвостов, а тех, кого я знаю.

– Как угодно, – независимо пожимаю я плечами и разворачиваюсь на выход.

Но во дворе ненадолго задерживаюсь, ведь тут можно найти уйму дел. Одному из слуг я помогаю закинуть на плечо тяжелый бочонок, щипаю за упругий бок бегущую мимо девицу, по виду – кухарку, разговорившись со славным рыжим парнем, ирландцем, как и я, приглашаю его на кружку пива. Не каждый день встретишь земляка в этой проклятой Англии. В «Усладу моряка» я возвращаюсь уже вечером, веселый и довольный. Поймав пристальный взгляд командира, медленно опускаю веки, и тут же плюхаюсь за стол, лицо расплывается в пьяной улыбке.

– Привет всей честной компании! – реву я. – Эля, принесите мне эля!

– Эля! – передразнивает меня парижанин. – Мне уже кажется, что мы останемся в этом городе навсегда.

– Ничуть! – отзываюсь я живо. – Послезавтра у нас большой день.

Куда только делось уныние, все вмиг подбираются, в глазах разгорается огонь, на губах расцветают хищные ухмылки.

– Выкладывай, – командует шевалье де Кардига.

Выслушав, командир начинает задавать вопросы, высокий лоб идет морщинами, глаза спрятались под нависшими веками. Наваррец молча глядит на командира, парижанин и Малыш подмигивают друг другу, но рта не раскрывают, чтобы не мешать шевалье де Кардига.

Наконец командир поднимает голову, голос холоден как лед:

– Есть богатая добыча, нам известно, когда пойдет обоз и примерное количество охраны. Что ж, будем брать! – И, предупреждая радостные крики, тут же добавляет: – Как вы понимаете, просто так Саутгемптон мы не покинем. Не можем же мы отбыть из города, так и не поквитавшись с британцами за гибель наших товарищей, как-то это будет не по-христиански! В ночь перед нападением на отъезжающего господина Шорби мы немного пошумим здесь, в городе. Этим добьемся сразу нескольких целей. Во-первых, нанесем ощутимый урон англичанам, а во-вторых, оттянем сюда стражников, что до сих пор ищут нас по всему побережью.

– И как же мы пошумим? – осторожно спрашивает сьер Габриэль.

– Цели выбирал шевалье Робер, вот он и доложит, – отвечает командир. – Итак, мы вас внимательно слушаем, сьер де Армуаз.

– Буду краток, – заявляю я. – В ночь на двадцать пятое декабря мы подожжем королевскую судоверфь и собор Святого Георгия.

– Но ведь это будет ночь на Рождество Христово, в соборе будут молиться сотни людей! – потрясенно бросает Жюль де Фюи. Малыш и гасконец дружно кивают и словно сговорившись, на лицах появляется брезгливое недоумение.

– Можно же выбрать иные цели, – с жаром продолжает парижанин. – К примеру, городское казначейство или арсенал…

– На войне как на войне! – прерывает его шевалье де Кардига.

Лицо командира словно высечено из камня, глаза пылают мрачным огнем, голос лязгает сталью:

– Арсенал – это ущерб всего лишь для войска, а в любой армии генералы обожают все скрывать и секретить от гражданских лиц. Никто и не узнает, что там у них произошло. Нам же нужно событие, которое всколыхнет все побережье, а то и целую страну!

Парижанин привстает, брови сдвинул к переносице, на командира глядит исподлобья.

Но не успевает Жюль раскрыть рот, как шевалье де Кардига ледяным тоном произносит:

– Это приказ, и точка! Если это кого-то волнует, то скажу, что весь грех за то, что случится, я беру на себя. А теперь задачи для каждого из вас на завтра…

Когда-то в Англии каждый мужчина был воином, и по зову монарха обязан был прибывать на помощь королевской дружине. Выглядели те воины тускло и уныло, особенно на фоне французов или немцев. Где кольчуги и панцири, железные шлемы и блистающие стальные мечи? Все, что имелось у англичан, – эта стеганые куртки с нашитыми на них костяными пластинами, плотные шапки да деревянные щиты. А если вы думаете, что каменные топоры сгинули в глуби времен на пару с неандертальцами, то глубоко ошибаетесь. Именно каменными топорами саксы крушили черепа воинам Вильгельма Завоевателя в битве при Гастингсе каких-то четыреста лет тому назад. Вернее сказать, пытались крушить, поскольку победили тогда именно нормандцы.

Ныне с таким вооружением много не навоюешь, все-таки пятнадцатый век на дворе. Востребованы стальные доспехи и двуручные мечи, обшитые металлом щиты и длинные английские луки, пушки и кулеврины, в конце концов. Рыцари с оруженосцами и наемники, понятное дело, прибывают в войско уже вооруженными, а с остальными что делать прикажете? Одеть и обуть воина стоит дорого, не каждой деревне по карману. К тому же велишь йоменам свое принести, они такого барахла натащат, что мама не горюй! Во Франции такие вояки в первом же бою погибнут, даже смысла нет везти их через Ла-Манш, проще и дешевле самим утопить, чтоб не мучились. Вот почему короне приходится одевать новобранцев.

Войско – это не просто толпа йоменов с луками, построенных в дружные ряды. На каждого будь любезен одеть шлем и доспех, выдай копье и щит, топор или булаву. Армия закупает дерево для стрел сразу сотнями стволов, заготовки для луков – тысячами штук, тетивы – десятками тысяч. Военные интенданты приобретают порох десятками бочек, каменные ядра – возами, а с тех пор как в Сассексе заработали металлургические заводы, закупают там и снаряды из чугуна. Армия заказывает пушки и телеги, коней – табунами, солонину и муку – обозами. Тысячи копий и щитов, десятки тысяч топоров и булав, уйму всего прочего, что сразу и не упомянешь, надо где-то складировать. Место для хранения всего перечисленного называется арсеналом.

Тусклый диск солнца медленно ползет вверх, судя по темпу его движения, полдень наступит еще очень не скоро. Недаром я битый час карабкался на высокий холм, расположенный справа от гавани, отсюда весь Саутгемптон передо мной как на ладони. Я внимательно разглядываю огромное каменное здание, обнесенное высоким забором. Перед воротами прохаживаются бдительные часовые, салютуя друг другу оружием, отсюда, с вершины холма, они кажутся похожими на мелких муравьев. В глубине территории к зданию арсенала примыкает длинная одноэтажная казарма, по моим прикидкам, там размещается не менее полусотни солдат. Что ж, этого вполне достаточно, чтобы сберечь армейское имущество от всяческих расхитителей.

Но хватит ли их для того, чтобы не пустить внутрь группу французских диверсантов? Как это что нам там нужно? Ну вы прямо как дети малые. Разумеется, мы хотели бы попасть в здание арсенала из чистого любопытства, поглазеть и поахать, как там у британцев все разумно устроено и аккуратно складировано по полочкам!

Вдоволь налюбовавшись на здание арсенала, я поворачиваю голову влево. Там, в миле от армейских складов, в гавани Саутгемптона воздвигнут гигантский ангар с причалами. Насколько мне удалось разузнать, сейчас на королевской судоверфи одновременно строят сразу четыре военных судна. Еще левее находится хранилище корабельного леса, но сейчас мне не до него. Я разворачиваюсь вправо, чтобы еще раз полюбоваться собором Святого Георгия.

Даже издалека здание выглядит величественно и строго, внутри же собор отделан с таким вкусом и изяществом, что просто дух захватывает. Мне ли того на знать, за последние пару дней я побывал там несколько раз, старательно не замечая Жюля, крадущегося следом. Вообще-то я согласен с парижанином, что жечь храмы нехорошо, пусть даже они принадлежат англичанам. Но согласитесь, что цель заманчива. Собор – самое высокое здание Саутгемптона, и вид у него дерзкий и вызывающий, он словно сам напрашивается на неприятности. Я глубоко задумываюсь, вновь и вновь повторяя слова командира, которыми он пытался убедить Жюля де Фюи в своей правоте. Да, на Рождество в соборе будут присутствовать десятки священников, епископ, высшая знать, сотни дворян и богатых купцов с женами и детьми. Теми самыми детьми, что уже через несколько лет встанут в строй либо примутся рожать новых англичан. И все равно это мерзко и настолько выходит за общепринятые рамки ведения войн, что невольно меня передергивает. Кстати, никого из французов командир так и не смог до конца убедить, все нехотя подчинились приказу, и только.

Чертыхнувшись, я поплотнее запахиваю теплый плащ, холодный ветер обиженно воет, пытаясь сорвать с меня хотя бы шляпу. «Итак, англичан ждет прекрасный подарок на Рождество, – думаю я. – Англичан и их пособника, если только шевалье де Кардига не ошибается, и один из нас и в самом деле затаившийся враг». Я прекрасно подготовился для ночного представления. Смола и ламповое масло закуплены и погружены в фургоны, которые стоят в условленных местах, старшие братья Бенджамина Джонса, уличного воришки, наготове и в нетерпении ждут моей команды. Командиру осталось лишь дать отмашку, чтобы я тут же приступил к делу.

Бегом спускаюсь с холма, пару раз сапоги скользят по мокрой земле, но я ухитряюсь не упасть. Заждавшийся конь приветствует меня тихим ржанием. «Я тебе тоже рад», – шепчу я ему на ухо. Ну а теперь – в «Усладу моряка». Жеребец идет рысью, и на моем лице играет легкая улыбка. В таверне меня ждет горячий завтрак, ведь впереди на редкость тяжелый день, и я должен быть в форме.

Когда я второй за сегодня раз подъехал к таверне, время приближалось к полуночи.

– Где тебя черти носят?.. – накинулся на меня парижанин. Замер на месте, будто с разбегу налетел на невидимую стену, с недоумением принюхался, вытаращив глаза, произнес: – Странно, ты насквозь пропах дымом. Что случилось?

– Костер разводил, – пробормотал я. Нашел взглядом командира и, кое-как сведя застывшие губы в улыбку, устало ему кивнул.

От промокшей одежды пошел пар, я широко зевнул. В жарко натопленном зале таверны мне отчаянно захотелось спать.

– Выезжаем через четверть часа, – безжалостно сказал командир. – Сьер де Фюи, предупредите остальных, что приехал Робер.

Жюль кивнул, а я тихонько застонал, жадно глядя на пылающий камин.

– Ты еще успеваешь переодеться, – заметил шевалье де Кардига.

Не тратя силы на кивок, я побрел вслед за парижанином, а еще через пятнадцать минут сидел в седле и чувствовал себя при этом просто замечательно. Сухая одежда и обувь, а главное – здоровенный кусок холодной телятины, что приберег для меня Малыш, и несколько глотков коньяка буквально вернули меня к жизни. Оказывается, достойный мастер Брэкли держит в погребе несколько бутылок волшебного напитка, и в честь нашего отъезда одну он подарил мне. Я с нежностью похлопал по седельной сумке, вновь ощутив твердую округлость бутыли, губы сами расползлись в довольной улыбке. Похоже, я не ошибся с профессией, умелый лекарь нужен всем и во все времена, живи ты хоть в пятнадцатом веке, хоть в двадцать первом.

Отъехав от трактира, шевалье де Кардига натягивает поводья и холодно интересуется:

– Всем ли понятны наши задачи?

– Выходит, вы не передумали, шевалье? – угрюмо спрашивает парижанин. – Все-таки это Божий дом, к тому же раньше мы никогда не воевали с женщинами и детьми!

– Не забывай, что там соберется вся местная знать и большинство офицеров, – хлопает его по плечу гасконец. – Выше нос, сегодня мы славно повеселимся!

Малыш угрюмо молчит, пряча глаза. Усы его, обычно залихватски поднятые вверх, сейчас выглядят уныло и безжизненно.

– А теперь слушайте внимательно. Цели изменились, – неожиданно жестко произносит шевалье де Кардига. – Вместо военной судоверфи и собора Святого Георгия мы атакуем хранилище корабельного леса и городской арсенал.

– Разумно, – сдвинув брови, бормочет гасконец, а все остальные дружно кивают. – Но отчего вы поменяли планы?

Мне показалось, или на секунду его зрачки и впрямь полыхнули красным? А почему морщится парижанин, который громче всех возмущался, что мы сожжем в храме кучу невинных людей? И отчего вновь насупился Лотарингский Малыш? Не любит, когда планы меняются в самый последний момент? Решил, что ему не до конца доверяют, либо тут есть что-то еще? Факелы, что мы держим в руках, не столько светят, сколько чадят, лица моих спутников то и дело пропадают в тени, и разглядеть их очень сложно. Возможно ли, что шевалье де Кардига прав, а на королевской судоверфи и возле собора Святого Георгия нас и вправду ждут британцы, готовые за руку схватить «французских террористов»?

Я еще раз вглядываюсь в лица спутников, твердо говорю себе: «Не может этого быть. Ну, никак не может, вот и все! Командир просто перестраховывается».

Где-то в глубине сознания я слышу гнусный смешок, это откликается мое второе «я», не устающее твердить: «В нашем мире нельзя до конца верить никому и ничему».

– Я просто прислушался к Жюлю, – отвечает шевалье де Кардига.

– И каков же новый план? – мрачно спрашивает гасконец, тонкие губы поджаты, крылья носа гневно раздуваются.

– Он тебе понравится, мой старый друг, – улыбается командир. – И начнем мы, естественно, с хранилища леса.

Как ни крути, это мудрое решение. Дураку понятно, что при желании мы впятером сможем поджечь любое судно из пришвартованных у пирса, будь той мирный торговец, военный корабль или баржа. Но больше пары судов уничтожить нам не удастся при всем желании. Моряки с соседних судов мигом кинутся гасить огонь, пока тот не перекинулся дальше. Примчится пожарная команда из города, на причале станет не протолкнуться от военных и городской стражи. Нанесенный ущерб будет невелик, а риск попасться, напротив, огромен, ведь ни в одном порту мира жизнь по ночам не замирает. Кто поручится, что нас не засекут еще на подходе и не вызовут подмогу так скоро, что мы и глазом моргнуть не успеем? Служи на английском флоте ротозеи, портовые «крысы» давным-давно растащили бы с пришвартованных к пирсам судов все, что там плохо лежит, а от кораблей остались бы одни ободранные остовы. Ан нет, воришки рядом крутятся, а на трапы и не думают лезть, опасаются. Вот и мы не станем, поостережемся.

Королевская судостроительная верфь, разумеется, кусочек лакомый, но четыре недостроенных корабля – не так уж и много, стоит ли связываться с этакой дрянью? А вот хранилище корабельного леса, огромное здание, битком набитое высушенной древесиной, большая часть которой за немалые денежки привезена с континента, совсем другое дело. Там ее хранится не на четыре, а на тридцать четыре корабля, и от возможности перевести в дым этакую гору дерева у меня даже дух захватывает!

Кто не служил в армии, тому не понять строгой и опасной красоты военных складов. Сокрыта она не в унылой окраске зданий, развешенных повсюду табличках установленного образца или надписях «Запретная зона», «Собственность армии» и тому подобных. И даже не в противопожарных щитах с их неизменными ломами, топорами и конической формы ведрами, заботливо выкрашенными в алый цвет. Кто так считает, тот плохо знает армию. Суть той красоты в высоких столбах с натянутой между ними рядами колючей проволоки, датчиками обнаружения, видеокамерами и, не будем забывать, особо злобными сторожевыми собаками. Вдобавок из-за забора за тобой бдительно наблюдает воин в каске и бронежилете, вооруженный автоматом и твердым знанием прав и обязанностей часового. Не подходить! Стоять! Стреляю! Лечь и не двигаться!

По счастью, в пятнадцатом веке все обстоит намного проще, к тому же в самой Британии военные действия не ведутся, оттого армейские хранилища и склады охраняют ветераны или калеки.

Как я и планировал, проблем не возникло. Первый Фургон ожидал нас в условленном месте, в четверти мили от хранилища леса. Я сунул среднему из братьев Джонс несколько монет, тот соскочил на землю и, поминутно сплевывая, тут же растворился в ночной тьме. Лотарингский Малыш вспрыгнул на козлы, всхрапнула запряженная лошадь, и фургон, поскрипывая, покатил вперед. Подъехав к входу в хранилище, мы с Жюлем долго барабанили в наглухо запертые ворота, наконец с той стороны раздались чьи-то шаги.

Подошедший громко зевнул, а затем крикнул, щедро смешивая приличные слова с бранью:

– Убирайтесь к дьяволу, бродяги! Здесь военный склад, и если вы сейчас же не исчезнете, вам придется худо!

– Если ты немедля мне не откроешь, мерзавец, – прорычал Жюль де Фюи в ответ, – то я прикажу тебя выпороть! Получишь десять, нет, черт побери, двадцать плетей! Это я тебе твердо обещаю!

Судя по мгновенно изменившемуся голосу, человек, находящийся с той стороны ворот, тут же проснулся:

– А кто вы?

– Лейтенант Ангольм де Монтегро! – гордо заявил парижанин, подбоченясь.

Трудно хотя бы неделю прожить в Саутгемптоне и не услышать про личного адъютанта командующего. Лейтенант де Монтегро отличается патологической активностью, сует нос во все дыры и обожает наказывать рядовых по разным пустякам. Лично я полагаю, что все дело в росте, ведь адъютант командующего большинству солдат дышит в пупок, а на лошадь взбирается со специальной подставки. Между собой солдаты и сержанты называют лейтенанта говнистым и стараются лишний раз не попадаться ему на глаза.

– Уже открываю, ваша светлость! – с дрожью в голосе выкрикнул солдат, и Жюль медленно потащил меч из ножен.

С той стороны ворот громко забегали и чем-то загремели, подошел кто-то еще и вальяжно спросил, что за чертовщина здесь, собственно, происходит посреди ночи. Разъяснений я не расслышал, но, судя по тому, что подошедший британец громко выругался, а лязг за воротами усилился, он кинулся на помощь. Наконец ворота распахнулись, мы въехали внутрь, вслед за нами втянулся фургон, битком набитый бочонками со смолой и ламповым маслом, там же лежала целая связка факелов. Французы – люди глубоко практичные, мы даже в гости ходим со своей ложкой.

Вытянувшиеся было в струнку англичане насторожились, не обнаружив среди нас обещанного лейтенанта. Ошеломленные догадкой, они растерянно переглянулись, решая, что делать, и Жюль тут же снес одному из них голову. Тонко вскрикнул второй солдат, скорчившись, сломанной куклой опустился на землю. Спешившись, гасконец с парижанином метнулись вправо, туда, где светилось окошко караульного помещения. Вернулись быстро, оба довольно скалили зубы, плащи и сапоги сплошь забрызганы кровью, словно францисканцы только что забили целое стадо свиней.

– Восьмерых уложили, те и пикнуть не успели, – скромно заявил де Фюи.

Главные ворота хранилища, те, через которые въезжают внутрь телеги с бревнами, мы трогать не стали, воспользовались служебным входом. Дверь открылась от легкого толчка, эти британские олухи даже не удосужились запереть ее на замок, и мы оказались среди гор и холмов прекрасно высушенной древесины. Много ли времени надо пятерым крепким мужчинам, чтобы затащить внутрь хранилища пару десятков бочонков с ламповым маслом и смолою, а потом поджечь все это безобразие? Правильно, совсем немного.

Закончив с делами, мы выехали за ворота, аккуратно притворив за собой скрипучие створки. Лотарингский Малыш вновь пересел на своего боевого друга, а лошадь, притащившую фургон, не бросил, а вывел за ворота и звонко хлопнул по крупу.

Кобыла недоуменно оглянулась да и зацокала себе копытами по булыжной мостовой куда глаза глядят. Я одобрительно кивнул. Вот был бы на месте Малыша какой-нибудь англичанин, решивший подпалить во Франции сиротский приют или церковь, разве подумал бы тот мерзавец о судьбе несчастной лошади? То-то же, вот потому победа и будет за нами, что мы люди гуманные, не то что хладнокровные британские злодеи!

Немного отъехав, мы спешились, с интересом наблюдая за хранилищем. Вскоре оттуда потянуло легким дымком, затем появились красные сполохи, а через некоторое временя до нас донесся рев разгорающегося пламени. Все-таки правы те, кто утверждают будто огонь – живое существо. Он торопится жить, и жадно, неаккуратно глодает все, до чего только может дотянуться.

Второй фургон ожидал нас именно там, где условились, и я облегченно вздохнул. Прав малыш Бенджамин, его старшим братьям вполне можно доверять, за деньги они сделают все, что только хочешь. Попроси я, чтобы они продали мне свою престарелую бабушку, глазом не успел бы моргнуть, как братья уже раскопали бы старушку. Звякнули деньги, переходя в руки старшего из братьев Джонс, Лотарингский Малыш привычно вскарабкался на козлы, и фургон тронулся вслед за командиром.

Я проводил наш отряд взглядом, с искренней заботой сказал:

– Друг мой, если ты или твой брат задумаете сдать меня властям, болтаться на виселице мы будем вместе. Думаю, тебе пойдет пеньковый ошейник.

– Отчего это? – насупился старший Джонс.

– А оттого, что я расскажу, как вы во всем мне помогали: и убивать, и грабить, и переправы жечь. А еще вы с братом при мне пили кровь христианских младенцев и меня пытались угостить, все вкус нахваливали.

– Не было такого! – попятился тот. – Грабить, жечь и убивать – это еще куда ни шло, но чтобы пить кровь!..

– Было, не было, – философски заметил я. – Никто не будет разбираться в таких мелочах. Главное вам с братом – держать рот на замке. Мужчин украшают скромность и немногословие.

На том я и расстался с семьей честных англичан Джонсов, а на прощание мысленно пожелал Бену стать чем-то большим, чем его ублюдки-братья.

В четверти мили от арсенала фургон, под завязку набитый бочонками с ламповым маслом и смолою, остановился. Шевалье де Кардига пришпорил коня, побуждая с рыси перейти на галоп, ибо наступило время второй части марлезонского балета, а мы осторожно последовали за ним, стараясь держаться в тени. Подскакав к арсеналу, командир резко натянул поводья, заставив жеребца встать на дыбы, и тот гневно заржал, молотя в воздухе копытами. В высокой каменной стене, окружающей городской арсенал, имелись только одни ворота, и сейчас перед ними собралась целая толпа. Разинув рты, воины глядели в ту сторону, откуда мы только что прибыли, в неверном свете пылающих факелов лица англичан выглядели озабоченными. Не такое уж мелкое это событие – пожар огромного хранилища, чтобы не заметить его с другого конца города.

– Куда прешь! – в голос закричали они, вмиг ощетинившись копьями.

– Почему вы до сих пор не выслали нам помощь? – яростно крикнул шевалье де Кардига. – Срочно вызовите дежурного офицера! Быстрей!

Солдаты, немного успокоившись, опустили копья, и один из англичан бегом отправился за офицером.

Тем временем шевалье де Кардига продолжал горячить коня, всем своим видом показывая, как он торопится.

– Что случилось и кто вы, сэр? – властно спросил кто-то из темноты.

– Горит хранилище корабельного леса! – рявкнул командир. – Нам нужна срочная помощь, – словно спохватившись, он добавил: – Я лейтенант Джон Дарси. Представляете, только вчера я принял командование над хранилищем, и сразу же такая неприятность!

– Пожар, – с сомнением проговорил офицер, выходя на свет.

С минуту англичанин разглядывал далекие отсюда отсветы пламени, затем перевел испытующий взгляд на шевалье де Кардига и с недоумением спросил:

– А с чего вы решили, что я должен выделить людей вам в подмогу?

– Разве я не сказал? – весьма натурально удивился шевалье де Кардига. – Таково распоряжение моего троюродного кузена, лейтенанта Ангольма де Монтегро. Мы как раз отмечали мое назначение в таверне неподалеку, когда узнали про пожар. Сейчас он там, и вовсю командует тушением пожара…

– Ну, не знаю, – с сомнением протянул офицер. – А есть ли у вас письменный приказ?

– Вы что, издеваетесь? – вскинул голову командир. – Мало того что мы уже посылали к вам за помощью одного из сержантов, но так никого и не дождались, так теперь вы отказываетесь выполнять распоряжение личного адъютанта командующего! Да вы понимаете, что может сгореть весь Саутгемптон?!

Смерив офицера вызывающим взглядом, шевалье де Кардига заставил коня попятиться, и тот протестующе заржал, вскидывая голову.

– Погодите! – крикнул офицер, еще раз посмотрел на разгорающийся вдалеке пожар, а затем гаркнул во весь голос: – Сержант Гримбл!

– Я, сэр. – Из темноты появился еще один воин, судя по простой одежде и древнему, позапрошлого царствования панцирю, из мелкопоместных дворян.

– Быстро возьмите с собой всех, кого только можете, и отправляйтесь к хранилищу корабельного леса.

– Слушаюсь! – Сержант развернулся и тут нее исчез, а еще через пару минут из калитки возле ворот начали выбегать солдаты.

Заметив, что вместо оружия англичане захватили багры, ведра и топоры, шевалье де Кардига одобрительно кивнул.

– Вперед! – проревел сержант, и колонна, недружно топая, двинулась по направлению к пылающему хранилищу.

Оставшиеся воины, числом не более десятка, оживленно переговариваясь, глазели вслед уходящим товарищам. На несколько минут англичане позабыли об охране арсенала, жадно глазея на разгорающееся пламя. Огонь, даже отсюда видно, уже успел охватить крышу хранилища, осветив вокруг себя город на добрую сотню ярдов. Как и положено, первым пришел в себя офицер. С минуту он пристально разглядывал шевалье де Кардига, который упорно делал вид, что не замечает испытующего взгляда, затем прямо спросил:

– Почему вы не отправились вместе с моими людьми, лейтенант Дарси? Вы же должны быть там, на пожаре!

– Как вы думаете, далеко ли успели отойти ваши солдаты? – поинтересовался шевалье де Кардига, притворившись, что не расслышал вопроса.

– Скоро будут на месте, – машинально ответил англичанин.

Как бы случайно его рука легла на рукоять меча, офицер нахмурился, глядя на шевалье де Кардига с растущим подозрением, но тут коротко блеснул клинок командира, и британец со сдавленным всхлипом опустился на колени.

– В атаку! – крикнул сьер Габриэль, пришпоривая коня.

Мой жеребец гневно заржал, пытаясь догнать скакуна гасконца, и я выхватил меч, выбирая глазами первую мишень. Заслышав топот копыт, солдаты, которые, подобно стае гончих, всем скопом набросились на командира, прянули в стороны. Слишком поздно! Лязгнул меч, отбивая летящее копье, я привстал на стременах и быстро ударил, рассекая плечо одному из британцев. Щит затрещал, принимая удар алебарды, я мгновенно развернулся влево. Высокий светловолосый воин отшатнулся, пытаясь увернуться от моего меча, но подоспевший парижанин стоптал его конем.

– Веди сюда Малыша! – рявкнул командир, и Жюль, коротко кивнув, умчался в ночь.

Пока его не было, мы со сьером Габриэлем кое-как отодвинули засов на въездных воротах арсенала и с натугой, упираясь ногами, растворили высокие створки. Британцы не поскупились, возводя здание, внутри поместился бы океанский лайнер. Несмотря на необъятные размеры, здание было буквально забито оружием и доспехами.

– Похоже, англичане всерьез собрались воевать, – заметил гасконец, по-хозяйски оглядывая груды оружия и доспехов, уходящие под самый потолок.

– Черт возьми, – выругался Лотарингский Малый!. – Да тут всего запасено не на пять, а на двадцать пять тысяч человек!

– Хватит глазеть, – оборвал его командир. – Заносите внутрь смолу и масло.

– А я тем временем подберу для вас новые доспехи и оружие, – сообщил хитроумный сьер Габриэль, испаряясь.

Через четверть часа мы с Малышом затащили внутрь арсенала все бочонки. Работать пришлось вдвоем, так как Жюль куда-то исчез, а командир с гасконцем безостановочно перебирали английское железо, неприличными жестами и резкими словами выражая крайнее неодобрение его низким качеством. Наконец они выбрали то, что стоило взять, и не успел я надеть на себя новую, с иголочки, кольчугу, как откуда-то сбоку вынырнул парижанин, волоча за собой бледного как смерть британца.

– Кто это? – брезгливо спросил сьер Габриэль.

– Здешний кладовщик. Он все тут знает. Верно, скотина?

Англичанин послушно закивал, с ужасом глядя на парижанина. Не знаю, чего уж там наговорил ему Жюль, но выглядел британец так, что краше в гроб кладут.

Встряхнув за шиворот добычу, сьер де Фюи радостно выкрикнул, прерывая наши вопросы:

– А еще я нашел порох!

– И много? – одновременно воскликнули мы с Малышом.

– Вот этот англичашка клянется, что не меньше сотни бочек.

Мы со стрелком быстро переглянулись.

– Порох может нам понадобиться, разрешите мне посмотреть, – шагнул я вперед.

– Ладно, – кивнул командир. – Но помни, что у тебя не больше получаса. В городе поднялась изрядная суматоха, и задерживаться здесь опасно. Через полчаса, появишься ты или нет, мы поджигаем масло и смолу!

– Я с ним, – буркнул Малыш, тут же выхватил пленника у Жюля и тычками погнал перед собой.

Британец одышливо хватал воздух ртом, но бежал быстро, голову втянул в плечи и изо всех сил работал руками. В дальнем углу арсенала пленник указал на наклонный пандус, спиралью уходящий вниз, под землю. Заскрипели, распахиваясь, одни тяжелые двери, за ними другие, третьи…

– Черт побери! – выругался Малыш.

– Да, здесь и вправду есть порох, – поддакнул я враз осипшим голосом.

Пороха было не просто много, а чудовищно много. Помещение, вырубленное в скале, уходило куда-то вглубь, я медленно прошелся между ровными рядами бочек, внимательно всмотрелся в темноту. Масляная лампа светила еле-еле, вокруг прыгали тени, и от ощущения предстоящего праздника у меня сладка заныло сердце. Когда-то в далеком детстве я прочитал, что каждый шанс дается тебе дважды. Упустишь удобный случай, не стоит себя казнить. Ты лучше будь начеку, и возможность обязательно повторится, но только однажды.

Я не стал взрывать пороховой склад англичан под Турелью, неужели и сейчас пренебрегу подарком судьбы? Три ха-ха вам в коромысло!

Тем временем Лотарингский Малыш отпускает воротник пленника с наказом немедленно исчезнуть с глаз долой, поскольку если он, Малыш, еще раз в жизни увидит эту противную белобрысую рожу, то… Частым горохом стучат торопливые шаги, обиженно надулось эхо, не успевшее поддразнить беглеца. Довольно ухмыльнувшись, Малыш кладет на плечо небольшой бочонок с порохом, смахивает набежавшую слезу.

– Ну, держитесь теперь! – грозит он кому-то.

– Послушай, Малыш, – говорю я. – А как быстро ты сможешь побежать вот с этим бочонком?

В тишине подземелья мои слова звучат непристойно громко.

– К чему нам бежать, мы и пешком успеем, – отзывается тот небрежно.

– Не успеем, – возражаю я.

Масляная лампа в руке мягко качается, разбрасывая вокруг нас тени, я верчу головой, примериваясь.

– Пойми, такой случай раз в жизни выпадает!

Лицо Малыша становится очень серьезным, зрачки расширяются, в голосе звучит недоверие:

– Ты не сделаешь этого.

– Сделаю! – убежденно заявляю я. – Какое Рождество обходится без большого бума?

Он глядит непонимающе, и я досадливо вздыхаю. Не объяснять же ему, что в России, откуда я родом, на Рождество подрывают петарды и пускают фейерверки – в общем, веселятся от души. Считается, что чем сильнее ты бабахнешь, тем веселей станет у тебя на сердце. В конце-то концов, еще ни разу за пять лет, проведенных в пятнадцатом веке, я толком не веселился, может же и у меня быть праздник? Ведь до сих пор я отказывал себе буквально во всем, даже Турель, если помните, не взорвал, хотя и испытал сильнейший соблазн. А тот форт, что цепью запирал Луару, не в счет. Ну что это за масштабы, всего десять бочек пороха, сказать кому – засмеют!

Звякает кольчуга, изогнувшись, я долго шарю под одеждой, наконец достаю маленький кожаный мешок. Разинув рот, Малыш глядит, как я вынимаю из мешка моток тонкой веревки и, закрепив свободный конец в одной из бочек с порохом, принимаюсь аккуратно разматывать шнур, пятясь к выходу.

– Что это? – с подозрением спрашивает стрелок.

– Я назвал его роберовским шнуром. Понимаешь, как-то несолидно в моем возрасте делать дорожки из пороха, словно я сирота какая, – словоохотливо объясняю я. – Вот и пришлось мне в Саутгемптоне найти одного алхимика. Заплатил ему, признаюсь, дорого, но дело того стоит!

Не успеваем мы подняться по пандусу, как шнур заканчивается. От фитиля масляной лампы огонь молниеносно перепрыгивает на роберовский шнур, и я аккуратно кладу его на пол. Несколько секунд мы с Maлышом глядим, как уверенно, даже целеустремленно движется огонь по шнуру, затем я хлопаю стрелка по налитому силой плечу.

– Пора бежать, – буднично говорю я. – Сейчас как бабахнет!

– И сколько у нас времени? – пятясь, спрашивает Малыш.

Он так сильно прижал к груди бочонок, что тот тихонько поскрипывает. По глазам вижу, что порох этот парень ни за что не бросит.

Я поднимаю глаза к потолку и, прикинув длину шнура, признаюсь:

– Точно не знаю, но думаю, что осталось меньше пяти минут.

– Бежим! – вопит стрелок, срываясь с места. Лотарингский Малыш так быстро перебирает ногами, что я догоняю его уже у самого входа в арсенал. При виде боевых товарищей нетерпеливо притоптывающий парижанин враз светлеет лицом, брошенный им факел падает в лужу разлитого масла. Радостно гудит пламя, набирая силу, перепрыгивает с груд новенького обмундирования на связки стрел, с шеренг копий на бережно увязанные пучки заготовок для луков. Когда мы вылетаем из ворот, шевалье де Кардига и сьер Габриэль уже в седлах. Лотарингский Малыш запрыгивает на коня, как дикий барс, и тут же исчезает из вида.

– Быстрее! – кричу я, заскочив в седло. – Сейчас здесь все взорвется!

Не успеваем мы проскакать шестисот ярдов, как почва под ногами идет ходуном, будто мы вновь очутились на палубе корабля. Мне в спину словно саданули боевым молотом, и я лишь каким-то чудом удерживаюсь в седле. Позади грохочет так, что у меня вот-вот лопнет голова, корчась от боли, я зажимаю уши. Замерли, растопырив ноги, кони, испуганно ржут, вращая налитыми кровью глазами. Я оглядываюсь: слетевший с лошади парижанин поднимается с земли, держась за бок, лицо побагровело, плащ разорван. Здание арсенала медленно вспухает, из проломов в стенах бьют языки пламени, и оттого мне кажется, что из-под земли встает, упираясь головою в небо, гигантский дракон. На побережье Ла-Манша будто проснулся действующий вулкан, еще один в дополнение к тем шестистам, что уже уродуют лик континентов. Столб пламени и дыма вырастает до небес, заставляя весь город содрогнуться в ужасе, а рев и грохот так чудовищны, что воспринимаются уже не ушами, а всем телом.

Наконец почва перестает трястись, и застывший в ужасе Саутгемптон расцветает пламенем многочисленных пожаров. Отовсюду доносятся панические крики и призывы о помощи, тревожно звонят церковные колокола, душераздирающе воют собаки, жалобно мычат коровы. Истошно кукарекают петухи, обманутые вставшим над городом заревом, бушующее пламя расцветило улицы всеми оттенками багрового. Я еду в самом центре этого ада, даже не пытаясь сдержать довольной улыбки. По всему выходит, что Рождество в этом году удалось.

Выехав за город, мы останавливаемся.

– И что теперь? – горько спрашивает наваррец. – Ну, подожгли мы хранилище корабельного леса, уничтожили арсенал с запасами оружия на целую армию, но цели-то своей так и не достигли!

– Наверняка нас запомнил кто-то из солдат, которые охраняли арсенал или хранилище древесины, – сдержанно замечает Жюль де Фюи. – Вряд ли мы смогли перебить всех, наверняка кто-то спрятался в темноте. В город нам возвращаться нельзя.

– Да и купец не рискнет выехать в таком-то кавардаке, – глубокомысленно отзывается Лотарингский Малыш. – Кто знает, сколько времени нам придется провести в засаде, подстерегая караван!

Выслушав всех, шевалье де Кардига неожиданно улыбается.

– Я что, сказал что-то смешное? – сдвигает брови гасконец.

– Дело в том, – отвечает командир, – что купец, которого мы должны будем пощупать, нынешним вечером втайне ото всех выехал из Саутгемптона в Лондон.

– Так почему же мы, вместо того чтобы устроить засаду, занялись черт знает чем? – зло выкрикивает гасконец.

– Мы успеваем на встречу, сьер Габриэль, – вмешиваюсь я в разговор.

– Успеваем, как же! – каркает тот, перекосив рот. – Да мы не знаем, по какой из трех дорог ушел купец!

– Выберем любую, и дело с концом, – предлагает Жюль. – Неплохой шанс, один из трех!

– Шансов у нас значительно больше, – мягко прерываю я сьера де Фюи. – Ведь каравану придется пойти по самой плохой дороге, вброд через реку, а такой путь выбирают последним.

– Придется пойти, – медленно повторяет Малыш. – Но почему?

– Стоп! – выкрикивает наваррец, выставив перед собой руку. – Кажется, я догадался.

Сьер Габриэль озадаченно глядит на меня, словно впервые оценив по достоинству, а затем поворачивается к командиру.

– Я не удивлюсь, шевалье де Кардига, если это была его собственная идея, – бросает он с ухмылкой.

– Так оно и есть, – кивает командир.

– Не надо ничего говорить, – возмущенно фыркает парижанин. – Дайте мне самому подумать!

Наморщив лоб, Жюль с минуту размышляет, а когда парижанин поднимает голову, глаза его светятся неподдельным весельем.

– То-то я погляжу, когда ты вернулся в гостиницу, от тебя попахивало дымом. Я еще подумал, как здорово ты подкоптился!

– Да о чем вы говорите? – с досадой восклицает Малыш. – При чем здесь какой-то дым?

– Сьер де Фюи желает сказать, – ровным голосом произносит командир, – что наш юный друг питает нездоровую страсть ко всему, что горит и взрывается. Ну, не дошло еще?

Малыш решительно мотает головой и смотрит на меня с каким-то детским любопытством.

– Шевалье де Армуаз попросту сжег два моста через реку, оставив один-единственный путь, по которому смогут пройти фургоны нашего купца! – с апломбом объявляет парижанин, тут же залившись довольным смехом.

– Да когда он все успевает?! – хлопает себя по бедрам стрелок. – Чертовщина какая-то!

И вовсе не чертовщина, просто я, дитя двадцать первого века, ценю каждую минуту своего времени. Только тот, кто напрягает все силы до крайней степени, не разрешая себе толком выспаться и отдохнуть, может добиться чего-то в жизни. Вслух я этого, разумеется, не произношу, не люблю громких слов.

– Вдоволь наговорились? – нетерпеливо спрашивает шевалье де Кардига. – Тогда вперед!

Но перед тем как тронуться в путь, каждый дружески хлопает меня по плечу, а Малыш, не чинясь, крепко стискивает в объятиях. Вот такие они, французы, искренние и чуткие люди, в отличие от холодных, бездушных англичан.

Дорога вползает на холм, с вершины мы, не сговариваясь, оглядываемся на Саутгемптон. Город, подожженный сразу с двух концов, пылает, рушатся охваченные пламенем дома, страшно кричат заживо сгорающие люди и животные. Я холодно киваю, мысленно вычеркивая из длинного списка одну маленькую строчку.

– Считайте, что Крымскую войну я вам простил, – тихо говорю я по-русски. – За разрушенный Севастополь вы со мной в расчете. Но и только.

Глава 3

Как метко заметил один умный человек, воровство – самый выгодный способ приобретения собственности. Затрат, почитай, никаких, а цель достигнута. Грешат тайным, а ровно открытым хищением чужой жизни и собственности многие звери и птицы, а для человека это вообще одно из самых любимых развлечений. Лихие люди облюбовали широкие дороги и лесные проселки, оседлали верблюдов и обзавелись кораблями с Веселым Роджером на мачте. Куда бы ни ступила нога купца, туда сразу же обратит своя хищный взор и грабитель.

Торговцы тоже в курсе, что на них объявлена охота, дураки в купцах долго не держатся. Вот почему работники прилавка нанимают для сбережения нажитых богатств охрану, правда, по всегдашней торгашеской привычке сэкономить, брать стараются числом поболе, ценою подешевле. Мол, если пятеро мордоворотов обходятся в ту же сумму, как один профессионал, тут и думать не о чем. На самом деле разницу, конечно же, понимают, но утешают себя всегдашним упованьем: может быть, все обойдется. Если как следует поразмыслить, что может грозить почтенному человеку в относительно цивилизованных местах? А если и высунутся из кустов два десятка крестьян с вилами и топорами, то едва лишь разглядят нанятых молодцов, тут же в страхе попрячутся обратно.

– И не просто нырнут в кусты, а полетят, сверкая пятками, – мысленно добавляю я, разглядывая охрану доброго мастера Шорби. Как поведал мой ирландский «земляк», купцу удалось нанять бывших солдат, которые после службы решили осесть в окрестностях столицы. И ему удобно, и им хорошо. У нанятых им вояк такие выразительные физиономии, что мне хочется незаметно перекреститься. Правильно говорят, что Бог шельму метит. Мне кажется, нет ни одного порока, что не отражался бы на их лицах. Любому из них я, не раздумывая, вкатил бы десять лет урановых рудников.

Эти воины возвращаются домой из Франции, где провели последние несколько лет. Помимо многочисленных шрамов, везут с собой тяжелые кошельки, будет на что устроиться, прикупить домишко с огородиком, а то и таверну. Что еще надо для счастья отставному ветерану, который все последние годы грабил, убивал и насиловал галлов? А раз уж все равно по пути, то почему бы и не подзаработать напоследок? Сопровождать обозы и караваны – работа насквозь знакомая, сотни миль пройдено по французским дорогам, все давно изучено до мелочей.

Лошади у солдат хоть и беспородные, зато крепкие, широкие в груди. На окружающий мир жеребцы косятся с отвращением, похоже, им надоело шататься по окрестностям от одного сожженного моста к другому. Весь караван – это четыре крепких фургона, битком набитых купеческими вещами, да скрипучая телега, куда погрузили награбленное добро солдаты. Если не знать, что богатый негоциант решил перебраться в столицу, прихватив все честно нажитое добро, то будешь долго дивиться, отчего фургоны сопровождают аж полтора десятка воинов с копьями и боевыми топорами. Лица солдат угрюмые, из-под насупленных бровей посверкивают красные огоньки глаз, половина из них щеголяет густыми разбойничьими бородами, зато оружие у всех начищено до блеска. Тяжелые панцири и кольчуги хороши, но одеты в них только трое, остальные, похоже, сбросили свое добро в телегу.

Мол, если будет битва, вот тогда и наденем, чего опасаться в родной Англии, когда вдали еще виднеется верхушка городского собора? А пожар еще не повод для паники, огонь есть огонь, с ним шутки плохи. На далекие столбы дыма воины поглядывают равнодушно, не наше горит, да и ладно. Поеживаясь от порывов свежего ветра, всадники кутаются в теплые плащи. Впереди купеческого обоза скачут трое, один из них, коренастый бородач, внимательно разглядывает кусты и деревья, растущие по обочинам. Такого с наскока не возьмешь, ишь как шарит по сторонам налитыми кровью глазами. Даже шлем не снимает, не то что остальные олухи.

Не рыцарь, ясно, те до охраны купцов не опустятся, но человек бывалый, такого врасплох не застанешь. Наверняка сержант, надежная опора любого командира, доспехи и меч у него очень даже неплохи. Так уж сложилась жизнь, что уйма французского оружия досталась английским йоменам. Раньше бы им за всю жизнь не скопить на такое сокровище, а после победных боев британцы собирали оружие на халяву, телегами вывозили рыцарские доспехи галлов, их блистающие мечи, булавы и секиры.

Правда, в последнее время счастье отвернулось от англичан, потому как завелась у французов ведьма страшной силы. Дунет она, плюнет, и воинское счастье англичан утекает, как вода сквозь решето. Гонят их французы в шею, разбивают любые армии, что британцы выставляют против колдуньи. И сама-то, главное, молодая, даже подумать страшно, что ей пришлось совершить, дабы дьявол такую силу дал. Войсковые священники рассказывают, будто всех пленных англичан Жанна приносит в жертву рогатому, лично вырезает сердца, цедит христианскую кровушку на алтари. Кто спросил, отчего это дьяволу так захотелось британской крови? А чьей же еще, остались ли на всем белом свете настоящие христиане, кроме англичан? Вот потому святой Георгий и взял остров под свою руку, что люди здесь чисты делами и помыслами. В жаркой Франции что ни провинция, то новая ересь, а все оттого, что зажрались галлы, забыли о Боге. Вот и вызвали невесть откуда ведьму себе в помощь!

Как ни стараются британские священники, но ни крестные ходы, ни звон колоколов не помогают справиться с дьявольским отродьем. Все войско знает, что лучший английский лучник сэр Тома де Энен всадил серебряную стрелу прямо в черное сердце колдуньи, да все без толку, та даже не заметила! Вот и тянутся потихоньку ветераны домой, на остров, ссылаясь на старые раны, что ноют все сильнее.

Лежать на раскисшей земле неуютно и зябко, несмотря на охапку подложенных веток, вся одежда на мне промокла насквозь. Тусклый диск солнца еле заметен, небо затянуто хмурыми облаками. Похоже, вот-вот начнется дождь, уже в третий раз за последние пару часов. Влажный ветер с силой раскачивает верхушки деревьев, те устало машут ветвями. Я внимательно разглядываю проезжающих мимо людей. Вовремя же они появились, еще немного, и из Саутгемптона во все стороны хлынут погорельцы, забьют дороги, устроив страшную толчею и давку.

Так, не отвлекаться! Трое едут впереди, трое позади, остальные по бокам. Всего, стало быть, полтора десятка. Вдобавок у купца с собой десяток крепких слуг, итого получается двадцать пять человек. Многовато для нас пятерых, но, как говорят гасконцы, смелость города берет.

Караван подползает к началу подъема, с этого места дорога плавно идет вверх, к гребню холма. Ковшиком приложив руки ко рту, я издаю странный полусвист, полукрик. Как объяснил сьер Габриэль, неоднократно бывавший в Англии, подобные удивительным звуки производит какая-то местная птаха, и у охраны, услышавшей их, не должно возникнуть никаких подозрений. Как и пообещал гасконец, англичане не обратили внимания на странные звуки. Вот дурни, любому сельскому ребенку известно, что птицы поют либо ранним утром, либо на закате, а из этих хоть бы один голову повернул, полюбопытствовал!

Едва отзвучала трель, как над гребнем холма появилась голова Лотарингского Малыша. Прищурившись, я различил даже дуло кулеврины. Едущий впереди коренастый бородач все так же зорко поглядывал по сторонам, и не успел его конь сделать пяти шагов, как с гребня холма донесся нарастающий топот. Завидев летящую галопом тройку всадников, сержант резко натянул поводья и вскинул правую руку. Его грудь расширилась, набирая воздух, и в тот же момент с гребня холма грохнула кулеврина Лотарингского Малыша.

Воины изумленно раскрыли рты, круглыми глазами уставились на обезглавленное тело сержанта, один начал тереть лицо, стряхивая брызги крови и мозга. Кулеврина – страшное оружие в умелых руках, и наш стрелок вновь ухитрился завалить одним выстрелом сразу двоих англичан! Я хищно оскалил зубы, наводи арбалет в спину одного из охранников, сухо щелкнула тетива, отправляя в короткий полет арбалетный болт, и тут францисканцы поравнялись с караваном. Сьер Габриэль и парижанин с разгону метнули копья, шевалье де Кардига молниеносно взмахнул мечом, не задерживаясь, троица пронеслась дальше, рубя в капусту оторопевших от неожиданности британцев.

Я мельком глянул на шесть неподвижных тел, щедро орошающих дорожную грязь потоками алой крови, и вскинул следующий арбалет, выбирая цель повкуснее. Какой же все-таки молодец сьер Габриэль! Пока я подрывал арсенал, гасконец успел выбрать для нас тройку механических луков, не забыв прихватить к ним две связки арбалетных болтов. Профессионал войны, и больше тут ничего не скажешь. Щелкнула тетива третьего, последнего арбалета, вынося из седла очередного британца, я подхватил копье и кинулся к месту боя.

Все-таки простые солдаты не ровня опытным рыцарям, особенно в таких вот скоротечных схватках. Длинный английский лук – оружие пешего воина, с коня из него не выстрелишь. Тем более что с натянутой тетивой луки не хранят, от этого они портятся, да и тетива выходит из строя. Но кто бы дал британцам время спешиться и вооружиться луками? Оглушительно звенела сталь, англичане растерянно перекрикивались, чертыхались и взывали к Богу, но тот, разумеется, не помог.

Я ограничился тем, что наблюдал за схваткой со стороны, не вмешиваясь, все-таки конная рубка – неподходящее место для пешего. Лишь однажды, когда какой-то хитрец с крыши фургона попытался ударить в спину Жюля де Фюи, я изо всех сил метнул копье. Выронив тяжелый топор, неудачник свалился прямо под ноги истошно ржущих коней. Вновь грохнула кулеврина, вынося очередного англичанина из седла, на том бой и закончился.

Я восхищенно помотал головой. Для меня просто загадка, каким образом Малыш ухитряется так быстро перезаряжать свою пукалку.

То и дело проваливаясь в грязь чуть ли не по колено, я пошел вдоль фургонов, тщательно пересчитывая трупы. С караваном было покончено. Жюль, спешившись, ходил от тела к телу, длинным кинжалом перехватывая глотки покойникам. Как мы заранее решили, не должно было остаться в живых ни одного британца, ведь у приличных людей считается дурным тоном, когда кто-то из выживших с криком начинает хватать тебя за шиворот в людном месте. У тела обезглавленного сержанта парижанин на секунду замешкался и с тяжелым вздохом пошел дальше. Да, огнестрельное оружия пятнадцатого века – вещь страшная, и коли уж ты ухитрился попасть из кулеврины в человека, то раны он получает никак не совместимые с жизнью.

Из первого фургона сьер Габриэль за шкирку выволок невысокого упитанного блондина в роскошной черной куртке и узких, в обтяжку, штанах.

Господин Шорби растерянно оглядел нас и, зацепившись взглядом за мое лицо, истерически взвизгнул:

– Как это следует понимать? Вы же нанимались ко мне в охрану!

– Понимать это следует так, господин купец, – по-волчьи ухмыльнулся наваррец. – Нам очень нужно ваше золото. Где вы его прячете?

Наивный торговец упрямо сжал губы, словно это могло его спасти. Жизнь – штука жестокая, бывает, пытают и дворян, что уж говорить о простолюдинах!

– Нашел! – из третьего фургона выглянул сьер де Фюи, победно звеня увесистыми мешочками. – Тут с избытком хватит на все, что мы собирались купить!

Купец тонко вскрикнул, его пухлые руки прижались к груди, словно пытаясь задержать тонкую красную струйку. Он что-то жалобно простонал, ноги подогнулись, с громким всплеском тело рухнуло в жидкую грязь. Наваррец деловито вытер кинжал о роскошную куртку покойника и равнодушно отвернулся.

– И на оружие хватит? – холодно спросил шевалье де Кардига.

Как ни удивительно, лицо командира даже не покраснело, словно короткий бой не успел его разогреть. Для воина, который привык сражаться в полной броне часами, пятиминутная схватка – пустяк.

– На любое оружие, какое только захотите.

– Прекрасно.

Шевалье де Кардига спешился, подхватив клинок сержанта, повертел им перед собой, пару раз взмахнул в воздухе и довольно хмыкнул:

– А меч неплох, признаю.

– По сравнению с тем куском железа, что ты таскал, любой меч покажется Эскалибуром, – задумчиво отозвался гасконец, внимательно разглядывая еще один клинок, поднятый с земли.

Он подошел к одному из трупов и ткнул его мечом, проследив, на какую глубину лезвие вошло в тело, коротко взмахнув, без труда отсек сначала одну, а затем и другую руку. Лицо сьера Габриэля посветлело, он довольно потер сухие ладони и бодро сказал:

– Черт возьми, это мы удачно попали! Давайте-ка внимательнее познакомимся с прочим барахлом, которое эти подонки вывезли из нашей благословенной Франции.

Сталкиваясь плечами, мы бросились к последней телеге. Нетерпеливо сверкнули клинки, затрещала распоротая дерюга, полетело в грязь какое-то тряпье, наваленное сверху, и тут, наконец в самой глубине блеснула сталь. Мы затаили дыхание, благоговейно перебирая наше – да, уже наше! – оружие. Все-таки истинная любовь, живущая в сердце каждого настоящего мужчины, – это любовь к оружию. Любовь к Родине, женщине, родителям и прочему, разумеется, тоже имеет место, но уже после. Понятно, что оружие не самоцель, это всего лишь средство подтвердить свои притязания, защитить место, которое ты занимаешь в мире, оборонить от нападок свою честь.

Вот вам вся правда как она есть. И беды грозят любой стране, где по каким-то якобы высшим соображениям мужчин лишают права на оружие. И как бы ни старались в мое время отучить мужчин от опасных игрушек, я предсказываю, что ничего у наших политиков не выйдет. Волка не научишь питаться брюквой, а настоящий мужчина всегда предпочтет женщине оружие. Се ля ви, как говорят у нас в России.

Уже через несколько минут мы гордо щеголяли в новых доспехах, пояса у всех приятно оттягивало родное, французское оружие, вдобавок мы навьючили на трофейных лошадей все, что только смогли. Пора было уходить.

Как и положено настоящему командиру, шевалье де Кардига опомнился первым.

– В седло, – скомандовал он.

Я покосился на Лотарингского Малыша. Тот выглядел совершенно счастливым, на широком костистом лице застыла ошалелая улыбка, кончики усом чуть ли не вертикально торчали вверх. Я пощелкал пальцами перед его лицом, но стрелок даже глазом на моргнул. Порой сущей малости бывает достаточное чтобы человек ощутил эйфорию, вот и Малыш аккурат перед тем, как впасть в транс, нашел в одном из захваченных фургонов пару кулеврин да несколько пистолетов. Думаю, сейчас он в цветах и красках представляет, как палит почем зря во все стороны, каждым выстрелом укладывая по двое, а то и по трое англичан. Интересно, как бы повел себя Малыш, обнаружив в захваченном караване пушку?

Отъехав на четверть мили, мы свернули с дороги направо, пустив коней по каменистой пустоши на восток, в сторону Лондона. Из дурно одетых и плохо вооруженных наемников мы разом превратились в группу дворян, путешествующих по своим собственным, никого не касающимся делам. Сейчас для нас самое главное – как можно быстрее покинуть окрестности Саутгемптона, чтобы никто не смог повесить на нас это нападение. Как только разгромленный караван найдут, повсюду начнут рыскать вооруженные до зубов отряды, ведь на южном побережье Англии давненько уж не было настолько крупных и дерзких ограблений. Несмотря на дотла сожженный город, британцы обязательно объявят охоту на дерзких разбойников. И как бы ни были мы сильны и обучены, с сотней англичан зараз нам ни за что не справиться.

– Вот так и призадумаешься невольно, а тем ли делом ты занимался всю жизнь, – крикнул мне парижанин, отворачивая лицо от ветра.

– На нашей стороне правда, вот и повезло! – крикнул ему наваррец, скачущий с другой стороны.

– Как новичкам в кости! – хохотнул Лотарингский Малыш.

Шлем он снял, под тусклыми лучами солнца, выглянувшего из просвета в облаках, его лысина засияла и празднично заискрилась. Поводья вьючной лошади стрелок накинул на луку седла и время от времени косился, проверяя, не отстала ли она. Ведь трофейная животина безропотно несла на широкой спине порох, весь запас найденного им свинца да еще целую кучу всякой хозяйственной утвари, что должна серьезно облегчить наше путешествие.

Я окинул взглядом скачущих воинов, отметив, как нее все-таки преображают мужчин достойные доспехи и оружие. Ранее, даже не осознавая этого, французы невольно горбились, в глубине души стыдясь убогости своего вида. Теперь же галлы выглядели настоящими орлами, а мир озирали, гордо расправив плечи и надменно задрав подбородки.

Словно прочитав мои мысли, сьер Габриэль крикнул командиру:

– На первой же конской ярмарке подберу достойного жеребца, а то и двух!

Шевалье де Кардига вздохнул, лицо его мечтательно затуманилось. Для рыцаря породистый жеребец почти то же самое, что и достойный клинок. Подобных коней дворяне, бывает, хоронят со всеми почестями, невзирая на робкие протесты священников. Вот ответьте, какой толк с простолюдина? Правильно, никакого, но отчего-то крестьянину положено покоиться на кладбище, а породистый жеребец такого права не имеет. Но ведь он стоит гораздо дороже целой деревни сервов и не только умчит рыцаря в битву, но еще и с поля боя сам вынесет. Так что тут и обсуждать нечего!

Через неделю мы мирно завтракали в небольшом трактире на въезде в Кингстон. День выдался на славу, на небе ни облачка, яркое солнце палило так, словно на дворе не январь, а март. В такую погоду коты оккупируют все заборы и восседают на них, зажмурив глаза, а собаки с ошалелым видом лежат где-нибудь в тенечке, вывалив длинные языки.

– Наелись наконец? – без особой надежды спросил шевалье де Кардига.

Мы дружно замотали головами, а Жюль деликатно заметил, что заказанный нами поросенок еще на поспел. И вообще, мы не какие-то там бродяги, чтобы трусливо убегать, даже не встретившись лицом к лицу с противником. Командир улыбнулся. Парижанин вещал с таким серьезным видом, словно встреча нам предстояла по меньшей мере с драконом. Поскрипывая новенькими сапогами, Жюль прогулялся к очагу, где подрумянивался заказанный нами свин, и во весь голос распорядился вращать вертел равномернее. Не теряя ни минуты даром, он наклонился к ушку пухлой молоденькой служанки и шепнул ей что-то такое, отчего девица вмиг порозовела. Малыш пихнул меня в бок, я широко ухмыльнулся. Если человек родился бабником, его до старости не переделать, такая уж у него карма.

Командир и сьер Габриэль, не обращая внимания на маневры Жюля, потягивали вино, что-то тихо обсуждая. Я опустил веки, скрывая вспыхнувшее пламя глаз, глубоко задышал, пытаясь успокоить забившееся сердце. Для меня разговор нашего командования – секрет Полишинеля. Еще несколько дней, и мы окажемся в Лондоне. Поглядев, на что способны мои спутники, я ни секунды не сомневаюсь в том, что герцога Карла Орлеанского мы выкрадем так споро, что англичане очухаются лишь тогда, когда пленник уже пересечет Ла-Манш.

Стараясь проделать все как можно незаметнее, я вновь оглядываю французов. Ну и ситуация! Один из пяти собравшихся здесь францисканцев должен убить герцога, чтобы тот не попал во Францию. Тут все более-менее ясно, этот человек – я. Еще один из нас, как уверяет шевалье де Кардига, предатель, но кто он – пока загадка. А третий из нашей дружной компании должен проследить за тем, чтобы я выполнил тайный приказ короля и отправил Орлеанца на тот свет. Подозреваю, что вскоре после этого контролер попытается меня убить, и, как мне кажется, я догадываюсь, кто он. Всю дорогу сьер Габриэль внимательно присматривается ко мне, я постоянно ощущаю его неусыпный интерес. Временами, когда гасконец думает, что я не замечаю его взгляда, в его зрачках мелькают красные искры.

Краем глаза я внимательно разглядываю сьера Габриэля, стараясь обнаружить его слабые стороны. Высокий и худой, он весь перевит железными мышцами, в бою движется молниеносно, нанося сокрушительные удары. Веки держит полуприкрытыми, но замечает все, что происходит вокруг, иногда мне кажется, что на затылке у гасконца имеется еще одна пара глаз. Вывод неутешителен: в открытой схватке мне с ним ни за что не справиться, выжить поможет только хитрость, какой-нибудь необычный, невиданный им трюк. Так что же, готов ли я убить отца Жанны? Нет, не готов, но что мне делать, ума не приложу. Посмотрим по обстановке.

Снаружи доносятся стук колес подъезжающей кареты и топот копыт. Чей-то зычный голос объявляет привал, радостно гомонят люди, заглушая лошадиное ржание. Дверь трактира распахивается, в сопровождении слуги входит невысокий дворянин с крысиным личиком, расфуфыренный по последней придворной моде, по виду типичный казнокрад, как я их себе представляю.

Глядя, как суетится вокруг гостя трактирщик, Малыш все выше задирает брови и, поймав за рукав служанку, басит:

– Кто это к нам пожаловал?

– Очень важная персона! – частит та вполголоса, косясь на прибывшего дворянина с явным интересом. – Каждый месяц он проезжает мимо нас, перевозит уйму денег. За все платит щедро, не торгуясь, а сам такой лапочка!

Мечтательно вздохнув, девушка улетает на кухню, я кидаю взгляд на «лапочку», тот неторопливо потягивает вино из высокого серебряного кубка. Слуга, задрав нос, что-то важно втолковывает трактирщику, покачивая у него перед лицом указательным пальцем, пузан подобострастно кивает. Малыш на минуту прилипает к окну, а когда возвращается за стол, глаза его горят азартом.

– Вы слышали, командир? – негромко бросает он.

– Да.

– С ним всего семеро, если не считать кучера и слугу.

– Мы здесь не за тем, чтобы грабить всех подряд, – тихо напоминает шевалье де Кардига. – Денег у нас достаточно, к тому же король ждет, когда мы выполним его приказ.

Жюль, который мигом оторвался от служанки, едва лишь в воздухе запахло легкими деньгами, вполголоса замечает:

– Лишнее золото нам совсем не помешает, тем более что и дело-то плевое. Догоним их на пустынной дороге, а трупы свалим в кусты.

Шевалье де Кардига глядит на гасконца, сьер Габриэль безразлично пожимает плечами, мол, ты главный, вот и решай.

– А что скажет шевалье де Армуаз? – спрашивает командир.

– Чем больший ущерб мы нанесем британцам на их земле, тем меньше врагов пожалует к нам во Францию, – отвечаю я, не задумываясь.

– Браво! – восклицает парижанин. – Я люблю его как брата!

– Так тому и быть! – подводит итог шевалье де Кардига.

Жизнь устроена так, что никогда не знаешь, что последует за твоим поступком. Решение командира привело к гибели нашей группы, зато я смог увидеть лица наших истинных врагов. Могли ли мы подумать, пока седлали коней и пускались в погоню за каретой с деньгами, что ненужное в общем-то ограбление станет первым звеном в цепочке событий, которые в последующем изменят весь ход Столетней войны? Но обо всем по порядку.

Внезапное нападение обеспечивает половину успеха, особенно если на твоей стороне орудуют профессионалы войны подобного уровня. Солдат мы смяли быстро, кучера и лакея вообще смешно упоминать, достойное сопротивление оказал лишь широкоплечий воин с суровым лицом, который держался рядом с каретой. На пятом обмене ударами клинок командира рассек ему голову вместе со шлемом, на том бой закончился, не продлившись и двух минут.

Едва мы успели спешиться, как дверца кареты распахнулась, выпрыгнувший изнутри лакей в ливрее длинными прыжками помчался к густым кустам, растущим на обочине дороги. Жюль взвесил в руке копье и, коротко выдохнув, отправил его в полет. Кусты затрещали, с соседнего дерева взлетела ворона, вспугнутая предсмертным криком. Недовольно каркая, птица тут же исчезла из вида.

Подскочивший Малыш выволок из кареты разодетого в пух и прах дворянина, тот попытался была вытащить меч, но стрелок сорвал с него ножны вместе с клинком и отбросил в сторону. Нырнувший в карету Жюль пару минут там чем-то загадочно шуршал, а когда появился, то в правой руке сжимал запечатанное письмо, а в левой – увесистый кошель. Заметьте, не сундук, не мешок, а всего лишь кошель! Поймав наши изумленные взгляды, парижанин виновато пожал плечами.

– И это вся добыча? – удивился шевалье де Кардига.

Он взвесил на руке кошель, презрительно хмыкнув, сунул добычу нетерпеливо сопевшему Жюлю. Тот запустил руку внутрь, несколько секунд чем-то звенел, затем достал золотую монету.

– Я думал, что там драгоценные камни, – разочарованно протянул он. – А там всего лишь золото, примерно на сотню ливров.

– Похоже, грабить купцов намного прибыльнее, – на весь лес пробурчал Лотарингский Малыш, и мы смущенно переглянулись.

В любой компании обязательно найдется человек, который вслух ляпнет то, о чем прочие давно уже догадались и помалкивают в тряпочку лишь из присущей им деликатности.

– Кто вы такие и что себе позволяете? Да знаете ли вы, с кем связались? – возопил англичанин, заметив нашу растерянность.

Малыш, недовольно засопев, ухватил его за горло и неохотно разжал пальцы лишь тогда, когда тот начал закатывать глаза.

– Черт знает что! – зло пробормотал шевалье де Кардига, срывая печати с найденного письма.

Едва он начал читать, как тут же прервался и зачарованно прикипел взглядом к сургучным печатям, изучая каждую так внимательно, словно от нее зависела его жизнь. Затем очень медленно, будто проговаривая каждую букву про себя, командир прочел найденное письмо, закончив, сунул лист сьеру Габриэлю, а сам уставился на нашего пленника. Нехорошо уставился, даже во время схватки я не видел у него подобного пугающего взгляда. Закончив читать, гасконец передал письмо Жюлю, тот изумленно присвистнул, пробежав текст глазами, и протянул листок Малышу. Стрелок, покраснев, покосился на меня, а я смущенно улыбнулся и независимо пожал плечами. Ну не умею я читать по-английски, научиться не было ни времени, ни желания, а потому пусть нам объяснят, в чем тут дело.

Под взглядом командира пленный, начавший было приходить в себя, ежится, пугливо отводит взгляд в сторону, испуганно жмется к карете.

– Слушай меня внимательно, – негромко говорит шевалье де Кардига, обращаясь к англичанину. – Мне надо знать, кому ты вез послание. Понял?

– Только не убивайте!

– Не убьем, – обещает командир. – Во всяком случае, сразу. Сначала долго будем пытать, жечь огнем, резать ремни из брюха и тянуть кишки. Если только…

– Если что?

– Если откровенно не расскажешь, кому и куда ты вез послание.

– Если расскажу, моей службе придет конец! – голосит дворянин. – Моя семья пойдет по миру, от нас отвернутся родственники и друзья!

– Боишься за семью, – холодно замечает шевалье де Кардига. – Это похвально. А я-то считал британцев настоящими животными, грубыми и бесчувственными. Оказывается, зря.

Мы все дружно киваем, выказывая удивление.

– Ну так что? – в голосе командира я слышу нетерпение. – Что-то ты совсем поскучнел. Пора, похоже, начать отрезать тебе по одному пальцу зараз, скажешь мне, когда хватит. И знай, что все мы – французы, патриоты нашей родины. Если для блага Франции нам придется тебя убить, как твоих слуг и охрану, мы с легким сердцем пойдем на это.

Англичанин пару минут молчит, горестно свесив голову, затем, собравшись с духом, шепчет:

– Я ехал в усадьбу «Белый вол», что расположена в окрестностях Мальмсбери, графство Уилтшир. Письмо предназначено для сэра Родерика Флаймса.

– Есть ли условные слова для встречи?

– Не знаю, я должен был передать деньги и письмо, всем остальным занимался лейтенант де Лунжи.

– Тот детина, что ехал во главе отряда? – для чего-то уточняет капитан.

Пленник суетливо кивает. Увы, допросить покойного лейтенанта сможет только апостол Петр, да и то лишь в том невероятном случае, если британца по какой-то ошибке проворонят черти. Шевалье де Кардига с минуту молча смотрит пленнику в лицо, англичанин то отводит в сторону расширенные от страха глаза, то вновь искательно заглядывает в лицо командиру.

Сьер Габриэль прерывает гнетущую тишину.

– По-моему, дело ясное. Разрешите, я отведу его на прогулку? – деловито спрашивает он.

– Давай.

Цепко ухватив пленника за ворот, гасконец оттаскивает его в лес. Крысиное личико англичанина бледнеет, он идет, еле переставляя ноги. Из кустов раздается предсмертный стон, но шевалье де Кардига уже забыл о британце, голос командира гремит сталью:

– Оттащить трупы с дороги, лошадей и карету отвести поглубже в лес. Затем мы немедля выезжаем в Мальмсбери.

Что-то в происшедшем царапает меня, словно перед глазами мелькнула какая-то важная деталь, а я ее не заметил. Я напрягаю голову, но так и не понимаю, что именно меня насторожило, и, махнув рукой, решаю, что разберусь во всем позже, сейчас не до того. Я открываю рот, чтобы узнать, что за чертовщина здесь происходит, но тут Жюль в двух словах все разъясняет. Ошалело кивнув, я принимаюсь за работу. Не проходит и получаса, как дорога становится чистой, и ничего не говорит о том, что совсем недавно тут произошло смертоубийство.

Безжалостно настегивая коней, мы несемся по направлению к Мальмсбери, я же все повторяю про себя строчки перехваченного письма, которое нам с Малышом прочел-таки сьер Габриэль.

«Мы, Божьей милостью герцог Хамфри Глочестер, лорд-протектор английского королевства и защитник короны, повелеваем, чтобы по поручении сего вы, сэр Флаймс, немедленно выехали во Францию во главе приданного отряда и решили наконец проблему "Буржского царька" теми методами, кои сочтете наиболее подходящими. Срок вам отпускаю в десять недель с момента получения сего послания».

Отныне забыто все, что было нам поручено, а мы обязаны сломя голову нестись туда, где ждут это послание будущие убийцы короля Франции Карла VII. Поступи мы иначе, и это совершенно справедливо будет воспринято как предательство и государственная измена. Герцогу Карлу Орлеанскому придется немного подождать обещанной помощи, поскучать в неволе, и я рад, что все так обернулось. По назойливым слухам, циркулирующим среди французской знати, в последние несколько лет Орлеанец не на шутку увлекся соколиной охотой, смазливыми придворными фрейлинами и любовными виршами, коих сочинили чуть ли не пятьсот. Поговаривают, что некоторые из них весьма и весьма удались, и герцог всерьез подумывает издать книгу. Так что пусть вельможа и дальше томится в английском плену, целее будет. И без него во французском королевстве хватает заговоров, интриг и прочей неразберихи.

Тусклое британское солнце вот-вот укроется за верхушками деревьев, воздух свеж, под ногами хлюпает грязь вперемешку с полусгнившими листьями. С запада наползает черная туча, медленно, но точно, словно асфальтовый каток.

– Через полчаса хлынет ливень, – уверенно басит Малыш.

– Замечательно, – отзываюсь я. – Дождь – хорошая примета.

– Робер, – Малыш колеблется, не решаясь что-то сказать, бросает по сторонам быстрый взгляд, словно подозревая, будто мрачные стволы деревьев, подпирающие низкое небо, способны нас подслушать. – У меня отчего-то плохое предчувствие.

– Сожрал перед сном какую-нибудь британскую гадость вроде пудинга и запил ее темным элем? – уточняю я, в сотый раз проверяя, легко ли выходит из ножен кинжал, что я ношу на правом предплечье. – Что ж вы как дети малые, все в рот тащите?

– Пудинг, – мечтательно тянет Жюль, который притаился за соседним деревом. – Это вещь! Хотя я бы сейчас и от копченого окорока не отказался.

– Губа не дура, – фыркаю я, подсыпая свежий порох на полку пистолета, и говорю Малышу: – Если начнется какая заварушка, держись поближе ко мне.

– Зачем? – недоуменно косится верзила.

– Надо, – туманно отвечаю я.

Ну не будешь же объяснять, что рядом с ним намного безопаснее, чем без него.

– А ну тихо! – шипит командир, и мы возвращаемся к наблюдению.

На первый взгляд усадьба «Белый вол» ничем не отличается от прочих английских поместий. Высокий двухэтажный особняк в форме буквы «П» заботливо обнесен каменной оградой. Массивные ворота, обитые железными полосами, узкие окна-бойницы, тяжелые ставни, широко распахнутые по случаю светлого времени суток. Словом, типичный сельский дом дворянина средней руки. Если не знать точно, то сроду не подумаешь, что перед тобой находится база, где ведется подготовка убийц для французского короля и его семьи.

Слева от особняка стоит одноэтажный домик для слуг, рядом с ним – конюшня и кузница, справа, на некотором отдалении, расположена маленькая церквушка. Вот уже пару часов мы пристально наблюдаем за усадьбой, но так и не заметили ничего подозрительного.

– Что толку тянуть? – недовольно бурчит парижанин. – Если мы решили войти внутрь, то так и следует поступить.

В его словах есть определенный резон. Атаковать ночью, не зная ни расположения постов, ни схемы помещений – чистое безумие. Ляжем все, так и не выполнив задачи. Но выжидать и изучать нам особо некогда, англичан, побитых нами на дороге под Кингстоном, наверняка уже нашли и доложили куда надо. Того и гляди сюда двинется подкрепление, и мы из охотников превратимся в дичь. Долго ли мы продержимся в незнакомой местности, если на облаву поднимут всю округу?

– Верно, – поддерживают Жюля гасконец и Малыш. – Раньше войдем, раньше выйдем.

– Что ж, – решает шевалье де Кардига. – Так тому и быть. Задача ясна?

– Чего уж тут неясного, – отзывается парижанин. – После того как вы начнете, мы убиваем всех, кто сопротивляется, а здание поджигаем. Вы с Малышом идете вперед, на второй этаж, я – по первому этажу направо, сьер Габриэль – налево. Робер остается в главном холле, страхует нас от разных неожиданностей. Когда покончим со всеми, встречаемся во дворе, перед входом в усадьбу.

Командир оглядывает нас испытующе и громко произносит:

– Их гораздо больше, чем нас, но британцы не готовы к бою. А потому чем быстрее мы все проделаем, тем лучше. Главное – не дать им опомниться! Будут баррикадироваться в комнатах – не лезьте, пусть их. Наша задача – убить как можно больше, а потом сжечь все дотла. Из огня они вылезут сами, как миленькие.

Подавая пример, шевалье де Кардига садится на жеребца. Я прыгаю в седло, пристраиваюсь в хвост за Жюлем, лица моих спутников непривычно суровы, губы плотно сжаты. Впервые за месяц, проведенный в Англии, нам предстоит иметь дело с равными по силе воинами. Это не купеческий караван грабить или поджигать арсенал. Понятно, будут потери, и уже через какой-то час, когда все будет кончено, нас останется гораздо меньше. Но даже если все мы поляжем в тайном гнезде врага, то успеем захватить с собой на тот свет столько англичан, что сорвем их планы! Наша единственная надежда на успех – внезапность и дерзость.

Медленным шагом мы въезжаем в беспечно распахнутые ворота, выскочивший конюх всматривается из-под руки и, повернувшись к нам спиной, кричит что-то неразборчивое. Тут же на помощь ему выбегают двое подростков, кланяясь, подхватывают поводья. Главная дверь усадьбы распахивается, на крыльцо выплывает важный господин в расшитой серебром ливрее, с достоинством нагибает голову, обозначив поклон.

Гулкий голос господина в ливрее заполняет собой весь двор:

– Добро пожаловать в усадьбу «Белый вол», господа. Как вас представить хозяину дома?

– Сэр Джереми Хиггинс со спутниками, – надменно заявляет шевалье де Кардига.

Следом за этим то ли лакеем, то ли мажордомом мы входим в просторный высокий холл, ярко освещенный пламенем свечей. Помимо многочисленных канделябров на стенах под потолок подвешена гигантская люстра, на ней истекают воском не менее сотни свечей толщиной в мое предплечье.

– Как для бала приготовились, – вполголоса замечает Жюль.

– Прошу подождать, – церемонно объявляет наш проводник, перед тем как исчезнуть в одной из дверей.

Мы скидываем плащи, готовясь к предстоящей резне.

– По моей команде, – вполголоса напоминает командир.

Я машинально киваю, во рту сухо, ладони, напротив, вспотели, а сердце колотится, как сумасшедшее. Казалось бы, за четыре года можно привыкнуть к постоянной угрозе смерти, ан нет, не получается. Перед каждым боем я по-прежнему волнуюсь, как в первый раз.

Через несколько минут одна из дверей, ведущих в холл, распахивается, в сопровождении пары воинов твердым шагом входит высокий широкоплечий мужчина лет тридцати в сером камзоле.

– Сэр Родерик Флаймс? – сощурившись, спрашивает командир.

– А вы, я полагаю, сьер де Кардига? – не менее холодно интересуется британец и, воспользовавшись секундным замешательством нашего командира, вскидывает руку, до того заложенную за спину.

Грохочет выстрел, сэр Флаймс, отбросив в сторону отныне бесполезный пистолет, громко кричит:

– Ко мне!

Несколько дверей, ведущих в холл, распахиваются одновременно, оттуда, толкаясь, выбегают воины, много воинов, отчего тут сразу становится не протолкнуться. Страшно щелкают металлические тетивы, я падаю на пол, пропуская над головой смертоносный ливень арбалетных болтов, а когда вскакиваю с мечом в руке, то вижу, что битва нами безнадежно проиграна. К сэру Родерику Флаймсу, или как там его, пробиться невозможно, перед ним, надежно прикрывая щитами, стоят сразу трое латников. Судя по уверенной хватке, с которой те держат тяжелые секиры, и суровым, невыразительным лицам, это настоящие воины, не чета мне.

Арбалетчики отступают к стенам, из дверей, расталкивая их, выбираются все новые воины, в руках топоры и булавы. В спешке они цепляются кольчугами за механические луки стрелков, отчего в холле стоит угрожающий звон.

Я кидаю быстрый взгляд на пол, там бьются в агонии, постепенно затихая, три хорошо знакомых мне человека. Из развороченного пулей затылка командира щедро плещет кровь, а парижанина и Лотарингского Малыша англичане так утыкали арбалетными болтами, что оба напоминают ежей. Они мертвы, от арбалетного выстрела в упор не спасет никакая броня. Слева прижался к стене сьер Габриэль, пустые руки он поднял высоко над головой.

Я мельком удивляюсь тому, что гасконец так и не выхватил меча, сам же истошно кричу:

– Я сдаюсь, сдаюсь! Только не убивайте, они меня заставили!

Бряцает по каменным плитам холла меч, выпущенный из руки, на мгновение я скрещиваю руки на груди, но тут же вскидываю их высоко вверх. Суровые лица англичан расцветают презрительными улыбками, ни один из них не стал бы так унижаться перед врагом, а постарался достойно встретить смерть. Что за дикость бросать меч, когда ты еще можешь сражаться, на такое паскудство способны только трусливые лягушатники!

Сердце молотит так часто, что стук его сливается в непрерывный гул. Ближайший ко мне англичанин медленно, словно движется под водой, опускает орудие и делает шаг вперед. Рывком я вскидываю голову, впиваюсь взглядом в два округлых предмета размером с крупное яблоко, которые успел подбросить вверх. Вот они пролетают мимо люстры, пылающей сотней свечей, вспыхивают короткие огоньки фитилей, и гранаты, плавно вращаясь, начинают движение вниз. Прыгнув вперед, я хватаю британца и изо всех сил дергаю на себя, пытаясь его телом прикрыться от града смертоносных металлических осколков, что вот-вот прольется сверху.

Гранаты лопаются почти одновременно, в замкнутом пространстве холла взрывы звучат оглушающе, помещение немедленно заволакивает пылью и густым дымом. Шум вокруг стоит просто оглушающий, громко кричат умирающие и раненые, англичане стонут, проклинают и молят о помощи. Прикрывший меня воин мертв, я спихиваю труп в сторону, на четвереньках ползу к входной двери, а едва выскочив наружу, истошно кричу:

– Пожар! На помощь!

Мне вторят несколько британцев, которые вслед за мной вываливаются наружу. Я очумело мотаю головой, пытаясь восстановить ясность мысли, похоже, меня оглушило ударной волной. Мимо с ведрами пролетают несколько человек, щедро расплескивая воду на бегу, и тут же ныряют в густой дым, что валит уже и из окон. Пошатываясь, я встаю на ноги, в руке зажата последняя, третья бомба. Она побольше и помощнее двух предыдущих, я мог бы приберечь ее на крайний случай, но сейчас в моей груди бушует желание отомстить за павших товарищей. Я поджигаю фитиль от пылающего возле входной двери факела, бомба беззвучно пропадает в густом дыму, заполнившем холл.

Не дожидаясь взрыва, я изо всех сил спешу к конюхам, которые все еще держат в поводу наших коней. Судя по вытаращенным глазам, увидеть меня живым они никак не ожидали, коней уже успели мысленно продать, а деньги – пропить.

За спиной грохочет оглушительный взрыв, и конюхи, словно стая воробьев, прыскают в стороны. Я ухитряюсь запрыгнуть в седло своего жеребца, гаркаю сорванным голосом, и тот послушно переходит в галоп. Я уже проезжаю ворота, когда из боковых дверей усадьбы, хозяйственных пристроек и даже из конюшни начинают выбегать люди с оружием в руках, некоторые из них тут же бросаются к нашим скакунам и начинают усаживаться в седла. Я жмусь к конской шее, стараясь представить из себя как можно меньшую мишень. Как-то раз я уже получил арбалетный болт в спину, и уж поверьте, впечатления от этого презента остались самые гадостные. Я все пришпориваю и пришпориваю жеребца, но сзади доносится нарастающий топот. В панике я оглядываюсь, уже ощущая, как ребра разрубает сверкающее лезвие вражеского меча, но с облегчением узнаю сьера Габриэля.

– Быстрей, – кричит гасконец, то и дело оглядываясь назад. – Шевелись!

Он добавляет что-то еще, судя по мимике, явно нецензурное, но встречный ветер подхватывает его слова и уносит в сторону. Где-то далеко за спиной я слышу постепенно слабеющие крики, ржание лошадей и отрывистые команды.

– Торопись, зверюга! – шепчу я на ухо коню. – Не то останешься без хозяина.

Жеребец протестующе ржет, но все-таки прибавляет ход. В полной темноте мы петляем по пустынным дорогам больше часа, прежде чем убеждаемся в том, что окончательно оторвались от погони. Когда кони начинают уставать, мы пускаем их шагом. Едем молча, часто оглядываясь и прислушиваясь, разговаривать нам не о чем. Я отчетливо понимаю, что это – конец нашей миссии, но сам завести разговор не решаюсь. Теперь, после смерти командира, когда нас осталось только двое, нам поневоле придется вернуться обратно во Францию.

«Что ж, – говорю я себе по старой привычке во всем находить светлые стороны. – По крайней мере, мне не пришлось убивать ее отца».

Но я и сам чувствую, что звучит это слабо и недостойно. Если уж быть до конца честным, то я ведь так и не решил, что должен буду сделать, удайся наш план спасти герцога Карла Орлеанского. Отказаться от задания, нарушить приказ второй раз подряд – для меня верная смерть. Понятно, что все мы под Богом ходим, но на кого я оставлю Жанну? А если я убью герцога, то девушка навсегда будет для меняя потеряна. Куда ни кинь, всюду клин.

Уже глубоко за полночь под прикрытием какой-то скалы мы разбили лагерь. Под утро гасконец растолкал меня, а сам повалился на охапку наломанных веток и тут же сладко засопел. Обхватив плечи руками, я прижался спиной к стволу какого-то дерева и сидел так, пока над горизонтом не поднялось заспанное светило. Я уже собирался разбудить сьера Габриэля, но тут солнечный луч воспламенил камень в его перстне. Пару секунд рубин ярко пылал, затем, словно спохватившись, потух, лишь в самой его глубине остались бродить отдельные искры. Драгоценный камень словно жил своей собственной жизнью, лишь притворяясь мертвым. С открытым ртом я пялился на рубин не меньше минуты, а затем звонко хлопнул себя па лбу.

– Ну, конечно! Это же так просто! – прошептал я и уже новыми глазами посмотрел на спящего спутника.

Я быстро оглянулся на коней, те, надежно привязанные, мирно дремали неподалеку. В седельных сумках моего жеребца не было никакого оружия, это я помнил совершенно точно. Может, стоит порыться в седельных сумках сьера Габриэля? Но если там и найдется кинжал, то он мне точно не поможет, а пистолетом гасконец не пользуется. К сожалению, мой меч так и остался валяться на полу холла, в возникшем после взрыва переполохе мне было не до него. При себе у меня имелась пара метательных ножей и два кинжала, а вот гасконец был вооружен куда основательнее. Каким-то образом ему удалось сберечь меч, и даже во сне сьер Габриэль крепко сжимал его рукоять. Глупо было надеяться на то, что мне удастся его обезоружить и связать, но попробовать стоило.

Не успел я сделать к гасконцу пары шагов, как тот проснулся.

– Доброе утро, – говорю я, растягивая губы в напряженной улыбке. – Пора вставать.

Я все время держусь настороже, опасаясь поворачиваться к сьеру Габриэлю спиной, и за скудным завтраком, улучив момент, пытаюсь схватить меч, лежащий рядом с ним, но чертов гасконец словно железными клещами стискивает мою руку. Стараясь дышать как можно осторожнее, я кошусь вниз, на лезвие кинжала, который сьер Габриэль приставил к моему горлу. Продержав меня в таком положении с минуту, он молча разжимает пальцы, а кинжал убирает обратно в ножны на поясе. Я аккуратно сажусь на место, бережно растирая онемевшее предплечье. Скорость, с которой может двигаться сьер Габриэль, впечатляет. Гасконец намного опаснее, чем кажется.

– В чем дело? – ледяным тоном спрашивает тот. – Отчего ты все утро косишься на меня, словно узнал, что я убил кого-то из твоих родных?

– Что означает узор на рубине твоего перстня? – отвечаю я вопросом на вопрос. – Роза поверх креста.

Сьер Габриэль, превосходный актер, небрежно понимает плечами.

– Что ж, раз ты что-то там себе вообразил, то я отвечу, – роняет он. – Так уж получилось, что я вышел из обедневшего рода, отец ничего не смог мне оставить, кроме имени и меча. А этот перстень – военная добыча, я снял его с трупа какого-то англичанина. Согласен, некрасиво выдавать его за фамильную драгоценность, но это же не преступление, верно? Еще вопросы есть?

– Есть, – говорю я. – Я все никак не мог понять, что же смутило меня в той сцене, когда ты вызвался прирезать захваченного дворянина, того, что вез письмо в усадьбу «Белый вол».

Я делаю паузу, и сьер Габриэль спрашивает чуть быстрее, чем это необходимо:

– Ну и что тебя смутило?

– У него был перстень точно с таким же рисунком!

– Совпадение! – отмахивается гасконец, его острые скулы покрылись румянцем, в глазах пляшут красные искры.

– Я думаю, ты отпустил пленника, вместо того чтобы убить. Он-то и предупредил Родерика Флаймса о нашем появлении. А потому я спрашиваю: что это за тайное общество, знак принадлежности к которому вы оба носите на перстне?

Лязгает выхваченный из ножен меч, я отпрыгиваю назад, туда, где гасконец не сможет меня достать первым же ударом. Криво ухмыльнувшись, сьер Габриэль вкладывает клинок в ножны, но руку оставляет на рукояти. Недоуменно ржут кони, почувствовав разлитое в воздухе напряжение.

– Расскажи о своем предательстве, – говорю я. – Не надо разглагольствовать о том, что именно заставило тебя изменить данной присяге. Это лирика, а меня интересуют только факты. На кого ты работаешь, в чем суть полученного задания?

Гасконец молчит, лаская пальцами рукоять клинка, а я продолжаю:

– Шевалье де Кардига давно тебя подозревал. Командир оставил письмо, – тут я многозначительно похлопываю себя по груди, – в котором описал, на чем смог тебя поймать.

Глаза гасконца темнеют, он криво улыбается.

– И ты поверил этой чуши? – Сьер Габриэль тянет вперед руку, в голосе его звучит металл. – Дай сюда письмо. Я приказываю, как командир нашего отряда.

– Командир? – глумливо ухмыляюсь я, делая вид, будто оглядываюсь по сторонам. – Какого еще отряда? Нас здесь только двое.

– Сколько бы ни было, мы остаемся отрядом Третьего ордена францисканцев, – спокойствие дается наваррцу с трудом, глаза его мечут молнии, но голос остается ровным… почти ровным. – И я приказываю отдать мне это письмо, – криво ухмыльнувшись, он добавляет: – Позже, в аббатстве Сен-Венсан, ты сможешь обжаловать мои приказы, но пока должен мне повиноваться. Вспомни о присяге!

– Отчего ты встал у стены, подняв руки, когда остальные схватились за оружие? – спрашиваю я прямо в лоб.

– Если я предатель, отчего же не убил тебя до сих пор? – отвечает гасконец с великолепным презрением.

– Потому что я – твое алиби. Ты бы и так вывернулся, но если мы вернемся вдвоем, причем я буду превозносить твою храбрость и умение, то выйдет только лучше. Не так ли?

Гасконец молчит, но взгляд, который я ловлю, яснее всяких слов предупреждает: берегись!

– Что ждало нас у собора Святого Георгия в Саутгемптоне? – бросаю я. – Засада?

Сьер Габриэль отвечает, не раздумывая:

– Разумеется. Причем вас схватили бы уже после того, как вы подожжете собор. Не всех, конечно же, уж тебя-то я бы обязательно спас, умник. – Помолчав, он мечтательно закатывает глаза и продолжает: – Ты представляешь, какой прекрасный судебный процесс мог бы из всего этого получиться? Убийцы-францисканцы поджигают дом Господа нашего! Вас судили бы в Париже и обязательно добились осуждения ордена римским папой. От вас отвернулись бы все прочие католические ордена, от вас стали бы шарахаться, словно от больных проказой!

– Не вышло, – словно бы сочувствую я. – Шевалье де Кардига перехитрил тебя. А Жюль? Он следил за мной по твоей указке?

Гасконец пожимает плечами.

– А по чьей же еще? Я лишь намекнул ему, что сомневаюсь в тебе, и этот дурень докладывал мне а каждом твоем шаге! – запрокинув голову, сьер Габриэль смеется.

И тут я понимаю, что кое-что упустил.

– А почему это ты непременно спас бы меня? – медленно спрашиваю я.

Сьер Габриэль молчит, на лице предателя играет презрительная улыбка.

– Ты спас бы меня, потому что это я должен был убить герцога Карла Орлеанского! – размышляю я вслух. – Твои хозяева англичане сами отдали бы нам дядю короля только ради того, чтобы мы уничтожили его своими собственными руками. А тем временем отряд сэра Флаймса убил бы Карла VII, и Франция осталась бы без единого принца крови, который смог бы занять престол!

– Как это без принца? – глумливо спрашивает сьер Габриэль. – Что же ты забыл про малолетнего Генриха V Ланкастера? Он законный сын короля Англии и Екатерины, младшей сестры Карла VII. Не встреться нам тот болван с письмом к сэру Флаймсу, во Франции остался бы единственный законный претендент на престол! Не правда ли, красивая задумка?

Я машинально киваю.

– Ничего, – утешает меня сьер Габриэль. – Все еще можно исправить. Думаю, через год я лично займусь его освобождением, а пока что вернусь во Францию и доложу, что задание выполнить не удалось. Погибли все, и только я остался в живых. Кстати, охрана Орлеанца значительно усилена, а при угрозе побега страже приказано его убить!

Гасконец глядит мне прямо в глаза, откровенно потешаясь.

– Зачем англичанам король Франции, который смертельно их ненавидит? Пусть уж лучше правит Буржский королек. Пока.

– Чем же тебя купили англичане, что посулили? – рычу я.

– Англичане? – от хохота сьер Габриэль сгибается почти пополам. – Да ты полный глупец!

– Ничего не пойму, – растерянно признаюсь я. – Так ты работаешь не на британцев? А на кого же тогда, на бургундцев?

Отсмеявшись, наваррец вытирает глаза.

– Давно так не смеялся, – доверительно говорит он. – Последнее время было не до веселья. На кого я работаю… Прежде всего на себя.

Клинок сам прыгает в его руку, утреннее солнце бьет мне в глаза, отразившись в холодном сиянии металла, и я вздрагиваю, похолодев.

– Между нами все сказано, – объявляет сьер Габриэль, поскучнев. – Так что прощай, французский то ли рыцарь, то ли лекарь. Как ты, наверное, уже понял, весь наш отряд совершенно героически погиб, выполняя важное задание, и только я чудом спасся. Должен же кто-то рассказать о вашей безвременной кончине. Кстати, можешь сочинить слова, которые ты якобы произнес перед смертью, я непременно их передам. Что-нибудь вроде «Да здравствует Франция и наш любимый король!» или про эту маленькую сучку Жанну.

– Сам справишься, подонок, – холодно отвечаю я. – Если доберешься до Франции, конечно.

Сьер Габриэль мягко идет ко мне, на его лице читается обещание скорой смерти, и тут я вспоминаю еще об одном незаданном вопросе.

– Погодите минуту, шевалье, – прошу я. – Ответьте, как тот корабль нашел «Святого Антония» в густом тумане?

– Ты про «Мститель»? – ухмыляется гасконец. – Нет, все-таки он тебя перехвалил!

– Кто меня перехвалил? – быстро спрашиваю я. Небрежно пропустив вопрос мимо ушей, наваррец говорит:

– Я заплатил матросу, который сидел в гнезде на мачте, и тот зажженным факелом подавал условный сигнал. Как видишь, все очень просто. А теперь, извини, мне пора. Ты и так зажился на этом свете.

Он делает ко мне пару шагов с мрачной решимостью на лице, а я осторожно пячусь. Даже будь у меня меч, я не подумал бы за него хвататься. Против мастера клинка можно выставить десяток подобных мне неумех, но толку от них все равно не будет. Мня мог бы помочь заряженный пистолет или арбалет, но, как назло, под рукой их нет. И тогда я выхватываю из-за голенища нонтронский нож, верный складешок. Тихо щелкает лезвие, выходя из рукояти.

Замерев от неожиданности на месте, сьер Габриэль морщится, в голосе недоумение:

– Отчего ты не достаешь меч?

– Он остался там, в усадьбе, – отвечаю я правдиво.

– Ты мог бы попробовать метательные ножи, – предлагает гасконец.

– Нет шансов.

– А с этим?

– Есть.

– Обратный хват, – замечает сьер Габриэль еле слышно. – Кастильская школа, – голос его крепнет: – Ладно, это развлечет меня хотя бы на минуту. А может, лезвие ножа смазано ядом? Ну, это вряд ли. Метнет его наш лекарь или попробует биться этим вот огрызком против меча? Сейчас увидим.

– Последний вопрос! – кричу я торопливо. – Это ты должен был убить меня после того, как я покончу с герцогом Орлеанским?

– Ну, наконец-то, правильный вопрос, – говорит наваррец нетерпеливо и, сделав скользящий шаг вперед, неуловимо быстрым движением вскидывает меч. – Да!

Нонтронский нож с громким щелчком дергается в моей руке, и предатель застывает на месте, словно прислушиваясь к себе, его зрачки испуганно расширяются. Выпустив из руки бесполезный меч, рыцарь в панике хватается за горло, раздирая его ногтями, но все тщетно. Уже мертвый, он тяжело рушится на землю, пальцы сжимаются, царапая землю, словно сьер Габриэль последним усилием пытается зацепиться за наш мир, глаза медленно стекленеют.

Я даже не пытаюсь выдернуть из горла гасконца тонкий обоюдоострый клинок, что отправил его на тот свет. Острый и тяжелый, он едва на дюйм торчит из страшной раны, разворотившей горло предателя. Складной нож – всего лишь видимость, насквозь фальшивая. Главная задача устройства, которое держу в руке, – дать мне последний шанс на выживание, сделать один неожиданный выстрел при помощи мощной пружины. На расстоянии семи шагов стальное лезвие, вылетающее из потайного отверстия в рукояти, насквозь просаживает двухдюймовую дубовую доску.

Нонтронские мастера недаром славятся во всей стране, мой неожиданный заказ ничуть их не смутил. Хотя модификация ножа под мои запросы и обошлась весьма недешево, заплатил я с легким сердцем. Собственную жизнь я ценю чуть-чуть дороже всего золота мира. Ненужный больше нож я с легким сожалением откидываю в сторону. А что еще прикажете делать с одноразовым устройством, хранить на память? Тугую пружину, скрытую в рукояти ножа, самому мне не взвести, к тому же рукоять раскололась, а таскать с собой ненужный хлам я не намерен.

Я кидаю косой взгляд на неподвижное тело, которое уже начало остывать, и громко хмыкаю. Недаром сьер Габриэль так интересовался моим ножом, он будто что-то предчувствовал. Обязательно ли было его убивать? Уверен, что да. Разумеется, я мог ранить рыцаря в руку или ногу, прострелить ему коленный сустав, в конце концов. Но дело в том, что гасконец и раненым легко одолел бы меня, невзирая на все мои навыки. Как воин, покойный рыцарь превосходил меня на две головы, и если я все-таки ухитрился его убить, то лишь благодаря неизвестному ему трюку.

Что ж, теперь подведем итоги. Спасательная экспедиция закончилась ничем, группа полностью уничтожена, и пусть я нашел и покарал предателя, но по большому счету это ничего не меняет. Я так и не узнал, на кого он работал, а самый страшный и неприятный вопрос заключается вот в чем. Есть ли у него сообщники в Третьем ордене францисканцев?

Я невольно ежусь. Это что же, теперь и не знаешь, к кому можно повернуться спиной, а к кому нельзя? Положеньице! Итак, дано: у меня есть деньги и оружие. Кроме того, у меня имеются два коня и горячее желание уйти живым. Это четыре жирных плюса. Теперь сосчитаем минусы. У британцев наверняка есть описание моей внешности. Они знают, что я ушел живым, и страстно хотят со мной познакомиться. Их много, и они отлично знают местность. Получается, что минусов тоже четыре. Выходит, наши шансы равны, и теперь лишь от моей ловкости, интеллекта и подготовки зависит, смогут ли англичане меня поймать, или же я благополучно вернусь во Францию. Вот и посмотрим, кто победит, русская смекалка или британская злобная расчетливость, тупая и мстительная!

Тщательно обшарив труп гасконца, я взвешиваю добычу: увесистый кошель с золотом и хваленый фамильный перстень с любопытным узором на рубине – роза поверх креста. Никаких писем, спрятанных в потайных карманах или зашитых в одежду, я не нахожу. У меня нет ничего, что могло бы доказать измену гасконца, одни слова. Труп вот он, в наличии, да что в нем толку?

Я взбираюсь в седло, мой конь медленно идет вперед, а жеребец гасконца послушно трусит следом. Его поводья я повесил на луку седла.

Так я и еду до самого вечера, стараясь не оставлять следов, а в голове вертится одна и та же мысль. Сьер Габриэль просто предатель, или же он выполнял заказ одной из группировок, находящихся у власти? Был ли он английским шпионом, или здесь замешано нечто иное?

Когда я понимаю, что ответ на этот вопрос, возможно, навсегда останется для меня тайной, с тяжелым вздохом начинаю обдумывать нынешнее свое положение.

Я в одиночку оказался во враждебной стране, власти которой ведут на меня охоту. Благо отец Бартимеус заставил меня худо-бедно научиться говорить по-английски, будто заранее чуял беду. Хорош бы я был в таком положении, да еще и без знания языка!

Отчего-то я вспоминаю, как еще там, в прошлой жизни, на прием ко мне обратилась пожилая пара. Рука женщины, распоротая чем-то острым, была аккуратно залита йодом и тщательно завязана чистым бинтом. А когда я спросил, кто же успел оказать помощь, старик, грустно усмехнувшись, ответил, что всегда берет с собой на дачу самое необходимое. Достаточно пожив, обучаешься предвидеть грядущие неприятности.

– Ладно! – говорю я решительно. – Слушайте меня, англичане, и мотайте на свой рыжий ус. Выгоняйте на охоту за мной хоть все население острова, вам это все равно не поможет. Я неслышной тенью пройду по лесным тропинкам, ужом проползу по болотам. Я брошу коней и буду трижды в день менять свой облик. Делайте что хотите, но я выскользну у вас прямо из рук. Что бы вы ни придумали, я обойду все ловушки, миную облавы и западни.

На секунду я замолкаю, чтобы набрать в легкие воздух, и тут замечаю, как тихо стало вокруг. Смолк щебет птиц, облако, скрывшее солнце, бросило вниз густую тень, враз заставив потускнеть все краски, и даже ветер замер, будто прислушиваясь. От проявленного ко мне внимания даже холодок по спине, но лицо я держу по-прежнему твердым, а голос – ровным и спокойным:

– Я стану настоящим экспертом по выживанию в Англии, и однажды обученные мной отряды французов начнут терроризировать население ваших городов и деревень. На собственной шкуре вы испытаете, что значит год за годом терпеть поджоги, убийства и грабежи. И будет так длиться до тех пор, пока не прекратится эта война!

Глава 4

Буквально на следующее же утро я остался с одним конем. Кто же знал, что на той лесной дороге британцы устроят засаду! Укрылись они на совесть, и не начни мой жеребец тянуть морду куда-то влево и призывно ржать, меня спеленали бы, как младенца. Насторожившись, я натянул поводья, конь встал, и тут же из-за деревьев горохом посыпались какие-то люди. На бегу они радостно гомонили, размахивая вилами, топорами и дубинами. Двоих самых шустрых, которые попытались вытащить меня из седла, я перетянул плетью, одного по лицу, а второго по спине, и, не дожидаясь нескромных вопросов, тут же пришпорил коня.

Жеребец с места прыгнул вперед и помчался как стрела, а люди, едва не поймавшие меня, пустились в погоню. Топот копыт за спиной то приближался, то ослабевал, и время от времени я оглядывался, пытаясь понять, не пора ли достать меч.

Постепенно азартные крики за спиной стихли, а затем и вовсе пропали. И в этот самый момент ветвь, нависшая над дорогой, с такой силой хлестнула меня по глазам, что я не на шутку за них испугался. А когда начал хоть что-то различать сквозь текущие ручьем слезы, то оказалось, что уздечка запасного коня, зацепленная за луку седла, бесследно пропала. От поисков жеребца покойного сьера Габриэля я благоразумно отказался и, едва выбравшись из леса, резко свернул к пологим холмам, поросшим кустарником и колючкой.

Сразу за возвышенностями моему взгляду открылась безжизненная пустошь, сплошь покрытая чахлым бурьяном. Я спешился и повел коня под уздцы, аккуратно обходя многочисленные ямы и валуны, поросшие мхом. К полудню я набрел на заброшенную дорогу, которой, судя по всему, уже пару лет никто не пользовался. Сквозь покрывающую ее пожухлую траву кое-где пробивались невысокие, мне по пояс, деревца.

Дорога шла к югу, в нужном мне направлении, и потому я решил непременно ею воспользоваться. Даже если обнаруженный путь никуда не выведет, рано или поздно я в любом случае выберусь на морское побережье, а оттуда до Франции уже рукой подать. К тому же по дороге, пусть и заброшенной, конь может передвигаться значительно быстрее, не рискуй сломать или вывихнуть себе ноги.

Усевшись наконец в седло, я сразу повеселел и даже принялся насвистывать какую-то мелодию, но, как оказалось, обрадовался рано. Часа через три я перестал закрывать глаза на очевидное и, натянув поводья, задумчиво почесал затылок. Проверенный метод не помог, смутившие меня следы никуда не делись.

Помню, во время срочной службы в армии меня больше всего напрягало то, что я постоянно был на людях. Стоило мне найти какое-нибудь укромное место, чтобы хоть немного отдохнуть от окружающих, как буквально через несколько минут там возникал еще какой-нибудь страдалец.

Судя по всему, история повторяется. Совсем недавно по дороге, которой я следую к морю, проехала карета в сопровождении пары всадников. Мой жеребец громко фыркнул, поторапливая седока, я раздраженно отмахнулся. Ну и что, скажите на милость, понадобилось людям, которые решили ехать тем же заброшенным путем, что и я? От кого они скрываются?

Я спрыгнул с коня и прошелся, разминая ноги. Вокруг по-прежнему не было ни души, высоко над головой нарезала круги пара птиц, заунывно свистел ветер. Надо было на что-то решаться, а я все тянул, словно выжидая, чтобы кто-то другой принял за меня правильное решение. Ну не нравились мне странные попутчики, хоть ты меня режь! Как же мне правильно поступить? Поехать следом за ними, чтобы аккурат на меня напоролись их возможные преследователи, или, может быть, лучше свернуть?

По обе стороны дороги раскинулась каменистая пустошь, валуны такие, что танк не пройдет. А если конь сломает ногу, то дальше я поковыляю на своих двоих? Ну уж нет! Сейчас слишком холодно, чтобы двигаться пешком, к тому же мобильность – главное мое оружие. Как бы силен я ни был, мне не справиться с парой десятков местных крестьян, собранных на облаву. А вилы и топоры, как известно, убивают ничуть не хуже, чем копья и мечи.

Поколебавшись еще с минуту, я чертыхнулся и, поплевав через плечо, пришпорил жеребца. Даст бог, просто обгоню неизвестных попутчиков, не ввязываясь ни в какие истории. А если что-то пойдет не так, то с двумя-то всадниками я уж как-нибудь должен справиться!

Не пройдя и двух миль, конь громко фыркнул и встал как вкопанный, а затем медленно попятился.

– В чем дело, волчья ты сыть? – недовольно рыкнул я, настороженно вглядываясь вперед.

Лязгнул меч покойного гасконца, покидая ножны, левая рука ухватила его нее щит, готовясь отбить летящую стрелу или копье.

– Что ты там разглядел?

Как оказалось, на дороге не валялось ничего особенного, всего-навсего свежеиспеченный покойник. Мужчина крупного сложения был разрублен со спины практически пополам, не помогла и кольчуга, поддетая под теплый плащ. Головы у трупа не было, но в тот момент я не обратил на эту деталь ни малейшего внимания. За последние годы мне довелось повидать множество покойников, у некоторых из них отсутствовали конечности, а кое-кто лишался голов. Обычное дело, было бы на что дивиться.

– Ну, поехали! – прикрикнул я на коня. – Что ты, убитых не видел?

Через четверть мили обнаружился еще один свежий труп. Как и у предыдущего, голова у него отсутствовала. Я внимательно огляделся по сторонам, но нигде ее не обнаружил, и что хуже всего, у второго мертвеца тоже не срезали кошелек с пояса! Обычные грабители раздели бы жертвы догола, эти же удовольствовались тем, что прихватили с собой их головы.

Перед участком дороги, покрытым влажной глиной, я спешился и не торопясь прошелся взад-вперед. Хоть я и не следопыт, но понять, что совсем недавно по следам кареты промчалось не менее десятка всадников, способен. Интересно, что же в ней все-таки везут? Закусив губу, я негромко выругался. Это не заброшенная дорога, а городское шоссе в час пик, по которому туда-сюда шляются целые конные отряды!

Некоторые отпечатки копыт показались мне непривычно большими, словно жеребец, оставивший их, был размером чуть ли не со слона. Я даже спешился, приложил ладонь к отпечатку копыта и только тут разглядел размолотый камень, попавшийся под ногу этому чудовищу. По моей спине пробежал неприятный холодок, это что же за зверюга такая? Пожалуй, этот скакун будет покрупнее жеребца Черного барона! Вдобавок ко всему, на его подковах выбиты полумесяцы. Подобный подковы используют рыцари, повоевавшие с сарацинами, мол, каждым шагом моего коня я попираю символ, священный для врага.

И что же герой войны делает на пустынной дороге, кого это он так настойчиво преследует?

Дальше я ехал еще осторожнее, остро сожалея о том, что не могу никуда свернуть. Если охотники за каретой уничтожают свидетелей творимых ими бесчинств, то не хотелось бы мне попасться им на глаза! Я не трус, но одно дело – столкнуться с шайкой разбойников, а совсем другое – с рыцарем, который, судя по всему, еще здоровее Черного барона! Коня я пустил шагом, а сам напряженно вглядывался вдаль, вытягивая шею, как жираф. Разыгравшееся воображение шептало, что впереди меня ждет засада, ветер заунывно стонал, талантливо подражая близкому ржанию лошадей.

Впереди вырос покатый холм, и дорога нырнула вправо, огибая его подножие. Я же повернул влево, как то и положено всякому предусмотрительному человеку, твердо настроенному дожить хотя бы до вечера.

У маленькой рощицы, теснившейся в ложбине подле холма, я натянул поводья и спешился. Конь облегченно вздохнул и глянул вопросительно: мол, не пора ли слегка подкрепиться?

– Тебе бы только жрать, – буркнул я недовольно. – Погоди, найдем какую-нибудь таверну, насыплю тебе овса, сколько съешь.

Жеребец посмотрел укоризненно, похоже, устал питаться одними обещаниями, и я смущенно отвернулся. Уздечку накинул на сук ближайшего дерева, строго предупредил:

– Никуда не уходи!

Конь покосился на меня, как на недоумка. Британские пустоши не место для приличного скакуна, это вам не прерии Дикого Запада. Тут холодно и голодно, а по ночам шмыгают волки, жадно сопят и принюхиваются.

Я белкой взлетел по склону холма и осторожно выставил голову из-за толстого, впятером не обхватишь, ствола дуба, вольготно раскинувшегося на самой вершине. Особо вглядываться мне не пришлось, ярдах в трехстах от холма прямо поперек дороги лежала опрокинутая набок карета, вокруг нее темнели холмики неподвижных тел. Сколько я ни напрягал глаза, но, кроме вездесущих воронов, уже приступивших к обеду, никого живого так и не увидел. Неизвестный рыцарь настиг карету, получил то, что хотел, и исчез вдали. Ну и флаг ему в руки, а ветер в спину. В чужой монастырь со своим уставом не суются, вот и я не собираюсь вмешиваться в местные британские разборки.

Насвистывая какую-то мазурку, я вприпрыжку спустился с холма. Конь тут же оторвался от пожухлой травы, глянул на меня с недоумением, будто спрашивая: а по какому случаю праздник?

– Есть повод, – сообщил я ему, довольно ухмыляясь.

Лично меня не надо убеждать в том, что животные прекрасно понимают человеческую речь. Звери внимательно выслушивают людей и честно отвечают нам, как уж могут: лают, мяукают, ржут или блеют. Так как мы, человеки, по-звериному не разумеем, поскольку совсем не полиглоты, то животные стараются достучаться до нас хотя бы интонацией. А бывает, они так выразительно глянут, что и без слов все становится понятно.

Подъехав к опрокинутой карете, я внимательно огляделся и лишь затем спешился и осмотрел трупы. Ну и что же мы здесь имеем? А то, что впереди по дороге движется банда охотников за головами, не пропуская мимо себя никого из встречных. Вокруг кареты валялись четыре обезглавленных тела, три мужских и одно женское. Судя по одежде, это кучер, два лакея и горничная.

Полуоторванная дверца кареты тоскливо скрипнула, когда я снял с торчащего гвоздя кусок дорогого тонкого бархата, насмешливым карканьем отозвались вороны, рассевшиеся на окрестных деревьях. Я помял лоскут в ладони, поднес к лицу и принюхался. Пахнуло чем-то очень свежим и цветочным, явно женским. Дама, которая ехала в карете, употребляет модные дорогие духи, коими так славится Франция.

– Шанель номер пять, – задумчиво хмыкнул я, разом исчерпав все свои познания в парфюмерии.

Ну вот картина и прояснилась. Некто очень настойчивый похитил богатую девицу или даму и при этом безжалостно прикончил всех свидетелей. Непонятно лишь одно: какого дьявола похититель забрал с собой головы жертв, но сейчас я не хотел об этом даже думать. Оставалось верить, что теперь, когда карета настигнута, ее таинственные преследователи уберутся туда, откуда явились. Не будут же они рыскать по заброшенной дороге в поисках заблудившегося путника? Я надеялся, что тела их жертв все-таки найдут, и тогда хотя бы часть загонщиков переключится на поимку злодеев, а я выскользну-таки из английской мышеловки.

Конь тихонько заржал, я похлопал его по шее, отвлекая от убитого собрата, который так и остался лежать перед каретой. Судя по обрезанным постромкам, остальных лошадей нападавшие увели с собой.

Я тщательно обыскал трупы. Добыча оказалась не велика, зато в карете обнаружилось кое-что получше денег: три бутыли красного вина, толстая, в мою руку, палка колбасы, коврига хлеба и круглая головка сыра. Для коня тоже нашлось нечто полезное – мешок овса.

– Живем, – довольно сказал я, перегрузив найденное богатство на своего буцефала. – И вправду говорят, кому война, а кому мать родна!

До заката оставалась еще пара часов, которые следовало употребить с толком – найти и обустроить место для ночлега, развести костер и накормить от пуза моего единственного друга в этих безжизненных местах. Через час, уже в сгущающихся сумерках, я обнаружил вполне подходящее место. У подножия изрытой временем скалы притаилась небольшая пещера, вместившая меня с конем.

Со стороны дороги вход в пещеру не заметишь, как ни старайся, а потому я безбоязненно развел костер и наконец согрелся. Колбаса и хлеб затрещали на крепких зубах, в углу мерно хрустел овсом жеребец, я откупорил вино и понял, что жить – хорошо. Пусть вылазка не удалась и поставленной цели мы так и не добились, зато мне не пришлось убивать герцога Орлеанского. А главное – я скоро увижу Жанну! С этой простой мыслью я заснул, и снилось мне что-то очень хорошее, а что именно – не так уж и важно.

Ветер, бесновавшийся всю ночь, к утру стих. Я вышел из пещеры и тут же замер в восхищении. За ночь выпал снег, и тоскливая равнина полностью преобразилась. Ее, словно пыльный и грязный стол рассохшийся от времени, накрыли свежей белой скатертью, хрусткой и идеально выглаженной. Хмурое небо очистилось, и лишь у темной полоски далекого леса еще клубились облака. Яркое солнце, расплывшись в улыбке, с явным одобрением разглядывало всю эту красоту.

– Снег, – зачарованно произнес я, озираясь по сторонам, а затем скатал крепкий снежок и запустил в скалу, чуть-чуть не попав в ухо хмурому жеребцу, который вслед за мной высунул морду из пещеры.

Конь глянул на меня укоризненно, а выпавший снег обозрел с явным отвращением.

– Ну, вообще-то, ты прав, – легко согласился я. – Ваша Англия – то еще место, то ли дело Россия, на худой конец – Франция. Но ты понимаешь, это же снег, дубина!

Конь фыркнул и отвернул морду.

– Да знаешь ли ты, дружище, как лихо мчится тройка почтовая по Волге-матушке зимой, пленяя всех встречных-поперечных серебряным звоном колокольчиков? – весело спросил я.

Жеребец глянул насмешливо, и я понял, что задурить ему голову не удастся. Это людей легко подбить на возведение пирамид, строительство всяческих БАМов и запуск ракет на Марс. Человек легковерен, а вот кони – практики, их красивыми словами не увлечь. Судя по кислому взгляду, скакуну все равно не нравились здешние места, хоть со снегом, хоть без. Кони любят сочную зелень, солнце и бесконечные равнины, где резвятся беззаботные кобылицы. А я вот впервые ощутил, что и в Англии есть нечто привлекательное. Пусть теперь загонщики попробуют взять след, похоже, Бог на моей стороне, и я все-таки вывернусь из британской ловушки!

Часа через три снег полностью растаял, к этому времени пустошь плавно перешла в лес. Поначалу по обе стороны дороги начали появляться редкие рощицы, затем они слились между собой, и к полудню я очутился в самом настоящем лесу, а может быть, даже в чаще. Заброшенная дорога, по которой я ехал, как-то незаметно растворилась среди деревьев, словно кусок сахара в стакане горячего чая. Я долго пробивался по какой-то звериной тропе, а затем просто ломился через кусты, держа коня в поводу.

Жеребец упорно забирал влево, выдергивая уздечку из рук, наконец, устав бороться с неразумным животным, я пошел в выбранном им направлении и тут же чертыхнулся, озадаченно озираясь. Оказалось, что совсем рядом с кустами, сквозь которые я так героически пер, в нужном мне направлении идет вполне удобная дорога, по которой безо всякого труда проедет крестьянская телега или трое всадников в ряд. Я с горечью оглядел куртку и плащ, продранные в нескольких местах, за время блуждания по кустам острые сучья и шипы превратили мою одежду черт знает во что.

– Ну и что ты молчал, будто воды в рот набрал? – спросил я коня, и тот тихонько фыркнул, отвернув морду в сторону. – А вот Лесси на твоем месте нашла бы способ мне подсказать, – укоризненно добавил я. – И Флиппер. И Скиппи. И даже комиссар Рекс!

Я еще долго перечислял бы представителей животного царства, наделенных могучим и дружественным интеллектом, но тут дорога раздвоилась. Некоторое время я вертел головой, гадая, в какую сторону стоит податься, а затем решил положиться на могучий звериный инстинкт жеребца. Уж он-то выведет меня, куда надо.

И инстинкт не подвел, вывел нас к добрым людям!

Вскоре правая дорога, по которой рысью пошел мой конь, вильнула, описав полукруг, и я натянул поводья, с интересом разглядывая открывшуюся картину. Лес раздался в стороны, обтекая высокий холм, вершину которого оседлал самый настоящий баронский замок, построенный не из дерева, как стоило бы ожидать в эдакой глуши, а из камня.

У подножия холма раскинулась небольшая деревня, ветер донес до меня запахи жилья и мычанье коров. Я одобрительно похлопал жеребца по мощной шее, и конь тихонько заржал, требуя полноценного отдыха, теплую конюшню и вдоволь еды. Я пожал плечами – а почему бы и нет – и, уже посылая скакуна вперед, машинально глянул вниз. Невольная дрожь пробежала по телу, когда в числе прочих я разглядел знакомые уже отпечатки громадных конских копыт со знаками в виде полумесяца на подковах.

– Стой, дружок! – просипел я перехваченным голосом, заворачивая упирающегося коня. – Не туда заехали, здесь коллекционируют человеческие головы! Поверь, твой хозяин придется тут не ко двору, я ведь даже марок в детстве не собирал!

Я доехал обратно до развилки и уверенно выбрал левый путь. Конский инстинкт – это круто, кто спорит, но человеческий разум намного лучше. А он подсказывает, что сьеру де Армуазу совершенно нечего делать в том месте, куда направился похититель неизвестной дамы.

До темноты я проехал около пяти миль и с каждым пройденным ярдом чувствовал себя все лучше и лучше. Чем большее расстояние проляжет между мной и затерявшимся в глуши замком, тем спокойнее буду я себя чувствовать. Дело в том, что патологическая манера отрубать головы людям и забирать их с собой меня настораживала. Одно из главных правил выживания в двадцать первом веке гласит: держись подальше от людей со странностями в поведении, не ищи нездоровых приключений. Думаю, что и для пятнадцатого века оно вполне подходит.

Кто-то из древних сказал, что от судьбы не уйдешь, и как ни старался я вести себя незаметнее, следующей же ночью неприятности сами нашли меня. Началось все с того, что меня огрели по голове. Не так сильно, чтобы убить, а слегка, чтобы на время вывести из строя.

Когда я очнулся, пылая жаждой мщения, то обнаружил, что, словно куль, путешествую на спине собственного коня. Вскоре меня привезли на широкую поляну, где возле пылающего костра вовсю хозяйничала целая компания.

Ну а с другой стороны, я ведь мог и вообще не проснуться, не так ли? Мало ли опасностей подстерегает до смерти уставшего одинокого путника в глухом лесу? Волки, медведи, ядовитые змеи, воинственные туземцы…

Я спешно напрягаю мышцы, когда один из аборигенов, здоровенный, как каланча, и волосатый, будто медведь, бесцеремонно спихивает меня с конской спины на землю. Руки и ноги у меня связаны, и я неловко плюхаюсь набок. Повезло, что никакого камня подо мной не оказалось, ребра – вещь хрупкая, частенько ломаются по нескольку штук зараз.

– Кто это, Мак? – лениво тянет чей-то гнусавый голос.

Сифилис из Вест-Индии в Европу пока что не завезли, оттого, даже не поворачивая головы, я заранее знаю, как выглядит эта жертва не удаленных в детстве аденоидов: вытянутое бледное лицо, вечно полуоткрытый рот со слюнявыми губами, маленькая нижняя челюсть, тусклые глаза. Умственное развитие у подобных экземпляров обычно страдает, но это не мешает им находить себя в сравнительно несложный профессиях вроде солдата или разбойника.

– Мы с Питером наткнулись на его следы в паре миль отсюда, неподалеку от Сухой поляны, – гулко отзывается невидимый мне Мак. – Решили проследить, кто это шляется по лесу.

– Ну и что, проследили?

– Да. Я думаю, что он прячется от солдат лорда Беллами.

– Так это из-за него такой переполох по всей округе? – оживляется гнусавый. – Дай-ка я на него полюбуюсь.

Сильным пинком меня переворачивают на живот, затем снова на спину, подкатывая поближе к костру. Но действуют разбойники без особой злости и специально ребра не крушат, просто в сельской глубинка принято так обращаться с пленниками.

«Что ж, запомним, – решаю я, охватывая взглядом лица похитителей. – Ведь долг, как известное платежом красен».

– Ну и морда! – сплюнув, выносит вердикт бледный как поганка прыщавый парень, на вид ему леи двадцать. – Да такой зарежет, глазом не моргнет. Не дай бог встретить подобного типа на узкой дорожке. Руку на отсечение даю, он здесь потому, что пронюхал о кладе, который мы ищем!

Я лежу молча, не задираюсь. Жду, пока сами спросят, кто я да откуда.

– Сонным взяли! – гордо хвалился зверообразный Мак. – Мы с Питером к кому хочешь можем незаметно подкрасться. Яйцо из-под птицы вытащим, та и не чирикнет!

Врун несчастный, да ты по лесу идешь, словно слон по посудной лавке, ни один сухой сук не пропустишь. Нечего сказать, велика доблесть – повязать спящего, опаснее только охота за грибами.

Вдоволь налюбовавшись добытым трофеем, прыщавый кидается будить главаря, тот, завернувшись в теплый плащ, безмятежно дрыхнет у костра. Болен? Разве что алкоголизмом, решаю я. От поднятого типа изрядно разит дешевым пойлом, глаза красные, как у вампира, а морда помята так, что ни один утюг здесь не поможет, и пытаться не стоит. То и дело кивая в мою сторону, гнусавый что-то нашептывает главарю на ухо.

Смерив его мрачным взглядом, атаман нечеловеческим усилием встает на ноги. Чтобы окончательно проснуться, он делает пару глотков из глиняного кувшина, а затем начинает командовать. Похожий на медведя Мак и рыжий худощавый Питер накрепко привязывают меня к дереву – как же я их ненавижу, эти дубы! – прыщавую жертву аденоидов отправляют жарить мясо, а сам атаман приступает к расспросам.

Волнует его только один вопрос: какого черта я кручусь возле честных ребят, решивших немного разбогатеть?

– Сам я из Ирландии, странствую в поисках отца, который бросил нас с матерью лет двадцать назад, – обстоятельно отвечаю я. – А в этом лесу очутился случайно, просто сбился с пути. Если вы разбойники, то вам не повезло. Выкупа вы за меня не возьмете никакого, поскольку я сирота, вдобавок у меня нет ни семьи, ни детей. Возьмите то, что у меня в карманах, и отпустите, я немедленно уеду. Если же вы честные люди, то отпустите тем более. Клянусь, больше вы меня не увидите.

– Говоришь, ищешь отца, – тянет вожак похитителей, недоверчиво щурясь. – А для чего тебе таскать с собой столько острого железа?

Он тычет пальцем в снятое с меня оружие. Я меряю взглядом получившуюся кучу и понимаю, что атаман прав, с ножами и кинжалами вышел небольшой перебор. Их вполне хватило бы на то, чтобы скромно вoopyжить сразу троих. Но не мог же я бросить ржаветь добрую французскую сталь, снятую с тела покойного Габриэля де Бушажа, и потом, много – не мало.

– Я человек мирной профессии, лекарь, – начинаю я осторожно. – А потому для меня было естественным немного перестраховаться, в одиночку отправляясь в далекий путь. У нас в Ирландии говорят, что в Англии повсюду водятся волки и даже дикие медведи! Я же человек робкий, и чем больше под рукой оружия, тем спокойнее себя чувствую.

– Ты столько оружия на себе тащил, мой пугливый друг, что у коня ноги подгибались. Сразу видно, что ты очень боялся идти в мой лес, – издевательски замечает вожак. – Но ты свой страх переборол, ирландец, хвалю. Видно, очень было надо.

Помолчав немного, он интересуется:

– А, собственно, зачем?

– Я же сказал, что заблудился, – жалобно блею я. Черт, до чего же неудобно стоять вот так, привязанным!

– А вот ребятам показалось, что ты от кого-то прячешься, – проницательно замечает вожак. – Что же ты, интересно, натворил, если тебя повсюду ищут люди лорда Беллами?

Я пытаюсь пожать плечами, лицо держу испуганным.

– Что ж, парни, – заключает вожак, оглядев присутствующих. – Похоже, мы родились с серебряной ложкой во рту. Если сдадим его властям, получим на только прощение за то маленькое дельце в деревне Бедуэрт. Нам еще и деньжат подкинут.

Окружающие его подонки радостными криками выражают восхищение умственными способностями и деловой хваткой атамана. Звучат слова: «Явно не дурак», «Вот это голова» и даже «А мы-то в тебе сомневались».

– Послушай, Генри! – заявляет вдруг гундосый. – Надо бы разговорить парня. Может, его выгоднее продать не людям лорда Беллами, а кому-нибудь другому?

– И думать забудь, идиот! – рычит вожак. – Займись лучше мясом, пока не подгорело.

Немного успокоившись, он замечает:

– Но прижечь ему шкуру – прекрасная мысль. Вдруг он что-то знает о закопанном кладе?

– Вздор! – кричу я, но меня никто не слушает.

Все бандиты вмиг оживляются и, по-волчьи ощерив зубы, вовсю начинают махать пылающими головешками.

Мерзкое это дело, когда тебя пытают. Посоветовать могу одно: постарайтесь не попадать в подобные ситуации, ну а если уж влипли…

Тело содрогается от пронзительной боли, я бьюсь, пытаясь разорвать путы, но все бесполезно. Атаман с пакостной ухмылкой тычет в меня пылающую головню, всякий раз я резко выдыхаю, а затем до крови прикусываю губы. Крика они от меня не дождутся, как бы ни старались. Раз за разом я отвечаю на вопросы похитителей одно и то же. Да, я просто заблудился. Нет, люди неизвестного мне лорда Беллами ищут не меня. Нет, ни о каких закопанных в лесу сокровищах я ничего не знаю. Нет, за искателями клада я не следил.

Стиснув зубы, я гляжу на пылающую ветвь, которая в очередной раз медленно приближается к груди, оттого не сразу и замечаю, что на поляне нас уже не пятеро, а шестеро. Высокий молодой воин в длинной, до колен, кольчуге и с мечом на поясе присоединился к нам как-то незаметно. Несколько секунд он брезгливо разглядывает собравшихся, затем по-хозяйски снимает с углей ветку с поджаренным мясом. Попробовав его, кривится и громко заявляет:

– Кто же так жарит? А еще говорят, что хорошее мясо ничем не испортить!

– Что за черт! – хрипит атаман, с недоумением разглядывая незваного гостя. – Откуда он взялся?

Его подручные пожимают плечами, растерянно переглядываясь.

– Кто ты и чего тебе здесь надо, дворянчик? – ощерив зубы, рычит вожак, дымящаяся головня летит куда-то в сторону.

Руку разбойник роняет на рукоять кинжала, заткнутого за широкий пояс, в хриплом голосе звучит угроза неминуемой смерти.

– Молчать, шваль! – властно заявляет воин. – Здесь я задаю вопросы! Приказываю немедленно бросить на землю все оружие, какое у вас есть, и без моего разрешения не двигаться!

Насмешливо присвистнув, атаман тычет пальцем в кусты, окружающие поляну. Кивнув друг другу, громила Мак и рыжеволосый Питер с топорами наготове исчезают в зарослях, но, не успеваю я сосчитать до пяти, как разбойники с такой силой вылетают назад, что рушатся в самом центре поляны, едва не попав в костер.

– Когда я говорю, меня слушают, – равнодушно замечает воин.

Какую-то секунду атаман вытаращенными глазами разглядывает неподвижные тела своих подручных, при этом он беззвучно открывает и закрывает рот, словно рыба, оказавшаяся на суше. Затем они с прыщавым начинают спешно разоружаться, при этом ножи и дубины швыряют наземь так, словно те жгут им руки. Закончив, разбойники спешно опускаются на колени. Лица побелели, глаза вытаращены, руки дрожат, а головы втянули в плечи словно черепахи!

В течение нескольких ударов сердца ничего не происходит, а затем сквозь кусты просачиваются пять громадных фигур. Таких воинов еще поискать, я уверен, любого из них с радостью взяли бы в королевскую гвардию. Один из них быстро собирает в кучу все разбросанное по поляне оружие и становится рядом, остальные расположились так, что контролируют все происходящее. У них мощные широкоплечие фигуры и равнодушные лица, словно вытесанные из камня. Я ловлю на себе внимательный взгляд и невольно ежусь. На людей эти внезапно появившиеся воины смотрят с тем же оттенком брезгливости, что и на вшей.

– Итак, – резюмирует молодой воин. – Что мы здесь видим? Банда браконьеров убила оленя, а затем захватила в плен почтенного человека и пытает его. Вдобавок эти негодяи вопят на весь лес о каких-то спрятанных сокровищах, явно им не принадлежащих. И все эти чудовищные злодеяния творятся на земле короля! Боже, куда катится старая добрая Англия? Ну и как с вами поступить, мерзавцы?

– Прикажете привести их в чувство, сэр Ричард? – спрашивает один из воинов, тот, что постарше.

Сэр, надо же! И что же делает английский рыцарь в темном лесу, да еще с такими хваткими ребятами за спиной?

Пока сэр Ричард меряет нетерпеливыми шагами поляну, один из его громил громкими оплеухами приводит в чувство потерявших сознание разбойников, затем всех пленных усаживают рядком, лицами к костру. Остановившись, рыцарь несколько секунд разглядывает мое лицо, я смотрю прямо, не отводя глаз. Наконец рыцарь отходит в сторону, тут же один из воинов рассекает на мне веревки и мягко, словно большой хищный кот, отступает назад. Я падаю на колени, с невольным стоном начинаю растирать затекшие руки и ноги, тем временем рыцарь беседует с застывшими в ужасе разбойниками.

– Итак, как вас судить, по закону или по справедливости?

Сложный выбор, уж и не знаю, что бы я сам предпочел. Вот и лесные злодеи растерялись, поеживаясь, они жмутся плечами друг к другу, глаза уперли в землю, не смея поднять взгляда на нависшего над ними рыцаря.

– Спрошу иначе, – решает тот и, скрестив руки на груди, жестко бросает: – Пару дней назад где-то в этих местах пропала карета, в которой ехала молодая девушка. Если кто-то из вас знает о том, что произошло, он сможет спасти себе жизнь. Итак?

Угрюмо набычившись, разбойники молчат, как воды в рот набрали. И даже когда молчаливые громилы в назидание остальным вздергивают прыщавого на том самом дубе, к которому я был привязан, диалог не налаживается. Разбойники униженно умоляют о пощаде, обещают отвести к пещере, где якобы зарыт баснословный клад, но так и не сообщают ни крупицы информации, нужной сэру Ричарду. Через несколько минут и остальные трое принимаются дергаться в петлях, словно исполняя ирландскую джигу. Проходит пара минут, и повешенные окончательно затихают, огромные распухшие языки вылезли изо ртов, лица налиты кровью, глаза выпучены.

– В путь, друзья, – говорит рыцарь, в его голосе слышна безнадежная усталость.

– Сэр Ричард, – подходит к нему самый старший из воинов. – Сейчас ночь, а в этом лесу не дороги, а настоящие звериные тропы. Наши кони могут поломать ноги, и что мы тогда будем делать? К тому же вам обязательно надо отдохнуть. Что, если завтра же нам придется биться за леди Эмилию, а вы и так третьи сутки на ногах!

– Вздор! – в голосе рыцаря раздражение. – Ты же знаешь, мой верный Томас, нам некогда спать!

– Хорошо, – покорно склоняет тот лохматую голову. – А что прикажете делать с путником, которого мы освободили? Судя по описанию, это за ним охотятся воины шерифа.

– Пусть ловят, кого хотят, мне все равно, – роняет сэр Ричард безразлично. – Не к лицу благородному рыцарю исполнять обязанности ищейки, тем более мы только что спасли бедолагу от верной смерти. Оставьте ему оружие, деньги и коня, и пусть идет своей дорогой.

Ночь непроглядно темна, глухо ухает над головой какая-то птица, позабытое всеми мясо давным-давно спеклось в уголья. Исчезают во тьме молчаливые воины, следом, сгорбив плечи и опустив голову, идет рыцарь, спасший меня. Я знаю, что сейчас поступлю неправильно, непрофессионально, ведь все эти похищенные девицы и несчастные влюбленные юноши ничуть меня не касаются. Да, молодой рыцарь спас мне жизнь, это так, но я состою на службе короне Франции, а потому просто не имею права делать то, что собираюсь совершить.

А с другой стороны, какого черта! Если бы не сэр Ричард, лесные разбойники, вдоволь натешившись пытками, рано или поздно передали бы меня в руки властей. Далее последовали бы суд и неизбежная виселица. А самое главное, я вдруг представил, как сам скитаюсь в поисках пропавшей Жанны, и никто из встречных не может дать мне хотя бы намека на то, где ее искать.

Рыцарь делает последний шаг, полностью пропадая из круга света, очерченного затухающим костром, когда я неохотно, выдавливая слово за словом, говорю:

– Погодите, сэр Ричард. Какой герб был на дверцах пропавшей кареты, белый олень и три алые звезды?

Мужчины – существа коллективные, в одиночку они жить не любят, это вам не кошки. Как привыкли охотиться стаями в каменном веке, так до сих пор сбиваемся в кучу, никак не можем отвыкнуть. А потому вступив в отряд англичан, пусть и врагов, я чувствую себя значительно лучше. Чувство команды, локтя, коллективизм – называйте, как хотите. И пусть наши пути-дорожки вскоре разойдутся, но сейчас мы вместе.

Нас восемь человек, во главе спасательного отряда стоит сэр Ричард Йорк, с ним пятеро солдат и юный оруженосец Джеффри Крокус. Старшего из воинов зовут Томас Макли, остальные – Престон, Чарльз, Билл и Грегори. Для меня они все на одно лицо, хмурые неразговорчивые глыбы мышц с невыразительными лицами, лишь у Тома заметно немного седины на висках да пара-тройка морщин прорезались на твердом, словно вытесанном из камня, лбу.

Тусклое солнце вот-вот коснется верхушек деревьев, плотным кольцом окружающих высокий холм, в деревушке, что раскинулась у его подножия, зажигают огни. На вершине воздвигнут замок, я поглядываю на него с отвращением, сэр Ричард зло сверкает глазами, остальные смотрят хоть и хмуро, но без всякого страха. Не пугают их неведомые охотники за головами, которые обосновались в замке на холме. Воины у сэра Йорка такие, что сами кому хочешь голову оторвут и не поморщатся.

– Расскажи еще раз, – басит Том, приседая на пень рядом со мной.

Вздохнув, я в сотый раз пересказываю все, что видел на заброшенной дороге. Внимательно выслушав меня, воин в который раз морщит лоб, пытается выудить из моего рассказа нечто новое, а затем виновато косится на господина.

Незамысловатая вышла история, такие уже миллион раз случались и еще столько же раз будут происходить. Ведь люди что в каменном, что в космическом веке те же самые. Он любит ее, она отвечает взаимностью, но опекун решил выдать девушку за сына старого друга. Пока Ричард был в отлучке, девушке пришлось бежать. Получив весточку от любимой, рыцарь поспешил навстречу, но нашел лишь мертвые тела слуг да пустую карету.

– Его соперник сейчас во Франции, – качает тяжелой головой Томас, поймав мой взгляд.

– Тогда кто же похитил леди Эмилию?

– Через несколько часов мы это узнаем, – скалит он зубы в невеселой улыбке.

К ночному штурму все уже готово, в мешках у воинов нашлись прочные веревки с крючьями, а больше ничего и не надо, оружия и решимости у членов нашего отряда хоть отбавляй. Да, вы поняли правильно, я собираюсь идти вместе со всеми.

Поначалу я хотел было подъехать к замку в одиночку и напроситься в гости, чтобы ночью помочь людям Ричарда Йорка попасть внутрь. К сожалению, ничего из моего плана не вышло. Как только я приблизился к наглухо запертым воротам, чей-то грубый голос посоветовал мне немедленно убираться в преисподнюю, если только я не желаю получить стрелу в бок. Я поблагодарил невидимого мне стража за заботу и тут же развернул коня, а тот недовольно ржал и все пытался замедлить шаг, удивляясь людской тупости. Я же, пока не отъехал на достаточное расстояние, все дергался и ерзал в седле, стараясь проделывать это как можно более незаметно. И только спустившись с холма, я вздохнул полной грудью и вытер пот со лба. Скажу одно: тот, кто видел, как стрела, пущенная из длинного английского лука, насквозь просаживает воина в кольчуге, меня поймет.

Солнце полностью скрывается за верхушками деревьев, а на потемневшее небо торжественно вплывает луна. Лес затихает, лишь неугомонный ветер по-прежнему играет с верхушками деревьев. В деревне у подножия холма медленно гаснут огни, лениво брешут собаки, во тьме дома вилланов похожи на огромные валуны.

Я прикидываю, что через пару часов нам надо будет выдвигаться, но тут к сэру Ричарду подходит Томас Макли, ухватив за плечо одного из воинов. Стараясь говорить тихо, англичане начинают о чем-то спорить. Рыцарь то и дело нетерпеливо оглядывается на донжон, возвышающийся над стенами замка, в окнах и бойницах которого один за другим гаснут огни. Томас негромко что-то бубнит, тыча лапищей в сторону леса.

Я делаю попытку подойти поближе, но воин, что молчаливой глыбой высится рядом с сэром Ричардом, медленно качает головой, в его глазах читается молчаливое предупреждение. Так уж у англосаксов принято, ни одного телодвижения в простоте, каждый жест со значением и глубинным смыслом. Британцы словно все время любуются на себя в зеркало, проверяют, достаточно ли круто и стильно они выглядят. То ли дело мы, французы, в нас чувство стиля и соразмерности заложено с рождения, а потому я презрительно фыркаю и отворачиваюсь. Мол, лично мне по барабану, что там у вас стряслось, и вообще, кабы не я, вы до сих пор скитались бы по лесу, как полные дурни.

Совещание заканчивается, и еще через пару минут весь отряд собирается возле рыцаря. Оглядев нас, тот хмуро заявляет:

– Престон обнаружил здесь неподалеку подземный ход, который ведет в замок. Пойдем по нему.

Еще через четверть часа мы собираемся возле огромного замшелого камня, прямо под которым начинается тайный ход. Как я ни приглядываюсь, так и не могу понять, каким образом Престон обнаружил вход в подземелье, ведь в окрестностях замка находятся десятки, если не сотни подобных валунов. Похоже, настоящий воин – это особое состояние души и тела, лекарям не понять. Ну и пусть, а вот сможет ли Престон сшить рассеченный нерв или оторванное сухожилие, да не просто сшить, а так, чтобы все срослось? То-то!

Над самым ухом назойливо сопит юный оруженосец, он так рвется в бой, что того и гляди меня затопчет. Хотя какой он юный, ему лет двадцать, еще год-другой, и парень сможет претендовать на высокое звание рыцаря. Лично я против того, чтобы с нами шел необстрелянный человек, но решает здесь сэр Йорк. Право умереть за чужую невесту у меня есть, а права возразить против глупого решения я не имею. Правда, забавно?

Когда сэр Ричард пробует оставить юного Джеффри Крокуса снаружи, чтобы тот охранял вход под землю, сопение из назойливого переходит в угрожающее. Насупившись, оруженосец вполголоса бросает рыцарю нечто вроде «Вы же обещали и уже два раза не сдержали своего слова» и «Я тоже мужчина и воин, ничуть не хуже других». Насчет последнего могу поспорить. Пока ты не убил хотя бы пяток врагов, лично я поостерегусь биться с тобой плечом к плечу, но, как я уже заметил, моим мнением здесь никто не интересуется. Хочешь идти с нами – большое спасибо, вообще-то, мы и без тебя справимся, ты, главное, не отставай.

Дружно навалившись, воины что есть сил упираются в землю ногами, их лица багровеют. Британцы пыхтят как паровозы, но камень и не думает поддаваться. На помощь бросаются сэр Йорк с оруженосцем, да и я, засучив рукава, присоединяюсь к англичанам. Спина трещит, сердце колотится как сумасшедшее, нагоняя кровь в мышцы, в глазах темнеет. Я жадно хватаю холодный ночной воздух открытым ртом, но натиска не прекращаю, что есть сил пихаю неподъемный валун. Под нашим напором камень слегка поддается, снизу доносится пронзительный скрежет, и тут же валун начинает двигаться намного легче. Наконец мы сталкиваем глыбу в сторону, из открывшейся дыры тянет затхлой сыростью.

Первым под землю спускается сэр Ричард, за ним ныряют воины, последним, сразу после оруженосца, иду я. Если я правильно понял умоляющий взгляд рыцаря, все, чего он от меня ждет, это присмотреть за юнцом. Я тяжело вздыхаю. Хуже нет, чем нянчиться с подобным типом, который, по лицу видное так и рвется в герои. Парень наслушался красивых песен, баллад и прочих саг и вообразил себя новым Галахэдом или Ланселотом. Мечтает, значится, красиво умереть за прекрасную даму в битве с превосходящими силами противника. И чтобы труп непременно укрыли парадными знаменами, когда повезут хоронить, и горько застонали горящие золотом трубы, а барабаны зарокотали торжественно и печально. И тогда все благородные девицы взрыдают в голос и поймут наконец, дуры набитые, какого хлопца потеряли!

Скрипнув зубами, я меряю тонкую фигуру сквайра Крокуса оценивающим взглядом. Если будет сильно рваться вперед, тюкну его легонько по затылку, аккуратненько так, чтобы не переборщить, да и положу в тенечек, пусть отдыхает. Потом сочиню красивую сказку, как он в честном бою сразил одного или даже двух супостатов, но тут подлый враг подобрался со спины и со всей мочи ударил героя булавой по темечку, отбив ему память. Главное – не забыть мальца, когда мы побежим обратно.

Как только я это решаю, на душе тут же становится легче. Я даже прибавляю шагу, то и дело наступая оруженосцу на пятки.

Впереди возникает небольшая заминка, затем что-то коротко скрипит, свет факела гаснет, оставив после себя клубы чада. Я честно пытаюсь разглядеть хоть что-нибудь в наступившей тьме, но, кроме широких спин британцев, мне ничего не видно. Кто-то из них, судя по голосу, Томас Макли, тихонько требует, чтобы с этой вот самой минуты мы вели себя осторожно, а не как стадо олухов, которыми по сути и являемся. Кольчугами чтобы больше не брякали и мечей не роняли, ведь подземный ход закончился, и мы вступаем в подземелье замка.

Стараясь мягко ступать по каменным плитам пола, мы рассыпаемся по просторному подземелью, прислушиваясь и приглядываясь. Здесь пахнет болотной затхлостью и какой-то тухлятиной, где-то вдалеке тускло горят масляные лампы, но освещенное ими пространство так мало, что толку от них нет. Я смахиваю с лица клочья пыльной паутины, один из воинов выразительными жестами приказывает мне двигаться вперед, и я обгоняю оруженосца. Справа проплывают громады трехсотведерных бочек для вина, я не столько вижу их, сколько ощущаю их присутствие неким шестым чувством, слева тянется лабиринт каких-то кладовых, давным-давно заброшенных и наполовину забитых всяким ненужным барахлом.

Я поворачиваю влево, чтобы обойти кучу разнообразного хлама, который не могу распознать в темноте, и буквально через пару шагов по пояс проваливаюсь в какую-то дыру в полу, тут же набрав полные сапоги воды. Тихо выругавшись, я выбираюсь из ямы и дальше иду уже осторожнее, вовсю хлюпая сапогами. Подземелье под прямым углом поворачивает вправо, я чуть было не разбиваю лоб о торчащий из стены толстый штырь, но вовремя пригибаюсь. Проклятые масляные лампы, тускло мерцающие впереди, больше мешают, не давая глазам привыкнуть к царящей вокруг темноте, но тут уж ничего не поделаешь.

Бесшумно переступая по запыленным каменным плитам, я в какой-то момент понимаю, что не слышу за спиной ставшего таким привычным сопения юного оруженосца. Я замираю на месте и кидаю быстрый взгляд назад, но там пусто. Что за черт, куда же подевался мой подопечный?

Сэр Ричард продолжает осторожно двигаться вперед, меч, зажатый в его руке, холодно поблескивает в тусклом свете масляных ламп. Следом за рыцарем крадутся остальные воины, цепко приглядываясь к каменной лестнице, ведущей из подземелья наверх, в замок. До осклизлых ступенек осталось с полсотни футов.

Я быстро возвращаюсь к пройденному повороту и внимательно прислушиваюсь. По спине идет холодок, отчего-то разом вспотели ладони, и я осторожно вытираю их о штаны. Из темноты доносятся всхлипывающие звуки, в воздухе разносится странный, тревожащий запах. Я осторожно высовываю голову за угол, готовый тут же отпрыгнуть назад, и облегченно вздыхаю. Оруженосец сидит в круге света, опершись спиной о каменную стену, прямо над его головой чадит масляная лампа, вокруг никого нет.

Быстрым шагом я подхожу к Джеффри поближе, уже и рот открыл, чтобы выругать за трусость и даже дезертирство в боевом походе, и тут меч сам прыгает мне в руку. Я вжимаюсь спиной в шершавый холодный камень, безжалостно пачкая одежду пыльной паутиной и мерзкой белесой плесенью, но это, право, сущие пустяки. Сердце молотит, как большой шотландский барабан, глаза прыгают из стороны в сторону, ища неведомого врага. Оруженосец мертв, его правая рука оторвана. Под ошметками мяса и обломками кости исходит легким паром огромная лужа крови, в тусклом свете масляной лампы она кажется жидким антрацитом.

Глаза Джеффри страдальчески вытаращены, рот свело оскалом. Юноша погиб, даже не успев выхватить меч! Ярдах в трех от нас лежит предмет, которого еще пять минут назад здесь не было, и мне не надо напрягать зрение, чтобы опознать руку человека. Поминутно облизывая пересохшие губы, я жду нападения неведомого хищника, не решаясь оторваться от такой надежной стены, но в подземелье по-прежнему тихо, как в прозекторской. Решившись, я тянусь к убитому, чтобы закрыть ему глаза, но тут он слабо дергает головой, белые как мрамор губы что-то шепчут. Продолжая шарить взглядом по сторонам, я наклоняюсь к умирающему и требовательно шепчу:

– Говори громче! Что с тобой случилось? Какая-то хитрая ловушка?

– Тролли… они бывают.

– Что? – с недоумением переспрашиваю я.

Тот шепчет вновь, чуть громче, затем умолкает навсегда, и я опускаю ему веки.

Беда с этими англосаксами, уж очень они суеверные. Думаю, что давным-давно, еще до того как заселить Британию, их предки сталкивались с гориллами. Те, как известно, могут вырастать до двух метров, весят килограммов триста и в десять раз сильнее обычного человека. Вот их и назвали троллями первобытные люди, я полагаю. Но откуда в современной Англии возьмутся гориллы или, к примеру, йети? Тут вам не Африка и даже не Тибет, обезьяны в сырых и темных подземельях не водятся.

И вот я стою на месте, как последний дурак, все пытаясь понять смысл предсмертных слов юноши, когда как из-под земли передо мной вырастает громадная тень, раза в два выше обычного человека. Движется неведомое существо так стремительно, что я даже не пытаюсь насадить его на меч, успеваю только крикнуть, предупреждая остальных. Крик выходит больше похожим на женский визг, но это даже хорошо. Ультразвук прекрасно разносится на большие расстояния, миллионы лет женщины и дети пронзительным визгом призывали защитников на помощь, а потому мужское ухо замечательно распознает этот сигнал беды. А потом меня как щепку вздымают в воздух и с размаха бьют о стену.

Уже под конец я осознаю страшный смысл последних слов оруженосца и даже успеваю согласиться с покойным сквайром Крокусом. Тролли, они и вправду бывают, и нам ужасно не повезло попасть в логова одной из этих тварей. Аминь.

Сколько существует человек, столько он слагает легенды о встречах со зловредными карликами и великанами-людоедами. С карликами все более-менее ясно. Как ни плюются гадкие малыши отравленными иглами, их, скорее рано, чем поздно, вырезают под корень. И если впоследствии захватившие их земли люди о чем и сожалеют, то лишь о вересковом меде, штуке настолько крепкой и забористой, что скорбь шотландцев по пропавшему секрету преодолела века.

Но великана одолеть нелегко, а потому героев, заваливших подобную тварь, помнят поименно. Кто-то берет их хитростью, подобно Одиссею, что ослепил уснувшего циклопа Полифема, кто-то – силой, как Беовульф, в честном бою убивший Гренделя, а затем и его мамашу, ту еще старушку, а кто-то – доблестью и воинским уменьем, подобно прославленному в веках Роланду, пэру Франции и племяннику императора Карла Великого. Рыцарским копьем сразил Роланд великана Феррагута, британца, судя по имени, а тот хоть и убил перед тем сотню рыцарей, но истинного паладина одолеть не смог.

Я это говорю к тому, что если некий лекарь, пусть и обученный кое-каким уловкам, не смог справиться с подобным чудом природы, то особой его вины в том нет. Рост сэра Дэниела де Вальдока составляет не меньше восьми с половиной футов, весит он под три центнера и передвигается со скоростью атакующего кабана. А еще он младший брат сэра Хьюго, Черного барона, который едва не стал победителем прошлогоднего рыцарского турнира в городе Тур. Сэр Дэниел, конечно, немного не дотягивает до знаменитого Франка, легендарного телохранителя Вильгельма Завоевателя. Тот, как говорят, был на целый фут выше и передвигался исключительно пешком, и сам вид его внушал незабываемый ужас.

Сэра Дэниела трудно назвать красавцем, манеры его дики, характер необуздан, и обитатели замка заметно его побаиваются. Очень часто подобные ошибки природы вырастают вялыми и апатичными, этот же экземпляр вышел на диво подвижным и мускулистым. В его присутствии у меня потеют ладони, а волосы на спине и груди встают дыбом. По-моему, в младшем из братьев Вальдок больше от зверя, чем от человека. Но барон Вильям Берифорд, родной дядя чудо-братьев, которому, собственно, и принадлежит замок Молт, испытывает к Дэниелу искреннюю привязанность.

В настоящий момент я нахожусь в рабочем кабинете барона. Хозяин восседает за широким столом красного дерева, уставленным разными безделушками, я же скособочившись стою напротив. Страшно болят ушибленные накануне бок и спина, но кости, пожалуй, целы, а это самое главное. Думаю, я обошелся парой треснувших ребер, а это сущие пустяки, через месяц буду как новенький.

Вдоволь насмотревшись на владельца замка, я роняю взгляд на столешницу, благо здесь есть на что поглядеть. Особенно выделяются золотой письменный прибор и малахитовая чернильница с серебряной крышкой. Хотя откуда здесь взяться малахиту, поправляю я себя, скорее всего, чернильница вырезана из гигантского изумруда. От пылающего камина тянет уютным теплом, я зябко повожу плечами, ведь в темнице, куда меня бросили, холодно и сыро. Несколько минут пожилой мужчина благообразного вида внимательно изучает пленника, живые серые глаза словно просвечивают меня насквозь. Я же стараюсь глядеть честно и открыто.

– Вы вроде бы человек благородный, не то что прочие мерзавцы, – проницательно замечает сэр Вильям.

Немного подумав, я киваю. Собственно, а почему бы и нет? Мирный диалог гораздо лучше, чем мордобой и кровопролитие. Я уж молчу о дыбе, многохвостых плетях, раскаленных клещах, острых крючьях и тяжелых молотках, предназначенных для расплющивания суставов. По крайней мере, из нашей беседы я смогу получить хоть какую-то информацию о хозяине замка и его дальнейших планах в отношении моей скромной персоны.

– Вопрос, собственно, у меня один, – продолжает барон. – Что вам понадобилось в моем замке?

– Вы знаете, господин барон… – Я делаю паузу, а хозяин, улыбнувшись, вполголоса подсказывает:

– Сэр Вильям Берифорд.

Поблагодарив его вежливым поклоном, я продолжаю:

– Сэр Вильям, у одного из моих случайных попутчиков родилась странная и, не побоюсь этого слова, дикая мысль. Он вообразил, будто ваши вассалы захватили и удерживают у себя его возлюбленную, некую благородную девицу по имени Эмилия. А так как следы похитителей привели в ваш замок, господин барон, то мы просто вынуждены были попытаться скрытно проникнуть…

– Приятно послушать образованного человека, – жмурит глаза барон, словно сытый кот на завалинке. – Что значит грамотность, вон вы как красиво слова выводите, – и с холодной гримасой добавляет: – Прибудь вы как положено, я, разумеется, принял бы вас, накормил, напоил и спать уложил, а на все расспросы ответил, что ни о чем таком и слыхом не слыхивал и очень возмущен действиями неведомых разбойников.

– А может, мы забудем былое и притворимся, что ничего и не было? – с надеждой спрашиваю я.

Пропустив мимо ушей мое предложение, барон продолжает:

– Но вы прибыли как тати в ночи, поэтому и отношение к вам будет соответствующим. Да, в подземельях замка Молт содержится пара десятков девиц. Признаюсь по секрету, мой племянник сэр Дэниел, с которым вы уже успели познакомиться, непревзойденный воин, но он слегка… простоват.

Посмаковав на языке последнее слово, сэр Вильям кивает убеленной сединами головой, с тонкой улыбкой добавляет:

– Да, простоват – подходящее для него слово. Отчего-то Дэниел вбил себе в голову, что если девушку как следует помучить, а потом у живой отрезать голову, то вся ее жизненная сила останется в черепе. Вот и старается юноша, вываривает раз в неделю очередную голову, перемалывает череп и делает винную настойку. Очень хвалит вкус, знаете ли.

При этих словах барон так причмокивает губами, что у меня не остается никаких сомнений в том, что любящий дядюшка и сам нередко прикладывается к Дьявольскому коктейлю.

Я невольно передергиваю плечами. Судя по тому, как небрежно барон выкладывает передо мной чудовищные тайны, которые, стань они известны, вне всякого сомнения привели бы его на виселицу, он уверен, что никому я не проболтаюсь. А следовательно, судьба моя уже решена.

– Странная магия, – небрежно замечаю я.

– Вы полагаете? – оживляется сэр Вильям, в голосе звучит радостное изумление. – Что, хорошо разбираетесь в вопросе?

– Я знаком с некоторыми тайнами черной, белой, красной и зеленой магии, – отвечаю я, не покривив душой. – Полагаю, ваш племянник увлекается некромантией?

– Чушь! – энергично отзывается барон. – Никакой магии не существует! Боже, что за предрассудки в столь юном возрасте. Вижу, вы недавно в Англии, а кстати, кто вы?

– Я полукровка, – отзываюсь я. – По матери ирландец родом из-под города Эббилейкс, зовут меня Робер Трелони…

Договорить мне не дают, барон решительно машет рукой, прерывая изложение моей легенды в самом начале.

– На том и остановимся! – говорит он. – Все равно я никогда не бывал на Изумрудном острове и, надеюсь, уже не побываю. Что мне делать в той грязной дыре? – уничтожив меня презрительным взглядом, барон торжественно заявляет: – Не магия, дорогой мой тать, а самая настоящая наука! Нашей самой передовой в мире британской медициной открыто, что употребление винных настоек, изготовленных на стружках из человеческого черепа, благотворно воздействует на организм. Это питье возвращает членам утраченную гибкость, врачует ослабевшее зрение, помогает от чумы и проказы ну и так далее.

Я хочу съязвить про то, к какому месту надо привязывать рог носорога, чтобы от него была хоть какая-то польза, но вовремя прикусываю язык. Мужчины с ослабленной потенцией неадекватно реагируют на шуточки подобного рода.

– Но это я отвлекся, – неожиданно заявляет барон. – День только начинается, и впереди меня ждет целая куча дел.

Он поднимается, и верзила, стоящий за моей спиной, рявкает густым басом:

– А этого куда, ваша светлость? Прикажете сразу прирезать или немного обождать?

Сэр Вильям Берифорд останавливается на полушаге, в мыслях он уже весь там, за дверьми. Повернув к нам лицо, недовольно хмурится.

– Прирезать, – бормочет он отсутствующе, а затем, мотнув головой, несколько секунд разглядывает застывшего позади меня дюжего тюремщика.

В голосе барона я отчетливо различаю неуместную сейчас веселость:

– Ну зачем же так сразу прирезать? А как насчет того, чтобы помучить перед смертью? Кто хвастался, что недавно ему купили новый пыточный набор?

Голос за моей спиной дрожит, ломаясь:

– Так вы помните! Господи Боже, вы про меня помните!

– Ну, конечно же, помню, Уолтер, – с некоторым нетерпением отзывается барон. – Ведь ты один из самых достойных и преданных мне слуг. Пока брось его в темницу, а там разберемся, что делать с этим мошенником. Ведь он еще не рассказал, кто те двое, что ухитрились сбежать от моего племянника, – с видом человека, внезапно припомнившего нечто важное, сэр Вильям звонко хлопает себя по лбу. – Да, ведь у нас скоро праздник! Мы можем затравить ирландца собаками, пора как следует приглядеться к новой своре, которую я выиграл в кости у сэра де Гримьер на позапрошлой неделе. Или же посадим мерзавца в клетку к медведю. Надо будет заранее приказать, чтобы зверя не кормили несколько дней.

– Господин барон, – умоляюще гудит тюремщик из-за моей спины.

– Ну ладно, ладно тебе, шучу.

Едва за нашими спинами захлопывается тяжелая дубовая дверь, Уолтер с благоговением бормочет:

– Святой, настоящий святой! – Он тут же пихает меня в спину и резко командует: – Пошел вперед, ворюга!

Но голос до конца мой конвоир изменить не успел, так что и мне достается кусочек чужой нежности. Умеет вызвать любовь господин барон, психолог доморощенный. Не надо во всем потакать подчиненным, но сумей выказать о них заботу и в ответ получишь преданность и искреннюю любовь, каких не купишь ни за какие деньги.

Я молча бреду в камеру, тюремщик подгоняет меня тычками. Пихает он еле-еле, только для порядку, но каждый раз я невольно охаю от боли. Мне кажется, что в теле не осталось ни одной целой косточки, ни единого неповрежденного сустава. Попав наконец в камеру, я осторожно устраиваюсь на охапке гнилой соломы, стараясь лечь поудобнее, а в голову упрямо лезет мысль о том, отчего же, собственно, барон так спокоен. Почему его не волнует, что сбежавшие могут привести подмогу или пожаловаться властям?

Я ежусь от холода. Так уж устроены тюрьмы, что об удобствах узников здесь думают в последнюю очередь. Сэр Ричард непременно вернется, знаю я этот тип людей, у него упорство на лице заглавными буквами написано, и после каждой из них торчит жирный восклицательный знак. Одна только выпяченная вперед нижняя челюсть чего стоит, а гордая осанка, а орлиный взор! Подобный ему никогда не бросит в беде возлюбленную и людей, что попали из-за него в засаду. Так что сэр Ричард Йорк подготовится как следует и явится за нами, в этом нет никаких сомнений. А потому не будем терзаться мыслью о том, за каким же чертом я явился в адское логово, обитатели которого убивают людей, чтобы из их черепов делать лечебные настойки. Сейчас самое главное – суметь дожить до светлого мига освобождения.

Пусть замок хорошо укреплен, а племянник хозяина – непревзойденный воин, сэр Ричард изыщет, как взять верх. Но если окажется, что хозяин замка – человек уважаемый и известный в округе, то все сразу усложнится. Кто на слово поверит чужаку, обвиняющему твоего друга и ближайшего соседа? А если барон Вильям Берифорд и есть местная власть, а вокруг лежат подвластные ему земли, то для освободителей все может обернуться совсем нехорошо. Как бы сэр Йорк в конце концов сам не оказался виноватым! Да и жив ли он?

Устав лежать, я сажусь, понурив голову. Похоже, надеяться на лучшее в моем положении не приходится, слишком уж легкомысленно это выглядит. Из ложного чувства благодарности я ввязался в дело, которое может стоить мне головы, а ведь мог бы просто указать дорогу к замку, где обитают похитители голов. Уже наверняка был бы в порту.

«Хватит, – решительно говорю я себе. – Достаточно! Что толку посыпать голову пеплом, надо думать о том, как выбраться отсюда. Ты же еще ребенком слышал, мол, никто не даст нам избавленья, и только своею собственной рукой мы вырвем его у судьбы из горла!»

Но сколько я ни думаю, ничего путного в голову так и не лезет. В моем распоряжении имеется почерневшая солома, не раз уже бывшая в употреблении, в количестве одной охапки, глиняная миска для жидкой похлебки, которой здесь потчуют узников, глиняный же кувшин для воды с весьма тонкими стенками, им не оглушить даже ребенка. Для отправления естественных надобностей в полу имеется небольшая дыра. Вот и все.

Массивное кольцо, намертво вбитое в стену, то и дело притягивает мой взгляд. Как сказал тюремщик, «будешь шалить, посажу на цепь». Очень доходчиво объяснил, и, поверьте, он не шутил, просто не хотел в воскресенье тревожить шурина, местного кузнеца. Великая вещь эти родственные связи, кабы не они, сидел бы я сейчас на цепи, как бобик в конуре. Если придумаю, как преодолеть двери тюрьмы, мне останется только вскарабкаться на стену, окружающую замок, а дальше прямо на юг и больше никаких остановок и сомнительных авантюр!

Вот и сосредоточимся на этом, раз все равно больше нечем заняться. Но для начала, буквально на минуту, я вспомню нежное лицо, глаза, зеленые, как весенняя трава, и голос, от звуков которого тает мое сердце. Только на минуту, больше не надо. Жанна далеко, совсем одна, и ей очень нужна моя помощь, пусть даже девушка никогда не попросит о ней вслух. Уже только поэтому я не позволю себя убить. Я обещал ей вернуться и вернусь, чего бы это ни стоило мне и всем обитателям замка Молт. А потому надо припомнить еще раз дорогу, по которой меня сюда вели, каждый поворот и ступеньку, все запоры и решетки. Побег – дело серьезное, и мелочей тут не бывает. К счастью, у меня есть один сильный козырь, надо только умело его разыграть.

– Давай! – тянет руку тюремщик, его мутные глаза алчно поблескивают в полутьме коридора.

– Рано, – твердо говорю я. – Сначала покажи мне ключи от входной двери.

Надзиратель недовольно ворчит, колеблясь, меряет меня пристальным взглядом, а я в сотый раз терпеливо разъясняю:

– Отнимешь перстень силой, Уолтер, он все равно тебе не достанется. Клянусь, я расскажу обо всем твоему господину, и он обязательно заберет у тебя это сокровище.

Подумав еще несколько минут, Уолтер сдается. Тяжелая связка ключей переходит ко мне, заметно оттягивая руку, а надзиратель, заполучив вожделенный перстень покойного сьера Габриэля, тут же куда-то исчезает, надо полагать, прячет взятку в неприметную щель или крысиную нору. Появившись, смотрит на меня с таким торжеством во взоре, что я понимаю – самому мне перстня не отыскать.

В сотый раз я мысленно благодарю покойного брата Симона за воровскую науку, которую он так щедро мне преподавал. Тогда я воспринимал его ругань и подзатыльники в штыки, а сейчас в каком-то озарении понимаю, что опытный вор и настоящий мастер, даже став монахом, мечтал хоть кому-нибудь передать секреты своей профессии. И когда на него свалился послушник, пусть бестолковый и неспособный к профессии вора, Симон душу вложил в преподавание. Смог бы я без его уроков надежно укрыть перстень, который сейчас вытаскивает меня из темницы? Вряд ли.

– Спасибо, – шепчу я покойному учителю.

Тяжелая связка бронзовых ключей обрушивается на затылок Уолтера, и тот, подогнув ноги, мягко оседает на каменный пол. Признаюсь, удар вышел немного сильнее, чем мы условились, и уж тем более в тексте договора не было пункта об обмене одеждой. Я оставляю связанного по рукам и ногам надзирателя в моей бывшей камере, сам же бреду к выходу из тюрьмы. На живот мне пришлось подложить какое-то тряпье, рукава куртки немного коротки, а штанины болтаются, как на огородном пугале. Зато я очень похоже изображаю покашливания, бурчание и плевки надзирателя. Я поднимаюсь по каменной лестнице, тяжелый засов, упираясь, с пронзительным скрежетом покидает пазы, толстая дверь распахивается неожиданно легко.

В лицо бьет свежий ветер, после спертого воздуха подземной тюрьмы у меня кружится голова, и я все никак не могу надышаться. Совсем рядом с дверью в стену вбита бронзовая скоба, кто-то заботливо вставил туда пылающий факел, и я быстро отворачиваюсь в сторону. Над головой раскинулось звездное небо, убывающая луна светит тускло, словно вот-вот погаснет, двор замка Молт совершенно пуст. Я приглядываюсь внимательнее, но кроме пары дремлющих часовых, что без движения застыли на стенах, никого не вижу. Едва я отрываюсь от стены, откуда-то справа спрашивают:

– Куда это ты собрался, Уолтер?

– Воздухом подышать, – хриплю я в ответ.

В паре ярдов от меня от стены донжона отделяется невысокая плечистая фигура. Не успевает притаившийся стражник сделать еще один шаг, как я прыгаю к нему и что есть сил бью кулаком под бороду, сминая и ломая хрящи гортани. Во дворе царит мертвая тишина, поэтому действовать мне приходится очень осторожно. Я бережно ухватываю обмякшее тело под мышки и осторожно кладу в густую тень, откуда англичанин так неосмотрительно появился. Стражник еще хрипит, его руки и ноги мелко подергиваются, это остаточные реакции тела, не желающего умирать. Я срываю с его пояса тяжелый топор, хватаю копье, а вот щит оставляю на месте, в лесу он мне ни к чему. Вот кольчугу, пусть и дрянную, я бы снял, жаль времени нет, у меня каждая минута на счету.

По двору я крадусь от одной тени к другой и, наконец, оказываюсь у подножия лестницы, что ведет на вершину замковой стены. Ступеньки заканчиваются, я, словно призрак, бесшумно проскальзываю за спиной дремлющего часового и не раздумывая прыгаю вниз. Тут до земли и пятнадцати футов нет, окружает замок не камень, а мягкая почва, потому я приземляюсь без особых проблем. Теперь все, что мне нужно, – это добраться незамеченным до леса, вон от приглашающе шумит у подножия холма, до деревьев рукой подать.

Искусство передвижения по ночному лесу не каждому доступно, кое-кто и среди ясного дня шагу не сделает без того, чтобы не зацепиться плащом за торчащий сук, обязательно споткнется о торчащий корень, а то и по пояс ухнет в притаившееся болотце. Признаюсь честно, блуждания по ночному лесу – досадный пробел в моем образовании. Чисто теоретически я знал, что мох растет с северной стороны деревьев, этот секрет подарили мне уроки природоведения в четвертом классе. Жаль только, что все ощупанные мной стволы о том не подозревали, и я без толку испачкал трофейную одежду. Еще можно было бы сориентироваться по Малой Медведице, та всегда тычет Полярной звездой строго на север, но небо затянуло тучами, а потому далеко от замка Молт я не ушел.

С рассветом я двинулся на юг, в сторону побережья, но вскоре за спиной раздался собачий лай, поначалу едва слышный, а затем все усиливающийся. Я затравленно огляделся, но поблизости не оказалось ни речки, ни ручья, вверх по течению которых можно было бы брести, напрочь сбивая с толку погоню. Поэтому я просто побежал.

Подходящая для обороны поляна обнаружилась буквально за минуту до того, как меня настиг первый из псов. Едва я успел вжаться спиной в толстый, втроем не обхватишь, ствол, как на дальнем конце поляны угрожающе затрещали кусты, и передо мной оказалось настоящее чудовище ростом чуть ли не с пони. Разумеется, я не ожидал, что следом за мной пустят свору пуделей или спаниелей, но подобный зверь стал неприятным сюрпризом.

Пес не пожелал напороться грудью на копье, выставленное вперед, и с жутким воем сдохнуть у моих ног. Молниеносно прянув вбок, зверь припал к земле, а затем эта тварь ухватила древко копья огнедышащей пастью и прянула назад, вмиг обезоружив меня! С хрустом сомкнулись снежно-белые зубы, пес мотнул крупной, как у коня, башкой, я ошарашенно поглядел на половинки разгрызенного копья, а затем в налитые кровью глаза зверя. Поймав мой взгляд, пес-убийца грозно зарычал.

– Сидеть! Ах ты чертов грызун! – громко крикнул я, силясь хотя бы на секунду ошеломить зверя, и, судорожно ища глазами хотя бы одно уязвимое место, замахнулся топором.

Пес, оскалив острые как иголки зубы, подался назад так быстро, что на секунду я даже засомневался, смогу ли справиться с этой бестией, больно уж он здоров, верток и смышлен. Тут отмечу одну тонкость. Мало кто знает, что у живого оружия по имени собака имеется куча уязвимых мест. Нос, глаза, затылок, пах – всего и не упомнишь. А еще можно ломать им лапы в суставах, обрушиваться всем весом, сминая ребра. Уйму всяческих неприятных вещей может проделать с одиноким псом хорошо обученный францисканец посреди лесной чащи, вдали от посторонних глаз!

Вот только хозяева зверя, похоже, обучались в параллельном классе, поскольку морду моего противника надежно защищала металлическая маска. Кроме того, на пса заботливо надели широкий ошейник, усыпанный длинными, даже на вид острыми шипами, а спину ему укрыли железным панцирем. Словом, меня атаковал не честный, легко уязвимый пес, а опытный и злобный, специально натасканный на людей броненосец. Зато лапы у зверя не защищены, отметил я, примериваясь срубить одну из передних.

Кусты угрожающе затрещали, и я сломя голову кинулся к спасительному дереву. Пес подобных кондиций передвигается где-то в пять раз быстрее бегущего человека, но я начал движение первым, а потому имел солидную фору в целую секунду. Только со стороны может показаться, что это сущая мелочь. На самом деле секунда – это уйма времени, если потратить его с толком, разумеется. Даже нетренированный человек за одну секунду способен преодолеть пару метров, а обо мне и говорить нечего!

Я так шустро перебирал руками и ногами, что тут же оказался ярдах в пяти от земли. Выбранная мною ветвь, толстая, как человеческое бедро, даже не покачнулась, когда я на нее уселся. Внизу бесновалась свора из пяти чрезвычайно крупных псов, и самым мелким из них был тот, который первым меня настиг. Думаю, мне все же удалось бы его завалить, вот только остальные пожаловали совсем не вовремя! Псы гулко лаяли, задрав зубастые морды, похоже, они вызывали меня на честный бой. Мол, если ты и вправду считаешь себя доминирующим на планете видом, то слезь и докажи свою крутизну на деле, а не отсиживайся, как кот на заборе.

Я судорожно ломал голову над тем, как отделаться от надоедливых тварей, но, как назло, ни одной путной мысли так и не появилось. Хорошо было Тарзану и Маугли, кругом, куда ни протянешь руку, сплошные лианы, знай себе скачи с одного дерева на другое, вконец запутывая погоню. К моему горькому сожалению, в Англии подобный фокус не проходит.

Текло время, и вскоре я различил едва слышные крики приближающихся охотников. Псы гулко лаяли, подзывая хозяев, голоса англичан звучали все ближе, я ждал их появления, гордо скрестив руки на груди. Ничего, еще не вечер, и я поборюсь за свою жизнь. Ведь мой девиз – никогда не сдавайся.

– Никогда и ни за что! – шепнул я сам себе.

Птицы, оккупировавшие соседние деревья, насмешливо стрекотали, обсуждая мою персону. Я же был абсолютно спокоен и твердо решил, что в любом случае уж одного-то англичанина смогу захватить с собой на тот свет. Один британец – это, согласен, немного, но выбирать не приходится. Как говаривал покойный дед, уча меня играть в шахматы, «пешки тоже не орешки». Я холодно разглядывал охотников, заполнивших всю поляну, их запрокинутые смеющиеся лица, моя рука тем временем ласкала рукоять топора. Наконец, вдоволь налюбовавшись беглецом, британцы взяли псов на поводки, больше похожие на якорные цепи, а меня пригласили спуститься.

Качнувшись на прощание, покинутая ветка осыпала меня желтыми скукоженными листьями. Преследователи забрали у меня топор, руки крепко-накрепко связали за спиной. Вели они себя почти вежливо, расслышав вместо мата неожиданное «господин хороший», я с недоумением потряс головой и решил, что у меня, наверное, что-то с ушами.

Ближе к обеду деревья расступились, впереди возник порядком поднадоевший мне замок Молт, и я невольно поморщился. Уйти по-английски у меня не получилось, но ведь жизнь на этом не кончается, не правда ли?

Глава 5

Долго нежиться в камере мне не дают, буквально через час после возвращения меня вновь приводят пред светлые очи хозяина. На сей раз сэр Вильям Берифорд настроен куда как радушнее.

– Присядьте, – машет он рукой.

Я, позвякивая цепями, сажусь в предложенное мне кресло.

– Выйди, – бросает барон воину, который привел меня сюда, тот, посопев, грузно топает к двери.

– Итак, – в голосе сэра Вильяма я слышу странные нотки. – Мне в руки попала одна интересная вещичка. Полюбопытствуйте.

Я кидаю беглый взгляд на его раскрытую ладонь, в солнечных лучах, льющихся из окна кабинета, рубин вновь кажется мне живым. Положив перстень покойного шевалье де Бушажа на стол перед собой, сэр Вильям с нескрываемым любопытством спрашивает:

– Ваш?

Отрицать нет никакого смысла.

– Мой. Хотите вернуть владельцу?

– Если скажете верное слово, то не только отдам перстень, но вы из пленника тут же превратитесь в желанного гостя.

Ну и ну! Некоторое время я молчу, затем нехотя признаюсь:

– Перстень у меня недолго, да и попал он ко мне случайно. Думаю, вы принимаете меня за кого-то другого.

– И как же он попал вам в руки? – вкрадчиво интересуется сэр Вильям.

Черт, да что же за перстень носил сьер Габриэль? Может, он принадлежал к какому-то тайному обществу, члены которого узнают своих товарищей по рубинам? У барона пальцы сплошь унизаны перстнями, но с подобным камнем нет ни одного. Или все дело в странном рисунке, вырезанном на рубине, розе поверх креста? Что же ответить? Разумеется, я не настолько глуп, чтобы рассказать об убийстве предыдущего владельца перстня, а в байки вроде неожиданного наследства или особо удачного выигрыша в кости барон не поверит.

Лицо у сэра Вильяма столь благостное и доброе, что хоть в Государственную Думу выдвигай, вот только когда я ловлю его взгляд, моя рука невольно ищет рукоять кинжала. Барон – умный, образованный и обаятельный человек, и уже потому он много опаснее своего монструозного племянника. Тот тупой бык пригоден лишь для того, чтобы рубить и крушить, а вот барон Берифорд может завоевывать сердца, а это великое искусство. Признаюсь вам по секрету, что и мне он нравится, а потому, если выдастся случай, я постараюсь убить его быстро и без лишних мучений.

– Пару недель назад посреди вересковой пустоши я нашел труп, наполовину обглоданный волками, – голос мой ровен, гляжу равнодушно. – На теле я нашел этот перстень да несколько золотых монет, – помолчав, я спрашиваю: – Надеюсь, то, что вы узнали, не ухудшит моего положения?

– Да куда уж хуже, – бормочет барон. Подбородок он упер в кулак, брови насупил. Закончив размышлять, сэр Вильям поднимает глаза и доверительно говорит:

– Ах, мастер Трелони! Иногда я думаю, что все беды нашего века происходят от недостатка времени. Мой дед и слыхом не слыхивал об этом безобразии. – Барон кивает в сторону массивных часов, громко тикающих на каминной полке. – Британцам былых времен достаточно было выглянуть в окно, чтобы определить, день на дворе или же ночь. А если мы и забывали глянуть на солнце, увлеченные кровавыми битвами или дружескими пирушками, то о времени нам напоминали священники. И пусть не всегда мы могли оторваться от яростной сечи либо чаши хмельного вина ради молитвы, зато мы никогда и никуда не опаздывали!

Пока сэр Вильям разглагольствует, я с деланным интересом разглядываю камин, щедро облицованный мрамором. В Англии царит натуральный культ каминов, каждый, кому по карману завести этот аксессуар тут же бросается всячески его украшать и апгрейдить.

Я невольно задерживаю взгляд на центральной группе фигур, вырезанных в мраморе с изумительным мастерством. Судя по яблоку, зажатому в зубах дракона, перед нами змей-искуситель, коварно провоцирующий Еву. Та, полная дура, так радостно скалится в ответ, словно видит фрукты первый раз в жизни. Сам Адам, явный подкаблучник, апатично выглядывает из-за упитанной девичьей спины. Видно, что вся эта борьба добра со злом и прочая ерунда ему глубоко по барабану. Дай ему волю, завалился бы под ближайшее дерево на мягкую атласную травку да занялся пассивным отдыхом, то есть сном, разглядыванием облаков и ковырянием в носу. Кроссвордов, если я правильно помню, тогда еще не придумали.

– Теперь же мы начали отмерять часы! – делится со мной барон. – Боже, какой ужас, и куда только катится наша цивилизация? Эдак наши потомки начнут отсчитывать каждую минуту!

– Безобразие, – сочувственно киваю я.

– Благодарю за понимание, – холодно улыбается барон. – Так, а о чем это я? Ах да! Я переменил свое мнение о вас. Разумеется, замковый палач не будет вас пытать, этим займусь лично я. Ведь вы, конечно же, нагло лжете мне в лицо.

Улыбка исчезает, и предо мной сидит уже не благообразный джентльмен, а натуральный волк в человеческой шкуре.

Клацнув зубами, он заявляет:

– К сожалению, сейчас у меня нет свободного времени, я должен отъехать. Но через пару дней я вернусь, и вот тогда вам придется во всех подробностях припомнить, как вам достался перстень с рубином!

Последующая неделя оказалась одной из тех, о которых никогда не хочется больше вспоминать. Сэр Вильям Берифорд задержался дольше, чем планировал, и его великан-племянник словно с цепи сорвался. Если ранее барон хоть как-то мог сдержать его кровожадные наклонности, то теперь гигант оказался полновластным хозяином замка Молт.

Как только меня перевели в личную темницу сэра Дэниела, я сразу же понял, что ничего хорошего тут меня не ожидает. Обширная подземная темница в центральной своей части имела прекрасно оборудованную пыточную, доступную для обозрения из обеих клеток, женской и мужской. Приятным и единственным сюрпризом стало то, что меня кинули к двум недавним знакомцам, воинам сэра Ричарда. Как только тяжелые шаги тюремщика стихли, заглушённые лязгом захлопнувшейся двери, я тут же бросился проверять на прочность прутья решетки. Те и не думали трястись, дребезжать или хоть как-то поддаваться моим усилиям, даже не шелохнулись. Оглядев тяжелые каменные плиты пола, я попробовал сдвинуть с места хоть один булыжник в стене, а затем вновь вернулся к прутьям.

– Бесполезно, – каркнул из угла Престон. – Я думаю, эта клетка выдержит даже слона.

Чарльз, сидящий напротив него, коротко кивнул, а затем, пришепетывая, посоветовал:

– Рекомендую лечь поспать, ночью выспаться не удастся.

Я присмотрелся к ним внимательнее. Голова Престона была перевязана куском нижней рубахи, на котором проступали запекшиеся пятна крови, отекшее лицо Чарльза больше напоминало кусок сырого мяса, глаза превратились в щелки, на месте передних зубов зияли дыры.

– Кому-нибудь удалось спастись? – спросил я.

– Сэру Ричарду и Томасу Макли удалось уйти, – помолчав, ответил Престон. – Твой крик предупредил нас, мастер Трелони. Остальные трое погибли, я видел их тела.

– Точнее, головы, – прошепелявил из своего угла Чарльз.

Помрачнев, оба враз замолчали и, как ни пытался я вызвать их на разговор, упорно отмалчивались, отвернувшись к стене. В клетке напротив сидели и лежали семеро девушек, одна из них тихо плакала. Масляная лампа, чадящая у входа, давала слишком мало света, чтобы я мог разглядеть их лица. Я вернулся было на свое место, но что-то продолжало меня тревожить. Может быть, предчувствие надвигающейся беды?

– Что за черт? – прошептал я озадаченно. – Пусть здесь темно, сыро и холодно, но с какой это стати я так занервничал?

И только тогда я понял, что в подземелье, поверх разлитых в нем ужаса, обреченности и безнадежности, царит запах свежей крови и недавней смерти. Не одной смерти, а множества смертей! Воздух и стены темницы настолько пропитались воспоминаниями о сотворенных здесь душегубствах, что я, с моей собственной сотней покойников на счету – это если не считать дотла сожженный Саутгемптон, – ощущал их почти физически. Казалось, если я прислушаюсь чуть-чуть внимательнее, то различу предсмертные крики и проклятья умирающих, но стоило ли стараться? Если я не ошибался, то лужи, разлитые по полу вокруг чудовищных пыточных агрегатов, образовались из недавно пролитой крови. Похоже, наступающая ночь не сулила нам ничего хорошего.

На войне быстро привыкаешь к пыткам. Ткнуть раскаленной головней в пленника, не желающего развязывать язык, либо пощекотать острым кинжалом рачительного хозяина, укрывшего накопленное добро, там обычное дело. Но на войне ты применяешь силу к врагам, выступающим под чужими стягами, а если грабишь гражданских, то отчетливо осознаешь, что они иные, не наши, и оброки с налогами платят неприятелю. В конечном итоге именно на их деньги снаряжаются те полки, которые нам еще только предстоит разгромить. Словом, даже если сам ты не практикуешь методы силового воздействия, то к тому, что их применяют твои боевые товарищи, относишься вполне индифферентно и даже с одобрением. Стоит ли жизнь одного пленного чужака, до смерти замученного под пытками, жизни одного нашего солдата, который благодаря этому не попал в засаду и остался жив? Если вы скажете «нет», то любой, кто знает о войне не понаслышке, плюнет вам в лицо. И будет прав, разумеется.

А вот с вечера до утра пытать похищенных женщин, добиваясь, чтобы их жизненные силы сконцентрировались в черепе, – это патология. За подобные фокусы я бы лично вешал этих затейников за ребро на ржавый крюк, особо не разбираясь, было у них трудное детство, или же их поведение является следствием перенесенного в детстве энцефалита. По моему глубокому убеждению, разбираться во «вменяемости на момент преступления» могут только полные идиоты либо, наоборот, весьма умные люди, активно зарабатывающие на старость. Я тщательно зажимаю уши, пробую говорить вслух, петь, читать стихи, но все бесполезно. Пронзительные крики девушки раскаленными иглами вонзаются в мозг. Как обычно, жертву пытает лично сэр Дэниел, замковый палач лишь помогает ему при необходимости.

Под утро дверь в подземелье распахивается, и по ступеням мягко спускается невысокий тощий человечек, мэтр Альберт. На вид он чуть старше меня, у него блеклые глаза, редкие светлые волосы, мягкое интеллигентное лицо и хорошая добрая улыбка. Мэтр Альберт – здешний алхимик, главный идеолог и специалист по приготовлению лечебных настоек. Он не спеша подходит к девушке, растянутой на пыточном столе, внимательно заглядывает в ее глаза, выкаченные от нестерпимой боли, а затем благосклонно кивает.

Я отворачиваюсь, за спиной раздается глухой удар, девушки, запертые напротив, тихо скулят от ужаса, а кто-то из них громко рыдает и все никак не может остановиться. Подхватив отрубленную голову за длинные волосы, алхимик привычно сует ее в кожаный мешок, сутулая фигура споро взлетает по выщербленным каменным ступенькам, следом тяжело топает гигант. В дверях сэр Дэниел сгибается чуть ли не втрое, протискивается боком, едва не сорвав дверь с петель.

В непрерывных пытках проходит четыре ночи подряд. Я чувствую, что еще немного, и сойду с ума. Радует одно, под влиянием стресса ожоги, полученные от лесных разбойников, заживают на глазах. Похоже, мой организм мобилизовал все свои защитные силы. Следующей ночью пытают сразу двоих девиц, наутро в клетке напротив остается только одна, высокая, светловолосая и голубоглазая. Как шепчет мне Престон, это и есть леди Эмилия, любовь сэра Ричарда Йорка. А на шестой день пытки начинаются сразу же после полудня, длятся всю ночь, и когда рано утром я слышу тупой удар, которым сэр Дэниел отрубает девушке голову, то опускаюсь на колени. Я молюсь, и все, чего прошу у Господа, – только возможности хотя бы частично поквитаться со зверьми в человеческом облике.

Вечером тюремщик долго разглядывает нас, а затем неожиданно заявляет:

– Постарайтесь как следует выспаться и набраться сил. Сэр Дэниел заявил, что завтра же сразится с вами.

– По очереди? – спрашивает Престон.

– Велика честь! – презрительно оттопыривает нижнюю губу тюремщик. – Через неделю сэр Вальдок отъезжает на рыцарский турнир в Лондон, на вас же он просто проверит остроту своего меча.

Ну вот все и разъяснилось, понимаю я. Очевидно, допинг, настоянный на черепах несчастных девушек, вскоре будет готов, и наш гигант планирует к самому началу турнира выйти на пик спортивной формы. Вот почему все последние дни нас так сытно кормят, мы втроем должны будем выступить в качестве спарринг-партнеров!

– Какое оружие нам дадут? – глухо интересуется Чарльз.

– Как обычно, – пожимает тюремщик покатыми плечами, в голосе его полное безразличие. – Что выберете, то и возьмете.

Шаркая ногами, он уходит, мы переглядываемся, глаза у всех возбужденно горят. Ежу понятно, что живыми нас из замка Молт не выпустят, но одно дело – умереть на пыточном столе, а совсем другое – с оружием в руках. В подземелье замка гигант взял нас хитростью, посмотрим, каков он с оружием в руках!

Оказалось – хорош, и весьма.

Ближе к обеду нас выводят во двор замка, под внимательными взглядами десятка воинов мы выбираем для себя доспехи и оружие из целой кучи, наваленной перед нами. Скажу сразу, что ничего особенного, вроде канувшего в Ла-Манш булатного меча, я там не нахожу. Престон и Чарльз, переговариваясь радостными междометиями, судорожно лязгают железом, на глазах превращаясь в металлические статуи. Едва они напяливают глухие шлемы с прорезями для глаз, я тут же перестаю понимать, кто из них кто. Один верзила вооружается увесистой шипастой булавой, второй с некоторым усилием помахивает гигантской секирой.

В этой груде трофейного металла я наконец раскалываю нечто полезное: свои метательные ножи. На тяжелые панцири я даже не гляжу, а взвесив в руках весьма неплохую кольчугу, с сожалением откладываю ее в сторону. Уж больно она увесиста.

Я уже видел, как стремительно движется гигант, а с его силой достаточно один раз попасть мечом, и меня не спасут никакие доспехи. Сплющит, а то и разрубит пополам. Единственный мой шанс в предстоящем бою – как можно быстрее двигаться. Вот почему я выбираю легкий меч и длинную пику с ясеневым древком. Такие в ходу в швейцарских кантонах, как она попала в Англию, ума не приложу. У пики шиловидный четырехгранный наконечник фута в полтора длиной, и хотя это не совсем то, что мне надо, но среди предложенных копий я ничего лучшего не вижу.

Удостоверившись в том, что мы готовы, нас отводят к широкому квадрату, огороженному в центре двора. Похоже, в донжоне не осталось ни единого человека, вокруг толпятся не только воины, но и прислуга. Собравшиеся оживленно переговариваются, но на натянутые веревки не наваливаются, держатся от них в паре футов. Холодный ветер приятно гладит мое лицо, сердце колотится учащенно, раздувая мышцы кровью. Я поднимаю взгляд в низкое серое небо, до него, кажется, рукой подать. Тучи хмурятся, они вот-вот разразятся дождем, и я досадливо плюю на вытертые каменные плиты под ногами. Что же это за страна такая? В феврале ни снега тебе, ни морозов, одна слякоть. А во Франции сейчас тепло, небо синее-синее, и пылающий диск солнца замер в глубине небес. И еще там Жанна, которая обещала меня ждать.

«Хватит! – говорю я себе. – Сосредоточься на предстоящем бое. Как бы ни был силен великан, всегда есть шанс его победить. Надо только суметь им воспользоваться!»

«Ага! – ехидно поддакивает внутренний голос. – И каждый случай, когда простой человек побеждал эдакого монстра, сохранялся в веках. На что толста Библия, но и в ней всего одна такая история, про Давида и Голиафа!»

«Неподходящий пример! – жестко обрываю я его. – Голиаф-то наш был из скифов, с раскосыми и жадными очами. Зачем бы он иначе поперся в эту Палестину, пыльную и выгоревшую на солнце? Не селиться же он там собирался, в самом-то деле. Так, пограбить слегка».

Радостные крики возвращают меня к действительности. Толпа раздается в стороны, по образовавшемуся коридору к нам приближаются две фигуры. Одна из них неправдоподобно высока, словно со страниц греческих мифов в наш мир сошел полубог. И если обычно великаны выглядят как жертвы гормональных сдвигов, то сэр Дэниел может считаться образцом мужской красоты. Он статный, широкоплечий, могучие мышцы так и играют при каждом движении. Рядом мелко семенит дядюшка Вильям, брови его нахмурены, угол рта досадливо дергается.

Завидев трех смертников, барон тут же тычет в меня пальцем, его лицо побагровело, глаза мечут молнии. Племянник, покосившись вниз, что-то успокаивающе рокочет. Мол, не суетитесь, любимый дядюшка, если вам нужна та козявка, так я ее и пальцем не трону, пну пару раз, вот и все. Пытай себе на здоровье, сколько влезет. Неужели я себе еще человечков не наловлю?

Зайдя внутрь огороженного квадрата, гигант бычьим голосом ревет:

– Слушайте, воины! Обещаю, что того из вас, кто сумеет хотя бы ранить меня, я выпущу на свободу живым и невредимым.

Закончив речь, сэр Дэниел вскидывает вверх толстую как бревно руку, в ответ раздаются восторженные крики. Зрители аж подпрыгивают на месте. Пригнувшись, Чарльз и Престон начинают обходить гиганта с боков, похоже, британцы успели обсудить меж собой тактику предстоящего боя. Я осторожно осматриваюсь, а сэр Дэниел застыл на месте и насмешливо скалит зубы, разглядывая подбирающихся к нему коротышек. На нем легкая кольчуга, шлема нет, в одной руке гигант держит длинный, как копье, меч, в другой – обычный двуручник. По сравнению с клинком, зажатым в правой руке, он кажется маленьким, словно игрушечным.

Как по команде, британцы бросаются вперед, и гигант тут же взрывается серией молниеносных движений. Толпа радостно ревет, а мои товарищи по несчастью, оглушенно мотая головами, с трудом поднимаются с земли. Сэр Дэниел оглушительно хохочет, и я, только для пробы, кидаю в него два ножа. У них тяжелое, острое как бритва лезвие длиной в ладонь, и мечу я их так быстро, как только могу, но гигант не дремлет и с легкостью отбивает оба клинка.

Вновь оглушительно лязгает железо, зрители довольно гогочут, тыча пальцами в сторону воинов, опять поднимающихся на ноги. Сэр Дэниел не торопится убивать их и пока что наносит удары плоской стороной меча. Раз за разом его противники разлетаются в стороны, теряя оружие и части доспехов, в толпе уже стонут от смеха, а я все никак не могу подобраться к гиганту поближе. Может быть, он и не блещет умом, но воин прекрасный, к такому не подберешься со спины, не застанешь врасплох. Наконец, вдоволь наигравшись, гигант одним стремительным движением разрубает обоих англичан и вскидывает мечи вверх, окатив толпу кровавым дождем. Зрители ревут от восторга, словно стая бабуинов.

Я стою в углу площадки, зажмурив глаза. Пика, зажатая в моих руках, явственно трясется, губы дергаются, шепча молитву. Толпа замерла в ожидании, и я отчетливо слышу приближающиеся шаги. Гиганту нет нужды красться, он тяжело бухает по каменным плитам двора, те протестующее трещат, едва выдерживая чудовищный вес. Мои руки вспотели, сердце стучит так, что почти заглушает шаги сэра Дэниела, мышцы напряглись для броска.

– Рано, – твержу я себе. – Рано!

И каким-то шестым чувством поняв, что или сейчас, или никогда, я выкидываю невиданный трюк – прыгаю вперед и, упав на одно колено, с силой выкидываю пику перед собой, держа ее рукой за самый конец древка. Это фехтовальный прием из арсенала штыкового боя, дитя девятнадцатого века, и гигант явно не ожидает столь подлого удара. Какую-то секунду я отчетливо ощущаю, как трещат, поддаваясь, ткани его тела под натиском острого как бритва лезвия, а затем древко вырывается из моих пальцев. Попал, понимаю я, и тут же заученно откатываюсь в сторону, а на то место, где я только что находился, рушится исполинский меч, пополам раскалывая каменную плиту.

Когда я вскакиваю на ноги, сэр Дэниел с оглушительным ревом вырывает из паха мою пику. Скривившись от боли, он делает ко мне стремительный шаг, зубы его страшно оскалены, глаза полыхают бешенством. Не медля ни секунды, я вновь прыгаю вперед, прямо под ноги надвигающемуся гиганту. Изо всех сил я вонзаю клинок, и рукоять меча, как живая, вывертывается из моей ладони. Перекатившись через голову, я вскакиваю, тяжело дыша. За спиной беснуется сэр Дэниел, съежившиеся зрители боязливо пятятся назад, лица у них белые как снег. Нагнувшись, сэр Дэниел выдергивает из левого сапога меч, которым я пропорол его стопу. Окровавленный клинок выходит неохотно, из раны бьет алая струя. Отбросив оружие в сторону, гигант медленно разворачивается ко мне.

Его руки пусты, зубы ощерены, из горла рвется низкое рычание, и я понимаю, что шутки кончились. Пусть двумя ранами мне удалось немного замедлить сэра Дэниела, но вот прямо сейчас он без всяких хитростей и уловок схватит меня огромными, как совковые лопаты, ладонями и порвет пополам. А может быть, просто сплющит, ему впору с белыми медведями бороться, а хилый послушник, который ему чуть выше пояса, такому монстру на один зуб. Сердце бешено стучит, я глотаю пересохшим ртом влажный холодный воздух и все никак не могу надышаться. На какую-то секунду пылающие глаза гиганта отрываются от меня, словно он забыл о дерзкой козявке, и в тот же момент последний метательный нож по рукоять входит ему в левую глазницу.

Это был лучший мой бросок, поскольку вот теперь-то, вне всякого сомнения, мой жизненный путь окончен. Сэр Дэниел вопит от боли и унижения с такой силой, что я зажимаю уши ладонями. Медленно текут секунды, наконец, устав ждать смерти, я поднимаю голову и, изумленно распахнув рот, разглядываю пошатывающегося гиганта, что с головы до ног утыкан длинными стрелами. Гигантское тело содрогается под ударами все новых и новых стрел, но великан упорно не желает умирать. Откуда-то из-за моей спины грохочет гром, меж глаз у сэра Дэниела возникает широкое, кулак просунешь, отверстие, откуда немедленно плещет алая струя. Гигант рушится рядом со мной, от удара подскакивают каменные плиты двора. Я таращусь на сэра Дэниела до тех пор, пока не понимаю, что больше он уже не поднимется, и лишь после того начинаю озираться по сторонам.

Двор замка наполнен паническими криками и звоном железа, хрипят умирающие, жалобно плачут раненые, а лучники, заполнившие крепостные стены, методично расстреливают воинов барона Берифорда. На плащах у стрелков белые розы Йорков, и я блаженно улыбаюсь, осознав, что помощь подоспела как раз вовремя. Свежий ветер приятно холодит разгоряченное лицо, сквозь разошедшиеся тучи выглядывает ласковое солнце, с пояса одного из трупов я срываю боевой топор, левой рукой подхватываю маленький щит, баклер. Жаркая схватка у ворот заканчивается в пользу нападающих, оттащив в сторону трупы, дюжие воины настежь распахивают створки, внутрь тут же врываются два десятка тяжеловооруженных конников.

Впереди скачет сэр Ричард с обнаженным мечом, остальные всадники угрожающе щетинятся копьями, лучники тут же прекращают обстрел. Пока конники добивают последних воинов барона, что в панике мечутся по двору замка, сэр Ричард, разглядев меня, резко натягивает поводья. Вороной останавливается, едва не уткнувшись в меня мордой. Гневно ржет, изо рта, разодранного уздечкой, капает кровь, но хозяину сейчас не до него. Соскочив с коня, рыцарь опрометью бросается ко мне.

– Где она? – во весь голос кричит сэр Ричард. – Ты знаешь, где держат Эмилию?

Все мое радостное возбуждение как корова языком слизнула. Я открываю было рот и тут же захлопываю его, а глаза прочно упираю в пол, словно там можно увидеть что-то интересное кроме ручьев крови. Рыцарь стискивает мои плечи железными пальцами и с силой трясет, добиваясь ответа. Нехотя я поднимаю глаза, поймав мой взгляд, Ричард отшатывается, уронив руки.

– Мужайтесь, сэр Йорк, – тяжело говорю я. – Сейчас она, все всякого сомнения, находится в раю.

– Ты лжешь! – ревет он, раздувая крылья носа. – Ты не мог этого видеть!

– Вот этот зверь убил девушку на моих глазах, – киваю я на громадное тело, распростертое посреди двора.

– Убил… – тихо повторяет рыцарь. – А где ее тело?

– Тело мы, может, и найдем, – отвечаю я. – А вот голову, увы, нет.

Стараясь говорить как можно суше, без лишних эмоций, я пересказываю рыцарю все, что произошло с момента моего пленения. Выслушав меня, он долго стоит опустив голову. Почуяв неладное, вокруг собираются воины, хмуро переглядываются, не решаясь потревожить сэра Ричарда. Наконец появляется Томас Макли и, кивнув мне, с ходу ревет:

– Сэр, двор очищен. Человек двадцать заперлись в донжоне, прикажете штурмовать?

Рыцарь поднимает голову. За эти несколько минут он словно постарел, вдоль рта залегли горькие складки, глаза потухли, плечи ссутулились.

– Ты, Стивен Торн, возьми пару человек. Делай что хочешь, но найди тело моей несчастной невесты.

– Слушаюсь, – наклоняет голову седовласый воин со старым шрамом поперек лица.

Рыцарь поворачивается к Томасу.

– Убить всех, кто укрылся в донжоне, – спокойно приказывает он.

– А как же выкуп за пленников? – подняв брови, переспрашивает Томас Макли.

Ричард молча смотрит ему в глаза, тот, пожав плечами, растерянно бормочет:

– Всех так всех! – И тут же кричит: – Пошевеливайтесь, чертовы канальи! Все слышали, что приказал наш господин?

От небольшой церкви, что высится справа от донжона, доносятся негодующие крики. Трое воинов, смущенно переглядываясь, отступают под натиском невысокого упитанного священника. Тот с бранью гонит их взашей, большим серебряным крестом размахивает так, словно изгоняет из Божьего дома если не демонов, то хотя бы вампиров.

– Они хотели ограбить церковь? – строго спрашиваю я.

Падре радостно кивает, брызгая слюной, кидается что-то доказывать, а я, не обращая на него внимания, холодно объясняю воинам:

– В замке Молт творились чудовищные злодеяния, и эта тварь слова поперек не сказала. Тут пытали и убивали женщин, а он закрывал на все глаза. Уже поэтому он не священник, а дьявольское порождение ехидны, настоящий оборотень в рясе. И убить такого не смертный грех, а благое дело! А замковую церковь грабьте смело, Господом там и не пахло!

Я коротко взмахиваю топором, падре молча валится набок, из его перерубленной шеи, пенясь, бьет поток крови. Воины врываются в дверь церкви, изнутри тут же доносится грохот и шум, а один из них, задержавшись на секунду, выхватывает серебряный крест из руки священника.

Несколько секунд я гляжу на убитого, радуясь, что мир хоть на чуть-чуть стал чище и светлее. В моем времени полно таких же пригревшихся святош, что думают не о душах прихожан, а о беспошлинной торговле сигаретами и вином. Надоела эта церковная показуха, прикрываемая красивыми словами, пышной одеждой и ухоженными бородами, в печенках она уже сидит!

Когда я возвращаюсь к донжону, сквозь дверь, изрубленную в щепки, внутрь один за другим проскальзывают воины сэра Ричарда. Я бегу вверх по лестнице, оскальзываясь на покрытых кровью ступенях, навстречу мне воин гонит трех слуг, поторапливая их звонкими подзатыльниками. Я безразлично скольжу по ним взглядом, но тут же останавливаюсь и мчусь назад, прыгая через три ступеньки.

– А ну стой! – рычу я, злорадно оскалившись, и, выкинув руку, цепко хватаю за шиворот одного из слуг, невысокого и щуплого, старательно прячущего лицо.

Поймав мой взгляд, он испуганно вскрикивает, а я с доброй улыбкой говорю:

– Ну, здравствуй, алхимик. Вот и свиделись, гнида белесая!

– Не надо! – причитает тот, пятясь при виде окровавленного топора. – Меня заставили! Я вам пригожусь! Я знаю секрет философского камня! Я золото могу делать!

Я вскидываю топор, слуги испуганно повизгивают, глаза у них круглые, как у лемуров, руки мелко трясутся.

– Ну, чего уставились? – спрашиваю хмуро. – Не буду я его убивать. Есть тут один человек, который захочет познакомиться с ним поближе, некий Ричард Йорк.

Отсалютовав, воин с широкой ухмылкой гонит спотыкающихся слуг вниз. Волоча за собой алхимика, я иду наверх, туда, откуда все еще доносится звон мечей и громкие крики. Гигант мертв, но есть еще один человек, кого я желал бы видеть. Это хозяин замка Молт барон Вильям Берифорд!

Как оказалось, к самому интересному я опоздал. Пока я занимался местным священником и изувером-алхимиком, с оборонявшимися воинами и с самим бароном было покончено. Думаю, сэр Вильям не ожидал подобного финала, но Ричард Йорк так кипел гневом, что не стал вступать ни в какие переговоры с владельцем замка. Убедившись, что последние из защитников донжона мертвы, он приказал разыскать оставшихся в живых слуг и работников, и воины со всех ног бросились сгонять их во двор замка. Сам же Ричард, ухватив за грудки мастера химических превращений, уединился с ним в ближайших покоях. Буквально через несколько минут он вышел оттуда с брезгливой гримасой на лице и небрежно вытер окровавленный меч о ближайший гобелен.

Заглянув внутрь, я почувствовал рвотные позывы. Никогда не думал, что человека можно нашинковать столь тонкими ломтиками. То-то покойный Альберт так визжал. Следом за рыцарем я спустился вниз. Он, скрестив руки на груди, остановился возле входа в донжон и внимательным взглядом окинул заваленный трупами двор.

Вспомнив что-то, Ричард звучно хлопнул себя по лбу, голос его лязгнул сталью:

– Томас, срочно отправь одного из воинов к шерифу графства! Пусть он расскажет, что мы нашли и разорили разбойничье гнездо. Мы же останемся ждать шерифа здесь. Вели гонцу поторопиться и дай ему лучших лошадей!

Томас коротко кивнул. Я давно заметил, что он вообще мало говорит, зато много делает.

– Слуги собраны, ваша милость, – подлетел к Ричарду один из воинов. – Что прикажете делать дальше?

В тот же момент к рыцарю мягко подошел еще один невысокий человек с неприметным лицом и что-то прошелестел на ухо. Ричард вздрогнул, в его глазах мелькнуло смятение.

Я подошел поближе.

– Ты точно в том уверен? – тихо переспросил рыцарь, отмахнувшись от воина, который назойливо зудел про слуг.

Поймав взгляд хозяина, верный Том оттеснил назад всех прочих, не стесняясь при этом орудовать пудовым кулаком.

– Абсолютно, – тихо ответил неприметный человечек. – Да вот, поглядите сами. Я снял это с шеи покойного барона.

Он протянул рыцарю ладонь, и я с интересом уставился на необычного вида медальон, сделанный в виде розы поверх креста. Про себя я присвистнул, что и говорить, до боли знакомый узор. Честно говоря, я ожидал чего-то подобного, не просто же так покойный барон Берифорд домогался, откуда я взял перстень! Отражая солнечный свет, цветок тускло и самодовольно блестел, как это и положено золоту. В три из пяти лучей розы вделаны драгоценные камни, красный, зеленый и желтый.

– Рубин, изумруд и опал, – пробормотал я. – Любопытно. Покойный был любителем довольно пошлых украшений!

– Ошибаешься, – ответил мне Ричард Йорк.

Я поразился тому, как быстро угас его гнев. У твердого рта собрались глубокие складки, брови сошлись на переносице, а говорил он очень медленно и тихо, словно раздумывал над чем-то весьма и весьма серьезным.

– У меня такой же на шее, но только с одним рубином.

С минуту мы глядели друг другу прямо в глаза, наконец Ричард все так же тихо произнес:

– Это символ принадлежности к Ордену Золотых Розенкрейцеров. Один камень на розе – знак низшего ранга, как у меня.

– То есть вы убили старшего собрата по ордену? – хмыкнул я. – Невелика потеря! За этого негодяя, который своими поступками позорил остальных братьев, вам еще и спасибо скажут, руку пожмут и поднесут кубок. К тому же у покойного наверняка были враги. Я уверен, кое-кто будет вам очень признателен за открывшуюся вакансию. Это политика, сэр Ричард.

– Томас, – крикнул рыцарь. – Задержи гонца! – и тут же скомандовал воинам, столпившимся в отдалении: – Перебить всех слуг, работников и домочадцев, найденных в замке! Не оставлять в живых ни женщин, ни детей! Ни один из тех, кто нас видел, не должен выжить. Замок поджечь! Да, не забудьте про деревню, после нашего ухода здесь не должно остаться ничего живого!

Поймав взглядом неприметного человечка, приказал ему:

– Вели седлать коней. Мы немедленно уходим отсюда.

Я вопросительно смотрел на Ричарда, пытаясь поймать его взгляд. Наконец он заметил мой взгляд, недовольно скривился и прорычал:

– Ну что еще?

– Не понимаю вас, – заметил я холодно. – Не противно ли рыцарской чести убегать так вот, по-воровски? Словно мы сотворили здесь некое беззаконие, а не восстановили справедливость!

Ричард смотрел на меня свирепо, как на врага.

– А Эмилия? – спросил я прямо.

В самой глубине глаз рыцаря, пылающих словно угли костра, что-то дрогнуло.

– Эмили, – пробормотал он, понурившись, затем вскинул голову и глухо сказал: – Хорошо, вы помогли мне и даже томились в плену у этого негодяя, потому я отвечу прямо.

Он помолчал, словно собираясь с духом, и недовольно дернул плечом, когда за спиной раздались испуганные крики, плач и предсмертные вопли убиваемой челяди. Яростно завыли псы, их громкий лай сменился жалобным скулежом, а потом все стихло.

«Это вам не одинокого беглеца на дерево загонять! – мстительно подумал я. – Поняли теперь, кто в доме хозяин?»

Понизив голос, рыцарь произнес:

– То, что я сделал, дорогой друг, называется у нас в Англии государственной изменой! Если станет известно, что я натворил, то накажут не только Ричарда Йорка, пострадает вся моя семья. Все замки Ордена Золотых Розенкрейцеров расположены на королевской земле и считаются принадлежащими лично сюзерену! Как вы думаете, отчего малолетнего Генриха до сих пор не свергли бароны?

– И отчего же?

– Да оттого, что его всей своей мощью поддерживает орден Золотых Розенкрейцеров, а у него хватает как денег, так и воинов! В орден входят самые знатные и богатые вельможи королевства, стать розенкрейцером мечтает каждый английский дворянин!

– И каким же будет наказание за то, что мы натворили? – кивнул я на показавшееся из окон замка пламя.

– Смерть, – просто ответил рыцарь. Подумав, добавил: – Не только для меня, но и для всех, кто тут находился. Но не бойтесь, мои люди будут молчать, а всех прочих, кто мог бы рассказать о том, что тут случилось, уже перебили.

Дождавшись, пока мы закончим разговор, воины подвели коней. Из замковых ворот мы выехали в мрачном молчании. Кони шли медленно, будто чувствовали настроение всадников, мерно поскрипывало одно из колес повозки, в которой везли найденное тело леди Эмилии. Время от времени у рыцаря дергалось левое веко, сгорбив плечи, он смотрел прямо перед собой.

Оказавшись наконец на дороге, сэр Ричард медленно повернул голову, впервые с момента выезда из замка Молт поглядев мне в лицо, с вялым интересом спросил:

– Куда вы теперь, мастер Трелони?

– Думаю податься на южное побережье, – признался я честно. – Я тут подумал и решил, что не буду больше искать отца, прекрасно обходился без него все эти годы, справлюсь и дальше. Больно уж у вас в Британии неуютно, лучше я отправлюсь в другую страну, подальше отсюда. Может, поеду в Германию, вот где имеется возможность сделать карьеру!

– Томас проводит вас к морю и приглядит, чтобы по дороге ничего не случилось, – холодно обронил рыцарь. – Том!

– Я слышал, сэр, – гулко отозвался верзила, искоса поглядев на меня. – Будет сделано!

– Вот и прекрасно, – пробормотал рыцарь, пришпоривая коня.

Отряд двинулся на север, мы же поскакали на юг. Проехав с полмили, я предложил сделать небольшой перерыв, мол, открылось кровотечение из полученной раны, Томас молча кивнул. Проехав немного по узкой тропинке, мы оказались на небольшой поляне с весело журчащим ручейком. Воин проворно соскочил с коня, я же медленно, изображая смертельную усталость, показал, что вот-вот слезу, и, подхватив булаву, с силой ударил англичанина по голове. Обмякнув, Томас рухнул ничком. Я кое-как спрыгнул на землю, голова мгновенно закружилась, ближайшее дерево недовольно скрипнуло, но поддержало меня, не дав упасть.

– Тяжелый день, – пробормотал я. – Да и вся неделя не задалась. Но ничего, все, что мне надо, – это выспаться как следует.

Дождавшись, пока земля под ногами перестанет плыть и качаться, я доковылял до Томаса и с облегчением убедился, что британец жив, просто находится в небольшой отключке. Любого другого мой удар уложил бы на месте, но только не Тома Макли. Связав верзилу по руками и ногам, я обшарил его карманы, особенно обрадовавшись кошелю с деньгами. В замке я успел прихватить кое-что, но серебро лишним не бывает. Затем, кряхтя и охая, я привалил британца спиной к ближайшему дереву. Эти усилия так меня утомили, что я отдыхал почти полчаса и только потом разжег костер.

Среди ночи я проснулся от шороха, костер догорал, а мой пленник пришел в себя и дергался, отчаянно пытаясь освободиться. Веревками, которыми он опутан, можно медведя удержать, иначе какой смысл был вообще его связывать. Но все же не стоит недооценивать противника, осторожность мне не помешает. Пусть англичанин ошибся и сдуру подставил затылок под удар, это вовсе не значит, что Томас не сможет взять реванш! Я демонстративно потянулся, и пленник сразу затих. Остаток ночи я спал вполглаза, но Томас больше не шевелился.

Когда я наконец проснулся, стояло раннее утро, лес был окутан густым туманом, по небу медленно двигались облака, пышные, как пуховые перины. Назойливо щебетала какая-то ранняя птаха, теребила подруг, вызывая на охоту за мухами, жуками и прочими бабочками. Костер почти потух, сквозь серый пепел тускло просвечивали багровые угли. Поглядывая на пленника, я с аппетитом позавтракал холодным мясом и хлебом, а когда закончил собираться, подошел к Томасу.

– Как себя чувствуешь, дружище? – улыбнулся я.

– Неплохо, – угрюмо зыркнул тот из-под густых бровей, подумав, осторожно спросил: – Что это вы задумали?

– Да ничего особенного, – пожал я плечами. – Поеду себе потихоньку и надеюсь, что больше мы не увидимся. А ты попыхтишь еще полчасика да и развяжешься, я в тебя верю. Я там для тебя мяса оставил, так что ешь, не стесняйся. После завтрака на своих двоих дойдешь до любой деревни, их тут как у собаки блох. Дорога – вон в той стороне. Это оставляю тебе. – Я кинул ему под ноги охотничий кинжал, больше похожий на короткий меч. Томас медленно кивнул.

– Отчего-то мне кажется, что ты не пропадешь, – заключил я.

– Почему вы так поступили? – спросил он.

– Не хотел утруждать тебя долгим путешествием, – ухмыльнулся я. – Это же какой крюк тебе надо было делать! А так рванешь прямо к хозяину, сэр Ричард и соскучиться как следует не успеет.

Помявшись, воин осторожно спросил:

– Если вы догадались о его… приказе, то отчего же меня не убили? К чему вам лишние хлопоты?

Подумав, я ответил честно. Бывает, ты просто устаешь хитрить и скрывать свои мысли под маской ничего не значащих слов.

– Мне надоело проливать кровь, к тому же ты не успел на меня напасть. Так что живи, воин.

Опустив голову, Томас пробормотал себе под нос:

– Я хотел убить вас на этой вот самой поляне, просто не успел.

Я насмешливо фыркнул.

– Скажи еще, что это ты выбрал подходящее место для привала! Хозяину передай, пусть не беспокоится. Я никому ничего не скажу.

Закончив разговор, я с удовольствием потянулся, так что затрещали все связки и суставы. За ночь я неплохо отдохнул, и пусть мышцы до сих пор болели, сон явно пошел мне на пользу. На плечи я накинул почти новый плащ Томаса, он был слегка длинноват, зато в плечах в самый раз. А верзила перебьется, если начнет замерзать, пусть побыстрее шевелит ногами, он же на службе, а не на курорте.

Оседлав коня, я почти без усилий залез в седло. Хорошо, что оно с высокой лукой, при езде можно опереться спиной, словно ты сидишь не на резвом жеребце, а на венском стуле. Я по-разбойничьи свистнул, и жеребец, не дожидаясь иной команды, пошел к дороге. Уздечку трофейного коня я набросил на луку седла. Он с недоумением во взоре все оглядывался на хозяина, но покорно брел позади.

– Не поминай лихом, – помахал я британцу.

Томас проводил меня угрюмым взглядом и тут же задергался так, что веревки угрожающе заскрипели.

«Переживает, что не выполнил приказа хозяина и не заткнул рот невольному свидетелю, – подумал я. – А может, пытается понять, как можно было не убить врага, тем более что и случай представился на редкость удобный, грех такой упускать. Гуманизм в пятнадцатом веке – понятие новое, непривычное, и если сильно на ту тему задумываться, мозг может вскипеть.

Не знает, простота, что я францисканец, то есть слуга Божий, а нам заповедано прощать. Правда, одни из нас возносят хвалу Господу постами и молитвами, добрыми поступками и неустанным трудом на благо людей, а другие – кровью и острой сталью, ядом и едким дымом сгоревшего пороха. Черное и белое – две стороны одной медали. Господь мой – добр и всепрощающ, и он же – Господь гнева. Вот так-то, в будущем это назовут дуализмом».

Мягко ступая по размокшей земле, кони медленно переставляли копыта. Деревья и кусты остались позади, оглядевшись, я понял, что выехал из леса. Солнце на минуту выглянуло из-за плотных облаков, вдалеке справа показались пологие холмы, сплошь покрытые колючим кустарником. Дорога в обе стороны была совершенно пуста, на первом же перекрестке я повернул коня на юг и пришпорил, побуждая перейти на рысь. Что-то я стал непозволительно мягок, вот и Томаса оставил в живых, а ведь каждый убитый англичанин – еще один шаг в светлое будущее, в мирную и процветающую Францию. Или нет? Похоже, я совсем запутался, надо будет как следует подумать на досуге.

В тот день меня трижды останавливали разъездные патрули, и всякий раз я объявлял себя вассалом сэра Ричарда Йорка, посланным по делу, не терпящему отлагательств. Кинув беглый взгляд на плащ, украшенный белой розой, дозорные отпускали меня с миром. Несколько деревень я миновал, не останавливаясь, пару раз на перекрестках менял направление движения, однажды сильно уклонился к северу, пытаясь запутать следы. Вряд ли Томас Макли или сэр Ричард попытаются меня преследовать, но чем черт не шутит?

Путешествие прошло без каких-либо приключений, и к вечеру десятого дня я въехал в Уэймут.

Местный торговец лошадьми, некий господин Бидхем, с удовольствием купил обоих жеребцов со всей сбруей, он же подсказал, к кому мне следует обратиться. Вскинув мешок с пожитками на спину, я помахал коням на прощание и побрел вниз по улице, к порту. В лицо несмело подул ветер, усиливающийся с каждым шагом. Он смел прочь вонь и удушливые миазмы большого города, окутав меня соленым запахом моря. Я вдохнул полной грудью свежий, пропахший йодом воздух, на лицо сама собой наползла счастливая улыбка. На быстро темнеющем небе проклюнулись яркие огоньки звезд, а когда, потеснив их, вперед важно выплыла луна, я поприветствовал ее почтительным поклоном.

– Ну, вот и все, – выдохнул я. – Прощай, Британия. И молись, чтобы эта война закончилась раньше, чем французские диверсанты наводнят остров!

Вблизи трактир «Морской бык» не внушал особого доверия. Казалось, что здание, построенное еще в прошлом веке, с тех пор ни разу не ремонтировали. Облезшие серые стены, маленькие оконца, затянутые бычьим пузырем, а внутри полным-полно в стельку пьяных матросов. Если, конечно, грубые татуировки на груди и руках в виде якорей, русалок и прочих штурвалов и в самом деле означали принадлежность к тем, кто ходит «по морям, по волнам».

Обстановка в трактире была вполне спартанской, за тусклыми огоньками тростниковых свечей не то что деталей интерьера, лиц собутыльников толком не различить, одни смазанные пятна. Зато женщин так выбирать намного проще, в царящем вокруг интимном полумраке, да после пинты эля любая покажется тебе чуть ли не красавицей!

Когда я, наклонив голову в низких дверях, вошел внутрь, в трактире кипела потасовка. Ничего особенного, просто вдрабадан пьяные люди выплескивали агрессию на недавних собутыльников. В ход шли лишь кулаки, глиняные кружки и кувшины, никакого холодного оружия, дубин и удавок. Как ни приглядывался, я не заметил среди поверженных ни раненых, ни убитых, одни расквашенные носы и подбитые глаза. На фоне массовых смертоубийств, свидетелем коих я был весь последний год, детская возня вусмерть упившихся тружеников моря выглядела так пасторально, что я чуть не всплакнул от невольного умиления.

Ловко пригнувшись, я пропустил над головой молодецкий замах и тут же расплющил драчуну нос. Тот коротко крякнул и отступил на шаг, размазывая по лицу кровь. Какой-то добрый человек сбил его на пол ударом огромной кружки и начал пинать в живот, азартно хекая. Драчун пьяно ревел, а когда все же поднялся, то широко раскинул руки в стороны и с оглушительным криком ринулся вперед, сбивая противников с ног, как кегли. Я с интересом проследил, как он воткнулся головой в стену, там что-то затрещало, заскрипело, и моряк рухнул, наконец-то угомонившись.

С трудом протолкнувшись к трактирщику, я уточнил:

– Мастер Хорвуд?

Тот меланхолично кивнул, не поднимая упрятанных под лохматые брови глаз, и пробасил:

– Эля?

– Пинту, – отозвался я, отшатываясь.

В том месте, где я только что стоял, в стойку с грохотом врезался тяжелый табурет, но трактирщик даже бровью не повел. Лишь буркнул что-то неразборчивое, и от стены мгновенно отделилась настолько громадная фигура, что я лишь уважительно присвистнул. Действуя быстро и напористо, вышибала вмиг угомонил порядком притомившихся драчунов. Троих особо буйных, которые никак не желали успокоиться, он выкинул за дверь и тут же застыл на прежнем месте.

– Еще чего-нибудь? – так же невозмутимо полюбопытствовал мастер Хорвуд, сунув мне кружку.

– Одно место на корабле до Франции, – сказал я вполголоса, но сначала отхлебнул пива.

Если совсем уж честно, по гамбургскому счету, пиво в Британии как пиво, весьма среднего качества, но англичане отчего-то гордо именуют его элем. А между тем нет в нем никаких существенных отличий от нашего, российского. Увы, пиво британцы варить толком не умеют, одни сплошные понты, то ли дело немцы, вот уж кто мастера! Ну и чехи, разумеется, тоже не последние специалисты, могут кое-чему научить. Ничуть не удивившись, трактирщик кивнул.

– Послезавтра на рассвете устроит?

– Вполне.

– Завтра подойдешь к «Гордости Дувра» сразу после десятого удара колокола, передашь от меня привет шкиперу Джону Диету. С тебя десять шиллингов.

– Комната найдется? – спросил я.

– Еще шиллинг.

Я сунул монеты в подставленную ладонь, и подскочивший слуга отвел меня на второй этаж. Каморка была так себе, жесткая скрипучая кровать явно знала лучшие времена, окна не было и в помине, зато присутствовала прочная дверь с тяжелым засовом. Что еще надо усталому человеку, чтобы выспаться, чувствуя себя в относительной безопасности?

Перед сном я накинул засов на дверь и разложил на кровати содержимое походного мешка. Самый большой сверток убрал было в сторону, но затем, не удержавшись, распутал тряпки и повертел игрушку в руке, вновь любуясь рисунками и узорами, выгравированными на лезвии и рукояти. Прекрасная сталь, замечательный мастер работал. Для мужской руки секира кажется слишком маленькой и легкой, а вот для женщины она будет в самый раз.

Замечательный подарок для Жанны, вовремя я заметил, что в кабинете покойного барона Берифорда имеется маленькая дверь в углу, за гобеленом. Жаль, не было времени как следует порыться в той комнате. Едва я успел бросить беглый взгляд на то, что там хранилось, как тут же пришлось уходить.

Я тщательно уложил мешок заново, в голове тем временем сам собой составился план действий на завтра. Первым делом следует договориться со шкипером о месте до Франции, затем купить еды в дорогу, вряд ли на судне станут меня кормить, ну и разузнать последние новости, разумеется.

Я уже засыпал, когда в голову пришла замечательная мысль. Надо будет разыскать мастера-оружейника, пусть выгравирует на лезвии большую букву «J», от такого подарка любимая будет в восторге. При виде искусно выделанных секир эта дурочка разве что слюни не пускает.

Будят меня дикие вопли. Я с головой кутаюсь в плащ, честно пытаясь заснуть, но крики не утихают, более того, к ним добавляется пронзительный женский визг. Спору нет, дамочки любят поверещать по поводу и без, но непохоже, что эта женщина видит мышь, пусть и гигантскую. Я сую ноги в сапоги, еле слышно брякает отодвинутый засов, дверь пронзительно скрипит, распахиваясь с неожиданной легкостью. У лестницы, ведущей на первый этаж, тускло светится масляная лампа, почти все соседние двери открыты настежь, в поле зрения ни одного человека. Я прислушиваюсь, рука падает на пояс, нащупывая рукоять меча. Ошибки нет, с первого этажа трактира доносится металлический лязг и отчаянные крики, там дерутся холодным оружием.

– Что за чертовщина? – бормочу я.

Кровать в соседней комнате пуста, ставни распахнуты настежь. Двухэтажный дом напротив как вымер, в черных провалах окон разгорается пламя. Я высовываюсь наружу по пояс, воздух пахнет гарью, ярдах в пятидесяти справа идет настоящее сражение. Оглушительно звенит сталь, едва различимые во тьме люди хрипло кричат что-то яростное, жалобно стонут раненые и умирающие. Я поворачиваю голову влево, к причалам, и рот мой распахивается сам собой. Темная ночь отступает под натиском пламени, охватившего сразу несколько кораблей. Тушить пожар некому, пристань сплошь усыпана неподвижными телами, откуда-то из города доносится отчаянный колокольный звон, зов о помощи.

«Понятненько, – чешу я затылок. – Французы высадили десант. Ну и дела!»

Я испытываю двойственные чувства. С одной стороны, это гордость за наших, они не сидят как клуши, а наносят удар в самое логово зверя, пусть и по побережью, но это пока! А вот с другой стороны, как поступят французы в горячке боя со мной, одетым и вооруженным на английский манер? Не раздумывая, я возвращаюсь за походным мешком и мячиком выпрыгиваю в окно, пока воины, тяжело топающие по лестнице, не успели меня обнаружить. Отсижусь-ка я где-нибудь в тенечке, пока галлы грабят англосаксов, а когда все успокоится, вылезу и осмотрюсь.

Приняв такое решение, я чувствую себя несколько странно, ведь еще пару недель назад тут же кинулся бы помогать французам, кипя праведным гневом на поганую британскую сволочь. То ли я не выспался как следует, то ли приболел, но после отсидки в темнице замка Молт у меня пропала охота лупить по голове всех англичан подряд. Боюсь, сквозь гнусную личину врага я разглядел простые человеческие лица. Не уверен, смог бы я теперь сжечь Саутгемптон вместе с женщинами и детьми. Похоже, я здорово устал, пора немного отдохнуть.

Я осторожно крадусь по вымершим улицам Уэймута, старательно избегая скоплений людей и загодя обходя сражающихся, но в каком-то переулке, насквозь пропахшем кровью, на меня со спины бросается крупный, бугрящийся мышцами воин. Пару минут мы катаемся по мостовой, сцепившись не на жизнь, а на смерть, затем я поднимаюсь, тяжело дыша, а незнакомец остается лежать с кинжалом в груди. Я в недоумении гляжу на покойника. В двух шагах пылает факел, вдетый в каменную скобу, торчащую из стены здания, и мне прекрасно видны шаровары, непривычного вида камзол, кушак. И самое главное – оружие. Покойный вооружен саблей и коротким копьем с бунчуком.

И пока до меня доходит, что на Уэймут напали вовсе не французы и даже не шотландцы, а вообще черт знает кто, из-за угла вылетает целая толпа пиратов. Отступать некуда, а убегать поздно, и потому я бьюсь как лев, защищая собственную жизнь. Дерусь отчаянно, пока какой-то хитрец, подобравшись сбоку, не попадает мне по голове древком копья. Я падаю на колени, руки разжимаются, выпустив меч и кинжал, траурно позвякивая, те катятся куда-то вбок. Все вокруг словно в тумане, сверху раздаются гортанные выкрики и непонятные слова, а затем следует сокрушительный удар, который отбрасывает меня далеко-далеко. На излете я проваливаюсь в вязкую ватную тишину, словно в бездонное болото. Медленно погружаюсь, пока не замираю безо всякого движения.

«Если смерть выглядит вот так, то это совсем неплохо, – решаю я наконец. – Тишина и покой – как раз то, что мне нужно».

Вот и закончилась история отряда отборных воинов Третьего ордена францисканцев, посланных для освобождения дяди короля из унизительного плена. Проклятый остров всех до единого уложил под дерновое покрывальце, никого не выпустил живым. Меня уже не беспокоит то, что некому будет доложить о провале миссии. Люди приходят и уходят, и длится это с начала времен. Вековая схватка галлов и англосаксов более не волнует меня, жили же они как-то до появления Роберта Смирнова, вот и дальше прекрасно без него обойдутся. Стиснут зубы, но справятся.

Но проходит какое-то время, и я вспоминаю Жанну. Самые зеленые в мире глаза, нежный овал лица, а главное – ее надежду на то, что я вернусь, как и обещал. И тогда медленно, но упорно я начинаю подниматься к поверхности. Любовь ведет меня, и я карабкаюсь к разгорающемуся свету, гневно ощерив зубы. Я иду к своей единственной, и горе тому, кто попытается меня остановить!