Формула невозможного

Эмин Махмудов Феномен

Ей не было восемнадцати лет, когда она появилась у нас в редакции. Это была смуглая девушка среднего роста — самая обыкновенная.

Я хорошо помню, как она вошла и, окинув меня беглым взглядом, застенчиво спросила:

— Вы будете здесь секретарь?

— Да, я.

— Я прочла объявление в газете. Кажется, вам нужна машинистка?

Прежде, чем ответить, я оглядел ее. Новое, но старомодное платье. Короткие косы, небрежно заброшенные за спину. Опускает глаза, стараясь избежать моего взгляда. Словом, — типичная девушка из райцентра, недавно попавшая в большой город. Выйдет ли из нее редакционная машинистка быстрая, грамотная, понятливая?

Сознаюсь, первое впечатление было не в ее пользу.

— Вы работали раньше где-нибудь?

Она несмело ответила:

— Всего несколько месяцев… Я окончила курсы машинописи, работала в редакции… в нашей районной газете. Потом заболела, меня перевезли сюда. Здесь я теперь и живу, учусь в вечернем отделении университета, на биологическом…

Она разговорилась, и это мне понравилось, Я попросил заведующего отделом информации Мамедхана провести девушку для пробы в машинбюро и продиктовать ей пару страничек.

По правде говоря, я даже не опросил ее имени. Я был уверен, что Мамедхан, покачивая головой, объявит недовольным тоном: «Она даже расположения букв не знает. Пусть поступает куда угодно, лишь бы не к нам».

Но оказалось, что Наргиз, как ее звали, прекрасная машинистка. Она работала десятью пальцами, слепым способом, — не глядя на клавиши.

Вскоре эта внешне неприметная девушка стала полноправным членом редакционного коллектива и завоевала всеобщее уважение. В этом немалую роль играла ее замечательная память.

Иногда, не отрывая пальцев от клавиш, она говорила диктовавшему сотруднику:

— Четыре дня назад вы употребили эту же фразу в передовой статье. Лучше бы немного изменить.

Или, печатая письмо внештатного корреспондента, замечала:

— Такую же информацию мы публиковали на прошлой неделе за подписью «Зоркий». Об одном и том же писали двое.

Она никогда не ошибалась. У этой девушки из райцентра была феноменальная память. Стоило прочесть при ней целую поэму, как она запоминала ее навсегда.

И ученье давалось ей легко. Когда Наргиз появилась у нас, она плохо говорила по-русски. А теперь она не боялась даже латыни. Честное слово, я видел сам, как она, в ожидании материала, читала в подлиннике «О природе вещей» Лукреция и улыбалась от удовольствия.

Она не вела конспектов и не делала выписок — при ее памяти в этом не было нужды.

Скажу прямо: нас, газетчиков, не удивишь хорошей памятью: специфика, сами понимаете. Но память этой девушки далеко выходила за рамки понимания.

И еще скажу: я не был бы газетчиком, если бы оставил это без внимания. Я решил во что бы то ни стало понять: что это, необыкновенная одаренность от природы или результат тренировки…

Я знал, что есть несколько видов памяти. Сильнейшая форма — двигательная или моторная память. Человек не может, например, разучиться плавать или ездить на велосипеде. Не может — и все.

Есть память эмоциональная, есть образная, сохраняющая звуковые, зрительные и тому подобные ощущения А главная форма памяти у людей словесно-логическая. Она и была особенно развита у Наргиз — об остальных формах я не мог судить.

Я достал книгу Занкова — «Проблема памяти в свете учения И. П. Павлова». Я расспрашивал стариков-бакинцев, помнивших, как в двадцатых годах наш земляк, математик Шишкин вызвал на соревнование знаменитого Араго, и на цирковой арене произошло невиданное и неповторенное до сих пор состязание — решение в уме биквадратных уравнений с подстановкой четырехзначных чисел. Но мне кажется, что если бы эта девушка из райцентра захотела популярности…

Но популярность ее не интересовала. А я не успел исследовать способности Наргиз: одно событие опередило меня.

Стояла поздняя осень. Я был дома — отдыхал перед вечерней сдачей в типографию. Свирепый бакинский норд-ост завывал во дворе, жалобно шумели обнаженные ветви деревьев. Слушая пение чайника на газовой плите, я задремал, но телефонный звонок заставил меня очнуться.

— Извините, пожалуйста, — сказал незнакомый мужской голос. — С вами говорит главврач «скорой помощи». У вас в редакции работает Азад Самедов?

— Да, да, — поспешно ответил я. — Это наш курьер. А что случилось?

— Не волнуйтесь, товарищ Рзаев, — продолжал врач. — Ваш курьер совершил настоящий подвиг. Он вынес двух детей из горящего дома. Ожоги у него легкие, через два дня он будет на работе. Но, — врач немного замялся, понимаете, у него сгорел пиджак.

— Пиджак? — мне показалось, что я ослышался, врач явно не договаривал чего — то. — Черт с ним, с пиджаком, скажите, что случилось с Азадом?

— Ничего опасного, товарищ Рзаев, я же сказал. Но он просит передать, что в кармане пиджака были какие-то газетные материалы.

— Как, как?

Вместо ответа — противные гудки отбоя. Врач, видимо, не хотел входить в детали.

Только что я завидовал геройству Азада, мысленно готовя заметку, — уж такие мы люди, газетчики. Но последнее сообщение затмило все. Ведь через час я должен быть в типографии, чтобы пропустить эти материалы.

Погибла целая полоса, простите, по-вашему — страница. А редактор — в отпуску. А я отвечаю за все. А газета не может запоздать, пусть хоть землетрясение…

Механически я набрал номер редакции. Я услышал знакомый голос Наргиз. Она сидит и учит какую-то гистологию. Больше никого нет — и не могло быть: уже восьмой час вечера.

Я рассказал ей все. В противоположность мне, она была совершенно спокойна — как будто ничего особенного не произошло.

— А что Азад нес в типографию? — спросила она. — Материалы третьей полосы? Я постараюсь сделать все, что в моих силах, а вы попробуйте собрать всех, кто готовил материалы…

Я забыл поблагодарить ее. Я обзвонил полгорода — конечно, все расползлись в разные концы. Потом я объехал полгорода, но я нашел всех: мы, газетчики, такие люди. Одного я нашел в кино, другого — на вокзале, третьего… впрочем, это его дело.

Все закончилось лучше, чем я предполагал. Когда я наконец попал в редакцию, все было уже заново отпечатано на машинке. Статья профессора Кудратли — «Новые методы радиоактивного лечения», очерк Мамедхана «На морских буровых», международное обозрение, два стихотворения, три читательских письма…

Из типографии уже звонили раза три. Поспешно собрав материалы в папку, я кинулся к выходу.

У дверей меня остановил Мамедхан.

— На пару слов, товарищ Рзаев.

— Завтра, Мамедхан, газета опаздывает!

Все закончилось благополучно. Газета вышла вовремя. А утром аккуратный Мамедхан сказал свою «пару слов»:

— Обязательно надо вынести Наргиз благодарность в приказе. Молодец она, выручила нас!

Я не стал возражать: Наргиз здорово помогла нам. Не считаясь с тем, что служебное время истекло, она…

— Дело не в служебном времени, — сказал Мамедхан. — Все материалы она напечатала до нашего прихода. Когда мы собрались в редакции, все было готово, она дала нам на проверку.

— Так у нее оставались оригиналы?

— Нет, товарищ Рзаев. Оригиналы были заперты в шкафах и столах. Она печатала «из головы». Ведь вам известна ее феноменальная память.

— Что, что? — Я швырнул связку ключей на стол. — Из головы? Хорошая память — это прекрасно! Но как можно доверить памяти девушки столько ответственных материалов?

Меня охватил ужас. Ведь вчера вечером Наргиз по памяти отпечатала больше двадцати гранок — по-вашему страниц, насыщенных цифрами, фамилиями, географическими названиями…

Схватившись за голову, я малодушно зажмурился. Мне страшно было представить третью полосу сегодняшней газеты. Перевранные имена, цифры и термины злобно смеялись надо мной, упрекали…

Подняв голову, я встретил укоризненный взгляд Мамедхана.

— Не беспокойтесь, товарищ Рзаев, — уверенно сказал Мамедхан, — все проверено трижды. Ни одной ошибки.

Мне не терпелось увидеть Наргиз, но сначала я съездил в больницу навестить Азада. Парень был вне опасности. Узнав все подробности, я приготовил на завтра корреспонденцию о его героическом поступке и позвал к себе Наргиз.

Она вошла неторопливым шагом, тихо поздоровалась и застенчиво спросила:

— Что, разве была какая-нибудь ошибка?

— Нет, Наргиз. Ваша феноменальная память помогла нам. Если бы не вы, газета опоздала бы.

Я усадил ее против себя и начал прямо:

— Наргиз, я в жизни не встречал человека, который мог бы с такой точностью запомнить наизусть такое количество разнообразного материала. Это выше человеческих способностей. Поэтому мне интересно узнать: это у вас от рождения, или…

— Нет, товарищ Рзаев. От рождения у меня была хорошая, но самая обыкновенная память. А это… Это развилось у меня недавно. Этим я обязана врачам.

Я сразу, чутьем газетчика, понял, что «это» — новое достижение медицины.

И вот что мне рассказала Наргиз.

Это было в марте, когда в горном районе, где она жила, земля еще была покрыта белой скатертью снегов. Днем таяло, а к ночи подмораживало, и грязь на дорогах замерзая, делалась твердой, как булыжник.

Рано утром она шла на работу. В узкий переулок свернул тяжелый грузовик-лесовоз. Девушка бросилась в сторону, поскользнулась и упала, ударившись головой о заледеневшую мостовую, и потеряла сознание.

Наргиз очнулась в районной больнице. От страшной головной боли она еле смогла поднять отяжелевшие, как чугун, веки. Комната казалась наполненной туманом. Мелькали белые халаты врачей, лица она не различала.

Несколько дней она пролежала в полузабытьи. Потом начала поправляться, но головные боли не прекращались. Оказалось, что девушка лишилась памяти. Все путалось у нее в голове, она не могла вспомнить даже свой день рождения.

Первые попытки лечения не увенчались успехом и Наргиз перевезли из райцентра в Баку. Ее осмотрел доцент Искендеров — психиатр, занимавшийся восстановлением памяти.

Он терпеливо расспрашивал девушку, добиваясь от нее толковых ответов. Он оставил ей листок с маленьким стихотворением и просил к вечеру выучить его наизусть. Но когда он зашел к ней вечером и спросил про стихотворение, девушка удивленно сказала:

— Вы мне ничего не поручали.

Он вытащил из-под подушки листок со стихами — тогда девушка вспомнила про задание и заплакала от стыда.

На следующее утро Наргиз перенесли в другую комнату, где стоял высокий аппарат, сверкавший белой эмалью и никелем.

Молодой доцент усадил ее в кресло и взял за руку, будто приготовился следить за пульсом. На голову Наргиз надели нечто вроде шлема, от которого шли длинные, гибкие провода к аппарату. Задавая ей разные вопросы, Искендеров не сводил глаз с экрана катоднолучевой трубки, по которому бегали зеленые зигзаги, с циферблатов измерительных приборов.

Прервав беседу, он отошел к пульту управления и повернул несколько рукояток. В ушах Наргиз раздался непонятный гул, в голове разлилось приятное ощущение тепла, как будто от невидимой печки. Вспыхивали крошечные цветные лампочки на пульте, что — то не больно, скорее приятно покалывало в голове. И она заснула.

Проснулась она на своей койке, освеженная сном. Голова больше не болела. Было хорошо и легко. Наргиз повернулась на другой бок и снова заснула.

Каждый день ей надевали шлем с проводами и после каждого сеанса она подолгу спала.

На третий день Искендеров дал ей на пробу стихотворение — она выучила его без затруднений. Память ее улучшалась с каждым днем.

Через три месяца Наргиз выписалась из клиники Искендерова с твердым намерением посвятить себя новым методам лечения заболеваний мозга наиболее сложной и во многом загадочной части человеческого организма. Той же осенью она поступила в университет.

— А память у меня с тех пор, действительно, феноменальная, — сказала Наргиз, заканчивая рассказ. — Даже самой мне удивительно. Но пока я должна быть под наблюдением. Два раза в месяц я хожу к доценту Искендерову, он меня тщательно исследует и пока, кажется, очень доволен. Но только, товарищ Рзаев, прошу вас — эта история не для печати. Еще рано. Так сказал сам Искендеров.

Когда Наргиз вышла, я задумался. Если бы у нее после лечения память восстановилась в нормальных пределах, я сейчас же послал бы Мамедхана и фотографа к Искендерову, чтобы они приготовили хороший фотоочерк для газеты. Мамедхан из самого неразговорчивого человека вытянет все, что надо. А заглавие? «Лаборатория памяти»? Или — «Загадка мозга»? «Доцент Искендеров победил безумие»?

Но почему она — значит, и он — говорят «не для печати»? Значит, это было не обычное лечение, а эксперимент, может быть, опасный эксперимент? Может быть, Искендеров не уверен в том, что будет дальше? Ведь феноменальная память девушки с каждым днем откладывает в ее мозгу массу ненужных сведений. И настанет день, когда перегруженный мозг…

Я не мог оставить этого так. Адрес Искендерова я без труда нашел в телефонной книге.

Доцент Искендеров — молодой человек с живыми, веселыми глазами — усадил меня и, откинув со лба прядь непослушных волос, сказал:

— Понимаю ваше беспокойство и любопытство. Прежде всего я должен вас успокоить: память не может перегрузить мозг. По простой причине: жизнь человека для этого слишком коротка. Если Наргиз проживет сто лет, то, несмотря на феноменально острую память, ее мозг не исчерпает возможности получать и хранить информацию. Понимаете, физиологическая основа памяти это образование систем временных связей в коре больших полушарий мозга, точнее — в сером веществе. Кора — это нечто вроде мозаики из перемежающихся групп нервных клеток пунктов раздражения и торможения. И отбор нужной информации сводится к тому, что в нужных группах клеток идет раздражение, а во всех остальных торможение. А у Наргиз были повреждены некоторые узлы торможения. Мне надо было восстановить их…

Я слушал его. Я узнал, что мозг потребляет в двадцать раз больше кислорода, чем мышцы. Что еще в прошлом веке начались опыты по воздействию электрическим током на кору мозга. Данилевский, Бехтерев, Миславский, нуклеиновая кислота, нуклеопротеоиды, биотоки мозга — имена и факты сыпались на меня, как из рога изобилия.

Я узнал, что электроэнцефалография — способ измерения частоты колебаний токов, возбуждаемых головным мозгом, была создана Правдич-Немчинским, Кауфманом, Ливановым и еще многими на основании трудов Сеченова… А «Рефлексы головного мозга»! Я знал об этой книге, но, каюсь, не читал.

Искендеров рассказал, как применяют электрический наркоз для торможения коры полушарий мозга. Как лечат шизофреников короткими импульсами электрошоком…

— Но Наргиз, доктор? — прервал я его. — Ведь у нее память — то ненормальная? Ведь это слишком…

— Не бойтесь за нее, — сказал, улыбнувшись, Искендеров. — Я применил к ней новый метод, воспользовался своим новым аппаратом. Расчет был такой: или она останется без памяти или серое вещество восстановит свои свойства. Конечно, я предварительно тщательно изучил все энцефалограммы ее мозговой деятельности, но… понимаете, мы еще мало знаем мозг. И вот, получилось…

— Однако, вы каждые две недели осматриваете ее. И не разрешаете публиковать…

— Не я один. Так постановил ученый совет. Дело а том, что наблюдения за деятельностью ее мозга дают нам ценнейший материал для того, чтобы… ну, как вам скачать проще? Ну, чтобы не только лечить людей с ослабленной памятью, но и… понимаете? А так как работа не закончена, то еще рано пускать ее в печать. Да мало ли для вас интересного, кроме этого. Вот, почитайте «Известия Академии Наук». Есть одна статейка: установили, что нуклеопротеоиды мозга в условиях парамагнитного резонанса проявляют ферромагнитные свойства. Путь к познанию сущности памяти, не правда ли? Электрические заряды раздражения…

Я ничего не понял, но согласился. Я был ошеломлен перспективами, которые раскрыл передо мной Искендеров. Усиление памяти…

И в мою голову вкралась странная мысль: а что, если бы я оказался пациентом этого талантливого парня?

Впрочем, понимаете сами, еще рано. Все это — не для печати. Так сказал сам Искендеров.