Формула счастья

КАК ВСЕГДА, СПОР

Ярослав не сразу перевернул тетрадную обложку. Он был взволнован. Конечно, это не открытие, — настоящие историки повседневно сталкиваются с живыми документами далеких эпох. Таких дневников они перебрали, наверное, немало. И все же Ярослав был потрясен. Для него-то это было событием — нечаянное знакомство с человеком из прошлого века.

Он взволновался так, будто судьба позволила ему заглянуть в сокровенные девические записи матери или прочесть думы прадеда, погибшего на Марсе. Эта девушка, вдруг шагнувшая из далекого и зыбкого марева времени, стала близка ему и дорога.

Андрей сидел, по-прежнему облокотившись на стеллаж, подперев голову руками. Взгляд его был задумчив. Рано отошла к окну и замерла там, высвеченная солнечными бликами.

Они молчали, потому что сказать хотелось слишком много.

— Читай дальше, — проговорил Андрей. — Ведь есть ещё тетрадь… Как нам все-таки повезло!

Ярослав не шевельнулся.

— Взглянуть бы на её портрет, — тихо, словно только себе, сказала Рано и повторила: — Очень интересно, какая она была внешне.

Негромкий всплеск видеофонного вызова повернул их к аппарату. Старый Лацис на экране дружелюбно улыбнулся:

— Дела идут хорошо?

— Очень! — воскликнул Ярослав. — Нам посчастливилось обнаружить… Мы нашли дневник тысяча девятьсот шестьдесят третьего года. Она наша сверстница — та, что писала… Понимаете?

Лицо Лациса сделалось значительным.

— Поздравляю, — сказал он. — Не буду мешать. Потом расскажете.

Экран потух.

— А ведь ему этот дневник ещё ближе, чем нам, — сказал Андрей. — По времени.

Они опять замолчали. Потом Рано улыбнулась мечтательно:

— А мы вполне могли бы с ней дружить. У меня… Помните то место, где она говорит, что иногда ей хочется среди ночи мчаться на диком коне? Странно, но у меня порой почти подсознательно возникает точно такое же. Я немножечко дикарка, да? — Она рассмеялась и весело закружилась по комнате, гибкая и легкая. Внезапно остановившись, она сказала: — А нас, своих потомков, они представляли все же наивно. Я боюсь употребить другое слово: примитивно.

— Именно это слово, говоря о тебе, употребят твои потомки, — буркнул Андрей.

— И в то же время, — не обращая внимания на брата, продолжала Рано, — они так много думали о будущем. И, видимо, не очень огорчались неустроенностью своего быта. Инга — помните? — мечтает о газе как о каком-то благе.

— Что же в этом особенного? — возразил Ярослав. — Каждой эпохе свое. Жителю пещеры благом была шкура на плечах. Ломоносову вовсе не худо было свои великие труды создавать с помощью примитивнейшего инструмента — птичьего пера. Белинский превосходно обходился без телефона. Мы пользуемся своими радиками и тоже в общем-то довольны, а через двадцать лет будем удивляться, как это нас удовлетворяла такая дребедень.

— Ты очень умненький, Яр, — дурачась, похвалила его Рано. — Потом я тебе задам ещё сто двадцать семь с половиной вопросов.

— От тебя их можно ждать и тысячу, — проворчал Андрей. — Конечно, там есть непонятные детали, есть наивности. Например, рассуждения этого… Володи о машинном мозге.

— Даже тебя они не устраивают? — притворно удивилась Рано.

— Шпильки потом, — отмахнулся Андрей. — Вчера Юрий Игоревич очень верно говорил, что у каждой эпохи свои трудности. И вот Яр — тоже, только он с другого боку… Для первобытного человека главным было выжить, победить окружающую природу, устоять перед стихиями. Потом наслоились трудности социального характера. Так, историк?

— Ну-ну, — поощрил Ярослав, ещё не совсем понимая, куда клонит Андрей.

— Но чем дальше идет, развиваясь, человечество, тем большее значение приобретают трудности интеллектуальные. А Володя, — Андрей кивнул на ветхую тетрадь, — видимо, ещё не понимал, что именно преодоление интеллектуальных трудностей движет ныне человечество. Передать функции мышления приборам — значит погубить себя, выродиться.

— Очень мило! — насмешливо прищурилась Рано. — Сколь легко этот эрудит спорит с пареньком из прошлого века!

— Что ж, — пожал плечами Ярослав, — спор — поединок равных или почти равных.

— Вот именно, — подхватил Андрей. — Кстати, второй парень, Даниил, судит одинаково со мной. Меня даже удивило как-то: они не очень-то отличались от нас, эти человеки двадцатого столетия.

— Ого, у Андрея намечается некий поворот в мыслях! — Ярослав шутливо поворошил голову друга. — К твоем энцефалокибере давно наблюдалось покосение в сторону техники. Прогресс человечества для тебя был равнозначен прогрессу техники и наоборот. Так ведь? А тут ты начал понимать, что люди, не знающие видеофона, не знакомые с единой теорией поля, в общем-то мыслят схоже с тобой, мудрец двадцать первого века.

Андрей встал. Поспорить он любил, хотя на уроках красноречия никогда не был в числе первых.

— Техника — показатель уровня развития науки, — сказал он. — А развитие науки определяет уровень мышления. — Это звучало, как скучная цитата из старенького учебника логики. Однако произносилась цитата весьма внушительно. — Ты можешь возразить?

Рано фыркнула. Брат напоминал ей сейчас петуха с детской картинки. Ярослав же нахмурился.

— А что тебе возражать? — сказал он, накаляясь. — Ведь для тебя, например, Фома Кампанелла — всего лишь средневековый монах, не знавший электричества, не имевший представления о строении вещества и вообще неуч. А для меня он — великий и светлый мыслитель.

— Великий утопист, — резко уточнил Андрей. — Устремления Кампанеллы не имели реальной основы. Крылья человечества — наука и техника.

— Крылья человечества — мечта, которая движет науку и технику, — горячо возразил Ярослав.

Рано опять закружилась по комнате.

— Разговор обещает быть острым, — весело сказала она. — Но спорить вы можете без меня, я это уже слышала. Пойдите прогуляйтесь, а я тем временем сяду за следующую тетрадь.

Все-таки её логика была практичней. Друзья переглянулись. На лицо Ярослава набежало смущение:

— Да. Это у нас с Андреем вечная тема… Отложим, Анд?

Андрей ещё пытался ершиться:

— Спор начал ты. Я хотел как раз сказать о том… о том родстве идей, которое перебрасывает мосты через века и эпохи.

Ярослав театрально раскинул руки:

— Анд прозревает!

— Я же говорила, что мой братец ещё не совсем потерянный человек.

Андрей хорошо знал старую истину: против иронии есть лишь два способа защиты — или ирония же, или полнейшая невозмутимость. Устроившись на стуле поудобнее, он сказал с превосходно разыгранным равнодушием:

— Может, всё-таки продолжим чтение?

Теперь переглянулись Ярослав и Рано. Ярослав взялся за тетрадь.

Видно, была в ней некая магическая сила, в этой пожелтевшей, с обтрепанными краями рукописной книжице. Она звала к себе тревожаще и властно. Перевернуть обложку — означало заглянуть не просто в очередную страницу — в другой век.