Флейта Нимма

Глава 16. День Мертвых

Месяц Тишины подошел к середине. Именно в этот день пустынники отмечали единственный в году праздник — День Мертвых.

Я стал курить. Пустынники ничем таким не увлекались, но особо и не запрещали. Косвенно в этом был виноват ойгур — разбирая сумку, в тот же день, когда сбежал Ксашик, я наткнулся на трубку Винфа и небольшой брикет нгомейского табака — он другого и не курил. Вряд ли он оставил мне его намеренно, скорее всего, просто забыл.

Было ли это влияние табака, или занятий по пению, или еще чего, но голоса в моей голове притихли. Нет, они не исчезли совсем, я мог их чувствовать — но стали тише.

Наши с Омо ночные бдения в саду не стали новостью для Таира, главы поселения. Оказывается, он об этом знал чуть ли не с самого начала, и не вполне понимал, чего это мы скрываемся. Таир, судя по всему, считал, что нам доступна редкая разновидность магического искусства, и разрешил нам тренироваться днем. О "поющих сердцем" и тем более "атмагарах" здесь никто никогда не слышал, а даже если что-то и знал, то не показывал вида.

Ну и хорошо, ну и здорово. Зато теперь по ночам я спал.

Забавная вещь — ночевали мы с Омо все равно вместе, несмотря на то, что ей предоставили отдельную комнату. Походную привычку оказалось не так-то просто побороть.

Хотя сначала мы даже обрадовались.

— Ура, — сказала Омо, собираясь в свою первую отдельную ночевку, — теперь не буду слышать, как ты говоришь во сне.

— А я — твой храп.

— Я дочь императора! — возмутилась она.

— Ладно, я не буду иметь чести слышать, как вы изысканным сопением распугиваете окрестных хищников и бандитов, — сказал я и откланялся.

После чего мы разошлись.

Всю ночь я проворочался с бока на бок, пытаясь понять, что же не так, и был довольно близок к ответу, когда на пол упала циновка с подушкой. Затем на них прилегла Омо. Будь у меня закрыты глаза, я бы даже не заподозрил, что рядом что-то происходит, до того тихо она двигалась.

— Ты чего? — спросил я, так и не дождавшись приветствия или какого-нибудь объяснения.

— Чтоб тебя, ты не спишь, что ли? — спросила она шепотом, в котором явственно слышалось возмущение.

— Это не твоя комната.

— Ух ты, — она тут же отвернулась, свернулась калачиком и демонстративно засопела. Для полноты картины ей следовало чем-нибудь укрыться.

— Где твое одеяло?

Она громко всхрапнула. Я улыбнулся про себя. Изысканное сопение, да-да.

Надо сказать, кое в чем отшельники были настоящими аскетами. Они нечасто зажигали очаг, поэтому в их домах стоял собачий холод, особенно по ночам. Я ложился спать, укрывшись одеялом, курткой и предварительно сотворив заклинание теплового кокона. Но даже это не всегда помогало.

Я видел, как Омо мерзнет, однако старается не выдать себя. Дескать, ей тепло и она крепко спит. Дурное представление, мне не верилось в него совсем.

Я укрыл ее своим одеялом. Омо дернулась, словно хотела сбросить его, однако вовремя вспомнила, что здесь холодно и что кое-кто вроде как спит. Вскоре она и вовсе накрылась с головой, так, что снаружи было видно только макушку, а затем засопела, уже по-настоящему.

На следующую ночь я пришел к ней, потому что понял, что не могу заснуть один.

День Мертвых, как это ни странно, никоим образом не относился к усопшим. Отшельники хоронили не людей, а свою прошлую жизнь, и каждый год в середине месяца Тишины они поминали ее, запуская в ночное небо тысячи и тысячи воздушных фонарей. Они верили, что эти огни приведут к ним новых людей, и, как рассказал мне Таир, такое действительно случалось.

Все-таки это был праздник, наверное, самый близкий к традиционному пониманию этого слова. Для него прошлым летом собрали яблоки, чтобы сделать из них особое вино, совсем не похожее на сидр. Не знаю, что они туда добавляли, но более тонкого, легкого напитка я никогда не встречал. Фим, местный весельчак, совсем не похожий на отшельника, предупредил меня, что это коварный напиток, упиться им можно на раз-два. Поэтому я тщательно следил за тем, чтобы не перебрать.

Здесь явно не хватало женщин. Несмотря на то, что их сюда обычно не пускали, да и вообще отшельники предпочитали думать о вечности, красивая девушка могла бы сделать этот праздник еще более приятным. Поэтому неудивительно, что, где бы Омо ни появилась, за ней обязательно следило несколько пар восхищенных глаз. В сумерках она выглядела так, словно спустилась с Луны — совершенно неземное создание, с белой кожей, с глазами очень светлого цвета, и красными татуировками на запястьях. Вино придало ее щекам немного румянца, и, надо признать, это удивительно ей шло.

Только одни глаза оставались холодны на этом хмельном празднике. Я успел заметить, что даже когда Таир смеялся, верхняя половина его лица как будто не чувствовала этого.

Мое лицо просто разорвалось бы от такого сочетания.

— Откуда ты родом, Таир? — спросил я.

Он бросил на меня быстрый взгляд и снова сосредоточился на своих подопечных. Они резвились, как малые дети, очевидно, отрываясь за весь прошедший год. Фим влез на стол, и, держа в руках бочку с вином, пил прямо из нее, отпихивая ногой особо рьяных пустынников. Куда делись эти спокойные, благообразные отшельники, которых я видел еще сегодня утром?

— Зачем тебе это знать? — спросил Таир.

Я пожал плечами.

— Просто спросил.

— Я вырос в Мэфе, Очевидной стране, в поселении на границе с полуостровом Ойгир, — сказал Таир. — Это имеет значение?

Я воззрился на него так, как будто увидел впервые в жизни, и, в определенном смысле, так оно и было.

— Какое поселение? Ты знал что-нибудь о… Северной обсерватории?

Таир отставил в сторону кружку с вином и повернулся ко мне. По лицу было видно, что он ждет объяснений.

— У моей семьи тоже была обсерватория, — сказал я. — На мысе 57,3.

— Значит, с тобой я обменивался световыми сигналами, — сказал он.

У меня перехватило дыхание. Вот это да. Неужели…

— Что случилось? — спросил я. — Ты уехал куда-то?

Не мог же я ему сказать, что все детство воображал его своим другом, несмотря на то, что единственным способом общения были световые сигналы. И что каждый раз, когда случалась какая-нибудь неприятность, бежал на мыс. Почему-то эти далекие вспышки успокаивали меня и вселяли надежду.

— Не уезжал. Скорее, обстоятельства, — поправил меня Таир.

— Тогда кто посылал мне сигналы? Потом, после 132-го года?

Таир уронил кружку и уставился в пространство, причем рука осталась на том же месте. Затем он заглянул мне в глаза, отчаянным, ищущим взглядом.

— Обсерватория… продолжала работать? — спросил он сдавленным голосом.

Я кивнул.

— Не может быть, — прошептал Таир. Минуты две он сидел неподвижно, несмотря на все мои попытки растормошить его.

Внезапно глава поселения вытянулся во весь рост, смел все со стола и забрался на него.

— Братья! — крикнул Таир. Голос был как гром: все сразу замолчали. Даже Фим оторвался от вожделенной бочки.

— Братья, — повторил он уже тише, — это мой последний день с вами. Завтра я ухожу.

Поднялся недоуменный ропот.

— Нет, не в Пустыню. На родину. Вы все очень достойные люди — да, и ты, Фим — и я надеюсь, что вы найдете мне замену. В конце концов, я вернусь, но уже как простой отшельник.

Он слез со стола. Отшельники окружили его, наперебой задавая вопросы: что, почему, зачем, но Таир не отвечал. От него смогли добиться только туманной фразы:

— Мы все расстались со своим прошлым, когда пришли сюда. Однако мое, — он посмотрел на меня, — настигло меня и здесь.

И он ушел в дом песен.

Атмосфера после его ухода ощутимо испортилась, однако пустынники не могли разойтись, не запустив в небо воздушные фонари.

Огни в поселении погасли. В слабом свете Луны отшельники подходили к помосту, на котором выстроились сотни самых различных фонарей и фонариков: от простых, до расписанных замысловатыми узорами, от маленьких, размером с ладонь, до больших, почти в человеческий рост. Каждый брал тот, который ему приглянулся, а то и не один, и затем взбирался на крышу своего дома.

Отшельник Фим взял себе четыре фонарика. Я задался вопросом, а как он с этим богатством полезет наверх, однако, против ожидания, он пошел не к дому, а к нам.

— Вот, — он вручил один фонарь мне, другой Омо. — Это против наших правил, однако Таир распорядился. На крышах не осталось мест. Откуда хотите запускать, из сторожевой башни или с крыши моего дома?

Мы с Омо переглянулись.

— С башни, конечно! — сказали мы одновременно.

Фим вздохнул.

— Я так и думал. Он чересчур добрый к вам, Таир. Наши поднимаются на башню только после трех лет послушания, а то и позже. Вот, ключи, — он положил их на стол, а сам пошел к дому. Почти все отшельники уже были на местах, и ждали только, когда мы и Фим займем свои.

Дверь в башню была двойная — сначала шла кованая, скрипевшая так, что ее можно было слышать в любом месте поселка, и деревянная, почти черная от сырости и времени.

Пришлось настежь открыть двери, чтобы пропустить внутрь хоть немного света. Вверх вела вертикальная лестница, такая узкая, что на ней помещался только один человек.

— Лемт, мне страшно по ней лезть.

Я улыбнулся.

— Значит, теневые стражи — это пустяк, а вот лестница да, страшная? — кажется, мой голос все равно меня выдал.

— Очень смешно, — она отпихнула меня и полезла первая. — Мамочки, — только и услышал я.

Кажется, ей все равно было страшно, однако Омо это не остановило.

— Поддержи меня, мне надо открыть люк, — сказала она.

Это было легче сказать, чем сделать, на такой лестнице, в темноте и с фонариком в руке. Немного попереминавшись с ноги на ногу, я нашел выход.

— Эй, ты чего делаешь?

— Держу тебя.

— А чего щекой-то?

В потолке появился просвет, затем квадрат звездного неба. Омо вылезла.

— Давай свой фонарик, нас ждут.

Я захлопнул люк и выпрямился. В поселении уже зажглись первые фонари, разноцветные — голубые, зеленые, красные, желтые… У каждого пустынника огонь был своего цвета, отчего казалось, что радуга вдруг выпала дождем на землю. Омо передала мне фонарик. Переглянувшись, мы поставили их на ограждение сторожевой башни.

— Ну, попробуем, — сказала она.

Ее руки окутались мягким, оранжево-алым цветом. Я присоединился. Мой огонек оказался ярко-зеленым. Фонари легко снялись с места и полетели, в небо, где уже парили сотни самых разных огней.

Омо издала восхищенный вздох.

— Я понимаю тех, кто приходит на их свет. Они дарят надежду, — сказала она. — Лемт… смотри…

Омо смотрела на пустыню. В ее глазах я увидел разноцветные всполохи, перевел взгляд…

Песок светился. Мало того — в пустыне играли какие-то существа, похожие на длинных крылатых рыб.

— Ты это слышишь? — она перегнулась через перила, чуть ли не падая со смотровой площадки.

И правда, был какой-то тихий звук, на который я поначалу не обратил внимания — засмотрелся на игру света.

Однако он становился громче. Скоро я различил колокольчики, женский голос, с десяток самых разных инструментов. Все это сплеталось в дивную мелодию.

И я вдруг понял, что моя песня стала бы чище, лучше, прекраснее, если бы мне удалось добавить в нее что-то от Поющей пустыни. Хотя бы пару нот.

— Омо, — я повернулся к ней и взял ее руки в свои. Мне не пришлось ничего говорить, она просто кивнула. Я знал, что на той стороне ее гелиала распускается призрачный цветок; секунда — и вот она вся, с ног до головы, зазвучала, смешиваясь с тем, как звучал я и моя мелодия. Мы обнялись, и это был свет, и звук, и всё на свете.

Сколько длилась песня, сказать было трудно. Луна и звезды поменяли свое положение, но ночь и не думала кончаться. Отшельники собрались возле башни — даже Таир вышел из дома; с другой стороны стены на нас смотрели какие-то маленькие люди с копьями. Глаза и оружие у них были разрисованы золотой краской.

Карлики вдруг подпрыгнули, ударились о песок и превратились в рыб. Тех самых, что еще недавно играли в песчаных барханах. Взмахнув крыльями, они подлетели к башне и уронили к ногам Омо какую-то вещицу, после чего) всей стаей умчались в сторону гор.

Их подарок едва не завалился в щель между досками деревянного настила. Я поднял его: это была цепочка с кулоном странной формы, походившим на обломок внутренней части спиральной раковины. Он никак не был оформлен, просто висел на маленьком колечке темного металла.

Я посмотрел на него с той стороны, ожидая увидеть все, что угодно, начиная от талисмана на удачу, и заканчивая смертельным заклинанием. Меня ждало разочарование. Раковина, похоже, была просто раковиной, и ничем больше.

Я протянул цепочку Омо. Она пожала плечами.

— Подарок есть подарок. Откуда они взяли раковину, в пустыне-то?

Мы спустились вниз по лестнице, на этот раз в полной тишине. Когда я открыл дверь, нас оглушил гром аплодисментов. Отшельники ликовали, по-другому это назвать было нельзя. Таир стоял чуть поодаль и улыбался нам. Поймав мой взгляд, он кивнул и тихо ушел.

Уже через секунду я ему позавидовал. Пустынники забросали нас вопросами.

— Как вы это сделали?

— Научи меня так петь!

— Эй, ну хватит, хватит, — сказала Омо, когда терпение у нее — довольно быстро — кончилось. — Я устала, я хочу спать. Ты хочешь? — спросила она у меня и тихонько пнула, чтобы не вздумал сказать правду.

Я не хотел ни спать, ни продолжать праздновать. Было приятно, конечно, что отшельникам так понравилось, но в то же время этот их шум как будто оскорблял нашу с Омо песню.

Хотелось тишины.

Дом, где спала Омо — а последнее время и я, был тих и пуст. Хозяин дома, похоже, намеревался гулять до утра.

Что ж, тем лучше.

Я уже погрузился в дремоту, когда почувствовал на своем лице легкое дуновение ветра. Что-то мягкое и робкое коснулось моих губ, затем превратилось в поцелуй. Я открыл глаза.

Омо улыбнулась.

— Ну их, эти дурацкие предсказания, — просто сказала она.

Утром я понял, что на самом деле значит фраза "заново родился".

Омо все еще спала. Одна ее рука устремилась вперед, как будто она пыталась дотянуться до чего-то; утренний свет играл на ее коже и волосах. Она улыбалась, детской, искренней улыбкой, какую я нечасто видел у нее до этого утра.

Я протянул руку и осторожно, стараясь не разбудить, погладил ее по щеке.

— Щекотно, — пробормотала она и зарылась под одеяло. — Чего не спишь? — раздался ее приглушенный голос.

— Да солнце встало. И я… с ним.

Она пробурчала что-то насчет совести и раннего утра.

В поселке послышался шум. Такой, встревоженный, какой бывает при пожаре или когда кого-нибудь грабят. Он приближался.

Омо выглянула из-под одеяла.

— Что там?

Я шагнул к двери, и вдруг, без какого либо перехода, понял, что проваливаюсь, проваливаюсь…

О нет, только не опять

…в бездонный черный колодец, из места, где была музыка, туда, где существовали только темнота и песня нииимниииммнииммммммм…

Лемт шагнул к двери, и, вместо того, чтобы выйти, закрыл ее на замок. Он повернулся к Омо.

— Лемт? — спросила она.

У него были жучиные глаза, глаза бессмысленного существа. Он оскалился. Его пальцы вдруг удлинились, закостенели, стали острыми, как ножи.

Омо, в первый раз за очень долгое время, потеряла контроль над своим гелиалом. Белый, неровный свет заполнил комнату. Лемт бросился на нее.

Омо заорала и кинула на него одеяло. Когти прорезали толстую ткань. Девушка оглянулась. Ей стало ясно, что у нее ни единого шанса… если она останется в этой комнате.

Лемт освободился от одеяла и снова прыгнул. Омо отскочила в последний момент и ударила его лавкой — очень тяжелой, надо заметить. Однако на чудовище это нисколько не подействовало, только замедлило на секунду.

Она выбежала в соседнюю комнату, закрыла дверь. Лемт снес ее с одного удара, однако Омо не стала смотреть, что будет дальше. Она полезла на чердак.

Лестница немного его задержала — кажется, это существо просто не знало, как ей пользоваться. Однако оно довольно быстро научилось.

Несколько секунд, пока Лемт лез наверх, Омо металась по чердаку. Она забаррикадировала люк старым хламом, надеясь, что хоть это поможет. Бесполезно. Вещи взлетели, ударились о перекрытия крыши. Она оглянулась. Нет, ничего не поможет. Лемт уже надвигался на нее. Когти полоснули воздух совсем рядом с ее лицом. Омо заорала и побежала, все равно куда, лишь бы это существо не приближалось.

Чердачное окно… единственный выход.

За секунду до того, как ее ударила земля, Омо увидела в толпе бегущих к дому пустынников знакомое лицо. Правда, осознать, кто это, она не успела.

Анкем предупреждал. "Один вышел, один и вернешься".

Чтобы там ни говорили Омо и Лемт, но они были под его, Винфа, ответственностью. Он не имел никакого права подвергать их опасности.

И потому Винф исчез, рассчитывая к середине лета добраться до места, где выпадала солнечная роса. Потому что если идти в одиночку, никто не может пострадать, кроме него самого.

Только он недооценил силу связи между шаманом и его учеником. Он знал, что без последствий их расставание не обойдется, но чтобы настолько…

Чем дальше он уходил, тем сильнее его мучили кошмары. Хуже всего было то, что они не предвещали ничего конкретного, так, какие-то смутные предчувствия. Это было крайне странным для Винфа, который всегда видел либо вещие сны, либо те, в которых он мог управлять ходом событий. Ойгур просыпался с таким ощущением, что ничего нельзя сделать, что уже слишком поздно. Разум как будто был опутан паутиной.

Он с самого детства ненавидел чувство беспомощности.

Сон, после которого Винф решил, что с него хватит, был настолько простым, что другой человек бы никогда не обратил на него внимания. Так, может, кинул бы соль через левое плечо, да и забыл бы об этом.

Но только не Винф…

Сон длился бесконечно. И в нем ничего не происходило. Перед глазами была темнота, и Винф откуда-то знал, что Лемт стал ею. Можно было бы сказать, что стояла тишина, но это было не так. Странное ощущение, как будто сама тьма выла от безысходности, на границе слышимости, словно убивали немое существо.

А потом Винф, после долгих безуспешных попыток как-то уйти из этого сна, наконец проснулся. Он долго смотрел на небо, созвездия которого были такими же, как на его родном полуострове Ойгир — но в другом месте и под другим углом, а потом, когда забрезжил рассвет, собрал вещи и решительно пошел обратно. Его родные, спавшие сном снежных бабочек, должны были умереть через семь лет, и он надеялся за это время выучить и отпустить Лемта. Кто знает, может, в последний момент он все-таки найдет лекарство. Не солнечную росу, за которой он уже просто не успевал, а что-нибудь другое.

Впрочем, была, конечно, возможность освободиться — в том случае, если бы Лемт умер. Его учитель, Укшани, предупреждал его, что шаман, ученика которого постигла смерть, представляет собой самое жалкое зрелище, которое только можно вообразить. "Если не хочешь стать животным", говорил он, "постарайся выучить его до конца. Или вообще не бери на себя учеников".

Проблема была в том, что понятия "бери" как такового здесь не существовало. Если так случалось, что рядом с шаманом кто-то видел мертвых, то это означало, что он сразу же становился его учеником. Единственный способ избежать этого полностью был такой: уйти в скалы и лед, и никогда не выходить к людям. Так что Укшани тут лукавил, теперь Винф это ясно понимал.

И еще яснее он видел, что если Лемт не справится, то все пойдет прахом — начиная от его, пусть и слабой, надежды добыть солнечную росу, и заканчивая тем, чем должны были стать Поющие сердцем. Ойгур не мог сказать конкретно, что ждет их в будущем, однако он, тем особым чутьем, что свойственно северным шаманам, ощущал, что эти двое встретились не просто так.

И он вернулся.

То, что вылезло из чердачного окна, заставило Винфа застыть на месте. Черты Лемта в этом узнавались с трудом, и то, только потому, что ойгур провел с рядом ним достаточно долгое время.

Пустынники не хотели верить, что происходит что-то нехорошее, пока из дома не раздался истошный крик Омо. Не растерялся только Таир — вместе с Винфом побежал останавливать чудовище.

И хорошо, потому что один ойгур точно не справился бы. Зрелище было не для слабонервных, особенно на той стороне: огромная, в полнеба, тень с миллионами рук и глаз.

Таир вдруг рассыпался в песок и, насколько мог, облепил фигуру монстра; вслед за ним потянулись и несколько отшельников. Винф создал несколько цепей для той стороны, но их не хватало, а более длинные требовали колоссального напряжения сил. И тем не менее… он сделал это.

Цепи высосали его почти досуха, и то, он чувствовал, что этого хватит ненадолго. Темнота внутри Лемта рано или поздно освободится, если только… если только…

Он вдруг заметил, что от чудовища тянется тонкая нить к Омо.

Он последним усилием вытащил себя в видимый мир. Схватил за рукав пробегавшего мимо пустынника — тот уже начал рассыпаться в небольшую песчаную бурю, чтобы помочь Таиру.

— Омо — это ключ! Уберите… Омо. Подальше, — прохрипел Винф и потерял сознание.