Физиогномика

2

— Я верю в то же, что и вы, ваша честь, — пробормотал он и, пятясь, выскользнул за дверь.

Стоя перед окаменевшим Арденом, я изучил свое отражение в зеркале и остался доволен увиденным. Пусть Создатель отправил меня в провинцию в наказание, это еще не повод для разболтанности. Малейшее пренебрежение своими обязанностями тут же станет ему известно, и меня либо казнят, либо сошлют в трудовой лагерь.

За пятнадцать лет достичь ранга физиономиста первого класса — незаурядное достижение. Мне не раз случалось проводить тончайшие физиономические расследования. Кто, как не я, разоблачил латробианского волка-оборотня, скрывавшегося в облике шестилетней девочки, когда этот зверь наводнил ужасом поселки под самыми стенами Отличного Города? Кто опознал в полковнике Расука потенциального революционера, отвратив направленный на Создателя удар, когда сам убийца еще не ведал о своем замысле? Многие, в том числе и Драктон Белоу, числили меня лучшим из лучших, и я не собирался разочаровывать их, хотя бы само дело казалось пустяковым, а место преступления — последним захолустьем.

Каждому ясно, что такое расследование полагалось бы поручить свежеиспеченному выпускнику Академии, из тех, что умудряются порезаться собственным скальпелем. Религиозная подоплека этого дела вызывала отчетливый зуд под копчиком. Помнится, однажды я пытался убедить Создателя очистить страну от религии. В Городе она отмерла сама собой, вытесненная преклонением перед Белоу. Преклонение это порождалось тем, что каждый горожанин мечтал хоть в малой мере разделить его всеведение. Однако в провинциях еще били поклоны перед мертвыми идолами. В ответ я услышал: «Пусть дурачатся».

— Это извращение природы! — возразил я.

— Меня это не трогает, — сказал он. — Я сам извращение природы. Религия занимается страхами, чудесами и чудовищами, — Создатель изящным жестом извлек у меня из уха гусиное яйцо, разбил его о край стола, и оттуда выбежал сверчок. — Понимаешь? — спросил он. Тогда-то я и обратил внимание на непрерывную линию его бровей и пучки светлых волос на костяшках пальцев.

Чистая красота наполняла меня, превращая невысказанные мысли в образы, ощущения, ароматы. В зеркале за своим отражением я увидел сад белых роз со шпалерами и вьющимися виноградными лозами, капля за каплей перетекающий в видение Отличного Города. Белый металл шпилей, башни и бастионы освещенные солнцем самых светлых моментов памяти — И Город тоже закружился и растаял, оставив меня в убогой комнатенке «Отеля де Скри».

В первый момент я решил, что снадобье сыграло со мной обычную шутку, сжав два часа галлюцинаций до нескольких минут, но тут же заметил, что за плечом моего отражения в зеркале стоит профессор Флок, мой старый наставник из Академии Физиогномики.

Профессор выглядел довольно бодро для человека, покинувшего сей мир десять лет назад, и довольно дружелюбно, учитывая, что именно по моему обвинению он оказался в самом суровом из трудовых лагерей — на серных копях у южной границы.

— Профессор, — обратился я к нему, глядя в зеркало. — Как всегда, рад вас видеть.

В белой одежде, какую он обычно носил в академии, Флок придвинулся ближе и положил руку мне на плечо.

— Клэй, — сказал он, — ты послал меня на смерть, а теперь призываешь вернуться?

— Мне очень жаль, — возразил я, — но Создатель не желал терпеть вашей проповеди терпимости.

Он с улыбкой кивнул:

— Это было глупо. Я хотел поблагодарить тебя, избавившего великое общество от моих безумных идей.

— Вы не таите обиды? — уточнил я.

— Разумеется, нет. Я заслуживал того, чтобы изжариться, как кусок мяса на сковороде, и задохнуться в серных испарениях.

— Тогда все в порядке, — кивнул я. — Как мне взяться за это дело?

— Двенадцатый маневр, — посоветовал Флок. — Анамасобия — это замкнутая система. Достаточно прочитать каждого горожанина, изучить наблюдения и выделить того, чьи черты выдают склонность к хищениям и психорелигиозную зависимость от чудесного.

Я заколебался:

— Как проявляется последнее качество?

— В виде родимого пятна, родинки или бородавки, из которой растет длинный черный волос.

— Так я и предполагал, — согласился я.

— И еще, Клэй, — добавил он, уже растворяясь в воздухе. — Полное обследование тела. Не пропусти ни единого бугорка, ни одной складочки.

— Естественно.

Убедившись, что собеседник покинул меня, я растянулся на кровати, заложив руки за голову и созерцая, как в дальнем конце комнаты медленно выпрямляется иллюзорный Арден. Зеркало в его руках стало водопадом. Издалека приглушенно доносились голоса Мантакисов, выкрикивавших что-то в припадке ярости или страсти, и мне вспомнилось мое собственное последнее романтическое приключение.

Несколько месяцев назад, засидевшись допоздна над делом Грулига (кошмарным убийством министра финансов, голова которого оказалась отделена от тела), я решил прогуляться по Верхнему Городу. Хрустальный лифт вынес меня на шестидесятый уровень, под самую крышу, где под прозрачным куполом располагалось кафе с удобными столиками. Играла арфистка, и в сумерках смутно открывался вид в даль, простиравшуюся, казалось, до края мира.

Я подошел к привлекательной молодой особе, сидевшей в одиночестве под окном, и предложил выпить за мой счет. Я забыл ее имя и лицо, но помню слабый аромат. Он нее пахло не духами, а спелой дыней. Она рассказала о семье, поведала, как трудно было с ней в детстве родителям, после чего я решил, что развлекал ее достаточно долго, чтобы сделать соответствующие выводы, и предложил пятьдесят белоу, если она согласится прокатиться со мной в карете по парку.

В парке я смешал для нее коктейль и незаметно влил порцию чистой красоты. Простым горожанам этот наркотик запрещен, так что я с любопытством ожидал, как подействует на нее непривычное вещество. Допив последний глоток, девица начала визжать, и я посадил ее к себе на колени, чтобы успокоить. Вскоре стало ясно, что она ведет беседу с покойным братом, а я тем временем прилежно ласкал ее плоть.

Уложив свою спутницу на мраморную плиту одного из обелисков под могучим развесистым дубом и дождавшись, пока она задерет юбки и ноги, я сосредоточил восприятие удовольствия в кончике указательного пальца левой перчатки, чтобы избежать контакта собственной кожи с низшим организмом. Все произошло почти мгновенно, я давно отточил эту технику до совершенства. «Люблю тебя», — сказал я, уходя. Несколько недель после того я задумывался, часто ли она меня вспоминает. Теплая меланхолия наполняла меня, пока я погружался в сон, наблюдая за волнами, пробегающими по варварским обоям, и слушая, как ветер северных провинций стучится в оконные стекла.

В четыре часа меня разбудил голос миссис Мантакис.

— Что там? — сонно отозвался я.

— Мистер Битон пришел проводить вас к дому мэра.

Я быстро поднялся и привел себя в порядок. Сменил рубашку, причесался, почистил зубы. Уже надев плащ и спускаясь в холл, я припомнил, кто такой Битон, и тут же увидел его. Синий горбун едва держался на ногах. Заметив меня, он зашаркал навстречу так медленно, что я успел бы выпить чашку чая. Протягивая мне письмо мэра, несчастный что-то промычал, и крошки голубой пыли просыпались из открытого рта на ковер.

«Ваша честь, — гласило письмо. — Поскольку вы сегодня утром проявили такой интерес к состоянию Битона, я предположил, что вам будет приятно изучить его вблизи. Если он окончательно окоченеет по дороге, просто следуйте дальше в том же направлении, и вы вскоре окажетесь перед моим домом. Ваш Батальдо».

Однако, пока я читал записку, Битон уже минерализовался. Он не издал ни звука, не застонал и не вздохнул. Плоть бесшумно уступила место камню. Он стоял, терпеливо устремив на меня выжидающий взгляд, выгнув руку, между пальцами которой оставался зазор в толщину листка. Я ощупал его лицо. Оно было гладким, как голубой мрамор, даже морщины и борода. Когда я отнял руку, его взгляд чуть дрогнул, встретившись с моим, и застыл окончательно. Неожиданное движение глазных яблок испугало меня.

— Быть может, этой зимой ты согреешь мою комнату, — произнес я вместо эпитафии и позвал Мантакисов.

Вошла хозяйка, и я спросил ее, как найти дом мэра. За две минуты она описала пять различных маршрутов, причем ни один из них не отложился у меня в памяти. Однако до заката было еще далеко, и я примерно представлял, в каком направлении двигаться.

— Займитесь-ка Битоном, — посоветовал я. — Он, кажется, готов.

Она бросила короткий взгляд на синего шахтера, покачала головой и сообщила мне:

— Говорят, повитуха, принимая малютку, уронила его на головку.

Я не стал дожидаться продолжения и поспешил к выходу.

Улица была пустынна. Я направился к северу с намерением выйти к переулку между складом и таверной. Этот ориентир наличествовал во всех пяти маршрутах, Солнце клонилось к горизонту, а ветер дул мне в лицо. Проходя в тени зданий, я гадал, вздумал ли мэр сыграть со мной шутку или искренне стремился удовлетворить мою широко известную научную любознательность. В лице Батальдо я не находил признаков отваги, необходимой чтобы шутить со мной, поэтому отмел мысль о розыгрыше и сосредоточился на поисках дороги. Холодный воздух взбодрил меня и смел последние нити красоты.

Вскоре за спиной у меня послышались торопливые шаги и голос:

— Ваша честь, ваша честь!

Оборачиваясь, я ожидал увидеть провожатого, которого послали искать меня, но это оказалась молодая женщина с младенцем на руках. На голове у нее был платок, однако часть лица, открытая взгляду, выглядела вполне приемлемо. Я приветствовал ее.

— Ваша честь, — заговорила женщина, — не взглянете ли вы на моего сына и не скажете ли, что ждет его в будущем, — Она протянула мне младенца, так что мне было видно маленькое пухлое личико. Одного взгляда было достаточно. В расплывчатых чертах читалась короткая повесть беспутства, кратчайшим путем ведущего к смерти.

— Умный? — спросила она, пока я осматривал очертания тела ребенка.

— Не слишком, — возразил я, — но и не полный болван.

— И никакой надежды, ваша честь? — спросила она, выслушав до конца мое заключение.

— Мадам, — устало вздохнул я, — вы когда-нибудь слышали, чтобы в ослином навозе находили золотые монеты?

— Нет,— удивилась она.

— И я не слышал. Всего наилучшего, — распрощался я и снова повернул к северу.

Войдя в длинный переулок, тянувшийся между складом и таверной, я проводил взглядом вечернее солнце, а вышел из него в сумерки и ощутил телом хриплое дыхание ночи. Под кустом стоял очередной твердокаменный герой. В его руке я заметил табличку с надписью от руки: «ВАМ СЮДА, ВАША ЧЕСТЬ». Стрелка под надписью указывала на извилистую тропинку, уходящую в темнеющий лес.

Пронизывающий ветер заставил меня ускорить шаг. Я выругался по адресу кретинской статуи, скалившей ; в улыбке синие зубы и выкатившей на меня каменные глаза, и в тот же миг большая черная птица пролетела над моей головой. Забрызгав пометом рукав моего плаща, она снова скрылась в лесу. Я запоздало вскрикнул и пошел следом за ней. Впереди маячила снежная шапка горы Гронус, над которой явно бушевала гроза. От белого потека на рукаве тошнотворно несло ананасом, но было слишком холодно, чтобы снять плащ.

Вступив под тень деревьев, я вспомнил, как дернулся и застыл взгляд Битона, и тут же осознал, что настала ночь. Надо мной протянулись голые ветви, а ноги ступали по грудам желтых листьев, усыпавших тропу. Над каркасом лесной кровли ярко блестели звезды, но я не сумел найти среди них ни одной знакомой. Мысленно я поклялся отплатить мэру за оказанное внимание, когда придет его черед подвергнуться измерениям, и, бормоча себе в утешение: «Иногда возникает необходимость прибегнуть к вскрытию», медленно зашагал дальше, стараясь по возможности держаться тропы и за каждым поворотом с надеждой высматривая свет окон.

Я нуждался в логике, чтобы сохранить ясность разума. Никогда не любил неизвестности. С самого детства темнота внушала мне опасения. В ней нет лица, которое можно было бы прочесть, нет знаков, отличающих друга от врага. Физиономия ночи — бесформенное пятно, не подвластное моим инструментам, и это пятно может скрывать любое зло. Вы не представляете, сколько моих коллег испытывают те же чувства и вынуждены спать при свете.

Я попытался сосредоточиться на деле, размышляя, чего следует ожидать и сколько времени понадобится, чтобы обследовать все население города. И тут, спотыкаясь в темноте, я испытал озарение, какое обычно приходит только после введения дозы.

— Если эти глупцы верят в чудотворность украденного плода, — сказал я вслух, — то искать, вероятно, следует того, чья личность со времени похищения претерпела значительные изменения.

Разумеется, я не приписывал плоду чудесных свойств (я свободен от суеверий), но разве тот, кто верит, что стал гением, бессмертным, или приобрел способность летать, может вести себя по-прежнему? Как я говорил своим студентам в начале каждого семестра в Академии: «Физиономист — это не просто никелированные инструменты. Главное его орудие — острый и логичный ум. Полагайтесь прежде всего на собственный рассудок». К тому времени когда эта блестящая мысль полностью оформилась в моей голове, за поворотом открылась резиденция мэра. В двухстах ярдах, по-видимому на крутом холме, светились ярким огнем окна широкого фасада. Я уже начал подниматься по склону, когда в лесу позади раздался гул. Он быстро приближался, нарастая с каждым мгновением, и раньше чем я успел задуматься о его причине, из леса сорвавшимся с цепи кошмаром вылетела и остановилась передо, мной запряженная четверкой карета.

На козлах сидело то самое свинообразное чудище, что доставило меня из Отличного Города. Оно ухмыльнулось, щурясь от света висевшего на оглобле фонаря. — Создатель поручил мне сопровождать вас, — сказал он. Мне на язык просились тысячи сильных выражений, но упоминание Создателя заставило сдержаться. Я просто кивнул и сел в карету.